Лед в бокалах таял быстро, но мартини все равно исчезал быстрее. Ленка и Милана сидели на маленькой кухне Ленкиной квартиры и отмечали пятницу. Свет не включали. За окном еще только темнело, сумерки наступали легкие и прозрачные, из открытой форточки тянуло ароматом настоящей весны, тающего снега и мокрого асфальта. Ленка сидела прямо под этим воздушно-весенним потоком и дышала им, не боясь простыть.

Милка приехала сразу с работы, элегантная, хоть и в пятничных джинсах и рубашке в кокетливый цветочек. Привезла с собой целую сумку вкуснятины: сыров, фруктов, пару готовых салатов и кусок карбоната – в общем, все то, что сама она почти не ела, но знала, что это любит Ленка. Та в благодарность обещала подруге сварить кофе, но начать решили с мартини.

Ленка жевала попеременно то сыр, то яблоки и рассказывала про людей, с которыми свело ее объявление «Изменю вашу жизнь» на этой неделе. Она говорила обо всем без утайки, но все же не могла вслух произнести мысль, к которой начала подбираться после встреч со своими клиентами. Вернее даже, это не Ленка начала подбираться к мысли, а она, мысль, подкрадывалась к Ленке, но та боялась до конца ее принять и подумать. Мысль была такая: похоже, изменить чужую жизнь вот так, с наскока, невозможно.

Мила, подобрав под себя стройные ноги и как обычно глядя на Ленку и куда-то в окно одновременно, внимательно слушала. И хоть рассказчица пыталась шутить, Милана улыбалась редко.

Когда Ленка закончила повествование, они чокнулись бокалами с мартини и немного помолчали.

– Грустно все это, Ленуся, – сказала наконец Милана. – Глобальные выводы делать, наверное, рано, но первые результаты, конечно, наглядны вполне. Хоть я и психолог по образованию, я все-таки не всегда понимаю, что мешает людям быть счастливыми. Здоровым, полноценным людям, у которых для счастья все есть!

– Почему-то мы все считаем, что кто-то виноват в наших бедах, только не мы сами.

– Это очень предсказуемый вывод, – усмехнулась Милана. – Но ведь мозги нам для того и даны, чтобы понять, что это не так.

– Это если об этом думать, Мил. А если не думать – то понять что-то невозможно. Если избегать думать, – Ленка подумала про мать двоих детей Машу. Вернее, про ее мужа. С момента последнего разговора с этой женщиной, вернувшей супруга в дом, Ленка чаще думала все-таки про супруга. Думала, как это ни странно, с надеждой. Верила в него что ли…

– Кстати, мне кажется, что некоторые из моих коллег, – Милка хохотнула и отхлебнула из бокала солидный глоток спиртного, – только тем и занимаются, что избегают думать. Удивительные люди!

Разговор развернулся и легко потек в сторону коллектива организации, где трудилась Милана. Снова она рассказывала про начальников отделов, «странных индивидуумов», вворачивала незнакомые Ленке словечки, ловко мешая их с вышедшими из употребления словами русского языка. Захмелевшая Ленка приятно погрузилась в этот словесный поток, голова ее почти полностью очистилась от собственных мыслей… Но тут громко и требовательно, как не звонят современные умные телефоны, зазвонил где-то в прихожей ее старый телефон с новой симкой. Ленка вздрогнула и, предчувствуя новое нервное знакомство, резко встала со стула.

Телефон ярко светил из кармана сумки, как из бездны, орал стандартную электронную мелодию и вибрировал так сильно, словно требовал освобождения. Взяв его в руку, Ленка приготовилась увидеть незнакомый набор цифр на экране, но вдруг прочитала: «Ромочка». Это слово на секунду выбило ее из реальности, потому что она не сразу поняла, что это за «Ромочка» и откуда в конспиративном телефоне взялись не цифры, а целые слова. Потом молниеносно все вспомнила, как записывала этот номер, чтобы перебороть неприязнь к телефону. Вспомнила, что никогда не рассказывала Роману про свой журнальный первоапрельский эксперимент. И поняла, почему именно в эту газету бесплатных частных объявлений она написала: именно это издание всегда лежало у ее мужчины на подоконнике в кухне. Поэтому она знала только эту газету и как-то бессознательно ее любила.

