Я падаю на колени, больно ударяясь локтем о какие–то ящики. Оборачиваюсь. Вслед за мной в багажник забирается незнакомый вампир. Лицо его замкнуто и решительно, светлые волосы собраны в хвост, даже рубаха — такого глубокого темно–синего цвета — порождает лишь самые мрачные предчувствия. Он молча отодвигает в сторону ящики, затем хватает меня за руки и привычным движением затягивает на запястьях кожаные ремни.

— Нет!! Только не руки! Нет!!! — я в ужасе дергаюсь, пытаюсь вырваться, но я уже связана, коленопреклоненная, притиснутая почти вплотную к боковой стенке багажника. Почти сразу дверца захлопывается, и я остаюсь одна. Прямо перед глазами — врезающиеся в запястья ремни, и значит, сейчас произойдет что–то ужасное. Руки нельзя связывать! Если связали руки — это конец! Безумный, безудержный страх поднимается из самых глубин естества. Я помню эту беспомощность. И ужас. И боль в запястьях, когда я рвусь, выдираюсь, выламываюсь из оков, но не могу освободиться, не могу прекратить, ничего не могу сделать! Делают со мной. Чудовищное, ужасное, жуткое! Я кричу. Ужас выворачивает душу, я задыхаюсь, на меня потоками льется кровь. Безумные черные глаза выжигают душу, или нет, не глаза, огонь, нестерпимо яркое пламя взвивается к небу — и вот уже нет ничего, только пепел. Я кричу, кричу, кричу, не понимая уже, где я, что со мной, в бесконечном ужасе огня и крови. Девичье лицо, опрокинутое в блаженство. Лицо мужчины, с полуприкрытыми в истоме веками. Чужая грудь — обнаженная, отвратительная, дергающаяся над самым лицом. Движение руки. Нож. Кровь. Кровь!!! Я вся в крови, и она горит, горит, горит…

— Тише, Лара, тише, — меня обнимают ласковые руки, и такой знакомый голос шепчет, — все хорошо, все уже хорошо.

Мои руки снова свободны, но эта кровь, всюду эта кровь…

— Нету крови, Ларочка. Посмотри на меня. Просто посмотри на меня.

Я пытаюсь, я, правда, пытаюсь, но кровь заливает глаза…или это слезы, и он вытирает их своими нежными, чуть прохладными пальцами. Серые глаза глядят в упор, не мигая. Глядят прямо в душу, и я держусь за этот взгляд, словно за брошенную в Бездну веревку. И выбираюсь.

— Лоу…

Мой Лоу. Он берет меня на руки и выносит из чужой машины. Мы все там же, на парковке перед злополучным магазином. Хозяин машины стоит тут же и взирает на меня… с очень глубоким недоумением. Лоу что–то говорит ему… довольно вежливо, похоже, благодарит. Тот чуть улыбается, кивает и уходит по своим делам. А меня, все еще всхлипывающую, дрожащую, Лоу аккуратно сажает на пассажирское сидение своей машины. Тянется к ремню, чтобы пристегнуть.

— Нет! — волна ужаса вновь прошибает меня с головы до пят. — Не привязывай! Пожалуйста, только не руки! Только не руки!

— Ларочка, что ты, это обычный страховочный ремень, нам надо лететь, — голос у него спокоен, а взгляд встревоженный.

— Нет! Пожалуйста, пожалуйста, нет! — Я закрываю лицо руками, пытаюсь свернуться на сидении в комочек. Он не дает, вновь заставляя смотреть в его глаза. Серые, словно сталь. Твердые, словно сталь. Надежные, словно сталь. Я пытаюсь дышать глубоко. Я пытаюсь не свалиться опять в кошмар. Я пытаюсь остаться с ним. — Только не привязывай, — шепчу я пересохшими губами. — Только не привязывай.

Он кивает:

— Тогда держись крепче.

Мы взлетаем. Все выше, выше. В заоблачную даль, которую мне придется называть домом.

— Испугалась того, что произошло в магазине? — это даже не совсем вопрос, почти утверждение. А я несколько секунд смотрю недоуменно. В магазине? Ах да, та вампирка…

— Не успела, если честно… И не очень поняла… Почему она бросилась? — магазин — это неважно, это было давно и неважно, но надо говорить, надо что–то говорить, иначе опять кругом будет только кровь.

— Подростковый возраст, — охотно объясняет он. — Самый опасный. Гормоны срывают крышу, инстинкты берут верх над воспитанием. Жажда практически неконтролируема. На то, чтоб научиться себя контролировать уходят десятилетия… А твой аромат слишком ярок. Необычен…

Аромат…аромат… да, помню я тот аромат — крови, спермы и пота. Это не аромат, это смрад… Ах, нет, не о том, не о том… вампирка.

— Она тебя… больно укусила? — смотрю, не отрываясь, на свои дрожащие руки. Следы ремней розовыми змеями обвивают запястья. Было ли больно мне, когда я рвалась, пытаясь освободиться? Не помню. Было страшно. Так страшно, что все остальное уже и смысла не имело.

— Да нет, она же ребенок. Ничего серьезного.

Ребенок…совсем еще ребенок…Ей же нет восемнадцати!.. Половозрелая. Подойдет… Нет, не надо, пожалуйста, возьми меня…меня…

— А если бы… если бы она укусила меня?

— Много выпить бы не успела, ее бы остановили практически сразу. Чужая собственность у нас неприкосновенна, этому учат с детства. Как и тому, что свои желания надо контролировать… Но вот шею в таком состоянии она могла тебе сломать легко, так что пришлось подставлять свою, — он улыбнулся, словно улыбкой можно было смягчить смысл его слов.

Так легко сломать шею… перерезать горло…людей вообще легко… и вампиров… оказывается… движением руки — и сразу в пепел…движением руки…

— Ты сломал ей руку?

— Вывернул. Стандартная процедура. Боль возвращает разум. Хорошо, что тебя быстро вывели, девочке не пришлось больше мучиться, преодолевая жажду.

Девочка не мучилась…она умерла…блеск лезвия — и все…а труп ее теплый…вот только кровь — остывает…так быстро остывает…когда отдельно…от тела…

— Рада, — с трудом вынырнула обратно. — За девочку. А что сказали…любящие родители?

— Извинились.

— Что? — от удивления меня даже кошмары на миг оставили. — Ты ей руку вывернул, а они извинились?

— А должны были они. И руку выворачивать, и сдерживать. Она их Младшая, они за нее в ответе. А они не справились. Упустили. Конечно, они извинились.

А я… я не Младшая… за что мне — руку? Я вообще не его, я…я… а они ведь тоже — извинились. Он избил, а они — извинились… И даже Лоу — поблагодарил… тот мне руки… а он поблагодарил…

— Что руки, Лара? — неожиданно обернулся Лоу.

— Я… вслух уже говорю?

— Немного. Так что там с руками? Ты испугалась, что тебя привязали? Он не со зла, Ларочка, он всего лишь помочь хотел. Он просто не из тех, кто бывает за Бездной, а они с людьми не умеют, не сталкивались. Я и сам тебя хотел в машине закрыть, а потом вернуться, оплатить покупки, не успел только.

— Меня нельзя… за руки, Лоу. Я чуть не умерла там… — а вместо голоса только испуганный шепот. — Я же не убегаю, я же не спорю… Не надо за руки. Пожалуйста…

— Так тебе из–за этого так плохо? Прости, Лар, я не понял сразу, Я думал, ты вампирочку испугалась, — Лоу ласково проводит рукой по моим волосам. Ну, не совсем моим. По тем, что теперь вместо моих. — Он что, привязывал тебя? Привязывал и мучал? Тот гаденыш, Доири.

— Нет, — бормочу я, — не он, нет…

А следующее слово словно застревает в груди, и если я скажу, оно порвет мне грудину, раздерет горло, заставит истечь кровью на месте, но я все же открываю рот и выплевываю его, страшное, колющее, режущее, рвущее:

— Анхен.

Машина вздрагивает всем корпусом, словно огромный живой организм. Испуганно оборачиваюсь к вампиру, и еще успеваю заметить его закрытые глаза и сжатые губы. Секунда — и наш полет выравнивается, а он смотрит на меня уверенно и доброжелательно.

— Мы сейчас прилетим домой, и ты спокойно мне все расскажешь. Договорились?

— Попробую, — мысли скачут, и я не уверенна, что смогу рассказать все, и, тем более, спокойно. Что я вообще смогу рассказать хоть что–то. Но он чуть сжимает мне ладонь, даря свою силу, свою уверенность, и мне хочется верить, что я справлюсь.

Он не ведет меня в дом, он ведет меня в сад. Садится, прислонившись спиной к стволу серебристой ивы, и устраивает меня боком у себя между ног, притиснув к себе почти вплотную. И я благодарна ему за это. За тепло его тела, за нежность обнимающих меня рук, за возможность прижаться и положить голову ему на плечо. За эту безмолвную поддержку — больше, чем за любые слова.

