Первые гости появились перед Рождеством, через два дня после того, как Бартелеми внес дом в Ранконьер в интернетовский список. На сайтах перечислялись адреса и давались практические советы по содержанию домов, жилищному и налоговому законодательству в европейских странах и упоминались многочисленные уловки и хитрые советы, как справиться с отключением электричества и газа.

Приехавших было четверо —родители и двое маленьких детей. Муж, Дамьен, тощий маленький человечек, болтал, не закрывая рта, жена —Сирьель —крупная, рыхлая и молчаливая, практически не отнимала от груди младшего восьмимесячного малыша. Дамьен рассказал, что впервые встретился с Ваи-Каи в Тулузе и сразу ощутил сильный жар в области солнечного сплетения, и внизу живота, и у основания черепа —это было похоже на открытие всех чакр, вы что, никогда не слышали о чакрах? Теперь все его тело наполнено такой энергией, что ночью он спит не больше двух часов, а она, Сирьель, не всегда свободна из-за детей —ну, вы понимаете? —вот он и ищет партнерш, чтобы... ну, сами понимаете... обмениваться энергией, чтобы использовать те восхитительные способности, которыми наделила нас природа, раскручивать кольца змеи... вдвоем, раз она, эта змея —двойная. Произнося свой монолог, он ненароком положил руку на бедро Люси, и она отшатнулась, как если бы ее и правда укусила змея. Ничем другим, кроме банальных любезностей, она с этим типом обмениваться не намерена, а если он не сбавит обороты, его треп скоро станет невыносим.

Неделей раньше они с Бартелеми вычистили весь дом и долго проветривали, чтобы прогнать запах разложения.

Но первым делом они похоронили в глубине сада три трупа.

—Если предупредим полицию, никогда эту историю не расхлебаем, —убеждал ее Бартелеми. —Лучше все сделаем сами, а потом прикрепим над воротами знак двойной змеи и никто не удивится их отсутствию. Очень скоро люди всю жизнь станут колесить по дорогам и легавым будет практически невозможно кого-нибудь обнаружить.

Похороны оказались делом малоприятным. Сначала зловонную гниющую плоть пришлось оттащить в глубину сада ночью, чтобы никто их не застукал за этой работенкой.

Люси обвязала лицо платком, вылила на волосы и шею литр духов, но ее несколько раз вывернуло наизнанку.

Бартелеми же, напротив, не выказал ни малейшего волнения, как служащий похоронного бюро со стажем.

Он вырыл глубокую яму и сколотил гробы для матери, отца и сестры. Труднее всего пришлось с Мадо: раздувшийся труп трижды выскальзывал у них из рук и снова падал в ванну, когда они несли вниз по лестнице это бесформенное "нечто", все вокруг залили водой, а чтобы уложить тело в грубо сколоченный гроб, пришлось —в прямом смысле слова —уминать его.

Когда гробы были наконец опущены в яму и засыпаны землей, а слезы отвращения высохли, Люси ощутила полную эйфорию. Она сумела сделать то, что еще несколько часов назад казалось ей невозможным, и стала сильнее, очистилась.

Люси с легким сердцем взялась за уборку дома. Они развели посреди сада огромный костер и кинули в него весь хлам —мебель, документы, одежду, обувь, фотографии и безделушки. Веселый огонь жертвенного костра жадно пожирал ставшие ненужными воспоминания старого дома. В четыре руки Люси и Бартелеми надраивали кафель, натирали паркет, приводили в порядок ванные комнаты, отмывали жавелевой водой туалеты. Хлорка прогнала запах смерти, но теперь им казалось, что они находятся на дне пустого бассейна, —не помогали ни сквозняки, ни очистители воздуха. Жизнь Люси и Бартелеми была простой, но очень счастливой: они разговаривали, ели, ходили за покупками в городок, курили и все время хохотали. Ночевали оба в комнате Бартелеми, она —на узкой кровати, застеленной чистыми простынями, он —на полу, на груде одеял. Они так уставали, что засыпали мгновенно, едва прислонив голову к подушке. Порой у них не было сил даже на то, чтобы захлопнуть чердачное окно, хотя погода часто бывала пасмурной. Ни один из двоих не спрашивал себя, стоит ли делать следующий шаг в их отношениях. Бартелеми наверняка хотелось познать любовь в объятиях Люси, но ей нужно было время, чтобы привыкнуть к его молодости и нетронутости, перестать чувствовать себя одновременно матерью и старшей сестрой, научиться смотреть на него как на взрослого, как на мужчину.

Накануне в дом позвонил начальник отдела кадров лабораторий Эллебон —его интересовало, почему Андре Форжа, отец Бартелеми, так долго не выходит на работу.

