Глава 1

Берик Чекмезов сидел на песке, прислонившись к заднему замызганному колесу огромного трейлера. Он носил грязные и в пятнах от пота рубашку хаки с длинными рукавами, грязные джинсы, и тяжелые сапоги с голенищами, которые достигали почти его коленей. Он сильно загорел от сорока одного года, проведенного под палящим солнцем приграничной территории, и только лоб его был белым, как труп, но только там, где его защищал козырек кепки.

Было совсем раннее утро, и Чекмезов сидел посреди бескрайней пустынной местности, известной географам как степь Северного Казахстана. Проезжая эти территории, обычно примерно каждые двадцать километров он находился в пятидесяти километрах от какого-нибудь мелкого поселка. А сейчас он сидел в совсем глухом месте. Солнце еще не взошло. Насколько хватало глаз, в любом направлении простирался бесконечный выжженный ландшафт — заросли верблюжьей колючки и саксаула, перемежавшихся обугленным от жары ковылем и тырсой.

Напротив него стоял высокий мужчина в шортах и рубашке и вел серьезный разговор по мобильному. Его внедорожник стоял на холостом ходу в свете восходящего солнца, его крошечные на фоне раскинувшейся утренней степи янтарные огоньки фар мерцали, как угольки затухающего костра.

С середины девяностых Чекмезов возил скот из Казастана для животноводческих ферм в России. Он знал больше проселочных дорог через отдаленные приграничные фермы от Троицка до Орска, чем кто-либо из ныне живущих. Он знал и о скрытых взлетно-посадочных полосах на обеих сторонах, и об усилении пограничного патрулирования из-за увеличения контрабанды наркотиков и людей.

Чекмезов тоже занимался контрабандой людей, но его способ был весьма оригинальным. Чтобы отвлечь внимание пограничных собак, он соорудил две кабинки в изогнутой крыше своего трейлера прямо посреди загона, где перевозились большие группы вонючего, обгаженного скота. Кабинки были шестьдесят сантиметров в высоту (чуть больше толщины человека, лежащего на спине), метр восемьдесят в длину и шестьдесят сантиметров в ширину. Он подключил кондиционер к кабинкам и поставил туда длинные узкие резервуары с водой, из которых можно было пить. Там можно спокойно прожить три дня и не почувствовать почти никакого дискомфорта.

Однако там могло уместиться только два человека. Доставка была гарантирована и плата была высока. И Чекмезов прекрасно понимал, что это значит. Кто бы ни пришел к нему, желая заплатить его цену, в России его ждало нечто большее, чем работа в бригаде монтажников или мойка посуды в забегаловке. Он занимался контрабандой людей, имевших проблемы с законом.

И это срабатывало. За шесть месяцев он заработал почти шестьдесят тысяч долларов. Наличными.

Чекмезов вспотел, нервничая и жалея, что согласился на такую нагрузку. Он собирался бросить уже это дело, хотя бы на время. Этот переброс должен был стать последним.

Высокий мужчина напротив снова тихо заговорил по мобильному, и они оба повернулись и посмотрели на восток.

Тишина.

Прошла минута, две, три, пять. Наконец они оба увидели характерный синий отсвет вертолета прежде, чем услышали его, так как двигатель металлической птицы издавал не больше шума, чем тихий кашель в отдалении.

Чекмезов проникся уважением к организаторам этой акции. Он видел эту военную машину только однажды, но слышал о ней много историй. Учитывая уровень операции, он мог взять вдвое больше, чем запросил. Жаль.

Черный вертолет приземлился на песчаную площадку за зарослями, простоял там не более минуты, затем снова поднялся и с хрипом улетел в предрассветные сумерки.

Они ждали.

Вскоре из-за кустов показалась небольшая группа людей, выползая из них, словно партизаны.

Это были трое подтянутых спортивного вида мужчин и две фигуры в черных балахонах, скрывавших лица. Люди в капюшонах были одеты лучше других и общались только знаками. Берик мог сказать, что они могли видеть сквозь плотную, тускло поблескивавшую ткань. Более мускулистый из двух мужчин в капюшонах нес дешевый пластиковый мешок с парой яблок и апельсинов.

Один из трех сопровождающих перебросился парой фраз на незнакомом Берику языке с высоким, а потом повернулся к Чекмезову и заговорил с ним на безупречном русском.

— О'кей, Берик, — с улыбкой сказал он, — это тебе поможет. Да, мы не имеем никакого отношения к любому форс-мажору, что может произойти за границей.

Чекмезов кивнул, и парень протянул ему толстый конверт. Берик спокойно надел очки и начал считать. Ему было все равно, сколько людей стояло вокруг и ждало его. Это был приятный для него момент. Он заботился о своем будущем.

В этом конверте было все. Он поднял голову.

— Хорошо.

— Давайте погрузим этих ребят, — сказал улыбчивый.

Двое мужчин в капюшонах вскарабкались на борт трейлера и заползли ногами вперед в крошечное отделение наверху. Они не сказали ни слова. Как только они оказались внутри, Чекмезов, стоя на рельсах снаружи трейлера, начал терпеливо объяснять им, как пользоваться вентиляционными отверстиями и водяными шлангами.

Наконец погрузка была завершена.

В первых лучах солнца Берик Чекмезов закончил со всеми бумагами, используя капот пикапа в качестве стола и получил от высокого необходимые инструкции. Они пожали друг другу руки, и Берик сказал, что собирается перекусить прямо здесь, в своем грузовике, а потом уже ехать за скотом. Облокотившись на переднюю часть грузовика, он наблюдал, как высокий и трое из вертолета уезжают на внедорожнике, направляясь на север.

* * *

Добравшись после полудня до нужного места, Чекмезов вяло наблюдал за тем, как подручные знакомого фермера не спеша погрузили в его фургон множество голов крупного рогатого скота. По документам их нужно было отвезти на другое фермерское хозяйство, но уже в России, в ста пятидесяти километрах к северу от границы.

Животные были заведены в огромное чрево фургона, у которого поручни были словно на ржавой буровой трубе нефтяной вышки. Длинный пандус из железа и дерева вел из загона в заднюю часть трейлера, массивного двенадцатиколесного двухэтажного «Фаро». Теперь начинался самый сложный этап.

* * *

Казахский коридор был обеспечен. «Подмазанные» пограничники быстро выпустили внушительный фургон с территории страны, не донимая водителя никакими формальностями.

А вот и российские рубежи. Из обновленной будки вышли трое мужчин с оружием, в ботинках и хорошо знакомой форме российских пограничников. Их заинтересовал большой грузовик Чекмезова.

— Собрался, — пробормотал Чекмезов, щурясь на солнце. Один пограничник стал проверять документы водителя и документы на груз, а двое других стали досматривать фургон. Скот ревел и раскачивал огромный трейлер, пока стражи границы карабкались по пандусу в пещерообразное брюхо его транспорта. Скот, набитый в тесный загон, шумел и копошился в горячей грязи, поднимая пыль, которая тяжело висела внутри в ржавой дымке.

* * *

Он внимательно наблюдал за двумя молодыми пограничниками, осматривавшими заднюю часть прицепа формально, без особого энтузиазма. Они разговаривали между собой, не глядя друг на друга, поднимаемая животными пыль покрывала их и прилипала к потным пятнам на их темной форме.

Затем таможенник проверил справки ветеринарного контроля и третий пограничник равнодушно поставил печать в паспорте Берика, после чего путь вперед был свободен. Он помахал пограничникам, высунув мясистую руку из окна фургона.

«Прощайте, ребята», — сказал он себе под нос. Чекмезов облегченно уставился на не признававшую границ бескрайнюю степь и дорогу. Он вытер лоб рукавом рубашки. Но он не расслаблялся, пока не отъехал достаточно далеко, чтобы никто не мог расстроить его планы.

* * *

Было уже около половины одиннадцатого вечера, когда Чекмезов перевез скот в частное животноводческое хозяйство к юго-западу от Троицка. Это был степной холмистый край, покрытый саксаулом и чахлыми кустарниками.

После разгрузки Чекмезов сказал хозяину фермы, что перед возвращением ему надо кое-что прибрать в трейлере, попрощался с ним и поехал по грунтовой дороге дальше, в указанное ему место в неглубокой долине.

Там Чекмезов остановил свой грузовик. Он вышел из машины, прошел назад, взгромоздил свое тяжелое тело на рельсы трейлера и забрался наверх. Маленьким гаечным ключом он открутил два болта и поднял панель, скрывавшую две кабинки.

— Добро пожаловать, — сказал он и снова спустился по рельсам.

Стоя на земле, он наблюдал, как первый человек выполз из своей кабинки в почти полной темноте. На нем больше не было капюшона, отчего Чекмезов насторожился. Пока первый, тоже избавившись от капюшона, помогал второму пробираться к трудному выходу из трейлера, Чекмезов заметил, что первый был явно моложе и мускулистее. Это был телохранитель.

Тела их одеревенели и они двигались неуклюже, но в конце концов спустились на землю. Несмотря на темноту, Чекмезов намеренно не поднимал головы, пока телохранитель доставал мобильный телефон и звонил. Старик отошел от грузовика, расстегнул молнию на брюках и помочился в темноту, повернувшись к ним спиной.

Чекмезов изо всех сил старался навести порядок в кузове, но при этом не спускал глаз с рук молодого парня. Именно здесь Чекмезов стал обузой, а не необходимостью. Закончив разговор, парень подошел к Чекмезову.

— В какой стороне дорога? — спросил он по-русски с акцентом.

— Прямо за вами, — сказал Чекмезов, отводя глаза и наклоняя голову в сторону тропинки в кустах. — до трассы минут десять.

— О'кей, — сказал мужчина, и в его голосе прозвучали слова благодарности и прощания. — Подождите полчаса, — добавил он, затем повернулся и пошел к другому мужчине, который ходил взад и вперед.

Они обменялись несколькими словами, а затем, не оборачиваясь, ушли в чернильную темноту, направляясь к единственной дороге из долины.

Чекмезов медленно подошел к ящику с инструментами, стоявшему под ступеньками, и достал бинокль. Он отошел от грузовика и сел на землю, подтянув ноги и положив локти на колени. Он поднес бинокль к глазам и сфокусировал его на двух мужчинах. Линзы ночного видения освещали их в слегка расплывчатом зеленом мире. Они все еще были вместе. Они не оглядывались.

* * *

Берик почувствовал это за миллисекунду до того, как холодная толстая трубка плотно прижалась к его правому уху. Он догадался. От страха он стал невесомым, и его тяжелое, усталое тело стало медленно заваливаться, а затем остановилось в нескольких сантиметрах над землей, сильная рука удерживала его от падения. Он все еще смотрел, как двое мужчин уходят в зеленый мир, когда его голова взорвалась.

 

Глава 2

Джип «Паджеро» поднялся с грунтовки на более широкую, ровную асфальтированную дорогу. Водитель повернул направо и быстро набрал скорость. Позади внедорожника пыль клубилась в безоблачной темноте, где свет трех четвертей Луны поймал ее и превратил в шлейф серебряной пыли, который на мгновение повис в ночи, а затем медленно опустился и исчез в темном пейзаже.

Когда джип оказался на шоссе, водитель повернул налево и направился на север. Мужчина, сидевший на переднем пассажирском сиденье, протянул два бумажных пакета с гамбургерами мужчинам, которые за последние двенадцать часов ничего не ели, поглотив только пару стаканов кофе.

Пока «Паджеро» плыл по извилистому шоссе через холмы, двое мужчин на заднем сиденье ели, глядя через ветровое стекло на фары, прорезающие темноту. Все слушали краткие передачи на армянском языке, передаваемые по комплексу аппаратуры под приборной доской и на консоли между двумя передними сиденьями. Помещение было настолько тесным, что напоминало кабину пилота.

В наушниках и с микрофоном пассажир на переднем сиденье время от времени произносил одно-два армянских слова тусклым, бесстрастном языком, часто меняя частоту. На экране компьютера в центральной консоли появилась карта с удивительно четким разрешением и неподвижным ярко-красным пятном в правом верхнем углу. Двигающийся джип был представлен в левом нижнем центре экрана зеленой пульсирующей точкой, дергающейся по неправильной траектории к верхнему правому углу.

Они продолжали путь на север.

— А как насчет тех парней? — сказал пожилой по-русски, имея в виду то, что слышал по радио. Теперь он хотел говорить по-русски. Он энергично помотал головой. Его шея затекла, и он чувствовал запах коровьего дерьма в своей одежде. Поездка на грузовике для перевозки скота не была его обычным способом передвижения.

— Они оба на месте.

— Вы проверили у них технику?

— Много раз.

Седой с отвращением вздохнул и бросил остатки гамбургера в мешок, дурацкий полуфабрикат. Он вытер рот бумажной салфеткой, еда камнем будет лежать у него в животе. Он бросил мешок на пол. Гребаная американская еда.

— А двое других? — после некоторой паузы спросил он.

— Так же.

— Так же что? — он сорвался на крик.

— Они готовы. Их методы хорошо спланированы. Они ждут от вас вестей.

За окном местность освещалась растущей луной, которая мчалась рядом с ними. Холмы поднимались в высоту словно пирамиды, отполированные временем, километр за километром. Затем они исчезали, и открывалась бескрайняя степь, а иногда под лунным светом простирались жиденькие лесочки. Время от времени вдалеке, словно одинокие угольки, горели окна одинокого фермерского дома.

— Планируя что-то подобное сейчас, — сказал пожилой, ни к кому конкретно не обращаясь, глядя в окно, — мы не можем быть небрежны в чем-либо. В этот раз нет такого понятия, как излишнее планирование.

Мужчины прислушались. Все они, конечно, нервничали. На этот раз ставки были выше, чем когда-либо, и все знали, что пожилой человек, стоявший за ними, умел работать в ситуациях, когда ставки были высоки. Они планировали это долгое время, и теперь, с прибытием грузовика для скота, пути назад не было.

Джип снова повернул на запад.

Седому нравились звуки радиопереговоров. Это означало, что его люди занялись делом. Всегда есть что перепроверить. Всегда есть крошечный, надоедливый недосмотр, который нужно устранить. Он устроился в углу кресла.

«Этот человек подумает, что дьявол схватил его за яйца, — подумал он.»

 

Глава 3

Борис Смирин и Василий Свиридов еще не покрыли и половину дистанции, когда решили прекратить бег трусцой и пройти остаток пути пешком. Они и так преодолели три с половиной километра, а температура была плюс тридцать два. Было шесть пятнадцать вечера.

Они перешли на шаг, обливаясь потом, их спортивные серые футболки и шорты потемнели от пота. Они шагали между поливальными установками, стоявшими по обеим сторонам шлаковой дорожки с интервалом в шестьдесят метров, которые образовывали мокрое облако восьми или десяти метров в диаметре, которое Борис установил на расстоянии всей искуственно созданной дистанции.

Василий, высокий, подтянутый мужчина лет шестидесяти с небольшим, повернулся, подошел к разбрызгивателю и встал в облаке воды.

— Черт, это спасает мою жизнь, — прошептал он, наклоняясь и кладя руки на колени, пока он восстанавливал дыхание, мелкие брызги бисером покрыли его серебряные волосы.

Борис, тоже тяжело дыша, ходил взад и вперед по облаку брызг.

— Надо было пойти в бассейн. Сегодня жестокая жара.

Смирин жил под Екатеринбургом на бывшей обкомовской даче у озера Малый Исток, удачно приватизировав ее в свое время. На своей летней резиденции успешный бизнесмен Борис Смирин планомерно создавал благоприятную для своего здоровья обстановку, чтобы бегать трусцой, плавать или играть в гандбол, не покидая дачи. Грубо очерченная шлаковая дорожка, расположенная в задней части загородной резиденции, петляла по просторному участку холмистого леса, где преобладали сосны, клены и редкие ели. Это было отличное место, расположенное на гребне холма, откуда открывался прекрасный вид на долины, спускавшиеся к городу.

— У нас все получается, — сказал Василий, выпрямляясь и ухмыляясь.

— У нас?

Подполковник запаса, ветеран чеченской кампании Василий Свиридов был братом отца жены Бориса. Борис узнал Василия получше с тех пор, как тот помог компании Смирина выиграть несколько тендеров на поставку химикатов для военной промышленности. Он хорошо знал механизмы лоббирования тех или иных решений начальства.

Сам же Борис Смирин был слегка полноватым человеком средних лет с пышной шевелюрой, с усиками, по-модному небритый. У него был большой нос и глаза неопределенного цвета. Он любил на работе одеваться в дорогие костюмы, предпочитал фирменные галстуки, и часто украшал свои руки разнокалиберными перстнями.

Смирин начал свою деловую карьеру еще в начале нулевых доцентом кафедры управления Кубанского государственного аграрного университета. Затем он был заместителем директора Международной школы бизнеса «Истек», три года жил в Израиле, вернулся и стал одним из руководителей Центра подготовки, переподготовки и повышения квалификации «Кубанский». Однако вскоре он попал под «колпак» правоохранительных органов и снова уехал за границу, где занялся торговлей удобрениями. Вернулся он в Россию уже в Екатеринбург, в качестве генерального директора ЗАО «Агрохим», вложив в фабрику немалые средства.

Постепенно у него появились высокие покровители из Государственной думы и губернской администрации, после чего Смирин почувствовал возможность быстро развить свой бизнес. Он быстро достроил вторую линию по производству удобрений «Агро-Сибирь» и «Биохим-Р» и перестал в своей работе считаться с законодательством, зная, что губернатор, имевший треть акций предприятия, всегда прикроет его от внимания «органов».

* * *

На протяжении многих лет их дружба оставалась крепкой, и Василий с женой Ларисой регулярно навещали Бориса и его жену Раису в Екатеринбурге. Хотя их разделяло почти двадцать лет, импульсивная и чрезмерно любопытная натура Ларисы сохранила молодость и дополняла практичность Раисы. Они стали хорошими друзьями с того момента, как встретились.

После вхождения Южной Осетии и Абхазии в состав России Василий и Лариса влюбились в черноморское побережье и в конце концов с помощью связей Василия в армии приобрели одну из бывших «цековских» дач в сорока километрах к югу от Сухуми, примерно в часе езды. Они сделали там евроремонт, и проводили там почти все свободное время. Сейчас же, Раиса и Лариса были в трехнедельной поездке в Турции.

Борис услышал позади себя одинокого бегуна и, обернувшись, увидел коренастого парня с густыми черными волосами и свекольно-красным лицом, который только что перешел с бега на быстрый шаг. Он тщетно пытался вытереть пот о растянутую майку.

— Привет, Роман, — сказал Борис, когда парень приблизился. — Ты собираешься проверить нашу сделку по калию с китайцами?

Парень покачал головой. — мне надо на это день-два.

— Чувствую профессионала, — сказал Борис. — Есл что-то там не так, не дави на наших китайских партнеров слишком сильно. — Он хлопнул своего помощника, консультанта по азиатским рынкам по спине, когда тот проходил мимо. Когда туман рассеялся, тот снова надел очки, но бегать не стал. Он просто продолжал идти. Борис наблюдал за ним.

— Ты когда-нибудь встречал Романа? — спросил он Василия, кивая на молодого человека.

— Да, конечно. В твоем московском офисе.

Часто, когда Василий бывал в столице, он проводил несколько часов в столичном филиале «Агрохима», занимаясь установлением связей со столичными чиновниками. Он был своего рода авторитетом среди персонала филиала, и те смотрели на экс-подполковника как на человека, умеющего решать проблемы. Его напор и решительность были почти столь же радикальными, как и в молодости, и все в филиале в сложных случаях возлагали надежды на решение вопросов на этого сильного и пробивного человека.

Роман направился к дому, держась тенистой стороны дорожки.

— Жизнь бедняги сейчас-сплошной ужас, — сказал Евгений. — У его жены рак мозга. Медленный, который забирает твою жизнь на мгновения и миллиметры, оставляя тебя дышать, но преследует. — Евгений замолчал. — Вот что я тебе скажу, Василий, я просто не могу представить, что бы я сделал…

— Да, я знаю, — сказал экс-подполковник, проводя рукой по потному лицу. — Я тоже думал об этом. Не совсем так, может быть, но только с точки зрения того, что мы хорошо справились с последней работенкой, которую нам нравится делать. Не у всех есть эта черта.

— Не у всех есть такие, как Лариса, Василий. Или кто-то вроде моей Раи. Нам повезло с этими двумя женщинами, вот о чем я говорю.

Василий вдруг рассмеялся и покачал головой.

— Я получил вчера письмо от Ларисы, — сказал он. — Она сказала, что везет что-то домой, и если это попадет сюда до ее возвращения, я ни при каких обстоятельствах не должен его открывать. Открыть что-то!? Что, черт возьми, она придумала?

Они оба смеялись, проходя по длинной аллее в сосновый дворик перед домом.

Мужчины зашли в предбанничек перед бассейном, подошли к шкафчикам, сняли потную одежду, приняли душ и оделись. Через несколько минут они уже были в подземном гараже дачи, где стояли их внедорожники.

— Ты уверен, что не хочешь остаться на ночь и улететь завтра после обеда? — cпросил Борис.

— Нет, мне лучше вернуться, — сказал Василий, открывая свой «Патфайндер» и бросая туда грязную спортивную одежду. — Жена, уезжая в Турцию, поручила срубить старое сухое дерево возле офиса. Я все откладывал, вместо этого прилетел к тебе. — Он захлопнул заднюю дверь. — Но спасибо за приглашение. Может быть, я возьмусь за это в следующем месяце. Мне нужно вернуться и кое-что поручить своим юристам.

— Позвони мне, — сказал Смирин. — по приезду.

 

Глава 4

— Привет, Боря, — сказала она. — Расскажи мне о своем дне.

— Сначала ты. Тебе должно быть веселее, чем мне. — Он услышал, как на заднем плане раздавались чьи-то голоса.

— Ну, утром мы поехали в дельфинарий, а потом мы поехали на шоппинг, где я потратила некоторую сумму на какое-то прекрасную сумку. Отличный бассейн во второй половине дня. Ужин-невероятно вкусный ужин-в «Роксолане».

— Звучит суматошно, — сказал Борис. Он прошел мимо будок охраны и поднялся на смотровую площадку сразу за воротами. На близком расстоянии внизу, между холмами, виднелся город. Он многообещающе сверкал в конце долины. Когда он перевел взгляд в другую сторону, холмы под последними мандариновыми лучами заката становились пурпурными.

— А твой день? — спросила она.

— Бизнес. Без происшествий. Ко мне вчера приехал Василий. Мы обсудили текущие дела, пообедали, пробежались сегодня, а завтра он вернется к себе. Я сейчас еду домой.

— Я видела в интернете, что на прошлой неделе температура взлетела до небес.

— Стремительно. Плюс тридцать один, тридцать два, каждый день. Дождя не было видно. Леса начинают гореть.

— Лето.

— Да уж.

— Ну, мы оба отлично проводим время. Лариса, как всегда, милая и веселая. Вчера она целый день была на пляже. Можно хорошо провести время, просто наблюдая за ней. Она просто бесконечно любопытна, находит что-то прекрасное, и иногда, буквально, прямо под ногами.

Борис рассмеялся.

— Ну, ты же знаешь Ларису, — сказала Раиса. — Она весь день ходит вокруг да около, а когда ей приходит в голову, что надо бы поесть, просто забредает в какое-нибудь уединенное место поблизости. Слушай, с тех пор, как мы обе отравились в Барселоне, я перестала делать это с ней. Я более осторожна.

— Судя по твоим рассказам, как Лариса шныряет по закоулкам, я не могу представить, что ты всюду находишь рекомендации из путеводителя.

— Нет, но я хорошо осматриваю это место опытным глазом медсестры. Если это не пройдет проверку, я под благовидным предлогом направляю ее в место, которое кажется менее опасным для желудка.

— Она не возражает?

— Нет. Она знает, что я делаю. Мы наслаждаемся эксцентричностью друг друга. Мне нравится, где она бродит, а ей нравится, где я ем.

Какое-то время различные мысли навещали Бориса, и как бы ему ни хотелось держать ее на линии, он решил, что дальнейшие разговоры неуместны. Через несколько минут, он отключил мобильный. Но он не сразу уехал. Некоторое время он смотрел на город.

Пятью годами ранее Борис Смирин был успешным управленцем, работавшим с всевозможной химической продукцией, когда ему удалось стать генеральным директором ЗАО «Агрохим» в Свердловской области. Это было совместное китайско-российское предприятие по производству бытовой химии. После введения США и рядом стран Евросоюза санкций в отношении России, что привело к прекращению поставок ряда наименований химической продукции в Россию и разрыву многих контрактов, правительством были приняты решения о замещении промышленной продукции из европейских стран российскими аналогами. С помощью личных связей Смирину удалось «пробить» целый ряд соглашений о поставках разнообразных химикалий на предприятия во многих регионах страны. Так как на предприятии в основном использовалось российское сырье, это существенно помогло при подписании контрактов.

* * *

Развитие его компании и появление ее филиалов во многих регионах, преждего всего Урала и Сибири привлекало Бориса больше, чем улучшение условий труда для своих работников и соблюдения всех экологических требований; вместо этого его компания стала выдавливать конкурентов, используя связи с губернатором, пока в своем федеральном округе. Вскоре он уже жил привычным клише преуспевающего, обладающего известным опытом предпринимателя: его работа стала его общественной жизнью, его игрой, а семья-всем остальным.

* * *

Жену он нашел в один знойный сентябрьский день, когда его команда обогнула поворот в глубоком ущелье каньона горной реки в районе базы отдыха «Абаза» на южном Урале и наткнулась на другую группу сплавщиков. Там произошла серьезная авария. Проводник лежал без сознания со сломанной ключицей, а двое членов отряда лежали на каменной косе с травмами, с которыми еще не разобрались. Большинство членов экскурсионной группы выглядели сбитыми с толку и растерянными, но те немногие, кто все еще мог собраться с духом, подчинялись приказам одного человека, высокой, спокойной, забрызганной грязью блондинки, которая игнорировала заламывание рук и ухаживала за ранеными.

Он впервые увидел Раису Томникову, дипломированную медсестру из Краснодара, которая оказалась типичной независимой кубанской девушкой.

Этот момент еще больше укрепил его жизненные позиции.

* * *

Дорога домой заняла десять минут. Он направился к дому, шедевру из местного известняка и итальянской плитки. Его дом был большим и уютным, с просторными верандами, внутренними двориками и полудюжиной высоких уральских кедров. Борис потратил на его перестройку больше, чем когда-либо кому-либо признавался, чтобы убедиться, что дом не выглядит вычурным, и гарантировать, что его любой назовет величественным. Он выглядел как настоящая крепость.

Под соснами позади дома его встретили две собаки-мастино, которые были рады его видеть, но не сходили с ума. Он погладил их обеих, крепко похлопал по загривкам, а затем пошел по широким дорожкам к задней лужайке.

Предвкушая запах персиков, он спустился по длинной аллее к маленькому фруктовому саду под домом, а за ним, помахивая хвостами, прогуливались две собаки. Был конец персикового сезона, и он сорвал толстый жатвенный камень. Он принялся за еду, продолжая идти по тропинке к месту работ сразу за холмом, где каменщики строили резервуар для сбора дождевой воды для орошения.

Когда он вернулся в дом, было уже почти темно. Пока он кормил двух мастино, в саду при помощи фотореле зажегся свет и осветил ему путь на веранду.

Он прошел на кухню, достал из холодильника пиво и выглянул в окно на освещенную аллею, по которой только что прошел. Он увидел что-то мелькнувшее на краю света, почти что-то. Наверное, лисицы. На тебе. Рыжие твари становились все храбрее и храбрее с каждым годом, пугая его жену, когда она была на даче. Но почему собаки не лают?

Он вышел на широкую веранду, тянувшуюся вдоль задней стены дома, и выключил свет. Он сел за один из кованых железных столов и посмотрел во двор, начинавшийся у края веранды, а за ним-на заботливо созданную жасминовую изгородь, спускавшуюся к фруктовому саду.

Он сделал еще пару глотков, когда заметил, что чего-то не хватает. Фонтан во дворе молчал. Он мог бы поклясться, что вода струилась, когда он проходил мимо нее по пути в сад с собаками.

И где собаки? Они должны были быть здесь, почесываться, обнюхивать его ботинки, желая проверить пиво, которое он держал в руках. Неужели они все-таки погнались за лисами? Если так, то почему он не слышал их лая?

Он держал полный рот пива, когда осознал очертания в темноте двора, тени приняли форму и объем, три фигуры медленно появились из разных углов. Он не мог сглотнуть. Его сердце бешено заколотилось и сбилось с ритма.

* * *

Мужчины придвинулись чуть ближе, не шевеля ногами, словно по волшебству, их положение пошатнулось, так что они не выровнялись. Он увидел их оружие, и как раз перед тем, как он подумал, что сейчас потеряет сознание, его сердце снова забилось, и он проглотил пиво.

 

Глава 5

В этот момент четвертый человек прошел по аллее, как будто он был там все это время, и подошел ко двору сбоку. Он шагнул в облако бледного света, лившегося с веранды.

— Не волнуйтесь, Борис Михайлович, — сказал он с акцентом, — вы в безопасности. Абсолютной. Не волнуйтесь, все в порядке.

Он остановился на краю веранды, словно ожидая разрешения пройти дальше. Среднего роста и веса, лет шестидесяти четырех-шестидесяти пяти, с волнистыми седеющими волосами. Узкий нос, длинная верхняя губа. Симпатичный. На нем был сизый костюм и белая рубашка в широкую темно-синюю полоску, классическая, без галстука, с расстегнутым воротником и застегнутым пиджаком.

— Я пришел к вам, господин Смирин, чтобы поговорить о делах, представляющих взаимный интерес.

Борис цеплялся за обрывки логики. Его сигнализация была превосходной. Значит, эти люди должны быть очень хорошими. Фонтан был на той же схеме. Он надеялся, что они не убили собак.

— Я хотел бы сесть с вами, — сказал мужчина, протягивая руку к одному из кованых стульев, словно спрашивая разрешения.

Борис не мог заставить себя заговорить или хотя бы кивнуть.

Мужчина вышел на веранду и вежливо приблизился. Внимательно наблюдая за Борисом, словно пытаясь определить его характер, он отодвинул один из стульев от стола и сел. На нем был шелковый костюм. Очень хороший. Французские манжеты, блеск скромного золотого браслета на правом запястье. Золотое кольцо с печаткой.

Медленно, словно демонстрируя никаких трюков в рукаве, он полез в карман и достал пачку сигарет. Он протянул один Борису, который молча уставился на него. Мужчина взял одну для себя, закурил и положил пачку на стол рядом с зажигалкой.

— Меня зовут Артур, — сказал он. Он закурил. — То, что я собираюсь вам рассказать, потребует пространных объяснений, — сказал он, — но с этого момента, господин Смирин, я боюсь, что вы должны считать себя пленником.

Борис уставился на него.

— Да, похищенным, — подтвердил Артур.

Люди-тени остались во дворе. Теперь Борис слышал, как на дальнем конце долины, под янтарными огнями домов, сгрудившихся на гребнях следующих холмов, лают собаки.

Артур курил, стиснув зубы, как будто во вкусе сигареты было что-то терпкое, но приятное, и только потом открыл рот, чтобы выдохнуть.

— Прежде всего, — сказал он, — я должен дать вам несколько минут, чтобы взять себя в руки, осознать реальность вашего положения. В течение следующих получаса или около того я собираюсь объяснить вам, как изменилась ваша жизнь? О кей?

У Бориса звенело в ушах. Его лицо пылало, и он чувствовал легкое головокружение.

— Как вы, должно быть, знаете из интернета, — продолжал Артур, — подобные предприятия широко практикуются по всему миру. В прошлом это был очень грубый бизнес, и он по-прежнему требует много времени. Это все излишне сложно для всех. Идиоты в горах Кавказа держат заложников в грязных условиях. Идиоты из Интерпола, базирующиеся в Лондоне, Париже или Вашингтоне, ведут переговоры с идиотами в горах от имени потного корпоративного посредника, беспокоясь о том, насколько повысится страховка его работодателя. Дикие требования сводятся к глупо малым суммам. Идиотская полиция.

Борис был ошарашен. Этот парень был просто нереальный. Это было похоже на поход в театр с Раисой, на одну из тех современных постановок, где актеры выходят в публику, чтобы включить их в драму. Ему тогда всегда было не по себе.

Артур положил правый локоть на подлокотник кресла, вытянув руку вертикально, его сигарета была глубоко засунута между указательным и средним пальцами. Его глаза стали ленивыми.

— Забудь об этом, — сказал он, махнув рукой. — Как видишь, это совсем другое дело. Во-первых, это происходит прямо здесь, на Урале, не в Дагестане или Ингушетии. Во-вторых, мы не собираемся тебя забрать. Нет. Ты волен жить своей обычной жизнью, как тебе заблагорассудится. В-третьих, никаких переговоров. Никаких торгов. В-четвертых, ни полиции, ни ФСБ, ни парней из частных структур. На самом деле, никто никогда не узнает, что это даже произошло.

Высокий уровень адреналина в крови Бориса значительно обострил его восприятие. Липкий привкус мокроты в горле Артура, когда он произносил какие-то слова, усиливался до предела. И хотя свет на веранде был всего лишь отблеском, Артур сидел перед ним в четком трехмерном пространстве, четко вырисовываясь из темноты позади него, его лицо мерцало, как голограмма.

— Я очень старался узнать о вас побольше, — продолжал Артур. — Он огляделся и вздернул подбородок. — Этот дом, например, так же знаком мне, как и мой собственный. Я мог найти выключатели в каждой комнате в темноте. Я знаю вашу компанию и ее историю вдоль и поперек. Я знаю твою биографию лучше, чем своего отца.

Он говорил с основательной уверенностью, без воодушевления, его голос был почти лишен интонации.

Борис не сделал больше ни глотка пива. Он был загипнотизирован. Не двигаясь, он ждал нового откровения. Это было все равно, что увидеть момент собственной смерти, приближающийся по длинной дороге, маленькое пятнышко, медленно, медленно увеличивающееся по мере приближения. Это была ужасная вещь, и одновременно увлекательная. Он не мог оторваться от этого зрелища, даже убежать.

Артур продолжал: — «Агрохим» весь стоит двести сорок миллионов евро, господин Смирин. Я хочу эквивалент четверти этого.

Под теплым ветерком летней ночи Борис медленно, безмятежно мерз.

Артур ждал, по-видимому, понимая, через что проходит Борис.

— С вами все в порядке, господин Смирин? У нас еще есть о чем поговорить.

Борис не мог ответить.

— Самое важное во всех этих переговорах, — сказал Артур, — это секретность. Я хочу получить деньги на чистом, законном основании. Косвенно, конечно. Через деловые договоренности.

Мысли Бориса сосредоточились на словах «деловое соглашение». Реальность. Что-то, с чем он мог бороться. Что-то, что он понимал. Галлюцинация содрогнулась.

Воплощенные тени время от времени дрейфовали в темноте, и, как часовая стрелка часов, они двигались без движения. Они были здесь, а потом они были в другом месте. Но они всегда были рядом.

— Какого рода деловые договоренности? — Наконец сумел спросить Борис. Ведение переговоров. Сделка, что-то, что заставило его обуздать свои дико разбросанные мысли.

— У меня есть несколько предприятий, в которые я хочу, чтобы ты вложил деньги, — ответил Артур. — Иностранное предприятие. Тебе будет предоставлена возможность инвестировать в международные благотворительные организации. Доброе дело. Все они являются подставными компаниями, через которые деньги будут отмываться в неизвестные места.

Он снова закурил сигарету, стиснул зубы, приоткрыл рот и позволил зловонию просочиться в воздух. Борису показалось, что он заметил охристый оттенок дыма, может быть, по краям. Вонь исходила не столько от сигареты, сколько от собственных прогорклых ноздрей Артура или, точнее, откуда-то изнутри.

— Почему я?

— О, причин много, господин Смирин, но есть несколько очевидных. Ни вы, ни ваша компания не высовываетесь на рынке. Вы во всем поддерживаете региональные власти. Вы относительно невелики, но компания уже более пяти лет является солидным и прибыльным предприятием. И вы не обнародуете это. Вы выводите прибыль в оффшоры, занижаете облагаемые налогом суммы, даже используете радиоактивное китайское сырье. Вашу компанию прикрывает широкая спина губернатора. Сколько там акций ему принадлежат? Ты ни перед кем не отчитываешься, экологов обстреливают твои охранники, у тебя завидное положение.

Борис с трудом заставил себя сформулировать следующий вопрос, но он не уходил. Она продолжала обретать форму, ядовитая идея, затаившаяся в глубине его сознания вместо смутных страхов.

— И почему, — услышал Борис собственный голос, и его желудок сжался, — я должен это делать?

Артур лениво прикрыл глаза и кивнул, затягиваясь вонючей сигаретой.

— Да, конечно, — сказал он. Он уставился на Бориса, словно вынося суждение о нем, о том, как много ему рассказать или как. — В наших переговорах наступят критические моменты, когда я буду ожидать, что ты будешь действовать именно так, как я приказал. Будут определенные критерии, которым ты должен будешь соответствовать. Сохранение тайны. Соблюдение сроков. Следование точным инструкциям. В твоем ответе на эти инструкции не будет, как говорится, места для маневра.

Он сделал паузу для выразительности.

— Я не терпеливый человек, — добавил Артур. — Я никогда не скажу тебе: «в следующий раз, когда ты не будешь следовать инструкциям…» нет. Инструкции ты получишь только один раз. И чтобы ответить на твой вопрос, почему ты это сделаешь… это очень просто. Люди начнут умирать, и умрут они так, как я сам выберу, исходя из того, насколько хорошо ты сотрудничаешь. И они будут умирать до тех пор, пока я не получу шестьдесят миллионов евро.

 

Глава 6

Борис должен был это предвидеть, но не предвидел. Галлюцинаторное ощущение ситуации мгновенно вернулось. Каменные плиты веранды раскачивались и плыли над ним, а фонтан во дворе висел вверх ногами над темным ночным небом, раскинувшимся перед ним черной долиной, полной сверкающих цветов.

Это было просто немыслимо.

— Мы должны двигаться дальше, господин Смирин, — сказал Артур.

Борис посмотрел на него.

— Двигаться дальше?

— Конечно. Ты понимаешь свое положение?

Да, Смирин понял, что сказал этот человек. Но он все еще ждал, когда это покажется реальным.

— Господин Смирин, вы понимаете?

Борис хотел бы попробовать. Он займется делом этой… галлюцинации и будет следовать логике.

— Да, — сказал Борис, — я понимаю. — Это просто казалось нереальным. — Когда… когда я узнаю больше о «деловых договоренностях»?

— Скоро.

— Ты не хочешь все сразу?

— О, я возьму все сразу, но я знаю, что ты не сможешь сделать это так быстро. Однако я хочу получить первый платеж немедленно.

— Сколько это будет стоить?

— Я дам тебе знать.

Борис быстро перебрал в уме свои личные достоинства. Сколько этот маньяк собирается просить? Борис начал приходить в себя, как будто приходил в сознание.

— Мои помощники будут поражены, если я начну выбрасывать миллионы. Для них это не имеет никакого смысла.

— Тебе придется проявить изобретательность, чтобы избежать любопытства, — сказал Артур. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь заподозрил, что ты собираешься делать. Это было бы неприемлемо.

— О каких мероприятиях ты говоришь?

— О, они разнообразны. Я займусь этим позже. Главное, когда все сказано и сделано, должно показаться, что ты просто принял ряд бизнес-решений, которые привели к этим прискорбным потерям. Все, что ты делаешь, должно привести к этой видимости. То, как ты организовал эти вложения, все это.

— Я буду выглядеть дураком, принимая такие решения, — сказал Борис.

— У меня есть люди, которые будут работать с тобой, — сказал Артур, — чтобы ты выглядел как можно лучше. — Он помолчал. — Но на самом деле мне наплевать, как ты будешь выглядеть, так или иначе. Ты должен это понять. До момента, пока это не будет вызывать подозрений. Это самое главное.

Мгновение за мгновением реальность просачивалась в мысли Бориса. Парализующее оцепенение шока уменьшилось, и он пришел в себя, как будто очнулся от наркотического оцепенения. Страх все еще был там, сильный и потный, и в то же время возникло сопротивление. Хотя он все еще не мог прийти в себя, в нем росло семя гнева.

— Что касается ваших правоохранительных органов, — сказал Артур, — не делайте этого. Это азартная игра. Если ты позовешь их и сумеешь на время скрыть это от меня, то сэкономишь свои деньги. Но рано или поздно я узнаю об этом, и тогда это будет стоить тебе спокойствия на всю оставшуюся жизнь. Если я не смогу добраться до тебя, я доберусь до людей, которых ты знаешь. Друзья. Семья. Ты будешь отвечать за то, что случится со всеми ними, со всеми, кого ты когда-либо знал.

Он замолчал и опустил голову, словно устал от попыток быть убедительным.

— Господин Смирин, поверьте мне, я все это уже делал. Я знаю, на какие трюки способны мужчины, подобные вам. Я знаю, что после того, как я уйду отсюда сегодня вечером, ты начнешь строить планы, как выбраться из этой ситуации, сохранив свои деньги и свою жизнь. Я знаю, что ты сделаешь это, потому что ты умный человек… в конце концов, — он развел руками и огляделся вокруг, — посмотри на богатство, которое ты создал своей изобретательностью, своим умом. Нет? Итак, кто я такой, чтобы приходить сюда и давать тебе инструкции, делать то, делать это, как будто ты глуп и не можешь найти способ перехитрить меня? Правильно?

Смирин молча смотрел на седого.

— Но… послушайте меня, господин Смирин. — Артур вздернул подбородок и произнес следующие слова с преувеличенной осторожностью:

— Ты-не-можешь-этого-сделать. И если ты попытаешься, ты создашь гребаные проблемы…себе. С сегодняшнего дня твоя жизнь изменилась так же, как если бы ты обнаружил внутри себя ужасную болезнь, и ты ничего не можешь с этим поделать. Единственное, что в твоей власти в этой ситуации, это делать то, что тебе говорят. Это спасет жизни.

Он склонил голову набок, глядя на Бориса.

— И это не мелочь, не так ли?

Борис снова лишился дара речи. Как он мог ответить на такое… безумие? Он не мог даже сформулировать вопрос, который не казался бы сюрреалистичным.

Крошечный красный огонек во дворе привлек внимание Бориса, всего пару раз мигнул, и исчез, а одно из темных пятен отделилось от остальных и осталось в одиночестве. Борис слышал, как собеседник говорил. В голове пульсировала боль. Он протянул руку и поставил свою уже остывшую бутылку пива на кованый железный стол.

— Я исчезну, — резко сказал Борис.

— Это всегда вариант, — невозмутимо ответил Артур. — Но дело не в тебе. Мне нужны деньги. Мне все равно, от тебя или от твоей жены. Для меня это не имеет значения. Важно то, что я понимаю.

— Я мог бы вложить все это в трастовый фонд. Я не смогу контролировать это.

— Господин Смирин, пожалуйста, поймите: люди умрут, если я не получу денег. Дело не в том, насколько умными вы можете быть или насколько умными могут быть ваши адвокаты. Все, что вы сделаете, чтобы предотвратить передачу мне шестидесяти миллионов, приведет к гибели людей. Пойдете в ФСБ, они умрут. Если вы найдете попробуете меня обмануть, еще больше людей погибнет. Все очень просто.

— Сколько человек? — Борис задал глупый вопрос. Но он думал только об одном человеке. Раиса. Это ужасно. Перед его мысленным взором возникло лицо Раисы-немыслимая ассоциация, вытеснившая безликую множественность всех остальных, которые могли там быть.

— Сколько людей ты знаешь? — спросил Артур.

Это был отвратительный ответ, не оставлявший сомнений в том, что Артур хочет нанести удар в самое сердце. Борис не ответил.

— Ну, — сказал Артур, поворачиваясь в кресле и указывая на тени, — это закрывает всю картину.

Борис услышал собак и увидел, как они, опустив носы, брели по аллее, вдыхая запахи земли. Они были счастливы, что выбрались оттуда, где их держали, вышли на веранду и направились прямо к Борису.

Он наклонился к собакам и ласково погладил их. Было так приятно увидеть их. Это была реальность; эти слюнявые, ласковые старые друзья были реальностью.

Но когда собаки повернулись к Артуру, ожидая такого же обращения, он остановил их ворчанием. Они отпрянули, бросая на него озадаченные, настороженные взгляды, а затем замерли, глядя на него, их хвосты неподвижно повисли.

В этот момент Артур сделал еще один жест, и Борис увидел вспышку из тени и услышал приглушенный стук. Пумфт! Пумфт! Пумфт! Голова первого пса откинулась назад, и он упал на скрещенные ноги, его мозги отлетели метров на шесть назад к дверям дома. Вторая собака, застигнутая врасплох, споткнулась, как будто споткнулась, пули попали ей в голову под таким углом, что она выиграла еще миллисекунду. Она издала приглушенный вопль, ее задние лапы обмякли, и на мгновение ее передние ноги оставались неподвижными, отказываясь умирать, голова неуклюже вытянулась, словно для поддержания равновесия. А потом она упала.

Смирин инстинктивно вскочил на ноги, и на свет, падавший с веранды, тут же легли тени. Трое мужчин, кавказцы в темной уличной одежде, маленькое высокотехнологичное автоматическое оружие, наушники.

Артур был холоден, как скука. Он поднял руку и сделал знак Борису отойти от него. Смирин так и сделал, его сердце бешено колотилось в груди, подгоняемое страхом, яростью и простым удивлением. Артур встал и подошел ближе к своим людям, ближе к темноте. Он вздернул подбородок, глядя на собак.

— Это так просто, господин Смирин. — Он пожал плечами. — Друзья. Родственники. Коллеги. Я отдаю их тебе на хранение. Не отдавай их мне. Для меня они все как эти собаки.

Он повернулся и шагнул в темноту.

 

Глава 7

Борис стоял на веранде, словно только что вышел из дома и забыл, зачем пришел. Он смотрел на безмолвный фонтан во дворе и слушал, как машины отъезжают от дома. Он услышал, как хлопнули дверцы машины, и услышал, как отъехали машины, их моторы затихли, пока они спускались с холма в ночь.

Он повернулся и посмотрел на собак. Ужас. Он должен подумать. У него должна быть ясная голова. Он должен был продумать все до логических выводов.

Подойдя к первой собаке, он опустился на колени и просунул под нее руки. Труп был еще теплым, вялым и пропитанным кровью. Борис старался не смотреть на ее голову. Когда он поднял ее, то почувствовал странную плотность смерти, странную вещь, которую он знал раньше у животных, как они казались намного тяжелее после смерти.

Он понес собаку через двор, в аллею, в темноту, где широкая тропинка вела вниз, в сад. В дальнем конце сада, где единственным источником света был отраженный свет городских огней, сиявших над грядой холмов, он опустил собаку на ровный участок густой, покрытой хвоей травы. Потом вернулся за второй собакой.

Киркой и лопатой, которые он взял на месте работ неподалеку от водохранилища, он начал копать суглинок. Ему потребовалось около часа, чтобы сделать яму достаточно глубокой, чтобы отбить желание лисиц и прочей живности выкопать их, а затем он положил собак одну на другую и засыпал яму.

Когда он закончил, то был весь мокрый от пота, его одежда была испорчена, испачкана грязью и собачьей кровью, которые смешались в печальную корку. Он вернул кирку и лопату на место водохранилища, потом вернулся к дому, взял шланг и смыл с веранды лужи черной крови.

Он пересек двор и подошел к огороженному забором бассейну. За бильярдной располагались душевая, раздевалки и большая кладовая, где хранились столы, стулья и другие принадлежности, необходимые для развлечений.

Выйдя из раздевалки, он снял одежду и заляпанные грязью кроссовки и бросил их в мусорные баки. Голый, он подошел к бассейну и нырнул. Он проплыл четыре круга медленно, взад и вперед попрохладным дорожкам, пытаясь очистить голову.

Выйдя из бассейна, он подошел к шезлонгу и сел. Он попытался разобраться. На мгновение его мысли просто не могли собраться. Он вообще ничего не мог придумать. Он просто хотел позвонить Раисе, услышать ее голос. Но об этом не могло быть и речи. Он не доверял себе, чтобы скрывать свои эмоции, и заставить ее что-то заподозрить — возможно, даже напугать — не имея какого-то плана, было просто безответственно.

Если он поверит угрозам этого человека, то ему некуда идти. Никакие возможности. Но Борис находил это немыслимым. Всегда есть варианты.

* * *

Как этот парень узнает, что он с кем-то связался? Очевидно, у него была целая команда. Насколько профессиональными они были? В доме наверняка были поставлены «жучки». Телефоны, вероятно, прослушивались. За ним тоже будут следить?

Однако о том, чтобы ничего не делать, не могло быть и речи. Артур сказал: «Даже если вы свяжетесь с правоохранительными органами и сумеете на время скрыть это от меня…» так что, возможно, его наблюдение не было столь безошибочным, как он хотел бы, чтобы думал Борис. Конечно, он хотел бы, чтобы Борис поверил, что он, Артур, полностью завладел им, что Борис даже не может изменить частоту пульса, пока Артур об этом не узнает. Неужели Борис просто повернется и поверит в это? Это азартная игра, сказал Артур.

Борис приподнялся на стуле при воспоминании об этом замечании. Азартная игра. Ну, там, где есть риск, есть и шанс.

Он встал, лихорадочно соображая. Никакой полиции. Никакого ФСБ. Никаких правоохранительных органов. Но Борис помнил одного человека. Четыре года назад двое сотрудников «Агрохима» была похищены в Ставропольском крае. Это переросло в ситуацию противостояния заложников (оказалось, что поставщики не расплатились за товар), которая длилась пару дней. Среди различных консультантов правоохранительных органов, привлеченных во время операции, был человек по имени Георгий Нечаев. Борису никогда не было ясно, кто ввел его в эту ситуацию и перед кем он отчитывался, но он всегда был на грани. Никогда не был полностью вовлечен, никогда ни на что не имел полномочий. И все же Борис заметил, что люди советуются с ним, даже агенты ФСБ, но всегда тихо, в стороне.

Позже Борис узнал, что он бывший офицер военной контрразведки, ныне в отставке. Консультант. Он оставил Смирину свою карточку, избегая смотреть ему в глаза, вспомнил Борис. Смирин направился к дому.

Надев халат, он минут двадцать рылся в своем кабинете, пока не нашел старую карточку под грудой других бумаг в глубине ящика.

Даже при всех современных технологиях звонок со спонтанно выбранного таксофона оставался безопасным. Даже если у людей Артура был жетон наблюдения на марсоходе и они знали, что он звонил, они не знали, кому он звонил и по какому поводу. Однако, покопавшись в интернете, он узнал, что таксофонов в городе после массового демонтажа осталось всего десять штук.

Артур не уточнил, как именно, но он должен был понимать, что Борису придется договариваться с разными людьми, чтобы собрать деньги, которые требовал Артур. Борис мог позвонить своим помощникам, ассистентам, своему бухгалтеру, своему адвокату. Конечно, эти разговоры могли быть частными и не считаться нарушением запретов Артура на общение. Понял ли Борис из наставлений Артура, что у него больше никогда не будет личной беседы? Это просто казалось нереальным. Стоило рискнуть, чтобы выяснить, насколько крепко этот парень его держит.

Он выхватил карточку из ящика, накинул какую-то одежду, запер дом-чувствуя себя глупо, учитывая то, что только что произошло, — вышел и сел в «Рейнджровер».

Ему потребовалось некоторое время, чтобы спуститься по извилистым узким дорогам к одинокому таксофону на уединенном перекрестке в раойне Химмаша. До сих пор он не видел, чтобы кто-нибудь следовал за ним, хотя и знал, что его навыки конспирации не слишком велики.

Других машин там не было. Он позвонил из автомата на улице. Он получил запись автоответчика, которая дала ему еще один номер, который он и набрал.

Взволнованный, он сидел в «Рейнджровере» с опущенным окном, чтобы слышать телефонный звонок, и смотрел на яркий интерьер закрытого магазина. На улице не было припарковано ни одной машины, кроме его. Когда зазвонил телефон, он мгновенно выскочил из «ровера» и снял трубку после третьего звонка.

— Ну?

— Да, это Борис Смирин. Мы познакомились около четырех лет назад. Это было похищение.

— Да, я помню.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Какова ситуация?

— Вымогательство. Угрозы убийством, если я позвоню в правоохранительные органы. Этот телефонный звонок-большой риск.

— Как были сделаны угрозы? Письмо?

— Около часа назад ко мне домой заявились трое вооруженных бандитов. Застрелили моих собак прямо у меня на глазах и предъявили ультиматумы.

— Дай мне адрес, где ты сейчас находишься.

— Мне кажется, за мной следят.

— До тех пор, пока тебя не пометят лично, все будет в порядке.

Борис дал ему адрес.

Он оставил «Ровер» у магазина и поехал с Георгием Нечаевым по извилистым лесистым дорогам холмов, в то время как Нечаев делал необходимые маневры, чтобы убедиться, что за ними не следят. Борис сам удивился, что не может говорить. Нечаев не настаивал, и некоторое время они ехали молча. Молчаливое замешательство Бориса смутило его, но он ничего не мог с этим поделать. Наконец, он смог контролировать свой голос, и начал рассказывать Нечаеву все, хронологически, так подробно, как только мог вспомнить.

К тому времени, как он закончил, они добрались до заброшенной стройплощадки одного из многочисленных строящихся коттеджей в лесной зоне. Они вылезли из машины Нечаева и подошли к каменному фундаменту дома, где только начинался каркас. Они сидели на плитах, окруженные запахами дерева, бетона и свежевырытой земли.

Теперь это был Нечаев, кто молчал. Борис ждал, его сердце колотилось так, словно он пытался убежать от того, что, он был уверен, будет мрачной оценкой контрразведчиком его дилеммы.

— Насколько трудно будет сделать то, что он хочет, — перевезти деньги? — наконец произнес Нечаев.

— Зависит от того, сколько он попросит в первую очередь. У меня есть, не знаю, хороший кусок на рынках, который я могу сбросить немедленно. Я потерплю поражение, но я могу это сделать. Кроме того, мне придется продать часть компании. Это будет выглядеть странно для… черт, для всех. Я создал «Агрохим» на осторожной, консервативной деловой практике. У меня такая репутация. Пару лет назад я стал работать с китайцами — дешевое сырье, дешевая рабочая сила. С самого начала пошла хорошая прибыль. Но в довершение всего полгода назад мы взяли большие кредиты на программу расширения-программу, которую планировали и предлагали мне все руководители подразделений. Теперь вы можете себе представить, как это будет выглядеть, если я начну переводить активы, чтобы начать вкладывать миллионы долларов в непонятные инвестиции? Это не сработает.

— Но у вас пока нет никаких конкретных инструкций, — сказал Нечаев. — Вы не знаете, что требуется немедленно.

— Нет.

Нечаев говорил мало, и это заставляло Бориса нервничать, наполняя его ужасом.

В отраженном свете городских огней Смирин увидел достаточно, чтобы вспомнить Нечаева четырехлетней давности. Среднего роста, с редеющими волосами и лицом без линии подбородка. Его плечи были округлыми, слегка сутулыми.

Нечаев покачал головой.

— Я не виню вас за то, что вы не обратились в ФСБ. Но по большому счету чем скорее они будут вовлечены, тем лучше.

Нечаев сидел, скрестив руки на груди и положив ладони на край плиты, и смотрел на Бориса.

— Почему? Потому что это бизнес, и эти люди не психи. Во всяком случае, не в том смысле, о котором я говорю. Эта история с собаками была обещанием, а не угрозой. Вы можете ожидать, что эти люди сделают именно то, что они говорят, что они собираются сделать.

— Значит, это все? — Борис не верил своим ушам. — И это все? Я должен выложить шестьдесят миллионов?

— Нет, я этого не говорил.

— Тогда что, черт возьми, мне делать?

Нечаев ничего не сказал. Он думал, и тот факт, что он не просто пусто отвечал, а не выкладывал свои планы, не давал Борису покоя, пугал его до крайности. Смирин вытер пот со лба. Это было не то, чего он хотел. Он хотел, чтобы Нечаев успокоил его, дал ответы. Он чувствовал, как сжимается его грудь; он чувствовал, что время уходит; он чувствовал отчаяние.

— Я тебе не нужен, — сказал Нечаев.

— Не может быть.

— Вовсе нет. Откуда бы ни приехал этот парень-из Чечни, Грузии, Турции-он из другого мира. Поверь, эти люди дышат другим воздухом. Слушай, только за эти полгода в странах Азии почти миллиард долларов было выплачено в качестве выкупа за похищение. Это крупный бизнес. И эта проблема не становится менее серьезной с годами.

Нечаев задумчиво покачал головой.

— То, что я здесь вижу, это какая-то гибридная операция. Я не знаю. Я никогда не слышал, чтобы такое происходило последние годы у нас. Я никогда не слышал, чтобы требовали столько денег. Я никогда не слышал, чтобы они хотели сохранить перевод денег легальным.

Голос его звучал ровно. Его это не волновало, он просто излагал факты.

— Убийство членов семьи, родственников, переговорные рычаги — это обычное дело в Колумбии, Индии, Филиппинах, Мексике, в тех местах, да. Но здесь, в России? Очень странно. Я не знаю, о чем они думают. В это трудно поверить.

Борису показалось, что он услышал проблеск надежды.

— Значит, ты считаешь, что это он блефует? Он хочет взять меня на пушку? Если я раскошелюсь, ему повезет? Если я этого не сделаю, он просто исчезнет?

— Нет. — Нечаев повернулся к нему. — Я не это имел в виду. Ты должен поверить этому парню. — Он покачал головой. — За последние несколько лет все ускорилось. Обстановка в стране неспокойная — терроризм, международная организованная преступность. Наступает передел сфер влияния, все становится более экстремально. Этот человек может быть опасен.

 

Глава 8

Борис повернулся и снова сел на плиту в метрах в десяти от Нечаева. Он почувствовал легкое головокружение, его мысли чередовались в скорости между ошеломленным, вялым недоверием и неистовым, усиленным гиперпрыжком паники. Ему снова захотелось встать. Ему хотелось расхаживать по комнате. Он хотел научиться мыслить методично. Он хотел больше воздуха. Он хотел проснуться.

— Я дам тебе совет, — сказал Нечаев. — В твоем положении на тебя будут давить, намеренно, чтобы ты принимал быстрые решения. И тебе придется это сделать. У тебя не будет выбора. Но это будет трудно, потому что иногда вы не можете бороться с этим-иногда вы будете принимать неправильные решения. Последствия будут болезненными.

— Что это значит? — Борис хотел, чтобы все было четко и ясно.

— Это значит, что после того, как все будет сделано, все будет сделано. Если ты собираешься сомневаться в себе, ты сойдешь с ума прежде, чем все закончится.

— Ты хочешь сказать, что, скорее всего, погибнут люди.

— Подумай вот о чем: этот человек ставит тебя в неловкое положение. Он создал его. Ты этого не сделал. Он заставит тебя делать выбор там, где никто не победит. Когда это произойдет, вспомните, кто это начал. Вы просто играете ему на руку, если будете сомневаться.

Борис позволил этой трезвой мысли проникнуть в себя. Нечаев не торопил его. Борис чувствовал запах свежескошенного кустарника, который был вырублен на склоне холма для строительства. Он чувствовал запах земли, запах, аромат, который заставил его подумать о своих собаках и о том, как тяжело они лежали в яме, которую он выкопал в глубине сада.

— Ладно, — сказал Борис, — я понимаю.

Он так и сделал, но не хотел в это верить. Он хотел верить, что сможет избежать мрачного сценария, который предсказывал Нечаев. Ему хотелось верить, что в большинстве случаев так оно и есть, но он мог этого избежать. Он придумает, как не жить в такой темной дилемме.

— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — сказал Нечаев, вставая. В тусклом свете далекого города Борис видел, как он сошел с бетонной плиты и направился к машине. Он протянул руку и достал телефон — зашифрованный, с рассеиванием сигнала предположил Борис — и вернулся к плите.

— Я должен повторить, — сказал Нечаев. — ФСБ не захочет, чтобы это было сделано таким образом. Они бы сказали, что это безответственно. И обычно я соглашаюсь с ними. Но… — он немного поколебался. — По правде говоря, если бы я стоял там, где сейчас стоите вы, я бы хотел, чтобы один мой хороший знакомый услышал вашу историю. И я хочу знать, что он об этом думает. Он может сказать: «Иди в ФСБ». Тогда вы должны идти, и вам не придется беспокоиться о том, правильно ли вы поступаете или нет. Вы можете верить тому, что он говорит.

— Но он может сказать что-нибудь еще, — сказал Борис. — И если он это сделает, я соглашусь. В этом я ему тоже верю.

— Совершенно верно.

— Где он?

— Понятия не имею. Я собираюсь это выяснить.

— Вы в него верите? — Это был вопрос, полный беспокойства.

— Я работал с ним когда-то. Теперь уже давно работает по контракту. На вольных хлебах. Он надежный, как я и говорил.

— Надежный? Мне нужно немного больше знать об этом.

— Он на несколько порядков отстранен от любых официальных инстанций. Если он облажается, не будет никаких проблем. Он один из немногих, кто знает, что в такой ситуации он сам по себе. Никто не прикроет его. И никто не поможет ему выйти из затруднительного положения. Он один. Он проводит самые острые операции, и когда ему это удается, наша разведка выигрывает по-крупному. И молча, что на самом деле единственный способ победить. Но когда такие люди, как он, идут ко дну, они идут ко дну в одиночку. Они просто исчезают. Навсегда.

— Зачем они это делают?

— Большие, большие деньги. И потому, что они ничего не могут с собой поделать. Они зависимы от адреналина. Или у них есть личные демоны, которых можно удовлетворить, только поставив все на карту каждый раз. Он пожал плечами. — Или по причинам, понятным только… — он взглянул наверх, на черное небо над головой.

— Но это работа ФСБ. Контрразведки. С чего бы ему интересоваться этим?

Нечаев пожал плечами.

— Большие, большие деньги. Или может быть у него есть другие причины.

Борис задумался.

— И ты считаешь, что надо связаться с этим парнем, который… хорошо работает вне официального поля? Правового поля?

— Послушайте, господин Смирин, может, у меня и нет нужных сведений, чтобы сообщить вам, что здесь происходит, но я могу вам обещать: этот Артур даже не знает о его существовании. Поверь мне, если я найду его, тебе понадобится этот человек.

Не говоря больше ни слова, Нечаев повернулся и пошел прочь, мимо своей машины, по грунтовой дороге, которая вела от строительной площадки к дороге внизу. Борис слышал его бормотание в темноте.

Борис встал и расправил плечи, чтобы снять напряжение. Он чувствовал себя опустошенным. Изолированным. В полной растерянности. Лес вокруг стройплощадки был густым, и когда он взглянул на освещенное небо, то боковым зрением увидел черный круг окружающих его деревьев. Он стоял так долго, достаточно долго, чтобы потерять счет времени. Достаточно долго, чтобы испугаться голоса Нечаева.

— Тебе повезло, — сказал Георгий, выходя из темноты.

Борис с удивлением увидел, что Нечаев подошел к нему, протянул руку и протянул мобильник.

— Он просто оказался поблизости, — объяснил Георгий. — Он в Челябинской области. Его зовут Сергей Никольский.

Борис взял теплый телефон и поднес его к уху как раз вовремя, чтобы услышать звонок, а затем отрывистые слова:

— Борис Смирин?

— Да, это так.

— Сергей Никольский. Гоша рассказал мне основную историю. Если это то, чем кажется, то это невероятно.

Его голос прозвучал мягко, удивленно, хотя у Смирина не было никаких предубеждений. У него был легкий акцент, но Борис понятия не имел, что это такое. Сергей. Нет, акцент не южный, во всяком случае, не такой, как у Артура. Это было нечто совершенно иное.

— Если? — спросил Борис. — А почему бы и нет?

— Кто знает? — загадочно спросил Никольский. — Но ваш посетитель не тот, за кого себя выдает. Его схема сложна и потребует большого опыта в такого рода вещах. Так что я почти уверен, что он использует фальшивое имя, что означает, что он во всех списках международного пограничного контроля. Должно быть, он нелегально въехал в Россию. Это важно и подтверждает историю с выкупом.

— Как он это делает?

— Он слишком осторожен, чтобы явиться с поддельным паспортом. Слишком много риска с новыми технологиями сейчас. Такой человек не стал бы въезжать в страну при таких условиях, при которых незаконный въезд требовал бы рутинных действий. Это, вероятно, было в работе в течение длительного времени. Он пришел убить… так сказать.

Никольский, казалось, был во всем этом замешан.

— Когда он снова выйдет на связь?

— Он не сказал.

— Это будет очень скоро. Но он не давал вам никаких инструкций?

— Нет.

— Значит, никаких «правил» для тебя пока нет.

— Я не имею права связываться с правоохранительными органами.

