Небесный человек
Каких только проектов не возникало в середине XIV в. в хитроумных головах византийских политиков, чувствовавших, как задыхается древняя империя в тисках османского нашествия! Одни мечтали о том, чтобы, используя русскую церковь как посредницу, натравить Золотую Орду на османов и традиционным способом уничтожить варваров руками варваров. Другим грезилось могущественное православное царство в Восточной Европе, духовными вождями которого станут греческие иерархи. Они приведут несметные силы славян и литовцев для защиты Царьграда и империи от турок. Третьи предполагали использовать русские земли как золотую монету в торговле с католическим миром: византийские иерархи, стоявшие во главе русской церкви, закрывают глаза на распространение католичества в Восточной Европе, даже первыми идут на унию с Римом, а в обмен на эти уступки папская курия организует военную помощь Византии против турок.
Ситуация усложнялась появлением в Восточной Европе быстро растущего молодого государства — Великого княжества Литовского. Его правители, деды и прадеды которых были закоренелыми язычниками, вели своеобразный торг, принимая то православие, то католичество. Случалось, они и вовсе сбрасывали личину христиан и безжалостно убивали проповедников «слова божьего».
К середине XIV в. литовские князья захватили огромную часть территории Юго-Западной Руси, почти всю современную Белоруссию. Они контролировали Волынь, среднее Поднепровье, простирали руку над Северской Украиной. Земли бывшего Галицкого княжества были захвачены польскими феодалами. Польский король Казимир теснил Литву, получая поддержку от Венгрии и папской курии.
Одним из активных участников церковно-полити-ческой борьбы в Восточной Европе была Золотая Орда. Прищуренные глаза «кибиточных политиков» с птичьей зоркостью различали все сколько-нибудь значительные события, происходившие в тогдашнем мире. Ордынскую дипломатию сильно беспокоило усиление Литвы. Еще основатель литовского государства князь Миндовг в середине XIII в. дважды наносил поражение ордынским отрядам, вторгавшимся в его владения. Особенно окрепла и усилилась Литва в правление великих князей Гедимина (1316—1341) и его сына воинственного Ольгерда (1345—1377). Собственно литовские земли, Аукштайтия и Жемай-тия, составляли лишь около 1/10 от всей территории Великого княжества Литовского в период его расцвета. Остальное — восточнославянские земли Белоруссии, Украины, Великороссии, частью захваченные литовскими князьями, а частью добровольно принявшие подданство в надежде найти таким путем защиту от набегов ордынцев и орденских рыцарей.
Стратегической линией ордынской дипломатии было раздувание вражды между Великороссией и Литвой. Беспокойство Орды становится особенно понятно, если принять мнение некоторых историков о том, что объединение Великого княжества Литовского, большая часть населения которого говорила по-русски и исповедовала православие, и Великороссии в единое государство, или хотя бы возможность прочного союза между ними были отнюдь не беспочвенной мечтой, а реальной политической перспективой.
Объединение этих земель под единой духовной властью митрополита Киевского и «всея Руси» было существенной предпосылкой для политического объединения. Оно способствовало поддержанию мирных отношений между московскими и литовскими князьями. Все это прямо противоречило целям ханской дипломатии.
В константинопольской патриархии господствовала традиционная точка зрения о необходимости сохранения единства русской митрополии. Однако под давлением обстоятельств греки порой вынуждены были уступать. Уже в начале XIV в. по требованию польского короля выделилась самостоятельная Галицкая митрополия, которую на протяжении первой половины XIV в. патриархия то упраздняла, то вновь открывала. Последний раз Галицкая митрополия была закрыта в результате настойчивых требований митрополита Феогноста в 1347 г. Рост могущества Литвы не оставлял сомнений в том, что вскоре особого митрополита потребует и князь Ольгерд.
Вопрос о путях сохранения единства митрополии сильно беспокоил Феогноста. Он предвидел, что немедленно после его кончины в Константинополь устремятся несколько кандидатов на кафедру. Победа одного из них тотчас вызовет раскол митрополии. Если же патриарх направит на Русь своего человека, отвергнув всех местных соискателей, то этому иерарху невозможно будет устоять перед дружной ненавистью его неудачливых конкурентов и их светских покровителей.
Не желая оставлять столь важное дело на волю случая, Феогност уже давно присматривал среди русских человека, который, пользуясь прочной поддержкой одного из ведущих политических центров, имел бы шансы быть признанным и в других частях обширной русской митрополии. Со временем мысли Феогноста все чаще обращались к московскому монаху Алексею.
Ни Петр, ни тем более Феогност не оставили столь глубокого следа в русской истории, какой суждено было оставить Алексею. Подлинные черты личности этого иерарха со временем исчезли под шелухой славословия и трафаретных эпитетов. В середине XV в. Алексей был причислен к «лику святых». Рака с его «мощами» и по сей день является одной из наиболее почитаемых святынь русской церкви. Каким же он был на самом деле, этот «земной ангел и небесный человек», как именуют его церковные песнопения?
Сын черниговского боярина Федора Бяконта, перебравшегося в Москву во второй половине XIII в., будущий митрополит был крестником самого Ивана Калиты. Год его рождения неизвестен. Вероятно, он появился на свет в самом начале XIV в. Младенец в крещении был наречен Елевферием. Это трудное для русского слуха имя в обиходе произносили проще— Алферий, Алфер.
Отец Алферия входил в число 10—12 знатнейших московских бояр, составлявших своего рода правительство, главой которого был князь. Есть сведения, что князья настолько доверяли Федору, что даже оставляли его московским наместником на время своих отлучек. Перед боярским сыном открывалась проторенная дорога военной службы. Однако Алфе-рий избрал иной путь. Он с детства отличался религиозной экзальтированностью и одновременно живым умом, незаурядными способностями и богатым воображением. Вскоре он уходит из мира и затворяется в стенах московского Богоявленского монастыря. Здесь он принял постриг и получил монашеское имя Алексея. По традиции первая буква мирского и монашеского имени совпадали.
Богоявленский монастырь был местом пострижения московской знати. Его ктиторами были тысяцкие Вельяминовы. По некоторым сведениям, уже в 40-е годы XIV в. здесь был выстроен каменный собор.
Заметив расторопного и хорошо образованного инока, митрололит в 1340 г. назначает его своим наместником во Владимире. В конце 40-х годов Феог-ност вместе с великим князем Семеном Ивановичем отправляют в Константинополь посольство, которое, передав императору Иоанну Кантакузину крупную сумму денег «на ремонт храма св. Софии», заводит речь о возведении Алексея на митрополию «всея Руси» после смерти Феогноста.
Выдвижение Феогностом Алексея в качестве своего преемника в клерикальной литературе обычно изображают как величайшее благодеяние Москве. При этом церковные авторы и те, кто разделяет их тезис, совершают ту самую ошибку, от которой предостерегал историков известный исследователь древней Руси академик С. Б. Веселовский. «Мы склонны обыкновенно по последствиям судить о предшествующих событиях, о намерениях и целях тех лиц, которые были участниками этих событий» . Те, кто утверждает, будто, выдвигая Алексея, Феогност хотел услужить Москве, исходят из последствий, а именно из того, что лет десять спустя Алексей действительно активно поддержал московскую политику.
Почему же все-таки византиец Феогност выдвинул своим преемником «русича» Алексея? Прежде всего потому, что эта кандидатура не вызывала возражений со стороны Орды. Не только поддержка московской дипломатии укрепила позиции Алексея в Сарае. Ханская ставка связывала с фигурой Алексея свои собственные политические интересы. Появление митрополита-москвича, по расчетам ордынцев, должно было неминуемо привести к церковному расколу и отделению самостоятельной великорусской митрополии. Феогност понимал, чего ждет Орда от Алексея, но надеялся, что тот, став митрополитом, сумеет отстоять интересы патриархии. Поддерживая кандидатуру Алексея, великий князь Семен Иванович и бояре надеялись иметь в его лице надежного политического союзника. Однако из этого вовсе не следует, что Алексей открыто проявлял свои московские симпатии, обещал стать «духовным мечом» в руках сыновей Калиты. Митрополит Феогност, всю жизнь чуравшийся московских забот, едва ли поддержал бы Алексея в том случае, если бы видел в нем явного сторонника московских князей.
Что касается позиции самого Алексея, его сокровенных замыслов, то здесь можно сказать определенно лишь одно: будущий митрополит прекрасно умел скрывать свои мысли, умел внушать самые противоположные надежды, не давая никаких определенных обещаний. До времени это был «человек в себе», которого каждая политическая группировка надеялась использовать в своих целях.
