Он тянул меня напрямик через заросший до состояния небольшого лесочка парк, упрямо игнорируя все тропинки. Временами по сторонам мелькали компании, облюбовавшие ту или иную полянку для пикника, слышались голоса, смех, бренчали гитары. На тропинках, которые мы, почему-то, упрямо пересекали наискосок, виднелись прогуливающиеся пары, родители с гомонящими детьми, собачники с милыми и не очень песиками. Городской парк был отнюдь не безлюден в этот праздничный вечер. И в голове все никак не укладывалась картина только что произошедшего. И все еще происходящего там, откуда мы столь поспешно уходим. Мне только что приставили к горлу нож. И, будь со мной Петька — никто бы не спас. Не вмешался бы, не вызвал Силы Правопорядка. Не от черствости и порочности, нет. Просто никто бы не заметил. Так же как сейчас никто из сотен гуляющих в окрестностях пруда не видит, как тонут в нем уже не бандиты — молодые мальчишки. И вовсе не потому, что им вампир глаза отвел. Просто у каждого свои дела. Нам все кажется, что если мы на виду — то с нами ничего не случится. Если что — нас заметят и спасут. Не спасут. Не заметят.

Я все еще нервно вздрагивала, покорно бредя за ним, и все спотыкалась о бесконечные коряги да упавшие ветки. Если б он не держал меня за руку — наверное сто раз упала бы. Вернее — просто никуда бы не шла. Мозг был не в состоянии отрешиться от произошедшего и сформулировать дальнейшие цели и задачи. Может и неплохо, что сейчас за меня кто-то решал. Вот только…

— Анхен, а куда мы? Если на выход — то нам либо правее, либо левее, так мы только в забор упремся.

— Ну, мы же не станем искать легких путей? — пожимает плечами вампир и не меняет направления.

Вскоре выходим к границе парка. Как я и предупреждала — забор. Вдоль него широкая ровная дорожка. Направо пойдешь — попадешь к выходу на улицу Яковлева, налево пойдешь — будет выход на проезд Гончарова. Упрямый вампир тянет меня прямо к высокой кованой ограде. Почти не примериваясь и не тормозя ловко проскальзывает между прутьями. Руку мою так и не отпускает и, обернувшись, явно ожидает того же подвига от меня. На глаз не кажется, что здесь слишком уж широко. Но раз уж он пролез, я, что же, застряну? Пролезаю. Да, давненько я сквозь заборы не лазила. Думала, вышла уже из того возраста. Но, судя по некоторым, тут главное не возраст, главное — фигуру сберечь.

Мы оказываемся на старинной улочке, уныло тянущийся вдоль парковой ограды. По эту сторону улицы — забор и парк, по другую — сплошная вереница трехэтажных домов, постройки не то прошлого, не то позапрошлого века. Ни магазинов, ни ресторанов, ни других каких общественно-значимых мест. Только жилые дома, плотно пригнанные один к другому. Остановки автобуса тоже не видать, она видно где-то ближе к выходу из парка, к перекрестку.

— Ну и смысл был нам сюда выбираться? — недоумеваю я. — Все равно ж теперь вдоль забора идти. Только уже не по парку, а по пыльной улице.

— Вдоль забора не пойдем, есть предложение интереснее, — по-прежнему крепко держа меня за руку, Анхен решительно направляется через дорогу.

— И куда же мы идем?

— Ко мне домой.

Ой! Я застываю столбом и пытаюсь выдернуть руку. Вампир резко дергает меня на себя, крепко обхватывает за талию и приподнимает над землей.

— Ларис, а давай ты свои эмоции не посреди дороги будешь демонстрировать, — спокойно заявляет он мне, продолжая движение к тротуару. — Тут, конечно, машины редко ходят, но ходят. А поскольку сегодня праздник, сама видела, трезвые нынче не все. В том числе и за рулем.

— Анхен, пусти! Я не пойду к тебе домой!

— Почему? — он ставит меня на тротуар, но из рук благоразумно не выпускает. — Вот скажи мне честно: что такого я могу сделать с тобой у себя дома, чего не мог бы сделать в любом другом месте?

— А зачем же ты тогда меня туда ведешь?

— А куда мне тебя сейчас вести? Ты устала, продрогла, проголодалась. Перенервничала излишне. Пойдем, — он улыбнулся открыто и искренне, — посмотришь, как я живу. Разве тебе не интересно? Ужином накормлю.

— Откуда у тебя ужин?

— Для тебя найду. Идем, — он потянул меня за руку к ближайшей арке, перекрытой глухими серыми воротами. Открыл калитку в одной из створок, поманил в прохладный сумрак.

— Анхен, ну… все-таки не надо, правда, — остатки моего благоразумия последний раз попытались упереться. — Нехорошо молодой деве ходить в гости к одинокому мужчине.

— Про мужчин не знаю, вам, людям, виднее. А ко мне нормально. Все будет хорошо, я обещаю, — он вновь улыбнулся, нежно, ласково, чуть провел пальцем по моей щеке.

Сама я шагнула. Может — на улыбку его купилась, хоть и знала, что улыбаться он может по любому и абсолютно искренне, может и впрямь — любопытство одолело, в доме вампира побывать, хоть и на этой стороне, ну а может — просто расставаться с ним не хотелось. Ну вот вырву я сейчас руку, уйду — ведь просто дверь закроет, даже провожать не пойдет.

Я вошла в прохладу этой арки, и калитка закрылась за мной, отсекая от почти безлюдной улицы, от родного города, от мира людей. Я пошла за вампиром. Добровольно.

Арка вывела нас в небольшой внутренний двор. Уютный и зеленый. В центре — журчащий фонтан, беседка, затерянная меж роскошных сиреневых кустов с которых, похоже, никто и никогда не обрывал ветки. В городе сирень еще не цвела, ну, по крайней мере, мне цветущая еще не встречалась, а здесь весь двор тонул в ее цветах и ароматах.

Зелень газона растревожена множеством знакомых и не очень соцветий. А над яркими цветами прямо в воздухе, на высоте не более метра над уровнем земли, висят удивительные сияющие шары.

Позабыв обо всех вампирах на свете, я завороженно подошла к одному такому шарику, аккуратно, стараясь не помять цветочки, опустилась перед ним на колени. Шар светился, словно маленькое солнце. Небольшой, сантиметров 15 в диаметре, он был, казалось, просто сгустком энергии, не имеющим оболочки. Медленно протянула к нему руку.

— Аккуратно, не обожгись, — как ребенку, честное слово. Не обожгусь. Я чувствую исходящее от него тепло. Очень ласковое, хочется погреть озябшие руки.

— Анхен, а что это? Зачем?

— Зачем миру солнышко? — улыбнулся он. — Освещать и согревать. Двор небольшой и всегда в тени. Приходится исправлять, иначе растениям будет тоскливо.

— Но это же вампирские технологии. Разве их можно использовать вот так, открыто, в городе?

— А я не в городе. Я во дворе. А это мой двор, и мой дом, могу себе позволить.

— Весь дом твой? И весь двор?

Он кивнул. Я удивленно огляделась. Замкнутый прямоугольный дворик имел только один выход, тот, через который мы вошли. Две стороны его (справа от арки и прямо напротив) образовывали глухие стены каких-то строений, не имевшие со стороны двора ни окон, ни дверей. С двух других сторон дворик окаймлял вполне обычный трехэтажный дом, построенный в виде буквы «Г». Въездная арка располагалась в самом конце его длинной стороны. Ближайший подъезд был совсем рядом с аркой, дальше шли еще два, ничего особо примечательного, разве что тяжелые рольставни в самом углу, словно там вместо жилых помещений был устроен гараж. Вот только асфальтовой дороги туда не шло. В этом дворе вообще не было асфальта, лишь земляные тропинки среди травы и кустов, рассчитанные на пешеходов, не на транспорт.

— Но зачем тебе такой большой дом? — недоумевала я. — Ты живешь здесь один?

— Нет, Ларис, не совсем. Я хозяин этого дома. Но здесь так же проживает целый штат тех, кто занимается решением моих бытовых проблем.

— У тебя есть… прислуга?

— Разумеется, — он искренне не понял моего удивления.

— Люди?

— Нет, конечно, вампиры.

— Как… вампиры? Но вампиры же… — я совсем растерялась. Вот такие гордые и высокоразвитые могут быть… чей-то прислугой?

— Низшие вампиры, малыш. Пойдем уже в дом. Это солнышко рассчитано на то, чтобы согревать цветы. На девочку его не хватит.

— Нет, погоди, какие Низшие, ты же говорил, им нельзя через Бездну?

Нет, одно дело — в гости лично к нему, но идти в дом, кишмя кишащий вампирами…

— Нельзя, нельзя, они и не ходят, — смеется Анхен.

— Куда не ходят? — нехорошее чувство, что меня в чем-то провели, охватывает все сильнее.

— На улицу, — радует меня вампир. — Видишь ли, принцесса, мой дом — это нечто вроде официальной резиденции вампиров в Стране Людей. И потому он не принадлежит городу. Он является частью Страны Вампиров… Добро пожаловать через Бездну, дорогая!

