Мите надоело возиться в теплом песке, надоело бросать его горстями в прозрачные воды речки, надоело следить за мальками… Ленивые серебристые рыбки густыми стайками подходили к прибрежной траве, кидались за пискливыми комарами и шумящими у самой воды мошками. Митя приносил рыбкам хлеб и мух.

Быстрые пестрые форели сновали вдоль берега. Мальки убегали от них и прятались в густую тень водорослей.

Когда начинался морской прилив, воды речки мутнели, начинали течь обратно.

Рыбоводная речка вливалась в Охотское море. Холодное и суровое, оно казалось мальчику широким полем, на котором в бурную погоду качала своими верхушками зеленая сочная трава вперемежку с охапками белых зыбких цветов.

После сильных ветров на поверхность моря беззвучно наползал огромными клубами густой туман, обволакивая все мелкими капельками воды и пронизывая холодом. Почти все лето по морю плавали грязные льдины, а на них кучами сидели черные, неуклюжие бакланы. Только в августе наступали ярко-солнечные дни, и тогда туманы прекращались, вдоль берегов проходили стаями серебристые лососи, их сопровождали нерпы, белухи и тучи крикливых чаек.

На влажном приплеске каждый день можно было найти что-нибудь новое. Волны выбрасывали морских ежей, раковины, длинные и широкие листья морской капусты, груды курчавых водорослей.

Вправо от устья речки песчаный берег моря упирался в отвесные скалы. Серые утесы с огромными трещинами, источенные водой и ветром, угрюмо смотрели на широкий простор колеблющегося водяного поля.

Митя пробежал через косу, спустился к морю и глубоко вздохнул. Солнце светило и грело. С берега дул легкий ветерок; пахло свежим мхом и багульником.

Вдоль приплеска суетились кулики и острыми носами стучали по гравию.

«Чувить! Чувить!» кричали они, бегая на длинных ногах-ходулях, и задорно задирали маленькие хвосты, не обращая внимания на мальчика.

Митя бросал в них камешками.

«Чувить!» все разом вскрикивали кулики и перелетали дальше к утесу.

У самого мыса носатые птички последний раз поднялись и умчались за мягкую мшистую полянку, расстилавшуюся светлозеленым ковром по ближайшему склону холма.

«Что такое там за горой? – подумал мальчик. – Кулики всегда улетают туда. Пойду посмотрю».

Через мыс вела тропинка, и Мити побежал по ней, утопая в сухом мхе тундры.

Наверху Митя огляделся. Он видел внизу море, слева – светлую речку и свой дом, а справа – песчаный берег и ряд мысов, мысочков и надводных камней. У последнего мыса, оторвавшись от берега, слабо обрисовывался островок, таинственный и заманчивый.

Внизу, под утесом, из воды торчали облизанные водой обломки скал в кружеве пенящейся воды. На них лежали нерпы. Они высоко поднимали свои задние ласты или замирали, вытянувшись во весь рост.

Митя часто видел нерп. Во время хода рыбы они скучивались около устья речки и высоко держали морды, блестя своими большими глазами.

Мальчик подполз ближе к обрыву.

Что это? В глубине синих вод вокруг скал мелькали какие-то тени. Кто-то пробирался меж водорослей, пуская серебряные пузырьки; у камня справа тряслась седая борода и вытягивались длинные зеленые руки. Пальцы то сжимались, то разжимались, и Митя видел, как стаи светлых маленьких рыбок проскакивали между этими растопыренными пальцами.

Нерпа сползла с камней в воду, вытянулась вдоль берега и замерла.

Навстречу ей из-за рифа плыли лососи. Лениво двигая плавниками, они тыкались в водоросли и обходили подводные скалы.

У Мити замерло сердце. Вдруг нерпа встрепенулась, вспенила воду и кинулась навстречу рыбам. Глазастый зверь сейчас же вынырнул на поверхность: огромная кета трепыхалась, крепко стиснутая челюстями, и потоки алой крови брызгали в глаза хищнику. Отягощенная добычей, нерпа вылезла на песок, не разжимая рта. Кета перестала биться. Ее серебряная чешуя окрасилась темными струйками крови.

– Ах, собака! – крикнул Митя и бросил камнем в зверя.

Нерпа лениво повернула голову, шлепнула о воду задними ластами и принялась грызть рыбу.

Митя закричал сильнее и запустил по направлению к нерпе еще горсть камней.

– Митя! Митя! – звонко раздалось в чистом воздухе. – Митя, ты чего там делаешь?

Митя оглянулся и увидел у опушки леса девочку, огромного навьюченного оленя, которого она вела на ременном поводу, и Катю, Манину мать.

Семья эвенков возвращалась на речку для рыбной ловли.

– Идите сюда! Идите сюда! – во весь голос закричал мальчик. – Здесь нерпы! Мно-го-о!..

Эвенки свернули с тропы и подошли к обрыву. Катя улыбалась и качала головой:

– Какой ты, Митя! Так громко кричишь! Вот теперь смотри… Где твои нерпы?

Митя взглянул вниз:

– Да, верно, нет ни одной. Все уплыли…

Эвенка и ее дочь громко рассмеялись:

– Плохой ты охотник, Митя, совсем плохой!

