Мордану Ростов не понравился. Рыбы навалом, а пива хорошего - днем с огнем. Суетный город, жлобский. Что ни прыщ - то козырный фраер. Старушки на рынке - и те балаболят по фене. Даже слуги народа иногда не чураются завернуть с высокой трибуны что-нибудь эдакое. Еще бы! "Ростов-папа!", криминальный душок, особая фишка, узнаваемый образ. Нечто вроде русской матрешки, или тульского пряника. А поглубже копнешь, оглянешься - обычные гопники, только деньги любят сильней, чем они того стоят. Покупку соседом крутой иномарки они принимают, как тяжкое оскорбление, а строительство "хаты" в три этажа под его погаными окнами - это "наш ответ Чемберлену".
Взять хоть того же Амбала. Пацан вроде бы правильный, особой, воровской масти: три ходки по сто сорок четвертой, "Белую Лебедь", если не врет, знает не понаслышке. Но и он признает воровское братство только за счет клиента. Хоть бы раз подошел, спросил: Как, мол, дела, Санек? Тяжко, небось, в чужом городе с непредвиденными расходами? Может, сотню-другую позычить? Может, вместе сходить на дело? - хренушки! Человек, приехавший с Севера - это, в его понимании, помесь Березовского с Дерипаской. Будто бы там, за Полярным Кругом, деньги в мешки вместо снега сгребают.
Он при Мордане типа опекуна: гид, ментор и телохранитель в едином лице. И сидит за этих троих на хвосте до тех пор, пока сам не обрубится. Здоровьишка ему мал-мал не хватает. Больше литра в один присест ему нипочем не скушать.
Водит его Амбал, как заморское чудо, по всяческим злачным местам:
- Девочки, вот человек. Его надо "уважить" и принять по первому классу! - А сам уже лыка не вяжет.
- Сделаем, Васечка! Сделаем, миленький! - И в носик помадкой - чмок!
По первому классу это довольно накладно. Сотни "зеленых" как не бывало. Жалко, конечно, но и это еще не все: когда дело доходит до самого интересного, "Васечка" уже никакой. Елозит соплями по скатерти, да что-то мычит, а Сашка за себя, да за тех троих, что в его лице, управляется. Разгульная жизнь хороша, если она не в тягость, а тут...
В душе у Мордана медленно вызревало сложное чувство. Чтобы его описать, ему не хватало образов и сравнений, а главное - их понимания. За такими словами ныряют в глубины собственной сути, а не рыщут по мелководью. Отчаянье и печаль, раскаянье и бессилие плотно переплелись в горький колючий комок. Нет, это была не совесть, с нею как раз, он ладил. Хорошо это, плохо ли, но был у Сашки такой атавизм. Он его, кстати, не считал недостатком. Это странное чувство росло, крепчало и все чаще рвалось наружу, как собака из конуры. Глотая безвкусное пойло и пользуя пресных баб, он видел перед глазами холодный цинковый гроб. Хотелось куда-то бежать, что-то безотлагательно делать. Или наоборот - нажраться до сумасшествия и крушить все подряд. В один из таких моментов, он отправил домой своих ребятишек. Наказал им вооружиться, собраться в кучу и ждать сигнала.
Обещанной встречи с Черкесом все не было.
- Уехал старик, - успокоил его Амбал, - по твоим заморочкам уехал. Да ты не волнуйся! Наш дед чеченов построит. Все до копейки вернут.
- Что вернут? - не понял Мордан.
- Что взяли - то и вернут, - Васька лукаво прищурился и подмигнул. - Думаешь, никто ни о чем не догадывается, за дураков нас держишь?
- О чем это ты? - устало спросил Сашка.
Его опекун с утречка "вмазал", а на старые дрожжи он часто нес ахинею. Это уже даже не раздражало.
- Сам будто не понимаешь! Ну, кто он такой, этот Заика, где жил, где сидел, кто у него остался в Ростове? Никто из братвы никогда не слыхал про такого козырного фраера. И еще: такие люди, как Кот, за простого баклана мазу не держат.