От секундного озарения стало вдруг трудно дышать, и в груди появилось предчувствие катастрофы. Ленка схватила телефон и побежала на кухню:

– Мила!!! – шепотом заорала она, словно их мог услышать человек на том конце невидимого провода, – Возьми трубку! Это по объявлению! Умоляю!!!

Милка, конечно, ничего не поняла, но не задала ни одного вопроса, аккуратно поставила бокал с мартини на стол и нажала на кнопку с зеленой трубкой. С первой секунды разговора она начала улыбаться невидимому собеседнику. Говорила спокойным, грудным каким-то голосом, ласково и так, будто делала это каждый день:

– Добрый день. Да. Да, я. Да, конечно. Я психолог. Да. Да. Несомненно. Абсолютно точно. Я вас прекрасно понимаю. Да, вы совершенно правы, это нетелефонный разговор. Нам надо встретиться, познакомиться и оценить, так сказать, все аспекты вашей ситуации. Да. Да, завтра мне удобно. Во сколько? Да. О да, это отличное место, там можно прекрасно поговорить. Договорились. Всего доброго.

Спокойно отключившись, Милана положила телефон на стол, взяла в руки бокал и только тогда подняла глаза на Ленку, которая в оцепенении сидела перед ней на табуретке.

– Это он? Роман?

– Он, – выдохнула Ленка. Ее слегка колотило.

– Позвонил по объявлению, не зная, что это ты его дала?

– Да.

– Грандиозно! Целый сюжет для приключенческой повести! – Милку это правда забавляло, она не видела в ситуации никакого трагизма, только интригу.

– Мила, ты понимаешь, какое это совпадение?!

– Конечно, понимаю, Ленуся. Но ты же знаешь, что все случайности неслучайны. Время пришло. Завтра мы с ним встретимся и все узнаем.

– Кто это «мы»? – Ленка подпрыгнула на табуретке.

– Ну, то есть я в роли тебя.

– Милка, мне страшно.

– Я тебя умоляю, дорогая! – Милка прикончила свой мартини и звонко поставила бокал на стол. – Это же просто идеальная ситуация! Будут тебе ответы на все твои вопросы. А то какие-то тайны мадридского двора, честное слово.

– Может быть, меня как раз это пугает? Я боюсь этих ответов.

– Ленуся, – тут Милана серьезно посмотрела на подругу, и та в очередной раз поразилась неповторимой притягательности ее глаз, – Ты самый добрый человек из всех, кого я знаю. Ты красивая и привлекательная женщина. Ты искренняя, открытая и эмоциональная. Может быть, чересчур, но не суть важно. Ты достойна самых лучших отношений. А в этой своей любви ты несчастна. Потому что это не твой человек. И если ты сама этого не понимаешь, прости, я буду той, кто тебе наконец это поведает. И бояться ты должна только одного, я считаю, – того, что этот твой Роман скажет мне, что страстно мечтает повести тебя под венец, но не знает, как сделать тебе предложение.

– Смешная шутка, Мила, – мрачно сказала Ленка.

– Мне тоже так кажется, – Милка расхохоталась, а потом подмигнула подруге, – Не дрейфь, Ленуся, выведем мы твоего Романа на чистую воду. А вдруг и поможем ему чем-нибудь. Мы ведь не злодейки какие, мы всем желаем счастья, просто себе – в первую очередь. Правда ведь?

– Милка, это тост!

Бокалы снова наполнились льдом и мартини и звякнули. За окном наступил свежий мартовский вечер. Он дышал в открытую форточку кухни, и Ленка кожей ощущала наполненный мечтами и радостью воздух, и на мгновение показалось, что все будет хорошо. Непременно будет хорошо и, может быть, даже прекрасно.

