Низкий ледяной туман стелился над толстым слоем выпавшего снега. Вряд ли погода сегодня улучшится. Марк с превеликой осторожностью рулил по узким извилистым дорогам Обрака, —машину то и дело заносило на коварном, припорошенном снежком льду.

Ну надо же, а в Париже —тропическая жара, погода хоть и ненормальная, но самая подходящая для "теплолюбивых" вроде Марка, ненавидящих осенние холода и туманы. Ни одна общенациональная станция не сообщила о снежной буре в Обраке, словно это место и не Франция вовсе.

Утренние новости наперебой талдычили о тепло-влажном колпаке, накрывшем большую часть страны от Лилля до Лиона и Бордо. Этот "тропический колокол" засосал в себя территорию Бельгии, Нидерландов, Дании, Германии, Балтийских стран, там начались стихийные бедствия —наводнения, торнадо, появилась растительность странного вида и форм, зарождались новые вирусы, исчезали целые виды животных... Специалисты —то есть люди, знающие о проблеме не больше остальных, но готовые рассуждать о ней на радио и телевидении, —связывали происходящее с ураганами, которые несколько лет подряд обрушивались на Францию, с наводнениями, таянием полярных льдов и глобальным потеплением —короче говоря, с "симптомами" болезни, известными с незапамятных времен, которые вам "на раз" перечислит первый остановленный на улице прохожий. Все знали, что Земля разогревается, и никто не сомневался, что ей придется приспособиться, чтобы выжить, —как и каждому живому существу на планете, но всем было плевать, люди жаждали одного —пользоваться своими привилегиями, расширять границы собственных владений и устраивать "собачьи свадьбы", дабы любым способом привлечь к себе всеобщее внимание.

"Франс Инфо" дошла до того, что использовала знаменитый рэп Тай Ма Раджа в передаче, посвященной изменению климата на планете. Марк ненавидел рэп —неистовое диссонирующее скандирование напоминало ему стрельбу из пулемета. Будущее Земли ему тоже было по барабану —хватало забот с бывшей женой, дочерьми (по счастью, они тоже не слишком любили рэп!), Шарлоттой, BJH, коллегами, счетом в банке, лысиной, сердцем, склонностью к полноте и одышкой... Если кто-нибудь произносил при Марке слово "чепчик", в голове у него немедленно всплывало слово "член" —этакий перенос по смежности, мысленная оговорка по Фрейду.

Шарлотта неоднократно предлагала ему удалить крайнюю плоть —тонкую кожицу, с бархатистой нежностью обволакивающую предмет его мужской гордости.

Она, конечно, не посмела заикнуться о полном обрезании, но ее еврейская душа —нет-нет, она, безусловно, атеистка и рационалистка (хоть и читает первым делом каждое утро гороскоп в газете!) —порадовалась бы этой процедуре. Шарлотта считала, что быть необрезанным —негигиенично: "Понимаешь, даже если ты разоблачаешься, чтобы помыться, это все равно влажная, закрытая и очень питательная среда для всяких там микробов, нечистое место, так-то вот". Она заставляла его мыть член каждый раз, когда они собирались заниматься любовью, как делают шлюхи, —с той лишь разницей, что девки берут на себя санитарно-гигиенические процедуры.

Марк потерпел поражение в большинстве сражений с Шарлоттой, но для него было делом чести устоять в битве за свою крайнюю плоть! Не станет он в пятьдесят лет жертвовать частью себя самого —пусть даже такой крошечной! Разве влагалище —не влажная, не закрытая и не питательная для всякой заразы среда? Или рты? А он ведь целует Шарлотту, проникает в ее лоно, не заставляя то и дело подмываться. Вообще-то, Марк подозревал, что Шарлотта просто прикрывается своей гигиенической придурью, —чтобы не заниматься оральным сексом: как и большинство женщин, она терпеть не могла делать минет, —хоть и изображала всегда преувеличенный энтузиазм. Коллега Марка —"честный гетеросексуал", между прочим! —как-то рассказал ему, что однажды поддался на уговоры трансвестита в Венсеннском парке и с тех пор не поручает столь ответственное дело, как фелляция, бабам: "Если хочешь, чтобы тебя „обслужили" по первому разряду, поступай как я: доверься мужику!"