От ужаса я забываю дышать и даже пытаюсь упасть в обморок. Он подхватывает меня, прижимает к себе, гладит по волосам, целует в лобик:

— Ну что ты, глупая, что ты? Я ж пошутил. Это просто мой дом. У меня в гостях регулярно бывает множество народа. И все они благополучно возвращаются домой. И ты вернешься. К маме с папой. И в университет. И выучишься на врача. Будешь работать, выйдешь замуж, нарожаешь кучу детей… Хочешь кучу детей?

— Пока хватает одной свежеприобретенной сестры, — я тихонько начала оживать. — Ты правда пошутил?

— Правда, правда. Идем. Надо еще ужин тебе заказать, чаем напоить, согреть, успокоить. Куча дел, а мы на улице стоим, — он тихонько повел меня в сторону ближайшего подъезда.

— А там правда нет никаких вампиров?

— Нет, моя хорошая. Только ты и я. Больше никого. А сейчас так и вообще никого, мы ж еще не зашли. Надо исправлять.

Он открыл дверь, и мы вошли в дом. И мир не рухнул. Да, в общем, ничего страшного. Просторный холл, слева — вешалка для одежды. На ней висит его плащ и, прямо за ручку, зонтик. Две двери по сторонам, справа закрытая, слева открытая. Впереди — лестница наверх. На стенах черно-белые фотографии старого Светлогорска.

Анхен тянет меня в открытую дверь. Там кухня. Обычная человеческая кухня, с холодильником, плитой, стандартной кухонной мебелью.

— Зачем тебе? — удивляюсь я.

— Я ж говорил — у меня часто бывают гости. Они и пользуются, — пожимает плечами Анхен. — Правда сейчас здесь ничего съедобного нет, разве что заварка да несколько засохших баранок. Но с твоей помощью мы это исправим.

Он открывает один из шкафчиков, действительно свободный от продуктов, достает оттуда ресторанное меню и протягивает мне:

— Выбери, пожалуйста, сразу, что ты будешь, я позвоню и закажу, а то они раньше, чем через час все равно не привезут.

Кушать хочется здорово, и потому я не отказываюсь и не в чем себе не отказываю. Указанные в меню цены выглядят несколько фантастично, но если он может позволить себе иметь целый дом, то вряд ли я его разорю, даже если закажу все, что есть в меню.

— Анхен, а где можно… умыться? — интересуюсь, разобравшись с будущим ужином.

Он указывает мне за лестницу. Там находится еще одна дверь, не замеченная мною ранее. Взгляд, брошенный в зеркало, без обиняков раскрывает мне, что умыться — это действительно самое лучшее, чем мне стоит сейчас заняться. Праздничных перипетий этого долгого дня моя тушь не вынесла, уютно расположившись под глазами, да обозначив кое-где, каким именно маршрутом текут слезы, удирая из моих глупых глаз. Да и косы изрядно растрепались. Самый подходящий вид для похода в гости. Хотя — я ж не напрашивалась, сам настаивал. И вообще — вампиры, они иначе видят, сам говорил. Ага, цветочки им везде мерещатся. Экзотические.

Прежде, чем проводить меня наверх, Анхен обращает мое внимание на ту дверь, что осталась закрытой:

— А здесь находится моя кухня, принцесса. И ходить туда, вот уже без всяких шуток, ни в коем случае нельзя. Разумеется, если ты не хочешь потерять статус человека и стать просто едой. Потому что если и есть в этом доме невозвратная граница — то только вот этот дверной проем. Не заходи. Ни-ког-да. Договорились?

Я послушно киваю. Я вообще не думаю, что в этом доме меня потянет на исследования. Тем более, после его шуток. И не шуток. Но спросить все же решаюсь.

— А там… твоя еда? Животные, которыми вы питаетесь? Или кто-то… им на замену?

— Моя еда, Ларис, — спокойно улыбается Анхен. — Обычные кормовые животные. Никаких замен. Я же говорил, я живу здесь постоянно, и мой дом оборудован всем необходимым для моей комфортной жизни. В том числе и помещениями для содержания животных. И у меня есть собственная служба сервиса, которая следит за их содержанием, по необходимости привозит из-за Бездны новых, увозит использованных. Кстати, в службе сервиса действительно работают Низшие вампиры, и часть из них постоянно живет в этом доме. Но ты никогда никого из них не встретишь, потому что им запрещено появляться в тех комнатах, которые предназначены для приема гостей. И тем более они не имеют права выходить в город.

Он ведет меня вверх по лестнице. Поднимаюсь я не спеша, рассматриваю висящие на стенах фотографии. Улицы и площади родного города. Такие, какими они были когда-то. Фотографии крупные и достаточно четкие. Можно разглядеть булыжник мостовой, прочитать вывески в витринах магазинов. Извозчики, пролетки, дамы неизменно в головных уборах. Этим фотографиям лет сто, а то и больше. Для меня это древность. А он тогда едва ли ощущал себя моложе, чем теперь.

— Анхен, а правда, что вампира невозможно сфотографировать? — вспомнились мне многочисленные школьные байки на эту тему.

— Правда. Если кривыми руками и на плохую камеру — то ни в жизнь, — усмехается мой спутник. — А профессиональные фотографы на заре фотографии славились высококачественными вампирскими портретами.

— А у тебя сохранились твои фотографии тех лет?

— Сохранились, и не только мои. Изобретение фотографии нас в свое время заинтересовало. Это человеческий способ создания изображений, мы им никогда не пользовались. Было любопытно и многие вампиры тогда соглашались позировать для человеческих фотографов. Хочешь посмотреть?

— Конечно!

— Я поищу, — улыбаясь кивает он.

Лестница выводит нас в коридор. Пара дверей направо, пара дверей налево. «Комнаты для гостей», — бросает про них Анхен не задерживаясь. А в гостиную двери нет, просто арочный проем в конце коридора. Комната просторная и светлая. Из нее ведет еще три двери. «Там кабинет, там моя спальня, а вот туда не ходи» — объясняет их назначение хозяин. В центре — пара мягких диванов по сторонам от низкого деревянного столика. В углу возле окна — камин, и еще один диван развернут прямо к нему.

— Анхен, а камин настоящий? — в домах с камином мне бывать еще не доводилось.

— Конечно. Хочешь, зажжем?

Я хочу, и забравшись с ногами на диван, смотрю, как он, потянувшись, отодвигает заслонку, а затем садится на корточки и начинает складывать в камин дрова. Его спина частично закрывает мне обзор, и я пропускаю момент, когда он зажигает огонь. Вроде только что клал в камин последнюю чурку, и тут он уже отходит, садится рядом со мной, а камин уже пылает, все дрова горят ровным ярким пламенем.

— Ой! А как это ты его так зажег?

— Сказал «Елочка гори!» — смеется вампир, обнимая меня одной рукой за плечи.

— А это елочка? — позволяю ему притянуть меня к себе и даже кладу голову ему на грудь. Хорошо мне с ним, уютно, ничего не могу с этим поделать.

— Нет, принцесса, это береза. Майский день же. Вернее вечер, — он легонько дует мне на волосы, затем целует в макушку. Я жмурюсь, глядя на языки пламени. День был долгий, почти бесконечный, и теперь навалилась усталость.

— Неправильный у тебя камин, — лениво замечаю я, — улицу греет.

— Да мне разве жалко? Пусть греет. Мне же не для тепла. Мне просто нравится смотреть сразу и на огонь в камине, и на ветер за окном. Да и труба посреди третьего этажа не торчит.

— А что у тебя на третьем этаже? Страшная вампирская тайна?

— Да нет. Там гараж. Единое помещение без внутренних перегородок, крыша раздвигается, чтоб можно было влетать-вылетать.

— Что, целый этаж гараж? Сколько ж у тебя машин?

— У меня немного. Но есть еще машины технической службы, есть еще машины моих гостей, которые временами меня навещают. Этот дом действительно используется в качестве резиденции, и порой здесь бывает очень много вампиров.

— Анхен, но если это резиденция, то ты тогда кто?

— Я? Хранитель огня в камине.

— Не смейся. Я же вижу. И слышу. То, что ты порой говоришь, то, как к тебе относятся другие вампиры. И еще этот дом… Не похоже на рядового куратора одного из факультетов.

— То есть пытаешься обвинить меня в несоответствии занимаемой должности?

— Смейся сколько хочешь. Не тот масштаб. Есть подозрение, что другая у тебя должность.

— Да? Я весь внимание. Какая же?

— Ну откуда же мне знать? Я у тебя хотела спросить.

— Ларис, но если б я рвался отвечать на этот вопрос, то наверное моя должность была бы указана на моей двери большими-пребольшими буквами.

— Но почему… она не указана?

— Видимо потому, что ваше почитание вампиров и так уже дошло до степени идолопоклонства. И я не знаю, какую проблему я не мог бы решить в качестве куратора одного из факультетов. А все остальное — это наша внутренняя иерархия, и людей она не касается.

— Ну меня-то трудно обвинить в идолопоклонстве…

— Да, и потому ты сейчас здесь, со мной, — он вновь поцеловал меня в макушку, затем обхватил рукой косу и потянул вниз, заставляя запрокидывать подбородок. Его губы дразняще коснулись моих и тут же отстранились. — И я готов рассказать тебе все, но лишь при одном условии, принцесса, — его глаза слишком близко, его губы шепчут в миллиметре от моих. Я нервно сглатываю, я чувствую, что готова на все, лишь бы он поцеловал меня.

— Что за условие?

— Кабальный контракт, принцесса. Ты подписываешь, и все мои тайны — твои.

