ФОРМУЛА ПОЛЯ
Человек — творец своего счастья, своей судьбы. Но человек еще и частица мира, и все, что происходит вокруг, обязательно как-то влияет на судьбу каждого из нас.
Будь ты врач, учитель, агроном, в тебе всегда отражается большой мир. Где-то черточкой характера, поступком, мечтой вдруг всплывет в человеке судьба рода, судьба страны, судьба дела, которому служишь.
Биография Юрия Красуского полна неожиданностей. Его прадед — известный русский физик, профессор Н. Умов. Дед тоже известный ученый — агрохимик К. Красуский. Отец — инженер-геолог. Мать — учительница. Все они как-то сразу определялись в жизни и потом были верны своему выбору. А Юрий… У него все куда сложнее.
Родился в Москве. В войну вместе с родителями переехал на Урал, в город Березовский. Детство как детство — школа, улица, друзья. И над всем этим в памяти неизменно вспыхивают слова отца, Георгия Константиновича, который всегда ворчал, если, набегавшись и порядком устав, сын рано брякался в кровать:
— Впереди целая ночь, а ты — спать. Займись делом!
— Каким делом? — Лидия Васильевна, как и положено матерям, всегда защищала свое чадо: — Устал же, пусть поспит.
Отец молчал и качал головой: ему это не нравилось, и впоследствии именно он настоял, чтобы сын пошел на завод и учился вечером. Нечего болтаться без дела!
Георгий Константинович — он был главным геологом рудника и много занимался научной работой — воплощение точности, аккуратности и строгости к себе. Все у него было расписано по минутам, даже время, проводимое на охоте вместе с сыном.
Рамки завода не особенно устроили молодого человека, и его послужной список вытянулся в длину: горный рабочий, станочник, лаборант политехнического института, солдат, моторист, взрывник, бурильщик, компрессорщик…
Студент Свердловского сельскохозяйственного института — кажется, нащупал, нашел все-таки свою жилу! А жила та не от матери ли, родившейся и выросшей в деревне, а может, от деда-агрохимика?
Сельские проблемы увлекли, и, как в таких случаях нередко бывает, нашлись люди, которые не просто увидели это увлечение, но и помогли его укрепить и развить. Красуский и сейчас, несмотря на некоторые разногласия, склоняет голову перед своим учителем, профессором сельхозинститута Василием Федоровичем Трушиным. Трушин в буквальном смысле толкнул его в науку.
После распределения Юрий Красуский стал управляющим отделением одного уральского совхоза. Добросовестно выполнял свои обязанности, но чем дальше, тем яснее видел: не получается с наукой, уходит он от нее. Хозяйственные дела заели.
Встречи людей, нужных друг другу, всегда кажутся случайными, но это, наверно, не совсем так. Есть какая-то логика, которая сводит хороших людей вместе. И вполне закономерно, что Юрий Красуский должен был встретиться с человеком, который бы понял его, оценил.
Таким человеком в жизни Красуского стал молодой директор совхоза «Бородулинский» Петр Григорьевич Зуев. Хозяйство он принял неважнецкое: кругом одни прорехи. Но Петр Григорьевич не унывал: он мечтал о больших урожаях, надоях, строил планы, от которых голова шла кругом. Понимал: одному, конечно, не поднять, нужны помощники, специалисты. И он искал их.
Юрию Зуев тогда сказал:
— Мне нужен большой хлеб. Ты сможешь его дать?
— Постараюсь.
— Главным агрономом совхоза пойдешь?
— Пойду.
Агроному Юрию Красускому была предоставлена хоть и не полная, но все-таки свобода действий. Но как этого, оказывается, мало, чтобы заставить землю давать богатые урожаи!..
Через год Петр Григорьевич Зуев спросил своего главного специалиста:
— Где большой хлеб? Где зерно?
— Пока нет, — просто ответил Красуский.
Еще через год директор повторил свой вопрос:
— Где обещанное?
— Будет лет через пять, — уже уверенно произнес агроном.