- Про какого заику ты гонишь сейчас пургу? - Мордана заклинило, он и думать забыл, что я "припухаю" в гробу под чужим именем.
- Так я и знал, - рассмеялся Амбал, - в ящике не покойник, а что-то другое. Иначе, зачем самолет угонять, а?
Вот тут-то до Сашки дошло.
Гниловатый у нас получился базар, - думал он, постепенно въезжая в тему. - Глянуть со стороны: я и есть главный темнило. Если так же думает и Черкес, тогда все понятно. Никакой встречи не будет. Вот как на его месте поступил бы, к примеру, Кот? - а никак. Такие дела с кондачка не решают...
- Да ты не боись, - расщедрился Васька. Наверное, вспомнил, кто будет платить за выпивку. - Я ж тебе говорю: построит чеченов дед. Для него это "тьфу!" Не такие дела поднимал, хошь расскажу?
- Ну!
- Ладно, потом как-нибудь. Слышь? пойдем-ка отсюда... эй, человек! - Будто о чем-то вспомнив, Амбал, вдруг, засуетился. Защелкал перстами, подзывая к столу халдея.
- Чего это ты? - удивился Мордан.
- Блядохода сегодня не будет, - озабоченно вымолвил Васька, - так что лучше... давай менять дислокацию.
- А что там у них, у блядей, за беда, местком, или медкомиссия? - как можно серьезней спросил Сашка.
Амбал шуток не понимал и потому не замедлил с ответом:
- Да кто ж его знает, когда у них там медкомиссия? Не ходят они на концерты, мать иху так, для клиента слишком накладно.
- На какие концерты?
- Ты что, не читал афишу?
- Разве она была?
- Здрасьте! А справа от входа: "Выступает Сергей Захаров"?
- Он что, в ресторане петь будет? - изумился Мордан.
- За хорошие бабки? Не только споет - станцует. Рюмочку поднесешь - и выпьет с тобою на брудершафт. А почему бы не станцевать? - вход по билетам, триста рябчиков с рыла, не считая выпивки и закуски. Халдей говорил, что свободных мест уже нет: валом валит народ. Если, мол, захотите остаться, за билеты придется доплачивать. Тебе оно надо?
- Какие проблемы? - доплатим.
Сашка был равнодушен к эстраде, но уходить не хотелось. "Интурист держал свою марку: здесь было прохладно и чисто, к столу подавали чешское пиво - самый натуральный "Праздрой". К тому же, Сергей Захаров...
Новый солист Ленинградского "Мюзик-холла" после первой же песни стал кумиром питерских баб. Все они, невзирая на возраст и сексуальные предпочтения, вместе и по отдельности, сразу сошли с ума. Одна из приверженец лесбийской любви (их было много в богемной среде, особенно на "Ленфильме"), во всеуслышание заявила: "Сережа - единственный в мире мужчина, которому я отдалась бы по первому требованию".
"Яблони в цвету" летели из всех транзисторов. Сестренка Наташка - и та туда же! Купила на школьные завтраки большую пластинку и крутила с утра до вечера. Под подушкой хранила фотографии и афиши. С боем рвалась на каждый вечерний концерт.
Векшин, как раз, собирался в командировку, и очень просил за сестрой присмотреть.
- Прямо не знаю, что делать, - жаловался он Сашке, - черт, а не ребенок, хоть наружку за ней выставляй! Успеваемость катится вниз. Ты представляешь, она пропускает уроки, и часами торчит у подъезда этого охламона!
Пришлось из общаги переезжать на Литейный. Брать это дело под личный контроль.
Сашка тогда подрабатывал "грушей" - был спарринг партнером у Валерки Попенченко и с ним поделился своей бедой.
Валерка тогда уже был именитым боксером, олимпийской надеждой сборной. Мордан по сравнению с ним - желторотый цыпленок, недоросль. А поди ж ты, не перебил! Выслушал очень серьезно, с минуту поразмышлял и выдал свое резюме:
- Сделаем, товарищ курсант.
Так он его почему-то и звал: Не Мордан, не Ведясов и, даже, не Сашка, а именно "товарищ курсант".