— Не дождешься! — очарование уходит. Я отталкиваю его, отодвигаюсь в самый угол дивана.

— Я и так рассказал тебе уже слишком много. И это действительно не здорово, что у меня до сих пор нет от тебя этого документа. Пойми, ты все равно принадлежишь мне, и нам обоим будет спокойнее, если это будет оформлено официально.

— Никогда! И спокойнее мне будет, когда ты перестанешь уже требовать мою жизнь на блюдечке с голубой каемочкой!

— На бумаге с гербовой печатью тоже подойдет. Да пойми ж ты, мне не требуется ничье разрешение, чтобы убить тебя. Или кого-то другого, как ты могла сегодня убедиться. Подписав документ ты становишься членом моего Дома. Ты получаешь мое официальное покровительство.

— А кто спасет меня от тебя?

— Никто, и ты это знаешь. Неважно, подпишешь ты или нет. Ты все равно моя.

— С какого момента, очень хотелось бы знать?

— С тех пор, как я так решил.

— Ты полагаешь, этого достаточно?

— До сих пор хватало.

— А вот сейчас не хватает! — я решительно встала с дивана и отошла к окну. За окном зеленел парк. Деревья, деревья, деревья, сплошной стеной, сколько хватало глаз. — Я никогда не соглашусь быть твоей собственностью, что бы ты там себе не возомнил!

— Да? А кем ты согласишься быть, глупая ты девочка? — он тихонько подошел сзади, ласково беря меня за плечи, привлекая к себе. — Я же чувствую, что я тебе нравлюсь, тебе приятны мои прикосновения, мои поцелуи. Так оставайся со мной, Ларис. В моем доме. В моей спальне. В моей жизни.

— Ты предлагаешь мне стать твоей… любовницей?

— Смешное слово. Очень человеческое. Но оно предполагает равенство, которого между нами нет и быть не может. Я предлагаю тебе просто остаться, признав, наконец, мое право распоряжаться тобой.

— У тебя нет такого права! — я отстраняюсь, вновь отступая от него, от его ласковых рук, от его дыхания на моем плече. — Ну почему, ну почему ты все время все портишь?!

— Что я порчу, дурочка? Твои иллюзии? Я вампир, ты человек, по-другому не будет. Ты — моя, Лариса. Я чувствую это каждым кончиком нервов. И я не просто вижу — я чувствую, что тебя тянет ко мне. Перестань выдумывать слова. Просто признай, что ты моя и останься.

— Знаешь, что самое отвратительное? — печально отозвалась я, разглядывая деревья за окном. — Будь ты человеком, такими словами ты звал бы меня хозяйкой к себе в дом, женой, возлюбленной. А ты зовешь меня стать твоей рабыней, твоей собственностью, твоей вещью.

— Знаешь, что самое отвратительное? — усмехнувшись, повторил он мой вопрос, оставаясь на месте и не пытаясь удержать меня. — Будь я человеком, ты не задумываясь ответила бы «да». А я Высший вампир, глава одного из знатнейших Домов моей родины, и я предлагаю тебе, маленькой человеческой девочке, защиту и покровительство своего Дома. И для тебя это не слишком достойное предложение! Поверь, это куда больше, чем быть чьей-то там женой.

— Даже твоей?

Он тяжело вздохнул.

— Лариса, мое семейное положение ни тебя, ни кого-либо из людей не касается. Ты всего лишь человек, и ты не можешь быть мне ни женой, ни возлюбленной, между нами пропасть куда шире Бездны, но я согласен любить тебя, заботится о тебе, а ты придираешься к словам и печешься о собственном статусе! Для человека в жизни вампира статус может быть только один: либо ты принадлежишь какому-то конкретному вампиру, либо любой желающий вправе срезать тебя, как розу.

— Я не буду твоей собственностью! — я делаю еще один шаг от него, от окна, от всей этой нелепой сцены, и упираюсь спиной в пианино. Прежде я его в комнате не замечала, а сейчас… весьма удачно. — Ты играешь? — спешу сменить тему, с каждой минутой становящуюся все более неприятной и опасной. — Может лучше сыграешь мне что-нибудь, вспомнив, что обязанность хозяина развлекать гостей, а не продавливать под свои интересы, — с каждым словом я скольжу вдоль инструмента, отступая от вампира все дальше.

Он спокойно стоит у окна, с усмешкой наблюдая за моими маневрами.

— Сбегаешь, значит? Ну что ж, побегай. Я не очень спешу. А про это, — он кивает на фортепьяно, — могу тебя разочаровать: я на нем не играю, более того, я терпеть не могу звуки, которые издает этот монстр. Слишком громкие и грубые. Такое чувство, что бьют прямо в мозг, причем отбойным молотком.

— Ну вот, а я уже представила себе одинокого вампира, скрашивающего себе пронзительно-печальными мелодиями долгие лунные ночи, — я так обрадовалась, что он согласился сменить тему, что готова была нести любую чушь, лишь бы не возвращаться «к нашим баранам». — Зачем же тебе тогда инструмент?

— Ну уж точно не для того, чтоб скрашивать ночи путем направленного удара звуковой волны в мозг, — нарисованная мной картинка Анхена здорово развеселила. — Ночами я либо сплю, либо скрашиваю их куда более интересными способами. Кстати, может сегодня ты все же ко мне присоединишься? На пианино играть не будем, — и он подмигнул мне весьма недвусмысленно, вновь сруливая на опасную дорожку.

— Ты так и не ответил: зачем тебе пианино? — его интересные предложения из чувства самосохранения решила не услышать.

— А это не мне, принцесса, — чуть пожав плечами, Анхен прошел и сел на диван. — Я его для Инги в свое время купил. Она в детстве музыкальную школу заканчивала.

— Инга жила здесь, с тобой? Или… живет?

— Жила. Ей тогда… помощь нужна была. А ближе меня у нее в этом городе никого не оказалось. Родственники далеко, а в общежитии — там жить хорошо, весело, а болеть… Где-то полгода жила у меня, потом вернулась в общежитие. Она бы осталась, а я прогнал. Люди горят, находясь слишком долго рядом с вампирами. А я не хочу, чтоб она сгорела. Хочу увидеть ее детей, внуков, правнуков… Знаешь, она готова остаться со мной. До самого конца, до разрушения, до гибели. А погибнет она быстро, мы оба это знаем. А вот тебе ни хрена не будет! Даже проживи ты со мной до глубокой старости! И ты не согласна. Гордость тебе не позволяет! Статус тебе не тот!

— Так ты меня вместо нее себе прикарманить хочешь? С ней не выйдет, так со мной получится?

— Почему вместо? Что за глупые человеческие предрассудки? Она — это она, ты это ты. Это только люди придумали выбирать кого-то одного. А я вампир, у меня кровать широкая.

— Да что ж ты все про кровать да про кровать! Может это тебя с голоду не туда заносит? Так пошел бы перекусил, ты ж у нас вампир обеспеченный, полный дом свежей крови. Не обязательно на гостей бросаться.

— Я пока не бросаюсь, принцесса. Я пока терплю, — он оказался рядом со мной слишком быстро. Вроде только что на диване сидел, и вот я уже прижата к стенке, его рука, впившись в волосы, отгибает назад мою голову, его губы шепчут возле самого уха, затем скользят вниз, целуя в шею. Мое сердце бьется, как сумасшедшее. Мне страшно, но его близость все равно приятна. «Поцеловать или укусить?» — шептал он мне безумно давно, при нашей первой встрече. Сейчас не спрашивает, сейчас просто целует, овладевая моим ртом властно, требовательно. Его руки жестко, до боли сжимают мою грудь, а я таю воском в его руках, подчиняясь его напору, его неколебимой уверенности, что он может делать со мной что угодно в любой угодный ему момент времени.

Внезапно его острые, как иглы, зубы пронзают мою нижнюю губу, и это так больно, что кажется, даже искры из глаз сыпятся, я пронзительно кричу, но даже дернуться не могу, его тело прижимает мое тело, его руки фиксируют мою голову. Я чувствую, как он медленно всасывает мою кровь, и боль уходит, отдаваясь мучительным зовом внизу живота, вырываясь неясным стоном, почти согласным, почти покорным…

Он отстраняется. Какое-то время смотрит в мои затуманенные глаза, продолжая удерживать мою голову. В его глазах, таких безнадежно-черных, только жажда, и если сейчас он укусит — по-настоящему укусит — то ужин мы заказывали напрасно. Мгновение длится мучительно долго. Наконец он закрывает глаза, а когда открывает — его взгляд уже чуть более осмысленен. Он чуть улыбается мне, не разжимая губ, ласково проводит пальцами по щеке и выходит в коридор.

Я медленно съезжаю вниз по стенке, и так и остаюсь сидеть, нервно обхватив колени. Слышу, как он спускается вниз по лестнице, затем хлопает дверь. И я понимаю, что не входная. Та самая, запретная. Становится зябко, никакой камин не спасает. Связалась с вампиром, безумная девочка. И все вроде здорово и красиво: пляски на лужайке, цветы во дворике, огонь в камине. Вот только на дне пруда искать теперь трупы тех, кто помешал ему «культурно отдыхать», а я сижу с прокушенной губой на полу в чужой гостиной, потому, что кому-то резко захотелось крови. И есть подозрение, что не просто перекусить, а конкретно моей крови. Хорошо, что в доме есть животные. При мысли о том, что он мог бы не заморачиваться походом на «кухню», а просто отогнуть мне голову назад и впиться зубами в шею, становится совсем не здорово.

