Это произошло давно, очень давно… После Третьего Великого Конца, после ядерной чумы, после того, как Мать-Земля поглотила почти всех своих детей, после того, как большинство уцелевших перебило друг друга, после того, как от землян осталась всего лишь горстка людей…
Устная легенда о летающих камнях, принесенная с Матери-Земли махди Шарииз Гимлаев, который услышал ее от великого америндского рассказчика Галаина Жабрана

Одни, оголодав, взяли приступом города-крепости, где укрылись вторые. Были массовые убийства, грабежи, насилия. Они пожрали друг друга. И тогда те, кто остался в живых, бросили свои транспортные машины, грязные и несущие смерть, покинули лежащие в руинах города, отказались от войн, оставили тех людей, кого поразила ядерная чума или безумие… Они оставили позади себя отравленные воды, залитые, сотрясаемые судорогами земли, реки лавы и реки крови… Одни собрались в гигантских звездолетах, отправились на поиски других миров, рассеялись по вселенной и воссоздали на иных звездных мирах человечество… Но тем, кому не хватило места в кораблях, пришлось остаться.

Именно о них я говорю, о тех, кто укрылся в горах Гимлаях, о тех, кто превратил Мать-Землю в Эдем. Пока старый мир угасал, они научились беседовать с материей. Они отбросили догмы и жрецов, священные тексты и скрижали с заповедями. И материя подчинилась их воле. Им не было нужды работать: деревья в избытке приносили плоды, растения и животные покорно кормили их, одно время года сменяло другое, хрусталь превратился в дома, деревни, города, окруженные светом…

Они научились говорить с летающими камнями. Им было достаточно обратиться к камню с просьбой перенести их в другое место, усесться на его шершавую спину, и камень неслышно взмывал вверх, выше тех птиц, которых называли орлами, выше облаков. Камни были неутомимы и летали над долинами, над океанами, над реками. Даже дети летали на камнях: они не рисковали упасть или заблудиться, ибо дух материи следил за ними, как любящий отец. То было благословенное время, и каждый занимал свое место по справедливости… Сколько времени длились эти времена? Я не знаю и не уверен, что они осознавали понятие времени. Я даже не уверен, что они умирали…

Вулканический пепел постепенно покрыл всю поверхность Матери-Земли. В ее плодородном чреве зародилась новая жизнь. Появились новые растения, и их корни и листва справились с ядерной чумой, с химической чумой и залечили раны…

А потом горных людей охватило безумие…

Однажды между двумя хрустальными городами разгорелся спор. Предметом раздора стало поле с летающими камнями, расположенное на полпути между двумя городами… Каждый город провозгласил себя владельцем этого поля. Это было глупостью: разве можно обладать воздухом, землей, огнем, водой?.. Полагаю, что в этот момент жрецы или фанатики, люди, чьи уста извергают ненависть, сочли себя хранителями истины, а сердца остальных оказались достаточно иссушенными, чтобы пить их слова, как чистую воду… Но я всего-навсего усталый старик, я не владею истиной и не хочу судить…

Каждый избрал свою судьбу. Каждое существо, каждая деревня, каждый город встал на сторону одних или других. Одни утверждали, что Творец изгнал остальных из своего Горнего Сердца, а остальные возражали, что им лучше помолчать, ибо они утеряли поддержку Духа Материи. Они начали писать слова с заглавной буквы, а когда люди начинают писать слова с заглавной буквы, значит, они готовы убивать ради принципов.

Словесные схватки вылились в конфликты мыслей…

Так началась ужасная Война Мыслей, которая тянулась долгие века. Такова правда: они убивали друг друга беспощадными смертоносными мыслями. Горная цивилизация, так называемая цивилизация просвещенного человека, рухнула, как некогда рухнула цивилизация атома, которую называли цивилизацией человека мудрого. Деревья перестали плодоносить, источники воды пересохли, хрустальные города были вырваны из земли, могучие приливы затопили континенты. И камни, и те, из-за которых люди разделились, и все остальные, стали пленниками гравитации.

Долго, очень долго те, кто уцелел в том и другом лагере после этой Войны Мыслей, предавались размышлениям. Они поняли, что не знают, почему сражаются между собой. Время поглотило воспоминания многих поколений, сменявших друг друга с момента начала конфликта.

И они пришли к единому решению: пора установить мир. Они нашли на скале выгравированные пророческие стансы, в которых говорилось о давней цивилизации, о цивилизации просвещенного человека. Они обратились к Духу Материи, но тот отказался прислушаться к ним. Они просили камни взлететь, но те даже не шелохнулись. Они умоляли деревья дать им плоды, но ни одна почка не раскрылась на мертвых ветвях. Им пришлось есть плоть своих мертвецов. Они впали в уныние и принялись жаловаться на жизнь. Далекие заснеженные пики, облака и небеса слышали их плач и отчаянные вопли.

Дух Материи сжалился над ними. Он принял вид горного великана и сказал им чистым и громким голосом:

– Люди, мой отец-создатель прислал меня сообщить вам следующее: вы смертельно оскорбили летающие камни. И они отправляются в другие, отдаленные края. Они соберутся в стране, где вы сможете отыскать их, если ощутите истинное желание вернуть былое. Когда вы отыщете их, оставайтесь рядом с ними и вымолите у них прощение. Как только один из вас сможет поднять в воздух камень силой своей невинности, мой отец-создатель вновь прислушается к вам, и времена счастья будут возвращены…

Сказав это, он вернулся в свой дом, сложенный из облаков и ветров. Как он и сказал, камни взлетели и улетели в сторону восходящего солнца. И небо потемнело, будто среди бела дня опустилась ночь.

Люди пустились на поиски камней. Они ушли из своей страны, пошли на восход и стали бродячим племенем. Два века они двигались без остановок, никогда не отдыхали, останавливаясь только для похорон своих усопших. И вели их те, кто объявил себя жрецом или пророком. Потом люди взроптали, прокляли горного великана и прокляли отца-создателя. И решили остаться там, куда пришли, в зеленой, плодородной долине. Они вскрыли чрево земли, засеяли его зерном и основали город.