Трудно, почти невозможно было провести старого грека Феогноста, искушенного во всех оттенках человеческой хитрости. Вероятно, Алексей и не обманывал его. Главной целью, ради которой он покинул монастырь и пустился в плаванье по бурным волнам житейского моря, было служение церкви. Именно Церковь, ее сила и могущество были альфой и омегой его политической программы, которую он ощущал как, предназначение. Алексей был одним из тех несокрушимых фанатиков православной идеи, которыми богато русское средневековье. Жизнь в миру была для него подвигом, добровольным послушанием, которое он нес во имя воплощения своих идеалов.
Эту суровую устремленность увидел и оценил Феогност. Понял он и то, что для русского православия, а в конечном счете и для пользы империи, этот москвич может сделать больше, чем любой самый хитроумный грек.
Весной 1353 г. в Москве царили смятение и ужас. Казалось, «черная смерть» унесет все население города. Живые не успевали хоронить умерших. Заразу разносили крысы, во множестве обитавшие в подвалах и на чердаках деревянных хором и клетей, на городских свалках и в сточных канавах. Чума не обошла и Боровицкого холма. Едва справили «сороковины» Феогноста, как при смерти лежал и сам великий князь Семен Иванович. Он отошел в вечность 26 апреля 1353 г.
Люди ушли, но события, у истоков которых они стояли, продолжались своим чередом, уже независимо от их угасшей воли. С большим трудом удалось московским послам добиться посвящения Алексея в сан «митрополита Киевского и всея Руси». В Константинополе бушевали тогда политические страсти. Положение императора Иоанна Кантакузина было настолько шатким, что он вынужден был пойти на крайность, на скандал, выдав дочь Феодору замуж за врага империи турецкого султана Орхана. Патриарх Каллист обвинил Кантакузина в том, что он использовал полученные от русских на ремонт храма св. Софии деньги в качестве приданого своей дочери. Вскоре патриарх переметнулся на сторону соперника Кантакузина императора Иоанна Палеолога. Озабоченные собственными политическими интригами, греки не спешили с утверждением русского митрополита. Их настораживало также известие о кончине великого князя Семена Ивановича. Лишь после того как брат Семена Иван Иванович Красный был утвержден Ордой на великом княжении Владимирском и прислал патриарху грамоту с требованием поскорее поставить Алексея, дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки. 25 марта 1354 г. Иван Красный сел на великое княжение во Владимире, а 30 июня того же года Алексей получил, наконец, из рук патриарха Фило-фея настольную грамоту, именовавшую его «митропо-литом Киевским и всея Руси». В грамоте говорилось, что Алексей признан митрополитом лишь в виде исключения, тогда как обычный порядок требует, чтобы этот пост занимал урожденный грек, из числа патриарших клириков.
Живя в Константинополе, митрополит не терял времени даром. Еще на Руси изучив греческий язык, он использовал вынужденный досуг для подготовки собственного перевода Евангелия на русский язык. О чем думал он тогда, в начале своего пастырского служения, вчитываясь в каждое слово древней книги? «Вот, я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (От Матф., 10, 16).
Но не одни лишь благочестивые занятия и размышления занимали время Алексея в Константинополе. Он сумел решить с патриархом целый ряд це,р-ковно-политических вопросов. Добившись причисления к «лику святых» трех литовцев, казненных по приказу князя Ольгерда в 1347 г. за приверженность православию, Алексей получил духовное оружие против своего врага. В эти же месяцы томительного ожидания, во время долгих, тягучих бесед с патриархом Филофеем Алексей убедил главу православной церкви признать перенос резиденции «митрополита Киевского и всея Руси» из Киева во Владимир-на-Клязьме. Наконец, Алексей заинтересовал патриарха рассказами о «дивном старце», суровом подвижнике Сергии, основавшем монастырь в густых лесах к северу от Москвы. Филофей направил Сергию грамоту с благословением и советом ввести в монастыре общежительный устав по образцу византийских киновий.
Осенью 1354 г. Алексей вернулся на Русь. По дороге домой он едва «е погиб, когда корабль, на котором он плыл, попал в сильный шторм. В минуту крайней опасности митрополит дал обет построить Церковь в честь того святого, в день памяти которого он вступит на землю. Это случилось 16 августа, на праздник знаменитой константинопольской иконы Спаса Нерукотворного. Выполняя обет, Алексей впоследствии основал близ Москвы, на берегу Яузы монастырь с храмом в честь Спаса. Его первым игуменом был монах по имени Андроник. Интересно, что еще в XIV в. ручей, протекавший в овраге вблизи Спасо-Андроникова монастыря, получил громкое имя — Золотой Рог, по названию бухты, на берегу которой располагался, Константинополь.
Первые годы своего управления русской церковью Алексей провел в постоянных разъездах. Зимой 1354—1355 гг. он «принимал дела» в Киеве. Среди прочих дел он не забыл учредить в Софийском соборе чествование памяти «трех литовских мучеников». Между тем город уже с 1321 г. находился под властью литовских князей. Поздней весной 1355 г., когда просохли дороги, Алексей отправился обозревать епархии Юго-Западной Руси.
Втянувшись в крайне запутанные дела православной церкви во владениях литовских князей и польского короля Казимира III (1333—1370), Алексей стал на тернистый путь борьбы «на чужой территории». Судьба уже готовила ему первый тяжелый удар. Летом 1355 г. в Константинополе вернувшийся из ссылки патриарх Каллист поставил на Русь еще одного митрополита — Романа. Этот иерарх был по происхождению тверич, родственник второй жены князя Ольгерда Юлиании (Ульяны) Александровны Тверской. Именно Ольгерд убедил патриарха поставить Романа митрополитом для православных епархий Великого княжества Литовского. В случае отказа литовский князь грозил принять католичество. Константинопольский патриарх, потерявший к этому времени власть над православными церквами Болгарии и Сербии, не захотел вступать в конфликт с правителем Литвы.
Столицей владений митрополита Романа стал Новогородок-Волынский. Ему подчинились туровская и полоцкая епархии. Своей первоочередной задачей Роман считал изгнание Алексея из Киева. Осенью 1356 г. по требованию Романа патриарх вызвал Алексея в Константинополь для уточнения границ его владений. Патриаршьи послы застали Алексея в сентябре 1356 г. уже в Москве. Отсюда через Орду, где Алексей совершил «чудесное исцеление» ханши Тай-дулы, митрополит направился на Босфор.
Суд в Константинополе превратился по существу в своего рода аукцион, на котором продавалось звание «митрополита Киевского и всея Руси». В итоге Алексей дорого заплатил за его сохранение, Роман еще дороже —за приобретение. Раскол митрополии сохранялся. Оба митрополита, неся большие убытки, посылали на Русь своих представителей для сбора дани в одних и тех же епархиях.
В 1357 г. Алексей вернулся в Москву, затем совершил еще одну поездку в Орду. Здесь в июне 1357 г. он получил ярлык от хана Бердибека. Этим ярлыком Орда, благоволившая к Алексею, восстанавливала привилегии русской церкви во всей их полноте, какими они были при ханах Тохте и Узбеке. В самом начале 1358 г. Алексей покидает Северо-Восточную Русь и едет в Киев, не желая допустить утверждения там Романа. Мечта о сохранении единой митрополии по-прежнему владела Алексеем, гнала его навстречу явной опасности.
Поездка в Киев едва не стоила Алексею жизни. Схваченный по приказу Ольгерда, митрополит около двух лет провел в темнице. Орда, где в это время кипела жестокая междоусобица, не смогла оказать своему «молебнику» никакой помощи. Впрочем, и сама идея единой митрополии, за которую сражался Алексей, как уже известно читателю, не встречала у ордынской дипломатии особого сочувствия. В сущности, это была чисто византийская идея, которая даже у московских князей вызывала по меньшей мере двойственное отношение. Последующие события показали, что свой, «управляемый» митрополит, признанный и действующий только в Великороссии, был для них гораздо нужнее, чем бродячий иерарх-византиец, благодаря политической эквилибристике сидящий одновременно на двух или даже трех «стульях»— московской, литовской и галицкой кафедрах.
За первые пять лет своею митрополичества Алексей не оказал Москве никаких политических услуг. Это был совсем не тот воинственный «москвич», который позже, в 60-е годы, горой стоял за ее интересы. В 50-е годы Алексей, следуя заветам Феогноста, боролся за целостность русской митрополии, апеллируя к Орде и патриарху как высшим инстанциям. Он избегал открытого вмешательства в политические дела и лишь однажды без особого успеха выступил в роли миротворца, пытаясь погасить ссору тверских князей.
В первой половине 1360 г. Алексей с помощью своих тайных друзей бежал из литовского плена. 12 июля 1360 г. он уже был во Владимире-на-Клязьме, где поставил на кафедру новгородского владыку Алексея.