Кроме церкви, в деревне была еще мэрия, служившая одновременно школой, да с десяток домов. Снег не таял: соскользнув с традиционных для этих мест плоских каменных крыш, он громоздился в сугробы вдоль стен. Марк поежился, стряхивая остатки сна, засевшего в плечах и затылке. Он плохо спал в комнате, отведенной ему женщинами, —"бывшей спальне Иисуса", так они сказали. Помещение было мрачным и каким-то вымороженным, в нем витал старый минеральный запах.

Несколько раз он просыпался, как от толчка, ему мерещилось, что он слышит чье-то прерывистое дыхание, что кто-то стоит рядом с его кроватью. Он зажигал ночник, но при свете жалкой лампочки мог разглядеть лишь замызганный пол, маленькую карту с лавкой и чернильницей, гигантское мраморное распятие да застывшие тени на стенах и белом потолке.

Он был бы не прочь обнаружить посреди комнаты девушку, Пьеретту. Марку почему-то показалось, что он ее заинтересовал, но дело, скорее всего, было в его излишнем самомнении и оптимизме: он свято верил, что женщины, особенно красивые, не могли устоять перед его обаянием. Это было более чем сомнительно, поскольку Марк все сильнее напоминал мерзкого старикашку с обвисшими щеками, растущим брюхом, мелкими заморочками и жаждой покоя. Наверное, одно только воображение и способно утешить и поддержать стареющих самцов — во всяком случае, тех из них, у кого дух сильнее плоти?

Он снова увидел Пьеретту только утром, за завтраком: она была в дешевеньком халате, который на ней выглядел платьем от дорогого дизайнера. Как удается этой девушке придавать шик любой самой простой тряпке?

Чудеса, да и только! Подумать только, что Шарлотта отчаянно пытается придать себе побольше класса, рядясь в самые изысканные, дорогие и очень часто нелепые туалеты. Мать давно позавтракала и, надев поношенную куртку (которая к тому же была велика ей на несколько размеров!), таскала дрова для плиты и очага.

В доме не было тостера: здесь накалывали ломоть хлеба на вилку и держали в нескольких сантиметрах от пылающего в очаге огня, получая в результате гренок, пропахший дымом ароматного дерева и так не похожий на свежий багет или безвкусный бескорковый хлеб, поджаренный на электричестве.

—Думаю, вы не сможете сегодня уехать в Манд, —сказала ему женщина. —По радио объявили, что все дороги закрыты. А вот до Пердриё —там находится школа, в которой учился Иисус, —доберетесь, если поедете осторожно. Расспросите его бывшую учительницу, коли не передумали.

—Ну конечно, —пробурчал в ответ Марк, —вот только сегодня среда, а номер сдается завтра вечером. И как же, скажите на милость, я напечатаю и переправлю в редакцию мой материал?

...Не говоря уж о суперважном ужине с друзьями Шарлотты, и о том, что он обещал отвести девочек в кино, и о сантехнике, с которым договорился несколько месяцев назад, и о неоплаченных счетах, и о тысяче мелких, но срочных дел, так сильно осложняющих человеку жизнь...

Мать обернулась, чтобы указать Марку на притулившийся втемноте подлестницей новехонький компьютер.

—Здесь есть все, что вам нужно. Мы подключены к Интернету. Ваша газета, наверное, тоже...

—Что да, то да...

Он удержался и не ляпнул, что, мол, если уж вы, в вашем медвежьем углу, подключены, то и все остальные люди на этой планете тоже, даже эскимосы и папуасы.

Он почти мгновенно осознал, как нелепа его реакция: это не только не смешно, но еще и несправедливо.

Подобные мысли скрывают рефлекторное чувство превосходства над остальными людьми, ощущение принадлежности к элите худшего вида —интеллектуальной, циничной, воображающей, что знает ответы на все вопросы, считающей, что просвещаеттемные массы, яростно, до хрипоты, спорящей о насущных проблемах бытия, осыпающей проклятьями всех и каждого, жаждущей почестей и крошек с господского стола.

