Глава I. Злоключения мистера Дройда
Выселенный из первоклассной гостиницы на шестой чердачный этаж, журналист Дройд страдал.
Зима острым холодом проникала в щели разбитых стекол. Паровое отопление не действовало. «Буржуйке» он скормил весь паркет и теперь кутался в свое некогда шикарное пальто с оторванными боковыми карманами от частого засовывания туда мерзлых рук.
Просвистал типерери.
Не помогает. Хочется есть. Засунув руки в карманы, Дройд сумрачно вышел из комнаты. Его силуэт поглотил длинный, грязный, загруженный чемоданами, дровами и всякой рухлядью коридор. Постучал в забитую войлоком дверь.
— Жарь, без стуку!..
Вошел… Сосед, сидя на корточках перед «буржуйкой», топил ее разрубленными кусками кресел, паркета, книгами…
— Что, лопать хочется?.. Ничего нет!..
Настойчивый Дройд, всунув две монеты в руку соседа, выпроводил его из комнаты, а сам сел к печке. Наслаждаясь теплом, Дройд сосредоточенно подкладывал в печь книги. Одну книгу развернул и охнул перед великолепными офортами, но все же засунул книгу в печь. Сосед скоро вернулся с краюхой хлеба и двумя таранями.
Тоска душила Дройда, когда он видел окна и двери магазинов, перекрещенные деревянными досками. Некоторые магазины были уже давно разбиты, разгромлены и все деревянное давно сожжено в «буржуйках».
— Не хватает больше сил, я решил бежать, — глотая хлеб, говорил Дройд.
А потом поезда, переполненные солдатами, мешочниками, бабами, мужиками, вшами. Остановки на станциях со стрельбой. Путешествия на крышах вагонов, замерзание… бои за места в теплушках, обыски орточеки… Все это смешалось в мозгу Дройда, как в калейдоскопе. Он даже устал переживать и нервно пускал залпы махорочного дыма… Наконец Одесса, но там добровольцы собирали дань не только с «благодарного» населения, но и с «иностранцев».
Вечер. Дройд шел по Дерибасовской, чмокая трубку, пуская дым… По Дерибасовской тянутся какие-то обозы, мчатся почему-то в карьер казаки, испуганно быстро движутся одинокие люди, избегая экзотических групп: корниловских, дроздовских и волчьей сотни офицеров Шкуро… И всюду на рукавах трехцветные углы. Всюду сияют погоны. Всюду слышатся культурные французские слова. Всюду шикарные женщины… К Дройду подошли три офицера, на рукавах мертвые головы, перекрещенные костьми…
— Паззвольте прикурить…
Залп дыма.
— Плиз… — вежливо протянул трубку Дройд. Так же вежливо офицеры, прикурив папиросы, как бы случайно направляют на него наганы.
— S’il vous plait. Пальто, часы, золото, — или два золотника двадцать одна доля…
Мимо прошел рабочий.
— Большевик…
Один из офицеров повернулся и спокойно выстрелил в затылок рабочего…
Кровь, куски мозга брызнули во все стороны… На минуту раздалась толпа, обходя труп…
После такого вступления Дройд не решился протестовать. Охотно, очень охотно снял пальто, отдал часы, вынул десяток золотых монет… Офицеры, отдав честь, спокойно ушли дальше…
Толпа… Движение… Суета… Флирт…
Дройд, вздохнув, быстро свернул с Дерибасовской на Греческий базар.
Его душила злость. Неожиданно для себя нашел в кармане затерявшуюся монету. Подбросил ее на ладонь и спустился в подвальчик.
Двадцать ступеней вниз, и в лицо пахнул спертый воздух спирта, кислых огурцов, дыма…
С гречанкой, хозяйкой подвальчика, флиртовал офицер-летчик… И больше никого, — только из соседней комнаты доносилась пьяная песня, крики… Летчик встал, повернулся.
— Дройд!
— Лисевицкий!
— Какими судьбами?
— Бежал сюда из Москвы…
И Дройд рассказал летчику все свои злоключения…
А потом Лисевицкий, подумав и отведя Дройда в угол лавки, предложил:
— Сколько за перелет через границу на самолете?
Вместо ответа Дройд вывернул свои пустые карманы и протянул на ладони уцелевшую монету…
— Оmniа mea mecum porto.
— Чепуха… Уплатишь за границей…
— Идея… — обрадовался Дройд.
Лисевицкий сейчас же достал перо, чернил, бумагу и предложил Дройду написать обязательство:
«По перелете границы я, нижеподписавшийся, Виллиам Дройд, обязуюсь в первом же немецком городе выдать г-ну Лисевицкому чек на суму 1.000 фунтов стерлингов на Лондонский королевский банк.
Виллиам Дройд.
1918 г. Одесса».
Лисевицкий внимательно прочел, свернул записку, положил ее в бумажник…
— Игра стоит свеч…
Крепкое пожатие рук… Лисевицкий, подойдя к стойке, налил две рюмки водки…
— За удачный полет. — Дройд чокнулся с ним. — Мы сейчас поедем к ангарам, а через два часа вылетим. Угодно…
— Yes… Я готов… Мне ваш воздух вреден… — Они вышли из лавочки.
На улице та же толпа нарядных женщин, экзотических офицеров, сытых людей волной катилась мимо кафе и сверкающих роскошью и золотом магазинов.
Обрывки фраз, смех, шутки…
Впереди шли два артиста с шансонетками. Один, в пенсне, постоянно его поправляя и подергивая носом, говорил:
— А здорово этот Карин с эстрады… У нас один шиллинг, да и тот со штемпелем.
— Ну, не поздоровится… Арестуют…
— Уже арестовали…
— А этот Павел Троицкий — душка… А propos, Люси, разгадай загадку: в английском фунте десять шиллингов, сколько фунтов у Шиллинга?..