Что там и как Мордан не вникал. Но только однажды к школе, где училась Наташка, подъехала черная "Волга". За рулем был Сергей Захаров. В очевидность невероятного поначалу никто не поверил. Ну, мало ли кто на кого бывает похож? Да и не место большому артисту - почти небожителю - в сугубо мирских местах.
- Вы к кому? - не сдержал любопытства малолетний оболтус, по внешнему виду, разгильдяй и типичный прогульщик. - Закурить не найдется? Ух ты, тачка какая классная!
- Мне нужна Наталья Ведясова, она из восьмого "Б".
- Наташка? - ухмыльнулся оболтус и спрятал за ухо "Мальборо", - сейчас позову. А что ей сказать, кто спрашивает?
- Скажи, что Захаров.
- Захаров? Фамилия очень знакомая... это не вы в Ленинградском "Динамо" по центру защиты играете?
- Нет, не я. По центру играет Данилов.
- Точно Данилов! А вы у них, стало быть...
- Тренер.
- Ага, ну, ладно...
Оболтус сорвался с места и пулей взлетел по ступеням, но через пару минут, столь же стремительно, вынырнул на крыльцо. Уже не один: за ним поспевала худенькая девчушка с учебником в правой руке. Фолиант, с известным намерением, взлетал над ее головой, но в самый последний момент, мальчишка играючи уворачивался.
- Издеваешься, да? Издеваешься?
К окнам первого этажа тут же прильнули сплющенные носы.
Захаров повернулся спиной. Он изнывал от тоски: вот попал, так попал! Ну, что за охота взрослому человеку торчать неизвестно где и ради чего? - ради прихоти взбалмошной пигалицы! А что делать? Говорят, что просил сам Попенченко! Эх, скорей бы кончалась вся эта тягомотина!
- Это вы меня спрашивали?
Захаров обернулся на голос, снял очки с затемненными стеклами и столкнулся с лучистым взглядом широко распахнутых глаз. А в них небесная чистота и серые тучки мимолетной обиды.
- Тебя ведь Наташей зовут?
- Нет, так не бывает, - она отступила на шаг. - Это действительно вы?!
- Действительно я.
Он отвесил шутливый поклон, скользнул вороватым взглядом по ладной фигурке: ничего себе, заготовка на вырост. Взгляд вернулся к ее глазам: в них обида, восторг и готовность заплакать. Еще Захаров заметил, что девчонка вдруг покраснела. Как будто смогла прочесть все его тайные мысли. И ему стало стыдно. Так стыдно, что он разозлился. Ну, люди! Попросили приехать, а что делать не объяснили. Не трахать же?
- Что стоишь? - сказал он свирепо. - Ну-ка быстро дуй за портфелем! А то опять уроки не выучишь.
И добавил неизвестно зачем:
- Распустились тут!
Тон сурового старшего брата был избран удачно. Результат не замедлил сказаться. Девчонка вдруг засветилась от счастья. На крыльях любви, ступая по облакам, она была готова на все: бежать за портфелем, лететь на край света, выучить физику, химию и даже бином Ньютона.
Если есть у тебя возможность сделать чудо своими руками - сделай его и мир от этого станет лучше. Примерно такую идею посеял в сердцах миллионов один из романтиков прошлого. Не все семена проросли и дожили до наших дней. Но в данном конкретном случае упали они на добрую почву.
- Стоять, - рыкнул Захаров, видя, что она срывается с места, - вместе пойдем.
День как день. Оторвался листочек календаря, закружился и канул в лета. Для кого-то первый, для кого-то - последний. Что он в судьбах людских, кроме даты на могильном кресте? Мордан, например, не припомнит ничего выдающегося. Сестренка - другое дело. Тот волшебный сон наяву никогда не сотрется из Наташкиной памяти. Наоборот, пройдя через призму времени, он заблистает новыми гранями. А кто ей его подарил? - баловень, разгильдяй, неудачник, ставший на миг добрым волшебником.
- Ради такого дня, - сказала Наташка, когда Захарова уже посадили, - стоит прожить целую жизнь. Золушка отдыхает.