Вернувшись в Великороссию, митрополит оказался перед лицом совершенно иной, чем в середине 50-х годов, политической обстановки. Орда уже несколько лет сотрясалась жестокими междоусобицами. Русский летописец под 1357 годом не без удовольствия записал: «Началась в Орде замятия великая». Другой летописец уточнил, также не без злорадства: «Замятия в Орде не перестала, но только сильнее разгорелась». За период с 1357 по 1381 г. на престоле Золотой Орды сменилось 25 ханов. Под натиском соседних государств уменьшалась территория Орды.
Упадок Золотой Орды шел одновременно с усилением Великого княжества Литовского. Около 1356 г. Ольгерд овладел Брянском, в 1362 г. окончательно утвердился в Киеве, в 1364 г. отобрал у поляков Подолию. Воодушевленный успехами Ольгерда, митрополит Роман активно наступает на позиции Алексея. Оттеснив его за Оку, Роман пытается получить признание и в самой Великороссии. В 1360 г. он прибыл в Тверь и некоторое время прожил здесь. Тогда же литовский отряд совершает набег на митрополичью вотчину — городок Алексин на Оке. Роман явно стремится овладеть Алексинам, считая его собственностью «митрополита Киевского». В любой момент против власти Алексея могли взбунтоваться новгородцы. Еще в 1352—1353 гг. они отправляли к патриарху посольство, жалуясь на произвол со стороны Феогноста и протестуя против московских планов возведения на кафедру Алексея. Тогда патриарх с трудом сумел успокоить новгородцев, наградив архиепископа Моисея крестчатыми ризами, ранее отобранными у него Феогностом. Имея давние связи с Литвой, новгородцы с интересом наблюдали за успехами митрополита Романа.
Но более всего Алексея тревожило то, что Москва, его родина и опора, не могла уже вступиться, стать горой за митрополита, выдвижение которого стоило ей стольких хлопот и затрат. В правление Ивана Красного Москва переживала тяжелые времена внутренних неурядиц. Престиж московского князя упал. Сбывались слова Семена Гордого, предупреждавшего братьев об опасности боярских крамол. В 1357 г. дело дошло до политических убийств, массовых отъездов бояр из Москвы.
Положение еще более осложнилось после кончины 13 ноября 1359 г. великого князя Ивана Ивановича. На московском престоле оказался его девятилетний сын Дмитрий. Воспользовавшись этим, суздальский князь Дмитрий Константинович получил от одного из ордынских правителей ярлык на великое княжение и 22 июня 1360 г. торжественно въехал во Владимир. Митрополит Алексей признал нового великого князя. Однако уже тогда он вынашивал совсем иные планы.
Правление малолетнего Дмитрия, как это часто случалось в истории России, ознаменовалось вспышкой вражды между боярскими кланами. Политические разногласия бояр сочетались с острым соперничеством на почве местничества и личных счетов. При московском дворе выходцы из юго-западных русских земель соседствовали с бывшими ростовскими боярами, коренные москвичи — с недавними тверича-ми, ордынские «царевичи» —с опальными литовскими князьями. Каждый боярский род стремился занять при дворе положение не менее видное, чем то, которое он занимал до отъезда в Москву.
Трезво оценивая создавшееся к лету 1360 г. положение, Алексей не мог не видеть, что он стоит перед необходимостью выбора: либо, следуя заветам Феогноста, отстраниться от политической борьбы и терпеливо ждать ее исхода, либо всецело поддержать московского князя. Первый путь был для Алексея, пожалуй, даже более опасным, чем второй. И успехи митрополита Романа, и утверждение во Владимире Дмитрия Суздальского, и возможная победа враждебной боярской группировки в ближайшем будущем грозили ему, ставленнику московского князя и выходцу из рода Бяконтовичей, потерей кафедры.
Несомненно, сильное давление на Алексея в этот период оказывали его земляки и родственники — влиятельный клан киево-чернигово-брянских выходцев, обосновавшихся в Москве. Отец Алексея в свое время был, по-видимому, главой этого «землячества». Уговоры и поддержка родичей укрепили решимость Алексея, позволили ему взять на себя роль неофициального главы московского боярского правительства.
На выбор Алексея повлияли и те черты его характера, которые отчетливо проявились уже в первые годы митрополичества — решительность, вера в собственные силы и предназначение, умение привлекать к себе людей. Случай, редкое стечение политических обстоятельств давали возможность митрополиту сыграть совершенно особую роль в истории русской церкви и государства. И Алексей не упустил этой возможности.
Стремясь прикрыть от посторонних глаз далеко не христианские причины своего прихода к «мирской» власти, Алексей создает легенду о том, что князь Иван Иванович перед смертью якобы просил его стать опекуном малолетнего Дмитрия, регентом и главой правительства. В действительности этого быть не могло. В момент кончины Ивана митрополит находился в плену у Ольгерда и никто не мог сказать, когда он оттуда выйдет, да и выйдет ли вообще. Легенду о своем обещании умиравшему князю Ивану митрополит излагал и в грамотах к патриарху, стремясь оправдать свое деятельное участие в политической борьбе.
Едва ли была хотя бы одна крупная задача московской политики в 60-е годы XIV в., в решении которой не принимал участия митрополит Алексей. Духовная власть стала в его руках грозным оружием в борьбе за торжество московского дела.
Уже в 1362 г. долгожданный ветер удач вновь наполнил паруса московского корабля. В этом году ордынский хан Амурат выдал ярлык на великое княжение Владимирское 12-летнему Дмитрию Московскому. Посланные из Москвы рати выбили Дмитрия Суздальского из Владимира. В 1363 г. с помощью ордынского отряда он вновь захватил город. Однако всего через неделю суздальский князь был еще раз изгнан оттуда москвичами и осажден в своей удельной столице. В итоге он вынужден был отказаться от претензий на Владимир.
В том же 1363 г. вспыхнула усобица между Дмитрием Суздальским и его младшим братом Борисом, незаконно захватившим Нижний Новгород. Московское правительство поспешило сыграть на удельных распрях Константиновичей. Оно явно искало сближения с одним из них. Осенью 1363 г. митрополит Алексей направил к князю Борису своих послов — архимандрита Павла и игумена Герасима, вызывая его на суд в Москву. Борис отказался ехать к митрополиту. Тогда послы Алексея воспользовались своими -полномочиями и запретили церковную службу в Нижнем Новгороде. Устрашенный князь принужден был пойти на компромисс и отправить в Москву для переговоров своих бояр.
В 1364 г. митрополит Алексей вновь отправляет в Нижний Новгород своего представителя, на этот раз — игумена Сергия Радонежского. Столкнувшись с отказом Бориса выполнить требования московского правительства, Сергий именем митрополита затворяет церкви во всем городе. Одновременно на помощь Дмитрию Суздальскому была послана московская рать. Князь Борис вынужден был отступить. Он оставил старшему брату Нижний Новгород, а сам уехал жить в Городец.
В ходе этой усобицы митрополит действовал решительно и властно. Он лишил епархии нижегородского владыку Алексея и взял суздальско-нижегород-ские и городецкие земли в свое личное церковное управление. Своим опорным пунктом в «благоприобретенном» крае митрополит сделал нижегородский Благовещенский монастырь.
Убедившись в том, что с Москвой выгоднее дружить, чем враждовать, Дмитрий Суздальский в 1364 г. добровольно отказался от ярлыка на великое княжение Владимирское, присланного ему из Орды. Он заключил с Москвой политический союз, который был скреплен династическими узами. 18 января 1366 г., в воскресенье, в Коломне была сыграна свадьба московского князя Дмитрия и дочери Дмитрия Константиновича Суздальского Евдокии.
Есть сведения, что в период междукняжеских столкновений 1362—1364 гг. митрополит Алексей обнажал «меч духовный» и против ростовских князей, пытавшихся освободиться из-под власти Москвы. В качестве митрополичьего посла в Ростов был направлен игумен Сергий Радонежский. Подробности его миссии неизвестны, однако в сочетании с известием о приближении московской рати проповедь Сергия имела несомненный успех. Враждебный Москве князь Константин Васильевич покинул Ростов и уехал жить в Устюг.
Выступая в роли руководителя и вдохновителя московской политики, митрополит Алексей должен был рано или поздно вступить в острый конфликт с Тверью. В первой половине 60-х годов, когда главной военно-политической задачей Москвы было получение великого княжения Владимирского и подчинение суздальско-нижегородских князей, Алексей держался по отношению к Твери весьма сдержанно, а в нейтральных вопросах даже дружелюбно. В 1361 г. он лично приезжал в Тверь на поставление нового епископа Василия, в 1364 г. окрестил в Твери «литвин-ку» — дочь князя Ольгерда. В 1366 г. Алексей поручил тверскому епископу Василию выступить посредником в очередном удельном споре местных князей.