Смех. Артисты замешались в толпе…
Лисевицкий и Дройд подошли к извозчику.
Извозчик, увидя офицера, ударил по лошадям.
Тогда Лисевицкий вынул наган, выстрелил в воздух, и испуганный извозчик остановился…
— Дурак!.. Хам!.. Тебе будет уплачено вперед… Получай… — Лисевицкий вынул донскую бумажку и протянул извозчику… Извозчик, кряхтя, уныло посмотрел на бумажку и пробурчал:
— Что на нее купишь? Дырку от бублика, что ли?..
— Стрельбище… — сказал Лисевицкий, усаживаясь с Дройдом в пролетку.
Извозчик еще раз вздохнул, спрятал деньги в карман и неохотно ударил по лошадям.
Улицы сменялись улицами, потом шоссе, деревья, дачи… Вечер сменился ночью…
За городом пахло морем, и мертвенная луна делала зелеными лица проезжавших мимо офицеров. Луна обращала их в трупы.
В поле было холодно… Дройд ежился, а Лисевицкий жадно вдыхал свежий воздух…
— К черту, мне надоел этот хаос… Командование ничего не знает, все воруют. Ваше обмундирование не доходит до фронта… Зато весь тыл обмундирован шикарно… Жалованья не платят… Офицеры охотятся за большевиками…
— Как это!? Охотятся?..
— Да так… Просто… Зухтер наводит на след большевика, и баста… Начинается ловля…
— А если поймают?..
— Шлепнут, и только…
Ангары вынырнули из тьмы… Блеснул штык часового, и окрик хлестнул воздух.
— Стой, кто идет?..
— Свои… Штык… — крикнул Лисевицкий.
Соскочили с пролетки. Подошли к одному из ангаров. Часовой мерно отошел в сторону и утонул в полумраке…
Выкатили из ангара аппарат. Усадив Дройда, Лисевицкий завел пропеллер и вскочил в аппарат в тот момент, когда он, задрожав, тронулся по площадке.
— Доложишь утром, что я вылетел по экстренному приказу командующего в Очаков, — крикнул Лисевицкий.
Глава II. Ераплант
Лирика… Густые купола деревьев, стог сена, квадраты сжатых полос, грязные улицы с беленькими хатами, ставни с вырезанными сердечками…
Пыль… Крик детворы…
А вверху над всем рокот аэроплана…
Ветер свистел в уши и бил в глаза, Дройд жмурился.
Аппарат стал давать перебои… Лисевицкий выключил мотор и начал планировать, описывая спираль, над селом… Детвора, подняв крик, бросилась бежать по дороге… Пыль… Пыль… и топот сверкающих пяток…
Аппарат спланировал на опушку леса, в кустарник.
— Спланировали неизвестно куда, — крикнул Лисевиц-кий…
— Лететь нельзя?
— Да, в баке течь…
Энергично втянули аппарат в плеши густого орешника и, беспокойно оглядываясь, начали маскировать его ветками…
А дорога гудела под веселым, ласковым клубом пыли… Мчалась колоритная, загорелая, оборванная, горластая детвора посмотреть вблизи невиданную птицу…
Дройд и Лисевицкий притаились в кустах, зорко следя за каждым движением следопытов, которые рассыпались по всему полю…
Милые, но опасные следопыты…
— Ничего нет… — разочарованно повернули следопыты обратно в деревню… Забыв об аэропланах, помчались по дороге, поднимая мягкую пыль. Только один сильный, коренастый мальчик остался, исподлобья разглядывая еще неубранное сено, покрывающее землю.
Зоркий взгляд заметил легкий след самолета, скользнувшего по сену, и мальчик радостно устремился в кустарник. Лисевицкий не сводил с него глаз и, с беспокойством следя за каждым его движением, пробирался к нему. Мальчик продвигался к самолету через орешник, ломая непокорные сучья, издающие такой шум и треск, что не слыхал осторожных шагов Лисевицкого. А позади немного усталой и развинченной походкой шел Дройд, наблюдая эту сцену и посасывая трубку…
— Ераплант! — радостно крикнул мальчик.
Лисевицкий бросился и, схватив его за горло, стал душить.
В голове мальчика зазвенело, глаза налились кровью и, задыхаясь, он, сделав невероятное усилие, вырвался из рук Лисевицкого и угрем скользнул снова в орешник. Лисевицкий, задыхаясь, бежал за ним. Мальчик, подгоняемый опасностью, несся птицей. Его грудь распирало торжество и, не выдержав, он на минуту остановился в пробеле кустов и звонким прерывистым голосом крикнул:
— Белая сволочь! Что!
Это был его последний крик. Лисевицкий, почти не целясь, выстрелил из браунинга.
Выстрел хлестнул свежий воздух, отдался эхом в орешнике и где-то далеко еще раза два гулко перекликнулся с лесом… Мгновение мальчик постоял, а потом бессильно упал на землю…
— В сердце, — крикнул Лисевицкий Дройду.
— Убили?.. — задыхаясь спросил Дройд, смотря на кровавое пятно, расползающееся на груди мальчика…
Лисевицкий жестко улыбнулся, и все лицо на мгновение осветилось волчьим оскалом.
— Это война… Не выдаст щенок!..
Глава III. Организованное знакомство с белыми
Вернулись к самолету. Лисевицкий устало присел, развернул карту и стал рассматривать. Дройд посасывал трубку.
— Где мы находимся? Плиз.
— А черт его знает, где.
Встал, швырнул карту в аппарат, потянулся, снял кожаную тужурку, срезал погоны, вынул свои документы и тщательно спрятал в самолет.
— У вас документы большевистские?
— Yes… А зачем вы сняли погоны?
Лисевицкий пожал плечами.
— Если здесь красные, то нас спасет ваш мандат, если же белые, то нам обоим будет крышка…
Пошли к шоссе.