— Ну, поэтому, если бы он узнал об этом разговоре, ты бы уже оскорбил его. Этот разговор оправдает его первый удар.

Слово «удар» ударило Бориса по голове, как доска. Ничего себе. Было потрясающе слышать это слово в контексте реальности, его новой реальности. Но, с другой стороны, неужели он действительно верит, что Артур начнет убивать людей, если Борис не… что… не будет следовать инструкциям?

Никольский ответил на потрясенное молчание Бориса.

— Нет, не делайте этой ошибки, господин Смирин, — сказал он. — Этот человек не угрожает. Возможно, он даже сам вам это сказал. Он с нетерпением ждет первой возможности показать вам, как быстро он отреагирует на вашу неспособность следовать инструкциям.

— Значит, вы его знаете.

— Понятия не имею. Но я знаю, что он за человек. В этом смысле, да, я его знаю. — Никольский резко сменил тему. — Я хочу поработать с вами над этим, господин Смирин. Вам интересно?

Борис взглянул на Георгия, но не увидел ничего, кроме темной фигуры.

— Конечно, мне интересно, но я должен все обдумать. Я не собираюсь делать это прямо сейчас.

— Я только спрашиваю, хотите ли вы поговорить.

— Да, конечно.

— У нас не так много времени. Приходите завтра.

— Где, в городе?

— Именно. Мы должны быть здесь, когда будем говорить. Мне нужно вам кое-что показать, объяснить.

— А если он попытается связаться со мной, пока меня не будет?

— Я объясню, как с этим справиться.

— Не знаю, смогу ли я завтра. Моя система безопасности разрушена, и я должен найти кого-то, кто начнет налаживать ее снова.

— Он просил вас не вызывать охрану?

— Нет. — Борис насторожился. — Неужели он должен жить с Артуром, прислушиваясь к каждому слову, сказанному в сврем собственном доме? Он не мог этого сделать. Он не сделает этого. — Он не сказал, чтобы я этого не делал.

— Тогда у вас есть выбор. Привыкайте к этому или будьте готовы жить с последствиями, если они будут.

— Я не могу так жить.

— Вы знаете людей, которые могут сделать это для вас?

— Мои друзья работают с электронной безопасностью.

— Вам понадобятся высококвалифицированные специалисты, господин Смирин. У вас очень специфическая проблема. Это не одно и то же. Конечно, вы можете это видеть.

Кошмар. Борис чувствовал себя глупым и наивным. Ему придется начать думать по-другому.

— Господин Смирин, это моя профессия. Вот чем я занимаюсь. Позвольте мне послать кого-нибудь к вам. Они знают о новейших технологиях. Они знают эти игры. Ладно?

— Да, — сказал Борис. — Окей.

— Они будут там завтра, — сказал Никольский. — Итак, вы приедете сюда завтра, чтобы мы могли поговорить?

— Да.

— Я дам вам инструкции. И господин Смирин, вы должны понять прямо сейчас, что ничто больше не «просто». С этого момента вы стали исключительным исключением из общих правил почти всего.

 

Глава 9

Ночью Смирину невозможно было как следует выспаться. Борис лежал в постели, наблюдая за черными холмами на фоне иссиня-черного неба, и все еще смотрел, как солнце обогнуло изгиб Земли, рассеивая ночь.

На следующее утро в девять пятнадцать к дому Бориса подъехали фургон и пикап без опознавательных знаков. Они остановились за высокой живой изгородью, отделявшей парковку от проезжей части.

Марк Хазанов был тихим молодым человеком с конским хвостом и мягкой улыбкой. Он был на целую голову выше Азата, своего напарника, с аккуратной стрижкой и завитком черной татуировки, выползающей из-под белого воротника рубашки вдоль шеи слева.

Они деловито представились друг другу.

— Никольский предполагает, что в доме есть «жучки».

— Я в этом не уверен, — сказал Борис. — Я знаю только, что систему безопасности обошли.

— Мы все хорошенько вычистим, — сказал Хазанов с ленивым безразличием. — На самом деле для отладки такого места требуется много оборудования. Нам придется кое-что втащить внутрь. Большое дело. Он оглянулся на изгородь. — Это большое достижение-иметь такую защиту. Знаете, мне не нравится работать под постоянным наблюдением напротив, — сказал он, бросая взгляд через долину в сторону водохранилища.

— Значит, вы думаете, что за домом следят? — Спросил Борис.

— Если ты цель, то ты и есть цель, — просто сказал Хазанов. — вы знаете, что охранник вашей дачи госпитализирован в тяжелом состоянии?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Внезапный обширный инфаркт прямо на рабочем месте. Полагаю, без участия ваших вчерашних гостей не обошлось.

* * *

Они стояли между подъездной аллеей и верандой, пока Хазанов не убедил Бориса в том, что информация, которую передал ему Никольский, подтвердилась.

— Хорошо, — сказал Хазанов через некоторое время. — Нам нужно зайти внутрь и осмотреться. Теперь, когда мы начнем находить этих жучков и вытаскивать их оттуда, они узнают об этом. Так что после того, как мы найдем первый, шило вылезет из мешка. Но и предупреждать их не стоит. Так что, когда мы туда попадем, давайте не будем говорить о том, что мы будем делать, хорошо?

Борис провел их внутрь и провел по дому. Как только они освоились с планировкой, Смирин оставил их одних бродить по дому и оценивать объем их работы.

Вспомнив слова Хазанова о том, что за домом следят, Борис пошел по аллее к месту, где каменщики стояли лицом к резервуару. Они приходили каждое утро сразу после восхода солнца, чтобы пораньше начать работу, используя код к главным воротам на территории. Борис знал этих людей, но теперь ему было дискомфортно, когда кто-то имел доступ к такой свободе.

Стоя в тени дуба, он поговорил с Юсуфом, бригадиром, и сказал ему, что у него на участке будут другие люди, которые будут работать над какими-то электротехническими проблемами, и он не хочет, чтобы там было так много людей и транспорта одновременно. Он сказал, что даст команде Юсуфа две недели оплачиваемого отпуска-начиная с этого момента. Когда они вернутся, то смогут продолжить с того места, на котором остановились.

Юсуф удивился, но двухнедельный оплачиваемый отпуск сгладил его недоумение, и Борис, быстро пожав ему руку, направился к дому. Он слышал, как команда грузит инструменты в микроавтобус позади него.

Борис вернулся на кухню и посмотрел на часы. До отъезда оставалось около сорока минут. Он взял мобильный и вышел на улицу, чтобы позвонить Кириллу Бурову, своему финансовому управляющему в «Агрохиме».

— Киря, слушай, у меня ведь нет никаких обязательных встреч в течение следующих нескольких дней, не так ли?

— В твоем календаре нет ничего, кроме еженедельных обсуждений с руководителями отделов, — после небольшой паузы ответил Кирилл. — Но, э-э, Макс Русаков звонил вчера поздно вечером и хотел увидеться с тобой примерно на полчаса, когда у тебя будет время сегодня. Он не сказал о чем. Как обычно. И Денис Марковский назначил встречу. Я предполагаю, что он хочет спросить, будет ли «Агрохим» этой осенью открывать свой филиал в Беларуси. И я должен был напомнить тебе, что в пятницу вечеринка по случаю выхода на пенсию Эдуарда Дубко из бухгалтерии.

В жизни Кирилла не было напрасных движений и моментов. Он был дисциплинированным, сосредоточенным, организованным и верный своим привычкам. Иначе его жизнь и жизнь Бориса развалились бы на части. По крайней мере, он был в этом уверен.

Кирилл был его помощником с того самого дня, как ЗАО «Агрохим» начало свою деятельность в Екатеринбурге. Пока Борис не встретил Раису, Кирилл был единственным человеком, от которого он зависел, чтобы получить обоснованное другое мнение и честную, корректирующую оценку своих бизнес-проектов. Он был ему как брат.

— Ладно, хорошо, если бы ты мог отложить все это на время, я был бы тебе очень признателен.

— Подождать? Как долго?

— Может быть, несколько дней. У меня несколько изменились планы.

Возникла пауза.

— Окей. — наконец донесся голос Кирилла. — Все в порядке?

— Да, конечно. — Борис призадумался. Черт. Его так и подмывало, так и подмывало сказать ему что-нибудь, ослабить напряжение, но он помнил слова Артура: «Я не хочу, чтобы кто-то что-то заподозрил… это самое главное». — Все хорошо.

— Борис, — произнес Кирилл, — что происходит?

В свои сорок три года Кирилл была отцом-одиночкой с дочерьми-близнецами, которым вскоре предстояло поступить на первый курс в МГУ. Жена его умерла шесть лет назад, когда девочки учились в шестом классе, и Кирилл немедленно перестроил свое мышление и превратил свою жизнь в режим. Он был полон решимости сделать все один, и он сделал. Будь он проклят, если позволит своей жизни развалиться в отсутствие жены. Он не опустил руки.

Борис помогал ему на протяжении всего этого периода, пока Кирилл создавал новую жизнь и нового себя. Он создал стабильный дом для своих дочерей, пока воспитывал их в бурях и стрессах юности. Они были хорошими девочками, и он гордился ими.

Теперь же, когда девочки впервые уехали из дома на летнюю работу в Питер, которую Кирилл нашел для них, и вскоре они должны были поступить на первый курс в университет, Кирилл впервые за восемнадцать лет обнаружил, что у него появилась свободная минутка. Он встречался с женщиной, Натальей Дунаевой, которая была внимательна, рассудительна и хорошо ладила с мужчинами, которые ее очень любили. Он вступал в новый сезон жизни, и, похоже, он должен был быть хорошим.

— С Раей все в порядке? — спросил он.

— Да, все в порядке. Я говорил с ней вчера вечером.

Пауза. Он чувствовал, что он слушает его голос, читает между строк. Он был полностью погружен в это.

— Подожди, Боря. Что происходит?

— На меня тут давят, — сказал он. — Раиса тут ни при чем. Это… финансовое. И это личное, компания тут ни при чем. Но Рая еще не знает об этом. Мне кажется неправильным обсуждать это с тобой, пока у меня не было возможности сказать ей.

— Ну… это… серьезно? Я имею в виду, черт возьми, Боря, намекни хотя бы, чтобы я мог увидеть ситуацию в перспективе.

— Несколько месяцев назад я сделал несколько… рискованных инвестиций. Я только что узнал, что они не оправдались. Я потерял некоторую сумму денег. Я придумываю, как с этим справиться. Я могу рассказать тебе больше через несколько дней. Но сейчас, Киря, ты единственный, кто знает об этом. Понял?

— Да, Боря, я понимаю, — сказал он, и он услышал сочувствие и настоящую досаду в его голосе. — Послушай, мы что-нибудь придумаем. Если я могу что-то сделать… я сделаю все, что смогу.

— Мне пора, — закончил разговор Смирин.

 

Глава 10

Помощник Хазанова с татуировкой на мощной шее выехал из дома Бориса в своем пикапе, опустив стекла в утренней жаре, очевидно, один, как все могли видеть. В потайном отсеке под днищем пикапа Смирин лежал в темноте, угадывая маршрут микроавтобуса по правому и левому поворотам, пока они ехали по извилистым дорогам на запад и направлялись в город.

Поездка в центр едва ли была замечена Борисом. Он не взял с собой ничего, кроме ноутбука, как и велел Никольский. Он чувствовал, что у него кружится голова, его рефлексы замедлились из-за недосыпа, а мысли лишь слегка отвлеклись на грохот оборудования в ящиках с инструментами и запах пластика и электропроводки.

Азат высадил его на первом этаже подземного гаража незаметного строения, а затем Борис поднялся на лифте на второй этаж, где встретил двух мужчин, ожидавших возле взятой напрокат машины. Никаких представлений.

Пока один из парней проверял Бориса с помощью металоискателя, другой открыл его ноутбук и тоже тщательно проверил. Удовлетворенные, они велели ему лечь на заднее сиденье и выехали из гаража. Через несколько минут ему сказали, что он может сесть, и он смотрел в окно на яркий летний свет, пока они ехали на восток из центра города в международный аэропорт Кольцово.

Они миновали главный вход в терминал и обогнули ангары чартерных рейсов. Машина выехала прямо на взлетную полосу, где уже ждал «Embraer 120RT», и через двенадцать минут Борис был уже в воздухе.

Будучи один в салоне, он смотрел, как за окном падает земля, и, когда они начали проплывать сквозь белые облака, откинулся на спинку кресла. Все еще пытаясь понять, как такое могло случиться с ним, он заснул.

Разбуженный быстро садившимся «Embraer 120RT», он полностью пришел в себя как раз в тот момент, когда они приземлились. Когда пилот развернул самолет и выключил двигатели, Борис увидел черный «Субурбан», ожидающий на краю изолированной взлетно-посадочной полосы.

За рулем сидел здоровенный казах в темных очках и с усами, вежливый, но молчаливый, и вскоре они уже ехали из аэропорта в город.

Проехав через центр города, мимо районов многоэтажек, а затем в более старые кварталы, водитель в конце концов втиснул «Сабурбан» в тихую улочку с простыми, вымытыми солнцем стенами. Он остановил мощную машину под тополем и неразборчиво пробормотал что-то, указывая на малозаметную темную дверь в стене двухэтажного частного дома старой постройки. Дикий плющ плескался на вершине каменной стены, как будто камни сдерживали море зелени.

Борис вышел с ноутбуком в сумке и подождал, пока водитель отъедет за угол, прежде чем перейти дорогу. Он спустился с круто поднимавшегося тротуара к ровному порогу высокой массивной железной двери и нажал кнопку звонка.

Раздался звук электронного сигнала и внутри за дверьми что-то щелкнуло. Борис не стал дожидаться приглашения и толкнул дверь внутрь.

За дверьми его встретила подтянутая плечистая блондинка среднего роста с ничего не выражавшим лицом и прозрачными глазами. Она жестом руки велела ему приподнять руки и просканировала его вспотевшую фигуру портативным металлоискателем а затем быстро ощупала его с головы до пят. Во время этой процедуры Борис, вскинув голову, увидел, как на него внимательно смотрит глазок видеокамеры.

Блондинка кивнула, позволяя опустить руки.

— Впирет, — произнесла она с прибалтийским акцентом.

Не разговаривая с ним, она провела его длинному, тускло освещенному коридору и они оказались на каменной площадке садового дворика.

— Жтите, — коротко бросила она.

Четырехугольник арок притягивал взгляд Смирина вверх, где пятнистый свет падал на колоннаду второго этажа сквозь кроны деревьев. А внутри здесь целая фазенда, подумал он.

Женщина жестом указала Борису подождать на длинной деревянной скамье у стены желтого цвета. А потом она исчезла. Плодовые деревья были умело высажены вдоль колоннады, а мини-фонтанчик в центре двора добавлял свежести в жаркий день.

Когда Смирин, чтобы унять волнение, сделал глубокий вдох, он услышал какой-то шум. Из одной из дверей на втором этаже донесся резкий мужской голос, отрывистый поток почему-то английского языка, явно произнесенный в пылу гнева.

Затем наступила тишина.

Смирин сильно удивился, но прежде чем он успел вообразить, что бы это могло быть, над ним раздался голос:

— А вот и вы.

Борис узнал голос и посмотрел на левую сторону балкона.

* * *

Сергей Никольский облокотился на каменную балюстраду и смотрел на него сверху вниз. Он был среднего роста и худощав, а его короткие темные волосы были приглажены косметическим желе. Расстегнутая черная рубашка была выпущена из черных же джинсов, рукава закатаны до локтей. Узкие глаза на его азиатском лице весело смотрели на Смирина.

— Мы почти готовы принять вас здесь, — сказал Никольский. — Вон там лестница. — Он указал на каменную лестницу. — Просто обойдите балкон, — сказал он, махнув рукой в сторону открытой двери.

Никольский еще застегивал рубашку и заправлял ее за пояс, когда Борис подошел к нему. Когда они пожали друг другу руки, Сергей отметил, что они почти одного роста. Но возраст Никольского определить было трудно. Возможно, он был примерно одного возраста с Борисом, но морщины на его желтоватом, узковатом лице были глубоко вырезаны и, казалось, искажали его возраст. И было что-то в самих его темных глазах, что заставило Бориса взглянуть еще раз, что-то, что заставило его подумать, что они повидали многое, в том числе из не самых приятных сторон человеческой жизни.

— Судя по тому, что вы с Георгием мне рассказали, — сказал Никольский, его мягкий голос стал еще мягче, когда они подошли ближе, — я сузил круг подозреваемых до трех человек. У меня есть их фотографии.

Он повернулся и повел Бориса через открытую дверь, перед которой тот стоял.

Дом был недавно отремонтированным, с толстыми стенами, видимо сделанными по спецпроекту. Комната, в которую они вошли, была огромной и, вероятно, раньше состояла из нескольких комнат одновременно. Хотя они только проходили мимо, направляясь к другой открытой двери с другой стороны, Борис быстро заметил широкие столы «под старину» и книжные шкафы, гостиную с диваном и креслами, круглый библиотечный стол, заваленный книгами, некоторые из которых все еще были открыты, авторучку, валявшуюся на полу. Единственный свет в комнате проникал через широкие створки дверей и окон.

Борис проследовал за Никольским в другое помещение и словно через искривление времени оказался в двадцать первом веке: это уже была длинная узкая комната с кондиционером, многочисленными компьютерами и серверами, киноэкраном, огромным телевизионным экраном и видеокамерами. Трое людей ходили по комнате, выполняя разные поручения, не обращая внимания на появление Никольского.

— Давайте покажем ему, что у нас есть, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и один из людей, сидевших за столом, переместился на кресле и сел за компьютер. Это был высокий стройный брюнет, Борис с удивлением увидел, что он калмык, черты его лица были четкими и узнаваемыми.

Пока он печатал, Борис разглядывал двух других помощников: грузноватого коренастого блондина лет тридцати, чей мускулистый торс обтягивал тесноватый блэйзер и стройную спортивного вида блондинку среднего роста и среднего возраста, ту самую, которая встретила его в вестибюле дома, коротко стриженую, с бледноватым цветом лица и тонкими губами.

В отличие от Никольского, по ним было видно, что они несколько напряжены и готовы по первому зову выполнить любую просьбу хозяйна дома, например выкинуть зарвавшегося гостя.

Никольский стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на экран телевизора. Когда вспыхнула первая фотография, он посмотрел на Бориса. Смирин покачал головой. Второе фото. Никольский посмотрел на Бориса. Борис снова покачал головой.

— Ого! — Никольский казался одновременно удивленным и взволнованным. — Неужели? Ну тогда вот ваш человек.

Третье фото. Это был Артур на фотографии среднего качества, снятый с небольшого негатива наблюдения, переходящий улицу-Борису показалось, что это похоже на Барселону, может быть-газета, зажатая под мышкой, когда он оглянулся в сторону фотографа, но не на него.

— Да, — сказал Борис, — это он.

— Рубен Израильянц. Армянин, — сказал Никольский.

Борис испытал одновременно и облегчение, и тревогу, как человек, узнавший от врача, что тот наконец-то определил загадочную болезнь, которая его калечит. Он не знал, хорошо это или плохо.

— Дайте мне ваш ноутбук, — сказал Никольский и, когда Борис протянул его ему, передал брюнету.

— Мы немного его настроим, — объяснил он. — Когда он закончит, все сообщения от этого человека к вам будут автоматически переадресованы нам. Это совершенно безопасно. Он не узнает. И мы соорудим для вас очень тщательные брандмауэры, так что наши собственные коммуникации тоже будут в безопасности.

Он посмотрел на Бориса и кивнул на огромную фотографию на экране.

— Хорошие и плохие новости, — сказал он. — Давайте поговорим об этом.

 

Глава 11

Когда они снова вошли в кабинет, Борис ожидал, что Никольский включит свет, но вместо этого он подошел к дивану и креслам и жестом пригласил Бориса сесть где угодно. Мужчины сели.

— За пять с лишним лет никто, ни один человек в моей организации не видел Рубена Израильянца, — сказал Никольский. — Парень, который сделал ту фотографию, которую вы только что видели, был последним. Теперь он мертв, фотограф. Прошло более десяти лет с тех пор, как Израильянца видели в России.

— В каком смысле?

— Ну, я не уверен. Он здесь только из-за размера выкупа? Может быть. Может и нет.

Борис сидел на диване, лицом к стене в одном конце комнаты, напротив стола Никольского, который находился позади него. Когда глаза привыкли к тусклому освещению, он увидел, что большая часть стены занята черно-белой фотографией около метра двадцати сантиметров высотой и около четырех метров длиной, утопленной в нише в простой черной рамке и окруженной книжными шкафами. На ней была изображена полулежащая обнаженная женщина.

— Послушайте, у меня не так много времени, — сказал Борис, нервничая от спокойного поведения Никольского. — С чего мы начнем?

— Вы получите полное досье на Израильянца, — сказал Никольский, — и будете знать, с кем имеете дело. Но, вкратце, вот главные моменты. Предки Рубена выросли на землях, которые теперь заняты Турцией. После резни девятьсот шестнадцатого года они перебрались в Россию. Рубен вырос в состоятельной семье в Москве, получил университетское образование. Он никогда по-настоящему не интересовался законным бизнесом, и к концу семидесятых его уже тянуло к торговле наркотиками. С начала афганской войны он уже находился в Средней Азии, помогая осуществлять переброску наркотиков из Афганистана в Союз. Позже он перебрался в Москву, выполняя разнообразные поручения лидеров армянских ОПГ в столице. У Рубена было чутье на похищения, и вскоре он стал похищать людей по заказу, прежде всего «цеховиков» и членов их семей.

— Во второй половине восьмидесятых его опыт работы в похищениях привлек внимание Отари Квантришвили. Спрос возрос по мере того, как возрастала потребность Квантришвили дисциплинировать и убеждать конкурентов. Но Рубен, проявивший редкую мудрость в этой области, никогда не работал непосредственно на Отари. Он всегда следил за тем, чтобы у него была пара связей, позволяя другим брать на себя ответственность… и проблемы, если что-то пойдет не так.

Борису достаточно было лишь на мгновение перевести взгляд с Никольского на фотографию, которая, по мере того как появлялась из окружающей тени, становилась все более рассеянной.

— Итак, когда в начале девяностых красная империя начала разваливаться, — продолжал Никольский, — Рубен понял, что можно, используя связи Отари, выходить на международный уровень и покинул страну. С девяносто первого года он жил в Греции и несколько лет прожил в Афинах, когда Квантришвили убили в Москве в апреле девяносто четвертого года.

Но Рубен был занят в Афинах, оттачивая свое мастерство. По данным Министерства юстиции Греции, Рубен Израильянц был причастен к четырем самым дерзким похищениям людей высокого класса, которые произошли в Греции между девяносто первым и девяносто седьмым годами. Все жертвы были иностранными чиновниками, и эти четыре случая принесли Рубену неплохой доход-больше пятидесяти миллионов долларов выкупа.

— Какой размер выкупа?

Никольский кивнул.

— Все по порядку. Размер неуклонно увеличивался от похищения к похищению. Рубен начал более тщательно изучать своих будущих жертв, и то, что он узнавал о них, влияло на то, как он справлялся с операцией похищения и требования выкупа. Это определяло то, как он планировал операции.

Все это было изложено в мягкой форме, как будто Никольский был психиатром, объясняющим обоснование схемы терапии. Время от времени он изящно жестикулировал руками, которые, как теперь заметил Борис, были неожиданно изящны. Иногда он проводил пальцами по волосам, чтобы убрать прядь с глаз.

— Техника Рубена тоже улучшилась, — продолжил Никольский с намеком на удовольствие в глазах, как будто он наслаждался тем, что собирался открыть. — Я проанализирую для вас четыре этих дела. Важно, чтобы вы поняли, что с вами произойдет. Итак, первая акция. Целью был французский чиновник из международной энергетической корпорации. Корпорация обращается к греческим спецслужбам. Переговоры занимают три месяца. Похитители сократили свои требования наполовину. Люди из спецслужб срывают переговоры. Жертва погибает в ходе операции, но Рубен получает пять с лишним миллионов долларов.

Второй случай. Немец, генеральный директор. На этот раз похитители связываются с семьей, а не с корпорацией. Похитители позволяют семье оказывать давление на корпорацию, в то время как похитители экономят много пота. Но семья консультируется с полицией Афин по гражданским похищениям. Все замедляется, но тут кисть жертвы прибывает в посылке. Семья расплавилась. Оказывает давление на корпорацию, которая в итоге соглашается выплатить семьдесят процентов от первоначального спроса: восемь с половиной миллионов долларов.

Номер три. Испанская торговая компания. Но на этот раз похитители знают, что исполнительный директор и его семья являются основными акционерами компании. Жертва будет убита, если будет привлечена гражданская полиция или спецслужбы. Семья соглашается, но потом начинает торговаться. После этого брат директора, представлявший компанию в Мадриде, также похищен. Не ради дополнительного выкупа, а чтобы оказать давление на первоначальные переговоры. Платите или он умрет. Семья продолжает раздувать спрос. Брат директора, руки и ноги которого были связаны проволокой, был облит бензином и подожжен на длинной подъездной аллее, ведшей к фамильному поместью в пригороде Мадрида. Семья платит восемьдесят процентов от первоначального запроса: шестнадцать миллионов долларов.

— Ну и наконец номер четыре. Генеральный директор британской фирмы, сфера айти-технологий. Также крупный акционер, большое личное состояние. У похитителей стандартные требования: никаких спецслужб, никакой гражданской полиции. Огромный выкуп. Несколько членов совета директоров корпорации имеют влияние в британском правительстве. Суперсекретная команда из МИ-6 прилетела под патронатом греческого правительства. Но они не на своем поле, потеряли пару людей, испортили переговоры. Их вытаскивают так же тайно, как они и входили, поджав хвосты. Правда, они причинили очень много неприятностей похитителям. Тут же два других сотрудника корпорации погибли в автомобильной катастрофе. Похитители уведомляют семью, что другие сотрудники также, якобы случайно, будут погибать, если выкуп не будет выплачен. Они все же заплатили. Похитители получили сто процентов выкупа, о котором просили: 22 миллиона долларов.

Когда Никольский остановился, Борису показалось, что он увидел довольное выражение лица, которое указывало на то, что только что прочитанные им краткие отчеты о расследовании привели к некоторым красноречивым выводам. Но с каждым новым происшествием Смирин все больше впадал в уныние. На самом деле безмятежность Никольского начинала действовать ему на нервы. Вся жизнь Бориса была вырвана с корнем не более пятнадцати часов назад, и было далеко не ясно, можно ли ее спасти. В свете этого он счел самообладание Никольского и явное отсутствие чувства срочности оскорбительными.

— Не вижу никаких оснований для оптимизма, — сказал Борис. — У него даже свело живот. — Я хочу знать, куда, черт побери, вы клоните.

Спокойное выражение лица Никольского сменилось чем-то более серьезным, он потянулся к столику и взял пульт дистанционного управления. Свет поднялся на длинную фотографию на стене, освещая ее медленно, неуловимо. Картина была потрясающей.

Обнаженная женщина лежала на правом боку на угольно-черном фоне и смотрела прямо в камеру печальным, пронизывающим взглядом. Ее волосы, более темные, чем фон, спадали на левое плечо и останавливались над левой грудью. Ее левая рука лениво лежала на тонкой линии талии, бедра и бедра, в то время как она опиралась на локоть правой руки. В поднятой вверх правой руке, которая находилась на равном расстоянии от груди и темной дельты между бедер, она держала крошечную, съежившуюся, черную как смоль обезьянку, такую невероятно маленькую, что она была полностью заключена в ее ладони. Это странное, испуганное маленькое существо смотрело в камеру широко раскрытыми глазами, как будто видело самое удивительное, что когда-либо могла видеть обезьяна. Ее шелковистый эбонитовый хвост отчаянно обвился вокруг бледного запястья женщины, ее маленькие руки были сжаты в молитвенной заботе.

— Она, — сказал Сергей, — сестра испанского чиновника в деле Рубена номер три, вдова человека, которого подожгли на подъездной дорожке к дому.

— Ничего себе! — Борис уставился на женщину. — Когда это было снято?

— Через две недели после похорон мужа.

— Что?

— Ее идея. Каждая деталь.

— Почему?

Никольский смотрел на картину, изучая ее, как будто она была для него бесконечно притягательной, как будто он мог обратить на нее внимание в любое время и найти ее провокационной и вызывающей непреходящее любопытство.

— Часто, — сказал он, — у женщин необъяснимо, как они выражают свое горе насильственной смертью того, кого любили. Я имею в виду «логику» того, как они это выражают. Это глубоко внутренняя вещь. Глубоко внедренная. Тот факт, что она ведет себя здесь совершенно противоположным образом, — он пожал плечами, — Ну, это только кажется. Мы просто не понимаем ее.

Борис посмотрел на Никольского, изучавшего фотографию, и задумался, о чем тот думает. Он оглядел комнату. На стенах висели черно-белые фотографии в рамках разных размеров, прислоненные к книжным полкам, прислоненные к стенам его стола, иногда по две-три стопки. Все они, все, что видел Борис, были изображениями женщин, в основном портретами.

— Однако я думаю, — продолжал Сергей, — что если бы муж этой женщины узнал сегодня, что она сделала в своем горе, он был бы потрясен. Экстремальная ситуация, которая вызвала ее поведение, была его смерть, так что, пока он был жив, он никогда бы не увидел этот… необычный аспект ее психики.

Никольский оторвал взгляд от фотографии и встал.

— Я хочу, чтобы вы запомнили эту фотографию и эту историю, господин Смирин. Когда мы решим, как решить вашу проблему, в какой-то момент на этом пути — а это неизбежно произойдет-вы будете склонны верить, что лучше знаете, как выпутаться из этого испытания, которое вы собираетесь испытать. Вы будете думать, что вам не нужно меня слушать, что у вас есть лучшее чутье на то, что должно быть сделано в тот или иной момент.

Он сделал паузу и почти улыбнулся, его лицо приняло выражение, которое Борис не понимал и которое заставило его почувствовать себя неловко.

— Если вы не хотите, чтобы я видел, как ваша жена отреагирует на вашу смерть, — сказал он, взглянув на фотографию, — вы должны выслушать меня. Вы должны делать то, что я вам говорю… так, как я вам говорю.

Удивленный неожиданным выводом Никольского, Борис тоже встал.

— Сейчас придет мой помощник и покажет, где можно освежиться, — сказал Никольский. — Я присоединюсь к вам внизу через двадцать минут.

Без дальнейших объяснений Сергей оставил Бориса стоять на месте и вышел из кабинета.

 

Глава 12

Оставшись один в комнате, Борис снова посмотрел на картину. Довольно творческое предупреждение Никольского было ярким и ошеломило его своим почти жестоким оттенком. Это нервировало, как он и предполагал.

Он взял одну из книг, лежавших на библиотечном столе, и прочел название: «История, культура и обычаи эллинистической эпохи». Он пролистал его и увидел, что страницы исписаны коричневыми чернилами. Он взял другую брошюру: «Вестник ЛГУ: Этногеографическое исследование Анд и Кордильер». Опять же с большими комментариями. Он наклонился и посмотрел на раскрытую книгу с авторучкой как закладкой: «Сказка лжеца: история лжи». Еще заметки на полях коричневыми чернилами. Из соседней книги торчала дюжина маркеров: «Естественная история души в Древнем Египте».

Борис удивился. Он ожидал найти книги по разведывательным технологиям, криптографии, международной преступности, терроризму, торговле наркотиками… похищениям людей. Здесь ничего подобного. Но у Никольского явно были свои ресурсы. В комнате, где работали три помощника, должно быть, хранилось огромное количество информации, и он вспомнил, что в телефонном разговоре Никольский упоминал о своих архивах.

Тень в дверях заставила его поднять голову. Там стоял человек, которого он еще не видел у Сергея: бритый наголо молодой человек в поварском костюме сделал ему жест рукой. Он последовал за ним по балкону на другую сторону.

У него болела шея, и он почувствовал, как начинает болеть голова. Сняв галстук, он подумал о фотографии испанской вдовы и ее обезьяны и о том, как Никольский выбрал для нее место в своем кабинете, которое практически определяло характер этого места. Борис был уверен, что в этой картине есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд или на что намекает Никольский. И он был уверен, что в Сергее Никольском есть нечто большее, чем то, что можно понять, зная его всю жизнь.

Он последовал за бритым парнем вниз, в столовую, одна стена которой выходила во двор. Сидя в одиночестве, некоторое время он наслаждался подготовленными молодым поваром холодными закусками и пивом. Эхо негромкой музыки, доносившееся откуда-то из колоннад и затихавшее в глубине фонтана, было почти усыпляющим, даже успокаивающим. Затем, неожиданно, этот мимолетный покой застрял у него в горле, как рыдание, и он оказался на грани слез. Черт, что с ним происходит? Он поставил пиво и попытался взять себя в руки, сбитый с толку внезапным взрывом сильных чувств. Смутившись, он сглотнул. И снова сглотнул.

Пытаясь успокоиться, он увидел, как Никольский вошел через коридор и вошел в лоджию через двор. К тому времени, когда он добрался до столовой, Борис уже обуздал свои эмоции.

Никольский сел рядом с ним, и повар принес ему тарелку с ломтиками мясной нарезки. Он взял один из ломтиков копченого мяса, лежавших на краю тарелки, и капнул лимонным соком на него. Он съел несколько кусочков и продолжил разговор, словно и не уходил.

— Я расскажу вам историю о Рубене Израильянце, — тихо сказал Никольский, жуя мясо. — лет десять назад он на короткое время прилетел в Россию, чтобы быстро сделать дело и не оставлять следов. Тогда я увидел интересный пример того, как он работает. Это был один из заказов армянской мафии в Америке, но специфика была в том, что это была чисто армянская разборка. Рубен, разумеется, принял меры предосторожности. Я был в Москве по другому делу, но к тому времени уже достаточно насмотрелся на работы Рубена, чтобы отличить их от всех остальных.

Смирин внимательно слушал Сергея.

— Знаете, в культурном отношении армяне очень преданы своей семье. Они любящие и преданные своим детям, тетям и дядям, преданные идее семьи. Это справедливо для всех слоев общества. Замечательная социальная характеристика, которой могла бы гордиться любая культура. Но Армения — это культура крайностей, и это безусловно достойное качество имеет извращенный недостаток в криминальном мире как Армении так и Кавказа в целом. Когда преступное предприятие требует насилия, все понимают, что причинить вред семье человека-значит причинить ему боль самым глубоким образом. Так это делается с отвратительной регулярностью и предсказуемостью.

Никольский съел еще немного копченого мяса, задумчиво глядя во двор и опираясь на руки. Он продолжал:

— Жена врага убита. Его сестры, братья, дети-идеальные мишени. Часто происходит ужасные издевательства, и иногда жертва вынуждена наблюдать за всем происходящим. Знаете, в советское время была негласная инструкция у милиции — если зафиксированы какие-то издевательства над трупом, над гениталиями — ищите армянский след. Не слышали? Ну вот. Это духовно порочная вещь, предназначенная уничтожить человека внутри человека, его сердце сердец. Недостаточно просто убить его тело. Нет, они хотят разорвать и его душу. И если они найдут способ наказать его после смерти, они пошлют кого-нибудь, как говорится, прямо в адский огонь, чтобы сделать работу.

Это интересно для меня, это использование семейной преданности. Одно дает силу другому, странным образом становится смыслом его существования. Вы просто удивляетесь, почему одно никогда не смягчает другое. Почему исполнители никогда не видят лиц своих жен, детей, братьев и сестер на лицах людей, которых они калечат? Почему это не останавливает их грубую руку или… — Он пожал плечами и отпил из бутылки. — Но ведь это действительно человеческая ирония, не так ли? Возможно, в этих случаях есть своеобразный армянский поворот, но они, конечно, не одиноки в своем отсутствии морального воображения. Рубен кавказец, и его тактика всегда была одинаковой.

Бритоголовый повар вплыл в комнату, чтобы проверить, не нужно ли им еще пива. Пустые бутылки был собраны, и появились новые, холодные, запотевшие, из которых торчал свежий ломтик лайма. Никольский продолжал:

— Так вот, именно в этой среде Рубен Израильянц достиг зрелости в искусстве похищения, а затем превзошел своих учителей и стал мастером своего рода в похищениях.

Он выжал лайм в пиво, почти не желая возвращаться к обещанной истории о Израильянце.

— У этого человека-его звали Александр Оганесян — было двое детей, — продолжал он, глядя вслед парню, которая вышел из комнаты, — оба моложе двенадцати лет, сын и дочь. Александр обожал их со всей нежностью. — Он покачал головой. — Так или иначе, как-то раз боевики Рубена похитили Александра на улице и отвезли в один из бункеров Израильянца. Там его привязали к креслу и заставили смотреть, как его жену и детей… расчленяют бензопилой… их части тела… перемешивают, собирают в дикие и сюрреалистические воссоздания, словно ужасный конструктор.

Он помолчал. — Я был там позже. Я видел это, — он указал двумя пальцами на свои глаза, — своими собственными глазами. Невероятно.

Снова возникла пауза.

— Ты никогда не видишь всего. Способность человеческого ума к скотству безгранична. Ты никогда не видишь всего. Всегда есть что-то еще более невообразимое, что ждет вас. Просто ждать.

В ту ночь Александр получил свободу, ему позволили жить, как он мог, с этими безумными образами. Это была типичная месть Рубена.

Они закончили есть и сидели, потягивая пиво. Никольский посмотрел в сторону кухни.

— Пошли, — сказал он, беря пиво. Борис поднялся с ним по каменной лестнице на балкон и прошел в кабинет. Они вернулись на прежнее место, и Никольский продолжил свой рассказ.

— Примерно через год этот человек покончил с собой. Я не знаю, как он продержался так долго.

Борис сидел молча, потрясенный. Он слышал музыку во дворе внизу, резкие и легкие волнв звука в воздухе, который плыл к ним.

— Что же он такого сделал? — наконец спросил Борис. Наказание, как называл его Никольский, должно было быть спровоцировано чем-то ужасным.

— Он был одним из моих агентов, — сказал Никольский. — Я готовил его некоторое время для внедрения в группировку Рубена. Он был простой человек, бывший офицер разведки. Необыкновенно одаренный человек. И это не противоречие. Обычные люди способны на невероятные подвиги. В этом есть что-то трансцендентное.

Никольский остановился. Он чуть было не пошел дальше в рассуждениях, но словно спохватился. Потом он сказал:

— А Израильянц даже не знал наверняка, что Александр работает на меня. Он только подозревал об этом. Александр никогда в этом не признавался.

— Даже ради спасения семьи?

— Чтобы спасти свою семью? Это было невозможно. Рубен так не работает. Попасть под его подозрение — значит быть признанным виновным. Александр знал это. Признание? Никаких признаний. Это не имело значения. Правда была единственной вещью, которую Александр не мог получить, и даже среди ужаса своего горя Александр цеплялся за этот клочок достоинства. Рубен не хотел этого.

Борис потерял дар речи. Чудовищность зверства Израильянца оживала с каждым образом, вызванным рассказом Никольского.

— Смысл в том, — сказал Никольский, поднимая один из женских портретов, — чтобы помочь вам понять, что с вами происходит.

Мгновение он смотрел на фотографию женщины, потом отложил ее и посмотрел на Бориса.

— Твое испытание началось. Сейчас не время колебаться. Сейчас не время обманывать себя в том, что вы можете избежать того, что с вами может случиться, ведя переговоры с этим человеком.

Желудок Бориса сжался. Никольский уже во второй раз употребил слово «испытание».

— Послушайте, — сказал Борис, чувствуя, как его страх и разочарование превращаются в смутное нетерпение, — я не хочу, чтобы кто-то умер, но… вы говорите, «не совершайте ошибку», думая, что я могу вести переговоры с этим человеком. Ладно, ну, это не оставляет мне выбора.

Никольский развалился в кресле, но по мере того, как Борис говорил, он постепенно выпрямлялся и подвигался вперед, и Смирин видел, как что-то произошло в его лице, что-то неуловимое, но безошибочно выдававшее его хладнокровие.

— Вопрос в том, — сказал Сергей, — стоит ли вам идти в ФСБ и рисковать тем, что Рубен узнает о вашем поступке. — Он помолчал. — Говорю вам, он узнает. Невозможно, чтобы он этого не узнал. Вы должны спросить себя: сколько людей я готов позволить ему убить, прежде чем принять это?

Он посмотрел на Бориса с выражением, лишенным вежливости. — Вот что ты должен знать, Борис…

То, что он назвал Бориса по имени перешел на «ты», произвело на Смирина неожиданный эффект. Это сразу же объединило их в союз, как если бы они были связаны сердцем, кровью и идеалами.

— Один или двое уже мертвы. Я не имею в виду буквально, но я имею в виду, что они все равно что мертвы. Ему придется это сделать, чтобы он знал, что ты осознаешь. Он понимает, что ты не сможешь понять его правильно, пока не узнаешь шок от этого.

— Это немыслимо, — сказал Борис, который тоже наклонился вперед на диване. — В этом нет никакого смысла.

Никольский посмотрел на него так, словно пытался разглядеть в Борисе что-то такое, что ему еще не было ясно. Как будто он пытался определить, можно ли доверять Борису.

— Было бы ошибкой, Борис, чтобы ты поверил, что это только о тебе и Израильянце. Сейчас объектив сфокусирован на тебе, но только потому, что Израильянц сфокусировался на тебе. В этой картине больше, чем ты можешь видеть со своего наблюдательного пункта. Ты всего лишь одна деталь среди многих, но сейчас ты стал очень важной деталью.

Никольский остановился и откинулся на спинку кресла. Но он не принял прежней томной позы.

— В ближайшие час-два нам придется многое решить, — сказал он. — Я верю, что ты хороший и честный человек, Борис. Я верю, что ты будешь честен со мной.

Никольский ждал, в его глазах снова появилась трезвость, углубляя морщины, которые собрались вокруг них.

— Для меня странно, почему он на тебя «наехал». Сейчас, с этими всеми санкциями, большие деньги крутятся только в Москве. А по словам Георгия, ты со своими людьми вел бизнес тихо, не слишком высовываясь, да и доходы твоей корпорации по сравнению со столичными компаниями не так, чтобы уж…

— Я должен рассказать тебе, — сказал он, — конец истории о семье Александра. Он замолчал, его взгляд был устремлен куда-то в другой конец комнаты. — я тогда опоздал, как и тогда в Мадриде. Мои возможности широки, но не безграничны. Но мы выполнили свои обязательства. Мы… — он снова перевел взгляд на Бориса, — забальзамировали их тела. Затем поместили их в склеп. Где он находится — тебе не надо знать. Я забочусь о тех, кто был мне верен.

 

Глава 13

Угодья Василия Свиридова находились в сорока километрах к югу от Сухуми. Его дом, построенный из розового камня, стоял в центре небольшой долины, окаймленной берущими свое начало в горах ручьями и густо поросшей акациями и кипарисами. По берегам самого большого ручья, тянувшегося по всей долине и проходившего через его угодья, росли платаны.

Хотя Василий, строго говоря, и не был фермером, ему всегда нравилась такая жизнь, и после того, как он с женой Ларисой прожили в новом доме несколько лет, он быстро приспособился к жизни пенсионера-фермера.

Этим солнечным днем Василию предстояло решить довольно простую проблему. Последние три года старый усохший платан одиноко стоял в дальнем углу угодий Василия — рядом с хозяйственной постройкой, приютившейся метрах в ста от его дома. Василий намеревался срубить его каждый год после того, как тот засох, и теперь мертвое дерево стало символом, своего рода назойливым напоминанием о его промедлении. В конце концов Свиридов включил его в список дел на этот месяц, и сегодня был день, который он отложил в своем уме, чтобы, наконец, выполнить эту работу.

Он собирался начать пораньше, пока еще прохладно, но отвлекся на персиковый сад, а когда снова вспомнил о дереве, было уже около одиннадцати, и он понял, что доберется до него только после обеда.

Было жаркое послеполуденное время, солнце стояло неподвижно в самом зените, когда Василий направился к сараю с инструментами с двумя чернорабочими, которые пришли несколько дней назад в поисках работы. Они слышали, что Василий расчищает подлесок вокруг кипарисового ручья в нескольких сотнях метров от дома. Василий дал им работу и поселил в лачуге неподалеку от источника. Но их навыки показали, что они были не очень хорошими работниками, и он решил расстаться с ними. Все же вчера он сказал им, что хочет, чтобы они помогли ему срубить старый платан. После этого он их отпустит.

Более чем с пятиметровой лестницей в руках и почти полуметровой бензопилой в руках Василия они направились к дереву. Работяги подняли лестницу как можно выше и прислонили ее к платану на развилке одной из самых больших голых ветвей. Они поддерживали его, пока Василий работал с бензопилой, а затем прикрепили пилу к ремню, который Свиридов сделал, чтобы цеплять пилу на деревья, когда работал один.

Работа с цепной пилой на лестнице может быть весьма утомительной, поэтому он приспособил упряжь так, чтобы можно было выключить пилу и позволить ей свисать с ремня, освободив руки, чтобы переставить лестницу и крепко стоять на ногах, когда он начнет двигаться по другой стороне дерева. Для человека его возраста, это была медленная работа.

Василий поднялся по лестнице, морально собрался и включил пилу. Он несколько раз нажал на спусковой крючок, пока пила не заработала на холостом ходу, а затем начал срезать, протягивая руку, чтобы обрезать верхние ветви, пока энергии было достаточно и мышцы были еще свежи.

Когда ветки упали, рабочие собрали их на земле и оттащили в сторону. Василий работал быстро, так как ветви были лишены листвы, и вскоре он был готов переместить лестницу в другое положение. Но потом что-то пошло не так.

Как раз в тот момент, когда он собирался выключить пилу, щелкнул спусковой крючок, и пила взвыла на полную мощность. Упершись бедрами в лестницу, он потянулся другой рукой к выключателю. Но это не сработало. Тот свободно скользил взад и вперед, не выключая двигателя.

С ревом двигателя он передвинул цепной тормоз вперед предплечьем, но цепь продолжала вращаться; болты тормоза были слишком ослаблены, чтобы зацепить ее.

И тут Василий почувствовал, что лестница движется.

Он посмотрел вниз и увидел, что рабочие привязали веревку к одной из ножек лестницы и отступили в сторону. Один из них медленно вытаскивал из-под него лестницу. Это было все равно что увидеть птицу, летящую задом наперед, или кота, карабкающегося по небу. Это не имело никакого отношения к логике. Это выглядело просто нелепо.

— Какого черта вы делаете?! Какого черта?? Эй!!? — заорал он на них.

В одно мгновение, когда тяжелая цепная пила завизжала в его руке, ужасный спектр возможностей обрушился на него.

Если бы он уронил пилу и вцепился в ветку обеими руками, пила качнулась бы из упряжи, и вращающаяся часть завывающего двигателя втянула бы цепь в него, бешено дергаясь, отрезая ему ноги…

Если он будет держаться одной рукой за ветку, а другой-за пилу, то в конце концов его силы иссякнут, и он упадет, и с этой высоты он наверняка упадет на крутящуюся цепь…

Если бы он мог преодолеть еще одну ступеньку и положить пилу на ветку, прежде чем лестницу вытащат из-под него, он смог бы отстегнуть пилу от ремня и позволить ей свободно упасть…

Он поднялся на одну ступеньку, когда почувствовал, что лестница уходит из-под него вбок, и на мгновение визжащая пила закачалась на ветке, а затем соскользнула с другой стороны, когда лестницу отдернули.

Все произошло в одном плавном, текучем потоке действия, не в отдельные моменты, а в одном непрерывном потоке времени. Говорят, что в момент смерти слух уходит последним. Он не мог точно сказать. Ощущение вибрации пронзительно визжащей цепи, вонзающейся в него, было поразительно безболезненным. Она выпотрошила его, метаясь внутри, вращающаяся часть двигателя хлестала его, как бешеное, живое существо, разворачивая его, как будто он был выпотрошенным оленем, висевшим на дереве.

Он почувствовал запах горячего двигателя, извергающего масло и бензин.

Онемение пришло быстро, и он не был уверен, как и когда он отпустил перестал чувствовать конечностями. Он чувствовал, как его тело кружится и кружится, запутавшись в пиле. Он чувствовал, как его хлещут. Он услышал, как его швырнуло и раскидало по земле.

Ему показалось, что рука ударилась о цепь.

Он увидел солнце, землю и рабочих, которые смотрели на него с любопытством, но без удивления. Он видел деревья, лес, солнечный свет и даже темные брызги, летевшие в воздухе.

Где-то в его животе что-то отделилось, оторвалось и упало.

Вой был ужасным и оглушительным. Легкие будто вылетели изо рта. Глаза заволокло туманом. Крики быстро стихли, и бесчувственное тело сползло на влажную землю.

 

Глава 14

Парень-калмык из информационного кабинета принес две связанных толстым кольцом тома, содержвших досье на Рубена Израильянца. Никольский расчистил место на круглом библиотечном столе и оставил Бориса с двумя томами, а сам вышел вслед за парнем.

Досье представляло собой простую биографию, сплошь усеянную фотографиями. Имелся подробный указатель с перекрестными ссылками на другие тома в архивах Никольского, а также на различные архивы правоохранительных органов и разведывательных служб России и других стран. Борис был удивлен количеством личных мелочей в досье (размеры одежды, привычки в ресторане, предпочтения в видеофильмах, медицинские записи) и тем, что психологическому профилю Израильянца было уделено значительное место.

В какой-то момент, следуя сноске, Борис наткнулся на ссылку на статью Сергея Никольского, консультанта Центра по изучению терроризма и политического насилия в Стокгольмском Университете.

Сообщения о четырех похищениях в Греции были представлены более подробно, чем рассказы Никольского о похищениях Борису, но были также и перекрестные ссылки на еще более длинные сообщения. Любое слово с перекрестными ссылками и расширенными данными в другом файле печаталось особым шрифтом. Несмотря на то, что досье казалось основательным и полным информации, имелись также многочисленные признаки обильного удаления информации, которую Борису не разрешалось видеть.

Словно провидец, Никольский вошел в кабинет как раз в тот момент, когда Борис дочитывал последние страницы. Он остановился недалеко от библиотечного стола, за которым сидел Борис. Глубокие створки двери, ведущей во второй двор позади него, обрамляли его в своем свете, тень комнаты была слишком темной, чтобы Борис мог разобрать язык его черт.

— Твое мнение? — Спросил его Никольский.

У Бориса голова шла кругом от информации, настолько ошеломительной, что иногда ему казалось, будто он читает художественное произведение. Досье вместе с рассказами Никольского о буйствах Израильянца наполнили Бориса страхом. Этот человек был похож на заразную болезнь, которая, по какой-то странной биологической извращенности, стала в это время особой угрозой для друзей и семьи Бориса.

Но Смирин пытался читать между строк, и ему казалось, что странные исключения из досье Израильянца указывают на то, что Рубен представляет угрозу в масштабах, превосходящих вымогательство и похищения, даже если выкуп составляет десятки миллионов долларов. У Бориса сложилось впечатление, что смертоносное влияние Израильянца распространяется на всю Европу. Никольский уже упоминал об этом, но изъятия из досье Израильянца ясно указывали на то, что Борис мог ожидать от Сергея только намеков.

* * *

— Это все, конечно, серьезно, — сказал Борис. — Спасибо за информацию. Он сглотнул, глядя на силуэт Никольского на фоне света. — Но… помоги мне понять… если Рубен начал убивать людей… я имею в виду, он угрожает мне чем-то вроде резни. В России это может сойти ему с рук, но не в Европе. Как у него получается?

Никольский молча смотрел на него. Он просто стоял и ждал, ждал, пока Борис соберется с мыслями. Конечно, это может случиться и в Европе. Смерть, даже самая ужасная, не давала особого разрешения географическим или национальным обстоятельствам.

Пристыженный молчанием Сергея и звуком собственной наивности, эхом отдававшимся в его ушах, Борис наклонил голову и снова поднял глаза.

— Ладно, это было глупо, — признал он, — но все же, помоги мне понять, как он собирается выполнить свои угрозы и сохранить молчание, которое он обещает и требует одновременно. Я имею в виду, какова логика того, о чем он говорит? Хаос и тишина несовместимы.

Силуэт Никольского, руки в карманах, одно плечо чуть ниже другого, вышел из дверного проема и растворился в тенях, сгрудившихся по краям книжных шкафов. Окружающий свет был слишком тусклым, и Борис плохо его видел. Снаружи день становился все мягче и клонился к вечеру.

— Посмотрите, что здесь происходит, — сказал Никольский из угла. — Он не собирается делать в России то, что делает в Грузии или Турции. Это не глупый человек.

— Вернемся к его греческим делам. С каждым случаем Рубен учился что-то делать и чего-то не делать при каждом последующем похищении. Первый случай: он узнал, что люди из местных спецслужб только делают дела менее прибыльными и менее эффективными для него.

— Второй случай: он устраняет это препятствие, связываясь с семьей, а не с корпорацией. Но он все равно должен оказать давление на семью, чтобы заставить корпорацию заплатить. Работа с двумя отдельными звеньями по-прежнему неэффективна.

— Третий случай: на этот раз он удостоверяется, что жертва и ее семья являются основными акционерами компании. У них будет больше рычагов, чтобы заставить компанию платить, чем у простого сотрудника. Тем не менее, требования предъявляются к семье, а не к корпорации. Когда возникает сбой, он должен похитить родственника первоначальной жертвы, прежде чем семья потребует от компании заплатить выкуп и Рубен получит свои деньги.

— Четвертый случай: на этот раз он выбрал жертву, которая была основным акционером компании. Но это было публично, и некоторые члены совета директоров настаивали на вмешательстве секретной команды из Интерпола. Да, они доставили Рубену много хлопот. Поэтому ему пришлось пригрозить убить еще нескольких сотрудников корпорации, чтобы заставить их действовать.

Никольский прошел вдоль стены с книгами и остановился у ног обнаженной женщины с обезьяной.

— Пятый случай: твой. В чем его специфика? Рубен хочет избавиться от раздражителей. Никаких людей из спецслужб. Никакой полиции. Никаких корпоративных интересов против семейных. Никакой публичной компании с советом директоров. И еще более изобретательно — никакого преступления. Вы будете просто делать неудачные финансовые шаги. Никакого шума. Все будет делаться тихо — и с кажущейся законностью.

Сергей остановился. Он сделал несколько шагов в сторону Бориса.

— Никакого шума, — сказал он. — О чем это говорит нам, Борис? Думаешь, он собирается совершить серию дерзких, словно на Кавказе, убийств в Екатеринбурге или области? Помни: он сказал, что когда все это закончится, никто даже не узнает, что было совершено преступление. Включи свое воображение.

Он пересек комнату и встал по другую сторону стола от Бориса. Задумавшись, он положил пальцы на авторучку, лежавшую в желобке раскрытой книги.

* * *

— Представь себе, Борис. Допустим, ты решил, что работать со мной не стоит. Ты пойдешь в ФСБ. Израильянц немедленно обнаруживает это и исчезает. Ты рассказываешь ФСБ все, но на самом деле у тебя нет никаких доказательств того, что то, что ты им рассказываешь, что на самом деле произошло. Кроме мертвых собак. Мы уже убрали «жучки». Их досье на Израильянца скудны, поверь, он уже десять лет как исчез с радаров. Они находят твою историю интересной, любопытной, но, честно говоря, немного подозрительной. Но все кончено, и ты предотвратил потерю огромных денег. Ты спас жизни. Проблема, вроде закрыта.

— Через шесть месяцев неожиданно умрет родственник. Автокатастрофа. Или сердечный приступ. После этого ты получаешь электронное письмо:

«Привет, Борис. Я говорил тебе не идти в ФСБ. Ты должен был послушать меня.» — Ты снова пойдешь в ФСБ и расскажешь им, что случилось. Они слушают. Ты респектабельный человек, поэтому они воспринимают тебя всерьез. Но, на самом деле, они ничего не могут сделать, чтобы доказать, что несчастный случай был на самом деле убийством, вызванным армянским мафиози из Европы. Пройдет немного времени. Жена друга в Москве тонет, плавая в бассейне. Ты получишь электронное письмо: «Привет, Борис. Это снова я. Ты должен был послушать меня.»

— Пять месяцев спустя дочь-подросток еще одного твоего друга в Лондоне, на другом конце континента, умрет от передозировки наркотиков. Это тебя шокирует, потому что ребенок абсолютно не был подвержен таким вещам. Ты получаешь электронное письмо:

«Привет, Борис…»

Борис провел авторучкой по желобу страницы на сантиметр или два.

— Ты понимаешь, как это могло случиться? — спросил он. — Каждый раз, когда идешь в ФСБ. Но ты же понимаешь, Рубен не всегда охотится за членами семьи или твоими родственниками. Он разбросает смерти по всей стране и по отношениям. Возможно, это будут даже родственники твоих коллег. С разницей в шесть месяцев. В год. Можешь себе представить, сколько людей умрет, прежде чем ФСБ сможет установить связь в подобном сценарии? Если они когда-нибудь это сделают?

— Ты можешь себе представить, как это будет выглядеть, когда ты придешь к ним и скажешь: «Пожалуйста! Вы должны мне поверить. Авария джипа в Тюмени на самом деле была убийством. Это все тот же армянский мафиози, который вымогал у меня шестьдесят миллионов евро…». Рубен сделает все, чтобы твоя служба безопасности или полиция не смогла перехватить его электронную почту. Доказательств не будет. Это может продолжаться бесконечно.

— Рубен Израильянц не идеолог, — продолжал Никольский. — Для него вторичны идеалы, мечты, политические пристрастия. Он обычный преступник. Продажный. Жесткий. Эгоцентричный. Он из тех людей, которых можно встретить в каждом поколении и в каждой культуре. Хищник. У тебя есть то, что ему нужно, и он это возьмет.

— Но разница в том, что сегодня такие умные люди, как Рубен, имеют в своем распоряжении гораздо более мощные ресурсы. Чтобы предугадать их действия, вы должны быть готовы вообразить за пределами своих предположений, должны быть готовы совершить этот прыжок в царство невероятного. Уверяю вас, так оно и есть. Израильянц богат. Его методы и технические ресурсы сложны и многообразны. Его воображение и аппетиты очень велики.

Точка зрения Никольского была ясна и пугала.

— Ладно, — сказал Борис, — просто скажи мне: ты можешь остановить его? Ты можешь спасти жизни?

Сергей ответил не сразу, и с каждой секундой, пока он колебался, надежды Бориса таяли, угрюмо влияя на его дух.

— Думаю, мне это по силам, — сказал Никольский. — Я умею спасать жизни. Но я не смогу спасти их всех. Я уже говорил тебе об этом. Вот что я думаю.

— Ты должен помнить, — продолжал он, — что действия Рубена напрямую связаны с его положением в собственном сознании. Он предупредил тебя. Ты идешь против этого предупреждения, и ты оскорбил его, не уважая его право диктовать тебе. Он заставит тебя заплатить за это. И он собирается убедиться, что ты знаешь, что платишь именно за это.

Борис чувствовал себя в ловушке.

— Я мог бы просто раскошелиться. Закончить таким образом.

— Да, это можно, — согласился Никольский. — И, может быть, это положит конец твоей проблеме. Но это также гарантировало бы, что Рубен будет продолжать делать то, что он делает, и с еще большими ресурсами. Ты по сути гарантируешь, что кто-то другой пройдет через все то же, что и ты. И твои деньги будут финансировать новые операции Рубена. Не знаю, как ты, но я не хочу, чтобы это лежало на моей совести.

Борису стало немного трудно дышать и он развязал свой галстук.

Он посмотрел на окна и открытую дверь. Он чувствовал себя чужим, отчужденным от своей жизни с прошлой ночи. Снаружи свет и звуки были посторонними. У людей вокруг были свои интересы. Все это вызывало чувство неуверенности.

Неопределенность, однако, была лишь частью этого. Его гнев тоже никуда не делся, постепенно перерастая в решимость дать отпор. Так-то. Но не ценой чьей-то жизни. Ни одной. Никольский, вероятно, был прав, что Израильянц узнает, если Борис пойдет в ФСБ. Рано или поздно. А еще было другое предсказание Сергея, что кто-то все равно умрет, несмотря ни на что, только для того, чтобы Израильянц мог показать свою власть.

Он взглянул на Никольского, который изучал его с расстояния вытянутой руки через круглый стол, и на чьем лице отразились последствия длительной тайной борьбы. Какой бы ни была его жизнь, она не была полностью скрыта от тех, кто пытался понять, на что они смотрят. Она была четко вырезана на его лице и придавала форму печальным уголкам его глаз. Что бы ни знал этот человек, он дорого заплатил за это. Борис не мог этого игнорировать.

И еще был совет Георгия Нечаева: если вы будете следовать рекомендациям этого человека, вам не придется беспокоиться о том, правильно ли вы поступаете. Вы можете верить тому, что он говорит.

Борис сделал глубокий вдох, который достиг места, сделавшего его тем, кем он был, места, которое определило его.

— Хорошо, — сказал он Никольскому, — давай сделаем то, что должны. И давай сделаем это как можно быстрее.

 

Глава 15

«Такие люди, как Рубен, блестяще воспользовались последствиями нынешнего бардака в Европе», — сказал Максим Ревенко. Это был тот самый мускулистый шатен, которого Борис видел днем в компьтерном зале Сергея. Он присоединился к Борису и Сергею в кабинете, захватив с собой черную папку, которую держал на коленях, время от времени перелистывая страницы и делая пометки.

— Они предвидели, что в ближайшем будущем, по крайней мере, большая часть действий правоохранительных органов Евросоюза, разведывательных служб и Интерпола будет направлено на реагирование на угрозы терроризма. Этого требуют политики стран Евросоюза, их избиратели. Люди хотят, чтобы этот чертов терроризм был остановлен, хотят, чтобы он исчез. Правительства принимают меры. Израильянц знает, что в обозримом будущем все внимание-и деньги, и технические средства-будет сосредоточено на международном терроризме. Мы знаем, что Интерпол уже перевел огромное количество сотрудников из отдела по борьбе с наркотиками, из отдела по борьбе с насильственными преступлениями, из отдела по борьбе с киберпреступностью на работу по борьбе с терроризмом.

Солнце скрылось за высокими деревьями и опускалось к району озер на западе. Они сидели в зловещих сумерках, которые Борис начал ассоциировать с самим Никольским.

— Некоторые вещи кажутся нам интересными, — продолжал он. — Во-первых, размер выкупа, конечно. Возможно, это отражение его уверенности в своем плане. Во-вторых, его план выплат. Умный. Это сработает. После того, как вы сделаете свои инвестиции, деньги испарятся, как утренний туман. Они просто больше не будут существовать, затерянные в огромной электронной пустоте. И третье: тот факт, что сам Израильянц пересек границу ради этого.

* * *

— Я думаю, этот последний факт, даст нам шанс, — сказал Никольский из темного угла комнаты. Он продолжал бродить по мрачному пространству. — Максим считает, что необычные финансовые условия-наш лучший выбор. В любом случае, есть некоторые основные приготовления. Ваш компьютер готов к работе. Я говорил с Хазановым около часа назад, и он сказал, что они нашли прослушку и жучки по всему вашему дому. Он остановился и посмотрел на Бориса сквозь тусклый свет.

— И ты должен вернуть сюда свою жену, — сказал он.

Прежде чем Борис успел открыть рот, чтобы ответить, в дверном проеме, где балконы вели к соседним зданиям, появился парень-калмык.

— Сергей, — сказал он, — у нас на ноутбуке господина Смирина Израильянц.

Через несколько мгновений они уже стояли вокруг одного из столов, глядя на экран компьютера Бориса и читали свежее сообщение.

«Ниже приведен список предприятий, в которые вы должны инвестировать и/или внести свой вклад. Я предлагаю вам немедленно начать с 15 % от 60 миллионов евро, которые вы хотели использовать.

Пожалуйста, завершите эту транзакцию в течение 48 часов после этого сообщения.

Следуйте этому с дополнительным 32 % инвестиций от общей суммы в течение 72 часов.

Transcom Trade Investition, Ltd, в Софии будет рад предоставить вам профессиональные услуги, необходимые для выполнения этих транзакций.

Далее следовал список предприятий и благотворительных организаций. Один на острове Джерси, два в Греции, один в Ливане, один в Сент-Винсенте, два на Кипре. Борис заглянул через плечо парня и уставился на экран компьютера.

— Батор, посмотри, что за компании, если конечно сможешь их найти, — положил он руку на плечо парню. — ты тоже, Макс, — кивнул он шатену. Тот сел за другой компьютер.

Борис уставился на экран и молча сел в одно из кресел. Он был потрясен. Сколько раз он мог так удивляться? Он не знал, каким, по его мнению, будет первое сообщение Израильянца, но такого он не ожидал.

— В чем дело? — спросил Никольский. — Ликвидность?

