Человек тайцзи. Чжан Шаньмин: путь мастера

Бордюг Тимур О.

Сколько мастеров – столько форм

 

 

Глава четвертая,

в которой мы отправляемся в пекинский парк, чтобы познакомиться с действующим ветераном тайцзи-цюаня

Дедушка просит толкнуть его в грудь. По-русски он совсем не говорит, по-английски тоже. В его арсенале только китайский, которым, в свою очередь, не владею я. Языковой барьер, однако, ничуть не мешает мне понять этого дедушку. Да, он хочет, чтобы я толкнул его в грудь, уперся ладонью в эту поношенную коричневую жилетку, надетую поверх темной рубашки, и толкнул. Мне неудобно, с одной стороны, отказываться, а с другой, – толкать. Все-таки весьма и весьма пожилой человек – 88 лет, 1925 года рождения, сам видел его паспорт. У Вана высокий лоб, волосы еще совсем не седые, а, скорее, сероватые и очень густые брови, которых седина коснулась лишь чуть-чуть.

Хорошо. Раз мастер просит, сделаю это. Кладу руку ему на грудь и надавливаю всем корпусом. Дедушка чуть-чуть поворачивается, и моя рука проскальзывает к его плечу, словно я пытаюсь упереться палкой во вращающуюся карусель. Разумеется, я ожидал от него чего-то подобного и, толкая, постарался не потерять равновесия. Ну, может, только на мгновение вложился в толчок. Однако этого оказалось вполне достаточно.

Пропуская мою руку мимо себя, дедушка делает быстрое движение и своей рукой захватывает ее за запястье, а другой в этот момент легко, но ощутимо шлепает меня в плечо с внешней стороны. Равновесие потеряно, и, чтобы не упасть, мне приходится сделать шаг в сторону. Дедушка же остается стоять на своем месте, слегка улыбаясь.

Это его любимая игра. Она же – упражнение, которое по-китайски называется туйшоу и которое на русский все переводят по-разному – кто «толкающие руки», а кто – «липкие руки». Стоящие рядом члены нашей группы понимающе улыбаются: столкнуть учителя Вана пока не удалось ни одному из них, держит равновесие он мастерски. Любимых способов выведения партнера из равновесия у Вана несколько. Чаще всего он пропускает направленное на него усилие, как в моем случае, по касательной, но может и податься назад, вобрав грудную клетку, а потом распрямиться и вернуть противнику его же толчок. В результате тот, кто стоит с ним в паре, оказывается в захвате, либо вынужден сделать шаг в сторону, чтобы удержаться на ногах.

Плечистый китаец средних лет в шелковом костюме для ушу уже полчаса наблюдает за Ваном, стоя рядом с площадкой, на которой мы занимаемся. Площадка – это вытоптанный прямоугольник земли между деревьями размером с небольшой спортзал, на котором занимаются два десятка человек. В пекинском парке Тяньтань – парке Храма неба – нет, наверное, ни одного свободного места для тренировок: если увидите пустой, но вытоптанный участок под деревьями, будьте уверены, что он закреплен за какой-нибудь школой ушу или конкретным учителем. Закреплен, разумеется, неофициально, что, впрочем, совершенно не мешает всем знать, что именно здесь занимаются тот или иной мастер и его группа. Плечистый китаец время от времени переходит с одного места на другое, стараясь не упускать из виду Вана, объясняющего что-то ученикам. Он наверняка что-то слышал об учителе Ване и пришел понаблюдать за занятиями. Если вы не знаете мастера или кого-либо из его учеников, то это – единственный способ познакомиться и потом, возможно, начать тренироваться в интересующей вас группе. Тому, кто подходит и сразу заявляет, что хотел бы заниматься у мастера, в ответ, как правило, говорят, что заниматься надо у своего учителя.

Впрочем, нельзя исключать, что плечистый китаец лишь делает вид, что его заинтересовало мастерство Вана. Запрет на обучение ушу иностранцев, действовавший двадцать лет назад, сейчас снят, но в парках довольно много людей в штатском, которые продолжают наблюдать за тренировками. Следят прежде всего за соблюдением запрета на групповые занятия цигуном – специальными упражнениями, направленными на развитие энергии ци.

Ограничения были введены после выступления последователей движения Фалуньгун в конце 1990-х, теперь цигуном можно заниматься только в составе совсем небольших групп из одного-двух человек.

На площадку, где Ван преподает сегодня, его пригласил ее «владелец», Лю Бинцзюнь. Ему за 70, он носит большие очки, и у него два главных дела в этой жизни: он известный сценарист, пишущий для Пекинской оперы, и известный мастер ушу Стиль, которым он занимается, называется багуа-чжан, что переводится как ладонь восьми триграмм. Группа Лю не очень большая, каждое утро приходит человек десять, не больше. Есть как новички, так и старослужащие – например, вот этого невысокого плотного мужчину я уже видел пять лет назад, когда приехал к Вану в первый раз. А вот эта пожилая пара и худощавый парень лет тридцати появились недавно.