Прежде чем выйти, тщательно оглядели местность. Ничего подозрительного. Деревня как деревня. Лес как лес. На шоссе никакого военного движения. Лес, спокойный, тихий, никак не выдавал присутствия какого-нибудь отряда. А по шоссе медленно, лениво тянулись возы с сеном…
— Идиллия. Тут все вверх тормашками перевернулось. А они хоть бы что. — Лисевицкий плюнул и, взяв Дройда под руку, вышел на шоссе, к возам, медленно тянущимся к деревне.
Остановили первый воз. Крестьянин недоверчиво оглядел обоих, скользнув хитрым взглядом по жетону летчика. Хитрая усмешка пробежала по губам, и он остановил лошадь.
— Кто занимает деревню? Кто-нибудь есть?
— Есть, как не быть.
— Войска? Чьи?
— Известно, наши.
Лисевицкого передернуло от такого ответа. Он знал, что от крестьянина сейчас ничего не добьешься. Крестьянин отвечал языком, выработанным гражданской войной.
— Кто ваши?
— А откуда я знаю. Одним словом, наши.
— Подвези нас.
— Садитесь.
Через минуту Дройд и Лисевицкий качались на мягком ароматном сене и, с удовольствием вытянувшись, наблюдали облачное небо. Их отдых прервал крестьянин.
— А вы кто будете?
Лисевицкий, приподнявшись на локте и улыбаясь, ответил:
— Мы тоже ваши.
И, увидев скачущую по шоссе группу офицеров, он нервно сжал руку Дройда.
— Втяпались в историю.
Одним прыжком Лисевицкий и Дройд соскочили с воза. Крестьянин ударил кнутом, и лошади помчались.
Шоссе. Голое поле, ни кустарника. Спасаться некуда. Дройд и Лисевицкий остановились. Подлетели офицеры и спешно начали обыск.
Минута, и документ был в руках полковника.
А на документе:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
УДОСТОВЕРЕНИЕ.
Выдан сей мандат Московским Советом Рабочих и Крестьянских Депутатов английскому журналисту Виллиаму Дройду в том, что он является представителем английской прессы и пользуется беспрепятственным пропуском в Совет».
Полковник побагровел.
— Большевики… Я вас расстреляю, сволочи. Взять… — закричал и задохнулся.
Окруженные казаками Дройд и Лисевицкий вошли в деревню, сопровождаемые лаем собак, бегством гусей и кур, взглядами молодух и стариков. Наконец подошли к площади, на одном конце которой, над белой хатой, развевался трехцветный флаг и толпились казаки. Подошли к хате…
— Дежурный, прими большевиков, — закричал казак.
— Чего их тащил, шашки не было? — выругался толстый казак на крыльце.
— Гаврило, отведи их куда надо.
Гаврило, дюжий казак, крякнул, сплюнул в сторону и, поправив папаху, неохотно принял арестованных…
— Иди… туды-т твою мать!
И здоровым ударом по шее толкнул Дройда в ворота. Ли-севицкий, не ожидая приглашения, быстро пошел вперед…
Во дворе толпились группами казаки. Смех, ругань прерывались клокотаньем в горле самогона. В глубине покосившийся флигель охранялся двумя казаками, которые сумрачно раскуривали собачьи ножки, мысленно переносясь в пьяную компанию товарищей.
Появление арестованных не поразило их, только сапоги обратили на себя внимание часовых.
— Смотри в оба… Черт сиволапый. Я те дам сапоги…
— Я, може, уже давно их наметил…
В углу, под светом, падающим из окна, сидел на соломе раненый, обросший волосами партизан, массировавший в это время шрам от пули около локтя левой руки. Шум, произведенный беглецами, заставил его поднять голову, и партизан медленно поднялся с соломы. Густая борода обрамляла его молодое мужественное лицо, во всей фигуре — решительность и энергия. Голова гордо поднята, воротник рубахи расстегнут. Не поправив рукавов, закатанных выше локтей, партизан подошел к ним.
— Ну, как насчет бегства?.. А?
Партизан приложил палец к губам… Все втроем уселись на соломе и начали совещание.
Часовые у дверей хаты совсем заскучали: махры уже нет, всю выкурили, да и казаки разошлись со двора кто куда. Одни барахолить пошли, другие уехали в связь, а третьи крепко спали у крыльца. Только по двору еще качался один пьяный казак, держа фляжку в руках… Солнце начало припекать, и пьяный, облюбовав тень у хаты, подошел, уселся и только что хотел еще подкрепиться разок, как часовой поста № 1, у двери, выхватил фляжку и стал жадно пить…
— Отдай… Тебе говорю…
А часовой только булькал и отпихивал свободной рукой пьяного. Часовой с поста № 2, у окна, быстро подбежал и сурово выдернул фляжку.
— Будет, честь надо знать…
И сам припал к фляжке.
Хозяин фляжки, покачиваясь, встал и, утвердившись потверже на ногах, вступил в борьбу за обладание фляжкой.
Глава IV. Колокольня святого великомученика Дройда
Борьба… Шум…
Окошко на посту № 2 распахнулось. Молнией выскочили Дройд, партизан и Лисевицкий и помчались по огородам.
Показавшийся на крыльце дежурный офицер «привел в чувство часовых». Загремели выстрелы вслед бегущим. Два офицера выскочили из штаба, к ним присоединились озлобленные часовые и еще один из спавших казаков.
Улицу оживила стрельба… Лихорадочные выстрелы хлестали воздух.
Пули чмокали то около ног Дройда, то просвистывали мимо.
Партизан ловко перескочил через церковную ограду. Лисевицкий и Дройд немного задержались, но, перескочив, догнали партизана. Одно желание, одна мысль о спасении спаяла этих трех разных людей.
Бежали быстро. Подбежали к колокольне, между каменными стенами которой стояла скользкая, узкая лестница.
