* 1 *

«Приступая ко всякому новому произведению, а именно так я называю все то, что пишу, поскольку люблю каждое свое детище, хотя и не всегда довольна, но иначе – зачем тогда вообще писать? – итак, приступая ко всякому новому произведению, я должна прежде всего придумать начало. Не у всего есть конец, но все имеет начало. Даже в Библии их два. В «Истории О» их тоже два. Я готова ограничиться одним, но только чтобы оно «цепляло» читателя. Однако в последнее время с зачином у меня что-то явно не ладится. Потому что как же «зацепить» этого самого читателя, если в действительности все началось на не Бог весть каком романтичном пароме?..»

 

* 2 *

Паром уже отплыл от причала Хобокена и стал медленно поворачивать тупой белый нос вниз по течению, туда, где выстроились в остолбенелом ожидании стеклянные пирамиды Мирового Торгового Центра.

Паром был пуст.

Молодой человек в очках, успевший запрыгнуть на палубу в самый последний момент, долгое время казался сам себе единственным пассажиром.

Это обстоятельство мало кого волновало. У парома был свой заведенный маршрут, и он одинаково равнодушно пыхтел и под грузом толпы – что в иные дни тоже случалось, – и под модными ботинками одного, хотя и подающего большие надежды инженера Берни Стауэра.

Стояла середина осени. Самое непредсказуемое и изменчивое время года в Нью-Йорке. Причем изменчивое почему-то все больше в сторону дождя и промозглого ветра.

Берни поплотнее запахнул недавно приобретенное твидовое пальто и медленно пошел вдоль левого борта, от нечего делать всматриваясь в до отвращения знакомые контуры Манхэттена.

Незаметно для себя он обогнул палубу с носа и, никого не встретив, свернул на правый борт.

Берни было двадцать восемь лет. Шесть из них он провел на стройке и так ничего толком не добился бы, если бы не случайность, везение – да Бог его знает, как это называется! Одним словом, проработав не поймешь кем пять лет и одиннадцать месяцев, Берни в одночасье сделался помощником начальника целого строительства на Западной Стороне, как раз-таки в районе Торгового Центра.

Знакомые шутили, что Берни помогли очки, придававшие ему вид делового, а главное – изначально преуспевающего молодого человека из хорошей семьи.

На самом деле в хорошую семью Берни только собирался попасть, но об этом речь дальше, а пока он стоял как вкопанный посреди покачивающейся палубы и смотрел на фигуру длинноволосой девушки, облокотившейся на перила и с нескрываемым интересом возвращавшей ему его близоруко-прищуренный взгляд.

Девушка была в черном плотном плаще, который развевался на ветру, красиво повторяя взмахи ее роскошных каштановых волос.

Берни машинально поправил очки.

Незнакомка продолжала рассматривать его. Потом она улыбнулась. Но эта улыбка была адресована уже не ему.

Девушка смотрела на небо.

Сверкали фарфоровые белки огромных, слегка раскосых к вискам глаз. Плащ блестел и оттого казался мокрым, превращая девушку в русалку или сирену, только что выброшенную на пустую палубу игривой волной.

Берни именно так ее и воспринял. Начиная с Афродиты, девушки подобной красоты могли являться разве что из океанских глубин.

Незнакомка снова покосилась на два стеклышка инженерских очков. Очки отказывались слушаться и то и дело сползали с носа, так что Берни приходилось всякий раз поправлять их пальцем. При этом он не отрывал глаз от удивительно одинокой фигуры, колыхавшейся на ветру всего в каких-нибудь десяти метрах от него.

Ему очень хотелось что-то сейчас же сделать. Десятка он был не робкого, но не мог же он просто так за здорово живешь подойти к незнакомой сирене и представиться.

Если бы у него водились сигареты, он бы хоть мог воспользоваться ими как поводом, но, на свою беду, Берни заботился о здоровье нации и не курил.

Однако взгляд сирены не отпускал его надолго, перетекая то на воду, то на небо, но постоянно возвращаясь и маня.

По всем законам жанра такое не могло продолжаться бесконечно.

«Если она еще раз так на меня взглянет, будь что будет, но я заговорю с ней», – решил Берни.

Тут девушка отклеилась от перил и сама пошла ему навстречу.

У нее была выверенная походка манекенщицы, которую не смущала даже бортовая качка. Руки она теперь держала в карманах плаща.

Берни собрался уже разыграть галантного героя какого-нибудь куртуазного романа и даже придумал первую фразу, получившуюся, правда, довольно банальной – «Добрый день», – когда увидел, что незнакомка исчезла. Он не сразу сообразил, что она, должно быть, просто свернула в проход между рубкой и трапом.

Спеша проверить свою догадку, Берни сделал три шага вперед и снова увидел ту, которая за несколько мгновений успела настолько потрясти его мужское воображение.

Девушка стояла в тени прохода.

Берни заметил, что она вынула руки из карманов и держится теперь за пояс, который уже почему-то развязан.

Она опустила руки.

Полы черного плаща распахнулись.

Под ним белело ослепительное женское тело.

Незнакомка стояла перед Берни совершенно нагая под плащом. Но зачем это? Он ведь ни о чем таком даже не думал…

Ветер дунул с удвоенной силой, и Берни показалось, что его мужской долг – не пялиться на прекрасную плоть, а спасать незнакомку от верной простуды. Самого же его бросило в жар, да такой, что на философском лбу выступил пот.

Однако опасения Берни оказались напрасными: в укромном проходе ветра не было.

Не шевелясь и держа плащ распахнутым, девушка ждала.

Берни подошел к ней вплотную.

От голой бархатистой кожи исходил приятный аромат, смешанный с теплом живого тела.

Незнакомка смотрела на Берни широко распахнутыми глазами.

«Ей не может не быть холодно», – подумал он, заметив, как беззащитно сморщились бурые соски ее полных белых грудей.

И в следующее мгновение он уже отогревал их пересохшими губами.

С тихим смехом девушка отпустила полы плаща и обняла мужчину, тесно прижав к себе и ощущая нежной кожей холодный металл пуговиц на его пальто.

Потом она ловко расстегивала их, запускала тонкие пальцы под рубашку, под ремень, расстегивала брюки, и снова ласкала, и снова целовала обветренные губы, а руки вслепую находили то, что было нужно, отчаянно, трепетно, дерзко, это каменное древко, этот лакомый таран, ради которого природа создала ее такой мягкой и уступчивой, ради которого она приподнималась на цыпочки и обхватывала сильную шею незнакомого ей мужчины, а он тяжело дышал, с трудом успевая отвечать на поцелуи, и что-то едва слышно шептал…

Когда они слились одним безумным рывком, ветер стих, а мерная качка в шорохе волн стала их верным союзником.

 

* 3 *

Паром осторожно причалил к пристани, и все снова встало на свои места.

Девушка пересекала пустой зал упругой походкой совершенно уверенной в себе топ-модели или манекенщицы, последние лет пять не сходившей со скользких парижских подмостков в домах признанных законодателей моды.

Берни едва поспевал за ней.

«Чумная девка, – думал он, восторженно косясь на летящий профиль, устремленный вперед взор и притягательные взмахи каштановых волос за ушками. – Неужели она и по городу пойдет голая и в плаще? С одной стороны, оно, конечно, практично, но с другой…»

– Как тебя зовут? – спросила незнакомка, останавливаясь наконец напротив огромного щита с рекламой LEVI'S – аккуратная женская попка, обтянутая грубой, но классной материей.

– Берни Стауэр. – Он поправил очки. – А тебя?

– Стефания.

Она вынула руки из карманов плаща: в одной оказалась пачка CAMEL, в другой – недешевая зажигалка ZIPPO. Закурила.

– Ну ладно, было приятно познакомиться. Не скучай, Берни!

С этими словами она снова спрятала руки в черноте блестящих переливов, улыбнулась, уже позабыв о собеседнике, и свернула в боковой выход.

Берни посмотрел ей вслед, пожал плечами и поспешил своей дорогой.

 

* 4 *

Увернувшись из-под самых гусениц трактора, Берни стал перепрыгивать с кочки на кочку и в конце концов добрался до человека в желтой каске строителя и тщательно отутюженном костюме служащего банка.

Человек этот был настолько толст, что напоминал пришельца с планеты пивных бочек. При всем при том он отличался завидной подвижностью и работоспособностью. После минуты общения с ним становилось ясно, почему именно его сделали начальником стройки.

Николас Росс, он же человек-бочка, он же непосредственный шеф Берни, оживленно жестикулировал рабочим, оседлавшим стальной каркас будущего здания на уровне третьего этажа, и выкрикивал что-то ценное и неслышное в реве въедливого экскаватора. Завидев приближающегося помощника, он всплеснул руками.

– Берни, какого черта! Где тебя носило? Я уж думал, ты сегодня вообще не доплывешь. Что, девчонку какую-нибудь подцепил?

Берни смущенно улыбался.

Теперь он знал наверняка, что в начальники выбиваются не только люди чудовищной толщины, не только чудовищной энергии, но и просто прозорливые индивидуумы.

Видя, что помощник сознает свою оплошность и весьма по этому поводу сокрушается, Николас дружески хлопнул его по плечу и пробасил примирительно:

– Ладно, хорошо хоть, что доплыл. Не пойти ли нам выпить по этому поводу, а? Я сегодня не успел даже позавтракать.

Так Берни был преподнесен еще один урок, гласивший, что начальниками становятся и те, кто умеет прощать слабости других, но при этом не забывает о собственном желудке.

Они направились в ближайший бар.

 

* 5 *

– Берни, старина, пора бы тебе остепениться, как ты считаешь? – продолжал развивать свою мысль Николас Росс, когда они сделали по хорошему глотку пива из пол-литровых кружек и безжалостно искусали сочные ломтики пиццы с помидорами и луком. – Кстати, отменный Гиннес, ты не находишь? Берни, я насчет девочек. Ты не забыл, что через двенадцать – постой, сегодня какое? – да, ровно через двенадцать дней у тебя свадьба с моей милой племянницей? Племянница она мне, конечно, не родная, а вовсе даже двоюродная, если я не ошибаюсь, но сути дела это обстоятельство не меняет. Ты на пороге ответственного поступка, Берни. Я прав? – Берни кивнул и заглянул в свою кружку. – Я прав. И поэтому намотай на ус, дорогой: свадьба – это похороны, похороны твоей холостяцкой житухи, так что и относиться к ней стоит со всей серьезностью. Давай за здоровье Эстер еще по глоточку.

Они выпили, доели пиццу, и Берни так расчувствовался из-за отеческой заботы, которой с таким бескорыстием окружил его господин Росс, что решил совершить жест, вовсе не связанный с подхалимажем, а именно – расплатиться. Ощупав карманы пальто, пиджака и, наконец, брюк, он с видом жалкого двоечника ухватился за спасительную, но уже пустую кружку.

– Что случилось, Берни?

Глаза начальника откровенно смеялись над ним.

– Потерял бумажник, кажется…

– Эх, молодость, молодость! – Николас положил деньги на подносик подоспевшей как раз вовремя хорошенькой официантки, слегка переплатив и потому посчитав себя вправе игриво ей подмигнуть. – Я же сказал, что хорошо еще, что ты вообще сегодня доплыл. Знаем мы этих попутчиц! Все. – Он встал из-за столика, причем так же легко, как сел десять минут назад. – Поели, теперь надо за работу. По коням, Берни!

Берни было очень стыдно. Зато теперь он хотя бы понял смысл той игры, в которую его с таким мастерством втянули на палубе парома. А он-то радовался, что еще не перевелись поборницы «искусства ради искусства»!..

 

* 6 *

– Я полагаю, ты сама прекрасно понимаешь, что тот сюжет, который ты мне сейчас так красочно живописала, слишком короток для романа. Даже для романа, написанного тобой, моя милая. От тебя нужен полновесный роман, страниц на четыреста. Ведь мы именно об этом говорили, Стефания. Ты помнишь?

Дама за столом выжидательно смотрела на девушку.

Стефания, без плаща, но уже полностью одетая, причем весьма со вкусом, сидела напротив нее в удобном кресле.

Обе некоторое время молча курили.

Стефания посмотрела на свои ногти, стряхнула пепел с сигареты и перевела взгляд на спокойное и все еще красивое лицо заведующей издательством.

Джейн Тайбэй – кореянка по происхождению – знала, что говорит. За последние три года она великолепно издала и с огромным успехом продала четыре «полновесных» романа Стефании, подарив тем самым американской литературе новое имя – Таня Мохач.

Джейн было уже слегка за пятьдесят, однако Стефания ни на секунду не сомневалась в том, что она по-прежнему может оценивать не только объем произведений, но и все богатство содержания, изобилующего описанием таких сцен, которые циничная американская цензура безоговорочно относила к разряду порнографических. Коими они и являлись. По жанру, но отнюдь не по качеству языка, по силе изобразительных приемов, по образности и по тому подобным критериям настоящего художественного произведения. Джейн эти романы смело издавала и считала, что время рассудит.

Однако в некоторых вещах она оставляла за собой право вмешиваться и диктовать свои условия, определяемые законами коммерции.

Она хотела и откровенно говорила о том, что романы Тани Мохач должны быть бестселлерами. Таких бестселлеров она за свою жизнь выпустила в свет не одну дюжину и среди них – четыре первые книги самой Стефании. Но для создания имени этого мало, считала она.

У Стефании не было причин с ней не соглашаться.

Сейчас она смотрела на Джейн и как будто что-то вспоминала. Та ее не торопила.

Наконец Стефания очнулась, затушила сигарету и сказала:

– В таком случае мне ничего не остается, как только найти этого парня и с его помощью развить сюжет. Готова заняться этим сегодня же.

Джейн с некоторым сомнением покачала головой.

– И как же ты собираешься его искать? Ты уверена в том, что он назвал тебе свое настоящее имя?

– Вполне, – улыбнулась Стефания и открыла крохотную черную сумочку на длинном и тонком, как нитка, ремешке.

Она положила на стол перед собеседницей слегка потрепанные водительские права.

– Теперь мне достаточно свистнуть, и он сам ко мне прибежит. Я никогда не работаю без вещественных доказательств.

– Интересно. – Джейн взяла паспорт в руки и перелистала. – Да, все сходится. Бернард Стауэр. – Она присмотрелась к фотографии. Симпатичный паренек. Только ты мне говорила, что он был в очках. А здесь он без них.

– В очках он еще лучше, – заметила Стефания и ревниво убрала трофей обратно в сумочку. – Так что мне есть над чем поработать. Как будут первые результаты, позвоню. Думаю, что уже скоро.

Она грациозно встала.

Плащ послушно ждал ее на вешалке при выходе из кабинета.

Джейн невольно залюбовалась своей юной писательницей. Она ни на секунду не сомневалась в том, что Бернард Стауэр окажет ей посильную помощь в написании очередного бестселлера. В очках или без, но окажет…

 

* 7 *

Всегда приятно разглядеть в толпе лицо симпатичной девушки. Особенно если эта девушка – твоя невеста.

Эстер поджидала Берни на пересечении Мэдисон-сквер и Бродвея. Заметив его еще издали и убедившись в том, что он тоже ее видит, она сделала вид, будто внимательно изучает содержимое ближайшей витрины.

Эстер Гордон было девятнадцать лет. Всю свою жизнь она прожила под крышей отчего дома, отличаясь в положительную сторону от большинства своих сверстников и даже сверстниц, предпочитавших шальную свободу родительской опеке.

Она привыкла к маме и папе, к тому, что они всегда рядом, всегда готовы ей помочь в любой мелочи, всегда знают, что и как нужно делать в данной ситуации.

И вот теперь ей предстояло очень скоро, через каких-то двенадцать дней совершить поступок, о последствиях которого она со счастливой улыбкой на коралловых устах предпочитала не думать. Для этого она слишком любила своего непутевого избранника, как всегда опаздывавшего даже сейчас…

– Эстер, дорогая, здравствуй! Какая ты сегодня у меня нарядная!

Они поцеловались.

Этот ритуал был для Эстер чем-то вроде священнодействия. Но после…

Неохотно оторвавшись от губ Берни, она смешно наморщила носик и обиженно заметила:

– Ты опоздал на двадцать пять минут. Мы так не договаривались, дорогой. У нас сегодня куча дел. Или ты забыл?

Примирительно улыбаясь и прекрасно зная, что все это напускное, Берни обнял невесту за тоненькую талию, и они пошли рядом, слившись с потоком прохожих и вместе с тем оставаясь такими неповторимыми в своем роде. Друг для друга, разумеется.

– Мне просто необходимо, чтобы ты взглянул на те раздельные бра, которые я присмотрела вчера для нашей спальни, – позабыв про обиду, тараторила Эстер, гордо окидывая взглядом идущих навстречу им девушек так, словно призывала их не спешить, а обратить внимание на нее и ее слегка рассеянного кавалера. – Они замечательные уже потому, что раздельны. Мне это безумно нравится. А кроме того, ты увидишь, какие они прелестные. На них даже бахрома, и та смотрится необычно.

– Эстер, послушай…

– Подожди, не начинай сразу спорить, Берни. Ты не знаешь. А потом я хочу показать тебе один восхитительный гарнитур, от которого у меня, признаться, до сих пор мурашки по коже.

– Эстер, секундочку.

– Позволяю.

– Понимаешь, у меня сейчас куча дел. Извини, но я вынужден тебя оставить. А что касается бра и гарнитура, то я полностью доверяю твоему вкусу. Ты ведь у меня умница.

– О, Берни, ты неисправим! – Эстер остановилась и снизу вверх посмотрела на будущего мужа. Он был бесподобен. – Ну да ладно, иди. Я постараюсь справиться сама.

– Ты правда не обиделась? – спросил он на всякий случай, нерешительно отходя в сторону стоявшего на перекрестке такси.

– Нисколько. – Эстер даже помахала ему на прощание рукой. – Только не забудь, что в шесть мы смотрим китайский сервиз для гостиной.

 

* 8 *

В жизни любого мужчины обязательно наступает минута, когда он садится в кресло или на диван, снимает ботинки, кладет ноги на стол, включает негромкую музыку и погружается в раздумья о смысле бытия. Иногда эта минута растягивается на несколько часов.

Придя домой в половине десятого вечера, Берни чувствовал, что такая минута наступила и для него.

Нескольких часов в его распоряжении не было, поскольку на следующий день ему предстояло снова брать быка за рога и сначала бегать по стройке, сверяя, ругая, согласовывая и отменяя, а потом еще полдня мотаться из офиса в офис по всему городу и вести нескончаемые переговоры с заказчиками, поставщиками и производителями того, что ему, Берни Стауэру, никогда самому не понадобится, но что совершенно необходимо разложить по полочкам именно сейчас, чтобы иметь поелику возможно уверенность в завтрашнем дне. Однако некоторое время перед сном он собирался урвать наверняка.

Включив телевизор и устроившись поудобнее на диване—в одних трусах, спрятав ненавистный костюм в шкафу среди доброго десятка ему подобных и растерев уставшую от очень красивого галстука шею, – Берни приготовился наслаждаться жизнью с запотевшим бокалом мартини под рукой и ведерком незаменимого в таких случаях льда.

Блок новостей подходил к концу, когда закурлыкал стоявший тут же телефон. Берни очень не хотелось брать трубку, но это мог быть, во-первых, Николас Росс с новой идеей относительно планировки подъездных путей к подземному гаражу, а во-вторых, Эстер, вдруг вспомнившая, что забыла сообщить самое главное.

Голос был женский. Но не Эстер. Голос женщины, не забывающей ничего.

– Это я, Стефания. Паром помнишь?

Как часто мысли одного человека находят отзвук в мыслях другого! Помнить и забывать. Не подозревать о причине собственного настроения и вдруг получать ответ сразу на все вопросы.

– Как ты узнала мой телефон, Стефания?

Берни заметил, что ноги уже не лежат на столе двумя зудящими от усталости колодами, а бодро притопывают носками по полу.

– Твой бумажник, Берни Стауэр. Ты потерял свой бумажник. Но я была рядом, и он не пропал. Я не заглядывала в него, можешь быть спокоен. Только проверила водительские права. Наверное, это жутко утомительно ходить целый день пешком.

– Постой, не вешай трубку! – вдруг испугался он. Ему показалось, что его умело шантажируют. Да и голос был уж больно вкрадчивый. Хотя произошедшее на пароме к этому как бы обязывало, однако у Берни имелись свои личные подозрения и опасения. – Ты совершенно права, бумажник мне очень нужен.

– А мне нужен ты, Берни! – зашептала трубка. – Я сама не рада, что сделала это. Но я только о тебе и думаю. Я хочу тебя видеть. Я хочу тебя чувствовать… Я не знаю, почему, но это сильнее меня. Ты должен ко мне приехать, Берни. Прямо сейчас.

– Но я…

Она прервала его. Торопливо, словно куда-то опаздывая, назвала адрес. А потом добавила «я жду» и упредила всяческие возражения короткими гудками.

– Чертова кукла! – вырвалось у Берни. – Так я и нанялся тебе в свиту! Она еще бумажники ворует! Нет, ну это просто неслыхано! – А рука уже нажимала мягкие кнопки. – Алло, такси? Примите срочный заказ…

 

* 9 *

Получилось все совсем не так, как предполагал Берни. И даже про цель своей поездки – бумажник – он в первое мгновение просто-напросто забыл, когда входная дверь после двух настойчивых звонков открылась и на пороге возникла та, кто до сих пор представлялась ему почему-то некой мистической фигурой из сна, хотя на палубе парома он ощущал ту же самую фигуру весьма отчетливо. А ведь прошла всего ночь.

На Стефании был серебристый шелковый халат. Не присматриваясь, Берни с первого взгляда понял, что под ним на девушке ничего нет.

Просто это было ее стилем. Ничего лишнего. Или вообще ничего.

Сегодня каштановые волосы уже не казались длинными водорослями в бурном течении. В квартире не было не то что ветра, но даже сквозняка, а кроме этого, у девушки оказалось достаточно времени для того, чтобы уложить их как следует – может быть, в дорогом салоне где-нибудь в центре, кто знает?

Стефания долго смотрела на юношу, не пропуская внутрь квартиры. Она словно хотела то ли запечатлеть черты его лица на будущее, то ли воскресить из прошлого, каким он привиделся ей в первый раз. Короче говоря, обоих посетили одни и те же сомнения.

При этом трудно было установить, кто из них смущен больше и почему. Вероятно, все же Берни как представитель интеллигенции сильного пола.

Наконец войдя в просторную прихожую, он с беспокойством посмотрел, куда бы причалить, чтобы перевести дух. Можно было подумать, что он бежал всю дорогу.

Куда там – на такси ехал!

Что-то все-таки с нервами, Эстер права…

А кто такая Эстер? Тьфу ты, черт…

– Давай не будем сразу о деле, – предложила Стефания и под руку довела гостя до дивана.

Всюду диваны! Почему нельзя придумать какие-нибудь стояки, чтобы хоть как-то разнообразить минуты отдыха? Чушь – если предлагают сесть, нужно садиться…

Хотя Берни понял так, что злосчастный бумажник будет возвращен в хозяйские руки дай Бог в конце вечера, Стефания, оказывается, называла «делом» отнюдь не это.

Она молча положила на колени Берни его пропажу.

Этим она тонко намекала на наступившую столь неожиданно необходимость выбора. Причина приезда была сама собой устранена, и Берни, по идее, имел полное право поблагодарить, раскланяться, даже поцеловать ручку, но после этого – непременно удалиться, откуда пришел. Однако тем же самым жестом Стефания приглашала его задержаться у нее, только уже по собственному желанию, ибо говорить спасибо и уходить – некрасиво.

Берни понял, что по рассеянности допустил еще одну – роковую для себя – ошибку: не купил по дороге сюда ни цветов, ни какого-нибудь вина, ни даже шоколадку, которой можно было бы красноречиво показать свое личное отношение к происходящему и его виновнице: вот вам, мол, барышня, кушайте вкусности, да только ко мне не приставайте, не по зубкам вам, да-с. Цветов и вина не было.

То есть они, конечно, были: вино на столе в гостиной, причем любое, цветы – повсюду. Но все это служило разве что тому, чтобы лишний раз продемонстрировать гостю, как мало в нем светскости и понимания жизни, когда речь заходит о случайном: о случайной встрече, случайном свидании, случайной женщине. Отправляясь в гости к Эстер, он не позволял себе расслабляться до забывчивости. Там был его будущий очаг, его дом, его крепость. А здесь? Бунгало опытной гетеры. Номера. Место, где не разбиваются сердца.

Он сел.