Только один молодой человек продолжил путь… Звали его Амфан, и сердце его было чистым. Дух Материи явился ему в виде птицы с золотым оперением и привел его на священное поле у гор Гимлаев, откуда камни улетели два века назад. Амфан понял, что их блуждания были тщетными. Он понял, что далеким краем, о котором говорил горный великан, была душа.

В безумной радости и плача от признательности, Амфан вернулся, чтобы предупредить свой народ. Путешествие его длилось двадцать лет. Его встретили сарказм и гнев близких. Жрецы и пророки изгнали его. И тогда Дух Материи разгневался. Он обрушил огненный дождь, который уничтожил город, дома, скот, поля, храмы… Молния сразила жрецов и пророков.

Устрашенный народ последовал за Амфаном, но тот умер во время путешествия, которое продлилось тридцать лет. И этот народ осел у подножия Гимлаев, явились новые пророки, говорившие от имени отца-создателя, они установили гайала, великие церемонии равноденствия, во время которых посвященные, амфаны, пытались возобновить диалог с летающими камнями священного поля. Но с незапамятных времен ни один камень еще не простил их. Вам говорит старый человек – посвященные хуже ядерной чумы. Никто не положит конца мукам людей Матери-Земли, если не обретет душу ребенка…

Круглый, гладкий и серый камень размерами и качеством превосходил все остальные камни пустынного бескрайнего поля.

Шари Рампулин колебался всего несколько секунд перед тем, как остановить свой выбор на нем. В самый первый раз, когда мальчуган его увидел, камень, казалось, позвал его, бросил ему вызов. Он величаво царил посреди амфанического поля, окруженный множеством камней меньшего размера, асимметричных, угловатых, шершавых. Это был величественный властелин, которому поклонялись его несовершенные подданные.

Кружевные гребни Гимлайской горной цепи рвали горизонт, в который вонзались вечно заснеженные, недосягаемые вершины. Огромные черные хищники с распростертыми крыльями, орлы, парили на едва заметных воздушных потоках, изредка издавая хриплые громкие звуки.

Ребенок, стоя на коленях перед камнем, пытался умерить свое дыхание. Он пробежал всю извилистую дорогу, которая поднималась от городка Исход к священному полю. От невероятной, почти гудящей жары горели его кожа и легкие. По лбу стекали ручьи пота, щипавшего глаза. Ручьи эти собирались в потоки, сбегавшие по обожженной груди и спине. Его бедра были обтянуты узенькой цветной повязкой. Спеша повзрослеть, он попросил мать соткать ему эту повязку, которая означала переход от детства к отрочеству, от наготы к ношению одежды. Шари чувствовал себя почти взрослым мужчиной, когда был прикрыт его срам.

Глухая тоска терзала его внутренности. Она сжимала горло всякий раз, когда он тайно проникал за священную ограду амфанического поля. Он нарушал вековые запреты своего народа. Если бы один из амфанов, жрецов с ужасающими речами и взглядами, обнаружил его среди священных камней, его бы забрали у матери и до окончательного созревания отправили в загон закононарушителей. Он не был посвященным, он не был ученым, он не изучал пророческих стансов, поглощенных водами Скалистых гор, он не имел права разговаривать с камнями.

Но ни страх, ни любовь к матери не могли заставить Шари Рампулина отказаться от частых посещений тех, кого отныне считал своими друзьями. С момента, как создатель историй Галаин Жабран рассказал однажды чудесной звездной ночью бессмертную легенду о летающих камнях, о тех далеких временах, когда каждое человеческое существо умело говорить с духом материи, Шари проникся уверенностью, что именно он станет тем счастливым избранником, который приручит и оседлает камень. Он будет первым, кто вместе с орлами воспарит над облаками, над незапятнанными вершинами Гимлаев.

Галаин Жабран был старым хромым бродягой, над которым насмехался весь Исход. Его широко открытые горящие глаза под белыми бровями звездами сверкали на темной изрытой коже лица. Когда он рассказывал свои истории, его длинные гибкие руки двигались столь же быстро, как и его язык. Его единственной аудиторией были Шари Рампулин и еще несколько детишек. Галаин Жабран клялся и обещал, что, сумей люди отыскать утерянное знание людей древних времен, Дух Материи вновь стал бы исполнять все их желания.

– Какими бы невероятными и безумными они ни были! Этот благословенный день настанет, когда чистое сердце, – он сплевывал на землю, – а не один из этих проклятых амфанов, пусть их лишат мужского достоинства и заставят есть собственное дерьмо, сумеет поднять камень на священном поле силой своей невинности… А их праздники гайала похожи на женщин с гладкой кожей и гнилым нутром!

Шари попытался представить себе, что такое гнилое нутро женщины с гладкой кожей, гнилую плоть, в которой копошатся черви, и понял, почему не любит гайала, эти церемонии равноденствия. Они проходили во время летнего и зимнего солнцестояния. В сопровождении всего народа америндов из Исхода и ближайших поселений амфаны проходили дорогой, усыпанной лепестками цветов, до священного поля, где уединялись на три дня и три ночи. Они вершили там таинственные, эзотерические ритуалы, значение которых было неведомо профанам. Но уже долгие века ни один камень не соблаговолил сменить место или даже приподняться. Это означало, что человек еще не созрел для диалога с материей.

– Это они, амфаны и их приспешники – пусть орлы насытятся их кишками! – мешают камням взлететь! – заканчивал Галаин Жабран с печальной улыбкой, а потом вставал и, хромая, удалялся.

Слова его не упали в ухо глухого.

Фантазерский дух Шари Рампулина принял легенду на свой счет и зародил в нем пламенную мечту. С тех пор он тайно тренировался. Он никому ничего не сказал: ни матери, ибо та отругала бы его за самовольство, ни друзьям, ибо те стали бы над ним насмехаться. В силу своей искренней уверенности, которая привела к тому, что он присвоил себе прерогативы ужасных амфанов, Шари прибегал к своему камню так часто, как позволяло ослабление материнской бдительности. Его прежние товарищи по играм перестали общаться с ним: они считали его одиночкой с поврежденным разумом, и это его устраивало.

