Все снова разъехались кто куда, и я остался один. Денег, как всегда, не было: изредка я подрабатывал курьером, собирая заказы на YouDo, бегал по офисам, разнося документы, а в остальное время соблюдал аскезу: не пил, бегал по утрам, ел крупы и читал книги в полной тишине. В интернете не происходило ничего интересного, и его забросил.

Я лениво прошелся по общежитию: украл в столовой булочку, в магазине на последние купил банан и йогурт. Вернулся в комнату, и стоило мне только оторвать от йогурта фольгу, как за окном раздался звон церковных колоколов.

Страна отмечала Пасху. А я и не заметил.

О том, что у нас прямо под боком стоит храм, я узнал лишь спустя несколько лет после переезда, когда обнаружил, что прямо у церкви находится покестоп. Я выглянул в окно: на звук колоколов шла колонна в платках с иконами. Пасхальное служение.

— Где Пасха, там и куличи с яйцами, — подумал я. — Вдруг что-нибудь перепадет.

В животе заурчало. Я не был знаком с православными традициями, но был уверен, что это очень по-христиански — раздать немного выпечки страждущим. В детстве я исправно молился ночами о здоровье всех, кого я только мог знать, просил бога о хороших оценках или хотя бы избавить меня от двоек в дневнике. Однажды перед сном я в голове случайно произнес что-то плохое про Иисуса — и полночи потом просил прощения: плохие слова не хотели уходить из головы, и я каждый раз просил прощения у бога за эти мысли. Я тараторил в голове молитвы и покаяния, пока не уснул в бреду и панике. Я попаду в ад, думал я.

Несколько лет в нашем доме жила моя глубоко религиозная тетя. Мы все звали ее «тетей», хотя никакой она тетей не была: так, сестра деда из Украины. Большая, грузная женщина с толстыми губами, сильными руками и в вечно заляпанном халате. В детстве она перенесла менингит: выжить удалось, но болезнь и последующие за ней годы испытаний и лишений навсегда оставили отпечаток в ее рассудке. Она была истеричной инфантилкой: кричала, сыпала проклятиями, махала толстыми руками, обижалась, плакала, во всех видела предателей и обидчиков, а уже через пять минут признавалась в любви и просила прощения. Родители долго не хотели отправлять ее домой: уж слишком много она помогала по дому и нянчила брата. Днями она трудилась, а ночами молилась, кроме бога у нее не было никого. Ее крохотная квартира в Украине была увешана иконами и потрепанными плакатами с Иисусом. И однажды она собрала чемодан, вышла из квартиры, заперла дверь и оставила иконы пылиться в темноте. Несколько лет она прожила у нас.

Сначала она меня любила, а потом — неизвестно за что — возненавидела. С пеной у рта она доказывала всем, что я плохой, настоящий дьявол во плоти, бесполезный и злой, а ей никто не верит, потому что я настроил всех против нее. Она жила в удивительном мире, полном заговоров, злобы и предательства, где лишь она одна несла свет, способный озарить тьму. В худшие дни мы оставались с ней дома одни, когда родители уезжали на работу. Иногда я запирался в комнате, слушая ее крики, иногда сбегал из дома.

— Вот увидишь, вот увидишь, — орала она мне, тряся толстым указательным пальцем, — не будет у тебя ни денег, ни друзей, а Артем будет богатый, и будешь ты к нему приползать и денег просить. Ха-ха-ха, ой, будешь, ой, будешь! Артем, не реви! Не реви, кому сказала!

Брат, ничего не понимая, плакал у нее на руках.

Днем она ругалась, ночами молилась. Спала она в одной комнате с младшим: она безумно его любила, чего не скажешь обо мне. В нашем доме случился очередной ремонт, и стену между нашими комнатами снесли, сделав перегородку из шкафов. Обои со стен содрали, обнажив под ними серый холодный бетон. В одну из ночей я готовился ко сну, царапал бетон под боком и слушал молитву за шкафами.

— Отче наш, сущий на небесах, да освятится имя твое… Артем, ты знаешь «Отче наш»? Надо знать. Повторяй: Отче наш…

— Отче наш… — сонно пробормотал брат.

— А, спишь? Ну спи. Но молитву мы с тобой выучим.

Прокашлявшись, она продолжила:

— Не введи нас в искушение…

— Прости долги наши…

— Твое есть Царство и сила во всем…

Когда долг перед высшими силами был выполнен, тетя начала просить.

— Господи, сделай так, чтобы Тема был здоров, чтобы у Андрея были деньги, чтобы жил еще много лет Валерий Филиппович…

Бок затек, и я повернулся на кровати. Каркас неприятно скрипнул.

— Ты можешь не мешать? — крикнула она из-за шкафа. — Это ты мне назло все делаешь?

— Я просто повернулся.

— Все назло! Господи, что за ребенок, боже. Господи, сделай так, чтобы я умерла, господи, я так устала, господи, пусть я умру. Пусть Рома будет хорошим мальчиком, он не понимает же, что он плохой. Боже, пусть я умру, прошу тебя!

Возможно, с тех пор моя вера в бога надломилась. Тетя прожила еще несколько лет, съехала от нас, а потом просила меня простить ее и все понять. Я, конечно, сказал, что прощаю. Соврал.

Теперь тети нет, ее могила где-то в Украине, а я в Москве, иду в шортах и футболке в церковь за куличом. Я не верю в бога, но я верю, что мне нужно что-то есть, чтобы прожить еще один день. У храма столпотворение, сладко пахнет ладаном и свечами. Толпа окружила попа, который ходил по кругу, тряс кадилом и пел молитвы.

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. И да бежат от Лица Его ненавидящии Его…

— Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня…

— Тако да погибнут грешницы от Лица Божия, а праведницы да возвеселятся…

— Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь…

Я протиснулся сквозь толпу, чтобы изучить территорию. Нигде не было видно ни яиц, ни куличей — словом, никакой еды. Только святой дух. В этот момент попу, который читал молитвы, подали чан со святой водой, которой он начал щедро окроплять толпу. Блаженные подавались телами вперед, чтобы капли попали и на них. Я засмотрелся на это и вдруг вспомнил, как в детстве, когда мы с родителями ходили по птичьему рынку, где-то совсем рядом зазвенели колокола храма. Я поднял голову и увидел, как испуганные голуби разлетаются в небе. Тогда мне показалось, что меня прямо сейчас засосет в это небо под звуки колокольного звона. От страха я тогда вжал голову в плечи и убежал.

Мои мысли резко прервал шлепок воды в лицо. Поп не пожалел на меня святой воды, обмочив лицо и футболку. Я развернулся и пошел прочь от храма, утирая лицо. В душе была глубокая обида: бог послал вороне кусочек сыра, а мне не смог послать даже кулича кусок.