Стефания присела рядом и заговорила:

– Я терпеть не могу навязываться, Берни. Мне нравится, когда меня саму выбирают и дают понять, что я чего-то все-таки стою. Это моя жизнь. Я вижу, ты неправильно меня понял, да? Нет, я никогда не делала этого за деньги. Мне не хочется тебя оскорбить, но ведь ты пошел за мной тогда, на пароме, потому, что почувствовал – я не такая, как все, я не буду ни о чем просить. Мне это и не надо. – Она не без затаенной гордости обвела взглядом свои впечатляющие апартаменты. – Я хочу одного, Берни, – любить по-настоящему. И я думаю… нет, я робко надеюсь, что наша встреча не была такой уж случайностью, как это тебе кажется. Для меня. И для тебя. Что ты скажешь?

– Через одиннадцать дней я женюсь, Стефания. Я не тот человек, за которого ты меня приняла. Я женатый человек. И я люблю свою жену.

– Ты хотел сказать «невесту», – поправила девушка. Бури не получилось. Расставляющее все точки над «i» известие было воспринято как нечто само собой разумеющееся. Все равно что сказать «я промочил нога», когда идет ливень.

– Я хочу, чтобы ты попробовал сначала белое вино. Можно, я тебе налью?

– Да, пожалуйста. Но ты меня выслушай, Стефания!

– Сначала мы немного выпьем, да?

– Хорошо. Твое здоровье.

– Спасибо.

Она смотрела на него, она дышала жизнью, она была невыразимо свежа и хороша собой, дома, по-домашнему одетая, если не считать эротических белоснежных туфелек с кожаными бантиками на пятках и умело наложенного вечернего макияжа.

– Ты можешь не продолжать, Берни. Я замечательно тебя поняла. Но вынуждена сознаться: твоя холостяцкая или семейная жизнь меня не интересует нисколечко. – Она мягко взяла его за руку и заглянула в глаза. – Ты упомянул об одиннадцати днях. Я не стану на них претендовать. Но тогда подари мне хотя бы одиннадцать ночей. Ты не пожалеешь. Я буду любить тебя, как любила на палубе, только дольше, совсем неторопливо, так, как захочется тебе, мой милый…

Она низко-низко наклонила голову, и каштановые водопады закрыли ее лицо. Берни не увидел, но почувствовал, что она целует ему руку.

Это был уже сон.

– Подари мне одиннадцать ночей, Берни… – Она вдруг резко поднялась с дивана. – И еще одну минуту – сейчас!

С замирающим сердцем и тугим стуком в висках следил он за тем, как она, стоя прямо перед ним, осторожно, словно боясь его напугать, распускает тесемки, сдерживающие полы серебристого халата.

Только сейчас он заметил, что шелк имеет цвет – розоватый.

Она не распахнула халат сразу, по всей длине. Нет, сначала она показала мужчине главное – свой удивительно женственный пах: сферу гладкого живота и нарочито выделяющийся в контрасте с бледно-золотой кожей пышный и густой треугольник темных вьющихся волос.

Это было ее руно – то руно, за которым устремлялись к далеким армянским берегам легендарные аргонавты во главе с одержимым навязчивой идеей Ясоном. Это было ее естество, ее достоинство, ее сила и ее слабость, покорявшая еще надежнее, чем сила. Покорявшая тех, кто видел это чудо, тех, кому она благосклонно показывала его, гордясь собой, гордясь своим нежным, податливым телом и изнывая от стыда, потому что здесь, в этом самом месте особенно явственно выступала ее неприкрытая нагота, обрамленная живой амфорой полных бедер.

Потом раскол халата устремился вверх, к запрокинутой в полной беззащитности шее, но Берни не следил за ним. Он не мог оторваться от сумасшедшего переплетения трогательных завитков под едва заметно вздрагивающим животом, от этой упоительной головоломки, имеющей свою потрясающую логику, в которой заключалась ее первозданная красота. Распутать ее, выпрямить, расчесать – все равно что расплести конскую гриву, отчего бедное животное зачахнет и погибнет, не подозревая о том, что пало жертвой чересчур заботливого хозяина.

Он осознал произошедшее лишь тогда, когда из-под шелка обнажились красиво развернутые плечи и вся невесомая тяжесть материи рухнула с высоты изумительного женского тела вниз, по безвольно опущенным тонким рукам, под стройные ноги породистой кобылицы.

– Сначала хорошенько осмотри меня, – сказала Стефания.

Словно глаза гостя не были одновременно на всех уголках ее дрожащей, выскользнувшей из ледяного кокона девственно-теплой плоти.

– Смотри на меня сколько захочешь, пока ты не поймешь, что я принадлежу тебе вся, как есть, нагая, нагая для тебя, только для тебя, пока ты не ощутишь желание обладать мною еще больше, проникнуть в меня, слиться со мной…

Он смотрел. Он видел. Он чувствовал. Он страдал.

– Ты сможешь проникнуть в меня так, как тебе будет приятнее, мой любимый. Я готова распахнуть перед тобой все три тайных пути в тело жаждущей этой ласки женщины. Смотри!

Она опустилась перед ним на широко расставленные колени.

Подняла над головой длинные змеи рук. И открыла красивый, сверкающий алой губной помадой рот.

Он смотрел на нее.

Прикрыв глаза, она открыла рот так, чтобы ему стало видно влажное нёбо и не находящий себе места в этой ароматной пещерке розовый язычок.

Она хотела, чтобы он понял наверняка, для чего и как он может воспользоваться этим путем.

Потом губы надулись и вытянулись в трубочку.

Ему так понравился рот, что он застонал, когда девушка опустила руки на пол и стала медленно разворачиваться на четвереньках.

Обнаружилось, что подошвы ее туфель совершенно новые, без единой царапины – она наверняка надела их впервые к сегодняшнему вечеру. Она хотела показать ту тщательность, с какой к нему готовилась.

Уже стоя на четвереньках спиной к гостю, девушка подогнула руки и уперлась в ковер локтями. От этого плечи ее стали ниже, а гладкий круп с двумя аккуратными ямочками и упруго натянутые, слегка раздвинутые ягодицы оказались несмело выставленными напоказ.

Он еще никогда не смотрел на живую женщину с такого ракурса.

Это было дико, сладостно и чудесно. – Ты видишь меня? – послышался голос. – Ты меня видишь?

Не получив ответа, она вытянула руки перед собой, пошире расставила колени и легла на ковер щекой. Все было гладко выбрито.

Он никогда не задумывался о том, что и здесь у женщин есть волосы, но сейчас ему стало со всей очевидностью ясно, что она перед его приходом не только приняла расслабляющую душистую ванну, но и дотошно побрила все лишнее, на чем бы мог задержаться его испытующий взгляд.

Взгляд его не был испытующим.

Взгляд был робким и то и дело поскальзывался в гладком желобке.

Внизу желобка была еще одна нежная расщелина, причудливо обрамленная двумя крохотными пухлыми подушечками и алая, как полюбившиеся губы. Взгляд скатывался на нее, трогал теплые складки и снова поднимался по желобку вверх.

Здесь его ждало последнее и самое трогательное отверстие – бурое сморщенное колечко, которое тоже жило своей жизнью, то втягиваясь в натянутое дно желобка, то выступая из него чувственным пригорком.

Неужели и в эту тесноту она может позволить проникнуть его желанию? Неужели она действительно думает, что он сделает это и тем самым осквернит красоту, сотворенную природой и только по странному недоразумению предоставленную в распоряжение грубого завоевателя? Нет, он не будет этим завоевателем, он будет храмовым жрецом, идолопоклонником, нищим у порога дворца изобилия, покорным судьбе путником на пути в Мекку, в его Мекку…

Тут он увидел, что длинные пальцы девушки нервно проверяют, все ли так хорошо, как ей казалось раньше, когда в доме не было посторонних.

Пальцы с овальными ногтями, похожими на капли крови, терли и мяли пухлые подушечки, опережая друг друга, взбирались между ягодицами и по очереди жалили бедненькое колечко.

Это была их игра, игра, которой они предавались в любое время, но сейчас она была для него, а ему казалось, что игра слишком жестока, потому что явственно доносились приглушенные постанывания девушки.

Ему вдруг захотелось крови, и он нагнулся и попробовал слизнуть живые капли.

Это были ее пальцы, и он лизал и целовал их, иногда промахиваясь и прикасаясь губами к тонкой коже между расщелиной и колечком. Он был принят в игру.

Постепенно ему становилось все труднее и труднее успевать за очумевшими ноготками. Их пляска сменилась непредсказуемой мельтешней.

Распаляя себя, девушка извивалась всем телом и только иногда оглядывалась через плечо, чтобы встретиться помутневшим взглядом с широко открытыми глазами Берни.

Внезапно она глухо вскрикнула и замерла, прогнувшись так сильно, что он испугался, как бы у нее не лопнул позвоночник.

Не зная наверняка, не явился ли он сам причиной этой резкой паузы, Берни невольно отпрянул и посмотрел на девушку уже с безопасной высоты дивана.

Она стояла у него в ногах на четвереньках, по-прежнему спиной к нему, и напоминала большую белую кошку, которой добрый хозяин поставил блюдце со сливками и которая лакает из него прямо с пола, содрогаясь от наслаждения.

Обе дырочки взволнованно дышали. Наклонившись, он мог бы дотронуться до любой из них пальцем. Но он не сделал этого. У него не осталось на это времени.

Стефания повернулась на коленях.

По ее разрумянившемуся лицу было отчетливо видно, что она только что пережила сильное потрясение. Движения ее сделались вялыми, когда она вытягивала вперед руки и клала ладони на колени мужчины, призывая его ощутить ее близость.

– Я хочу тебя… – пробормотала она. – Ты не представляешь, как я хочу тебя…

Берни наивно думал, что представляет. Ему все еще казалось, что это есть не что иное, как отлично вызубренная роль, игра, способ удовлетворять свои болезненные инстинкты. У него было недостаточно опыта для того, чтобы судить о чувствах женщины без ложной здравости. Не умел он прислушиваться и к себе.

– Встань, – попросила она.

Было уже очень поздно. Он не хотел даже смотреть на часы.

Когда он поднялся на ноги и остановился над ней, нагой и коленопреклоненной, Стефания осторожно ухватилась пальцами за его ремень.

Она перехватила недоуменный взгляд и спросила:

– Можно?

Сверху он видел белые пятки туфель, ободки ее ягодиц, каштановую макушку и крепкие яблочки грудей между оживившихся локтей.

Она не без труда расстегнула ремень и принялась за пуговицы.

Когда брюки упали по ногам до колен и замерли двумя черными гармошками, он вдруг вспомнил, что ведь она уже видела его, даже чувствовала в себе, и потому он зря готовится к тому, что сейчас произойдет, как к чему-то новому. Другое дело, что произойти это должно по-новому благодаря окружавшим их теперь удобствам, теплу и уюту квартиры, служившей жильем красивой девушке, что уже само по себе привносило в квартиру атмосферу волнительности и тайны.

Следом за брюками были стянуты узкие трусы.

Внешне ничего как будто сразу не изменилось. Рубашка оказалась достаточно длинной, чтобы прикрыть твердеющий ствол освобожденной плоти.

Стефания снизу вверх смотрела на гостя. На ее выжидательно поджатых губах играла легкая усмешка. Она добилась своего и теперь была на пути к разбухающей вопреки его желанию цели.

Она запустила руку под измятый после долгого заточения подол рубашки и тыльной стороной пальцев легонько провела по зябко подобравшейся мошонке.

От отчаянности своего положения – еще бы, брюки спущены, как у первоклассника, ни шаг шагнуть, ни подобрать, не отбиваться же ему от девушки, он сам обрек себя на упоительный плен ее рук – Берни запрокинул голову и закрыл глаза, чтобы не отвлекаться и только чувствовать.

У Стефании была маленькая прохладная ладошка, и прикосновения ее к разгоряченному взаперти члену вызывали в нем желание плакать от умиления и беспомощности.

Она же быстро осмелела и уже просто мяла податливый кожаный мешочек, в котором что-то загадочно и твердо перекатывалось, наводя на мысли о сокрытом здесь кладе.

Свободной рукой Стефания расстегнула две нижние пуговицы и распахнула рубашку, словно только сейчас вспомнила, что у мешочка есть не менее увлекательное продолжение. Это самое продолжение сделалось уже достаточно длинным и упруго покачивалось, как грозный перст, призывающий к порядку.

Однако она его не боялась.

Как бы ни напрягался он в ее кулачке, как бы ни наливался кровью двойной желудок в форме сердца, как бы ни пульсировали под тонкой кожей вздутые вены, она знала все его повадки и теперь доверчиво льнула к нему щекой, залитой очаровательным румянцем предвкушения.

Одновременно она незаметно для Берни обнюхала его и удостоверилась в том, что лишний раз ходить в ванную не придется.

– У тебя очень красивый член, – услышал он тихое признание откуда-то с пола.

А потом его буквально обжег влажный язычок, улиткой скользнувший вдоль всего ствола от основания до притупленного кончика. На кончике улитка замешкалась и превратилась в крылышко крохотной колибри.

Стефания лизала его.

Это было так удивительно, что Берни открыл глаза и наклонил голову.

Она покорной рабой стояла перед ним на коленях и, не прикасаясь к нему руками, одним язычком доводила до бешенства и сводила с ума.

– Можно, я возьму его в рот? – зачем-то спросила она, будто он и так не принадлежал ей уже целиком и полностью.

Она приняла его сразу весь, дотронувшись посапывающим носиком до жестких волос в паху, и потом стала очень медленно выпускать негнущийся и мокро блестящий ствол, удерживая его алым колечком губ.

Берни невольно подался вперед, боясь, что его бросили, но это была только пробная вылазка – Стефания готовилась к серьезной осаде.

Она пошире открыла рот и высунула лопатку язычка, на которую положила твердую головку и стала снова клониться к животу мужчины, нанизываясь на каменное древко.

«Как ей не стыдно?» – потрясенно думал Берни.

Мужчины вообще в таких случаях возбуждаются сильнее не от физических ощущений – они могут даже ничего не чувствовать совершенно, – а от сознания того, что женщина сознательно унижается перед ними, чтобы сделать им приятное. Скажите об этом самой женщине, и она рассмеется, потому что со своей стороны ей кажется, что это она – хозяйка положения, владеющая мужчиной и заставляющая его напрягаться и рычать от удовольствия.

Потом Берни стало как-то спокойно на душе. У него сосали, перед ним пресмыкались, а он только и делал, что стоял и наблюдал за происходящим, имея возможность заодно и участвовать в нем пассивно, своими чувствами.

– Я не хочу, чтобы ты кончал сейчас, – сказала Стефания, имея в виду некоторые признаки приближающегося оргазма. – Сначала ты должен проверить меня всю.

Она встала с ковра и прижалась к Берни грудью.

– Тебе не больно? Ты можешь терпеть?

Он не ответил. Он хотел того же, что и она. Но у него не было слов, чтобы в этом признаться.

Стефания снова опустилась на пол. Только теперь она легла на ковер спиной и раскрыла перед ним объятия согнутых в коленях ног.

– Сними рубашку, – попросила она, обхватывая себя за икры руками и ожидая, когда он выберется из брюк и расстегнет все пуговицы.

Для Берни все это было как в каком-то наркотическом сне. Он сам не верил в то, что может с такой легкостью изменить Эстер, изменить их чистой, почти платонической любви, которая еще вчера так много для него значила. Это был не он. Не он, яростно стряхивающий с рук рубашку. Не он, опускающийся в капкан разведенных в стороны ног. Не он, отыскивающий членом уютное, мягкое гнездышко, которое поначалу сдавило его, не желая пропускать внутрь, и вдруг поддавшееся, узкое и бездонное.

Она подняла колени к подбородку и положила ноги на плечи Берни.

Он уперся в пол за ее головой руками и закачался на весу, как пружина, напрягая и расслабляя ягодицы.

Само тело знало, что нужно делать. Можно было ни о чем не думать. Только смотреть в глаза друг другу и чувствовать.

Когда же она успела так приворожить его к себе? Или она была права, говоря, что его увлекает в ней отсутствие каких бы то ни было запросов, кроме одного – любить ее?

Он не знал этого. Он не знал, зачем так жестоко надругается над своей невестой, зачем приехал сюда – ведь не за бумажником же! – зачем вообще это все… Неужели страсть и в самом деле превращает человека в животное, для которого важнее всего его природные инстинкты?

Он не мог в это поверить.

Не мог прогнать неотвязное наваждение.

Не мог ничего.

Только пронзать ее, пронзать это открытое тело, ловить ртом чужое дыхание, думать о той гармонии, которая заложена в тела мужчины и женщины, когда они слиты в одно, и снова пронзать, пронзать…

«Нет, все-таки я хорошая свинья», – подумал Берни. Ведь он даже не додумался поцеловать девушку. Занятый своими идиотскими размышлениями, он упустил из виду, что все это происходит с ним в действительности, а отнюдь не во сне, и если ему сейчас приятно, то только благодаря ей, прекрасной незнакомке, скрывающейся под именем Стефания.

Она ждала этого поцелуя. Она ждала, что он поймет ее и если и не оценит, что само по себе было бы не лишено пошловатости, то по крайней мере будет ей благодарен.

Они скосили взгляды вниз, туда, где нежно стукались их напряженные животы и сминались холмики волос, объединенные влажным стержнем, принадлежавшим сейчас им обоим.

– Мне жарко, Берни, давай выйдем на балкон.

– Но…

– Нас никто не увидит. Ты забыл, что уже давно ночь? Нет, про ночь он не забыл, однако заниматься этим на улице…

Он накинул рубашку, не застегиваясь.

Стефания не надела на себя ничего.

Город шумел под ними черным зеркалом, в котором отражались тысячи разноцветных огней.

Оказывается, за то время, пока Берни был у нее, успел пройти дождь и сделалось свежо.

– Ты не замерзнешь? – спросил он.

– Замерзну, если этому не помешаешь ты.

Она ухватилась руками за край балкона и повернулась к Берни округлой попкой. На ягодицах играли синие и красные отсветы.

– Хотя подожди.

Она присела на корточки, оглянулась и густо смочила древко горячей слюной.

– Мне будет больно, но так лучше. А теперь давай, пока опять не высох.

И она снова встала перед ним, выпрямив ноги и согнувшись пополам.

Он ничего не видел и несколько раз ткнулся во что-то твердое. А потом ему на помощь пришла ее маленькая рука.

– Не бойся и дави сильнее. Я хочу этого…

Нет, она слишком узка, он может ее порвать, это ужасно, девочка моя, зачем тебе это, ну еще чуть-чуть потерпи, я не ослабну, я проколю тебя, как ты этого просишь, ну, вот, еще… есть.

Ему вдруг стало опять легко и удобно.

Он был в ней.

В последнем, третьем отверстии. Самом маленьком и нежном.

И он мог в нем двигаться, ощущая со всех сторон гладкие стенки этой живой трубы. Живой. В ней все было живое. Все дышало и извивалось.

Выпустив край балкона, она пыталась помочь им обоим, раздвигая руками булочки ягодиц.

Было жарко.

С Гудзон-ривер дул промозглый ветер, но там, на балконе, никто его не замечал.

А потом была минута, когда Берни понял, что, даже если сейчас умрет от разрыва сердца, жизнь прожита не зря.

Ему не нужно было спрашивать, можно ли извергнуться внутрь или сегодня тот день, когда стоит поберечься.

Все было в его власти.

Она подарила ему эту власть. Она предвидела, что так будет. Будет… будет… ну же… Кажется, балкон падает…

 

* 10 *

– Берни, возьми, пожалуйста, еще пудинг. Я ведь знаю, что ты его любишь.

Заботливая госпожа Гордон, мама Эстер, тянулась через весь стол с розовой фарфоровой миской этого жуть какого приторного желе.

– Спасибо, я все, спасибо.

– Ну хоть чуть-чуть.

– В самом деле, я совершенно сыт.

– У нас принято есть, сколько хочешь, – заметил со своего места господин Гордон, подмигивая будущему зятю. – Это тебе не Европа, где все делают вид, будто наелись, хотя ничего толком не съели. А все от жадности и дурацкой идеи, будто раз продукты дорогие, на них нужно во что бы то ни стало экономить. Согласись, разве не бред?

Берни демонстративно вытер салфеткой губы. Он не хотел есть пудинг.

– Мама, папа, ну что вы пристали к бедному Берни! – подала голос Эстер, сидевшая рядом с объевшимся возлюбленным. – Если человек и в самом деле сыт, зачем его заставлять?

– Да потому что он хочет еще. Я же вижу, – не унималась мама. – Я права?

Берни отрицательно помотал головой и поднес к губам фужер с очень хорошим, но уже окончательно потерявшим вкус вином. Украдкой взглянул на часы.

Они ужинают уже два часа.

Здесь это называлось «чаевничать».

Определенно, Берни не имел ничего против дружных еврейских семей и искренне любил малышку Эстер, но все имеет свои пределы. Его пределом сегодня был пудинг.

Кроме того, набитый сладостями, отказаться от которых поначалу не поднималась рука, желудок уже начинал тянуть в сон. Сказывалась предыдущая ночь, проведенная как в угаре, после которой был долгий день, полный неотложных дел, мыслей, дождей, бетонных свай и подписей под очередными драгоценными контрактами.

Хорошо еще, что он договорился со Стефанией и теперь заглянет к ней попозже. Хотя иначе у него был бы повод прямо сейчас встать из-за стола…

Берни поправил галстук, напоминавший, что они еще не родня и что потому следует соблюдать некоторые условности. Некоторые. Например, ужинать в определенное время и с ничего не значащими беседами о милом прошлом, никудышнем настоящем и превосходном будущем.

Отец остановил в воздухе пудинговую миску и примирительно, с немалой долей иронии обратился к супруге:

– Ладно, дорогая, не нужно. В конце концов мне ведь еще предстоит завтракать. Уберем пудинг в холодильник.

Он влюбленно посмотрел на дочь и сравнил ее с поскучневшим избранником. Сравнение было явно не в пользу последнего.

– У нас пока еще есть время найти общий язык с нашим дорогим Берни. – Он наткнулся на суровый взгляд дочери и улыбнулся. – Тем более что скоро нам жить всем вместе.

– Через десять дней! – уточнила, просияв, Эстер.

Берни моментально забыл о том, что поел.

– Вы хотите сказать…

– А ты как думал! – заговорщически усмехнулась госпожа Гордон, сверля зятя глазками-буравчиками. – Наша дочь не может жить в холостяцкой конуре. Придется потерпеть. Через полгода мы с отцом переселим вас в отдельную квартиру. – Ободренная радостным вздохом Эстер, она продолжала: – А пока нам предстоит небольшой эксперимент.

– О какой квартире вы говорите? – поставил фужер обратно на белую скатерть Берни.

– Пустяки, – сказал господин Гордон. – Просто в свое время мы с мамой начали потихоньку откладывать деньги. Молодым побегам нужно помогать.

В этот момент его житейская философия торжествовала, и он торжествовал вместе с ней.

– Спасибо за замечательный ужин. Было очень вкусно, – проговорил Берни, уже нетерпеливо ерзая на стуле и ища только предлог, чтобы встать. – Давайте обсудим этот вопрос как-нибудь в другой раз. И вообще, знаете ли, у нас с Эстер есть на этот счет кое-какие свои планы.

Эстер наступила ему на ногу под столом.

Их планы на жизнь – это одно, словно говорил ее умоляющий взгляд, а родительская опека – совсем другое. Старших следует уважать. Или по крайней мере терпеть. Хотя бы до поры до времени.

Берни понимающе ей кивнул и галантно раскланялся.

На сегодня он считал свои обязанности перед любимым семейством худо-бедно исчерпанными.

 

* 11 *

Когда он уходил от нее утром, ему казалось, что он уже никогда больше сюда не вернётся: все было сказано, все испробовано, никакой тайны не оставлено. Он полагал, что за предстоящий день с легкостью сожжет возведенные ночью хрупкие мосты.

И вот теперь его снова тянуло сюда: в это парадное, в этот лифт, к этим кнопкам, из которых одна оказывалась именно той заветной, с цифрой, подспудно становящейся любимой, подспудно, но отчетливо.

Не потому ли пребывание в доме родителей Эстер оказало на него столь удручающее воздействие именно сегодня? Может быть, не отдавая себе в том отчета, он сам провоцировал это неприятие их заботливости, их совершенно нормальной при складывающихся обстоятельствах опеки, их суеверного страха перед «холостяцкой конурой»? Почему конурой?

Пройдя коридор и приблизившись к двери, он увидел, что она не заперта.

Больно защемило сердце.

Со Стефанией что-то случилось…

Он толкнул дверь плечом и вошел.

Это была не та квартира, из которой он ушел утром. Тогда она только еще выныривала из сумрачных волн ночи, тогда в ней еще жило странное ощущение пережитого – боли, наслаждения, страха, предчувствия, отчаяния, пресыщенности. Сейчас же квартира в эти волны едва начинала погружаться. В нее уже затекла с разноогненной улицы ночь, но в ней еще не было его присутствия, в ней не было еще ее. Стефании не было…

Он понял это сразу, как только переступил порог гостиной, где вчера ему было предложено на выбор три входа в божественное тело обнаженной специально для этого ритуала девушки.

