Когда я был прыщавым девятиклассником, я бы и не подумал, что эта девчонка, с которой я тогда обжимался на втором ярусе кровати в летнем лагере, через много лет вернется и спасет меня от всех моих долгов. Я целовался с ней и ругал себя, дурака, что догадался склеить ее на последний день смены. Через пять часов мы все сядем в лагерные автобусы и, плача, разъедемся по разным городам, а через два месяца навсегда забудем друг о друге. Потом у нас с Ирой будет любовь по переписке, смайлики в «Mail.Ru Агенте», обещания встретиться и в конце концов ожидаемое, но болезненное расставание. И снова останусь только я и мои прыщи. И самое главное, что никто в школе не поверит, что у меня где-то там была девушка.

Чуть ли не в первый раз с того момента она напишет мне спустя пять лет: я уже третьекурсник, думаю об окончании универа, но в большей степени — на что жить и как расплатиться с долгами. Антону — тысячу. Андрею — две с половиной. На еду хотя бы полторы. В кармане пятьсот.

Ира переехала в Москву примерно тогда же, когда и я, порвав со своим городом. Она добавилась ко мне «ВКонтакте», рассказала, что теперь живет в Москве, работает и что все хорошо, только секса порой не хватает. Я не стал задавать лишних вопросов и назначил встречу.

Мы пили вино на Патриарших и смотрели, как в пруду плавают лебеди. Ира рассказывала, чем занималась эти годы: ее жених разбился в аварии, в поселке, где она жила, все ополчились против нее, сама она сидит на транквилизаторах и антидепрессантах. Все это она рассказывала без эмоций, иногда прерываясь, чтобы отхлебнуть вина. Я слушал, молчал и смотрел на воду. Рядом проходили семьи с колясками, бегали дети.

— Я сейчас работаю в клубе официанткой. Приходи, на концерт проведу, «Макулатура» играет завтра.

Я согласился. Страданий много не бывает.

На следующий день я пришел к клубу. Холодный осенний ветер пронизывал насквозь, и у входа терлась очередь из подростков и студентов. Я стрельнул у одного сигарету и попытался дозвониться до Иры. На той стороне лишь гудки. Я потянул на себя тяжелую дверь и зашел внутрь. Здоровый охранник вытянул руку, преградив мне проход.

— Слушайте, у меня тут официантка работает знакомая. Я понимаю, что вы меня сейчас никуда не пустите, но, может, вы ее позовете хотя бы?

— Я, конечно, понимаю, что никуда тебя не пущу, но тут у всех знакомые.

Я вышел на улицу, поднял воротник куртки и стрельнул еще сигарету. Во рту было сухо и противно. Зачем я сюда пришел? Нужно срочно уйти домой. Тут же из дверей выскочила Ира. На ней были длинные чулки и черно-белая обтягивающая форма. Наверняка многие отдавали чаевые за эту эротическую фантазию.

— Зайка, привет! Пойдем, пойдем!

Она схватила меня за руку и с легкостью провела через кордон охраны.

— Эй, а браслет?! — крикнули за спиной.

— А это мое! — рассмеялась Ира в ответ.

Ее рука была первым, что согрело меня в этот день, и мне не хотелось ее отпускать.

Ира провела меня на верхний этаж и усадила за столик, подсела рядом и обняла, поглаживая по волосам. Мы обсуждали разные вещи, хотя мне и не очень хотелось. Потом она ушла, оставив пива, гамбургер и сигареты. Впервые за день я поел.

На сцену вышли Алехин и Сперанский.

— Будет очень хорошо, если вы в зале не будете курить. Спасибо.

МАШИНА ЕСТ ЧЕЛОВЕКА

ЕСТ ЧЕЛОВЕКА

ИЩУ МЕСТО В МЯСОРУБКЕ

РАСПАДАЮСЬ НА МОЛЕКУЛЫ

Я заплакал. Мне было очень плохо. От пива мутило.

Спустя час концерт закончился. Толпа внизу разошлась, а я остался сидеть, смотря уже на пустую сцену.

— Пойдем, — сказала она, взяв меня за плечо, — пойдем в бар.

Перед выходом она купила мне книжку Алехина. «Ни океанов, ни морей», — было написано на обложке. Вот уж действительно, ни океанов, ни морей.

Впрочем, в прошлом году мне удалось увидеть море.

Родители наконец собрали денег и уехали в отпуск в Испанию, забрав с собой меня и брата. Дни мы проводили шатаясь по городу, попивая сангрию, греясь на пляже и фотографируясь с пальмами. В первый день отец посадил нас, раскрыл кошелек и дал каждому по две купюры: двадцать евро каждому.