Взбираясь по лестнице, Лисевицкий споткнулся о большое бревно, подвешенное одним концом к веревке, шедшей от языка колокола. Бросились к бревну и начали отвязывать веревку от языка колокола. Лихорадочная работа. Веревка привязана к перилам, между амбразурами колокольни.
Лестница глухо стонала под подковами сапог преследователей.
— Бревно вниз!
И, втроем схватив бревно, раскачали и, когда показались казаки, ухнули его по лестнице. Бревно, скользнув по ступеням, сбило врагов с ног. Вместе с бревном они покатились вниз.
Раздались выстрелы.
Лисевицкий первый начал спускаться по веревке вниз, за ним Дройд. Партизан спокойно стоял, наблюдая за лестницей и подбадривая Дройда.
Два разъяренных офицера вбежали вверх, наганы цокну-ли пулями по штукатурке около партизана.
Партизан поднял руки вверх.
Офицеры подскочили к нему. Сильно и метко нанес первому офицеру удар ногой в живот, и тот, падая, сбил второго. Оба упали. Один из них выронил наган и не успел опомниться, как сильные руки партизана, подняв его в воздух, встряхнули. А затем мимо спускавшегося с колокольни вниз Дройда пролетел офицер.
Веревка раскачивалась, ветер рвал волосы, выстрелы глушили, когда партизан начал спускаться но веревке.
Казаки ворвались наверх.
Пусто.
Часовые, взглянув в амбразуру вниз, побежали по лестнице, чтобы перехватить арестованных.
Гаврило привел в чувство офицера, и оба, перегнувшись через перила, начали гипнотизировать спокойным глазом нагана раскачивавшегося на веревке Дройда.
— Прыгай! — закричал партизан, прыгая вниз вместе с Лисевицким.
На мгновение закачались на земле, пошатнулись, а часовые казаки, сбежавшие вниз, в упор навели на них винтовки.
Веревка рвала Дройду руки, и он никак не мог спуститься ниже, так как офицер и Гаврило тянули веревку вверх.
Дройд поднял голову и больше не мог отвести глаз от нагана.
Дройда втянули наверх.
А потом всех торжественно повели в штаб.
Дройд не мог понять того, как в этот солнечный день, на этих мирных улицах, покрытых мягкой пылью, среди лирики сельской жизни, среди нарядной колоритной группы дивчат, среди смеха жизни его расстреляют.
Шли втроем твердо, и только Дройд иногда втягивал голову в плечи.
— Угробить сукиных сынов.
— В штаб к Духонину.
— Смали, ребята, прямо в лоб из винта. Не дрейфь.
Приставили их к стенке церковного дома. Офицеры и казаки отошли на пять шагов и, смеясь, стали заряжать винтовки.
Дройд оглянулся. К месту расправы подъезжал автомобиль с веселым шофером, глаза которого искрились от предстоящего удовольствия. Рядом возы с сеном и группа спокойных крестьян, покуривавших и мирно беседовавших.
— Бей между глаз.
Вскинулись винтовки. Замерли.
Дройд тяжело перевел дыхание…
Из одного воза высунулось дуло пулемета…
Момент, и пулеметная дробь смела офицера и казаков.
Шофер кубарем скатился с автомобиля и залез под него.
Из воза сена появляется лицо партизана отряда Галайды и расплывается в широкую улыбку…
— Тикай…
Остолбенение нарушено.
Сели в автомобиль, Лисевицкий за руль, и только свист ветра в ушах, мелькание хат и прохожих, а затем гладкое, ровное шоссе…
Глава V. Неорганизованное знакомство мистера Дройда с партизанами
Свист в ушах.
Мелькание деревьев, позади пыль, впереди лес. Внизу гладкое шоссе. Полным ходом мчал автомобиль к аэроплану.
Из-за поворота появилась деревенская свадьба: цветы, ленты, яркие плахты, статные чернобровые парубки. Свадьба мчалась под неумолкаемые визги гармоники.
Задорные лица песней хлестали воздух.
Смех, шутки. Возки промчались вихрем. Лисевицкий затормозил мотор и авто, качнувшись, остановился. Партизан побежал со свадьбой. Дройд выскочил на шоссе. Лисевицкий пожал плечами, схватил бак с бензином и побежал через кустарник к аэроплану.
Партизан напрасно кричал вслед свадебным возкам, они быстро промчались, точно сдуло с шоссе. К автомобилю вернулись одновременно. Лисевицкий шепнул Дройду.
— Бензин есть, можно лететь.
— All right!
— Довезите меня до лесу, — сказал партизан.
Уселись, и только тронулись с места, и только замелькало шоссе, как из леса прямо на авто выскочил отряд партизан. Удаль, ухарство, задор выбивали копыта лошадей. По ветру развевались длинные уши шапок, каждый партизан был цветным пятном в общей группе на фоне поля, шоссе и леса.
Отряд мчался, занимая все шоссе.
Лисевицкий затормозил, и автомобиль презрительно пофыркивал на мчавшихся партизан.
— Здорово, Галайда! — закричал партизан.
Первый всадник сразу легко остановил лошадь, подняв на дыбы. Быстрый взгляд из-под бровей окинул всех.
— Здорово! — и слегка щелкнул плеткой по автомобилю.
— Заработал вот с ними, — сказал партизан.
Галайда взглядом взвесил Дройда и Лисевицкого, остановив на мгновение взгляд на значке летчика.
Четкие выстрелы донеслись из деревни. Прямо с коня Галайда вскочил в авто.
— Жарь вовсю!..
Лисевицкий посмотрел на Дройда, Дройд пожал плечами, подчиняясь обстоятельствам.
И снова вихрь, и снова деревня приближалась с неумолимой быстротой, а сзади цоканье копыт, обозы, шашки и партизанская удаль людей простора степей, людей, скрывающихся в лесах, людей, воспоминание о которых вызывало ужас даже в хорошо дисциплинированном отряде.