В гостиной был только ее запах.

Потом он заметил, что повсюду горит свет.

Это могло означать надежду на скорое возвращение хозяйки. Или ее безвозвратное исчезновение из этого мира.

Где ты, мой маленький? С кем ты? Вернись!

Взгляд его упал на телевизор. Прямо на экране был приклеен желтый листок бумаги.

Чьей-то рукой – Боже, да ведь он даже не знает ее почерка! – было размашисто написано: «Включи телевизор и видео».

Берни вспомнил, что держит в руках купленное в магазине на углу ведерко со льдом и воткнутой в него бутылкой шампанского.

Праздничная встреча откладывалась.

Поставив ведерко на стол, Берни взял черный пенал совмещенного пульта, лежавший здесь же, и отошел к дивану.

На вспыхнувшем экране распустилась картинка ее уютного гнездышка. Посередине стояла широкая двуспальная кровать.

– Привет! – раздался голос, и к кровати подошла Стефания, в обтягивающей шелковой комбинации, точно такая же, какой он оставил ее утром. Вероятно, запись была сделана сразу после его ухода. – Как видишь, я не дома.

– Да уж вижу, – пробормотал Берни. – Ладно, что ж делать, подожду.

Он отвернулся от экрана и стал распаковывать ведерко, тщательно завернутое в бумагу и целлофан.

– Спасибо за шампанское, – сказала Стефания, с ногами забираясь на кровать. – Но только не пей его без меня, хорошо?

Берни опешил.

Не могла же она предугадать, что он явится к ней не с пустыми, как в первый раз, руками? Или она и в самом деле была ведьмой? Прекрасной ведьмой, которую нужно было во что бы то ни стало испепелить на костре.

– Сегодня вечером нас ждет обширная программа, – продолжала девушка, лениво укладываясь на подушки. – Как видишь, я даже сейчас не оставляю тебя одного. Мне приятно, что ты на меня смотришь. И ты можешь делать это, сколько пожелаешь.

Она пошевелилась, лежа на боку, и подол комбинации задрался, оголив попку. Берни увидел между поджатыми к груди бедрами темную манящую полоску.

– Какого черта, Стефания!

– А скоро мы будем вместе на самом деле, дорогой. Я так хочу тебя! Как жаль, что я не могу сейчас тебя видеть!..

Берни собирался что-то возразить, но тут девушка на экране повернулась на спину и развела ноги широко в стороны.

Комбинация завернулась на живот. Такой она была вчера, когда предлагала себя на ковре. Чтобы потомить зрителя, девушка прикрыла низ живота обеими руками. Берни понял, что она ласкает себя. Это было оскорбление.

Она издевалась над ним, издевалась словами, потому что лгала, будто хочет быть с ним вместе, издевалась действиями, потому что так ласкать ее имел право только он один, издевалась всем, даже взглядом, потому что смотрела в камеру пристально, с легкой улыбкой, будто видела его.

Берни стало смешно.

Он уже понял, что зря пришел сюда, что все это – обман, мираж, что гораздо полезнее вернуться домой и лечь спать, так как завтра будет новый день, истерзанный заботами.

Он тяжело поднялся с дивана.

Шампанское пусть остается. Она должна знать, что он был у нее.

– Не уходи, Берни, – сказала девушка на экране, не меняя позы и не убирая рук от выставленной напоказ промежности. – Неужели тебе неинтересно узнать, что же будет дальше?

Оторопев в самое первое мгновение, он все-таки справился с удивлением и нашел в себе силы взять пульт и выключить телевизор. Ведь это было проще всего. Конец сомнениям.

Раздался телефонный звонок.

Берни решил, что это не его, и долго не брал трубку, но телефон не унимался, словно зная, что он стоит и смотрит на него.

– Алло.

– Почему ты отверг меня, Берни?

Это была она.

Тот же самый голос, что и по телевизору. Что и вчера ночью.

Странно, ведь обычно телефоны, телевизоры, магнитофоны и прочие средства связи очень меняют голоса людей, почти до неузнаваемости. Меняется порой даже тембр.

Голос Стефании все время оставался одним и тем же.

– А ты не можешь сама прийти сюда? – спросил Берни, едва скрывая раздраженность, что удавалось ему с трудом. – Я здоровый человек, Стефания, и не хочу смотреть этот дурацкий телевизор. Мне не нужны заменители. Или ты, или ничего. Где ты?

– Я здесь.

Дверь спальни тихо приоткрылась, и на пороге, с телефоном в руке, в той же самой обтягивающей комбинации перед потрясенным Берни предстала Стефания во плоти.

– Ты уверен, что не хочешь смотреть на меня?

Она наклонилась, поставила телефон на пол и быстро подошла к гостю.

Он невольно отступил на шаг, споткнулся о диван и сел.

Она забралась к нему верхом на колени.

Одним движением сняла через голову комбинацию.

– Я же обещала тебе сегодня обширную программу, – напомнила она, склоняясь прохладными грудями к его пылающему лицу.

Рядом раздался оглушительный хлопок.

Пробка вылетела из горлышка бутылки, ударилась в потолок и срикошетила в телевизор.

Пенная струя окатила голую спину девушки.

Стефания с хохотом запрокинулась.

Берни, как сумасшедший, целовал ее нежную шею и устремленный вверх твердый подбородок.

 

* 12 *

До сих пор Берни всегда казалось, что люди на улицах очень много обращают внимания на них с Эстер. Вернее, на Эстер. Его с ней просто невольно сравнивали. И это ему весьма льстило.

Но все те взгляды, все те улыбки, которые он то и дело ловил на своей юной невесте, были ничем иным, как бледным отражением того настоящего фурора, который производила на прохожих совершенно безразличная к ним Стефания, когда шла рядом с Берни на следующее утро, провожая его до ближайшей станции метро.

У мужчин, должно быть, потом весь день болели шеи.

Бедные женщины, называющие всех вокруг себя красавицами, но изнывающие от ревности при виде настоящей красоты, наверняка теряли самым кошмарным образом аппетит и неделями отказывались выходить на улицу.

Маленькие мальчики и девочки, которых в этот ранний час было особенно много по причине начала занятий в школах, определенно влюблялись в незнакомую даму и донимали пап просьбами купить им такую же «тетю», приводя в полнейшее негодование мам.

Собаки забывали о существовании кошек, кошки переставали замечать мышей. На некоторое время в мире замирала вся эволюция фауны.

Только флора в виде клумб, мимо которых они проходили, оживала еще более яркими и радостными красками, чувствуя, что наконец-то появилось на свете то, раде чего стоит пусть даже преждевременно расцвести, чтобы увянуть до срока. Ведь зачем влачить существование без смысла, если можно хоть однажды ради него сгореть от любви?

– Кстати, у тебя на галстуке пятно от мороженого, – сообщила Стефания, когда они переходили улицу и утренний бриз примчался поиграть их одеждами. – Мы с тобой мороженого не ели, так что меня потом не ругай.

– И не собираюсь. – Он поймал полосатую змейку и поискал след на шелке. – Это я вчера ужинал дома у моей невесты.

– Да? – Она проводила взглядом проскользнувший мимо «форд», водитель которого делал ей красноречивые знаки. – Хотя, конечно, это совершенно нормально. Но только я не хочу разговаривать с тобой о других женщинах. Они меня не касаются.

«Как и меня – твои ухажеры», – хмуро подумал Берни, зная, что это практически неосуществимо. Того, кто сидел в «форде», он уже сейчас готов был удушить собственным галстуком, благо тот все равно испорчен.

Стефания дернула его за рукав.

– Послушай, а почему бы тебе меня не изнасиловать?

– Не понял…

– Я смерть как хочу, чтобы ты меня изнасиловал!

Берни посмотрел на побледневшее от внезапного желания лицо девушки и огляделся по сторонам, словно ища помощи извне.

– Хорошо, ночью.

– Нет. – Она остановилась и удержала его за руку, призывая отнестись к сказанному с большей серьезностью. – В постели не интересно, тебе не кажется? Изнасилуй меня на улице. Прямо здесь. Сейчас.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.

Внезапно Стефания бросилась прочь, словно он и в самом деле ударил ее, и с криками «помогите!» свернула за угол.

Понимая, что делает глупость, Берни побежал следом.

За углом, метрах в двадцати от себя, он увидел, что Стефания стоит и оживленно объясняет что-то дежурному полицейскому. При этом она оглядывалась и указывала рукой в его сторону.

Берни ждал.

Он знал, что ничего серьезного из этой затеи получиться не может, что девушка просто разыгрывает его, неизвестно зачем, но разыгрывает.

И только когда полицейский медленно пошел ему навстречу, сопровождаемый Стефанией, продолжавшей возбужденно размахивать руками, Берни сделалось как-то не по себе.

Они уже поравнялись, полицейский пристально смотрел на Берни, намереваясь призвать его к ответу, когда девушка, словно спохватившись, обрадованно вскрикнула:

– А вот и мой муж! Все в порядке, господин полицейский. Извините за беспокойство.

Она взяла Берни под руку.

– К вашим услугам, – отрапортовал страж порядка, ничуть не сожалея о том, что пришлось обознаться. Незнакомка стоила того.

Стефания уже тянула «мужа» дальше.

Берни не дал ей времени на то, чтобы придумать новую шалость, и заговорил первым. До станции метро оставалось пройти один перекресток.

– Ты замечательная девушка, Стефания. И ты сама прекрасно это знаешь.

Уловив в его словах серьезные нотки, она остановилась. Он тоже.

– Вот я и думаю, почему бы тебе не позвонить мне, скажем, через годик. Вспомнили бы старые добрые времена…

Сейчас в нем говорила его усталость после двух бессонных ночей, это негодование по поводу постоянных бессмысленных розыгрышей, полное отсутствие желания быть взрослой, а не взбалмошной куклой.

Берни поцеловал Стефанию в щеку и пошел дальше, оставив ее стоять на месте.

Вот так все и кончилось. И никаких сцен.

Он оглянулся.

Тротуар был пуст.

Мгновение назад она стояла там. Всего мгновение он ликовал, гордясь своей твердостью.

Неужели она и в самом деле ушла? Разве его тон прозвучал настолько категорично? Хорошо, что он не сказал это в шутку. Зато теперь незачем огорчаться. Ее больше нет. Как и не было до той злосчастной встречи на пароме. Все возвращается на круги своя. Куда же он собирался ехать? Ах, да…

Он почти уже подошел к лесенке, уводившей под землю, в металлический лязг метро, когда кто-то окликнул его сзади.

Стефания стояла у стены дома, мимо угла которого он только что задумчиво прошел. Она улыбалась ему. Он приблизился.

Вокруг не было ни единой живой души. Глаза Стефании радостно сверкали. Он усмехнулся – своим надеждам, своим страхам? – и запустил правую руку ей под юбку.

Теплая кожа, уютный волосатый бугорок.

– Ты не надела трусики?

Она торжествующе обняла его за шею.

– Терпеть не могу трусики!

 

* 13 *

– Мистер Росс, тут для господина Стауэра пакет. Вы не могли бы передать?

Николас взял пакет и взглянул на почерк, которым был написан адрес.

Никакого адреса не было.

Рабочий, послуживший почтальоном, уже катил дальше на своем быстроходном тракторе. Окликать его не имело смысла.

Николас осторожно вскрыл пакет.

Проделал он это без какого-либо злого умысла, а просто не придав значения словам, что это «для господина Стауэра». На работе у них не могло быть никаких секретов друг от друга.

Но то на работе.

Содержимое пакета моментально убедило Николаса в том, что к стройке это не имеет ни малейшего отношения…

 

* 14 *

Они встретились все в том же баре, где уже привыкли проводить обеденные перерывы. Берни был озабочен.

Он только что вернулся из города с очередных переговоров и видел мир вокруг себя в черном цвете, потому что переговоры прошли совсем не так, как предполагалось.

Зато начальника это известие, казалось, нисколько не тронуло.

Наблюдая за Берни, Николас запустил руку в карман брюк.

Он заметил, что помощник последние два дня все больше пьет кофе и вообще выглядит так, как будто только что проснулся.

Ну ничего, сейчас я тебя разбужу, как следует!

– Тут меня попросили кое-что тебе передать, Берни, – буднично начал он и наконец извлек из кармана то, что жгло ему ногу всю дорогу сюда.

Это были кружевные женские трусики черного цвета с красной каемкой.

Берни удивленно посмотрел на шефа.

– К этому хозяйству прилагалась еще вот эта записка. Он вынул из нагрудного кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги, развернул и прочел вслух.

– В десять тридцать вечера, кафе «Зеленое яблоко». Ты хоть знаешь, где это?

– Знаю, – устало поник головой Берни.

– Вот уж до чего педики дошли, никого не стесняются, – услышали они чей-то голос от стойки.

Фраза была встречена смехом.

Николас метнул по сторонам свирепый взгляд, но посетители уже нарочито не смотрели в их сторону.

– Спрячь и не позорься, – бросил он через стол Берни и протянул комок материи. – А лучше выброси. Представь, что бы было, если бы эта твоя бабенка прислала такую игрушку тебе домой. Конечно, можно сделать вид, будто это подарок для малышки Эстер, но едва ли в магазинах продается белье с таким дурманящим ароматом.

Берни недоверчиво посмотрел на шефа, поднес трусики к носу и понюхал.

Это был ее новый запах, который она продемонстрировала ему накануне. Запах ландышей и меда.

– Она хоть стоит того? – поинтересовался Николас уже другим тоном, виной чему могла послужить сочная сосиска с горчицей, которую он только что аккуратно отправил в рот.

– Я, честное слово, сам не знаю, Ник…

– Охотно верю. Бьюсь об заклад, ты даже не помнишь, сколько часов спал сегодня. Если вообще спал.

Берни снял очки и протер глаза.

Ему не хотелось ни о чем думать. Он совершенно запутался в своих никчемных мыслях и ждал только того момента, когда рядом вновь окажется Стефания, всегда по крайней мере знающая, что надо делать.

 

* 15 *

Готовиться к свадьбе, твердо зная, что это в первый и последний раз, – что может быть прекраснее!

Эстер полностью доверилась в этом весьма тонком деле своей матери. Они вместе ходили по магазинам, делая все самые необходимые покупки, спорили, но всегда принимали общее взвешенное решение, как правило, предлагавшееся госпожой Гордон.

Привыкшая слушаться мать во всем, Эстер оставляла за собой право иметь собственное мнение лишь по одному предмету: все, что касалось ее Берни, она держала при себе и никому не позволяла вмешиваться в их отношения.

На замечания матери о том, что в последние перед свадьбой дни он мог бы быть и повнимательней к Эстер, девушка резонно возражала, что для ее Берни самое главное сейчас все же работа.

Она не уточняла, почему, хотя в душе поддерживала будущего супруга в его решимости строить жизнь по-своему, без родительской опеки. Конечно, вдвоем с Берни она бы чувствовала себя совершенно по-иному. Однако он только звонил ей, рассказывал о том, как любит ее, свою маленькую Эстер, и наотрез отказывался зайти к ней домой или даже встретиться среди дня. Разумеется, формулировал он эти отказы во вполне благопристойной форме, так, что они даже не звучали как обычные отговорки, а были твердо мотивированы, но Эстер было от этого ничуть не легче.

Она скучала по Берни.

В тот волнительный период, когда Эстер стала ходить с матерью на примерки в ателье, где они заранее заказали подвенечный наряд, Берни тоже не тратил времени даром и навещал своего друга, у которого был уютный магазинчик, в котором шили и продавали верхнюю одежду для мужчин. И все это время рядом с ним находилась Стефания.

Пожелав лично присутствовать при этом, она садилась на диван в глубине примерочной, не отказывалась от какого-нибудь прохладительного напитка и смотрела на то, как Берни осторожно, боясь дышать, влезает в буквальном смысле шитые белыми нитками брюки, или роняет на пол еще не пришитый рукав, или поправляет перед зеркалом воображаемую бабочку. Все это забавляло ее. Она как будто не чувствовала, что происходят эти приготовления к чему-то важному вовсе не ради нее. Перед ней стоял ее Берни, и одного этого уже было достаточно, чтобы веселиться, шутить и в последний момент ловить соскальзывающий со столика бокал, на котором оставались следы ее губной помады.

Берни не сказал приятелю о целях своего заказа, но тот, видя Стефанию, едва ли ошибался в напрашивающемся само собой выводе. Он не мог знать только об истинной избраннице, но полагал, что об этом даже не стоит спрашивать – и так все ясно.

Присутствие Стефании действовало возбуждающе на любую компанию, в которой они оказывались вместе с Берни, будь то пошивочная, где работало несколько молодых портных, или кафе в кинотеатре, куда они забрели как-то вечером, когда их застал дождь, или детская площадка в парке, или утопающий в свете электрических свечей зал роскошного ресторана. Они всегда были в центре, им улыбались, их иногда даже поздравляли неизвестно с чем. Стефанию это забавляло и приводило в восторг. Берни же мрачнел, становился задумчивым, но в конце концов приходил к давно известному выводу, что лучше ловить мгновение, и гордо оглядывался по сторонам в поисках возможных соперников.

Таковых было всегда много, однако Стефания ни разу не дала ему повода почувствовать, что, кроме него, в ее жизни может присутствовать еще кто-то. Как жаль, что сам Берни не воздавал ей должное за подобную преданность и воспринимал это тогда по-своему…

Беда состояла в том, что он любил эту странную девушку и одновременно очень боялся себе в этом признаться.

 

* 16 *

Сегодня вечером Стефания нарядилась для посещения ресторана особенно экстравагантно.

Кроме длинного фиолетового платья, ослепительно переливающегося блестками, и двух гирлянд золотых браслетов, закрывающих обнаженные руки чуть ли не до самых локтей, она надела причудливую шляпку, повторяющую цвет и рисунок платья, круглую, как космический шлем, и увенчанную двумя фантастическими перьями. При этом она умудрилась каким-то образом убрать под нее все волосы, оставив только два легких локона на висках.

Поначалу Берни ее даже не узнал. Отсутствие волос сразу же не понравилось ему, он любил, когда волос было много, однако за то время, пока они добирались до ресторана и делали заказ, он с удивлением заметил, что привыкает и к такой пикантной внешности. Ведь глаза, поднимавшиеся на него сейчас от папки с меню, были теми же, что и тогда, на пароме…

Когда закуска была с аппетитом поглощена, а вино продегустировано, Стефания первый раз обратила внимание на соседние столики, заинтригованные необычной парой, и с улыбкой обратилась к настороженному спутнику:

– Ты надел то, что я тебя просила?

Берни поперхнулся, хотя ждал этого вопроса, и кивнул.

– Отлично, мой милый. Сейчас я уйду вон туда. – Она указала кончиком вилки на ширму, за которой скрывались двери туалета. – Дай мне подготовиться и через две минуты иди следом. Ты все понял?

– Опять твои фокусы, Стефания. Может, не стоит сегодня?

– Тебе понравится.

С этими словами она чинно поднялась и поплыла через весь зал к ширме, сопровождаемая плавным колыханием перьев и как всегда восторженными взглядами.

Берни одним глотком допил вино и засек две минуты.

Ровно через сто двадцать секунд он проделал путь Стефании, не так обворожительно, но с таким же равнодушием к окружающим, которым, надо сказать, до него тоже было гораздо меньше дела, чем до его спутницы.

Она ждала его перед зеркалом во всю стену, отражавшим шикарное убранство помещения.

Увидев позади себя Берни, Стефания бросила в мусорный бачок салфетку и отошла к распахнутой дверце одной из кабинок.

– А ты уверена, что нас здесь никто не заметит? – спросил он.

– Будь хорошим мальчиком, Берни. Не бойся. Иди сюда.

Он вошел следом за ней в тесное пространство.

– Покажи мне теперь, как они на тебе смотрятся. Раздевайся.

Смеясь, он снял пиджак, расстегнул рубашку, спустил до колен брюки и продемонстрировал девушке трусики, те самые, которые она прислала ему в конверте на стройку.

– А они тебе идут.

Стефания стянула с головы шляпку и встряхнула пышными прядями.

– Давай переоденемся, милый. Примерь это платье. У нас с тобой должен быть похожий размер.

Переодевание возбуждало.

Берни стоял еще совершенно голый, когда Стефания уже повязывала на шее его галстук. Костюм довершила шляпа, неизвестно откуда возникшая и очень удобная для того, чтобы прятать под ней волосы.

Окинув возлюбленного скептическим взглядом, девушка открыла дверцу и вышла.

– Ты куда? – окликнул ее удивленный Берни.

– Встретимся в зале, дорогой. И не забудь, что ты должен произвести на меня впечатление.

Она ушла.

Она оставила ему все, включая сумочку.

Злой из-за того, что позволил так глупо себя обмануть, Берни в то же время решил не сдаваться даже в столь критической ситуации. Он не только разобрался со всеми крючками и застежками, но проявил немалую фантазию и хороший вкус, подведя глаза и накрасив губы.

Самым сложным оказалась шляпка, но и ее удалось натянуть должным образом.

Через четверть часа из туалета вышла элегантная дама и направилась к выходу из ресторана. Но тут ее ждал подвох.

То ли мужские ноги не привыкли к быстрой ходьбе на высоких каблуках, то ли туфельки отказались верить в то, что мужские ноги на это способны, но только дама через три шага оступилась и со стоном рухнула на пол.

Подбежавший официант услужливо помог Берни подняться.

Берни чуть не плакал.

Шляпа съехала на ухо, и перья приобрели вид грозного оперенья драгунского кивера.

– Ваш счет, – сказал официант, ехидно улыбаясь и предлагая на подносе исписанный каракулями листок бумаги.

Он прекрасно видел, кто перед ним.

Берни бросил на поднос деньги из сумочки Стефании и побежал вон из зала. «Побежал», разумеется, фигурально, потому что, наученный горьким опытом, он теперь едва передвигал ноги.

Девушка поджидала его на улице. Ей мужской костюм шел как нельзя лучше.

– Ты похожа на педика! – злобно прошипел Берни, направляясь к стоянке такси.

– Благодарю за комплимент, – спарировала Стефания. – Ты тоже ничего. Только не сутулься так сильно. Это тебя старит.

– Когда мы вернемся домой, я тебя убью, – пообещал он, неуклюже забираясь на заднее сиденье.

– Ты просто прелесть, дорогая!

Ловко сев рядом, Стефания поцеловала Берни в накрашенные губы, после чего назвала полусонному шоферу свой адрес.

Такси тронулось в плавание по ночным улицам.

 

* 17 *

– Только после дам!

Стефания распахнула входную дверь и галантно посторонилась.

«Дама» нелицеприятно выругалась и вошла.

– Каким же я был идиотом! – простонал Берни, тяжело бухаясь на постель и задирая ноги.

Стефания с невинной улыбкой смотрела на него.

– Причем даже не напился, что обидно.

Он ожесточенно срывал туфли, обеими руками растирая сведенные пальцы.

– Ну, что ты на меня так смотришь? Давай раздевайся и возвращай мне мою одежду!

Он вскочил на ноги и потоптался, привыкая к горизонтальной почве.

Стефания не двигалась с места.

– Слышишь, что говорю? Эта клоунада у меня уже вот где! – Берни чиркнул себя по горлу. – С меня хватит. Я ухожу.

Девушка медленно ожила.

Она подошла к мужчине, обняла его за бедра, словно приглашая на белый танец – хотя, в сущности, все было наоборот, – и зашептала прямо в губы:

– А может быть, все не так уж глупо, милый? Может быть, я сейчас сама раздену тебя? Ведь сегодня ты – это я, а я – ты…

Берни вдруг безудержно захотелось поцеловать проказницу. Он чуть не зарычал от блаженства, когда осознал, что может это сделать в любой момент. Она была с ним, она больше не издевалась, все снова встало на свои места, и мешал только этот идиотский женский наряд.

Он молчал, но она поняла и без слов.

И переложила ладони на плечи.

Спустить по рукам бретельки не составляло никакого труда.

Стефания отлично помнила, как в таких случаях вел себя сам Берни, а потому наклонилась и стала облизывать теплым язычком его большие соски.

От прикосновений рта девушки Берни не испытывал никакого физического возбуждения – в отличие от нее самой, как ласкающей сейчас, так и принимавшей эти ласки прежде, – но сознание того, что это делает именно она, было упоительно в своей откровенности.

Стефания приложила еще одно небольшое усилие, и Берни почувствовал, как шелк платья сначала обнял, а потом отпустил его бедра и упал к ногам.

Это было странно двоякое ощущение: с одной стороны, как будто раздевали женщину, а с другой – женщина раздевала его самого.

Спуская платье до пола, Стефания присела на корточки.

Она подняла руки и потянула за черные трусики с красной каемкой.

Член выпрыгнул наружу и в первое мгновение безвольно повис над ее улыбающимся лицом, но потом стал медленно наливаться жизнью и выпрямляться.