Когда он наконец становился на колени перед камнем, он приветствовал его с избытком уважения и, забывая о бегущих часах – ему случалось покидать амфаническое поле с наступлением ночи, – концентрировал все свои силы на неподвижной скале. Он приказывал ей немедленно оторваться от земли и взмыть в воздух. Но, к его великому разочарованию, камень даже ни разу не задрожал. Дважды ему показалось, что тот покачнулся, заколебался. И тогда волна счастья заливала его. Но ему с горечью пришлось признавать, что он принял свое желание за реальность, что его собственная мысль, стремившаяся к цели, и уставшие глаза создавали иллюзию движения. Черно-белая птица часто садилась на вершину камня, и хотя она была в двух метрах над ним, Шари казалось, что он подмечает огоньки насмешки в круглых желтых глазах хищника.

Он возвращался в Исход подавленным и разочарованным. Матери, которая спрашивала, почему у него такое раздраженное выражение лица, он отвечал, что устал от солнца, от скуки, от злобы сверстников. Но самое удивительное для ребенка его возраста было то, что он не отказался от своих замыслов. Напротив, как только уныние проходило, он укреплялся в своем желании. Отсутствие конкретного результата придавало ему энергии и настойчивости. Его тело и душу обуревала такая страсть преуспеть, что он изгонял из себя все сомнения. Каждое утро, когда неяркие лучи солнца касались его лица и прогоняли сон, вера, дикая и могучая, охватывала его: камень взлетит сегодня, он взовьется в воздух с легкостью птицы, с невероятной грацией вонзится в стадо облаков, вечных странников, бесшумно пересекавших небесные просторы.

В этот период великой жары амфаническая школа, обязательная школа для детей Исхода и окрестных поселений, была закрыта. Это позволяло ему посвящать себя тому, что он называл личными упражнениями с камнем.

Солнце было в зените. Далекие миражи вскипали на воздушных потоках. Пустынное плато заливал свет. Шари не слышал никакого шума, ни крика животных, ни бормотания ветра в зарослях кустарника. Ему было невероятно трудно поддерживать сосредоточенность. Воля, которую он считал бунтарской и нерушимой, расплывалась и превращалась в зыбкие дымки поверхностных мыслей.

Впервые ребенок засомневался в легенде, рассказанной Галаином Жабраном. Быть может, то была сказка, которая пересекает время и которую рассказчик передает из поколения в поколение. Как и легенды об ужасной ядерной колдунье и чудовищной армии слившихся атомов. И мать частенько повторяла, что все рассказчики лжецы. Они приукрашивают, добавляют подробности, краски, новых героев, меняют декорации. Такова их профессия: плотник делает мебель из дерева, рассказчик строит прекрасную историю из пустого происшествия, застрявшего в его изобретательном мозгу. Галаин Жабран не отличался от других. Вот они каковы, эти странные взрослые люди, которые вкладывают в головы детей странные мысли.

Как несведущий дух Шари Рампулина может сдвинуть этот камень, который не под силу стронуть с места и сотне сильных мужчин? Вот уже многие века ни одному ученому амфану не удалось совершить это чудо! Ему вдруг показалось, что его бессовестно обманули. Слезы разочарования и ярости потекли по его круглым щекам, вливаясь в ручейки пота.

Задул освежающий ветерок и поднял тонкую пленку рыжей пыли, устилавшей пустынное плато. Крохотные вихри понеслись среди беспорядочно застывших камней. Нежные раскосые глаза, расширившиеся от усталости и страха, уставились на ребенка… Заблудившаяся, измученная жаждой песчаная газель… Ее копыта яростно застучали по твердой земле, и шкурка цвета выжженной почвы исчезла за камнями.

Шари подавил слезы. Он не собирался признавать себя побежденным. Он не позволит мечтам рассыпаться с такой легкостью. Он вонзил взгляд в шершавый бок камня и смотрел, пока у него не заболели глаза, пока зрение не стало зыбким и неверным, пока его не охватило головокружение. Он всей душой умолял камень оторваться от земли. Лети! Лети!.. Прошу тебя, лети… Мощь его ментального усилия привела к невероятной головной боли.

Его силы иссякли, и он калачиком свернулся на булыжниках, устилавших горячую землю. Острые, режущие кромки исцарапали его кожу, и из царапин выступили капельки крови. Ему казалось, что весь мир рушится, что под ним раскрывается черная бездонная пропасть… Его иллюзии разбились о непоколебимый, бесчувственный камень, от его мечты осталась только горечь во рту. Он не знал, сколько времени пролежал в этой позе, потерянный, сотрясаемый нервными спазмами, оказавшись добычей невероятного разочарования.

Шари не мог заставить себя вернуться в Исход. Он задыхался в границах города, ему не хватало воздуха и простора. Его мать, пытавшаяся добиться социального признания, хотела, чтобы он стал амфаном. Опорами общества, в которых Шари видел лишь скучный религиозный аспект, были сутулые плечи жрецов, хотя они ему казались лишь восковыми статуями, аскетическими и печальными. Люди со столь же сухими сердцами, как и кора кустарника. Они считали себя хранителями традиции, пророческих стансов, ритуальных песнопений, но давно уже превратились в пленников своей веры. Галаин Жабран… Почему он вложил в его голову лживые идеи? Он не имел на это права! Шари так испугался удушающей тюрьмы, к которой его предназначали, что был готов проглотить любую чушь, лишь бы избежать темницы! Он походил на глупых красноперых курин, жрущих все и вся, в том числе собственные яйца и собственных цыплят, когда их обуревает голод! Галаин Жабран, лжец, ты предал меня… Прирученный камень мог бы стать окном в бесконечность, мог бы стать абсолютным транспортом…

Ощущая тяжесть на сердце, мальчик встал, вытер лицо, вновь залитое слезами, полой набедренной повязки, убирая грязь, пыль и спекшуюся кровь. Потом с сожалением повернулся в сторону Исхода.

Возникший неизвестно откуда низкий голос внезапно прорвал тишину:

– Дитя, ты выбрал прекрасный камень! Самый красивый! А овладение красотой требует великого терпения!