—Он стал новым кочевником, —ответил Бартелеми, —и теперь колесит по дорогам вместе с моими матерью и сестрой.

На несколько мгновений установилась гробовая тишина —человек на другом конце провода был потрясен.

—Повторите, чтб вы сказали? Он? Адепт этого... этого...этого...

Видимо, не найдя достаточно бранных эпитетов для Христа из Обрака, кадровик повесил трубку, сообщив на прощанье тусклым голосом, что мсье Андре Форжа получит в ближайшее время письмо с уведомлением об увольнении за ничем не оправданное отсутствие на рабочем месте и может не надеяться на компенсацию.

Люси отогнала взятую напрокат машину в агентство —в их распоряжении были практически новый БМВ и "Рено-клио" родителей Бартелеми (оба автомобиля стояли в гараже, страховка была выплачена до апреля).

Взломав гвоздодером сейф в гостиной, они нашли около ста тысяч добрых старых франков, а лежавшие там же фотографии и DVD —разложенные по конвертам и готовые к доставке, —сожгли.

—А что будет, если здесь появятся люди из Шартра?

Бартелеми в ответ только улыбнулся, как будто уничтожение последних дисков могло само по себе обезопасить их.

* * *

—Как вы собираетесь жить? —спросила Люси. —Вам ведь нужно детей кормить. —Дамьен и Сирьель, сидевшие за кухонным столом, переглянулись с улыбкой сообщников. В этой улыбке было превосходство "тех, кто знает".

—Новое кочевничество —акт доверия, —ответил Дамьен. —Посмотрите на птиц небесных —они не сеют и не жнут, но Отец Небесный заботится о них.

—Мы ни в чем не нуждаемся с тех пор, как выбрали эту жизнь, —перебила мужа Сирьель.

—Больше того —перед нами открываются все двери, природа из шкурки вылезает, чтобы нам угодить, посылает нам самых замечательных и открытых людей на свете.

Многозначительный взгляд Дамьена не оставлял никаких сомнений насчет природы этой самой "открытости": Сирьель смотрела ему в рот, а он, с полного ее одобрения и согласия, глотал мышей —за неимением двойной змеи.

—Но где вы берете деньги на бензин? —не успокаивалась Люси. —А если машина сломается, чем платите за ремонт?

Дамьен отрезал себе ломоть хлеба, открыл коробку камамбера и отхватил от куска добрую четверть. "Интересно, —подумала Люси, —как в этом тощем теле умещается столько жратвы?"

—У нас осталось немного денег от продажи квартиры и компенсации за увольнение, которую мне удалось выторговать. Скоро придется забыть о машине, бензине, деньгах и вернуться к первобытному кочевничеству, полностью положившись на щедрость матери-природы, тогда-то и обнаружатся истинные ученики Ваи-Каи, а пока мы живем между двумя мирами.

—Вы...

—Ты. Новые кочевники не говорят друг другу "вы".

—Хорошо. Значит, ты и твоя жена, вы собираетесь вернуться к состоянию первобытной дикости?

Резкий смешок Дамьена на несколько мгновений завис в тишине кухни. Сирьель тоже засмеялась —гораздо сдержаннее, потом встала и отправилась взглянуть на детей, их уложили в бывшем кабинете Форжа-старшего на первом этаже.

—Для начала нужно договориться о значении слова "дикость". Если дикость —это варварство, то наша прекрасная цивилизация была самой дикой, самой свирепой, самой убийственной и самой разрушительной из всех, что когда-либо существовали на этой земле. А если быть диким —значит заново открыть для себя изначальный Рай, дом всех законов, богатства двойной змеи, особые отношения между природой и чадами ее, —что ж, мы собираемся вернуться к дикости.

Люси кивнула на сверхплоский ноутбук последней модели, стоявший на краю стола.

—Эта штука работает на батарейках, от розетки, по кабельным или телефонным сетям...

—Всего лишь протез. От которого придется отказаться, когда придет время. Как и от машин, холодильников, телевизоров и прочего хлама. Мы так гордимся нашими технологиями, что до сих пор не поняли —это всего лишь гигантская машина по производству протезов.

Когда мы снова найдем дорогу к дому всех законов...

—А если ты ее не найдешь?

Дамьен засунул в рот остаток сыра с хлебом.

—Это будет означать только, что я не сумел преодолеть свои закоснелые суждения и страхи, —ответил он, прежде чем начать жевать.