Зуев уперся взглядом в Красуского: это начинало ему надоедать, но он, сдерживая себя, спросил:
— Что нужно?
— Вылечить землю, провести ряд опытов.
— Так лечите, проводите! Вы же главный специалист!
— Нужно еще переменить отношение к земле.
— Меняйте! — Зуев потихоньку закипал.
— Не мне, а вам, как директору, и всем в совхозе, — тоже взвинтился Красуский.
Землепашество — одно из древнейших занятий человечества. Не потому ли иной работник, имеющий самое маломальское представление о земле, чувствует здесь себя докой. И его командирский тон слышится то с той, то с другой трибуны.
Ну кто, скажите, посоветует сталевару вести плавку, если в печь не добавлены марганец или там кобальт? Таких отважных нет. А вот земледельцу почему бы и не крикнуть:
— Вали, Петька, азот, коли фосфора не завезли!..
И Петька валит на глазок, наобум. И считает, что вершит правое дело…
Красуский с самого начала взял четкий курс: техника — вторична, первична все-таки агротехника, именно она должна диктовать условия работы для тракторов, комбайнов, сеялок. Но звучало это утверждение пока что робко: четкой агротехники у агронома не было еще как таковой. Он учился у земли и одновременно лечил ее.
Есть такое понятие — авитаминоз. Оно применимо и к земле. За многие годы бородулинские почвы настолько износились и изголодались, что Красуский поначалу оторопел: поля совхоза, мягко говоря, были непригодны, чтобы строить на них земледелие по-научному. Первый враг — фосфорный голод, второй — повышенная кислотность. Чтобы ликвидировать то и другое, нужны годы и годы. А ведь у земли столько распорядителей — управляющие, механизаторы, сеяльщики… Как заставить их агроному идти в ногу с собой, не забегать, не отставать? И как самому не сбиться с ритма? В бесконечных спорах, в кутерьме будней как выдержать? Климентий Аркадьевич Тимирязев заметил, что культура земледелия всегда шла рука об руку с культурой человека. Но кроме этого агроному нужна еще и крепкая воля.
Перво-наперво Красуский заставил всех работать по бумаге. На каждое поле он завел так называемые агропаспорта. В них — целая система учета всего, что делается на земле. Когда, каким образом внесено то или иное удобрение, в какую сторону какие ходили агрегаты, ведя обработку почвы, как шел сев, — чертежи, рисунки, таблицы. Для себя — посложнее, для остальных — попонятнее.
Как-то весной Красуский решил прикатать посевы тяжелыми водоналивными катками: так было нужно по его технологии. Раньше тяжелые катки никто в совхозе и в глаза не видел, пользовались кольчатыми. Юрий убеждал людей, объяснял им, что плотный верхний слой почвы подтянет влагу снизу и растения быстрее окрепнут, дружнее взойдут. Но во втором отделении ну никак не понимали механизаторы его замысла с этими тяжелыми катками. «Не робили мы так, — говорят, и все тут. — Прикажешь — сделаем, только не робили мы так…»
А велик ли прок от работы по приказу?
— Ладно, — вроде сдался агроном, — поступим так: все прикатаем тяжелыми катками, по-моему, а пару полос оставим по-вашему. Только уговор — выполнять работу честно.
— Понятное дело! — обещали механизаторы.
Не прикатанные по-агрономовски полоски оставлял самый неверующий Фома. Пошли всходы. Механизатор прибежал к агроному сам:
— Черные полосы, огрехи там, — стал он объяснять.
Поехали разбираться. Черные полоски пересекали строчки посевов.
— Почему поперек посевов огрехи? — не унимался механизатор.
— А катки в какую сторону ходили? — спросил агроном.
Что ж, посмеялись, не без этого, но и многое поняли. На таких вот «доказательных полосках» — и в прямом и в переносном смысле — строил свои отношения с людьми Красуский. Он никогда не унижал себя до крика. Ни с кем. И никогда не подделывался. Ни под кого. На комбайне, за штурвалом, в лаборатории, в кабинете, где угодно он всегда один и тот же. Строгий, подтянутый, естественный, простой.