В середине XIV в. Тверь не имела сил для открытой борьбы с Москвой. В отличие от московских князей, редко ссорившихся друг с другом, потомки Михаила Ярославича Тверского сотрясали свой общий дом непрерывными междоусобными войнами. Пылкий политический темперамент, гордость, переходящая в заносчивость, были наследственными чертами большинства тверских князей. Окруженные со всех сторон сильными соседями, надломленные психологически кровавым террором Орды, они с яростью принялись истреблять и преследовать друг друга.
Был и еще один, весьма неблагоприятный для Твери фактор. В то время как в московском княжестве после гибельного «дуновения чумы» к 60-м годам XIV в. уцелело всего лишь три князя-отрока: Дмитрий Московский, его младший брат Иван (умерший в 1364 г.) и Владимир Серпуховской, в тверском княжестве, напротив, было слишком много претендентов на власть. Тверское княжество длинной полосой тянулось вдоль Волги, по форме слегка напоминая лодку, нос которой был устремлен на северо-восток, а корма —на юго-запад. В этой в общем-то небольшой лодке теснились более десятка больших и малых князей. Среди них наибольшую известность получил князь Михаил Александрович, ставший одним из самых видных правителей средневековой Твери. Рана оставшись без отца, погибшего в Орде в 1339 г., Ми-хайл воспитывался в Новгороде, при дворе умного и образованного архиепископа Василия Калики. Со временем Михаил вернулся в тверские земли, где получил собственный удел — городок Микулин в среднем течении Шоши. Кипучая энергия, честолюбие, отличавшие Михаила, вскоре толкнули его на борьбу: со своими старшими сородичами. С середины XIV в. не только обладатель владимирского княжения, но и некоторые другие князья присвоили себе титул «великий». В 1365 г. Михаил становится «великим князем Тверским».
В 1366 г. Михаил завладел большинством вотчин своих умерших от чумы братьев. Из оставшихся в живых родичей лишь клинский князь Еремей Константинович представлял для Михаил серьезную опасность. Поддержка московской дипломатии позволила Еремею еще несколько лет бороться с Михаилом .
Сосредоточение тверских уделов в руках самостоятельного, энергичного князя Михаила сильно обеспокоило московское боярское правительство и его главу митрополита Алексея. Старый способ борьбы с Тверью — уничтожение ее князей руками ордынских ханов — в новой обстановке был невозможен. Ордынские правители были заняты собственными усобицами и не имели сил для новой расправы с тверичами. Приходилось делать ставку на внутренние распри тверских князей.
В 1367 г. вспыхнул спор между Михаилом и его соперниками о судьбе выморочного удела князя Семена Константиновича Дорогобужского. По завещанию покойного его владения должны были перейти к Михаилу, по традиционному праву наследования — к родному брату Еремею Константиновичу. Тверской епископ Василий, к суду которого обратились князья, решил дело в пользу Михаила. Тогда враги Михаила обратились за помощью к Москве. Митрополит Алексей отменил решение тверского владыки, а его самого вызвал в Москву для объяснений. В митрополии епископа ожидали «истома и протор велик». Одновременно московское войско, приглашенное соперниками Михаила, вошло в тверские земли, разорило волости Михаила и тверской епископской кафедры. С помощью москвичей князья Еремей и Василий Кашинский одержали победу над Михаилом.
Начиная эту войну, московские руководители надеялись на легкую победу над Михаилом и захват некоторых тверских волостей. Однако закинув удочку на пескаря, они вытащили зубастую щуку. Михаил обратился за помощью к великому князю Литовскому Ольгерду, женатому на его сестре Ульяне. Осенью 1367 г. Михаил вернулся в тверские земли с литовской ратью. Он разгромил войска соперников, взял в плен жену Еремея и почти всех бояр Василия Кашинского, двинулся с войском к Кашину. Лишь новое вмешательство тверского епископа положило конец военным действиям.
В летописи, принадлежавшей некогда патриарху Никону и оттого получившей название Никоновской, после рассказа о войне 1367 г. сохранилась интересная вставка: собственное суждение летописца. В нем слышится взволнованный голос современника событий, осуждавшего княжеские усобицы, с горечью вспоминавшего библейскую легенду о происхождении всех людей от общего «праотца» Адама. «И радовались (прекращению войны.—Н. Б.) бояре княжеские, и все вельможи, и гости, и купцы, и все работные люди, роды и племена Адамовы. Ведь все они — один род и племя Адамово. Цари, и князья, и бояре, и вельможи, и гости, и купцы, и ремесленники, и работные люди — один род и племя Адамово. И забыв о том, друг на друга враждуют, и ненавидят, и грызут, и кусают, отрекаясь от заповедей божьих любить ближнего своего как самого себя».
Как бы в ответ на успехи Михаила зимой 1367— 1368 гг. в Москве было начато строительство белокаменной крепости. Это было новым словом в оборонном зодчестве Северо-Восточной Руси. В домонгольский период князья довольствовались деревянными «градами» и не имели особенной потребности в каменных цитаделях. После установления ордынского ига каменное строительство было невозможно из-за тех подозрений, которое оно тотчас вызвало бы у ханской ставки. Как только в Орде разгорелась «замятия» и контроль с ее стороны ослаб, мысль о каменном строительстве стала реальной. Есть сведения, что инициатором постройки московской каменной крепости был сам митрополит Алексей.
Огромные по размаху строительные работы, осуществленные зимой 1367—1368 гг., резко повысили военный потенциал Москвы. Опоясавшись каменными стенами, москвичи почувствовали себя гораздо увереннее. Летописец, выражавший настроения тверских феодалов, записал под 1367 годом: «В том же году в Москве начали строить каменную крепость. И надеясь на свою великую силу, князей русских начали приводить в свою волю. А на тех, которые не захотели повиноваться их воле, стали посягать злобою».
Укрепляя Москву, бояре не оставляли мечты о наиболее простом решении тверского вопроса — физической расправе с князем Михаилом Александровичем. Среди традиций московского двора не последнее место занимала склонность к интриге, политическому убийству. Ордынская жестокость в сочетании с византийским коварством глубоко врезались в характер потомков Ивана Калиты. Выросший среди московской знати, митрополит Алексей не мог не перенять кое-что из ее нравов и обычаев. В 1368 г. он решился на такой шаг, оправдать который затруднялись даже поднаторевшие в софистике клерикальные историки XIX в. Вызвав Михаила Тверского в Москву якобы для «суда» и примирения с его двоюродным братом Еремеем, митрополит распорядился арестовать его и бросить в темницу. Безопасность тверского князя в Москве гарантировалась «словом» митрополита и «крестным целованием» князя Дмитрия Ивановича Московского. Все эти «условности» были принесены в жертву политическим интересам.
Тверской князь содержался отдельно от его бояр, «в истоме», т. е. в очень суровых условиях. Не приходится сомневаться, что московский застенок быстро свел бы его в могилу. Уверенные в исходе дела, московские наместники уже осваивали владения Михаила. Однако судьба послала тверскому князю спасителя в лице ордынского посла, внезапно нагрянувшего в Москву. Митрополит и князь Дмитрий вынуждены были освободить Михаила, предварительно заставив его подписать выгодный для Москвы договор. Впрочем, вряд ли кто-либо сомневался в иллюзорности этого подписанного в застенке документа.
Московское пленение страшно озлобило Михаила. Вернувшись в Тверь, он стал готовиться к войне с Дмитрием Ивановичем. Тверской князь понимал, кто является главным виновником его злоключений. По свидетельству летописца, Михаил «более всего сетовал на митрополита, ибо верил ему, как истинному святителю».
Осенью 1368 г., не дожидаясь, пока Михаил соберется с силами, Дмитрий Московский двинул полки на Тверь. Михаил вновь бежал в Литву. Великий князь Ольгерд, обеспокоенный захватам москвичами весной 1368 г. принадлежавшего литовцам Ржева, не заставил себя долго уговаривать. Он решил использовать ситуацию для сокрушительного удара по Московскому княжеству.
В лице князя Ольгерда Москва обрела сильного, опасного врага. Это был один из лучших полководцев восточноевропейского средневековья. Вспыльчивый и горячий, не чуждый рыцарственных представлений о чести, Ольгерд в то же время умел быть осторожным и неуловимым. Его удары были внезапны и стремительны. Московский летописец с восхищением отмечал, что этот князь «не пил вина, ни пива, ни кваса, имел великий разум и подчинил многие земли, втайне готовил свои походы, воюя не столько числом, сколько умением».
