Близ Пизы, в Италии, в поле пустом (Не зрелось жилья на полмили кругом), Меж древних развалин стояла лачужка; С молоденькой дочкой жила в ней старушка. С рассвета до ночи за тяжким трудом, А всё-таки голод им часто знаком. И дочка порою душой унывала; Терпеньем скудея, на Бога роптала. «Не плачь, не крушися ты, солнце моё! – Тогда утешала старушка её. — Не плачь, переменится доля крутая: Придёт к нам на помощь Мадона святая. Да лик её веру в тебе укрепит: Смотри, как приветно с холста он глядит!» Старушка смиренная с речью такою, Бывало, крестилась дрожащей рукою, И с тёплою верою в сердце простом, Она с умилённым и кротким лицом На живопись тёмную взор подымала, Что угол в лачужке без рам занимала. Но больше и больше нужда их теснит, Дочь плачет, старушка своё говорит. С утра по руинам бродил любопытный: Забылся, красе их дивясь, ненасытный. Кров нужен ему от полдневных лучей: Стучится к старушке и входит он к ней. На лавку садился пришлец утомлённый, Но вспрянул, картиною вдруг поражённый. «Божественный образ! чья кисть это, чья? О, как не узнать мне! Корреджий, твоя! И в хижине этой творенье таится, Которым и царский дворец возгордится! Старушка, продай мне картину свою, Тебе за неё я сто пиастров даю». «Синьор, я бедна, но душой не торгую; Продать не могу я икону святую». «Я двести даю, согласися продать». – «Синьор, синьор! бедность грешно искушать». Упрямства не мог победить он в старушке: Осталась картина в убогой лачужке. Но вскоре потом по Италии всей Летучая весть разнеслася о ней. К старушке моей гость за гостем стучится, И, дверь отворяя, старушка дивится. За вход она малую плату берёт И с дочкой своею безбедно живёт. Прекрасно и чудно, о вера живая! Тебя оправдала Мадона святая.