Ван решил потолкаться с Лю, и плечистый китаец в очередной раз меняет свой наблюдательный пункт, чтобы лучше видеть. Он ничего не спрашивает и старается не заходить за границу вытоптанного участка. Таковы правила: представители другой школы могут подойти и смотреть, но для того, чтобы войти и начать заниматься, необходимо личное приглашение хозяина площадки. Здесь только он или его старшие ученики имеют право что-либо показывать и объяснять.

Именно так Шаньмин в свое время познакомился с Ваном, который тогда был совсем молод – всего лишь под 60. Подошел посмотреть, заинтересовался, попросился в ученики и только потом узнал, что Ван Яоцзун шесть лет занимался у Чэнь Факэ – представителя 17-го поколения семьи Чэнь, одного из самых известных мастеров стиля чэнь тайцзи-цюань XX века.

Понаблюдав за Ваном и Лю, которого мы называем Очки, я перестаю задаваться вопросом, почему эта группа пригласила старого мастера на свою площадку. Очки долго занимался другим стилем у учителя, который умер несколько лет назад. Найти нового мастера багуа-чжан ему было непросто, так как к тому моменту он сам достиг определенных высот. В этой ситуации Ван, преподававший тайцзи, стал для него оптимальным выбором. Наблюдая за тем, как Очки раз за разом пытается вывести из равновесия старого мастера, я начинаю понимать, чему он который год учится у Вана.

Движения дедушки некрасивы, а порой непонятны. Наблюдаешь за ним, смотришь во все глаза, фиксируешь, как тебе кажется, то, как он скручивает поясницу, куда идут руки, как он переносит вес с одной ноги на другую, а потом с удивлением обнаруживаешь, что движение ускользнуло от тебя и повторить не получается. С первого раза – никак.

Хуже всего обстоят дела со странным и очень простым на первый взгляд упражнением, которое показывает Ван. После разминки, с которой начинается утренняя тренировка, дедушка ставит всех нас вдоль границы своей площадки и знаком просит повторять за ним. Выставив левую ногу немного вперед, руками он словно ухватил скатерть и, зажав ее в кулаках, подался назад, потянув на себя. Потом просто шагнул вперед правой ногой, а кулаки в этот момент разжались и снова приняли позицию «схвати скатерть» на уровне живота. В следующие полчаса Ван повторил это незамысловатое движение, наверное, пару сотен раз, терпеливо поправляя руки, ноги и положение корпуса у каждого из членов нашей группы.

Скопировать эту нехитрую «ходилку» никак не удается. Сначала мы смотрим на кисти рук Вана, подумав, что секрет именно в них. Затем переключаем внимание на спину, которую старик держит совершенно ровно. Чтобы все присутствующие поняли, что надо делать именно так, он по нескольку раз просит каждого из нас положить ладонь на свою поясницу. Подобное наложение рук снимает лишние вопросы, становится понятно, что Ван, «потянув скатерть на себя», подается назад всем корпусом, а потом, как маятник, всем телом движется вперед.

Однако, отвечая на вопрос «как?», дедушка оставляет без ответа главный вопрос – «для чего?». Оставляет, скорее всего, ненамеренно, а просто потому, что перед его китайскими учениками такой вопрос даже не стоит, и ему не приходит в голову, что именно этот вопрос для нас, русских, а, впрочем, как и для европейцев, является главным. Китайцы ведь предпочитают повторять за учителем, стараясь не донимать почтенного человека всякими «зачем это нужно», «я сделаю, а что дальше», «что я должен почувствовать в результате».

Помощь Шаньмина, поднаторевшего в русификации традиционных китайских тренировочных методов, приходится как нельзя кстати. Он вспоминает о молодом китайце, которого мы видели по дороге к площадке Вана, – четкий, но в то же время мягкий рисунок придавал движениям тайцзи в его исполнении классическую ясность, какую-то особенную красоту. Разумеется, мы тогда поинтересовались у Шаньмина, как он оценивает тайцзи этого молодого человека. Тогда Шаньмин не стал всматриваться, окинул того равнодушным взглядом и сказал: «Не интересно смотреть». – «Почему?» – удивились мы. «Еще молодой, есть движение, а усилия нет. Ему надо позаниматься у хорошего учителя». – «Как нет усилия? Разве можно двигаться без усилия? Без усилия можно спать или лежать в гамаке, но как можно двигаться без усилия? И что ты вообще понимаешь под словом “усилие”?» – не унимались мы, но все эти вопросы остались тогда без ответа.