Стефания умышленно проигнорировала его.

– Пойдем в ванную? – спросила она. – Я тебя вымою. Берни сначала слегка обиделся, но потом понял, что это отнюдь не означает, будто девушка нашла его грязным. Просто ей хочется поиграть с ним таким образом.

Он покорно позволил раздеть себя донага.

Последней была снята шляпка.

Пока Стефания откручивала краны и напускала воду, Берни стоял за ее спиной. Свободной рукой она осторожно держала его за тугой ствол обезумевшей от желания плоти.

– Залезай, – скомандовала она и потянула.

Берни переступил через край ванны обеими ногами и выпрямился.

Прислонившись к стене, он с интересом наблюдал за тем, как девушка намыливает руки. Делала она это с тщательностью, присущей разве что хирургам.

– Встань поближе ко мне.

Он отклеился от стены и замер, опустив руки по швам.

Она начала мылить грудь, не спеша, втирая мыло в широкие плечи, просовывая скользкие ладони под мышки. При этом она внимательно следила за тем воздействием, которое оказывали на него ее размеренные движения.

Придерживая Берни за ягодицы, она густым слоем пены замазала ему живот.

До колен натерла ноги.

Он поставил левую ступню на край ванны.

Мгновение помешкав, словно решая, стоит ли продолжать, Стефания присела на корточки и намылила сильную икру, пятку и пальцы.

Берни, сохраняя на лице выражение серьезности, выставил правую ногу.

– Получается, как будто я твоя послушная раба. Видишь, до чего ты меня доводишь?

– А ты как хотела?

– Я хотела, чтобы сегодня ты был моей игрушкой. В детстве я очень любила купать кукол-мальчиков. Пластмассовые негритята с длинными ногами безумно меня возбуждали.

– Я похож на негритенка?

– Нет, но ноги у тебя красивые.

– А еще что?

– Повернись.

Она определенно отказывалась замечать, как он ее хочет…

Маленькие ладони снова заскользили по плечам.

Спину она мылила долго, как будто считала квадратные сантиметры. Сантиметров было много. Берни было чем гордиться.

– Напряги ягодицы.

Он выпрямил ноги и прогнул спину.

На некоторое время ладони исчезли. Берни представил, как она стоит и разглядывает его. Полностью одетая. В его костюме.

Кажется, она догадалась засучить рукава. Ладони вернулись.

Теперь она намыливала его между ягодиц. Берни на всякий случай уперся руками в стену.

– Расставь пошире ноги, – попросила Стефания. Подчинившись, он почувствовал ее. Маленькая ладошка с проворными пальчиками украдкой пробралась из-под низа и обняла основание его лопающегося члена. Приподняла провисшую от тепла мошонку.

– Тебе так приятно?

Он не мог ничего ей ответить и только присел пониже.

Она поцеловала его мокрую спину, продолжая массировать рукой под животом.

В какое-то мгновение ему даже стало страшно. Очень не хотелось разговеться раньше времени.

Глаза сами собой закрывались. По оранжевому мареву плыли круги. Девушка держала его за самое чувствительное место, просто держала, не двигая рукой, но этого было достаточно, чтобы почувствовать, как сознание пустеет, а из глубины тела поднимается волна, которую с каждым мгновением все труднее и труднее остановить…

В самый последний момент она отдернула руку, то ли не подозревая о том, что с ним происходит, то ли не желая, чтобы это случилось так скоро.

Она предала его! Она убивает его! Как она может оставить его именно тогда, когда он должен чувствовать ее близость?..

Он резко повернулся, из последних сил удерживая в себе преодолевающую последние преграды волну содроганий. Стефания сидела перед ванной на корточках.

– Сейчас… – выдохнул Берни.

Она моментально поняла, что происходит, и рванулась ему навстречу. Еще миг, и все бы было безвозвратно потеряно…

Тугая белая струя вылетела из налитого кровью сердечка.

Теряя сознание, Берни успел заметить, что в последний момент девушка успела жадно открыть рот, и весь поток скрылся между ее алых губ.

Он был спасен. Он дико рычал от удовольствия, не будучи в силах справиться с дрожью в подкашивающихся ногах, и благодарно ласкал любимую всклокоченную голову, приникшую к его дрожащему животу, как слепой сосунок к теплому брюху матери.

 

* 18 *

– Неплохо, – сказала Джейн Тайбэй. – Но только чего-то не хватает.

Она положила на стол пластиковый конверт с рукописью.

– Интересно, чего именно? Стараясь скрыть раздражение, Стефания закурила. Джейн пожала плечами.

– Не знаю. Может быть, какой-то опасности?

 

* 19 *

«Европейцу ночная жизнь в Тайланде довольно быстро приедается.

С одной стороны, это связано с тем, что вся эротика воспринимается здесь слишком уж естественно, чем автоматически сводится на нет. Местные девушки чувствуют себя одинаково удобно как в одежде, так и без нее. Им ничего не стоит оголить перед посетителем бара упругие детские грудки, чтобы он сам мог убедиться в том, какие они сладенькие, а то и вообще выскользнуть из легкой ткани и нагишом забраться к незнакомому мужчине на колени, прося его для начала только об одном: купить «cola for me, please».

С другой стороны, тайландцы как нация начисто лишены дара выступать на публике. После лихих американских шоу, где все продумано и выверено и где любой экспромт – это хорошая домашняя заготовка, выступления самых знаменитых тайских артистов смотрятся как дешевенький любительский концерт.

Взять хотя бы хваленое кабаре «Альказар», что расположено в черте курорта Паттайа. По слухам, тщательно подогреваемым самими тайцами, все женские роли здесь исполняют одни мужчины, не только загримированные должным образом, но и изменившие свою изначальную природу хирургическим вмешательством.

Посещение «Альказара» лишний раз напомнило мне истину, к которой приходишь уже через несколько дней жизни в этой в общем-то весьма симпатичной стране: если таец объясняет тебе дорогу и говорит, что нужно идти строго направо, смело иди налево.

На своем столь же хроническом, сколь и безобидном вранье местные жители ничего для себя не выигрывают. Просто они не могут иначе. Не знаю, дурят ли они своего брата с таким же упоением, но доверчивым европейским туристам может прийтись здесь действительно несладко.

Когда я подъехала к огромному зданию кабаре, оказалось, что я не самая умная: большинство зрителей уже были здесь и толпились двумя потоками на обеих лестницах.

Ажиотаж в таком месте интриговал, и я покорно ждала, когда нас позовут внутрь. Предчувствовалось нечто и в самом деле грандиозное.

Когда двери распахнулись, первыми в них устремились японцы. Я никогда не думала, что эти внешне всегда спокойные и уравновешенные люди способны на такое. Но нет, они бежали целыми семьями, опережая друг друга, и только успевали придерживать колотящиеся на груди кино– и фотокамеры.

Войдя с основной массой в зал, я в первое мгновение удивилась, не поняв, ради чего вся эта спешка: хотя места в билетах указаны не были, первые рядов шесть оставались совершенно пустыми. Однако стоило мне пробраться к ним поближе, как я была вынуждена отдать должное расторопности японцев, которые знали, что делают, занимая все подряд, начиная с седьмого ряда: оказывается, места впереди были раза в два дороже наших (за свое, не зная, я, например, заплатила 350 бат, то есть 14 долларов). Разумеется, никакой особой разницы в том, где сидеть, не было. Разве что дело престижа.

Ходившие по узким проходам бои с подносами разносили всем одни и те же прохладительные напитки.

Я взяла сок манго. Ничего в нем хорошего не было, но действовал он освежающе, а при тридцати восьми градусах на улице даже вечером это оказывалось весьма кстати.

Перед началом представления низкий мужской голос с пафосом объявил, что сейчас мы все станем свидетелями самого потрясающего зрелища на свете. Этой преамбулы было достаточно, чтобы зародить во мне некоторые сомнения.

Когда же, сменяя одна другую, стали разыгрываться коротенькие сценки, я поняла окончательно, что вечер пропал зря.

Солировали обыкновенные девушки. Не слишком стройные и не слишком музыкальные.

Действительно, среди девушек-статисток были и мальчики, но распознать их по неуклюжим движениям не составляло ни малейшего труда.

Скетчи из национальной жизни еще кое-как смотрелись благодаря необычности и яркости декораций и лаконичности пластики народных танцев, зато картины, изображавшие Монмартр или городок Дикого Запада, никуда не годились.

Я заметила, что и многие туристы в зале перемигиваются.

Кое-кто в середине представления откровенно заснул.

Мы все оказались заложниками собственного любопытства. На это устроители шоу и рассчитывали. Ведь не все же путешественники, возвратясь домой, расскажут знакомым о том, как их облапошили в Паттайе. Зато бледное выступление и откровенное любительство исполнителей не стоят таких бешеных денег, которые привыкли тратить на феерические концерты западные продюсеры.

Но это что касается одной стороны ночной жизни Тайланда и притом с точки зрения человека, желающего увидеть, так сказать, подлинное искусство.

Иногда же хочется чего-нибудь совсем необычного. И об этом стоит сказать отдельно. Тем более что тут мои рассуждения затрагивают второй конец палки – отсутствие эротичности по причине обыденности и привычки.

С обманом это, разумеется, тоже связано напрямую, поскольку, с одной стороны, приезжающие из Тайланда рассказывают черт знает о чем, а с другой – во всех местных справочниках и путеводителях индустрия ночных развлечений описывается как нечто совершенно пресное и пристойное. Двойная мораль, похоже, пропитала все общества на земле.

На тех фотографиях в туристических буклетах, что рекламируют известные бары «го-го», прогуливающиеся по подиуму длинноволосые девушки всегда облачены в скромные купальники, в самом крайнем случае – без верха.

Сами тайцы считают – то есть говорят, – что полиция строго следит за соблюдением приличия в подобных заведениях и что хозяева, устраивающие полуподпольные шоу для гостей, подвергают себя немалому риску. Я там была, сама видела и могу твердо заверить – враки это все!

Просто за риск нужно платить. И доверчивые туристы, когда им говорят такое, охотно платят. Тогда их ведут путаными переулками, с кучей предосторожностей заводят в какое-нибудь внешне обычное кафе, и вот там оказывается, что на втором – непременно не на первом – этаже, идет шоу, такое… такое…

Кстати, доверительно шепчут вам, вы просто в рубашке родились, потому что именно сегодня вечером – точнее, ночью, поскольку на часах начало второго – будут выступать отдельным номером мальчик и девочка. Что это значит, вам предлагается догадываться самим. Но вы уже заинтригованы, вы согласны остаться, хотя очень хочется спать, а если вы остаетесь, то ваш шустрый гид может рассчитывать на чаевые от хозяев заведения, потому что вы еще не раз закажете что-нибудь выпить в баре или у молоденькой девушки, которая суетится вокруг столиков и нежно дышит вам в затылок.

Потом, на вторую, на третью ночь пребывания в Бангкоке вы обнаруживаете, что предложенное вам как изюминка, как нечто «только здесь и нигде больше» – везде и, что самое противное, всюду одинаково. Те же мальчики, те же девочки…

Наверное, если бы тайские «артисты» – без кавычек у меня рука не поднимется написать – могли призвать на помощь хоть какую-нибудь фантазию, если бы они не просто копировали друг дружку, а придумывали нечто свое, традиционные номера «го-го» баров не приедались бы и их бы, наоборот, хотелось смотреть и смотреть.

Потому что посмотреть и в самом деле есть на что.

Первый раз, по крайней мере.

По большому счету, все женщины на земле одинаковые. Все они имеют то, чего нет у мужчин, и не имеют того, что составляет мужскую гордость. В древности, правда, считали, что на другом краю земли живут люди с тремя ногами, одним глазом и все сплошь волосатые, однако теперь мы поумнели и знаем, что это не совсем так.

Наблюдая за тайландками, я поймала себя на мысли, что они отличны от нас, белых женщин, причем даже физическими данными. И вот почему.

Во-первых, внешне, фигурами.

Когда тайландки, посидев с клиентами в «го-го» баре, поднимаются на высокий подиум, вокруг которого расположены столики и за которым можно тоже сидеть на тонком табурете, как за стойкой обычного бара, и сбрасывают то немногое, что на них надето, все они, вне зависимости от своего истинного возраста, делаются похожими на неразвитых девочек. Педофилам и старикам здесь одно сплошное раздолье.

Зато я сама была свидетельницей того, как реагировали на происходящее европейцы.

Голые девочки, расхаживающие перед ними по сцене, до туфелек которых можно было дотронуться рукой, почти не возбуждали их. Возбудиться по-настоящему здесь рисковали те, на кого в эротике воздействует сама ситуация, как то одетость большинства и обнаженность немногих, или те, кто находит заветный «нерв» в жалких своей детскостью телах.

Один мой хороший знакомый, побывавший в Тайланде после меня, признался, что на него местные красотки производили впечатление трогательных обезьянок.

Кому что…

Однако я отвлеклась.

Это было, так сказать, отличие внешнее.

Но существует и другое, которое действительно потрясает и не упомянуть о котором здесь я просто не имею права. Ведь не пришлось же мне в конце концов пожалеть о нескольких сотнях долларов, потраченных мною долгими бангкокскими вечерами, переходящими в ранние рассветы.

Все происходит под музыку.

В Паттайе девушки действительно просто ходят, почти полностью одетые и ничего «экстра» не делают. Наверное, именно в силу того, что «го-го» бары в большинстве своем расположены на первых этажах, так что заглянуть в них можно, не уходя с улицы – что многие любопытные прохожие и делают, – и потому хозяева не заинтересованы в том, чтобы лишний раз шокировать публику. Быть может, на счет Паттайа я не права, и там тоже есть заведения вроде бангкокских, однако когда я туда добралась, мне уже ничего такого не хотелось и я потеряла всяческую активность исследовательницы.

Поэтому расскажу только о том, что видела сама в ночной столице.

На подиум выходит девушка. При этом часто другие девушки равнодушно продолжают свое хождение на высоких каблучках, нисколько не заботясь о том, чтобы создать подруге надлежащую атмосферу.

Это к вопросу о сценическом искусстве. Здесь делают кто что и как умеет. Без изысков и актерских находок.

Девушка закуривает. Сразу две или три сигареты. Их она может для острастки попросить у сидящих рядом парней.

Девушка снимает трусики.

Ложится спиной на пол подиума, поднимает к груди согнутые в коленях ноги и дает возможность всем желающим вдоволь налюбоваться зрелищем ее маленькой промежности.

Потом она втыкает обе сигареты между пухлыми губками и, вскидывая напряженным животом, начинает попыхивать. Отчетливо видно, что сигареты раскуриваются по-настоящему.

Позабавив одну половину полупустого зала, девушка встает, ложится на другую сторону подиума и проделывает то же самое для остальных.

Так что вовсе незачем раньше времени вскакивать со своих мест.

Никто и не вскакивает.

Вторая девушка появляется как ни в чем не бывало, спускает трусики, широко расставляет ноги и начинает что-то между ними искать. Сначала ничего не понятно, а потом становится видно, что она с самым будничным видом вытягивает из промежности нитку.

Признаться, я сама люблю игры, при которых в тебя вставляют, а потом вынимают какой-нибудь неуместный предмет.

Но то, что в конце концов появляется из тайской девушки, до сих пор заставляет меня вздрагивать.

К нитке блестящей гирляндой прикреплены настоящие иглы, сантиметров по пять длиной каждая. И их не одна или две, а несколько десятков. Извлеченная до конца нитка имеет в длину метра три.

В другом варианте вместо игл к нитке прикрепляются лезвия бритв. В доказательство того, что тут нет никакого подвоха, девушка одной бритвой долго вырезает фигурки из бумаги.

Четвертая девушка – хотя на самом деле исполнительниц может быть и две на все номера – ложится так же, как и первая, только вместо сигарет она вставляет в промежность трубочку, из которой, ко всеобщему восторгу, выстреливает специальную пульку, от попадания которой лопаются шарики над головами смеющихся зрителей.

Пятая садится на четвереньки, раскладывает перед собой листы ватмана, втыкает во влагалище уголек или фломастер и обращается к присутствующим с предложением называть ей имена. Многие мужчины оказываются не прочь поиметь столь специфический сувенир, где фраза типа «привет, Боб, как дела» написана в прямом смысле слова интимным местом женщины. Такое на старости лет не стыдно и внукам показать. Да и стоит подобный плакатик всего доллара два.

Но больше всего меня потрясли в Бангкоке «открывалки».

Я терпеть не могу, когда при мне открывают бутылку с железной пробкой зубами. Это трудно и можно пораниться. Тайландки придумали свой метод.

Девушка выходит на сцену обычно сразу с несколькими бутылками. Сняв трусики, она садится на корточки и начинает изо всех сил бить донцем бутылки в каменный бордюр помоста. Могу поклясться, что при этом она не поддевает пробку ничем посторонним. Просто вспенивает содержимое – которым обычно является простая фанта или кола, – нагнетая внутреннее давление на пробку.

Потом она садится прямо на горлышко бутылки, некоторое время пристраивает ее поудобнее, после чего запрокидывается на спину, рывок бедрами – и из бутылки бьет пенная струя.

Иногда некоторые пробки не поддаются, и видно, что девушка не всесильна. Но ведь до и после ей это удавалось. И это действительно потрясающе!

Тот же знакомый, с которым я обсуждала этот феномен, поделился со мной впечатлением от личного контакта с обычной шлюшкой из подобного бара. Бутылок как таковых она не открывала, но «покуривала». Во время интимной с ней близости он специально проверил пальцем, как она «оснащена» в известном месте. Мне он сказал, что ему показалось, будто вместо знакомого по дому мягкого естества палец наткнулся на что-то достаточно твердое, нечто вроде костного образования, в чем было ровное отверстие. Я предполагаю, что за костное образование он принял очень хорошо развитый внутренний мускул, который можно, вероятно, натренировать и под пробки…

Что же касается общепринятого здесь «гвоздя программы», то есть, обещанных мальчика с девочкой, то выглядит все это достаточно «по-домашнему». Просто на сцене появляется пара молодых людей, наверняка дружащих таким образом и в жизни – иначе откуда подобная совместимость? – юноша раздевает девушку, девушка – юношу, и оба начинают демонстрировать максимальное количество сексуальных поз из доступных человеческому телу, причем в действии.

Со стороны, тем более на мой женский взгляд, это больше похоже на парный гимнастический этюд, нежели на любовный акт.

Интересно, что юноше совершенно не обязательно в финале номера, который в общей сложности длится минуты три, кончать. Это опять-таки «любительское» искусство, где никто не ставит перед собой неких сверхзадач. Да и едва ли исполнителям удается как следует сосредоточиться друг на друге, когда даже в самые рискованные моменты они могут заметить такие близкие столики вокруг, красные точки сигарет и отблески от очков зрителей, проверяющих прежде всего свои собственные эмоции.

Из Тайланда я тоже уехала с самодельным плакатиком за два доллара».

 

* 20 *

– Обними меня, – попросила Эстер Берни, когда они шли по залитому солнцем бульвару.

Она остановилась.

Берни улыбнулся ей, обнимая и прижимая хрупкое тельце к себе.

– Тебе что, холодно?

– Нет. – Она подняла на него робкий взгляд из-под пушистых ресниц. – Ты холоден. Берни, почему так все происходит?

– Я не понимаю, о чем ты, родная моя? – Он погладил ее по голове, потрогал пальцем бледную щечку, поцеловал другую. – Ничего не происходит.

– В том-то и дело! Ничего не происходит, Берни. Все эти дни мы проводим с тобой отдельно друг от друга. Я не хочу так. Берни, ответь, почему?

Она просила, она требовала ответа, она ничего не знала наверняка, она даже не догадывалась. И тем не менее ему стало мерзко на душе оттого, что приходилось юлить и обманывать. Но разве могла она понять его, если бы он вдруг сказал, что у него есть девушка, с которой он заключил устное соглашение о том, что они проведут вместе все ночи до самой свадьбы, после чего она откажется от дальнейших встреч и не будет ему мешать.

Думая сейчас об этом, Берни осознавал, что договор и в самом деле достаточно странный, так нормальные люди не делают, здесь что-то скрывается. Как это она так вдруг возьмет и разлюбит его через неделю? Значит, она не любит его и сейчас. Значит, у нее есть какие-то свои причины, о которых она молчит.

А он? У него никаких причин и в помине нет. Он думает о предстоящей свадьбе, он очень любит Эстер, он в этом ни на мгновение не сомневается. И тем не менее он продолжает встречаться со Стефанией, он подыгрывает ей, словно делая одолжение, которое в действительности отнюдь ему не в тягость – и это заставляет лишний раз задуматься.

– Просто я слишком сильно занят последние дни, дорогая. Ты ведь умница и поняла, что мне совершенно не улыбается перспектива получить квартиру в подарок от твоих родителей. Это, конечно, приятно, однако мне не по душе. А на работе дела идут. Мне нужно только немного напрячься сейчас, чтобы потом все было тип-топ. Твой родственник тоже, кажется, мной доволен.

Эстер заметно успокоилась.

– Ничего, – сказала она, поднимаясь на цыпочки и целуя Берни в подбородок. – Как только мы поженимся, тебе будет предоставлена возможность отоспаться.

– Ты так в этом уверена? – Берни подхватил ее на руки и закружил.

– Я же не уточнила, когда именно ты сможешь отсыпаться: днем или ночью.

– Миссис Стауэр, так вас и до замужества посещали распутные мысли?

– Только с моим женихом. Клянусь на Библии.

– Суд присяжных, так и быть, оправдывает вас.

 

* 21 *

Берни обманывал прежде всего себя.

Негласный договор со Стефанией вовсе не был никаким компромиссом. Он сам хотел этого. Да, может быть, ругая себя за слабохарактерность, но он звонил ей, если она не звонила первой, и уславливался о встрече.

Чаще всего они встречались у нее. Не сговариваясь, они оба чувствовали, что так надежнее.

Сегодня звонок Берни остался без ответа. Никто не снял трубку.

Тогда он решил покончить со всеми делами в офисе и позвонить перед самым отходом.

Однако телефон Стефании по-прежнему встречал его равнодушными гудками.

Делать было нечего. Берни поехал к себе, намереваясь позвонить из дома. А если и тогда никто не пожелает с ним разговаривать, то он просто-напросто воспользуется случаем и завалится спать.

Переступив порог своей квартиры, Берни вспомнил, что последнее время почти здесь не был. Как это выразилась госпожа Гордон? Конура! Ну-ну! Кажется, сама она вообще сюда никогда не заходила. Вот и нечего тогда критиковать, если не знаешь. Отличная квартира, между прочим. Кого угодно уместит. Да они с самого первого дня смогут жить здесь вдвоем без малейших хлопот.

Резкий звонок в дверь заставил Берни встрепенуться.

Он уже успел переодеться и теперь стоял посреди комнаты в халате, не зная, попытать ли счастья еще или забыть про телефон и завалиться под одеяло до утра.

И вот нужно было идти и кому-то открывать.

В последний момент ему подумалось, что это, быть может, она.

За дверью стояли два китайца. В черных костюмах.

С бархатными бабочками, стягивающими белоснежные воротники.

В руках – накрытые салфетками подносы.

– Ваш заказ, – объявили они дружным хором, вежливо поклонились и чинно вошли мимо несколько удивленного Берни.

– Но я ничего не заказывал, – заметил он, видя, как китайцы ставят подносы на стол в гостиной.

– Вы Бернард Стауэр? – спросили гости.

– Да.

– Ваш заказ. Китайский ресторан «Черный лотос». Оплачено, господин Стауэр.

Заявление было сделано категорическим тоном.

Положив салфетки рядом с подносами, китайцы еще раз поклонились и вышли вон, как будто их и не было.

По квартире уже расползался дурманящий аромат восточной кухни. Берни приблизился к столу и увидел россыпь чашечек, блюдец и вазочек, наполненных всякой всячиной. Всячина здорово пахла, но не настолько, чтобы все это мог съесть один человек. Даже два.

Когда в дверь снова позвонили, Берни решил, что вернулись официанты, которые осознали свою ошибку и теперь отнесут подносы кому следует.

Он ошибся и на этот раз.

С песнями и криками в квартиру ввалилась настоящая бой-бригада. Размалеванные девицы в обнимку с лохматыми женоподобными парнями, не то хиппи, не то панки. Человек двадцать. Они сразу же заполнили собой все комнаты, и Берни невольно подумал, что мама Эстер в чем-то была все же права.

Подносы мигом опустели. В гостиной кто-то включил магнитофон Берни, и несколько парочек вышли в круг.

«Танцующие уроды», – думал Берни, чувствуя себя незваным гостем на этом странном празднике китайской кухни и европейского идиотизма.

Ему уже даже начало казаться, что все происходящее – неожиданно настигший его сон, а раз так – не имеет смысла кричать, возмущаться и гнать всех прочь, Не лучше ли просто присесть на диван и расслабиться?