...В школу было проще войти, чем из нее выйти. Девчонки сошли с ума. Даже Виктория Львовна визжала, как первоклашка. Уж ей-то, замужней тетке, можно было обойтись без автографа. Наташку пихали, отталкивали. Но больше всего поразило не это. Многие из бывших подруг смотрели ей в спину с плохо скрываемой ненавистью.
- Поняла, что такое земная слава? Хотела бы так каждый день? - с улыбкой спросил Захаров, сажая ее в машину.
Она почему-то решила, что лучше ответить "нет".
До Литейного ехали молча. Захаров обдумывал взрослые планы на вечер. А Наташка... она все никак не могла разобраться в хитросплетениях мыслей и чувств.
Машина нырнула в знакомую арку - откуда он знает, что я здесь живу? Нужно прощаться, или... нет, конечно прощаться, к чему-то большему я не готова, - в смятении думала бедная Золушка. - Господи, как страшно!
- Вы мне дадите автограф? - спросила она, приподнявшись на цыпочках, и закрыла глаза, в ожидании поцелуя. Ниточка обрывалась, может быть - навсегда. И это пугало еще больше.
- Зачем тебе мой автограф? - усмехнулся добрый волшебник и вытащил из кармана визитную карточку, - мы же с тобой друзья? Нужен буду - звони по этому номеру, только подружкам ни-ни!
- Знаю, знаю! - Наташка не выдержала, заплакала, - я буду звонить, а вы... а вы не отве-е-етите.
- Почему не отвечу? - он вытер ладонью девичьи слезы и принялся врать. Да так вдохновенно, как мог. - Отвечу, и буду ходить на родительские собрания, пока не приедет... твой папа. Надеюсь, что мне не придется краснеть?
- Правда?! - Золушка просияла. Все остальное уже не имело значения.
- Конечно, правда. А потом ты полюбишь кого-то другого... по-настоящему.
- Какого другого?
- Хотя бы, того мальчишку, за которым гналась с учебником.
- Гаврилова?! Нет, ни-ко-гда!
- Никогда не говори "никогда", - серьезно сказал Захаров. - Представь, что годика через два у него, вдруг, прорежется дивный голос. Будет машина, всесоюзная слава, толпы поклонниц...
- Все равно, никогда! - упрямо повторила Наташка. - Если б вы знали, какой он противный!
- Вот видишь? Если бы ты была моей соседкой по коммуналке, ты бы меня точно возненавидела. Нет ничего проще, чем любить кого-то из-за угла. Приписывать идеалу все известные добродетели, додумать что-то особенное... ой, извини! - Захаров случайно взглянул на часы, - у меня через час репетиция...
...С тех пор Наталью как подменили. Она повзрослела. В школе ее престиж вырос неизмеримо. Еще бы: лицо, приближенное к божеству! Но она этим не спекулировала. Так... изредка попросит подписать фотографию, или достать билет "для хорошей знакомой". Знаменитый певец стал для нее просто хорошим другом. А она для него - отдушиной, человеком, с которым можно просто поговорить, без аллегорий, без недомолвок и прочих условностей светской жизни.
Как бы там все обернулось в дальнейшем? - того Сашка не знает. Но только, в любом случае, был он Захарову благодарен. И когда его посадили (как часто бывает в нашей стране, за понюх табака), сделал все от него зависящее, чтобы "Кресты" не поставили крест на его дальнейшей карьере...
- Какие проблемы? - доплатим, - еще раз сказал Сашка и нырнул в карман за наличностью.
Мягкий, рассеянный свет, преломляясь в бокалах, отбрасывал желтые блики на белоснежную скатерть. Сквозь тонкую щель между тяжелыми шторами прорывался солнечный лучик. В полупустом зале гулко гуляли звуки. Что-то в этой безмятежной картине мне откровенно не нравилось. То ли хищный оскал протрезвевшего Васьки Амбала, то ли напряженная спина официанта, склонившегося над соседним столом. Я вздрогнул, хотел вмешаться, но не успел: Сашка падал лицом в салат. За его широченной спиной громко щелкнули браслеты наручников...