Но он же ушел. И вообще, я уже столько раз бывала с ним наедине. Глупые страхи. Надо взять уже себя в руки и признать очевидное. Он вампир. Не добрый пастырь, как нас учили в школе. Высокомерный и безжалостный. Каждый день пьющий чью-то кровь. Да, животных, он неплохо обеспечен животными. Но ведь бывает еще десерт… А меня, кажется, пустили на аперитив… И ведь при этом он мне нравится. Не мальчик Антон, «каким он мог бы быть», это трусливый самообман, не более. Мне нравится вампир. Меня тянет к нему. Я боюсь его до дрожи, и все равно… В его объятьях мне хорошо так, как никогда не было с Петькой.

И, кстати, о Петьке. Нельзя же врать ему вечно. Я не его девушка и никогда ей не была. Он дорог мне как друг, но он-то ищет во мне совсем иного…

Телефонный аппарат стоит на тумбочке, словно ожидая меня. Решительно подхожу и набираю пять знакомых с детства цифр. Подходит Петькина мама, но мои опасения напрасны. Петька дома и даже берет трубку.

— Как ты могла? — только и произносит он.

— Прости, Петя.

— Ты действительно ушла с ним? С этим хлыщем? С Антоном? — имя он буквально выплевывает в трубку.

— Я сейчас у него дома, Петя. Ты ведь понимаешь, что для нас с тобой — это конец.

Мне в ухо бьют короткие гудки. У меня больше нет парня, у меня больше нет друга. На что я променяла его? На огонь в камине и весьма неясные перспективы. Мне надо бежать из этого дома, пока хозяин слишком занят, чтобы остановить меня. А я не бегу. Сворачиваюсь калачиком на диване перед камином и смотрю на огонь. Вспоминаю, как в детстве мы жгли костры с папой. Он всегда устанавливал в середине нечто вроде башенки, и говорил, что это замок, окруженный неприятелем. И маленький замок горел, его невидимые защитники сражались отчаянно, но огонь всегда побеждал.

Видимо я задремала. А проснулась от того, что Анхен осторожно взял меня за руку.

— Пойдем, надо поужинать. Ты ж небось с утра голодная.

Он сидит передо мной на корточках, волосы распущены, алую рубаху сменила скромная серая футболка, да и штаны модели «мальчик-красавчик» уступили место чему-то более удобному и не пафосному. Он смотрит на меня спокойно и прямо, словно ничего и не случилось. А может, по его меркам — ничего и не случилось, а я не совсем безумна, чтобы возвращаться вновь к столь опасной теме.

— А ужин уже принесли? — он кивает. — А можно я поужинаю здесь? — камин давно прогорел, но в гостиной по-прежнему тепло, и так не хочется тащиться куда-то вниз…

— А я потом буду спать с головной болью и раскрытыми настежь окнами? У меня кухня отделена от жилых помещений не совсем случайно.

— В смысле? Тебе не нравится запах человеческой еды?

— В основном нет. Он тяжелый и большей частью неприятный. Терпеть могу, но не более. Пойдем, пока все не остыло.

Я послушно спускаюсь с ним на кухню и сажусь за накрытый стол. Он достает из шкафа два хрустальных бокала и графин, полный темно-красной жидкости.

— Ты ведь не откажешься выпить со мной за твой первый визит в мой дом? — лукаво поглядывая на меня, он разливает жидкость по бокалам.

— А это что?

— Что за вопрос? Кровь, конечно, — он неторопливо подносит свой бокал к лицу, демонстративно вдыхает аромат. — Вернее, напиток на ее основе. Кровь слишком быстро свертывается, требуется специальная обработка…

Я нервно сглатываю.

— Ты же не думаешь, что я стану пить кровь?

— Ну, просто чокнись со мной и сделай глоток. Прояви уважение к хозяину дома, не так уж сложно.

Я послушно чокаюсь, и завороженно смотрю, как он подносит свой бокал к губам и делает глоток, не отрывая от меня глаз. Затем еще один…

— Нет, прости, я не стану это пить, — я решительно ставлю бокал на стол.

— Не любишь морс? — чуть выгибает он бровь.

— Что?

— Морс, принцесса. Обычный, ягодный. Из ресторана принесли вместе со всем прочим, — он спокойно отставляет свой бокал. — Как же просто тебя развести. Ну ты взгляни: и цвет не тот, и консистенция. Я уж не говорю про то, что у вампиров в принципе нет традиции застолья.

— Но ты же пил, я видела.

— Жаль тебя разочаровывать, но напиток на основе клюквы не относится к числу сильнодействующих ядов. Вкус, конечно, весьма специфический, но ради того, чтоб увидеть у тебя подобное выражение лица, можно и потерпеть, — он откровенно потешается.

— Ты!!! — я даже слов подобрать не могу от возмущения. Развел, как ребенка. Или… разводит? Очень внимательно смотрю на жидкость в бокале, взбалтываю, нюхаю. Похоже, действительно морс. Осторожно делаю глоток. Морс, просто морс.

— Ну, ты же ждешь от этого дома чего-то особенного, вампирского, — пожимает он плечами, — а мне и предложить-то особо нечего. Приходится импровизировать.

Я демонстративно опускаю взгляд в тарелку. Представить себе что-то более «вампирское», чем вампир, пытающийся заявить на тебя свои права, мне как-то сложно. Ужин проходит в молчании. Анхен просто сидит и ждет, пока я закончу. Затем составляет посуду в мойку и вновь уводит меня наверх.

— Значит, ты полагаешь, что как хозяин я должен развлекать тебя светской беседой, а не приставать со всякими глупостями?

— Ну, раз уж на фортепьяно ты мне не сыграешь… Кстати, а может твоя Инга просто играла плохо, а инструмент тут не причем? — не смогла удержаться, совсем позабыв, что критиковать святую Ингу мне категорически не рекомендовано.

— Конечно, она играла плохо, — Анхен неожиданно соглашается, не выказывая признаков недовольства. — Пальцы не слушались, не попадали по клавишам, а она сидела и плакала, не в силах сыграть простейшую мелодию. Я нанял ей учителя и назначил им уроки в девять утра, а сам сбегал на работу. Впрочем, вечерами она тоже играла. Тренировалась. Она упорная, у нее в итоге получилось… Но дело не в Инге. Я не совсем дикий мальчик, в консерватории бывал, игру тех, кто считается мастером своего дела, слушал, и не раз. Мне просто не нравится сам инструмент, кто бы на нем не играл.

— Зачем же тогда ты покупал его, терпел ее игру в собственном доме?

— Ей было это нужно, — он пожимает плечами. — А я был перед ней виноват.

Моя челюсть с грохотом трескается об паркет, кажется, даже разваливаясь пополам. Это что ж он такого натворил, что признает себя виноватым? И даже готов был искупать это с явным дискомфортом для себя, любимого? Я была уверена, что он мнит себя полностью непогрешимым.

Анхен отворачивается.

— Ты, кажется, хотела взглянуть на старые фотографии? Пойдем, поищем, — он открывает дверь кабинета, предлагая следовать за ним.

Захожу. Большой письменный стол у окна, все стены от пола до потолка занимают книжные шкафы. Книги рассматривать неохота, смотрю в окно. За окном цветет сирень. У нас тоже за окнами растет сирень, один из кустов мама с папой лично сажали, когда только в этот дом переехали. Но почему-то только ленивый не считал своим долгом отломить ветку-другую для личного пользования. И стоит она у нас каждую весну вся ободранная, лишь на самой макушке, куда без стремянки не дотянуться, горят последние цветущие кисти. Интересно, а за попытку обломать сирень в вампирском дворе обламывают только руки или начинают сразу с шеи?

— Иди сюда, — зовет меня Анхен. Он сидит на коленях перед одним из шкафов, нижняя створка которого открыта, и перебирает стоящие там папки. Наконец одну из них вытягивает. Я тоже опускаюсь на колени рядом с ним, и он протягивает ее мне, аккуратно завязанную на веревочки. — Держи. Это работы выдающихся мастеров своего дела, в первую очередь они ценны именно этим. Фамилии авторов этих портретов все до одной сейчас можно найти в учебниках по истории фотографии. Ну а на фото — есть вампиры, а есть и люди. Даже интересно, сумеешь ли ты увидеть разницу.

— Но ты-то там есть?

— Поищи. Едва ли я сильно изменился.

Развязываю тесемки и открываю. Первый портрет, разумеется, женский. Глаза вполне человеческие, лицо напряженное. Ну да, они ж для первых фотографий чуть ли не по полчаса неподвижно сидели, им даже подпорки для головы специальные делали. Спросить, кем была для него эта женщина? Ага, и услышать в ответ «я ее скушал», как в том анекдоте про дракончика? Молча откладываю фото в сторону. И на меня смотрит Лоу. Лоурэфэл Сэвэрэасис ир го тэ Аирис, никогда не забыть мне это имя. Смотрит легко, даже с неким вызовом, словно и не замирал он на полчаса не моргая. Серебристые локоны вьются по плечам, на губах легкая полуулыбка. Красив. Сказочно красив. Анхен по сравнению с ним так, деревенский увалень. Но этот вызов, эта полуулыбка, это самолюбование! Все пальцы ж, небось, розами исколоты.