Борис ничего не замечал. Деньги. Кошмар. Надо было записать это на листе бумаги и посмотреть. Все это было настолько нереально, что он до сих пор не задумывался о том, что значит расстаться с 60 миллионами евро-четвертью чистой стоимости «Агрохима». Видеть начало процесса на экране компьютера сильно нервировало.

— Это девять миллионов евро за два дня, — сказал Сергей, — и еще свыше девятнадцати миллионов через три дня.

— Да, я располагаю сейчас примерно десятью. Придется поработать над остальными восемнадцатью.

— О кей. Что ж, теперь нам надо действовать быстро, — сказал Никольский, взглянув на часы. — Сейчас полпятого, с практической точки зрения.

Максим повернулся к Борису.

— Работа Рубена здесь намного проще, чем отмывание денег, — сказал он. — Отмывая деньги, вы пытаетесь скрыть, откуда они взялись. В данном случае это не проблема. Израильянц хочет скрыть, на каком этапе это происходит. Поэтому, когда «Транском» распределит ваши инвестиции между этими семью предприятиями, это, вероятно, будет последний раз, когда мы действительно будем знать что-то наверняка об этом. Оттуда он будут погребены под лавиной торговли.

— Сергей, — сказал Батор со своего компьютера, — компании показываются. Все они. Нет, подожди, одна из благотворительных организаций, та, что в Джерси, еще не показывается. Всем компаниям меньше года. Транском Трэйд Инвестишн Лимитэд, соответственно, около двух лет.

— Хорошо. Поработайте над информацией.

Однако Сергей ждал, все еще глядя на экран компьютера вместе с Максимом и парнем калмыком, как будто все они ждали другого сообщения. В комнате было тихо, только Батор щелкал пальцами по клавишам.

* * *

Еще одно сообщение прозвучало как выстрел.

— Пришло только что, — сказал парень-калмык, и на экране появилось короткое сообщение:

«Василий Свиридов заплатил за твою глупость. Ты должен был жить под наблюдением».

Борис снова стоял, глядя через плечо парня. Ему потребовалось некоторое время, чтобы осознать, чтобы эти два слова вписались в контекст момента. Василий Аркадьевич?

— Где живет Свиридов? — спросил Сергей.

Прямой вопрос ударил Бориса, как хук в живот. Внезапно во рту у него совсем не осталось влаги. — На даче к югу от Сухуми.

— Где? Точное место.

— Километров сорок. Бывшая резиденция вице-мэра. — Смирин думал, что его сейчас стошнит.

— Батор, — сказал Никольский, и парень-калмык, повернувшись к другому компьютеру, начал яростно печатать.

Смирин закрыл глаза и видел, как Василий разговаривает, его долговязая фигура развалилась в кресле перед экраном компьютера, длинные пальцы хлопали по клавишам, как будто он играл на пианино, голова была повернута, когда он говорил, объясняя преимущества крымского моста при расширении поставок на российскую военную базу. Он увидел его, зарывшегося головой в альбом, в маленьком пятне света в темной комнате. Он увидел, как тот с кривой усмешкой протягивает Раисе плетеную корзинку со своими персиками, говоря, что Борис все еще не умеет выращивать такие сладости.

— Вот, — сказал Батор, показывая на экран. — Чуть больше трех часов назад неизвестные позвонили в местный райотдел полиции. Там просто сказали, что на даче на земле лежит мертвый человек.

Борис почувствовал, что находится где-то в другом месте. Он почувствовал руку на своем плече, а затем колени его коснулись сиденья стула. Он сел. Он услышал, как защелкали клавиши компьютера. Он был слаб, его шатало. Он слушал их разговоры, как будто его не было в комнате. Он не осознавал, что смотрит на что-то или даже видит что-то. Он вообще не осознавал себя, ни в каком контексте.

— Вот он, — повторил Батор. — удалось связаться с моргом первого мединститута. Приняли тело Василия Свиридова из скорой помощи районной клинической больницы полчаса назад. Причина смерти: несчастный случай на даче.

В комнате повисла неловкая тишина. Они не знали этого человека. Они даже не знали Бориса. Чего он ожидал от них? Сострадания? Смерть Василия была так же далека от них, как прогноз погоды с Каймановых островов.

Молчание нарушил Сергей, его голос был одновременно мягким и резким.

— Вот видишь, как это будет работать, — сказал он.

Борис чувствовал, как горит его лицо. Его эмоции были неописуемы — коктейль из смущенного страха, гнева и паники. Здесь не было ничего, с чем он мог бы себя идентифицировать. Самообвинение в причастности к смерти Василия было неизбежно. Смирин вспомнил, как его охватила клаустрофобия при мысли о том, что ему придется жить с наблюдением Израильянца, прислушиваясь к каждому его слову. Он вспомнил, как сказал: «Я не могу так жить». Ну, очевидно, мог. И должен был. Но как он будет жить с этим?

Он пошевелил губами в поисках влаги.

— Раиса с Ларисой Свиридовой в Турции, — сказал он. — Лариса улетает на два дня позже, сразу в Сухуми. Надо что-то предпринять. И прежде чем он успел вымолвить последнее слово, он в панике посмотрел на Сергея. «Какой ужас, Рубен может знать и о них, не так ли?»

Никольский молча дал Борису мобильный. Остальные его сотрудники были заняты, отвернувшись к экранам или поглощенные бумагами, — жест уединения, который Борис оценил, хотя тот и был чисто символическим. Сергей ждал в кресле за соседним столом. Он не отвернулся, он хотел услышать разговор.

— Это можешь быть только ты, Боря, — ответила Раиса.

— Мне очень жаль, — сказал он.

— Я знаю, ты любишь быть внимательным, — вяло сказала она, и он представил, как она смотрит на море с балкона.

Он не знал, как заставить себя говорить. Впрочем, это не имело значения. Еще несколько слов, и она все равно поймет, услышит это в его голосе.

— У меня плохие новости, Рая, — сказал он.

Пауза. Он представил, как она внезапно замирает и заходит назад в комнату, вслушиваясь в его слова, в его тон.

— В чем дело? Ты в порядке, Боря?

Ее голос был спокоен, ее тон был «я не буду паниковать, что бы он ни сказал». Твердая, подготовленная. Сейчас она, должно быть, сидит на постели, щурится от бьющего в глаза солнца, пытаясь вытянуть из него слова.

— Да, я в порядке, — сказал он. — это Василий.

— О, нет… — она затаила дыхание.

— Сегодня утром он попал в аварию рядом с домом. Он мертв, Рая.

— О нет! — повторила она. А потом повторила еще раз. А потом еще раз.

Он ненавидел это больше всего на свете-делать это с ней на таком большом расстоянии, возлагать на нее ответственность за то, чтобы рассказать Ларисе и утешать ее все оставшеся время до отъезда.

Они проговорили полчаса, и он сказал ей правду: он толком ничего не знает. Он попытается получить больше информации. Разумеется, он не сказал ей, что находится в другом городе. Он разберется с этим позже. Он лгал ей, утешал, строил с ней планы. Раиса была лучшей, если она что-то планировала. Это успокаивало ее, помогало справляться с неизвестностью, с неизбежными, но пугающими поворотами жизни.

Это был странный и мучительный разговор, от которого Борису стало еще хуже, потому что он был среди чужих. И даже хуже, потому что он знал правду.

 

Глава 16

Первый шок, последовавший за подтверждением смерти Василия Свиридова, длился недолго. Уже почти стемнело, когда Максим, Борис и Сергей прошли по лоджии в кабинет Никольского. Двери и окна большой комнаты были по-прежнему открыты, и освещали ее лишь несколько настольных ламп и тусклый, зловещий свет длинной фотографии обнаженной вдовы.

Как только они оказались внутри, Борис повернулся к Никольскому.

— Я возвращаюсь сегодня вечером, — сказал он. — Раиса постарается вылететь раньше запланированного, может завтра. Насчет Ларисы… посмотрим.

— Хорошо, — ответил Сергей. — Мы подстрахуем женщин. У нас есть такая возможность. Но это за твой счет.

— Без проблем, — сказал Борис, — тогда приступим. Что касается меня, ты можешь преследовать Израильянца любым способом, каким захочешь. Просто скажи, что тебе нужно, что я должен делать.

Никольский повернулся к Максиму.

— Не мог бы ты принести мне телефон? И принеси ноутбук Бориса.

Когда он вышел, он повернулся к Смирину.

— Послушай, — сказал он, — первое, что я хочу, чтобы ты понял, у нас с Рубеном много общего: молчание-наша мантра. Мы должны держать его в неведении относительно этой встречи. Он не может знать, что ты обратился к кому-то за помощью и что тебе советуют. Он должен верить, что твои ответы на его требования-это твои собственные, и что ты полностью сосредоточен на получении денег, которые он хочет. Он должен поверить, что ты парализован, затаив дыхание в ожидании следующего слова от него.

Он не должен знать, что мы знаем, что он в Екатеринбурге. Любой намек на это, и он исчезнет. Имей в виду: люди, с которыми он работает, очень хорошие. Они, вероятно, были в городе несколько недель, готовясь к этому. Мы в очень невыгодном положении, поэтому мы должны быть умнее. Непоколебимо. И абсолютно безмолвно. Без этого у нас нет никакой надежды на успех.

— Понятно…

— Во-вторых, Борис, ты не сможешь все отменить, как только это начнется. Ты понимаешь это, не так ли?

— Я не думал об этом, — сказал Борис. Он замолчал. — Но теперь не сомневаюсь. Делай то, что должен.

Никольский кивнул. — Давай поговорим о том, к чему ты клонишь. В конце концов.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, как ты думаешь, Борис, чем все это кончится? К чему это приведет?

— Я хочу, чтобы этот человек исчез из моей жизни, — не задумываясь, сказал Смирин. — Я хочу, чтобы это испытание закончилось. Я же только что сказал.

* * *

Никольский стоял у книжных полок у двери и теперь медленно двигался по комнате, снова блуждая в кругах света, исчезая в темных углах, скользя вдоль неосвещенных пролетов книжных стен, проскальзывая в другой круг света. Наконец он остановился и подошел к Борису, который все еще стоял у библиотечного стола.

— Имей в виду, — твердо сказал Сергей, — что Израильянц установил правила, и они не подлежат обсуждению. Идешь в полицию: люди умирают. Не платишь выкуп: люди умирают. Держи все в секрете, или люди умрут. Он определил правила игры. У нас не так много места для операции.

Двое мужчин смотрели друг на друга.

— Хорошо, — согласился Борис.

— Предположим, ты заплатишь полный выкуп, который потребует Рубен, — продолжал Никольский. — И на этом все закончится? Или он захочет чего-то большего? И если он готов просто уйти с тем, что у него есть, ты не против? Даже если он убивает людей в процессе?

— Значит, ты веришь ему, когда он говорит, что хотя у него и будут деньги, он вернется и убьет близких мне людей, если я расскажу, что произошло? Если я пойду в ФСБ после этого?

Никольский перевел взгляд на Бориса.

— Он хочет, чтобы ты понял, что он полностью контролирует ситуацию. Эта смерть была акцией устрашения. Это была демонстрация твоей новой реальности. Он пошел на рискованную операцию ради тебя. Ты передашь это ФСБ после того, как все закончится, и ты подпишешь смертный приговор еще большему количеству людей. Он показал это тебе. Я говорю то же самое.

Никольский провел рукой по волосам.

— Продолжай повторять это про себя, Борис. Либо ты примешь его условия, либо погибнет еще больше людей. Тогда задай себе вопрос: если я соглашусь держать все в секрете, чтобы спасти много жизней, я не против, если этот парень просто исчезнет, когда все закончится… с деньгами… и убив одного, двух, трех, четырех?… моих друзей?

— Давай ближе к делу, — сказал Борис.

К этому времени у него разболелась голова, он был взволнован, взбешен и напуган. Но он знал, в чем дело. Он действительно еще не продумал все до конца. Он просто хотел избавиться от всего этого, предполагая, в глубине души, что в конце концов, даже если он потеряет миллионы евро, врага, его врага в конечном счете накажут. Как в кино, хорошие парни приходили и заботились об этом.

— Решение твоей проблемы может быть трудной, — сказал Никольский. — Я беру на себя ответственность за это. Но если я сделаю это для тебя, я не хочу, чтобы ты потом приходил ко мне с угрызениями совести, когда это будет выглядеть намного страшнее, чем ты себе представлял. Как только я начну, я не остановлюсь.

Сердце Бориса учащенно забилось. На улице было темно. За последние двадцать часов он почти не спал, и стресс, который он испытывал, делал его сон совсем не похожим на сон.

Он двинулся к Никольскому, пока они не оказались на расстоянии вытянутой руки.

— Есть ли вероятность, что я окажусь в тюрьме за то, что случится, когда ты начнешь?

Сергей с азиатской улыбкой посмотрел Борису в глаза.

— Ни малейшего.

— Тогда насчет угрызений совести вы говорите, что будет связано с тем, что может случиться с Рубеном?

— Совершенно верно.

На этот раз Борис заколебался на мгновение, прежде чем заговорить, но когда он заговорил, в его голосе не было колебаний.

— Тогда тебе не о чем беспокоиться. У меня не будет никаких угрызений совести из-за этого.

Они молча смотрели друг на друга, когда шатен вошел в кабинет с балкона, неся смартфоны и ноутбук Бориса.

— Все готово, — сказал он, проходя мимо них и поставив все на стол.

Они подошли к столу, и Никольский взял один из смартфонов и протянул его Борису.

— Никогда не упускай его из виду, — сказал он. — Он зашифрован. Макс даст тебе коды. Это связывает тебя со мной, с Максом и остальными. Это твой спасательный круг. Ноутбук готов. Максим даст тебе шифровальные коды и для этого. Мы будем использовать оба смартфона и ноутбук для связи.

Смирин кивнул головой.

— По большей части ты просто делаешь все, что должен, чтобы выполнить требования Израильянца. Имей в виду, за тобой обязательно будет установлено наблюдение. Ты ничего не сможешь с этим поделать без дальнейших ответных мер со стороны Рубена, но знай, что это будет.

— Сколько? Какого рода?

— Не очень много. Люди Израильянца не хотят привлекать к себе внимания. Так что они не собираются роиться. Большинство из них будут мобильными. Фургон, пытающийся поймать обрывки телефонных разговоров. Может быть, немного фотографирование. Но это будет очень осторожно. Он не будет на тебя давить, но будет наблюдать.

— На данный момент я намерен действовать как можно быстрее, чтобы попытаться спасти жизни. И это тоже сэкономит деньги. Запомни: если ты не получаешь от меня вестей, это не значит, что меня нет рядом. Нужно столько всего устроить. Я почти не буду спать. Общайтесь так часто, как хотите. Ты не всегда получишь меня, но ты всегда можешь получить Макса. Я свяжусь с вами, как только это возможно для меня, чтобы сделать все необходимое. Так, хорошо, Макс закончит инструктаж по процедурам связи. Я собираюсь прямо сейчас договориться о пилоте. Кто-нибудь заедет за тобой в течение часа и отвезет на взлетную полосу.

Смирин кивнул. Его мысли уже уносились так далеко и так быстро вперед, что он почти одновременно вел в голове два разговора. Все, о чем он мог думать, — это как вывезти Раису из Турции и отправить домой.

 

Глава 17

ЕКАТЕРИНБУРГ

Израильянц медленно расхаживал взад и вперед по веранде, примостившейся на берегу реки, держа руку в кармане и покуривая сигарету; дым голубым дыханием уносился от него в темноту. Время от времени он останавливался и смотрел в ночь.

В том направлении, куда он смотрел, смотреть было не на что. Далеко внизу сапфировая поверхность широкой реки извивалась в кобальтовой тьме, а по другую сторону длинный склон поднимался к черным холмам с редкими огоньками, мерцающими сквозь густой лес. Дом, который привлек его внимание, был прямо перед ним, в полутора милях по прямой.

— Мы услышим о нем завтра, — сказал Израильянц. — Сколько «жучков» они уничтожили?

— Пока что с полдюжины. — ответил человек, стоявший напротив.

— Я же говорил тебе, — усмехнулся Рубен, — он будет таким предсказуемым, надменным ублюдком. Так как чертовски уверен, что никто не будет прослушивать его квартиру и это сойдет ему с рук. Хотел бы я видеть его лицо, когда он понял, что натворил. Он покачал головой с усмешкой. — Мне пришлось бы искать другой предлог, чтобы убить Свиридова, если бы Смирин оставил «жучков» на месте. — Он фыркнул. — Будет приятно поработать с этим бизнесменом.

Он курил.

— Но я не могу понять, почему мы не поймали его ни на одном из «жучков», которые все еще там. Мы даже не слышали, как он кашляет или мочится.

— Мы забрали техников.

— Я знаю, Карен. Но мы не заберем Смирина. Что он делает?

— Ты напугал его до смерти, Рубик, — сказал Манасян. — Возможно, он даже не дышит.

Карен Манасян был европейским руководителем операций Израильянца. В свои тридцать пять лет Манасян был широкоплеч и красив в кавказском любовном смысле этого слова. Он был самоуверен, сосредоточен на себе и легко применял насилие.

Когда у Израильянца были дела в России или государствах бывшего СССР, именно бывший офицер армянской разведки Манасян следил за тем, чтобы все шло как надо. Его команды заложили основу. Его команды управляли разведкой. Его команды обеспечивали жестокость, когда требовалась жестокость. Например, именно люди Манасяна переправили Израильянца через границу на грузовике Берика Чекмезова. За годы службы он научился передавать плохие новости низшим чинам. Если они совершали ошибки, он давал им шанс исправить их. Еще одна неудача, и они исчезали. Другие занимали их место, прекрасно зная, что случилось с теми, кто был до них. Ошибки предшественников никогда не повторялись. Исключений не было.

— А как насчет людей, убирающих дом? — спросил Израильянц.

— Только техники. Наш парень на земле не подобрал никакого оружия. У Смирина очень качественная служба безопасности в «Агрохиме», и он, вероятно, знал этих парней через свои связи. Он проводит очень сложную операцию. Похоже на обычную уборку, как мы и ожидали. Ничего больше.

— И ты думаешь, что это те люди, которым он звонил из автомата?

— Наверное. Он не мог этого вынести. Хотел сделать что-нибудь как можно быстрее.

Рубен широко расставил ноги, медленно затянулся сигаретой и уставился на ночную реку. Над водой медленно двигалась лодка, удаляясь от города. Его огни отражались от сапфира, а звук мотора доносился с утесов.

— Я пытаюсь представить, — сказал он скорее себе, чем Манасяну, — о чем он думает. Этот человек осторожен. Он не делает больших ошибок. Он взвешивает все «за» и «против», следует правилам и принимает безопасные, разумные решения. Он предсказуем, как мы видели. Теперь, как он реагирует на осознание того, что он несет ответственность за смерть своего друга?

— Он будет снова и снова прокручивать в голове, как это случилось, — продолжал Израильянц, отвечая на собственный вопрос. Он еще раз подтвердит в уме, что я не говорил: «не убирай дом». Тогда он подумает, «Так, я должен попробовать, чтобы прочувствовать это. Этот сукин сын Рубен непредсказуем. Я должен прочитать его мысли. Как, черт возьми, я это сделаю?»

Израильянц курил, облокотившись на перила пристани и вглядываясь в ночь, как будто крошечные огоньки домов вдалеке были картами гадалки, и он видел там ответы на все свои вопросы.

— А потом, — бормотал Рубен, — он начнет сходить с ума. Осторожный человек находит очень напряженным иметь дело с непредсказуемостью. Он не видит никакого способа выяснить это. И это начинает его утомлять. Это начинает его грызть. И это хорошо.

Карен Манасян слушал шефа. У этого человека не было равных в том, что он делал, и работа на него всегда была тренировкой в извращенности. С годами Израильянц превратился из обычного боевика в наркотических войнах, из культуры, которая разводила убийц, как личинок, и относилась к ним с таким же уважением, в своего рода философа в деле смерти. Время, затрачиваемое Израильянцем на изучение психологической биографии человека, на котором он сосредотачивал свое внимание, в этом деле было основательным. Вот почему его так боялись те, кто знал достаточно, чтобы бояться его. Вот почему он был так эффективен.

Карен понимал, что от одной этой работы он станет богатым человеком. Но за это была цена. Когда работаешь с Рубеном, всегда есть цена. Если этот человек чувствовал, что не получает от жертвы деньги, если ему не платили выкуп, это обычно означало какие-то страдания. Прежде чем все заканчивалось, Израильянц требовал сделать что-то, что причинит тому человеку боль, физическую или эмоциональную, и именно поэтому Манасян поклялся себе, что будет работать с этим сумасшедшим в последний раз.

У Манасяна зазвонил мобильный телефон, и он вытащил его из кармана и отвернулся от перил мостка. Опустив голову и прислушиваясь, он начал лениво ходить по дворику. Израильянц обернулся и посмотрел на него. Ему нравились телефонные звонки во время подобных операций. Это означало действие. Все, что происходило хоть рядом хоть далеко, было в его пользу. Колеса повернулись, план двинулся вперед.

Он щелкнул окурком сигареты, и она описала высокую, искусную дугу и приземлилась в тазу с водой, плавая в аквамариновом свете. Он наблюдал за Манасяном, который теперь стоял рядом с рекой, и половина его тела, обращенная к Рубену, мерцала бирюзовым светом, отраженным от поверхности воды. К тому времени, как он снова добрался до Израильянца, разговор уже подходил к концу. Он щелкнул, закрывая телефон и снова присоединился к Рубену на мостике.

— Это был Меликсет в Анталье. Его информатор в отеле где проивает жена Смирина, только что сообщил, что ей звонили пару часов назад. К сожалению, это все, что он знает. Информатор был не в состоянии отследить звонок. — Манасян посмотрел на часы. — В принципе, ничего необычного.

Израильянц вытащил из кармана потрсигара еще одну сигарету и закурил. — Полагаю, все же завтра утром госпожа Свиридова и госпожа Смирина отправятся домой.

Рубен медленно улыбнулся, а потом его улыбка переросла в мягкий, радостный смех. — Черт возьми, я люблю этого парня, Смирина. Делать это женщине на расстоянии было бы так неудобно.

Израильянц снова повернулся к темной долине, к своим мыслям, слегка наклонился, облокотившись на перила. Манасян отступил на шаг и снова достал мобильник. Он посмотрел наверх, где двое его людей стояли на посту, наблюдая за улицей перед домом. Он бросил взгляд на тени рядом с домом, где он едва мог различить черный силуэт Рустама, личного телохранителя Израильянца, сидевшего в тени. Это Рустам забрался на крышу скотоводческого грузовика вместе со своим боссом. Он всегда был рядом, как больное воспоминание, от которого невозможно избавиться.

Манасян оглянулся на шефа. Его спина была слабо освещена, когда он смотрел в ночь. Клуб дыма от сигареты вылетел у него из головы и потек длинной голубой струйкой. Волосы у него горели, как в огне.

Ночной перелет из Челябинска нервничавшему Смирину казался бесконечным. Но пока тот же «Embraer 120RT» поглощал воздушные километры, он все же был занят организацией полета Раисы и Ларисы домой. Он позвонил по оставленному Никольским телефону в международную чартерную службу в Челябинске, у которой были самолеты на земле в аэропорту Антальи. Они с Раисой договорились, что, как только она поговорит с Ларисой, им вряд ли удастся выспаться, поэтому он договорился, что чартерная служба заберет их в аэропорту, как только соберет команду.

* * *

Покончив с этим, он позвонил Леониду Пельцу домой в Екатеринбург. Пельц был главным юрисконсультом Бориса, и Смирин сказал ему, что он хочет, чтобы он сделал три вещи:

Во-первых, связался с Андреем Ореховым, биржевым брокером Бориса, занял девять миллионов евро под его личный инвестиционный портфель и немедленно инвестировал всю сумму определенным образом в компании, которые он назовет. Он должен использовать Transcom Trade Investition, Ltd в Софии для облегчения транзакций. Эти сделки должны быть завершены к трем часам следующего дня.

Во-вторых, получить с китайцев и занять еще восемнадцать миллионов евро, используя проценты в «Агрохиме» в качестве залога.

В-третьих, подготовить документы, чтобы продать еще больше «Агрохима» так, как описал бы Борис.

Затем он обрисовал график.

Когда Пельц оправился от шока, вызванного полученными инструкциями, следующие сорок минут они потратили на то, чтобы составить общее представление о том, как все это будет работать. Борис велел ему держать в строгом секрете планы, хотя и не объяснил почему.

Приземлившись в Кольцово, Борис поселился в гостинице. Никольский предполагал, что Израильянц, как и во время других подобных операций, будет следить за домом Бориса, и не хотел, чтобы Рубен знал, что Борис покинул его дом. Утром Марк Хазанов заедет за ним, и Борис отправится домой тем же путем, каким уехал, — в потайном отделении пикапа Хазанова.

Борис включил телевизор, как только вошел в номер. Полет домой был полон навязчивых мыслей, когда он снова и снова прокручивал в голове «что если», «не должно», «почему». Затем он проанализировал свои разговоры с Никольским и попытался представить в перспективе то, что, по его мнению, должен был сделать Сергей. Он мог только надеяться, что утром, он будет выглядеть значительно лучше.

Он не хотел больше думать. Он разделся и упал в постель, глядя поверх ног на музыкальный канал. Борис надеялся, что это удержит его от размышлений.

 

Глава 18

Хазанов ждал его на подъездной дорожке за живой изгородью, когда он спустил ноги с выдвижной платформы под днищем пикапа. Они направились к веранде, Борис нес в футляре модифицированный ноутбук. Хазанов пил кофе из хромированной высокотехнологичной кружки, которая выглядела как тепловой эквивалент крионической канистры. Они остановились в тени утреннего великолепия.

— Я говорил с Сергеем, — сказал Хазанов, — и он ввел меня в курс дела.

Борис кивнул. Да уж, все все знают.

— Мы можем поговорить в моем кабинете? — спросил он, откашлявшись.

— Да, можем. По правде говоря, я подметал первым.

Они прошли через двор мимо фонтана к задней двери возле каменных ворот, которые вели к бассейну. Они вошли в широкий коридор, летнее солнце заливало коридор утренним светом, и повернули к первой двойной двери справа.

Кабинет Смирина был просторным, он пересек комнату и положил на стол ноутбук цвета янтаря. Он подключил ноутбук и включил его. В центре комнаты в рассеянном свете восьмиугольного купола, нависавшего над центром комнаты и полировавшего покрытие, стоял длинный старинный ореховый стол, заваленный его последними проектами, некоторые из которых были привезены из «Агрохима», другие-для его личных интересов. Борис подошел к окну и выглянул во двор, а за ним в сад. Слева от себя он видел обнесенные стеной дворики, окружавшие бассейн. Он обернулся.

— Ладно, — сказал он. — А теперь введи меня в курс дела.

— Мы делаем успехи, — сказал Хазанов. — Эти штуки высокого уровня. Мне, кстати, это нравится. Но это все очень медленно. Я держу план дома в импровизированном тайнике на кухне. Я отмечаю комнаты, которые были подметены, чтобы вы знали, где вы можете говорить, а где нет.

Он отхлебнул из хромированной кружки.

— Сергей сказал мне, что хочет оставить парочку «горячих» мест.

— Ничего себе! Почему?

— Очень просто. Сергей сказал, что есть идея, что нужно, чтобы эти ребята подумали, так что мы пропустили некоторые «закладки». Мы хотим, чтобы это выглядело так, будто мы хороши в их поиске, но все же недостаточно хороши. Враги в любом случае ожидают, что потеряют большинство из них. Но места, которые мы оставили «горячими», должны быть в комнатах, где логично думать, что ты в безопасности.

— Ты имеешь в виду ванную? Спальню?

— Да. На самом деле, я уже нашел их в твоей спальне. Они более изощренные, чем другие, и нам было гораздо труднее их найти. Шеф хотел, чтобы «закладки» оставались на месте. Поэтому я оставил их на месте. Я подозревал, что Сергей захочет оставить немного.

Через окно в конце комнаты Борис увидел красную бабочку на стене внутреннего двора, на мгновение ослепительную, а затем исчезнувшую.

— Ладно, — сказал Борис. — Это я понимаю. Тогда действительно стоит их оставить.

— Вам придется быть начеку, — напомнил ему Хазанов.

Борис кивнул. Да, будет много трудностей.

Внезапно зазвонил зашифрованный мобильник Бориса. Он вынул его из кармана и открыл.

— Это Сергей. У тебя есть минутка?

— Говорите.

— Я не спал всю ночь, договариваясь с двумя мобильными бригадами, чтобы они работали с нами в городе, — сказал Никольский. — Около трех человек в каждой команде. Одна команда уже на месте, другая будет через пару часов. Хазанов тоже будет координировать с ними кое-что, и ему понадобится дополнительное оборудование. У него в гостевом домике найдется место еще для нескольких мониторов?

— Да, здесь полно места.

— Отлично. Я в получасе езды от Екатеринбурга. Нам нужно как можно скорее встретиться и обсудить кое-что. Но сейчас мне нужно, чтобы ты вернулся к Рубену. Что-нибудь от него слышно?

— Ничего.

— Окей. Пользуйтесь ноутбуком и следуйте инструкциям Израильянца. Все дело в деньгах, так что давай поговори о деньгах с ним. Вот как, я думаю, ты должен с этим справиться.

Инструкции Никольского были точными, и он изложил их с простым и ясным объяснением своих рассуждений. Борис был удивлен смелостью замысла, что Сергей хотел от него в свете того, что произошло с Василием.

Хотя он все еще был почти в шоке от фатальных последствий своих собственных решений, принятых накануне, он знал, что агрессивный подход Никольского был необходим. Он также знал, что это невозможно сделать без его полной самоотдачи. Сейчас было не время терять самообладание, хотя он должен был признать, что никогда прежде не испытывал такого сильного нервного напряжения. Но, он ощущал, сейчас он не собирался сдаваться. Несмотря на все, что было потеряно, можно было еще многое спасти. Несмотря на скорбь по поводу смерти Василия, он нутром чуял, что убил его Израильянц. В глубине души его бесило, что Рубен пытается возложить на него ответственность за эту болезненную потерю.

— Да, хорошо. Я сделаю это, — сказал он, когда Никольский закончил.

— Окей. Тогда мы готовы. Я снова позвоню Хазанову и кое-что выясню. Я дам тебе знать, когда приеду в город.

— Еще одно, — сказал Борис. — Через два часа Раиса приземляется здесь, в Екатеринбурге. Я хочу вытащить Раису отсюда. Я хочу, чтобы она была в безопасности. Куда-нибудь подальше от этой проблемы.

На другом конце провода воцарилось молчание.

— В чем дело? — спросил он. — В чем проблема?

— Не уверен, что это хорошая идея, — сказал Никольский.

— Блин, а почему бы и нет?

— Постоянно напоминай себе: Израильянц хочет денег. Денег! Его методы грубые, но суть в том, что он пытается играть психологически. Он надеется, что убийства заручатся вашим сотрудничеством, что эти смерти гарантируют, что вы раскошелитесь. Но он достаточно умен, чтобы понимать, что преследование Раисы может иметь прямо противоположный эффект. Это может довести тебя до крайности. Он не собирается рисковать. Она в безопасности. В такой же безопасности, как и ты. Ему нужны деньги. Дело в деньгах.

— Ты хочешь сказать, что она вне опасности?

— Совершенно верно. Сейчас я не думаю, что она в опасности. Более того, если ты это сделаешь, ты можешь вызвать еще одну смерть. Он не хочет, чтобы ты так думал. Он не хочет, чтобы ты был независимым. Он хочет диктовать тебе, что делать и чего не делать. — возникла пауза. — Я думаю, это будет огромной ошибкой, Борис.

Смирин был в ярости. Неужели он должен поверить, что не может защитить жену? Что он должен просто оставить ее сидеть здесь, уязвимую, пока Рубен не решит, что хочет убить ее? Он прикусил язык. Внутри у него все кипело, но он придержал эмоции.

— Мы поговорим об этом позже, — коротко сказал он. — Мне нужно подумать об этом.

 

Глава 19

За полчаса до того, как Борис сел за компьютер, чтобы впервые связаться с Израильянцем, «L-410 UVP-E20», правда внутри слегка модернизированный, взлетел со взлетно-посадочной полосы на аэродроме экспериментальной авиации «Салка» недалеко от Нижнего Тагила и направился в Екатеринбург.

На борту десятиместного самолета находились шесть застройщиков, которые хотели поближе познакомиться с большим Екатеринбургом. Это было обычным явлением в городе, который привлек большое развитие в последнее десятилетие. И несмотря на то, что экономика после две тысячи четырнадцатого года и введения санкций замедлилась по всей стране, блуждающие глаза застройщиков никогда не были спокойны. Они всегда надеясь, что следующий подъем на рынке не за горами, они всегда были бдительны, думая, что если они рассчитают время правильно, они могут снова попасть прямо в яблочко с хорошо расположенным жилым комплексом, торговым центром или офисным комплексом.

Когда самолет приблизился к зоне слежения «Кольцово Интернэшнл», пилот связался по радио с диспетчерской вышкой, объяснил, что хотят сделать его пассажиры, и попросил разрешения облететь город на определенной высоте в шесть тысяч сто метров. После нескольких обменов информацией «L-410 UVP-E20» получил разрешение от башни «Кольцово Интернэшнл» и описал над городом несколько петель, большинство из которых были сосредоточены на юго-восточном квадранте Екатеринбурга, где в последние годы была большая часть развития. Он покрывал обе стороны озера Малый Исток от ЕКАД до Октябрьского района, районы элитной недвижимости, которая включала некоторые из самых желанных районов города.

Когда самолет начал первую серию разворотов, пассажиры развернули кресла к стенам кабины и открыли скрытые компьютерные консоли, которые выходили из главного компьютера. Из брюха самолета выдвинулись антенны, техники надели наушники и включили компьютеры.

Каждый техник носил по два наушника, чтобы одновременно следить за двумя разными радиопередачами. Каждый отвечал за мониторинг выбранного диапазона частот в полосе пропускания мобильного телефона. Всякий раз, когда они перехватывали зашифрованную передачу, их компьютеры немедленно фиксировали радиочастоту и время, фиксировали положение самолета и угол приема сигнала. Когда координаты были зафиксированы, они начали записывать передачи, а затем перешли на следующий канал и продолжили сканирование.

Целью первого полета было собрать как можно больше зашифрованных сообщений за два часа полета. Записи были переданы команде, которая, как сказал Никольский Борису, уже была на месте, — в большому фургоне, перевозившему шифровальные машины, которые быстро приступили к работе над контентом, поступавшим с «L-410 UVP-E20». Первым делом следовало определить, какие передачи были на армянском языке. Как только армянские сообщения были идентифицированы, они были отправлены Хазанову и Азату Шарапиеву, которые начали картирование и анализ источников сообщений.

Марк Хазанов сидел за компьютером в гостевом домике Бориса и смотрел, как по экрану бегут данные.

— Класс. Хорошая штука! — сказал он в микрофон наушника. — Что за технология у них в этой штуке?

— Дорого, — сказал Никольский откуда-то из неведомого места. Когда прокрутка остановилась, Хазанов сохранил информацию в новом каталоге.

— Ого! Сто шестнадцать отдельных зашифрованных разговоров в Юго-Восточном квадранте менее чем за два часа?!

— Неудивительно, — сказал Сергей. — Шифрование в наши дни стало обыденным явлением.

— Но, черт возьми, так много?

— Ну, если есть возможность, почему бы не воспользоваться — сухо заметил Никольский. — Мы получим больше информации, когда они вернутся через некоторое время. Если нам повезет, мы найдем что-нибудь, на что они смогут взглянуть. Теперь мы подождем, пока ребята в другом фургоне скажут нам, какие из этих разговоров на армянском.

 

Глава 20

Через противокомариную сетку и открытые окна старой вартиры он смотрел на пятнистую полуденную тень на круглой гравийной дорожке, вокруг которой в безмолвном беспорядке стояли новые частные домики с свежевыкрашенными стенами. Трухлявые, высохшие липы и тополя, явные кандидаты на спиливание скрывали весь дом в мрачном полумраке, резко контрастирующем с ярко освещенной солнцем улицей неподалеку от поворота в переулок. Во дворе виднелась заросшая травой детская площадка, расколотые непогодой качели, с двумя сломанными сиденьями, ржавая карусель. Ни один ребенок не прикасался к ним десятилетиями, и их преследовали тишина и отсутствие маленьких задниц и маленьких рук.

С продавленной кровати, на которой он сидел, издалека был виден хостел прямо напротив. Пожилая пара сидела перед ним в неуклюжих ржавых шезлонгах и курила. Они были одеты в огромные шорты поверх раздутых животов и бледных тонких ног. Из-за солнцезащитных очков они смотрели прямо перед собой без всякого оживления, как слепые слушатели.

Хостел представлял собой косметически переделанное общежитие, построенное еще в 1972 году и не претерпевавшее никаких изменений, если не считать необходимых частичных ремонтных работ, которые регулярно проводились в течение десятилетий. Раньше оно стояло на окраине города, но годы и город поглотили его. Теперь оно занимало ту часть Химмаша, невидимую для всех, кроме людей, которые тоже были невидимы и больше не имели никакого отношения к миру, в котором жили.

Без рубашки, обливаясь потом, он вытер мокрые руки о брюки. Он ощущал запахи сырой и стареющей обстановки, рваных простыней, заплесневелой обивки и деревянной мебели, испорченной десятилетиями поверхностной уборки дешевыми чистящими средствами. Все это навалило на него груз печали, неожиданной и неприятной.

Ему не нравился эта снятая им по объявлению квартира, и хотя он пробыл здесь всего несколько часов, было что-то в этом месте, что грызло его так, что он не мог объяснить. Это был сырой запах плесени. Наконец-то он все понял, но это не остановило его. Там, откуда он пришел, плесени не было. Запахи жилья здесь были совсем другие. Они не давали ему того гнетущего чувства, которое терзало его мысли.

Обычно ему было наплевать, где он находится. Его вызвали. Он ушел. Он делал свою работу. Он ждал. Если никто не звонил, он просто оставался там, где был, живя так, как там жили. Мир был интересен. Или нет. Везде было по-другому. Или везде одно и то же. Иногда это происходило в один и тот же день. Все зависело от того, что это было. Существует бесконечное разнообразие вещей, которые могут быть разными или одинаковыми. В конце концов, для него это не имело значения. Он просто заметил, что это было… или не было.

Он никогда в жизни не нюхал ничего подобного, и это сводило его с ума. В этом не было никакого смысла. Почему этот запах так действует ему на нервы? Влажность. Скользкое ощущение пота под мышками. Он представил, как волосы у него под мышками заплесневели и прогоркли. Гниль. Клочья падали и прилипали к потному телу. Зуд.

Иногда он ездил в города, где бывал раньше. Это случалось часто. Но ему редко казалось, что он бывал здесь раньше. Это было что-то новое. Чужой, как внутренность гроба.

Пожилая пара напротив тоже начинала действовать ему на нервы. Они сидели, как два трупа, раздутые жарой. Ему показалось, что он тоже чувствует их запах. Он представил, что, когда их тела начнут трескаться и разлагаться, они начнут слегка наклоняться. Когда они наклонялись, их солнцезащитные очки поднимались на одну сторону, может быть, немного сползали на нос. Влага начинала покрывать их, и их конечности распухали, обесцвечивались и застывали от газов, заставляя их наклоняться еще больше.

Не нужно так думать. Он решил сменить тему. Он уже забыл, как его зовут. Это не имело значения. У него было какое-то удостоверение. Он его проверит, если понадобится.

Иногда хорошо не помнить, кто ты есть.

 

Глава 21

Когда чартерный самолет остановился в ангаре под палящим полуденным солнцем, специально вызванный из Москвы Кирилл Буров ждал на взлетной полосе вместе с Денисом и Нелли, сыном и дочерью Свиридова, прилетевшими из Ростова. Он уже имел с ними долгий разговор и слышал от сына шокирующие подробности смерти Василия. Денис говорил о смерти отца слишком охотно и с поразительными клиническими подробностями. Это была своего рода одержимость, которую иногда наблюдаешь у людей, все еще пытающихся справиться с чем-то ужасным, все еще пытающихся поглотить это и сделать реальным в своих собственных умах. Кирилл едва мог это вынести.

Встреча с Ларисой была мучительной. Они стояли на солнце и все плакали. Лариса уже взяла на себя роль стойкой выжившей. В конце концов, у нее был долгий перелет, чтобы обдумать это, и было ясно, что они с Ритой еще в Турции долго говорили об этом.

После того как они переехали в тень ангара и побыли там еще немного, Кирилл попрощались с ними, а Лариса с детьми отправилась в Сухуми. Борис распорядился, чтобы сотрудники службы безопасности «Агрохима» присмотрели за Ларисой и детьми в доме Василия, пока все не закончится.

Тем временем в Екатеринбурге Борис и Раиса сели в «Рейнджровер» и поехали через город. Раиса сидела, прислонившись головой к окну, усталая и эмоционально опустошенная. На ней были черные брюки, сандалии и белая блузка, светлые волосы не падали на лицо из-за солнцезащитных очков, сдвинутых на затылок. Она выглядела измученной.

На обратном пути Борис ничего не сказал. На самом деле, большая часть получасового путешествия прошла в молчании. Так много уже было сказано, и Борис пытался понять, как, черт возьми, он собирается сказать остальное. В то же время он продолжал смотреть в зеркало заднего вида. Он не был уверен, что именно ищет, и, как и сказал Никольский, ничего не мог с этим поделать, но не мог не оглядываться по сторонам и не гадать, кто из этих обычных людей на самом деле работает на Израильянца.

Как они въехали через ворота и направились вверх по изогнутой дорожке до дома, он сказал:

— У меня здесь несколько человек, которые выполняют работы, — сказал он.

— Выполняют что? — спросила она беззаботно.

— Во-первых, работа над системой безопасности. Это ненадолго.

Он остановился рядом с микроавтобусами Хазанова и вышел. Он взял ее сумки и они пошли в тень веранды и затем на кухню, где они встретили Марка Хазанова, несшего охапку проводов.

Борис представил их друг другу, и у Хазанова хватило здравого смысла немедленно исчезнуть. Когда он вышел из комнаты, Раиса стояла у стойки, и ее взгляд упал на список подметенных комнат. Она прочитала его с первого взгляда, бросила сумку на пол и повернулась к Борису.

— Что здесь происходит? — спросила она.

— У нас неприятности, — сказал он, — но мы не можем говорить об этом здесь. Давай прогуляемся.

Они вместе прошли по аллее, обняв друг друга за плечи, и сели на низкую каменную стену позади сада. В десяти метрах от него находилась свежевырытая могила, в которой он похоронил собак, напоминавшая об их изменившейся жизни.

Он начал с самого начала и рассказал ей почти все.

Раиса, конечно, была ошеломлена, и пока Борис рассказывал ей, что произошло за последние два дня, его собственные слова звучали странно даже для него. Она прерывала его лишь несколько раз, чтобы задать вопросы, но большую часть времени сидела тихо, ее отсутствие реакции больше говорило о глубоком воздействии, которое это оказывало на нее, чем если бы она плакала и ругалась.

После того как он закончил, они некоторое время молчали. Полдень давно миновал, и в саду становилось все жарче. В лесу гудели кузнечики.

— Какой кошмар, Борис, — только и сказала она.

Она стояла, не в силах усидеть на месте, и он смотрел, как она отошла на несколько шагов в тень дуба, защищавшего их от солнца. Она повернулась и скрестила руки на груди.

— Ты абсолютно в этом уверен? Что этот человек ответственен за смерть Василия?

— Да.

Она ошеломленно уставилась на него. Потом ее глаза покраснели, и слезы хлынули так внезапно и обильно, что это было странно видеть, даже обезоруживающе. Она не прятала лица, губы ее не кривились, но подбородок дрожал. Скрестив руки на груди, она обхватила себя руками в летней тени, за спиной у нее был яркий свет. Слезы текли и текли, пока ее щеки не покрылись лаком, и они капали с подбородка в обильной смеси страха, гнева и горя.

— О, ужасно, — наконец выдавила она, всхлипнув. Когда она посмотрела на него, он понял, что она уже интуитивно, без всяких объяснений, поняла, что все их вчерашние дни были до абсурда невинными. Их будущее внезапно оборвалось и, возможно, не простиралось дальше расстояния между ними. Вокруг лежали обломки их предполагаемого благополучия. Прошлое, нормальная жизнь были наивны, как детские мечты.

Потом Раиса начала вытирать щеки ладонями и пальцами, шмыгая носом. Она достала из кармана брюк салфетку и вытерла нос. Она откашлялась. Она наклонила голову и убрала волосы за голову, как будто собиралась повязать их, но не сделала этого.

— Боже, — сказала она, подняла глаза и опустила руки. Она глубоко вздохнула и уперла руки в бока, затем выдохнула и уставилась на него своими красными глазами. — Жизнь Луизы разрушена из-за нас!

Она не могла придумать, что сказать, потому что что на это можно было сказать. Она не могла оторвать от него глаз, и он видел, что ей трудно осознать всю чудовищность того, о чем он говорит.

— Рая, я хочу, чтобы ты ушла отсюда. Я поговорю с Сергеем о том, чтобы поместить тебя в безопасное место. Туда, где… тебе не придется волноваться.

— Что?! О чем ты думаешь, Борис? — Она смотрела на него так, словно он вдруг заговорил на непонятном языке. — Это… немыслимо. Нет! Не буду! Я останусь здесь. Что бы ни случилось, это случится с нами обоими, Боря. Я даже не могу поверить, что ты мог подумать, что я сделаю это, — сказала она, ее голос сдерживал дрожь.

— Это безумие, что ты остаешься.

— Это ты сошел с ума, — огрызнулась она. Слез не было в ее глазах, но они были в ее голосе. Все происходило немного сюрреалистично, гнев, страх и любовь сливались в пренебрежении, их характеристики размывались и размывались через категориальные границы.

— Скажи мне, Боря, что здесь происходит? — ты рассказал мне, что произошло, а теперь расскажи, что сейчас происходит.

Все еще сидя на каменной стене, он смотрел на землю, которая спускалась к ручью.

— Сергей охотится за этим парнем, Рая, и дело движется быстро, но нет никаких гарантий.

Он хотел быть честным с ней, но не хотел говорить ей всего. Он не хотел говорить ей о своих страхах, или о мрачных вероятностях, или о том, что он пытается игнорировать то, к чему все идет. Если ему повезет, они смогут пройти через это без того, чтобы она узнала вещи, с которыми ей будет трудно жить, когда все закончится.

— О, мой бог, Боря. Во что ты вляпался?

— Во что я вляпался? — Ее замечание привело его в ярость. — Этот мерзавец пришел ко мне! Рая, послушай меня: этот сукин сын собирается убить кого-то еще. Подумай об этом! Он собирается убить кого-то другого. А потом кто-то еще, а потом… друзей, моих близких друзей! Мне плевать, как Сергей остановит его, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.

Она снова могла только смотреть на него. У Раисы было то же выражение лица, тот странный угол рта, который был у нее, когда она внезапно испугалась и еще не успела собраться с мыслями и преодолеть адреналиновое замешательство. Он видел подобное, когда она в свое время услышала о несчастном случае с отцом на охоте и о болезни матери.

— В это невозможно поверить, — сказала она, — во все это. Я просто не знаю, как… — она судорожно вздохнула. — Я не могу поверить, что ты не обратился в полицию. ФСБ… — она покачала головой. — Кому-то с юридической ответственностью.

— Я только что обсудил с тобой причины этого.

— По-моему, ты сошел с ума, Боря.

— Я пытаюсь спасти жизни, — сказал он.

— И ты думаешь, что это правильный способ? С этим… линчевателем?

Он хотел было вернуться к ней, но остановился.

— Я доверяю совету Жоры Нечаева, — сказал он.

— Здорово! Парень, с которым ты познакомился четыре года назад, и даже тогда он был немного скользким.

— Я этого не говорил.

— Ты говорил мне, что он подозрителен.

— Он просто не работал шаблонно, как остальные, — сказал он. — Это все, что я имел в виду.

Они снова уставились друг на друга. Это убивало его. Он увидел, как ее глаза снова покраснели.

— Боря, — сказала она, и ее голос дрогнул, что удивило даже ее, он увидел это по ее лицу, — мы пожалеем об этом? — Она действительно дрожала. Борис никогда не видел, чтобы Раиса дрожала.

— Я принимаю решения, которые должен принять, — сказал он, — и делаю это наилучшим из известных мне способов. Ты должна понять, для этого нет никаких правил, Рая. Это похоже на пробуждение от кошмара и открытие, что бодрствование не остановило сон. Мне просто нужно пройти через это как можно лучше.

Он колебался.

— Мне нужна твоя помощь, Рая. Я не могу сделать это без тебя.

Выражение ее лица изменилось. Она не была уверена, что хочет, чтобы разговор пошел в том направлении, о котором говорил его тон. В этот момент ее эмоции не были настроены на примирение.

— Мне нужно, чтобы ты помогла мне сейчас, — сказал он. — Я попрошу Сергея найти тебе место, где ты будешь в безопасности.

— Боря! — Раиса остановила его, не сводя с него глаз, ее лицо застыло от гнева и разочарования.

Он знал, о чем она думает: он не понимает… даже понятия не имеет, о чем спрашивает. Но он знал. Дело в том, что она была единственной, кто не имел предствления. Ее преданность пугала его до чертиков, потому что подвергала ее риску, и он едва мог жить с мыслью о возможных последствиях.

Они уставились друг на друга.

— Мне нужно распаковать вещи, — отрезала она, развернулась и направилась к дому.

Он не пытался остановить ее. Он знал лучше. Она устала. Она была эмоционально измотана. Она была напугана. Так Раиса реагировала на эти стрессы. Когда она боялась, она злилась, потому что чувствовала, как ускользает от нее контроль, и это было самое страшное. Ей нужно время. Конечно, им всем нужно было время, но вряд ли они получат то, что им нужно. Израильянц собирался похитить вместе с деньгами как можно больше времени. Он собирался продолжать давить.

Пока он смотрел на спину Раисы, мелькавшую в тени сосен в аллее, жужжание кузнечиков становилось громче, как будто кто-то прибавил громкость. Жара, казалось, тоже немного усилилась, распространяя ароматы лета, перегретой растительности, фруктов, смолы, хвои. Теперь все это казалось ему гораздо более привлекательным, гораздо более желанным, чем несколько дней назад, когда он принимал это как должное. Он наслаждался этим, понимая теперь, как никогда раньше, что это было конечным, что это не будет длиться вечно, потому что не может. Это всегда было лишь временным явлением, но он никогда не думал об этом раньше.

 

Глава 22

Координаты из армяноязычных передач медленно просачивались внутрь, пересылаемые сразу же первой мобильной группой, как только координаты были определены. Когда несколько первых запинговались на экране Хазанова, и нагрузка сразу возросла, ожидая информации от второй мобильной группы, Никольский сразу сказал в наушник Хазанову.

— Каковы характеристики вашей новой программы? — спросил он.

— Она выведет нас в зону поисков радиусом около ста метров, — сказал Хазанов, глядя на экран.

— Хорошо. Давайте просто посмотрим, сможем ли мы что-нибудь исключить. Может быть, торговые комплексы, юридические фирмы, правоохранительные органы. Что-то, что может иметь законную потребность в шифровании. Нас заинтересует жилой дом. Арендованное имущество, скорее всего.

Хазанов просидел за компьютером почти два часа, прежде чем ноутбук Никольского просканировал все сообщения. Когда армяноязычные сообщения были изъяты из списка 116 зашифрованных звонков, список сократился до 14. Он перезвонил Никольскому.

— Хорошо, — сказал Никольский. — самолет будет на месте через пятнадцать минут. Так что у нас есть?

Хазанов вывел сводку на оба экрана.

— Из четырнадцати зашифрованных передач на армянском языке, — сказал Хазанов, — две исходили из загородного клуба, одна-из агентства недвижимости, три-из адвокатской конторы и две-из воинской части.

Он потер лицо, оперся на локти и уставился на экран. Он сидел на дорожке одного из вентиляционных отверстий в гостевом домике, и холодный воздух был ему очень кстати.

— Остается посмотреть только шесть передач, — продолжал Хазанов. — Три возникли на этой стороне озера, три-на другой. Те, что с этой стороны, были мобильными. Но у нас по-прежнему нет никакого содержания.

— Помощники сказали, что шифровка сложная, — сказал Никольский. — Мне не потребовалось много времени, чтобы выяснить, были ли они русскими или армянскими, но сами переводы-это другое дело.

— Есть предположения?

— Нет. Но я надеюсь, что мобильные вернутся в один из домов на другой стороне, — сказал Никольский. — Если это произойдет, то я надеюсь, что у нас будут координаты их базы и подразделения наблюдения.

Хазанов уставился на экран, снял целлофановую обертку с леденца и сунул его в рот.

— У нас есть еще один шанс, — сказал Никольский. — Завтра этот самолет должен вылететь в Пермь. Хазанов нервно сосал леденец, сосал, думал, думал, а потом откусил кусочек и проглотил его в два укуса.

— Я позвоню на самолет, — сказал Никольский. — Я собираюсь сказать им, чтобы они оставались на этих шести каналах и сканировали как можно больше новых в течение двухчасового полета.

Хазанов ждал, пристально глядя на экран ноутбука, подергивая одной ногой, словно подросток-геймер. Выполнение операций заставило его забыть о том, что он расслаблен.

— Черт возьми, — сказал Никольский в наушник Хазанова, — это немного. Если они просто не будут передавать в течение этих четырех часов… — пауза. Тишина. — Но у меня предчувствие, что они как раз будут действовать вовремя. Во время первого полета «L410» займет позицию и начнет действовать всего через пару минут после того, как Смирин отправит письмо Израильянцу. Если Рубен собирается быстро среагировать, а он всегда это делает, он должен будет сделать зашифрованные звонки в течение времени первого полета. Он просто должен быть в одном из этих трех домов.

 

Глава 23

Карен Манасян стоял у перил деревянной пристаньки, выходившей на озеро, прижимая к уху мобильный телефон, и наблюдал за девушкой в лимонно-желтом бикини, лежавшей на носу грохочущей лыжной лодки, стоявшей в воде в сотне метров внизу. На нем были черные льняные брюки и сизая шелковая рубашка, расстегнутая до середины груди, из-под которой выглядывали темные волосы. Он разговаривал со своей мобильной группой наблюдения, которая только что позвонила и сообщила о прибытии Раисы Смириной.

Слушая, он наблюдал, как другая девушка, в черных стрингах и с бокалом в руке, перегнувшись через борт лодки, разговаривала с мужчиной, готовившим лыжи. Второй человек стоял у руля и говорил ему, что делать.

— Ах, очень хорошо, — сказал Манасян, — именно, именно. Мне нужны были хорошие новости. До сих пор никаких признаков телохранителей, что-то подобное?… Отлично, отлично.

Девушки прихорашивались на солнце. Такие девушки, с хорошими грудями. А потом девушка лежавшая на носу встала и села в лодку. Водитель, оглянувшись, завел мотор. Опора погрузилась в воду, и лодка взлетела. Внезапно парень в воде запрыгал на лыжах по поверхности озера, направляясь в сверкающую рябь воды.

Манасян смотрел, как они выходят на солнце. Эх, работа.

Он оглянулся на Израильянца, который сидел на другой стороне двора за столом в тени деревьев. Он курил и сосредоточенно смотрел на экран компьютера, как будто смотрел в центр вселенной, посылая и получая зашифрованные сообщения через Софию, Афины, Анкару, Бейрут, Марсель. Он едва успел поесть. Он мало спал. Он был раздражен. Он был летучим, как нитроглицерин, и с ним было еще труднее справиться.

Но все, кто был замешан в этом деле, были на пределе. Это был слишком наглый «наезд», по мнению многих задействованных лиц. На всех давили, потому что всем платили вдвое больше обычного, и поэтому Израильянц ожидал от них сверхчеловеческих подвигов.

На глазах у Манасяна Израильянц вдруг выпрямился в кресле и уставился на экран ноутбука. Манасян перестал слышать все, что ему говорили по мобильному телефону. Израильянц наклонился к экрану, выражение его лица стало жестче.

— Я вам перезвоню, — сказал Манасян. Он отключил мобильный телефон и начал обходить бассейн, когда Израильянц вдруг выругался и вскочил на ноги. Он схватил со стола ноутбук и подбросил его в воздух. Тот описал высокую дугу, все еще открытый, экран осветился последним сообщением, а затем упал в реку совсем рядом с берегом, где с мягким чавканьем ударился о воду и медленно опустился на дно.

Манасян ошалело остановился. Рубен смотрел на него, широко расставив ноги в воинственной позе.

— Черт побери! — рявкнул он. — дайте мне новый компьютер.

Манасян вспотел, когда вошел в дом и схватил ноутбук со стола в столовой. Когда он выходил с ним наружу, его мозг перебирал все места, где они ожидали сбоев, пытаясь угадать, что могло вызвать вспышку ярости Израильянца.

— Я не верю этому парню, — сказал Рубен. — Его голос вернулся к разговорной громкости. Его ярость ушла в подполье так же внезапно, как и появилась.

Манасян поставил ноутбук на стол, открыл его и нажал кнопку питания. Затем он обошел стол с другой стороны, чтобы видеть лицо Израильянца. Рубен ловко управлялся с ключами, его пальцы почти беззвучно шептались над маленькими серыми пластиковыми квадратиками.

Они подождали, пока материализуется защищенный файл, и тогда Израильянц вытащил сообщение, вызвавшее его вспышку. Он развернул ноутбук и сунул его Манасяну.

— Редкостный долбоеб, — сказал он с улыбкой, в его голосе слышалось презрение.

Манасян посмотрел на экран.

«У меня есть 9 миллионов евро, готовых для «Транском Трэйд», но я их не отдам, пока не поговорю с тобой снова, лицом к лицу. Ты должен кое-что понять. Я ничего не сделал, чтобы ослушаться твоих указаний. Если ты собираешься убивать людей, даже если я буду следовать твоим указаниям, тогда я оставлю себе свои деньги, и ты можешь идти к черту.»

Манасян не мог поверить своим глазам. Смирин только что подари им еще одну или две жизни. Манасян чувствовал, что Рубен смотрит на него поверх экрана компьютера, ожидая ответа.

— Ну, по крайней мере, ты знаешь, что у него нет советчиков, — сказал Манасян. — Никто в нашем бизнесе не позволил бы ему ответить так.

Израильянц ничего не сказал. Его глаза оторвались от Манасяна и остановились на полпути, ничего не видя.

— Так что же он творит? — Спросил Израильянц.

— Может, он не справился с нервами после убийства Свиридова. Может, он взбесился.

— Он этого не сделает. Может быть, он видел недостаточно убийств, вот что я думаю.

Это была большая игра Рубена, ва-банк, все или ничего, и он изучал психологический профиль Смирина, как профессиональный психиатр. Из этих документов Израильянц создал свое собственное понимание психологии Смирина, которое позволяло ему предвидеть реакцию бизнесмена на любое давление, оказываемое Рубеном, еще до того, как тот его применял. Это послание, однако, было отклонением от плана.

Но нетерпение Израильянца, вызванное этим удивлением, было всего лишь нетерпением. По мнению Рубена, его превосходство было твердо установлено. Смирин мог сделать внезапный шаг, который требовал внезапной реакции, но это было лишь мгновенное отвлечение.

— Все же интересное развитие событий, — сказал Израильянц. — Неповиновение? После того, как узнал, что он ответственен за смерть своего друга?

— Но он считает, что убийство было неоправданным, — сказал Манасян. — Может, он вообще не считает себя виноватым. Он думает, что ты выходишь за рамки.

Израильянц медленно вытащил сигарету из пачки, лежавшей перед ним на столе, как будто быстрое движение могло сбить его с толку. Он зажег ее и уставился в марево.

— Может быть, — задумчиво произнес Израильянц. — Этот парень-сложная смесь, кот со стальными яйцами. — Он рассмеялся. — Да, хорошее описание. Я просто удивлен, что он проявил характер в этот момент. Возможно, после небольшого давления. Но я думал, что первое убийство собьет его с ног, что ему потребуется некоторое время, чтобы прийти в себя. Тогда, возможно, мне будет трудно с ним.

Он курил, кивая сам себе.

— Да, это интересно.

Манасян смотрел на шефа. Для него это тоже было интересно. В обычных обстоятельствах подобное неповиновение уже привело бы к приказу о быстрой и жестокой смерти, но на этот раз Рубен почему-то не был столь предсказуем. На этот раз он был готов проявить немного терпения, даже если это будет сделано против его прихоти. Может быть, Израильянц хотел денег даже больше, чем соревнования в мачизме со Смириным. О жадности Рубена ходили легенды. Он явно хотел эти миллионы.

Но дело было не только в этом. Хотя Манасян не был непосредственно вовлечен в это дело, и шеф никогда не говорил ему об этом, Карен знал, что на карту поставлено нечто большее. Израильянц снова вел дела со своими старыми друзьями на Ближнем Востоке. Бизнес в Иракском Курдистане и Иордании.

Официально Манасян не был в курсе, но знал об этом больше, чем думал Рубен. В той же Турции не происходило ничего такого, о чем не знал бы Карен. И странная деятельность его старого товарища Рубена не была исключением.

Даже по стандартам Израильянца этот ближневосточный бизнес был слишком рискован. Неудивительно, что Рубен временами бывал непостоянен, а в других ситуациях-непривычно податлив. На него действовало это постоянное напряжение.

— Это можно организовать? — Спросил наконец Израильянц, переводя взгляд на Карена. — Безопасную встречу с этим нахалом?

— Это можно сделать, Рубен. Но ты уверен, что хочешь это сделать?

Израильянц покосился на Манасяна.

— Страх. И гибкость. А? Это требует грубой руки… с нежным прикосновением время от времени, чтобы дать ему надежду. Мы должны быть гибкими, Карен. Мы никогда раньше так не делали. Мы должны быть… чувствительны к возможностям. Кнут здесь. Пряник там. Мы делаем то, что должны… за шестьдесят миллионов евро, да? Ты можешь это сделать? Нет проблем?

— Конечно, мы можем это сделать. Но мы должны контролировать слежение, прослушку, транспорт. И мы должны заставить его думать, что нам нужно время, чтобы ты прилетел на встречу. Мы не хотим, чтобы он знал, что ты рядом.

Рубен на мгновение задумался. Потом протянул руку, развернул ноутбук и начал печатать.

— Окей. Нам надо уладить один вопрос. Ждите инструкций. Вы должны уложиться в срок оплаты завтра.

Израильянц снова повернул ноутбук и показал сообщение Манасяну.

— Я свяжусь со своими людьми и начну подготовку. — кивнул Карен.

— Пошли.

Карен закрыл ноутбук, Израильянц отодвинул стул и встал. Он хотел увидеть ноутбук в воде. Он подошел к реке и остановился, почти свесив носки кроссовок. Он заглянул вниз и увидел его, лежащего внизу, как единственный глаз на лбу человека. Рубен курил, и дым уносило ветром, который гулял по песчаным утесам над озером.

Его глаза уловили движение упавшего в воду дубового листа. Тот бешено кружил в воздухе, переменчивый ветер швырял его то в одну, то в другую сторону, сначала в маниакальной погоне, потом в неистовом полете через аквамариновую воду.

«Вот как я хочу Бориса Смирина», — подумал он, находясь на грани истерики, его сердце бешено колотилось, разум не мог остановиться достаточно долго, чтобы обрести способность рассуждать, но обладал достаточным контролем над своими способностями, чтобы знать, что чем быстрее тот выложит деньги, тем скорее прекратятся смерти. Именно такое давление Рубен должен был восстановить при встрече со Смириным. Этого бизнесмена стоило постоянно прессовать, не давая ему времени маневрировать. Его нужно было сломать.

 

Глава 24

На обратном пути из сада Борис остановился у гостевого домика, а Раиса продолжила путь к дому. Гостиная теперь была забита компьютерами и разнообразным электронным оборудованием, которое он даже не пытался понять.

Хазанов вкратце рассказал Борису о том, как все это будет работать, и как раз вводил его в курс дела, когда у Смирина зазвонил мобильный.

Это был Никольский.

— Ты знаешь реакцию Израильянца?

— Нет.

— Он собирается это сделать. Он собирается встретиться с тобой.

Борис был ошеломлен. Он не знал, чего ожидал, но перспектива снова встретиться лицом к лицу с Рубеном явно ошеломила его.

— Что он сказал?

— Он пришлет тебе инструкции, так что держись рядом.

— Он сказал, почему согласился встретиться со мной?

— Нет, но он не так уверен в себе, как хочет показать. Я думаю, он хочет посмотреть на тебя, успокоить себя. Это хорошо. Мы увидим его инструкции, так что просто делай, что он говорит. Мы позаботимся о своей части работы.

— Что именно?

— Я хочу обсудить это с тобой в деталях, — сказал Никольский. — Я собираюсь попасть на место действия ранним вечером. Что нужно сделать, чтобы первый платеж произошел?

— Телефонный звонок.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты сделал это прямо перед его лицом. А как насчет следующего платежа?

