Едва закончилась беседа с личным представителем президента, как на пороге кабинета главного квартирмейстера армии появился рыжий господин в лохматой дохе, увешанный кинокамерами и фотоаппаратами.

— Имею честь представиться! — щелкнул каблуками дамских бот господин. Корреспондент газеты "Фелькишер беобахтер". Разрешите доложить, господин генерал, о целях моего прибытия во вверенные вам тылы четвертой армии.

— Да, да. Прошу вас, — кивнул генерал, не вылезая из-за стола. Корреспондент слишком мал чин для генерала, чтоб вставать ему навстречу.

— Как вам, видимо, уже известно, господин генерал, — продолжал меж тем не в меру болтливый корреспондентишка, — шестнадцатая армия непобедимого генерал-полковника фон Буша в результате плановых маневров эластично сократилась в оборону, чем-то напоминающую форму мешка. Русские в пропагандистских целях считают это окружением, даже котлом, где остается только закрыть крышку. Дикая наивность. Азиатский абсурд. Доктор Геббельс во вчерашнем номере подверг это русское утверждение жестокому осмеянию и заявил, что под Демянском никакого котла нет, а есть нечто вроде выпуклости, так называемого эллипса, имеющего форму зоба плохо кормленной курицы. Вы слушаете меня, господин генерал?

— Да, да, я вас слушаю, — кивнул Шпиц. — Продолжайте.

— А продолжать, собственно, и нечего, господин генерал. Мы видим, что никакого окружения нет, а есть только зоб плохо кормленной курицы. Стоит же накормить эту курицу, как эллипс исчезнет, примет форму округлости, а следовательно, исчезнет и разговор об окружении.

"И этот о курах, — подумал генерал. — Мозоль бы тебе на язык с этими куриными зобами. Помешались вы там на них, что ли? Да кончай же ты болтовню, борзописец рыжий".

"Рыжий борзописец" словно догадался, о чем подумал генерал, и поспешил закончить:

— Итак, какой же напрашивается вывод? Вывод один. Зоб надо набить. И он, как известно из вполне авторитетных источников, уже набивается. Вчера меня вызвал доктор Геббельс и сказал: "Делегация четвертой армии везет находящимся в «зобу» героям рейха вагон французских жареных петухов. Ваш долг, господин корреспондент, как истинного арийца, заснять торжественную церемонию вручения подарков фюрера и написать вдохновляющий тыл и армию репортаж.

Генерал побледнел, руки у него затряслись. Конец. Могила. Теперь уже не спастись. Этот рыжий пес привяжется, и палкой не отогнать. Да и попробуй отвяжись, если сам Геббельс послал. Ах, колченогая сатана! Чтоб ты последнюю себе сломал. Сдохнуть бы тебе у фюрера в подворотне. А может, этот рыжий песик поболтает-поболтает и уйдет. Обнюхает, что надо, и хвост трубой. Но нет. "Рыжий пес" и не подумал уходить. Он подошел к столу, бесцеремонно уселся в кресло и, закинув ногу за ногу, повел дальше разговор.

— Как я себе мыслю, господин генерал, построить свой репортаж. Раннее утро. На заснеженном аэродроме эскадра транспортных самолетов. Тут же гора ящиков с французскими петухами. Возле горы вы — главный квартирмейстер армии. Взмах вашей перчаткой — и ящики с петухами грузятся в утробы самолетов. Вот и все, готово. Оркестр играет прощальный марш. Самолеты, сверкая свастикой, один за одним поднимаются в небо и берут курс на Старую Руссу и Демянск. Мы в небе. Под нами линия фронта. Русские зенитки открывают огонь. Красные истребители пытаются атаковать нас, но тщетно. Наши доблестные «мессершмитты» отгоняют их и уничтожают. И вот под нами уже белеют заснеженные Валдайские горы. Вы, господин генерал, сидите в кресле и, вспомнив слова русской песни, как бы издеваясь над русскими, радостно запеваете:

"Вот мчится тройка почтовая, вдоль по дорожке по столбам, и колокольчик, дар Валдая, гремит уныло под оглоблей, ах, извиняюсь, под дугой".

Шпицу стало дурно, не по себе. Ему хотелось схватить со стола мраморную пепельницу и обрушить ее на рыжую голову этого не в меру разболтавшегося, распевшегося геббельсовского идиота, но величайшим усилием он сдерживал себя, а идиот, пользуясь полным попустительством хозяина, все с тем же возвышенным пафосом продолжал:

— В то время, господин генерал, как вы поете, я в иллюминатор окидываю взором весь демянский «зоб» и, к великой радости, замечаю, что, оставшись в «зобу», мы не только не потерпели поражения, но, наоборот, сковали вокруг себя столько русских дивизий! От прилива великих национал-социалистских чувств, господин генерал, я тоже начинаю петь, а затем перехожу на сочинение стихов.

Фюрер знал: куры — не дуры, Не жалел для них бобов, И они ему с натуры Дали тактику зобов!

Генерал, багровея и трясясь, встал:

— Господин корреспондент, беседа окончена. Если у вас будут ко мне вопросы, придите послезавтра. Я себя скверно чувствую.

Корреспондент подскочил:

— Как? Почему послезавтра? Мне же приказано завтра сделать репортаж. По плану доктора Геббельса мы должны на рассвете улететь. Доктор Геббельс ждет кинорепортаж из демянского «зоба». Он намерен немедля же запустить его по всем кинотеатрам Германии как образец неслыханной стойкости солдат рейха. О, это будет… — Господин корреспондент, я повторяю: беседа окончена. Я скверно себя чувствую. И к тому же завтра нелетная погода.

— Господин генерал! Этого не может быть. В небе ни облачка. Мы великолепно долетим. Я создам о вас бессмертные кадры. От зависти лопнут все интенданты рейха. На вас будет смотреть сам фюрер! Это такая честь, такая честь для национал-социалиста! За одну ее я бы полетел к черту в пекло. Я бы, господин генерал…

Генерал вышел из-за стола и сгреб корреспондента за облезлый воротник эрзац-меховой куртки:

— Пойдемте. Адъютант угостит вас отличным коньяком!