Есть что-то мистически ужасное в том, что два абсолютных правителя советского государства, Ленин и Брежнев, даже на пороге смерти продолжали охотиться. Ленин отправился на охоту за три дня до кончины. Брежнев — за сутки. Какой страшный психологический изъян погнал двух Ильичей, стоявших одной ногой в могиле, убивать других?

Одни люди под конец жизни отказываются от охоты, вспомним хотя бы Льва Толстого. Другие, пересматривая юношеские увлечения и замаливая грехи, жертвуют на храмы или занимаются иным богоугодным делом. Пожилые японцы уходят в горы созерцать красоту.

Возможно, патологическая и постоянная страсть Ленина и Брежнева к массовому избиению зверей и птиц в определенной степени получила свое развитие в красном терроре в 20-х и кровавой бойне в Афганистане в 80-х…

Предсмертная охота Ленина состоялась 18 января 1924 года. Предчувствовал ли тогда вождь, что ему осталось всего три дня?

Вот как описывает эту охоту писатель Юрий Никитин.

«В пятницу 18 января старший личной охраны Ленина товарищ Пакалн рано поутру вызвал к себе егеря Плешакова, который теперь почти неотлучно жил в Горках, поскольку на охоту приходилось выезжать два-три раза в неделю, и велел готовить гончих.

Заслышав шаги своего хозяина, в сарае взвизгнули собаки и стали царапаться в дверь. Но Михаил Васильевич сначала вывел из конюшни лошадь, запряг ее в розвальни, потом только выпустил гонцов, которые, справив нужду и потанцевав, сами запрыгнули в розвальни. Прицепив их на сворку, егерь тронул лошадь, не дожидаясь, когда будут готовы сани Ильича с высокой спинкой и волчьим пологом и сани для охраны. Следом за ними отправится и санитарная повозка, но двигаться она будет скрытно; избави Бог попасться на глаза вождю, ведь это вызовет крайнее его раздражение.

Мещеринское шоссе идет горою, по кромке молодого леса. Миновав Пронинский проселок, Плешаков свернул в лес на идущую под уклон, к оврагу Каменка, неезженую дорогу. Он проехал через березняк, потом через осинник и остановил лошадь перед открытой опушкой за молодыми сосенками, ветки которых под тяжестью снега, свисали до самой земли. Побуженные на той стороне оврага, зайцы именно здесь станут пересекать опушку, и Ильичу прекрасно их будет видно.

В одиннадцать часов выглянуло солнце, снег заиграл разноцветными искрами.

Вот собаки насторожились и повернули головы в глубь леса. Едут!

Среди деревьев показалась голова лошади, кучер на облучке и Ленин в бобровой шубе с высоким воротником и шапке из темного меха, надвинутой глубоко на лоб. Михаил Васильевич пошел навстречу саням, издали кланяясь Владимиру Ильичу. Вождь тоже издали начал улыбаться и кивать головою егерю.

— Будем открывать охоту, Владимир Ильич? Не мешкая. Мороз нынче уж больно крепковат.

— Да, да! — с большим усилием сказал Ленин, будто выстреливая эти первые слова из тех пяти слов, что он мог выговаривать после полной потери речи.

— Так я поведу гонцов за овраг, к Горелому Пню, где мы с вами вальдшнепов стреляли. Там пущу. А уж вы тут все не зевайте. Так я пошел, да?

Левой здоровой рукой Ленин показал: иди, иди. Плешаков отвязал собак и, огибая устье оврага, повел их в загон. И там, поставив гонцов на свежий заячий след, спустил их со сворки.

Пыля сухим от мороза снегом, купаясь в пуху лесных сугробов, смычок гончих с воплем скрылся в березовом подросте. Ленин высвободил из-под шапки ухо, приложил ладонь корытцем и слушал, в каком направлении идет гон. Заяц не сразу пошел в овраг, а повел собак через осинник и возле кустов сделал скидку, запутывая следы. И то ли гон сошел со слуха, то ли собаки замолчали, распутывая след, Ленин заволновался, попытался встать, чтобы лучше слышать, потом повернулся к стоящим рядом телохранителям и кивком головы стал спрашивать, слышат ли они погоню.

И тут снова послышался собачий лай. Теперь он приближался к оврагу. Лицо Ленина оживает, глаза загораются азартом, тем молодым азартом, который он познал в Шушенском и который не умирал в нем уже никогда. Двое охотников, Пакалн и его напарник, оба с неразлучными маузерами и ружьями, оглядываются на Владимира Ильича, и он в волнении показывает жестами, куда бежать одному и куда второму, чтобы перехватить зайца. Не довольствуясь указаниями рукой, он и бородкой начинает показывать, куда им надо становиться.