— Это вам на карманные расходы.

Дни я проводил с ними, а ночью гулял по району, дышал морским воздухом и пил пиво. Легче от этого не становилось: скоро нужно будет вернуться обратно и что-то делать, а перспектив ноль, и денег тоже. Мне двадцать лет, а все, что у меня есть, — это двадцать евро от отца. Я ничего не стою. Чем заниматься в Москве? Я стал перебирать варианты. Может, пойти в копирайтеры? Писать я умею. И снова сидеть за компом с 10 до 19 с перерывом на обед?

Или попробовать заняться стендапом? Там денег еще меньше.

Господи, как мало времени, уже совсем нет времени что-то решать. Может, забить на это все и жить впроголодь, но в кайф? Никому не быть обязанным. Но что, если вдруг с родителями что-то случится? Или я заболею раком? Так не хочется умирать, но и как жить — тоже непонятно. Я вздохнул и лег на песок. Голова гудела. Я чувствовал, как медленно схожу с ума.

Я положил «Ни океанов, ни морей» в рюкзак и вышел с Ирой из клуба. Спертый воздух сменился свежим ветерком. Вместо бара она привела меня в ресторан. Белые скатерти, натертые бокалы, официанты бегают вокруг нас. Мне было здесь не по себе: я больше подхожу для пивнух, чем для таких мест. Ира заказала мне виски. Покачивая бокал в руке, я смотрел, как кружатся в виски кубики льда.

— Дела у меня полный пиздец, Ир. Я весь в долгах, и деньги брать совершенно неоткуда. Мне даже продать нечего, чтобы рассчитаться.

— Приходи к нам, — тут же ответила она, — платят у нас хорошо, тысяча в день, чаевые еще. Я тоже не знала, на что хлеба купить, а теперь посмотри. Могу увидеть туфли и купить их сразу же, если захочу. Не надо ждать, копить, у мамы просить. Захотела и купила. Плохо, конечно, то, что легкий заработок затягивает, уйти сложно. Да я и не хочу пока. Приходи к нам, ну!

Туфли меня интересовали мало, но предложение было более чем заманчивым. Да и попасть в зависимость от легкого заработка тоже не терпелось. Я, конечно, согласился. Тем более что в этот вечер она поила меня за свой счет, и я был готов к любым свершениям. На ней была ее рабочая униформа: длинные чулки, как у школьницы, и мощный пушап. Как и любому ее клиенту, мне было тяжело смотреть ей в глаза.

— Ты думаешь, я не вижу, что ты на меня пялишься?

— Если бы ты не хотела, ты бы надела что-нибудь мешковатое.

Она посмеялась и заказала еще два стакана. А я уже совсем окосел. Она меня напоила, а покормить забыла. Позже мы дошатались до метро. В вагоне мы молчали, и, как только объявили ее станцию, она лизнула меня в ухо и выскочила прочь.

На следующий день я куплю черные брюки и белую рубашку на последние деньги, надеясь в скором времени все окупить.

* * *

Лето подходило к концу, начинало холодать. Мы шли с Ирой, обдуваемые со всех сторон ветром, к клубу и курили, почти не разговаривая. Я волновался: первый рабочий день, да и пахать не очень хочется. Смена должна была начаться в семь, а мы пришли чуть ли не за два часа до.

— Почему так рано?

— Всегда нужно что-то сделать заранее: столы помыть, мебель расставить. Я всегда стараюсь пораньше прийти.

Не знаю, как тебе, мне еще и подкраситься надо.

Над входом в клуб висела потрепанная вывеска. Под козырьком стоял охранник в черном костюме и острых туфлях и курил.

— Здорово, — гыгыкнул он ей при встрече.

— Приветик! А этот со мной, — кивнула она в мою сторону, — новенький.

— Ну хорошо, идите.

Внутри группа охранников ждала начала концерта — скоро придут зрители, и надо будет каждого осмотреть. Они матерились о чем-то своем, ржали и пили чай. Ира поздоровалась, хихикнула и прошмыгнула мимо.

В этом клубе, говорят, раньше было казино. От него, наверное, и остались эти потрепанные красные ковры и позолоченный декор на стенах. Свет внутри был томный и тусклый. Краска в некоторых местах отваливалась от стен, ковер был местами в дырках.