Совхоз «Бородулинский» между тем гремел на всю область. Правда, начинание исходило от Петра Григорьевича Зуева. Но, по его словам, получалось, что Красуский — всему затейщик. Чтобы лучше представить ситуацию, приведу корреспонденцию, написанную в те дни, весной 1973 года, автором этих строк.
Она была помещена на первой полосе «Уральского рабочего» и выглядела броско: «70 ударных часов»:
«Бородулинцы закончили сев зерновых. За семьдесят часов, как и обещали. Долго расспрашивал я главного агронома Юрия Красуского, смотрел карты полей, графики движения техники, приказы, сводки, чтобы восстановить картину скоротечного сева. Наконец Юрий не выдержал:
— Хватит, пожалуй. За это время и отсеяться можно…
Сказал без хвастовства, но с гордостью человека, который просто доволен своим трудом, трудом своих коллег.
Нет, никто из специалистов не ходил с секундомером по полям, не подгонял механизаторов. Но вот когда машина, которая заправляла сеялки четвертого отделения, сломалась, один телефонный звонок в МТМ — и водитель резервного автомобиля сел за баранку. На склад прибыли рабочие из тех же мастерских. И зерно пошло потоком в поле, где механизаторы и мысли не допускали, что агрегат остановится из-за нехватки семян. Да, может, и сейчас не знают они о поломке машины.
На карте полей, где Красуский показывал мне места «сражений», все выглядит просто. С севера и с запада агрегаты продвигаются в центр, ко второму полю: там, в низине, земля доспевает в последнюю очередь. Переезды с поля на поле отнимали много времени. Их сократили до минимума. Упорядочили движение всей техники. Каждый механизатор знал, что, где и когда он должен делать. Это помогло. Практически простоев не было.
Работы велись круглосуточно. За дневную и ночную смены сразу же подводились итоги. На другой день они сообщались всем, кто занят в поле…»
Скоростной сев — ох сколько он тогда наделал шуму! Целые районы взялись вдруг сеять быстро: а как же, кто-то может, а мы что?
Быстрей, быстрей, быстрей!..
А не в ущерб ли культуре земледелия? Агротехнике? Э, потом разберемся!..
Быстрей, быстрей, быстрей!..
И вот уже иными забыта мудрость, которая только на первый взгляд кажется простеньким каламбурчиком: когда спешишь — не надо торопиться. Скоростной сев сам по себе мало чего давал. Он, собственно, и не мог дать многого в своем гордом одиночестве: скоростной сев должен был иметь под собой какую-то прочную научную основу.
Вот о чем думал Красуский. Если скорость и четкость подчинить тщательно отработанной технологии, умной агротехнике — трудно даже себе представить, сколько это может дать. Ведь всегда агрономы сетуют: не успеваем, не успеваем, не успеваем. Техника не позволяет! А оказалось, техника может в принципе успеть за любыми агрономическими разработками.
Отношения Красуского и Зуева носили в это время довольно сложный характер. Агроном знакомил директора со всеми своими опытами, подробно рассказывал обо всем. Но Зуев был директором хозяйства и отвечал не только за действия своего подчиненного — агронома, но и за урожай.
— Опыты — это здорово! — говорил он. — Но когда же наконец мы увидим большой хлеб?
— Теперь уже скоро, — отвечал агроном.
Зуев хмурился, страсти накалялись.
Лето и осень семьдесят четвертого выдались на редкость сухими. Хлеб вышел в общем-то неплохим, особенно в сравнении с другими хозяйствами, но он никоим образом не устраивал главного агронома. Тем не менее жатва оборачивалась истинно праздником. Были рекорды, поздравления, премии. Зуев колесил по полям, то и дело останавливал машину, тряс мазутные руки комбайнеров, шоферов и часто при этом говорил:
— Экое золото! Нам и до Кубани не так далеко. А что?