Вначале ребенка охватил ужас. Страх, что его поймал амфан. Окаменев, он не решался обернуться. Потом вспомнил, что ни разу не слышал подобного голоса, невероятно сурового и невероятно нежного одновременно. Он рискнул бросить взгляд через плечо.

На соседнем камне, скрестив обнаженные ноги, сидел человек. Огромный бесформенный кусок серой ткани был обернут вокруг его талии и плеч. Длинные черные волосы обрамляли бронзовое лицо с круглыми скулами. В черных глазах вспыхивали хитрые и добрые искорки. Длинные, гибкие" пальцы расчесывали густую бороду. Он весело расхохотался при виде обескураженного мальчугана. Потом сказал:

– Дитя, совершенство не может удовлетвориться приблизительностью! Видел ли ты цветок без цвета, без запаха, без стебля, который держит его? Как тебя зовут?

Хотя Шари немного успокоился, сердце его продолжало отчаянно биться.

– Шари… Шари Рампулин… Я – сын Найоны Рампулин, мой отец умер очень давно! – выпалил он, не переводя дыхания.

– Шари! Очень красивое имя! – воскликнул человек. – Знаешь ли ты, что оно означает?.. Нет? На древнем языке Матери-Земли оно значит «Звезда, которая сверкает вдали».

Внезапная мысль поразила Шари: этот незнакомец не мог быть никем иным, как гимлайским безумцем, таинственным существом, от встречи с которым амфаны предостерегали всех детей. Они уверяли, что он демон, сын ядерной колдуньи и слившихся атомов, адский змей, чьи слова смущают дух. Словно догадавшись о мыслях ребенка, человек заявил:

– Теперь мой черед представиться: я тот, кого жрецы твоего народа презрительно называют «горным безумцем» или «демоном с разрушительным словом»! Я тот, кто вселяет безумие в сердца детей и простых духом. Я тот, кто вселяет страх… Ты боишься меня, Шари Рампулин?

Ребенок бесстрашно вскинул карие глаза и вгляделся в лицо горного безумца.

– Я тебя не боюсь! – Голос его был тверд и четок.

Шари обратил внимание, что его странный собеседник, похоже, не страдал от жары: ни малейшего следа пота на его лбу, на щеках и остальных частях тела, видимых из-под серой ткани. Улыбка человека открывала два ряда белоснежных зубов, похожих на флуоресцирующую соль, которую добывали в древних катакомбах Исхода.

– Прекрасно, Шари Рампулин, сын Найоны… Поскольку ты меня не боишься, я, быть может, смогу кое-что для тебя сделать. Например, научить разговаривать с камнями…

Мальчик забыл о привычной сдержанности. И, дрожа от надежды, воскликнул:

– Ты знаешь, как заставить их летать? Как можно им приказать?

– Я знаю, как с ними разговаривать и как уважать их собственное желание, – поправил его горный безумец. – Доверю тебе один секрет: ты добьешься своего, если научишься служить камню, а не командовать им…

Эти странные слова обескуражили Шари. Он нахмурился, и на его круглом личике появилось выражение глубокого разочарования. Что еще за секрет…

– Служить ему? Как можно служить камню? Безумец ответил вопросом на вопрос:

– Глубоко ли твое желание заставить камень взлететь?

– Конечно!

Крик ребенка был криком его сердца, его души, всего его существа.

– Сядь перед ним! Тебе будет удобнее, чем на коленях, – посоветовал ему безумец.

Покоренный могучим магнетизмом, исходившим от человека, Шари повиновался. Он послушно уселся в тени камня рядом с огромным выпуклым боком, похожим на брюхо объевшегося животного.

– Камень не сдвинется с места, пока ты будешь ему приказывать, – объяснил ему безумец, сидя на корточках на соседнем камне. – И это приказ!

Он вдруг снова расхохотался. Шари не понимал всех тонкостей юмора своего нового наставника, но предпочитал приступы его смеха монотонным сухим речам амфанов.

– Первое, что ты должен постараться сделать, – продолжил безумец, – это объединиться с душой камня. Найти тайный перекресток, где вы сольетесь в одно, когда ты станешь камнем, а он – ребенком. Затем все будет просто: ты излучаешь свое желание из глубины сердца, и камень выполняет твое желание…

Мальчик спросил себя, не насмехаются ли над ним, или к нему действительно явился горный безумец, про которого говорили амфаны. Но Шари было уютно в тени камня. Словно тот простер свое крыло хранителя над ним.

– А как сделать, чтобы стать камнем?

– Расслабившись, – ответил безумец. – Только что ты ранил его своей сосредоточенностью, превращал его во врага. Не насилуй свой дух. Твои лучшие союзники – твой возраст и твоя невинность. Воспользуйся своей невинностью, чтобы проникнуть в сердце материи. Объединись с ней, полюби ее, как ты любишь свою мать. И ты достигнешь уровня, когда камень и ребенок станут одним целым.. Хочешь попробовать?

Горный безумец замолчал и, несмотря на умоляющие взгляды ребенка, которого эти рекомендации сбивали с толку, замкнулся в невозмутимом молчании. Отчаявшись, Шари вгляделся в зернистый бок камня. Он вдруг показался ему дружеским, исполненным благосклонности, влекущим, каким никогда не был. Мальчик смотрел с таким напряжением, что глаза его зачесались и заслезились от усталости.

Он приоткрыл рот, чтобы попросить нового совета у горного безумца, но тот его не замечал, сам обратившись в камень. И ребенок машинально прикрыл усталые отяжелевшие веки. Жжение в глазах тут же исчезло. Он ощутил, как все его тело расслабилось и в душе установилось приятное и безмерное спокойствие. Какие-то посторонние мысли еще плавали на поверхности его сознания. Казалось, он забыл о камне, о горах, о пустынном плато, о вершинах Гимлаев, о жаре. Он отдался безграничному внутреннему безмолвию, едва слыша далекие шумы, шорох ветра, приглушенные крики орлов. И вскоре утерял всяческое ощущение пространства и времени.