Малый зал для тех, кто победнее, и для концертов попроще. Тут обычно скромные группы, мейнстримные поэты типа Арс-Пегаса и полные фрики, которые никогда не соберут больше ста фанатов. Большой зал для концертов побольше и дороже. И, наконец, над ним — VIP-зона с дешевыми диванами, черными икеевскими столиками за 900 рублей и клиентами чуть пообеспеченнее. Все официанты старались попасть сюда, потому что тут больше шансов получить чаевые. Приноси полные тарелки, уноси пустые. Приноси алкоголь, уноси пустые стаканы. Улыбайся клиентам, но помни, что все они мудаки, и смотри за ними в оба. Проще не бывает.

До смены еще час. Спустился вниз, где терлись все бармены. Ира стояла рядом с ними и подкрашивала губы. Кажется, она переоделась и надела снова свои длинные чулки. Бармены дымили, ругались и смеялись. Сразу видно, что одни из них неглупые, а кто-то и двух слов связать не может. На меня они не смотрели, да и не хотелось. Я много курил и ждал, пока что-нибудь произойдет. И вот оно произошло. От выкуренного на голодный желудок меня затошнило и закружилась голова. Пробил холодный пот, я смотрел на людей сквозь пелену. Ноги ослабели. Выпил воды. Не помогло. Посидел. Не помогло.

Курильщики, как и любые другие наркоманы, входят в группу самых больших идиотов на земле: лишь они способны поддерживать свою привычку, ожидая операции по удалению опухоли в горле или испытывая столь типичные проблемы с дыханием, сердцем, потенцией и, наконец, приступами тошноты.

Именно об этом я думал, блюя в первый свой рабочий день в кабинке туалета. «Хоть бы никто не услышал», — думал я. Вытеревшись, я поздоровался с вошедшим охранником.

— Ты кто?

— Я теперь тут работаю, — сказал я, стерев со лба холодный пот.

— А. А то я ж, бля, не знаю тут всех. Ну хорошо, давай запомню тебя.

Я вернулся в свою вип-зону и опустошил бутылку воды.

— Ты в порядке? — спросила Ира.

— Лучше не бывает.

— Пойдем с начальством знакомиться.

Внизу у барной стойки пил свой кофе человек небольшого роста с хитрым улыбчивым лицом.

— Антош, привет! Это Рома, я тебе про него говорила.

— Рома? А, да. Работать хочешь?

— Угу.

На самом деле не хочу, конечно.

— Ну, устроим тебе тестовый день сегодня. Ты как, учишься где-то или свободен целыми днями?

— В МГУ учусь.

— Ясно. Ладно, вытащи с Ирой столы из подсобки и протри, через полчаса начинаем людей заводить.

Меня все еще немного тошнило. Так начинался мой первый тут рабочий день.

На большой сцене в тот вечер играли какой-то фолк-рок. В танцзале собралось от силы человек сто пятьдесят, и работы было немного, три заказа. По моей зоне бегала пара — тощий жалкий мужик и его крупная, мощная подруга, лет на пятнадцать старше его, чем-то похожая на Аллу Пугачеву, но вся в черном и в огромной шляпе с рюшечками. Устроили фотосессию: дама ложилась на диваны и позировала, а несчастный мужик ее снимал. Позже они заказали два пива, салат «Цезарь» и картошку фри. Я подходил к клиентам, вежливо предлагал меню и спрашивал, хотят ли они что-нибудь заказать уже сейчас. Еще я выучил главное правило: если клиент берет мало и особенно если еду, лучше его рассчитать сразу же. Иначе сбежит, и платить придется тебе.

Ира в это время кокетничала с барменом и тайком попивала у него коктейли, при этом успевала еще обходить клиентов и стричь чаевые. Когда все кончилось, мы с ней протерли столы и подсчитали выручку.

— У тебя сколько? У меня вместе с чаевыми полторы вышло.

— У меня три. Учись, — подмигнула она и поправила свой длинный чулок.

Вернувшись домой, я впервые за долгое время хорошо поужинал. Еще через месяц раздал долги. Но возможность легкого заработка, как и обещала Ира, не отпускала.

* * *

Прошел месяц или два.

— Вообще как их земля носит? — спросил меня один из часто сменяющихся охранников, долговязый Вова. Смена еще не началась, он сидел за барной стойкой и пил кофе, который я ему сварил. Я себе тоже сделал чашечку и зажег сигарету. Сегодня еще ничего почти не ел, и воздух в клубе был очень спертый. Так что голова закружилась моментально. Жизнь, значит, меня ничему не научила.

— Носит кого?

— Да этих вот, в костюмах цветных, с патлами. Пидоры же они какие-то!

Сегодня был день корейского попа, или аниме слет, или аниме техно-вечеринка, в любом случае это был тяжелый день для такого впечатлительного человека, как Вова.