Вместе со своим братом-соправителем Кейстутом и его сыном Витовтом Ольгерд в конце 60-х годов вел тяжелейшую борьбу с наседавшими на его владения немецкими рыцарями. Успешный и, как ожидалось, нетрудный поход на Москву должен был пополнить казну Ольгерда, укрепить боевой дух войска. Войдя в московские земли, литовцы принялись «жечь, сечь, грабить, палить, пленить». Запоздавшие московские воеводы были разбиты 21 ноября 1368 г. в битве на реке Тросне. После этого Ольгерд поспешно двинулся к Москве и осадил город. Вместе с Дмитрием Московским и его двоюродным братом Владимиром Серпуховским в осажденной Москве находился и митрополит Алексей.
Простояв три дня под стенами Москвы, Ольгерд отступил. Его войска истребляли все на своем пути. Эта заимствованная у ордынцев тактика террора имела целью запугать москвичей, ослабить экономику княжества. Рассказывая о «первой литовщине», летописцы сравнивали ее со страшной «Федорчуковой ратью» — карательной экспедицией ордынцев в тверские земли после восстания 1327 г.
Через два года после первого похода, в ноябре — декабре 1370 г., Ольгерд вновь попытался захватить Москву. Он осадил город и восемь дней стоял под его стенами. Однако и на этот раз новая московская крепость выдержала испытание. Озабоченный борьбой с немецким Орденом, Ольгерд 26 октября 1371 г. подписал мирный договор с московским правительством. Залогом поворота в московско-литовских отношениях стала женитьба князя Владимира Андреевича Серпуховского на дочери Ольгерда Елене. Свадьба состоялась весной 1372 г. Династический брак не помешал литовским князьям в том же 1372 г. совершить еще один поход на московские земли, хотя сам Ольгерд, связанный мирным договором с Москвой, в нем не участвовал.
В конце 60-х — начале 70-х годов XIV в., когда Москва вела напряженную борьбу с Литвой и Тверью, Алексей по-прежнему выступал в роли ее политического кормчего. Во время «второй литовщи-ны», осенью 1370 г., он отправился в Нижний Новгород с целью заставить местных князей прийти на помощь Москве или же по крайней мере не наносить ей удара в спину. Особые подозрения вызывал нижегородский князь Борис Константинович (вытесненный к этому времени в Городец-на-Волге). Давний враг Москвы, Борис с жадным вниманием следил за походом Ольгерда, но выступить к нему на помощь не посмел.
Осенью 1371 г. митрополит Алексей вновь в центре событий. В отсутствие князя Дмитрия, уехавшего в Орду, Алексей от имени московского правительства заключил мирный договор с Ольгердом.
Как и в споре с суздальско-нижегородскими князьями, Алексей в эти годы, не раздумывая, пускал в дело «меч духовный». Под разными предлогами он отлучил от церкви всех участников походов на Москву: Ольгерда, Михаила Тверского, их союзника смоленского князя Святослава. Одновременно он «отпускал грехи» всем изменившим присяге Ольгерду и перебежавшим на сторону Москвы.
Конечно, тверичей, а тем более Ольгерда гораздо труднее было запугать митрополичьим проклятием, нежели суздальских или ростовских князей. Они обратились в Константинополь с жалобами на незаконные действия Алексея, требуя его низложения. Патриарх Филофей поначалу твердо встал на сторону Алексея. Однако тяжба затянулась. Вскоре патриарху стало ясно, что с точки зрения церковных канонов Алексей поступает весьма сомнительно. Особо взволновало Филофея то, что действия Алексея явно шли вразрез с установками константинопольской дипломатии. Его открытое предпочтение Москвы привело к окончательному расколу митрополии. После смерти митрололита Романа в 1362 г. Ольгерд до времени не выдвигал нового кандидата. Однако Алексей, наученный горьким опытом, уже не пытался въезжать в литовские земли, православное население которых оставалось таким образом без всякого «пастырского попечения». В мае 1371 г. польские феодалы, не желавшие и слышать об Алексее, добились от патриарха особого митраполита для Галицко-Волынских земель. Под властью новоявленного митраполита Антония оказались Холмская, Туровская, Перемышльская и Влади-миро-Волынская епархии. Таким образом, некогда единая русская митрополия раскололась на три больших осколка. Соединять их в одно целое митрополит Алексей не только не мог, но, кажется, уже и не хотел.
Осенью 1371 г. патриарх направил на Русь своего доверенного человека Иоанна Докиана. Посланец Филофея передал Алексею вызов на суд в Константинополь. Однако перспектива опасного утомительного путешествия с сомнительным исходом и несомненными крупными расходами отнюдь не привлекала Алексея. Он арестовал патриаршьего посла, желавшего иметь встречу с Михаилом Тверским, и отправил к Филофею для объяснений своего человека, клирика Аввакума. К этому времени (1372 г.) положение Москвы настолько окрепло, что патриарх, поразмыслив, решил не ссориться с Алексеем. Его уступчивость, вероятно, объяснялась и очередной «милостыней» в пользу патриархии, на которую намекает Филофей в своей грамоте митрополиту. Патриарх отказал Ольгерду в создании самостоятельной литовской митрополии. Одновременно он обязал Алексея непременно посетить православные епархии в Литве.
Конечно, такое решение патриарха привело лишь к отсрочке нового конфликта. Алексей боялся ехать в Киев. Со своей стороны, Ольгерд продолжал беспокоить патриарха жалобами на то, что митрополит пренебрегает заботами православного населения Великого княжества Литовского. В 1374 г. Филофей вынужден был отправить на Русь еще одну «комиссию». Во главе ее был поставлен ловкий и изворотливый константинопольский дипломат, а в прошлом афонский модах Киприан. В мутной воде русских церковных споров Киприан намеревался ловить рыбу к собственному столу. Он вернулся в Константинополь с грамотой от литовского князя, в которой тот просил патриарха поставить митрополитом на Киевскую кафедру самого Киприана. Наскучив жалобами Ольгерда, порой переходившими в неприкрытую грубость и брань, патриарх решил уступить. В декабре 1375 г. Филофей поставил Киприана митрополитом на Литву с условием, что после смерти Алексея он должен воссоединить под своей властью всю русскую митрополию. Этим актом патриарх разрубал узел одной церковно-политической интриги, но, сам того не зная, давал начало новой, куда более затяжной и драматической. Однако ее развитие выходит за рамки биографии митрополита Алексея и относится уже к последующей эпохе в истории русской церкви.
Происки византийских дипломатов в рясах, в сущности, не так уж и беспокоили Алексея. Он понимал, что его будущее как митрополита зависит прежде всего от положения Москвы среди других русских княжеств и земель. В начале 70-х годов XIV в. Москва утвердилась в роли руководящей политической силы Великоросс™. Однако успех Москвы не мог быть окончательным до тех пор, пока не сказала своего слова Золотая Орда.
Еще осенью 1370 г. дальновидный Михаил Тверской понял, что ни в одиночку, ни в союзе с Ольгер-дом не удастся сокрушить Москву. Покинув Литву, он в ноябре 1370 г. поехал жаловаться на Дмитрия Московского в Орду. Там в эти годы все чаще звучит имя Мамая, удачливого временщика, впоследствии ставшего полновластным хозяином Орды. Мамай давно присматривался к Михаилу Тверскому как главному недругу Москвы. Ослабевшая, но все еще цепкая ордынская дипломатия решила воспользоваться испытанным приемом: поддержать соперника правящего великого князя Владимирского с целью дестабилизации политической обстановки на Руси. Уже в 1370 г. послы Мамая Каптагай и Тюзяк привезли Михаилу ярлык на великое княжение. Однако в это время тверской князь в связи с московским нашествием находился «в бегах». Зимой 1370—1371 гг. Орда вновь передала Михаилу великое княжение Владимирское. 10 апреля 1371 г. он торжественно въехал в Тверь, предполагая вскоре сесть на владимирский стол. Между тем времена уже были другие. Московский князь Дмитрий не согласился с решением Орды. Он перекрыл своими войсками все дороги к Владимиру. Прибывший с Михаилом ордынский посол Сарыхожа, получив от Дмитрия богатые дары, не стал вмешиваться в княжеский спор и отбыл восвояси. Не надеясь силой овладеть Владимиром, Михаил до времени осел в Твери. В конце мая 1371 г. он отправил в Орду с новыми жалобами на Дмитрия своего сына Ивана.
Сложившаяся ситуация удивительно напоминала события 1317 г., когда Михаил Ярославич Тверской силой остановил вернувшегося из Орды с ярлыком на великое княжение и ханским послом Юрия Московского. Однако на сей раз роли поменялись. Ослушником Орды выступил московский князь Дмитрий, а его тверской соперник занял неблаговидную позицию ордынского клеврета. В этой перемене ролей ярко проявились новая политическая обстановка в Северо-Восточной Руси, антиордынские настроения молодого московского князя.