Горбились пожелтевшими от загара спинами поля пшеницы, ячменя. Осень шла в радость всем. Юрий Красуский, внешне по крайней мере, выглядел веселым. В конце концов имеет право человек на удовлетворение хотя бы частички своего честолюбия — человеческой слабости, свойственной в той или иной степени каждому из нас. Ну скажите, разве не приятно вдохнуть запах созревшего колоса, произведенного на свет и твоей рукой, увидеть, как он, этот колос, важничает, словно молодка-жена перед мужем, часом готовая разрешиться от бремени, — поддержи, дорогой, поддержи меня, видишь, как тяжело держаться мне на ногах?!
Только грустной была радость агронома — он знал другое. Заканчивал свой бег август, а дождей — кот наплакал. Сегодняшний хлеб убирался споро, но сухая погода могла обернуться настоящей бедой для хлеба завтрашнего — оставить землю ненапоенной. Бесснежная зима, а именно такой ее обещали синоптики, довершила бы начатое. Тогда совсем беда. Правда, оставалась малюсенькая надежда на сентябрь и октябрь: не бывало вроде такого, чтобы в эти месяцы на уральское Нечерноземье не упало ни капли дождя.
Красуский, отодвинув от себя довольно приятные урожайные хлопоты, занялся вспашкой и обработкой зяби. Он уже для себя все решил: сейчас, осенью, почву нужно превратить в губку, которая бы вобрала в себя всю влагу сентября-октября, а весной была сразу готова принимать талые воды. Остальное просто: перед посевной провести минимум обработок — пустить бороны, посеять хлеб и прикатать посевы. Влага будет сохранена.
Все это, естественно, не было открытием в агротехнике, но в здешних краях, в конкретных условиях года, оказалось совершенно новым как для агронома, так и для всех земледельцев совхоза. Раньше вообще на Среднем Урале не поднимали зябь, боясь, что земли к весне просто-напросто заплывут, превратятся в такое месиво, в которое и зерно-то не положишь. А Красуский предложил осенью так подготовить поля, как их обычно готовили весной: вспахать, выровнять, проборонить и даже прикатать. Неслыханная дерзость по тем временам.
— А что, если агроном ошибается? — засомневались многие. — За недород отвечать всем…
Задумался и директор: не поискать ли иной вариант? В одной брошюре он прочитал вроде бы как раз то, что нужно. Опыт далекого тюменского колхоза «Большевик» устраивал еще и потому, что в основе его лежали быстрота и натиск — любимые сердцу приемы. А весь комплекс весенней обработки выглядел так: боронование, культивация, двойное дискование, скоростной сев, прикатывание. Главное — скоростной сев!
«Приказать агроному? — рассуждал сам с собой директор. — Не годится. Никто меня не поймет. Убедить? Попробуй».
Красуский и слушать не хочет, свое гнет.
И Зуев решился.
Сразу после уборочной кампании в то хозяйство, о котором была написана брошюрка, покатили представители совхоза «Бородулинский» — механизаторы, отделенческие агрономы, управляющие. Опыт «Большевика» досконально разобрали на занятиях агрономического кружка.
…А на дворе уже лютовал декабрь. Некоторые поля, особенно те, что на пригорках, чернели промерзшими плешинами, и почва отдавала последние крохи влаги, словно белье в морозный день, вывешенное на веревке.
Осенняя обработка все-таки прошла так, как того хотел агроном, но сентябрь и октябрь влаги не дали — снег лег почти на сухую землю. Теперь уходили остатки воды.
Наконец выпал хилый снежок. Красуский предложил пустить тяжелые катки, придавить белую скатерку к земле, чтобы бесцеремонный ветер не содрал ее. Получилось. Попозже механизаторы нарезали снежные валы поперек склонов: по весне талые воды подольше задержатся на полях, а не уйдут сразу в лога…
Заседание производственного совета, где предполагалось разбирать тактику весенней страды, проводил Петр Григорьевич Зуев. По стечению обстоятельств Красуский из хозяйства в этот день уехал по делам, а тянуть дальше было некуда, тем более что все собрались.