— Анхен, а он хоть что-то хорошее в жизни сделал? Ну вот хоть что-нибудь?

— У нас с тобой слишком разные представления о том, что такое «хорошее», — спокойно отозвался вампир, глядя на фотографию. — Для меня ответ «да» без раздумий и без вариантов. А вот что предложить тебе — даже и не знаю. Он никогда не жил в Стране Людей, никогда здесь не работал. Все его дела и интересы — в границах нашего мира. Так что удивить тебя историей о том, как он спас бабушку из горящего дома, увы, не смогу. Он сюда приезжает не так уж часто и исключительно развлечься.

— Да, помню я его развлечения, — раздражено откладываю фотографию в сторону. А со следующей на меня снова смотрит Лоу! Другая поза, другая одежда, иначе раскрашен задник, но все та же самодовольная рожа! — Да что ж ты нашел-то в этом самовлюбленном эгоистичном хлыще?!

— Я не нахожу его эгоистичным, — пожимает плечами Анхен. — а что до самовлюбленности, то будь ты хоть вполовину так же красива, как он, ты бы тоже часами крутилась перед зеркалом и разбиралась в приличных шмотках.

— Ах, вот даже так? — я с омерзением отбрасываю фотографию, а на следующей снова он! — Слушай, может это любовь? — поднимаю я глаза на вампира. Я-то думаю, что у них за отношения, а тут, блин, пол папки портретов.

— Ну, тебе виднее, вон как разволновалась, аж щеки горят, — перевел стрелки хозяин дома. — Так ты только намекни, и я устрою ваше счастье, он вон тоже о тебе спрашивал.

— Да иди ты… — я возмущенно отбрасываю очередной фотошедевр.

— Тихо, не мни, они ж в единственном экземпляре сохранились, — Анхен решительно отнимает у меня все фотографии. — Я ж тебе не для этого дал. Вот, смотри, — пролистнув несколько снимков, он выкладывает передо мной один. — Надеюсь, с этим ты не успела поругаться? Или с этим? — рядом ложится еще один лист.

Рассматриваю. Оба мужчины, оба мне не известны. Справа человек, слева, похоже, вампир.

— И? — недоуменно интересуюсь. — В каком месте восторгаться?

— Найди десять отличий.

— Между человеком и вампиром?

— Нет, конечно. Между фотографией и фотографией.

Пытаюсь понять, чего он хочет. Смотрю на снимки. Одинаковые рамки с печатью мастерской. Тот же фотограф. Одинаковые позы, очень похожий фон. Но фото мужчины выглядит более цельным, что ли, здесь более гармоничное распределение светотени. На фото вампира очень хорошо видно лицо. Выделяются кисти рук. А вот одежда вышла темноватой и невнятной, ее явно прорисовывали от руки, скрывая огрехи. Фон словно немного сдвинут, а фигуру окаймляет очень четкий темный контур.

— Это что, наложенное изображение? Фон снимали отдельно?

— Да, — кивает Анхен, — что еще?

— Лица, — то же, что я заметила на фотографиях Лоу и той девушки, — у человека лицо очень напряженное, у вампира спокойное. Но это, наверное, к особенностям расы.

— Нет, это тоже к особенностям техники. Легенды о том, что вампира невозможно сфотографировать, во многом правдивы. Наша аура практически засвечивает пленку. Поэтому требуются специальные фильтры, и очень небольшая выдержка. В таком режиме не только невозможно сфотографировать одновременно человека и вампира, но даже фон приходится накладывать отдельно. Держи, — он протянул мне обратно всю папку. — И не бросайся больше карточками. Сейчас ты уже ни одного вампира не заставишь сфотографироваться. Да и нет уже тех мастеров.

— Почему не заставишь? — не очень поняла я, медленно перебирая фотографии. Лица попадались сплошь незнакомые, особого интереса не вызывали, что люди, что вампиры.

— Муторно и не практично. У нас есть свои способы получения изображений. Это тогда, как новинка, как забава. Да и то… Почему ты думаешь, тут так много фотографий Лоу? Ему просто было не лень часами позировать. Экспозиция подбиралась экспериментальным путем, из сотен снимков лишь штук пять удачных, а на каждый снимок параметры меняются. Ни один взрослый вампир не стал бы тратить на это свое время. А Лоу тогда был совсем мальчишка, только-только получивший право посещать Страну Людей, ему было все интересно. Вот на нем и экспериментировали.

— Как мальчишка? — не поняла я. — Ему же сейчас, вроде, 350?

— Угу. А тогда было чуть более двухсот. А именно в двести лет вампир достигает совершеннолетия и, при соблюдении определенных условий, может получить статус Высшего.

— А до этого он Низший?

— Младший. Это дети Высших или тех Младших, что в силу ряда причин остались в этом статусе навсегда. Низшие вампиры рождаются и умирают Низшими.

— Как у тебя все таинственно: в силу ряда причин, при соблюдении определенных условий. Какие причины, какие условия?

— Сдал экзамен на зрелость, способность принимать на себя ответственность за свои решения и контролировать собственные поступки — стал Высшим. Предпочел пойти под чью-то руку, готов платить за сытое бездумное существование ограничением в правах — остался Младшим. Будешь смотреть еще?

— Ну, я, вообще-то, на тебя хотела взглянуть. А ты подсунул мне Лоу, кучу незнакомцев и лекцию по истории фотографии.

— Мои там тоже где-то есть. Полистай еще.

Нашла и его. Строгий костюм. Строгое лицо. Далекий. Холодный. Не то легкое презрение губы кривит, не то высокомерное снисхождение.

— Ты что, одолжение делал, когда сфотографировать себя разрешил?

— Что-то вроде.

— Мда, с таким Анхеном я не пошла бы танцевать.

— Жаль еще больше разочаровывать тебя, принцесса. Но во-первых он никогда не позвал бы тебя танцевать, а во-вторых обращалась бы ты к нему исключительно «светлейший Анхенаридит» и приседала в глубоком реверансе.

Я обернулась и внимательно взглянула на него. Нет, вроде не шутит. Стала перебирать снимки дальше, нашла еще несколько его портретов. Холодность и высокомерие просто резали глаз. На всех.

— Царь, просто царь. Неужели ты действительно был такой?

— Не нравится?

— Нет.

— Вот видишь, как плохо копаться в старых бумажках. Не всегда находишь то, что ищешь.

— Но почему ты был таким? Тебя здесь узнать-то с трудом можно.

— А что изменилось? Я тебе и сейчас не нравлюсь.

— Нет, это неправда, ты мне… я…

— Тебя ко мне влечет? — цинично подсказал он, невесело усмехаясь. — И что это меняет? Я могу взять тебя здесь и сейчас, прямо на этих фотографиях, и это и близко не будет изнасилованием. Вот только придя в себя ты первым делом попробуешь перерезать мне горло.

Дракос, ну почему мы опять говорим об этом? Ведь проехали ж уже! Пытаюсь уйти от сути, прицепившись к словам:

— На этих фотографиях? А кто только что вопил, что я помяла его драгоценного Лоурэла? Не, ты сначала их ленточкой перевяжешь и в шкаф уберешь.

— Не боишься, что я расценю твои слова за приглашение?

— Больше боюсь, что ты не станешь ждать приглашения, — очень боюсь, если честно. И он прав — даже не процесса, а того, что потом… что не будет уже никакого потом, даже если выживу. — Отвези меня домой, пожалуйста. Я очень устала.

— Фотографии собирай. Чтоб я мог перевязать их ленточкой. И поедешь домой, раз уж тебе так сильно этого хочется.

Послушно стала сгребать с пола снимки, удерживая папку в одной руке. И конечно не удержала. Фото посыпались из нее, словно листья в листопад. Скользя по моим коленям они плавно опускались на пол, одно за другим, пока папка не опустела. Анхен вздохнул, забрал у меня пустую папку и начал спокойно складывать в нее выпавшие фотографии. Я потянулась помогать, и замерла над одним из снимков. Взяла его в руки, пригляделась внимательней. Действительно не показалось. Черноволосая вампирша смотрела на меня с портрета таким знакомым до боли взглядом. А впрочем, не только взгляд. Разрез глаз, брови, этот тонкий нос… Вот только губы не похожи, у нее очень маленькие, сжатые в тонкую короткую линию.

— Твоя сестра?

— Кузина. Давай, я уберу.

— Нет, погоди, я хочу рассмотреть.

Он чуть поджал губы, но отнимать не стал, продолжил складывать другие снимки.

А я смотрела на этот. Чем-то он тревожил меня, никак не могла понять чем. Сильное родственное сходство? Бывает. Что-то еще.

— Анхен, а что, раньше вампирши носили длинные волосы?

— Нет, никогда. Ара носила в те годы. Скорее как вызов, презрение к общественным устоям. Сейчас не знаю, я лет сто ее не видел.

— Ее зовут Ара? А полностью?

— Ларис, тебе зачем? Ты никогда с ней не встретишься. Давай карточку, ты вроде домой спешила.

— Погоди. Никак не могу понять.

— Что именно?

— Что не так с этим портретом.

— Какой-нибудь фильтр каким-нибудь образом что-нибудь искажает. Она тоже жутко любила экспериментировать. Собственно, она туда Лоу и притащила, когда ей надоело самой позировать.

— Да нет здесь искажений. А она по возрасту ближе к тебе или к Лоу?