Теперь Шаньмин по-прежнему не хочет долго говорить и вместо того, чтобы начать лекцию про восемь типов усилия, существующих в тайцзи, он оглядывается и поднимает небольшую палку. «Это лопата. Можно копать вот так», – говорит он и делает вид, что сначала руками втыкает клинок, и затем откидывает землю в сторону. «Но нужно вот так. – Теперь к вскапыванию воображаемой грядки подключаются не только держащие палку руки, но и все тело. – Любое усилие начинается в пояснице. Если копать всем телом, меньше устанешь и лучше сделаешь».

Понятно, по крайней мере в теории. «Ходилка» – базовое упражнение, задача которого помочь ученику собрать свое тело, выстроить из предложенных деталей единый механизм, все части которого согласованно движутся в едином ритме. Осталось только поймать этот ритм и подогнать запчасти, упорно придерживающиеся принципа «ноги отдельно от рук, а у поясницы своя голова на плечах». К тому же довольно скоро выясняется, что ловля такого ритма – занятие крайне скучное, прямо-таки располагающее к тому, чтобы почаще вертеть головой, прислушиваясь к тому, что Ван говорит другим ученикам. А есть еще китайцы, занимающиеся на соседней площадке, они сначала выбрасывают руки перед собой в каком-то причудливом хлестком движении, а потом переходят к парным упражнениям. Чем ходить взад-вперед с другими учениками по площадке Вана, вот бы попробовать такое…

Ван между тем как-то незаметно оказался рядом, берет за руки, поправляет, опускает правую до уровня бедра. «Надо не всегда стоять в стойках, чтобы чувствовать ци, – говорит подошедший Шаньмин. – Важно делать движения как медитировать; двигаться, но внутри остановиться. Посмотрите, как ходят в багуа, у них нет стоп, они все время двигаться, идти по кругу, делать движения, но внутри у них стоп, они остановились. Когда скучно – это мешать по-настоящему остановиться. Русские и многие люди из Европы, с которые я занимался, часто говорить, что скучно делать одно и то же движение. Они говорить, что поняли учителя, но они скучно, они не чувствовать смысла ходить туда-сюда. Они много спрашивать, зачем нужно это делать и для чего оно нужно. И это ошибка. Большая».

Невозможно представить, сколько раз за 50 лет тренировок Ван повторил каждое из движений, которые он показывает. Фамильные движения стиля чэнь, которые пятьдесят лет назад передал ему Чэнь Факэ, давно перестали быть для него чужими. Он сросся с ними, теперь это его манера двигаться, ступать по земле, поднимать руки, поворачивать корпус, держать спину и голову. Повторение за учителем – основа основ китайского тренировочного метода. Когда учитель показывает, надо смотреть. Когда правит твои движения – запоминать, а после – повторять до тех пор, пока показанное не станет частью тебя, пока не сроднишься с этими витиеватыми фигурами, запомнить которые, кажется, под силу лишь выпускнику балетного училища.

Довольно скоро выясняется, что критериев правильности выполнения движений всего два: Ван перестает или почти перестает делать замечания, а движение больше не кажется скучным. Получил рекомендации – и другие ученики, как и то, что говорит им учитель, в идеале, должно перестать существовать. Делать до тех пор, пока не придет удивление – что же тут скучного. Не скучают же, наверное, учащиеся плавать кролем, которым тоже предстоит освоить совсем немного движений: вдох, гребок правой, голова в воде, гребок левой, вдох, работаем ногами, вдох и затем бесконечное число повторений этой последовательности. А ведь в показанной Ваном «ходилке» движений едва ли не больше, чем в кроле.

Кто-то настойчиво тянет меня за рукав, поворачиваю голову и вижу, что это Ван. Он подходит к каждому из «ходоков», останавливает, знаками приглашает идти за ним и расставляет всех в шахматном порядке. Сейчас начнется самое интересное, Ван будет делать форму – последовательность движений, которые передаются от учителя к ученику поколение за поколением. В форме, которую китайцы называют таолу, заключен стиль, которому учит мастер, – работа корпуса, рук, ног, передвижения. В России Шаньмин показал нам вариант формы, который Чэнь Факэ преподавал, когда ему было уже за 70. Старый Ван же показывает ту, которой обучал молодой – 40-летний Чэнь Факэ.

Новое знание с трудом укладывается в голове, оно кардинально расходится с тем, что доводилось слышать от российских и западных преподавателей восточных практик – как йоги, так и многочисленных разновидностей боевых искусств. Ведь форма – это воплощение восточной традиции, то, что пришло из глубины веков, проверено временем и передается из поколения в поколение. Однажды открытые легендарными мастерами секреты передаются только путем прямой передачи, как говорят в Китае, от сердца к сердцу – в неизменном виде от учителя к ученику. Значение этих движений в том, что их столетиями выверяли практиковавшие адепты.