Милана договорилась с Романом встретиться в полдень в кофейне «Итальяно» в центре города. Место это было нелогично дорогим и пафосным, рафинированная публика, как называла этих людей Мила, традиционно и необъяснимо собиралась там лишь по вечерам, днем даже в выходной в маленьком зале кофейни почти никого не было.

Еще накануне подруги поспорили, какой из назначения такого места встречи следует вывод. Ленка ни разу не слышала от Романа, чтобы он бывал в «Итальяно», поэтому предположила, что любимый ею мужчина хочет произвести впечатление состоятельного человека. Ей несколько раз назначали эту кофейню в качестве места для интервью гламурные мальчики и девочки города. Милка была уверена, что Роман не хочет, чтобы его видели в кафе с женщиной. В полдень в «Итальяно» их могла рассекретить разве что надменная официантка. Почему-то все официанты в этом заведении были надменными – тут Ленка и Мила сошлись во мнениях.

Милана позвонила Ленке перед входом в кафе и велела спокойно ждать дома. И вот уже третий час Ленка нарезала круги по своей маленькой квартире. Круги получались маленькие, оттого еще более бестолковые и беспокойные. Она не выпускала из рук телефон и каждую секунду ждала звонка. Но неожиданно позвонили в дверь.

На пороге стояла Милана, и вид ее поразил Ленку. И даже слегка напугал. Во-первых, она была заплаканная, и следы растекшейся туши темнели под глазами. Во-вторых, в руках у нее была бутылка коньяка, хотя обычно подруги ничего крепче мартини не пили.

– Мила, что, всё НАСТОЛЬКО плохо? – помертвевшим голосом спросила Ленка, пропуская гостью в тесную прихожую.

– Не знаю, настолько или нет, Ленуся, но страшно захотелось коньяку.

– А почему ты плакала?!

– Потому что бабы – дуры, Ленуся. И это ужасно, ужасно грустно.

Новость первая была такова: Роман был женат. Женат давно, прочно и бездетно. С женой вместе он уже какое-то время не жил, но разводиться не собирался и говорил о ней только как о жене. Жена, по словам Романа, была тяжело больна.

– Думаешь, рак? – спросила Ленка, не до конца еще понимая, как ко всему этому относиться.

– Думаю, алкоголизм, – ответила Милана и залпом хлопнула рюмку коньяка.

По словам Романа, жену он ценил и уважал как человека, не любил давно, о разводе не думал никогда. Потому что не мог предать близкого человека – так он объяснил это Миле. Говоря об этом, та иронично и недоверчиво прищурила свои раскосые глаза, и Ленка поняла, что подруга не поверила Роману ни на секунду. Мотивы были другие. Какие? – материальные, благородные или еще какие – сейчас было не так уж и важно.

Новость вторая звучала примерно следующим образом: кроме жены у Романа было еще две любовницы – одна безответно любила его, другую беззаветно любил он.

– И кто из них – я? – обалдело спросила Ленка, хотя, конечно, уже понимала, что знает ответ на свой вопрос.

– Ты, Ленуся, та прекрасная женщина, тепло которой необходимо, глаза которой согревают и секс с которой бывает хорош. Ты та женщина, которую он, казалось, полюбил. Но потом понял, что ошибся. А ты уже полюбила его, и эта любовь подпитывает его во дни сомнений, во дни тягостных раздумий… В общем, ты нужна ему, чтобы он знал, что его кто-то любит. Он перед тобой, конечно, виноват.

– Это он так сказал?

– Да, он сказал, – Милка размашисто кивнула, и по этому мотанию головы Ленка поняла, что коньяк на подругу уже подействовал. – Так и сказал: «Я перед ней, конечно, виноват».

– А та, вторая, она кто?

– Я имени не спросила. Да и какая разница. Но так поняла, что это какая-то то ли первая любовь, то ли несостоявшаяся любовь, в общем, та любовь, которая не ржавеет.

– Это тоже он так сказал?

– Нет, это я уже сама.

– И он ее любит?

– Любит.

– Давно?

– Давно и сильно. Сама же знаешь, чем любовь безответнее – тем сильнее.

