МУЖСКОЕ ДЕЛО

Ночной сторож Андроновской фермы пришел в тот вечер на дежурство не поздно и не рано, в самую пору: дойка только что закончилась. С двенадцатилитровыми ведрами в руках, расплескивая на цементный пол горячую, дымящуюся воду, спешили доярки от железной бочки к замесам в деревянных ларях; пахло распаренными концентратами и пыльной соломой; успокоенные коровы лениво помахивали хвостами.

По дорожке между загонками прошелся сторож в конец помещения, остановился у загонок, возле которых возился желтоволосый парень. Стал смотреть, как тот выливал воду в ларь, размешивал запарку.

Именно так начинал сторож свое ночное дежурство: первым делом подходил к кайгородовским загонкам — либо поговорить, либо так, полюбоваться спорой работой дояра. Посмотрит, посмотрит и как-то потом вроде дежурство легче покажется, на душе повеселеет. Но сегодня не повеселело. Стало по-стариковски грустно и одиноко.

— Эй, Ванюх! — окликнул он Кайгородова. — Последний день, что ль, сегодня?

— Ага, — кивнул Иван. — Последний.

— А там ведь, слышь, дрянь ферма-то, на центральной…

Иван резко обернулся.

— Ну так что теперь? — сказал, не отрываясь от дела. — Не отказываться же от благоустроенной квартиры на центральной усадьбе. Вещи уже перевез. Да и ребятишкам учиться — школа возле самого дома. Так что…

Он недоговорил, вернее — недовыпалил (так быстро срывались с пухлых губ летучие слова), в руках громыхнули цинковые ведра. Иван поспешил к бокастой бочке. А сторож, вздохнув и покачав головой, вышел на скотный двор, над которым гасло вечернее небо — тени уже собирались в бледно-зеленой глубине, проколотой звездными блестками. Присел на скамейку, полез в карман старенькой телогрейки и ничего не нашел там.

— От, старый дурень! Табак забыть — едино что голову…

Делать, однако, было нечего; он заковылял по разбитой дороге к дому. А когда вернулся на ферму, уже обезлюдевшую и затихшую, то чуть не присел от неожиданности — не было ни самого Кайгородова, ни его коров. Стояли кормушки с соломой, в стойлах желтела подстилка, а коров как не бывало.

Кое-как свернул сторож самокрутку, сунул ее в рот и вышел на воздух, чтобы обдумать случившееся. И тут приметил листок на наружной стороне ворот, ярко белевший в лунном свете. Чиркнул старик спичкой, всматриваясь в буквы: «Коров угнал в Сладково. Кайгородов».

Старик так и взвился:

— Да я ж тебе угоню! Да я ж тебе попишу записки! Да я ж тебе…

И андроновский сторож второй раз за дежурство посеменил по разбитой дороге к конторе, к телефону.

Подминая напавшую за ночь листву, директор совхоза «Сладковский» Филипп Андреевич Кайгородов размашисто шагал по главной улице села. Кивая головой редким прохожим, он думал об однофамильце и сердился все крепче. «Распустился передовичок! Мыслимое ли дело — самовольно перегнать коров в другое отделение! Да ведь если каждый будет уводить за собой скот — от лучшего андроновского стада ничего не останется. Уволю!.. Другим наука будет».

Филиппа Андреевича еще больше разозлило, когда он не увидел Ивана у дверей кабинета. Поздней ночью запиской (пришлось вызывать посыльного) директор направил дояру приказ быть в конторе к шести утра. Часы уже показывали шесть, а Кайгородова не было.

— Все к одному, — проговорил, хмурясь, директор и, поглядывая на часы, занялся вчерашними сводками.

Не было Ивана ни в семь, ни в восемь. Директор хотел было второй раз вызывать посыльного, но тут дверь раскрылась, и с кепкой, скомканной в руке так, что виден был лишь козырек, вошел Кайгородов.

