В четырнадцать лет Никита остался один. Стандартная биография: детдом, ПТУ, армия, офицерские курсы. На каждой из этих ступеней его пытались сломать. Но сидела в его характере врожденная житейская мудрость. Никита не поддавался соблазнам, не отвечал на удары и провокации. Не зная того, сам себя уберег от улицы, тюрьмы и дисбата.

  Потом был Афганистан. На войне он озлобился, одичал. Почему-то возненавидел американцев. К моджахедам, напротив, испытывал чувство симпатии. (Как ни крути, а правда на их стороне). Что, впрочем, не мешало ему убивать и тех и других...

   Я легко считывал информацию о прошлым майора- спецназовца, но как ни старался, не смог откопать в его памяти ни единого проблеска из жизни того, кто раньше владел этим телом. И я, эфемерное существо, лишенное всяких эмоций, впервые познал нечто, похожее на чувство досады.

   Никита тоже был не в себе. Все шло как-то наперекосяк: и в стране, и в армии, и в этой вот, долбанной операции. Серость, кругом одна серость. Не власть портит людей, а безумная жажда власти, имя которой - политика. Не зря подполковник Архипов, читавший когда-то курс военной истории в Киевском общевойсковом, по пьяному делу не раз говорил: "Узнаю, что кто-то из вас перешел в замполиты - сей же час прокляну. Это значит, что я вас хреново учил".

   Этот тоже, ефрейтор запаса, приехал командовать генералами. Выгорит дело - орден ему и почет, сорвется - тоже без штанов не останется. Черти его принесли, все по фигу - лишь бы в Кремль на тусовку не опоздать! Ничего, время придет - спросим. Со всех и за все спросим! Не добро - справедливость - высшая моральная категория. Справедливость, как неизбежность возмездия.

   Я оставил Никиту когда он шагал по бетонке и вел за собой пятерых ребятишек. Он шел и стыдился их благодарных глаз, весь в сомнениях и расстроенных чувствах. Не снимал он и своей доли вины: что-то сделал, что-то сказал не так, на чем-то не настоял.

  Этот безумный мир выглядел весьма неприглядно, если смотреть с его небольшой колокольни...

   Да, то, что творилось в аэропорту, бывает только в России, где меньше всего доверяют специалистам. Все команды выполнялись бегом, но не было в них изначального проблеска мысли. А так... бестолковая суета, имитация бурной деятельности.

   Уже свечерело, когда подошли тягачи. Подготовленный к вылету самолет неспешно утащили за хвост. Вместо него подали другой - тот самый мурманский рейс, в котором летел полумертвый я.

   К опущенной аппарели медленно подходил экипаж. За каждым движением летунов настороженно наблюдали из окон автобуса. Как, впрочем, за всем, что творилось на летном поле. Люди шли, как на плаху, поддерживая друг друга.

   - Те самые, я их всех хорошо запомнил - четырежды этим рейсом летал, - уверенно прогудел Мимино и опустил бинокль.

   - Точно?

   - Точней не бывает. На походку грим не наложишь! Командир - пилот первого класса... фамилия у него церковная... как его? - Панихидин. Видишь, как косолапит? И ботинки у него стоптаны внутрь. Говорю тебе, те же самые! Эх, жалко, что нету ни одной стюардессы. Кого трахать то будем?

   - Если проколешься, то тебя! - пригрозил Салман. - Дай-ка сюда "глаза", сам посмотрю.

   Он бережно принял оптику и долго, минуты три, всматривался в детали одежды и выражения лиц.

   - Конструкция самолета знакома?

   - ИЛ-76? - двести часов на таком налетал.

   - Сможешь проверить количество топлива?

   - Два пальца об асфальт!

   - Наличие на борту посторонних?

   - С этим труднее. Но думаю, справлюсь.

   - Надо справиться, Мимино, это важно. Намного важней, чем взлететь. Упустим инициативу - вряд ли кто-то из нас доживет до суда.

   Рация деликатно откашлялась. Бородач вздрогнул, и чертыхнулся:

   - Ну, что еще там?

   - У нас почти все готово.

   - Что значит "почти"?

   - Один из ваших... товарищей не желает выходить на свободу. Он говорит, что будет досиживать срок. Нет смысла ему рисковать, полгода осталось. Если хотите, он сам вам об этом скажет. Есть телефонная связь с тюрьмой.