Меня все еще трясет, никак не могу успокоиться, и какое–то время мы просто сидим, наслаждаясь тишиной, отсутствием движения, отсутствием посторонних. А потом он все же просит:

— Попытайся мне рассказать. Все, что сможешь. Все, что вспомнишь.

— Это…слишком страшно, — мотаю я головой, — и больно.

— Но я же здесь, — настаивает он, — я с тобой, и я держу тебя. Ты должна рассказать. Выговориться, освободиться. Тебе станет легче, я обещаю.

Я пытаюсь. Слова не идут, но я пытаюсь. Про Елену. Я, оказывается, помню, что звали ее Елена, был канун Нового Года, мишура, елки, шарики. А он убил. Зарезал, и залил меня ее кровью. Просто так, он ее даже и не хотел. А еще избил. Не тогда, раньше, и, если бы не его кровь, у меня до сих пор бы шрамы не сошли, они и так не совсем сошли, а еще, еще… и вдруг так четко вижу его лицо. Его глаза, цвета спелых каштанов, черные дуги бровей над ними, его улыбку, за которую и жизни не жалко, вспоминаю, как он целовал меня… в Бездне.

— А ведь мы были в Бездне, Лоу, — почти шепчу. — А ты говорил, что невозможно. А он меня возил. Там…красиво. А потом мы почти упали, а потом…

Образы накатывают на меня, перемежаясь, путаясь. Он целует меня… бьет… прогоняет… спасает… добрый… злой… люблю… ненавижу… кровь, смерть, секс, похоть, заколка…и мы вдвоем под звездным небом… и снег идет… или не было снега…или не тогда…я так ждала, что он придет, что он спасет, что он успеет…а он не спас…меня раздели, обрили, заклеймили — а он не спас. Я так ждала, я так надеялась. Он ведь всегда… всегда приходил, даже когда я не ждала… не звала… а тут звала — а он не пришел…

— Он просто не успел, Лара. Просто не успел, — прерывает поток моих бессвязных обвинений Лоурел. — Он был в Герате. Это далеко, отсюда три дня пути. Там назрел серьезный конфликт, и надо было принимать весьма непопулярные меры, и экстренно… А у нас, знаешь ли, очень мудрый Владыка, — в его голосе мне послышалась усмешка. — Все, что будет принято народом благосклонно, исходит лично от него. А для непопулярных мер есть авэнэ.

— Ты ж говорил, он — младший сын младшего брата. У вас и без него этих авэнэ — как грязи…

— Не ругайся, — Лоу на мгновение чуть сильней прижимает меня к себе и целует в лобик. — Когда–то давно их и вправду было немало. Те времена ушли, я их уже не помню. А сейчас остался лишь он один. И после титула «авэнэ» даже перестали упоминать имя. Зачем, если и так не перепутать?

— Как один?

— А вот так. Если хочешь, могу рассказать.

Я киваю.

— У Владыки было восемь детей. Впрочем, семьи тогда у всех были многочисленные. И у многих его детей уже были свои дети. Это я уж не помню, сколько, не застал. А потом произошла катастрофа. Мир рушился, эльвины погибали. Не все, но многие. Большинство. Владыка выжил, его внуки погибли все. Из детей выжила только дочь. Не самая старшая, не самая младшая, не самая сильная, не самая слабая. Были лучше, были хуже. Выжила она. У Владыки было два брата. И у них тоже были дети, внуки, семьи. Выжил только Анхен. Почему? Я не знаю. И он не знает, и Владыка не в курсе. Так вот сложилось. А Владыка — он и ценит его, как члена своего рода, как надежду на будущее, как хорошего политика и администратора, на которого можно переложить часть своих забот. И ненавидит — за то, что он всего лишь племянник, за то, что он выжил, когда его сыновья погибли, за дочь, за то, что уж столько столетий он не может дождаться внуков… Сложно у них там все. Вот он Анхена и подставляет под все шишки, а при этом — в том же конфликте с Доири Владыка безоговорочно встал на сторону племянника, потому как покусились на честь его рода, и всесильный фаворит в мгновение ока потерял все за потакание мальчишке.

— Да? — информация, возможно и интересная, но в душу не запала. — А чем он лучше того фаворита и того мальчишки? Тем, что родился авэнэ? Мне тот же Доири и вполовину столько не сделал, сколько твой обожаемый Анхенаридит. Он мучил меня, пытал — а все улыбался. Все рассказывал про любовь и заботу. А тот же Доири — да, отправил в стада, так ему меня подарили, чего ж отказываться. Вот только про любовь он мне ни слова не пел, и даже пальцем меня не тронул.

Лоу молчит. Так долго молчит, что я думаю, что он не ответит. Но он все же произносит:

— А знаешь, моя мать была безумно в него влюблена. В Анхена. С самого детства, а может и вовсе с рождения. Она им жила, она им дышала. Он был для нее всем. Я его имя слышал из ее уст чаще, чем имя своего отца или даже свое. А он разбил ей сердце, выбрав матерью своих детей ее подругу… И знаешь, он разбил бы ей сердце вновь, доведись ей сейчас воскреснуть, и увидеть, каким он стал. Она знала его другим, Ларка, совсем другим. Если бы она только могла представить, в кого он превратиться, она бы никогда не доверила ему своих детей. А так… я всю свою жизнь наблюдаю за тем, как из того прекрасного принца, что любила моя мать, он превращается в то чудовище, что знаешь ты. Всю жизнь ищу ему оправдания. Всю жизнь надеюсь, что он сможет, что он справится… Мне даже казалось, что ему стало лучше… Самообман. Древние все безумны, хотя мало кто из них согласен это признать…

Так странно. Его мать, задолго до его рождения, уже любила, уже мечтала… о том, кто так много столетий спустя встретился мне. И ее он не выбрал — и разбил сердце. А меня, похоже, выбрал — и разбил в кровь мое тело и вдребезги жизнь. Или не он, или и без него все было бы… что–то там было — суд, Доири, заколка… а Анхен? Он же не виноват? Он же всегда спасал? А Елена? Это было до или после? Мысли путались. Я, вроде, помнила — кусками, фрагментами. Боль помнила, ужас, кровь. И радость помнила, свой смех, когда мы кружились в воздухе у Ледяных Водопадов. И как целовала его, помнила, срывая одежду и сгорая от страсти.

Голова гудела от усилий, от попыток вспомнить и разобраться. Мне вдруг стало тесно в объятьях Лоу, не хватало воздуха, не хватало… чего–то важного. Придерживаясь за его плечо, встала на ноги и отправилась в заросли. Меня не привлекали тропинки, не привлекали полянки… И только дойдя до ручья, поняла, что мне нужна была вода. Вот эта журчащая прохлада, живущая собственной жизнью.

Я разулась, и, присев на берегу, опустила ноги в прохладные струи. Зачерпнула воду ладонями, умыла лицо. Стало чуть легче.

— Не помешаю? — вампир, понятно, никуда не делся. Последовал за мной. И сейчас тихонько стоял в паре шагов за моей спиной.

— Ну что ты, Лоу, просто… просто тяжело. Не могу разобраться — ни со своей памятью, ни с эмоциями. И — я не все поняла, из того, что ты мне сказал. Если твоя мать была замужем — разве она могла надеяться, что он выберет ее? А если он выбрал другую — то где их дети, почему я никогда даже не слышала?.. А главное, ты говоришь, он изменился, но почему? Как? Откуда в нем столько жестокости, если даже ты морщишься?

— Я не морщусь, Лар, просто… — он присел неподалеку от меня, но обнимать не стал, и воды не коснулся. И фразу не договорил. — Если хочешь, я расскажу тебе об Анхене, — предложил он мне. — То, что известно мне. Я все же сильно моложе, и о многом знаю лишь по чужим рассказам.

— Расскажи, — я смотрела, как течет вода. Сколько ее уже утекло, и не вернуть. Сколько сотен лет живет тот вампир, которого я все пытаюсь понять. Мне всего только двадцать, а он — был, он — будет…

— Он женился очень рано, едва достигнув совершеннолетия. Любил без памяти свою избранницу, она его. И как ни было горько моей будущей матери, но все же она не могла не видеть — они были очень счастливы. Это была любовь — та самая, что у эльвинов принято именовать «истиной», и которая, как нас учат предки, бывает лишь одна на всю жизнь. У них родился сын, которого они обожали, но который очень долго оставался единственным ребенком. Это были годы бесконечных войн, а Анхен по рождению, по принадлежности к роду своему — боевой маг, причем с огромнейшим потенциалом. То, что он может сейчас — лишь жалкие остатки его былого могущества. Он много воевал вдали от дома, но всегда возвращался к ней. В его доме всегда было много гостей, их любили многие, и они любили многих. Но жили они лишь друг для друга. Лет за десять до катастрофы у них родилась дочь. Тогда наступил, наконец, мир, и казалось, впереди только счастье. Вскоре после этого и моя мать перестала надеяться на чудо и все же заметила моего отца. А потом — мир рухнул. Погиб, и не осталось совсем ничего. И если моим родителям несказанно повезло, то Анхену не повезло совсем. Он выжил, а его жена, которая была для него всем, его дети, без которых он не мыслил свое существование, навсегда остались в той, прошлой жизни. Я не знаю, видел ли он их смерть, или просто чувствовал, да, наверно, это не так уж важно. Он был воин, он был защитник, и он не спас…

Потом… потом были страшные годы, когда эльвины пытались осознать свою новую сущность и научиться жить… вампирами, хотя это слово появилось позднее. Это было непросто, но что тебе наши печали. А Анхен — вдруг из очередного родственника Владыки, которого тот и в лицо, возможно, не помнил, превратился едва ли не в единственного.