Неожиданно среди всей этой толкотни и неразберихи он увидел Стефанию.

На ней было настоящее японское кимоно розового цвета и традиционные деревянные колодки на ногах.

В руках – веер.

Даже волосы она убрала в духе страны Восходящего Солнца, что ей, кстати, весьма шло.

Стефания семенила между танцующими, хитро поглядывала на Берни и загадочно улыбалась.

Теперь он знал, что не спит.

– Убирайтесь все прочь, – сперва совсем тихо сказал он.

За шумом музыки его никто не услышал. И тогда он набрал побольше воздуха в легкие и гаркнул, призывая незваных гостей не задерживаться в пределах его квартиры и тем самым не нарушать законов свободы личности.

«Уроды» оказались на удивление понятливыми. Они повставали с пола, со стульев, с дивана и, оставив включенным орущий магнитофон и грязную китайскую посуду – где попало, медленно потянулись к выходу.

– А вот ты останься, – окликнул Берни Стефанию, которая уже шла следом за всеми.

Она оглянулась. Замешкалась. На ее губах по-прежнему играла легкая улыбка. Они теперь были вдвоем среди царящего повсюду беспорядка и запустенья.

– Если ты хочешь, чтобы я осталась, – сказала девушка, складывая веер и внезапно принимая серьезный вид, – отныне все должно быть по-моему.

Он кивнул, и тогда она одним взмахом руки распустила прическу, снова превратив ее в гриву непослушных волос.

 

* 22 *

Только когда Стефания завязала последний узелок и вышла из-за спины Берни, он почувствовал, что не может пошевельнуть ни рукой, ни ногой.

Предложив все это как игру, она по-настоящему связала его, за руки и за ноги приковав к деревянному столбу, подпирающему потолок в холле. Столб был декоративным, однако строители постарались от души и вколотили его в пол так, что его нельзя было ни вырвать, ни сломать.

– Что ты еще задумала? – спросил Берни, глядя на девушку, которая теперь стояла прямо перед ним и задумчиво гладила длинными пальцами его напряженное бедро.

Берни стоял совершенно голый, как римский раб, которого за неповиновение привязали к позорному столбу – руки над головой, ноги больно трутся щиколотками. Сейчас хозяйка должна была решить его жалкую участь.

Стефания не спешила отвечать.

Она провела ладонью по слегка приподнятому члену.

– Послушай, все это выглядит довольно глупо, тебе не кажется?

– Мне – не кажется. – Стефания погладила широкую грудь и, опуская руку, снова задела член. – А если так кажется тебе, попробуй высвободиться.

Берни машинально дернулся.

Выглядевшие поначалу такими непрочными ленты чувствительно врезались в кожу.

– Ну, хорошо, я не буду сопротивляться. – Он улыбнулся. – Ты довольна?

– Ты и не можешь сопротивляться, дорогой. – Стефания наклонилась и поцеловала юношу в плечо. Сейчас, когда на ней были высокие японские колодки, а он стоял босиком, они сделались почти одного роста. – Ты можешь только принимать меня такой, какая я есть. Тебе нравится быть голым в моем присутствии?

– Да. Это возбуждает.

– Меня тоже. Немного.

С этими словами она отошла от него и присела на диван, на подлокотнике которого стоял ее недопитый бокал мартини.

Берни закрыл глаза и представил все это как бы со стороны.

Полностью одетая девушка задумчиво потягивает на уютном диване свой любимый напиток, а обнаженный для ее удовольствия юноша сладострастно корчится на столбе.

Он почувствовал, как у него сам собой поднимается член.

Остановить его или сделать что-либо другое было невозможно.

Сейчас она могла и хотела видеть все. Стефания закурила.

Кажется, он впервые заметил, что она курит. Это было красиво.

Отставив бокал, Стефания порывисто поднялась. Берни решил, что она подойдет к нему и будет истязать ласками, однако девушка прошла мимо. Она распахнула окно.

Вместе с шумом машин в комнату ворвался холодный воздух с улицы.

Юноша вздрогнул. Кожа моментально покрылось мурашками.

Стефания вернулась на диван.

Ей как будто доставляло удовольствие видеть, что он страдает.

Да, он страдал, но, с другой стороны, возбуждение его росло, а вытянувшийся почти вдоль живота ствол плоти трепетал он невыносимого напряжения.

Сознание своей наготы, холод и взгляд девушки давали удивительный эффект.

Он молчал. Он уже знал, что возражать или советовать бесполезно. Из одушевленного человека, может быть, даже любимого, он превратился для нее в сексуальный объект. Она хотела его просто использовать.

Они оба, не сговариваясь, понимали, что она имеет на это право.

Из соседней комнаты доносилась музыка.

По-прежнему пахло съеденными китайскими кушаньями, однако холодный сквозняк уже побеждал все прочие запахи.

– Закрой окно, – сказал он.

Она среагировала не сразу. Только когда кончилась сигарета.

Она тоже замерзла.

Лишние звуки стихли. Стало слышно, как шелестит ее шелковое кимоно.

Она обошла вокруг столба, выставив левую руку и оглаживая ладонью обнаженное тело.

– Жаль, что я не могу перевязать тебя лицом к столбу. Он невольно напряг ягодицы.

Она зажала в пальцах ствол члена. Одним рывком стянула крайнюю плоть и потрогала ноготком раздутое сердечко.

– Согрей меня.

Она присела на корточки и стала дышать на живот, на бедра, на подтянутую мошонку.

– Ртом…

Она не слышала его.

Она встала и вышла, но скоро вернулась, неся в руках стеклянную банку в форме бочонка. Он узнал банку.

Это был мед, который они накануне купили в каком-то универмаге вместе с Эстер. Эстер уверяла, что мед оказывает очень хорошее воздействие на сон.

Она открыла крышку.

Мед стоял со вчерашнего дня в холодильнике и поэтому потерял всякий запах.

Обмакнув в банку указательный палец, она обмазала сначала левый сосок юноши.

Он почему-то подумал, что теперь настало время пчел. Где-то он читал о подобной пытке.

Единственной пчелой была она. Но она не жалила. Она наклонилась к его взволнованно поднимающейся груди и с упоением слизывала мед.

Потом она зачерпнула из банки всей пригоршней и размазала мед по его животу. В пупке собралась целая капля.

Мед очень медленно стекал вниз на бедра.

Она поставила банку на пол и осторожно стряхнула с плеч кимоно, боясь его испачкать.

Голая прижалась к юноше.

Тела их слиплись.

Член, зажатый крепким лобком девушки, болел.

Потом она со стоном отлипла от него и снова приникла, только уже спиной.

Что-то бормоча себе под нос, наклонилась вперед.

Он смотрел на ее красивую длинную спину, плавно переходящую в широкий круп с ямочками.

Рукой из-за спины она торопливо вставила изнывающее древко в жаркое влагалище.

Он не верил в то, что это возможно. А когда поверил, она уже соскользнула с влажного насеста и опустилась на корточки, снова лицом к нему.

Прямо из банки капнула на кончик члена.

Капля обогнула ствол и потянулась к полу, но она успела перехватить ее языком. И обняла губами тугую головку.

Просто подержала ее в мягком колечке и отпустила.

Стала слизывать и сцеловывать липкий мед.

Берни наклонил голову.

Стефания смотрела на него снизу вверх, и из уголков ее широко открытых глаз катились две слезинки. Берни молчал.

То, что делала девушка, было изумительно. Прекрасно. Восхитительно. Это никоим образом не вязалось с тем, как принято оценивать подобные ласки – порнография, извращение, пошлость…

Когда минет делает красивая девушка, очень красивая, потрясающе красивая, для которой это не обязанность, а наслаждение, тогда это зрелище воспринимается даже со стороны как истинное искусство, вызывающее отнюдь не только физическое возбуждение, но и восхищение, желание смотреть еще и еще, следить, как мягко приоткрываются ее губы, как нежно всасывает она в себя гладкий ствол, как помогает себе маленьким язычком, как тугая труба скользит взад-вперед в едва сдерживаемом ритме, как девушка выпускает ее и закусывает сбоку, чтобы затем снова принять в самое горло, роняя горькие слезки радости.

Сегодня вечером Стефания явно решила помучить Берни.

Юноша молчал, и она по каким-то внутренним ощущениям, внятным только ей, понимала, когда в глубинах его тела начинается та самая волна, которая потом выплескивается наружу густой белой струей.

Зная это, зная, что еще не время, она всякий раз успевала отнимать губы, и пленник стонал, извиваясь на столбе и требуя, чтобы его удовлетворили, а не дразнили, как Тантала.

Наконец она поднялась с корточек и встала к Берни вплотную.

– Я хочу тебя, – сказал он.

Она привстала на цыпочки и стала медленно насаживаться на раскаленное древко.

Берни всегда казалось, что мазохисты правы, утверждая, будто настоящее наслаждение должно быть непременно связано с болью. Он даже вспоминал распространенную в древности казнь, когда преступника сажали на кол. Вероятно, ощущения женщины в первые мгновения соития схожи с ощущениями тех несчастных. У них также перехватывало дыхание и закатывались глаза.

Берни страдал оттого, что не может обнять девушку.

Продолжая стоять на правой ноге, Стефания подняла левую на уровень его бедра и начала осторожно приседать, держась обеими руками за плечи юноши.

Но и теперь оказалось, что она только дразнила его.

Через минуту она покинула его совсем, вышла из комнаты, пропала…

Берни не хотелось даже смотреть вниз, на то жалкое состояние, в котором она его оставила.

Потом он ждал ее, думая, что она должна вот-вот вернуться.

Она не возвращалась.

Мед высох и неприятно стягивал кожу.

Хотелось по нужде.

Ленты надежно стягивали руки и ноги…

На следующий день было воскресенье. По воскресеньям к Берни приходила старая негритянка делать уборку. У нее был свой ключ от входной двери.

В то утро уборщицу ждал приятный сюрприз.

Хотя она сокрушенно охала и горестно причитала, отвязывая его, у Берни было такое чувство, как будто она несказанно рада свалившейся ему на голову напасти.

Когда Берни вышел из душа, она была еще здесь, домывая пол на кухне, и с ехидной миной на губастом лице призналась, что уже лет десять не видела так близко голого мужчину.

Берни оставалось только поздравить ее.

 

* 23 *

– Берни!

Он поднял голову.

На временном мосту, перекинутом через строительную площадку, стояла Стефания и махала ему рукой.

– Кажется, к тебе пришли, – хмыкнул Николас.

– Это по делам. Я мигом, – уже на ходу бросил Берни. Николас скептически посмотрел ему вслед.

 

* 24 *

– За кого ты меня принимаешь, Стефания?

– Ни за кого. – Она хитро погрозила ему пальчиком. – Просто я хочу, чтобы ты меня любил.

– Но я чуть не умер! А потом опоздал на работу…

– Откуда же я могла знать, что ты работаешь и по воскресеньям. Когда я вернулась утром, тебя уже и след простыл.

– Да, спасибо одной моей знакомой.

– Ах, вот даже как! – Она фыркнула.

– Еще бы, не будь ей шестьдесят с небольшим лет, она бы наверняка изнасиловала меня. Обычно женщины такие случаи не упускают.

Услышав о возрасте предполагаемой соперницы, Стефания вздохнула облегченно.

Она вынула руку из кармана своего неизменного черного плаща и протянула Берни что-то блестящее.

– Это тебе на память о перенесенных ради меня невзгодах.

– Не «ради тебя», а «из-за тебя». Что это?

Девушка открыла ладонь, и он увидел, что на ней лежит красивый золотой браслет.

Она сама надела его ему на правую руку.

– Что это означает? – удивился он, заметив вырезанную на золотой пластинке цифру «101».

– Почти ничего. Я объясню тебе потом.

– Когда?

– Может быть, вечером. А может быть, никогда. Мы встретимся сегодня в восемь?

– Ты опять что-то задумала?

– Разумеется.

– Говори скорее.

– Берни, тебя всегда отличала завидная терпеливость. Что случилось? Ты не можешь подождать до вечера?

– Да, пожалуй, ты права – я слишком терпелив. – Он вздохнул и грустно улыбнулся. – Ладно, мне пора возвращаться на допрос к моему шефу. До вечера.

Она поцеловала его и побежала по мосту в сторону метро.

Вопреки ожиданиям Берни Николас не задал ему ни одного вопроса.

 

* 25 *

Студия звукозаписи, куда вечером того же дня они приехали вместе со Стефанией, вовсе не походила на «Сан рекордс», а сам Берни вовсе не рассчитывал на звездную карьеру певца, однако он не стал сопротивляться, когда девушка завела его в маленькую комнату, единолично занятую огромным микшерским пунктом, и предложила подождать, спросив, хочет ли он кофе или еще чего-нибудь. Кофе он не хотел.

Тогда Стефания покинула его, пообещав вскорости вернуться. На сей раз она сказала правду. Вернулась она, правда, не одна, а в сопровождении долговязого парня с косичкой.

Парень вяло пожал руку Берни и сказал, что готов.

– Мы можем пройти в кабину, – пояснила Стефания. Джекки сейчас все наладит.

Перед тем как приехать в студию, они посетили дна бара, так что теперь Берни было достаточно все равно, куда и зачем идти.

Они уединились в тихой кабине, стены которой были выложены пористой звуконепроницаемой изоляцией.

Голос Стефании прозвучал странно глухо, когда она сказала, чтобы Берни надел наушники.

Через длинную прорезь окна они могли видеть, как Джекки колдует над пультом. Сейчас он был похож на гигантского богомола.

– Должен заранее предупредить, что я не умею петь, – сказал Берни. – Или теперь так модно?

– Пение – отнюдь не главное, – отозвалась Стефания, прислушиваясь. – Главное – как человек выражает свои чувства. Ты понимаешь меня?

Потом они оба услышали в наушниках голос Джекки:

– Все готово, Стефания. Пускать?

– Пускай. И можешь идти. Спасибо.

Берни видел, как парень махнул им из-за окошка рукой и шмыгнул за дверь.

Полилась нежная мелодия.

Они стояли друг напротив друга, лопоухие и смешные.

Стефания что-то говорила, но он уже не мог ее слышать.

Поняв это, она плавно отступила на шаг и принялась в такт музыке не спеша расстегивать на себе одежду.

Он никогда не думал, что одежда современной женщины может состоять из такого количества «молний».

Покачиваясь в танце и не отрывая смеющегося взгляда от Берни, Стефания проводила двумя пальцами по бедрам, по груди, по животу, и всюду после этого возникали коротенькие просветы ее бархатистой кожи.

Потом вся одежда разом упала к ее ногам и стала напоминать выброшенного на душный пляж морского моллюска. Изящные туфельки топтали его, и он неохотно шевелился, предчувствуя скорую смерть.

Музыка сжимала голову Берни с обеих сторон. Она постепенно превратилась в сплошной пульсирующий ритм, и он понял, что это в висках стучит разогретая кровь.

Голая девушка танцевала перед ним.

Она слышала ту же музыку, что и он, но, кроме них, ее не слышал никто. И это тоже казалось удивительным.

Подложив ладони под полные груди, нагая танцовщица медленно поворачивалась вокруг своей оси, забыв о проводе, в который так же медленно закручивались ее стройные ноги. В последний момент она все же о нем вспомнила и начала разворачиваться в обратную сторону.

Когда-то он сам для себя сделал вывод о том, что заставлять людей возбуждаться по-настоящему – удел искусства. Однажды он зашел в фотоателье своего друга как раз в тот момент, когда тот был занят с очень хорошенькой моделью, позировавшей ему в одной шляпке и сапожках. Наблюдая за девушкой, Берни заметил, что ничего не испытывает. Присутствие в той же комнате посторонних, среди которых были гримеры, осветители, просто какие-то люди, может быть, друзья самой девушки, деловая атмосфера, будничность происходящего – все это отвлекало от сути действа, весьма эротического в принципе. Фотограф командовал, девушка с удовольствием ползала по каким-то балкам, вокруг переговаривались, и Берни показалось, что все так и должно быть, что это замечательно, что работа есть работа. Однако некоторое время спустя он увидел сделанные тогда фотографии опубликованными в солидном журнале и, к величайшему удивлению своему, заметил, что реагирует на то же самое, чему был живым свидетелем, совершенно определенно, как здоровый мужчина.

Невозможность непосредственного контакта, опосредованность восприятия – через журнал – превратили Берни из зрителя в стороннего наблюдателя.

Точно таким же было его ощущение, когда в другой раз они с Эстер зашли провести ночь в один из нью-йоркских клубов, где сбоку от сцены, на которой время от времени молоденькие девушки исполняли стриптиз, стоял большой монитор. На мониторе, как в фильме, были те же девушки, что танцевали в двух шагах от Берни, однако то, как снимала их расположенная здесь же камера, оказывалось зрелищем гораздо более сильным, нежели то, которое являли девушки во плоти.

И вот теперь перед ним сладострастно извивалась красивая девушка в одних наушниках, девушка, с которой у него за последние дни возникли очень близкие отношения, она была здесь, рядом, до нее можно было дотронуться, и тем не менее Берни ни на мгновение не захотелось увидеть все то же самое в телевизоре или в журнале.

Это было удивительное ощущение причастности к искусству.

Оглушенный не то музыкой, не то стуком собственной крови в распухшей голове, он смотрел на ее запрокинутое лицо, на беззащитно открытое горло, на волосы, пышной массой спадающие по плечам на красивую спину, на груди с напряженными сосками, которые она ласково мяла длинными пальцами, на подтянутый живот с треугольной бородкой каштановых волос, на маленькие, упруго трущиеся друг о дружку ягодицы, смотрел и думал о том, какая же она все-таки замечательная девушка и как хорошо, что однажды утром он решил отправиться на работу на продуваемом всеми ветрами пароме.

 

* 26 *

– Ты правда любишь меня? – спросила героиня, заливаясь слезами.

– Иначе бы я не вернулся, – боясь показать нахлынувшие на него чувства, ответил герой.

Эстер тоже плакала.

– Какая прелесть, – вздыхала она. – Я давно так не переживала. Казалось бы, обычная история, но до чего трогает. Ты тоже так думаешь, Берни?

Она провожала мутным взором поплывшие по экрану титры и всхлипывала. Сквозь пелену слез титры казались пузырьками, всплывающими по стенкам огромного аквариума.

Увлеченная перипетиями фильма, Эстер только сейчас почувствовала странную тяжесть на правом плече.

Покосившись, она обнаружила, что это голова ее Берни. Берни сладко спал.

Дали свет. Зрители повставали со своих мест и теперь не спеша подтягивались к выходу, обмениваясь впечатлениями.

Берни продолжал спать.

Эстер толкнула его локотком в бок.

Берни сел вертикально, с интересом уставился в экран, осознал, что фильма там уже никакого нет, и, повернувшись к спутнице, радостно сообщил свое мнение:

– Нет, они просто молодцы! Мне очень понравилось. А тебе?

– Отвези меня домой, Берни, – попросила Эстер, провожая уходящие спины отсутствующим взглядом. – Я устала. Да и ты тоже.

Всю дорогу они молчали.

На душе у Берни скребли кошки. Ему было стыдно. Стыдно перед бедной и ни в чем не виноватой Эстер. Стыдно за то, что она такая маленькая и так любит его, а он, неблагодарный изверг, ею пренебрегает, но ведь он тоже ее любит, любит по-настоящему, как будущий муж, а не так, как эту снова ставшую вмиг (на миг?) ненавистной Стефанию, которую он, собственно, вовсе даже и не любит и только почему-то все время думает о ней…

Уже на пороге дома, когда Эстер молча открыла своим ключиком замок и оглянулась, сами еще не зная, пригласить ли его войти или сделать обиженный вид, чтобы раз и навсегда проучить, Берни опередил ее и, шепнув «прости», стал ждать, когда она прикроет за собой дверь.

Это было невыносимо.

Эстер вошла в переднюю, но не сдержалась и снова выглянула на улицу.

Она успела заметить только спину Берни, торопливо выходившего в калитку, скрипучие петли которой еще утром смазал отец.

 

* 27 *

Через десять минут Берни стоял в телефонной будке и набирал номер Стефании Аурам.

Начал накрапывать дождь, и по стеклу побежали пресные капли вернувшихся вспять испарений земли.

Все в природе повторяется…

У Стефании никто не отвечал.

Берни почувствовал, что что-то неладно. Вероятно, ему подействовало на нервы глупое расставание с Эстер, которая не заслуживала подобного к себе отношения, однако Берни злился сейчас и на нее тоже, за то хотя бы, что она безропотно позволяет ему быть свободным в своих поступках, за то, что она раз и навсегда не предъявит на него свои права, за то в конце концов, что она не чувствует того, какая неразбериха творится в его голове! Почему она не понимает, что у него появилась другая женщина? Неужели она не осознает всей опасности своего положения?

Себя он просто презирал.

Была еще Стефания, но ненавидеть ее у него уже не было сил. Она сама издевалась над ним, она требовала его полного к себе внимания, она трахала его так, как будто хотела затрахать до смерти, она была эгоистка, садистка, бесстыжая шлюха!

Но она не подходила к телефону, и он был готов завыть волком от бессилия заставить ее сделать это…

Сперва он решил ехать домой и лечь спать. Потом вспомнил, что выспался в кинотеатре, а это значит, что ночь будет бессонной.

Он снова позвонил.

Телефон загадочно помалкивал.

 

* 28 *

Дверь открыли не сразу. Берни прислушался.

Изнутри доносилась приглушенная музыка. Выходит, там все-таки кто-то был, кто мог подойти к телефону.

Хорошо, что Берни уговорил себя не заезжать по дороге ни в какие бары «для смелости». Иначе несдобровать бы сейчас двери…

Он еще раз нажал на кнопку звонка и отчетливо услышал знакомый перелив.

Музыка стихла.

Повернулся дверной замок.

Берни заметил, что стоит, прижавшись ухом к тугой обивке, и невольно отпрянул.

Дверь распахнулась внутрь. В светлом проеме замерла девушка в полупрозрачном пеньюаре.

– Чего тебе надо? Что ты здесь делаешь?

– Стефания, я пришел…

– Я вижу, ну и что с того?

– Я войду?

Она неохотно отступила вглубь прихожей и остановилась. Он переступил порог, однако настороженный взгляд девушки вызвал в нем такое чувство, как будто он все еще стоит на улице.

– Так что ты хочешь, Берни?

– Ничего. – Он сделал шаг вперед. – Может быть, мне уйти? Я тебе мешаю?

Видя, что намерения у него самые серьезные, Стефания загородила собой дверь спальни.

– Сюда нельзя, Берни. Это уж было слишком…

– Неужели ты не понимаешь, что я не одна?

– Именно это я как раз и понимаю!

Он ухватил ее за локоть и решительно оттолкнул сторону, стараясь вместе с тем ненароком не причинить боль.

Стефания ойкнула.

Он вошел в спальню.

На постели, поверх смятого одеяла, вытянувшись на спине…. лежала хорошенькая мулатка в одном только черном бюстгальтере, плотно облегавшем ее полные грудки.

Обратив на незваного гостя вопросительный взгляд, она лениво согнула одну ногу в колене, словно ей сделалось немного стыдно оттого, что он видит черную гривку ее густых волос в паху.

– Это Дейзи, – сказала за его спиной Стефания. – Познакомься, раз пришел.

Она подтолкнула потрясенного Берни вперед, к кровати. Дейзи вдруг обворожительно улыбнулась и протянула ему навстречу длинную руку.

– Добрый вечер, – сказала она. – А вы, вероятно, Берни? Мы со Стефанией как раз о вас говорили.

«Едва ли для этого было необходимо снимать трусики», – подумал он и заметил, что отвечает на мягкое рукопожатие.

– Поболтай пока с Дейзи, а я в это время сварю для нас кофе.

Берни показалось, что Стефания смеется. Он оглянулся.

Дверь спальни была осторожно прикрыта. Он остался вдвоем с незнакомой девушкой, которая уже повернулась на бок и все не выпускала его руку.

– Мне сегодня было так одиноко, Берни! – начала она, видя, что собеседник послушно присел на край постели. – Когда мне одиноко, я всегда прихожу к Стефании. Она вам, наверное, про меня не рассказывала.

– Нет, – пробурчал он.

– Мы со Стефанией давнишние подруги. Когда ей бывает плохо, она звонит мне, и наоборот. Да вы не стесняйтесь, я не кусаюсь. – Сейчас она была уже очень близко. – Можно, я вас поцелую, Берни? Ведь вы не откажетесь от одного поцелуя? Мне так нужно!

«Она совершенно не пьяная», – мелькнула у него растерянная мысль, и в следующее мгновение сочные губы девушки прижались к его рту.

Она сразу же высунула язычок и попыталась добраться до его стиснутых зубов.

Судорожно размышляя, отвечать или не отвечать на это внезапное проявление чувств, он уже обнимал ее одной рукой за голую талию.