   - Верю, не надо, - согласился Салман, - что с остальными?

   - Ичигаев в бегах. Его везли на вокзал для дальнейшего этапирования. За городом на автозак был совершен налет. Ранены двое сопровождающих. Заключенному удалось скрыться. В общем, из тех, кого вы затребовали, в наличии только один. Он подтвердит, что я говорю правду.

   - Слушай, ара, - зарычал бородач, - не нравятся мне твои совпадения! Если с Асланом что-то случится, если и он почему-то вдруг "передумает", я начну зачистку автобуса. Где там посредник? Пора переходить к делу. Короче, ты понял. А пока суд да дело, хочу осмотреть самолет. Если там уже есть кто-то лишний, пусть убирается. Пусть уходит, пока не поздно! Если что, будем действовать по своему усмотрению.

   - На той стороне вздохнули с большим облегчением. Этот вздох рычагом запала ударил по психике главаря.

   - Рано вздыхаешь, - произнес он свистящим шепотом, - ты насчет наркоты губищи-то не раскатывай! Думаешь, обдолбятся лохи - и можно собирать урожай?! Хрен тебе на всю морду! Героин - тоже валюта. Мы будем пускать его в дело, пока не изыщем возможность безопасно использовать доллары. На чеках, на дозах номера не проставишь. И мы их погоним в Москву, на самые элитные дискотеки. Пускай твои дети, и дети таких же ублюдков, как ты, сызмальства приобщаются к разовой демократии.

   Со стороны Мимино, осмотр самолета не вызвал никаких нареканий. Горючего было море: с избытком хватало не только до Ханкалы - на хороший трансатлантический перелет. Посторонними на борту тоже не пахло. Пожилой бортмеханик открывал все отсеки и "нычки" без раздумий, по первому требованию. Деревянный контейнер с запаянным цинком внутри оказался и вовсе вне подозрений. Каждый летун знает, что это такое.

   - Жмур? - радостно спросил Мимино, тыча в него перстом.

   - Жмур, - кивнул бортмеханик.

   - Это есть хорошо! Наш любимый "Аэрофлот" и тут попадает на бабки. Жмура мы вернем за выкуп - или зароем без отпевания. Ладно, иди прогревать двигатели. Взлетать буду сам.

   Сквозь дерево и железо я посмотрел на себя: сама безмятежность! Лежу, как гранитный памятник, на который надели штаны, пиджак и рубашку. Все морщинки разглажены, скруглены, исчезли тонкие сеточки на захлопнувшихся глазницах. Нет ни теней, ни полутеней. Лицо и руки одинаково ровного цвета. Таким я себя не видел ни разу. Это и есть самата - состояние, при котором человек становится камнем. Тело не дышит. Зачем ему кислород, если крови больше не существует? Что там кровь, ни одной жидкой субстанции. Все, из чего состоит человек, превратилось в чистую воду со всеми ее чудесными свойствами.

   - Все нормально, Салман, - закричал Мимино, поднимая вверх большой палец.

   Говорит, все нормально, - подал голос Яхъя, возникая из-за дерюги. Если шофер еще без сознания, могу подменить

   - Стоять! Слишком просто все у них получается, - рявкнул ковбой. - Так не бывает, нужно самому убедиться. Может, нашего брата держат сейчас на мушке, и заставляют кричать, что все хорошо.

   - Ты куда?! - встрепенулся Яхъя, хватаясь за руку Салмана, как за спасательный круг.

   - Останешься старшим, - мрачно сказал ковбой. - Я уже говорил, что делать, если меня убьют. Еще раз скажу: не верьте гяурам, пощады не будет. А ну-ка, - Салман нерешительно почесал в бороде, - а ну-ка, достань Коран.

   - Достал, что теперь?

   - Раскрой на любой странице, читай, что там написано.

   - С какой стороны?

   - Как хочешь. На чем взгляд остановится.

   - О народ мой! - с выражением начал Яхъя, - Я боюсь для вас дня зова друг друга, дня, когда вы обратитесь вспять; нет у вас защитника от Аллаха - кого Аллах сбил, тому нет водителя...

   - Достаточно. Ты что-нибудь понял?

   - Нет.

   - И я тоже нет. Ну ладно, пошел.

