ЕКАТЕРИНБУРГ

Израильянц медленно расхаживал взад и вперед по веранде, примостившейся на берегу реки, держа руку в кармане и покуривая сигарету; дым голубым дыханием уносился от него в темноту. Время от времени он останавливался и смотрел в ночь.

В том направлении, куда он смотрел, смотреть было не на что. Далеко внизу сапфировая поверхность широкой реки извивалась в кобальтовой тьме, а по другую сторону длинный склон поднимался к черным холмам с редкими огоньками, мерцающими сквозь густой лес. Дом, который привлек его внимание, был прямо перед ним, в полутора милях по прямой.

— Мы услышим о нем завтра, — сказал Израильянц. — Сколько «жучков» они уничтожили?

— Пока что с полдюжины. — ответил человек, стоявший напротив.

— Я же говорил тебе, — усмехнулся Рубен, — он будет таким предсказуемым, надменным ублюдком. Так как чертовски уверен, что никто не будет прослушивать его квартиру и это сойдет ему с рук. Хотел бы я видеть его лицо, когда он понял, что натворил. Он покачал головой с усмешкой. — Мне пришлось бы искать другой предлог, чтобы убить Свиридова, если бы Смирин оставил «жучков» на месте. — Он фыркнул. — Будет приятно поработать с этим бизнесменом.

Он курил.

— Но я не могу понять, почему мы не поймали его ни на одном из «жучков», которые все еще там. Мы даже не слышали, как он кашляет или мочится.

— Мы забрали техников.

— Я знаю, Карен. Но мы не заберем Смирина. Что он делает?

— Ты напугал его до смерти, Рубик, — сказал Манасян. — Возможно, он даже не дышит.

Карен Манасян был европейским руководителем операций Израильянца. В свои тридцать пять лет Манасян был широкоплеч и красив в кавказском любовном смысле этого слова. Он был самоуверен, сосредоточен на себе и легко применял насилие.

Когда у Израильянца были дела в России или государствах бывшего СССР, именно бывший офицер армянской разведки Манасян следил за тем, чтобы все шло как надо. Его команды заложили основу. Его команды управляли разведкой. Его команды обеспечивали жестокость, когда требовалась жестокость. Например, именно люди Манасяна переправили Израильянца через границу на грузовике Берика Чекмезова. За годы службы он научился передавать плохие новости низшим чинам. Если они совершали ошибки, он давал им шанс исправить их. Еще одна неудача, и они исчезали. Другие занимали их место, прекрасно зная, что случилось с теми, кто был до них. Ошибки предшественников никогда не повторялись. Исключений не было.

— А как насчет людей, убирающих дом? — спросил Израильянц.

— Только техники. Наш парень на земле не подобрал никакого оружия. У Смирина очень качественная служба безопасности в «Агрохиме», и он, вероятно, знал этих парней через свои связи. Он проводит очень сложную операцию. Похоже на обычную уборку, как мы и ожидали. Ничего больше.

— И ты думаешь, что это те люди, которым он звонил из автомата?

— Наверное. Он не мог этого вынести. Хотел сделать что-нибудь как можно быстрее.

Рубен широко расставил ноги, медленно затянулся сигаретой и уставился на ночную реку. Над водой медленно двигалась лодка, удаляясь от города. Его огни отражались от сапфира, а звук мотора доносился с утесов.

— Я пытаюсь представить, — сказал он скорее себе, чем Манасяну, — о чем он думает. Этот человек осторожен. Он не делает больших ошибок. Он взвешивает все «за» и «против», следует правилам и принимает безопасные, разумные решения. Он предсказуем, как мы видели. Теперь, как он реагирует на осознание того, что он несет ответственность за смерть своего друга?

— Он будет снова и снова прокручивать в голове, как это случилось, — продолжал Израильянц, отвечая на собственный вопрос. Он еще раз подтвердит в уме, что я не говорил: «не убирай дом». Тогда он подумает, «Так, я должен попробовать, чтобы прочувствовать это. Этот сукин сын Рубен непредсказуем. Я должен прочитать его мысли. Как, черт возьми, я это сделаю?»

Израильянц курил, облокотившись на перила пристани и вглядываясь в ночь, как будто крошечные огоньки домов вдалеке были картами гадалки, и он видел там ответы на все свои вопросы.

— А потом, — бормотал Рубен, — он начнет сходить с ума. Осторожный человек находит очень напряженным иметь дело с непредсказуемостью. Он не видит никакого способа выяснить это. И это начинает его утомлять. Это начинает его грызть. И это хорошо.

Карен Манасян слушал шефа. У этого человека не было равных в том, что он делал, и работа на него всегда была тренировкой в извращенности. С годами Израильянц превратился из обычного боевика в наркотических войнах, из культуры, которая разводила убийц, как личинок, и относилась к ним с таким же уважением, в своего рода философа в деле смерти. Время, затрачиваемое Израильянцем на изучение психологической биографии человека, на котором он сосредотачивал свое внимание, в этом деле было основательным. Вот почему его так боялись те, кто знал достаточно, чтобы бояться его. Вот почему он был так эффективен.