— Ко мне.

— А Лоу ей кто?

— Никто.

— А у них был роман?

— Лариса! Оставь ты их в покое и отдай уже снимок.

— А у тебя с ней был роман?

— Десять минут назад ты утверждала, что роман у меня был с Лоу.

— А был?

— Верни. Мне. Фотографию.

— Да что ты так переживаешь, я ничего с ним не сделаю, мне просто интересно.

— Мне не интересно.

— Ну погоди же ты секунду, — да что такое в самом деле? Сам же дал мне эти фотографии, а теперь так жаждет скорей отнять. В задумчивости перевернула карточку. А там оказалась надпись. Чернила сильно выцвели, но все еще можно было прочесть: «Прекраснейшей Авенэе с огромной любовью. Красильников и Краюхин».

— Вспомнила! Все хотела тебя спросить, а слово выскочило. Тебя ж они называли «авэнэ», верно? Что это значит-то хоть?

— Вот говорил я дураку, что ты и сама все забудешь, просто не надо внимание акцентировать, — усмехнулся Анхен. — Да ничего особо не значит. Вежливое обращение, не требующее добавления имени. Ближайший аналог — это обращение к вампиру «Великий». Просто это из древнего языка. На нем написаны наши самые ранние священные тексты, в быту он не употребляется уже тысячи лет как. Используют, когда хотят особо подчеркнуть уважение к собеседнику. «Авэнэ» — мужской род, «авенэя» — женский. Что еще тебя интересует? Красильников и Краюхин — совладельцы ателье, где был сделан снимок. Любила она их в ответ долго и страстно недели две как. Лоу тогда еще стишок по этому поводу сочинил:

«Прекраснейшей авенэе сегодня отдал я сердце,

Оно как живое билось в умелых ее руках….» Дальше не помню. Зато помню, что потом ему пришлось очень быстро бегать, еще быстрее летать и крайне старательно прятаться, — вампир улыбался, вспоминая об этом.

А мне почему-то не казалось, что это было смешно. Особенно тем фотографам. По какую сторону Бездны она их любила? Сердце в руках… кровь…авенэя…

Задумчиво перевернула фотографию обратно. И напоролась на ее взгляд. Вот оно. Вот что привлекло меня изначально. Не портретное сходство, оно только сбило. Взгляд. В глазах ее клубилась непроглядная тьма. Абсолютная чернота безумия. Точно такая, какую я видела в глазах вампира, попросившего моего отца одолжить ему ремень. Все словно вернулось вновь. Нелепое слово «авэнэ», страх, боль, крик. Ненависть.

— Она была безумна, верно? — почти прошептала я, чувствуя, как горло сжимают спазмы. — Пытала людей и получала наслаждение. А ты смотрел, да? Вот тем холодным высокомерным взором. Каким ты смотришь со старых фотографий. Каким ты смотрел, как тонут в пруду мальчишки, — я не гдядела на него, мне не надо было видеть его лицо, чтоб получить подтверждение. Я знала и так. Видела в черноте ее взгляда. — А потом что-то случилось. Что-то достаточно страшное даже для тебя. И ты сбежал, и решил измениться. Только всем твоим улыбкам грош цена. Хочешь знать, как ты на самом деле выглядишь? — я бросила ему столь желанное для него фото, — один в один. Вот точно такие были у тебя глаза, когда ты избивал меня. Это было не наказание, не урок. Это было твое безумие, вырвавшееся из-под контроля! Ты сходишь с ума, как твоя сестричка. Просто сходишь с ума, и пытаешься замаскировать, изображая чувства, которых не испытываешь. Что у вас там, на самом дальнем востоке? Сумасшедший дом?

Резкий звук заставил меня умолкнуть и поднять на него глаза. Звук разрываемой бумаги. Очень бледный, со сжатыми губами, он рвал ее фото в клочья. Мельче, мельче, мельче, затем наконец разжал руки и позволил ошметкам высыпаться вниз. И только затем взглянул на меня. И взгляд его был — еще хуже, чем на старых фотографиях.

— Ты хотя бы понимаешь, что именно ты мне сейчас сказала? В чем ты пытаешься обвинить меня и мою семью? — он не повышал голоса, в его словах почти не было эмоций. И это было очень неестественно. И жутко. — Ты пришла в мой дом и считаешь себя вправе оскорблять меня? Да ни один вампир никогда бы не осмелился сказать мне такое в лицо, — он встал и, резко схватив за плечо, вздернул меня на ноги. — Назови хоть одну причину, по которой я должен терпеть подобное хамство?

— Это правда, и ты это знаешь! И когда ты пришел в мой дом, ты не ограничился оскорблениями! И я едва ли когда смогу это забыть!

— У тебя полминуты, чтоб убраться отсюда! Дальше я ни за что не ручаюсь.

Его глаза прожигали во мне дыру. Я пятилась, пытаясь на ощупь отыскать дверь, и недособранные фотографии лежали между нами Бездонной Бездной. Не перешагнуть. Не перелететь.

Он, наконец, отвернулся, и я осмелилась повернуться к нему спиной и выскочить вон.

* * *

Придя домой долго рылась в ящиках своего письменного стола. Нет, я искала не фотографии. Старые тетрадки. Те, в которые я переписывала Лизкины стихи. Стихов у нее было много, я переписывала только те, что мне особенно нравились. И даже их накопилось не на одну тетрадку.

Это стихотворение я совсем не помнила. Не слишком оно было удачным с точки зрения поэзии. А сейчас вот наткнулась, и чуть не расплакалась. Ей так хотелось любви. Совершенной, прекрасной, возвышенной. Кто может быть прекраснее вампира? Тем более — такого прекрасного вампира. Вот только… Это не он позабыл ради нее все на свете. Все было ровно наоборот. Было ли это счастьем, Лизка? То, что ты приняла за великую любовь?

Ничего этого уже не будет, Лизка. Никогда. Ни мужа, ни дочки, ни земляники. Мерзкий вампирский ублюдок! Развлекаться он сюда приезжает! Она была жива, моя Лизка! Наивная, мечтательная, поэтичная. Жива, пока не повстречалась с ним! Я все-таки плачу. Слезы капают, и чернила растекаются. Нас так долго заставляли писать перьевыми ручками, что мы привыкли, и писали ими не только на уроках. Надо было писать шариковой. Она бы не растеклась. Но кто же знал, что я стану плакать над стихами.

Вытираю слезы и листаю дальше. А вот это я уже помню. Еще бы, ведь оно посвящено мне, хоть и называется «Незнакомцу»:

Кто он, мой Незнакомец? Неужели я такая же дура, как и Лизка? Неужели я тоже умудрилась влюбиться в вампира? В это жестокое равнодушное чудовище? В это безумное чудовище?..

Дракос, ну зачем я ему все это наговорила? Да пусть это хоть двести раз правда, зачем было бросать это ему в лицо? Я никогда не научусь, я никогда не поумнею! А он никогда не сможет измениться… И никогда меня не простит…

Следом за тетрадками вытянула на свет несколько толстых самодельных конвертов. В них я хранила ее письма. Открыла одно наугад. «Из моих глаз скоро выплеснутся все слезы, тогда как традиционная меланхолия не позволяет выражаться по-человечески. Пойми, это будет похоже на мое пятое письмо, а нельзя и глупо дважды наступать на одни и те же грабли. Считаешь ты меня виноватой или нет — вот в чем вопрос. Если нет — я тебя не пойму, придется объяснять, а если да — тем более. О Светоч! Виновата я или нет? И я хочу, чтобы на этот вопрос ответила именно ты». Самое страшное — я не помнила, о чем это. Судя по дате, это было три года назад, и это было для нее безумно важно, и я наверняка ей что-то ответила, и наверняка пространно, и вряд ли иносказательно… Но я не помнила, о чем. Совсем. Это было давно. Это было вчера. Впереди была целая жизнь. Пара лет.

Какая-то бумажка. Меньше тетрадного листка. Разворачиваю, читаю. О, это Лизка смеется. Помню. Дело было у нее дома, и я попросила уточнить, кем же она меня считает. И она написала. Простым карандашом на обрывке листочка: «Во-первых: Ты презренная и бессовестная, т. к. а) не написала сочинение; б) не сделала географию. Во-вторых: Ты солнечная дева из класса светозарных, т. к. а) в Тебе еще осталось небесное стремление делать людям гадости не думая; б) Ты милостиво не сказала Петерсу ничего плохого за эти выходные»… И никуда не деться. Спасибо, Лизка. Моя долбаная прямолинейность. Желание высказать все-все как оно есть, невзирая на обстоятельства. То, что терпели от глупой девчонки в школе. То, что во многом восхищало Лизку. То, что теперь оборачивается для меня бедой, а я не могу измениться! Лизка сто раз права: я не из желания оскорбить, не из наглости, не из самоуверенности. От отсутствия паузы на «подумать»! Дура, дура, дура…

Наконец отыскала самое дорогое. Пухлая тетрадка в 48 листов с замусоленными уголками. На обложке красивым Лизкиным почерком выведено одно слово: «Лариса». Это книга. Первая и уже навсегда единственная книга, написанная пятнадцатилетней девочкой ко дню рождения подруги. Обо мне. Для меня. Девочки — так признаются друг другу в любви. Даже для себя не называя это любовью. «Есть вещи, которых не пишут», — написала она на развороте как эпиграф.