— Но погоди, ты вроде говорил, у Владыки осталась еще дочь.

— Дочь. Да, осталась. Из огромного огненного рода, чья мощь всегда была опорой трона, у Владыки осталось двое: дочь и племянник. И тогда, то ли от ужаса, что род его угасает, то ли не совсем придя в себя от чудовищной катастрофы, Владыка совершил страшную ошибку — он заставил их пожениться. Он жаждал внуков — чистокровных огненных исирэнэ, ему казалось, совместив огонь этих двоих, он в разы увеличит потенциал своих наследников. Ведь магия слабела. Это сейчас все привыкли, а тогда он ужаса выли — настолько резко и сильно они теряли свои способности.

Воля Владыки закон: Анхенаридит и Арчара поженились. И добросовестно прилагали все усилия, чтобы произвести на свет потомство. Вот только дети все не рождались. А эти двое — если прежде они были друг другу глубоко безразличны, то теперь ненавидели друг друга все сильней с каждым годом. Он потерял семью, она возлюбленного, наверное, они могли бы найти утешение друг в друге, но — не нашли. Возможно, им стало бы легче, родись у них дети, но дети не рождались, делая их бесконечные попытки все более бессмысленными, их вынужденное совместное пребывание — все более тягостным. Много раз Ара просила отца позволить им разойтись, но он и слышать об этом не желал. А ей все сильнее овладевала болезнь.

Как и многих, ее сломала еще катастрофа, но какое–то время она держалась, ведь она авенэя, Хранительница Огненной Крови. Но собственное бесплодие, в то время, как у других пар уже рождались дети, муж, который ее не любил, и у которого тоже, пусть когда–то, но все же были дети, погружали ее все больше в пучину отчаянья, ненависти, злобы. Она возненавидела людей, чью кровь была вынуждена пить, и от которой ее порой тошнило, но не пить она не могла… А для зачатия ее надо пить много, Ларка, очень много, гораздо больше, чем требуется, чтоб утолить голод, а ведь они пытались, они все время пытались, возможно даже уже не ради ребенка, а в надежде, что их избавят от общества друг друга после его рождения… Но ребенка не было. Он так никогда и не родился. Зато были мы — я и моя Ясмина. Чужие дети. Чужая удача. Чужое счастье…

Он замолчал, погрузившись в воспоминания. Я ждала продолжения. Пауза затягивалась.

— И? — не выдержала я.

— И? — переспросил он. С усмешкой, но какой–то горькой усмешкой. — И все, что ты сегодня вспомнила, просто сладкая сказка на ночь по сравнению с тем, что творилось в этом доме…

— Что? Он, что же, вас?..

— Он? Ну причем тут он, маленькая? Я рассказываю тебе сейчас не о нем — о ней. Он всегда был для нас светом, радостью. Заботился, учил, развлекал, баловал. Но у него были и другие дела. Много–много дел и забот. Ответственность за целый народ. Он ведь очень серьезно воспринял то, что отныне он — один за всех своих братьев. Единственный авэнэ. Единственная надежда и опора трона. Он всегда находил для нас время. При его занятости — просто огромное количество времени. Но Арчара — Арчара была всегда. Сейчас я думаю — она изначально была не в меру избалована и жестока. Тогда мне было сложнее судить ее объективно. Порой она была просто замечательной матерью для моей Ясмины. Родную Яся не помнит. У нее была только Арчара. А Арчара с каждым годом все больше погружалась в омут своего безумия. Ей все больше хотелось даже не убивать — пытать и калечить. Ей все сильнее нравилась боль — чужая боль. И она все чаще приходила в себя в луже крови перед растерзанным трупом. Сначала это были люди, но люди умирают слишком быстро. Поэтому дальше объектом ее забав стали слуги, а потом и…

— Но…

— А что «но», малыш? — и вновь горькая усмешка скользит по красивым губам. — Отношения внутри эльвийского Дома строятся через понятие собственности. Низшие являются полной собственностью главы Дома, Младшие являются условной собственностью главы Дома. Она была вправе творить все, что угодно. Она и творила.

— А Анхен?

— А Анхен долго и безуспешно пытался ее изменить. Найти ей увлекательную работу. Найти ей хорошего врача. Попросту запретить. По–хорошему. По–плохому. Как угодно. При нем она нас не трогала, да даже если и бывали вспышки — он пресекал их мгновенно, все же он был сильнее. Но я уже говорил — он не мог быть дома всегда, а я… — он вздохнул. — А я просто красивенький мальчик, Ларка, у меня нет ни силы, ни магии, мне нечего противопоставить Огненной Деве, но мою сестру слишком часто больше некому было спасать. Приходилось использовать то, что есть… А ее возбуждала боль, только боль. Она сгорала изнутри на огне своей ненависти, и ей хотелось заставить страдать весь мир. И что бы она ни творила — она оставалась дочерью Владыки. Его единственной дочерью, и уже по этой причине — его возлюбленной дочерью. Неподсудной. Непогрешимой…

Он замолчал, глядя вдаль невидящим взглядом, закусив губу, обхватив себя руками. Прекрасный вампир. Почти что бог. Я подошла и прижалась к нему сзади, обняв и положив голову ему на плечо. Ему было больно вспоминать об этом, я чувствовала, и все же он вспоминал, делясь со мной даже собственной слабостью, чтобы помочь обрести силу.

— Знаешь, — заговорил он вновь, — она отрастила себе длинные волосы, всерьез начав считать себя жрицей Лунной Богини. У этой богини множество лиц, но Селиарэ поклонялись самой жестокой из ее ипостасей. Той, которую радует только смерть, кому на алтарь жрицы древности бросали еще трепещущие сердца своих мужчин, чье положение не многим отличалось от положения рабов. Отринув Светоча, Арчара ушла к Несущей Смерть, ее безумие прогрессировало, а Анхен… он ведь пил ее кровь, он все время пил ее кровь, обряд зачатия этого требует, и постепенно он сам становился все жестче, жестче…

Лоу вновь ненадолго замолк, но я не торопила. Просто обнимала его, прижимаясь к нему всем телом. Он же не бросил меня одну среди моих кошмаров. Мне хотелось, чтоб он чувствовал, что и я — тоже рядом.

— Я не знаю, где та грань, и когда он впервые сорвался… — голос Лоу был спокоен, рассказ продолжался. — Пожалуй, сначала ему просто стало безразлично. Он никогда не защищал от Ары людей, ведь пока она занята теми, кто все равно уже обречен, она не трогает членов Дома. Но далеко не сразу у него появилась привычка заниматься делами в пыточной, в которую она превратила их совместную спальню, просматривая документы в ожидании, когда она пригласит его присоединиться, дабы очередной раз попытаться осчастливить Владыку наследником… Потом появились вспышки неконтролируемого гнева, во время которых он становился неоправданно жестоким и мог причинить боль даже близким и дорогим для него людям. Потом он осознал, что происходит, и пытался лечиться, бороться, он очень многое сделал для того, чтоб остановить болезнь, повернуть ее вспять… И мне даже казалось… Вру, я очень сильно надеялся… Но то, о чем говоришь ты… Знаешь, я ведь видел твои шрамы в тот день, когда помогал тебе мыться, но мне и в голову не пришло…

Он вдруг развернулся, обхватил меня за талию и усадил к себе на колени. Я не возражала. Его губы очень нежно коснулись моего лба. Я улыбнулась и зарылась ему носом куда–то под подбородок.

— У Анхена всегда была слабость к человеческим девам, — поведал мне Лоу. — Они всегда значили для него несколько больше, чем человек в принципе может значить для вампира. Но Древним вообще свойственно искать прошлогодний снег, так что не так уж оно и странно. А в девах он всегда искал того, чего был лишен дома: покоя, покорности, любви. За тихий взгляд обожающих глаз он им луну с неба готов был достать. А уж чтоб когда–нибудь он хоть на одну из них поднял руку… А впрочем — ты не похожа ни на одну из них. Я тогда жутко удивился, увидев тебя у Анхена, ты совершенно не в его вкусе… не похожа на тех, кто был у него раньше, но при этом ты ему дороже любой из них… Похоже, он просто не справляется с эмоциями… Я его не оправдываю, Лар. Я просто знаю, что он не идеален. Давно не идеален. Совсем не идеален. Но что же делать, другого Анхена у нас нет. Только этот. Один единственный.