Голова затрещала еще сильнее.

— Каждый живет как хочет, Вов, что тебе они, — процедил я, помешивая кофейные гранулы в стакане.

— Да, ну живет как хочет. Но я не хочу такое видеть. Пиздить их надо.

Но Вове платят за другое, и пиздить он тут никого сегодня не будет. Я выпил еще кофе. Желудок стонал, голова шла кругом. Тошнило. Я снова тихо проблевался в туалете. Еще одно хорошее начало смены. Но на этот раз не помогло. Я истекал холодным потом, ноги онемели. Эту ночную смену я вряд ли потяну.

Надо было сваливать. Последние деньги я потратил на такси и, ничего не заработав, вернулся домой блевать. Ничего, справятся и без меня. Еще завтра приду.

* * *

Однажды к нам приехал «Кровосток». Промоутер обманул менеджеров и привел в клуб в несколько раз больше людей, чем помещение могло вместить. Люди стояли друг у друга на головах, стойки ломились. И это еще до начала концерта.

Музыканты должны были выйти сорок минут назад. Люди в танцзале изнывали и периодически кричали «У-у-у-у! Кро-во-сток!», но это не очень помогало. Меня нашел менеджер (обычно это непросто, потому что я приноровился от них прятаться) и передал, что рэперы требуют кофе.

«Зашибись, я готовлю кофе „Кровостоку“, мама может гордиться», — думал я, нажимая на кнопки кофемашины. Две чашки, две ложки, четыре кубика сахара в отдельной миске.

— Можно? — крикнул я, поднимаясь к ребятам. — Принес кофе.

— Заносите, — донесся знакомый голос сверху.

Шило сидел на диване и что-то методично объяснял какой-то девушке, его лысый напарник в своих дурацких очках гулял по комнате. В воздухе пахло чем-то странным и резким. На столе стояла полупустая бутылка виски. Фанаты стояли в набитом зале уже час.

И когда уже этот странный дуэт — тощий и полный — наконец схватился за микрофоны, зал взвыл, началось что-то невероятное. В моем зале все было забито, невозможно было пробраться через толпу, чтобы пронести дурацкие салаты (кто заказал салат «Греческий» на концерте «Кровостока»?) и пиво. Пиво лилось рекой и быстро закончилось. Бармены могли погибнуть героической смертью. Воздух пропитался потом и дымом. Внизу разверзся ад, все смешалось, люди лезли друг на друга и терлись потными телами.

Парни, которым я полчаса назад принес две бутылки воды, давили гашиш прямо на столе. Парочка — мужчина и женщина лет тридцати — раскуривала косяк. Все вокруг слились в каком-то опьяняющем взаимопонимании и одобряюще кивали друг другу.

Я забил на работу и, встав на стул, чтобы лучше было видно сцену, достал бумагу и сделал самокрутку: тогда я перешел на тяжелый самокруточный табак, и в горле постоянно стоял ком. Девушка передо мной ткнула в бок своего парня и показала на меня: мол, посмотри, что делает.

— Отбой, ребята, это табак.

— Ага-ага, — посмеялся чувак и показал большой палец.

Парни с бутылками долбили гашиш прямо на столе и жгли его зажигалкой. Охрана при всем желании не добралась бы до них через эту толпу. Вокруг накопилась куча мусора и стаканов, которую нужно как-то сгрести и убрать, пока начальник не увидел. Бармены за стойкой наливали без остановки и потели, к ним были протянуты десятки рук с купюрами. Все это сопровождал рэп про цыган и метадон.

— Пиздец, блядь, — шипели они и тут же переходили на крик: — Да нет у нас «Кровавой Мэри», блядь! И карточки не принимаем!

Я вернулся на прежнее место, встал на стул и снова скрутил сигарету. Рядом уже стоял здоровый лоб в куртке на голое тело и обнимал свою подругу бальзаковского возраста.

Та была одета во что-то блестящее и вульгарное и глупо улыбалась.

— Слушай, брат, — обратился он ко мне, вынув сигарету изо рта, — а давай мы на твое место девочку поставим, а? По-братски.

Спорить было даже как-то глупо. Она поднялась, хихикая и взвизгивая, на стул, одной рукой опираясь на меня, другой — на своего лысого кавалера. Он спокойно попивал виски, на груди поблескивала золотая цепочка. Большой папочка посмотрел на меня и спросил:

— Слышишь, а че ты не веселишься? Не танцуешь?

— Это же рэп, как танцевать под него?

— Ну, остальные же танцуют.

— Они руками трясут и жопой.

— Ну и ты бы потряс, чего тебе. Тебе здесь хорошо, весело?