Когда он открыл глаза, амфаническое поле тонуло в пурпурном полумраке заката. С Гимлаев дул сильный ветер, отрывая от земли длинные дорожки рыжей пыли, которые вздымались вихрями и били его в грудь и лицо. Растрепавшиеся волосы хлестали по лбу и щекам.

Удивившись, что провел столько времени в оцепенении, даже не заметив его, он перевел глаза на соседний камень. Горный безумец исчез, словно его слизнул порыв ветра.

Камень не шелохнулся, но в отличие от прошлых попыток это не вызвало раздражения Шари. Интуиция подсказывала ему, что горный безумец дал ему нужный ключ к успеху и что теперь надо настойчиво двигаться в этом направлении. Камень не взлетел, но он стал сообщником его безмолвия, Шари растворился в духе материи, и это было главным.

Сердце его кипело радостью и признательностью. Он сожалел, что не может выразить благодарность своему странному наставнику, но предчувствовал, что это было только началом долгой дружбы, что они еще встретятся. Он встал, сделал несколько движений, чтобы размять затекшие ноги, попрощался с камнем дружеской, ласковой улыбкой и двинулся в Исход.

Ему показалось, что дорога, которую он пробежал в рождающейся ночи, была короче, чем обычно. Он не заметил черно-белого орла, который парил в нескольких метрах над ним, проводив до самого входа в кратер вулкана, где был построен Исход.

Шари двинулся по главной лестнице, извивавшейся по склону и заканчивавшейся внизу широким проходом, который старики называли «Задницей Колдуньи». Внутренние стены гигантского вулкана, тянувшиеся на два километра, были испещрены многочисленными окнами и дверьми пещерных жилищ. Строения с плоскими крышами и террасами на дне кратера из серого полированного кирпича, вырубленного из затвердевшей лавы, стояли группками вокруг круглой площади, площади смертоносных песнопений.

Задница Колдуньи заканчивалась выступом, нависавшим над городом, погруженным в полумрак. Отсюда уходили боковые галереи к пещерам, а также крутые лестницы и пандусы, ведущие на дно. Внимание Шари было привлечено высокими голубоватыми языками пламени, которые взмывали над площадью. Окна пещер и строений внизу походили на черные, мертвые глазницы, ни один факел не горел в галереях и проулках.

Все жители города собрались на площади вокруг жертвенного огня публичной кары. Пламя бросало беглые отсветы на лица людей в первых рядах. Оно также освещало два красных столба, установленных в центре жертвенного круга. Он различил судорожные рывки двух человек, привязанных к столбам. Сверху они походили на желтых улиток, прибитых к кускам дерева. В четырех точках площади, соответствующих сторонам света, стояли амфаны в оранжевых тогах, тогах певцов.

Шари никогда не присутствовал на публичной казни. Движимый любопытством, он сбежал по узким ступеням лестницы, несколькими прыжками преодолел кольцевую дорогу вокруг площади и буквально взлетел по радиальной улице к центру города. И по мере приближения к площади в душе его поднималась необъяснимая тоска. Топот собственных ног, разносившийся в мрачной тишине, наполнил его страхом. Он машинально замедлил бег, заскользил вдоль серых стен, стараясь выискивать темные уголки, где уже царила ночь.

В горле разросся удушающий комок. Возникшие поначалу возбуждение и любопытство испарились. Он уже боялся зрелища, которое увидит. Он только надеялся, что найдет в толпе мать: она одна могла помочь ему справиться с ужасом.

Когда он выбежал на площадь, несколько людей, стоявших во внешних рядах, повернули к нему свои лица, освещенные умирающим пламенем. У мужчин, женщин и детей были сумрачные выражения лиц. Большинство из них было в лучших одеждах, которые надевали по праздникам и по случаю ритуальных церемоний… Но Шари видел, что люди одевались поспешно и не привели свои наряды в должный вид. Детей не успели вымыть, и на их возбужденных мордашках лежала черная грязь, а испачканные землей руки выделялись на белых рубашках и повязках. Шари показалось, что женщины смотрят на него с состраданием и жалостью. А мужчины бросали косые раздраженные взгляды, гневные и ненавидящие.

Ощущая все большее беспокойство, он обошел площадь, пытаясь отыскать мать. Над толпой пробегал легкий ропот, похожий на шорох рженйцы под порывами ветра. Крик старого амфана, закутанного в собственное достоинство и складки тоги, восстановил тишину.

Шари быстро вскарабкался на высокий потухший факел, чьи металлические кольца удерживали его в стене дома на краю площади. Ночь уже простерла свои черные ладони над кратером. Круглая пола звездного небосвода накрывала город, словно саван. Вечерний ветер раздувал огонь жертвенного костра. Наконец Шари увидел лицо матери. От удивления и ужаса он едва не сорвался со столба. По его коже побежали ледяные мурашки.

К красному столбу была привязана его мать. Ее тело прикрывал кусок грубой оранжевой ткани. Ей наспех обрили голову. А в память о ее красоте оставили лишь несколько взъерошенных прядей. Из царапин на голове стекали ручейки крови, бежавшие по лбу, щекам и подбородку. В глазах ее читался ужас, и она безуспешно пыталась вырваться из кусачих веревок, стягивающих ее запястья и щиколотки.

Мужчина на втором столбе висел спиной к нему. И хотя ему тоже обрили голову, Шари узнал его. Он всегда улыбался, когда приходил в гости к матери, и часами не спускал с нее восхищенных глаз. Когда он входил в дом Рампулинов, то дружески трепал мальчика по плечу, садился, и мать его долго беседовала и смеялась вместе с ним. Для Шари эти частые визиты были настоящим счастьем. Они означали долгие часы свободы, которые он использовал, отправляясь на амфаническое поле.

Потрясеный кошмарным зрелищам, Шари буквально окаменел на столбе. Он даже не заметил, что из глаз его катились крупные слезы. Взгляд его не отрывался от лица матери. Во рту ощущался вкус желчи.