У меня сохранился рассказ Петра Григорьевича об этом необычном заседании. Вот он:
— Собственно, каждый знал обстановку, но доводы слушали внимательно. Управляющие, бригадиры, механизаторы, проработавшие на этой земле не по одному году, хмыкали, кивали головами, потом один за другим начали говорить. И… не оставили от моего предложения — взять за основу опыт тюменцев — камня на камне! Во как! Попробовал объяснить свою точку зрения еще раз, может, не поняли, мало ли? И опять услышал веские доводы. Аж лоб вспотел. Стал вникать: земли в хозяйстве, где все наши побывали, окружены болотами, сильно засорены. А мы же сидим на буграх — грунтовая вода далеко. Значит, обработка Красуского правильная и, вероятно, единственно правильная! Что ж, я честно сложил оружие…
Отметим: коллегиальность в руководстве никогда и никому не мешала, она только укрепляла и укрепляет наш строй. Зуев это всегда помнил.
А Красуский был весь в раздумьях. Он как будто встал в своем познании мира агрономии на очередную ступеньку и был ошеломлен: как же мало сделано!
— Земледелец напоминает пожарника без снаряжения, который пытается загасить огонь первыми попавшими под руку средствами, — говорил он мне осенью. — Пришел сухой год — выдумывай, что тебе подойдет. Влаги много — тоже кумекай. Причем все это в срочном, пожарном порядке. Нет бы ученым разработать системы! Сухой год? На тебе, агроном, разработку для сухого года, действуй! Думаешь, агроном от нечего делать переносит на свои поля «чужие» приемы? Ему некогда самому все разработать. Отсюда и механическое перетаскивание опыта с места на место, которое мы и ругаем постоянно, да все равно прибегаем. Вот и скоростной сев. Целые районы схватились, а так ли много толку? Урожаи-то все равно не те, какие можно получать на нашей земле…
— Может, берут только кусочки передовой технологии? — попытался я возразить.
— Как раз наоборот — обычно применяют весь комплекс мероприятий. А надо, наверное, как раз эти самые «кусочки» брать и лепить из них свою технологию. Только вопрос — какие кусочки лучше?
Юрий был угнетен, хотя вроде бы можно было и порадоваться. Урожай все-таки вышел неплохим. В соседнем совхозе «Никольский» он составил всего восемь центнеров с гектара. А бородулинские поля дали на круг чуть не по двадцать. Есть разница? Год-то и вправду худой.
Наконец, в этом же году Красуский защитил кандидатскую диссертацию: дело не шуточное.
Но мысли Юрия были о другом.
— Знаешь, что мне сегодня ребята в институте рассказали? Вот послушай.
И поведал такое.
Один ученый как-то вспомнил народное поверье: если у коровы длинный хвост, то она должна давать молока больше, чем та, у которой он короткий. Ученый, хоть многие и похохатывали над его блажью, занялся проблемой вполне серьезно: заложил в компьютер все подобные данные — конфигурацию рогов, их длину, все про хвост, естественно, не забыл даже цвет глаз. И вышло — кареглазая буренка самая продуктивная.
Смех в зале в данном случае отменяется. Оказывается, что на цвет глаз влияют так называемые каротиноиды, а по ним судят о здоровье животного, значит, о его продуктивности. У кареглазой же коровы каротиноидов больше, чем у голубоглазой, положим. Вот ведь какая закавыка.
— Теперь скажи мне: какие «каротиноиды» вон у того клочка земли, что лежит у леска? А у того? У того? То-то. И я их не знаю, — Юрий невесело улыбнулся, а потом добавил: — Пока не знаю. Только пока.