Глава VI. Сентиментальная свадьба
Шофер едва пришел в себя, прихрамывая бросился по площади к стоящему с группой офицеров полковнику. Полковник хлопнул хлыстом по ботфортам, смакуя последний анекдот о Биллинге.
Прямо к площади мчалась свадьба.
Подбежал шофер, но полковник остановил его.
— После… Посмотрим, какова невеста.
Посреди площади свадьба остановилась. Лошади хрипели, грызя удила. Со всех сторон площади бежали офицеры и солдаты, привлеченные свадьбой.
В честь невесты, сошедшей с возка, офицеры салютовали выстрелами. Невеста спокойно взяла поднос и весело поглядывала на группу офицеров в ожидании, когда жених нальет в стакан водки. И только тогда, потупив глаза в землю, невеста пошла к полковнику. Полковник приосанился, поправил усы, левой ногой тихо позванивал шпорой, бросая на невесту быстрые взгляды.
Когда она подошла к полковнику, в группу солдат и офицеров врезался автомобиль, злобно дрожа от нетерпения всем корпусом.
— Первая мне, — крикнул Галайда, выхватывая левой рукой чарку почти из рук полковника, а правой из нагана в упор.
Вся площадь ощетинилась оружием.
Невеста выхватила из-под юбки обрез, сбросила платок и обратилась в бравого партизана, а вся свадьба открыла огонь по офицерам.
— Это Галайда! — крикнул, падая, офицер.
Выстрелы. Рубка. Пулеметный диалог. Трупы… Ворвавшаяся конница свистом сабель решила бой.
Галайда овладел деревней.
Веселые хороводы, смех, пляска, шум. Партизаны кружились среди молодух и молодиц, а вокруг деревьев маячили конные разъезды, неся сторожевую службу, высланные железной рукой Галайды.
Осторожность. Посты. Связь.
За столом в хате сидел Галайда, давая распоряжения командирам своих сотен. В комнату вошли партизан, Дройд и Лисевицкий. Партизаны в упор уставились на вошедших. Дружеский разговор, общая трапеза, но тем не менее зоркие глаза Галайды наблюдали за ними. Дройд, не стесняясь, записывал в блокнот свои наблюдения.
— Кто вы такие? Откуда такая смелость и решительность? — спросил Дройд.
— Мы беднота, — усмехнулся Галайда.
В хату быстро вошел буденовец.
— Кто здесь тов. Галайда?
— Я…
— Приказ из штаба 12-й армии, — четко сказал, передавая запечатанный конверт, буденовец. Галайда прочел приказ.
— Завтра, ребята, наступаем.
Крики одобрения. Галайда скользнул взглядом по Лисе-вицкому.
— Ты куда дел значок?
— Какой?
— Даешь ераплант! — стукнул Галайда кулаком по столу.
— Какой? — удивился Лисевицкий.
— Мы это посмотрим, какой!
Лисевицкий вскочил, опрокинул стол и выскочил в открытую дверь, за ним быстро, проклиная свою судьбу, бежал Дройд. Опрокинутый стол, неожиданность вызвали смятение и некоторую суету. Пока выскочили за беглецами и отвязали лошадей, Дройд и Лисевицкий уже далеко бежали через огороды.
Вечерний сумрак проглатывал силуэты бегущих. Густой орешник трещал под ногами, расступаясь перед их неистовым бегом.
А вдали шоссе стонало от гула скачущих лошадей. Иногда выстрелы гулким эхом рикошетировались от далекого леса.
Дройд вскочил в аппарат, Лисевицкий завел пропеллер. Самолет вздрогнул, побежал несколько шагов, и Лисевиц-кий на ходу вскочил в аппарат. По шоссе неистово мчались партизаны. Увидав поднявшийся самолет, группа партизан ощетинилась винтовками, и выстрелы беспорядочновозбужденно нарушили прелесть вечера.
Самолет поднимался вверх, уменьшаясь с каждым мгновением.
Глава VII. «Коммунистический Интернационал» в гараже по Варвик-стрит
Шофер сэра Роберта Барлетта Джон Фильбанк возился около автомобиля. Несколько задорное приветливое лицо, какое бывает у боксера, давшего решительный удар противнику, — такое было у Джона Фильбанка. Между зубов торчала коротенькая трубка. Прибавить к этому сильный торс, мускулистые руки и крепкие ноги, привыкшие к футболу — вот и весь портрет Джона Фильбанка. Все движения его были энергичны и быстры. Бросив возиться у автомобиля, Джон Фильбанк засвистал, потянулся, искоса взглянув на другого шофера, который лениво сосал трубку, наблюдая за ним.
— Дай почитать журнал, только хороший, — сказал шофер.
Джон быстро подбежал к окну гаража, где стопкой лежали книги и журналы, выдернул оттуда один журнал, ткнул его скучающему шоферу.
— Читай, хороший журнал. Я его достал у русского рабочего.
Шофер перелистнул журнал и остановился на портрете Ленина. Джон, бросив взгляд, хлопнул по плечу шофера.
— Вот это вождь, не нашим чета, — сказал Джон.
Шофер с усилием оторвал голову от статьи.
— Здорово пишут. И все это правда?
— Да, правда. Ты читай, а я поеду к хозяину.
Джон Фильбанк мчался по длинным неприветливым улицам города. Длинные ленты автомобилей, экипажей мчались друг за другом. Под улицей гудел метрополитен и тысячная толпа улицы впитывала в себя из каждого дома, из каждой улицы новую струю людей. Чтобы не ехать в хвосте за авто, Джон свернул в переулок. Там было меньше движения.
Вечерний лондонский туман окутывал улицы.