   ...На землю падали сумерки. В городе робко зажигались огни. Трещали цикады. Дело тронулось с мертвой точки: автобус, со всеми предосторожностями, подъехал к опущенной аппарели.

   Никита успел вовремя. Он приехал на старинном "газоне" с брезентовым верхом, когда детишек уже собрались заводить в самолет. На землю упали три бумажных мешка с деньгами, оружием и наркотой. Доллары были в мелких купюрах, оружие - в заводской смазке. Спецназовцу помогал "досрочно освобожденный", пристегнутый к Никите наручниками. Это был сутулый седой старик, еще достаточно ловкий и крепкий, с живыми, пронзительными глазами. Был он одет в спортивный костюм и новенькие кроссовки. Черная куртка "под замшу" висела на сгибе свободной руки. Судя по крутому прикиду, этот товарищ у кума не голодал. Впрочем, "браслет" с него сразу же снял и надели его на вторую руку Никиты.

   - Э-э-э, Аслан! - ласково прошептал бородач. - Слава Аллаху, милостивому, милосердному, царю в день суда!

   - Ему поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, - старик подхватил слова мусульманской молитвы.

   Потом они пару минут обнимались, хлопали друг друга ладонями по плечам, по спине и по шее. В конце ритуала Салман достал из-за пазухи, разгладил, встряхнул и надел на седую голову "гостя" каракулевую папаху.

   Насколько я понял, все затевалось из-за этого человека. Он - цель. Все остальное - средства: и дети, и самолет, и я, подвернувшийся под раздачу. Деньги и наркоту никто не взвешивал, не считал, все принималось на веру. Автоматы все же опробовали. Дали из каждого по несколько коротких очередей. Вселенское зло салютовало своей удаче.

   Как их теперь со склада списывать будут? - думал возмущенный Никита. - Организуют пожар? Или есть у каждой страны специальная неучтенка для таких форс-мажорных случаев?

   До полуночи шли торги. Салман отпустил всех, кроме Никиты и экипажа. Водитель успел оклематься - ЛИАЗ отъехал от поднятой аппарели солидно, не торопясь, как от обычной автобусной остановки. Детишки смеялись и плакали. Облегченно вздыхали взрослые. Все утонуло в реве турбин. Самолет развернулся, все быстрей заскользил по бетонке. Где-то в середине пробега, он немного присел на хвост и устремился в ночное небо.

   Я улетел, но был еще на земле, рядом с Морданом.

   Сашка тоже зря не терял времени - успел позвонить в Мурманск, связаться с Котом. Старый законник дал слово "подсуетиться" и тоже уселся на телефон. С его подачи, Сашка "надыбал" ростовских авторитетов - Черкеса и Ганса. Эти двое должны были выяснить главное: кто затеял весь этот кипиш и ради чего.

   На телефонной станции подсчитывали барыши: уточнения шли то из Ростова на Мурманск, то из Мурманска на Ростов, а Сашка Мордан был в этом деле вроде посредника.

   Кот раскручивал дело, как стопроцентный опер. Прежде всего, выяснил: кого из ростовской тюрьмы затребовали угонщики. Остальное уже по схеме: узнал человека - ищи ключевые фигуры в его окружении. Кто жареные каштаны заказывал? Кто таскал их из горящей печи? С кем конкретно, можно договориться? А дальше - как карта ляжет. В зависимости от масти, в дело вступает авторитетный посредник, чье слово имеет вес.

   Гогу Сухумского нашли где-то в Нью-Йорке. На него выходил непосредственно Кот. Ситуация в его изложении получилась самая нездоровая:

   - Все под Богом ходим, милок. Все там будем. От креста на могилке никто не откупится. Последняя воля покойного - закон для живущих. Хорошего пацана хороним, козырного фраера. Предъявы? Да что ты! Какие предъявы?! По твоей "непонятке" дело прахом пошло? - будь добр, исправляйся. Хочешь самолет нанимай, а хочешь Шумахера, но чтобы к утру тело было в Ростове.

   Я с интересом прислушался.

   - Слышишь, Кот, - отчетливо прозвучало в трубке, - с каких это пор мы стали такими богобоязненными? А если там нет никакого покойника? Если в гробу что-то другое, а? Что тогда?

   Старый законник пожевал беззубыми деснами:

   - По грехам нашим воздастся. Все что найдете - ваше.