— Утешил, — невесело хмыкнула я. — Значит, мне еще и уникальное отношение от твоего уникального Анхена. Скажи, а ты действительно готов простить ему абсолютно все, что бы он ни сделал?

Лоурэл ответил не сразу, видно и впрямь задумался всерьез.

— Я очень надеюсь, что он никогда не сделает того, что я не смогу ему простить, — наконец произнес он. — Непрощенные обиды — это слишком тяжелый груз, особенно, когда они разъединяют близких. Анхен значит для меня гораздо больше, чем друг или опекун. Анхен — это большая часть моей жизни, и, несмотря ни на что — лучшая ее часть.

— А Арчара? Ты так и не рассказал, что с ней стало. Ведь в этом доме, как я понимаю, она больше не живет?

— Не живет, и уже давно. Кажется, уж больше ста лет прошло. Арчара доигралась однажды. А Анхен уже давно искал только повод. Потому, когда она подставилась, он не стал ее покрывать, а схватил за руку и приволок на Совет Вампиров. И потребовал наказания за преступление.

— За какое?

— Даже рассказывать не буду. Не будь она дочерью Владыки, ее ждала бы за это казнь. Но единственную дочь Владыка не отдал. Ее лишили титула, ее возможные наследники так же потеряли право считаться исирэнэ и когда–либо претендовать на трон. Ее брак с Анхеном был официально расторгнут, а сама она сослана в Ичиасэ, это небольшой городок на берегу Восточного океана. У Владыки остался единственный авэнэ, но, думаю, ты понимаешь, что истории с Арчарой он ему не простил и не простит.

— Но если она безумная садистка и убийца — она ведь кого–то убила, верно? Кого–то из ваших, иначе никто бы и не заметил…

— Она его дочь, Лара. Что бы она ни сделала — отец всегда будет на стороне дочери. Как Владыка он обязан был наказать, ведь история стала публичной, но как отец он никогда не простит Анхену ни этой публичности, ни этого наказания.

Я почувствовала, что вновь начинаю мерзнуть. Даже в защищенном от колебаний температуры саду, даже в теплых объятьях Лоу. Оно хорошо, конечно, что встреча с прекрасной авенэей мне не грозит, зато в наличии психически неуравновешенный племянник и жаждущий мести дядюшка. И я — девочка, из–за которой убили вампира.

— Ох, Лоу…

— Ничего, — шепчет он мне, — ничего. Ты сильная, ты со всем справишься.

Мне бы его уверенность…

На следующее утро он пришел ко мне не просто рано, а очень рано. Обычно я ждала, когда он придет. А тут открыла глаза — и поняла, что это он меня ждет. Сидит себе на подоконнике, свесив ножки в сад, и дожидается моего пробуждения.

— Лоу? — я, конечно, рада и счастлива, но я не то, что не одета и не умыта, я даже без волос! А обнаженность собственного черепа я, почему–то воспринимала куда хуже, чем обнаженность любой другой части тела. Да нет, понятно, почему: фигура у меня стандартная, без изъянов. И если ее обнажить, то будет неприлично, но красиво (ой, загнула, где вампиры, и где приличия!). А вот обнаженный череп — это уродливо. Это дико, непередаваемо уродливо. И со стороны Лоу это просто свинство — прийти так рано и увидеть меня такой… такой… Сам–то вон, прекрасен, как картинка: весь в белом, рубаха расстегнута до середины груди, кудри вьются…

— Ларка, давай вставай быстрей, мы уезжаем, — сказано было весьма беззаботным тоном, но все же напрягло. Куда бежим? Зачем бежим? И вообще, это я просто глаза открыла, а просыпаться я несколько позже планировала.

— Хочу показать тебе одно место, — пояснил он в ответ на мой недовольный взгляд. — Одно удивительно красивое озеро. Правда, это не слишком близко, зато там мы точно будем совсем одни, и никто нас не потревожит.

— А что, если мы отправимся туда через час, оно пересохнет?

— Что–то случилось? — он легко перекинул ноги через подоконник и подошел вплотную к кровати. — Тебе снились плохие сны или мучили плохие воспоминания?

Присел, внимательно вглядываясь в глаза. Я уползла с головой под одеяло.

— Мне вообще ничего не снилось, — сообщила ему оттуда. — Я так устала вчера, что спала как убитая… И еще бы с удовольствием поспала.

— Договорились, поспишь в машине, — заметно расслабившись, он встал и прошелся по комнате. — Лар, озеро, конечно, не пересохнет, но если ты не управишься с одеванием за десять минут, есть шанс вообще не полететь.

— Почему? — высовываю нос из–под одеяла.

— Потому, — вздыхает он, — что у меня есть на сегодня дела. Я бы хотел отложить их на вечер, но, боюсь, не все будут с этим согласны. Поэтому очень быстро улетаем из города, пока я никого лишнего здесь не повстречал! Давай, Лара, бегом, а то будет поздно.

Даю. Ну, в смысле, плетусь в ванную. По возвращении нахожу на своей кровати разложенную одежду: белые штанишки той самой «модной» длины чуть выше колена и бархатную кофточку насыщенного изумрудного оттенка, способную прикрыть разве что лифчик. Ну, еще плечи и руки до локтя.

— Так… Ты меня что, на смотрины к русалкам везешь? — воззрилась на него с подозрением. Чего это он мне одежду опять выбирает?

— Ой, Лар, сама ты либо час копаться будешь, либо схватишь первое попавшееся, не глядя, — нетерпеливо машет он рукой. — А эти вещи ты сама и вовсе одеть еще не скоро решишься, все будешь грустить по вашей человечьей моде. А они тебе очень идут. Изумрудный цвет так чудесно оттеняет твои глаза, в них появляется настоящая зелень…

— Мои глаза не зеленые, — фыркаю я. Вот сказочник на мою голову. Но послушно одеваю предложенное. Что ж не сделать ему приятное. Да и в самом деле — зачем тратить время на выбор чего–то другого?

— Если оттенить их зеленым — зеленые, если оттенить синим — синие, — стоит на своем вампир. — У тебя удивительно красивые глаза, Ларис. Очень необычного оттенка.

— Ага, сизо–болотного.

— И кто тебе сказал–то только такую глупость? — качает он головой. — Так, ладно, оделась? Все, побежали.

— Как побежали, погоди, а завтрак?

— Тебе упаковали с собой, позавтракаешь на озере.

— Ну хорошо, побежали на твое озеро. Там хоть купаться–то можно?

— Нужно.

— А полотенце ты взял? А… а купальник? Мы же не купили мне купальник! И в чем я буду?..

— А в ванне ты в чем? Не выдумывай ерунды, Лара, поехали. Вампиры не плавают в мокрых тряпках.

— А я не вампир, если ты не в курсе, — в последний момент успела из ящика хоть запасной комплект белья захватить, а вампиры пусть плавают в чем угодно! И тут он подхватил меня на руки, вынес в окно и стремительно понесся на парковку. Буквально через минуту мы взвились в воздух.

— У меня такое чувство, что твои «дела» гонятся за нами по пятам, — прокомментировала я наш стремительный отлет.

— Поверь, малыш, ты первая расстроишься, если они нас все же догонят.

— А у них все еще есть шанс? — я скептически оглянулась на тающий в дымке город.

— Ни малейшего, — впервые за это утро он улыбнулся мне легко и беззаботно. — Ты поспи пока, Ларис, ты ж хотела. Нам не очень близко.

Но спать уже особо не хотелось. Куда интересней был мир внизу. Все ж, если я попала за Бездну, хоть посмотрю, как они живут. Под нами тянулись леса. Ни дорог, ни полей. Справа, почти на горизонте, я разглядела вампирские загоны. Стада. Отвернулась. Но потом заставила себя вновь повернуться и смотреть. Да, я там была. И это в моей жизни тоже было. Меня спасли, но — моя жизнь мне все равно больше не принадлежит. Как сказал вчера Лоу — собственность. Я — собственность, и даже не его. Что ж, надо жить и так. Если у них даже Младшие считаются собственностью старших, то что ж ждать людям?.. И если однажды я наскучу своему хозяину, у меня есть все шансы вновь оказаться в полях. Хотя, если он будет любить меня слишком уж сильно — то даже шансы пережить очередную ночь слишком уж призрачны… А мой хозяин… даже страшно подумать это имя — Анхен. Страшно даже представить, как мы будем теперь с ним… что мы будем… что он будет делать — теперь, когда сбылась его мечта и он получил меня в полную собственность?

Вновь отвернулась от окна и вцепилась Лоурэлу в руку. Он прав, надо жить сейчас. А сейчас мы летим отдыхать. Просто отдыхать.