Она была очень талантлива, моя Лизка. Могла бы стать известным поэтом, писателем. Мечтала стать историком и изучать древнюю историю вампиров. И стала бы, и ее научными монографиями зачитывались бы, как художественной литературой. Были и легенды Великих всегда манили ее… Заманили. А он все так же любуется на себя в очередное зеркало, да выбирает наряд, в котором прибудет к нам «развлечься» в очередной раз!

— Что это за тетрадки? — спросила, не выдержав, Варька, глядя, как я бездумно листаю исписанные каллиграфическим почерком страницы.

— Память. Все, что осталось мне от моей самой лучшей подружки.

— А что с ней стало? Она тоже умерла?

Я вспомнила, что у этой девочки умерли все. Даже лошадки. И не смогла сказать «да».

— Нет, она встретила свою мечту. Свою самую большую любовь. И улетела мечте во вслед. И где-то там, в прекрасном саду, где цветут только розы, она сама превратилась в цветок, что распускается раз в году на самом прекрасном розовом кусте. И ее возлюбленный, проливая горькие слезы, целует ее лепестки. Потому что если в течение ста лет он каждый день будет проливать на цветок хотя бы одну слезинку, то она вновь возродится девой, и останется с ним уже навсегда.

— Как же он будет проливать слезы каждый день, если цветок цветет раз в год? — прицепилась Варька. Вот ведь вредный ребенок! Я ей такую легенду придумала, а она…

— А что случилось на самом деле?

— Так и случилось, Варь. Она полюбила вампира. И улетела с ним через Бездну.

— Счастливая. А ты когда-нибудь видела вампира?

— В университете. Но только издалека. Знаешь, на них лучше смотреть издалека, тогда они кажутся гораздо красивее, чем они есть на самом деле.

— А на самом деле, что же, некрасивые?

— На самом деле у них зубы торчат.

— Как это? — поразилась Варька.

— Давай нарисую.

Немного разгребла на столе (увы, Варвара тоже не была аккуратисткой), нашла клочок не изрисованной еще Варькой бумаги и изобразила. Наверное, все же Лоу, хотя кто знает, сам бы он себя вряд ли узнал. Но я постаралась, чтоб вышло красиво. И рубашечка с рукавами-парусами, и длинные полы камзола, и сапожки выше колен. И да, кудри. Кудри его развевались по ветру, превращаясь почти в облака. Мечта. А потом с удовольствием пририсовала ему гадючьи зубы. Дли-и-нные — длинные, до середины груди. И кровь, что с них все капает и капает, аж целая лужа внизу натекла.

— Держи. И никогда не забывай, что на самом деле они вот такие. И не вздумай в кого из них влюбиться.

— Ну вот, испортила такую картинку, — вздохнула глупая девчонка. — А ты можешь мне такого же, но без зубов нарисовать?

— Вампиров без зубов не бывает, дурочка. Думаешь, поцелуй вампира — это вечное блаженство? Только в сказках. А в жизни это оказывается очень больно, очень стыдно и совсем не красиво. А потом вообще умираешь, а ему даже не жаль. Он стишки сочиняет. Веселые.

— Ну и с чего ты все это взяла, если никогда их не встречала? — я могла быть ее сестрой, могла не быть ей, но верить мне в данном вопросе она не собиралась.

— Зато она, — я кивнула на Лизкины тетрадки, — встречала. Очень близко. И она все это поняла. И рассказала мне. Только было уже слишком поздно. Он все равно ее убил.

— Может, и не убил. Ты же сказала — увез через Бездну. А что там, на той стороне Бездны? Ты не знаешь. И никто не знает. Может, она все еще жива. И гораздо счастливее нас.

Мне бы ее детскую веру.

Вот только идея с зубастым вампиром оказалась навязчивой. Да еще рисовала я всегда неплохо. Даже в художественную школу пару лет ходила. Потом бросила, правда, увлечение оказалось недолгим. Но вот сейчас меня как проняло. Сидела на лекциях и калякала. День за днем, уже какую неделю. И красавца-мерзавца Лоурэфэлушку, и напыщенного, как индюк, Гоэрэ, и милейшую кузину-черноглазку. Ну и, конечно же, Его, светлейшего и непогрешимого, во всех возможных видах и образах. Улыбочку помилее, клыки поомерзительней…

Первой заметила мои художества Марийка. Смотрела-смотрела, потом не выдержала и расхохоталась.

— Слушай, если он это увидит, — она безошибочно ткнула пальцем в нарисованного Анхена, — ты будешь мыть не только больницу, но и весь Светлогорск. Причем возможно — зубной щеткой.

— А ты ему не показывай. А то боюсь, если он это увидит, мытьем не обойдется. А устроит он мне примерно следующее, — я парой штрихов изобразила столб, полуобнаженную деву, прикованную к нему наручниками и, конечно, его — с длиннющим хлыстом в когтистых лапах, глаза вытаращенные, изо рта не только клыки до колен торчат, но и пена капает, на ногах когти аж сапоги прорвали. Ну да, те самые, черные. А ведь как у Лоу на Горе, пришла вдруг мысль. Но додумать я не успела.

— Не, ну это ты переборщила! — хохотала Марийка. — Чтобы наш вежливый, благовоспитанный куратор, да в зверство впал? Из-за каких-то рисунков? Да ни в жизнь не поверю.

— Из-за рисунков не знаю, не пробовала еще, — веселье выходило несколько истеричным и на глубоко не одобренную Великим и Ужасным тему, но остановиться я уже не могла. — А вот если слегка наехать на этого, — я ткнула пальцем в весьма недурно получившегося Гоэрэ с павлиньим хвостом, — мигом озвереет. Субординация.

— Светлейшие девы может и со мной поделятся причиной веселья? — нависший над нами профессор Лимеров явно нуждался хоть в чем-то, что могло бы его развеселить. Потому как был он мрачнее тучи. Причем не только сейчас, а вообще всегда. Сухонький, невысокий, не слишком-то солидного возраста, он, вероятно, чувствовал себя не особо уверенно, и потому крайне болезненно относился к проявлению невнимания к своей персоне.

— Простите, профессор, — мы быстренько опустили глазки долу, я еще и тетрадку с перепугу захлопнула, вместо того, чтоб просто страницу перевернуть.

— А что это вы тетрадку закрыли, лекция не закончена пока, — тут же прицепился Лимеров. — Вы ее вообще пишете?

— Да, профессор, конечно.

— И я могу взглянуть?

— Простите, но это моя тетрадь, профессор. И то, что вы читаете у нас лекции, не дает вам права обыскивать мои личные вещи, — запомнит, понятно, и на экзамене будет валить, но, как говорил один вампир, были бы знания. А вот если заглянет в тетрадку…

— Да как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! — он аж побелел от негодования. Уважающий себя человек (или вампир, не смогла не расширить свою мысль я) просто выгнал бы после такого взашей. А этот, видно, не достаточно себя уважал. И готов был добиваться этого уважения от других — любой ценой. — Немедленно отдайте мне тетрадь!

Дальше последовала абсолютно безобразная сцена. Я вцепилась в тетрадь, он вырывал, с остервенением выкручивал ее у меня из рук, разгибал пальцы… Вырвал, понятно. Всю измятую, почти изорванную.

— Вы же мне палец сломали! — я очень надеялась, что это не так, но больно было, словно это правда.

— И что же у нас тут такого секретного? — добившийся своего профессор меня не слышал, он развивал успех. — Что, из всей лекции вы услышали только название? Ну похвально, что сумели услышать хоть его.

— А это единственное, что вы внятно нам сообщили! — терять мне уже вообще было нечего. Ладно, третья пересдача с комиссией, уж там-то он меня завалить не сможет. — А все остальное я в учебнике прочитаю. Там как-то попонятней написано. И окончания слов не проглочены.

Он пошел красными пятнами, но продолжил листать злополучную тетрадку. А я так надеялась, что он взбеленится и швырнет ее мне в лицо.

И долистал. Аж глазам своим сперва не поверил. Перевернул страницу. И еще. Вернулся назад.

— Ну вот вы и попали, — на лице его появилось выражение мрачного торжества, он совершенно успокоился и пошел обратно к своему столу.

— Вы забыли вернуть мне тетрадь.

— Ну что вы, — усмехнулся он, — я не забыл. Я вообще ничего не забываю.

Надо ли говорить, что тетрадь он мне так и не вернул. Даже за обещание пересказать ему все его лекции, от первой до последней. Признание, что я полностью, во всем и повсеместно была глубоко неправой. И готовность возместить ему моральный ущерб любыми материальными ценностями.

А через пару дней меня вызвали на внеочередное заседание Общественного Совета. В общем, я была уже большой девочкой, и понимала, что меня ждет. У меня уже было два замечания в личном деле из-за проявленного неуважения к Великим. Или одно? Интересно, зимой они мне впаяли побег из аудитории во время кураторской речи? Или вмешательство куратора отменило их благие намерения? Даже если так, сейчас припомнят. У них ведь полная тетрадь моих замечательных рисунков. Которые иначе, чем злобными карикатурами, не обозвать даже при очень большом желании. Похоже, сессию мне сдавать уже не придется. Отучилась.