Мобильник зазвонил, когда он парковался перед мэрией.

Шарлотта...

—...Интересно, ты хорошо спал? Я —нет, не люблю, когда тебя нет дома, к тому же здесь дико жарко, а у нас ужин, который я ни в коем случае не хочу пропустить, —с мужем Мод, ну, ты помнишь, с приятельницей Жакотт? Муж Мод —дизайнер по интерьерам, о нем все говорят, он знаменитость из знаменитостей, оформлял кабинет...

Все перечисленное было страшно важно для Шарлотты, пресс-секретаря женского ежемесячного журнала, каждый год, в одно и то же время, посвящавшего центральную тетрадку домашнему интерьеру. Шарлотта и ее друзья в совершенстве владели чисто парижским искусством смешивать дело с удовольствием, птифуры —с перешептываньем в уголке на диванчике, шуточки и сплетни, кокаиновые дорожки и колонки счетов, воздушные шарики и профессиональную ничтожность.

Они относились к этике как к первому глотку теплого шампанского. Каждая статья, любая тема, которую разрабатывал журнал Шарлотты, выходивший тиражом в 200 тысяч экземпляров, имела единственную цель —выжать побольше денег из рекламодателей, и совесть их совершенно не мучила, словно они раз и навсегда решили для себя, что слово —всего лишь инструмент, а торговля —самая совершенная форма общения. Марк и его собратья по перу яростно нападали на этих сукиных детей, продавшихся мультинациональным СМИ и просирающим профессиональную честь, которым, тем не менее. Национальная конфедерация журналистов Франции без звука продлевала членские билеты. Марк поспешил продемонстрировать фото Шарлотты коллегам и выслушал полный набор лестных замечаний по поводу торжествующей молодости новой любовницы, но он поостерегся упоминать, что она работает на роскошную помойку, выпускаемую издательским домом, которым владеет фармацевтический гигант.

Естественно.

—Послушай, дороги все еще занесены снегом, и я не уверен, что смогу...

—...Твоя бывшая снова сюда звонила, чтобы напомнить, что ты должен вести девочек в кафе и в кино, она вне себя... Кстати, почему она не звонит тебе на сотовый?

Почему всегда я расхлебываю? А? Ну ответь мне...

"Потому что я не настолько обезумел, чтобы дать ей номер моего мобильного телефона", —мысленно ответил Шарлотте Марк. Из таких вот мелких хитростей и уловокткалось полотно его ежедневного существования.

Он вовсе не желал, чтобы его дергала по любому поводу бывшая жена, так и не смирившаяся с разводом, и, знаете, это чертовски приятно —знать, что женщина не может пережить расставания с тобой! Его бывшая жена сделала несколько попыток завести интрижку, но новички не выдержали сравнения с бывшим мужем —ни интеллектуального, ни сексуального... во всяком случае, нечто подобное она пролепетала ему между двумя истериками в телефон.

—...Ты что, слушаешь рэп?

—Это радио...

—...мне говорили, что Тай Ма Радж —настоящий мерзавец, ублюдок, маленький грязный мачо, который бьет женщин —причем не только свою жену. На днях, на передаче у Омера —ну, ты знаешь, самое многообещающее шоу PAF, так вот, он там вел себя особенно отвратительно, оскорблял техников и музыкантов на площадке, сказал партнерше Омера —той миниатюрной брюнетке, которая так тебе нравится, —что трахнул бы ее, не будь она такой дурой. И это в прямом эфире! К тому же у него все зубы золотые, просто ужас, никакого класса, а еще надеется вернуть былую славу, как в 93-м...

Марк краем уха слушал словоизвержение Шарлотты, наблюдая, как женщина чистит лопатой снег во дворе школы/мэрии. В ярко-желтой куртке, бежевых брюках и ядовито-зеленых сапогах она напоминала птицу с тропического острова, вмерзшую в лед. Женщина расчищала дорожку ко входу в класс к кованым воротам ограды.