А озеро и в самом деле было красиво. Огромное, со всех сторон окруженное поросшими лесом холмами, с удивительно синей водой, и таким же синим небом над нами. И огромными, кристально–белыми лилиями, величаво качающимися на воде.

— А я думала, это ты мне тогда просто сказку рассказывал. Чтоб утешить.

— Ну, а теперь я тебе ее показываю, — улыбнулся мне Лоу. — Нравится?

Я кивнула, потянулась и поцеловала его в щечку. Он обнял мен в ответ, и мы какое–то время просто стояли рядом, любуясь видом. А потом он вспомнил, что меня надо кормить, расстелил плед, выдал мне большую коробку с моим фруктово–овощным завтраком, и сам уселся рядом, внимательно наблюдая за процессом.

— Когда ты так смотришь, мне хочется поделиться с тобой морковкой, — не выдержала я.

— Да нет, спасибо, я уж лучше пока искупаюсь, — Лоу поднялся, скинул с себя одежду и направился к воде.

Я проводила его взглядом. Да уж, действительно, в мокрых тряпках не купаются. И про то, что ходить голышом неприлично, явно не в курсе. Кожа абсолютно ровного оттенка, ягодицы особой белизной не блещут. Выходит, действительно, так всегда и купается, да и загорает. Лоу разбежался и, нырнув рыбкой, скрылся в волнах. И мне захотелось последовать за ним. Решительно отставила свой завтрак, скинула верхнюю одежду и, оставшись в белье (я в вампиры не записывалась), нырнула в озеро.

В первый миг вода обожгла неожиданным холодом, но уже через пару уверенных гребков я почувствовала себя почти что дома. За Лоу не поплыла, озеро большое, места всем хватит, а мне хотелось именно плавать — в своем ритме, наслаждаясь ощущениями, почти сливаясь с этой водой, растворяясь в ней. Он меня заметил, но понял — преследовать не стал. И даже не дождался, я плавала слишком долго. К тому моменту, когда я решила выйти на берег, он уже расслабленно сидел на пледе, абсолютно сухой и полностью одетый.

— Нам что, уже пора уезжать? — испугалась я.

— Да нет, с чего ты взяла? — он встал и накинул мне на плечи полотенце. — Мы совершенно свободны до полудня, а можем и еще дольше задержаться, если захочешь.

— А зачем же ты тогда оделся? — ох, вот привыкла вытирать волосы, а вытирать парик… еще сорвешь с головы ненароком.

— Ну, мы купаемся, конечно, раздетыми, — пожал он плечами. — Но ходим–то в одежде. А с купанием я закончил.

— А загораете вы как? Сквозь одежду? — даже если и так — дело вампирское. А мне после холодной воды хотелось понежиться на солнышке, и я удобно устроилась на животе, подложив руки под голову. Дело даже не в загаре — в ощущении: я приехала купаться, загорать, наслаждаться летом. Это так обыденно, так… по–человечески, словно я все еще человек, и мир не рухнул, и собственность — это про кого–то другого.

— А мы, Лар, не загораем. У нас в коже такого пигмента нет, что у вас за загар отвечает. Поэтому нам — что в одежде, что без одежды — цвет кожи не изменить. Не любит нас местное солнце, вот и не балует.

— Но тогда вы должны обгорать со страшной силой.

— Слишком хорошая регенерация. Нашим внешним покровам солнце навредить не может, поэтому сжигает нас изнутри.

— Это как?

— Загар — он ведь вам не только для красоты, он еще и защищает, экранирует излишки солнечной радиации. А у нас этого естественного фильтра нет — отсюда и очень многие болезни вампиров. Это солнце нам слишком чужое, мы для него не приспособлены.

— В смысле? — растерялась я.

— Тебе рассказывали что–нибудь о нашей истории? Настоящей истории?

— Да разве ж у вас поймешь, что настоящее, а что нет? — пожимаю плечами и сажусь. Лежа разговаривать не слишком удобно, хочется видеть его глаза. — Наверно, что–то говорили. Смутно помню. Что вы до катастрофы крови не пили. И жили на деревьях, как обезьяны. А потом у вас зубы трансформироваться начали. Жутко так. Да, помню, Анхен показывал.

— Показывал, и не укусил? — Лоу, вроде, искренне удивился.

— А ты откуда знаешь, что не укусил?

— По косвенным признакам. А обо мне ты что–нибудь помнишь?

— О тебе… — я задумалась. — О тебе в рамках мировой истории? Это мне только кажется, или ты тему меняешь?

— Перехожу на ту, что интересней мне, — пожал он плечами. — А для мировой истории я личность незначительная. Так все же, Лар? Что ты обо мне помнишь? — видно, и впрямь интересней, раз настаивает. — Кто я для тебя?

— Ты для меня — друг, — ответила, не задумываясь. — Нет, я все понимаю, ты вампир, и люди вам не ровня. Но по моим ощущениям, по твоим поступкам… ты говорил, что делаешь это ради Анхена, я помню. Но все же… ты делаешь для меня гораздо больше, чем просто для… собственности своего друга.

— Ну, не надо столько горечи. В слове «собственность» нет ровно ничего унизительного. Любой вампир является собственностью старших в течение двухсот лет, и ничего, живем. А сделал я для тебя — да, к сожалению, слишком мало. Мне б тебя украсть на полгодика, и я бы тебя научил — и жить, и любить, и жизни радоваться, да кто ж мне даст… А о том, как мы познакомились, ты помнишь?

Задумалась.

— Не очень, если честно. Это, вроде, где–то на улице было. Тебя помню — и небо. И ты был тогда такой невероятно красивый, что я подумала, что ты точно — самый настоящий вампир, потому что люди такими не бывают.

— А о чем мы говорили? — на «настоящего вампира» он улыбнулся, но глаза остались серьезными. Внимательные такие глаза, серые–серые. Мне раньше серые глаза казались невнятными, а эти… словно в душу глядели.

— Не помню. Я, наверно, слишком на тебя любовалась, все слова мимо ушей пропускала, — улыбнулась я. — И что ты пристал, сам же говорил, мы почти и не были знакомы, так что не удивительно, что мне и вспомнить нечего.

Я и сейчас на него любовалась. Сидела возле него на мягком пледике, и беззастенчиво любовалась. На его сказочно красивое лицо, удивительные глаза в кольцах пушистых ресниц, на летящие по ветру серебряные пряди волос, на его улыбку — такую открытую, такую родную.

— Поцелуй меня, Лар, — внезапно попросил меня Лоу.

— Что? — как–то я даже опешила. — Мало тебя по магазинам вампирши целовали? Или — ты ж сегодня ни в одном магазине из–за меня не был, пытаешься компенсировать?

Он рассмеялся и, придвинувшись ближе, заключил в кольцо своих рук.

— Просто поцелуй. В благодарность. В знак своей ко мне симпатии. Из дружеского расположения. Вот я тебя сейчас обнимаю, тебе же не неприятно?

— Нет, — а смысл скрывать, все равно же чувствует. Одна рука его лежала на плечах, вторая обнимала за поясницу. Нежные были руки. Надежные, заботливые. И мне хорошо было в этих руках, но зачем идти дальше.

— И если ты коснешься своими губами моих, ничего ужасного тоже не случится, — он, вроде, не заставлял, но все же настаивал.

— Вот испортишь же все, — вздохнула я, но послушно потянулась к его лицу и осторожно коснулась губами губ. Его рука переместилась мне на затылок, его губы раскрылись мне навстречу… Он целовал меня очень нежно, медленно, чувственно. Его губы ласкали, доставляя удовольствие, но не требуя в ответ слишком многого, не делая поцелуй интимней, чем я готова была позволить. И я расслабилась в его руках, перестав контролировать каждое его прикосновение, позволяя увлечь себя… Это оказалось неожиданно приятно, хорошо, словно я вновь живая, и солнце ласкает кожу, и руки его ласкают…

— Спасибо, — он оторвался от моих губ и положил мою голову себе на плечо, продолжая обнимать. — Знаешь, я скоро уеду. Мне давно пора, у меня множество дел, и все они не в столице. И мне хочется сделать тебе подарок…

— Лоу, ну какой подарок, ты мне столько подарков уже сделал, куда уж больше?.. Погоди, ты что, сегодня уезжаешь? — я испуганно подняла голову и взглянула в его глаза.

— Нет, еще не сегодня, — успокоил он меня. — Просто потом может не быть подходящего момента. А подарок мой не очень ценный, продать за большие деньги вряд ли получится, — Лоу чуть улыбнулся, — но это лично от меня лично тебе.

И он достал из кармана и протянул мне колечко. Неширокий золотой ободок, сверху — плоский сиреневый камень в очень простой оправе.

— Вампирский камень? Зачем?

— Ты не вампир, я помню, — усмехнулся Лоу. — Но это кольцо зачаровано на меня. Поэтому если ты позовешь — я услышу. И прилечу тебя спасать.

— И от кого ты меня собрался спасать? От Анхена? Да не смеши. Он для тебя все, а я… так, не то человечка, не то зверюшка.