— Я работаю над этим.

Никольский сделал паузу, и Борис услышал какой-то шум на заднем плане: разговоры, радиопередачи.

— Слушай, — проникновенно сказал Сергей, — я хочу, чтобы ты был готов… случай с Василием не будет единственным. Я просто не хочу, чтобы ты начал думать, что все волшебным образом изменилось.

Борис ощутил едкий запах электроники, теплого пластика и покрытых резиной проводов. Знакомый запах. Но то, что он ощущал в глубине мозга, гул, который вибрировал в глубине его грудных мышц, как будто его сердце вот-вот разорвется, было не только незнакомым, но и пугающим. Ожидание новой смерти было мучительно. Интересно, подумал он, что чувствует человек, потерявший контроль над рассудком, и не являются ли эти ощущения началом того, что позже назовут слепой яростью?

— Нет, — сказал Борис, — я понимаю, что ничего не изменилось.

Закончив разговор, Смирин вышел на улицу и остановился в тени перед гостевым коттеджем. Тень будет расти по мере того, как солнце скроется за садом, направляясь к склону холма, где люди работали у озера. Он посмотрел вниз сквозь щепки света сосновой аллеи и погрузился в один из тех моментов, когда все знакомое и обыденное быстро исчезало из его сознания, пока он не обнаружил, что отдалился от своего собственного опыта, пойманный в странный и чуждый момент.

Потом он так же быстро пришел в себя, достал из кармана мобильный телефон и позвонил Кириллу. По словам Бурова, он уже завтра вернется в московский офис корпорации из Сухуми.

Борис пересек двор, миновал фонтан и оказался в широком коридоре. Раиса распаковывала вещи в спальне. Она услышала его, но не отвернулась от кровати, где открыла чемоданы. Она выхватывала вещи из сумок, все еще взволнованная.

— Послушай, — сказал он, — давай не будем все так оставлять.

Когда она повернулась, чтобы сказать что-то, что, как он знал, зрело в ней, он сделал жест указательным пальцем, а затем указал на свое ухо, напоминая ей о «жучке».

Застигнутая врасплох, она просто смотрела на него, затаив дыхание.

— Не сейчас, Боря, ну пожалуйста.

И она снова повернулась и продолжила распаковывать вещи.

— Работа не ждет, — сказал он ей в спину. — Мне нужно кое-что сделать.

— Тогда работай, — не останавливаясь, сказала она, накрывая кровать блузками, юбками, нижним бельем и туфлями.

Борис повернулся и вышел из комнаты.

* * *

Он снова набрал номер Бурова.

— Лариса легла спать, дети в другой половине дома, можешь говорить. У тебя странный голос, — заметил Кирилл. — Что-то еще случилось? Ты явно расстроен.

— Слушай, — сказал Борис и начал рассказывать о несчастном случае с Василием Свиридовым. Пораженный, Кирилл задавал вопросы-он всегда задавал вопросы-а потом сочувствовал. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что эта ужасная новость стала причиной стресса, который Борис уже испытывал из-за огромных финансовых потерь, о которых он рассказал ему вчера.

Они немного поговорили о том, как известить некоторых людей в «Агрохиме», и Кирилл составил список тех, кого считал нужным известить немедленно. Они, в свою очередь, могли рассказать другим.

— Ужас, это просто парад трудностей, — сказал он. После некоторой паузы он продолжил. — А как насчет… финансовой проблемы, о которой вы говорили? Это то, с чем ты хочешь разобраться сейчас?

— По большей части.

— А Раиса?

— Она все знает.

— Как она?

— Мы работаем над этим.

— Что-то еще?

— Мне придется продать часть компании, небольшую часть, около восьми процентов.

Возникла пауза.

Борис мгновенно покраснел. Это было унизительно.

— У меня над этим работает Леня Пельц, и это должно быть сделано за пару дней.

— Пару дней?! — на том конце можно было услышать стон.

Разозленный и смущенный, Борис сглотнул и понял, что Кирилл не может никак принять это решение. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Весь здравый смысл, здравое суждение, осторожность и постоянное руководство, которые он использовал, чтобы построить и развивать «Агрохим», и которые были отличительной чертой того, как он вел бизнес, были разрушены действиями, которые Израильянц заставлял его делать. Было бы достаточно плохо, если бы это пренебрежение было оправдано, но сознательно навлекать на себя такие ошибочные предположения было почти невыносимо.

Если он чувствовал себя так, рассказывая об этом жене по приезду, которая знала его так хорошо, с которой он делил так много своей жизни, и которая знала о нем больше, чем кто-либо, как он будет себя чувствовать, когда эта воспринимаемые как безответственность действия станут публичными? Что подумают люди, когда деловая пресса ухватится за это? Что будет с его репутацией, если коллеги, менеджеры и подчиненные решат, что он поступил так опрометчиво? Как он собирается с этим справиться?

— Если… если у них возникнут вопросы, что… что ты хочешь, чтобы я сказал? — спросил Кирилл.

— Просто скажи им, что ничего об этом не знаешь. Скажи им, что это законно. Это из твоей юрисдикции.

— Это большой успех, — сказал он притворно, — это плохое вложение.

— Да уж, — пробормотал Борис.

Кирилл любил бегать кроссы, и та же внутренняя дисциплина, которая управляла его режимом физической подготовки, сформировала его чувство целостности. Не сдержанность шефа грызла его сейчас. Борис, конечно, не все рассказал ему об этом деле, да он и не ожидал, что Борис расскажет. Но он знал, что здесь происходит что-то еще, что-то не так.

Возникла неловкая пауза.

— Я согласен с легендой о неудачных инвестициях, — продолжал Кирилл. — Все в порядке. Но послушай, Борис, мне кажется, здесь что-то не так. Ты уверен… ты знаешь, что не хочешь немного проанализировать это?

Смирин задумался. Искушение было велико. Комната была подметена. Кто может знать, сказал ли он ему что-нибудь? У него не было никаких сомнений в том, что Буров умеет хранить секреты, но он чувствовал, что сказать ему об этом было бы все равно, что дать ему радиоактивный материал. Это может быть опасно только для него.

— Дай мне неделю, — сказал он, снова сглотнув. — Тогда и поговорим.

— Ты с Ритой… там все в порядке?

— Сильное напряжение, — честно признался он. — Но мы в порядке.

— Хорошо, — голос Кирилла стал спокойнее. — Тогда ты можешь справиться с чем угодно, не так ли?

— Да. Я могу справиться с чем угодно.

— Хорошо, — закруглил разговор Буров. — Тогда я думаю, мне тем более надо как можно скорее возвращаться в Москву.

Борис разговаривал с помощником довольно долго и взглянув на часы, обнаржил, что было уже далеко за полдень. Он проверил электронную почту, нет ли сообщений, и обнаружил, что прибыли инструкции от Израильянца. Они были немногословны: ровно в половине первого дня он должен был выехать из своей загородной резиденции и направиться определенным маршрутом к изолированному пересечению холмов, где он получит дальнейшие инструкции. Он сел и уставился на экран. У Никольского уже наверняка есть копия этого послания. Наверняка Борис скоро получит от него весточку.

Раиса на кухне готовила пасту к ужину. Она все еще была взволнована, и ему нечего было добавить к тому, что он сказал раньше. Ее характер был на пределе, и он знал, что от спора с ней мало что выиграет.

Он открыл бутылку вина, налил каждому по бокалу и помог ей приготовить салат. Они ужинали в самом напряженном молчании, какое он только мог припомнить. Он сомневался, что кто-нибудь из них сможет переварить то, что они едят.

 

Глава 25

В комнате было темно, и человек лежал на боку в одних плавках, глядя сквозь раздвинутые занавески открытого окна. Свет уличного фонаря плыл над заросшим сорняками двором, где качели, карусель и горка выделялись на фоне зарева, как руины детства. Эта площадка могла быть где угодно. Брошенный. Брошенные вещи везде выглядели одинаково, а детство в некоторых местах было гротескно сокращено.

Мысль о детстве вызвала у него тошноту, он встал, пошел в ванную, и его вырвало. Он умылся, вернулся в комнату и упал на кровать. Он вздохнул и перевернулся на спину. Простыни были мягкими, почти липкими. Он вытащил из ноздрей комки туалетной бумаги. Он не знал, что хуже-неприятный запах или запах ткани. Он сразу почувствовал запах плесени и сырых стен.

Он встал с кровати и подошел к открытой двери. Может быть, было слишком жарко, чтобы спать, хотя он и не знал. Было так много других причин не спать. Он посмотрел на домик напротив, где спала пожилая пара. Он слышал, как гудит их кондиционер. Он пробовал свой, но воздух, который выходил из него, был отвратителен от гнили и застоявшегося дыхания предыдущих обитателей жилища.

Через сетчатую дверь до него доносился запах пыли, поднимавшейся от гравийной дорожки, когда машины въезжали на территорию хостела, и слабый запах горячего асфальта нагретых солнцем улиц. Он чувствовал запах сорняков. А еще он чуял первый чистый свет завтрашнего дня, хотя до него оставалось еще много часов. И сразу за этим… однажды ему показалось, что он чувствует квинтэссенцию вечности. Но оно мгновенно рассеялось, и он не был уверен.

Он протянул руку и осторожно, как паутину, приложил кончики пальцев к грязному покрытию двери. Она была покрыта частицами сигаретного дыма, наполненного дыханием незнакомцев. Он легонько провел пальцами по периметру и нащупал грязную проволоку пальцами.

Затем через окно он увидел лицо. Он похолодел, и пот мгновенно покрыл его. Прищурившись, он всмотрелся сквозь грязное стекло в мрачные тени. Там, где нижняя ветка дерева свисала с края номера пожилой пары, эта линия была дугой правой брови. Темные деревья позади были тенью щеки, а изгиб дороги был изгибом левой стороны челюсти.

Он сглотнул, моргнул и попытался сосредоточиться, чтобы рассеять иллюзию. Но это не было иллюзией, и оно наблюдало за ним все это время.

Он не мог вспомнить, когда впервые увидел это лицо-слишком много городов назад, слишком много улиц назад, слишком много смертей назад. Иногда это было скрыто в вещах, как сейчас, иногда это было на людях на тротуаре или в толпе. Он никогда не мог понять, мужчина это или женщина, сердит ли он, тоскует ли или угрожает. И теперь, когда он пытался различить нахмуренные брови, печальный изгиб бровей, напряжение в уголках рта, лицо начало медленно удаляться, так что дерево перестало быть дугой глаза, хостел стал просто домом, подъездная дорожка превратилась в пыльное пятно.

Он принял это. Странное уже давно перестало быть странным. Необычное и обыденное поселились вместе на одном и том же неразличимом плане переживаний, где видения стали реальностью, а реальность дематериализовалась. Иногда, физиологически, как сейчас, он реагировал. Пот. Учащенное сердцебиение. Мгновенное желание помочиться. Но эмоционально, он был спокоен. Стабилен. Непоколебим.

Что-то шевельнулось за ширмой-вздох, тихий выдох.

Он снял плавки и переступил через них. Он поднял руки, положил их по обе стороны дверного косяка, раздвинул ноги и встал в дверном проеме лицом наружу. Дуновение проникло сквозь экран и накрыло его тело. Оно двигалось вокруг него, как ослабевший дух, ища внутри покой. Она касалась каждой поры, обвивала его свисающие гениталии, заставляла вибрировать лобковые волосы.

Он стоял так, когда другая фигура материализовалась на краю темноты и остановилась. Они смотрели друг на друга через темную даль. Затем фигура двинулась к нему, приблизилась прямо к двери и встала рядом с ним, их лица разделяли считанные сантиметры. Они смотрели друг на друга через сетку, не двигаясь. Он увидел, как глаза собеседника тепло сощурились.

— Якут? — тихо спросил другой.

Его тело образовало крест на открытом пространстве двери, и он оставался безмолвным, неподвижным.

— А-а-а-а, — промурлыкал он в груди, когда из спутанных воспоминаний возникло узнавание. — Гений, Сергей. Якут.

Все еще голый, он сидел на одном из двух стульев в номере мотеля, а Сергей — на другом, между ними стояла смятая кровать, похожая на огромный кофейный столик. Слабого света снаружи было достаточно, чтобы двое мужчин видели призрачные блики друг друга. В комнате было душно.

— Я не знал, что это ты послал за мной, — сказал он Сергею, откидываясь на спинку стула.

Конечно, нет. Его последний адрес распространялся по глубокой тайне, как очень опасный запрещенный наркотик. Людям не терпелось избавиться от бумаги, на которой она была написана. Он никогда не знал, кто наймет его следующим, пока не появлялись люди, и большую часть времени имел дело только с посредниками. Иногда он не знал наверняка, кто платил ему за то, что он делал.

— Расскажи, что было дальше, — попросил он.

Слова его были достаточно любезны, но просто иметь дело с ним было по сути угрожающе. И все же Сергей не боялся его, хотя и понимал его неустойчивую психику. Никто на уровне Никольского не придет к нему сам. Сергей знал, что этот факт не ускользнул от внимания собеседника и выделил это в его глазах.

— Я сбросил с себя ошейник государства. Теперь свободен, — сказал Сергей.

— Я слышал. Краем уха кое-какие истории. Ты оставляешь истории позади, как помет. Где ты живешь?

На этот вопрос никто в здравом уме не ответил бы правдиво.

— Уже некоторое время в Челябинске. Порой бываю в Лиссабоне. Хошимине. Роттердаме.

— Ладно, ладно. — Мужчина покачал головой из стороны в сторону. — Ты когда-нибудь женишься?

— Возможно.

— Но ты все еще с ней.

— Конечно.

— Конечно. — Тело мужчины было бледным, омытым бледным светом, льющимся из окна рядом с ним. — Всегда на высоте не менее двух тысяч метров.

Никольский чувствовал себя неуютно, слушая, как он говорит о ней. Но он ждал, стараясь не показать своего смущения.

— Почему ты ушел из фирмы?

— Несущественно.

— Да, но почему?

— Я не хочу тебе говорить.

— Ладно, ладно.

В сырой комнатке пахло… чем-то… многим… потом, плесенью, затхлым запахом мочи… страхом… кошмарами. Это были запахи сломленных людей. Сергей вдыхал его и в женских комнатах, но в этих комнатах тоже пахло духами, и как бы дешево это ни было, как бы сладко ни было, это уменьшало одиночество. Но она также оставляла после себя невыносимую меланхолию.

— Я так и не поблагодарил тебя, — сказал мужчина.

— В этом не было необходимости.

— Очень немногие вещи действительно необходимы. Мне стыдно, что я не поблагодарил тебя. Не сказал тогда главного.

Никольский понял, но не ответил. Этот человек жил жизнью, в которой не было завтра. Насколько мог это делать человек, он жил настоящим, от мгновения к мгновению. Это была чистая жизнь, жизнь животного, которое ничего не знает о будущем. Это была ужасная жизнь.

— Я не знал, куда ты ушел, — сказал Сергей.

— Ты искали меня?

— До известной степени.

Он услышал, как человек задышал, и ему показалось, что он увидел, как его дыхание вырвалось длинным шлейфом цинизма в бледном свете, окружавшем его темный силуэт.

— В некотором роде, — ответил мужчина, снова услышав звук. — Очень похоже на Якута.

— Я думал, ты хочешь исчезнуть.

— Я так и сделал. — Он слегка кашлянул. — Ты поступил правильно.

Теперь, когда перед ним сидел действительно он, Сергею захотелось задать ему вопрос, который всегда интересовал его. Любопытство пересилило страх, который помешал бы спросить об этом любому другому.

— Как тебе удалось уйти от него?

Немедленного ответа не последовало. Может быть, ответа вообще не будет.

Но потом мужчина сказал:

— Это было легко. Как самоубийство. Нет ничего проще в мире, когда вы наконец решите это сделать.

Никольский ждал продолжения.

— Они меня окружили… я был в кольце. Я не видел выхода. Я оттолкнулся, набрал скорость и прыгнул в зеркало. Это произошло, как будто я разлетелся вдребезги. И я прыгнул в свое отражение и стал другим. Они преследовали меня несколько часов. К рассвету я ушел от них. И это было все, что было.

Сергей кивнул. Он понимал, что этот человек так говорит, что для него нет грани между нормальным и фантастическим.

— Там карусель, — сказал мужчина и повернулся лицом к окну. — И качели. И сорняки.

Занавески висели прямо у него за спиной-бледный силуэт на фоне бледного света.

— У меня есть для тебя имя, — сказал Никольский, — но я пока не хочу его тебе давать. — Он боялся, что человек начнет волноваться, что, узнав, кто это, он разволнуется до такой степени, что станет непредсказуемым. — Ты помнишь, что я часто веду себя по-другому.

— Мне говорили, неортодоксально.

— Нестандартно, — поправил его Никольский.

— Неортодоксально, да. Но для меня это больше не имеет значения. Я могу сам догадаться. Ничего страшного.

— Но ты понимаешь?

— Видишь ли, это не имеет никакого значения.

Так. Сергей видел границы трудностей. Но несмотря на психоз этого человека, его репутация была безупречна. Ему пришло в голову, что именно у него, Никольского, возникли проблемы с нестандартностью. Вот он, настаивает на логической системе от сумасшедшего. Что ж, это был урок, не так ли? Он не должен удивляться.

— Сегодня вечером? — спросил мужчина.

— Нет.

— Тогда я не хочу об этом говорить. Ты ходишь молиться?

— Да.

— Церкви? Мечети? Синагоги?

— Нет.

— Мой тотем был бы против.

— Почему?

— По тем же причинам.

— Теперь ты видишь все по-другому?

— Вещи? Да, я могу уходить туда и возвращаться оттуда, поэтому я смотрю на вещи по-другому. Но я не вижу себя по-другому. Так что я все равно пойду.

— Если все, что я слышал, правда, — сказал мужчина, — то я не понимаю, почему ты до сих пор не уходишь.

Никольский ничего не ответил.

Тишина.

— Но тогда, — сказал человек, — Какое это имеет значение, правда? Не думаю, что это имеет значение.

Они смотрели друг на друга через сумрак маленькой комнаты, силуэт против силуэта.

Никольский медленно встал, внезапно почувствовав, как ночь накрыла земной шар, как будто за то время, что он находился в этом убогой маленькой комнатке, все часовые пояса растворились во тьме, а утро стерлось из человеческого лексикона.

— Когда я вернусь, — сказал он, — я приду за тобой.

 

Глава 26

Когда Никольский наконец добрался до места назначения, Борис ждал его на веранде. Никольскому было жарко и он вспотел, его выпустили из фургона на Реактивной, а потом он пробирался через лес к задней части дома Смирина. Он был одет почти так же, как двадцать четыре часа назад в Челябинске, когда Борис покинул его, — выцветшие джинсы и мешковатая льняная рубашка шоколадного цвета.

Они пересекли двор, миновали фонтан и дворик и вошли в кабинет Бориса, где их ждала Раиса.

Их знакомство было неловким. Раиса держалась настороженно и сдержанно, даже не пытаясь скрыть неприязнь к представителю народа Крайнего Севера, а Сергей вспотел и явно торопился. Все же Раиса была достаточно вежлива, чтобы предложить гостю полный стакан воды, который он принял. Когда она вернулась, он поблагодарил ее, сделал большой глоток и сразу же пустился в объяснения.

— Первое, что мы должны сделать, — сказал он, стоя в конце стола, окна которого выходили в темный сад, — это выяснить, сколько людей на самом деле работает с Израильянцем над этой операцией. При организации этой встречи им придется задействовать своих людей по связи и безопасности. Будем смотреть и считать. Вот и все.

Он сделал еще глоток воды и глубоко вздохнул. Он посмотрел на часы и пошел дальше.

— Мы здесь в невыгодном положении, — сказал он. — Мы не можем упустить это из виду. И у нас есть только один шанс на успех.

— Объясните, в чем недостаток, — перебила Раиса.

Никольский посмотрел на нее. Борису показалось, что он видит, как тот подавляет раздражение. Потом кивнул.

— Это своего рода операция, которую Израильянц усовершенствовал за годы опыта, — сказал он. — его люди, вероятно, были здесь несколько недель, делая предварительную работу, именно поэтому ваш дом получил электронное наблюдение. Его оперативный помощник, вероятно, Карен Манасян, бывший офицер разведки Службы Национальной Безопасности Армении. В течение многих лет Манасян тайно информировал Израильянца о разведывательных делах. И у Манасяна есть обширные связи в Европе. У него, вероятно, четыре или пять команд на этой операции, все разделены, все прекрасно привыкли к стилю ведения операций Манасяном. Его люди отдохнули, хорошо отрепетировали и подключились.

Смирин немного загрустил.

— Вот как выглядит наша сторона: меня вызвали в последнюю минуту, а на месте нет никаких разведданных. Мне приходится создавать две команды, буквально за одну ночь, доставляя сюда людей из полудюжины разных городов, и я время работает против меня. Мои люди превосходны, но их довольно мало. Они растянуты настолько, насколько это возможно. Они должны были потерять сон, чтобы добраться сюда, и они не смогут замедлиться или остановиться, пока это не закончится. Они работают под сильным давлением, с которым люди Израильянца не должны бороться, потому что Рубен-тот, кто создает давление. Он продиктовал правила-как мы уже обсуждали, — снова обратился он к Борису, — и он установил график. Если вы, а следовательно, и мы, нарушите его график, будут последствия. Мы уже видели трагический пример этого.

Все это было изложено в гладком, отрывистом монологе, и, хотя Смирин был вежлив, он видел неудовольствие Никольского, когда его попросили произнести это вслух.

Борис взглянул на Раису, которая сидела в середине стола. Перед ней на журнальном столике стоял стакан водки. Она была напряжена и сосредоточена на Никольском, как будто читала его мысли, и если она хоть немного ослабит хватку, то потеряет связь.

Никольский посмотрел на нее. Он ждал, удовлетворит ли ее его ответ, но Борису показалось, что он увидел нечто большее. Он вспомнил портреты женщин в кабинете Сергея. Мужчина ценил женщин, и эта чувствительность не исчезала, очевидно, из-за небольшого стресса и опасности. Борис взглянул на Раису. Она понимала, что происходит. Красивые женщины научились понимать этот взгляд с раннего детства.

— Давайте поговорим о том, что произойдет в ближайшие несколько часов, — предложил Никольский. — Когда ты уйдешь отсюда, Борис, ты будешь предоставлен самому себе. Очевидно, мы не можем позволить себе телеграфировать вам. Нет смысла прослушивать «Ровер», они собираются отделить тебя от этого. И даже если наши машины будут с тобой каждую минуту, они будут обходить тебя стороной. Они не рискнут быть обнаруженными, даже если потеряют вас из виду.

— Что? — Раиса ахнула. — Вы не можете отправить его на эту встречу так.

— Мы должны, — спокойно сказал Никольский и посмотрел на Бориса в поисках поддержки.

Раиса тоже смотрела на Бориса, ее глаза сверкали гневом и страхом, в которых она не признавалась даже самой себе.

— Подумай об этом, Рая, — сказал Борис. — Израильянцу нужны деньги. Я контролирую деньги. Поверь мне, Рубен мне не угрожает. Возможно, я единственный человек, которому ничего не угрожает. Моя безопасность здесь не проблема.

— Тогда в чем, черт возьми, дело?

— Избегаем своего обнаружения, — сказал Никольский. — Нас нельзя обнаружить. Единственное — я повторяю — единственное небольшое преимущество, которое мы имеем в этой операции, это то, что они не знают, что мы здесь. Они понятия не имеют, что кто-то следит за ними.

Раиса уставилась на него.

— Я понимаю причину, — спокойно сказала она, — но для меня это не тактическое упражнение. Это мой муж встречается наедине с убийцей.

Никольский наклонил голову и вытер вспотевший лоб рукавом рубашки.

— Госпожа Смирина, — он пристально посмотрел на нее, — честно говоря, рано или поздно вы будете в большей опасности, чем ваш муж.

— Мы говорили о том, что она уедет, куда-нибудь в безопасное место, — вставил Борис, — и о том, что она будет жить в безопасности.

— И это глупое предложение, — перебила Раиса, косясь на Никольского. — А я и через тысячу лет этого не сделаю. Забудь это.

— Послушайте, — сказал Сергей, — я знаю, что это кажется вам… ужасно рискованным, госпожа Смирина, Я знаю. Но подумайте вот о чем: все, что вы увидите в течение следующих нескольких дней, поразит вас. Это мир, который вы даже не представляли раньше, но это мир, в котором я живу. Интимные отношения у меня с ним. Я вижу это иначе, чем вы. Я рассматриваю развитие событий с совершенно иной точки зрения. — Он помолчал. — Откровенно говоря, госпожа Смирина, вы должны мне доверять. У вас действительно нет выбора.

«Не знаю, верю ли я в это, — быстро сказала она.

— Раечка, Сергей и я уже говорили об этом, — сказал Борис. — Подробно. Мы пойдем этим путем. Слишком поздно и слишком рискованно — с точки зрения жизни других людей — менять курс сейчас.

— Подробно, — сказала она. — Это здорово.

Она повернулась к Никольскому.

— А что будет, если ваших людей заметят? В какое же положение это ставит Бориса? Какие приготовления вы предприняли, чтобы справиться с чем-то подобным? Вы только что потратили последние двадцать минут, объясняя нам, как вы в невыгодном положении в… в этой… операции, и теперь вы хотите, чтобы я поверила, что Борис собирается куда-то пойти и поговорить с этим… сумасшедшим убийцей, и вы хотите, чтобы я поверила, что он… что он вне опасности? Думаете, я идиотка?

Борис внимательно посмотрел на Раису. Он видел, что она дошла до такого состояния, когда ей трудно было отличить гнев от страха. Казалось, эти два чувства так тесно переплелись в ней, что стали совершенно новой и смешанной страстью. Даже будучи такой сильной и уверенной в себе, она всегда доверяла его суждениям в самых сложных ситуациях. Но, похоже, с этим ей было трудно смириться.

Борясь со слезами, она сделала еще хороший глоток, но Борис видел, что она проглотила гораздо больше, чем скотч.

В наступившей тишине Никольский провел рукой по волосам, давая возможность успокоиться. Надо отдать ему должное, он, казалось, искренне сочувствовал ее затруднительному положению.

— Я не могу исправить ваше несчастье, госпожа Смирина, — сказал он. — Я не могу заставить опасность исчезнуть или обезоружить зло, с которым ты сталкиваешься. Было бы жестоко притворяться, что это не так.

Раиса отвернулась, а Сергей посмотрел на Бориса. Смирин кивнул, чтобы он продолжал.

— Ты должен понять, — обратился Никольский к Борису, — что даже если мы потеряем визуальный контакт с тобой, мы будем знать, где ты находишься каждую минуту. Не похоже, что ты падаешь с края земли.

Встав, он вытащил из кармана маленький пластиковый пакет освежителя дыхания и подошел к Раисе с другой стороны стола. Он сел рядом с Борисом и положил пакет на стол перед собой.

— Как раз перед тем, как я вошел сюда, — сказал он, глядя на них обоих, — мы практически выяснили, где остановился Израильянц.

— В какой степени? — Спросил Борис.

— На самом деле мы его не видели. Перехватив зашифрованные телефонные разговоры на армянском, мы сузили круг поиска до трех домов. Сейчас два из них отработаны. Тот, который мы сейчас исследуем, принадлежит разведенной женщине, которая делит свое время между Екатеринбургом и Тюменью. Когда ее здесь нет, она позволяет друзьям пользоваться им. В этом месяце она сдала его женщине из Питера, которая поселила там своих друзей. Мы потеряли нить, но думаем, что это он.

Смирин кивнул.

— Кроме того, одно из двух моих мобильных устройств принимает звонки с другого мобильного устройства-с очень сильным шифрованием-в Анкаре. Но нам не очень-то везет с расшифровкой, и у нас проблемы с определением точной машины. Мы думаем, что это люди Манасяна, и мы думаем, что можем подтвердить это во время вашей сегодняшней встречи.

— И что потом? — Спросил Борис.

— Чтобы скоординировать наступление на Израильянца, мы должны знать, где находятся все его люди. С первым тактическим ходом, который мы сделаем против его людей, есть риск, что они смогут запустить мгновенный сигнальный механизм. Тогда все кончено. Специальная команда, которая путешествует с Рубеном — вероятно, те парни, которых вы видели прошлой ночью — быстро увезет его. Если наши люди не займутся этим, Рубен уйдет.

Без дальнейших объяснений Никольский открыл пакет освежителей дыхания и высыпал на стол маленькие белые шарики. Затем он снял крышку с коробки и осторожно вытащил из пластикового контейнера тонкий лист, похожий на вощеную бумагу.

Внутри лежало множество пятен неправильной формы, примерно полсантиметра в диаметре, некоторые коричневые, некоторые чуть темнее плоти, некоторые имбирного цвета. Никольский вытащил из кармана пинцет и осторожно поднял одно из пятен. Оно было прозрачным, тонким, как целлофан.

— Родинки и родимые пятна, — сказал он. — Они липкие с одной стороны и не размокают от пота или воды, но их легко снять. Такие тонкие, что нужно знать, что они там, чтобы почувствовать их. Разработанные дерматологом, — он положил фальшивую родинку на одну сторону развернутого пластикового листа, — и инженером по микрофлюидам. Они на самом деле являются побочным продуктом чего-то еще, но эта не совсем та стадия развития оказалась идеальной для такого рода вещей. Это маленькие передатчики — для особого типа приемников — и они будут передавать до десяти дней и свыше тридцати километров. Мы хотим, чтобы вы надели их на тыльные стороны ладоней и предплечий. Когда вы найдете нужное место, снимите один и оставьте его там.

Борис склонился над столом, внимательно разглядывая передатчики.

— А что это за места? — спросил он.

— Если вы сможете наклеить их на другого человека, то так будет лучше всего. В противном случае, оставьте их в автомобиле, если он выглядит как один из них — скажем, тот, у которого есть электронное оборудование или каким-то другим способом подаст вам идею, что это то, что они будут использовать снова. Если вас отвезут в какое-нибудь место, похожее на постоянное место дислокации, а не, например, в номер гостиницы, оставьте место. Короче говоря, оставьте их там, где, по вашему мнению, нам будет важно знать о… когда придет время.

— Обратите внимание, — добавил Никольский, указывая пинцетом на пятна, — что есть светлые и темные родинки. Они посылают разные сигналы. Оставляйте один вид на транспортных средствах, другой вид на людях. Тогда мы будем знать, на что смотрим. Поскольку вы не сможете увидеть разницу в темноте, вы можете прилепить по одному виду на каждую руку, чтобы вы могли держать их прямо.

— Сколько их там? — Спросил Борис.

— К сожалению, только восемь.

— Они должны быть дорогими.

— Вы видите пятен на пятьдесят две тысячи евро. И они стоят каждого цента.

— Значит, это все, чего ты от него хочешь? — Вмешалась Раиса. — Просто оставь эти вещи… здесь.

— Да, и, конечно, постарайся извлечь из разговора все, что можно. — Сергей посмотрел на Раису. — Это очень важно, — сказал он. — Информация бесценна.

— Мой Боря тоже, — сказала она ровным голосом и выглядела так, словно за лишний рубль дала бы и Сергею часть своего разума, но придержала язык. Едва придержала.

Никольский никак не отреагировал.

— Один из них посылает немного другой сигнал, — сказал он Борису и, порывшись в пятнах, выбрал более светлое с черной точкой в центре. — Оно твое. Мы наклеим его тебе на руку и уберем из списка. Значит, тебе придется оставить семерых.

— Хорошо, тогда нам лучше начать, — сказал Борис, положив обе руки на стол. — Я хочу посмотреть, как все устроено, а времени осталось не так уж много.

 

Глава 27

Следуя указаниям Израильянца, Борис ровно в половине первого выехал на своем «Рейнджровере» из своей загородной резиденции и по извилистой полмили частной дороги направился к ЕКАД. Ему велели ехать на Трактовую, а затем на восток, по Реактивной, где он получит дальнейшие инструкции.

Все было не так.

После того, как он обогнул второй крутой поворот спускающейся подъездной дороги, из темной опушки леса на дорогу, освещенную фарами Бориса, вышел человек и махнул ему рукой. Когда Борис остановился, мужчина быстро подошел и открыл дверь.

— Пожалуйста, выходите, господин Смирин, — сказал он по-русски с сильным акцентом. Борис припарковал «Ровер» и сделал, как ему было сказано, оставив двигатель работать на холостом ходу. Мужчина сел в «Ровер» и уехал, не сказав больше ни слова, оставив Бориса стоять посреди проселочной дороги в темноте.

Когда двигатель его «Ровера» затормозил и жужжание мотора наполнило темноту, Борис услышал треск ветки и, обернувшись, увидел черное пятно еще одной фигуры, выходившей из леса.

— Господин Смирин, — сказал мужчина, подходя к нему. Фонарика у него не было. — Пожалуйста, наденьте это, — сказал мужчина и протянул Борису очки. У них были линзы ночного видения, и мир стал яблочно-зеленым с оттенками выщелоченной бирюзы. Теперь он мог видеть, что на человеке было то же самое устройство. Он был одет в уличную одежду, обтягивающая трикотажная рубашка-поло открывала аккуратный живот и мускулистые руки. В напоясной кобуре был пистолет.

Они сошли с дороги и углубились в лес. Они спускались с холма через ряды сосен и подлесок, не торопясь, но осторожно пробираясь через густые заросли, их кроссовки были явным недостатком на пересеченной местности.

Через несколько минут они вышли на территорию Мало-истокского лесничества и остановились на опушке леса. Когда они углубились в кусты всего на несколько метров, мимо них проехала машина. Потом еще одна. Третья машина, «Линкольн-Навигатор», замедлила ход. Она остановилась, и Бориса вытолкнули из леса в машину, которая тронулась с места еще до того, как закрылись двери.

Он сидел позади водителя, рядом с ним сидел плотный мужчина.

— Очки, — сказал человек, сидевший рядом с ним, и Борис снял очки и протянул ему.

Борис посмотрел на водителя. Затылок ничего для него не значил. Когда он взглянул на человека рядом с ним, тот смотрел на него. Кавказец.

Сканер, прикрепленный к передней панели, пискнул и затрещал, а рядом с ним была установлена спутниковая карта, электронная и четкая. Словно почувствовав интерес Бориса, водитель наклонился вперед и выключил монитор. Тяжело вздохнув, Борис снял родинку с тыльной стороны левой руки и прилепил ее к переднему сиденью между ног.

Через несколько поворотов они въехали в жилой комплекс и поехали по улицам, пока не оказались на задворках, где строились два дома.

— Выметайся, — сказал парень, сидевший рядом с ним. Они оба вышли, и парень обошел машину, держа что-то в руках. — Раздевайся, — сказал он.

Борис разделся, и когда он остался в одних ботинках и нижнем белье, парень сказал:

— Дальше.

Борис скинул ботинки, стянул носки и снял нижнее белье. Часть инструкций от Израильянца, видимо, заключалась в том, чтобы оставить все документы. Очевидно, они собирались уехать и оставить его одежду и обувь там, где они были.

— Держи, — сказал парень, протягивая Борису одежду, которую держал в руках. Водитель в навигаторе фыркнул.

Смирин надел брюки, застегнул их, потом рубашку. Судя по тому, что он увидел в свете от открытой двери, это была какая-то форма ремонтника, грязно-серая. После того, как Борис застегнув рубашку, парень бросил на землю пару ботинок.

— Это какой?

— Правый. — Борис наклонился, чтобы надеть первый башмак, и потерял равновесие. Пошатываясь, он рефлекторно потянулся к парню, который отреагировал так же, поймав его накачанным плечом, чтобы он не упал. Смирин быстро поправил себя, а затем закончил надевать свою обувь. Ему удалось оставить родинку на тыльной стороне правой руки мужчины.

Когда они вернулись во внедорожник, парень протянул Борису черный капюшон.

— Надень, — сказал мужчина.

Борис надел его через голову, и ему немедленно пришлось бороться с клаустрофобией. Дело было не только в плотно прилегающей ткани. Это было все, вся угрожающая непривычность этого.

Он пытался уследить за поворотами, но это было невозможно; кроме того, он подозревал, что водитель большую часть времени возвращается назад и повторяет свой курс. После того как Борис разделся, мужчины заговорили по-армянски. Они, должно быть, знали, что Борис их не понимает, потому что не проявляли ни осторожности, ни скупости в разговоре. Затем машина ударилась, что, должно быть, был участок шоссе, потому что навигатор разогнался до постоянной скорости. Разговор прекратился.

Борис потерял счет времени на шоссе, а монотонность постоянной скорости и отсутствие разговоров создавали странную безвременность. Внезапно машина начала быстро тормозить и, не съезжая с шоссе, остановилась.

Двери распахнулись, Бориса вытолкнули наружу и втолкнули в другую машину-судя по ощущениям, еще один внедорожник. Он снова оказался на заднем сиденье. Быстро, потому что он не знал, как долго пробудет в машине, он оставил еще одну родинку на сиденье между ног. Машина свернула с шоссе и с ревом понеслась по мощеной, но волнистой дороге, возможно, окружной.

Очередной виток. Дорога, посыпанная гравием. Перекаты. Торможение. Остановка.

Двери внедорожника открылись: водитель и еще кто-то. Другие люди, догадался он. Кто-то вывел его и, держа руку выше локтя, повел по гравию, потом по траве или сорнякам и, наконец, по ступенькам к крыльцу. Деревянное крыльцо. В парадную дверь.

Притворяясь более неуверенным в своих движениях, чем он был на самом деле, он мог часто протягивать ищущие, неловкие руки и касаться своего эскорта чаще, чем он сделал бы это в противном случае. Между машиной и крыльцом ему удалось оставить родинку и на этом человеке.

Войдя внутрь, он услышал, как мужчина вышел, и дверь за ним закрылась. Он чувствовал, что в комнате кто-то есть, и чувствовал запах холодного камина. Деревянный пол под ногами заскрипел. Старое, нездоровое дыхание.

— Снимите капюшон, — господин Смирин.

Борис узнал голос Рубена.

 

Глава 28

Он снял капюшон и оказался в однокомнатной хибаре. Он был освещен керосиновой лампой, стоявшей на перевернутом ведре перед обвалившимся камином. Свет вокруг фонаря был резким, быстро уступая место теням, которые тревожно ждали по краям комнаты. Запах керосина смешивался с запахом крысиной мочи и гниющего дерева.

— Садись, — сказал Израильянц. Он сидел сбоку от фонаря в парусиновом шезлонге. Его тень, отброшенная на ближайшую стену, разбивалась углом комнаты. Место, которое он предложил Борису, оказалось еще одним опрокинутым ведром. Он был одет в очень стильную уличную одежду (Борис видел шелк на брюках), что делало его совершенно неуместным в окружающей обстановке, как будто он сошел с заднего двора на съемочную площадку. Они были одни в комнате.

— Ты хотел поговорить, — сказал Израильянц.

Он расслабился, положив руки на подлокотники кресла, руки свободно свисали с его концов.

Борис подошел и сел на ведро в двух метрах от Рубена. Тот выглядел гиперреальным. То, что он сделал с Василием, изменило отношение Бориса к нему.

— Вы приказали убить Василия Свиридова.

— Да.

Односложное слово, с такой готовностью данное, такое свободное от чувства вины, обезоруживало.

— Вы знаете, как его убили?

— Нет. — это было сказано с той же невесомостью совести.

— Ты не знаешь.

— Нет. — Рубен раздраженно повернул голову. — Что вам нужно, господин Смирин?

— Ты не должен был убивать его, — сказал Борис.

Рубен поднял палец и медленно погрозил Борису.

— Будь осторожнее. Ты по уши в дерьме и тонешь.

— Почему?

— Я говорил тебе, — сказал Израильянц, — что сам буду решать, кто и когда умрет. Так я и сделал. Тебя это удивляет? Что, по-твоему, я имел в виду, когда сказал это?

Влетел жук, тяжелый, как миниатюрный самолет, и врезался в шар фонаря. Он упал к ногам Рубена, кружась на пыльном полу со сломанным крылом. Рубен даже не заметил.

— Чего ты добился, убив его?

— Разве это изменит способ, о котором ты думал в твоей ситуации?

Риторический вопрос. Борис не ответил.

Выражение лица Израильянца изменилось, и он кивнул.

— Именно этого я и добивался.

В поведении Израильянца сквозило высокомерие, и Борису не нравилось, что Израильянц думает, будто так его разыгрывают.

— Пусть кто-нибудь из ваших людей принесет телефон, — сказал Борис, — и я немедленно соединю вас с первыми девятью миллионами. И в течение двадцати четырех часов я выплачу вам второй транш восемнадцать миллионов.

Глаза Рубена заблестели, но даже когда он приветливо кивнул в удовлетворенном удивлении, его брови скептически сдвинулись. Борис видел, как он вдумчиво формулирует вопрос, а затем мгновенно поправляется и словно перемещает шахматную фигуру на другую клетку.

Не сводя глаз с Бориса, он поднял ногу и раздавил жука с резким хлопком хрустящей скорлупы.

— Рустам, — сказал он голосом не громче того, которым разговаривал с Борисом.

Снаружи в темноте что-то зашевелилось, дверь хижины открылась, вошел плотный человек с бородкой и встал позади Бориса.

— Тут вспомогательное оборудование, — сказал Рубен, поднимая свой подбородок на Бориса.

Мужчина отстегнул мобильный телефон от держателя на поясе и протянул Борису.

Смирин набрал номер Леонида Пельца и прислушался. Израильянц наблюдал за ним, как ящерица, — неподвижно, сосредоточенно. Ответил сам Пельц.

Борис велел ему перевести деньги в «Транском Трэйд» утром, как только откроется банк. Он велел ему подготовить вторую инвестицию. Леонид знал, что происходит, и, хотя не знал, что за всем этим кроется, понимал, что происходит нечто экстраординарное. Это было то самое.

Когда Пельц повесил трубку, Борис притворился, что слушает. Прежде чем Рустам забрал у него телефон, Борис ухитрился отделаться от одной из более легких родинок и зажал ее между большим и указательным пальцами правой руки. Телефон он держал в левой руке. Как только «жучок» оказался в нужном месте, он закончил имитацию разговора с Пельцем, нажал кнопку разъединения и правой рукой передал трубку ожидавшему его человеку. Родинка застряла, как пиявка. Мужчина вернул телефон в зажим на поясе.

— Вот так, — Борис сказал Израильянцу.

— Посмотрим. — Рубен изучал Бориса. Он закурил сигарету и, казалось, пытался прийти к какому-то заключению.

— Но, — добавил Смирин, — если кто-то еще умрет, ты не получишь ни гроша.

Лицо израильянца изменилось, словно Борис протянул руку и ударил его. Его удивление было искренним, как и желчь, сменившая загадочное выражение лица.

— Вы не имеете никакого представления, что вы говорите, — сказал он. — Я действительно не думаю, что вы способны понять, что это значит.

— Если я позволю тебе… если я буду торговаться с тобой за жизни, я не смогу жить с этим, — сказал Борис. — И я знаю, что ты этого не понимаешь. Но это так. Это называется нормальным. В этом нет ничего необычного. Так поступают цивилизованные люди.

— Цивилизованные люди, — задумчиво произнес Израильянц, кивая. — Да-да-да. Знаете, господин Смирин, по моему опыту, между цивилизованными людьми и животными есть только волосок-очень тонкий волосок. Я узнал, что то, что работает с животными, работает и с цивилизованными людьми.

— Страх.

— Да, конечно. Страх.

В наступившей тишине Борис прислушался к слабому шипению фонаря. Хотя окна хижины были открыты, жара стояла невыносимая, и едкий дым сигареты Рубена смешивался с гниющими запахами старой хижины. Борис вспотел под своей униформой, и он увидел, что Израильянц тоже вспотел, почти внезапно.

— Вы глупый человек, господин Смирин, — сказал Рубен.

— В течение сорока восьми часов на ваших счетах через «Транском Трэйд» будет двадцать семь миллионов евро, — сказал Борис. — Но если еще кто-то умрет, я сразу же обращусь в ФСБ. Я заставлю их охотиться за твоей задницей до самой Новой Зеландии. И если они не найдут тебя… это сделаю я.

Рубен вздрогнул, и его правая рука взметнулась вверх, когда он вытянул верхнюю часть тела вперед в шезлонге и указал на Бориса указательным и указательным пальцами, сигарета тлела между ними. Самодовольная приветливость исчезла, и Борис увидел ярость. Он увидел зверя Израильянца, у которого был голод, который мог быть удовлетворен, только если кто-то горевал.

Как безмолвное изображение в музее восковых фигур, Рубен застыл на полуслове, вытянув руку и не сводя с нее глаз. Слова, какими бы они ни были, застряли у него в горле. Только сигарета, слегка дрожащая, с тлеющими угольками, выдавала его реальность.

— Не смейте, — с трудом выговорил он охрипшим от невероятного усилия голосом, — говорить со мной так, господин Смирин. — Его дыхание перешло в шепот. — Ты не можешь мне угрожать.

Израильянц бросил взгляд в сторону, и через мгновение Борис вспомнил, что Рустам все еще стоит в шаге от него. Прикладом пистолета Рустам попал ему в правый висок. Он услышал звук разрывающейся плоти между металлом и костью и почувствовал, как его голова откинулась назад, прежде чем он вышел.

К счастью, он был без сознания всего несколько секунд. Он мог бы встать и раньше, но фонарь все время пытался погаснуть, и по непонятным ему причинам он, казалось, набрал пару сотен кило и должен был принять правильное положение ног, чтобы подняться.

Он услышал, как Рубен сердито залаял по-армянски, а потом Рустам снова набросился на него, и Борис прикрыл голову, чтобы отразить следующий удар. Внезапно он испугался, что его забьют до смерти. Но второго удара не последовало.

— Капюшон — сказал Рустам, стоя над ним, и Борис почувствовал, как черный капюшон ударил его по голове.

 

Глава 29

В каждой из четырех машин наблюдения находились водитель и оператор с инфракрасной видеокамерой, все местные, которых привел Азат. Местные сотрудники были необходимы. В слежке за фигурантом главное-предугадывать движения, а предугадывание требует глубокого знания географии и дорог.

Никольский сидел в пятой машине, бежевом фургоне, на заднем сиденье, а два техника следили за тремя типами экранов картографических компьютеров и четырьмя телевизионными экранами, снимавшими камеры с каждой машины.

Сергей никогда даже не встречался с парнями Азата, с которыми работал, но водитель и два техника в его собственном фургоне были постоянными клиентами, которых он использовал для подобных операций, доставляя их из разных мест.

С того момента, как Бориса подобрали за воротами его загородного дома, Никольский наблюдал за мониторами в фургоне, которые регистрировали обратную связь от «жучков», которых Борис нес на себе для распространения. Зеленые точки регистрируемых сигналов, это были «жучки», надетые на людей, желтые точки регистрировали «жучки» на транспортных средствах.

Используя сложную технику ретрансляции «жучков», команда преследователей могла поддерживать визуальный контакт с машиной, везшей Бориса, даже когда он был доставлен в обширный зеленый пояс лесопосадок, расположенного в зоне реки Исток. Именно на изолированной городской грунтовой дороге Сергей наблюдал за мониторами, как Бориса перевели в другую машину, которая покинула единственную асфальтированную дорогу местности и направилась в густые сосновые заросли.

Но именно в районе частных домов преследователи пометили и собственный фургон слежки. Они высадили стрелка в лесу, когда фургон въехал в петлю тупичка, которая вывела бы его на трассу тем же путем, что и въехал. Из своего укрытия стрелок выстрелил в правое заднее колесо фургона шариком краски, наполненным черной краской, которая вспыхнула на радарах команды Никольского яркой малиновой точкой.

За те два часа, что Борис находился в руках людей Манасяна, команды Никольского не прекращали двигаться, оставляя машины и усаживаясь в другие, чтобы не попасться на глаза наблюдателям Манасяна. Это была сложная операция, и к тому времени, когда Борис высадился у жилого комплекса с видом на озеро, люди Никольского уже имели представление о численности тактической группы Манасяна. Многие машины и люди были помечены Борисом, и их положение можно было постоянно контролировать.

Было два сорок утра, когда Борис повел «Ровер» по подъездной аллее, мимо того места, где у него отобрали «Ровер», и направился к кованым железным воротам. Он нажал кнопку пульта под приборной доской, ворота распахнулись, и он въехал внутрь.

Внезапно перед его фарами, на самом краю их досягаемости, появился человек и остановился посреди дороги. Сердце Смирина забилось так сильно, что у него перехватило дыхание. Нет, он больше не хотел этого. А потом: что-то случилось? Неужели они каким-то образом проникли внутрь? Фигура становилась все ярче и ярче, пока он не понял, что это Сергей Никольский.

Борис остановился, Никольский обошел машину, открыл пассажирскую дверцу и забрался внутрь.

— Черт! — он сказал, когда увидел лицо Смирина в свете приборной доски. — Что случилось?

— Я разозлил Рубена, и его человек ударил меня прикладом пистолета. Я истекал кровью, как свинья, но я в порядке, если не считать адской головной боли.

Никольский уже все понял.

— После того как вы приведете себя в порядок, мне нужно с вами поговорить. Мне нужно услышать подробности.

Раиса поборола все свои инстинкты, чтобы взорваться, и вместо этого помогла ему промыть рану. Хотя она быстро поняла, что рана несерьезная, она упрямо настаивала, чтобы ему наложили швы. Но когда Борис наотрез отказался ехать в отделение неотложной помощи, она обработала рану антисертиком и наложиды повязку. После того, как он переоделся в чистое, они позвонили Никольскому, который отправился в гостевой дом, чтобы поговорить с Хазановым и его мобильными командами по радио и защищенным телефонам.

Они сидели на кухне, Борис, Раиса и Сергей, перед ними на черном гранитном столе были разбросаны бумаги, радиопередатчики и телефоны. Раиса приготовила крепкий турецкий кофе, чтобы они не теряли бдительности.

Супруга, как обнаружил Борис, на самом деле слушала все это в гостевом домике вместе с Хазановым — опыт, который, по ее словам, показался ей захватывающим и ужасающим, но в конечном счете обнадеживающим. Сдержанный самоконтроль, с которым Никольский и его команда провели эти два часа, стал для нее уроком новой реальности. Каким — то образом — иррационально, признала она, — это заставило ее почувствовать, что, возможно, есть какой-то способ пройти через все это благополучно.

Сергей был сосредоточен на разборе полетов и желал услышать все детали, вплоть до малейших, у Бориса с того момента, как его забрали из джипа, до того момента, когда он вернулся в него. Он расспрашивал Смирина о том, что слышал, о движениях, которые слышал, о том, что чувствовал. А как насчет акцентов? А как насчет личностей? Он спросил, сколько человек мог сосчитать Борис, а затем перевел разговор на то, что они видели на своих мониторах. Он спросил Бориса, что он думает о том или ином предмете, а затем изложил ему свою точку зрения на те же самые догадки.

Борис снова пересказал свой разговор с Израильянцем, и Сергей спросил его о манерах Рубена, о том, как он говорил, о выражении его лица, о том, как он смотрел. Как он подбирал слова?

Наконец в разговоре наступила пауза. Никольский проверил сообщения на телефоне, молча глядя на экран. Борис взглянул на Раису, безуспешно пытаясь скрыть тревогу. Раиса заметила выражение его лица и нахмурилась.

Никольский очистил экран, поднял глаза и остановился.

— Ладно, — сказал он, — давай поговорим об этом. Что бы это ни было. Нет времени на тонкости. У меня нет времени расшифровывать сигналы. Выведите его на открытое место.

Борис заерзал на стуле.

— Весь вечер, — сказал он, потирая лицо руками и вздрагивая, когда коснулся пореза, о котором забыл. — Он проводит чертовски сложную операцию, не так ли?

— Он всегда так делает. Ты не можешь позволить себе много ошибок с этим парнем.

— Буду честен, — сказал Борис. — Это не похоже, чтобы вы получили то, чего планировали получить сегодня.

Никольский не сводил глаз с Бориса, но выражение его лица оставалось непроницаемым.

— Мне кажется, что недостатки, о которых ты говорил ранее, складываются в чертовски большую помеху. Слишком большую для тебя.

— Я уже говорил тебе, что наши шансы невелики, — сказал Никольский. — Так что это не должно быть сюрпризом. И если ты судишь о битве по тому, что видишь на поле боя, ты совершаешь ошибку.

— Что я вижу, — сказал Борис, — так это человека с хорошо отлаженной машиной, которой управляют дисциплинированные и жестокие люди. Я вижу, что он пришел подготовленным к победе, и привел людей, которые сделают все, чтобы он победил.

— Это то, что ты видел, — сказал Никольский.

— Да.

— Ну, в нашем деле то, что ты видишь, не является хорошим мерилом реальности. Весь план действий — с обеих сторон — рассчитан на то, чтобы остаться незамеченными. Тебе нужно беспокоиться о том, чего ты не видишь.

— Звучит неплохо, Сергей, но я не могу принимать решения, основываясь на том, чего не вижу.

— Имей в виду, — сказал Никольский. — что те люди, которые везли тебя сегодня, были здесь месяц или больше, и за это время ты ничего не видел, ничего не знал. Они приходили в ваш дом много раз, ставили «жучки», знакомились с вашей системой безопасности, вынюхивали вас, а вы не имели ни малейшего представления об этом. Пока сам Рубен не рассказал тебе, что он сделал. И не забывай: то, что ты видел сегодня ночью, ты видел только благодаря тому, что сделали мы — мои люди и ты. Мы обнаружили его, а он даже не знал, что происходит. Как бы он ни был силен, мы смогли это сделать. Прямо сейчас мы обрабатываем эту информацию в наших компьютерах, и после того, как я добавлю то, что узнал от тебя за последний час или около того, у нас будет довольно объективная картина относительно количества людей, с которыми мы столкнулись.

Никольский сделал глоток кофе и посмотрел на Раису, прежде чем снова заговорить.

— Ты не сделал ничего плохого, Борис. Не начинай сомневаться в себе сейчас. Нам, черт возьми, не нужна тактика Наполеона. За короткое время мы прошли долгий путь в понимании того, как обращаться с израильянцами будущего. То, что ты видишь-это острые углы. Но есть в нашей работе много, что ты вообще не увидишь. Мы не хотим зрелища. Мы хотим невидимости… и тишины.

Он помолчал.

— И еще одно: помнишь наш разговор в Челябинске? Как только мы примем решение, пути назад не будет, если мы хотим победить. Теперь мы спим со змеем, Борис. Единственный способ пережить это время — быть очень тихими и неподвижными, пока он не умрет. Если мы разбудим его, он убьет нас.

 

Глава 30

Финансовый управляющий Бориса Кирилл Буров перевернулся на другой бок и посмотрел в окно на бледный рассвет. Только что включился телевизор, поставленный на таймер, и он услышал, как бодрый диктор в эфире РТР что-то говорил о заседании в Госдуме. Он позволил себе остаться в постели до конца рассказа, который длился не более трех минут, а затем откинул одеяло.

Он потянулся к своему пышному халату, подарку от узбекских коллег, лежавшему на стуле у кровати, надел его и завязал пояс узлом. Он прошлепал в ванную, где принял контрастный душ, а затем тщательно побрился, изучая свое лицо в зеркале и оценивая влияние прожитых лет.

Сказав себе, что к черту все это, он повернулся, вышел в коридор и зашел на кухню, включив электрочайник. Он налил себе чашку кофе, быстро выпил ее, налил себе еще полную чашку и стал просматривать новости в интернте.

Он не мог сосредоточиться на статьях, потому что его мысли постоянно возвращались к Борису, как это было всю ночь. Он не мог перестать думать о нем. Что-то было не так. Конечно, он не поверил в историю с неудачными инвестициями. Но самым примечательным было то, что, что бы ни происходило, Борис считал возможным погубить собственную репутацию, чтобы скрыть это. Это, должно быть, мучительно далось Борису, и Кириллу было очень больно, что он чувствовал, что должен это сделать.

А парни с оружием, из службы безопасности «Агрохима», приехавшие на сухумскую дачу, якобы для помощи семье Свиридова? Это выглядело очень странно, и было связано с острыми проблемами Смирина. Еще более любопытным было то, что он сразу же заявил, что его финансовые проблемы носят личный характер. Это заставило Кирилла заподозрить, что это не так.

Он переоделся в тренировочный костюм, все еще думая о Борисе и Раисе. Хотя беспокойство Раисы было понятно, учитывая смерть Василия Свиридова и новости о финансовых проблемах Бориса, она казалась скорее взволнованной и резкой, чем расстроенной.

В Битцевском парке, были участки, которые казались почти сельскими, их узкие, извилистые дорожки взбирались на густо поросшие лесом холмики, а затем спускались резко вниз. Дома были скрыты лесной стеной, и не было ничего необычного в том, чтобы пробежать по сути много кварталов, не увидев ни одного из строений вообще.

Маршрут Кирилла был уединенным, и он с нетерпением ждал спокойного раннего утра. Ему нравилось проводить время в одиночестве, потому что, добравшись поом до столичного офиса «Агрохима», он возвращался домой вечером совершенно измученным.

Через двадцать минут после начала пробежки, когда он завернул за угол на перекрестке, темноволосый мужчина разминался у входа на подъездную дорожку, которая вела в глубь леса. Он последовал за Кириллом отствая примерно на сто метров, когда тот свернул на тропинку поуже. Еще через полквартала впереди из зеленых насаждений, росших рядом с микрорайоном, появилась женщина и побежала перед ним, хотя и медленнее.

Кирилл уже собирался догнать ее, когда услышал, что мужчина быстро приближается к нему. Он притормозил как раз в тот момент, когда приближался к женщине, чтобы не оказаться втроем на узкой тропке, по которой их собирался обогнать мужчина.

Но он не обогнал. Женщина резко развернулась, спровоцировав столкновение с Кириллом и с силой зажала ему рот ладонью. Мужчина мгновенно набросился на Бурова сзади, который ощутил болезненный укол в шею, а затем они вдвоем потащили быстро потерявшего сознание Кирилла в густой лес, который рос по обеим сторонам дороги.

Когда Кирилл позже открыл глаза, он осознал, что даже сопротивляется, хотя была прижат к земле. Мужчина зажимал ему рот и не давал подняться, женщина сидела у него на ногах.

Они находились втроем в высокой траве в лесных зарослях, в странной, безумной композиции, и ждали. Что происходит? Зачем они это делают? Кирилл чувствовал запах лосьона после бритья. Ошеломляющее «Почему?» было столь же ошеломляющим, как и ужас ожидания последствий укола.

Это было непостижимо.

Он попытался разглядеть их лица, но не смог. Почему они не позволяют ему видеть их лица? Если они пыталются убить его, какое это имеет значение? Убить его?! Было ли это… могло ли это действительно быть их намерением? Это то, что они делали, но было ли это тем, что они собирались сделать?

Симптомы проявились быстро. Он почувствовал, как сжалось горло, а затем его легкие, казалось, сжались, как будто не могли удержать достаточно кислорода. Он почувствовал дрожь паники и закашлялся сквозь сжимаемые челюсти. Его желудок начало сводить судорогой, длинные, сильные сокращения мышц. Он почувствовал головокружение, и его сердце забилось с невероятной скоростью.

Когда он перестал сопротивляться, показалось, что они ослабили хватку. Было ли это просто потому, что он терял сознание, или они действительно это делали? Почему-то он подумал о своей бывшей жене с нескрываемым сожалением. Она подумал о девочках. С ними все будет в порядке. Он прошел через трудные годы с ними, и они стали более уравновешенными. Остальное будет в порядке.

На мгновение его охватила ослепляющая паника, и он стал бороться со своими похитителями. И он боролся со своим уходом. Из всех глупостей, которые с ним случались… кто бы мог подумать, что это будет что-то подобное, что-то настолько глубоко, совершенно загадочное?

Внезапно его голова стала раскалываться, и он почувствовал тошноту. И она была такой горячей!

 

Глава 31

Борис брился, обернув полотенце вокруг талии. Его шея затекла, несмотря на долгий душ, который он принял, чтобы попытаться расслабить ее. На столе рядом с бритвенной кружкой стояла чашка кофе и недоеденный бутерброд. Наружная сторона его брови была припухшей, а плоть вокруг нее-пурпурной. Он посмотрел через стеклянную стену бассейна, чувствуя себя идиотом. Четыре часа сна показались ему точно такими же, как четыре часа сна: недостаточно.

Тем не менее, он должен был признать, что разговор с Сергеем Никольским в предрассветные часы был захватывающим. Никольский не раз поддерживал опасения Бориса, что тот поступил неправильно, но ничего конкретного не говорил. Борис все еще чувствовал, что его решение работать с Никольским приведет к еще большей трагедии. Но он не мог придумать никаких конкретных, фактических данных, чтобы оправдать свое беспокойство.

Он смыл пену с лица и пошел в шкаф за одеждой. Одевшись, он почувствовал, что голова немного прояснилась, и направился через коридор на кухню. Раиса снова сидела на пуфике, потягивая апельсиновый сок.

— Хочешь чего-нибудь еще? — спросила она. Она тоже выглядела измученной.

— Нет, я в порядке, — сказал он, выливая холодный кофе в раковину. Он повернулся и прислонился к стойке.

— Как твоя голова? — Спросила Раиса.

— Паршиво.

— Дай подумать.

Она встала с табурета и подошла к нему. Он подождал, пока она осмотрит его. Она была близко, и он мог видеть светлый пушок на ее висках, чувствовать запах ее шампуня.

— Шишка останется с тобой на некоторое время, — сказала она, возвращаясь на остров.

За спиной у него раскатистой мелодией зазвонил телефон, он протянул руку и нажал кнопку.

— Ну?

— Говорит Бурлаченко, заместитель начальника службы безопасности московского филиала ЗАО «Агрохим». Это господин Смирин?

— Да. Я слушаю.

— Мы можем поговорить?

— Э-э, конечно, — сказал Борис, хмурясь и глядя на Раису, когда он вышел из кухни.

Раиса стояла неподвижно, вопросительно глядя на него.

— Понятия не имею, — бросил он ей на ходу и направился с телефоном на веранду.

— Извините, — донесся взволнованный голос, — но у меня для вас плохие новости, Борис Михайлович. Кирилл, ваш финансовый управляющий…

Борис все понял сразу. Ему оставалось только узнать, как это произошло.

— Кирилл Буров мертв, Борис Михайлович.

Смирин задохнулся, потом еще раз, два вздоха, которые прозвучали так, будто его ударили в живот. Он ничего не мог ответить.

Бурлаченко говорил медленно, осторожно, словно уговаривал испуганное животное.

— Его нашли около часа назад в Битцевском парке, — сказал он. — Он лежал на обочине. Бегал трусцой. Врачи скорой говорят, что он умер от аллергической реакции на укус насекомого.

Борис промычал что-то нечленораздельное. Снова раздался голос Бурлаченко:

— В его напоясной сумке была «карта москвича», поэтому его так быстро удалось опознать, — объяснил он. — «Скорая» отвезла его в морг. Полиция сообщила его домработнице — дочерей нету в городе, а она уже позвонила в офис. Так мы узнали о случившемся. Я думаю, через несколько часов мы будем знать больше.

— Ага, — пробормотал Борис.

— Какие-то распоряжения будут, Борис Михайлович?

— Позже. Я перезвоню, — ошалело пролепетал Смирин.

Раиса сидела на кованом стуле на веранде и плакала, а Борис стоял и в ушах у него звучал последний разговор с Кириллом. Он очень путано от волнения объяснил жене: укус насекомого, анафилактический шок.

Что он чувствовал, было неописуемо. Это было чувство, не похожее ни на какое другое, и оно становилось все более странным, когда он стоял под утренним солнцем и слушал, как Раиса плачет тихо, даже вежливо, но без утешения. В ее рыданиях был мир замешательства, а также страха, гнева, оцепенения и эмоций, которые никто никогда не называл.

Для Бориса, однако, преобладающим чувством была тошнота, вызванная ужасным чувством вины. Если бы он… если бы он… если бы он… в мгновенном рое воспоминаний он винил Израильянца… и Георгия Нечаева… и Сергея Никольского… и себя за то, что не видел на каждом шагу, куда все это идет, за то, что не обладал достаточной проницательностью, за то, что не обладал достаточным умом, за то, что не обладал достаточной смекалкой… за то, что у него не хватало смелости…

— Черт побери все!

Он выругался и развернулся, его лицо вспыхнуло, тело затрепетало от адреналина, который взрывался в нем, подгоняемый гиперагитацией его собственного разума.

— Черт побери! — повторил он, пересек веранду, вышел во двор и направился к домику для гостей, где Никольский провел остаток ночи, вместо того чтобы спуститься с холма.

— Боря! — Раиса подняла голову со своих рук. — Боря!

Она стояла, но застыла на месте.

Борис распахнул дверь гостевого домика с такой силой, что она ударилась о внутреннюю стену, как выстрел. Его появление было настолько вулканическим, что Хазанов и Шарапиев, работавшие за компьютерными мониторами, даже вскочили на ноги от удивления.