В Москве всерьез обеспокоились вестью о поездке тверского княжича к Мамаю. Все хорошо помнили, чем закончилось своеволие Михаила Ярославича Тверского по отношению к Орде. Конечно, обстановка изменилась. Ордынские «царевичи», потомки Чингисхана, не хотели признавать власть Мамая, в жилах которого текла далеко не «царская» кровь. Они постоянно бунтовали против него, устраивали заговоры. Да и сама Москва была теперь куда сильнее, чем во времена Калиты и Узбека. Могучие, приземистые башни белокаменной крепости, точно невиданные грибы, выросли на кремлевском холме. За все 120 лет ее существования врагу ни разу не удавалось взять московскую крепость штурмом. Были в Москве отважные, горячие воеводы, которые рвались в бой с ненавистными поработителями. Однако митрополит настоял на умиротворении Орды. Он указывал на опасность союза между тремя врагами Москвы— Ольгердом, Мамаем и Михаилом Тверским.
Трудно, практически невозможно на расстоянии в шесть столетий точно определить правильность или ошибочность принимавшихся политических решений. Нельзя забывать и о том, что мы всегда смотрим на прошлое в «обратной перспективе», зная следствия, но, по правде сказать, никогда не будучи до конца уверенными в причинах. Тогда, в начале лета 1371 г., решение митрополита, быть может, все еще было плодом политики благоразумия, проявлением мудрой осмотрительности. Но пройдет два-три года — и его осторожность превратится в тормоз на пути развития освободительной борьбы.
Приняв решение не вступать в конфликт с Ордой, приходилось делать следующий шаг: отправляться на поклон к Мамаю. 15 июня 1371 г. Дмитрий выехал из Москвы.
Как сообщает летопись, митрополит «провожал князя великого до Оки. И, молитву сотворив, благословил его и отпустил с миром. И его бояр, и его воинов, и всех прочих благословил, а сам возратился назад». Эти подчеркнуто торжественные проводы должны были продемонстрировать не только Руси, но и Орде полное единство князя и митрополита.
Проявленное московским князем смирение, выразившееся в его личном прибытии к Мамаю, принесло свои плоды. Правитель Орды дал Дмитрию ярлык на великое княжество Владимирское. Предвидя жалобы со стороны Михаила Тверского, Мамай отправил ему послание, написанное в традиционном для
83
монголо-татарской дипломатии высокомерном и грубоватом тоне: «Мы дали тебе княжение великое, и давали тебе рать, а ты не понял, сказал: «Своей силой сяду». Вот и садись с кем тебе любо» .
Победа Дмитрия была добыта не только унижением и готовностью рискнуть головой. Это была и победа московской великокняжеской казны. Огромные расходы в Орде привели к тому, что Дмитрий вернулся на Русь в сопровождении целой толпы кредиторов. Чтобы рассчитаться с ними, он обложил население своих владений повышенной данью. Окрепшая экономика московских земель выдержала это испытание. Дмитрий не только уплатил свои долги, но и выкупил в Орде погрязшего в долгах тверского княжича Ивана. Привезенный в Москву, Иван был посажен под стражу на митрополичьем дворе. Лишь год спустя, после ожесточенного торга, Михаил Тверской смог выкупить сына из московского плена.
Московско-тверская война, то разгораясь, то затихая, продолжалась до 1375 г., когда огромное войско, в состав которого входили московские, ярославские, ростовские, брянские, смоленские и новгородские полки, осадило Тверь. Сопротивление продолжалось около месяца. Союзные войска сильно разорили тверские земли. В самом городе начался голод. 3 сентября 1375 г. Михаил признал себя побежденным. В мирном договоре («докончальной грамоте») , составленном от имени Дмитрия Московского, говорилось: «А начнут татары нас сваживать, и начнут тебе давать нашу вотчину, великое княжение, то тебе его не брать... А начнут нам давать твою вотчину, Тверь, то и нам ее не брать» . Из этих слов видно, что на Руси отлично понимали стремление ордынской дипломатии «сваживать», стравливать русских князей. Договор предусматривал единство действий московского и тверского князей по важнейшим политическим вопросам. «А пойдут на нас татары или на тебя... то биться нам с тобой вместе против них». В целом по договору 1375 г. тверской князь переходил на положение «младшего брата» Дмитрия Московского, что на языке того времени означало не только взаимопомощь, но также подчинение «старшему брату». Конечно, в глубине души Михаил Тверской оставался заклятым врагом Москвы, однако после 1375 г. он уже никогда не пытался тягаться с Дмитрием в открытом военном противоборстве.
Завершение московско-тверского спора проходило в условиях разгоравшейся антиордынской борьбы. Дмитрий Московский открыто поднял знамя этой борьбы в 1374 г. Через горечь неудачи в битве на р. Пьяне (август 1377 г.), через радость первой большой победы на р. Воже (август 1378 г.) дорога истории вела Русь на Куликово поле.
Новый курс московской политики складывался в острой борьбе боярских группировок. Вопрос об отношениях с Ордой расколол окружение Дмитрия на два противостоящих лагеря. Те, кого летопись именует «старыми боярами», стояли за сохранение верноподданнических отношений с ханским двором.
Среди тех, кто выступал за верность ордынской политике Ивана Калиты, первое место занимал митрополит Алексей. В клерикальной литературе его принято изображать «духовным отцом» Куликовской битвы. «Битва на Куликовом поле была подготовлена св. Алексеем», — утверждает современный английский «специалист по истории православной церкви» Н. Зернов . Ту же мысль, хотя и в более осторожной формулировке, проповедуют и отечественные церковные писатели. Так, патриарх всея Руси Алексей (1944—1970) в переложении жития своего тезки, митрополита Алексея, писал: «Плодом его благотворного влияния явилось единодушие русских князей, которое вскоре по кончине святителя дало возможность великому князю Московскому Дмитрию Ивановичу собрать силы и выступить против грозных полчищ Мамая и одержать над ними победу на поле Куликовом» .
Как и во многих других случаях, клерикальная традиция не подтверждается данными исторических источников. Более того, источники опровергают подобный взгляд на митрополита Алексея. В действительности этот иерарх последовательно выступал за отказ от вооруженной борьбы против ордынского ига. Трудно сказать, чем была вызвана такая позиция митрополита: боязнью потерять привилегии, которые имела церковь в условиях ига, верностью политическим заветам Ивана Калиты или же просто старческой осторожностью, боязнью риска, неизбежного в военном деле. Так или иначе, Алексей был тверд в своих убеждениях.
Память о примирительном отношении митрополита Алексея к «татарам», как именовали на Руси ордынцев, долго сохранялась в преданиях московского двора. Известный Григорий Котошихин, служивший подьячим в Посольском приказе и в 1664 г. бежавший из России в Польшу, в своем сочинении сообщает немало интересного о внешнеполитических связях России. Говоря об отношениях с Крымским ханством, политическим наследником Золотой Орды, Котошихин замечает, что русские цари, боясь грабительских набегов татар, стремятся умиротворить хана и его вельмож богатыми дарами — «поминками». «А будет тех поминков на год болши 20 000 рублев, А уложил те поминки давать Алексей, митрополит Московский, после того времени, как он был в Крыму в полону, тому много лет назад. Также он, митрополит, заклял Московское государство, чтоб они сами на Крымских людей войною не ходили, а утешали б нечестиваго дарами; а ежели они через его заклинание учнут на Крым ходить войною, и им в войне не даст бог поиску, а в земле плоду; разве они, Крымские люди, сами учнут войною приходити— и против них стояти повелел. И по тому его заклинанию Московский царь то и чинит: сам войною на Крым не наступает, а откупается такими дарами ежегодь» . Алексей, насколько известно, никогда не был в плену в Крыму. Однако суть его отношения к татарам предание, записанное Котошихиным, отражает правильно.
Чем быстрее и увереннее шел возмужавший воспитанник Алексея к тому историческому рубежу, перейдя который он из князя Дмитрия Ивановича превратился в легендарного Дмитрия Донского, тем глубже становилась незримая трещина, разделявшая этих двух выдающихся людей своего времени. Не только в дореволюционной, но и в советской исторической литературе можно встретить утверждение, что отношения между Дмитрием Ивановичем и митрополитом Алексеем были безоблачными от начала до конца. Так, например, известный советский историк С. Б. Веселовский писал: «В отношениях церковной власти к светской Алексей достиг такого согласия и такого мирного сотрудничества, которое после него уже не повторялось в истории русской церкви, если не считать соправительства патриарха Филарета Никитича и его сына — царя Михаила».