— Ну и ну-у, — протянул Филипп Андреевич. — Как прикажете понимать, товарищ Кайгородов? — Когда директор переходил на «вы» да еще и навеличивал «товарищем», ничего хорошего ждать не приходилось. — Это что же, слова мои для вас как ветер в поле?

Скороговоркой, нимало не смутясь, Иван ответил:

— К шести не мог. С шести раздача кормов, а там дойка.

— А разрешите узнать, кого это вы доить изволили? — повысил голос директор.

Иван удивился такому вопросу: в ночной записке ясно было сказано: «Прийти по делу угона коров».

— Как кого, Филипп Андреевич? Коров…

Каких таких коров? Вам тут еще и группу не дали. Кого же вы кормили-доили?

— Так каких я пригнал-то…

Филипп Андреевич притопнул ногой.

— «Пригнал-то!» Они что, коровы, ваши? — и отшвырнул от себя стопку сводок, веером разлетевшихся по столу. — Может, со вчерашнего дня и совхоз вашей собственностью стал?

Крепче сжав в кулаке кепку, Кайгородов сказал тихо, но твердо, будто железный щит выставил:

— Совхоз — ваш, коровы — мои.

— Что? Что такое? — директор даже привстал за столом.

— Я ее готовил, группу-то. Выращивал. Раздаивал. А потому отвечаю за нее. Вы — за совхоз, я — за коров.

Может быть, в этот момент стало переламываться настроение директора, однако трудно было остановиться ему, и он еще долго возмущенно кипел:

— Сегодня же отогнать коров в Андроново! Поотбивались от рук…

А поскольку Иван Кайгородов молчал, рассматривая кепку, то директор вспылил круче прежнего:

— В молчанки будем играть?!

— Коров я, Филипп Андреевич, перегонять не буду. Без них мне не работа. Лучше увольняйте.

— Уволю!

— Увольняйте.

Иван расправил кепку, надел ее наискось лба, чтобы не лезли в глаза прядки волос, и, повернувшись, шагнул к двери.

Кайгородов раскладывал по кормушкам распаренную солому, хмурил лоб, злился на свое опрометчивое «увольняйте»: «Дернуло же за язык. Ведь уволит — глазом не моргнет. А коров можно было и так перевести потом, позднее. Убедить зоотехника, парторга… Жаль, что так по-дурному вышло. Ну, да что теперь…»

Настроения у Кайгородова не было с утра. Ферма показалась унылой и мрачной, настолько несовременной, непохожей на Андроновскую, что Иван только головой покачал: прав был сторож.

Очень не понравилось Кайгородову, что доярки пришли на работу с опозданием; кое-как, в великой спешке, будто кто торопил, разбрасывали по кормушкам запарку; резаная солома падала под ноги коровам, дорожками была рассыпана по всему полу. Не понравилось Ивану и то, как готовились аппараты к дойке — они в общем-то и не готовились вовсе; их брали из склада-комнатки, не обработав, подключали к установке и пускали в дело.

И уж совсем не понравилось Кайгородову, когда бригадир фермы Клавдия Даниловна Исакова на Ивановы слова «с такой организацией труда нечего ждать проку» смерила его презрительным взглядом:

— Ты смотри-ка, яйца курицу учат. Молод еще, мальчик, советы давать.

К полудню вдруг выяснилось, что загулял скотник Голяков, а это значило, что никакого подвоза кормов не будет, коровы останутся на голодном пайке. Склоняя Голякова и так и эдак, доярки разошлись по домам на дневной перерыв. Иван остался на ферме. До блеска выскреб деревянный ларь, раздал коровам остатки кормов и — прямиком в контору. В коридоре столкнулся с директором.

— Ты что, с заявлением, что ли?

— Я за лошадью. Лошадь нужна. За кормами.

— Постой, постой… Кому лошадь-то, когда скотника на месте нет? Я вот разбираться пошел.

— Сам поеду, покуда вы разбираться будете…

Хорошо, вольно было катить в нарощенной телеге, улавливая взглядом осеннюю яркость леса, матовую черноту пахоты, сверкающую желтизной стогов. Так бы вот ехать да ехать по мягкой пыльной дороге, посматривая по сторонам и — чтоб мыслей о ферме не было. Но они были, мысли. Как ось в колесе. Все вокруг них крутилось.