—...До вечера, позвони, как только приедешь в Париж, хорошо? Мне тебя не хватает. Целую.

Не успела Шарлотта отсоединиться, как телефон снова зазвонил. Вздохнув, Марк подождал, пока на экране высветился номер: его вызывали из журнала, звонить мог любой сотрудник —коллега, секретарша, зам-главного, BJH собственной персоной... После четвертого гудка он выключил звонок и сунул телефон в карман.

Они там в редакции наверняка начинают потихоньку закипать, но Марк, едва не захлебнувшийся монологом Шарлотты, не желал слышать ничьего голоса —сейчас, во всяком случае. Он выключил радио, вытащил ключ из зажигания. Децибелы Тай Ма Раджа скребли по тишине и покою Обрака, как ржавый гвоздь по стеклу. Марк вылез из машины, мгновенно задохнулся от жалящего холода и пошел к школьному двору.

* * *

—Хочу сразу предупредить вас,- мсье, мне не нравится ваш журнал, я нахожу его почти вульгарным. Вы ничем не лучше желтых газет, хоть и прячетесь за завесой респектабельности и этики!

Марк проглотил ее выговор, не моргнув глазом. Учительница была значительно ниже ростом —она не сводила с него взгляда ослепительно ярких светло-голубых глаз. Женщина сняла нелепую желтую куртку и осталась в свитере такого дикого розового цвета, что челюсти сводило. Она наверняка тратит немало времени и денег на походы по лавочкам в поисках самых кричащих и хуже врего сочетающихся друг с другом тряпок. Ее короткие волосы были выкрашены под красное дерево, хотя получившийся цвет уместнее было бы назвать оранжевым.

На вид женщине можно было дать от сорока до пятидесяти, но Марк не сомневался —она намного старше: об этом свидетельствовали врожденная властность и уверенный тон, когда-то она явно занимала высокий пост. Она пригласила Марка зайти в класс, где пыхтела старая печка, топившаяся мазутом, только после того, как он показал ей журналистскую карточку и объяснил в двух словах цель своего визита.

—Вы явились в Обрак не за истиной, мсье, —сказала она. —В высших сферах решили, что Иисус Мэнгро —подходящий объект для издевательств или —хуже того —что он представляет собой общественную опасность.

Я права?

Она придвинула стул поближе к печке, повесила мокрые шерстяные перчатки на спинку и протянула квадратные узловатые пальцы к раскаленному железному ящику.

Марк понял, что ничего не добьется, если будет играть с этой старой девой: она слишком умна, и ее меньше всего на свете волнуют "ужимки и прыжки". Она проницательна, хитра и совершенно нечувствительна к лести.

—Меня пригласили сюда, чтобы попытаться чуть больше узнать о его детстве.

—Откуда столь внезапный интерес? Иисус Мэнгро проповедует уже два с половиной года...

—Проповедует? Я слышал только о... так называемых чудесах.

Она села на стул, вытянув короткие толстые ноги.

В классе царил образцовый порядок: столы выстроились строгими рядами, стекла и кафельный пол блестели чистотой, доска выглядела безупречно черной, карты и рисунки идеально ровно висели на серо-зеленых стенах.

Марк готов был поспорить, что малыши, окончившие у нее пять классов, без малейших проблем поступали в среднюю школу.

—Ну конечно, для тех, с кем вы общаетесь, эти чудеса могут быть только "так называемыми", —прошептала учительница, глядя в пустоту, словно обращалась к самой себе. —Чудеса ведь могут уничтожить стереотипы, чудеса влекут за собой установление нового мирового порядка, чудеса обнажают всю абсурдность привычных для власти игрищ.

—О какой власти вы говорите? Мы, в журнале...

—О создании и поддержании зависимости, мсье.

Возьмем для примера ваш журнал: без него легко можно обойтись, вот вы и крутитесь, паразитируете на обществе.

Марк почувствовал себя школьником, которому строгий педагог читает мораль за плохое поведение, и прикусил губу, чтобы не выдать раздражения.

—Мы всего лишь предлагаем нашим читателям некий взгляд на вещи. В демократической стране независимость прессы и свобода слова являются...