Система программирования урожаев академика И. С. Шатилова покорила Юрия Красуского раз и навсегда. Он вдруг отчетливо понял: это только от беспомощности люди говорят себе красивые слова, когда урожай чуть поднимется за отметку 20–25 центнеров зерна с гектара. Опыты, которые Красуский проводил до сих пор, потускнели в его глазах. Дело поворачивалось не просто другой стороной, а сотнями граней одновременно. И эти сотни граней нужно было отшлифовать, заставить блестеть, привести в соответствие с основополагающей идеей. Соединить производство с наукой? Да не может, не должно быть такого, чтобы производство и наука существовали порознь!
Красуский снова и снова приходил к выводу: академик Шатилов прав — надо брать комплекс факторов и программировать урожаи, работу на каждом поле, учитывая все сведения о земле, погоде. Значит, надо заводить агрохимическую лабораторию, метеостанцию, доставать приборы, подбирать людей, потому что одному агроному со всем этим не справиться. Все факторы сразу, конечно, не учесть, но самые главные — необходимо. И из этих главных найти один — наиглавнейший. Его, как драгоценный камень, оправить — и тогда засверкает перстень.
Красуский пошел к Зуеву.
— Вот, — протянул он листки с расчетами по программированию, — мне нужна весьма приличная сумма денег. В Ольховском отделении можно начинать более серьезные опыты, я уже подобрал там поле — рядом с шоссейной дорогой. Будем строить агрохимлабораторию, метеостанцию. Надо.
— Надо так надо, — ответил Петр Григорьевич, он уже заставил себя верить своему агроному, как себе самому.
Академик Шатилов выделил десять принципов программирования урожаев. Красуский решил взять для себя пока только четыре: запас влаги в метровом слое почвы, засоренность полей, содержание питательных веществ, физическое состояние почвы.
Теперь нужно было сгруппировать все вокруг одного фактора. Вокруг какого? Солнечная радиация в принципе позволяет и при тех сортах зерновых, которые имеются, получать на нашей родной уральской земле до ста центнеров зерна с каждого гектара. А что не позволяет? Вода, влага — вот что лимитирует. А для совхоза, который лежит на взгорках и буграх, она как раз наиглавнейший фактор. Растениям тут недостает влаги.
Все до обидного просто! Выходит, еще не побывав на поле, еще сидя в кабинете, агроном теряет не центнеры, а десятки центнеров урожая.
Вот два поля. На одном продуктивной влаги (обычно она считается в метровом слое почвы) достаточно лишь для получения двадцати центнеров пшеницы, больше ничего, хоть разбейся: влага — сдерживающий фактор. Рядом еще одно поле, оно в низинке, и воды здесь имеется на шестьдесят центнеров, положим, ячменя. Как у нас ведется? Мечтаем, допустим, получить тридцатицентнеровый урожай и строим всю агротехнику, вносим удобрения именно из расчета на тридцать центнеров. И, естественно, первое поле даст двадцать центнеров — больше не позволит влага, остальные удобрения пропадут, будут вымыты, уйдут в реки, погубят часть рыбы. Второе — тридцать. А как же: удобрения-то внесены, чтобы получить именно тридцать центнеров, и выше урожая тут уж не возьмешь.
А если внести минеральные удобрения, исходя из самого простенького расчета: на первое поле дать их под двадцать центнеров, а на второе — под шестьдесят? Средний урожай будет — сорок. В первом же случае мы получим только двадцать пять: двадцать плюс тридцать, деленное на два. Пятнадцать центнеров зерна с каждого гектара потеряно, можно сказать, по глупости, вернее, по незнанию. Действительно, все до обидного просто…
Весной, когда такие данные появились у Красуского хоть и не по всем полям, он внес удобрения по «персональным» нормам. Петр Григорьевич Зуев поинтересовался, что, мол, будет теперь со скоростным севом.
Юрий долго не размышлял:
— Скоростной сев — теперь наш конек. Без него никак нельзя. Нам надо сеять быстро, но не на полях, а на поле. Оценивать ситуацию на каждом поле, а не на всех сразу. Пришла пора для этого массива — пускай технику, не тяни ни секунды. Разве это не скоростной сев? Да он — основа программирования, — Юрий улыбался: вот оно и вышло по-агрономовски — агротехника первична, она стала диктовать условия работы для всей техники.