На силосной яме Кайгородов и двадцати минут не побыл. Принес навильников пятьдесят — добрый воз получился. И снова в дорогу.

Сделал Кайгородов в тот раз ездок шесть, уложился в четырехчасовой перерыв. Доярки пришли на ферму и, завидев гору силоса, подивились:

— Никак Голяков появился?

— Появится, ждите, — сердито отозвался Иван, разгибая одеревеневшую спину.

— Это что же, ты, Ваня, съездил? — догадались вдруг доярки. — Гляди, какую кучу навез! Ну, молодчина!

И тут же за шутки:

— Может, бабы, на пенсию нам всем пойти?

— А что такое? Вроде рано еще…

— Так ведь, если разобраться, лишние мы тут.

— Почему это?

— Ванюша за всех справится. Корма привезет. Коров накормит. Да и подоит — за одним уж.

Зло разобрало Ивана:

— А давайте! Скатертью дорожка! Лишние вы тут. Правильно сказали.

Это в свой черед задело за живое доярок.

— Вы смотрите-ка, лишние мы тут! Как это лишние?

— Да так. Пешки пешками. На ваших глазах ферма разваливается, а вы глаза позакрывали. Скотники пьянствуют, а вы терпите. Теряете сотни килограммов молока из-за них, сотни рублей недополучаете, а терпите. Бригадир бездельничает, а вы и это терпите.

— Ишь распетушился, — сказала молчавшая до этого Любовь Лаврова. — Ты перед бригадиром попетушись. Вон она идет. Давай пробуй.

Кайгородов обернулся к входной двери; действительно, по проходу между загонками шла Клавдия Ивановна Исакова; шла порывисто, нервно, видимо, не остались неуслышанными последние Ивановы слова. Кайгородов поначалу растерялся было: не хотелось начинать разговор с бригадиром вот так, как бы из-за спины. Но и не начинать нельзя было. Насмешливо смотрели доярки. Да и накопилось за день предостаточно.

— Вот что, товарищ бригадир, — начал он не по-кайгородовски медленно, подбирая слова. — Я говорил уже утром. Глаза бы не глядели, как тут робите… Доярки опоздали. Вы, кстати, тоже. Скотник, тот вообще не вышел…

— А с вами, Кайгородов, у меня разговор будет коротким, — отчеканила Исакова. — Можете домой идти. Мне сплетников не надо. — Повернулась и пошла.

Иван не понял, что значило — «сплетников». Кому он сплетничал?

Доярки начали расходиться по корпусам. Кайгородов и Лаврова шли вместе — их корпуса были соседними.

— Ты что, шуток не понимаешь? — сказала Лаврова. — Я тебе смешком, а ты понес. Да и про скотника совсем ни к чему. Она же сама попивает с ним.

— Тем более, — глухо отозвался Иван и, помолчав, добавил: — Жаль, дойка начинается. А то бы…

— Что «а то бы»?

— Да так. Ничего… А почему она меня сплетником назвала?

— Так ведь директор тут сегодня был. Не ты ему нажаловался, когда в контору ходил?

— Вон что! — возмутился Иван. — Пока что не жаловался никому, а надо бы. Спасибо, надоумила.

Назавтра в полдень Кайгородов спешил к конторе совхоза. Шел, шумно шурша густо напавшими листьями. Все больше и больше становилось их — листопад набирал силу, раскручивался золотой каруселью.

Еще издали, у низкого крыльца, приметил Кайгородов машину секретаря парторганизации. «На месте», — подумал, но тут дверь конторы открылась, и на крыльцо вышел сам Хворов; «газик», почихав, завелся: пришлось Ивану убыстрить шаг, крикнуть:

— Василий Семеныч! На минутку!

— А-а, развальщик дисциплины! — устало усмехнулся парторг. — Что ж это ты, дня не успел проработать, а на тебя уже докладную Исакова подала? Как так?