Туман пронизывал холодом люмпен-пролетариат Лондона, проникая сквозь заплаты их бедного костюма. Это были безработные. Они стучали ногами от холода, прятали руки в карманы, втягивали шею в плечи, закутывая ее в грязные изорванные шарфы.
Стоя на бочке, капитан армии спасения, худощавый, с острым носом, свисавшим на острый, выдающийся подбородок, выкатывая мутные безжизненные глаза, потрясая руками в воздухе, призывал граждан уплатить 15 сентов за кровать ночлежки для одного из безработных. Сидевший у ног капитана секретарь его деловито писал квитанции, передавая их жертвователям.
— Только 15 сентов, леди и джентльмены. Удобный случай приблизиться к царствию небесному. За 15 сентов койка в ночлежном доме.
В то время, когда Джон, медленно лавируя по улице между экипажами и людьми, проезжал мимо, он видел, как один из буржуа, прижимая левой рукой к себе раскрашенную кокотку, вынул бумажник и старательно искал среди крупных купюр маленькую монету, чтобы приблизиться к царствию небесному.
Сердце Джона сжалось при виде бедности и унижения тех, кого нужда заставляла пользоваться милостынями своих врагов… Взгляд его, скользнув по группе сытых, зажегся ненавистью. Он судорожно нажал сирену и направил свой автомобиль прямо на эту группу, которая толкалась даже на мостовой…
Всю дорогу до дома Барлетта Джон думал только об одном: о большевиках и рабочей революции. И в его мозгу никак не укладывались сведения о России в английских газетах и статьи в «Коммунистическом Интернационале».
«Проклятые. Они скрывают правду… Вся наша пресса куплена… Ничего… Здоровое сердце и сильные руки… Организуемся, а тогда…» — авто Джона подкатило плавно к парадному входу дома мистера Барлетта.
★
Глава VIII. Азиат
Великолепный паркет кабинета отражал размеренный шаг пожилого представительного мистера Барлетта. Он сел и стал разбирать почту, разрезывая ножом конверты и просматривая письма. Одно письмо обратило его особенное внимание. Он сразу оживился. Зажав нож в правой руке, мистер Барлетт, постукивая им по столу, углубился еще раз в чтение письма.
«Великобританский Главный Генеральный Штаб 1919 г. г. Лондон.
Предъявитель сего, Роберт Барлетт — полковник армии Его Величества в отставке, назначается в ставку Верховного Главнокомандующего добровольческой армии представителем интересов Великобританской Империи и инспектором всех союзных войск.
Начальник Штаба Дежурный генерал».
Барлетт закурил сигару и не успел целиком отдаться мысли о назначении, как в комнату влетел бомбой Дройд.
— Виллиам Дройд.
— Мистер Барлетт.
Крепкое пожатие рук и невозмутимый дым трубки. Бар-летт не выказал никакого радостного волнения.
Паркет с удивлением отражал несколько неровную походку Дройда.
Усевшись в большое кожаное кресло у камина и смотря на огонь, Дройд закурил трубку с настоящим кепстеном.
Его тело отдыхало от ласки кожи, и дым кепстена неохотно выдыхался Дройдом.
Клубы дыма.
Молчание…
Нервный залп дыма и Дройд прервал молчание.
— Я приехал вчера вечером, и первый мой визит после редакции к вам, мистер Барлетт.
— Good… — кивок головы… дым… спокойствие и созерцание Дройда, нервного журналиста. А мистер Барлетт привык быть невозмутимым.
Дройд, увлекшись, пояснял рассказ жестами, вскочил и, нервно ходя по комнате, бросал отрывистые фразы.
— Улетели… Да… Улетели… к дьяволу. Если бы вы видели, что делается на Украине… Там все кипит, бурлит, перемешалось. Никто ничего у них не поймет. Кровь, кровь и кровь.
Барлетт, вынув трубку изо рта, презрительно усмехнувшись, процедил:
— У к р а з и я…
— Да… Да… Укразия… Я счастлив, что это все в прошлом… в прошлом, и я могу наконец зажить культурной жизнью. Мистер Барлетт, вы мне не одолжите на сегодня ваш «бенц»? Я хотел бы прокатиться, насытиться впечатлениями культурного центра мира, Лондоном…
— Охотно.
Барлетт подошел к письменному столу и позвонил.
Бесшумный лакей остановился в дверях.
— Узнайте, автомобиль подан?
— Слушаюсь, сэр, — поклонился лакей.
Барлетт задумчиво стукнул несколько раз концами пальцев по своему мандату, повернулся к Дройду.
— Постойте, Дройд… А вы не хотели бы поехать со мной еще раз в эту У к р а з и ю?
Дройд засмеялся.
— Я предпочитаю быть повешенным, но добровольно никогда в этот ад не вернусь, мистер Барлетт.
— Вот как! — улыбнулся Барлетт.
— Да, и вам я не рекомендую ехать в эту страну разбоя.
Бесшумный лакей почтительно поклонился сэру Барлетту.
— Автомобиль подан, сэр.
— All right!..
Дройд простился и пошел к выходу. Барлетт проводил взглядом Дройда, улыбнулся своим мыслям. О, он знает, что есть такие убедительные аргументы, против которых не может устоять ни один человек.
Барлетт сел в кресло, снова задымил, и в его мечтах представилась карта Российской империи, разделенная на ряд колоний.
«Да, из нее вышла бы прекрасная колония» — и, взяв «Таймс», погрузился в чтение.
Дройд вышел. Швейцар с чувством достоинства подал Дройду пальто и трость. Дройду все импонировало: и подъезд, и лестница, и лакеи, бесшумно скользящие по лестнице, устланной коврами, и великолепный швейцар. Дройд положительно упивался комфортом и порядком.
— Все, как по нитке, — вслух подумал Дройд.