Длинная белая борода старого амфана, стоящего между столбами, развивалась по ветру, как похоронный штандарт. Его оранжевая тога была пламенем, вырвавшимся из ада. Он дал знак рукой певцам, стоявшим на коленях, приступить к исполнению приговора. Они подняли руки ко рту и затянули низкую монотонную мелодию, прерываемую высокими нотами, от которых вздрагивали все присутствующие. Мученики на столбах забились от боли, словно внутри их тел текла расплавленная лава. Шари всем своим телом ощутил муки матери. Тихие слезы превратились в глухие рыдания.

Порывы ветра словно усиливали и разносили вокруг смертоносное песнопение амфанов. Иногда церемонии публичной казни вызывали резкие изменения погоды, которые народ считал отказом природы присоединиться к мнению людей. Старый жрец внимательно следил за небом, ибо, если буря разразится до наступления смерти осужденных, он будет обязан их помиловать, а жрец не хотел помилования. Слишком много времени прошло с тех пор, когда амфаны в последний раз использовали свое право публичной казни перед всем народом. Новое противодействие стихий могло поставить жрецов в опасное положение.

Несмотря на невыносимые мучения, распятая на столбе мать Шари нашла в себе силы выкрикнуть:

– Шари! Шари!.. Жизнь моя!.. Я знаю, что ты здесь… Послушай меня! Уходи! Уходи… Беги отсюда! Здесь все уже мертво… Я уношу тебя в своем сердце… Унеси меня в своем! Не оставайся с ними… Они уже мертвы!

– Молчи, женщина Рампулин! – завопил старый амфан. – Покайся в собственных грехах перед тем, как предстать перед своим судией, перед создателем! Песнопение смерти очистит тебя от грехов, если ты принимаешь свою участь, если ты соглашаешься на нее без протеста! Не переживай за своего сына, его передадут в благочестивые руки. Занимайся только собственной душой, она нуждается в этом!

Шари не понимал, за что жрецы наказывают его мать, самое любимое для него существо в мире. Наверное, произошла ошибка, абсурдное, трагическое недоразумение. Какое преступление она совершила, она, ангел терпеливости и нежности, у которой всегда находилось доброе слово для любого? Ему хотелось броситься к ней, освободить, защитить, уткнуть свое лицо в ее теплую грудь, бросить вызов амфанам и собравшимся жителям города. Она была чиста, невиновна и имела больше права на жизнь, чем любой из них! Но, подавленный тоской, не могущий ни двинуться, ни выдавить из себя хоть единый звук, он был вынужден пережить отвратительный спектакль, пока остальные с жадностью наслаждались муками осужденных и их конвульсиями смерти.

– Шари, любовь моя… Жизнь моя! Беги! Не дай… Отрывистые восклицания матери перешли в долгий хрип

агонии. Мужчина уже потерял сознание. Его голова упала набок. Тяжелые тучи, гонимые ветром, собирались над кратером, образуя густую завесу, стирающую звездное небо.

Оборот событий явно раздражал старого амфана. Наказание слишком затягивалось. Мужество женщины Рампулин, нарушившей священное безмолвие, понизило эффективность песнопения смерти, а небо, готовое обрушить нежданный дождь, осуждало казнь. Глаза старого амфана гневно сверкали, когда он смотрел на палачей. Было жизненно необходимо быстро усилить частоту звука, иначе больше никому не удастся поддержать традицию. Он с твердостью пообещал себе исправить положение дел.

Женщина наконец перестала биться, и глаза ее закатились. Смерть ее была делом нескольких секунд, а вода еще не пролилась из облаков. Ее обритая и окровавленная голова упала на грудь, мотаясь из стороны в сторону. Улыбка удовлетворения тронула сухие губы амфана.

Из толпы донеслись крики:

– Ребенок! Ребенок! Он убегает! Ловите его!

Старый амфан торжественно воздел иссохшие руки к небу и возвестил:

– А теперь помолитесь за две заблудшие души, которые отправились на встречу с судией! Молитесь, чтобы он даровал им свое милосердие, и подумайте об участи тех несчастных, которые преступают божеские законы! Вы, мужчины и женщины, вы, кто должен указывать путь детям, не уступайте зову плоти вне священных уз брака, не позволяйте своим чувствам управлять вами!.. Оставьте в покое этого ребенка! Вначале он будет вести себя как дикое животное, но рано или поздно голод и страх выгонят его из логова. А теперь возвращайтесь к себе! Всю ночь вам предстоит поститься в тишине, в темноте и в воздержании!

Люди разошлись, бросив последний взгляд на трупы женщины Рампулин и ее любовника. Они рассеялись по галереям и улицам. Их светлые одежды цеплялись за тьму и хлопали под порывами злобного ветра. Исход внезапно населили призраки. Первые капли дождя посыпались из низких туч. Женщины, которым нравились прекрасные любовные истории, и мужчины, чьими любовниками они были, не могли не подумать, что небо осудило амфанов.

Шари растаял в ночи, не зная, куда приведут его ноги. Образ матери, на которую обрушилось песнопение смерти, стоял у него перед глазами. У нее нашлись силы превозмочь боль и сказать ему о своей любви. Это был ее последний вызов своим мучителям. Ее пронзительный призыв звучал в его ушах: беги, уходи, они мертвы…

Он долго бежал, хотя глаза застилали слезы и капли дождя. Над ним, скрытая складками тьмы, черно-белая птица мощно била крыльями, борясь с ветром, чтобы не потерять ребенка из виду.

Шари рухнул рядом с огромным камнем на амфаническом поле. Его ноги сами привели его к нему, единственному оставшемуся другу. Лежа на булыжниках, тонувших в размокшей земле, он покорился отчаянию и дал выплакаться своей душе.

Окруженная неярким ореолом, луна робко выглянула из-за рассеивающихся туч, отразилась на мокрых скалах и в лужах черной воды. Замерзший Шари начал дрожать.

Кто-то набросил на его спину покрывало. Он подумал, что его отыскали амфаны. Он ждал ударов и скорчился. Но все оставалось спокойным, и он решил приподнять голову. Рядом с ним стоял горный безумец. Он улыбался, по его лицу стекали дождевые капли, его волосы, борода и одежды развевались на ветру. Его могучий голос пересилил рев бури и шум дождя.