На противоположной стороне оврага появляется егерь. Телогрейка нараспашку, шапка заткнута за пояс, от головы валит пар. Вот он останавливается, зачерпывает ладонью пригоршню снега и кладет в рот. Стоит и прислушивается к направлению гона. Потом срывается с места и, держа свое ружьецо над головой, скатывается вниз по склону. Он поспевает вовремя появиться на углу опушки, куда наискось летит беляк.

Сначала Ленин видит, как заяц делает бешеный прыжок, медленно опрокидываясь в полете, падает в сугроб, а потом до него доносится звук выстрела. Подняв добычу за лапы, Михаил Васильевич машет ею довольно смеющемуся Ильичу и идет к саням.

Собаки вынеслись на полянку, скомкали бег там, где еще пахло дымом и кровью, и затанцевали, заскулили, выпрашивая себе в награду свежие заячьи лапки.

Вот все охотники сошлись возле Владимира Ильича, и он, весело глядя на Плешакова, поднимает вверх большой палец. Потом переводит взгляд на пропуделявшего телохранителя, с укоризненной улыбкой качает головой. Товарищ Пакалн, у которого квадратное лицо, тяжелая челюсть и торчащие уши, холодно смотрит на подчиненного и молчит.

Когда вернулись в Горки, Михаил Васильевич подбежал к парадному подъезду, где санитары раскутывали Ленина, чтобы получить указания о следующей встрече.

Владимир Ильич показывает три пальца. Затем пытается выговорить слово волки, но у него получается лишь — „во-во…“.

— Поохотиться на волков желаете, так я понимаю? Будут волки, уж я расстараюсь.

В воскресенье егерь наконец сыскал волчью стаю и положил приваду. Ждать завтрашний день было приятно. Тем более приятно, что все воскресные газеты обещали выздоровление вождя.

„В понедельник утром Владимиру Ильичу стало плохо. А вечером он умер“»

Вот что мне удалось выяснить у украинских егерей о последних охотах Брежнева.

Последний раз Щербицкий принимал Брежнева в Залесье в конце сентября 1982 года. «Первое лицо» выглядело неважно, тем не менее захотело утиную охоту. С большим волнением наблюдал Щербицкий, как Леонид Ильич никак не мог вогнать патрон в патронник. Да, было время, когда бравый генсек, не крякнув, «перцовку» на грудь кидал, а тут без посторонней помощи, уже не мог забраться в лодку. А если он не выдержит отдачи после выстрела да плюхнется в воду или удар его хватит? Решив не рисковать, хозяин Украины движением глаз приказал охотоведу Монакову вытащить генсека из лодки.

Когда через пару месяцев Брежнева не стало, в ЦК КПУ зашелестел облегченный говорок: «Слава Богу, не у нас на охоте…».

А вот что рассказал в своих воспоминаниях телохранитель Брежнева Владимир Медведев:

«В конце семидесятых здоровье Генерального секретаря ухудшилось. Поздравляя „с полем“, он уже не пригублял рюмку. Уже во время стрельбы ослабевшие руки не прижимали плотно к плечу знаменитое ружье с оптическим прицелом. После выстрелов ружье давало отдачу назад, и ему прицелом разбивало лицо. Возвращался в Москву — разбиты в кровь то нос, то бровь, то лоб. Он останавливался перед зеркалом, рассматривал себя и как-то по-детски жаловался неизвестно кому:

— Ну вот, опять. Как теперь с подбитым глазом на работу идти!

Врачи пытались запретить ему охотиться, отговаривали и мы. Однако он упрямо не желал лишать себя, может быть, последней в жизни радости. Однажды, в первый день охоты на кабанов, он стрелял из машины и разбил себе бровь. На другой день стрелял с вышки и разбил переносицу. Обе раны — довольно тяжелые, в кровь. Самое неприятное, что буквально через день-два предстояла поездка в Прагу и Братиславу. Врачи долго возились с его лицом, во время всей поездки по нескольку раз в день замазывали раны. После этого случая Леонид Ильич сам с грустью понял: он больше не стрелок.

Но от охоты не отказался. Так же сидел на вышке или в машине, так же выжидал зверя, но… не стрелял. Ружье он передал нам, „прикрепленным“. Мы стреляем, а он рядом переживает.

Последний раз он „охотился“ за сутки до смерти».

Есть что-то мистически ужасное в том, что два старых и больных человека, испытавшие при своей жизни все блага цивилизации, умирая, отправлялись смотреть как умирают другие. И радовались не солнцу, не ветру, а убитому зайцу и утке…