— Зверюшке я бы кольца не дал, — не согласился вампир. — Да и человечке — тоже. А ты — не они, Ларка. Ты настоящая. Единственная настоящая девочка из всей этой их кукольной страны.

— Наша страна не кукольная! — возмутилась я.

— Да если б. Даже обсуждать ее не хочу, чтоб настроение нам обоим не портить. А Анхен… Если не уживетесь, если совсем будет невмоготу — зови, буду спасать даже от него. Так ты возьмешь мое кольцо? — он все еще держал его на открытой ладони.

Я взяла. Примерила на палец — оно подошло идеально.

— Спасибо. А… подобное кольцо… оно что–нибудь значит?

— Это просто способ связи. Камень помогает нам слышать тех, кто нам дорог, на любом расстоянии. И если ты его носишь, значит, есть тот, кто тебе дорог, и он далеко. Ты, правда, не вампир, и слышать меня ты не сможешь, но я услышу, если ты позовешь.

— А твой перстень, — я кивнула на массивный камень в толстой серебряной оправе на его указательном пальце, — он связывает тебя с кем?

— Теперь — еще и с тобой. А вообще, я делал этот перстень, когда уезжала моя сестра. Я слишком привык быть с ней рядом. Никого дороже у меня просто нет. Поэтому — она по–прежнему со мной, несмотря на расстояния.

— А куда она уехала? — полюбопытствовала я. — И зачем?

— Зачем? — он вздохнул. — Она посчитала, что так будет правильно.

Замолчал. И я уж подумала, что не расскажет, но он все же продолжил:

— Когда Арчару осудили и лишили всего, она осталась совсем одна. Много друзей у принцессы, нет друзей у изгнанницы. Да и преступления ее были слишком… даже для тех, кто уже привык быть вампирами. А для Яси Арчара была — мать. Жестокая, безумная, но — какая есть. И Ясмина уехала с ней. Ее выбор, ее право… Знаешь, она ведь даже Анхена до сих пор не простила, считает, он должен был защищать свою жену, несмотря ни на что, а он ее предал… Так до сих пор и не общаются. Анхен переживает, но мириться, объясняться даже не пробовал. Ни разу и близко к Ичиасэ не был. А Яська с тех пор ни разу не возвращалась домой.

— А ты?

— А что я?

— А ты бываешь в этом Ичиасэ? Видишься с сестрой? Или только через перстень и общаетесь?

— Только я и бываю. Давай не будем об этом. Ты собиралась учить наш язык. Не передумала еще? Вот давай и начнем, пока я еще здесь.

— А когда ты уедешь, кто тогда станет меня учить?

— Ну, было бы желание, а учителя найдутся. Тот же Анхен, к примеру, я уверен, прекрасно справится.

— Ну да, конечно. Тот же Анхен, насколько я помню, всегда мне врал, что никакого «другого языка» и вовсе не существует.

— А что ты от него хочешь? На той стороне он — официальное лицо при исполнении, и к поездке через Бездну, уж поверь мне, он тебя никогда не готовил. А по ту сторону вампиры даже между собой обязаны говорить на языке людей. Ты ж не ждешь, что он будет нарушать собственные правила?

— Ага, а писать и читать на нем при мне, значит, можно?

— А это ты сама у него спросишь, коль разговор зайдет. А пока держи свою тетрадку, на слух ты всего сразу не запомнишь. Так что записывай, к следующей нашей встрече выучишь…

И следующие часа два я записывала, проговаривала и вновь записывала. И это было даже хуже, чем учить анатомию. Потому как были у них такие звуки, для которых у меня даже букв подходящих не было. И была еще куча всяких вспомогательных слов, которые на человеческий язык и перевода не имели. И я уж не говорю, что предложения у них строились так, что проще знаками всю жизнь изъясняться, чем все это освоить.

Честно говоря, к концу мероприятия я была уже абсолютно уверена, что в жизни мне этого не выучить, не стоит и пытаться. Вот только Лоу огорчать не хотелось, поэтому озвучивать свои упаднические мысли я не стала. Поинтересовалась только:

— А ты наш язык долго учил?

— Да нет, я тогда молодой был, любопытный. А в доме только и разговоров было, что про Страну Людей. Постоянно гости, проекты, планы, впечатления, мнения… Я и сам не заметил, как выучил. Все ждал, когда же мне разрешат и самому посмотреть, пообщаться, — он чуть помолчал. — Дождался.

— И?

— Посмотрел, — развивать тему не стал. — Потом уехал путешествовать. Знаешь, в мире много стран, народов, языков. У каждого своя история, свои обычаи. Их сложно понять, не имея возможности общаться. Ну а поскольку мне, по–прежнему, было любопытно, то языки я учил и дальше. И знаешь, чем больше ты их знаешь, тем легче учить следующий.

— И сколько же ты их знаешь?

— Четырнадцать, включая мертвые. Так что не грусти, уж один ты точно выучишь.

— А «мертвые» — это как?

— Это когда не остается тех, кто считает язык родным. Когда говоривший на нем народ исчезает, растворяясь среди прочих — более сильных, более удачливых.

— Зачем же тогда его учить? Язык, на котором никто не говорит?

— Остаются надписи. Книги, документы, — Лоу пожал плечами. — И мне интересно их прочитать. Интересно знать, что было в этом мире до меня. Потому что это мой мир, Лар. Я в этом мире не гость, я здесь живу. А значит, пытаюсь познать и понять.

— А знаешь, ты мне подружку одну напомнил, в школе вместе учились. Она вот тоже все интересовалась историей, тем, что раньше было… — какая–то смутная мысль крутилась на самом краю сознания, казалось — еще немного, и я ее поймаю… Вспомню. Что–то важное — вспомню.

— Пошли купаться, Лар, — не дал мне сосредоточиться Лоу, — У тебя уже даже твое очаровательное белье давным–давно высохло, — он аккуратно провел пальцем по верхнему краю лифчика.

Проследила взглядом, как он гладит изящную вышивку, и ехидно поинтересовалась:

— Вот даже и не пойму, то ли белье мое ты сейчас похвалил, то ли все же себя — ведь ты мне его выбирал.

— А вот не приходит в голову, что я похвалил тебя? — продолжая обводить пальчиком цветочки на лифчике, промурлыкал вампир. — Как дивно тебе идет и как чудно облегает.

— Да ну тебя, — встала и отправилась плавать. А он отстал, понятно. Ему ж еще раздеваться. Вампир, куда ж денешься. Все–то у них не по–людски.

Плавала в этот раз не слишком долго. Засмотрелась на белые лилии и не удержалась, заплыла в самые заросли — сначала захотелось поближе их рассмотреть, потом понюхать.

— А знаешь, их бесполезно рвать, они сразу вянут, — я аж вздрогнула от неожиданности. Совсем не заметила, как он подкрался. Вроде только что одна здесь была.

— Поэтому они даже считаются символом недоступности, — осторожно разводя руками длинные стебли, Лоу приблизился ко мне. — Вроде совсем рядом, а не сорвать, — он тихонько провел пальцами по краю белых лепестков. — Знаешь, водяные лилии никогда не дарят. На них просто вместе любуются.

Он протянул руки, обнял меня за талию и притянул спиной к себе. Дно было здесь не глубоко, вода едва закрывала мне грудь, а Лоу и вовсе был выше меня почти на целую голову, утонуть нам не грозило, даже при полном бездействии, разве что завязнуть в иле или поцарапаться о какую корягу.

— Ты ведь позволишь мне полюбоваться на них вместе с тобою? — его висок ласково коснулся моего виска. — Знаешь, а ты ведь очень на них похожа. Такая же красивая, чистая, недоступная, — его губы осторожно коснулись моего плеча. Потом еще раз, и еще, и еще, с каждым разом перемещаясь все ближе к шее. Затем поцеловал и ее, а потом еще и лизнул языком за ушком.

— Ну вот что ты делаешь, перестань, — я смущенно дернула плечом. Нет, было приятно, но… Он был мне другом, нежным, заботливым другом, а все эти поцелуи, они явно претендовали на большее, или это я путаю его с человеком, а он же вампир, и для него все эти поцелуи вообще ничего не значат, просто настроение хорошее.

— Лаар–каа, — полушепотом протянул он, — ну зачем ты лишаешь себя удовольствия? — Его палец проник под бретельку лифчика, нежно огладил кожу под ней, скользнув вниз с плеча сначала вперед, потом назад, и вновь поднявшись на мое плечо. — Ну смотри, этот глупый кусочек ткани портит твою нежную кожу. Остается след. Давай мы его уберем. — И, повинуясь движению его пальца, бретелька спадает с плеча, и я чувствую прикосновение его языка. Он, едва касаясь, ведет им по следу от бретельки. Щекотно. Приятно. Волнительно. Его пальцы тем временем сбрасывают бретельку и с другого плеча, и его язык проводит влажную дорожку и там.

— Лоу!