«Опередила», — подумал Иван.

— А я тоже с докладной, — сказал он. — Только в устной форме.

— На Исакову докладная-то?

— Да нет, о ферме. Скверные дела. Никудышные. Все там с головы на ноги надо ставить.

Парторг спешил на зерноток, а потому спросил:

— У тебя есть время?

— Часа три.

— Тогда садись в машину.

Когда «газик» набрал скорость, Хворов повернулся с переднего сиденья, облокотился на спинку левой рукой:

— Давай свою докладную. Выкладывай…

За будничными заботами прошла зима. Мороз спал неожиданно. Старики поговаривали, что еще недельки две продержатся холода — за это были все приметы. Но однажды под утро, только разлилась в воздухе матовая серость, потянуло с юга теплынью; в час-другой уличные сугробы потеряли белизну, повлажнели; с крыш заслезились стеклянные сосульки. Сладковцы ждали вечера — думали, подморозит, и покроется слякоть леденистой коркой. Однако южный ветер продолжал гулять над раскисшими дорогами.

Иван шел к ферме. Была она рукой подать от Иванова дома, а тут отдалилась на полчаса ходьбы — пришлось дать большой круг, выбирая сухое место.

За жердевой изгородью он увидел Голякова, сгружавшего силос.

— Ну как, Николаич? Силоса-то много?

Николаич буркнул что-то под нос и продолжал орудовать вилами, не взглянув на Ивана.

Кайгородов знал, что силосу кот наплакал, осталась одна резервная яма, не считая того немногого, что пока не выбрали; знал об этом Иван, но спросил, чтобы не проходить мимо молча: обижался на Кайгородова скотник.

После того как уволили бригадира фермы, Голякова трудно стало узнать. Не пил уже месяца три. Помрачнел, но держался. И работал так, что все диву давались — один обслуживал сто сорок коров, тогда как остальные пять скотников — немногим более двух сотен. «Все деньги загребешь, Николаич», — подсмеивались доярки. «Ничо, — отвечал тот, не глядя на женщин. — Будете работать, как Кайгородов, может, и вам перепадет». Одна отговорка была у Голякова, и, припомнив ее, Иван усмехнулся: стало быть, обижается. А напрасно…

Все шло привычным чередом. Получив долю силоса, Иван разложил его в кормушки — Таблетке и Звездочке, как рекордсменкам, побольше, остальным поменьше, по вчерашним расчетам, и, пока коровы сочно хрустели силосом, начал обмывать теплой водой розовые, с фиолетовыми прожилками, набухшие соски животных. От приятной теплоты коровы переступали ногами; оглядываясь, косили на Ивана добрыми маслянисто-черными глазами, тихо взмыкивали.

Темнело. Пора было зажигать на ферме свет, но лампочки почему-то не загорались. Противоположную сторону корпуса уже застлало так, что чуть белели халаты доярок. В это время в помещение вошел Виталий Петрович Томилов — новый бригадир. Низкорослый, широкий в плечах, он будто выкатился на середину прохода, сказал, чтоб слышали все:

— Электричества нет. Ни у нас, ни в селе.

Ждали долго. Трепетала в красном уголке свечка, с трудом вытесняя за оконные переплеты темень. Наконец, оплавившись до дна блюдца, она пыхнула и погасла. С полчаса посидели во мраке.

— Что ж, по домам, — проговорил Томилов. — Но — просьба. Дадут электричество — бегом сюда. Не дадут — подождем до утра. Засветло — чтоб здесь. И так — в надоях потеряем…

Выходя во двор, Иван Кайгородов слышал встревоженное мычание коров. «Может, взять фонарь да подоить вручную? Нет, не управиться — тридцать восемь коров».

По непролазной грязи Кайгородов добрел до улицы, приметил полузатянувшиеся следы от «Беларуси». Прошел еще несколько шагов. Впереди расплывчато темнел трактор. «Сосед, наверно, седьмой сон досматривает», — сказал Иван себе, и вдруг его осенило. Он припустил по следу, хлюпая жижей.