— В целом да.

— Так танцуй, ну! Танцуй!

Его женщина глупо смотрела на меня и улыбалась. Злости в его голосе не было, но вот настойчивость — да.

— Слушайте, — собрал я волю в кулак, — я тут работаю вообще-то, мне не до танцев.

— Работаешь? Официант, что ли? О-о-о, брат, тогда принеси текилы нам, сдачу себе оставь, ага? Три рюмки.

Сдачи получилось рублей сто. Я донес, стараясь не растрясти, рюмки через тесную толпу и поставил перед ним на столик, а сто рублей сунул в карман. Шило со сцены начал читать «Куртец». Застучали жирные биты, толпа заорала в экстазе. Мы чокнулись, выпили, женщина хихикнула и закурила, мы все закурили, я расслабился и закачался в такт. Серьезному бизнесмену это явно пришлось по душе.

— О-о-о, ну заебись же, да? Слушай, вот ты же понимаешь, они вот все танцуют под это, а я ведь все это, про что они поют, своими глазами видел. Для меня это особенный кайф. Вот эти все спортивки, пацаны, бумеры — все это было у меня.

— Могу только представить. Я никогда в бумере не сидел.

— Тогда, — всплеснул он руками, цепь блеснула в темноте, — щас поедем кататься и бухать, погнали с нами!

— Меня тут еще ночная смена ждет.

— Ты, братан, даешь. Вечно хочешь на дядю работать?

Передо мной стоял и обнимал женщину человек, который вряд ли хоть раз в жизни работал на дядю. На пахана — да, но на дядю — никогда. В его глазах каждый, кто работает на начальника, — терпила, неудачник и вообще не пацан. И вряд ли этот мужик думает о том, что если бы не те, кто работают на дядю, то нес бы он себе сейчас свою сраную текилу сам, жлоб вонючий.

— А я здесь ненадолго задержусь, — сказал я, принес еще две текилы и ушел убираться в зале, пробираясь через пьяных, обдолбанных и просто невменяемых. На ковре под ногами хрустело битое стекло и тлели окурки сигарет. Через полчаса концерт закончился, музыканты попрощались и ушли за сцену допивать свой виски. Мужик спустил свою женщину со стула, застегнул на голом теле куртку и ушел. Наверное, кататься на бумере и тусить, как обещал.

Посетители ушли, оставив после себя разгром. «Кровосток» сменился фоновой легкой электроникой, и унылая светомузыка освещала в танцзале уборщицу таджичку, собиравшую шваброй в кучу стаканы, окурки и дырявые пластиковые бутылки. В воздухе стоял пар от вспотевшей толпы, что сейчас стояла у входа и делала выбор между метро и такси. В моем зале остался всего один мужик с полупустой бутылкой «Егермайстера». Он жестом подозвал меня к себе.

— Родной, я тебя очень прошу: бармен ушел, но ты можешь две рюмки дать? Мы с тобой вместе выпьем.

— Раз ты так хочешь.

Я поставил две рюмки на липкую от пива стойку, он налил до краев.

— Ну, и за что пьем?

— Давай за женщин, а? От меня моя ушла, но я их все равно всех люблю, понимаешь, да? Эх.

Мы опрокинули рюмки, поморщились. Он еще что-то говорил, но я не слушал. В итоге охрана попросила уйти и его. Я прибрался, протер столы и рассчитался. Попрощавшись с охраной и начальством, я распахнул дверь и вышел на свежий воздух. «Я тут ненадолго задержусь», — вспомнил свои слова и сам не поверил.

И проработал там еще почти год.

* * *

Еще одна ночь без сна. Одну тысячу за вечернюю смену я получил, значит, осталось пережить ночь и получить другую. Обычно в ночную смену время с полуночи до трех идет быстро, а потом снова замедляется. Люди пьют, курят, танцуют и блюют в туалетах, а ты, словно в замедленной съемке, пробираешься через них, собирая стаканы, окурки, салфетки и липкие трубочки от коктейлей.

Стучит по ушам плохое техно, люди мерцают в лучах прожекторов, лица расплываются, но для меня время идет очень, очень медленно. Я понимаю, что заказов этой ночью уже не будет, поднимаюсь на кухню и ложусь на запачканном диване. На часах четыре утра. Тлеющий в пепельнице окурок — видимо, оставленный Толиком, потому что запах очень тяжелый, — дымит прямо в нос. Дверь еле сдерживает звуки электроники, и я проваливаюсь в тяжелый, мутный сон.

Просыпаюсь через полчаса с тяжелым телом и мутной головой. В дверях стоит начальник и хитро улыбается.