Швейцар не понял, но из вежливости утвердительно кивнул головой, распахнув настежь двери. Автомобиль Джона беззвучно подкатил к подъезду. Дройд с удовольствием откинулся на мягкие кожаные подушки.
— Прямо в Пикадилли-стрит.
Автомобиль мчался по улицам, опьяняя Дройда культурой европейской жизни. Мимо мелькали магазины, великолепно убранные витрины, красивые дома, ряды сандвичей с громадными афишами.
«La folie des femmes».
«Das Indische grabmal».
«Die bettlerin Stambul».
Мимо мелькали экипажи, автомобили. Один из прохожих, увидев Дройда, удивленно раскланялся.
— Откуда? Каким образом?
— Оттуда… бежал…
— Ну, и как?
— Ужас… Сейчас я счастлив…. После тех ужасов, что я пережил, я счастлив, что еду сейчас в этом прекрасном авто по улицам, где ходят живые, культурные люди… Ты только представь себе…
И Дройд, забыв обо всем, с увлечением рассказывает приятелю:
— Темно… Идет проливной дождь, и я, денди, кумир дамского общества, блестящий фельетонист, иду по улицам, полным грязи и выбоин после обстрела. Всюду разрушенные дома. По улицам тянутся телеги, запряженные худыми, хромыми клячами. Эти рысистые кони чуть меня не задавили, но зато здорово обдали грязью, и я, спасаясь, попал в выбоину, наполненную водой, сплюнул в сторону, наткнулся на обломок и упал прямо в грязь… Но это… пустяки. Там все живут в грязи, и мой вид мокрого оборванного денди не обратил на себя ничьего внимания.
— Какой ужас… — удивляется собеседник.
— Все это в прошлом уже и, к счастью, никогда не повторится больше.
И Дройд покатил дальше. Джон сумрачно слушал рассказ Дройда, и в его уме рождалась мысль, что этот изящный журналист просмотрел красоту и величие революции. Для него революция только грязь и голод.
При повороте на Strand Дройд издали увидел прекрасную леди Гартнер. О, сколько приятных вечеров было проведено вместе… Дройд остановил авто и ринулся к ней.
— Миледи, какая встреча… Как рад!
Леди Гартнер удивленно посмотрела, ахнула, мило улыбнулась и протянула руку. Дройд нежно подносит ее руку к своим губам. Леди Гартнер обрадована, она сразу заболтала о разных новостях, о том, кто вышел замуж, кто женился. Стоя на фоне витрины большого дамского конфексио-на, леди казалась одной из моделей, сошедшей на улицу для демонстрирования туалета. Дройд не успевает отвечать… Наконец передышка… и вопрос:
— А вы откуда?
Неопределенный жест в пространство — из России.
— Да, сейчас только.
— Счастливый… Вы видели собственными глазами все эти ужасы, которые делаются в этой бедной, несчастной бывшей России… A propos, великий князь Георгий Михайлович служит приказчиком в конфексионе… Такой милый… Там отбою нет…
— Да, милая леди, там интересно. О, какая жизнь. Голод, холод… Вот, например, вы представьте, на улице стоит оборванная худая женщина, на руках ребенок, плачущий от голода. Вот такой маленький, грудной. Она только безмолвно протягивает руку… А мимо нее идут прохожие с пайками.
— Что такое паек?
— Это… это четверть фунта хлеба в день на человека. И больше хлеба негде достать. Ведь подумайте, нет продажи…
— Это ужасно, ничего нельзя купить…
— Так вот, мимо проходят эти чиновники-совслужащие, как-то боком, мимо, чтобы даже не посмотреть на нее, чтобы не дать хлеба. А я стою и наблюдаю. Ведь это жизнь, миледи, и мне здесь за мои заметки дадут много фунтов…
— Это интересно. А сколько фунтов получите?
— За строчку шиллинг… Стою и наблюдаю. Мимо проходит рабочий, грязный, закопченный, в фартуке, в руках небольшой кусок хлеба, ну, фунта в два… Увидал, остановился, отломил кусок и отдал женщине.
— Ну, а дальше…
— Это все… Вся сценка. Не правда ли, колоритно?
— Это неинтересно. Скажите, Дройд, а какая там мода? Что носят дамы общества?
— Мода…
Дройда этот вопрос неприятно поражает, по его губам скользит усмешка. О, он уже видит, что его любовь чрезвычайно ограничена, и невольно удивляется, как он этого раньше не замечал.
— Ну скажите, Дройд, что носят дамы общества?
— Носят… Ах, да… Носят на Сухаревку свои старые платья и оbjets des luxe продавать.
— Вы смеетесь, Дройд.
Дройд не успел ответить, так как их диалог прервала старуха нищая, протягивая руку за подаянием.
Леди Гартнер брезгливо сторонится, но Дройд, вынув из кармана несколько пенсов, дает старухе.
Старуха не верит своим глазам и бросается к Дройду с намерением поцеловать его руку.
— Не надо… Это что такое… — запротестовал Дройд.
— Ну, вот… — пожимает руку старухи.
— Вы очень опростились, Вилли, — сказала леди Гартнер, брезгливо морщась.
— Почему? Она просто хотела поблагодарить.
— Но это зараза… До свиданья, Дройд… Нет, нет, я вам руки не подам, я боюсь заразы, а у меня двое детей… Вы обязательно продезинфицируйте руки. Я боюсь передать заразу… В Англии не подают рук… нищим… Если вы хотите проститься, то…
Леди Гартнер протянула свою руку к губам Дройда для поцелуя, мило засмеявшись…
Рука леди Гартнер осталась висеть в воздухе.
Дройд сухо приподнял на голове шляпу, холодно поклонился.
— В России не целуют… — и, повернувшись, отошел к автомобилю и сел.
Джон, наблюдая всю эту сцену, искренно улыбается, он доволен, что Дройд так отделал аристократическую даму.
— На Флит-стрит № 75.