— Где ваш чертов шеф? — спросил он, чувствуя, как у него перехватило горло, когда Никольский поднялся с дивана, на котором сидел, все еще прижимая телефон к уху.

— Положи трубку, черт побери! — рявкнул Борис.

Борис что-то сказал в трубку и захлопнул ее. Двое мужчин смотрели друг на друга.

— Знаешь, что сейчас произошло?

— Да, — сказал Сергей. — Я только что узнал.

Грудь Бориса тяжело вздымалась, сердце колотилось, почти лишая его способности говорить.

— Хватит, — сказал он. — Вот именно. Не более. Ни одного больше. Не надо мне этого дерьма о неизбежности. Нафиг это. На этом убийства заканчиваются. Прямо сейчас.

— Как это сделать?

— Я расскажу тебе, — сказал Борис. — Ты берешь всю информацию, которая у тебя есть на Израильянца и его людей — а на данный момент она значительна — и идешь в ФСБ. Сейчас. Прямо сейчас. Ты собираешь у них все, что имеешь, и отправляешь туда их оперативные группы, арестовываешь Израильянца или убиваешь его, и мне плевать, кого еще. Но это безумие прекратится сейчас же!

— Не торопись, Борис…

— Сделай это сейчас, Сергей, — Борис почти кричал, его голос охрип от жары, — или это сделаю я. Мне плевать на твое молчание, на твою секретность, на твои тайные планы. Больше никто из моих друзей не умрет из-за этого сукина сына. У тебя нет выбора. У тебя нет никаких возражений. Это финиш.

 

Глава 32

Гостевой домик был полон электричества, которое больше проходило через людей, чем через путаницу кабелей и проводов, поддерживающих компьютеры и коммуникационное оборудование, разбросанные вокруг на самодельных складных столах.

Раиса ворвалась в дверь сразу после Бориса, и они стояли лицом к лицу с Никольским, который, не смущаясь, кивал им, давая перевести дыхание. Марк Хазанов и Азат Шарапиев лихорадочно работали над своими мониторами с невероятной сосредоточенностью. В наступившей тишине единственным звуком был белый шум гудящей электроники.

— Я не должен был позволять этому зайти так далеко, — сказал Борис. — Мой выбор привел к этим смертям. Но я больше не позволю этому случиться.

— Значит, твое решение — отключить все это, — тихо сказал Никольский.

С того места, где он стоял, открывался вид на южную сторону большой гостиной с высокой стеклянной стеной, которая доходила до сводчатого потолка и выходила на конец сосновой аллеи и сада.

— Послушай, — сказал он, проводя пальцами по волосам и глядя на Бориса, — подумай вот о чем: зная то, что ты теперь знаешь о Израильянце, зная, что он обещал тебе убивать людей, если ты пойдешь в ФСБ… — он сделал паузу. — ты думаешь, если бы ты пошел в ФСБ в ту первую ночь, ты предотвратил бы любую из этих смертей?

Никольский сделал паузу, но пока не ждал ответа. Он продолжал:

— Как ты думаешь, как быстро ФСБ нашло бы Израильянца? В буквальном смысле, как бы это закончилось? Схватили бы они его, — он посмотрел на часы, потом снова на Бориса, — в считанные дни? Предотвратили бы любую из этих смертей?

Борис уставился на него. Он погрузился в размышления, но Никоьский не стал ждать.

— Даже если бы его арестовали — пусть это невозможно, но давай продолжим фантазировать, черт возьми, — разве это предотвратило бы эти трагические… несчастные случаи?

Стояла тишина.

— Или, скажем, Израильянцу бы удалось выбраться из страны, прежде чем они нашли его. Думаешь, это предотвратило бы эти две смерти?

Никольский взглянул на Раису, которая молча смотрела на него.

— Ты должен помнить, Борис, что не ты один прошел через такое из-за этого человека. Ты забыл об этом? И поверь мне, я не сказал тебе почти всего, что мог. Дело в том, что в этих ситуациях все могло быть намного хуже для тебя, не так ли?

Борис уставился на него, все еще чувствуя на лице жар гнева. Он был взвинчен, подавлен собственными эмоциями.

Оставив свои вопросы висеть в воздухе, Сергей подошел к окну и выглянул наружу. Он так и остался стоять, не давая понять, что собирается делать дальше.

— Я ничего не могу поделать с тем, что Израильянц сделал где-то еще, — сказал Борис в спину Никольскому. — Мне очень жаль, но я ничего не могу с этим поделать.

Никольский обернулся.

— Но вы можете что-то сделать здесь?

— Это все?

— Для начала мне следовало обратиться в ФСБ.

— И Рубена уже не было бы, — сказал Сергей, — а Свиридов и Буров все равно умерли бы.

— Но у нас было бы ФСБ, — возразил Борис, — и Генпрокуратура и полицейские силы, если бы они нам понадобились. У них много возможностей, Сергей. Что ты за ним гоняешься?

— И другие тоже погибли бы, — продолжал Никольский, — как и обещал Рубен, потому что он был бы в ярости на тебя за то, что ты пошел в ФСБ и лишил его денег за выкуп. Кроме того, он ушел бы в подполье, и нам потребовалось бы еще десять лет, чтобы снова заполучить его, и все это время он продолжал бы разрушать кучу жизней. — Он замолчал. — Именно этого бы ты и добился, Борис.

Мужчины посмотрели друг на друга.

— Ты осознаешь это, Борис? Ты ведь понимаешь это, не так ли?

— Позволь мне сказать тебе, что я понимаю, Сергей. Я понимаю, что Василий и Кирилл погибли из-за моих решений. Я понимаю, что больше не могу жить с такими смертями. Я ничего не могу поделать с тем, чего не понимаю. Ты работаешь неофициально. Я хочу, чтобы эта информация попала в ФСБ. Сейчас. Я хочу, чтобы Израильянца остановили. Сейчас.

Никольский повернулся к Борису и Раисе и обратился к ним обоим:

— Поймите меня правильно, — сказал он почти бесстрастно, — Василий Свиридов и Кирилл Буров были мертвы с того момента, как Рубен Израильянц ступил на вашу веранду тем вечером. Они были мертвы, независимо от того, что вы сделали, и это просто жестокая реальность. Кажется, я уже говорил тебе об этом, не так ли? В Челябинске. Я сказал, что один или двое уже мертвы. Я сказал, что Рубену придется это сделать, потому что он думает, что только так ты сможешь по-настоящему осознать реальность того, что с тобой происходит.

Он остановился, но не двинулся с места, даже не моргнул.

— Израильянц приносит жестокость и страдания. Он решил приехать сюда. Можешь винить меня в этом, если хочешь, но это не делает тебя правым. И ты можешь чувствовать вину за это, если хочешь, но поскольку ты не имеешь к этому никакого отношения, тебе кажется немного странным чувствовать ответственность за это. Это просто неправильно чувствовать себя так, и это ничего не дает. И, честно говоря, это попахивает потворством своим желаниям.

Последнее замечание привело Бориса в ярость, но в то же мгновение он увидел себя. Он не забыл того, что узнал о Рубене, но и не остановился, чтобы взглянуть на свой собственный опыт в свете других ужасных историй.

Никольский снова отошел от Бориса. Хотя он казался спокойным, несколько его движений на самом деле были его стилем нервного хождения. Смирин вспомнил, как он шел по лужам света в своем кабинете, пытаясь собраться с мыслями. Никольский остановился у одной из каменных колонн, поддерживающих высокий потолок.

— Ты должен прекратить эту двойственность, Борис. На это нет времени. Ты должен понять, насколько мала вероятность успеха, даже если мы будем работать вместе. Мы не можем сражаться друг с другом и в результате победить.

Не успел он договорить, как заговорила Раиса:

— Я хочу знать, на каком мы этапе, — сказала она. — Если ты так уверен, что Израильянц сбежал бы, если бы мы обратились в ФСБ, потому что они слишком медлительны и неуклюжи, теперь, когда у тебя есть вся эта информация, которую обрабатывают твои хакеры, почему бы тебе не отнести ее в ФСБ, как говорит Борис, и не убедиться, что они поймают этого маньяка? И когда ты говоришь «выиграть это дело», что именно ты имеешь в виду?

Никольский переводил взгляд с Бориса на Раису. Выражение его лица было стоическим, но он явно пытался принять решение. Он переступил с ноги на ногу, все еще опираясь на колонну. Он посмотрел на Хазанова и Шарапиева, которые делали все от них зависящее, чтобы не обращать внимания на то, что происходит, как если бы они были глухими.

— Марк, — сказал Сергей, — не могли бы мы побыть здесь наедине?

— О да, конечно, — сказал Хазанов, и они с Азатом, не сказав больше ни слова, вышли из гостевого домика.

Как только за ними закрылась дверь, вернулся Сергей. Он уселся на диван, на передний край, положив руки на колени, его пальцы были свободно переплетены.

— ФСБ не нужна эта чертова информация, — сказал он. — если хотите знать, они хотят, чтобы Рубен был в моих руках. И они не хотят знать, что я с ним сделаю.

 

Глава 33

Борис и Раиса уставились на Никольского, почти боясь того, что они услышат.

— Все дело в том, что официальным органам нужна санкция руководства, суда, ордер естественно, — начал Сергей, — вы знаете, сколько времени уйдет на согласование все действий, всех деталей операций между службами? Одна разработка группы Израильянца займет уйму времени. А тем временем ваши близкие и коллеги по работе, их родственники продолжат умирать. Неизвестно, сколько еще людей погибнет. Рубен опытен и хитер, он просто исчезнет из пределов досягаемости и его поиски займут долгие годы. Мы можем решить вашу проблему эффеткивнее и быстрее. Однако от вас требуется молчание. Если вы этого не сделаете, не будет иметь значения, кто вы и насколько справедливы ваши претензии, это не пойдет вам на пользу.

— Ты должен быть способен дать угрозе больший вес, — сказал Борис.

— Могу, но это не угроза. Это совет, предостерегающее слово.

— Я ничего не обещаю, — сказал Борис.

— Ты в тяжелой ситуации, и на данном этапе игры ты заслуживаешь объяснений, которые я могу тебе дать. Я просто говорю тебе, что знание не приходит бесплатно. За это есть цена. Тебе придется сделать трудный выбор о том, как ты его станешь использовать.

Мягкий голос Сергея, казалось, стал еще мягче. Он помолчал, обдумывая, что скажет дальше, а когда заговорил снова, Борис обнаружил, что подался вперед в кресле, пытаясь расслышать его более отчетливо.

— Бюрократическая машина, — сказал Сергей, — с ее всевозможными согласованиями никогда не одолеет Израильянца. Однако существует список людей, и в нем имя Израильянца. Это небольшой список, составленный Инетрполом, спецслужбами Евросоюза, нашими структурами — ФСБ и ГРУ, британской разведкой… Лица, включенные в этот список, считаются серьезной угрозой для безопасности в Европе, независимо от какой-либо другой страны. И если какой-либо подобный субъект исчезнет навсегда, никто ничего расследовать не будет.

Борис почувствовал, как напряглась Раиса, сидевшая рядом с ним на подлокотнике кресла.

— Есть еще один список. Короче. Эти лица получили санкцию на осуществление ликвидации подобных типов. Мое имя в этом списке. Послушай меня внимательно: ты не можешь сразу это понять. Это сложнее, чем ты можешь себе представить.

— Вас нанимают для убийства неугодных государству лиц, — пробормотал Борис.

— Мы не работаем на Путина, Медведева или там Золотова, — улыбнулся Никольский. — политические заказы мы не выполняем. Есть действительно опасные типы. Сумасшедшие. Эти люди имеют связи, которые пересекают политические, идеологические, криминальные и национальные границы. Как Бен Ладен. Именно их способность синтезировать эти связи и фокусировать их на цели невиданного ранее масштаба и обеспечила этим людям место в списке. Появление террористических групп радикальных исламистов в Европе и на территории бывшего СССР заставило, скажем так, здоровые силы европейской цивилизации увидеть необходимость даже в таком списке. И в поисках эффективных решений.

— Ну и дела, — сказал Борис. Внезапно все накренилось. Его взгляд переместился, пытаясь приспособиться к другому измерению. — Эти люди… в списке, они… по всему миру?

— Совершенно верно. Каждая крупица информации об этих людях поступает в оперативный отдел… определенной оперативной группы. Существуют подобные моей, «фирмы» в Милане, в Брюсселе… И в конце концов информация приходит ко мне или к одному из моих коллег. Это конец работы, касающейся разведчиков. Строго говоря, я не офицер разведки. На самом деле, я никто. Или, точнее, я тот, кем должен быть, чтобы выполнить работу.

— Почему, — Раиса недоверчиво покачала головой, — они не могут просто разобраться с этими людьми, через юридическую систему? Или военных? Или…

— Посмотрите на американцев, — сказал Никольский. — Подумайте о масштабах ресурсов, которые были вложены, например, на преследование бен Ладена и «Аль-Каиды», о людских ресурсах, военной мощи, работу разведки, финансовых расходах, судебных делах, внимании СМИ, внутренних проблем, времени, наконец. Умножьте это на десять… или больше.

— Но вообще-то люди Рубена не сделали того, что сделал Бен Ладен, — возразила Раиса.

— Вы должны понять, что у них нет недостатка в воображении. Посмотрите, что придумал Израильянц. А что он делает с вашим супругом, даже не его главная цель. Это просто то, что он делает, чтобы получить в свои руки огромную сумму денег на пути к чему-то большему. Он что-то финансирует, а мы понятия не имеем, что именно. Но мы беспокоимся об этом.

Никольский уставился в пол, все еще сжимая руки и упершись локтями в колени. Его лицо, хотя и бесстрастное, тем не менее выражало напряжение, которое он, должно быть, почувствовал, когда время надавило на него.

— В это… трудно поверить, — сказала Раиса.

Никольский поднял голову.

— В это так же трудно поверить, как в смерть Василия Свиридова? Или то, что муж сказал вам час назад?

— Откуда мы знаем, что можем в это поверить?

Затем он увидел что-то в лице Никольского, намек, на самом деле, легкий намек на жесткую страсть, лишенную вежливости и того мира, который был вырван у Бориса несколько дней назад. Ироничный, спокойный консультант на секунду переродился в опасного, готового к прыжку зверя. Темные гдаза его похолодели, губы стали резко очерченными, взгляд стал как сквозь оптический прицел. Так, видимо видели Сергея люди, подобные Израильянцу.

— Ты хочешь получить ответы на все свои вопросы? — спросил Сергей. — Послушай, я провел в этом бизнесе около двадцати лет, и мне пришлось принять чертовски много запутанных решений. Но они никогда не давали мне всех ответов. Когда-либо. Я никогда не скажу, что знаю все.

Никольский просто смотрел на них, и Борис чувствовал, что он пытается понять, как они это восприняли. Тогда Сергей сказал:

— Я не хочу сказать, что мы ведем здесь войну. Это не так легко определить, и это слишком упрощает то, с чем мы сталкиваемся. Но у нас есть враги, которые угрожают нам, и эта борьба пробуждает некоторых из демонов войны: люди умирают, люди приносят жертвы, принимают трудные решения, делают трудные вещи. И если мы выживем, нам придется жить с тем, что мы видели, и с тем, что мы сделали, и с тем, что мы позволили другим сделать ради нас. Это цена, которую мы платим.

Борис взглянул на жену и ясно увидел напряжение на ее лице. Это ошеломило ее, застало врасплох даже больше, чем Бориса.

— Мы не можем делегировать эту борьбу другим людям, — продолжал Никольский. — Когда что-то подобное приходит к вашему порогу, вы должны иметь дело с этим на вашем пороге. И вы должны иметь дело с моральными решениями, которые всегда связаны с убийством. Жизнь не дает нам ясности предвидения. Мы работаем с тем, что имеем. Вот такая человеческая дилемма.

Прежде чем Борис успел заговорить, Раиса встала с подлокотника кресла, на котором сидела рядом с ним. Он смотрел на нее так, словно видел ее заново, любил ее профиль, любил ее густые, маслянистые волосы, наспех собранные на затылке, всегда такие практичные. Она положила обе руки на бедра, запястьями вниз, и посмотрела на обоих мужчин.

— Все это так нелепо и ужасно, правда? — спросила она. — Я не могу перестать думать о Ларисе и о бедных девочках Кирилла. Засыпая по ночам, они уже никогда не будут прежними.

Борис не знал, что она собирается сказать, но нутром чуял, к чему она клонит.

— Ты можешь себе представить, на что были похожи эти две… смерти? — спросила она, глядя на Бориса. — Я должна сказать, Я думала об этом. Несмотря на мое отвращение к этой мысли, меня тянет думать о ней. Можем ли мы представить себе… странный… ужас их последних мгновений? — Возникла пауза. — Что нам об этом думать?

Она сложила руки и прижала указательные пальцы к губам, на мгновение задумавшись. Затем она вытерла несколько плавающих на висках завитков. — Мы не знаем, что… мы здесь делаем. Мы попали в ужасную ситуацию. Если Борис готов довериться тебе, то я нет. — Она помолчала. — Если он не решается обратиться в официальные инстанции, то это сделаю я.

— Помните, я говорил, что не понимаю, почему Израильянц «наехал» именно на вашу компанию? — неожиданно перевел разговор в другую плоскость Никольский. — так вот, я выяснил: полтора года назад вы решили поглотить одну фирму, мешавшую вам на рынке сбыта сельскохозяйственных удобрений. Против ее руководителей были возбуждены уголовные дела, они были посажены в СИЗО по сфабрикованным обвинениям, где провели много месяцев, пока ваши люди через подставных лиц скупали контрольный пакет акций предприятия-конкурента. Вы поглотили соперника на рынке, но! Одним из соучредителей этой компании был человек, мелкая рыбешка конечно, но давно связанный с некоторыми людьми Израильянца в России. Таким образом вы привлекли внимание Рубена к своей компании.

Раиса взглянула на мужа.

— Вы носите шикарные золотые украшения, много золота на себе, — без какого-либо стеснения обратился к ней Сергей, — когда половине населения и на кусок хлеба, как говорится, нехватает. Это ваше дело, мне как деловому человеку, чужды эмоции. Просто имейте в виду — алчность вашего мужа привела к нынешним проблемам у вашей семьи.

Раиса и Никольский молча смотрели друг на друга, атмосфера в помещении сгустилась вдруг до невозможности, до твердого. Это был момент, когда напряженная беседа дошла до крайности.

Борис резко встал.

— Давай просто покончим с этим, — сказал он.

Никольский посмотрел на него. — Борис, ничего этого не было. Это ваше собственное согласие на сотрудничество.

— Понятно, — сказал Борис. Раиса сглотнула и кивнула.

Никольский поколебался, потом решил не вдаваться в подробности.

— Ладно, — сказал он. — договорились. Итак, первое: вам двоим пора наговорить в вашей спальне заготовленный заранее диалог. Некоторые подслушивающие устройства Рубена, мы там специально оставили действующими. Зачем? Борис, нам нужно, чтобы Рубен поверил, что он добился желаемого эффекта, продолжая давить на тебя. Это особенно верно с тех пор, как ты разозлил его прошлой ночью.

Борис понимающе кивнул.

— Ты должен сказать Раисе, что, узнав о смерти Кирилла, ты хочешь как можно скорее покончить с этим испытанием. Чтобы предотвратить новые смерти, ты отдашь Израильянцу все деньги, которые он просит. Забудь об отсроченных выпусках, говоришь ты. Ты начнете передавать «Транском Трэйд» большие куски его требования о выкупе, как только твой адвокат сможет договориться с твоим банкиром и брокером. Завтра. Или на следующий день. Как можно скорее.

— А что, если я не справлюсь?

— Все, что ты хочешь сказать, это то, что ты собираешься ускорить первоначальный график, который он дал тебе. — Никольский посмотрел на часы. — Этот разговор должен состояться в течение часа. И последнее, — сказал он, глядя на Бориса. — Во время встречи с Рубеном прошлой ночью, ты не уступил ему. Это требовало мужества. Но при других обстоятельствах, это бы тебя погубило. И эта конфронтационная позиция имеет довольно жесткую обратную сторону.

— Это моя вина, — быстро добавил он. — Я должен был обсудить это с тобой, но это прошло мимо меня. Дело в том, что мы не хотели его злить. Результатом встречи должно было стать то, что вы были напуганы вашей конфронтацией с ним. Он должен был уйти оттуда, думая, что ты полностью под его контролем. Но в свете того, как вы на него подействовали, я думаю, что мне следует привести еще своих людей в качестве телохранителей, чтобы они остались здесь с Раисой. Возможно, тебе снова придется уйти. Ей может понадобиться компания.

Ни Борис, ни Раиса ничего не сказали. У них обоих была одна и та же мысль, но Раиса высказала ее первой.

— Но… разве это… разве это не то же самое, что снять наблюдение с Бориса? Когда они увидят телохранителей, входящих сюда… разве это не даст Рубену еще один повод убить кого-то?

Она посмотрела на Никольского, но заговорил Борис:

— Сделай это, — сказал он Сергею. — И сделай это быстро.

 

Глава 34

Человек расстегнул молнию на брюках, сделал несколько шагов и помочился под углом к каменной стене, чтобы не было слышно ни звука. Ярко-зеленая ящерица шмыгнула вверх по рядам камней, подальше от мочи.

Облегчаясь, он обдумал свое положение. Где-то среди деревьев беспрестанно галдели птицы. Кузнечики громко пели во все стороны, восхваляя поднимающуюся жару. Ничего необычного. Он оглянулся через левое плечо на гостевой домик. Двое парней, вышедших полчаса назад, все еще сидели на веранде. Смирины все еще были в гостевом домике. Все было обыденно.

Он встряхнулся и снова застегнул молнию на брюках. Повернувшись к камере, он прислонился всем телом к камням подпорной стены. Они были расставлены ряд за рядом от его ног до подбородка, так что все, что ему нужно было сделать, это наклониться к ним в вертикальном положении, как будто это было предназначено для него, чтобы шпионить. Он наклонился к камере, осматривая телеобъектив. Нет. Только двое парней.

В то утро он видел, как женщина вышла из дома рано утром в платье. Она подошла к фонтану, заглянула внутрь, потом подошла к стене, отделявшей двор от бассейна, и посмотрела на цветы. Когда она повернулась, чтобы вернуться на веранду, солнце осветило ее с вершины каменной стены, и в одно мгновение платье стало прозрачным, как будто превратилось в тонкую полоску прозрачной воды. Хорошо, но мало.

Вид был хорош для шести или восьми шагов ее длинных ног, а затем он снова стал непрозрачным, так как бильярдная заслонила солнце. Но он сумел сделать два снимка и, когда ничего не произошло, вернулся к ним на экран камеры. Он собирался сохранить их.

Подумав об этом, он дважды проверил ноутбук, который балансировал на верхнем ряду камней подпорной стены. Эта штука была включена, готовая послать следующую серию снимков.

Внезапно дверь гостевого домика открылась, и двое парней на веранде встали, глядя в его сторону. Проблема с его положением-а он ничего не мог с этим поделать, как бы ни двигался вверх и вниз по подпорной стене, — заключалась в том, что он не мог ясно разглядеть саму дверь. Аллея деревьев скрывала его, так что он мог видеть только нижнюю половину людей, которые приходили и уходили, пока они не добрались до веранды.

Но теперь он увидел три пары ног. Женщина, ее муж и еще один. Ему нужен был снимок третьего лица. Он не знал раньше, что там был еще один человек. Парень прибыл после наступления темноты.

Пот мужчины струился по волосам на висках и стекал по лицу. Руки у соглядатая были липкие, а футляр камеры скользкий. Напрягая видоискатель, он сосредоточился на ногах людей, которые двигались по аллее к веранде. Он сморгнул пот, выступивший на лбу. Черт подери!.

Перед тем как все трое вышли на веранду, неизвестный остановился. Они еще немного поговорили, после чего парень покинул дом и пошел по аллее один.

Он должен был быстро принять решение, так как аллея спускалась в его направлении и была в двенадцати метрах от того места, где он стоял. Он швырнул компьютер в траву-не было времени убрать его, — схватил камеру и упал обратно в сад, исчезнув в зарослях дикой травы. Немедленно повернувшись, он посмотрел на аллею, за которой виднелись яблоневые деревья.

Парень прошел по аллее и услышал, как тот разговаривает по мобильному телефону. И все же он не мог сделать четкого снимка. В конце аллеи парень повернулся и пошел за фруктовый сад к лесу. Куда, черт возьми, он собрался?

Рискуя быть обнаруженным, он оставил траву и побежал, пригнувшись, вдоль ряда яблонь, мимо сарая с инструментами. Тяжело дыша и радуясь, что парень говорит по телефону, что отвлекло бы его внимание, он дошел до конца последнего ряда деревьев и опустился на колени за широкой сосной. Он повернулся к концу аллеи, откуда, как он ожидал, должен был появиться парень, и поднял камеру. Но того нигде не было видно. Наблюдатель лихорадочно осматривал опушку густого леса, который спускался по склону холма к дороге в район моста.

В последний момент он увидел, как парень входит в лес. Он сделал несколько снимков, не зная, что получит на выходе.

Черт. Это было подозрительно. Нехорошо. Манасяну это не понравится.

 

Глава 35

После того, как Никольский оставил их перед гостевым домом, Борис и Раиса направились прямо в спальню, где они послушно поговорили о том, о чем просил Никольский, а затем прошли в кабинет Бориса. В течение следующего часа они сидели за длинным столом под солнечным куполом, связываясь с работниками московского офиса, коллегами Кирилла и звоня его родственникам. Борис позаботился о том, чтобы известие о смерти Кирилла было должным образом обработано в «Агрохиме» и чтобы обязанности Кирилла были временно перераспределены.

Но сколько бы Борис ни звонил, сколько бы ни разговаривал с потрясенными людьми, сколько бы срочных дел ни наваливалось на него, требуя немедленного решения, его разум был разделен. Он смотрел в окно, погруженный в свои мысли, когда понял, что Раиса заканчивает разговор и закрывает трубку. Она разговаривала с Ларисой.

— Как она говорила? — спросил он.

— Окей. По-моему, она просто переживает похороны. Нелли и Денис-ее спасатели. И много армейских друзей Василия приезжают.

— У нее будет большая поддержка, — сказал Борис. — Ей это понадобится.

Прежде чем он успел договорить, зазвонил его зашифрованный телефон.

— Это Сергей. Слушай, Гоша Нечаев приведет телохранителей.

— Нечаев? — Борис был удивлен, хотя, он не знал, где последние дни был Георгий.

— Он собрал команду из местных спецов, которые были мне нужны прошлой ночью, Борис. Я использую его, когда он мне нужен, как и все остальные.

Почему-то последняя фраза застряла в голове Бориса, как неоновая вывеска.

Телохранители были двое мужчин. Они приехали в «БМВ» вслед за «Вольво» Георгия, даже не пытаясь скрыть, что едут. Борис догадался, что они говорили об этом с Никольским.

Из двух бодигардов Виктор был ниже ростом-сто восемьдесят пять сантиметров, с фигурой тяжелоатлета. Он был похож на пауэрлифтера. Военная стрижка. Славянская внешность. Выглядел в точности как с плакатов.

Высокий, Константин, был, наверное, метр девяносто, он не был такой грузный, как Виктор. Он казался немного озабоченным, как будто он был поставлен руководить.

Как только они закончили знакомство и обменялись несколькими словами, Раиса и Борис повели их на экскурсию по дому. Немедленно было принято решение запереть все двери, кроме наиболее часто используемых, и поставить на всех дверях и окнах сигнализацию. Очень быстро все стало очень серьезно.

После того как телохранители были проинструктированы и разошлись в разные стороны, Нечаев задержался на кухне с Борисом и Раисой.

— Делай, что говорят, — сказал он. — Здесь нет никакого фокуса. Просто много здравого смысла, основанного на опыте.

— Это твои люди? — Спросил Борис.

— Я работал с ними раньше, — сказал Георгий. Он стоял, уперев кулак в бедро и слегка откинув пиджак. Борис заметил, что Раиса бросила взгляд на пистолет у него на поясе.

— И вы уже работали с Сергеем Никольским? — Спросила Раиса. — Это правда?

— Да. Несколько лет назад.

Она посмотрела на него.

— Почему бы вам просто не дать мне некоторое представление об этом человеке?

Никольский бросил тревожный взгляд на Бориса и опустил глаза, собираясь с мыслями.

— Это немного противоречиво, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Раиса. В ее голосе звучала язвительность, как будто его нежелание было чем-то недостойным.

— Ну, я работаешь с ним… — начал Георгий.

— Послушайте, — перебила она, а потом нервно заколебалась — это слишком мерзкая информация? Здесь умирают люди, — добавила она, — и любые угрызения совести профессионального характера, которые вы можете испытывать, сейчас не кажутся мне существенными.

Нечаев смотрел на нее. Он не казался особенно ошарашенным, и тем более не был напуган, но Раиса определенно желала знать много, даже если это было достаточно грязно.

— Ну, у него была насыщенная жизнь, — подумав, сказал Нечаев с намеренной иронией.

— Что ты имеешь в виду?

— Всю его жизнь, — пожал плечами Нечаев.

— Просто дай мне понять, что он собой представляет, — сказала она. — Что — то, что… разложит его в моей голове, дает мне некоторую перспективу. Слушай, мы работаем с этим человеком, потому что ты его рекомендовал. Теперь подумай об этом: мы тоже не знаем вас по-настоящему. Ты думаешь, это просто… так и должно быть, что только потому, что мы напуганы до смерти, мы должны начать доверять людям, которые-давай посмотрим правде в глаза-ведут чертовски мрачную жизнь? Я не знаю, чем ты занимаешься. Борис рассказал мне, как он впервые встретил тебя, но тогда… что это? Кажется, ты тот, за кого себя выдаешь, но откуда нам знать, черт возьми? Мы не видели никаких документов. Правильно? Никто из тех, кому мы можем доверять, не звонил нам и не поручился за тебя, не так ли? Знаете, господин Нечаев, — она снова перешла на «вы», — мы не просто интуитивно ощущаем вашу честность или законность, если уж на то пошло. Тот факт, что мы даже работаем с ним, этим… якутом, или с вами… или с любым из этих людей, — она широким жестом указала на телохранителей, на Хазанова в гостевом домике, — поражает меня как… просто… безумие, когда я думаю об этом.

К тому времени, как она остановилась, ее голос дрожал от сложной смеси эмоций. Но поток слов подействовал и на Нечаева. Он, казалось, немного смягчился, когда посмотрел на нее.

— Вы правы, госпожа Смирина, — осторожно сказал он. — Но позвольте мне сказать, что можно применить термин «безумие», только если вы думаете об этом с точки зрения вашей жизни до Рубена Израильянца. После Израильянца безумие приобретает совсем другое значение. Но, — быстро добавил он, — вы правы. Вас просили многое принять на веру. Те из нас, кто работает в этом направлении, увы не ценят этого в достаточной степени.

Он задумался над тем, что собирался сказать.

Он прислонился к кухонному столу и скрестил руки на груди. Его поношенный костюм, и без того провисший во всех точках соединения швов, съежился на плечах, как будто он делал это уже тысячу раз и знал, как это делается.

— На личном уровне, — сказал он, глядя на Раису, — и я об этом сказал Борису, что полностью доверяю этому человеку. Но дело в том, что тебе было бы трудно за что-то ухватиться, что мое доверие лежит в контексте крайностей. Например, то, почему я доверяю ему, может шокировать вас.

Снова пауза.

— Я могу говорить о нем сутками. Не тратьте время, пытаясь понять его. Единственный человек, которого я знаю, который хотя бы приблизился к этому, — это женщина, с которой он живет время от времени. Ее зовут Мария. Я не знаю, сколько лет он с ней. Она живет где-то в казахской глуши или киргизской. Фотограф. Он посмотрел на Бориса. — почти все ее фотографии, вы видели в его нынешнем жилище. Она так же необъяснима, как и он, и они преданы друг другу… намного больше, чем все, что я когда-либо видел между двумя людьми. Но это личные вещи, не совсем то, куда мы хотим пойти.

— Послушайте, — сказал он, — вот что я вам скажу. Я не знаю, как это сделать, поэтому я просто расскажу вам историю. Я мог бы рассказать вам их десятки, но я думаю, что эта подойдет прямо сейчас. Я буду краток, но думаю, это даст вам некоторое представление о жизни Сергея Никольского.

 

Глава 36

— Пару лет назад, — начал Нечаев, — сирийский исламский экстремист по имени Ахмед Ясин появился на фотографиях, сделанных нашими людьми в Киеве. Он был в компании членов группировки по торговле наркотиками, у которой обширные связи на Ближнем Востоке.

— В девяностые и начале нулевых годов Ясин был террористом Аль-Каиды в Афганистане, но после разгрома режима талибов он стал наемным убийцей, работая в основном на арабские синдикаты в сфере наркобизнеса в Греции, Италии и странах бывшей Югославии. Он любил яды и химикаты, что необычно для киллера. Его появление рядом с нашими границами вызвало определенную тревогу.

— Никольского вызвали… по разным причинам. Оказалось, что Ясин пытался заполучить бактерию Сlostridium botulinum. Это организм, который производит экзотоксин, очень опасный экзотоксин, во много раз более мощный, чем газ зарин. Но это вещество также имеет медицинское применение, как терапевтическое средство в лечении некоторых неврологических расстройств, например. Таким образом, это был препарат двойного назначения, который можно было законно достать в некоторых фармацевтических и медицинских кругах.

— Сергей разослал ряд предупреждений своим зарубежным агентам, но прошел почти месяц, прежде чем один из них позвонил ему по поводу женщины-врача в Кракове, которая была найдена мертвой в своей квартире. Она работала в исследовательской клинике, специализирующейся на неврологических заболеваниях. Фотография Ясина была найдена в ее вещах. Разорванный билет на метро привел их в квартиру рядом с аэропортом, где на записях камер наблюдения около дома был запечатлен агент ИГИЛ, покидающий квартиру.

— Ясин на самом деле не был в поле зрения Моссада, но они точно знали парня из ИГИЛ. Они быстро обнаружили Ясина в Аммане, а затем сфотографировали его в кафе, где он разговаривал с Халифом Аль-Авишем. Аль-Авиш получил степень доктора биологических наук в Стамбульском университете. Тем временем из Кракова поступило сообщение, что польские компетентные органы подтвердили пропажу клостридия ботулина из исследовательской клиники. Теперь Сергей был уверен, что ИГИЛ и Ясин работают над методом рассеивания экзотоксина.

Нечаев переступил с ноги на ногу. Подумал еще немного, прежде чем продолжить.

— Ясин исчез из Аммана, и его след простыл. Затем, три месяца спустя, один из агентов Сергея обнаружил его след в Амстердаме. Ясин провел там ночь с женщиной, которая сказала, что он постоянно пользовался ее компьютером целый день, прежде чем уехать. Люди Сергея высосали мозг из жесткого диска и обнаружили, что он заказал круиз из Амстердама по Балтийскому морю под вымышленным именем, путешествуя с женой и двумя детьми. Это была фишка Ясина — использовать семейную жизнь как прикрытие. Он, казалось, не находил конца доверчивым женщинам, которые помогали ему, не понимая, что они делают.

— Мы выследили его в Эстонии, где он бросил свою семью. — Теперь, высадившись в Таллинне, он арендовал внедорожник по поддельному латвийскому паспорту и направился на восток.

— К этому времени мы уже предположили, что его цель где-то в России. Даже помимо вопросов национальной безопасности, люди, нанявшие Сергея, не хотели, чтобы стало известно, что террорист с биологическим оружием находится в паре сотен километров от наших границ. В отличие от того, что показывают в сериалах и заказных передачах по ТВ, мы чертовски уязвимы.

— Невозможно предсказать, какие могут быть политические последствия, если люди когда-нибудь поднимут свои задницы с диванов и узнают все то, что происходит на самом деле. И наши политики не хотели, чтобы общественность поняла, что власть, не смотря на все заявления ничего толком не контролирует. Мелкие хорошо обученные террористические группы были и остаются очень реальной проблемой. Это еще одна из тех вещей, которые, как надеются наверху, не станут достоянием общественности.

— В любом случае, Ясину просто нужно было исчезнуть, и было бы лучше, если бы это произошло еще в Эстонии. Без ведома местного правительства, конечно.

— Если бы Ясин просто испарился, даже не поконтактировав с кем-нибудь, было бы идеально. Мы уже знали, что ИГИЛ финансирует его поездку. Система доставки отравляющего вещества, по видимому, была разработана добрым доктором Аль-Авишем еще в Аммане. Моссад тогда обещал разобраться с ним. А вот Ясин был просто змеей, которую нужно убить. Чтобы его яд умер вместе с ним.

— После некоторых размышлений Сергей выбрал один из видов зажигательной бомбы, просто чтобы убедиться, что экзотоксин не выжил или каким-то образом не был случайно распределен взрывной волной. Бомба была загружена в вертолет, который полетел вперед в направлении предполагаемого маршрута Ясина, наш выбор сужался по мере его продвижения на восток. Наконец стало ясно, что он направляется в один из узких переходов границы, километрах в двадцати пяти от Чудского озера, на границе с Ленинградской областью.

Нечаев снова замолчал. Он выглянул в кухонное окно и стал думать о далеких местах. Он медленно покачал головой и перевел взгляд на Раису.

— Вы должны понять, — сказал он, — что каждая операция это движущаяся цель. Вы начинаете с цели и плана, но вы чертовски хорошо знаете, что большая часть плана обязательно изменится, потому что вы неизбежно будете ошеломлены каким-то проклятым сюрпризом. Это одна из самых сложных вещей в работе. И это одна из тех вещей, в которых Сергей преуспевает. У него прекрасно развитая интуиция.

— Между прочим, другая не менее важная грань его таланта-это изобретательность в том, чтобы все происходило, не поднимая шума. Он достигает своей цели без привлечения внимания. Или, если определенный шум неизбежен, событие замаскировано так, чтобы казаться чем-то иным, чем оно есть на самом деле.

— Так или иначе, неподалеку от захудалого хутора под названием Пермискюла Ясин свернул с шоссе и направился на северо-восток по проселочной дороге через болота. Это было даже лучше для планов Сергея. Вертолет двинулся вперед, приземлился в отдаленном месте на поляну, наши спецы установили взрывчатку и снова взлетели. В четырех километрах от бомбы Ясин свернул на широкую лесную тропу, единственный путь через границу в том месте. И, на тебе, большой сюрприз. Группа наблюдения была ошеломлена, увидев женщину, мужчину и двух маленьких детей, которые появились словно ниоткуда рядом с местом закладки бомбы. Это были грибники, собиравшие местные дары природы, чтобы прокормиться. Все же восток Эстонии весьма бедный регион.

— Группа наблюдения отчаянно радировала Сергею. Вертолет высадил его по другую сторону от бомбы, и он направился к ней с противоположной стороны, наблюдая за Ясином в виде точки на мониторе слежения, когда они оба приблизились к месту взрыва.

Нечаев снова посмотрел в окно над кухонной раковиной. Борис проследил за его взглядом и увидел одного из телохранителей, бродивших вокруг домика. Нечаев, положив руку на шкафчик, другой рукой потер лоб. Казалось, ему не хотелось продолжать.

— Однажды вечером, чуть больше года спустя после того, как это случилось, я сидел с Сергеем в его подмосковной резиденции. Мы выпили. Может, даже слишком много. Но я помню, как стрекотали кузнечики в темноте за открытыми окнами, когда он ровным, бесстрастным голосом рассказывал мне, что произошло дальше.

Сергей и его водитель помчались к месту взрыва. Примерно в четырехстах метрах от бомбы дорога кончилась, началось болото, они въехали в какие-то кусты и стали наблюдать.

— Сергей вылез из машины, и его вырвало в кусты. От дикого напряжения он потерял контроль над своим кишечником. Приведя себя в порядок, он вскарабкался на крышу машины и посмотрел в бинокль на тропу. Он видел внедорожник Ясина и семью грибников, как назло, направлявшихся к эпицентру взрыва. С бомбой ошибки быть не могло, компьютер должен был точно определить время. Все участники операции, у кого были рация, телефон или компьютер, использовали их, чтобы сообщить Сергею о женщине и детях. Его водитель был внутри машины, раз за разом подтверждая диспозицию.

Сергей стоял один на крыше машины в кустах и смотрел в бинокль, как внедорожник мчится по заболоченным ухабам в сторону границы.

Затем, мгновенно, джип взлетел вверх в результате взрыва, напоминавшего стреляющее извержение гейзера. Высоко в бордовое вечернее небо леса взметнулся гриб. Сергей еще помнил цвет неба и цвет шлейфа с внутренним огненным шаром. Он увидел, услышал, почувствовал.

— Бомба была предназначена для уничтожения как можно большего количества улик, и эстонская полиция даже не могла сказать, сколько человек погибло. Они предполагали, что взрыв произошел по вине «черных копателей», чья работа привела к случайной детонации снарядов, лежавших в болоте рядом со времен второй мировой войны. Те же, кто подозревал неслучайность взрыва, держали свои подозрения при себе. Пресса же пошумела, погалдела и успокоилась как всегда.

Нечаев покачал головой и некоторое время смотрел в никуда.

— Позже, когда операция Ясина была вскрыта и все материалы, собранные в те последние безумные дни, были обработаны, стало известно, что он направлялся в Санкт-Петербург. Агенты Моссада проникли в дом Аль-Авиша в Аммане, но птичка улетела — след доктора простыл, а все компьютеры и бумаги были уничтожены. Все же собрав остатки информации присланные от израильтян и сопоставив их с нашими данными, оказалось, что способ рассеивания, разработанный Аль-Авишем для экзотоксина, представлял собой аэрозольное устройство, предназначенное для распыления в системе кондиционирования в питерском метро. Некоторые силовики утверждали, что погибли бы только двадцать или тридцать человек, но другие категорически не соглашались. Они использовали такие слова, как «катастрофический» и «невообразимый». Как показал прошлогодний взрыв в метро, ничего невозможного в подобной операции нет.

— Но предположения о количестве трупов не произвели на Сергея никакого впечатления. В его кошмарах всегда было только четверо. Он сказал, что его очень беспокоит то, что он никогда не видел во сне частей тела, только обугленную одежду, проплывающую сквозь темный блестящий гриб, красно-белую кроссовку, футболку в зеленую и синюю полоску, женский белый лифчик, маленькое платье с развевающимися поясами. Цвета и виды одежды менялись от сна к сну, но сон никогда не менялся, и финал тоже никогда не менялся. Четыре совершенно невинных человека взлетали в облаке огня под самые тучи, снова, снова и снова.

Потому что так решил Сергей Никольский.

 

Глава 37

Израильянц и Манасян сидели под широкой сосной, затенявшей один конец двора. Они пили кофе, чертовски крепкий кофе. Израильянц спал допоздна и спал, как усталый старый кот, глубоко и безмятежно. Таков был его путь. Мерзости бодрствующего человека никогда не нарушали мирных часов спящего. Да и зачем им это? Пробуждение не было сном. Это совершенно разные вещи, сказал бы он.

Но конфронтация со Смириным вывела его из себя. Никто не разговаривал с ним так, как Смирин, и хуже всего было то, что другие слышали то, что было сказано, потому что комната прослушивалась по соображениям безопасности. Манасян слышал его, и снайпер, который ждал снаружи в темноте, нацелив винтовку в окно Смирина на случай, если что-то случится, слышал его через микрофон.

— Нет, абсолютно ничего, — говорил Манасян. — Мы никогда не видели одну и ту же машину дважды, все номера проверены. Мы не видели ничего подозрительного, и люди из наружки тоже. Мы сфотографировали каждую машину и поместили их номера в компьютер. Если кто-то из них появится снова, мы узнаем об этом.

На Израильянце были темные брюки и белая водолазка, расстегнутая на молнии, слегка открывавшая его волосатую грудь. Он был в темных очках. Он курил. И потягивал кофе.

Это было довольно опасное предприятие при любых обстоятельствах, но делать подобные вещи с человеком со связями на уровне руководителей региона было опасным вдвойне. И все же именно там, рядом с опасностью, можно было заработать много денег. Высокие ставки неизбежно требовали больших рисков.

— А дом?

— В конце концов они их все нашли и забрали. Кроме двух. — Манасян, как всегда, был одет в прохладную, мягкую ткань. — Они в спальне. Мы поставили наши лучшие образцы. Это маленькие штучки размером с кнопку по обе стороны комнаты. С хорошим приемом. Самоклеющиеся, чтобы чистильщики не могли их поднять.

Израильянц посмотрел вдаль, через реку и долину, на крышу дома Бориса. Он гнался за мыслями и в этот момент проигрывал одно из высказываний Бориса, которое особенно задело его за живое.

— Охотиться за моей задницей до самой Новой Зеландии! — Израильянц фыркнул, передразнивая Бориса. — Новая Зеландия, черт возьми. Что он о себе воображает? Как он себя чувствует сегодня утром? Он подумает, что очнулся в гребаной Чечне или Ингушетии!

Внезапно он остановился и посмотрел на Манасяна.

— А эти двое, они ушли? Ты вытащил их оттуда?

— Как только они убедились, что мужчина мертв, они позвонили нам, и мои ребята подобрали их и отвезли на военный аэродром. Они пересекут границу через час, по фальшивым документам.

Израильянц одобрительно кивнул.

— Убийство хорошо сделано. — Он взглянул на часы. — Через полчаса я получу известие от «Транском Трэйд».

— Известие о смерти Бурова уже появилось в интернете, так что он, вероятно, уже знает о своем заме.

— Пусть поймет, что с армянами шутки плохи.

Манасян будет рад, когда все закончится. Когда Израильянц пришел к нему с этим заданием и потратил два дня, объясняя его, Манасян согласился сделать это при условии, что разведывательная поездка в Екатеринбург убедит его, что его люди могут справиться с материально-техническим обеспечением такой операции.

После десяти дней в Екатеринбурге он позвонил Израильянцу и согласился. Но он хотел получить полную власть, чтобы иметь право прекратить операцию, если он думал, что она будет поставлена под угрозу. Израильянц не хотел, чтобы последнее слово осталось за Манасяном, но не мог этого сделать без его связей на Кавказе и в Москве. В конце концов он согласился. Сделка состоялась.

Манасян снял дом совсем рядом с загородной резиденцией Смирина. У него была команда из трех машин и шести человек, а также фургон с тремя специалистами. Команда наблюдения была из Грузии, люди из наркоторговли. Четыре команды были строго разделены. Они никогда не общались друг с другом и общались только по защищенным мобильным телефонам.

Манасян знал, что вещь, которая дала ему преимущество, — это то, что все было сделано в абсолютной тайне. Он верил, что сделал это успешно.

Но он тем не менее нервничал. Он знал, что в службах безопасности как высокопоставленных частных лиц так и крупных корпораций несмотря на все пертурбации последнего времени, остались хорошие профессионалы. Для человека в положении Манасяна было разумно предположить, что действия этих профессионалов останутся неизвестными, пока не окажутся смертельно опасными для него и Израильянца.

Тем не менее эта операция имела дополнительный стимул. Если схема вымогательства сработает, Манасян также получит процент от выручки, а не только гонорар. За такие деньги он мог выложиться чуть больше, чем обычно, может быть, даже больше, чем стороннему наблюдателю казалось разумным. Размер вознаграждения фактически поощрял риск.

Пока Манасян прокручивал все это в голове, Израильянц тоже размышлял. Он все еще злился из-за того, как Борис разговаривал с ним; это была такая наглость, которая разъедала его концентрацию, пока он не делал что-нибудь, чтобы исправить это унижение.

Израильянц отшвырнул сигарету, наклонился вперед и сделал последний глоток кофе, держа толстыми пальцами маленькую ручку белой чашки между указательным и большим пальцами, а остальные пальцы изящно растопырил. Он причмокнул губами от густого варева, поставил чашку и откинулся на спинку стула. Он уставился на Манасяна из-под темных очков.

— Я тут подумал, — сказал он, и в этот момент у Манасяна зазвонил телефон. Израильянц поднял голову в знак согласия, и Манасян ответил. Он прислушался, потом отключил телефон.

— Это должно быть интересно, — сказал он, протянул руку к компьютеру и ввел адресную строку.

Двое мужчин слушали, как Борис Смирин сказал жене ровным, безжизненным голосом, что он собирается сделать все, чтобы остаток выкупа был обработан и отправлен фирме «Транском Трэйд». Если это то, что нужно, чтобы покончить с этим кошмаром, сказал он, тогда он сделает это. С него хватит. Между ними состоялся короткий разговор, а затем все закончилось.

Израильянц сидел за столом, словно загипнотизированный, наклонившись вперед и слушал запись, поступавшую с одного из ноутбуков.

— Сыграй еще раз, — сказал он, и Манасян щелкнул пальцами по клавишам, и они снова послушали.

— Сукин сын, — тихо сказал Израильянц, когда запись закончилась во второй раз. Он встал. — Мы очень близки к цели, Карен, — сказал он. — Очень близки.

— Еще двадцать четыре часа, — сказал Манасян, нажимая клавишу, чтобы закрыть файл.

— Возможно.

— Может быть, раньше, — сказал Манасян, нажимая еще несколько клавиш, чтобы проверить сообщения. Он действовал подчеркнуто неторопливо.

Карен проверил еще несколько файлов, получая регулярные ежечасные сообщения от каждой из своих команд. Ничего не происходит. Когда он снова взглянул на Израильянца, то с удивлением увидел, что тот кипит от злости и смотрит на Манасяна.

— Я хочу получить голову жены Смирина, — сказал Израильянц. — Она будет моим прощальным подарком ему. Когда со счетов «Транском Трэйд» будут сняты последние деньги, я хочу, чтобы ты с ней разделался. Тогда посмотрим, захочет ли он последовать за мной в Новую Зеландию.

Манасян внутренне съежился. Ни одна из этих операций не стоила для него ни гроша ломаного, если он не выберется из них живым и здоровым. Но для Израильянца двух тел было недостаточно. Он получал удовлетворение от унижения соперника. Израильянц не в первый раз оказывал чрезмерное давление на осуществляемую операцию только потому, что хотел, чтобы кого-то убили. И да, пока все шло хорошо. Это был его мачизм в чистом виде. Но Манасян не сомневался, что в один прекрасный день этого сукина сына убьют.

Он уже собирался сказать, что начнет собираться, когда его компьютер пискнул, и он повернулся, чтобы увидеть входящее сообщение от Арташеса из команды «Наружки». Карен взглянул на Израильянца и решил подождать, пока тот откроет файл.

 

Глава 38

К тому времени, как Никольский спустился с холма на дорогу, он весь взмок от пота. Его ботинки были набиты камнями и ветками, сосновые иголки забрались под рубашку и вонзились в кожу в дюжине зудящих мест. Он просигналил своей команде и подождал пару минут в лесу, который густо рос по обеим сторонам дороги. Когда его помощники подъехали, он мгновенно залез внутрь.

Георгий Нечаев снял домик в полукилометре от дома Бориса, небольшую деревянную хибару, построенную в пятидесятых годах и спрятанную в лесу. Собственно говоря, это была хозяйственная постройка, в которой ранее хранился разнообразный охотничий и лесничий инвентарь, а также корма для прикормки обитателей этих обширных угодий. В дальнейшем хибара была несколько перестроена для временного обитания высокопоставленных охотников. Сейчас это строение представляло собой заброшенную свалку. Маленькие комнатки были пусты, пахли плесенью и кишели тараканами и клопами.

Трое членов экипажа уже пообедали и оставили ему на столе несколько кусков пиццы. Усталый, он съел их без аппетита, сидя на полу в кухне, прислонившись спиной к стене. Он запил остывшие кусочки холодным кофе, когда услышал, как открылась входная дверь.

Он услышал отрывистую речь Ярослава: когда он прислушался, к разговорам своих помощников, то услышал, как один из них ответил: «кухня.»

Ярослав, русский из Приднестровья, с которым Никольский познакомился когда-то в Украине, работал обычно с командой, состоявшей как правило из трех человек. Иногда один из них был женщиной, но в основном это были мужчины, и их никогда не было больше четырех. Сам Кирилл был невысокого роста, среднего телосложения, чуть смуглый, с темными волосами, не мускулистый, ничем не примечательный. Его лицо было совсем обычным, и он просто делал то, что от него требовали. В общем, его команда всегда была вариацией его самого, обычной на вид, незаметной, наблюдательной.

Ярослав прошел на кухню и направился прямо к Сергею, как будто знал, где тот будет сидеть. Никольский уже поднялся, и мужчины обнялись-обычный для Ярослава обряд, служивший для него связующим звеном в любой операции. Он повернулся к трем членам своей команды, одетым по-летнему легко.

— Дмитрий, — сказал он, указывая на мужчину с широко расставленными глазами и мягкой улыбкой, его темные волосы были туго завиты, как у африканца.

— Тимур… — он указал на очень худого молодого человека с серьгой в ухе и красивым ртом.

— Олег… — это был единственный блондин в группе, самый старший на вид, лет тридцати пяти. Он ни на кого не смотрел.

— Хорошо, — сказал Никольский. Он видел Тимура и раньше, но двух других не знал. — Все здесь, — сказал он, выходя из кухни на длинное крытое крыльцо, выходившее на густой сосновый лес. Крыльцо было завалено рюкзаками и другими сумками, принадлежавшими команде фургона, которая провела здесь ночь. Никольский схватил картонную коробку, стоявшую у стены, швырнул ее на середину комнаты и сел на пол. Остальные последовали его примеру, образовав свободный полукруг перед ним.

Никольский начал раздавать фотографии дома на вершине холма вместе с несколькими картами: план улицы, план дома, план местности. Четверо мужчин молча передавали друг другу фотографии и карты, в то время как Никольский перебирал сведения, которыми они располагали до сих пор, признавая свои слабости, зная, что каждый оставшийся без ответа вопрос создает для них риск.

В течение следующего часа он подробно рассказывал о ходе операции, описывая, как следует поступить с различными группами, собранными Манасяном, снова и снова подчеркивая важность абсолютной тишины и отсутствия следов их присутствия.

— Никаких доказательств нельзя оставлять. Ни брошенных машин, ни оружия, ни гильз, ни тел, ни крови. Ничего.

— Это невозможно, — сказал Ярослав. — Не с таким количеством целей. — Он просматривал список машин и телохранителей, составленный бригадой наблюдения Никольского накануне вечером. — Не хватает исходных данных. Слишком мало времени для планирования. Слишком много целей.

— Я понимаю, — сказал Никольский. — Но мне не нужен полный улов. Я просто говорю, что то, что ты берешь, должно быть чистым. У нас тут кое-что намечается. Вы видели в файле, что Карен Манасян организовал эту операцию. В прошлом он следовал довольно обычной тактической дисциплине и процедуре. Все подвижно. Все разделено. Самое главное: при первых признаках проблем все исчезают. Никакого обсуждения. Они уходят.

Он оглядел каждого из них.

— Я хочу, чтобы вы уничтожили их как можно больше. Но если риск обнаружения слишком велик, если вы не можете сделать это тихо, не трогайте их.

— А Израильянц?

— Ваша главная цель-изолировать его в этом доме. После этого я буду за него отвечать.

Последовала удивленная пауза. Ярослав притворился, что разглядывает карты на полу перед собой. Но никто не собирался просить Никольского рассказать подробнее.

Через несколько секунд Ярослав встал и подошел к кухонной раковине. Он сунул сигарету под кран и бросил мокрый окурок в пустую коробку из-под пиццы. Он вернулся на крыльцо и прислонился к дверному косяку. Все вспотели. Густые сосновые заросли не давали возможности ветру проникнуть в дом через застекленную веранду. Она была неподвижной, гнетущей. В полуденной жаре стрекотали кузнечики.

— Изолировать его, — сказал Ярослав. — Это проблема.

— Да, — сказал Никольский. — Я понимаю.

Ярослав наклонился и взял свою копию записей, которые были приготовлены для них. Он посмотрел на остальных членов команды.

— Манасян живет в том же доме, — сказал он. — С телохранителем и водителем. А еще есть телохранитель и водитель Израильянца. Это шесть человек. Скольких человек вы хотите устранить?

— Оставить его одного, если возможно.

— А если это невозможно?

— По крайней мере, мы должны вытащить оттуда Манасяна. И двух его людей.

— Любое лобовое столкновение вызовет перестрелку, — отметил Ярослав.

Никольский кивнул.

— Не могу гарантировать, что этого удастся избежать.

— Мы не знаем их распорядка, расписания, ничего. — Ярослав взглянул на отчет разведки.

— У нас едва хватило времени выяснить, сколько их, — сказал Никольский.

На крыльце на мгновение воцарилась тишина, каждый советовался со своими мыслями. Никольский знал распорядок дня и ждал, позволяя своим сотрудникам делать то, что они должны были делать. Все мужчины должны были прочитать файл на Израильянца, чтобы они знали, что это за человек, которого они преследовали.

Все команды действовали под одним и тем же правилом эгалитаризма. Сергей собрал лучших людей, которых смог найти, и доверился им. Поскольку его команды были маленькими, любой человек мог повлиять на любую операцию. Все должны были отработать идеально, иначе ничего не получится. Маленькая команда в его понимании была похожа на прекрасные механические часы-все детали были необходимы, ни одна не расходуема.

Вот и сейчас Никольский создал команду в соответствии с некой восточной интуицией. Так или иначе, имело значение, кто был целью, и люди, которых он выбирал для каждого конкретного задания, казалось, имели отношение к тем людям, за которыми они шли. Сергей сказал, что это имеет значение для синергии насилия, которая является потенциальной в каждой миссии. Он говорил об этом неопределенно, но Ярослав знал, что это важно для шефа и для успеха команды. Не имело значения, что это казалось нелогичным. Давным-давно он понял, что логика-лишь часть этого дела, иногда удивительно малая его часть.

Никольский прервал молчание. Он должен был сказать это прежде, чем кто-нибудь заговорил.

— Послушай, я знаю, что в этой операции есть дыры, — сказал он, — и мы, увы, не заткнем их все. Все дело в риске. Стопроцентной гарантии нет. Но я просто хотел, чтобы ты знал, что я знаю, что втягиваю тебя в неприятности. Ярик, ты должен знать, что я так не работаю. Но я не мог упустить шанс заполучить Рубена Израильянца. И, к сожалению, этот шанс нужно было использовать быстро, или вообще пройти мимо.

Не было никакого ответа от любого из них. Эти люди не испытывали никакой эмоциональной потребности похлопать шефа по плечу и сказать: «все в порядке, мы понимаем».

— Думаешь, эти парни из армянской разведки? — спросил Ярослав у Никольского.

— Это мое предположение. Это только предположение.

Все снова замолчали, глядя на карты, думая, проигрывая все в уме, пытаясь увидеть худшее.

— Ладно, — наконец сказал Ярослав, поднимая глаза, — Давай решим. У вас есть оговорки, мы обсудим их здесь и сейчас. Идти или не идти, прямо сейчас.

Он повернулся налево и посмотрел на Дмитрия, который без колебаний кивнул. Ярослав перевел взгляд направо, на Тимура. Тимур задумался, рассеянно водя изящным пальцем по мочке украшенного сережкой уха. Потом кивнул. Наконец он посмотрел на Олега, который сидел, прислонившись к стене, рядом с Никольским.

— Мне не нравятся скудные сведения. — У блондина был довольно сильный украинский акцент. — Мне не нравится, что ты решил этим заняться в последнюю минуту. И изолировать Израильянца… это словно как разворошить осиное гнездо.

Он посмотрел на Никольского.

— Но я читал досье этого засранца и хотел бы помочь тебе с этим. И у тебя репутация, которая омывает кучу дерьма. — Олег кивнул. — Я не против.

Ярослав резко повернулся к Сергею.

— Мы в деле, — сказал он. — А теперь мы хотели бы взглянуть на наших подопечных. Во-первых, мы начнем с того, кто где находится, чтобы мы могли начать устанавливать приоритеты, и чтобы побыстрее добраться до Израильянца. Все сводится к этому.

 

Глава 39

Никольский вспотел. Он был поражен. Мужчина сидел там же, где и накануне, но теперь он был одет. Почти. На нем были брюки от костюма. Без обуви. Без рубашки. Его кожа местами блестела от пота. Его волосы были зализаны назад водой.

Никольский видел, как он вошел в сырую ванную. Стоя рядом с пластиковой занавеской для душа, украшенной бирюзовыми рыбками, замерзшими среди поднимающихся голубых пузырьков, он сунул голову под кран и пустил на нее холодную воду. Затем он встал и, позволив воде стекать по шее и обнаженным плечам, зачесал назад редеющие волосы.

Затем он вернулся в комнату и сел в кресло у окна. Он положил лодыжку одной ноги на колено другой. Его брюки обмякли от жары, и Никольский представил, как под ними выступил пот.

Сергею нравилось с ним разговаривать.

— На каком ты сейчас этапе со своим списком? — спросил он.

— Четверо из пяти.

Никольский кивнул. Должен ли он был сказать, что это хорошо? Он промолчал.

При полуденной жаре в комнате ужасно пахло сыростью. Эта квартира была только на краю реальности. Реальностью этого человека было прошлое, а будущего вообще не было, или его было так мало, что его невозможно было измерить. Занавески на окнах были кремовыми от старости, белыми и такими же далекими и непоправимыми, как дети, игравшие на карусели.

— Ты можешь их назвать? — спросил Никольский.

— Только ты, Сергей, мог спросить об этом. — человек помолчал, а потом продолжил: — Саркисянц. Зейналов. Амбарцумов. Mусташев.

Он произносил их имена так, словно читал молитвы по четкам. Выдохнул слова. Каждый слог был произнесен с точностью, остро пахнущей воспоминаниями. Это была декламация, которая почти вытягивала из Сергея одинаковый ответ после каждого имени:

— Да. Да. Да. Да.

Цикады и кузнечики жужжали в высокой сухой траве, которая росла вокруг сломанных качелей.

— И кто остается? — произнес Николаев.

Мужчина посмотрел на него. Он стоял у окна, за которым июльское солнце просвечивало сквозь листья смородины. Свет за прогорклыми занавесками создавал прозрачную светящуюся завесу позади него. В этом освещении черты его лица иногда становились более глубокими, почти делая его силуэтом. Но белки его глаз оставались отчетливыми-яркие осколки в грязной тени.

— Еще один, — сказал мужчина, не называя имени.

— Ты боишься не закончить? — вкрадчиво спросил Никольский.

— Нет.

— Почему?

— Нет никакой спешки.

— Тогда зачем ты сразу приехал?

— Понятия не имею. Чтобы закончить все.

— И что потом?

— Понятия не имею.

— Странно слышать от профессионала.

— Просто чтобы сделать это.

— Завершение?

Это слово прозвучало странно в устах такого человека, как Сергей. Но оно всплыло, это слово в мозгу Сергея, и удачно.

— Наверное.

— Нет. Нет никакого завершения. Ты понимаешь.

Вот почему не было будущего. Она никуда не денется. И этот человек никуда не денется. Как и Стрела Зенона, он оказался там, где был, в одно мгновение. Его существование было внутри континуума, который не был ни прошлым, ни будущим, ни уходом, ни приходом. Все было целым. И все же, подобно стреле, он чудесным образом продвигался вперед между мгновениями, где не было ни времени, ни памяти, ни надежды, ни разочарования.

Этот человек не был обычным. Может, он и был таким до того, как это случилось, но не теперь. Некоторые мужчины возвышаются над обыденностью из-за того, кем были их отцы, или из-за количества денег, которые они заработали, или из-за чего-то, что они сделали, или из-за женщин, с которыми они спали, жили или были женаты. Но этот человек поднялся над обыденностью из-за того, что с ним случилось, из-за того, что он видел и с чем жил… и из-за того, чем он стал в результате.

Появилась муха и села на голое левое плечо мужчины. На солнце она отбрасывала на ключицу тень вдвое длиннее, чем обычно. Мужчина посмотрел на него, чтобы понять, что он почувствовал, затем проигнорировал. Муха думала, и ее хозяин тоже. Двигаясь рывками, муха опустилась в вогнутую впадину рядом с шеей человека, которая называлась «рельеф трапеции». Муха осталась там, вне поля зрения.

Никольский задумался.

Муха, должно быть, сидит в идеальном квадратном сантиметре достаточно глубоко, чтобы скрыть ее. Какова вероятность того, что муха, расположившись таким образом, потеряется в анатомии человека?

Мужчина поднял правую руку, лежавшую на подлокотнике кресла, и вытер пот, струившийся из-под другой руки. Никольский смотрел, как муха сейчас улетит куда-то в комнату. Но этого не произошло. Теперь обе руки мужчины снова лежали на подлокотниках кресла. Он негромко кашлянул и ничего не произошло. Как будто муха заползла в крошечное потайное отверстие и вошла в тело человека.

— Сегодня вечером, — сказал Сергей.

Мужчина не отреагировал. Никольскому стало жаль его. Это была не жизнь, по крайней мере, по меркам Сергея. Только несколько вещей поддерживали жизнь этого человека. И после того, как все пятеро закончат свой путь, он найдет утешение в самоубийстве. Это было предсказуемо, как ночь. Никольский слышал это в его голосе.