В действительности картина была отнюдь не столь идиллической. Время молодости князя Дмитрия— героический период в истории Московской Руси. В эти годы вопросы политического устройства страны все чаще решались в открытом бою, с оружием в руках. В новых условиях политическое значение митрополичьей кафедры заметно упало. К тому же и сам князь Дмитрий быстро осознал свою силу и значение. По складу характера он был далек от набожности и покорности чьей-либо воле. Его трудно было запугать рассказами о «геене огненной» и «Страшном суде». Дмитрий не желал разделять великокняжескую власть с кем бы то ни было, в том числе и с митрополитом.
Летописи, неоднократно редактировавшиеся церковниками, почти не сохранили прямых указаний на конфликты между князем и митрополитом. Однако косвенных свидетельств такого рода в источниках можно найти довольно много. Чтобы правильно истолковать летописные известия, необходимо учитывать весь строй тогдашней русской жизни. Положение человека в древнерусском обществе определялось прежде всего происхождением, родственными связями. Сын получал место на службе и за княжеским столом по заслугам отца. Отношения строились на принципах семейной, родовой поруки. Возвышение одного тянуло за собой всю фамилию, и наоборот, падение неудачника бросало тень на всю его родню. Митрополит Алексей, несмотря на свой духовный сан, никогда не порывал связей с родной для него средой московского боярства. Его родные братья служили при московском дворе, а племянники завещали хоронить себя в Чудовом монастыре — возле гроба их дяди, «святителя Алексея».
И друзья и родственники митрополита в середине 70-х годов переживали плохие времена. Алексей был близок с боярским родом Вельяминовых. В их фамильной «богомольне» — Богоявленском монастыре — он начинал свой иноческий путь. Однако Дмитрий Иванович весьма круто обошелся с Вельяминовыми. В 1374 г. он отобрал у них фамильную привилегию — пост московского тысяцкого. А когда один из Вельяминовых, озлобившись, бежал сначала в Тверь, а затем в Орду и принялся там интриговать против московского князя, Дмитрий, изловив изменника, приказал отрубить ему голову. Это была первая публичная казнь в Москве.
Опала на Вельяминовых совпала со скандальным поражением московского воеводы Александра Пле-щея, родного брата митрополита, в бою с новгородскими ушкуйниками под Костромой. Летописец, не скрывая иронии, рассказывает о том, как воевода Плещей бежал от врага, «плещи (то есть «плечи».— Н. Б.) показав». Это история могла стать предметом обсуждения и даже попасть в летопись только в обстановке падения авторитета и влияния Алексея.
На закат могущества Алексея указывает и еще одна фраза из летописи. В 1376 г. литовский митрополит Киприан потребовал, чтобы Новгород признал его своим духовным главой. Новгородцы очень не любили митрополита Алексея за его союз с Москвой и связанные с этим крутые меры в отношении новгородских владык. Они рады были свергнуть его власть, но из осторожности ответили Киприану уклончиво: «Посылай на Москву к великому князю. И если он тебя примет митрополитом на Русь, то ты и нам митрополит». Примечательно, что новгородцы в своем ответе ничего не говорят об Алексее и даже допускают возможность того, что князь Дмитрий отступится от него и признает Киприана.
Среди факторов, влиявших на отношения между митрополитом и московским князем, нельзя забывать и еще один—финансовый. Московские князья знали счет деньгам. Бережливость, доходившая до скупости, была их фамильной чертой. Между тем расходы на содержание митрополии, львиная доля которых покрывалась за счет княжеской казны, все возрастали и возрастали.
Большие средства шли и на обеспечение Чудова монастыря, основанного Алексеем в московском Кремле в конце 50-х годов. Земля, на которой разместился монастырь, была подарена митрополиту ханшей Тайдулой в благодарность за исцеление «от глазной болезни». Согласно московскому преданию, на этом месте прежде находилось подворье татарских баскаков.
В 1365 г. в монастыре были построены каменный собор, а также трапезная и каменные погреба. Собор был посвящен «Чуду архангела Михаила, иже в Хонех». Митрополита привлекла легенда о том, как Михаил архангел спас некоего монаха Архиппа, жившего в «Хонех Фригийских». Язычники, желая уничтожить церковь, при которой служил Архипп, перекрыли воды реки. Однако вмешательство архангела прекратило наводнение. Он ударил жезлом в скалу —и вся вода ушла в образовавшуюся расселину.
Этот сюжет служил своего рода иллюстрацией к идейной программе митрополита Алексея. Небесный покровитель княжеской власти, архангел Михаил выступал здесь как защитник церкви и монашества. Именно поэтому не только в Москве, но и в других русских землях церковники очень любили этот сюжет, часто изображали его на иконах.
Привыкнув к роли главы московского правительства, Алексей и весь уклад своей жизни перестроил на княжеский лад. В его делах все чаще проглядывает властный и тщеславный московский боярин. Он обзавелся обширными земельными владениями, окружил себя многочисленной свитой. Помимо духовных лиц в нее входили «мирские люди» — бояре, дворецкий, казначей, дьяки и более мелкие служилые чины. Митрополичий двор обслуживала многочисленная челядь. В своих владениях митрополит пользовался почти полной независимостью. «Дом святой Богородицы», как принято было называть митрополичий двор, превращался в своего рода «государство в государстве».
О масштабах хозяйственной деятельности митрополита, о его стяжательских наклонностях красноречиво свидетельствует завещание Алексея. «Вот я смиренный и грешный раб божий Алексей пишу грамоту духовную целым своим умом. Даю святому великому архангелу Михаилу и честному его Чуду (московскому Чудову монастырю.— Я. Б.) село Жилинское, Серкизовское, Гютифцовъское, Тететцовское, Никола святы на Сосенке, Рамение, что есми купил у Ильи у Озакова, Софроновское с мелницею, Фоминское, Желетовское, Каневское, Душеное с деревнями и с бортью, Филиповское с деревнями и с бортью, Обуховскую деревню. А все те села даю с серебром и с половники и с третники и с животиною. А что моя в селах челядь, а на них серебрецо, и не похотят служити, и кто куда похочет, и тем воля, отдав серебрецо; а кто рост дает, тем воля же; а огород дадут также и Садовская деревня ко святому архангелу Михаилу. А монастырь святого Архангела Чуда приказываю тебе, сыну своему великому князю Дмитрию Ивановичу всея Русии, все полагаю на бога упование и на тебя, как монастырь святого Михаила побережешь. А садик мой подольный —святому Михаилу» .
В грамоте перечислены только личные владения Алексея, которые он оставляет своему излюбленному Чудову монастырю. Что касается митрополичьей кафедры, то ее земельные владения были разбросаны по всей Руси.
Дмитрий Иванович искал возможности поставить возросший экономический и политический потенциал церкви под свой надежный контроль. Князю нужен был преданный, послушный человек в роли хозяина «дома святой Богородицы». В вопросе о личности кандидата на митрополичью кафедру Алексей и князь Дмитрий столкнулись столь резко и бескомпромиссно, что даже самые осторожные летописцы не сумели замолчать этот конфликт. Здесь ярко высветилось глубокое различие целей, которые ставили перед собой митрополит Алексей и московский князь Дмитрий Иванович. Для первого будущее представлялось в виде своего рода теократической монархии, для второго — в виде единого государства во главе с правителями из рода Калиты. Митрополит мечтал о церковной централизации, об укреплении экономического могущества и политического суверенитета «дома святой Богородицы». Поддержка московских князей в их борьбе за власть была для Алексея лишь наиболее верным путем к этой цели. Для Дмитрия, напротив, сильная централизованная церковь была лишь одним из необходимых инструментов для создания единого Великорусского государства. В этом будущем государстве церкви отводилась почетная, но отнюдь не главенствующая роль.
Чем выше возносился червленый московский стяг в 70-е годы XIV в., тем чаще думал князь Дмитрий о том, какую пользу мог бы принести, оказавшись на митрополичьем престоле, его тезка — придворный священник Дмитрий, в просторечии — Митяй. Это был яркий, смелый человек. Его удивительная судьба послужила темой для большого литературного произведения, вошедшего в летописи, — «Повести о Митяе». Он начинал свою карьеру простым коломенским священником. Великий князь, часто бывая в этом городе — юго-восточных воротах московской земли, заприметил Митяя. Этот иерей резко выделялся среди собратьев не только высоким ростом, горделивой осанкой, зычным голосом, но также образованностью, умом, сильным характерам. Князь приблизил к себе Митяя, сделал своим духовником и печатником. По-видимому, Дмитрий и просто по-человечески привязался к Митяю. В отличие от сурового старца Алексея и окружавших его монахов Митяй был человеком жизнерадостным, легким и веселым. Его увлекали грандиозные политические замыслы князя Дмитрия. Он готов был верно служить своему покровителю, выполнять любые его приказания. Можно сказать, что Митяй был далеко не самым худшим в ряду тех безродных фаворитов, которых любили иметь при себе почти все московские государи.