Автомобиль медленно покатил.
Леди Гартнер, презрительно улыбнувшись, бросила вслед:
— Азиат… — и, передернув плечами, пошла по тротуару.
Глава IX. Подписной лист
Огромный металлургический завод. Громадный зал, переполненный машинами с топками, трансмиссиями, поглощал совершенно группы рабочих, дававших жизнь всей этой махине. Биение пульса и вздохи машин заставляли сотрясаться громадное здание.
От группы к группе проходил:
«Подписной лист товарищам революционной России от английских товарищей рабочих».
А под этим заголовком шел ряд четких, сильных подписей и против каждой фамилии стояло от шиллинга до трех.
Взяв лист, рабочий приложил его к машине, и его рука, выхваченная из полумрака красным светом, написала:
«Ред Айрой — три шиллинга».
А за ним снова потянулись новые десятки рук, и скоро весь лист был усеян подписями.
Автомобиль. Улица. Окраина.
И Джон Фильбанк на другом заводе собирал подписи.
Тысячи рук потянулись к подписному листу и покрывали его своими подписями.
Семья Джона, живущая в подвале одного из небоскребов, поджидала его к ужину.
Отец Джона, старый моряк, в матросской рубашке, весь покрытый татуировкой, курил громадную трубку, подслеповато щурясь то на жену, сидевшую в кресле на колесиках (ногу она потеряла на одной из текстильных фабрик мистера Пинча-старшего), то на младшего сына, работающего в слесарной мастерской и вытачивающего какую-то ось по чертежу в книге, в которую он то и дело заглядывал. Дочь вертелась около матери, передвигая ее по комнате. Отец пускал дым, ворчал на мать, на сына, на дочь.
В комнату влетел Джон. Неистово поздоровавшись со всеми, он закричал:
— Завтра еду в Россию… Забежал проститься… Там я узнаю правду о революции.
Брат Джона пришел в восторг, бросил станок и, вытирая руки фартуком, бросился к Джону. Сестра захлопала в ладоши, и отец одобрительно выпустил такой столб дыма, что даже Джон отшатнулся и бросился к заплакавшей матери и, обняв ее, стал шептать ей слова о том, что борьба на Востоке также и их борьба, и от победы революции в России зависит и их жизнь и их будущее. И постепенно глаза матери прояснились, и она, улыбаясь, с грустью обняла своего Джона.
Глава X. Клуб «голубых фраков»
Около двери в клуб два лакея неодобрительно косятся на свои розетки, прикрепленные к левому лацкану фрака. Розетки изображают в миниатюре шелковые, маленькие модные дамские панталоны.
— Что это значит? — спросил один.
— Верх цивилизации! — засмеялся другой.
Но сейчас же их лица приняли суровое выражение, и они, согнувшись, распахнули двери перед членами клуба, на черных смокингах которых сидели элегантные розетки клуба.
В кабинете клуба уже собралась компания скучающих английских аристократов.
Гладкие, идеально ровные приборы, черные смокинги, с розеткой клуба в петлице, стояли, сидели, группируясь то у буфета, то около столиков.
Ряды чинных бутылок виски, сифоны с сельтерской, фужеры, фрукты в высоких вазах на тонких ножках, всюду цветы и на всех лампах красные абажуры, спускающиеся кружевной пеной, как сборки дамских панталон. Мягкие диваны, кресла, уютный камин с красным светом внутри, создававшим иллюзию горящего камина.
Выпито уже было много, когда в клуб вошли Дройд и сэр Барлетт.
Клубмены пришли в движение, и скоро центром всего клуба сделался Дройд.
За его появление снова в культурной стране, за его бегство из страны варваров — было выпито много.
— Расскажи о стране этих большевиков, — подошел к нему редактор «Таймса». Острый пронизывающий взгляд нащупал Дройда, желая оценить его стоимость для газеты… и, мысленно прикидывая тираж газеты, редактор мучился мыслью: прибавить ему гонорар или еще воздержаться…
— С удовольствием… — чокнулся с ним Дройд.
Столики уставили таким образом, что они образовали полуовал около столика Дройда, редактора и Барлетта. Бар-летт заметно отличался своей выдержанностью, он был холоднее всех, тверже всех и, севши в кресло, с удовольствием откинувшись, заложив ногу за ногу, приготовился слушать с совершенно бесстрастным лицом.
— Я, как сейчас, помню все… Летим… ветер, свист в ушах…
И Дройд развертывал перед слушателями увлекательно грандиозную картину гражданской войны. Он яркими красками описывал русских санкюлотов, бессознательно рисуя в противовес их героизму подлость и трусость белых.
— Поставили к стенке… А я не привык еще к расстрелам, джентльмены. Удовольствие не из приятных, и, кроме того, без всякого подобия суда.
И слушатели то мчались с Дройдом в автомобиле по шоссе, то мчались с возами свадьбы, то восхищались партизаном Галайдой.
Дройд устал от пережитых им заново приключений. Мистер Барлетт встал, налил два бокала вина и один из них предложил Дройду.
Чокнулись…
Странно-четко в тишине прозвенело стекло.
Джон вздрогнул, опомнился и, стряхнув с себя впечатления рассказа, отошел к двери, вытянулся и стал бесстрастно ждать.
Мистер Барлетт выпил бокал.
— Я повторяю свое предложение… Дройд, вы поедете со мной в эту Укразию. Я получил туда назначение.
И Барлетт протянул Дройду свой мандат.
Заявление Барлетта поразило членов клуба. Дройд не успел ответить, как к нему подбежал редактор «Таймса» с раскрытой чековой книжкой в руках.
— Каждое слово шиллинг… Поезжайте… Даю аванс в размере пяти тысяч фунтов, сейчас же.
— Ваши аргументы очень убедительны, сэр… — сказал Дройд, принимая чек и выпивая бокал.
★