— Что ж, все в сборе, предлагаю внеочередное заседание Общественного Совета Светлогорского государственного университета считать открытым, — объявил незнакомый мне профессор. Странно, у них же Ольховников был председателем. Сменили уже? Или это не председатель сейчас выступает? Вон Ольховников, тихо в уголке сидит, слово брать не рвется. Из знакомых лиц еще заметила Лимерова, явно собирается показания по делу давать. Узнала пару оставшихся для меня безымянными персонажей, яростно ругавших меня в Новый Год. С удивлением увидела светлейшею Еву. Интересно, она тоже член Общественного Совета, или ее как декана позвали, все же на ее факультете безобразие учинилось?

Меж тем главный успел коротко поведать собравшимся мою «биографию». Первый раз попала в поле зрения Совета… второй раз была замечена… и вот теперь вопиющий случай…

Слово предоставили профессору Лимерову, тетрадку пустили по рукам, разумеется, не забывая изображать негодование увиденным.

— Простите, мы не опоздали? — дверь отворяется и появляется… Гоэрэдитэс ир го тэ Дэриус, собственной незабвенной персоной. И даже не один. Вслед за ним в аудиторию вплывает светлейший Анхенаридит ир го тэ Ставэ во всем своем вампирском великолепии.

Пока весьма удивленные этим визитом советники уверяют вампиров, что только их и ждали, ну, вернее, если б только предположить могли, что они почтут своим вниманием, то, конечно б, ждали, аж до посинения, а так посмели начать без них, но готовы переначать… в общем, пока все расшаркивались, я пыталась понять, мне-то что ждать от этого визита. Генеральный меня ненавидит. Анхен… с ним я тоже умудрилась расстаться весьма и весьма некрасиво. Вдвоем-то они зачем пришли? Для любого варианта действий достаточно одного. Любого.

— Ну что вы, мы ни в коей мере не хотели бы мешать, или как-то прерывать ваше заседание, — светлейший Гоэрэдитэс улыбнулся уголками губ, — и уж тем более влиять на решение Совета. Но, как мы слышали, вопрос касается вампиров. И потому, нам с коллегой было бы крайне интересно присутствовать на данном заседании. Разумеется, если никто не возражает.

Ну вот кто бы им возразил? Они уселись где-то в дальнем ряду, дали отмашку, дескать, продолжайте-продолжайте, нас тут и нет совсем. И понеслось. Лимеров самыми черными красками расписал мое неподобающее поведение на лекции и мои непотребные художества. Затем было предложено высказываться. В присутствии Великих высказаться хотели все. Где-то после второй обличительной речи светлейший Гоэрэдитэс поднял руку.

— Да, светлейший куратор, — с готовностью откликнулся председатель. Я сжалась, ожидая приговора.

— А можно нам тоже взглянуть на рисунки? — невозмутимо поинтересовался генеральный.

Злополучная тетрадка мгновенно перекочевала в вампирские лапки. Все замерли, ожидая реакции.

— Да вы продолжайте, продолжайте, — милостиво разрешил Гоэрэ.

Они продолжили. Понятно, о недопустимости, о высоком звании студента, то есть существа мыслящего, способного достигать вершин знания, фактически венца творения, а я позорю, порчу, пятно на чести, самим своим существованием в этих стенах оскорбляю Великих…

Я глянула на Великих. Они ржали. Не над речами, они их, казалось, и вовсе не слушали. Они рассматривали мои рисунки и ржали, разве что пальцами не тыкали. Анхен что-то тихо сказал. Гоэрэ поднял брови. Анхен опустил глаза, подтверждая. Или настаивая. Затем достал из кармана ручку, перевернул несколько листов в тетрадке и что-то там застрочил. Гоэрэ поглядывал на его деяния и посмеивался. Потом они опять ржали. Вдвоем.

Непонимающе взглянула на декана. Может, хоть она понимает, что происходит? Заметив мои взгляд она чуть улыбнулась и опустила глаза, совсем как Анхен минуту назад. Хотя видеть его не могла, он сидел у нее за спиной. Ее жест очень хотелось прочесть, как «все хорошо», но что ж хорошего: все выступающие ратуют за мое исключение, вампиры ржут, как лошади…

Длилось это долго. Подозреваю, если бы кто-то не приперся поразвлечься, все кончилось бы гораздо быстрее. Но в присутствии Великих высказаться хотелось всем. Такой шанс продемонстрировать любовь и преданность упускать было бы глупо. Хотя нет, светлейшая Ева молчала. Просто сидела и спокойно ждала, когда все это закончится. Ей предложили высказать свое мнение, она невозмутимо ответила, что не хочет быть пристрастной, дело касается чести ее факультета, и потому согласится с любым решением Совета. Хотя чего уж лукавила, понятно же, что решит этот замечательный Совет.

Наконец слово снова взял председатель:

— Что ж, подведем итоги. Полагаю, двух мнений тут быть не может. И все же, как того требуют наши освященные веками традиции, ставлю вопрос на голосование…

— Одну минуту, пожалуйста, — Генеральный куратор встал и неторопливо двинулся к председательскому месту. — К сожалению, мое время немного ограничено, да и результаты голосования мне ни коем образом не интересны. Но мне хотелось бы сказать два слова перед уходом, если вы не возражаете. Спасибо, — Гоэрэ встал за креслом председателя и внимательно оглядел собравшихся. — Мне очень понравились рисунки этой студентки. Они остроумны, талантливы, а главное, предлагают свежий взгляд на проблему взаимоотношений людей и вампиров.

Гробовая тишина и ошарашенные взгляды. И я из общей картины не выбиваюсь. Что за бред? Да в жизни не поверю, что ему понравилось. И какой-такой свежий взгляд? С такими зубками взаимоотношения напрашиваются только одни. Те, о которых они предпочитают умалчивать.

— Ваше человеческое уважение к нам, вашим старшим братьям, всегда было высоко. И это оправданно. Невозможно отрицать значения народа вампиров в деле создания образованного и просвещенного человеческого общества. Но невозможно и не заметить, что с течением лет это уважение все больше превращается в обожествление. Но мы не хотим быть богами, мы хотим остаться вашими старшими братьями, вашими учителями. Хотим быть для вас живыми, а не застывшими в вечности идолами. И что может больше соответствовать этой задаче, как не те дружеские шаржи на народ вампиров, которые так талантливо и с такой любовью создала эта студентка.

Чувствую, что подступает истерика. Еще немного, и я начну хохотать, размазывая по щекам слезы, и даже врожденный талант вампиров переворачивать все с ног на голову, меня не спасет.

— Впрочем, талантливые и остроумные художники встречаются не только среди людей. Мой коллега сделал в ходе этого заседания несколько набросков присутствующих здесь профессоров. Вы ведь позволите нам всем взглянуть, Анхенаридит? Полагаю это неплохая основа для небольшой брошюры, которую университет выпустит… ну, скажем, к сентябрю. Вампиры глазами людей и люди глазами вампиров. Немного юмора, как мне кажется, пойдет только на пользу великой дружбе между нашими народами. Собственно, на этом у меня все, не хочу более мешать вашему заседанию. Коллега, вы хотели бы что-то добавить?

— Да нет, я полностью с вами согласен, — светлейший Анхенаридит тоже поднимается и направляется к выходу. — Вот только один вопрос. Частный. Со следующего учебного года мне понадобится новая секретарша. Хочу взять себе эту студентку. Ева, вы не подскажете, по современным правилам, она может просто перевестись с дневного на вечерний? Или ее проще исключить, а потом принять сразу на второй курс вечернего, как и положено секретаршу куратора, без экзаменов?

— Согласно действующим на настоящий момент положениям, равно возможны оба варианта, — невозмутимо отозвалась декан. — Но первый вариант избавил бы нас от лишней бумажной волокиты.

— Это все, что я хотел узнать, — кивнул Великий. — Ах, да, рисунки, — и он положил на длинный общий стол заседающих мою тетрадь. На открытом развороте радовали глаз изображения всех выступавших на этом долгом мероприятии. Нарисовано было мастерски. Вот только дружеским шаржем это можно было назвать еще с большей натяжкой, чем мои художества.

Я все-таки рыдаю. Или хохочу. Едва дождавшись, когда вампиры невозмутимо выплывут из аудитории, я складываюсь пополам, закрыв лицо ладонями и тону в безудержном смехе. Или плаче. Он все-таки меня спас. Я не знаю, зачем, я не знаю, чего мне будет это стоить, но из универа меня теперь точно никто не прогонит.

Меня отпускают минут через пять. Может, даже раньше. Что-то говорят, пытаясь сохранить лицо. Я плохо слышу, я все никак не могу успокоиться. Оказывается, я в самом деле уже со всем попрощалась. Со своим будущим, со своей мечтой, со своей судьбой. Я в самом деле верила, что это конец.

Анхен ждет неподалеку от двери. Один. Генеральный уже ушел. Подхожу, чувствуя себя нашкодившей собачонкой. Меня все еще трясет, и нет сил смотреть ему в глаза. А он молча обнимает и прижимает к себе, и я утыкаюсь носом в его плечо и закрываю глаза. И позволяю себе не быть. Стать невесомой пылинкой в волнах его ауры, молекулой воздуха, тенью вздоха. Он слегка поглаживает меня по голове и просто ждет, когда мои плечи перестанут вздрагивать.

— Пойдем, горе ты мое, — со вздохом мученика он отстраняет меня от себя и, чуть приобняв, подталкивает в сторону ближайшей лестницы. — Разговор будет серьезным. Это фарс закончился, а беседа еще не начиналась.