— Просто массаж, маленькая. Для поврежденной жестоким обращением кожи, — пальцы тем временем очерчивают нижний край лифчика и проникают под него — едва–едва, не больше, чем на сантиметр. — Ну смотри, и здесь тоже остался след. Давай мы тебя пожалеем и снимем уже эту гадость.

— Не надо, — сердце начинает биться чуть быстрее. Ну вот зачем он…

— Надо, моя хорошая. Вода должна ласкать кожу, а не тряпку, — его руки смыкаются на застежке, миг — и она расстегнута, и лифчик летит куда–то в сторону берега прежде, чем я успеваю его остановить.

Нет, ну вот это точно уже перебор. При всей моей нежной любви к этому среброкудрому любителю поцелуев.

— А тебе не кажется, что я не кукла? — кажется, я даже рассердилась. — Захотел — одел, захотел — раздел.

— Тише, тише, Ларочка. Просто почувствуй — эту легкость, эту свободу. Почувствуй, как нежно вода тебя ласкает. Только вода, не я, — он поймал мои руки и завел их себе за шею.

А вода — она действительно ласкала. Легчайшие волны скользили по нежной коже, омывали затвердевшие соски, соблазняли… Я оказалась не готова к этим ощущениям, мне и в голову никогда не приходило, что отсутствие на мне маленького, насквозь промокшего фрагмента одежды, так изменит мои ощущения от пребывания в воде. А вампир по–прежнему лишь удерживал мои руки на своей шее, слегка поглаживая локти, предплечья, а вода струилась вокруг, обволакивая, проникая, уговаривая. Сладостная истома разлилась по телу, возникшая было злость на его своеволие растаяла без следа. И я почти готова согласиться с вампирской точкой зрения на купальники, без них действительно гораздо приятней, свободней, легче… Легчайший ветерок чуть холодит, вода ласкает… Рука Лоу медленно скользит вниз по моему телу, лишь едва задевая обнаженную грудь, ложится ладонью на живот, вынуждая сделать еще полшага к нему… И мне в бедро упирается его напряженная плоть. Я вздрагиваю. Ой, бездна, вот к этому я точно не готова! Очарование уходит. Я испуганно напрягаюсь, и он мгновенно это чувствует.

— Ну что ты так разволновалась, Ларочка? — он развернул меня лицом к себе и проникновенно заглянул в глаза. — Разве я тебя обижу? Ты мой прекрасный цветок, который бессмысленно рвать.

— Да? А что же ты тогда, по–твоему, делаешь? — его взгляд смутил меня даже больше, чем неожиданно интимное прикосновение. Я сделала шаг назад, высвобождаясь из его объятий и проваливаясь в ил. Его руки скользнули по моей спине, размыкаясь, нежно огладили мои руки и удержали за кончики пальцев, не давая сбежать совсем.

— Да что с тобой сегодня? — я попыталась выдернуть руки, но безуспешно.

— Не знаю, может, влюбился? — его улыбка была слишком нежной, слишком чарующей. И я еще хотела ему сказать, что вампир и «влюбился» звучит глупо, они любят всё, что движется, а это уже не любовь, но не успела, потому, что он продолжил:

— Я не знал особого напева

Среди дел обыденных земных,

Да вот только встретилась мне дева

В заводи меж лилий водяных.

Только раз в глаза мои взглянула

И навеки душу отняла.

А взамен лишь руку протянула,

Что была как лилия бела.

Ураган в крови моей гуляет,

Выпуская чувства из оков.

Дева целовать мне позволяет

Только кончик белых лепестков.

В сердце меня дева не пускает,

К ней так близок я, но так далек.

Лишь вода холодная ласкает

Лилии несорванный цветок.

И он, действительно, поцеловал мне лишь кончики пальцев. И отпустил.

— Нам надо ехать, Ларочка. Нам действительно пора уже ехать. Идем одеваться, — и он нырнул, скользнул в глубине стремительной рыбкой и вынырнул лишь у самого берега. А я все так и стояла среди лилий — смущенная, с раскрасневшимися щеками и бешено бьющимся сердцем. Ну вот что он со мною делает?

Когда я выбралась, наконец, на берег, он уже ждал — одет, причесан, спокоен. Волосы собраны в хвост, и оттого лицо кажется непривычно строгим. Накинул на меня полотенце, и даже помог мне вытереться, слишком старательно, особенно в районе груди, но я промолчала. Он тоже не говорил ни слова.

Так же молча подождал, пока я переоденусь, загрузил в машину вещи, помог сесть мне и взлетел. И даже в пути был непривычно замкнут. Бывает молчание, которое не напрягает, но сейчас — он словно отгородился от меня каменной стеной.

— Лара, ты меня прости, — со вздохом обернулся он ко мне, когда башни Города уже показались на горизонте, — но я сделаю то, что должен.

— Ты о чем? — да что с ним сегодня? То с поцелуями пристает, то отгораживается, а теперь вот это.

— Я действительно тебе друг, Лара. И потому должен думать о том, как будет лучше тебе. Даже если сейчас тебе покажется, что я не прав.

— А вот давай ты не будешь решать за меня, — что бы он ни задумал, мне уже не нравится.

— Ну что ты, Ларочка, я решаю только за себя. А за тебя ты решишь сама и, я надеюсь, не ошибешься.

Уточнять он не стал, хоть я и пыталась выяснить. Перевел разговор на другое, потом стал рассказывать, как они в юности с друзьями хулиганили. Я сначала не прислушивалась, огорошенная его словами, да и всем этим днем, богатым на эмоции и признания, но постепенно втянулась, и когда мы прилетели, я весело смеялась над очередным рассказом. На парковке бросилось в глаза присутствие нескольких новых машин, но она и прежде не пустовала, да и ярко–алой среди них не было.

Я направилась было к ближайшим дверям, но Лоу остановил.

— Пошли через другой вход, покажу что, — потянул он меня прочь с самым заговорщицким видом, а потом и вовсе подхватил на руки и стремительно ринулся вниз с платформы. Затем крутой вираж над кусочком «небесного сада» и мы с разворота ныряем в очередной зазор между зелеными лужайками. Потом кувыркаемся в воздухе, видимо просто забавы ради, спускаемся еще ниже и головами вперед влетаем в распахнутые двери. Проносимся вихрем по коридору и останавливаемся лишь в центральном зале. Здесь он опускает меня на ноги, но я вынуждена тут же за него ухватиться, поскольку голова после столь стремительных перемещений немного кружится, и ноги не держат. Но все же это было захватывающе, и потому я смеюсь, пытаясь отдышаться от полета.

— И зачем ты меня на нижний уровень принес? — интересуюсь у своего спутника. Воспоминания о юности явно вновь пробудили в нем мальчишку. — Как я теперь наверх подниматься буду?

— Ну, придумаем что–нибудь, — легкомысленно пожимает он плечами и тут же хитро улыбается. — Могу предложить свои услуги.

— Ох, нет, спасибо, налеталась. Пойду лучше лестницу поищу.

— Ну и зачем ты наряжаешь ее как вампиршу? — раздается вдруг голос с противоположного конца зала. Я вздрагиваю и поднимаю глаза. Прямо напротив нас стоит Анхен.

В обычной светлой рубашке с коротким рукавом, в легких летних брюках вполне человеческого покроя. Никаких черных платьев и золотого шитья. Волосы собраны в аккуратный хвост — такой… привычный Анхен. Куратор, которого я могла бы встретить на улицах родного города.

Но мой смех обрывается на полувздохе, кажется, я бледнею и вцепляюсь в Лоу так, что даже мне становится больно. Ужас стальными тисками охватывает сердце. Не куратор — владелец. Мой владелец! Нет, только не это!

Возле него пара слуг в почтительных позах, не то указания получали, не то отчитывались в чем до нашего появления. Но они уже забыты. Внимательный взгляд авэнэ направлен прямо на нас. На меня? На Лоу? Слишком далеко, не разобрать. И интонация — не понятна: он любопытствует? Насмехается? Недоволен?

— Ну, я ее хоть как–то наряжаю, — Лоу в ответ разве что не фыркает. — А великому авэнэ такие мелочи даже в голову не приходят. Величие глаза застит, не иначе.

— Паясничать прекрати, — устало обрывает его Анхен и решительно направляется в нашу сторону.

— Нет, — в ужасе шепчу я и пытаюсь спрятаться за Лоу. Он обнимает меня одной рукой и крепко прижимает к себе. — Не отдавай меня ему, пожалуйста, не отдавай, — в панике твержу я, обхватывая его руками за шею и зарываясь носом куда–то ему в воротник.

— Все хорошо, — успокаивающе шепчет он мне и вновь оборачивается к Анхену.

— Так где, ты говоришь, ее одежда? В которую ее надо было одевать? Что–то в глаза не бросилась. Может, искал я плохо, как думаешь?

Остановился. Недоуменный взгляд на Лоу, затем оборачивается к слугам. Далее знакомое: вопрос–поклон–ответ. Вот интересно даже стало, и что он услышать хочет?