—...Чушь собачья! Вы принадлежите к сообществу людей, чье существование ничем не оправдано, вы озабочены одним —собственным выживанием.

—Возможно, но мы сохранили свою независимость.

Взгляд женщины был таким проницательным, что Марк передернулся всем телом.

—Я не вижу перед собой независимого человека.

—Да что вы об этом знаете?

Она ничего не ответила —только смотрела на него с сочувственно-ироничной улыбкой на губах, Марку захотелось развернуться и убраться отсюда, хлопнув дверью, —у него тоже есть гордость, черт бы все это побрал! —но внутренний голос шепнул: "Останься, болван!

Давай сними куртку!" Машинальным движением он достал пачку сигарет и тут же понял, его собеседница вряд ли потерпит, чтобы кто-то обкуривал ее класс.

—Угостите меня сигаретой?

Марк подумал, что ослышался, но спохватился и положил в протянутую ладонь сигарету и зажигалку.

—Вы... курите?

Она выдохнула густой клуб дыма, вернула ему зажигалку и ответила:

—Иногда.

—Давно вы здесь работаете?

—Скоро тридцать лет.

Марк тоже закурил, глядя в окно на засыпанный снегом городок.

—Спрашиваете себя, как можно провести тридцать лет в подобной дыре, я угадала? —спросила она.

Марк снова вздрогнул: именно этот вопрос он себе и задавал...

—Я родом из Парижского района, но привыкла к покою, тишине, холоду... Я была очень счастлива здесь.

Даже после того, как Эдмон —человек, из-за которого я переехала в Обрак, —бросил меня, как старый носок, чтобы жениться на местной девушке. Я не стала матерью, но у меня было множество детей...

—В том числе Иисус?

Она поморщилась, мгновенно постарев на двадцать лет.

—Настоящий журналист, да? Не выпускаете добычу?

Да, вы правы, Иисус, безусловно, повлиял на меня больше всего —в прямом и переносном смысле слова. Что неудивительно для женщины, которую зовут Мари-Анж!

Марк позволил себе слегка улыбнуться. Немного поискать —ив окрестностях наверняка обнаружатся Иосиф, ясли, пастухи, вол, ослик и три мага-волхва.

—Каким был Иисус? Умнее других? Каким-то иным?

—Иным —безусловно, хотя бы по рождению. Думаю, его мать рассказала вам, что он происходит из племени колумбийских индейцев десана. Но он отличался и своим поведением. У него были исключительные способности и великолепные отметки, но для него это не имело значения.

—А что имело?

—Благополучие его товарищей. И мое тоже. —Заметив вопрошающий взгляд Марка, женщина пояснила: —Те самые чудеса. Иисус срастил несколько переломов, вылечил бессчетное количество случаев гриппа, гастрита и инфекционного менингита...

—Но как вы можете с такой уверенностью утверждать, что именно он исцелил все эти болезни?

Она раздавила окурок в маленьком стеклянном горшочке, встала, подошла к окну и долго молчала.

—Я была приговорена, —произнесла она наконец так тихо, что Марку пришлось напрягаться, чтобы все расслышать. —Рак поджелудочной железы. Когда ставят этот диагноз, жить вам остается от силы три-четыре месяца. Я уже собиралась лечь в клинику на химиотерапию, и тут в мой дом пришли Иисус, его мать и сестра.

Это случилось майским вечером —я до сих пор помню, как сильно пахла сирень. Я всегда любила ее аромат.

Иисус попросил меня лечь на диванчик, положил руки мне на живот и держал... не знаю, сколько времени —может быть, два часа. Я почувствовала такой сильный жар, что потеряла сознание. Проснувшись на следующее утро, я увидела склонившиеся надо мной лица Иисуса, его матери и его сестры. Он сказал: "Я только что вернулся из дома всех законов и всех духов. Я молился там о твоем исцелении. И меня услышали". Иисусу было в тот момент девять лет. Девять. Они ушли, я два дня без сил лежала на своем диване, а на третий почувствовала в себе достаточно сил, чтобы встать.