Сосед действительно спал. Недовольный поздним гостем, откинул крючок, впустил Ивана, зажег лампу.

— Что это тебя носит впотьмах? Случилось что?

Подкручивая фитиль, тракторист слушал кайгородовскую скороговорку, но со сна ничего не понимал.

— Ты повнятнее… Свету нет… Так я, что ли, доить твоих коров буду?

— Да ты что? — рассердился Иван. — Не проснулся еще? Мне движок тракторный нужен. Движок и соединительный шкив. Подгони трактор к ферме и иди себе дрыхни. Понял или нет?

— Ну, знаешь!.. Не был бы ты соседом — двинул бы по шее…

Тракторист поворчал, поворчал, а все-таки оделся, подогнал трактор к ферме — к той стороне, где стоит электродвигатель доильного агрегата, соединил его шкивом с тракторным движком, протянул к стойлам переносной шнур с лампочкой и пошел к кабине, крикнув Ивану:

— А теперь — на пушечный выстрел не подходи!

«Теперь-то не подойду, — подумал Кайгородов. — Спи-дремли!»

В белом свете переноски Иван прикрепил стаканы доильного аппарата к соскам первой коровы, подключил аппарат к трубопроводу. Приглушенно запульсировало-в резиновых шлангах вспененное молоко.

Вскоре после «ночной Ивановой смены» — так окрестили этот случай сладковцы — на ферме появился новичок Николай Кудашов, невысокий крепыш, резкий в движениях и слове.

— Ну, бабы, держись! Мужичья бригада набирается. Уже двое, да сынишка еще Любки Лавровой день-деньской возле Ивана крутится. Как бы не попросили нас с фермы, — Анна Михайловна Рямова сказала эти слова с такой серьезностью, что доярки покатились со смеху.

Дождавшись, когда женщины просмеются, Николай; Кудашов, новичок, тоже с серьезным видом заметил:

— А вы что, не знали разве?

— Чего не знали? — поинтересовались доярки.

— Так ведь на ферме точно будет мужская бригада. Пятнадцать человек заявления подали.

Женщины замолчали, переглянулись, обрушились на Ивана:

— А ты что молчал? Знал ведь небось?

Кайгородов, с трудом пряча в пухлых губах улыбку, поддержал шутку Николая:

— Знать-то знал, да раньше времени не хотелось расстраивать.

Еле потом успокоили женщин…

Ивану понравилось, что новичок сразу вот так, с шуточками, вошел в коллектив — сам-то Кайгородов вживался не просто и не быстро. Нравилась ему в Кудашове добрая настыринка: видел Иван, как нелегко дается парню работа, но без уныния и хмурости делал ее Николай, частенько даже подтрунивал над своей неумелостью. Только однажды сказал Кайгородову:

— Может, и правда бабское это дело? Руки какие-то не такие.

— Руки приучатся, — ответил Иван. — Ну а насчет дела — это ты зря. Самое что ни на есть мужское дело. Будь моя воля — ни одну бы женщину не подпустил к ферме, пока не отвыкнем от вил и лопат…

Как-то утром, входя в помещение, доярки, услышали, как Иван учит Николая:

— У меня, например, тетрадь есть. Каждый день записываю, какая корова сколько кормов съела, сколько молока дала. Это полезная штука. Необходимая. Знаешь, какой корове сколько давать надо. Вот, гляди, Моднице я навильник даю. Модница, она и есть Модница. Ее как ни корми, больше десяти литров не даст. Навильник ее норма. А вот Звездочка все четыре съест, так от нее и отдача чуть ли не в три раза больше. Правильно кормить коров — это, брат, наука целая.

Женщины столпились у входа.

— Та-ак! — звонко врезался в мужской разговор голос Вали Голяковой. — Пришли чуть свет и секретничаете, значит?