– А почему не разведется?

– Потому что жена больна. И потому что та, другая, его не любит. И не скрывает. Он для нее, вероятно, тот прекрасный мужчина, тепло которого согревает и секс с которым бывает хорош… В общем, ты, Ленуся, попала даже не в любовный треугольник, а в какой-то любовный квадрат! – Милка становилась всё пьянее, и, несмотря на крах личной жизни, Ленку это смешило, и она хихикала, правда, немного нервно.

– А почему жена пьет?

– Запьешь тут, – Милка заглянула в свою рюмку. – Детей нет. Муж не любит. Она, кстати, не работает еще. Живет в загородном доме. Одна.

Они помолчали. Ленка смотрела в свою нетронутую рюмку, прислушивалась к себе и с удивлением понимала, что сквозь разрывающее душу серое и огромное разочарование пробивается едва ощутимое облегчение, как весенний одуванчик сквозь асфальт. В голове стало пусто, и даже образовалось что-то вроде сквозняка. Разъедающий мозг вопрос «Почему так?» вдруг испарился, а на его место пока ничего не пришло. Вся новая информация словно уже существовала где-то внутри Ленки, и сейчас вскрылась, как давний больной нарыв. Было гадко, отвратительно и очень горько, но удивления не было.

Так многое стало понятно. И неотвечания на звонки. И пропадания на выходные. И эта трагическая загадочность… В носу жарко защипало, захотелось завыть.

– А чего он хотел от тебя, Мила? От меня то есть… От объявления в общем.

– Избавления, – ответила Милка резко. – Душевного спокойствия. Чтобы другой человек волшебным образом избавил его от чувства вины, от необходимости врать, от всего сумасшедшего дома, в который он сам превратил свою жизнь. Ты понимаешь, Ленуся? Избавления! Минимальными усилиями! Звонком по телефону!

Мила явно начинала кипятиться. Впрочем, это было ей не свойственно, поэтому раздражение выглядело слегка комичным. Но лишь для стороннего наблюдателя. Ленка видела, как все это зацепило и разозлило подругу. А та продолжала монолог отрывистыми фразами, глядя то на Ленку, то на бутылку коньяка, то в окно – и все время немного мимо:

– Сначала он показался мне каким-то излишне трагичным. Форменный Гамлет. И смотрит так пристально, неприятно. И голос тихий, как будто мы на конспиративной квартире. А потом я поняла, что он действительно воспринимает себя как трагического героя. Действительно страдает. И жалеет себя. И это так странно, но у меня как у психолога не возникло к нему сочувствия.

Ленка слушала подругу и поражалась, как же она так промахивается с мужиками. Милка видит их сразу и насквозь, а Ленка… Тоже ведь диплом психолога получила, а в людях разбираться не научилась. Вынимающий душу взгляд Романа Милане показался неприятным, завораживающий голос с хрипотцой ей тоже не понравился. И эта загадочность любимого мужчины… Ленка на секунду взглянула на него со стороны и даже усмехнулась – точно, шекспировский герой. Запутал свою жизнь своими руками, а избавления ищет – чужими.

– В данном случае, – продолжала Милка, и Ленка поняла, что упустила часть ее монолога, – я лицо заинтересованное. Поэтому необъективна. От того, что этот мужчина не знает, что делать с собой и своей жизнью, страдает близкий мне человек. И из-за этого я на этого твоего Романа злилась и злюсь. Негодяй он. Несчастный, но негодяй.

У Миланы затрезвонил телефон – пришло сразу несколько сообщений от английского мужа Миши. Мила прищурила один глаз и стала неловко тыкать пальцем с идеальным маникюром в экран телефона, время от времени зло шипя: резкость попадания по нужным буквам уменьшилась до критической. Слова на английском складывались плохо, в итоге Милка с раздражением бросила телефон на стол:

– Не могу! Написала ему, что пьяна, что напишу, как протрезвею.

В ту же секунду телефон снова звякнул, как показалось Ленке, удивленно. Милка прочитала, хохотнула:

– Да, Михаил, и во мне остались для тебя еще сюрпризы!