Карен понимал, что от одной этой работы он станет богатым человеком. Но за это была цена. Когда работаешь с Рубеном, всегда есть цена. Если этот человек чувствовал, что не получает от жертвы деньги, если ему не платили выкуп, это обычно означало какие-то страдания. Прежде чем все заканчивалось, Израильянц требовал сделать что-то, что причинит тому человеку боль, физическую или эмоциональную, и именно поэтому Манасян поклялся себе, что будет работать с этим сумасшедшим в последний раз.

У Манасяна зазвонил мобильный телефон, и он вытащил его из кармана и отвернулся от перил мостка. Опустив голову и прислушиваясь, он начал лениво ходить по дворику. Израильянц обернулся и посмотрел на него. Ему нравились телефонные звонки во время подобных операций. Это означало действие. Все, что происходило хоть рядом хоть далеко, было в его пользу. Колеса повернулись, план двинулся вперед.

Он щелкнул окурком сигареты, и она описала высокую, искусную дугу и приземлилась в тазу с водой, плавая в аквамариновом свете. Он наблюдал за Манасяном, который теперь стоял рядом с рекой, и половина его тела, обращенная к Рубену, мерцала бирюзовым светом, отраженным от поверхности воды. К тому времени, как он снова добрался до Израильянца, разговор уже подходил к концу. Он щелкнул, закрывая телефон и снова присоединился к Рубену на мостике.

— Это был Меликсет в Анталье. Его информатор в отеле где проивает жена Смирина, только что сообщил, что ей звонили пару часов назад. К сожалению, это все, что он знает. Информатор был не в состоянии отследить звонок. — Манасян посмотрел на часы. — В принципе, ничего необычного.

Израильянц вытащил из кармана потрсигара еще одну сигарету и закурил. — Полагаю, все же завтра утром госпожа Свиридова и госпожа Смирина отправятся домой.

Рубен медленно улыбнулся, а потом его улыбка переросла в мягкий, радостный смех. — Черт возьми, я люблю этого парня, Смирина. Делать это женщине на расстоянии было бы так неудобно.

Израильянц снова повернулся к темной долине, к своим мыслям, слегка наклонился, облокотившись на перила. Манасян отступил на шаг и снова достал мобильник. Он посмотрел наверх, где двое его людей стояли на посту, наблюдая за улицей перед домом. Он бросил взгляд на тени рядом с домом, где он едва мог различить черный силуэт Рустама, личного телохранителя Израильянца, сидевшего в тени. Это Рустам забрался на крышу скотоводческого грузовика вместе со своим боссом. Он всегда был рядом, как больное воспоминание, от которого невозможно избавиться.

Манасян оглянулся на шефа. Его спина была слабо освещена, когда он смотрел в ночь. Клуб дыма от сигареты вылетел у него из головы и потек длинной голубой струйкой. Волосы у него горели, как в огне.

Ночной перелет из Челябинска нервничавшему Смирину казался бесконечным. Но пока тот же «Embraer 120RT» поглощал воздушные километры, он все же был занят организацией полета Раисы и Ларисы домой. Он позвонил по оставленному Никольским телефону в международную чартерную службу в Челябинске, у которой были самолеты на земле в аэропорту Антальи. Они с Раисой договорились, что, как только она поговорит с Ларисой, им вряд ли удастся выспаться, поэтому он договорился, что чартерная служба заберет их в аэропорту, как только соберет команду.

* * *

Покончив с этим, он позвонил Леониду Пельцу домой в Екатеринбург. Пельц был главным юрисконсультом Бориса, и Смирин сказал ему, что он хочет, чтобы он сделал три вещи:

Во-первых, связался с Андреем Ореховым, биржевым брокером Бориса, занял девять миллионов евро под его личный инвестиционный портфель и немедленно инвестировал всю сумму определенным образом в компании, которые он назовет. Он должен использовать Transcom Trade Investition, Ltd в Софии для облегчения транзакций. Эти сделки должны быть завершены к трем часам следующего дня.

Во-вторых, получить с китайцев и занять еще восемнадцать миллионов евро, используя проценты в «Агрохиме» в качестве залога.

В-третьих, подготовить документы, чтобы продать еще больше «Агрохима» так, как описал бы Борис.

Затем он обрисовал график.

Когда Пельц оправился от шока, вызванного полученными инструкциями, следующие сорок минут они потратили на то, чтобы составить общее представление о том, как все это будет работать. Борис велел ему держать в строгом секрете планы, хотя и не объяснил почему.

Приземлившись в Кольцово, Борис поселился в гостинице. Никольский предполагал, что Израильянц, как и во время других подобных операций, будет следить за домом Бориса, и не хотел, чтобы Рубен знал, что Борис покинул его дом. Утром Марк Хазанов заедет за ним, и Борис отправится домой тем же путем, каким уехал, — в потайном отделении пикапа Хазанова.

Борис включил телевизор, как только вошел в номер. Полет домой был полон навязчивых мыслей, когда он снова и снова прокручивал в голове «что если», «не должно», «почему». Затем он проанализировал свои разговоры с Никольским и попытался представить в перспективе то, что, по его мнению, должен был сделать Сергей. Он мог только надеяться, что утром, он будет выглядеть значительно лучше.

Он не хотел больше думать. Он разделся и упал в постель, глядя поверх ног на музыкальный канал. Борис надеялся, что это удержит его от размышлений.