Он давно хочет меня прогнать, потому что я увиливаю от работы и не улыбаюсь клиентам, но меня некем заменить.

— Будешь спать — денег не получишь. Внизу столы все завалены, разбери.

Я кое-как спускаюсь, голова трещит, люди смотрят на меня, улыбаются, что-то просят, но я не обращаю внимания или отсылаю к бармену. Ему вообще хоть бы что, он на спидах и почти не спит. Расталкивая людей, я собираю со столов стаканы и складываю в раковину. Их моет наш посудомойщик Алик. У него что-то не в порядке с головой, он улыбается, как дурачок, и говорит детским голосом.

Алик живет в этом клубе и выходит на улицу, только чтобы вынести мусор. Недавно он глубоко порезал руку осколком бокала, и управляющий увез его, охающего, в травмпункт. Потом Алик долго ничего не делал и отнекивался от работы, показывая обмотанную руку.

Мою бокалы, чашки, ложки. То есть не мою — ополаскиваю под водой, во рту дымит сигарета. По стойке стучит девушка, показывает жестом: подкури. Я стучу по карманам, ища зажигалку, но не могу найти. Наклоняюсь к ней, подставляю к ее тонкой сигаретке свою, показываю жестом: затягивайся, надувай щеки. Она затягивается, и происходит невиданное для нее чудо: сигарета зажглась, задымилась. Презрительно посмотрев на меня, плебея, она ушла на танцпол.

Обычно за стойкой стоит другой бармен, Денис, низкий парень с дредами. Он тут работает уже миллион лет, до этого он миллион лет наливал в другом баре. Он часто тормозит, потому что глотает какие-то таблетки, а в остальные моменты рассказывает о мотоцикле, который хочет купить, но все никак не купит. Из раза в раз. Но сегодня тут наливает Дима, веселый, но опасный. Перед ним я стараюсь не косячить, потому что он большой и занимается боксом. Разозлится — и вырубит меня, кто его знает?

Но все равно из наших барменов он мне нравился больше всех, потому что был простой и не был обдолбан за работой.

Пять утра, делать нечего. Я завариваю себе кофе и закуриваю. Тут часто нечего делать, кроме как курить, и часто я возвращаюсь домой, провонявший табаком насквозь. Эту одежду я кладу в отдельный пакет и на следующий день надеваю снова. К бармену подваливает охранник и просит сделать чай в пластиковом стаканчике. Видимо, ему под утро стало некого шпынять, и он заскучал.

— Короче, у пацанов знакомых бизнес, они бар открыли на карьере, ну такой, знаешь, простой: пиво, коктейли там разные для баб, — начал бармен, — и дела вообще заебись идут, скоро окупятся, я в долю войду и вообще свалю отсюдова, ха-ха.

Страж порядка гыгыкнул в ответ: «Заебись».

— Ну и вот, короче, приходят к ним в бар иногда бляди разные, так они им в бухло клофелин добавляют, ха-ха, прикинь. Ну и тащат их в кусты потом, камыши, на карьере же, и ебут как могут, пока силы не кончатся. Уже не знают, куда вставить этим блядям, ха-ха. А наутро бабы просыпаются в камышах и не помнят ничего.

Охранник, как воспитанный человек, поддержал собеседника и посмеялся в ответ.

— Охуенно, — говорит, — так и надо шлюхам этим.

Я допиваю кофе, ставлю чашку Алику в раковину и иду работать, еще столы за ушедшими протирать. Еще пара часов, и я иду забирать свои деньги у начальника. Его каморка обклеена плакатами разных дурацких групп, что выступали тут: «Мельница», «Калинов мост», какие-то рэперы. На столе пустая тарелка, на которой я принес ему роллы два часа назад. Имбирь давно засох.

— Унеси это, а? Столы протер?

— Угу.

— Ладно, держи, — протянул он тысячу. — Когда теперь будешь?

— У меня зачет завтра, так что послезавтра только.

— Бывай.

На танцполе прыгает и дергается всего один парень, наверняка его еще под чем-то держит. Последний трек играет только для него, а диджей будто и не устал. Я прощаюсь с охраной и выхожу на холодную улицу. Падает снег, и все еще темно. По дороге до метро ни одной живой души, проезжают редкие троллейбусы, и только вывески круглосуточных аптек освещают мой путь.