Сев в том году длился двадцать суток. Средняя урожайность зерновых по всему хозяйству составила 39,8 центнера с каждого гектара.
И это был только первый шаг.
Молодые, да и не только молодые, агрономы потянулись в совхоз «Бородулинский». Юрий Георгиевич каждого встречал как дорогого гостя.
Сама суть его системы была в принципе настолько проста, что спервоначалу казалось: да что тут особенного-то? Но вокруг сути набиралось множество побочного, на первый взгляд и не главного, а на самом деле столь же необходимого: обработка почвы применительно к каждому полю, ликвидация сорняков, внесение питания для растений, подкормки и так далее и тому подобное. Специалисты-агрономы чувствовали, что все это сложно и с бухты-барахты тут ничего не сотворишь.
Пошли разговоры и толки. Даже ученые предлагали потерпеть с программированием. Дескать, земля в области находится не в таком состоянии, чтобы на ней использовать приемы, которые внедрены у Красуского, надо-де сначала землю вылечить.
— Ждать нельзя, — отвечал на это Юрий Георгиевич. — Нужно учитывать то, что есть, что сподручно учесть уже сейчас. Так ведь можно всю жизнь прождать, а жизнь и у агронома одна…
И снова шли и шли люди на его опытное поле.
Не хочется говорить громкими словами, но опытное поле Красуского — это то место, откуда начинается и где кончается вся совхозная земля, весь урожай хозяйства. На этом небольшом клочке земли за маленькой деревушкой Ольховкой агроном ищет, опровергает, доказывает, проверяет свои мысли. Замечу, что ни в одном хозяйстве, по крайней мере Свердловской области, я лично такого поля не видел.
Оно оформлено но всем правилам науки, разделено на маленькие делянки, каждая из них строго контролируется специалистами метеостанции, агрохимической лаборатории (в полеводческом цехе совхоза уже сейчас работают восемь человек с высшим образованием). Условия разные — одна клетка имитирует влажный год, другая — сухой, третья — нормальный. По сортам, по удобрениям, по обработке, по срокам сева… Красуский говорит о своем поле:
— Оно необходимо нам, чтобы не выглядеть пожарниками без снаряжения. Будет сухой год, а у нас уже все разработано, и не надо шарахаться в поисках опыта по всей стране. Вон та клеточка мне все расскажет. С природой надо жить в согласии и говорить не о больших урожаях вообще, а о максимальных в данной обстановке. Мы от погоды зависим, как ни крути.
Опытное поле Юрия Красуского — это вызов многим ученым, которые занимаются «чистой» наукой. Отсюда, к примеру, пошло неверие агронома в некоторые исследования и рекомендации. Да, да. Рекомендации, выработанные на основе одно-двухфакторных опытов, проверялись не один раз в совхозе «Бородулинский». Только проверка эта проводилась основательно, с учетом трехчетырех факторов, от которых зависит урожай. И иные данные не просто не сходились, а были противоположны тем, которые давали ученые…
Опытное поле Юрия Красуского соединило науку и производство.
И такое соединение сразу же сказало свое слово: урожайность зерновых в семьдесят седьмом году в среднем по совхозу поднялась до 51,5 центнера с каждого гектара! Самая высокая урожайность по всему Нечерноземью Урала!
Успех есть успех, и было бы странно, если бы его не заметили. Говорю здесь не о наградах и званиях (у Юрия Георгиевича два ордена и звание заслуженного агронома РСФСР). Ведь нередко как ведется: чуть проявил себя человек — давай на выдвижение!.. Только всегда ли оно оправдано? Нередко специалист, по велению души призванный жить и работать в одной, близкой его складу и интересам сфере, при таком переходе ломает себя, становится податливым, опасно покладистым…
Помню одну встречу. Моего знакомого агронома перевели в областной центр. Шла жатва, и мы, естественно, заговорили про раздельную уборку хлебов. Тогда на нее «жали» без разбора, и кое-кто, свалив хлеб, упустил его под дожди в валках, сгноил. Несколько таких грустных случаев я рассказал знакомому. Но он ничуть не заколебался.