— А вот что ты приказал, то они и сделали, — прерывает их беседу Лоу, не переходя на эльвийский.

— Я приказал позаботиться! — Анхен явно начинает злиться. Ну вот зачем он его злит, и так страшно.

— Да-а? — а тон уже откровенно издевательский. — Ты приказал им приволочь в дом существо из загона. Вот они и создали максимально комфортные условия… для того, кто родился и вырос в стаде! И если бы я, совершенно случайно, не решил тебя навестить, то сейчас бы мы имели здесь хладный труп, заботливый ты наш. А я, знаешь ли, вовсе не обязан бросать все дела и бежать к тебе каждый раз, когда твое имя начинает вспоминать в анекдотах каждый первый.

— Ты не поверишь, малыш, но и не каждый раз бежать ко мне ты тоже не обязан, — нервным движением отбрасывая за спину волосы, цедит в ответ авэнэ. — Я тебя — не звал. Совать нос в мои дела — не просил. И мнением твоим по данному вопросу — не интересовался.

— Мне на колени–то уже падать, о Великий? — судя по тону, каким это было сказано, падение на колени было последним, чем он собирался заняться в ближайшем будущем.

— Ну, если ножки уже не держат — то давай, — Анхен засовывает руки в карманы и больше не пытается к нам приближаться. Так и стоит посреди огромного холла. А в глазах — нет, не злость, осмелившись на него взглянуть, я вижу это отчетливо. Во взгляде — только усталость. — А что до хладного трупа, то, видишь ли, какая проблема, Лоурэл: это именно то агрегатное состояние, в которое Лариса норовит перейти каждый раз, как я скрываюсь с ее горизонта. А стоит мне в ее жизни появиться — и у нас начинаются слезы, обмороки, истерики — словом, все то, что ты можешь наблюдать прямо сейчас. И что же мне делать, защитник невинных дев? Или может, ты мне, Лариса, подскажешь? — поймав мой взгляд, он впервые обращается прямо ко мне. Я вздрагиваю и прячу лицо на груди у Лоу. — Я уже даже в собственный дом боюсь возвращаться, чтоб лишний раз тебя не пугать.

— Правда? — продолжает насмешничать Лоу. — А я вот другую историю слышал. Что–то там про разбитую вдребезги машину и затянувшийся пикник под соснами. В о-очень душевной компании.

— Лоурэл! — почти что рык.

— Нет? Под елками? Вечно я их путаю, — меня ноги от страха почти не держат, а он развлекается, словно сам Дракос в него вселился! — Ну прости, ты же знаешь: ботаника — не мое.

— Угу. Словоблудие — всегда твое было, — Анхен позволяет себе ответную усмешку и вновь начинает движение в нашу сторону. — А ты у нас теперь, значит — милейший мальчик, нежный друг всех несправедливо обиженных лично мной дев?

— Всех? — картинно пугается Лоу. — Нет, всех я не готов, это ж какая толпа–то наберется. Остановлюсь на цифре один, если не возражаешь.

— Возражаю, — ему остается до нас шага три, и тут Лоу резко взвивается в воздух. Мгновение — и мы с ним стоим на перилах галереи второго этажа.

— И как это понимать? — Анхен остается на месте, только голову задирает. Мне бы тоже очень хотелось это знать. То, что мы вновь оказались на некотором расстоянии от хозяина дома, дало мне, конечно, возможность сделать пару судорожных вздохов, ведь, глядя на приближение Анхена я, кажется, позабыла, что дышать нужно. Но ведь это не выход. Лоу просто дразнит его. Выводит из себя. Зачем? Будет же только хуже. Только хуже.

— Ну, отсюда обзор лучше, — как ни в чем не бывало, продолжает Лоу. — Кстати, шикарную машину сейчас на стоянке у тебя заметил. Дивного цвета коррозии металла. Неужели твоя? Ты что же, напрочь отбил себе вкус?

— О, это подарок от любящих родственников. — Анхен медленно поднялся в воздух и завис прямо напротив нас. Но приближаться не стал. Продолжил беседу. — С пожеланиями скорейшего… ну, всего что сам придумаю, записки не прилагалось.

— И что же ты придумал? — полюбопытствовал Лоу, словно мы все в уютных креслах вечер коротали.

— «Жаль, что ты не сдох», полагаю, звучало бы наиболее правдоподобно, — Анхен пожал плечами, по–прежнему не делая попытки приблизиться. Лишь смотрел. Внимательно. Слишком.

— А что старая, чинят? — стоять на тонких перилах верхом комфорта не казалось. Мне. А эти двое беседу беседовали.

— Нет, говорят, восстановлению не подлежит, — равнодушно отозвался Анхен, а до меня только тут стал смысл разговора доходить. Он что же, машину разбил? Вдребезги? Это как, вместе с собой? Только у него регенерация, а машину уже никак? Это как же надо было… навернуться? — Придется покупать себе новую, а эту…ну, постоит в гараже, места хватит, — продолжал между тем авэнэ. Отвечал вроде как Лоу, а смотрел на меня. И, пойманная его взглядом, я уже даже отвернуться не могла. — Приставлю кого–нибудь пыль с нее протирать. Особо ценной тряпочкой. А через пару лет уроню куда–нибудь в Бездну.

— Надеюсь, без дарителя, намертво прикрученного к пассажирскому креслу? — поинтересовался Лоу тем тоном, что было понятно, о судьбе дарителя он не зарыдает. Так, стоп, а кто даритель? У него ж вроде родственников–то… Это ж они кого сейчас в Бездну мысленно посылают?

— Не подозревал в тебе такой… нелояльности, — Анхен откровенно усмехается.

— А я скрытный.

— Вот и скройся, — светская беседа резко кончилось. Приказы пошли. — Ларису на пол поставь — и свободен.

— Нет! — с криком оборачиваюсь к Лоу. Ведь он же не оставит меня? Ведь не оставит?

— Ну конечно, нет, — мы резко срываемся с места. Вбок, вверх, вдаль — и вот под ногами уже балюстрада третьего этажа, и где–то там, налево по коридору, моя комната, где я привыкла чувствовать себя дома, где я позволила себе забыть, что дом не мой — его, и я в нем даже не гость, как вначале соврал мне Лоу.

— Лоу, да отцепись ты уже от нее! Вот что ты скачешь? У меня нет настроения играть в догонялки, — Анхен лишь развернулся нам вслед, но догонять, действительно, не стал. Лишь поднялся выше, чтоб вновь оказаться с нами на одном уровне.

— Но девочка выбрала меня, Нэри, — отозвался вдруг Лоу совершенно нормальным тоном. Спокойно и серьезно. — Ты давно от нее отказался, запугал так, что она и близко к тебе подойти боится, что дальше с ней делать — не в курсе, сам признался. Так не жадничай, отдай.

— Тебе? Да с тобой она не то, что до утра, до сегодняшнего вечера не доживет, — фыркает на это Анхен, почему–то обозванный «Нэри».

— Да она не первый день со мной, и все жива как–то.

— И я даже скажу, как: потому, что она — моя. И моей останется.

— Ну а зачем? Зачем ей вообще жить, Нэри? Назад не вернуться, здесь ей жизни не будет, у тебя от нее одно расстройство, — и это говорит Лоу? Нежный, ласковый Лоу, читавший мне стихи и обещавший свою помощь и дружбу? — Она мучается, ты мучаешься. Зачем? Отдай, хоть умрет счастливой.

Мои руки дрожат и разжимаются. Лоу на меня не смотрит. Конечно, у него — Нэри. Его драгоценный Нэри. А я — я ничто. Нет, он даже готов избавить — только не меня от Анхена, Анхена от меня. Чтоб он, бедный, не мучился. Машины зря не бил.

— Я тоже умею убивать, Лоу. Если сочту, что это необходимо — я справлюсь.

— Так справься уже. Не заставляй ее жить внутри собственных кошмаров, Нэри, это жестоко.

— Отдай мне девочку.

— А она точно тебе нужна? — Лоу подхватывает меня на руки и взмывает вверх. Все выше, выше — под самый купол. Туда, где небо.

— Я подожду в кабинете, пока ты наиграешься. Вас обоих, — Анхен разворачивается к нам спиной, долетает до ближайших к нему перил, спрыгивает с них на пол.

— Ой! — негромко и фальшиво произносит вдруг Лоу и… разжимает руки. Несколько секунд спокойно смотрит, как я падаю спиной вниз на каменные плиты пола, а потом отворачивается и улетает прочь по ближайшему коридору.

Даже не страх — боль. Такая боль пронзает душу. Предал. Бросил. Убил.

А потом меня подхватывают сильные руки, крепко прижимают, и я вижу прямо перед собой лицо Анхена — бледное, с прикушенной губой, с испуганными глазами.

— Ларка, — шепчет он мне, — моя Ларка.

А я могу думать лишь об одном: даже не оглянулся. Бросил — и даже не оглянулся.