В метро прихожу к самому открытию, захожу вместе с бездомными, еще пьяными тусовщиками и теми, кто уже спешит на работу. Сонный мент отпирает дверь, и метро проглатывает меня вместе с остальными пассажирами. Бодрый голос просит докладывать о подозрительных и плохо одетых людях, но ведь это я и есть: красные отрешенные глаза с мешками, одежда в пятнах. Эскалатор спускает все ниже, вниз, и вот я уже трясусь в вагоне, засыпаю, роняя голову. Женщина в рваных колготках и смятых туфлях пилит ногти, пыль от них оседает на ногах, летит на других пассажиров. Пилит и нервно озирается. Она подсаживается к людям и что-то просит у них, показывает бумаги, свой паспорт, рассказывает истории и о чем-то просит у них, показывает бумаги, свой паспорт, рассказывает истории и о чем-то просит. Пассажиры не смотрят на нее, будто ничего не происходит.

— Извините, молодой человек… — обращается она ко мне.

— Я выхожу.

Куда она едет в шесть утра?..

Еще один переход, еще один эскалатор. Медленно еду, глаза слипаются. Хочется прийти домой, уснуть, но тут раздаются сверху, в переходе между ветками, крики, хлопки, я поднимаю голову и вижу лежащее тело, но тут эскалатор опускает меня ниже, и переход пропадает из виду. «Нет, там все нормально, разберутся и без меня, к чему геройствовать», — думаю я, но тут же поднимаюсь обратно. В луже крови, не в силах пошевелить ни телом, ни сломанной челюстью, мычит парень, но нельзя сказать, сколько ему лет — лицо в крови. Лежит рядом телефон в кровавых отпечатках. Все произошло так быстро, и так сильно его отделали.

— Боже, — говорю, — ты как, мужик? Лежи, я позову людей.

В кабинке у эскалаторов спит бабка.

— Эй, — стучу ей в стекло, — открывайте!

— Что?

— Там… там человек, весь в крови!

— Где?

— Наверху, в переходе!

— По камерам ничего не вижу…

— И тем не менее он там.

Она лениво поднимает трубку.

— Позовите наряд, тут человека, говорят, избили. Лежит, да? Да, лежит, говорят. Пусть наряд придет, да.

Я вбегаю по эскалатору, и парень все еще лежит. Люди спешат на работу и стараются обходить стороной, бросают взгляды и тут же уводят головы в сторону. Спать мне больше не хочется. Трогать его страшно — боюсь доломать что еще не совсем сломано. Ко мне подходят несколько парней.

— Охренеть, что тут случилось?

— Когда я пришел, он уже таким был.

— Слышь, друг, — говорит ему один из компании, — ты как, соображаешь, говорить можешь?

Тело на полу промычало и пустило струйку крови изо рта.

— А ты ментов вызвал?

— Уже минут десять как жду.

— Мусора.

В переход зашел чернокожий парень в пальто и костюме, но, увидев нас, испуганно развернулся и пошел в обратную сторону.

— Правильно, вали отсюда, черный. Ой, менты идут. Все, чувак, мы сваливаем.

— Счастливо.

Трое молодых людей в форме подошли ко мне.

— Что тут произошло? — усталым голосом спросил меня старший.

— Я услышал шум, а когда пришел, тут был он и лежал.

— Это все? Нападавших не видел?

— Нет. Я могу идти?

— Да, можешь.

Он достал рацию.

— Вызовите бригаду врачей.

Я спустился по эскалатору и поехал домой. На балконе выкурил еще одну сигарету и лег наконец спать.

* * *

Прошло еще несколько месяцев.

Концерт был до смерти скучным. Я, как всегда, стоял в вип-зоне и смотрел сверху на музыкантов. Те играли унылую музыку на инструментах, названий которых я не знал, а старики на диванах кайфовали и сосали пиво за двести рублей, самое дешевое. Заказов с них было почти ноль, бармен лениво курил. Я делал в блокнот записи о сегодняшнем дне: если потом не сделать этого, то впечатления будут не такими свежими. Ко мне подскочила официантка Кристина. Ей тоже было очень скучно.

— Че пишешь?

— Ниче.

— Ну и ладно, — показала она мне язык.

— Эй.

— Что?

— Угости сигаретой.

Она вынула тонкую сигаретку и подала мне.

— Спасибо.

Бармен хлопнул меня по плечу.

— Слушай, постой за стойкой, а? Заколебали они меня, пойду у Толика пасту закажу.

Толиком звали нашего повара. Он работал один, иногда со своими сыновьями, на которых много кричал и матерился. Интересно, что дети его были русскими, в то время как сам Толик был бурятом. Отслужил в ВДВ по контракту и после смены в летние дни, если на кухне становилось особенно жарко, готовил без рубашки. На спине его был набит то ли дракон, то ли скорпион. Вряд ли он гордился этой татуировкой. В тех редких случаях, когда у него было хорошее настроение и работы не было, мы садились, курили его тяжелые сигареты и молчали. Я не знал, о чем говорить.