– Ну поцелуй и ты меня! Поцелуй! – жарко шептала она. – Не нужно думать ни о чем! Ты любишь Стефанию, я знаю. Я тоже люблю ее. Мы не можем обидеть ее ничем. Наша любовь будет только сильнее. В два раза сильнее. Это очень приятно… Нет, положи свою руку вот сюда. Подожди… Да, вот так. Берни… Как я рада, что ты пришел! У тебя теплая рука. Ты даже представить себе не можешь, как мне нужно это чувствовать. Да, погладь меня там. Ты замечаешь, какая я влажная? Такой влажной сделала меня Стефания. Я люблю ее. Я люблю тебя… Она тоже тебя любит. Это точно. Но я не ревную. Мы ведь можем быть все вместе. – Она обняла его за шею обеими руками и впилась в губы. – Только не прогоняйте меня сейчас! Вам не нужно оставаться вдвоем. Я никому не помешаю. Ты слышишь? Я буду с вами, я буду при вас, я буду помогать вам любить друг друга. Что может быть прекраснее! Берни!

Она лежала на боку, широко раздвинув длинные ноги и извиваясь бедрами под его рукой, уже уверенно накрывавшей ее горячую промежность.

Во всем этом было что-то сатанинское, отчего у Берни волосы на голове становились дыбом. Однако он продолжал отчаянно целовать смуглое лицо и сжимать между пальцами нежные складки плоти.

– Скажи, что ты не заставишь Стефанию прогнать меня. Скажи! Я не переживу сегодняшнюю ночь одна.

Ее шепот превращался в сбивчивое бормотание. Она целовалась, не закрывая глаз, и от этого ее большие зрачки слились в один – зрачок Циклопа.

Страстные речи действовали, как наркотик.

Где-то за дверью, на кухне, осознавалось присутствие другой девушки, не менее замечательной внешне, не менее желанной, которой он сейчас непроизвольно мстил за мучительные переживания, доставленные ее необъяснимым поведением.

Он уже лежал на распростертой под ним Дейзи и покрывал жадными поцелуями ее сильный живот.

Через минуту он заметил, что она норовит раздвинуть ноги и подставить его губам поросшие жесткими волосками и ставшие очень влажными складки промежности.

Это был своеобразный вызов. Берни не принял его. Ему вдруг расхотелось, чтобы мулатка решила, будто он подпал под ее обаяние.

На самом же деле он был просто обыкновенным мужчиной, который считает почему-то унизительным для себя подарить девушке эту сокровенную ласку, расценивая мольбы самой девушки как незаконные притязания. Если бы она в свою очередь отказалась принять в рот его мужское достоинство, он бы решил, что его беспричинно оскорбили.

– Позови Стефанию, – задыхалась Дейзи, запустив длинные пальцы в его волосы и не отпуская от себя. – Она умеет это делать. Она сделает это для меня. Я не могу… Стефания!

Берни замер.

Нет, никто не отозвался.

Не услышать призыва Стефания не могла, значит, ее либо уже нет в квартире, либо она сознательно не идет. Оба варианта он воспринял как предательство.

Между тем, воспользовавшись возникшей по ее вине паузой, Дейзи изогнулась дикой кошкой и, выскользнув из-под мужчины, напала на него сверху.

В первое мгновение Берни не подумал сопротивляться.

Девушка успела расстегнуть на нем ремень и запустить левую руку под брюки.

Почувствовав на члене ее сильные пальцы, он не нашел в себе мужества возражать. Она завладела им.

Стефания могла войти в любой момент. Берни думал об этом, лежа на спине и отрешенно глядя в белый потолок. Девушка стояла боком к нему на четвереньках и как все та же дикая кошка с наслаждением вылизывала затвердевший пах. Она касалась восставшего ствола только губами и шершавым языком. Спина ее красиво прогибалась, переходя в натянутые полукружья ягодиц. Руки, согнутые в локтях, рельефно обрисовывались мускулами. Она жарко дышала и одним глазом косилась на мужчину.

– Я хочу видеть, как ты это делаешь, – послышался его сдавленный голос.

Она послушно переползла вбок и одной рукой подняла спадавшие на лицо черные пряди.

Он увидел ее профиль с пеликаньим подбородком и втянутой гладкой щекой. То и дело по щеке изнутри словно прокатывался шарик. Это и был его член, который она теперь самозабвенно посасывала, забыв обо всем, кроме того, что должна доставлять партнеру удовольствие. Она механически опускала голову, насаживаясь ртом на толстое древко, а потом поднималась, выпуская из трубочки губ, как будто целовала в кончик хобота маленького слоненка. И все начиналось снова.

Наконец он не выдержал и выпустил густую струю беловатого семени прямо ей в лицо, дрожа и вскидываясь всем телом. Мутные капли повисли у нее на правой ноздре и потекли по нижней губе на подбородок. Она слизнула их одним взмахом язычка и принялась смачно высасывать последнее.

Берни сделалось неприятно от такой прожорливости этой, четверть часа назад совершенно незнакомой ему, девушки.

Ему невольно пришла в голову мысль, что, если бы на его месте оказался кто-то другой, она проделала бы все то же самое с не меньшей охотой и артистизмом.

Берни едва успел снова застегнуть брюки, как в спальню вошла с подносом в руках Стефания. На подносе дымились чашечки с кофе. В маленьком блюдце лежали шоколадные печенья.

Чашечек было три, однако Дейзи отказалась.

– Я, пожалуй, пойду, – сказала она, поднимаясь с постели и, как была, в одном лифчике, подбирая сброшенную в кресло одежду. – У меня еще дела, да и лишней я быть не хочу.

Стефания протянула ей несколько крупных банкнот. Прижимая платье к животу, Дейзи оглянулась на удивленного Берни, взяла деньги и поспешно вышла из комнаты.

Стефания прикрыла за ней дверь и улыбнулась.

– Надеюсь, тебе пришелся по душе мой маленький сюрприз? – сказала она, садясь на постель и поднимая двумя руками чашечку на блюдце. – Пей, пока не остыл.

– Так это была не твоя подруга? – Берни другими глазами смотрел на девушку.

– За кого ты меня принимаешь? – Стефании с аппетитом надкусила печенье. – Если бы она не брала за это денег, я бы еще подумала. Потому что в своем деле Дейзи толк знает. А так это все равно что акт благотворительности. Я рада, что тебе понравилось.

– Стефания!

Они допили кофе в молчании. Каждый думал о своем. А потом пошли вместе принимать расслабляющий душ.

 

* 29 *

Домой Берни вернулся только под утро.

Поднимаясь по лестнице, он еще издалека заметил, что под его дверью кто-то сидит.

Приблизившись, он был потрясен, обнаружив, что это Эстер.

Поджав колени и склонив на руки голову, она тихо спала.

Берни сел рядом.

Эстер была в теплом свитере и джинсах. Она сидела на холодном полу, подложив под себя кожаную сумочку, ту самую, которую они вместе покупали две недели назад, когда в его жизни существовала только одна маленькая женщина.

Эстер не почувствовала ладонь, опустившуюся ей на плечо. И только когда Берни во второй раз повторил: «Что ты тут делаешь?» – открыла глаза и посмотрела на него с такой невинностью, как будто они заранее договорились об этой встрече.

– Я жду тебя, – тихо сказала она, словно разговаривая во сне и боясь проснуться. – Я жду тебя всю ночь, Берни.

– Что случилось, глупенькая? Зачем?

– Когда ты вчера ушел, Берни, я почувствовала себя очень одинокой. Я хотела спать с тобой…

Продолжая говорить, она смотрела на его лицо, близкое и такое далекое, лицо человека, осознающего, что совершил тяжкий проступок, за который полагается возмездие. Однако этого возмездия можно было избежать, если свести все к шутке. Но только захотят ли эту шутку принять?

– Я хотела спать с тобой и проснуться в твоих объятиях. Послушай, где ты был?

Голос ее звучал тревожно, как будто она и теперь ничего не поняла.

– Пойдем домой, Эстер.

Он обнял ее за плечи.

Она послушно встала, и они стали спускаться по лестнице.

На улице уже занимался новый день.

 

* 30 *

У калитки ее дома они остановились. Эстер не спешила входить, и Берни ждал, что она скажет.

Мимо, шурша шинами по гравию, проскользил автомобиль.

Оба проводили его невидящими взглядами.

– У тебя другая женщина, – сказала наконец Эстер, поднимая на Берни грустные большие глаза. – Я думаю, что она красивее меня. У нее тело настоящей женщины, развитое, с большой грудью, соблазнительное. Мы с ней наверняка очень разные. Да, Берни? Но только имей, пожалуйста, в виду, что разница между нами заключается еще и в том, что я люблю тебя.

Она вдруг задохнулась, но все-таки нашла в себе силы продолжать.

– Я так сильно тебя люблю, Берни, что готова все это тебе простить. Я понимаю, что этого ни за что нельзя делать, что это никогда не забудется, но я прощаю тебя. Я готова на все ради того, чтобы ты был со мной. А теперь пусти, я устала…

Берни молча распахнул перед ней калитку.

Она ушла, не оглядываясь, втянув голову в плечи.

«Побитая собачонка», – с легким отвращением подумал он. Неужели она думает, что может на что-то рассчитывать? Так унижая себя перед ним?

Сейчас он не любил никого и едва сдерживался, чтобы не встать на четвереньки и не завыть протяжно, по-волчьи…

 

* 31 *

Николас Росс сидел в баре один.

У него было скверное настроение, однако толстый кусок пиццы с сочным помидором не давал ему упасть духом окончательно.

В девушке, внезапно подошедшей к его столику, Николас не сразу признал свою любимую племянницу. Ему показалось, что с тех пор, как они виделись последний раз, она заметно похудела и осунулась. Если принять во внимание, что думал он в этот момент именно о ней, можно понять, как удивило его появление девушки.

– Где он? – спросила Эстер и села на табуретку напротив.

Она не здоровалась, она не справлялась о его собственном самочувствии, она даже не уточняла, о ком идет речь. Все и так было ясно.

– На работе, девочка. На работе. Где же ему еще быть?

Неужели этот негодник не рассказывал тебе? Он очень занят. И он мне нужен.

– Это хорошо, дядя. – Эстер подперла подбородок кулачком и поглядела в сторону. – Ну а как она, мила?

– Ты про кого это?

– Только не делайте вид, будто не знаете. Лучше скажите как есть.

Николас смутился и тупо уставился в пиццу. Конечно, она все понимает. Берни просто идиот. Но что же делать? Он посмотрел на племянницу.

Она спокойно встретила его растерянный взгляд и ждала ответа.

– Да нет, ничего такого особенного… – Все, сказал! – Как-то раз заглядывала на стройку. Обыкновенная…

– У нас свадьба через пять дней! – выдохнула Эстер и закусила губку. – Я с ума сойду!

Она резко встала.

– Давай я поговорю с ним, девочка.

Она стряхнула его руку со своего локтя, за который он попытался ее остановить. Она уже забыла о нем. Она торопливо шла к выходу.

Николас оттолкнул тарелку с недоеденной пиццей и в сердцах громко стукнул кулаком по столу.

Он уже не был уверен в том, что правильно поступил, обманув племянницу и дав ей надежду. Почему он не осмелился сказать правду о ее сопернице, самой потрясающей девчонке, которую когда-либо доводилось видеть господину Россу?..

 

* 32 *

– Берни, пять минут назад я имел несчастье разговаривать с твоей невестой. Послушай, что ты делаешь? Ты сам-то понимаешь, что ты делаешь?

Николас взял помощника за плечи и, видя, что тот только вяло отмахивается от него, как от назойливой мухи, хорошенько встряхнул.

– Одумайся, Берни! Девочка по-настоящему страдает. А ведь в том, что происходит, нет никакого смысла. Неужели ты сам этого не видишь? Ты же не можешь быть сразу с двумя. Не можешь. Ни один мужчина не может. Когда какой-нибудь сопляк рассказывает при мне, что у него несколько любовниц, что он выбирает по записной книжке, с какой именно ему провести вечер или ночь, мне становится его жалко. Это значит, что сколько бы у него их ни было, пусть даже по новой на каждый день недели, он не любит их. И я уверен, что и они его не любят. У них тоже наверняка есть такие же записные книжки, в которых мужских имен не меньше, чем в его – женских. Человек не может любить сразу два предмета, Берни. Он может разлюбить один и перенести свои чувства на второй, да, но не может любить два одновременно. И ты не можешь. Но ты зачем-то обманываешь, себя. Ты мучаешься, я же вижу. И заставляешь мучиться отличную девочку, которая создана для тебя, для такого неблагодарного оболтуса. Ты бы видел ее глаза, Берни. Она ведь все понимает, все чувствует. Если ты не знаешь, кому отдать предпочтение, скажи ей об этом сам, не будь трусом. Я уверен, что ей будет легче. Подумай, Берни.

В тот день погода была солнечной. Даже не хотелось, чтобы стройка когда-нибудь заканчивалась, чтобы иметь возможность подольше побыть на свежем воздухе.

Ветер с реки развевал пестрые галстуки стоящих друг против друга мужчин.

Берни мотал головой, и было непонятно, соглашается ли он со словами начальника или наотрез отказывается принимать его веские доводы.

– Я вижу, как ты подустал за эти дни, старик. Возьми сегодня и завтра отгул. Я отпускаю. Иди домой, подумай обо всем, прими решение. Я не сомневаюсь, что оно будет правильное, Берни. Ведь ты отлично умеешь строить дома. Построй же еще один, свой собственный. Иди.

Пожав плечами, Берни кивнул и направился к стоянке автомобилей. Тут он вспомнил, что добирался сегодня на работу подземкой, и уже было поменял направление, как из-за домика охраны прямо ему навстречу вышла та, которую он не мог забыть, сколько ни пытался.

– Я вот тоже решила пройтись погулять. Ты не составишь мне компанию?

– Стефания…

– Согласись, это не самое плохое имя. Я права? Так куда мы пойдем, дорогой?

Она игриво взяла Берни под руку и повела прочь, победно покачивая крутыми бедрами. Сегодня она была как-то по-особенному прекрасна.

 

* 33 *

Если бы Берни не остановился так не вовремя, а дошел бы таки до стоянки автомобилей, он бы мог увидеть в одном из них притаившуюся за рулем Эстер.

Эстер больше не плакала.

 

* 34 *

В рабочее время в Нью-Йорке мало кто из прохожих обращает внимание на то, что творится кругом. Здесь просто так стараются не гулять. Складывается впечатление, будто у всех есть некая определенная цель, которой они следуют в своей стремительной ходьбе по переполненным жизнью улицам.

В тот день на Бродвее было особенно оживленно. Занудно сигналили машины.

На перекрестке Бродвея и Фултон-стрит произошла авария. Толпа собралась и так же быстро рассосалась. Никто толком не пострадал, и всем сделалось неинтересно.

Некоторые пешеходы тем не менее находили время, чтобы оглянуться и еще раз, только теперь уже со спины, увидеть красивую пару молодых людей, идущих, взявшись за руки, сквозь эту безликую массу, не замечая ее, не замечая аварии, не замечая того, что возбуждают мимолетное внимание, и реагируя только на сигналы светофоров.

Это здесь у всех в крови.

Поравнявшись с парком, они не свернули в гостеприимно распахнутые воротца, а пошли дальше, то и дело задирая головы и заглядываясь на небо.

Сегодня на небе не было ни облачка.

В том же потоке, перетекавшем с улицы на улицу, всего в каких-нибудь двадцати метрах от элегантной пары торопилась на своих высоких каблучках одинокая девушка. Она то останавливалась, то делала вид, будто изучает что-то в соседних витринах, а то снова пускалась в путь, вытягивая шейку и лишний раз убеждаясь в том, что объект ее преследования по-прежнему находится в поле зрения.

На Франклин-стрит пара остановилась, и поотставшая девушка увидела, что молодые люди, забыв обо всем, сладко целуются.

Это зрелище отразилось на ее хорошеньком лице такой болью, что проходивший мимо спортивно одетый пожилой итальянец остановился и задал девушке вопрос, который она сначала не расслышала.

– Вам плохо, кара?

– Ах, нет, оставьте! – Она отмахнулась и тут увидела, что пара сворачивает в сторону Чайна-тауна.

– Какая красивая девушка! – не унимался итальянец. – У меня дочка такая. Очень хорошая. Я здесь недалеко живу. Можем зайти. Я только вчера из Милана вернулся, все лучшие вина с собой привез. Тут таких нигде не купишь. Пошли угощу. Ну что за красавица!

Он ослепительно улыбался, а потом, видя, что девушка стоит в нерешительности, зашептал, насколько позволял шум:

– Не нужно грустить, кара. Ты такая замечательная. Никогда не видел таких глаз, как у тебя, даже в Италии. Пойдем ко мне, ей-Богу, не пожалеешь.

Девушка ответила отказом, но как раз в этот момент мимо них на полном ходу, оглушительно стрекоча, промчалась рогатая «хонда», и слова девушки оказались неуслышанными даже ею самой.

Повторить отказ она не успела – итальянец уже увлекал ее в сторону, на пешеходный переход. Она невольно подчинилась, потом хотела вернуться, оглянулась, пары нигде не было, в это время ей показалось, что вот-вот должен зажечься красный свет, и ей ничего уже не оставалось делать, как побежать рядом со смеющимся всеми своими белыми зубами итальянцем.

 

* 35 *

В этом доме пахло, как во сне.

Тяжелые испанские или португальские гобелены, застилавшие стены, дышали средневековой пылью.

Каменным холодом сияли тяжеленные бюсты великих римлян на бронзовых постаментах, выстроенных вдоль стен широкого коридора, по которому шла Эстер. Римляне смотрели далеко перед собой невыразительными глазами без зрачков, и казалось, будто они вглядываются в мраморную глубь себя.

– Галерея предков, – рокочущим баском пояснил итальянец, идущий рядом с Эстер.

Она недоверчиво покосилась на него, но он только улыбнулся и приложил палец к губам.

Между бронзовыми постаментами высились длинногорлые вазы с сухими цветами на тонких стеблях. Цветы напоминали опахала, которыми египетские рабы обмахивали своих юных фараонов. Они тоже пахли историей.

Эстер уже не могла вспомнить, как оказалась в этом дворце.

Они некоторое время брели по улице, куда-то сворачивали, итальянец о чем-то рассказывал, ни на мгновение не умолкая, а она думала о том, что увидела.

Женщина Берни была воплощенной мечтой. Это для Эстер стало понятно сразу, как только она заметила ее выходящей из-за будки охраны на стройке. С мечтой невозможно тягаться. Она получает с легкостью все, до чего ни дотронется. Она всюду и нигде. Она владеет всем и никому себя не навязывает. Но все тянется к ней и не хочет отпускать.

А потом прямо с улицы они попали во дворец. Хотя, может быть, их туда довезло такси. Эстер этого уже не помнила.

– Сегодня вы будете моей королевой, – сказал итальянец.

Он осторожно взял спутницу под локоть и свернул в боковой проход, занавешенный золотыми струнами.

Струны приятно звенели, когда хозяйская рука отстранила их, приглашая девушку смелее идти дальше.

Из пыльного средневековья они вышли в ликующий под солнцем тропический сад и двинулись по тропинке между раскидистых папоротников и карликовых пальм.

Ветра не было.

– Как здесь тихо! – прошептала, постепенно забываясь, Эстер, проводя ладонями по набухшим соками листьям.

– А вы не заметили?

Итальянец поднял взгляд, и девушка, проследив за ним, поняла, что над их головами выгибается стеклянный купол в форме полусферы.

– Эту оранжерею придумал мой отец, – сказал итальянец и обнял Эстер за плечи. – Там в глубине есть фонтан. В нем очень вкусная и полезная вода. Если вы искупаетесь в нем в полночь, то помолодеете на десять лет.

– Тогда мне придется снова идти в школу, – грустно усмехнулась девушка, наблюдая за птицами, кружившими в это самое мгновение над куполом.

– О, я знаю, вы очень молоды! – восторженно прошептал итальянец. – Вам не нужен мой волшебный источник. Вы сами можете подарить не один десяток лет жизни любому, кто сумеет завоевать ваше сердце.

Из оранжереи они попали в огромную залу с бассейном. Вдоль стен с одной стороны стояли массивные диваны, обтянутые кожей, а с другой – шипели, разбиваясь о каменный пол, густые струи душей.

Казалось, здесь только что было множество людей, и вот они все куда-то вышли и должны скоро вернуться.

– Я люблю, когда влажно, – сказал итальянец. Бассейн замыкался лестницей, уводившей по спирали вниз.

Через два пролета начинался новый коридор.

На этот раз можно было подумать, что хозяин этой роскоши – заядлый охотник: на стенах висели оскаленные морды медведей, гривастые головы львов, оленьи рога, плавники гигантских рыб и черепа.

– Человеческие, – кивнул итальянец, понимая, о чем думает его спутница. – Не бойтесь, это трофеи прошлого века. Они напоминают мне о том, как быстротечна наша жизнь. Кстати, какой-то из этих черепов принадлежит моряку из команды Христофора Колумба. Я все никак не могу его отыскать. Но это не важно.

Эстер заметила, что их шаги не производят ни малейшего звука.

Они шли по толстой ковровой дорожке, прибитой к полу золотыми шпильками.

Нет, вокруг нее был не музей. Хотя не было и ощущения, что здесь кто-то живет. Однако музей – это то, что принадлежит всем. В нем никто не чувствует себя хозяином. Между тем Эстер твердо знала, что хозяин окружавшего ее сейчас великолепия идет рядом.

Коридор закончился высокой дверью в новую залу.

Музей преобразился в картинную галерею.

Эстер совершенно не разбиралась в живописи, однако даже она почувствовала, что находится среди настоящих полотен, имеющих свою историческую и художественную ценность, и притом, вероятно, немалую. Она поняла это по тому, что притихшие на стенах картины выглядели на первый взгляд очень скромно и ничем не выделялись. Самые первые, которые она увидела, были просто мрачными, в них только угадывались фигуры людей, склоненных над столами с рыбой и крабами.

– Голландия? – поинтересовалась Эстер.

– Ранний Рубенс, – кивнул итальянец. – Очень старые работы. Видите, как их вытемнило время? Но я люблю, когда нет излишне ярких красок. В яркости всегда избыток.

Хочется отвернуться. А мне нравится, когда хочется смотреть.

– Вы коллекционер?

– В некотором роде.

Они уже шли мимо полотен импрессионистов. Пейзажи Парижа начала века сменялись образами обнаженных женщин. Постепенно нагота сделалась доминирующей темой картин.

Эстер не заметила, как они перешли в смежную залу. Здесь превалировали скульптурные композиции.

– На мой взгляд, лучшая работа Родена.

Итальянец обратил внимание спутницы на вытянутую в струнку худенькую голую девушку в объятиях могучего обнаженного юноши.

– Мне кажется, вам должно нравиться такое искусство.

– Да, это красиво, – смутилась Эстер.

Ее охватило волнение. Волнение было ей приятно.

– А вот и обещанное вино!

Итальянец подошел к стенному шкафу, который по обеим сторонам охранялся двумя нагими негритянками, стоящими на четвереньках.

Негритянки были из бронзы.

Он открыл дверцу шкафа.

Эстер увидела, что внутри пусто. Она решила было сделать вид, что не заметила конфуза, и заговорить о чем-нибудь постороннем, однако итальянец с улыбкой повернулся к ней и сказал:

– Вы моя гостья – выбирайте. И нажал на потайную кнопку.

Сразу же в шкафу все ожило, задняя стенка медленно поползла вверх, и Эстер с восхищением увидела, что следом за ней из недр стены поднимаются деревянные полки, а на них в специальных люльках лежат всевозможных видов и цветов бутыли с вином.

Механизм, приводивший в действие все это сооружение, был явно старым, потому что иногда полки дергались и бутыли весело вздрагивали.

Только сейчас Эстер услышала, что итальянец комментирует этот своеобразный парад, называя марки вин и возраст бутылок.

Девушка растерялась и ничего толком ответить не могла. Тогда хозяин со смехом остановил череду полок и взял, как показалось Эстер, первое, что попалось под руку.

– Вот с этого нам стоит начать, – сказал он, приглашая гостью к изящному деревянному столику, больше похожему на этажерку на длинных, витиевато резных ножках.

Они сели в два кресла с чрезмерно высокими спинками и без подлокотников.

– Вы верите в предопределенность встреч? – спросил итальянец, наливая душистое красное вино в длинные серебряные бокалы.

Эстер не знала, что ответить, и только неопределенно пожала плечами.

Со своего места она теперь могла как следует осмотреться.

Зала, где они оказались, как уже упоминалось, была средоточием скульптур из камня, бронзы, стали, мрамора и всевозможных других материалов, природу которых Эстер была не в состоянии определить, не потрогав рукой.