В этот момент хозяйка дома поняла, что лимона и шоколадки в качестве закуски категорически недостаточно и срочно надо поесть. И бросилась варить пельмени.

Потом они съели целую пачку пельменей. На Ленкиной памяти подруга никогда столько не ела. Они ели и молчали. И Ленка понимала, что надо еще что-то спросить, узнать подробности судьбоносной для нее встречи, но все казалось таким бессмысленным уже, ненужным и глупым, что слова зависали на языке и падали внутрь Ленки вместе с пельменями. Но когда и пельмени, и коньяк закончились, она все-таки спросила:

– А что теперь, Мила? На чем вы расстались?

– Я была с ним честна, Ленуся. Я сказала, что душевного покоя я ему не обеспечу, потому что в созданной им ситуации это невозможно. Но потом, – тут Милана пьяно хихикнула, – я не сдержалась и сказала, что постараюсь кое-что сделать для того, чтобы облегчить сложность этой ситуации. И вот сейчас я все тебе рассказала, тем самым, надеюсь, сделала вклад в судьбу Романа. И твою, конечно, Ленуся.

Ленка поняла и кивнула.

– Ты же все правильно сделаешь? – Милка внимательно посмотрела своими глазами вокруг Ленкиного лица.

Ленка усмехнулась. Лучшая подруга знала ее слабохарактерность и опасалась, что Ленка наступит на горло собственной гордости, даже располагая инсайдерской, так сказать, информацией. Знала, опасалась, но при этом не давила. Чудесная, чудесная пьяная Милка.

– Конечно, Мила, я все правильно сделаю. Не переживай. Пока не знаю, как, но сделаю.

Когда Милану увезло домой такси, на улице уже стемнело, но свет включать не хотелось. В этой мартовской темноте на Ленку навалились те совершенно бабьи чувства, от которых она усилием воли отбивалась весь вечер: стало невыносимо жалко себя, и захотелось позвонить Роману и разоблачить его, а лучше – поехать и закатить форменную истерику. А еще лучше – застать его с той, другой, любимой. Увидеть своими глазами, закатить ту же истерику, вывести на чистую воду… Или наоборот – молча посмотреть в его глаза, все ему высказать своим взглядом, развернуться и уйти… Пусть мучается еще больше. А вдруг она уйдет, а он поймет, что именно ее любит… что боится потерять… вдруг побежит за ней…

Пропитанные коньяком мысли путались и куда-то несли Ленку, а она не сопротивлялась. Она представляла, как скажет ему: «За что ты со мной так? Почему ты ничего мне сразу не сказал? За что ты меня мучаешь?» Или вот так: «Я же люблю тебя! Никто не любит тебя так, как я, и не полюбит. Почему, ну, почему ты не любишь меня?! Ведь все было так хорошо!» Или совсем просто: «Ты сволочь! Ты просто лживый подонок!!!»

И представляя сцены объяснения с Романом, своих истерик или его покаянных речей, подсознательно Ленка понимала, что все зря. Все зря. Невозможно упрекать человека в том, что он тебя не любит. Можно обвинить его во лжи, но в нелюбви – бессмысленно. Да и тот ли этот человек, любовь которого Ленке нужна? Тот ли это мужчина, на которого можно рассчитывать? Которому можно довериться? Может, он и Гамлет, но она в этой трагедии не хочет быть Офелией. Да и Гамлет мелковат. Странноват. Чересчур лжив. И всё равно, черт возьми, почему же так горько?

Она сидела на окне и смотрела в пустой темный двор, освещаемый одиноким и тусклым фонарем. Вспоминала их ночи, его слова, его взгляд и его поцелуи – и как бы ставила галку напротив каждого воспоминания: ложь, и это ложь, и это ложь, все ложь.

Потом Ленка легла спать и, конечно, поревела в подушку. И уже засыпая, она начала придумывать стихотворение, но успела придумать только первую строчку: «Снова некого стало любить…» – и провалилась в глубокий, избавляющий от душевной боли, сон.