Задумав возвести Митяя на митрополию, князь столкнулся с одной сложностью. Согласно древней традиции, митрополит должен был избираться из числа монахов. В феврале 1376 г. Дмитрий заставил своего печатника принять постриг в придворном Спасском монастыре. Неохотно, «аки нужею», расставался Митяй с привольным мирским житьем, вступал в ряды «непогребенных мертвецов», как именовали себя монахи. Однако воля великого князя была для него законом. В утешение князь приказал сразу же после пострижения поставить Митяя (в монашестве— Михаила) на пост архимандрита того же Спасского монастыря. Это решение великого князя вызвало бурю негодования в среде черного духовенства. Но князь пошел дальше: вскоре он начал требовать от митрополита Алексея официального утверждения Митяя своим наследником на кафедре.
Алексей уже давно с тревогой наблюдал за возвышением Митяя. Сам он почти 40 лет провел в монашестве, прежде чем судьба вознесла его на митрополичью кафедру. Митяй казался ему заносчивым выскочкой, неучем в духовной жизни. Конечно, дело-было не только в личной неприязни. Алексей понимал, что с помощью Митяя князь собирается в корне изменить положение митрополичьей кафедры, порвать связь с Константинопольской патриархией. По мнению Алексея, это был гибельный для русской церкви путь.
Единственный способ противостоять планам великого князя заключался в том, чтобы найти кандидатуру, способную соперничать с Митяем. И Алексей, нашел такого человека. Но прежде чем представить читателю нового героя нашего повествования, необходимо сделать небольшое отступление.
Стремясь укрепить внутрицерковную дисциплину, усилить влияние религии на массы, Алексей еще в 50-е годы XIV в. задумал своего рода «монастырскую реформу». Суть ее "состояла в создании по всей Руси "сети общежительных монастырей, которые, в отличие от «особножительных», были бы не местом отдыха уставших от жизни бояр и князей, а энергичными, экономически самостоятельными общинами подвижников. Эти монастыри, насаждавшиеся лично Алексеем, став на ноги, сохраняли связь с митрополичьей кафедрой, помнили о своем происхождении.
Своего рода «опытным полигоном» для создания новых монастырей стали малонаселенные северные районы Московского княжества. Здесь в середине XIV в. выросла первая, железная когорта основателей новых монастырей — суровых «старцев», фанатично веривших в богоугодность своей миссии. Отсюда, из Подмосковья, они разбрелись по всей Северной Руси, внедряясь главным образом там, где местные правители боялись непочтительностью к ним вызвать гнев митрополита и московского князя.
Одним из самых авторитетных основателей новых монастырей был Сергий, игумен Троицкого монастыря. Его обитель находилась в живописном месте, на холме Маковец, у подножья которого звенели две лесные речки —Кончура и Вондюга. До ближайшего селения, городка Радонеж, в котором прошло детство Сергия, было не менее 10 верст. Отец Сергия, боярин Кирилл, переселился в Радонеж из Ростовского княжества во второй четверти XIV в. По-видимому, Кирилл имел прочные связи с московской знатью. Брат Сергия Стефан долгое время жил в привилегированном московском Богоявленском монастыре, был дружен с иеромонахом Алексеем, будущим митрополитом. Сам великий князь Семен Иванович покровительствовал Стефану. По его просьбе митрополит Феогност дал Стефану сан священника. Со временем он стал «духовным отцом» (исповедником) самого князя Семена и многих московских бояр. В Москве не забыли и брата Стефана — Сергия. В 60-е годы XIV в. он докидает свою монашескую келью на Маковце и выполняет ряд сложных дипломатических поручений московского правительства.
Этот странный посол являлся в княжеские терема в покрытой дорожной пылью старой заштопанной рясе. Своей тихой речью и неотступным пронзительным взглядом он приводил в смущение самых дерзких и своевольных князей. За ним стояла не только московская боевая сила, не только митрополичье проклятье, но и еще что-то неведомое, нездешнее, чего князья не понимали и потому боялись более всего. Рассказывали, что Сергию в церкви прислуживают ангелы, что ему послушны животные и птицы, что одним своим словом он может воскресить мертвого и убить живого.
В отличие от большинства тогдашних «князей церкви» знаменитый подвижник был прост и доступен. Речь его была бесхитростна и полна евангельской мудрости. В своем монастыре он требовал от братии не только суровых постов и молитв, но также постоянного физического труда. У самого Сергия с рук никогда не сходили мозоли от топора и лопаты.
Таков был человек, которому престарелый Алексей задумал передать митрополичью кафедру.
Предвидя возможный отказ, митрополит подготовил целое действо. Об этом красочно повествует «Житие» Сергия. Алексей призвал к себе ни о чем не подозревавшего троицкого игумена и торжественно возложил на него драгоценные митрополичьи регалии. Насторожившись, Сергий заметил, что с детства не был «златоносцем», а уж под старость и вовсе не хотел бы им стать. Тогда митрополит открыто объявил, что хочет сделать Сергия епископом, а затем и своим наследником на кафедре. Сергий наотрез отказался. Митрополит стал настаивать, требуя предписанной канонами иноческой покорности. Однако принудить или запугать Сергия было невозможно. Он спокойно объяснил, что если Алексей не прекратит своих домогательств, то он, Сергий, немедленно уйдет и митрополит его никогда более не увидит. После этого «первосвятитель» перевел разговор на другие темы.
Отстранив предложенный ему митрополичий клобук, Сергий в то же время не отказался от участия в церковно-политической борьбе. Вскоре троицкий игумен становится одним из главных действующих лиц затяжной драматической коллизии, которую современники назвали «мятежом на митрополии».
В последние дни жизни Алексея князь Дмитрий и бояре беспрестанно уговаривали его благословить Митяя на митрополию. Однако они смогли добиться лишь двусмысленного, похожего на насмешку ответа: «Я не властен благословить его. Вот разве что даст ему бог и святая Богородица и пресвященный патриарх и вселенский собор».
12 февраля 1378 г. митрополит Алексей окончил свой земной путь и отправился туда, «идеже несть -болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная». Он завещал похоронить себя не в Успенском соборе, где находились гробницы митрополитов Петра и Феогноста, а в основанном им Чудовом монастыре, у стен каменного храма во имя «Чуда архистратига Михаила, иже в Хонех». Однако князь Дмитрий распорядился по-иному — «не восхотел положить его вне церкви, такого великого и честного святителя, а положил его в церкви, близ алтаря, со многою честью».
«Земной ангел» сошел в могилу. Но его образ продолжал жить как часть исторического наследия русской церкви. Имя Алексея, властного, сурового иерарха, управлявшего страной и повелевавшего князьями, волновало воображение, служило символом политических амбиций воинствующих церковников. Усиление культа Алексея в тот или иной период, как правило, служило выражением теократических тенденций, никогда не исчезавших в русской средневековой церкви. Именно поэтому московские великие князья и цари не выказывали особого пристрастия к его памяти. Казалось бы, уже великий князь Дмитрий Иванович немедленно после смерти Алексея должен был начать хлопоты о причислении своего воспитателя к «лику святых». Однако этого не случилось. Дмитрий не хотел канонизацией Алексея освящать тот порядок вещей, при котором «святи-тель» держал в своих руках и государственную власть. Были и другие препятствия на пути общерусского прославления Алексея. Слишком свежи были у всех в памяти далеко не евангельские методы деятельности Алексея, слишком много людей в разных частях Руси считали его своим врагом. Канонизации мешало и то, что политические заветы Алексея были неприемлемы для его ближайших наследников, выходцев из Византии митрополитов Киприана (1381 — 1382, 1390—1406) и Фотия (1408—1431).
20 мая 1431 г. рухнули своды собора Чудова монастыря. При разборке завалов в Благовещенском приделе открыли гробницу Алексея и обнаружили его «нетленные мощи». Это был повод для подготовки канонизации митрополита. Однако тогдашний глава церкви митрополит Фотий не дал хода инициативе чудовских монахов. Лишь 17 лет спустя, в 1448 г., первый русский автокефальный митрополит Иона организовал прославление Алексея как святого. По заказу Ионы пермский епископ Питирим, а затем и знаменитый агиограф Пахомий Серб работали над созданием «Жития» Алексея.
Прошло пять веков. В 1930-е годы здания бывшего Чудова монастыря были разобраны. «Нетленные мощи» Алексея были перенесены в кафедральный патриарший собор Богоявления в Елохове в Москве. Там, под пышной шатровой сенью, в позолоченном гробу, в мерцающем свете тяжелых серебряных лампад, покоятся останки того, чья жизнь была полна гнева и страстей, которые церковная легенда удивительным образом переплавила в кротость и смирение.
