А на рассвете, когда сквозь ярко-голубые разрывы серой кисеи облаков просочилось розовое утро, и первые лучи солнца упали на измученный Город, и жители приморских переулков отворили закрытые наглухо на ночь ставни, чтобы встретить новый день в надежде, что он принесет забытый покой — то никто не удивился и даже не испугался, когда увидели на камнях мостовой беспорядочную груду сваленных как попало человеческих тел. И среди них красивую даже в смерти смуглую девушку, едва успевшую вступить в счастливую пору весеннего цветения, и столь же юного светловолосого паренька, почти подростка. Они лежали рядом, плечом к плечу, их окровавленные избитые пальцы навечно сплелись в крепком последнем рукопожатии, а мертвые глаза удивленно и грустно взирали на бегущие в вышине белые облака, похожие на маленькие парусные кораблики, и на их спокойных и чистых лицах не отражалось ничего, кроме недоумения и печали.

Они пролежали так до полудня, и мимо проходили, прижимаясь к выщербленным стенам домов, испуганные горожане, уже давно привыкшие к страданиям и смерти. Проходили израненные и злые молодые парни, облаченные в полувоенный камуфляж. Один раз прошагал, чеканя шаг, взвод новобранцев в новых шинелях и в блестящих в лучах солнца сапогах. Каждый солдат нежно прижимал к груди, словно любимого ребенка, приклад новенького, только что с конвейера, автомата. Бессмысленная бойня продолжалась…

А потом приехала грязная санитарная машина с выцветшим красным крестом на кузове. Из автомобиля неспешно выползли усталые санитары, облаченные в грязно-белые медицинские халаты, заляпанные пятнами крови, быстрыми заученными движениями свалили трупы на носилки и спешно забросили в просторную утробу машины. И увезли, чтобы сжечь в крематории на окраине Города, а то, что останется закопать в общей могиле.

А бригантина с алыми парусами была разбита в щепки береговой артиллерией еще раньше, едва взошло солнце. Выброшенные на берег обгорелые холстины еще долго служили солдатам. Из них вышли удобные портянки.