Однако материал не имел значения. Основным были сюжеты и образы, в нем запечатленные.

Некоторые скульптуры казались Эстер знакомыми по альбомам музеев, изображая прекрасных античных юношей в длинных плащах и гривастых шлемах на пышных кудрях. Юноши замерли в свободных задумчивых позах, плащи были распахнуты, и от этого с наибольшей отчетливостью бросалось в глаза, что под своей легкой одеждой они совершенно обнажены.

Эстер всегда замечала, что подобные фигуры древности имеют то странное свойство, что, вырезанные из камня, они кажутся живыми участниками событий, происходящих вокруг, будь то музейный зал или аллея парка. Они словно ощущали взгляды посторонних и бесстыдно позволяли себя рассматривать.

Девушке пришло в голову, что она впервые видит античные скульптуры в частном доме, где можно практически оставаться с ними один на один. Интересно, какое тогда возникает чувство?

Точно так же соблазнительно выглядели и стоявшие рядом с юношами скульптуры нагих античных дев.

Эстер нередко пыталась определить возраст позировавших скульпторам девушек. И всегда у нее почему-то выходило, что это были уже дамы в летах, матери семейств, стремившиеся хоть таким образом продлить свою молодость, продлить на века…

Однако были здесь и не только невинные образы достойных подражания тел.

Не то дошедшие из более древних времен, чем они, не то рожденные больным воображением современных художников, кое-где стояли увеличенные во много раз отдельные фрагменты мужчин и женщин. Преобладал культ фаллоса. Возбужденные мужские члены стояли, лежали, переплетались между собой, как толстые стебли лиан, то похожие на настоящие, то абстрактные, то совершенно неправдоподобные. Некоторые были запечатлены в момент проникновения в разверстые каменные или железные влагалища, как эпизоды незатейливого порнографического фильма.

Наконец, были здесь представлены и парные сцены из так называемой «супружеской жизни»: девушки, стоящие на четвереньках и покрываемые мощными мужскими телами, девушки на коленях, приникшие ртами к животворящим органам партнеров, девушки, страстно обнимающие друг друга, девушки, опрокинутые на спины, с разведенными в стороны ногами, ласкающие себя на глазах невидимых наблюдателей, совокупляющиеся юноши, две девушки, дерущиеся за право оседлать равнодушного к ним мужчину…

Итальянец молчал, давая гостье возможность привыкнуть к столь необычной обстановке.

– Почему вы не пьете? – спросил он, когда решил, что времени было дано достаточно.

Эстер спохватилась. Вино оказалось действительно вкусным. Девушка не заметила, как стала пьянеть. Ей казалось, что это происходит само собой, что это естественно, потому что нельзя было оставаться бесчувственной в окружении такого избытка эмоций, пусть даже застывших.

– Вам не жарко? – сказал итальянец.

Она посмотрела на него.

Какие у него сейчас были мягкие глаза!

– А что, можно раздеться? – игривым тоном спросила Эстер, не отрывая губ от прохладного края бокала.

– Да, снимите юбку.

Произнесено это было совершенно по-будничному, без подвоха, просто предложение умудренного жизнью человека.

Эстер осталась сидеть.

Итальянец выжидательно смотрел на нее, лаская одними глазами.

– Мне хочется вас сравнить, – прибавил он, отставляя свой бокал.

Девушка почувствовала, что делает то же самое и медленно встает с кресла.

– Только юбку?

– Да, только юбку.

Следя за своими руками, она расстегнула поясок и молнию. Нагнулась, опустив ткань до пола, и осторожно переступила через нее.

Она знала, что у нее красивые ноги. Особенно сейчас, обтянутые дорогими чулками, доходившими до середины ляжек, где их удерживали кружевные подвязки.

Короткая кофточка позволяла видеть узкие черные трусики, облегавшие низ живота.

Она еще раз нагнулась и подтянула чулки, хотя в этом не было никакой необходимости.

– Можно сесть?

– Нет, не спешите. Вам стало прохладнее?

– Да, немного. У вас тут хорошо. Итальянец смотрел на нее, не трогаясь с места.

– Видите ли, кара, – начал он, снова беря в руку недопитый бокал. – Проводя большую часть жизни среди произведений искусства, я невольно привыкаю видеть в окружающем меня мире только красоту. Все остальное оказывается просто вне поля моего зрения. Как вы уже поняли, я из породы эстетов, которым кажется, что существовать имеет право только прекрасное. По-своему мы правы. Иначе было бы страшно думать, что свет может быть отдан на потребу уродства.

Он вздохнул.

– Увы, я вижу одни лишь крайности. Но красота, хотя и вечна, не должна закостеневать и обрастать плесенью. Вы понимаете, о чем я говорю?

Эстер кивнула.

Она стояла перед собеседником, покачиваясь на стройных ногах и чувствуя, что это только прелюдия.

– Поэтому красоте нужно обновление, приток свежести. Сегодня я увидел его в вас, когда вы шли по улице. Я ни о чем вас не спрашиваю, но мне показалось, что и вы, и я одинаково одиноки. И тогда мне захотелось показать вам мой мир вечности.

Он отпил из бокала несколько глотков, не отрывая глаз от серьезного лица девушки.

– Теперь я бы попросил разрешения рассмотреть вас повнимательней.

– Что я должна делать?

Итальянец указал на низенький пуфик, стоявший рядом с одной из парных скульптур. Девушка на четвереньках смотрела на подходившую Эстер и, качалось, совсем не замечала, с каким напором берет ее сзади козлоногий фавн.

Вблизи стало видно, что пуфик обтянут мягким фиолетовым бархатом.

Эстер в нерешительности остановилась.

– Встаньте на него коленями.

Она подчинилась. Оглянулась через плечо на итальянца.

– Спустите трусики.

Возражать было по меньшей мере глупо.

Эстер взялась за резинку и стянула трусики почти до колен.

Итальянец некоторое время молчал.

– У вас очень красивые ягодицы, – сказал он наконец. – Я так и думал. Это не могло быть иначе. Вы слишком юны, чтобы иметь малейший изъян. Хотя бедра уже вполне сформировавшейся женщины. Присядьте на пятки. Да, я был прав. Какое чудо! Вы когда-нибудь слышали о содомии?

– Да, – тихо ответила Эстер.

– Вы просто созданы для нее, кара. Такие соблазнительные попки бывают только у совсем еще маленьких девочек. Они настолько хороши, что даже не наводят на греховные мысли. Попробуйте немножко раздвинуть ягодицы.

Эстер нагнулась сильнее и помогла себе пальцами.

– Я даже отсюда вижу, какая нежная у вас промежность. Наверное, вы еще не начали ее подбривать. Мои соотечественницы, да и вообще многие женщины запускают это место и позволяют ему зарастать волосами, что очень редко бывает красиво. В таком положении должны быть отчетливо видны пухлые губки. Какие они у вас маленькие!

Эстер слушала эти странные слова и удивлялась себе, потому что никогда прежде даже представить не могла, что сможет вот так стоять на четвереньках спиной к незнакомому мужчине и при этом не испытывать ни малейшего чувства стыда. Он описывал ее, как произведение искусства, он метался, подыскивая слова, и тосковал, как художник, скованный полотном.

– Можно, я подойду к вам, кара?

Она кивнула, ничего не услышала, поняла, что он не понял ответа, и сказала:

– Можно.

Когда сзади послышались шаги, она вся съежилась, уже предчувствуя смелое прикосновение. Так и произошло.

Он положил ладонь на ее плоский крестец и слегка погладил.

– У вас изумительная кожа, кара. Сколько вам все-таки лет?

– Девятнадцать.

Ее ответ остался без внимания, потому что нетерпеливые пальцы уже спешили вниз, по уютной расщелинке между ягодицами, к мягким и совершенно беззащитным губкам.

– Зачем вы это делаете? – простонала она. Мне стыдно…

– Вам не должно быть стыдно, кара. Стыдиться можно только плохого. А вы хорошая. Вы нежная. Вы доверчивая, Вы любите?

Вопрос был слишком неожиданным, чтобы на него сразу ответить.

Ласковая рука продолжала задумчиво массировать голые ягодицы.

– У вас есть возлюбленный?

– Да. – Она закрыла глаза. – Мы должны пожениться.

– Тогда думайте о нем, кара. Вообразите, что это он стоит рядом с вами и гладит вас нежно-нежно…

На мгновение ей вдруг показалось, что так оно и есть. Это было похоже на гипноз. Но потом появилась каштановая красавица и увела Берни.

– Сейчас вам будет еще приятнее, – говорил голос, и она чувствовала, как что-то твердое и холодное повторяет путь, пройденный пальцами, и останавливается на сжатой точке ануса. – Не напрягайтесь.

Она еще ниже опустила плечи, боясь оглянуться. Холодный предмет медленно входил в нее.

– Что вы делаете? – прошептала Эстер, будучи не в силах сопротивляться.

– Ничего страшного, кара. Это обычная перьевая ручка. У вас появился маленький, хорошенький хвостик.

В пору было провалиться со стыда, но ей сделалось, наоборот, весело.

– На кого я теперь похожа?

– А вы можете сами на себя посмотреть. Дайте руку.

Она открыла глаза.

Итальянец стоял рядом. Он помог девушке встать с пуфика. Трусики, стреноживавшие ее, упали на пол. Эстер переступила через них.

Холодок между ягодиц заставил ее завести руку за спину.

– Нет, не нужно, – остановил ее хозяин. – Оставайтесь как есть.

Он провел ее за руку по зале и остановился перед огромным зеркалом, в котором Эстер смогла увидеть себя почти в полный рост. Не хватало только плеч и головы. Таким образом была сохранена причудливая анонимность отражения.

Итальянец обнял ее сзади за бедра. Она видела, как его руки медленно сползают вниз, вдоль округления живота под коротким подолом кофточки, и ладони двумя теплыми плавниками накрывают ровный треугольник черных волос.

Она невольно подалась бедрами назад.

Итальянец засмеялся.

– Нет, кара, вы не совсем меня поняли. Я вовсе не хочу брать вас в том обычном понимании, которое доступно каждому мужлану. Быть с женщиной гораздо эротичнее, чем быть в женщине. Вы никогда об этом не думали?

– Спасибо, – вдруг тихо вырвалось у девушки. Он поцеловал ее в маленькое ушко.

– Почему вы сказали «спасибо»?

– Потому что вы оказались еще лучше, чем я о вас думала. Вы даете мне возможность переживать наяву мои самые сокровенные грезы, в которых я не всегда признаюсь даже самой себе, и при этом ни на что не претендуете. Теперь я вижу, что не все мужчины так одинаковы, как пытаются это показать. Поэтому я и благодарна вам.

– Вы прямо поете мне дифирамбы, которых я, ей-Богу, не заслуживаю! Но я тоже рад, что вы оказались именно такой, какой я вас увидел на улице.

Он мял кончиками пальцев ее нежный лобок под густой шерсткой.

– Но постойте! – Эстер, начавшая было покачиваться в такт его уверенным движениям, замерла, потрясенная догадкой. – Ведь тогда получается, что если не мужчины, то мы, женщины, похожи друг на друга. Выходит, у нас один и те же грезы, созвучия которым мы все так или иначе находим здесь, в вашем доме. Вы же не будете уверять меня и том, что привели меня сюда первую?

– Нет, вы пятая, – просто ответил он.

– Всего лишь? Я полагала, что все это богатство должно иметь более широкое применение.

– Почему?

Он взял в горсть ее промежность и легонько сжал.

– Что же вы замолчали, кара?

– Наверное, я и в самом деле не то говорю…

– Отнюдь. Все правильно. И ваши вопросы уместны. Второй рукой он мягко поглаживал ее живот. Эстер, не отрываясь, смотрела на свое отражение. У девушки там и вправду были красивые ноги.

– Если хотите услышать, что думаю по этому поводу я, кара, то вот вам мое мнение. Все мы так или иначе похожи друг на друга. Мужчины на женщин, женщины на мужчин. Таких, как я, вы совершенно правы, достаточно мало. Но они есть. Нам не нужна женщина как механизм удовлетворения нашей похоти. Для этой цели существует множество иных способов, зачастую, быть может, даже еще более привлекательных. Женщина интересует нас с точки зрения… нет, я не хочу произносить слово «искусство». Оно обычно воспринимается чересчур академически. Как совокупность неких художественных приемов, как эдакая «надмирская» ипостась. На самом же деле я подразумеваю под искусством то, чего мы обычно не видим в жизни. Древние китайцы называли это «дао» и призывали вообще не упоминать его всуе. «Кто знает – не говорит, кто говорит – не знает». Это действительно так. Современники тех художников, полотна которых мы миновали в самом начале нашей маленькой экскурсии, объясняли это отношение к женщине по-своему, возводя ее на пьедестал где-то между смертным человеком и Богом. Правды ради замечу, что предыдущие поколения мужчин отдавали пальму первенства в этом вопросе собственному полу.

– Однако большинство их богинь – женщины, – вставила резонное замечание Эстер, хотя сейчас ей было вовсе не до эстетических философствований.

– Разумеется, но вспомните, какие почти все они были стервы, – заговорщически рассмеялся итальянец и снова поцеловал полюбившееся ушко.

– Мне почему-то кажется, что и эта точка зрения вам близка.

– Не то чтобы близка, как вы выразились, но я ее принимаю.

– В таком случае мне, наверное, стоило бы спросить у вас о том, сколько здесь до меня побывало мальчиков. – Она повернула голову.

Итальянец поймал ее губы и впервые поцеловал.

– У вас острый ум, кара. Вы правы совершенно: в мальчиках есть своя прелесть. Однако я чувствую, что отошел от исходной темы. Мужчины и женщины похожи между собой тем, что и те, и другие весьма разные. И среди девушек вашего возраста тоже можно найти немало тех, к которым упомянутые вами грезы не являются даже во сне. Они – рабочий материал для подобных им мужчин-самцов. И те, и другие не подозревают о том, как несчастны в своей животности и скольких радостей лишены. Хотя я отчетливо понимаю, что и мы для них кажемся чем-то убогим, поскольку не всегда пользуемся предоставленной нам возможностью совокупляться. Для них дикость – наше пассивное любование.

– Ваше любование пассивным никак не назовешь, – заметила Эстер, имея в виду пальцы собеседника, уже некоторое время не покидавшие ее сжатого между ног гнездышка.

– Бог с вами, кара! Они знают о существовании только двух вещей на теле человека и пребывают в полнейшей уверенности, будто если одна из них заменена чем-то другим, то это следует называть мастурбацией.

– Вы думаете, они знают такие слова?

– Может быть, и нет. Да, вы задали хороший вопрос. Ведь действительно, ни одно животное не может удовлетворить себя само. Ему всегда необходим партнер. Иначе оно дуреет. Как дуреют самцы, долгое время лишенные тел самок, в которые им только и приятно изливать свою страсть, А вы сами мастурбируете?

Он снова задал вопрос таким образом, что на него нельзя было сразу найти ответ, хотя в данном случае требовалось всего лишь односложное и однозначное «да» или «нет».

Пока Эстер думала, как лучше ответить, итальянец лизал ее крохотную мочку.

– Последнее время мне приходится заниматься этим каждую ночь.

– Вы же говорили, что собираетесь замуж.

– Именно поэтому. Я очень хочу этого человека, а он как будто специально избегает меня.

– Как вы это делаете?

– Что?

– Ласкаете себя.

– Ну… по-разному.

– Где?

– Где? В основном в ванной, по вечерам.

Было странно рассказывать ему все это и одновременно ощущать шевелящиеся внутри себя пальцы совершенно постороннего мужчины.

– А еще где?

– В постели.

– Вы в это время закрываете глаза и думаете о нем или вам необходимо зеркальце, чтобы видеть, как это происходит на самом деле?

– И так, и так.

– Покажите.

– Что показать?

– Я люблю смотреть, когда женщина делает себе приятное. – И добавил, видя, что Эстер хочет ему возразить: – Потому что я знаю это свойство некоторых женщин: предаваясь обычным ласкам вдвоем с мужчиной, они не могут кончить, но зато потом, оставшись одни, они возбуждают себя да безумия.

– Мне еще никогда не приходилось кончать в присутствии мужчины.

– Но ведь вы попробуете?

– Прямо сейчас?

– Конечно, нет. Сначала я предложу вам еще немного выпить.

Он обнял девушку за талию и повел обратно к креслам, где осталось их вино.

Присаживаясь, Эстер ойкнула, потому что забыла о металлической ручке, пикантно выглядывавшей между ее округлых ягодиц. Она снова хотела было вынуть ручку, но итальянец сказал, что ей придется потерпеть.

Эстер осталась стоять перед столиком, а итальянец устало опустился в кресло и разлил вино.

– Пейте, кара.

– Тогда мне будет казаться, что я согласилась на это только потому, что была неприлично пьяна.

Она отпила несколько глотков и протянула бокал собеседнику.

– Мое вино не опьяняет.

– Что же оно делает?

– Раскрепощает. Повернитесь.

Эстер впервые почувствовала, что для того, чтобы отдать команду телу, ей требуется некоторое время.

– Возьмите себя за щиколотки. Она нагнулась к полу, стараясь при этом не сгибать ноги.

– Когда девушка принимает такую позу перед мужчиной, это уже о многом говорит.

Кровь прилила к голове Эстер, и она не могла ответить. Да и не хотела.

– Выпрямитесь.

– Где я могу это сделать?

– Вот видите. – Итальянец поднялся с кресла. – Вы тоже задаетесь вопросом, где. Для таких людей, как Мы, все-таки важно соблюдать некоторые условности. Хорошо, идемте, я провожу вас.

Эстер невольно восхитилась тем, что у этого человека есть специальное помещение, где гости в его присутствии могут предаваться столь интимным утехам.

Прямо из залы они вошли в темную комнату, вход в которую был занавешен тяжелой портьерой.

Итальянец щелкнул невидимым выключателем.

Комната озарилась ослепительным светом.

Девушка увидела посреди нарочито замкнутого пространства без окон высокое кожаное кресло на своеобразном постаменте. Кресло сверкало никелированной сталью и вообще неприятно напоминало стульчак в кабинете женского врача. Сходство довершали разведенные в стороны на блестящих трубках кожаные подставки для ног.

Прямо напротив стоял плюшевый диван, изогнутый в виде подковы. На таком диване, подумала Эстер, могут сразу поместиться несколько человек. Означает ли это, что в некоторые дни здесь бывает больше одного зрителя?

Она представила, как бы это выглядело, если бы она согласилась проделать то же самое на виду у двоих, троих, четверых мужчин. А если бы среди приглашенных были женщины?..

– Я должна лечь в это кресло?

– Буду вам весьма признателен.

– Только нельзя ли убавить свет?

– Отчего же?

В следующее мгновение освещение стало почти сумеречным.

– Да, так лучше. Она подошла к креслу и потрогала одну из подставок.

– Если я положу сюда ногу, это будет некрасиво.

– Ошибаетесь.

Итальянец уже занял место на диване.

– Сначала снимите с себя все. Здесь, по-моему, совсем не холодно.

Она огляделась, словно желая убедиться в правоте его слов. Не спеша расстегнула и спустила с плеч кофточку. Стащила через голову майку.

Бюстгальтеров Эстер не носила, не слушая возражений матери относительно того, что подобное обхождение с грудью лишает ее должной формы.

Грудь у Эстер была маленькая, но очень выразительная, с заметно выступающими пирамидками бурых сосков.

Пока она избавлялась от майки, соски нервно сморщились.

Она растерла их ладонями.

Взгляд итальянца уже не волновал ее в той мере, как поначалу, а, напротив, подбадривал и согревал.

Она поднялась на помост и легла спиной в прохладу черной кожи.

Не снимая туфель, она подняла ноги и опустила икры на оказавшиеся очень удобными подставки.

Между широко раздвинутых ног на нее внимательно смотрел мужчина.

Она не могла оторваться от его завораживающего взгляда, подсознательно представляя себе, что именно он видит благодаря ее совершенно раскрытой позе.

Итальянец молча ждал.

Эстер заложила руки за голову и замерла, прикрыв глаза. Ей нужно было расслабиться.

Думая о своем, она начала поводить из стороны в сторону бедрами и сразу же почувствовала ручку, задевающую край кресла и трогающую ее своим кончиком где-то внутри.

Заиграла музыка.

Слушая ее, Эстер забыла о том, что должна делать.

Мужчина не торопил ее. Он курил трубку, и аромат его крепкого табака сам собой воскрешал грезы, которые посещали Эстер прошлой ночью…

Только вместо вчерашнего Берни теперь рядом с ней оказалась та ненавистная женщина, которая была причиной их немого раздора.

Чтобы хоть как-то отомстить, Эстер представила ее себе обнаженной.

Это было ошибкой, потому что без черного плаща соперница выглядела еще великолепнее.

Груди женщины нависали над самым лицом Эстер, полные и тяжелые, с крепкими брусничниками сосков. До них хотелось дотянуться губами.

Женщина стояла и смотрела на Эстер, а левая рука ее уже трогала лепестки раскрытого цветка…

Итальянец с интересом наблюдал, как пальцы девушки медленно ложатся на розовые складки промежности и начинают сначала робко, а потом все уверенней и уверенней играть с ними, раздвигая и пощипывая.

Пальцы были длинные и тонкие, с красивыми овальными ногтями, имевшими загадочный перламутровый оттенок.

Потом он встал с дивана и подошел к креслу вплотную, остановившись между свободно разметавшимися ногами. Глаза Эстер были закрыты.

Она не могла не чувствовать его приближении. Она просто не хотела, чтобы он об этом знал. Она ждала, и только пальцы ее жили своей независимой жизнью…

Он нащупал потеплевший от долгого соприкосновения с телом стержень ручки.

Ощутив постороннее движение, девушка слабо застонала.

Присев на корточки, итальянец осторожно вытянул стержень и заметил, как плавно закрылось за ним крохотное отверстие.

Он убрал ручку в нагрудный карман. Это был его любимый «паркер» с платиновым пером.

Розовые губки излучали нежность. Они и в самом деле напоминали детский ротик, который хотелось приголубить и поцеловать.

Он поборол соблазн. Он вернулся на диван.

Пальцы замерли.

Она думала, что сейчас все начнется, но ничего не произошло.

Неужели он действительно не хочет ее?

Иногда перед сном ей представлялось, что она лежит именно в этой раскрытой позе на массивном столе из мореного дуба и мужчина – не то Берни, не то кто-то другой – подходит к ней и жестоко берет, пронзая до самого нутра.

Греза осталась мечтой. Эстер открыла глаза.

Итальянец по-прежнему был здесь. Она почему-то думала, что он ушел, покинув ее в этой странной комнате, потолок которой, как она теперь видела, был очень низким.

Зато она больше не чувствовала предмета, одновременно приятно и неприятно торчавшего в ней все это время.

Скосив глаза на своего единственного зрителя, она увидела кончики грудей и прикрыла их ладонями.

Он улыбнулся.

– Сейчас вы были похожи на изумительную скульптуру, кара. Знаете, существуют такие скульптуры, у которых какая-то часть подвижна, но при этом сохраняется ощущение статики. Вам идет быть беззащитной.

Только сейчас она заметила, что ноги ее, до сих пор просто лежавшие на подставках, оказались прикованы к ним мягкими кожаными шнурами. Когда это было сделано, она не знала. Она знала только то, что при желании итальянец может проделать с ней все что угодно, и она будет вынуждена ему покориться.

– Не бойтесь, кара. – Он верно прочел ее мысли. – Мне важно ваше ощущение. Я не тот, кто издевается над женщинами. Только варвары брызгают кислотой на картины бессмертных мастеров. Скажите что-нибудь.

– Что вы от меня хотите?

– Ничего. Вам разве не хочется просто лежать и давать мне возможность лицезреть вас во всей красе, дарованной вам природой?

– И вы не надругаетесь надо мной?

Она даже сама не могла точно для себя установить, чего именно она этим добивается. Убеждает или провоцирует?

– Если мы оба понимаем, что я в любой момент могу это сделать, тогда зачем мне делать это по-настоящему?

– Наверное, это приятно… Ведь многие мужчины не упускают случая.

– Это ваш маленький комплекс, кара. Ни один мужчина не изнасилует женщину, которая ему нравится. Обычно насильники вообще не смотрят на внешность жертвы. Она им безразлична. И наоборот, красота женщины служит ей самой верной защитой, если у нее нет ничего другого. Вы скажете, что случается всякое. Разумеется, есть и безумцы. Мы все – безумцы, но каждый – по-своему.

– Я тоже?

– У вас есть сомнения?

Она вздохнула.

– Как жаль сознавать, что для того, чтобы получить удовольствие, нужно немножко сойти с ума…

– Однако некоторые сходят с ума, не получая удовольствия.

– Но никогда – наоборот.

Эстер увлекал этот причудливый философский диспут. Диспут между обнаженной девушкой, распятой во врачебном кресле, и полностью одетым мужчиной, который удобно устроился на диване и знай себе попыхивает гнутой трубкой.