Женщина повернулась, устремив взгляд на деревянный стол в глубине прохода.

—Что вам сказали врачи? —спросил Марк, выдержав паузу.

—Я больше ни разу не была в клинике. Наверное, мне следовало показаться врачу —хотя бы для того, чтобы медики подтвердили и зарегистрировали факт моего выздоровления, но мне было страшно. Я испытывала дикий и нелепый страх, что болезнь вернется, если я покажусь профессору, "отпустившему" мне то ли три, то ли четыре месяца жизни.

—Но медицине известны случаи спонтанной ремиссии...

—А что есть по сути своей неожиданное выздоровление, если не чудо? Наука ведь терпеть не может всерьез исследовать тайну, загадку, феномен мгновенного исцеления —потому что боится узреть в нем отблеск жесткой истины —собственной бесполезности. Кто-то отправляется в Лурд, другие совершают паломничество в святые места, а некоторым людям не нужны ни верования, ни предрассудки, чтобы войти в дом всех законов и всех духов, как называет его Иисус Мэнгро, то есть Ваи-Каи.

—Этот дом всех духов —в названии есть некий налет шаманства, колдовства...

Улыбка осветила суровое лицо учительницы.

—Вы недалеки от истины. В семь лет Иисус совершил путешествие в Колумбию. Возвращение к корням, к истокам. Дом всех духов —это шаманическое видение, священное прикосновение к Вселенной. Я... как бы вам это сказать, чтобы вы не подпрыгнули под потолок?..

Я сама познала —сразу после исцеления и не один раз в дальнейшем —пульсирующую ткань жизни, всеобщую связь между человеческими существами, о которых говорит Ваи-Каи. Несколько мгновений я ощущала свою принадлежность к единому целому, я погружалась в память мира, я пребывала в доме всех законов и всех духов, я купалась в вечной и бесконечной любви...

Слова собеседницы, произнесенные с невероятной мягкостью, почти нежно, потрясли Марка, но еще больше его поразило преобразившееся, сияющее лицо женщины —она словно вновь переживала то, что только что попыталась описать ему. Марку вдруг показалось, будто границы классной комнаты раздвигаются, исчезают, тают в тумане и снежной буре, ему померещилось, что какая-то неведомая сила, чье-то дыхание проникает ему под одежду, пытается оторвать от пола, поднять в воздух.

Он вцепился в край стола, закурил —так утопающий хватается за спасательный круг.

Лет тридцать назад Марк шагнул за грань, совершил путешествие по глубинам собственного подсознания, пережив страшную ночь. Ему пришлось бороться с самыми ужасными кошмарами, а начиналось все именно так —очертания предметов расплывались, перспектива смещалась, появилось ощущение странной легкости, рассеяния, распада. Ему потом сказали, что, хоть он и принял наркотик всего один раз, "послевкусие" пережитых ощущений может вернуться много лет спустя, и теперь он подумал, что память не случайно выбрала этот класс в сельской школе в Обраке, чтобы окончательно извергнуть из себя ядовитые остатки того путешествия.

—Я была атеисткой и осталась ею, —продолжала между тем учительница. —Я не верю ни в Бога, ни в дьявола, но с того дня, как маленький Иисус Мэнгро вошел в этот класс, я знаю —да-да, знаю! —что поведение каждого из нас влияет на остальных, на всю нашу жизнь.

Именно об этом вы, журналисты, должны неустанно напоминать миру, вместо того чтобы участвовать в его разрушении, в раздергивании ткани бытия.

Марк и не думал спорить —он так и сидел, судорожно уцепившись за край стола, сердце бешено колотилось, словно хотело пробить грудную клетку и выскочить наружу. У него было одно-единственное желание —сбежать, доехать до Манда, сесть в первый же поезд до Лиона, сделать пересадку на Париж, найти Шарлотту. Шарлотту —с ее молодостью, с ее друзьями, с ее легкомыслием и любовью к сплетням, с ее ароматом, маленькой грудью, холодностью и страхом перед микробами.

Ему необходимы Шарлотта и теплая влажная осень.

Шарлотта и капелька ее самоуверенности.