— Валить, валить и еще раз валить хлеб — в этом наше спасение, — безапелляционно заявил он.
— А помнишь, как у тебя в хозяйстве было? — остановил я его.
Он помнил. Помнил, как говорил, что агроном сам на поле должен все решать, поскольку он, агроном, — главный ответчик за свою землю.
Он все помнил, и было грустно видеть, как изменила в прошлом неплохого агронома эта административная стезя.
…Вот и Красуского «сваты» одолели. В научно-исследовательском институте ему предложили должность замдиректора по земледелию. И другие должности намечались, не менее заметные, но агроном решения не изменил.
Как-то приехал в совхоз первый секретарь Свердловского обкома КПСС Борис Николаевич Ельцин. Смотрел, расспрашивал о делах, а когда Юрий завел его на одно поле, где шумел могучий хлеб, секретарь в раздумье сказал:
— Да, от такого поля разве можно уйти?!
Красускому всегда везло на хороших и умных людей. Наверное, потому что он сам искал всю жизнь таких людей. Чтобы понять до конца систему программирования урожаев, он поехал в Москву, к академику Шатилову. Не хватало знаний по приборам для обследования почвы — и вот он уже опять в Москве, снова беседует с учеными.
Однажды мне представился случай поехать с Юрием Георгиевичем в Горький, на совещание земледельцев Уральской и Волго-Вятской зон. Знаю точно: главной целью его было — увидеть селекционера Нину Андреевну Родину из Кирова. Дело в том, что ячмень Луч — новый сорт, выведенный Н. Родиной, хорошо проявил себя на бородулинских полях.
Встретившись с Родиной, Юрий сразу перешел к делу:
— Нина Андреевна, очень благодарен вам за Луч. Над чем вы сейчас работаете? Какие новые сорта есть?
— Да вот, — ответила она, — скоро сдам в производственные испытания новый сорт ячменя Викинг.
Тут Юрий не удержался:
— Нельзя ли попросить немного?
Родина удивилась:
— Производственных испытаний же еще не было. Как он себя там покажет?
— Да мне чуть-чуть, с мешок хотя бы.
— Ну, и настырные вы, уральцы, — искренне рассмеялась Родина. — Так уж и быть, приезжайте.
Минул еще один год— 1979-й. Снова — уже в который раз! — бородулинцы получили на своих полях самый высокий в области урожай: 40,6 центнера с каждого гектара. Уборка прошла нормально, без срывов, как и рассчитывали в совхозе. План продажи зерна государству хозяйство, естественно, перевыполнило. А вот ячмень Викинг себя, увы, не показал на бородулинских землях. Что ж, бывает и так…
Красуский собрал данные с опытного поля. Их получилось столько, что можно считать целую вечность. Одному бы никогда не успеть. Но тут вышел «неожиданный интерес», как выразился Юрий Георгиевич. Впрочем, настолько ли уж неожиданный?
Опытным полем Красуского, его данными заинтересовались на этот раз математики. Они решили все данные, полученные Красуским в течение нескольких лет, «обсчитать» на электронных вычислительных машинах. В общем, появилась совершенно реальная возможность вывести формулу поля, формулу получения урожая для любых погодных условий, для любого состава почвы. Перспективы захватывающие! Юрий сейчас начал заново учиться математике, азам обращения с ЭВМ. Иначе нельзя: пока что математики толком не понимают агронома, а он не понимает математиков. А без понимания не двинешься дальше.
Когда Красуский сообщил мне последние новости, я подумал: насколько сложно стало работать земледельцу, сколько ему нужно знать и уметь, чтобы понять простую истину — познание земли бесконечно!