Но Сергей знал, что это несправедливо. Один человек, оценивающий жизнь другого, всегда несправедлив, или неуравновешен, или не понимает. На самом деле вы никогда не знали, что такое жизнь другого человека, и даже если бы вы думали, что знаете, вы бы все равно не поняли. Нужно было долго жить в своем воображении, чтобы подойти к жизни другого человека с сочувствием или искренним пониманием.

— Это Рубик Израильянц, — просто сказал Никольский. — Я нашел его.

Человек перестал дышать. Движение в грудине просто прекратилось. Он медленно превратился в воск, и его глаза стали стеклянными. Хотя он и раньше потел, теперь он начал сильно блестеть, как будто всепоглощающее чувство высосало его дыхание и сгустило его в маслянистый концентрат, который теперь сочился из каждой поры.

Потом что-то привлекло внимание Сергея. Муха на плече мужчины подползла к краю рельефа трапеции. Она остановилась, ее черная голова только что показалась на краю тела. И там ее ждали.

 

Глава 40

— Я не знаю, что и думать, — сказала Раиса.

Нечаев ушел вскоре после того, как закончил свой рассказ об Ахмеде Ясине, и она пошла прямо к раковине, чтобы налить стакан воды, пока Борис шел с ним к машине Нечаева. Теперь он ушел, а Борис только что вошел через кухонную дверь. Раиса стояла, прислонившись спиной к раковине, со стаканом воды в руке и уперев руку в бедро.

Борис посмотрел на нее и покачал головой, затем подошел к холодильнику и достал бутылку пива. Он откупорил бутылку и сделал большой глоток. Чувствуя усталость, он сел на один из стульев рядом, поставил бутылку и потер лицо и глаза обеими руками.

— Вот что я тебе скажу, — сказал он. — Это была чертовски удивительная история. Мне трудно это оценивать. Сергей сам рассказал нам-в нескольких словах-что он делает. Признай, Рая, мы довольно наивны в таких вещах. Мы просто… наивны.

— Я не думаю, что этот выбрал эту историю случайно, как он утверждал, — сказала Раиса. — Это связано с тем, что происходит сейчас. Что-то еще происходит с этим Израильянцем.

— Да, уверен, что-то происходит. Мы были бы не только наивны, но и глупы, если бы думали, что все идет по плану. Черт, это же Сергей нам сказал. Что мы просто часть этой истории. Как бы мрачно это ни было для нас, чем больше мы знаем, тем хуже.

Он посмотрел на веранду. Впервые за несколько дней он подумал о собаках. Дерьмо. Словно прошло несколько лет.

— Эта женщина, — сказала Раиса, — и дети…

Он знал, что сейчас произойдет.

— Это заставляет тебя думать о нас? — спросила она.

— Да, — он сказал честно. — определенно.

— А что, если он хочет заполучить Рубена так же отчаянно, как того алжирца?

— Ты хочешь, чтобы я был честен с тобой, — сказал он, переводя взгляд с веранды на жену, — вероятно, это так.

Она уставилась на него. Раиса могла справиться с шоком. Она возьмет себя в руки и разберется с этим.

— Я думаю, это часть того, что говорил нам Георгий, — сказал Борис, — предоставляя нам читать между строк. Возможно, он не знал, что или как много Сергей рассказал нам, но я думаю, что он пытался заставить нас понять масштаб нашей ситуации. Что дело не только в нас.

Раиса молчала.

— Но это еще не все, — продолжал он. — Это совсем другая ситуация. Только представь… имена в этом списке. Эти люди… все обстоятельства разные. Они разбросаны по всему миру, живут во всевозможных ситуациях, в пещерах, в особняках. Одни образованные и интеллектуальные, другие совсем невежественные. Это должно быть невероятно сложно. Я думаю, мы совершим ужасную ошибку, если подумаем, что каждая из этих ситуаций одинакова, что мы можем предсказать, как одна разыграется, основываясь на том, как разыгралась другая.

Жена продолжала молча слушать его.

— Вот что я тебе скажу, — сказал он, поворачиваясь к ней. — Возможно, нам было бы легче, если бы мы знали так много правды — я не скажу всей правды, но, по крайней мере, так много. Но он не мог нам сказать. И если бы мы не приперли его к стенке, он бы нам не сказал.

Он сделал еще один большой глоток пива. Было холодно. Это было хорошо. И это напомнило ему о том, что было до всего этого, когда зло было чем-то в книгах или фильмах, когда жизнь была простой, и он даже не знал об этом.

— Но я должен сказать, что, как бы я ни был напуган, то, что мы знаем сейчас, изменило ситуацию. Если это то, что говорят Сергей и Георгий… мы должны оставаться здесь. Нам придется сотрудничать с этими парнями.

— Помогать им убить кого-то? — недоверчиво спросила Раиса.

Борис сосредоточился на ней.

— Подумай об этом, Рая. Если они говорят нам правду, тебе нравится работать против них?

— Ну, я не чувствую себя хорошо, помогая им.

— Именно.

— И ты тоже все время говоришь: «если они говорят нам правду».

— Послушай, Рая. Мы ничего… ничего… не можем поделать с этой дурацкой ситуацией. Мы просто должны сделать все, что в наших силах. Я знаю, это звучит неубедительно, но какие, черт возьми, у тебя есть другие варианты?

Через кухонное окно он увидел, как охранник прошел через кованые железные ворота в каменной стене, которые вели к бассейну, и пересек двор к веранде.

Была середина дня. Казалось, до темноты еще целая вечность, но в то же время все вокруг неслось с такой скоростью, что могло запросто выйти из-под контроля.

Дверь с веранды открылась, и вошел охранник.

— Извините, — сказал он. — Я собираюсь еще здесь осмотреться. Витя идет сюда с другой стороны дома.

— Хорошо, спасибо, — сказал Борис. Он подошел к двери и посмотрел в окно на высокого мужчину, быстро шагавшего по аллее с «МП-5» за плечами на виду.

— Обычная рутина, — сказал Виктор, входя в кухню, пока Борис выглядывал наружу. — Всегда требуется время, чтобы почувствовать себя комфортно в новой ситуации, — добавил он как бы между прочим. Оба новоприбывших исповедовали принцип «никогда не проявляй беспокойства, потому что это пугает клиента».

Борис смотрел охраннику вслед, пока тот не скрылся за углом.

— Это просторное место, — сказал он. — Здесь есть где поудобнее устроиться.

— Он привык, — сказал Виктор. — И Костику это нравится, что еще важнее. — Он повернул голову, слегка наклонив ее к наушнику, и посмотрел на Бориса.

— Костя хочет, чтобы ты спустился в сад.

Борис выглянул наружу и увидел, что тот возвращается из-за деревьев в дальнем конце аллеи. Он вышел на улицу и направился ему навстречу.

— Ты в последнее время здесь фотографируешь? — Спросил Константин, ставя ногу на валун на краю рощицы и завязывая шнурки.

— Фотографии?

— Да, здесь. — Он поднял вторую ногу и завязал шнурок. Борис увидел наушник и крошечный микрофон, приклеенный к щеке и изогнутый к губам.

— Нет.

Бодигард сунул руку в карман и показал Смирину черный пластиковый диск-крышечку от емкости с пленкой.

— Что-то новенькое, — сказал он. — Кажется, к вам кто-то приходил.

Он поднял голову и прищурился от яркого света, косо падавшего в дальнем конце аллеи. — Пошли, — сказал он Борису, и они пошли по аллее.

Константин остановился там, где передний угол сада выходил на аллею. Подпорная стена, облицованная каменными блоками, возвышалась на уровне плеча в том месте, где начинался сад, следуя за медленно раскачивающейся наружу аркой, которая огибала дом и бассейн, а затем спускалась к естественному склону в дальнем конце сада.

Константин стоял спиной к фруктовому саду и смотрел на дом, пытаясь понять, что мог бы увидеть человек, если бы смотрел на дом с этой выгодной позиции. Бориса затошнило, когда он снова осознал, насколько уязвимы были они с Раисой под наблюдением Израильянца в последние несколько дней. Израильянц в буквальном смысле мог их ликвидировать в любое время, когда хотел.

Не говоря ни слова, Константин прошел через две каменные колонны, где раньше были старые ворота, и они с Борисом двинулись по дуге низкой подпорной стены. Они прошли через сад, и медленно продолжили свой путь между деревьями, при этом Константин внимательно оглядывался по сторонам.

Внезапно Константин остановился. Он уставился в землю. Дикая трава, которая там росла, была примята, земля взрыхлена, серповидные отпечатки каблуков кое-где виднелись на пыльной поверхности.

Ему не нужно было ничего объяснять Смирину. Когда Борис подошел, они оба стали озираться по сторонам.

— Он был здесь, — сказал Константин, и начал ходить взад и вперед вдоль основания стены.

Борис не понимал точно, что охранник ищет, но его приглушенная настойчивость напомнила ему о собаке, которая учуяв свежий запах, постоянно обнюхивает землю. Он были методичен и педантичен.

Внезапно Константин остановился и опустился на колени, широко расставив ноги. Он уставился на подпорную стену прямо перед собой. Камни были стандартного размера-тридцать восемь сантиметров в ширину, девятнадцать в высоту и двадцать восемь в глубину. Твердые блоки из известняка.

Он пристально смотрел на них, его глаза скользили по рядам, пока они поднимались вверх. Постепенно он поднялся с колен и присел, потом снова встал. На уровне пояса он протянул руку и схватил один из камней. Он был тяжелым, и Борис помог ему, когда они вдвоем вытащили камень и бросили его на землю.

За камнем была выемка, и Константин просунул туда руку по локоть и что-то схватил. Когда он вынул руки, то держал в них темный переливающийся на солнце ноутбук и прозрачный пластиковый пакет, который выглядел так, будто его использовали для защиты ноутбука.

— Похоже, гость ушел в спешке, — сказал он.

 

Глава 41

— Я сейчас работаю над этим, — сказал Хазанов, — но шифровка чертовски хороша. Я не могу обещать, сколько времени это займет.

Они были в гостевом домике, и говорили по громкой связи. Смирин не знал, где он, и Сергей не сказал. Но в секундном замешательстве разговора послышался отдаленный шум лодочного движения.

— Послушай, Борис, — сказал Никольский, — это моя ошибка. Я стал небрежным. Меня беспокоит, что этот парень меня сфотографировал. Мы не узнаем, сделал он это или нет, пока Марк не взломает шифр. Если бы он это сделал, Израильянц испарился бы. Возможно, он уже ушел. Мы можем крутиться здесь и даже не знать об этом. Но если он опознал меня… если Израильянц узнает, что я здесь, это будет плохо. За это придется дорого заплатить, Женя.

Послеполуденная жара загнала их внутрь. Солнце палило нещадно в ясном небе, и ничто не мешало жаре, пока горизонт не поглотит свет. Манасяну еще предстояло открыть письмо от Арташеса. С вложением. Что-то заставляло его быть осторожным, не говорить Израильянцу, что у него есть. Он взглянул на Израильянца, который расхаживал взад-вперед перед окнами, выходящими на террасу.

Манасян открыл папку. Никакого сообщения, что было странно. Он открыл первый прикрепленный файл с фотографиями. Знакомая аллея деревьев, ноги людей под пологом деревьев, стоявших перед гостевым коттеджем. Двое мужчин и женщина. Он догадался, что это Смирины и один из техников. Второй снимок: два техника на веранде и три человека, все еще стоявшие у входной двери коттеджа. Кроме техников, о которых они уже знали, в игру вступил еще один человек. Третья фотография: камера Арташеса сфокусирована на неизвестном мужчине, который покинул резиденцию Смирина и пошел по аллее один. Четвертый и пятый файлы изображений были взяты из другого положения, а не с подпорной стенки. Неопознанный мужчина на опушке леса, в его левой руке телефон. Но угол был плохой, в основном со спины. На последнем снимке мужчина, входя в лес, оглянулся, и его глаза были видны поверх руки, в которой он держал телефон.

Манасян сидел, облокотившись на обеденный стол, и поглаживал усы указательным пальцем, прижав большой палец к подбородку. Его палец остановился. Все, что крутилось у него в голове, так много деталей, которые он готовил целый месяц, чтобы сбалансировать в своем плане, внезапно остановилось. Все чувственное восприятие испарилось, кроме зрения, а зрение не воспринимало ничего, кроме этих узких глаз… и чего-то смутно знакомого в них. Где он видел эти азиатские глаза раньше?

Черт! Что, черт возьми, это было? Он поднял глаза, взглянул на Израильянца, который рассеянно ковырял струпья на тыльной стороне ладони и смотрел на долину внизу и холмы за ней, на дом Смирина. Он бросил взгляд на Рустама, охранника, который сидел в углу комнаты и читал — ну, смотрел на фотографии — журнала «Плэйбой».

Манасян вернулся к фотографии, чтобы еще раз убедиться в том, что видит что-то знакомое. Черт, да. Но он не знал, кто это. Он не знал.

Но ему не обязательно было знать, кто это. Тот факт, что он был там, тот факт, что он тайно покидал владения Смирина, ясно указывал на то, что что-то происходило за кулисами. Что-то готовилось. В конце концов, они не видели всего, что происходило с Смириным.

Не в силах совладать с собой, Манасян почувствовал, как к нему медленно приближается темный волосатый страх. Как его люди упустили это? Что сделает Израильянц, когда узнает об этом? Если они поверят в то, что прослушала их аппаратура, через двадцать четыре часа Рубен получит свои деньги. Как он отреагирует на это неожиданное открытие, ставящее все под сомнение?

Могли ли они поверить прослушке? Здесь что-то происходило. И как долго этот неопознанный человек работал на Смирина? С кем он разговаривал по телефону? Что он делал в гостевом домике? Манасян знал, что они создали там целую электронную диспетчерскую, чтобы иметь дело с контрмерами связи, если не с чем-то еще. Но что, если было что-то еще? Что, если люди Смирина подошли к ним слишком близко?

Его мозг лихорадочно работал, пытаясь предугадать, в каком положении он окажется, какие у него будут варианты. Неужели он опоздал? Как раз вовремя? Впереди игры Смирина? Что за игру затеял тот? Насколько хороша была его игра?

В этот момент входящая электронная почта Манасяна снова запищала, напугав его. От Арташеса. Еще один файл с картинками. Единственный.

Манасян открыл ее. Это была фотография двух мужчин, пересекавших двор за верандой Смирина. У обоих на плечах висело автоматическое оружие.

Карен сидел неподвижно, не желая привлекать к себе внимания, пока не придумает, что делать. Почему Арташес не прислал сообщение вместе с фотографиями? Он торопился? Неужели его поймали раньше, чем он успел послать сообщение? Знал ли Смирин, что это послал Арташес? И кому?

Действительно ли Смирин собирался заплатить деньги на следующий день, чтобы спасти жизни? Или это просто уловка, чтобы заставить Израильянца ждать, пока они не смогут выступить против него? Неужели Смирин расставляет ловушку?

Есть ли у Манасяна время все исправить, спасти ситуацию?

Вопросы обрушились на него так быстро, что он почувствовал эмоциональный эквивалент перегрузки данными. Но в данном случае это была перегрузка страха, и угрожающим результатом был не системный сбой, а неконтролируемая паника.

Он мог решить проблемы Израильянца, эвакуировав его прямо сейчас. Просто подойти к нему и прямо сказать об этом, посадить его в авто и отвезти на взлетную полосу. В Казахстане он будет в безопасности как раз к вечерним новостям.

Но означает ли присутствие этого неизвестного, что операцию нужно сворачивать? Если Манасян будет следовать своим правилам, то да. Любой признак выхода ситуации из-под контроля означал отказ от плана. В конце концов, Смирин мог обратиться к действительно профессионалам.

С другой стороны, им оставалось всего несколько часов до того, как они сорвут хороший куш.

Манасян немедленно закрыл файлы Арташеса и стер их. Он попытался собраться с мыслями. Думать. Этим парнем мог быть кто угодно. То, что он был там, еще не означало, что он был компетентен или опытен в том, чем бы он ни занимался. Это не значит, что он профессионал. Возможно, Смирин пытается играть в шпиона.

Но что, если это серьезный шаг? Что, если это конец игры и жадность Манасяна затуманила его разум? Он и Рубен согласились, что награда стоит риска, но если она не удастся, что же, тогда у них разные точки зрения. Израильянц воспринимал каждую неудачу как личное оскорбление. Как бы иррационально это ни звучало, факт оставался фактом.

А теперь прибытие телохранителей означало, что приказ шефа убить Раису Смирину был невозможен в краткосрочной перспективе.

Давление на Манасяна было внезапным и мучительным. Рубен Израильянц припомнит ему эту неудачу. Если не сразу, то позже, когда Манасян меньше всего этого будет этого ожидать. Рубен расценит провал этой операции-потерю стольких денег-как непростительное предательство.

Рубен, казалось, сейчас уделял меньше внимания собственной безопасности. На самом деле, это казалось глупым шагом.

Сейчас не было времени для полумер. Все должно было быть поставлено на карту.

 

Глава 42

Рыбаки уже полчаса вели лодку вдоль южного берега озера Малый Исток, то и дело заходя в лесок у обрыва, временно привязывая ее к нависающему дереву, а затем бросая приманки в тень вдоль берега. Лодка была накрыта парусиновым навесом, чтобы защитить их от палящего полуденного солнца, когда они плыли в направлении микрорайона.

У них было мало шансов на удачу. Водные лыжники были активны в этот день, они с ревом носились вверх и вниз по центру длинного озера, выбрасывая бесконечную серию вздымающихся волн к лесистым берегам. Рыбаки упрямо пробирались к мосту, стоически перенося качку лодки, бесполезно отбрасывая тени, отбрасываемые на воду лесом, теснившимся у известняковых утесов.

Наконец они попробовали последнее. Привязав лодку поближе к берегу, они затащили ее под густой дубовый навес. С другой стороны озера лодка была почти скрыта, но никто этого не заметил. Лодка уже три четверти часа стояла, и все внимание на воде было приковано к гонщикам, которые сновали взад и вперед по своим дорожкам в центре озера. Летние вечера в этой части озера были посвящены водным видам спорта, которые были громче и быстрее, чем рыбалка.

Из домов на вершине утеса уже полчаса не было видно лодки.

Лодка держалась в тени почти двадцать пять минут. Серфингисты продолжали пропахивать жидкие борозды в озере, только чтобы они рассеялись в волнах, которые медленно направлялись к берегам в мрачном полете от лодок, которые их создали.

Наконец, рыбаки порыбачили достаточно. Лодка медленно вынырнула из-под нависшей растительности под высокими утесами и двинулась к озеру. Перейдя на другую сторону, она повернула на юг и, набирая скорость, направилась вниз по реке на восток. Вскоре лодка, не теряя времени, пошла вперед. Она была слишком далеко от берега и двигалась слишком быстро, чтобы кто-нибудь мог разглядеть ее в густой тени парусинового навеса. Но всякий, у кого была такая возможность или кому было дело до того, чтобы следить за движением лодки вверх, а теперь вниз по реке, сделал бы любопытное наблюдение, что в лодке, по-видимому, остался только один рыбак.

Когда зазвонил телефон, Раиса подняла трубку в кабинете Бориса, где все еще звонила по поводу Кирилла.

— Могу я поговорить с господином Смириным? — спросил мужчина.

Раиса замерла. У звонившего был кавказский акцент. Все планирование, все тактические маневры осуществлялись по защищенным каналам связи. Что это было? Это не было связано? Она бросила взгляд на Виктора, стоявшего у окна.

— Могу я сказать ему, кто звонит?

— Он ждет меня.

Еще один сигнал тревоги.

— Одну секунду, — сказала она, — я соединю вас с его телефоном. Она нажала кнопку стоп и заговорила с Виктором. — Кто-то спрашивает Бориса. Кавказский акцент. Не называет своего имени.

— Просто соедините меня с ним, — сказала она и, отвернувшись, тихо заговорила в микрофон.

Хазанов стучал по ноутбуку, найденному в саду, Борис и Азат заглядывали ему через плечо. Азат, который носил наушники и микрофон на длинном шнуре, был центром связи для всех. Он слышал все разговоры телохранителей и телефонные звонки.

— Ээээ…, — вырвалось у Марка.

Все трое смотрели на фотографию Раисы, на которой она была обнажена настолько, насколько это вообще возможно. Она была прекрасна.

— Сукин сын, — сказал Борис. — Сколько их еще там?

— Э-э… еще один, — сказал Хазанов, закрывая изображение.

— Давайте посмотрим, — сказал Борис, и Хазанов ударил по клавишам.

Невероятно.

— Удали, — сказал Борис, — и продолжай.

Твою мать. Он был взбешен и встревожен жутким чувством, которое охватило его, когда в его голове возник образ какого-то парня, сидящего на корточках за каменной стеной и делающего почти обнаженные фотографии его жены.

Пальцы Хазанова щелкнули по клавишам в два раза быстрее, как будто он хотел поскорее убраться подальше от этих картинок. Затем он ударил тех, кого искал. Пять выстрелов. Он быстро просмотрел их, замедляя последние два. Он выбросил их на экран одновременно. Все трое уставились на фотографии.

— Я просто не понимаю, как они могут опознать его по ним, — сказал Борис.

— Думаю, это зависит от того, какое программное обеспечение они собираются использовать, — сказал Хазанов.

— Да, пожалуй, — согласился Борис. — Однако, я не думаю, что это будет какое-то великое откровение для них.

На кофейном столике перед диваном зазвонил телефон. Борис с удивлением увидел, что голос доносится из его кабинета. Он подошел и взял трубку. Он взглянул на Азата, который, казалось, прислушивался к какому-то другому разговору.

— Боря, — сказала Раиса, — это какой-то парень с кавказским акцентом. Не назвал своего имени.

— Он сказал, что ему нужно?

— Он сказал, что вы ждете звонка.

Борис повернулся к Азату, который уже кивнул ему и направился к цифровому следящему устройству, стоявшему на складных столах у стены.

— Боря, я иду, — сказала Раиса. — Я хочу это услышать.

Прежде чем он успел возразить, она отключилась, и он взглянул на Азата.

— Она может использовать вон те наушники, — сказал Шарапиев, указывая на другой конец стола. — Мы готовы к работе.

Смирин нажал кнопку на телефоне.

— Это Борис.

— Меня зовут Карен Манасян. Полагаю, вы уже знаете обо мне.

Борис, ошеломленный, молчал.

— Думаю, что да, — продолжал Манасян. — Я хочу, чтобы вы знали: я рискую жизнью, звоня вам. Мне нужно встретиться с вами, господин Смирин. Нам надо поговорить.

Снова пауза. Борис не знал, что сказать. Дверь коттеджа распахнулась, и вошли Раиса и Виктор. Хазанов поймал их, предупредил, чтобы они не шумели, и повел Раису к наушникам.

— Я не знаю, кто ты, — сказал Борис. — В чем дело?

— Послушайте меня, — сказал Манасян. — Здесь нет времени играть в игры. Ваша ситуация критическая. Вещи… которые я не могу контролировать, они происходят. Вещи, которые не были предусмотрены. Сейчас мы находимся в ситуации, которая очень близка к тому, чтобы быть всем или ничем-для нас обоих. И если мы не поговорим, мы оба пожалеем, что не поговорили.

— И я должен в это поверить?

— Верить этому. Все, что мне нужно сделать, когда я повешу трубку, это нажать одну кнопку на моем мобильном телефоне, и все на этом конце этой ситуации исчезнет. — Пауза. — Но, господин Смирин, я думаю, вы уже поняли, что это еще не конец. И поверьте мне, вы понятия не имеете, насколько хуже все может стать.

Тишина.

— Тебе это о чем-нибудь говорит? — Спросил Манасян.

Длинная пауза. Борис больше не видел смысла притворяться.

— Да, — сказал он, — это кое-что значит для меня. Скажи мне, что случилось… что изменилось, что заставляет тебя хотеть поговорить со мной?

— Я должен сказать тебе это наедине. Только вы и я можем принять решения, которые мы должны сделать. Мы должны очень ясно понимать друг друга.

Борис взглянул на супругу, которая отрицательно покачала головой.

— Ты ведь понимаешь, — сказал Борис, — что, если со мной что-нибудь случится…

— Господин Смирин, вы упускаете главное. С вами ничего не случится. На самом деле, теперь, когда я сделал этот звонок, я не могу позволить, чтобы с вами что-то случилось. Вы теряете время. Когда мы сможем встретиться?

Борис задумался. Не нужно было быть экспертом в разведке, чтобы понять, что это может стать серьезным сдвигом в решении этого испытания. Возможно ли, что Манасян задумал скомпрометировать Рубена? Интуиция подсказывала Борису, что это может стать поворотным пунктом.

Или это ловушка.

— Мне придется перезвонить.

— Через двадцать минут я позвоню тебе снова, — сказал Манасян, и связь оборвалась.

Раиса сорвала наушники.

— Ты не можешь думать об этом, — сказала она, и смесь гнева и страха на ее лице было больно видеть.

— Чертовски верно, — сказал Борис, и Раиса бросила взгляд на Виктора, словно ища помощи. Виктор стоически выдержал ее взгляд и ничего не сказал.

Борис посмотрел на Хазанова и Шарапиева.

— Соедините меня с Сергеем и передайте ему этот разговор. Тогда я поговорю с ним.

Пока они это делали, Борис повернулся к жене.

— Я не собираюсь делать ничего глупого, — сказал он. — Если это действительно новое развитие событий, а не часть планов Израильянца, если это действительно неожиданная возможность для нас быстро покончить с этим, тогда я должен это сделать.

— Но почему ты? У нас есть два профессионала, — она указала на улицу, — которые могут справиться с подобными вещами.

— Ты что, не слышала, что он сказал? Это должен быть я. Один.

— Конечно, он так и сказал.

— Рая, а что, если это правильно?

— О, Боря! — Слезы отчаяния блестели в ее глазах. — Что? Ты собираешься сказать «правильно»? Это слово не имеет значения для этих людей.

— Сергей сейчас позвонит, — сказал Азат.

Борис кивнул Азату и посмотрел на жену. — Давай просто делать это шаг за шагом, — сказал он. — Ладно?

Выражение недоверия на ее лице сменилось испуганным смирением, когда они уставились друг на друга. Потом Раиса кивнула.

— Да, — сказала она, — хорошо. — Она это впитывала. Раиса знала, как это сделать. Когда придет время, когда они будут нуждаться в ней, она сделает что нужно.

 

Глава 43

На этот раз было ясно, что Никольский плывет в лодке. Ему пришлось говорить в мобильный повышенным голосом, и окружающий гул заглушал любой другой окружающий шум.

— Нет, это не ловушка, — сказал Никольский. — Эти двое так не работают.

— Почему вы так уверены?

— Ловушка — это рискованно, это грязно. Ловушка в Баку, Стамбуле, так работают там. Если что-то пойдет не так, они стреляют и исчезают. Но здесь все по-другому. Вот чего они хотят-это спокойствия. Тишины. И, как вы можете видеть в нашей собственной ситуации, это накладывает на них серьезные ограничения.

— Тогда в чем дело?

— Манасян нарушает собственные правила. Израильянц доверяет Манасяну настолько, насколько вообще способен доверять кому бы то ни было. Он уверен, что при первых признаках чего-то подозрительного Манасян подаст сигнал, и все они исчезнут. Именно это и должно было случиться. Но похоже, что единственный парень в мире, способный смертельно предать Рубена Израильянца, думает именно об этом.

— Значит, вот оно, — сказал Борис, чувствуя удивление в собственном голосе. — Это наш большой прорыв.

— Одним телефонным звонком, — сказал Сергей, — Карен Манасян перешел Рубикон. Это большой риск, о котором он говорил. Он собирается спалить Израильянца. Что же, это возможно.

— Может быть? В чем дело? Ты думаешь, он узнал тебя, тогда?

— Не знаю, но в этом не было необходимости. Он увидел вооруженных телохранителей. Он увидел, как кто-то неизвестный уходит в лес, разговаривая по мобильному телефону. Этого было достаточно, чтобы заставить его прервать операцию.

— Я так понимаю, что он захотел спасти свою шкуру, когда увидел твое фото. Он пытается что-то придумать, найти способ сократить свои потери, не потеряв все это. Черт! Мы должны действовать быстро. Не дай ему времени передумать. Он должен быть на взводе, зная, что рискует всем. Это хорошая переговорная позиция для нас.

— Держись, Борис. Я уже запустил колеса с этой стороны. Нам нужно убедиться, что мы не начнем что-то с Манасяном, что собираемся завершить то, что уже происходит. Я не хочу, чтобы кто-то из этих парней ушел от нас. Любой из них. — Пауза. — Позволь мне кое-что проверить. Просто на всякий случай.

Борис вцепился в зашифрованный телефон, как в спасательный круг. Он хотел сделать это. Он был удивлен, насколько сильно ему этого хотелось. Это был его шанс превратиться из жертвы в преследователя, и он не хотел потерять его.

— А теперь слушай, Борис, — сказал Никольский. — Давай, организуй встречу, но как можно позже. Не раньше половины одиннадцатого. И даже после этого, если сможешь. Чем позже, тем лучше. Мне нужно время, чтобы собрать людей. Я хочу, чтобы каждый из его людей контролировался, и это потребует быстрого и тщательного планирования. Вот тогда наша операция может привести к успеху.

— А как насчет места?

— Он будет настаивать на этом. Но придерживайся своего позднего часа. Торгуйся. Находи причины, почему она не может быть проведена раньше.

— Как ты хочешь, чтобы я отнесся к его предложению?

— Просто выслушай его и сделай все, что в твоих силах. Но сделай вот что: обнадежь его. Торгуйся с ним, но пусть он думает, что ему что-то сходит с рук, что он заключает лучшую сделку, какую только может.

— А что, если он захочет, чтобы я согласился на что-то, что поставит тебя в невыгодное положение? Откуда мне знать?

— Ну, ты не можешь просить больше времени, чтобы все обдумать. Это сделает еще более очевидным, что ты здесь не решаешь окончательно, что кто-то другой ведет переговоры. Это может насторожить эту тварь. Возможно, Манасян и готов подставить свою шею, но он не собирается оставлять ее там достаточно долго, чтобы ты перерезал ему горло. Он будет обращать внимание на каждое слово, каждый нюанс. Он будет искать ловушку.

— Есть ли что-нибудь, чего я не должен делать на этой встрече, чтобы потом не испортить тебе все?

На другом конце провода воцарилось долгое молчание. И снова Сергей терпеливо объяснял Борису план.

— Послушай, Борис, — сказал Никольский. — Для этих парней потом ничего не наступит. Вот оно. Мы используем эту встречу, чтобы покончить с ними.

Борис не мог в это поверить.

— Не имеет значения, что ты обещаешь этому парню, — сказал Никольский. — Что бы ты ему ни пообещал, этого никогда не случится.

Борис взглянул на Раису. Ее глаза были прикованы к нему.

— Так вот оно что, — сказал он. — Вот так.

Прежде чем повесить трубку, Никольский хотел поговорить с Виктором. Смирин передал ему телефон, и они с Раисой вышли во внутренний дворик за коттеджем. Стены импровизированного патио были увиты лозами плюща, а по углам по решеткам полз шиповник. Окно во внутреннем дворике, покрытое декоративным кованым железом, выходило на аллею.

Борис рассказал ей о разговоре, и, когда тот подошел к концу, она ахнула.

— Да, — сказал он. — Меня это тоже потрясло.

Она стояла перед шиповником, который был в полном цвету. День клонился к вечеру, и во внутреннем дворике стало прохладно. К его удивлению, она поникла. Она развела руки и закрыла лицо руками. Крошечные, звездообразные всплески розовых цветов были для нее ослепительным фоном. Почти идеально обрамляло ее затылок решетчатое окно, через которое он мог видеть вдалеке последние лучи солнца на вершинах холмов по ту сторону долины.

— Это уже слишком, — сказала она сквозь пальцы. Он видел, как ее грудь вздымается в поисках воздуха. Он посмотрел на ее макушку, на густые маслянистые волосы, разделенные пробором посередине и зачесанные назад. — Проклятое напряжение, — сказала она, опустила руки и посмотрела на него покрасневшими глазами. — Боря, мне так страшно.

Он подошел к ней и нежно обнял ее. Он почувствовал, как она просто обняла его, редкий момент для Раисы, когда она полностью поддалась уязвимости, которую больше не могла преодолеть. Это было чувство, которое она побеждала снова и снова на протяжении всей своей жизни, завоевание, которое принесло ей репутацию сильной, твердой женщины. Но на этот раз она просто не могла этого сделать.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Я тоже боюсь, в этом нет сомнений. Но мы оба знаем, что я должен это сделать. И я хочу это сделать. Я никогда в жизни не хотел сделать ничего больше, чем я хочу сделать это сейчас.

 

Глава 44

Когда Манасян вернулся в дом из тени у бассейна, где разговаривал по телефону, он увидел сквозь тонированные стеклянные стены Израильянца. Рубен был в темных очках, потому что смотрел на улицу, и он наблюдал за Манасяном, как за рыбой в аквариуме. Но Манасян опасался, что у Израильянца на уме не только праздное любопытство.

Манасян закрыл за собой дверь, подошел к дивану и плюхнулся на него, оставив на кофейном столике стакан со льдом. На широком телеэкране мерцал фильм, который смотрел Рустам, сидя в кресле, как страстный киноман в наушниках. Рубену не нравился этот чертов телевизор, но он позволял Рустаму смотреть его, потому что это была одна из немногих вещей, которые парень любил делать, помимо чтения порножурналов, под домашнее вино.

— Итак, что происходит? — cпросил Израильянц, когда Манасян взял свой напиток.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты долго говорил по телефону.

— Я не хочу никаких ошибок, — сказал Манасян. — Если мы поверим тому, что Смирин сказал своей жене, то ситуация начнет накаляться. До сих пор все шло гладко. Я хочу, чтобы так и осталось.

Израильянц снял очки и сунул руки в карманы. Он опустил глаза и задумчиво прошелся от одной стены к другой. Карен взглянул на фильм. Он не узнал его. Он посмотрел на шефа. Он должен был признать, что задумчивость Израильянца смущала его.

Так и должно было быть. За последний час Манасян предпринял шаги, которые, если они будут воплощены, изменят всю его жизнь, что бы ни случилось. На самом деле, даже если он не сделает этого, этот звонок изменит всю его жизнь. Если бы люди, работающие с Смириным, были умными, они бы знали, что, просто связавшись с ними для встречи, Манасян прекратил свои отношения с Израильянцем. Они могли бы использовать этот телефонный звонок — опять же, если бы они были умными, они бы записали его — чтобы сжечь для него мосты.

Подозревал ли об этом Рубен? Всегда нужно было бояться, что Рубен все же заподозрит. Он жестко пресекал такого рода предательства в его рядах. А иногда — Манасян видел это не раз — он даже уничтожал абсолютно преданных людей, потому что подозревал их, причем ошибочно.

У Манасяна было одно преимущество: он был первым помощником у Израильянца. До сих пор Рубен не высказывал ему претензий. Это было вынужденным для него, поскольку все равно он должен был кому-то доверять. Он должен был. Но не навсегда.

— Я тут подумал… — внезапно прервал себя Израильянц и отвернулся от окна, позвякивая металлическими рублями в кармане. — я думал, что… ты уже начал приставать к жене Смирина?

— Да, — солгал Манасян, стараясь, чтобы его слова прозвучали убедительно. Рубен считал само собой разумеющимся, что если Карен говорит, что что-то должно быть сделано, то это должно быть сделано. Он становился самодовольным в своем опытном возрасте. Он полагался на других, чтобы позаботились о деталях для него.

— Я тут подумал, — продолжил Израильянц, продолжая прерванный разговор. — Я хочу, чтобы это был особый шик. Это должен быть несчастный случай, как и все остальные, чтобы он знал, что случилось — но даже если будет так, ты пойми, нужен именно особый случай. Что-то такое, что, когда это произойдет, принесло бы позор ей, публичный позор, так что он не смог бы скрыть это.

Манасян уставился на него. Этот человек был еще тот фрукт.

— У тебя есть идея?

— Так, мыслишка… Поражение электрическим током при мастурбации электровибратором в состоянии наркотического опьянения. Но самое главное — сделать так, чтобы он не смог это скрыть. В том-то и дело, знаешь ли, вся соль, как говорят они.

— Это может занять некоторое время.

— Ничего страшного. Когда это случится, он узнает. Может быть, так будет даже лучше. Он думает, что избавился от меня, а потом… — Он сделал жест, будто ударил кого-то ножом в живот, удерживая, а потом выкручивая. — Но дело в том, что я хочу, чтобы это было очень постыдно. — Он отвернулся к окну, глядя наружу. — Этот болван меня здорово разозлил. Дерьмо. — Он снова обернулся. И мне нужны будут фотографии с места происшествия. Я могу посылать ему эти фотографии годами.

Он снова повернулся к окну.

Манасян ничего не сказал.

Израильянц еще немного подумал. Он повернулся и побрел в сторону Манасяна.

— Никогда не отступай от жертвы, Карен, — сказал он почти про себя. — Это самая лучшая пытка. Черт, да я просто занес это в чертов календарь и забыл об этом. Когда наступает свидание, я просто делаю это, что бы это ни было. Для жертвы это хуже, чем просто воспоминание о чем-то ужасном. Что исчезает с течением времени. Но зная, что я вернусь, когда-нибудь, каким-нибудь образом, и напомню им об этом новым подарком, черт, они не могут перестать беспокоиться об этом. Это настоящая пытка. Тревога поглощает их, как чертова болезнь.

Карен никогда раньше не слышал, чтобы шеф говорил так. Что это было? Неужели он все-таки что-то знает? Подозревает ли он? Может быть, он следит за реакцией Манасяна, которая могла бы рассказать ему о его подозрениях? Если когда-либо Манасяну и приходилось держать себя в руках, то только сейчас. Дело в том, что Изрильянц не мог знать, что решил сделать Манасян, потому что, помимо разговора с Борисом, предательство было полностью в голове Манасяна. Он никому не сказал ни слова. Был только телефонный звонок, вот и все. Карен знал, что Израильянц способен играть в игры разума, и предостерегал себя, чтобы не быть втянутым в них.

— Подумаю об этом, — сказал Манасян, поднял стакан и допил минералку, чтобы скрыть дискомфорт. — Делай пока, что хочешь. Он посмотрел на часы. — Сегодня вечером я встречусь со своими людьми. Это займет пару часов. Ты хочешь, чтобы я что-нибудь узнал, прежде чем я это сделаю? Вероятно, это будет последний раз, когда я увижу их лично, прежде чем все закончится. Я хочу убедиться, что они понимают, чего мы ждем.

— А чего мы ждем?

— Если Смирин заплатит раньше срока, как мы надеемся, я хочу поскорее освободить большую часть этих людей. Иметь их здесь — только риск. Что бы вы ни решили насчет жены Смирина, это можно уладить отдельно.

— Конечно, Смирин еще не сказал нам, что он собирается делать.

— Нет, — ответил Манасян, закинув ногу на ногу и положив руку на спинку дивана, изо всех сил стараясь казаться расслабленным. — А если он передумает и не заплатит сразу?

Но Израильянц не ответил. Хотя он смотрел на Манасяна, легкая улыбка на его лице принадлежала другим мыслям.

— Это, — сказал Израильянц, — большие деньги, Карен. Ты станешь очень богатым человеком.

— Хорошо, — сказал Манасян.

 

Глава 45

Когда Никольский вернулся в арендованный дом, ему было жарко и он устал, а джинсы промокли до колен. Он уже отпустил команду шифровальщиков из трех человек, которые помогли им расшифровать сообщения, полученные «L410», и все, что осталось, — это трое людей Ярослава и его собственный фургон наблюдения из трех человек.

Один человек сидел в фургоне, наблюдая за объектами противника и их желтыми и зелеными точками, изображавшими людей и транспорт, которых Борис сумел «отметить». Остальные лежали на влажном и душном крытом крыльце, вяло, как бедуины, пытаясь продраться сквозь послеполуденную жару. Клочки бумаги, карты и фотографии были разбросаны повсюду, поскольку они пытались составить план того, что им нужно было сделать.

Никольский достал из холодильника тоник, открыл его и вышел на крыльцо. Он сел спиной к стене, поставил банку на пол и, не говоря ни слова, расстегнул рубашку. Все посмотрели на него. Он сделал большой глоток холодной жидкости.

— Последние события, — сказал он и перешел к рассказу о том, что только что произошло.

Ярослав тихо насвистывал себе под нос.

— Итак, по сути дела, — сказал Никольский, — Смирин считает, что Манасян только что продал своего босса. Должен сказать, я с этим согласен. Более того, сам Манасян дал нам ответ на вопрос, как изолировать Израильянца в доме. Следуй за мной, Ярослав, и посмотри, совпадает ли мой счет с твоим.

— По данным нашего наблюдения, похоже, в доме находятся шестеро. Израильянц, его телохранитель Рустам и его водитель. Они используют черный «Паджеро». Манасян, его телохранитель и водитель путешествуют в синем «Линкольне». Нам нужно выманить этих троих из дома, а это будет означать, что в доме останутся водитель Рубена, Рустам и Израильянц.

— Остаются двое охранников и водитель в «Патфайндере», — сказал Ярослав. — Когда Манасян уедет, они, вероятно, приедут в соседний район, чтобы быть готовыми к переезду, если они понадобятся Израильянца. Итак, у нас три проблемных места: три вооруженных человека в машине Манасяна, включая самого Карена. Трое вооруженных людей в «Патфайндере». И некому прикрыть их микроавтобус наблюдения.

Он посмотрел на Сергея.

— Нам не хватает одного экипажа.

— Ты собираешься просто отпустить команду наблюдения?

— И оставить фургон себе.

— Хорошо, тогда я попрошу Георгия собрать команду, чтобы позаботиться о фургоне наблюдения.

Ярослав кивнул.

— А что ты хочешь сделать с самим Манасяном?

Никольский сжимал и разжимал края своей жестянки, издавая негромкий хлопающий звук, единственный звук в комнате, не считая стрекота кузнечиков в сосновых зарослях снаружи.

— Он исчезнет, как и остальные.

Ярослав кивнул.

— Еще одно, — сказал Никольский. — пару «жучков», нужно будет оставить в доме Израильянца после того, как все будет сделано.

— Прекрасно, — сказал Ярослав.

Никто не спросил его, что случится в доме, об обитателях которого собирался позаботиться Никольский со своими спецами. Но хитрого молчания Сергея было достаточно, чтобы дать волю воображению.

Несколько человек оглядели комнату, но Никольский, погруженный в свои мысли, либо не обращал на них внимания, либо вообще ничего не замечал. В любом случае это не имело значения.

В профессиональном мире Никольского мужчины и женщины с секретами были общепринятой нормой. Это делало их теми, кем они были. Но некоторые из них были глубоко загадочны, даже для своих сверстников. Благодаря своей почти легендарной репутации они пользовались необычайным доверием и широтой в своих личных тайнах. Надвигающиеся события в доме на берегу реки должны были напитать эти мифы новым содержанием.

Никольский выпрямился и отошел от группы мужчин. Глядя на раскаленный лес, он достал сотовый телефон, чтобы позвонить Георгию Нечаеву. Высокая температура приносила эссенцию из сосновой смолы, наполняя умирающий день приятным ароматом. Закончив разговор, он продолжал стоять спиной к группе, погруженный в свои мысли.

Расхаживая взад и вперед перед своими людьми, Ярослав не обращал внимания на Никольского, снова и снова обдумывая детали предстоящей операции, до которой оставалось всего несколько часов. Они вновь изучили огромное количество возможностей, которые можно было бы применить к базовому сценарию, который развивался очень быстро. Алгебра конкретной тактической операции с ограниченным персоналом была тщательно изучена, были предложены теории, подвергнуты критике, скорректированы и переформулированы. Затем снова предложения и их анализ. Неожиданности всегда допускались, их невозможно было устранить. Неожиданное было единственным, что им могло помешать. Все остальное было отрепетировано с напряженной сосредоточенностью.

В какой-то момент, когда сомнениям остальных был нанесен сокрушительный удар, Ярослав повернулся и подошел к Никольскому. Смотреть было не на что, только на лес.

— Ты нашел Нечаева?

— Он собирается вернуться к нам. Он не думает, что это проблема, но он подтвердит это вам, как только сможет. Я рассказал ему все подробности о фургоне и его команде, но он захочет получить их и от тебя. Ты можешь сказать ему, куда доставить эту штуку.

— Хорошо, — сказал Ярослав. — Это не самая простая задача.

— У нас не было времени, — сказал Никольский. — Я сожалею, что ситуация является такой.

Это было не извинение, а сожаление. Он положил пустую банку на землю и растоптал ее.

— Это одно из человеческих проклятий, — сказал он, — бояться времени и того, что оно может с нами сделать. Лет сто назад я слышал, как одна старуха сказала — она только что овдовела, — что время это бессовестная шлюха. Она отдавалась самым гнусным людям и отказывала святым. Это был яркий, хотя и сбивающий с толку афоризм, но я думаю, что понимаю, к чему она клонит. — Он на мгновение задумался. — Но, в конце концов, кажется, что время относится ко всем одинаково: рано или поздно оно убегает от всех нас.

 

Глава 46

Манасян перезвонил ровно через двадцать минут, как и обещал. Разговор шел быстро и отрывисто. Они встретятся в итальянском ресторане «Портофино» на улице Ленина. Без четверти одиннадцать. Манасян не дал Борису времени на дальнейшие переговоры, но, к счастью, Никольский предпочел не торопиться. Связь оборвалась.

Следующие несколько часов Борис провел в мрачном предвкушении, лихорадочной подготовке и напряженной работе, чтобы не думать. Из своего кабинета он наконец-то разобрался с тем, чего боялся больше всего. Он позвонил дочерям Кирилла.

После этого он позвонил Ларисе Свиридовой. Оба звонка были мучительными. Повесив трубку, он весь взмок от пота.

Он встал и прошел по коридору на кухню, где Раиса готовила бутерброды.

Раиса выжидательно посмотрела на него, но он ничего не сказал. Он положил поднос с бутербродами на стол, налил крепкого чаю жене, достал из буфета бутылку водки и налил себе выпить.

— Как все прошло с этими звонками? — Спросила Раиса, стараясь, чтобы вопрос прозвучал не слишком убедительно. Ожидание было похоже на посещение смертельно больного друга; просто не было способа уйти от него. Это нужно было сделать, и нужно было притвориться, что ты не подавлен и не напуган, иначе ты никому не был бы полезен. Это было упражнение в приостановке нормальных эмоций.

Он выпил рюмку, налил еще.

— На самом деле, это было ужасно, — сказал он. — Лариса… — он покачал головой. — Что-то изменилось глубоко внутри нее. Она никому и ничему не позволит себя утешить.

Он осушил вторую рюмку, покачал головой, повернулся и вышел через кухонную дверь на веранду. По просьбе Ярослава были включены все фонари, но свет на веранде был выключен. Борис на мгновение укрылся там, свет из кухонных окон падал лужицами на каменные плиты. В ночном воздухе пахло жимолостью.

Но передышка была короткой. Зазвонил мобильный.

— Это Олег. Ты можешь приехать к нам? Нам нужно начать готовить тебя.

— Окей.

Борис подошел к кухонной двери и просунул голову. — Рая, мы готовимся к отъезду.

Там были все, кроме Никольского: двое телохранителей, Хазанов и Шарапиев в наушниках, смотревшие на экраны и слушавшие передачи, Раиса и Борис.

— Мы все должны быть на одной волне, — сказал Ярослав. — Вот как все устроено. Он показал частоту. Они с Олегом безостановочно работали, чтобы согласовать то, что нужно было сделать в домике, с тем, что происходило с людьми Никольского. Планы строились и изменялись в водовороте вечного движения. У каждого была работа, и у них было достаточно людей, чтобы прикрыть операцию без единого лишнего человека.

— У нас есть около часа, — сказал Ярослав, — прежде чем тебе придется уехать отсюда. Сергей все время будет в движении, наблюдая за точками на экранах слежения. Есть три группы людей Манасяна, с которыми нужно разобраться. Сергей прислал тактическую группу из другого города, чтобы прикрыть два из них. Георгий Нечаев быстро собрал пару человек, чтобы справиться с фургоном наблюдения Манасяна. Все они будут общаться с нами, друг с другом, и с Сергеем в его фургоне. И у них у всех будут электронные карты, чтобы они могли наблюдать за прогрессом друг друга.

Ярослав вытер рот. Давление вызывало нервный тик. Он расхаживал по комнате, время от времени заглядывая в блокнот.

Борис сделал в уме пометку о тактической группе из другого города.

— А как же Израильянц? — Спросила Раиса, оглядываясь вокруг, как будто удивляясь, почему кто-то не обращается к самой очевидной цели беспокойства.

— Да, Сергей тоже кого-то прикрывает, — быстро сказал Ярослав и продолжил монолог. — Остался один «жучок», — сказал он, протягивая его Борису. — Используй его, не потеряй.

Борис снял его с чистой простыни и надел на правую руку, как раз в том месте, куда вставляют капельницу.

— Мы собираемся поставить маячок на твой «Ровер», — продолжал Ярослав, — но они могут догадаться, что он там. И все же… — он пожал плечами. — Они хотят, чтобы вы добрались до «Портофино» рано, войдите во двор, и ждите. Это приведет Манасяна к вам и, возможно, отделит его от водителя и телохранителя в «Линкольне».

— Тогда что? — Спросил Борис.

— Веди свой разговор. Поезжайте потом домой.

Борис кивнул. — Как долго я должен буду держать его там?

— Пока мы не позвоним тебе. Один из нас или Сергей.

— Тогда я возьму мобильный?

— Разумеется.

— Зашифрованный?

— Конечно.

— А как насчет жучка на мне?

— Не стоит. Он проверит, он найдет.

Борис снова кивнул. Все это звучало слишком гладко.

— Послушай, — сказал он, глядя на Ярослава и Олега, — я знаю, что ни черта не знаю о том, что здесь происходит, или что должно происходить, но это не совсем правильно. Это просто кажется слишком аккуратным.

— Похоже, все в порядке, — быстро и неожиданно искренне сказал Олег, — потому что мы не все вам рассказываем. Не все детали. Много дерьма происходит, но ты не будешь частью всего этого. Это не твоя работа. Тебе не нужно знать. — Он помолчал. — И тебе не следует знать.

— Дело в том, — добавил Ярослав, вытирая рот, — что те парни тоже не знают, что происходит с твоей стороны. И им не нужно знать. Но все должны делать свое дело правильно, чтобы эта операция была успешной. Если вы не задержите Манасяна в «Портофино» достаточно долго, вы можете поставить под угрозу то, что делают другие парни. Они должны иметь время, хоть некоторый запас. В общем, все знают, что делают другие, поэтому мы все понимаем, в чем заключается наша ответственность. Но помимо этого, вы ничем не отличаетесь от других в незнании всех деталей.

— Ладно, — сказал Борис.

Это имело смысл. Черт, он догадался, что в этом есть смысл.

— Послушайте, дайте мне хотя бы некоторое представление о том, где ситуация наиболее критична. Когда здесь что-то может пойти не так?

Ярослав кивнул ему.

— В тот момент, когда вы выезжаете за ворота своей резиденции, что-то может пойти не так. Все чертовски просто. Каждый момент каждой операции-самый критический. Ты никогда-никогда не обманывай себя по этому поводу.

Борис уставился на него. Но только в случае, если у него возникли какие-либо сомнения об этом, Олег заговорил из угла.

— Это не банальность, — сказал он. — это ключевой момент.

Борис и Раиса вышли на улицу и остановились в начале аллеи. Ландшафтные огни освещали начало длинного двойного ряда сосен, пока они не слились в наклонную темноту.

— Это было отрезвляюще, — сказала Раиса, имея в виду их краткий урок внутри. — О'кей, Боря, я буду следить за каждым твоим шагом вместе с остальными. Я настаиваю. Мы уже говорили об этом. Как только ты окажешься в безопасности, позвони мне.

— Хорошо, — сказал он. Он вдруг почувствовал прилив адреналина. Он ощущал какое-то головокружительное предвкушение, но в то же время оно смягчалось тем, что не было сказано. То, что он читал между строк. Казалось абсолютно невозможным, что Никольский и эта кучка людей, которые казались недостаточно подготовленными и у которых было мало времени, смогут сделать то, что, как он знал, хотел сделать Никольский. Но они шли вперед. Интересно, подумал он, всегда ли так чувствуют себя эти люди? Или если бы каждая операция была разной и несла бы с собой другой набор эмоций. Был ли это бесконечным потоком никогда не повторяющихся эпизодов? Был ли это эликсир, который держал этих людей в этом бизнесе?

— Борис? — Раиса взяла его за руку и притянула к себе. Он чувствовал ее запах, но не духов, а гораздо более притягательного аромата. Он обнял ее.

— Завтра все закончится, — сказала она. — И мы вернем себе наши жизни. Я верю в это.

— Знаешь, я тоже, — солгал он. Он не верил в это, потому что знал, что их жизни никогда не восстановятся. Во всяком случае, не так, как раньше. Но они могли освободиться от Израильянца, и сейчас он думал, что это стоило бы любой лжи и убийств. Это ужаснуло его, но он не собирался притворяться, что испытывает моральные угрызения совести по поводу того, что должно произойти.

Дверь коттеджа открылась, и на пороге появился Ярослав.

— Пора идти, — сказал он.

Борис обнял Раису и крепко прижал к себе. Он почувствовал, как от волнения у него перехватило горло. Он не мог вымолвить ни слова. Но он знал, что она прекрасно понимает, что означает это объятие. Это было то, что они делали. А потом она сказала то, что всегда говорила, когда он это делал.

— Я тоже люблю тебя, Борис Смирин.

Она поцеловала его, и он ушел с Ярославом в тень.

 

Глава 47

Фургон «Додж» стоял на пустой парковке небольшого офисного здания из красного кирпича с видом на Комсомольскую улицу. Фургон стоял там уже двадцать минут. В половине одиннадцатого вечера контора была уже давно закрыта. Когда подъехал серый фургон, он остановился за островком деревьев, чтобы его не было видно с улицы перед зданием.

В задней части фургона сидели три техника связи в наушниках и с маленькими микрофонами. По мере необходимости один из техников каждые полчаса связывался с Манасяном. На данный момент их работа была рутинной, они просто слушали, следя за тем, чтобы связь между Манасяном и другими командами не прерывалась. В данный момент они слушали переговоры между «Патфайндером» и синим «Линкольном» Манасяна, который как раз отъезжал от дома в Родниковом переулке. Манасян дал указания, чтобы Рустам охранял дом, пока его не будет. Манасян не сказал, куда направляется. Кроме Рубена Израильянца, он был единственным человеком в деле, который не должен был никому ничего объяснять.

Когда черный «Лексус» въехал на стоянку, трое мужчин в фургоне замерли. Один из них медленно поднялся, прошел вперед и сел за руль. Он внимательно следил за «Лексусом» через затемненное лобовое стекло.

Свет в машине погас, и секунду ничего не происходило. Затем водительская дверь открылась, и в свете, который зажегся внутри машины, мужчина в фургоне увидел стройную блондинку, сидевшую за рулем. Она была в легкой полупрозрачной майке и коротких джинсовых шортах и рылась в сумочке.

— Эй, вы только посмотрите, — сказал мужчина, наклонился и взял с пассажирского сиденья бинокль, в то время как его спутники смотрели в одно из больших окон, затемненных с одной стороны.

— Что она делает, Вазген? — спросил один из парней с наушниками на шее.

— Наверное, ищет ключи, — сказал водитель.

Вазген был армянином, двое других — грузинами. Все трое имели российский паспорт.

Женщина вышла из машины и бросила сумочку через плечо. Она нажала кнопку сигнализации на цепочке ключей и быстрым шагом направилась к фасаду здания.

— Женщина вышла на работу, — задумчиво произнес Вазген. — У меня для нее работа.

— Она кое-что забыла. Важную вещь, — пожал плечами один из мужчин.

— Посмотри… на… эту… задницу, — сказал Вазген. Бинокль ночного видения приблизил изображение очень близко.

Двое мужчин на заднем сиденье переглянулись.

— Опусти глаза, Вазген, — сказал один из них.

Женщина подошла к двойным стеклянным дверям и вставила ключ в замочную скважину. Теперь она стояла к ним спиной и возилась с замком.

— Похоже, не работает, — сказал Вазген.

Расстроенная, женщина направилась к машине. Язык ее тела говорил, что она злится. Подойдя к машине, она протянула руку и снова нажала на кнопку дистанционного замка, и как только она открыла дверь, то остановилась. Она медленно наклонилась и посмотрела на левое заднее колесо.

— Ой-ой, — присвистнул Вазген. — посмотри на э-это. Детка, у нас спустило колесо.

— Что?

Двое парней в кузове фургона снова наклонились к окну, не обращая внимания на мониторы перед каждым из них.

— Ты должно быть шутишь, — сказал один из них.

Женщина стояла и ошеломленно смотрела на колесо.

— Смотри, как она достает свой телефон, — сказал другой.

Но она этого не сделала. Вместо этого она швырнула сумочку на землю и пнула машину.

— Она облажалась! — сказал Вазген.

— Она оставила его дома, — предположил один из мужчин. — Она просто очень быстро прибежала сюда, чтобы что-то взять, но взяла не те ключи и оставила телефон дома на столе. Ну вот, — сказал он, — такова жизнь. Ара, это должно было быть так просто.

— Она не может поменять чертово колесо, — сказал Вазген. — Ставлю тысячу, что она не сможет.

Женщина снова подняла руку, направила пульт на багажник, и крышка открылась. Она обошла машину и заглянула внутрь. Она просто стояла и смотрела. Потом повернулась и посмотрела на подъездную аллею, которая вела от улицы.

— Помощи не видно, — доложил Вазген, все еще глядя в бинокль, все еще рассматривая свои ноги, смакуя размер своих стоп. — Черт, — сказал он, — долг зовет.

— Что?! — воскликнули оба голоса в унисон.

— О чем, черт возьми, ты говоришь? — сказал один из техников.

— Ни за что! — добавил другой.

Но Вазген, ухмыляясь, уже опустил бинокль.

— Шеф взбесится, ара. Вах, тебя убьют. Карен убьет нас.

— Кто ему скажет? — Спросил Вазген оглядываясь на них. — А что, если бы ты оказался в такой ситуации со своей машиной? Это того стоит, или как?

— О чем ты говоришь, ара? Она не собирается чинить свою машину, ты не понимаешь.

— Она с криком убежит, — сказал другой.

Но Вазген уже открывал дверь.

Она была метрах в пятидесяти, но фургона не видела. Вазген знал, что она может испугаться, поэтому, обойдя фургон спереди, что-то крикнул ей и продолжал идти.

Женщина вздрогнула и обернулась. Он видел ее лицо-удивленное, настороженное.

— Я просто сидел в фургоне, ждал друзей, с которыми должен был пойти в кафе, должен был встретиться здесь, и увидел твою ситуацию… — он хотел продолжить разговор, чтобы успокоить ее. — я почти задремал, а ты подъехала и… не хочу тебя пугать, но я могу поменять тебе колесо, если хочешь…

Женщина потянулась за сумочкой, вытащила из нее газовый или перцовый баллончик или чем-то в этом роде и наставила на него.

Он остановился.

— Эй, нет. Они посмотрели друг на друга. — Смотри, — сказал он. — Давай так. Держи баллончик-вот здесь, стой здесь-держи его на мне, я поменяю тебе колесо, а потом садись в машину и уезжай.

Она задумалась, глядя через его плечо на фургон, чтобы увидеть, откуда он пришел. Один шаг. Два шаг. Три шага. Четыре… и она начала отходить от машины, сжимая сумочку под мышкой, держа аэрозольный баллончик с чем бы то там ни было, как будто она держала крест перед вампиром.

— Да, это хорошо, — сказал он, постепенно меняя позу. — Не брызгайся на меня. Просто иди туда. Я не виню тебя за то, что ты боишься, но что мне было делать, просто сидеть и смотреть на тебя?

Теперь, подойдя ближе, он увидел, что она действительно красивая женщина. И когда он подошел ближе, двигаясь к задней части машины, в то время как она кружила вокруг него, держа баллончик, он заметил еще кое-что. На голове у женщины был крошечный микрофон, передатчик размером с горошину, частично скрытый волосами, практически одного цвета с ними. Он начал понимать, что это значит.

Когда двое мужчин в задней части фургона поднялись со своих мест, присели на корточки, глядя в окно на глупое зрелище, которое устроил Вазген, задняя дверь фургона распахнулась, и там стоял человек, направляя на них девятимиллиметровый «Стечкин» с глушителем.

— Ничего не трогать, — сказал он. — У нас все в порядке, — сказал он уже в микрофон.

Блондинка на «Лексусе» спросила:

— Как тебя зовут?

— Вазген, — сказал он, чувствуя себя тупым и сломленным, но еще не понимая, насколько сильно облажался.

Блондинка ловким движением вытащила из сумочки такой же АПБ Стечкина, огромный в ее руках и направила ствол на него.

— Латно, Вазген, пойтем к фургону.

Ее акцент сейчас почти не чувствовался.

 

Глава 48

Ярослав со своей командой прибыл в «Портофино» за час до того, как Борис должен был встретиться с Манасяном. Итальянский ресторан был расположен недалеко от центра, спрятавшись от любопытных глаз в восточной части города. В последнее время это было популярное место по вечерам, и большинство людей собирались там после работы, чтобы выпить, потому что его высокие стены обеспечивало прохладное укрытие от летней жары.

После ремонта и переделки территории автостоянка представляла собой скопление маленьких пластиковых ракушек и соединенных гравийной дорожкой. На стоянке не было света, поэтому, как только человек выходил из зоны освещения ресторана, большая часть которого обеспечивалась фонарями, висящими во дворах, человек постепенно погружался в темноту.

В половине десятого, когда Ярослав и Дмитрий въехали на стоянку, ресторан был в полном разгаре — типичный вечер пятницы. Они проехали через стоянку в поисках джипов, но ни одного из них там не было. Они нашли место для парковки, откуда был виден вход в ресторан, а также подъезд с шоссе, выключили мотор и фары и приготовились ждать.

— Хорошо, мы на месте, — сказал Ярослав в микрофон, затем получил подтверждение через наушник. Он наклонился вперед и поправил электронный картограф под приборной доской. Он видел желтый сигнал синего джипа Манасяна, направлявшегося к ним, и желтый сигнал Бориса. Но он был позади Манасяна.

— Окей, первый объект уже на подходе, — саркастически сказал он. — Похоже, Манасян доберется сюда первым.

— Замечательно.

Дмитрий прижал к глазам бинокль ночного видения и сосредоточился на длинном туннеле из деревьев, который вел от шоссе.

— Манасян свернул с шоссе, — сказал Ярослав.

— А вот и он, — сказал Дмитрий. — Синий «Линкольн-навигатор».

Ярослав тоже поднес к глазам бинокль.

— Две… три головы, — сказал Дмитрий. — Да, определенно три.

Они молча смотрели, как «Линкольн» въезжает на стоянку, колеблется, а затем начинает пробираться к задним рядам, где водитель медленно затормозил и заглушил двигатель.

— Они разговаривают, — сказал Ярослав, плюхнувшись в машину и глядя в бинокль поверх приборной доски.

Передняя пассажирская дверь «Линкольна» открылась, и из нее вышел телохранитель.

— Черт! Он держит в руках очки ночного видения, — сказал Дмитрий.

Мужчина пошел дальше, заглядывая в машины.

— Окей, — сказал Ярослав, — мы выйдем, пусть он нас увидит, нам нечего скрывать. Мы просто заходим, идем в бар и ждем, пока придет Манасян.

Они открыли дверцы и вышли, разговаривая нормально, не обращая внимания на парня, шедшего позади машин. Тот замер, услышав, что двое идут справа от него, по другую сторону островка деревьев. Мужчины прошли мимо, не обращая на него внимания.

Ярослав с Дмитрием сидели в баре, откуда была видна входная дверь, и ждали Манасяна.

— Они будут сидеть в машине с открытыми окнами, — сказал Ярослав, локоть к локтю с Дмитрием у бара. — С этим гравием, мы никогда не сможем приблизиться к ним. Нужно сделать это по-другому.

Телохранителю не потребовалось и пятнадцати минут, чтобы проверить все машины на стоянке, и через двадцать минут Манасян вошел в ресторан. Но с ним был еще один телохранитель.

Ярослав тихо застонал.

— Нет проблем, — ответил Дмитрий, наблюдая, как телохранитель остановился у двери во двор и подождал, пока Манасян найдет столик. Охранник быстро оглядел других посетителей во дворе, затем вошел в бар и сел за маленький круглый столик, откуда мог наблюдать за Манасяном и входной дверью. Ярослав и Дмитрий расплатились и вернулись к машине.