Когда Люси вышла покурить перед сном, Дамьен присоединился к ней и без проволбчек и подходов спросил, хочет ли она заняться с ним любовью. Одет он был по моде новых кочевников —если можно назвать одеждой мешочек-начленник, не скрывавший возбуждения тощего неофита. Люси посмотрела на него так, как могла бы, наверное, взглянуть на шлепнувшуюся ей на ногу жабу.

В свете лунной ночи Дамьен показался ей особенно уродливым, вульгарным и страшно далеким от райской чистоты, которую он так пылко и даже талантливо защищал в конце обеда. Им, как и большинством клиентов Люси, управляла не голова, не сердце, а член. Между разговорами и реальностью, между декларируемыми принципами и живым человеком лежала пропасть. Дамьен укрывался в идеализируемом, воображаемом мире, чтобы было легче выносить себя самого и оправдывать свои поступки, вовлекая в эту жизнь жену и детей.

Добрый дикарь оставался пока не более чем мифом.

—Отправляйся к жене, —посоветовала ему Люси, и в ее голосе отчетливо прозвучало раздражение.

—Она уже спит. Дети отнимают у нее все силы. А я остаюсь один на один со своей энергией и не знаю, что мне с ней делать.

Дамьен нетерпеливо кивнул на свое "восставшее сокровище" —оно самым наглядным образом доказывало, сколь велика пресловутая "энергия". Терраса под черепичным навесом примыкала к гостиной и выходила в сад, превращенный дождями в раскисшую кашу. Время от времени в разрывах между тучами появлялась круглая бледная Луна, окруженная звездным шлейфом.

—Попробуй "ручной метод"!

—Даты что! Я предпочитаю разделить с кем-нибудь эту энергию. С тобой, например!

Люси машинальным жестом плотнее запахнула полы халата —это старое платье она нашла в шкафу (оно было ей велико на несколько размеров) и решила оставить себе в качестве сменной одежды. Она тут же поняла, как глупо выглядело это рефлекторное движение. Бартелеми только что пошел спать, бросив ей на прощанье умоляющий и одновременно сочувствующий взгляд.

—Представь себе —если способен, конечно, —что мне этого совсем не хочется!

—Ну, желания, они ведь чаще всего происходят из наших страхов и суждений. Откройся мгновению, прими то, что дарит тебе настоящее.

Словно желая проиллюстрировать свои слова, Дамьен начал ласкать грудь Люси. Она отреагировала мгновенно, залепив ему крепкую звучную пощечину. Он отскочил на два шага, пыхтя от неожиданного унижения и злости.

—Что... что на тебя нашло?

Люси с сердцем затоптала каблуком окурок.

—Я просто последовала твоему совету —открылась навстречу мгновению и поступила так, как мне захотелось.

* * *

На следующий день, в канун Рождества, приехали другие кочевники. Они прибывали в основном с севера и запада Франции, из Бельгии и Голландии. Все эти люди направлялись на большой сбор в Лозер, чтобы поддержать Духовного Учителя: он должен был предстать перед судом в Манде по обвинению в попытке изнасилования несовершеннолетней, якобы совершенной им в начале января. Никто из них не сомневался, что выдвинувшая против Ваи-Каи жалобу девушка по имени Элеонора Марселей специально заманила его в ловушку.

Неизвестно, кто ею манипулировал, но в суде все наверняка выяснится. Когда бывшая ученица Ваи-Каи столкнется с Учителем лицом к лицу, ей останется одно —сказать правду, признать существование заговора и назвать имена.

Вновь прибывшие были куда симпатичнее и воспитаннее Дамьена, они не походили на экстремистов, их прагматизм примирил Люси с новыми кочевниками.

В их обществе она словно купалась в ласковом тепле семейного круга, освобождаясь от скелетов в шкафу, страхов и призраков, ощущая чистую радость воссоединения.

Кочевники не были знакомы друг с другом, но, живя под одной крышей, сидя за общим столом и руководствуясь принципом взаимопомощи —ведь все они принадлежали к храму двойной змеи, —эти люди считали себя членами огромного братства, клетками единого организма.

Некоторые из них —адвокаты, преподаватели, директора крупных предприятий, врачи —отказались от престижной работы и карьеры, чтобы внимать словам Духовного Учителя... Они заявляли, что были счастливы оставить прежнюю жизнь со всеми ее обязанностями, обязательствами и заботами. Самые пожилые говорили, что обрели вторую молодость, а самые молодые —беззаботное счастье, попусту растраченное в коридорах лицеев и университетов. О да, конечно, не у всех все прошло гладко, пострадали чьи-то семьи, случались разводы, расставания, кое-кто отрекся, но они согласились заплатить за то, что называли освобождением. Все хотя бы один раз встречались с Ваи-Каи, и каждый был потрясен красотой, добротой и невероятной чистотой его личности (вот почему никто не верил обвинениям Элеоноры Марселей —бедняжка, она ведь тоже часть ткани бытия, ей отведена дурная роль, но нужно любить девочку и верить, что ее нить сияет, как и нити остальных людей!).

