«Эта сторона улицы наиболее опасна…». «Почему она опасна?», думаю я, девочка шести лет, бледный питерский ребенок, задрав голову, читая по слогам. Красивая такая улица, называется «Невский проспект»…
И еще было такое странное слово «бомбоубежище». Это значит — куда-то надо было бежать, спасаться, держа подмышкой любимую кошку. От чего спасаться, морщит лоб девочка. Ничего не понимаю. Спрошу у мамы.
Для мамы Невский проспект в 41-м — это близорукий, сутулый профессор математики — папа, уходящий в ополчение. Навсегда. Это поезд со школьниками — теперь уже интернатскими детьми, двигающийся под бомбежками на север. Не надолго, думают взрослые… Месяца на два. Скоро вернемся в Ленинград. Шубы брать не будем.
Моя бабушка — воспитательница. Едет в теплушке с больными дизентерией, завшивлеными детьми. Все знают, что она очень честная — эта ленинградка в первом поколении. Поэтому ей с тремя детьми приказывают по приезде на место жить в кладовке, где хранится хлеб на весь интернат. Оголодавшие в дороге худые ленинградские дети сидят на буханках хлеба — и ни кусочка, ни корочки не могут отщипнуть от этого богатства. Воспитательница строго следит за ними. И они справляются. А в интернате свирепствует дизентерия. Это — война.
…А в 90-м году мой друг из Германии, студент-медик Гец привел меня в гости к своей маме и достал семейный альбом. Пара страниц… и я вижу его, Геца. Нет, это не он, а его дедушка. В нацистской форме, при полном параде.
— Да, он погиб у вас, под Ленинградом, — смущается мама Геца и быстро перелистывает страницу. Я тактично молчу. Глотаю фразу о том, что там же погиб мой дед-профессор математики. А моя мама с братом и сестрой ехали в это время в дизентерийной теплушке все дальше на север. Там их ждала голодная эвакуация. Баталии и братание с местными жителями. Щуплый мальчик (мой дядя) дерется с одноклассниками, обозвавшими его «жидом». «Не выдал Сталин Гитлеру евреев, от этого и началась война». Болезни. Похоронки. Бабушка, воспитанная в богатом купеческом доме, жена профессора, привыкшая вести дом с помощью верной домработницы, учится колоть дрова, разводить огород, копаясь в навозе. Этот небольшой, но старательно выращенный огород и помог интернатским детям выжить в далеком уральском поселке Огнево. Они смогли вернуться домой, это главное. И даже комнату в коммуналке на Литейном у моей бабушки не отобрали. Вот счастье-то.
«Да разве могут дети Юга…» писал Илья Эренбург, да разве могут они понять «что значит думать о весне…»
«Что значит в мартовские вьюги, когда отчаянье берет, все ждать и ждать, как неуклюже зашевелится донный лед».
…Гец и его мама все время пытались меня накормить и все слали мне посылки с немецким шоколадом и трогательные письма.
#i_004.jpg
Фото Павла Маркина
#i_005.jpg
Фото Галины Зерниной