Олень тоже уставился на него большими глазами, покачивая головой, шевелил мясистыми губами и как будто шептал: «Эх ты, парень! Разве можно на зверей кричать, разве можно?..»

– Ты как сюда попал? – вдруг спросила эвенка. – Где твоя мама?

– Я сам сюда пришел, – сказал Митя. – Рыбок в море видел, большого человека видел. Руки у него длинные-длинные…

– Чего ты там видел? – серьезно и врастяжку переспросила эвенка. – Разве что добрый хозяин из своей урасы вышел, разве что это он… День-то шибко хороший! Шибко хороший день! А ему как раз икру пускать нужно, за порядком смотреть нужно.

Последние слова она проговорила чуть слышно, и дети ее поняли их смысла.

Оленя привязали к карликовой полусухой листвянке, а сами уселись над обрывом.

– Вон, вон, смотрите, – шепотом сказал Митя. – Вон его руки и борода… А голова где? Как ты думаешь, Катя, где голова? – обратился он к эвенке.

– Подожди, тихонько надо все делать, молчать надо, если хочешь хозяина посмотреть.

Мать Мани, сморщив лоб, уставилась в морскую глубь. Дети сели рядом.

Солнце уходило вправо за мыс, и на воду от зубчатых скал ложились причудливые тени. Море успокаивалось, но был прилив, и камни постепенно заливало водой. Их темные массы в зыбкой пучине казались невиданными чудовищами. Водоросли вставали во весь рост. Между ними по широким тропам ползали крабы, мелькали взад и вперед суетливые рыбы.

– Да, да, вон, вон она, ураса морского старика, вон она, ураса доброго хозяина, – шептала Катя.

Дети застыли, притаив дыхание.

– Тише! Видите, вон, вон, там…

Митя тоже видел конусообразную урасу, точь-в-точь как у эвенков. Приоткрытая дверь зияла темной пастью, а от верхушки призрачного жилища, казалось, струился белесоватый дымок…

– Тише, тише!..

Тени сгущались; приливное течение, струясь сильнее, пузырило воду в расщелинах и на остриях камней.

– Идет, идет, – шептала Катя. – Вон там… Борода большая, а сам в халате из рыбьей кожи.

Дети напряженно смотрели. Вдруг Митя встрепенулся.

– Тише! – толкнула его эвенка.

– Что он делает, Катя?

– Видишь, икру бросает, из коробочек икру бросает… А его старуха ему из урасы те коробочки подает… Видишь?

Катя ласково шептала, и очарованный ее словами Митя отчетливо видел чью-то сгорбленную фигуру с длинной бородой, проворные руки, из которых сыпались жемчужные икринки и катились между водорослей.

– А-ах! – вздохнула Маня.

Волна зыби набежала на камни, запенилась на выступах, всколыхнула тени. Водоросли поникли, смешались ветками, и все пропало; только от верхушки подводной урасы гуще пошел белесоватый дымок.

Эвенки поднялись на ноги.

– Ушел добрый хозяин, в урасу ушел, кончил работать.

– Это он зачем икру бросал, Катя?

– Как зачем? Чтобы кета, горбуша, чавыча и другая разная рыба родилась.

– А наш рыборазводный завод зачем?

– Что ваш завод! Так, зря стоит. Такой маленький, разве он может все море рыбой наполнить? Ничего не знаете вы, русские… Твой папа надел большие очки и смотрит в свои ящики. Он лучше бы сюда пришел да и посмотрел, как Морской старик рыбок делает… Бросил бы тогда он свой завод.

– Нет, мой папа знает сам, как нужно рыб разводить, – запротестовал Митя.

– Ничего не знает, право слово не знает! Ты посмотри, какое море… Большое-большое, и всего в нем много. А ваш завод?.. Не сразу увидишь. Смотри, вон там у завода всего только две старые лиственницы, и они почти совсем закрыли его, чуть-чуть крыша видна. Разве это не смешно? Наши люди все смеются…

– А ведь ты видела, какие хорошие рыбки из икры выходят, нынче весной видела! – горячо воскликнул Митя.

– Ну, видела! Да ведь это не настоящие рыбы, это игрушечные. Из них толку не будет.

– Нет, будет! Большие рыбы будут.

Катя засмеялась:

– Хорошо, хорошо! Ладно! Только твой папа говорит много – он мастер говорить, – а ни одной большой рыбы не вырастил. Наделает мальков, поиграется с ними и пустит в речку. Зачем так делать?

Митя дивился словам Кати. На самом деле, он не видел еще ни одной большой рыбы, выращенной на заводе.

Удивление и растерянность, написанные на его лице, рассмешили Катю и Маню.

– Вот видишь, вот видишь!..

Олень тоже мотал большой головой и укоризненно шевелил мясистыми губами.

Мать и дочь смеялись, а Митя стоял, опустив голову, и напряженно думал.

– Митя, на возьми, ешь ягодку, – сказала Маня и поднесла к его лицу берестяную чумичку, в которой отливала бархатом голубика. В словах девочки мальчик почувствовал участие.

Мать Мани, когда они подходили к дому, сказала:

– Ты, Митя, про Морского старика никому своим не говори.