— Тихо ты, застрочила, — легонько пришикнула на Валентину Нина Тимофеевна Устюгова, потом уже — Ивану — добавила — А что, Ваня, может, и нам полезно будет послушать, о чем вы тут.

Иван прислонил вилы к дощатой стенке загона, стряхнул клок сена с плеча.

— Отчего ж нельзя послушать? Было бы вам интересно, а мне что — язык без костей.

Где-то перед самым Днем животновода в партком позвонили из района: срочно присылайте передовиков фотографироваться на Доску почета, фотограф будет ждать там-то… «Обязательно Кайгородова прихватите», — сказали. Почему «обязательно», парторгу было понятно. На областном конкурсе мастеров машинного доения Иван занял первое место, вернулся домой чемпионом.

Машина у Хворова была на ходу, и он намеревался управиться с фотографированием по-быстрому. Объехав все фермы, кроме Сладковской, собрал доярок; дело оставалось за Иваном Кайгородовым. «Этот быстро соберется, по-солдатски», — думал парторг, подъезжая к животноводческому городку. Хворову припомнилось, как недавно, после того, как вернулся Иван с областного конкурса, предложили ему бригадирскую должность. «Давай иди, у тебя все данные есть». — «Нет, — ответил. — Тут я на месте, нравится мне это дело. А бригадиром — толку от меня навряд ли будет. С людьми не больно ладить умею». Вот тебе и весь сказ.

Когда парторг вошел в помещение, Иван только что запустил коров с улицы и, легонько пошлепывая по бокам и спинам, загонял их в стойла. Сочно позвякивали замыкавшиеся цепи; дробно стучали о цементный пол копыта.

— Давай собирайся, — пробасил парторг.

— Куда это?

— В район поедем. Сниматься.

Ивана как будто подменили.

— Не поеду.

— Да ты что? Все наши едут. И машина уже на улице. Сейчас мы тебя до дома, переоденешься и…

— Не поеду. Как-нибудь без меня.

— Так ведь надо же! День животновода. Понимаешь? Со всего нашего Слободо-Туринского района съезжаются…

— Не могу.

— Что значит «не могу»? Не пешком ведь.

— Не могу. Скоро дойка.

Терпение у парторга лопнуло.

— Что ты заладил: дойка, дойка! Подоят без тебя. Накажем Николаю.

— Да в конце-то концов! — в тон Хворову заговорил Иван. — Я-то почему должен ехать? Пусть, раз надо, едут сюда и фотографируют. Я — на рабочем месте. Работаю. Почему я должен время терять? Достаточно, что с конкурсом столько потерял. Рекордсменки мои и те меньше доиться стали…

Парторг только руками всплеснул:

— Я же тебе русским языком говорю. На машине поедем. Один раз Николай подоит. Ничего не сделается.

— Николай здесь ни при чем. Коровы мои, я и должен доить.

Так и ушел ни с чем Василий Семенович Хворов.

— Сколько ждать-то можно! — ворчали в «газике» доярки. — Иван-то где? К кормушке прилип?

— Без него поедем, — хлопнул дверцей парторг.

«Газик» все дальше и дальше отъезжал от центральной усадьбы совхоза «Сладковский», а в это время на ферме, в корпусе, соседнем с кайгородовским, Андрюшка Лавров с матерью разбирал и чистил доильный аппарат.

— Теперь я соберу его. Засекай время, — говорил сын, и мать засекала минуты на своих «кирпичиках», с улыбкой посматривая на быстрые мальчишечьи руки.

Поблизости случился Кайгородов — шел через корпус на скотный двор. Услышал разговор, остановился, потянулся взглядом к своим часам: «Ну-ка, ну-ка, поглядим». Только вчера показывал он мальчишке, как на конкурсе, «на быстроту», разбирал и собирал аппарат. Понаблюдал Иван, понаблюдал и пошел своей дорогой, улыбаясь.

— Ну? — доносился голос Андрюшки Лаврова. — Получается, мам, правда?

— Получается, сынок. Хорошо получается, — говорила мать, опуская руку на жесткую шевелюру Андрюшки.