Бартелеми не особенно хотел распространяться о своем исцелении, но один из кочевников, бродя по дому, наткнулся на инвалидное кресло, пошли вопросы, просьбы рассказать, как именно произошло чудо. Никто из них странным образом не был свидетелем чудесных исцелений, приписываемых Духовному Учителю, и они, сидя за большим кухонным столом, внимали Бартелеми с почти религиозным почтением.

Уже решив доверить свои судьбы Ваи-Каи и пустившись в приключение под названием "Новое кочевничество", они впитывали слова чудом исцеленного с жадностью умирающих от жажды людей. Рассказ Бартелеми укреплял решимость, прогонял последние сомнения, заполнял трещины в душе, проделанные страхом, расставлял вешки и предупредительные знаки на их жизненном пути. Когда Бартелеми закончил, все вскочили в едином порыве и начали обниматься —пылко, почти лихорадочно.

Их вера получила подтверждение, и они были счастливы идти вместе по верному пути. Йоханн, сорокалетний гигант-голландец, вопя от счастья, подбрасывал над головой детей. Алида, бывшая танцовщица из труппы Бельгийского Королевского балета, станцевала импровизацию, а потом все присоединились к шумному хороводу.

Так Люси очутилась в объятиях Бартелеми, и они, поддавшись общей эйфории, расцеловались в щеки, потом чмокнули друг друга в губы и наконец обменялись страстным поцелуем, обещавшим продолжение.

* * *

Бартелеми оказался вовсе не таким уж худым. Его кожа —Люси терлась об нее всю ночь —была очень нежной на ощупь. Некоторую неловкость он компенсировал нежностью и внимательностью, удивительными в таком юном существе... нет, в молодом мужчине. В первый раз он кончил, как только они устроились на узкой кровати, и его тонкий, прямой, как прут, член соприкоснулся с животом Люси. Она обняла его, успокоила нежными ласками, и он очень быстро обрел силу. Бартелеми принялся обнюхивать Люси, лизать и ласкать ее, словно хотел убедиться, что женщина, увиденная им однажды на экране компьютера, теперь присоединилась к нему в реальном мире. Зрение —самое обманчивое из чувств, самое иллюзорное, и Бартелеми чувствовал, что должен подтвердить свои ощущения осязанием, обонянием и вкусом. Люси неподвижно лежала на спине, словно преподносила себя ему в дар, она вздрагивала от теплого дуновения его дыхания и нежных прикосновений языка и рук. Она вернула себе инициативу, когда ее собственное желание стало неодолимым: она скользнув под него, обняла ладонями за затылок, обвила ногами талию.

Она проглотила его целиком и начала медленно и плавно двигаться вверх и вниз. Оба очень скоро кончили одновременно, он —потому что пока не умел управлять своим наслаждением, она —потому что ее тело, почти убитое ублюдком Джо, выжило, ожило и теперь жаждало наслаждения.

Чуть позже, ночью, Бартелеми снова захотел заняться с ней любовью, и Люси, усталая и сонная, не отказала ему. Она просто повернулась спиной, приглашая к любви ленивой, почти задумчивой —то ли ко сну наяву, то ли к мечте.

Бартелеми проснулся, протер глаза, потянулся, как молодой кот, и взглянул на Люси, не веря своим глазам.

Она наклонилась над ним, поцеловала и произнеслаторжественным тоном:

—Думаю, я в тебя влюбилась. С Рождеством, Бартелеми!

—Я-то не думаю, а уверен! Ты —самый прекрасный рождественский подарок в моей жизни.

—Что скажешь насчет... поездки в Лозер?

Он положил голову ей на грудь.

—Хочешь увидеть Ваи-Каи?

Люси и сама не знала, чего хочет, у нее было чувство, что она заново учится жить в тридцать два —нет, скоро ей будет тридцать три —года. Она поднимала якорь, отдавала швартовы, и течение унесет ее сегодня утром в Лозер, к Духовному Учителю, к новым, неизвестным берегам. Она, всегда ненавидевшая постные дни, ощущала сейчас головокружение пополам со священным ужасом. Потом губы Бартелеми впились в ее рот, руки Бартелеми обвились вокруг плеч, пальцы бабочками запорхали по коже, и она, не сопротивляясь, открылась навстречу мгновению.