– Тебе надо обрести мужество, Шари! Твоя мать пожертвовала своей жизнью ради твоего спасения!

Глаза Шари удивленно раскрылись.

– Пошли! Не стоит здесь оставаться! – добавил безумец. – Пошли в сухое место и подождем, пока небеса не успокоятся…

Он присел на корточки и помог мальчику подняться. Потом стер грязь с его лица и груди полой своей одежды, поправил на нем покрывало, чтобы уберечь от ярости ветра и дождя.

– Следуй за мной!

Они вышли за пределы амфанического поля и направились в сторону первых взгорий Гимлаев. Усталый ребенок отупело шагал, словно сомнамбула, рядом со старцем. Иногда им приходилось цепляться за выступы скал и прятаться в расщелинах, чтобы усиливающийся ветер не сдул их. Горы тряслись от раскатов грома, голубоватые вспышки рассекали тьму.

Они вскарабкались по крутой тропе, вьющейся вдоль склона плато. Буря разыгралась с неистовой силой. Порывы ветра были таковы, что Шари боялся, как бы гора не опрокинулась на них. Каскады воды свисали с едва видимых скал, походя на опасные, сверкающие кудри. Ветви карликовых сосен колотили по камням.

– Мы уже пришли! – прокричал безумец.

Тропинка выходила на почти округлое плато, защищенное с одной стороны каменной стеной. С другой стороны угадывалась пропасть.

Шари недоумевал, где на этом ровном плато, отданном во власть бушевавшего ливня, может находиться убежище. Старец нырнул в расщелину в стене. Незаметная с первого взгляда, она выводила в пещеру.

Вспышки молний едва проникали сюда, но их света хватало, чтобы Шари сумел разглядеть лежанку, низкий стол и несколько кухонных принадлежностей.

– Моя летняя резиденция, – сказал безумец. – Когда стоит жара, здесь прохладно. И тихо, когда я должен уйти в себя… Иди погрейся под одеялами. Ты дрожишь от холода.

Шари покорно двинулся к лежанке, спотыкаясь и нащупывая дорогу, улегся на матрас, набитый сухими травами. Старец снял с него промокшее покрывало и накрыл двумя толстыми шкурами, от которых шел острый прогорклый запах. Рев бури превратился в глухой отдаленный рокот.

– Ты голоден?

Отвернувшись к стене пещеры, Шари не ответил. Глаза его были открыты, но ничего не выражали. Тепло от шкур согрело его тело, но было не в силах растопить лед, сгустившийся в его сердце. Старец сел рядом с лежанкой.

– Я понимаю твои чувства, Шари, – прошептал он нежным голосом. – Ты сейчас ощущаешь лишь боль от расставания. Но поверь мне: без смерти той, кто дала тебе жизнь, ты бы разделил судьбу всех обитателей Исхода и соседних поселений. Пришли времена, когда вселенная вступила в эру разрушений, эру Кали. Твой народ не избежит печальной участи. Они извратили наследие своих предков…

Он привалился спиной к каменной стене и продолжил:

– Некоторое время тому назад Галаин Жабран рассказал тебе одну историю. Я расскажу ее тебе заново, но по-иному… Очень давно эта маленькая голубая планета называлась Землей и знавала лучшие дни. Объединившись вокруг одного провидца, который прежде всего научил людей устанавливать мир в собственной душе, некоторые земляне, которых называли уратами Абсолюта или абсуратами, добились того, чтобы все народы отказались от оружия, от идей завоевания и властвования, чтобы наилучшим образом использовать окружающую среду. За многие века были уничтожены все источники вреда: военные машины, шумные и грязные транспортные машины, промышленность, отравлявшая воздух и воду… Каждый землянин умел пользоваться внутренним безмолвием и только излучением мысли получал все, что ему было необходимо. Желания были справедливыми, и среда их удовлетворяла. Гигантские города собрали миллионы жителей, которые вновь обрели радость жизни. Каждый народ создал свою собственную культуру, и Земля превратилась в огромный цветник… Когда провидец расстался со своим бренным телом, он оставил после себя систему знаний, получившую название индисской науки. Его ближайшие ученики стали ее первыми хранителями… Но ученики поссорились между собой из-за абсурдных вопросов главенства. Они разделились на две ветви: афризиатов под предводительством Лаоме Нафлина и америндов, которых вел Бернехард Амфан. После ста лет непрерывных споров и попыток установить гегемонию одних над другими началась страшная война, которую назвали Войной Мыслей. Воины с обеих сторон использовали антру жизни для разрушения. Этот конфликт длился два века, в течение которых земляне не знали передышки и мира. Драгоценное знание, которое они собрали, обратилось против них, сея страдания и несчастья. Потом, под предводительством амфанов – так называли последователей Амфана – америнды, похоже, получили решающее преимущество после битвы на землях Оропы. История говорит, что мысли смерти обоих лагерей были так сильны, что уничтожили все следы цивилизации на Земле. Разломы земной коры поглотили города, гигантские цунами затопили континенты, вулканы извергли опустошающее пламя. Слившиеся атомы породили ядерную чуму. Но одна группа афризиатов, объединившаяся вокруг Бертелина Нафлина, одного из потомков основателя Афризии, использовала звук перемещения и смогла уйти на другие планеты, где смешалась с местным населением. На Земле осталась лишь горстка америндов, которые после долгих скитаний осели у подножия Гимлаев, а их жрецы, амфаны, теперь владели лишь обрывками индисских знаний, которые они передавали из поколения в поколение: это были песнопения смерти и смены времен года, единственной целью которых было держать остальных в неведении и страхе. Ныне они умеют делать лишь одно: уничтожать жизнь! Они разучились говорить с Материей, уже не умеют обратиться с просьбой к летающим камням…

Горный безумец помолчал, прислушиваясь к отдаленному гулу бури. Шари отгонял сон и старался держать глаза открытыми.