– Мне не хочется думать о том, что будет, когда я отсюда уйду, – произнесла она вдруг вслух.

– А что будет?

– Правильнее сказать: чего «не будет»…

– Так вы предпочли бы остаться? В таком случае мой маленький дворец в вашем распоряжении. В конце недели я должен на некоторое время уехать на Гавайи, так что живите, сколько хотите.

– Спасибо, у меня есть дом.

Она снова заложила руки за голову, и мужчина увидел ее трогательную, лишенную волос подмышку.

– Я могу вам еще как-то помочь?

– Скажите, зачем вам все это нужно? – Эстер села и обнаружила, что сковывающие ноги шнуры очень легко распутываются. – Ведь я выхожу замуж. Выхожу за человека, которого люблю. Мы даже не сможем с вами видеться.

– Почему? Разве ваш муж не работает? Разве вы, согласившись пойти со мной сегодня, не предполагая, что вас ждет, откажетесь позвонить мне завтра? Не в обиду вам будет сказано, но разве вы женщина строгих правил?

Эстер улыбнулась, представив себя сейчас со стороны.

– Конечно, я вам позвоню, если вы дадите мне телефон и предложите им воспользоваться. Но что это даст вам?

– Лично мне – ничего. Это даст нам обоим. Вы никогда не думали о том, как редко встречаются люди, которых называют «родственными душами»?

– Думала, и довольно часто.

Они оба замолчали.

– Наверное, мне лучше уйти, – сказала она наконец. – Пора уже. Я совсем опьянела.

– Подождите минутку, не вставайте.

Итальянец поднялся и подошел к девушке. Она снова откинулась на спину. Он снял с ее правой ноги туфельку и, наклонившись, коснулся губами маленьких пальчиков.

– Все это время я хотел вас, кара.

– Но я…

– Нет, не нужно, вы правы, сейчас нам будет лучше расстаться. Я могу переоценить свои силы.

У Эстер комок подкатил к горлу.

– Я позвоню вам.

Он только усмехнулся.

– Я пошутил: у меня нет телефона, кара. Когда-нибудь мы снова случайно встретимся на улице, и вы пригласите меня… скажем, в бар.

Эстер не хотелось ничего ему отвечать. Только бы побыстрее одеться и уйти. Забыть о нем, забыть обо всем, что здесь произошло, о картинах, о скульптурах, о холодной ручке…

Она быстро развязала один из шнуров. Итальянец помог ей со вторым и подал руку.

Эстер сошла на пол.

Нагнувшись, чтобы подобрать одежду, она почувствовала на спине приятную тяжесть мужской ладони.

Выпрямившись, она оказалась стоящей в объятиях итальянца.

Эти объятия сразу же показались ей излишне судорожными и никак не вязались с предыдущим спокойствием их беседы.

Однако это по-прежнему был он.

Итальянец прижимал ее голое тело к себе, и Эстер чувствовала, как врезаются в нежную кожу краешки пуговиц. Он смотрел на нее, буквально пронизывая взглядом.

– Нет, я не могу отпустить вас просто так, вот просто так взять и отпустить, кара!

– Мне больно.

– Я знаю. – Он не ослабил объятий. – Вы должны решиться на это сами.

– На что?

– Станьте моей до конца, кара. Я отпущу вас. Я никогда больше не встречусь вам на пути. Нью-Йорк – большой город. Но только не сейчас… Вы слышите меня?

Он поцеловал ее в шею.

Эстер запрокинула голову и увидела прямо над собой белый потолок.

Пространство было слишком ограниченным.

– Я уже не могу так… – тихо сказала она, невольно пугаясь робости своего тона. – Это, наверное, все-таки лучше прервать сразу и…

Он не дал ей договорить.

Вам нужно выпить, кара. Вы вся дрожите. Я тоже. Вы чувствуете?

Только сейчас она обратила внимание на то, что его пальцы ухватились за ее левую бессильно опущенную руку и притягивают кисть к тому месту, где под брюками явственно прощупывалось твердое вздутие подземного корня.

Прикосновение к этому предмету, призванному свидетельствовать об истинном состоянии любого мало-мальски здорового мужчины, оказало на Эстер воздействие, схожее по силе с воздействием молнии на одиноко стоящее посреди поля дерево.

Она была потрясена. Она никогда раньше не предполагала, что это место на теле мужчины можно воспринимать с такой обостренностью, так отчаянно упоенно и настолько вне связи с остальным телом.

Под ее рукой было что-то живое. И это живое было упрямо, своенравно и одновременно покорно. Ей. Ей одной.

У Эстер закружилась голова.

Оставшейся без присмотра рукой она обвила шею мужчины и, прикрыв глаза, стала слепым котенком искать его губы.

Ноздри ее трепетали от переполнявшего их аромата обветренной мужской кожи.

Губы их едва касались, теплые и сухие.

Он отпустил ее руку, и она взяла в ладони его склоненную голову.

Теперь она уже касалась вздутия под тканью брюк не пальцами, но упругим лобком. От этих прикосновений ее с головы до ног пронизывало изумительными разрядами тока, колени дрожали, ноги подкашивались, хотелось рыдать и смеяться. Такое было с ней впервые, даже близость любимого Берни не казалась больше откровением. Душевное вдохновение сплелось в этот миг с физическим возбуждением и стало катализатором сильнейшего потрясения, которое только может пережить женщина, оказавшаяся в роли добровольной пленницы, вдруг ощутившей себя всемогущественной хозяйкой и с восторгом испугавшейся предоставленной ей возможности.

А потом ей стало по-настоящему страшно.

Страшно того, что она делает.

Она предает человека, которого любит и с которым хочет связать всю свою оставшуюся жизнь. Да, между ними стоит другая женщина, но какое значение имеет эта незнакомка, если она, Эстер, любит, любит его, своего глупого, своего податливого Берни и никогда, никогда и никому его не отдаст?

Губы итальянца ласкали ее лицо, скользили по щекам, согревали кончик носа…

– Да, мне нужно выпить, – пробормотала она, понимая, что этими словами сокрушает последнюю баррикаду, разделяющую восставшую плоть и распаленное сознание.

Это был конец.

Итальянец перестал ее целовать, обнял одной рукой за голую талию и вывел в другую комнату.

Там Эстер сидела в кожаном кресле, небрежно раскинув длинные ноги, и пила из постоянно наполняемого хозяйской рукой бокала. Мысли ее смешались, страхи исчезли, она уже больше не была предоставлена самой себе, она купалась в новых ощущениях, она знала наверняка, что сейчас произойдет, хотя готовилась к этому еще тогда, когда только вошла в этот странный дом. Но тогда все обернулось шуткой, лишь распалившей воображение, и вот теперь ей приходилось посредством хорошего, но уж очень крепкого вина спускаться с небес на землю и смотреть пристально-рассеянным взглядом на руки стоящего перед ней мужчины, верхняя половина тела которого в какое-то мгновение просто перестала существовать для нее, а осталась только эта, нижняя, ограниченная ремнем, под которым из вертикальной прорези уже указывал на нее гладкий перст влекущей плоти…

 

* 36 *

На лестничной площадке кто-то стоял.

Берни сразу увидел, что это женщина, но только приблизившись вплотную, понял, что женщину зовут Эстер.

Это была она, отвратительно пьяная и едва сохранявшая равновесие исключительно благодаря стене, на которую налегала всем телом.

Едва ли она могла в таком состоянии прийти к нему сама. Однако, если кто-то ее сюда доставил, как у него хватило совести взять и уйти? Она же совершенно невменяема!

– Господи, Эстер! Что ты устроила?

– Берни? – Она попыталась посмотреть на него своими покрасневшими глазами, но без сил опустила взгляд. – А я уже давно жду тебя…

Он подхватил безвольное тело в охапку и свободной рукой попытался открыть ключом дверь. Это оказалось сложнее, чем можно было себе представить, однако в конце концов дверь уступила.

– Пусти меня, – впервые воспротивилась девушка, когда Берни затолкнул ее в ванную и надломил над умывальником. – Я не пьяная, пусти!

Удивляясь решительности своих действий – куда только пропала сонливость? – он одним отворотом выпустил на свободу толстую струю ледяной воды из крана. Эстер закричала, захлебнулась, однако он продолжал держать ее за плечи и все макал беспомощную головку, облепленную мокрыми прядями, под пенный столб.

Когда он, наконец, отпустил ее, она выпрямилась, отфыркиваясь, злая и уже даже как будто не такая пьяная. Испытанный метод действовал и на новичков.

– Теперь ты можешь мне ответить, что произошло? – Берни с головой накрыл девушку махровым полотенцем, однако вода по-прежнему продолжала капать на пол, как воск с оплавившейся свечки.

– А ты?

Она стерла со лба липкую прядь и посмотрела на Берни.

От этого взгляда Берни вздрогнул. На какое-то мгновение он даже пожалел о том, что это не он сейчас стоит перед ней пьяным. Тогда было бы значительно легче…

– Ты можешь ничего не скрывать от меня, – продолжала Эстер, и в голосе ее зазвенели слезинки.

Только сейчас Берни сообразил, что и глаза-то у нее такие красные не от выпитого, а от слез.

– Я видела тебя с ней. Она очень красивая, я тебя понимаю. Мне всегда не хватало именно того, чего в ней – в избытке: этого наглого шарма, этой кричащей сексуальности. Мужчины любят, когда их обольщают. Я теперь это поняла. – Эстер вздохнула. – Рядом с ней ты был почти жалок, Берни. Ты шел туда, куда шла она, ты смотрел на нее, когда она смотрела в другую сторону. Я все это видела. Я шла следом за вами, по пятам. Я шла и думала. Мне было очень больно, Берни. А потом я решила, что мы должны сравняться в нашей жалкости. Для этого мне нужно было сделать всего один шаг…

– И ты его сделала? Берни сидел на корточках и вторым полотенцем вытирал кафельный пол под ногами Эстер. Надобности в этом никакой не было, поскольку кафель всегда и так высыхал сам.

– Я попыталась, Берни. Я не спала с ним. Я хотела, но так и не смогла… Я думала о тебе, о нас с тобой. Неужели ты мог?

– Все началось как шутка…

Он уже не тер пол, а просто сидел на корточках и снизу вверх смотрел на девушку, похожую сейчас на монашку в белой рясе.

– Это была игра…

– Была? А теперь?

– Если бы ты знала, как я устал от всего этого! Но что-то мешает мне остановиться. Я не могу по-другому…

Она смотрела на него, и взгляд ее постепенно делался совершенно спокойным.

– Я это понимаю, Берни, – произнесла Эстер после паузы, показавшейся ему вечной. – Не принимаю, но понимаю. И знаешь что, я даже готова отдать тебя ей, если ты скажешь мне сейчас, что любишь ее…

Он тяжело поднялся с пола, мотая головой и бубня едва слышно себе под нос:

– Но я не люблю ее, Эстер…

Она инстинктивно ухватила его за руку.

– … и я не знаю, что еще сказать.

 

* 37 *

Они шли золотыми аллеями парка. С наступлением смерти листва оживает и превращает свои последние дни в буйство красок.

Эстер держала Берни за руку.

Они уже некоторое время гуляли молча, исчерпав все темы и продолжая делать вид, будто наслаждаются тишиной. Обоим было грустно и как-то странно не по себе.

– Пока ты был не со мной, – тихим голосом начала девушка, – мне запомнился один сон.

– Цветной?

– Да. Я же тебе рассказывала, что мне стали сниться цветное сны. Наверное, я постепенно схожу с ума.

– Мне всегда снятся только цветные сны. Ну так и что же ты увидела?

– Я увидела тебя, Берни. Ты был с другой женщиной. И ты целовал ее. Я пыталась тебе помешать, пыталась поймать твои губы, но у меня ничего не получалось. Это был очень красивый сон. И очень страшный.

Подняв голову, Берни смотрел на проползающую по лазурному небу драную вату облаков. Два облачка почти слились и стали похожими на изящно очерченный белый рот.

 

* 38 *

– Здравствуй, Берни. Это Стефания.

– Здравствуй, я узнал твой голос. Правда, сегодня он у тебя какой-то особенно вкрадчивый.

– Я звоню, чтобы напомнить тебе о том, что наш срок истекает через пять ночей. Я хочу, чтобы ты подарил их мне…

– Стефания… Ты застала меня врасплох. Мне нужно тебе кое-что сказать…

– Я ничего не хочу слышать. У нас был договор. Ты обещал. И теперь ты должен сказать мне только одно: ты со мной или нет?

– Да, я с тобой, Стефания….. туу… туу… туу… туу… туу…

 

* 39 *

Джейн Тайбэй с нарочитой тщательностью сложила в стопку белоснежные листы рукописи и подняла взгляд на сидевшую напротив нее Стефанию.

Стефания смотрела на сигарету, истекавшую тонким дымком посреди огромной пепельницы, и думала о чем-то своем.

– Ведь это уже не просто книга, да? – спросила Джейн, заранее зная ответ.

Стефания заметила, что струйка дыма вдруг иссякла.

– Все зашло слишком далеко… Ни один мужчина не пробуждал во мне таких чувств. Сейчас мне даже не стыдно в этом признаться.

– И ты хочешь, чтобы твоя книга появилась с обрезанным финалом?

Стефания пристально вгляделась в правильные черты лица обращавшейся к ней женщины.

– Дело вовсе не в книге, – вздохнула она с грустной улыбкой. – Дело уже во мне.

 

* 40 *

«Я не расистка, – размышляла Стефания, сидя на скамейке парка в условленном месте, – но негроидов терпеть не могу. Однако иногда, для пущей острастки, приходится вступать в сговор и с ними».

Через несколько минут он появился, огромный, развязный, в вызывающе обтягивающих джинсах и драной майке. Волосы были коротко подстрижены. На шее – золотая цепь: признак достатка с одновременным пренебрежением к нему, выраженном в одежде.

Негр сел на скамейку на некотором расстоянии от девушки и закурил. Глядя на Стефанию сквозь облачка дыма, он щурился и ждал, предоставляя ей право первой начать разговор.

– Вот тебе задаток, – сразу приступила она к главному. – Получишь столько же завтра, здесь, в то же время.

– Понял.

– Что делать, ты тоже знаешь.

– А ты не боишься, что я воспользуюсь этим предложением? Ты мне очень даже симпатична. – Негр хохотнул.

– Попробуй, – пожала плечами Стефания.

– Ладно, я пошутил. – Он хотел примирительно потрепать ее по коленке, но девушка уже встала.

– Вот тебе ключ, – сказала она, вынимая из кармана брелок в виде заглавной буквы «Т». – Адрес у тебя есть. Пойдешь за мной через полчаса. Все ясно?

– Мне не терпится отделать этого типа.

– Я тебе отделаю! Чтоб все было интеллигентно. Смотри у меня, если наломаешь дров, ты знаешь, с кем я буду говорить.

– Не люблю, когда меня пугают, но ради такой девочки, как ты, я готов потерпеть.

– Придется потерпеть. Через полчаса.

Негр красноречиво пощелкал по циферблату своих золотых часов фирмы «Ролекс», давая понять, что от ошибок он застрахован.

Стефания одобрительно кивнула и быстрым шагом направилась к дому.

 

* 41 *

Стефания лежала посреди неразобранной постели, нагая и восхитительная, разметав руки и ноги и игриво косясь на Берни, который, подчеркивая каждым движением охвативший его любовный пыл, стервятником кружил по спальне и незаметно приближался к заветной цели.

– Я хочу тебя! – театрально вздыхала Стефания.

Однако «стервятник» не спешил.

Полностью одетый, он присел в изножье постели и стал один за другим целовать маленькие пальчики на ее красивых ногах.

Стефании сделалось щекотно, и она засмеялась. Он лег на нее, как был, в одежде, и покрыл поцелуями смеющееся лицо.

– Глупый, ты раздавишь меня!

– А тебе это будет неприятно?

– Никогда не мечтала почувствовать себя дождевым червяком под колесами самосвала. Мне кажется, это гораздо интереснее воображать, чем испытывать.

– За самосвал спасибо, дорогая.

Он еще хотел что-то сказать, но не договорил, потому что ему помешали мягкие губы девушки. Она покорно извивалась под ним и постанывала.

– Дай мне его, – попросила она наконец откровенно, просовывая обе руки ему под живот и дотрагиваясь до упругой шишки. – Я хочу тебя…

Любовная игра была в самом разгаре, когда дверь тихо приоткрылась и в комнату прошмыгнул возбужденный негр. В возбуждение его приводила не только сложность порученной задачи, но и внешность недавно столь неприступной заказчицы.

Некоторое время он стоял на пороге, упираясь плечом в косяк и с интересом наблюдая за происходящим.

Стефания заметила его сразу же, однако вида не показала. Присутствие постороннего, которого она, собственно, вообще никак не воспринимала, тем не менее подействовало на нее возбуждающе, и она в очередной раз кончила.

– Какая приятная неожиданность! – сказал, вдоволь насмотревшись, негр и сделал шаг в сторону кровати. Но только какого черта этот парень делает в моей постели?!

Берни поднял голову.

Негр был уже рядом и замахивался увесистым кулачищем.

Стефания вскрикнула.

Она вдруг явственно представила, как негр ослушивается распоряжения, избивает Берни до беспамятства, а потом со знанием дела насилует ее саму.

В следующее мгновение ей сделалось легко: никто больше на ней не лежал. На полу возле постели она услышала возню. Потом раздался крик.

Приподнявшись на локте, она с изумлением увидела, что негр повержен и ползет на четвереньках к двери, а голый Берни пинками подгоняет его.

Ей стало смешно, и она расплакалась.

– Малый явно ошибся квартирой, – сообщил Берни, вернувшись. – Неужели мы забыли запереть входную дверь?

– А я и не знала, что ты умеешь так драться, – призналась Стефания, уже успевшая справиться с минутной слабостью и промокнувшая слезы о подушку.

– Когда в университете я занимался боксом, у меня подумалось лучше, – усмехнулся он, ложась рядом. – Но вот видишь, кое-что я еще помню.

Стефания думала о том, как будет завтра оправдываться и сколько ей стоит доплатить в качестве компенсации за «производственную травму».

 

* 42 *

Когда наутро Берни вышел из ванной и стал одеваться, Стефания в одной коротенькой сорочке сидела в гостиной за столом и завтракала, перелистывая вчерашнюю вечернюю газету.

Не отрываясь от чтения и чувствуя на себе взгляд, она сказала:

– Кстати, я забыла тебе напомнить, что столь успешно проведенная ночь была последней. Сейчас ты уйдешь, и все.

– Это что, – опешил Берни, переставая завязывать галстук, – одна из твоих игр?

Стефания залистнула газету и, аккуратно сложив, встала.

– Между прочим, тебе сегодня еще предстоит жениться. Так что уж ты уважь невесту, не опоздай.

Берни чертыхнулся. Про свадьбу он в последний момент совершенно забыл. Интересно узнавать подобные подробности своей жизни от любовницы…

Стефания отошла к столику и вернулась с чековой книжкой. Один из чеков она подписала, вырвала и протянула Берни.

– Что это?

– Гонорар. Или свадебный подарок. Как хочешь. Ты дал отличный материал для моей новой книги. В два часа у меня пресс-конференция как раз по этому поводу.

– Книга? Какая книга?..

– О развлечениях и играх. Кажется, я тебе уже говорила, что, на мой взгляд, секс – самая замечательная игра.

Берни все понял. Стефания стояла перед ним с протянутым чеком и улыбалась.

Он ударил ее по щеке.

Ударил слабо, в последнее мгновение вспомнив, что имеет дело с обыкновенной женщиной. Стефания вскрикнула.

Берни не заметил, что крик этот похож скорее на стон облегчения. Он уже хватал ее за плечи и валил грудью на стол.

Трусиков на ней еще не было, а он до сих пор не успел застегнуть брюки.

Он вошел в нее сзади и одним толчком пригвоздил к острому краю стола.

Стефания заскулила от боли.

Он насиловал ее, насиловал по-настоящему, вопреки ее желанию, которое она высказывала не раз прежде, но сейчас все было по-другому, он сокрушал ее, он хотел расколоть ее надвое, за ее смех, за это надругательство над ею же поощрявшимися чувствами, за то, что она так красива, за то, что остается одна, без него…

Он кончил в нее, кончил, стиснув зубы, чтобы не было слышно животного стона. Оттолкнул от себя вместе со столом так, что она чуть не упала, и процедил с омерзением:

– Ты не стоишь тех неприятностей, которые мне причинила, шлюха!

Быстрые шаги. Хлопнула входная дверь. Его больше не было. И никогда больше не будет.

– Берни, – звала она, катаясь по полу. – Берни… Я не хотела… Берни… Я люблю тебя…

Ее со всех сторон обступала пустота, и в этой пустоте она слышала только свой надрывный плач.

 

* 43 *

– Бернард Стауэр, согласны ли вы взять в жены стоящую здесь девицу Эстер Лилиан Гордон?

– Да, согласен.

– А вы, Эстер Лилиан Гордон, согласны ли вы взять в мужья стоящего здесь Бернарда Стауэра?

За высокими окнами церкви торжествовала обманутая ненадолго выглянувшим из-за туч солнцем золотая листва кленов.

_____________________________________________

Роман К. Борджиа «11 дней и ночей» представляет собой новеллизацию (то есть литературное произведение, созданное по сценарию) известного американского фильма. Фильм этот широко известен и российским зрителям: он не только распространялся в видеопрокате, но и демонстрировался в столичных кинотеатрах.

Сюжет романа, вернее сказать, выбор героини способен шокировать читателя-ретрограда. Это юная американка венгерского происхождения, которая работает «девочкой по вызову», иначе сказать, проституткой. Но в то же самое время она молодая талантливая писательница, пробивающая свой путь в литературу.

Первые главы могут ошеломить обилием постельных сцен, описанных во всех подробностях. Но дальше с читателем происходит странная вещь: увлеченный сюжетом романа, завороженный, как это ни странно, обаятельным характером героини, он словно бы привыкает к «соблазнительному чтению». Роман К. Борджиа начинает напоминать «производственную прозу» советского периода – только действие его происходит не в шахтах и цехах, а совсем в иных обстоятельствах.

Можно ли роман назвать порнографическим? Ни в коем случае. Порнографическая книга создается специально, чтобы возбуждать сексуальное чувство читателя (точно так же, как детектив возбуждает его чувство опасности). В романе К. Борджиа постельные приключения героини описаны с каким-то научным холодком. Автор не смакует подробности, не пытается удивить читателя чередой непристойностей. Он словно бы вместе с читателем удивляется происходящему: ну что ж, и такое бывает; сексуальные сцены для него – не цель, а средство. Средство, чтобы рассказать о главном, о том, ради чего написан роман. А написан он о вещах серьёзных и суровых – О Свободе, и о Судьбе. Вот героиня. Она молода, красива, желанна, обеспечена, независима. Казалось бы, о чем ещё ей можно мечтать? Она сама взяла судьбу в свои руки и вылепила её так, как желала. Но… Счастлива ли она?

На пути к свободе ей пришлось пожертвовать многими человеческими ценностями – семьей, дружбой, уважением ближних, и ещё, и ещё, и ещё… Потому-то эта с трудом обретенная свобода имеет устойчивый привкус горечи. Порой героине приходится перед самой собой вновь и вновь утверждать и отстаивать эту свою хваленую свободу.

Собственно, сюжет романа развивается вокруг двух попыток героини выйти из круга, назначенного ей судьбою: в первом случае, она пытается сыграть роль заботливой подруги, во втором – коварной обольстительницы. Но, играя судьбой, нельзя выиграть. Все попытки завершаются крахом, и мы оставляем героиню в момент крушения её надежд и устремлений, в положении, которому нельзя не посочувствовать.

Итак, перед нами – сильный, глубокий, современный роман, рассказывающий о сложных проблемах и переживаниях женщины конца XX века. Кто же возьмет на себя право судить автора за его пристрастие к описанию сексуальной героини? Кто же возьмет мерку и объявит: доселе можно, а далее – ни-ни! Слава Богу, мы живем в обществе стремящемся к внутреннему и внешнему освобождению. С трудом мы избавились от цензуры коммунистической, неужели же теперь придется бороться против посткоммунистической цензуры?

Нынешний закон о печати возлагает ответственность за содержание печатной продукции только на издателя (а не на печатника, например). Если издатели уверены в содержании книги, если они предостерегли читателя, что книга предназначается для взрослых читателей (как это указано в аннотации) – то книга может быть издана. Если же дело дойдет до суда, то все претензии, разумеется, будут к издательству.

Впрочем, я уверен, что роман К. Борджиа «11 дней и ночей» это значительное произведение современной прозы и ему удастся прорваться к читателю, невзирая на все препятствия.

Г. Кузьминов, заведующий отделом,

член редколлегии «Книжного обозрения».