Внутри автомобиля они взяли несколько минут, чтобы снова проверить «Линкольн» через свой бинокль. Оставшийся охранник сидел за рулем. Они немного повозились со своим оборудованием, а затем Ярослав выехал со стоянки и направился к выходу из ресторана. Повороты на гравийной дорожке были трудными, и проехать по стоянке было трудно. Когда они приблизились к заднему сиденью синего «Линкольна», Ярослав сбавил скорость и наконец остановился, когда машина миновала его. Он включил задний ход и сдал назад, чтобы выровнять машину на повороте. Снова вперед, потом назад. Вдруг он врезался в заднее крыло «Линкольна».

Секунду ничего не происходило. Они с Дмитрием сидели в машине и ждали. Затем Ярослав снова включил передачу, сделал пару шагов вперед, снова развернул машину и во второй раз врезался в крыло «Линкольна». На этот раз водительская дверь открылась, и они увидели, как парень выходит из машины в красном свете задних фар. Ярослав вышел, оставив слишком свою дверь открытой, и подошел к задней части автомобиля.

— Черт, — выругался Ярослав. — Какого черта? Он посмотрел на водителя. — Парень, ты вылез здесь на пол-метра.

Мужчина что-то сказал по-армянски, раскинул руки и недоверчиво посмотрел на Ярослава.

— Да, пол-метра, — сказал Ярослав, не смотря на водителя, — ты торчишь здесь на пол-метра. — Он пнул джип в бампер.

Теперь Дмитрий вышел тоже, встав спереди автомобиля, уставившись на телохранителя.

— О боже, — сказал Дмитрий, не сводя глаз с поврежденного крыла.

— Ты что-то собираешься делать? — спросил Ярослав у водителя, глядя на крыло. — Знаешь, здесь серьезные повреждения. А все твой джип.

Телохранитель подошел к Ярославу и посмотрел на его крыло.

Затем Дмитрий тихо, но отчетливо матерно выругался на телохранителя. Охранник шагнул к нему, и Ярослав теперь оказался на расстоянии вытянутой руки с ним.

Без предупреждения Ярослав размахнулся и ударил армянина кулаком прямо в сердце. Сила удара вонзила иглу в грудь телохранителя и одновременно раздавила капсулу цианида в резиновом баллончике с газом, спрятанном в сжатых кулаках Ярослава. Пропеллент привел в действие каплю цианида.

Армянин упал на гравий между машинами, как будто его сбросили с неба. Ярослав вскочил в машину и, чтобы не привлекать к себе внимания, развернул ее на стоянке, а затем бросился назад, чтобы помочь Дмитрию погрузить мужчину на заднее сиденье «Линкольна».

 

Глава 49

Как раз перед тем, как свернуть с шоссе, Борису позвонил очень спокойный Хазанов и сказал, что Манасян опередил его в «Портофино».

— Не беспокойтесь, — уверил его Марк. Возможно, для Бориса было преимуществом оказаться там первым, но это не было решающим.

Хорошо, Боря. Он знал, что они не хотят его пугать. Он решил, что все должно быть очень плохо, прежде чем они позволят ему услышать, что они действительно взволнованы. Будь гибким, сказал он себе. Просто дыши глубоко и будь гибким.

Он ехал через парковку, гадая, где могут быть два телохранителя Манасяна, и гадая, когда люди Никольского разберутся с ними и как они это сделают. Спокойно, он знал, что дел много. Как же тогда они поступят с Манасяном? Вот вопросы, на которые Борис не мог получить ответы. Это не входило в его обязанности. Его работа заключалась в том, чтобы держать Манасяна за этим столом, пока ему не позвонят.

Он нашел свободное место для парковки и направился к ресторану, пройдя через передний двор, через бар и в большой задний двор, где под деревьями были расставлены столики. Манасяна было нетрудно заметить — очень красивый армянин в стильной льняной рубашке и брюках. И один.

Смирин направился прямо к ним, и когда он подошел, он был ошеломлен, когда увидел, что Карен Манасян улыбается в знак признания, встает и протягивает свою руку, чтобы пожать его руку, со словами:

— Борис, это здорово, что я увидел тебя.

Смирин представил себе, как Василия Свиридова разрывает на куски бензопила. Всплеск Кирилла, сражавшегося с кем-то-как именно это произошло? — а потом медленно умирающего от анафилактического шока. Он не мог этого сделать. Он не мог дотронуться до этого человека, не говоря уже о том, чтобы пожать ему руку. Он немедленно сел, предоставив Манасяну делать все возможное, чтобы его рука повисла в воздухе. Манасян тоже сел.

— Вы должны подыграть мне, господин Смирин, — тихо сказал Манасян, все еще улыбаясь. — Мы не можем привлекать к себе внимание. Мы должны быть вежливыми.

— Нет, я не обязан быть вежливым, — сказал Борис. — чего ты хочешь?

На столе стояла бутылка вина, которую заказал и уже пил Манасян, он налил немного в другой бокал и подвинул его плавным движением к Борису.

— Выпей, — сказал он. — Оно поможет нам установить контакт.

Борис так и сделал, разглядывая Манасяна, пока тот поднимал бокал. Тот был обескураживающе красив: аккуратная стрижка, ухоженные ногти, аккуратное бритье вокруг идеальных усов. Рубашка с короткими рукавами открывала стройное телосложение, мускулистые плечи и руки.

Столы вокруг них были заполнены людьми, но Борис не заметил ни одного из них. Манасян выбрал столик, удобно расположенный для тихого разговора. Он тоже сделал глоток вина, и улыбка исчезла с его лица.

— Позвольте мне, пожалуйста, — сказал он, и прямо над краем стола он достал маленькое черное устройство размером с мобильный телефон и направил его на Смирина. Он отбросил тонкую красную горизонтальную полосу поперек груди Бориса. Манасян медленно передвинул его вниз по телу Бориса на стол, затем переместил устройство под стол и закончил спускаться по туловищу Смирина к его ногам. Манасян незаметно взглянул на экранчик.

Он кивнул.

— Очень хорошо, — сказал он и убрал прибор. — У меня есть очень простое предложение: вы положите десять миллионов евро на определенный счет на Виргинских островах, а я отдам вам Рубена Израильянца. Вы можете остановить его и одновременно спасти сорок с лишним миллионов. И, конечно же, вы спасете много жизней.

В этот раз Борис был застигнут врасплох. Где тот допрос, о котором его столько предупреждали? Где хитроумно выверенные фразы, расчетливое чтение между строк? Если Борис скажет «Да», это будет конец? Они встанут и разойдутся?

Он вспомнил наставления Никольского: «Держи Манасяна там как можно дольше. Говори, что хочешь. Просто держи его там, пока не услышишь Ярослава.»

— Почему ты предлагаешь мне эту сделку?

— Так я зарабатываю больше денег.

Его ответ был резким и легким, как будто ответ был очевиден, как будто он предлагал лучшую сделку по новому внедорожнику.

— И я окажу тебе услугу, — добавил Борис, — избавившись от этого сукина сына.

Манасян склонил голову набок и пожал плечами.

— Да, это правда.

— Допустим, я смогу это сделать, — предложил Борис. — Деньги, в обмен на избавление от Рубена. Откуда мне знать, что один из его людей не придет за мной и не выполнит угрозы Израильянца? Откуда мне знать, что ты не придешь за мной попозже?

Манасян кивнул.

— Во-первых, никто не будет мстить за Рубена Израильянца после его смерти. Он не внушает такого доверия. Будет много людей, которые только будут сожалеть, что денежный поток был остановлен; но никто не будет сожалеть, что Рубен мертв.

— Во-вторых, я легко могу представить, как вы злитесь из-за того, что с вами случилось. И я легко могу представить, как много вы узнали из этого опыта. С вашими деньгами и тем, что вы узнали, я также могу представить, что вы создадите свою собственную структуру охраны, чтобы такого рода вещи никогда не повторились с вами снова. Нет никакой гарантии, которую я мог бы дать вам, которая была бы для вас более надежной, чем ваша собственная решимость.

— Это меня не утешает.

— Это только потому, что ты не понимаешь рисков с моей стороны.

— А как ты «отдашь» мне Рубена?

— Мы можем обсудить детали, — глотнул вина Манасян. — Но сначала скажите, вас интересует мое предложение?

— Вполне возможно. Но сначала я должен узнать подробности.

— Почему сначала детали?

— Я никогда раньше не имел дела с убийцами, — спокойно ответил Борис. — Я буду очень осторожен.

Лицо Манасяна оставалось неподвижным. Ему не понравился выбор Бориса. На его лбу выступил пот и по обеим стронам рта появились складки.

— А как вы доставите деньги мне? — В свою очередь спросил Манасян.

— Я могу сделать это по телефону. Так же, как и остальные десять миллионов.

— Когда?

— По утрам. Вы получите подтверждение из банка в течение часа после моего звонка.

Манасян снова кивнул.

— Когда я получу подтверждение по телефону о деньгах, я подробно расскажу вам, как это сделать.

— Этого недостаточно.

Мгновение Манасян изучал его.

— Я знаю, что с тобой кто-то работает. Я не знаю, что у вас происходит. Я должен защитить себя.

— Что же, похоже, мы зашли в тупик.

— Что ты предлагаешь? — Спросил Манасян. — В качестве компромисса?

— Смотри, — сказал Борис. — Ты уже видел, как я дал Рубену десять миллионов, как и обещал. И я запишу это на твой счет, как и обещал. Но единственное, что я видел с твоей стороны, это ложь и смерть. Теперь ты говоришь мне, что готов сдать мне Израильянца. Ну тогда скажи мне, как он защищен? Как именно? Если ты этого не сделаешь, я подумаю, что ты собираешься развести его и меня и сбежать от нас обоих. Так вот что сейчас я чувствую: пошел ты.

Манасян снова посмотрел на Бориса. Он пытался примирить эту жесткую позицию с тем, что услышал по деньгам. Но, конечно, в тот момент, когда он обратился к Смирину с предложением продать Израильянца, положение Смирина радикально изменилось. Манасян видел здесь, как быстро дух соперничества вышел на первый план, когда Смирин увидел хоть малейшую брешь. Возможно, Манасяну придется иметь дело с чем-то большим, чем он ожидал.

Манасян быстро отпил из бокала, взвешивая все за и против. Он чуял запах десяти миллионов евро и, что более важно, думал о том, какой была бы жизнь без Рубена Израильянца, дышавшего ему в затылок и ничего не делавшего самостоятельно. Но Смирин, конечно, был прав: ему нужно было во что-то верить.

— Какое тебе дело до того, как он будет защищен, — спросил Манасян, — если ты собираешься передать информацию полиции?

— Разве я сказал, что передам информацию в полицию?

— Тогда в чем дело? — спросил он осторожно и с веселой улыбкой. — Ваша личная месть? Но это такая архаика, господин Смирин.

Борис почувствовал, что дрожит от высокого напряжения, вызванного адреналином.

— Ты действительно думал, что я буду смотреть, как этот человек убивает моих друзей и крадет мои деньги, а потом отпущу его? Он сказал мне, что если я не сделаю то, что он сказал, он будет преследовать меня всю мою жизнь, убив моих друзей, мою семью. Ну, я сделал то, что он сказал, и он все равно убивал людей. — Он помолчал. — Вернее, вы сделали это для него.

Ухмылка застыла на лице Манасяна.

Борис продолжал:

— Он действительно думал… что я позволю этому случиться без какого-либо ответа? Пятьдесят миллионов евро. Если он думает, что такие деньги позволят ему делать определенные вещи, покупать определенную информацию, убивать людей, почему он думает, что я не проделаю то же с ним? Он считает меня идиотом?

Борис понятия не имел, что скажет все это, но, взглянув на Манасяна, внезапно понял, что у нтого на уме. Преимущество, которое имел Манасян перед всеми, во-первых, с Рубеном над Смириным, а теперь, работая только в собственных интересах, над самим Рубеном — основывалось исключительно на его готовности просто игнорировать правила, по которым все остальные в обществе соглашались играть. Даже доверие, которое Израильянц оказывал Манасяну, хотя и было искажено, имело свои собственные правила порядка. И теперь Манасян игнорировал даже эти искаженные границы.

Но что действительно взбесило Бориса, так это то, что Карен, по-видимому, предполагал, что Борис будет продолжать подчиняться традиционным правилам общества, что Борис не будет прибегать к беспредельной тактике Манасяна, даже если это не поставит его в невыгодное положение. Снисходительность этого предположения поразила Бориса, как молния. О чем, черт возьми, думал Борис?

Он посмотрел на Манасяна и понизил голос:

— Израильянц когда-нибудь задумывался, сколько мести можно купить за такую сумму… за меня?

Манасян ничего не сказал. Он ждал. Он имел дело с неизбежной реальностью, что все Смирин сказал о Рубене, было направлено на него.

— Я не собираюсь больше платить за ложь, — заключил Борис. — Если я не поверю тому, что вы мне скажете, я оставлю себе свои десять миллионов.

Внезапно Манасян попытался переосмыслить свое положение. Такого разговора от Смирина он не ожидал. Почему он вдруг стал таким уверенным? Сколько еще Смирин знает, или Манасян только думал, что он знал? Если Смирин жаждет мести, тогда, возможно, он все-таки сам по себе. Ни одно законное правоохранительное учреждение не будет участвовать в такого рода операции. Возможно ли, что Смирин нанял очень способных профессионалов? Возможно, Манасян уловил это как раз вовремя, чтобы предотвратить провал своего тщательно спланированного плана.

— Может быть, я смогу рассказать вам кое-что, — сказал Манасян, давая себе время подумать.

— Как он защищен? — Снова спросил Борис. — С чем столкнутся мои люди, если ты «отдашь» его мне? Сколько охранников? Где они находятся? Дай мне некоторые детали, чтобы поверить. Но мне нужно гораздо больше, чем обещание такого человека, как ты, прежде чем я раскошелюсь еще на один евро.

Красивое лицо Манасяна окаменело от гнева и подозрения.

— Вы просите слишком многого для человека, которому Рубен Израильянц вцепился в яйца обеими руками. Может, мне просто позволить ему забрать ваши оставшиеся пятьдесят миллионов… и столько жизней, сколько он захочет.

Борис оперся локтями о стол и наклонился вперед, чуть ли не к самому лицу Манасяна.

— Послушай меня, больной сукин сын. Просто сидение здесь с тобой заставляет меня хотеть блевать. Не… угрожай… мне.

Пока он говорил, Борису пришло в голову, что он так напился, что, возможно, сказал слишком много. Возможно, он зашел слишком далеко, далеко за пределы разумного. Но с того момента, как он вошел во двор и увидел Манасяна, мысль о разговоре с этим человеком была ему отвратительна. Ему вдруг показалось фантастическим, что он сидит и спокойно разговаривает с человеком, который организовал смерть Василия и Кирилла.

Но теперь, возможно, он действительно облажался. По выражению лица Манасяна он понял, что здесь определенно что-то не так. Почему, черт возьми, он не мог сдержаться еще час? И где, черт возьми, был телефонный звонок от Ярослава?

 

Глава 50

Олег и Тимур связались с Ярославом за несколько минут до того, как проехали мимо «Патфайндера», припаркованного на улице рядом с домом Израильянца. Они проехали мимо него только один раз, медленно, в противоположном направлении, за рулем сидел Олег, а Тимур плюхнулся на сиденье рядом с ним.

— Опустить окна, — сказал он. — Кажется, я слышал радио.

Через два квартала они остановились перед домом с темными окнами.

— Они припаркованы у насыпи, — продолжал он, — сбоку от дома. Двор находится примерно в полутора метрах над улицей. Гараж открывается прямо за «Патфайндером». На вершине насыпи есть что-то вроде живой изгороди, около двух метров высотой, чтобы дом не выходил на улицу. Рядом с задней частью «Патфайндера» есть куст, посаженный прямо у обочины, чтобы скрыть мусорные баки.

— А как насчет подхода?

— Мы могли бы подойти к дому с задней стороны гаража через соседский двор. Из угла гаража нас будет защищать от их зеркал заднего вида большой куст. Они не могут видеть задний правый угол «Патфайндера» изнутри автомобиля.

Тимур молчал.

— Мне не нравится идея с высокоскоростным буром и газом, — сказал Олег. — Это должно быть чертовски быстро, а с открытыми окнами мы не можем гарантировать, что сделаем это чертовски быстро.

— Тогда это должна быть граната, — сказал Тимур. — Мы проедем мимо, и я ее брошу, бах. Они не смогут вздохнуть еще секунд тридцать. Это как получить пощечину доской. Но потом это быстро проходит, поэтому мы должны быстро влезть и сделать свое дело.

— Будет шум от гранаты? — Спросил Олег.

— Нет.

— Вспышка?

— Нет.

Олег на мгновение задумался.

— Мы не можем допустить, чтобы они сделали выстрел, даже один.

— У них будут закупорены легкие и горло, — заверил его Тимур. — Они не могут даже вздохнуть… в течение тридцати секунд. Только после этого они начнут приходить в себя.

Тишина. Олег посмотрел на часы.

— Ладно, тогда я подъеду, а ты брось бомбу. Я нажму на тормоза, и мы выскочим. Как только ты поймешь, что все в порядке, прыгай и садись за руль, а я сяду сзади.

— Работаем.

Олег отъехал от тротуара и медленно покатил к перекрестку. Он вышел, глядя направо. В двух кварталах впереди они увидели «Патфайндер», похожий на сидящую утку. Он свернул на улицу и начал подниматься на холм.

Внезапно вспыхнули задние фонари «Патфайндера».

— Черт! — Тимур наклонился над приборной доской, но задние фары снова погасли. — Парень просто ерзает на стуле.

Олег следил в зеркало заднего вида, не приближаются ли машины, но они были так далеко от центра, что не было никакого движения, и в этот час в районе было тихо.

Он тихо ехал, не желая менять темп, когда они проедут мимо «Патфайндера». Они появились незаметно.

Олег посмотрел направо, как раз в тот момент, когда они поравнялись с водителем «Патфайндера», и Тимур швырнул гранату с газом в кабину фургона. Маленький сюрприз пролетел мимо удивленного лица водителя.

Олег резко затормозил, остановившись у левого переднего крыла «Патфайндера», чтобы Тимур мог распахнуть дверцу. Олег обошел машину сзади и обнаружил, что открытые окна «Патфайндера» наполнены газом.

— Подожди! — цыкнул Тимур.

Они постояли так три удара сердца, а потом началась основная операция.

Когда Тимур открывал дверцу, он дважды выстрелил водителю в лицо из пистолета «Beretta Px4 Storm» с глушителем, а затем вытолкнул умирающего из-под руля, когда тот заполз внутрь. В тот же миг Олег нырнул на заднее сиденье и дважды выстрелил в рот из своей «Беретты» давящемуся охраннику, перелез через его тело и трижды выстрелил в левое ухо охраннику со стороны пассажира, когда тот повалил его на пол и пытался выбраться. Затем он вылез и снова сел в машину.

Не прошло и пятнадцати секунд, как все было кончено. Когда Тимур медленно отъехал от тротуара и выехал на улицу, в «Патфайндере» умирали трое мужчин. Олег следовал за ним на некотором расстоянии.

Человек притаился в глубокой тени раскатистых кедров и устроился там, чтобы вытерпеть удушающую послеполуденную жару. Солнце било в густой полог леса, высасывая из подлеска весь воздух. В сорока метрах от него вода озера плескалась о камни. В раскаленных деревьях стрекотали цикады, и их жужжание смешивалось с жужжанием лыж и прогулочных лодок, курсировавших по длинному узкому озеру. Вглядываясь в просвет в кустарнике, он нашел место на противоположной стороне озера, на полпути вверх по склону холма, терракотовую черепичную крышу, и сконцентрировался на ней, используя ее как ворота во времени.

Все остальное, что происходило в течение следующих четырех с половиной часов, происходило в его голове и в поле зрения параллельно. Он полностью осознавал изменение света, но не так постепенно, как это мог бы осознавать наблюдательный человек. Долгое время его глаза не видели ничего-то есть ничего, что он осознавал. Он ушел, путешествуя в своем сознании.

Затем, словно в игре в догонялки, его глаза зафиксировали изменение света за последний час или около того всего за несколько мгновений, как в замедленной съемке. Облака скользили на север через долину, и солнечный свет быстро мерцал, когда облака пролетали мимо, а затем все это было изменчивым светом, возникающим в результате угла падения солнца.

И снова все замерло, пока он проходил через терракоту в другие миры.

Один раз он встал, чтобы снять одежду, и запихнул ее в небольшую холщовую сумку. Он отвернулся и помочился в траву, затем присел на корточки и вернулся на черепичную крышу.

Прошел еще час или около того, и комары так разошлись, что он снова повернулся к рюкзаку и достал два круглых пластиковых контейнера с углем и оливковой краской для тела. Методично, не обращая внимания на время, он начал мазать свое тело маскировочной краской. Он не обращал особого внимания на то, что делал, как будто это не имело большого значения. Но он был тщателен, с головы до ног, в ушах и ноздрях, между ягодицами и даже в гениталиях.

Наступили сумерки.

Теперь он сидел на корточках среди сорняков, невидимый. С заходом солнца рои комаров росли в геометрической прогрессии. Раздраженные тем, что краска отталкивает их, они образовали вокруг него облако. Он услышал их, пронзительный зудящий звук, обволакивавший его своими гармониками, и был удивлен, услышав звук проходящего времени. Это было слуховое ощущение точно такое же, как тучи комаров. Было так странно обнаружить это.

Время шло. Долгое время… в темноте чернее старой крови.

Когда телефон завибрировал у него в руке — он держал его всю дорогу, положив только для того, чтобы нанести краску на тело, и даже тогда осторожно положил на него пальцы ног, чтобы почувствовать вибрацию, если это случится, — он ответил только:

— Здесь.

— Манасян уехал, — сказал Никольский. — Я думаю, что остались только водитель, охранник Рустам и Израильянц. Это лучшее, что мы могли придумать.

— Манасян не вернется?

— Нет.

— Значит, у меня есть остаток ночи?

— Нет. Ты должен уехать по крайней мере к двум часам. У тебя есть указания, как добраться до взлетно-посадочной полосы?

— Есть. Но ничего не изменилось?

— Нет.

Наступила тишина. Он не был уверен, как долго это продолжалось, но он знал об этом, что означало, что это было давно. Но Никольский не повесил трубку. Он был там.

— Хочешь кое-что узнать, Якут?

— Да. Что именно?

— Я не думал, что это когда-нибудь случится. Я думал, что умру и этого никогда не случится.

Тишина.

— Не буду тебя благодарить, — сказал мужчина. — Я избавлю тебя от необходимости держать это на своей совести.

Тишина.

— Но если бы я мог поблагодарить тебя, я бы сделал это. И если бы я верил в бога, я бы тоже поблагодарил его за это, но он бы тоже не захотел моей благодарности.

Тишина.

— Ты слышишь насекомых?

— Да, — сказал Никольский.

— Я весь в комарах, — сказал он. — Целое облако. Они поют мне.

Тишина.

— Я больше не хочу тебя видеть, Якут. Ты это понимаешь.

— Я понимаю. Да.

Тишина.

— Я похож на насекомое, — сказал мужчина.

Снова наступила тишина, и, подождав минуту-другую, он выключил телефон.

 

Глава 51

После телефонного звонка Сергея сердце мужчины начало учащенно биться. Он привык к этому и сразу же почувствовал знакомое беспокойство. Что-то случилось с ним, когда он снял всю одежду и покрыл свое тело цветами, земли и растительности. Он сливался с природой. И это было хорошо.

Одетый только в кроссовки, которые он также вымазал камуфляжной краской, он начал подниматься через лес на склоне холма. Комары образовали вокруг него жужжащую ауру, и ему показалось, что он повис в звуке времени, но оно его не коснулось. Он двигался сквозь тьму в коконе безвременья.

Подъем на утес был медленным, но не особенно трудным. Это был просто крутой подъем, с парой мест, где расположение ног и пальцев было важным, но не критическим. Он был осторожен, чтобы не сбить камни и не отправить их с грохотом в кусты.

Спустившись, он остановился передохнуть, прежде чем преодолеть последние метры, переползая через горы строительного мусора, которые были свалены стеной, когда строился дом. Затем он к высоким решетчатым воротам, вид с которых открывался на террасу.

Он долго сидел на корточках у ворот, держа в руках маленький вещмешок с одеждой и еще кое-какими вещами. Когда не донеслось никаких звуков, он осторожно открыл жалюзи на воротах, которые вели в глухой угол двора, и вошел внутрь. Он положил сумку в тени у дома, расстегнул молнию и достал маленький тускло-серый автоматический пистолет, который дал ему Никольский. Он был специально модифицирован для стрельбы экспансивными пулями 9х18 с пластмассовым наконечником.

Бледный свет, пробивавшийся сквозь стеклянные стены-похоже, телевизионный-бросал слишком много света на веранду и двор. Отсюда он не сможет перейти на другую сторону. Оставив сумку, он вышел за ворота и спустился по лестнице. На первом же повороте налево он шагнул в кусты, разделявшие дома вдоль утеса. Чтобы избежать шумной растительности, насколько это было возможно, он прижался к наружной стене дома.

Добравшись до угла дома, он свернулся калачиком под большим кустом и стал ждать. Он знал о системе безопасности Израильянца. Ночью, кто-то всегда оставался снаружи в темноте. Он ждал. Живой человек издавал звуки.

Он ждал. Он слышал, как кровь стучит у него в ушах. Не слишком отличается от жужжания проходящего времени. Он ждал.

Водитель пукнул. Человек приспособился к искажениям архитектуры и растительности. Фасад дома представлял собой П-образный двор. К счастью, там были живые изгороди. Он лег на бок, прислонившись голой спиной к стене дома, и пополз под изгородью, змеей, сантиметр за сантиметром.

Водитель со стоном зевнул. Мужчина поправил свое восприятие звука. Он был ближе, чем думал. Еще пара метров, шипы кустарника и ветки впиваются в кожу. Изгородь повернула налево, к краю дворика. Мужчина подождал, потом медленно высунул голову из-под изгороди. Охранник сидел в шезлонге метрах в двух с половиной от него.

Когда он выстрелил в водителя, раздался лишь приглушенный хлопок черепа и мягкий всплеск на камнях. Мужчина быстро вскочил на ноги. Он взял автомат с колен охранника и положил его на камни. Он оставил труп валяться в кресле.

Он подошел к входной двери и дернул за ручку. Она была не заперта. Он приоткрыл дверь на несколько миллиметров и услышал звук телевизора.

Отлично. Он просунул голову в дверь. В фойе, красавчики. Рустам будет в шести метрах от Израильянца. Когда он шел через фойе, телевизор бросал бледный мерцающий свет через открытую дверь. Других огней не было. Опять повезло.

Сквозь стеклянные стены комнаты он увидел освещенную веранду, на которой только что стоял. Убедившись, что позади него нет света, он подался вперед и увидел Израильянца, развалившегося на диване лицом к телевизору. Он задремал, едва проснувшись. Еще шаг вперед, но Рустама не было.

Внезапно он услышал шум спускаемой воды в туалете и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть Рустама, который появился из-за угла в другом конце коридора, нащупывая молнию на брюках. Он едва ли был настороже и, вероятно, тоже задремал перед телевизором, прежде чем подняться и пойти в ванную. Мужчина вытянул руку горизонтально в темном коридоре, и Рустам буквально наткнулся на его пистолет.

Пистолет чихнул, и голова Рустама откинулась назад, как будто его ударили молотком, а ноги вылетели из-под него. Он упал на пол с глухим стуком, через полсекунды после того, как большая часть его мозга ударилась о стену коридора.

Мужчина развернулся и встал перед огромным экраном, глядя на Израильянца, который все еще пытался подняться на ноги. Когда он наконец выпрямился и выпрямился, мужчина держал пульт на экране. Звук прекратился.

Они стояли друг против друга в тишине, кофейный столик стоял между ними.

— Сидеть, — сказал мужчина. Выражение лица Рубена было вялым, и бледный свет от экрана прыгал по всему его лицу, усиливая выражение шока.

— Садись, — повторил мужчина по-русски.

Израильянц безмолвно подчинился, рухнув на то самое место, откуда только что с таким трудом поднимался. Мужчина подошел к кофейному столику. Затем он обошел его, нависая над Рубеном, его замаскированные гениталии болтались на расстоянии вытянутой руки от его лица. Мужчина медленно опустился на кофейный столик, почти касаясь коленями колен Израильянца.

— Сними рубашку.

Прошло несколько секунд, прежде чем Рубен начал расстегивать свою рубашку. Когда он снял ее, мужчина протянул руку и взял его у него. Он начал медленно вытирать лицо, размазывая краску, его глаза впились в глаза Израильянца так крепко, как будто это были маленькие руки, державшие его. Рубен смотрел, как из-под краски проступает цвет человеческой плоти. Его глаза непроизвольно сузились, когда он инстинктивно попытался узнать человека под краской.

Внезапно он понял, кто это.

Израильянц обмяк и откинулся на спинку дивана. Комната наполнилась запахом экскрементов, челюсть Рубена от изумления отвисла. У некоторых мужчин есть шестое чувство относительно их последних мгновений, что-то, что говорит им, что на этот раз это не будет быстро. Часто такая интуитивная уверенность ошеломляет, и этот момент осознания высасывает из них все. Так было с Рубеном Израильянцем. Теперь у него остались только две вещи: смерть и страх смерти.

Мужчина был удивлен внезапным падением. Он всегда ожидал, что Израильянц будет драться как бешеный кабан. Это было неожиданно. Но это ничего не значило, так или иначе.

— Ложись на пол.

Рубен непонимающе посмотрел на него.

Мужчина встал.

— Ложись на пол.

Израильянц поколебался, потом соскользнул с дивана на пол. Он не знал, какую позицию занять на полу, поэтому встал на колени, почти на бок, закатив глаза.

— На спину, — сказал мужчина. Затем, стоя над Рубеном, он нагнулся и расстегнул его пояс, а затем пояс брюк. Потом снял с Израильянца дорогие туфли из крокодиловой кожи. Он схватился за низ шелковых брюк и стянул их. Он отступил назад, глядя на него.

— Сними нижнее белье.

Израильянц катался по полу, вылезая из испачканного испражнениями белья.

— Засунь их себе в рот.

Рубен без колебаний подчинился.

Затем мужчина вернулся к кофейному столику и снова сел. Он посмотрел на Израильянца, изучая его. Для своего возраста он был на удивление хорошо сложен. Почти спортивно.

— Как ты думаешь, Рубен, — спросил мужчина, — страх у разных людей разный? Есть ли только «страх», единственная вещь, которая одинакова для всех? Или есть виды страхов? — Он на мгновение задумался. — Детский страх. Думаешь, это отличается от мужского страха? — Он сделал паузу, как будто давая Израильянцу созерцать это. И тогда он сказал:

— Как это не может быть?

— И как долго человек может бояться, Рубен? — продолжил мужчина тихим, непринужденным тоном. Он ждал ответа, как будто действительно ожидал, что Рубен ответит. — Несколько дней? Недели? Месяцев?

Возникла пауза.

— Мне кажется, что через некоторое время, а это время, вероятно, отличается для разных людей, страх превращается во что-то другое. Для тебя, человека столь опытного в таких вещах, кто знает, этот период времени может быть… бесконечным…

Он на мгновение задумался.

— А ты как думаешь? — он снова спросил Израильянца. — Ты что-то вроде философа в этом вопросе.

Рубен лежал на полу в оцепенении, его пропитанное фекалиями нижнее белье свисало изо рта, предплечья были подняты, запястья откинуты назад в позе онемевшего недоверия.

— Вот что я думаю, Рубен, — продолжал мужчина. — Я думаю, что через долгое время, если то, что вызывает страх, продолжается и не уходит, тогда сам страх трансформируется, почти как химическая реакция. Это превращается в ужас. И это, я думаю, более интенсивный опыт. Ужас начинает вас разъедать.

Мужчина заметил, что глаза Израильянца начали приобретать стеклянный оттенок отчужденности. В такие моменты его глаза закрывала пленка, похожая на катаракту, хотя и не молочного цвета, а скорее блестящего, отражающего, так что пленка ловила свет и затемняла глаз за отражением.

Мужчина изучал Израильянца в бледном мерцающем свете телевизора — идеальной ауре для того, что должно было произойти. Это был правильный оттенок бледности. И его отрывистый свет был как раз подходящей модуляцией для ужаса.

Рубен не шевелился, его руки все еще были подняты, запястья все еще были запрокинуты назад.

— Давай вместе исследуем эти философские вопросы, Рубик, ты и я. А я в таком деле новичок. Постепенно, конечно, мы сможем прийти к глубокому и тайному пониманию этого вневременного предмета.

 

Глава 52

Карен Манасян достал свой мобильник и нажал кнопку.

— Подгони машину, — сказал он, не сводя глаз со Смирина.

В одно мгновение Борис почувствовал, как все вокруг изменилось. Его собственная глупость спровоцировала что-то здесь, и у него было тошнотворное чувство, что он повернул за очень серьезный угол.

Внимательно смотря на него, Манасян сказал:

— Ты пойдешь со мной сейчас. В этот момент кто-то наставляет на вас пистолет, так что, пожалуйста, сотрудничайте. Не проблема. Пойдем.

Вариантов у Бориса было немного. По крайней мере, Никольский вбил ему в голову, что устраивать сцену-это плохо. Сцена имела последствия, она могла иметь последствия. Они не хотели последствий. Поступать так, как хотел Манасян, казалось благоразумным. Если, конечно, не слишком поздно проявить благоразумие.

С уверенным и небрежным видом Манасян провел Бориса через двор в приемную, расположенную сразу за баром. Там их ждал низкий, но широкий в плечах армянин.

— Левон не отвечает, — сказал мужчина. — Что происходит?

— Не знаю, — ответил Манасян.

У Бориса зазвонил телефон.

Карен резко повернул голову и взял Бориса за руку.

— Ответь, — сказал он. — И будь очень осторожен.

Когда Борис снял трубку, Манасян и его человек повели его в мужской туалет.

— Да, — ответил Борис.

— Произошел сбой, — сказал Виктор.

— Да, я понимаю.

Они были уже в мужском туалете, и охранник Манасяна уперся ногой в дверь, когда тот выхватил телефон у Бориса.

— Кто это? — он сорвался.

На том конце наступила пауза.

— Это Виктор. — наконец раздался ответ.

— Мой водитель не отвечает на звонки, Виктор, — сказал Манасян.

— Кто это?

— Карен Манасян.

Пауза.

— Не понимаю, о чем вы говорите… о каком водителе?

— Слушай меня. Смирин стоит прямо здесь, со мной, и я приставил пистолет к его животу, и он останется со мной, пока мы что-нибудь не придумаем. Теперь ты понимаешь, о чем я говорю?

Молчание было ему ответом.

— Я могу думать быстрее, — сказал Манасян, — и тебе не понравится то, что я думаю. Сейчас. Где мой водитель?

— Его удалили.

— Удалили… — Манасян чувствовал, как он закипает. — Слушай меня, ты, урод, — он весь напрягся, — скажи своим людям, что мы уходим. Я хочу, чтобы мою машину подогнали к входной двери. Когда водитель выйдет, попросите его оставить переднюю дверь открытой, а затем откройте заднюю дверь. Тогда скажи ему, чтобы он убирался с дороги. И запомни: я не хочу, чтобы кто-то следовал за мной. Полагаю, у тебя жучок на машине, хорошо. Но я не хочу видеть никакого наблюдения.

Не дожидаясь ответа, он выключил телефон и сунул его в карман.

— Ты слышал, что сейчас произойдет, — сказал Карен. — держись ко мне поближе. Будь осторожен, или я разнесу твою печень по всему этому месту.

Манасян вспотел. Он был напуган, но он был из тех людей, для которых личная опасность была сильным стимулом к концентрации. Это его не испугало. Он сосредоточился.

— Когда мы выйдем, — сказал Манасян телохранителю, — ты сядешь на переднее пассажирское сиденье. Смирин, садись за руль. Я буду сзади, на заднем сиденье.

Борис уставился на него. Это звучало как надвигающаяся катастрофа.

— Эй! — Рявкнул Манасян, приставляя пистолет к ребрам Бориса. — Ты понял?

— Да, хорошо, я понял. Я понял.

Они вышли из туалета и направились по короткому коридору к главному входу. Люди толпились вокруг, уходили, приходили, ждали друзей. Все трое направились к входной двери. Двор был на две ступеньки ниже. Борис видел арочный вход, ведущий со двора на стоянку.

Непринужденная обстановка, царившая в фойе, казалась Борису до смешного невинной, невероятно богатой своей банальностью и бездумной непринужденностью.

Затем «Линкольн» появился в арке ворот, и он почувствовал удар Манасяна в почки, и они двинулись. Большинство столиков в переднем дворе были заняты, люди ждали столиков внутри, тихо переговариваясь за выпивкой.

Никто не обратил на них внимания, когда они подошли к каменной арке, где были распахнуты кованые ворота. Человек, вышедший из «Линкольна», бросил многозначительный взгляд на Бориса, повернулся и открыл заднюю дверцу, а затем ушел. Смирин и Манасян сели в «Линкольн» и одновременно закрыли двери.

— Езжай вперед и поверни направо, — сказал Манасян, — и будь очень осторожен.

Борис свернул с проспекта Ленина на улицу Гагарина и затем выехал на улицу Малышева. Вскоре показался Егоршинский подход. Подход представлял собой разделенное шоссе и выходил на Сибирский тракт. Борис выехал на шоссе и повернул на юг.

Телохранитель не сводил глаз с наружного зеркала заднего вида, но Борис мог только догадываться, что делает за его спиной Манасян. Он слышал его дыхание, и напряжение внутри «Линкольна» было настолько сильным, что заменило кислород.

— Что ты собираешься делать? — спросил Борис, набирая скорость.

Манасян не ответил.

Борис вел машину правой рукой, а левой нащупывал родинку на сгибе локтя. Она все еще была там.

Позади него молчал Манасян, и Смирину показалось, что он сходит с ума от вычислений. Борис обдумал варианты. Манасян мог убить его. Но почему? Это принесет ему только проблемы и сделает уязвимым. Манасян мог похитить его ради выкупа, который он теперь не получит, но Борис догадывался, что Никольский никогда не позволит им покинуть Россию. Борис даже не мог придумать сценарий того, что могло произойти. Но что бы это ни было, он был уверен, что Манасян знает, что они попытаются убить его. Это должно было доминировать в его мыслях прямо сейчас и определять сферу его возможностей.

Джип пожирал километры. Борис поерзал на сиденье, думая о пистолете, направленном на него. Он подумал о человеке, который подвез джип к воротам. Что, черт возьми, он хотел этим сказать? Или его лицо просто отражало напряженность ситуации?

Ремень безопасности впивался в правое бедро, где пряжка была прикреплена к сиденью. Он даже не помнил, как надел его, и был удивлен, что надел. Он положил правую руку на правое бедро, чтобы расстегнуть ремень безопасности, и почувствовал, как что-то хрустнуло в сиденье. Он приложил тыльную сторону ладони к застежке, чтобы освободить ее от трения… и почувствовал рукоятку пистолета. Черт!

Внезапно он начал все понимать.

— Сверни на следующем съезде, — сказал Манасян, — а потом направляйся на юг.

Борис съехал с Сибирского тракта в районе кемпинга и сделал, как ему сказали. Телохранитель что-то сказал Манасяну, и Борис догадался, что Виктор и Сергей следуют указаниям Манасяна держаться на расстоянии.

— Значит, вы работаете с профессионалами? — нервно спросил Манасян.

— Да.

— Кто?

— Парень по имени Марат Ермаков.

— Они все знают?

— Все, что знаю. Очевидно, не все.

Манасян сказал что-то по-армянски телохранителю, который достал мобильный телефон и набрал номер. Он прислушался.

— Не-а, — сказал он.

Карен сказал что-то еще. Охранник снова набрал номер.

— Не-а, — повторил он.

Не дожидаясь ответа, он снова набрал номер.

— Не-а, — повторил он. — Что? — Манасян выругался. — Сколько у тебя людей? — повернулся он к Борису.

— Понятия не имею.

Он почувствовал, как Манасян ткнул ствол пистолета в основание его шеи.

— Он сказал, что мне лучше не знать, — ответил Борис. — Я просто не знаю.

Борис запаниковал из-за пистолета. Он чувствовал его на левой стороне большого пальца, но не знал, взведен он или на предохранителе. В каком виде бы парень оставил его? «Взведенным», подумал он. Предохранитель был снят и ствол взведен. Эта штука была готова к работе.

— Как давно этот Ермаков в деле?

Борис колебался. Дуло пистолета Манасяна снова уперлось ему в основание черепа. Он чувствовал, как оно извивается.

— С самого начала.

— Черт, — сказал Манасян.

В наступившей тишине Борис попытался угадать, о чем думает Карен. Очевидно, телохранитель пытался связаться с другими людьми, но безуспешно. Теперь он должен был знать, что по какой-то случайности он избежал той же участи, что и другие его команды, всего на несколько минут, и что весь его тщательно разработанный план полностью развалился. Он должен быть в таком отчаянии, в каком только может быть человек его уровня.

 

Глава 53

Фургон наблюдения Никольского оставался на Егоршинском подходе, заезжая в микрорайоны всякий раз, когда им нужно было скрыться из виду. Кроме водителя, в фургоне находились два техника, он сам и Георгий Нечаев, которые следили за быстро меняющимися событиями по мере того, как выполнялся каждый элемент четырехфазной операции. Несмотря на все неудобства, все шло неожиданно хорошо.

До последних мгновений в «Портофино».

В течение всего этого времени между Никольским, Виктором и остальными в гостевом домике продолжалось радио-и телефонное сообщение. Раиса Смирина смотрела экран радара с ними, но у нее не было доступа к аудио передаче. Все, что она понимала в происходящем, ей приходилось складывать воедино только с одной стороны разговора. И они были осторожны в том, что позволяли ей слышать.

В фургоне Никольского все глаза были прикованы к радарам, следившим за «Линкольном», мчавшимся по шоссе с пятнами от родинок на Борисе и телохранителе Манасяна, которого Борис пометил прошлой ночью.

Когда «Линкольн» замедлил ход, приближаясь к съезду с Сибирского тракта, а затем повернул направо и направился параллельно ЕКАД, Никольский сказал:

— Он догадался.

Нечаев наклонился к монитору.

— Я в это не верю.

Ярослав, сидевший за рулем машины, тоже это заметил.

— Что мне делать, Сергей?

— Просто держись подальше и жди.

Никольский схватил телефон и начал набирать номер человека, которого оставил на берегу под конспиративной резиденцией Израильянца. Телефон звонил, звонил и звонил.

«Он ни за что не ответит, — подумал Никольский. — Он подумает, что звонят, чтобы отмахнуться от него по какой-то причине, а он ждал этого слишком долго.»

Затем он начал набирать номер мобильного Бориса, зная, что Манасян наверняка забрал его у него. Нет ответа. Это тоже не было сюрпризом. Они могли только ошеломленно смотреть, как два сигнала сокращают расстояние между ними и домом Израильянца.

— Какого черта он возвращается? — Спросил Нечаев.

— Он что-то оставил, — сказал Никольский. — Должно быть, так. Вероятно, информация, которую он не может от него упустить.

— Твою мать, — сказал Нечаев. — Ты должен кого-нибудь туда привести.

— Никого не осталось.

— За ними Ярослав.

— У него в машине радар, и он мне понадобится в темноте, если они уедут. Дмитрий направляется к взлетно-посадочной полосе с телом другого охранника в «Ровере» Бориса. Ваши люди держат свой фургон наблюдения, ожидая известий от нас, и, кроме того, они не подготовлены к тому, с чем могут столкнуться, когда доберутся туда. Тимур и Олег направляются к взлетно-посадочной полосе с телами боевиков из «Патфайндера». Олег мог бы уехать, но он уже в пятидесяти минутах езды.

— А как насчет одного из парней в доме Смирина?

— Я не отниму ни одного человека от жены Бориса.

Внутри фургона было жарко от тяжелого груза гудящей электроники. Там было тесно, и все потели.

— Что с ней будет, если ты уберешь одного из охранников? — Сказал Нечаев.

— Я бы не послал туда только одного, а если я пошлю двоих, то останется только один с Раисой.

— Послушай, все равно все мертвы. Кто останется после нее?

— Где парень, который сделал снимки? — Спросил Никольский. Он ждал ответа Нечаева, просто для пущей убедительности. — Парень не участвовал в подсчете наших тел при планировании. Я просто не хочу рисковать.

— Ты просто перестраховываешься. — сказал Нечаев.

— Совершенно верно, — стоически прервал его Никольский. — Мы ничего не можем с этим поделать. Мы переждем. Смирину придется рискнуть.

Фургон съехал на обочину возле съезда поворота на Сибирский тракт и остановился.

Тишина в гостевом домике изменилась. Раиса тоже видела, как Борис подал сигнал, и ей удалось промолчать. Отбросив личные тревоги, она прекрасно понимала, что может невольно неверно истолковать все, что увидит. Она знала, что многое из этого не будет иметь для нее смысла, и что ее инстинкты не будут служить ей хорошо, что они даже будут противоречить обстоятельствам.

Но когда она увидела, как сигнал от Бориса покидает «Портофино» вместе с сигналом одного из людей Рубена, сигналом, который, как она знала, не предусматривался на разборе, она почувствовала, что ее собственная сдержанность заставит ее взорваться.

— Я хочу поговорить с Сергеем, — сказала она. Она не кричала. Ее голос не дрожал. Не было никакой театральности. Но все в комнате обернулись и посмотрели на нее.

— Какие-нибудь проблемы? — спокойно спросила она. Но это было спокойствие, которого ты достиг, когда перешел на другую сторону драмы. Это было спокойствие непоколебимой решимости, и все мгновенно это поняли.

— Хм, — сказал Хазанов и посмотрел на Азата.

— Вот, можете воспользоваться вот этим, — сказал Азат, протягивая Раисе наушники, которыми раньше пользоваться не разрешалось.

— Я хочу поговорить с ним наедине.

Хазанов снова уставился на нее.

— Я имею в виду, вы все слушаете друг друга, не так ли? — спросила она.

— Да, — сказал Азат, жалея, что должен это признавать.

— Я хочу поговорить с ним наедине.

— Смотри, — сказал Азат, — он прямо посередине.

— Ты не сказал «Нет», не так ли? — Спросила Раиса. Она встала со стула, на котором сидела.

— Я хочу сказать, — ответил Азат, — что спрошу его, может ли он сделать это прямо сейчас.

— Сделай это.

Азат снова надел наушники, наклонил голову и отошел от группы, тихо разговаривая. Все ждали, сосредоточившись на экранах или на чем-то еще. Все, кроме Виктора, который смотрел на Раису с зарождающейся улыбкой на губах.

Азат повернулся, сунул руку в карман и достал мобильный телефон.

— Говорите, — сказал он, протягивая ее Раисе.

Раиса взяла ее и отошла в другой конец комнаты. Ей хотелось выйти во внутренний дворик, но она знала, что этого не допустят.

— Да, — сказал Никольский.

— Что происходит?

— Борис и Манасян все еще разговаривают.

— Это не говорит мне о том, что происходит.

— Похоже, Манасян нас раскусил. Он держит Бориса в заложниках, пока не получит гарантии, что мы его отпустим.

— И что потом?

— Он согласился оставить Бориса со штурманом и поговорить с нами по сотовому телефону в доказательство того, что он жив, а пока это происходит, он уезжает, и мы его отпускаем.

По его голосу она поняла, что он намеренно грубит ей. Она хотела играть честно? Он будет играть честно.

— А где они сейчас?

— Они поехали к месту, где Манасян расстался с Израильянцем.

— Почему?

— Мы думаем, что Манасян хочет вернуть кое-что, что он не хочет ускользать от него до того, как сбежит.

— Манасян уже знает, что ты собирался убить Израильянца, не так ли?

— Да, теперь знает.

— Рубен мертв?

— Этого мы не знаем.

Она не могла поверить своим ушам.

— И что ты собираешься делать?

— Мы мало что можем сделать. Мы просто ждем, пока Манасян сделает свое дело, а затем оставит Бориса где-нибудь с «Линкольном», как он и должен был сделать.

— Так и должно быть, — сказала она. Это заставило ее сердце подползти к горлу. Слово «предполагаемый» никогда не имело такого значения, никогда не звучало так неубедительно и угрожающе.

— Я не могу сидеть здесь и смотреть на это, — сказала она. — Мы точно знаем, где Борис, не так ли?

— Да.

— Тогда я хочу быть как можно ближе к нему.

— Вы как можно ближе к нему.

— Не так близко, как ты.

Тишина.

— Ты стараешься держаться как можно ближе, верно? Не подвергая опасности жизнь Бориса, — продолжала она, — не испортив ситуацию?

Тишина.

— Тогда я хочу быть там, где ты.

— Это невозможно.

В какой-то момент оба молчали, и Раиса проглотила подступившую к горлу желчь, подавив ярость. Но она сопротивлялась искушению поддаться своим инстинктам. Она достаточно насмотрелась на Никольского, чтобы понять, как он себя ведет, и, вероятно, уважала его. Если она хочет получить то, что хочет, она должна встретиться с ним там, где он живет.

— Позволь мне сказать тебе, что такое твое «невозможно», — произнесла она с той ровностью, с какой говорил сам Сергей. — Я не дура. Я знаю, что ты не можешь гарантировать жизнь и безопасность моего мужа. Это не твой кошмар. Он наш.

Никольский по-прежнему молчал.

— Но… если с ним что-нибудь случится, тогда… я не смогу держать рот на замке. Если с моим мужем что-нибудь случится, тогда я буду полоскать тебя и того, кто за тобой стоит, в СМИ годами. Если меня заставят сидеть здесь и смотреть на смерть моего мужа — если до этого дойдет — как будто это чертова видеоигра. Тогда не надейтесь, чтобы вы когда-нибудь снова обрели анонимность, которой так чертовски гордитесь. — Она замолчала. — И да, — добавила она, — я помню ваши угрозы, вернее, ваш добрый совет, ваше предостерегающее слово. И нет, я не боюсь.

Она остановилась. В комнате за ее спиной воцарилась тишина, и на другом конце провода тоже. Гнев обжег ей лицо, и она чувствовала, как оно горит.

— Передайте телефон Азату, — только и сказал Никольский.

Она хотела было проговорить: «Ну и что же, черт возьми, ты собираешься делать?» Но потом она поняла, что сказала все, что собиралась сказать, и действительно имела это в виду. Ему лучше поверить в это.

Она повернулась и протянула телефон Азату. Он подошел, взял его и повернулся к ней спиной, пока она стояла прямо там, пока он говорил, словно отрезал: «Да, да, и, хорошо, и, понял.»

Он повернулся, положил телефон в карман и посмотрел на нее.

— Пошли, — сказал он.

 

Глава 54

Борис почти слышал, как думает Манасян. Фары «Линкольна» освещали широкую дорогу, пока они пробирались через Октябрьский район к курортной зоне. Справа в жилых микрорайонах виднелись огни домов. Слева далеко виднелась река, а за ней-огни частных домов и санаториев в широкой долине, где жил Борис, и Раиса с тревогой ждала его.

Следуя указаниям Манасяна, они вывернули на Тракторную и миновав лесничество, поехали по Реактивной, свернув затем в Боковой переулок. Темные улицы изгибались сами по себе и были заполнены домами, расположенными близко друг к другу и укрытыми в густом лесу. Манасян водил Бориса взад и вперед по улицам, пока он и телохранитель обменивались отрывистыми фразами по-армянски. Казалось, они прикидывали, можно ли остановиться у одного из домов, мимо которого, как понял Борис, они проезжали уже несколько раз. Мельком взглянув между домами, он увидел, что эти дома совсем рядом с рекой.

Неужели здесь остановился Израильянц?

— Вы знаете что-нибудь о том, как они собирались бороться с Рубеном? — Спросил Манасян. — Не лги мне.

— Понятия не имею.

— Черт!

Пауза.

— Притормози.

Борис остановился. Они смотрели на новый дом слева, где озеро сужалось.

— Израильянц там, — сказал Манасян. — Я оставил там ноутбук. С таким же успехом я мог бы умереть, если бы мне пришлось уехать без него. — Он на мгновение задумался. — Они собираются убить его.

— Да.

— И что потом?

— Понятия не имею.

— Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, — бормотал Манасян.

— Послушай, — сказал Борис, — я знаю, что… ну, этот парень, Ермаков, его люди, ну, ты понимаешь, не оставляют следов… что что-то когда-то произошло. Если Рубена убьют, сомневаюсь, что они сделают это там, если смогут помочь. Они захотят оставить дом чистым, без каких-либо признаков того, что что-то пошло не так.

Тишина.

— Еще раз, как зовут этого парня? — задумался Манасян.

— Марат.

Манасян ничего не сказал, но думал об этом. Он что-то сказал телохранителю по-армянски. Они оживленно жестикулировали. Снова тишина.

— Посмотрим, — сказал Манасян, а затем обратился к Борису: — вот сюда заезжай.

Борис снизил скорость, они проехали по улице и свернули на подъездную дорожку. Подъездная дорожка к гаражу была защищена от улицы высокой живой изгородью, и когда они завернули за угол, то увидели на подъездной дорожке черный «Паджеро».

Манасян выругался.

— Стой!

Они с телохранителем еще немного поговорили по-армянски, теперь уже шепотом, что было совершенно нелогично.

— Заезжай и паркуйся, — сказал Манасян.

Борис остановился рядом с другим джипом и выключил мотор.

— Убирайся, — сказал Манасян.

Они оставили двери приоткрытыми, и телохранитель направился к крыльцу, держа пистолет наготове. Они миновали живую изгородь из кустарника высотой по колено, и Борис оказался между ними.

Внезапно телохранитель громко зашипел. Он снова посмотрел на Манасяна.

— Труп, — прошептал он и указал на шезлонг, на котором неловко развалился мужчина, откинув голову на спинку. — Акоп, — сказал он.

Борис снова почувствовал странное, нереальное гудение. Он не мог поверить, что делает это. Интересно, о чем думают Никольский и остальные, наблюдая за его «жучком» — сенсором в доме Израильянца здесь? Они посылали помощь? Неужели все-таки будет перестрелка, несмотря на все старания не создавать шума?

Телохранитель взялся за ручку входной двери и медленно повернул ее. Он толкнул осторожно. Дверь открылась, и он вошел вслед за ней, как будто был ее частью. Манасян подтолкнул Бориса пистолетом. Телохранитель взглянул на бледный мерцающий свет, исходивший из комнаты, примыкавшей к главному коридору. Телевидение. Много света, большой экран. Как только Манасян вышел за дверь, телохранитель снова остановился. Он повернулся, посмотрел мимо Бориса на Карена и указал на пол коридора. Еще один мертвец. Все трое инстинктивно ждали, прислушиваясь.

Ничего. По-видимому, телевизор был выключен.

Напряженное ожидание. Из дальнего конца гостиной потекла вода. Кухня. Звук воды в раковине создавал некий белый шум для человека, стоявшего там, поэтому телохранитель сделал быстрое движение, чтобы пройти через проход в гостиную, мимо тела в коридоре, и к следующему коридорчику, который шел в заднюю часть гостиной, ближе к кухне.

Подмышки Бориса блестели от пота, и внезапно он почувствовал запах фекалий. Какие еще фекалии? Он посмотрел на Манасяна, который смотрел на своего телохранителя, как на канарейку в угольной шахте. Телохранитель махнул рукой: один человек.

С этими словами Манасян подтолкнул Бориса к первому проходу в тот самый момент, когда телохранитель шагнул в другой. В этот момент и Борис, и Карен посмотрели на телохранителя, ожидая очередного сигнала, но тот стоял неподвижно, лихорадочно озираясь по сторонам. Когда он повернулся, махнув рукой Манасяна, Карен потерял своего человека.

В этот момент его охватил страх, и Борис понял, что сейчас умрет. Единственным звуком был глухой хлопок, пуля ударила телохранителя в лоб и выбила ему затылок, звук был странно мягким и непропорциональным по сравнению с тем, как его голову резко отбросило назад с такой скоростью, что он потерял равновесие. И поскольку его голова, казалось, откинулась под углом, было трудно сказать, с какой стороны раздался выстрел.

Борис похолодел. Необъяснимая физика того, что он только что видел, добавляла странности тому факту, что он вообще был там.

Затем из-за дивана поднялась фигура, похожая на демона, обнаженная, с грязно-коричневым и фекально-зеленым телом, что создавало ошеломляющая путаницу с реальностью, с растрепанными волосами. Борис толком не понимал, на что смотрит, и не понимал, что такое сжатие времени, но прежде чем они с Манасяном успели среагировать, мужчина приставил маленький пистолет ко лбу Манасяна, забрал у него оружие и швырнул на пол.

— Кто вы? — он спросил Бориса. Знакомый кавказский акцент. Его глаза были спокойными, но измученными, с красными ободками. Белки были очень белыми.

Борис не мог говорить. Теперь он почувствовал запах краски. И еще кое-что. Гость был весь в крови, и запах ее был густым и сладким. Борис не мог поверить своим глазам. Это существо не было большим, но интенсивность его присутствия была ослепительной.

— Кто вы? — он спросил Манасяна. Он протянул левую руку и обхватил затылок Карена, так что его правая рука могла прижать дуло его странного пистолета ко лбу Манасяна с болезненной силой.

— Карен Манасян.

— Мы должны быть здесь одни, — сказал демон. — Почему ты здесь?

— Я пришел за ноутбуком, — честно признался Манасян, и это прозвучало по-детски нелепо.

— Это все, чего ты хочешь?

— Да.

— Где он?

Манасян осторожно поднял руку и указал на обеденный стол в нескольких футах от Бориса.

— Достань его, — сказал демон Борису. — Да. Иди и возьми.

Смирин подошел к столу и закрыл ноутбук. Он был подключен. Отключая его, он посмотрел вниз и увидел фотографии, разбросанные по столу. Они были разного размера, некоторые черно-белые, некоторые цветные, некоторые пожелтевшие и обмякшие от времени. Образы были ужасны: части тел детей десяти-одиннадцати лет и женщины в различных сочетаниях, создававшие самые безумные композиции. Синяки и кровоподтеки были отчетливо видны на телах детей, которые еще не начали приобретать контуры зрелости.

Борис боролся с воспоминанием, с узнаванием. Дети… что он знает о детях? Ну да! Он вспомнил… Никольский рассказал ему чудовищную историю об Израильянце… и семье… и их отце. Александр. Оганесян.

Он оглянулся на человека, который все еще держал голову Манасяна между стволом и рукой, и тот посмотрел на Бориса. Какого черта здесь происходит?

Что-то еще привлекло внимание Бориса. На столе зазвонил мобильный. Звук был выключен, но красный огонек заикался… заикался… заикался.

— Это твой телефон?

Человек ничего не ответил.

— Звонит, — сказал Борис.

— Да, я понимаю.

У Бориса в кармане зазвонил телефон.

— Позвольте мне, — сказал Смирин. — Это мой телефон. Этот парень похитил меня…

— Нет, — сказал Манасян, закатив глаза на человека, державшего его. Потом он заговорил с ним по-армянски, и тот снова покосился на Бориса.

— Я не знаю, что он говорит, — сказал Борис, внезапно испугавшись уловки Карена, — но они с Израильянцем вымогали у меня деньги, и они убили моих друзей… Подожди… подожди. Я знаю, ты работаешь на Сергея Никольского, не так ли?

При упоминании имени Никольского он увидел в глазах демона узнавание. И в глазах Манасяна тоже было узнавание. Хотя Борис был вне поля его зрения, глаза Карена были широко раскрыты от изумления, как будто эти два слова ослепили его откровением в полутемной комнате, как пророческая надпись на стене Валтасара.

— Я нанял Сергея, чтобы он вытащил меня из этой истории с Израильянцем и Манасяном. Может, он в свою очередь тебя нанял?

Это не работало достаточно быстро, не продвигало его аргументы достаточно быстро.

— Эти фото, — быстро сказал он, — я знаю об этих фото. Сергей рассказал мне об этом несколько дней назад в Челябинске. Это семья человека, которого знает Сергей. Сергей объяснял мне, что за человек Израильянц, хотел, чтобы я знал, с кем имею дело.

Все замерло. Никакого звука. Никто не произнес ни слова. Эта информация сделала что-то с демоном, что почти высосало воздух из комнаты.

И тут Борис услышал слабый щелчок.

Маленький пистолет дал осечку.

И Манасян, и мужчина поняли, что произошло за миллисекунду до Бориса, и в мгновение ока правый кулак Манасяна нанес один, два, три удара в верхнюю часть бедра мужчины возле его обнаженного паха, затем Манасян в мощном порыве энергии отбросил его назад, и оба упали на кофейный столик и на пол. Манасян выронил маленький складной нож, схватился за пистолет и выхватил его прежде, чем гость успел опомниться, и в тот же миг Борис швырнул ноутбук через диван, ударив Манасяна в грудь и отбросив его назад. Он привалился спиной к гигантскому телевизионному экрану, но сохранил равновесие и поднял пистолет, нацеленный на Бориса, который пронесся через комнату в нескольких метрах от него.

Снова все остановилось. Все тяжело дышали, были на взводе, адреналин зашкаливал.

— Хорошо, — сказал Манасян. — возьми ноутбук. — Ему достаточно было сдвинуть пистолет на несколько сантиметров, чтобы взять на мушку обоих мужчин. — Попробуй еще раз бросить, и я убью тебя. Мне нечего терять.

И тут же голому человеку:

— Израильянц мертв?

— Почти. — тот держался за бедро, диван был весь в крови.

Манасян жестом велел Борису подойти к входной двери.

— Мы уходим, — сказал голому Карен. — Заканчивай то, зачем пришел. Не оставляй этого сукина сына в живых.

Держась за раны, мужчина смотрел, как они идут через холл к входной двери. Прежде чем Борис успел открыть дверь с пистолетом Манасяна, ткнутым ему в почки, он оглянулся. Бледный свет телевизора мерцал на окровавленном диване. Мужчина исчез.

 

Глава 55

Внезапно, после мучительно долгого молчания, сигнал Бориса вышел из дома.

— Невероятно.

Нечаев сидел на краешке стула, вытянув шею к экрану.

— Сигнал телохранителя не движется, — сказал техник.

— Ты думаешь, они убили его? — спросил другой.

Никольский смотрел на экраны, игнорируя их вопросы.

— Вы думаете, что Смирин в одиночестве? — спросил Нечаев.

Техник попытался отправить звонок на его мобильный и подождал. Нет ответа. Он покачал головой.

— Нет, он не один.

Пятнышко проехало через район, затем повернуло направо в районе моста и направилось на север.

— Идет к нам, — сказал техник.

— У нас есть выбор, — сказал Никольский, ни к кому конкретно не обращаясь и размышляя вслух. — У Манасяна есть план побега. Всегда. Только для него. Что бы это ни было, сейчас он направляется туда. Он предполагает, что машина помечена, так что он ее выбросит. Он подумает, что должен держать Бориса в качестве страховки. Если так будет продолжаться, это может закончиться конфронтацией. Мы не знаем, что случилось у Израильянца, может, перестрелка. Не знаю, мертв ли Александр. Не знаю, мертв ли Рубен. Полиция может быть уже в пути. А это означает обнаружение. Если будет перестрелка, при попытке вернуть Бориса, это означает обнаружение. Если Бориса убьют, даже без перестрелки, это будет означать разоблачение. Если Манасян похитит его, это будет означать разоблачение и возможно, помимо этого смерть Бориса.

— Значит, ты хочешь его отпустить? — раздался голос Нечаева.

— Если мы можем гарантировать жизнь Бориса, то да, — сказал Никольский. — Да, если мы сможем гарантировать секретность операции. Мы это должны. Даже если это означает, что кому-то придется иметь дело с этим сукиным сыном снова когда-нибудь в будущем.

— Ярослав снова за ними, — сказал техник.

— Еще одно, — сказал Никольский. — Теперь ствол на сиденье снова в игре. Если его еще не нашли и разобрались.

— Сергей, это такой риск, — сказал Нечаев. — Это такой риск. Его убьют, если он попытается использовать эту штуку. Черт, мы не знаем, сможет ли он им воспользоваться. Какого черта Ярик это сделал?

— Я не знаю, было ли это так уж неправильно. Это может спасти ему жизнь. — бросил Ярослав.

— Черт, из-за этого его убьют.

— Не знаю, я мог бы сделать то же самое. Была возможность, и не так много времени, чтобы подумать. Это был выбор.

У Никольского зазвонил телефон, и он нажал кнопку.

— Сам Сергей Никольский, — без предисловий сказал Манасян. Это было просто утверждение. — Привет, Якут.

Сергей взглянул на телефон, словно хотел увидеть лицо Манасяна.

— Это многое объясняет, — продолжал Манасян. — Я не мог понять, почему столь тщательное планирование разваливается так быстро.

— Он все еще жив? — спросил Сергей.

— Кто?

— Борис Смирин.

— Да.