«Молодая» форма стиля чэнь между тем кажется знакомой и в то же время отличающейся от той, что нам известна. Она более сухая, чем наша, «старая», здесь больше резких движений, а часть красивых элементов сведена к более простым и невзрачным. Прикладным, как выясняется вскоре, когда Ван начинает показывать расшифровки каждого из движений, – захватам и освобождениям от них, заломам и удержаниям. Ван как-то объяснил разницу в этом подходе к обучению ушу и тому, который стал преобладать с середины XX века. «Раньше ушу занимались, чтобы научиться боевому искусству, теперь больше для здоровья, – перевел Шаньмин слова Вана. – Еще есть спорт-ушу, но это несерьезно, это уже не настоящее».

По сути, сколько мастеров – столько форм. Каждый, кто делает таолу по-настоящему, не только способен, но и должен ее изменить, говорит Шаньмин. Можно скопировать чужое движение, но когда человек делает форму своей, он неизбежно меняет ее под себя. Поверхностная разница в геометрии движений не важна, гораздо существеннее то, удается ли ученику следовать общим принципам тайцзи. «Ты есть рис – и сыт, я есть хлеб – и тоже сыт, нельзя сказать, кто есть правильно, – пускается Шаньмин в свои любимые аллегории. – Мастер не видеть разницу в движениях и сразу о ней говорить. Мастер говорить о сходстве».

Шаньмин не раз говорил, что рисунок форм, которые показывали ему учителя Тянь и Ван, заметно различался, но внутреннее наполнение было одинаковым. Более того, этот же закон сохранялся не только в стиле чэнь, но и в комплексах других стилей тайцзи – ян, у, сунь и других. С того момента Шаньмин для себя перестал поддерживать разговоры о различиях между школами тайцзи, которые неизбежно возникали в кругу его знакомых, занимающихся ушу. «Думай больше о различиях между стилями, и ты не добьешься успеха в тайцзи, – любит он повторять сегодня. – Чэнь, ян или стиль у – это как различия в цвете кожи и форме глаз, у всех они разные, но мы от этого не перестаем быть людьми. Сейчас для меня все, кто занимается тайцзи, – это мои братья по стилю».

Начавшись в семь-восемь утра, к одиннадцати занятия обычно заканчиваются и парк пустеет. Сначала на ушуистских полянках перестают заниматься, собираются в кучки и что-то обсуждают, а потом и вовсе расходятся, рассыпавшись по дорожкам, что ведут к выходам из парка Храма неба. Правда, у мастера Вана, приходящего раньше большинства ушуистов и приступающего к разминке в половине седьмого, рабочее утро подходит к концу уже в начале одиннадцатого. Раньше он жил в старом доме рядом со знаменитым парком, но несколько лет назад здание снесли, и Вану дали квартиру в новостройке километрах в десяти от того места, где он жил раньше. Закончив тренировку, Ван не торопясь идет к выходу из Тяньтань, где стоит его велосипед, без большого напряжения садится в седло и растворяется в заполняющем улицы Пекина потоке велосипедистов.

Машем Вану руками, поворачиваем налево и идем вдоль окружающей парк двухметровой каменной ограды. Тяньтань еще не отпустил нас, воздух напоен его дыханием – свежим, слегка влажным, мягким той особенной мягкостью, благодаря которой его хочется снова и снова вдыхать всей грудью. Дыхание это ощущается настолько явственно, что поневоле начинаешь искать, откуда взялось необъяснимое благоухание. Здесь, на проезжей части, кажется, что за забором скрывается густой тропический лес, но у нас перед глазами еще стоят пейзажи парка: ели и сосны, вытоптанные ушуистские площадки под деревьями и редкий кустарник, газоны той или иной степени пышности, асфальтированные и не очень дорожки при полном отсутствии буйных зарослей. В ответ на вопрос о том, откуда такой аромат на проезжей части в центре современного мегаполиса, Шаньмин выдает что-то короткое про «парковую ци».

Вот и зебра пешеходного перехода, она сейчас унесет нас прочь, на другую сторону тянущейся вдоль ограды парка улицы. Бетонные коробки – жилые кварталы современного Пекина, снисходительно смотрят, как приближается наша компания. Еще шаг – и под ногами выложенный плиткой тротуар, ступив на который вдруг понимаешь, что чего-то не хватает. Нет, мелочь в кармане, сумка, кошелек – все это на месте, просто дыхание Тянь-таня исчезло. Старый парк, в толще которого мы пребывали все эти часы, повидавший на своем веку много великих и не очень ушуистов, как-то незаметно уступил нас современному Пекину.