Когда Манасян вернулся в дом из тени у бассейна, где разговаривал по телефону, он увидел сквозь тонированные стеклянные стены Израильянца. Рубен был в темных очках, потому что смотрел на улицу, и он наблюдал за Манасяном, как за рыбой в аквариуме. Но Манасян опасался, что у Израильянца на уме не только праздное любопытство.

Манасян закрыл за собой дверь, подошел к дивану и плюхнулся на него, оставив на кофейном столике стакан со льдом. На широком телеэкране мерцал фильм, который смотрел Рустам, сидя в кресле, как страстный киноман в наушниках. Рубену не нравился этот чертов телевизор, но он позволял Рустаму смотреть его, потому что это была одна из немногих вещей, которые парень любил делать, помимо чтения порножурналов, под домашнее вино.

— Итак, что происходит? — cпросил Израильянц, когда Манасян взял свой напиток.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты долго говорил по телефону.

— Я не хочу никаких ошибок, — сказал Манасян. — Если мы поверим тому, что Смирин сказал своей жене, то ситуация начнет накаляться. До сих пор все шло гладко. Я хочу, чтобы так и осталось.

Израильянц снял очки и сунул руки в карманы. Он опустил глаза и задумчиво прошелся от одной стены к другой. Карен взглянул на фильм. Он не узнал его. Он посмотрел на шефа. Он должен был признать, что задумчивость Израильянца смущала его.

Так и должно было быть. За последний час Манасян предпринял шаги, которые, если они будут воплощены, изменят всю его жизнь, что бы ни случилось. На самом деле, даже если он не сделает этого, этот звонок изменит всю его жизнь. Если бы люди, работающие с Смириным, были умными, они бы знали, что, просто связавшись с ними для встречи, Манасян прекратил свои отношения с Израильянцем. Они могли бы использовать этот телефонный звонок — опять же, если бы они были умными, они бы записали его — чтобы сжечь для него мосты.

Подозревал ли об этом Рубен? Всегда нужно было бояться, что Рубен все же заподозрит. Он жестко пресекал такого рода предательства в его рядах. А иногда — Манасян видел это не раз — он даже уничтожал абсолютно преданных людей, потому что подозревал их, причем ошибочно.

У Манасяна было одно преимущество: он был первым помощником у Израильянца. До сих пор Рубен не высказывал ему претензий. Это было вынужденным для него, поскольку все равно он должен был кому-то доверять. Он должен был. Но не навсегда.

— Я тут подумал… — внезапно прервал себя Израильянц и отвернулся от окна, позвякивая металлическими рублями в кармане. — я думал, что… ты уже начал приставать к жене Смирина?

— Да, — солгал Манасян, стараясь, чтобы его слова прозвучали убедительно. Рубен считал само собой разумеющимся, что если Карен говорит, что что-то должно быть сделано, то это должно быть сделано. Он становился самодовольным в своем опытном возрасте. Он полагался на других, чтобы позаботились о деталях для него.

— Я тут подумал, — продолжил Израильянц, продолжая прерванный разговор. — Я хочу, чтобы это был особый шик. Это должен быть несчастный случай, как и все остальные, чтобы он знал, что случилось — но даже если будет так, ты пойми, нужен именно особый случай. Что-то такое, что, когда это произойдет, принесло бы позор ей, публичный позор, так что он не смог бы скрыть это.

Манасян уставился на него. Этот человек был еще тот фрукт.

— У тебя есть идея?

— Так, мыслишка… Поражение электрическим током при мастурбации электровибратором в состоянии наркотического опьянения. Но самое главное — сделать так, чтобы он не смог это скрыть. В том-то и дело, знаешь ли, вся соль, как говорят они.

— Это может занять некоторое время.

— Ничего страшного. Когда это случится, он узнает. Может быть, так будет даже лучше. Он думает, что избавился от меня, а потом… — Он сделал жест, будто ударил кого-то ножом в живот, удерживая, а потом выкручивая. — Но дело в том, что я хочу, чтобы это было очень постыдно. — Он отвернулся к окну, глядя наружу. — Этот болван меня здорово разозлил. Дерьмо. — Он снова обернулся. И мне нужны будут фотографии с места происшествия. Я могу посылать ему эти фотографии годами.

Он снова повернулся к окну.

Манасян ничего не сказал.

Израильянц еще немного подумал. Он повернулся и побрел в сторону Манасяна.

— Никогда не отступай от жертвы, Карен, — сказал он почти про себя. — Это самая лучшая пытка. Черт, да я просто занес это в чертов календарь и забыл об этом. Когда наступает свидание, я просто делаю это, что бы это ни было. Для жертвы это хуже, чем просто воспоминание о чем-то ужасном. Что исчезает с течением времени. Но зная, что я вернусь, когда-нибудь, каким-нибудь образом, и напомню им об этом новым подарком, черт, они не могут перестать беспокоиться об этом. Это настоящая пытка. Тревога поглощает их, как чертова болезнь.

Карен никогда раньше не слышал, чтобы шеф говорил так. Что это было? Неужели он все-таки что-то знает? Подозревает ли он? Может быть, он следит за реакцией Манасяна, которая могла бы рассказать ему о его подозрениях? Если когда-либо Манасяну и приходилось держать себя в руках, то только сейчас. Дело в том, что Изрильянц не мог знать, что решил сделать Манасян, потому что, помимо разговора с Борисом, предательство было полностью в голове Манасяна. Он никому не сказал ни слова. Был только телефонный звонок, вот и все. Карен знал, что Израильянц способен играть в игры разума, и предостерегал себя, чтобы не быть втянутым в них.

— Подумаю об этом, — сказал Манасян, поднял стакан и допил минералку, чтобы скрыть дискомфорт. — Делай пока, что хочешь. Он посмотрел на часы. — Сегодня вечером я встречусь со своими людьми. Это займет пару часов. Ты хочешь, чтобы я что-нибудь узнал, прежде чем я это сделаю? Вероятно, это будет последний раз, когда я увижу их лично, прежде чем все закончится. Я хочу убедиться, что они понимают, чего мы ждем.

— А чего мы ждем?

— Если Смирин заплатит раньше срока, как мы надеемся, я хочу поскорее освободить большую часть этих людей. Иметь их здесь — только риск. Что бы вы ни решили насчет жены Смирина, это можно уладить отдельно.

— Конечно, Смирин еще не сказал нам, что он собирается делать.

— Нет, — ответил Манасян, закинув ногу на ногу и положив руку на спинку дивана, изо всех сил стараясь казаться расслабленным. — А если он передумает и не заплатит сразу?

Но Израильянц не ответил. Хотя он смотрел на Манасяна, легкая улыбка на его лице принадлежала другим мыслям.

— Это, — сказал Израильянц, — большие деньги, Карен. Ты станешь очень богатым человеком.

— Хорошо, — сказал Манасян.