— Сделаю тебя, Ромка, старшим официантом, наверное, — как-то сказал он мне.

По факту эта должность ничего не значила, но было приятно, что хотя бы чего-то я на этой работе достиг.

— Можешь просто повесить мой портрет на доске почета.

— Не, хуй тебе.

Толик вообще не церемонился.

— Толя, а что-нибудь сладкое есть у нас сегодня? — спросил заявившийся на кухню управляющий.

— Сладкий у меня в штанах.

Начальник его, наверное, не услышал. А если и услышал, то не захотел бы отвечать. В один из первых моих рабочих дней я попал почти на тысячу — всю мою зарплату, когда клиенты отказались оплачивать принесенное им колбасное ассорти. Я бегал от управляющего к кухне, не зная, куда деться. Клиенты требовали поскорее выдать им чек и отпустить.

— Мы эту тарелку ждали полчаса. Мы уже и водку выпили всю, зачем она нам теперь?

Я передал это управляющему, тот сказал объяснить Толику.

— Хуй тебе, — орал он, — ты мне, блядь, платить будешь за эту тарелку! Что значит не хотят? Пускай платят, блядь! Ты что, тупой? Тарелка эта твоя сраная тут час уже стоит, я за нее платить не буду, понял?

На кухне что-то грохнуло и зашипело, и повар убежал, матерясь. К счастью, на тот раз меня отмазали, иначе я потерял бы почти всю зарплату за день.

Но это было давно, сейчас я уже приноровился, узнал все хитрости и понял, на каком языке говорить с нашим шеф-поваром. Однажды он спросил меня, что я думаю о новом меню, которым он особенно гордился. Там были слова «смуси» и «криветки», но я не стал его расстраивать. И того, и другого все равно никогда не было в продаже.

Со мной работали несколько девочек. Одна простая, как два рубля, всегда приходила, улыбаясь, и щелкала селфи с барменами. Вторая приходила сюда как на вторую работу, имела мужа и ипотеку. Полная, немножко нервная девочка, курящая тонкие сигареты. Третья постоянно опаздывала и вскоре вышла замуж и устроилась юристом. Четвертая, Ира, ушла вскоре после моего прихода, потому что у нее появился обеспеченный парень, совмещающий карьеру в банке с рэп-выступлениями. Он часто приходил и угощал меня сигаретами, а потом пропал куда-то, и Ира вместе с ним. Пятая официантка была родной дочерью Толика и проработала здесь неизвестно сколько лет, совмещая со школой. Позже, когда Толик впадет в кому после того, как его изобьют при странных обстоятельствах полицейские, она станет работать еще больше, а кухней будет управлять ее мать. Затем Толик очнется, потеряв память, вскоре умрет, а кухня закроется.

Но это будет потом. А пока Толик живет, курит свои тяжелые сигареты и крутит толстыми пальцами роллы «Филадельфия» для двух важных девушек с десятого столика. Я уже расстроил их тем, что у нас отсутствует половина блюд из меню, и хочу хотя бы эти роллы принести им быстрее. И что они вообще забыли на этом концерте? Не хочу лезть в голову, у каждого свои заморочки.

Бармен ел за стойкой свою пасту с курицей и смотрел в телефон. Толик делал пасту хорошо и за полцены, но после рассказа одного из охранников о том, как по нему, спящему тут, пробежалась крыса, я решил питаться дома.

Еще четыре часа. Я всегда отсчитываю четыре часа от начала — примерно столько длятся концерты. Тысяча за непыльную работу, 250 в час. Я курил за стойкой, смотрел на девушек, что жевали роллы от Толика, и думал о деньгах. На них бы я отдал долги, а оставшееся пустил бы на еду.

Когда все кончилось, я протер столы, рассчитался и пошел в нашу общую раздевалку. Открыв дверь, я встретил за ней нашего нового бармена. Тот явно не ожидал меня увидеть, потому что он был в моей куртке.

— Привет.

— Привет.

— Это на тебе моя куртка?

— Ох, не знаю даже. Может быть, — вздохнул он.

— А что она делает на тебе?

— Да, брат, я померить только хотел, всегда хотел Lonsdale.

Он все еще стоял в моей куртке. Она ему явно немного жала.

— Снимать будешь?

— Держи, брат. Хорошая куртка.

Я шел домой и листал свои записи о сегодняшнем дне. Почти ничего интересного не произошло.