– Бертелин Нафлин и его товарищи рассеяли семена индисской науки по всей вселенной. Те, кто уцелел в Войне Мыслей, основали цивилизацию, где была исключена любая возможность конфликта: они основали конфедерацию, известную под названием «система Нафлина». Она была основана на принципе равновесия сил и бдительного соблюдения порядка безмолвия. Система была гарантом универсального мира, если нельзя было добиться мира индивидуального. Но этого оказалось недостаточно! Система рухнула, как и все остальные до нее… Быть может, ты помнишь об этнологах, которые явились из отдаленного мира с помощью могучих транспортных машин? Эти странные существа с зелеными лицами и глазами без зрачков обладали интеллектом с удивительными возможностями… Они получили от амфанов разрешение присутствовать на песнопениях смерти и церемониях равноденствия… Они пришли сюда за тем, чего не хватало их властелину, чтобы опрокинуть Конфедерацию и систему Нафлина: за звуком. Вернувшись к себе, они смогли развить знание звука. И теперь никто и ничто не в силах им противостоять. Даже безмолвие… Этой ночью они вернутся на Мать-Землю в сопровождении безжалостных убийц в серых формах и белых масках, чтобы уничтожить последних америндов. Чтобы с лица планеты исчезли малейшие следы, даже искаженные, индисской науки… И это только начало: их конечная цель – уничтожение всех человеческих рас… Почему? Не знаю… Вот почему твоя мать спасла тебе жизнь, Шари Рампулин! Ее жертва в нужный момент удалила тебя из Исхода. Здесь они тебя не отыщут, ты защищен от их оружия и мыслей. Завтра, когда настанет день, от старого вулкана ничего не останется, как не останется ничего от америндской цивилизации и от древней Земли… Длинная страница истории будет перевернута… И быть может, тебе, Шари, сыну Найоны, придется написать, если тебе хватит воли и желания, новую прекрасную страницу. Вместе с теми людьми со звезд, которые, быть может, присоединятся к тебе, если таковыми будут их желание и воля… Вселенная готовится к долгой зиме. Люди утомили Материю, и жизнь уйдет под землю, чтобы почерпнуть там новые силы. Жестокая борьба разгорится между человечествами со звезд и существами, пришедшими с окраин вселенной, которые хотят завоевать все пространство… Быть может, Шари Рампулин, ты станешь одним из новых богов человечества… или одним из демонов… если пожелаешь…

Мальчик уже не слушал. Сон сморил его. Он несколько раз едва не прервал горного безумца вопросами, готовыми сорваться с его уст – откуда он все это знает и какова доля истины в этом рассказе, похожем на легенду, но ему не хватило мужества. В конце концов, сраженный усталостью и печалью, убаюканный тихим мелодичным голосом, разомлев под теплыми шкурами, он заснул, и слезы его просохли.

Горный безумец с улыбкой смотрел на ребенка. Он обращался с речами к себе, а не к нему. Долгожданный момент наступил. Ради этого он готовил себя долгими годами одиночества в Гимлаях, беседуя со скалами, деревьями, животными, живой и чистой водой источников, с растениями… Похоже, нужный момент наступил. Он не мог действовать напрямую, он был лишь передаточными звеном, эфемерным мостиком, бессмертным, затерявшимся меж двух миров. Его роль была – воссоединить цепь и вернуть человечество на путь возрождения.

Он уже не помнил, сколько времени жил на Матери-Земле. Годы, века, вечность… велика важность? Он был вооружен бесконечным терпением, время для него было абстрактным понятием, абсурдным уравнением. Доисторические времена, античные Греция и Рим, Война Мыслей… Ему казалось, что он пережил все это и продолжает переживать…

Он остановил свой выбор на ребенке, потому что знал, что найдет его на амфаническом поле. И этот ребенок пришел. Он следил за его неумелыми попытками поднять огромный камень в обличье орла, песчаной газели или бабочки – какая важность? Любые формы годны для эксперимента. Он оценил мужество этого маленького человечка, сумевшего преодолеть вековой запрет, впечатанный в личное и коллективное сознание. Ему понравилось его упорство, которое не было поколеблено многочисленными неудачными попытками, оно было плодом глубокого стремления, а не капризом.

Горный безумец бодрствовал всю ночь. Он принял в себя большую часть страданий америндов. Ребенок не просыпался, но иногда его сотрясали судороги. Иногда по его лицу пробегали тени ужаса.

Заря занялась на чистом голубом небе. Радостные трели птиц приветствовали начало нового дня. Горный безумец любил птиц. Эту форму он предпочитал на этой планете любой другой… Его пребывание на планете подходило к концу: он уже слышал настойчивый и чарующий призыв другого мира.

Мальчик открыл один глаз. Сквозь узкое отверстие пробрался лучик света, лаская стены и округлый свод. Он не сразу понял, где находится и что делает в этой пещере, лежа на неудобном и вонючем матрасе. Он посмотрел на черноволосого человека, сидевшего на корточках перед глиняным котелком, булькающим на маленьком огне. Потом к нему вернулась память, и он расплакался.

Горный безумец обернулся и обнял его за плечи.

– Перестань плакать, Шари Рампулин. Ты обрушил мосты, связывающие тебя с прошлым. Новый мир предлагает тебе бесконечное количество дорог. Нам остается выбрать верное направление! А пока поешь и наберись сил. Затем мы пойдем к вулкану Исхода. Мы ничем не рискуем: существа из тени и убийцы в белых масках уже улетели.

После скромного завтрака, состоящего из отвара трав и корней, они отправились к вулкану. На дороге было множество луж. Им не пришлось спускаться по лестнице внутрь гигантского кратера: в нижней части склона зияла огромная брешь.

Шари вскрикнул от ужаса. Города словно никогда не было. Кратер был пустым, ободранным, черным, выгоревшим.

– У них очень эффективные аппараты уничтожения, – сказал горный безумец. – После них ничего не остается. Прах возвращается в прах… И ты стал бы прахом, если бы твоя мать не подарила тебе вчера жизнь… Теперь пошли. Сотри из памяти все лишние воспоминания и открой сердце чудесам, которые ждут тебя!

Вулкан остался у них за спиной.

Шари даже не обернулся, когда они двинулись к Гимлаям. Восходящее солнце окрасило в розовый цвет заснеженные пики.