Борис брился, обернув полотенце вокруг талии. Его шея затекла, несмотря на долгий душ, который он принял, чтобы попытаться расслабить ее. На столе рядом с бритвенной кружкой стояла чашка кофе и недоеденный бутерброд. Наружная сторона его брови была припухшей, а плоть вокруг нее-пурпурной. Он посмотрел через стеклянную стену бассейна, чувствуя себя идиотом. Четыре часа сна показались ему точно такими же, как четыре часа сна: недостаточно.

Тем не менее, он должен был признать, что разговор с Сергеем Никольским в предрассветные часы был захватывающим. Никольский не раз поддерживал опасения Бориса, что тот поступил неправильно, но ничего конкретного не говорил. Борис все еще чувствовал, что его решение работать с Никольским приведет к еще большей трагедии. Но он не мог придумать никаких конкретных, фактических данных, чтобы оправдать свое беспокойство.

Он смыл пену с лица и пошел в шкаф за одеждой. Одевшись, он почувствовал, что голова немного прояснилась, и направился через коридор на кухню. Раиса снова сидела на пуфике, потягивая апельсиновый сок.

— Хочешь чего-нибудь еще? — спросила она. Она тоже выглядела измученной.

— Нет, я в порядке, — сказал он, выливая холодный кофе в раковину. Он повернулся и прислонился к стойке.

— Как твоя голова? — Спросила Раиса.

— Паршиво.

— Дай подумать.

Она встала с табурета и подошла к нему. Он подождал, пока она осмотрит его. Она была близко, и он мог видеть светлый пушок на ее висках, чувствовать запах ее шампуня.

— Шишка останется с тобой на некоторое время, — сказала она, возвращаясь на остров.

За спиной у него раскатистой мелодией зазвонил телефон, он протянул руку и нажал кнопку.

— Ну?

— Говорит Бурлаченко, заместитель начальника службы безопасности московского филиала ЗАО «Агрохим». Это господин Смирин?

— Да. Я слушаю.

— Мы можем поговорить?

— Э-э, конечно, — сказал Борис, хмурясь и глядя на Раису, когда он вышел из кухни.

Раиса стояла неподвижно, вопросительно глядя на него.

— Понятия не имею, — бросил он ей на ходу и направился с телефоном на веранду.

— Извините, — донесся взволнованный голос, — но у меня для вас плохие новости, Борис Михайлович. Кирилл, ваш финансовый управляющий…

Борис все понял сразу. Ему оставалось только узнать, как это произошло.

— Кирилл Буров мертв, Борис Михайлович.

Смирин задохнулся, потом еще раз, два вздоха, которые прозвучали так, будто его ударили в живот. Он ничего не мог ответить.

Бурлаченко говорил медленно, осторожно, словно уговаривал испуганное животное.

— Его нашли около часа назад в Битцевском парке, — сказал он. — Он лежал на обочине. Бегал трусцой. Врачи скорой говорят, что он умер от аллергической реакции на укус насекомого.

Борис промычал что-то нечленораздельное. Снова раздался голос Бурлаченко:

— В его напоясной сумке была «карта москвича», поэтому его так быстро удалось опознать, — объяснил он. — «Скорая» отвезла его в морг. Полиция сообщила его домработнице — дочерей нету в городе, а она уже позвонила в офис. Так мы узнали о случившемся. Я думаю, через несколько часов мы будем знать больше.

— Ага, — пробормотал Борис.

— Какие-то распоряжения будут, Борис Михайлович?

— Позже. Я перезвоню, — ошалело пролепетал Смирин.

Раиса сидела на кованом стуле на веранде и плакала, а Борис стоял и в ушах у него звучал последний разговор с Кириллом. Он очень путано от волнения объяснил жене: укус насекомого, анафилактический шок.

Что он чувствовал, было неописуемо. Это было чувство, не похожее ни на какое другое, и оно становилось все более странным, когда он стоял под утренним солнцем и слушал, как Раиса плачет тихо, даже вежливо, но без утешения. В ее рыданиях был мир замешательства, а также страха, гнева, оцепенения и эмоций, которые никто никогда не называл.

Для Бориса, однако, преобладающим чувством была тошнота, вызванная ужасным чувством вины. Если бы он… если бы он… если бы он… в мгновенном рое воспоминаний он винил Израильянца… и Георгия Нечаева… и Сергея Никольского… и себя за то, что не видел на каждом шагу, куда все это идет, за то, что не обладал достаточной проницательностью, за то, что не обладал достаточным умом, за то, что не обладал достаточной смекалкой… за то, что у него не хватало смелости…

— Черт побери все!

Он выругался и развернулся, его лицо вспыхнуло, тело затрепетало от адреналина, который взрывался в нем, подгоняемый гиперагитацией его собственного разума.

— Черт побери! — повторил он, пересек веранду, вышел во двор и направился к домику для гостей, где Никольский провел остаток ночи, вместо того чтобы спуститься с холма.

— Боря! — Раиса подняла голову со своих рук. — Боря!

Она стояла, но застыла на месте.

Борис распахнул дверь гостевого домика с такой силой, что она ударилась о внутреннюю стену, как выстрел. Его появление было настолько вулканическим, что Хазанов и Шарапиев, работавшие за компьютерными мониторами, даже вскочили на ноги от удивления.

— Где ваш чертов шеф? — спросил он, чувствуя, как у него перехватило горло, когда Никольский поднялся с дивана, на котором сидел, все еще прижимая телефон к уху.

— Положи трубку, черт побери! — рявкнул Борис.

Борис что-то сказал в трубку и захлопнул ее. Двое мужчин смотрели друг на друга.

— Знаешь, что сейчас произошло?

— Да, — сказал Сергей. — Я только что узнал.

Грудь Бориса тяжело вздымалась, сердце колотилось, почти лишая его способности говорить.

— Хватит, — сказал он. — Вот именно. Не более. Ни одного больше. Не надо мне этого дерьма о неизбежности. Нафиг это. На этом убийства заканчиваются. Прямо сейчас.

— Как это сделать?

— Я расскажу тебе, — сказал Борис. — Ты берешь всю информацию, которая у тебя есть на Израильянца и его людей — а на данный момент она значительна — и идешь в ФСБ. Сейчас. Прямо сейчас. Ты собираешь у них все, что имеешь, и отправляешь туда их оперативные группы, арестовываешь Израильянца или убиваешь его, и мне плевать, кого еще. Но это безумие прекратится сейчас же!

— Не торопись, Борис…

— Сделай это сейчас, Сергей, — Борис почти кричал, его голос охрип от жары, — или это сделаю я. Мне плевать на твое молчание, на твою секретность, на твои тайные планы. Больше никто из моих друзей не умрет из-за этого сукина сына. У тебя нет выбора. У тебя нет никаких возражений. Это финиш.