— Позвольте мне поговорить с ним.

Манасян поднес телефон к голове Бориса.

— Скажи ему, что ты жив.

— Я в порядке, — сказал Борис.

— Вы слышите это? — Спросил Манасян.

— Нам нужно поговорить о нашем положении, Карен.

— Я пойду до конца.

— Рубен мертв?

— Возможно, он сдох.

— Что там происходит?

— Позвони своему долбаному психу и спроси его.

— Я пытался.

— Ну, он выглядел очень занятым.

Тишина.

— Тебя уничтожили, — сказал Никольский. — Вот где ты стоишь.

— Продолжай.

— Но у тебя есть шанс. Мы остановимся прямо здесь, и ты сможешь уйти. Но Смирин тоже уходит. Очень просто. С другой стороны, — добавил Никольский, — если он умрет, умрешь и ты. Гарантированно.

— Может быть, я просто возьму его с собой? — сказал Карен.

— Это не вариант.

Манасян уже знал, что Никольский так и скажет. Но, возможно, они расходились во мнениях о том, какие у Манасяна варианты. Он не собирался говорить об этом Никольскому, но Карен подумал, что здесь есть место для гибкости. Сергей не стал бы торговаться, если бы у Манасяна не было возможности сделать то, что он хотел.

— Как ты собираешься это сделать? — Необходимость задавать этот вопрос раздражала его. Это было все равно что спрашивать разрешения, признавать, что Якут одержал верх. По крайней мере, на данный момент. Но его унижение не шло ни в какое сравнение с охватившим его страхом. Он был так близок к смерти, и теперь у него была последняя возможность спасти свою шкуру. Он не мог ошибиться.

— Машина прослушивается, — сказал Никольский, — и Смирин тоже. Так что мы знаем, где он в любой момент. Он проглотил жучок, Карен, так что не беспокойся о том, чтобы снять с него всю одежду и все такое. Я знаю, что у тебя есть план побега. Я знаю, что ты планируешь бросить машину, так что давай, сделай это. Но оставь Смирина. Живым. Если ты это сделаешь, ты будешь жить. Вопросы будут?

— Да, я понимаю. Ты это уже говорил. — У Манасяна голова шла кругом. Дерьмо. Дерьмо. Единственное, что здесь звучало слишком гладко, так это то, что Смирин проглотил «жучка». Почему Никольский сказал ему это? Манасяну показалось, что если это правда, то такие вещи лучше держать в секрете. Иначе зачем бы он его проглотил? Так почему Якут так сказал? Потому что, как только Манасян бросит машину и люди Никольского потеряют визуальный контакт с Манасяном, Никольский не будет иметь ни малейшего представления, где Смирин. Сергей пытался убедить Манасяна, что у него нет другого выбора, кроме как оставить Смирина с «Линкольном». Но Карен на это не купится. Во всяком случае, не эта часть сделки.

Кроме этого, как, черт возьми, он сможет убедиться, что они отпустят его, если он сделает то, что хочет Якут?

— Это деликатный момент, Якут. Сделай что-нибудь, чтобы я поверил, что ты сделаешь то, что скажешь.

— Мне нужно поговорить со Смириным, чтобы заставить его работать.

Манасян замер.

— Просто передай ему телефон, — успокаивающе сказал Никольский, почувствовав подозрение Манасяна. — Мне нужно его успокоить, Карен. Ты еще не понимаешь, с чем имеешь дело.

Манасян пытался разобраться в этом, его разум спотыкался сам о себя. Он терял нить, запутывался, пытался предугадать все ловушки и боялся, что не видит даже очевидных.

— Передай ему телефон, Карен. Он вернет его тебе.

Это была гребаная ошибка, подумал Манасян, но он должен был быстро принять решение. Машина летела по шоссе. Скоро им придется свернуть.

— Если вы этого не сделаете, — сказал Сергей, — ничего не получится. Все будет кончено.

У Манасяна были все причины не верить в это.

— Он хочет поговорить с тобой, — сказал Карен, передавая телефон Борису.

Обливаясь потом и нервничая, Смирин протянул руку, коснулся руки Манасяна, когда тот нащупал телефон, который ему протянули через плечо, и почувствовал отвращение от прикосновения к его плоти.

— Слушаю.

— Борис, — сказал Никольский, — через секунду ты отдашь трубку Манасяну, так что я буду говорить быстро. Ты знаешь про пистолет?

— Да.

— Окей, пока я говорю, сними родинку с руки и надень ее на пистолет так, чтобы он не видел. Тогда отдай ему пистолет, когда он попросит. Я сказал ему, что ты проглотил жучка и что мы всегда знаем, где ты. Он должен в это поверить. Я попытаюсь уговорить его оставить тебя с «Линкольном» в обмен на то, что ты его отпустишь. Быстро, зачем он вернулся к Рубену?

— Ноутбук.

Манасян выхватил телефон из рук Бориса и с такой силой ударил его по голове, что тот от боли свернул с шоссе и проехал сотню метров по разделительной полосе, прежде чем смог взять себя в руки и вернуться на тротуар.

— Ты чертов идиот! — Закричал в трубку Манасян. Он был потрясен и взбешен.

— Послушай, Карен, — медленно произнес Сергей. — Мы должны быть очень осторожны, хорошо? Помни, пока он живет, ты живешь. Кто-нибудь умирает, все умирают. — Он растягивал время, давая Борису время сменить родинку. Когда мои люди привезли тебе машину в «Портофино», они засунули пистолет между сиденьями справа от Смирина. Он уже нашел его. Он готов к стрельбе, предохранитель снят. Я сказал ему, чтобы он отдал его тебе, когда ты потянешься за ним через сиденье.

— Я ему башку оторву, Якут! — заорал Манасян. — Я ему сейчас башку оторву! Я пристрелю его!

— Черт возьми, я не блефую, Карен.

Манасян прижал трубку к уху и заговорил с Борисом.

— Что он тебе сказал?

Во время разговора Манасяна с Никольским Борис левой рукой осторожно снял родинку с правой руки и теперь прижимал ее к изрезанной рукоятке пистолета. Он все еще был потрясен ударом в висок, но ему удалось медленно отвести руку от пистолета к нижней части руля, когда он медленно ответил.

— Он сказал не пользоваться пистолетом, который лежит здесь на сиденье. Он сказал отдать его тебе.

Манасян подсчитал, сколько времени они провели у телефона. Во время диалога на самом деле не мог бы сказано гораздо больше, чем об этом. Он ввинтил дуло пистолета в основание черепа Бориса и медленно потянулся через сиденье. Он нашел рукоятку пистолета, зажатую между сиденьями, и медленно вытащил ее. На нем был глушитель.

— И что теперь? — Сказал Манасян в трубку.

— Окей, ты понимаешь, как это произойдет? — Спросил Никольский.

— Да, понимаю.

— Мы просто хотим положить этому конец, Карен. Если мы вернем Смирина целым и невредимым, ты получишь безопасный проход. На этот раз тебе повезло. Очень, очень повезло.

Манасян знал, что Сергей говорит правду, по крайней мере в одном. У него была эта маленькая возможность. Теперь каждая минута была на счету. Он все время поглядывал в заднее окно. Он не видел фар на определенном расстоянии, что означало, что они, вероятно, были прикреплены к ним жучком, как они сказали. Им не нужен был кто-то рядом. Если это так, то расстояние между ним и тем, кто был там — он не был глуп, он знал, что там кто-то есть — это расстояние было его находкой. Его единственный шанс. И его следующий шаг должен быть сделан в этом пространстве, и в абсолютной конфиденциальности.

— Что скажешь, Карен? Мы договорились? — Спросил его Никольский.

— Да, мы договорились.

— Окей, теперь твоя очередь заставить нас поверить тебе, — заключил Сергей. — Когда ты оставишь его одного, ты должен будешь дать ему телефон, чтобы мы знали, что он жив, когда ты уйдешь. Мы будем говорить с ним, пока не доберемся до него. Когда мы его обнаружим, ты будешь на виду.

— Ясно! — Сказал Манасян и отключил телефон.

Секунду он колебался, прикидывая, что делать дальше, чтобы не пропустить ни одного шага, который сбил бы его с толку. Затем он набрал код на своем телефоне и сразу же нажал кнопку «Время истекло» на часах, установив отметку на сорок пять минут.

Свободный проход. Угу. Неужели Никольский думает, что он настолько напуган, что сошел с ума? Ни за что на свете он не отдаст Бориса Смирина, пока не выберется из этой передряги… а может, даже и тогда. Надо посмотреть, как все пройдет. А пока, возможно, ложь выиграет ему немного времени.

 

Глава 56

— Жестко, — сказал Нечаев.

Никольский чувствовал на себе его взгляд. Они сидели в фургоне вплотную друг к другу, их глаза бегали по экранам.

— Это был дерзкий вызов, — сказал Нечаев.

— Ты имеешь в виду бессердечие, не так ли? — спросил Никольский, не глядя на Нечаева. — Можно сказать, бессердечность.

— Нет, я имею в виду смелость. Если ты ошибаешься… тогда это было бессердечно. Ты почти получил все, что хотел, Сергей. Больше чем ты ожидал, ты мог бы получить. Ты мог бы забыть об этом.

— Возможно, я бы так и сделал, если бы он не вернулся за ноутбуком. Но если он рисковал жизнью ради этого, то я тоже хочу это.

— Даже если это будет стоить Смирину жизни?

— Смирин — это одна жизнь. Никто не знает, сколько жизней может спасти этот ноутбук.

— Что если он не сможет? Что, если он не сможет спасти даже одного?

— Ты ведешь себя так, будто Смирин уже мертв. Слушай, если Манасян поверит, что Смирин проглотил «жучка», то он оставит Смирина с машиной, потому что он должен обезопасить себя. Если он это сделает, я хочу, чтобы Смирин смог добраться до него.

— Здесь чертовски много факторов.

Никольский ничего не ответил, Не обращая внимания на Нечаева и не сводя глаз с мониторов.

— А если Манасян не купится на эту историю? — настаивал Нечаев.

Никольский повернулся к нему.

— Подумай об этом, Жора. Мы уничтожили весь этот замысел. Черт, я и сам с трудом в это верю. Это должно было напугать его до чертиков. Я должен догадаться, что в этот момент Карен Манасян полностью сосредоточен на спасении своей шкуры.

— А если он не купится на ложь о проглоченном «жучке»?

— Тогда он возьмет с собой Смирина. И даже если он это сделает, он должен будет думать, в глубине души, что, возможно, он ошибся. Что, возможно, я смотрю на этот монитор и вижу, как «жучок» Смирина уходит с Манасяном, а не остается с «Линкольном», как мы договаривались. Он вспомнит, что я сказал, что если он сделает что-то помимо того, о чем мы договорились, то он покойник. В ту секунду, когда он отклонится от нашего соглашения — если он это сделает — он будет потеть кровью. Люди, которые потеют кровью, совершают ошибки. — Он посмотрел на монитор. — Смирин все еще с ним.

— Да, давно, — ответил техник. — Больше километра.

Фургон тоже тронулся, примерно в километре позади Ярослава.

Никольский не сводил глаз с экранов радаров. До сих пор все работало гораздо лучше, чем он мог ожидать, но теперь у него не было лишних людей, и то, что случилось дальше, было в значительной степени не в его руках. Все, что он мог сделать, это слушать, как это происходит.

— Есть другой способ взглянуть на его мысли, — сказал Никольский. — Он прекрасно знает, что его безопасность связана с Смириным. Он может цепляться за него, как утопающий за соломинку. Есть такая возможность. Если так пойдет и если он бросит пистолет по какой-то причине, или потеряет его, или забудет в панике, Ярослав сразу же пойдет к нему, и мы в заднице.

— Смирин облажался, — поправил его Нечаев.

— Они свернули на юг, — сказал техник.

— Возьмите карты Октябрьского района города, — сказал Никольский.

— Если Манасян продолжит свой путь, — Никольский наклонился и указал на карту на самом большом из четырех экранов, — ему придется сделать выбор между двумя вариантамии. Он сейчас выедет на ЕКАД и продолжит путь на юг, что приведет его на Челябинский тракт и дальше на шоссе «Урал»; дальше у него нет особых вариантов до самого Челябинска.

Никольский уставился на карту. Манасян приступил к осуществлению своего плана побега. Чтобы это сработало, он должен был каким-то образом исчезнуть с экранов радаров. Он должен был исчезнуть.

Руки Бориса дрожали на руле от прилива адреналина, который не прекращался. Они ехали на юг по ЕКАД, где город сливался с лесом, а ползущий транспорт по трассе, и огни машин, подобно искрящейся плесени, распространялись по хмурому ландшафту. Когда они миновали петлю, Манасян велел ему прибавить скорость и двигаться строго на юг.

Манасян молчал, и Бориса особенно нервировало то, что он не ослабил хватку пистолета, который продолжал ввинчивать в основание черепа Бориса. Он действительно ощущал округлость ствола, и тот казался ему гробом.

Когда они через некоторое время повернули направо, Манасян приказал ему выехать на улицу Димитрова. Оттуда они направились в более традиционные жилые кварталы, в районе улицы Щербакова, где частные дома перемежались с заводами и складами.

— Останови здесь, — сказал Манасян, и Борис въехал в застраивающийся район, где частные дома соседствовали с новостройками. Здесь были круглосуточный магазин, круглосуточный комплекс по ремонту авто, круглосуточная аптека, круглосуточное кафе и несколько небольших предприятий, общая парковка которых была ярко освещена высокими галогеновыми уличными фонарями.

— Припаркуйся здесь, — приказал Манасян, направляя Бориса к одной из самых больших автостоянок в районе. Он вышел и открыл дверь Бориса.

— Пошли, — сказал он, но когда Борис повернулся, чтобы выйти, Манасян сунул руку внутрь и приставил дуло пистолета к кадыку Бориса. Он ничего не сказал, но надавил так сильно, что Борис почувствовал, как хрящи его трахеи перекатываются под сталью. Затем Манасян для пущей убедительности резко ткнул пистолетом, отчего на глазах Бориса выступили слезы.

— Возьми ключи и передай их мне, — сказал Манасян.

Борис послушался, и тогда Манасян отступил назад и позволил ему выйти.

Стоя рядом с «Линкольном», он наблюдал, как Манасян вытаскивает из-за пояса рубашку, чтобы прикрыть пистолет с глушителем и «жучком», который он засунул за пояс брюк. Борис съежился, надеясь, что при этом он не соскребет родинку.

Манасян обнял Бориса и положил левую руку ему на плечо. — Я знаю, что ты хочешь сохранить свои почки, — сказал он. — Пойдем.

Но Борис замер.

— Подожди. Мы так не договаривались. Они убьют тебя, если я не останусь у «Линкольна».

— Сначала они должны найти нас.

— Послушай, — сказал Смирин, — я… я буду с тобой честен. Мне жарко. Я проглотил «жучка». Они каждую секунду знают, где я. Когда они увидят мой сигнал, отходящий из машины, тебе крышка.

— Тогда какого черта ты мне это рассказываешь?

— Потому что я не идиот. Я не хочу быть убитым в перестрелке, и я говорю тебе, если я оставлю этот джип, они придут за тобой.

Они стояли лицом к лицу, и от Манасяна пахло затхлым одеколоном и потом. Оба они имели дело со страхом и тайной вероятностью. Борис тоже чувствовал дыхание Манасяна и подумал, что оно пахнет отчаянием.

 

Глава 57

Раиса выглянула из окна заднего сиденья джипа Ярослава «Чероки», когда он свернул с улицы Прониной на стоянку гостиницы «Уктус». Азат сидел за рулем, Константин — на переднем пассажирском сиденье рядом с ним, а Виктор — рядом с Раисой.

Они подъехали к фургону как раз в тот момент, когда открылась задняя дверь и на стоянку вышел Сергей Никольский. Все вышли из «Чероки» и остановились у открытой дверцы фургона, чтобы поговорить. Раиса могла видеть внутри фургона, его тесный, темный салон, сверкавший рядами компьютерных экранов, покрытых цветными огнями. До нее доносились нагромождения трансмиссионных шумов.

Никольский обратился прямо к ней:

— Две вещи: у меня больше нет людей, и до того, как все закончится, мне могут понадобиться ваши оба телохранителя. Так что это хорошо для меня. Во-вторых, вы правы. Если он умрет, вы не должны смотреть на это так. Если бы это касалось многих людей, как это было ранее вечером, я бы этого не допустил. Но остались только Борис и Манасян.

— Сигнал Бориса перестал двигаться, — продолжал он, — и он исходит откуда-то из огней торгового центра.

Он указал на другую сторону автострады. Спина его обвисшей рубашки почернела от пота. Он казался выжатым. — Ярослав там, пытается подобраться как можно ближе. Если нам повезет, именно там Манасян планирует оставить Бориса с телефоном.

Виктор повернулся, вошел в фургон и тут же вернулся с одним из техников, который нес отсоединенный радар. Они подошли к «Чероки» и начали устанавливать его между водителем и пассажиром на переднем сиденье.

— Привет, — сказал Нечаев из фургона. — Похоже, сигнал покидает «Линкольн».

Никольский мгновенно вернулся в фургон, а остальные столпились вокруг открытой задней двери.

— Это большой супермаркет, — сказал Нечаев, указывая на схему на одном из экранов. — Похоже, сигнал поступает.

Ярослав получил сообщение на телефон.

— Да, я понимаю, — сказал он. — Я съезжаю на стоянку. Я попытаюсь добраться до джипа.

Никто не должен был говорить: это нехорошо. Сигнал был на пистолете. Борис должен был говорить с ними по телефону, когда Манасян выйдет из фургона. А этого не произошло.

Раиса вспомнила свой разговор с Никольским. Она была упрямой, хотела быть ближе ко всему этому, и вот она здесь. Будь она проклята, если сдастся и начнет хныкать. Она не собиралась этого делать. Борис не умер. Она бы знала, если бы это было так. Она почувствует это, как вибрацию камертона, или какую-то легкую дрожь в животе. Она верила в это так же твердо, как в то, что утром снова взойдет солнце. Она смотрела в темный фургон и ждала.

Борис неуверенно пошел вперед, и они направились в супермаркет.

Войдя в огромный ярко освещенный магазин, Манасян замедлил шаг, и они как можно небрежнее прошли мимо хлопьев, прохладительных напитков и молочных продуктов, мимо свежих продуктов и мясного отдела и направились через двойные вращающиеся двери в заднюю часть магазина. Кое-кто из рабочих бросал на них любопытные взгляды, но им платили недостаточно, чтобы проявлять излишнее любопытство, и Борис с Манасяном прошли через заднюю часть склада и вышли через металлическую дверь черного хода в переулок, не сказав им ни слова.

Выйдя на улицу, Манасян огляделся и увидел, что они все еще одни. Теперь он держал пистолет наготове, снова ткнул им Бориса в почки и толкнул его вперед, быстро шагая по переулку мимо мусорных баков с их прогорклыми запахами, висевшими в неподвижном летнем воздухе. По другую сторону от них вдоль длинной аллеи позади магазинов тянулся высокий забор из деревянных досок, скрывая его от жилых домов.

Для Бориса переулок казался более пустым, чем Антарктида, но Манасян продолжал проверять задние двери магазинов, и когда он прошел в тень между огнями безопасности над задними дверями зоомагазина и фотомагазина, он направил Бориса с помощью давления из своего пистолетного ствола, и они свернули к забору.

Они перешли на шаг, потом еще на шаг, потом остановились и сделали несколько шагов назад. Манасян еще раз оглядел задние ряды лавок, словно проверяя, где он находится, а потом они подошли к забору, подняли днища трех соседних досок и забрались на задний двор небольшого частного дома. Двор, освещенный фонарями из соседнего переулка, зарос сорняками; в доме было темно.

Манасян отпер заднюю дверь дома и втолкнул Бориса первым. Только уличные фонари освещали темную кухню через маленькие окошки, а потом Борис увидел полоску света в нижней части закрытой двери.

— Вон там, — сказал Манасян и подтолкнул Бориса вперед. Когда они подошли к двери, Манасян велел ему открыть ее, и они вошли в гараж. Там ждала черная «Хонда Аккорд», въехавшая задним ходом в гараж, а на багажнике сидел молодой мужчина, свесив ноги на задний бампер.

— Вах, — сказал парень, внезапно насторожившись и осторожно отходя от машины, с тревогой глядя на Бориса. — черт, что здесь происходит, Карен?

Ему было под тридцать, возможно, он был кавказцем, хотя говорил без акцента. На нем были джинсы и расстегнутая нейлоновая рубашка с короткими рукавами, надетая поверх белой футболки.

— Никаких вопросов, — сказал Манасян.

Борис оценивал реакцию молодого человека. Он выглядел так, словно хотел убежать, его глаза метались между Борисом и Манасяном.

— Послушайте, — сказал молодой человек, — когда вы позвонили мне и сказали, чтобы я был здесь, вы сказали, что заплатите мне. Я… не хочу иметь с этим ничего общего.

— Ты не имеешь к этому никакого отношения, Арташес, — сказал Манасян. — У тебя есть еще одна работа, и ты свободен.

— Еще одна? Я думал, что пришел сюда, чтобы заплатить мою последнюю часть за фотографии. И ты сказал, что возместишь мне за то, что они забрали мой ноутбук.

Борис посмотрел на молодого человека. Это был тот парень, который фотографировал его жену? Должно быть, Манасян читал его мысли, потому что он снова ткнул пистолетом в почку, приказывая держать рот на замке. Нижняя часть спины Бориса ныла от постоянных тычков.

Манасян вытащил из кармана навигационные ключи и бросил их молодому человеку.

— Вон там, в торговом центре, перед супермаркетом припаркован «Линкольн Навигатор». Тёмно-синий. Я хочу, чтобы ты поехал туда, забрал его и поехал на нем в Арамиль. Ориентир за первой станцией «Лукойл» справа от тебя, когда ты вьезжаешь в городок. Выходишь оттуда и идешь на станцию. Ты увидишь другой джип, такого же, как тот, на котором ты поедешь. Твои деньги будут в бардачке. Отъезжай. С тобой закончено.

Арташес Балаян уставился на него.

— Почему я вдруг должен это делать? Это не входило в сделку.

Он взглянул на Бориса.

— Мне кажется, здесь все разваливается на части. В сделке не было вождения автомобиля. Если это… если эта дерьмовая операция разваливается сейчас…

— Ничего не разваливается, — сказал Манасян. — Мы просто сохраняем гибкость. Ты тоже должен быть гибким.

— Мне не нужна гибкость. Мне нужны остальные деньги.

— Ну, твоя доля… ее здесь нет. Она в другой машине… припаркованной в Арамиле.

Балаян уставился на Манасяна. Борис видел, что он думает: либо деньги в другой машине, либо… этот сукин сын может застрелить меня прямо здесь.

— Значит, это все?

— Да, именно так.

С отвращением, но больше всего на свете испугавшись, Балаян наклонился и взял сумку с фотоаппаратом. Выпрямившись, он посмотрел на Бориса, потом снова на Манасяна.

— Я не знаю, что здесь происходит, — сказал Балаян, — но мне кажется, что это неправильно. И у меня нет оружия, ничего…

Манасян выругался. Борис догадывался, что ему хотелось бы просто пристрелить этого парня и убраться отсюда к чертовой матери, но он хотел, чтобы «жучок», который, как он думал, был на «Линкольне», удалился из города.

Внезапно Карен поднял рубашку и вытащил из-за пояса автоматический пистолет. Он бросил его удивленному Балаяну, который поймал его свободной рукой.

— Убирайся отсюда, — сказал Манасян.

Балаян взглянул на пистолет, потом на Манасяна и перевел взгляд на Смирина. На мгновение Борису показалось, что Арташес собирается застрелить Манасяна. Но момент был дурацкий, Балаян повернулся и вышел из гаража.

 

Глава 58

Ярослав Романов нашел «Линкольн» в группе других машин перед супермаркетом. Вместо того чтобы пытаться работать на расстоянии, он решил подойти поближе и пойти на прорыв. Он припарковался в трех машинах от «Линкольна», так что оказался на противоположной стороне от стеллажа с продуктовыми тележками.

Отойдя от машины, он повертел в руках ключи, проходя мимо «Линкольна» к складу. Он ничего не видел. Он вытащил тележку, притворился, что забыл что-то в машине, и снова прошел мимо «Линкольна». Он по-прежнему ничего не видел. Подойдя к машине, он открыл дверцу, притворился, что берет что-то, и снова направился к «Линкольну», направляясь к тележке, которую оставил у стеллажа.

По-прежнему не видя ничего подозрительного, он проскользнул между машинами и заглянул внутрь. Ничего. Он быстро вернулся к тележке и направился к выходу из супермаркета, доставая мобильный телефон.

— Машина пуста, — сказал Ярослав в мобильный. — Никого.

— Не спускайте с авто глаз, — сказал Никольский. — Мы с вами свяжемся.

Закрывая телефон, Ярослав оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть человека, идущего к «Линкольну» между рядами машин. Тот оглядывался, останавливался, оглядывался и шел вперед. Наконец его внимание сосредоточилось на «Линкольне», и он направился прямо к нему.

Ярослав быстро развернулся, толкая перед собой тележку. Парень оглянулся и увидел Ярослава, но не обратил на него внимания.

Романов наблюдал за парнем, пока тот проверял джип, словно тот был ему незнаком. Парень поднял голову и огляделся. Что это было? Неужели он собирается украсть его? Потом парень подошел к двери и навел на нее дистанционный ключ; «Линкольн» пискнул, и парень открыл дверь.

Он все еще стоял одной ногой на тротуаре, когда Ярослав обошел задний бампер «Линкольна» и заблокировал дверь как раз в тот момент, когда парень попытался захлопнуть ее. Пистолет Ярослава тут же оказался у него перед носом.

— Не дыши, — сказал Ярослав. — Ты один?

Парень кивнул.

— Кто ты?

— Арташес Балаян.

Ярослав поднес дуло пистолета ко рту Арташеса и коснулся его губ. Теперь он увидел, что парень нес сумку, которая лежала на сиденье рядом с ним.

— Что в сумке?

— Камера.

— Вооружен?

Парень кивнул.

— Где ствол?

Балаян опустил глаза.

— Прямо здесь.

Ярослав приставил ствол между глаз Балаяну и нащупал пистолет за поясом брюк. Он был удивлен, увидев, что это был тот же самый пистолет, который он засунул между сиденьями для Бориса. Он нажал на кнопку, но обойма была пуста.

— Где ты это взял?

Балаяну даже не нужно было гадать, имеет ли это имя для неизвестного какой-то смысл.

— Мне его дал Карен Манасян.

— Где он?

— Посмотрите, у меня больше ничего нет.

— Где он??

— Вон там… с другой стороны торгового центра… один из этих домов…

— Что ты здесь делаешь?

Балаян рассказал.

— Какой там адрес?

Ярослав уже доставал телефон, когда Балаян дал ему адрес.

— С ним еще один человек? — Спросил Ярослав.

— Да.

— Кто-нибудь еще?

— Нет.

— Куда они направляются?

— Понятия не имею.

Ярослав ударил Арташеса пистолетом в рот так быстро, что к тому времени, когда Балаян смог среагировать, ствол уже был у него между глаз.

— Нет, нет, нет… — взмолился он, и кровь хлынула из разбитой губы, а из десен выбило зуб. — О, черт, Оооо… действительно, нет… я не знаю, куда они едут. Я ничего об этом не знаю…

Не сводя глаз с Балаяна, все еще держа дуло пистолета между бровей, Ярослав быстро заговорил с Никольским и рассказал ему все.

— И плохие новости, — добавил Ярослав. — Я держу чертов пистолет с отметиной.

— Проверь пистолет, — сказал Никольский. — «жучок» все еще на нем?

— Какое расстояние на экране радара?

— Прибор говорит, примерно в пятистах метрах к западу от вас.

— Неужели?

Ярослав подтолкнул Балаяна и велел ему свернуться калачиком на полу джипа. Балаян повиновался, стоная и стоная, а Ярослав поднес пистолет к свету. Ему потребовалась почти минута, чтобы понять, что «жучка» там нет.

Никольский сел в «Чероки» вместе с Раисой и остальными, и они направились через автостраду, одновременно Константин и Виктор занялись Балаяном, уехав с ним в «Линкольне», чтобы проверить конспиративную квартиру Манасяна и убедиться, что Бориса там не оставили.

Ярослав вернулся к своей машине, а Раиса продолжила путь в «Чероки» с Никольским и Азатом. Оставшись одна на заднем сиденье, она слушала, как трое мужчин обсуждают, как лучше всего организовать встречу с Манасяном. Но прежде чем они успели выехать с огромной парковки, сигнал оставил адрес, по которому они ехали в шести кварталах от него.

— Ярик, — сказал Никольский, наблюдая за радаром, — садись за ним. Я не знаю, что случилось с проклятым жучком, был ли он убран из пистолета намеренно или случайно, но мы должны действовать осторожно и предполагать, что Манасян не знает, что мы все еще пасем его. Первым делом, однако, попытайтесь подобраться достаточно близко к сигналу, чтобы увидеть «Хонду». Мы должны выяснить, передает ли именно она сигнал, или Манасяну удалось каким-то образом поместить его на машину-приманку.

После этого передачи прекратились, и все прилипли к радарам.

Манасян снова сел на заднее сиденье, и Борис развернул машину, следуя указаниям, которые вели их вдоль реки Исеть по Челябинскому тракту на юг, где они направились к пересечению с ЕКАД. Борис анализировал свою ситуацию. Она была нехорошей. Теперь, когда «жучок» улетел в другую сторону, а люди Никольского не видели Бориса, он был предоставлен самому себе. Он знал, что у Никольского с самого начала была небольшая команда, и если все шло по плану, то не было никого, кто мог бы уделить внимание этому маленькому неожиданному событию. Еще одна неожиданность для Никольского.

Манасян ясно дал понять, что жизнь Бориса так же хороша, как и его личная безопасность. Борис понимал это, но что произойдет, когда Манасян решит, что он в безопасности? И насколько безопасным он должен быть, прежде чем примет решение, что делать с Борисом? Сколько бы раз Борис ни перебирал в уме эту историю, он не видел в ней никакой пользы для Карена, если тот убьет его, когда тот ему больше не понадобится.

С другой стороны, Борис не знал, какие еще факторы могут полностью изменить этот простой вывод. Увы, за последние несколько дней он повидал немало неудач. Несмотря на то, что он говорил себе, что его шансы как заложника будут выше, если он сохранит оптимизм, он считал это невозможным. Прямо сейчас темнота снаружи была довольно хорошей метафорой того, как он чувствовал себя в этой ситуации.

— Следи за ограничением скорости, — сказал Манасян из-за головы Бориса. — Никаких мусоров.

Борис посмотрел на Манасяна в зеркало заднего вида. Он все еще следил за движением позади них. Он нервничал, возможно, чувствовал себя немного лучше теперь, когда у него появилась передышка. Но Манасян был реалистом. Он знал, что преимущество его в том, что он выиграл время.

Борис хотел попытаться прочувствовать душевное состояние Карена. Он хотел услышать, как тот что-нибудь скажет, может быть, даст Борису некоторое представление о его намерениях.

— В Арамиле нет денег, не так ли? — спросил Борис. — Держу пари, там нет даже другого «Линкольна».

— Это его проблема, — сказал Манасян. — Он с этим разберется. У вас есть другой набор проблем, о которых вы должны думать.

Они ехали вдоль Сулимовского торфяника и скоро должна была показаться трасса М5. Через несколько минут Манасяну предстояло принять решение. Как бы то ни было, машин на дороге становилось все меньше, и обнаружить хвост становилось все легче.

— Как ты собираешься убедиться, что Израильянц мертв? — Спросил Борис.

— После просмотра некрошоу, которое происходило в том доме, я не думаю, что мне стоит беспокоиться о том, что Рубен будет жив завтра утром. Похоже, все хотят смерти Израильянцу. Пришло его время. Когда собаки чуют кровь, они сначала нападают на самую кровожадную собаку.

Теперь они были на перекрестке.

— Езжайте прямо, — сказал Манасян, и они поехали по шоссе М5. В конце концов он его высадит у какой-нибудь деревеньки. Смирин не верил, что они доедут до Челябинска.

— Я хочу знать, — сказал Манасян, — как, черт возьми, ты нашел Сергея Никольского?

Борис сказал ему правду, не называя имен.

— И вы пошли к нему на следующий день?

— Точно.

— Как?

Борис снова сказал ему правду.

Манасян покачал головой.

— И это было всего три дня назад?

— Да.

Тишина. Он услышал шипение Манасяна.

— Только чертов Якут мог испортить почти двухмесячное планирование всего за три дня, — сказал он. — Я полностью облажался.

Ну, не совсем, подумал Борис. Манасян все еще держал пистолет у его виска.

Город и пригороды остались позади. Огни на склонах холмов постепенно гасли вместе с цифрами на спидометре. Теперь по обе стороны шоссе было темно.

— Как далеко мы едем? — Спросил Борис.

— Не беспокойся об этом, — сказал Манасян.

Борис представил себе, как Манасян вышвыривает его из машины в какой-нибудь дыре. Неважно, будь там хоть сто жителей — он сможет добраться до телефона, и все будет кончено. Смирин не мог дождаться, когда все это безумие закончится. Он сосредоточился на центральной полосе шоссе и попытался отвлечься от… всего.

Но он никак не мог отделаться от парня на заднем сиденье. Он подумал о том, что сказала Раиса, как бы ужасно это ни было, она не могла удержаться от мысли, что Василий запутался в бензопиле, а Кирилл задыхается и задыхается. Она не могла не задаться вопросом, как все это произошло, как это произошло на самом деле. Как и Борис. Его приводило в бешенство то, что человек, организовавший все это, сидел позади него, а сам Борис был соучастником его побега. Ужас, и ведь ни Кирилла, ни Василия еще не похоронили.

— Притормози, — сказал Манасян.

 

Глава 59

Когда стало ясно, что Манасян едет на юг, Никольский связался по радио с Ярославом.

— Ярик, — сказал он, — у тебя остались очки ночного видения?

— Да.

— Ладно, в такой поздний час шоссе будет почти пустым. Наденьте очки, выключите фары, догоните сигнал и посмотрите, не «Хонда» ли это. Он будет ездить на предельной скорости, так что, если повезет, вы сможете догнать его.

— А как насчет мусоров?

— Если тебя поймают, сними очки и просто покажи права. У тебя хорошие документы, да?

— Да. Все будет хорошо.

В течение следующих двадцати минут Азат смотрел на спидометр, а Ярослав непрерывно комментировал его продвижение по темному шоссе без фар, мир перед ним был яблочно-зеленым и черным.

Для Раисы это было почти полчаса невероятного напряжения, ее глаза были прикованы к экрану радара, ее уши напряглись, чтобы вытянуть из Ярослава больше информации, чем обычно предоставляли краткие тактические сообщения. У нее заболел живот, и она не увидела ничего полезного в освещенных приборами лицах Азата и Сергея, которые тоже смотрели на экран и слушали с бесстрастным выражением.

— Попались! — Ярослав неожиданно вышел в эфир. — Тормозные огни. Они замедляются… путь вниз…

— Куда? Что там?

— Ничего. Лес. Ничего. Он сильно тормозит. Он должен остановиться…

Борис вздрогнул и вернулся к действительности. Притормозить? Неужели Манасян просто вышвырнет его на обочину?

— Притормози, — повторил Манасян.

Борис был в замешательстве. Они были в середине пустоты, ничего там в темноте не было.

— Видите красные отражатели на заборе? Там животноводческая ферма. Остановитесь и проедете через нее. А теперь быстро.

Борис заметил, что на шоссе не было ни одной машины, и именно этого хотел Манасян. И вот что он получил.

Борис съехал на обочину и повернул по указателю. Фары выхватили из темноты колеи дороги, ведущей к ферме. В центре колеи росла трава, которая уже сгорела в июльскую жару.

— Выключи свет и остановись, — сказал Манасян.

Борис сделал, как ему было сказано.

— Опусти окна, — сказал Манасян.

Машина наполнилась звуками ночных насекомых и запахом пастбищной травы. Когда глаза привыкли к темноте, колеи засветились в свете полумесяца тусклым фосфором.

— Ты можешь видеть достаточно, чтобы вести машину, — сказал Карен. — Продолжай.

Борис включил передачу и медленно двинулся по заросшей дороге. Высокая трава между колеями волочилась по днищу машины, когда дорога поднималась на небольшой подъем, а затем выровнялась после постепенного спада. Перед ними в темноте расстилался бескрайний сибирский лес, бледно-серые, как Луна, травы, светлые пятна лугов, а над всем этим-ночное небо, усеянное ледяными голубыми звездами.

— Остановись здесь и заглуши двигатель, — сказал Манасян.

Борису это не понравилось.

Они вышли из машины — Манасян с ноутбуком и пистолетом — и двинулись в путь. Дорога была покрыта густой травой.

Пока они шли, сердце Бориса бешено колотилось. Он не мог представить себе никакого решения, кроме плохого. Они спустились в долину, спотыкаясь о камни, натыкаясь на колючий кустарник. Луна давала достаточно света, чтобы они могли видеть, куда идут, но не вдаваясь в детали. Затем они миновали рощу и пришли на лужайку.

— Сядь, — сказал Манасян, приставляя дуло пистолета к плечу Бориса, чтобы подчеркнуть свою мысль. Затем достал мобильный телефон и нажал кнопку.

Борис слушал, как Манасян хрипло кричал в трубку по-армянски, отрывисто бросая слова.

У него голова шла кругом. Он тяжело дышал и обливался потом, в его ботинках валялись сломанные веточки и камешки, носки были изодраны. Затем он услышал глубокий, вульгарный звук, не похожий ни на один из тех, что он когда-либо слышал, быстрое, ускоренное покашливание с оттенком глубокого свиста. Посмотрев на звук в далеком звездном рассеянии, он увидел две звезды, растущие из темноты. Но их свет был голубее, чем у других, и они быстро приближались, подгоняемые жутким, чудовищным пыхтением. Когда два голубых огонька стали больше, другие звезды вокруг них исчезли, заслоненные черным силуэтом вертолета, спускающегося к ним. Ветер с винтами наконец достиг их, вертолет медленно опустился в почти полной тишине и завис перед ними.

— Пошли, — сказал Манасян, все еще сжимая ноутбук и поднимая Бориса на ноги стволом пистолета.

Когда Борис с трудом поднялся с колен, в правой руке он держал камень размером с грейпфрут. Темнота давала ему единственное преимущество, в котором он нуждался.

Он замахнулся изо всех сил, но камень выскользнул из его руки, и удар был лишь скользящим, ударив Манасяна в левое ухо, пошатнув его и отправив ноутбук в полет в темноту. Но Карен не упал. Борис бросился на него так же, как Манасян бросился на Александра, изо всех сил ударив его плечом в живот. Силой он взял сбил его вместе с собой с ног, и они приземлились в двух метрах на спине Манасяна.

Мощный удар выбил воздух из Манасяна, но не его мастерство. Он тут же принялся колотить Бориса прикладом пистолета, снова и снова ударяя им в лицо, пока тот пытался отвести от себя неудержимую энергию молодого человека. Затем Борис наткнулся на выпавший у него из руки камень и ударил им в лоб Манасяна, как раз когда тот начал стрелять.

Борис откатился в сторону от огня, а Карен пытался прийти в себя, ошеломленный, отчаянно пытаясь спастись. Его рука поднялась с пистолетом, но он был слишком ошеломлен, чтобы владеть им нормально. Еще выстрелы-БАМ! БАМ! БАМ! В небо, в землю, мимо лица Бориса.

Борис снова набросился на Карена, прежде чем тот успел подняться на ноги, и словно в припадке, стал колотить его обоими кулаками, даже не дав ему возможности опомниться. Оружие выстрелило снова, ствол уперся в шею Бориса, оставляя за собой выжженную дорожку под челюстью. Теперь уже Смирин потянулся за пистолетом, ломая пальцы, вырывая пистолет из рук Манасяна, а затем выстрелил ему куда-то в район живота. Затем он выстрелил еще раз, отстрелив часть лица Манасяна — Борис действительно видел его в свете вспышки. Потом еще раз — куда — то в грудь. И снова, и снова, и снова, пока эта штука не перестала стрелять.

При вспышках выстрелов в темноте вертолет замер в десяти метрах над ними. Сверкающий сапфировый прожектор вынырнул из его брюха, осветив Бориса лазером, когда он стоял над телом Манасяна.

В кармане у Карена зазвонил телефон, но ноги у Бориса подкосились, и он рухнул на твердую землю, покрытую сухой травой рядом с телом Манасяна, все еще держа пистолет, тяжело дыша, не в силах набрать достаточно воздуха в легкие.

Внезапно прожектор погас, и очень медленно звездные огни зажглись снова, и металлическая птица начала скользить в сторону, ветер и его тайна уносились прочь над вершинами деревьев. Он еще оставался довольно низко. Приглушенный рокот мотора постепенно начал стихать, но синие огоньки тускнели дольше, и Борис, измученный, продолжал смотреть, как они удаляются, пока не превратились в крошечные яркие точки, которые он даже не мог отличить от звезд.

 

Глава 60

Изолированная взлетно-посадочная полоса находилась на частной территории в тридцати километрах к северу от Екатеринбурга. Это была посадочная площадка в поселке Красный Адуй. Там был небольшой пустой ангар с пристроенной мастерской. В пятидесяти метрах стояли два топливных бака. Еще в пятидесяти метрах от танков стоял старый «Сессна-Гранд-Караван», выкрашенный в темно-серый цвет, с выключенными фарами, открытыми дверцами для погрузки и ожидания. Пилот и помощник сидели в темноте сбоку от самолета и курили.

Дмитрий прибыл первым, фары «Рейнджровера» Бориса мелькали сквозь густые березовые заросли, когда он спускался по лесистым холмам в долину. Он подъехал к «Сессне», как будто делал это миллион раз, и вышел. Пилот и помощник быстро подбежали к джипу, чтобы помочь Дмитрию с телом охранника Манасяна. Они вытащили его из «Ровера» и отнесли к грузовому люку самолета. Салон самолета был пуст и готов для перевозки грузов, и тело, уже обесцвеченное цианидом, лежало на голом алюминиевом полу.

К тому времени, как тело погрузили в самолет, Тимур прибыл на «Патфайндере» в сопровождении Олега в машине. Выгрузка трех тел из фургона была еще более ужасной из-за обилия крови.

После того как три трупа были свалены в пустой грузовой отсек вместе с телом второго охранника, Тимур подвел «Патфайндер» к краю взлетной полосы у ангара. Они открыли все двери и начали разбрызгивать стиральный порошок по окровавленному интерьеру. Олег купил стиральный порошок в круглосуточном магазине заранее. Затем они вытянули шланг из угла ангара и начали поливать «Патфайндер» из шланга, из которого розовыми волнами вырывалась пена.

Когда с этим было покончено, Олег и Тимур сняли одежду, вымыли ее моющим средством и положили сушиться на ветви берез июльской ночью. Все уселись за сигареты, ожидая еще одного посетителя.

Прошел час, потом другой, но ни Ярослава, ни Никольского не было слышно. Потом у Тимура зазвонил телефон.

— Тимур, — сказал Ярослав, — я на шоссе, приближаюсь к повороту.

— Что? Что случилось?

— Ничего страшного. Просто некоторые неожиданные события. Увидишь через несколько минут. Что с Израильянцем?

— Нет. Мы ничего не слышали.

Они нетерпеливо ждали, глядя на кусты в поисках фар машины Ярослава. Все стояли и ждали, пока он проедет по взлетной полосе и остановится рядом с самолетом.

Ярослав вышел из машины, обливаясь потом, и молча открыл багажник. Дмитрий, Олег и Тимур подошли и заглянули внутрь.

— Твою мать, — сказал Олег.

Они просто стояли.

— Что-то изменилось? — Дмитрий поднял голову.

Пока они разгружали тело Манасяна, Ярослав рассказал им о том, что произошло, о своем прибытии в тот самый момент, когда странный вертолет улетал в темноту, и о том, как он думал, что опоздал и что Манасян похитил Бориса. Потом он услышал чей-то кашель и, спотыкаясь, побрел в темноту, чтобы найти Бориса. Когда Никольский и Азат прибыли с Раисой, Ярослав уехал с телом Манасяна и помчался к взлетной полосе, чтобы успеть к назначенному сроку.

— Кровавые родинки — то, — пробормотал Дмитрий. — Что, черт возьми, там произошло? Манасян снял «жучка»? Куда он его положил?

— Мы все еще получали от него сигналы, когда все добрались туда, — сказал Ярослав. Смирин был ошеломлен. Он думал, что «жучок» ушел с Балаяном, когда он уходил с пистолетом. Мы нашли его запутавшимся в волосах на животе Манасяна. Думаю, Смирин недостаточно хорошо приладил его к пистолету, и он оторвался, когда Манасян засунул его в штаны или когда он вытащил его и отдал Балаяну.

Ярослав проверил свои часы и затем бросил обеспокоенный взгляд в сторону дальнего конца взлетно-посадочной полосы.

— Пойдем, — сказал он, — вычистим багажник.

К тому времени, как они закончили, было без двадцати три-крайний срок отправления «Сессны», несмотря ни на что. Время пришло и ушло.

— Еще десять минут, — сказал Ярослав.

— Если бы он был где-нибудь поблизости, он бы позвонил, — сказал Тимур.

— Поехали, — сказал Олег, и они все обернулись и увидели фары автомобиля, выезжавшего из-за холма и направляющегося к взлетной полосе. Все вместе они смотрели, как черный «Паджеро» Рубена Израильянца приближается к ним по одной стороне взлетной полосы. Спешить было некуда.

***

Водитель подъехал к фургону и остановился рядом с шестью мужчинами, готовыми помочь вознице с телами. Никто не знал, кто этот человек, и никогда не узнает. Водительская дверь открылась, и из нее вышел мужчина в парадных брюках. Босой и без рубашки, он был полностью покрыт камуфляжной краской — хотя его лицо было частично вытерто-хотя краска, казалось, смешалась даже с его дико спутанными волосами. Белки его глаз зловеще блеснули, контрастируя с пятнисто-грязной плотью.

Он ничего не сказал никому из них, обошел штурмана сзади и открыл дверь. Но вместо тел, которых они ожидали увидеть, навигатор держал в руках груду черных мешков для мусора.

На мгновение все заколебались и удивились, но никто ничего не сказал. Они начали выгружать мешки, по двое на мешок, их комковатое содержимое перемещалось и падало внутрь, затрудняя работу.

Когда все восемь мешков были погружены в самолет, Дмитрий сказал:

— Тимур, не забудь, они не могут оставаться в мешках. Сначала они должны выбраться из мешков.

Тимур кивнул.

— Да, я понимаю. Я уже думал об этом.

Чтобы справиться с напряжением, он насвистывал себе под нос.

Во время последней погрузки пилот сидел в кабине, просматривая свой контрольный список, и теперь включил двигатели, не дожидаясь, пока кто-нибудь заговорит с ним. Человек, принесший сумки, сидел на корточках в дверях грузового отсека. Очевидно, он тоже был готов идти.

Тимур неохотно посмотрел на дверь.

— Дерьмо. Хорошо, — сказал он остальным.

— Все в порядке, я полечу, раз уж я здесь, — сказал Ярослав. — Тимур, позвони Сергею и скажи, что нам нужны еще два водителя. Потом ты заберешь фургон наблюдения у людей Нечаева. Встречаемся в районе Мичуринского.

Тимур кивнул.

— Хорошо, — сказал он.

Ярослав взглянул на самолет, и пилот показал ему большой палец. Он кивнул. — И Тимур, скажи шефу, что Израильянц все-таки добрался.

— Пока, — сказал Тимур. Он посмотрел на грузовой отсек. — Я твой должник, Ярик.

Романов тоже посмотрел на грузовой люк.

— Твою мать, — только и сказал он.

Когда «Сессна-Караван» миновал взлетно-посадочную полосу и поднялся в утреннюю темноту, пилот вывел турбовинтовой двигатель «Пратт и Уитни» на максимальную скорость на самой низкой возможной высоте. Затем, развернувшись в обратном направлении по радиолокационному воздушному коридору, он направился на юг прямо к ближайшему пересечению казахской границы, в район Троицка, делая это профессионально, оставаясь незамеченным для радаров.

Было еще темно, когда они пересекли границу Карабалыкского района и углубились в степь северного Казахстана. Устремляясь на юг, они держали курс и вскоре приблизились к тщательно намеченному месту как раз над озером Кашукбай.

Здесь самолет сбросил скорость до минимума и, казалось, парил в бегущей темноте.

Нижняя грузовая дверь открылась, и в предрассветном свете в воду начали падать тела и части тел. На голом полу грузового самолета, скользким от крови, это была ужасная работа, которую Ярослав и другой человек выполняли в одиночку. Помощник пилота сидел в кресле второго пилота и не оглядывался.

Когда последний кусок тела был выброшен за борт, Ярослав потянулся к нижнему люку грузовой двери, чтобы поднять его. Внезапно мужчина схватил его за запястье, чтобы остановить. На мгновение Ярослав застыл, глядя ему в его печальные глаза. Затем человек отпустил запястье Ярослава, наклонился вперед и сделал ленивое сальто в холодном утреннем воздухе.

 

Глава 61

Организовывая двое похорон одно за другим, не было времени сидеть и размышлять о том, что произошло. В соответствии с планом Никольского «ничего не случилось», Борис и Раиса должны были вести себя так, будто ничего не произошло. Это было бы невозможно, если бы они уже не были в шоке от потери двух близких друзей за столько дней.

Они как-то пережили ночь, разговаривая, разговаривая, обнимая друг друга, ловя обрывки бессознательного. Вряд ли это можно было назвать сном. На следующее утро все пошло наперекосяк. Они встали вместе, и Борис сварил кофе. Но он не знал, как себя вести. Менее двенадцати часов назад он зверски убил человека. Несмотря на то, что он видел в фильмах и читал в романах, с этим было трудно жить, независимо от того, каким был тот человек. Борис был совершенно уверен, что ему не хочется отпускать шуточки и возвращаться к обычной жизни. На самом деле, если он не знал ничего другого, то знал достаточно, чтобы понять, что обычной жизни больше не будет.

На вкус кофе был в порядке, но не было никакого желания им насаждаться. Как ни странно, именно почти невыносимое принуждение заставляло их притворяться, что ничего не произошло, и создавало для них такой стресс. Если бы после этих мучительных четырех дней были какие-то события, полиция, утешение друзей, присутствие адвокатов или врачей… или что-то еще, они могли бы справиться с этим легче. Или, по крайней мере, они начали бы быстрее отходить от этого.

Но отхода не было. Где-то между десяти часами и полуночью погибло девять человек, один из них от собственной руки Бориса, а затем сразу после этого все и каждый в буквальном смысле исчезли. Никольский остался в доме, снятом Израильянцем, а Азат отвез Бориса и Раису домой. Это был последний раз, когда они видели Сергея Никольского. Никаких прощаний не было.

Никто, казалось, не хотел этого делать, и была своего рода атмосфера «мы свяжем свободные концы позже», которую, казалось, все предпочитали. Телохранители остались на ночь, но к полудню следующего дня они оба, а также Хазанов и Шарапиев ушли. Это было странно.

Похороны Василия в Сухуми и Кирилла в Москве прошли как-то сумбурно и натянуто. На московской церемонии Борис пытался даже произнести какую-то речь, но они с Раисой сидели с дочерьми Кирилла, и когда он начал, у него не было времени предаваться собственным мечтам, в то время как девушки нуждались в его внимании.

В последующие дни Борис был вынужден смириться с полной потерей своих сбережений. Его адвокаты и финансовые консультанты все еще пытались разобраться в его инвестициях в «Транском Трэйд». Он понимал, что будут, конечно, неприятные моменты, когда все это выяснится, но это не было непреодолимой проблемой.

Но ЗАО «Агрохим» была сильной компанией с хорошими перспективами, пользовавшаяся поддержкой местных властей. Тем не менее, это была отрезвляющая потеря, и он погрузился в работу так, как не делал этого последние несколько лет.

Дома они с Раисой продолжали бесконечно обсуждать случившееся. Было странно и досадно иметь такой жизнеобеспечивающий опыт в абсолютной изоляции от остального мира. Внезапно им стало не по себе оттого, что у них есть могущественные секреты, которыми они никогда ни с кем не смогут поделиться. Долгое время это преследовало их обоих. Наедине они почти ни о чем другом не думали и не говорили. Весь этот опыт был шизофреническим.

Со временем, однако, они постепенно внедрили кошмар в ткань своей жизни. Иначе эти четыре дня стали бы для них единственным смыслом жизни. Это определило бы судьбу. Израильянц и Манасян украли бы у них не только друзей и деньги.

Но Борис не находил себе места. Однажды ночью он снова прошел через сложный процесс общения с Георгием Нечаевым. Он сказал, что хочет договориться о встрече с Сергеем Никольским. Почему? Ведь он просто хотел поговорить с ним. Он хотел, чтобы этот человек посидел спокойно несколько часов и поговорил с ним. Нечаев сказал, что посмотрит, что можно сделать. Но Борис настаивал.

 

Эпилог

МОСКВА

Когда Борис вышел из такси перед рестораном, был холодный дождливый вечер с густым туманом, затуманившим городские огни. Он расплатился с водителем и вошел внутрь, где его ждала одна из кабинок вдоль стены, как он и просил.

Он был в столице по делам и должен был вернуться в Екатеринбург на следующий день. После недели, проведенной в столице на деловых встречах, он намеренно оставил последний вечер свободным. Он просто хотел медленно поесть в одиночестве и почитать газету.

Он взял бутылку хорошего вина и заказал ужин. Когда его принесли, он ел медленно и продолжал листать газету. Он уже съел три четверти, когда заметил, что кто-то приближается к его столику. Он поднял голову и с изумлением увидел Сергея Никольского.

— Борис, — сказал Никольский, щуря свои азиатские глаза и протягивая руку, — вы не возражаете, если я присоединюсь к вам на несколько минут?

Он был одет красиво, даже элегантно, подумал Борис, и казался таким же удобным в своем дорогом двубортном костюме, как и в джинсах и мешковатой льняной рубашке. Он сел, и официант принес еще один бокал. Они подождали, пока он нальет Никольскому вина и унесет тарелку Бориса.

— Это не случайность, — сказал Борис.

Никольский улыбнулся.

— Я тоже здесь по делу, но Георгий Нечаев позвонил мне, когда узнал, что мы в городе одновременно. Поэтому я выследил вас.

Борис мог только догадываться. И как, черт возьми, Нечаев узнал, что он в столице?

— Насколько я понимаю, вы хотели поговорить со мной, — сказал Никольский. — Жаль, что это не могло произойти раньше.

Борис кивнул, изучая его. Одежда, возможно, и изменилась, но у него был тот же скорбный взгляд, который помнил Борис, и тот же вид, который говорил о том, что он видел или делал вещи, которые отличали его от большинства других людей.

— Я был в отчаянии, когда позвонил Нечаеву, — сказал Борис. — Время немного помогло. С тех пор мы с Раисой через многое прошли, кое с чем смирились.

Никольский кивнул.

Борис отхлебнул вина. Они уставились друг на друга.

— Хотя есть одна вещь. Человек, который… у Израильянца той ночью. Это был Александр Оганесян, не так ли? Отец семейства.

Никольский снова кивнул.

— Почему вы солгали мне о его смерти? Я не вижу в этом смысла.

— Я не лгал вам. Я сказал, что он покончил с собой. Это было так ужасно. Лучше бы он умер. Чтобы спастись тот раз, он был вынужден прыгнуть в эти химические отходы и сильно изуродовал себя.

В дальнейшем он жил, чтобы выследить тех пятерых парней, которые появились в его доме той ночью. Он выслеживал их одного за другим на протяжении многих лет. Израильянц был пятым. После этого Александр просто покончил с этим.

— Он перестал убивать?

Никольский рассказал ему, как умер Александр.

— Обалдеть! Борис был удивлен, удивлен тем, что его до сих пор удивляет что-то, связанное с этими поразительными четырьмя июльскими днями. Он изучал Никольского. На благодушном лице его Смирин не мог прочесть ничего.

Он был одновременно задумчив и расслаблен. Он не спешил заканчивать разговор.

Никольский окинул взглядом помещение, непроизвольный рефлекс, который сигнализировал об изменении в разговоре. Он еще немного наклонился вперед, положив руки на стол, его длинные пальцы коснулись ножки бокала, слегка подвигая его к свече на столе. Он наклонил ее, пропуская свет сквозь рубиновую жидкость.

— Помните от ноутбук, который так отчаянно хотел заполучить Манасян? — Сказал Никольский.

Борис кивнул.

— В нем содержались все оперативные детали их плана против вас. Имена, имена и еще раз имена. Она расширила нашу базу данных об армянских ОПГ в странах СНГ и восточной Европы и ее связях с международной преступностью на тридцать процентов. Это было грандиозно. Для нас это была золотая жила. Позднее Георгий сказал мне, что рассказал вам с Раисой об Ахмеде Ясине. Что же, Рубен Израильянц свел Ахмеда с той женщиной из краковской клиники. Как ни странно, именно он был связан с ИГИЛ, и религиозные различия для него не играли особой роли. После этого он исчез с экранов радаров. Когда вы приехали в Челябинск и опознали его фотографию в моих файлах, я не мог поверить.

— Манасян — это совсем другое дело. Он знал о связях Израильянца с радикальными группировками на Ближнем Востоке и начал собирать секретные файлы о его контактах. Такой человек, как Манасян, помешан на информации. Собирает, как старьевщик собирает барахло. Никогда не знаешь, когда сможешь заработать на какой-нибудь информации. Манасян знал, что рано или поздно информация о ближневосточных контактах Израильянца станет ценной. Он также знал, что отношения Израильянца с этими людьми могут в конце концов привести его к гибели. Поэтому Манасян начал по-крупному подстраховывать свои ставки, копя каждую крупицу информации, которую он мог раскопать о Рубене и ИГИЛ. Этот ноутбук был полон файлов, и Манасян уже был на пути к их созданию своей стратегии.

Он остановился и посмотрел на Бориса, медленно поднимая бокал так, что рубиновое пятно на скатерти, словно красный призрак, переместилось обратно в бокал.

— Рубен Израильянц вел, конечно, очень опасную игру, Борис. После того, как вы уехали из Челябинска, я, следуя интуиции, дал инструкцию своим людям в Европе прочесать дом, принадлежавший Рубену в Афинах. Среди прочего они нашли телефонный номер, который был зарегистрирован в одном из домов в районе вокзала в Стамбуле. Когда я отправил еще одну команду в дом в Стамбуле, они нашли его пустым. Поспешно опустевшим. Человека, который арендовал этот дом в течение последних двух месяцев, звали Абдул Селим-Бек. Мы обнаружили телефонные номера. Один из этих номеров звонил в дом в Бейруте, дом, принадлежащий «Хезболле».

Дальнейшая проверка показала, что за последние шесть месяцев Израильянц дважды был в Бейруте. Кроме того, помните счета, через которые «Транском Трэйд» собирался разбросать ваши десять миллионов?

— Один был в Бейруте.

Никольский кивнул.

— Да, это популярное место для отмывания денег. Но в данном случае деньги туда не пошли. В конечном итоге нашим специалистам удалось платеж перехватить.

— Кошмар. Так что же происходит?

Никольский посмотрел на Бориса и откинулся на спинку стула. — Этого мы никогда не узнаем.

— Если бы ты мог спросить… — Борис осекся. В этом и состояла суть работы Сергея, не так ли?

Никольский понимающе улыбнулся и пожал плечами.

— Кто такой Селим-Бек? — сказал он. — Мы понятия не имеем, кто этот человек. Его имени нет в базах ФСБ и других разведок, к которой у нас есть доступ. Этот человек, скорее всего, останется для нас загадкой. Какой ценой? Этого мы тоже можем никогда не узнать. Или мы сможем узнать это на собственном горьком опыте: когда будет слишком поздно.

Никольский допил вино и огляделся. Его глаза, казалось, блеснули на что-то интересное за плечом Бориса, а затем снова потухли. Смирин понял, что Сергей пришел со своими охранниками. Этот человек не позволял себе жить так, как ему хотелось.

— Я понимаю… необходимость этого списка, — сказал Борис, понизив голос и наклонившись к Никольскому, — но я не понимаю, почему, имея так много информации от Израильянца, он не может быть для вас более ценным живым, чем мертвым. Или любое из имен в списке, если на то пошло.

— Разум… нестабилен, — сказал Никольский. — У него есть полужизнь, которая измеряется мгновениями. Это имеет значение только если объект из разработки не знает об этом. В тот момент, когда объект или его связи узнают, что она у вас есть, ее ценность рассеивается, как дым. Она становится бесполезной.

— Потому что все изменяется, — ответил Борис.

— Совершенно верно. Если мы, допустим, схватим Израильянца, все, кто когда-либо имел с ним дело, сожгут за собой мосты. Все, что раньше было связано с ним-контакты, процедуры, маршруты, системы, процессы, конспиративные квартиры… все-будет скомпрометировано и немедленно изменено. Каждый начнет вести свой бизнес по-разному, и нам придется начинать с нуля, пытаясь выяснить, кто, когда, где, как и почему.

— Но если объект вдруг умрет, — продолжал Никольский, — то, скорее всего, информация, которой мы располагаем, останется свежей. Его смерть не затрагивает безопасность связей его сообщников, все продолжают использовать одни и те же методы и процедуры, хотя, возможно, с некоторой дополнительной осторожностью, так как они не могут быть уверены, кто же это был, кто добрался до него.

— Но удаление его вызывает пустоту, — продолжил Борис, начиная понимать логику, заполняя информацию собственным вопросом. — Это разрушает все операции, которые он вел, может быть, убивает их навсегда и выводит крупного игрока из борьбы.

Никольский кивнул.

— Это один из способов. Сейчас это срабатывает. Но общее снижение уровня работы разведывательных служб России да и Европейских стран часто уничтожает плоды наших усилий. Проверка имен из этого списка может дать нам полезную информацию, которая, в свою очередь, даст небольшую передышку… нам всем.

Подошел официант и спросил, не хотят ли они еще бутылку вина. Борис посмотрел на Никольского, но тот покачал головой. Официант удалился.

— Ну и как ты с этим справляешься? — Спросил Никольский после нескольких минут молчания. — С точки зрения твоей измененной жизни.

Борис нашел этот вопрос любопытным и удивился, что Никольский вообще захотел его знать.

— По правде говоря, — сказал он, — с этим ничего не поделаешь. И от этого мне никуда не деться.

Сергей кивнул, как будто знал, о чем говорит Борис, но ничего не сказал.

— Я должен молчать об этом, — добавил Борис, — делая вид, что ничего не произошло. Почему-то с этим жить труднее. Иногда почти невыносимо.

— Молчать и притворяться, что ничего не было, — это две разные вещи, — сказал Никольский. — ты не можешь притворяться, что этого не было. Это сведет тебя с ума. Эта вещь является частью того, кто ты сейчас, и ты ничего не можешь с этим поделать.

Сергей улыбнулся уголками губ.

— Первое убийство это как первая любовь, оно не забывается никогда и остается с тобой навеки… первое убийство оно всегда самое трудное. Ты пересилил себя и чтобы однажды не наступил момент, когда тебе захочется еще… раз пережить подобные ощущения — просто не рефлексируй.

Он посмотрел на Бориса через тускло освещенный стол.

— Что касается молчания, я не собираюсь лгать тебе. Это уже изменило твою жизнь. Это не значит, что все должно измениться к худшему, просто все будет по-другому. Ты научишься жить с этим.

— Значит, на этом все? — Спросил Борис. Он просто хотел, чтобы у этой проклятой истории был конец, место, где она остановится. Он хотел услышать, как этот Якут скажет, наконец, официально: все кончено.

Никольский внимательно посмотрел на него, прежде чем ответить.

— Почему Израильянц пытался положить деньги на счет «Хезболлы»? — спросил он. — Если он оказывал им какую-то услугу, помогая основать базу в Средней Азии в пределах досягаемости России — а мы определенно за этим следим, — то почему не наоборот? Почему ему не платят? Или они оказывают ему другие услуги? И что бы это могло быть? И что бы это ни было, закончилось ли оно со смертью Рубена? Или он был лишь одним из многих элементов в большой схеме, как и вы?

В бокале Никольского еще оставалась капля вина, и он выпил ее залпом. Он осторожно поставил стакан на скатерть, разгладив морщинку тонким, как вафля, основанием бокала.

Он посмотрел на Бориса.

— Для вас с Раисой все кончено. Тебе нужно перестать терзаться, примириться с этим.

— А как насчет вас? — рискованно спросил Борис.

Никольский, казалось, какие-то мгновения что-то обдумывал, а затем отогнал мысль.

— История не будет знать наши имена, — сказал он, — а если потом что-то и напишут, то напишут неправду. Мы сохранили ваши деньги, — он переменил тон на деловой, — так что лучше давайте поговорим о гонораре мне и моей команде.