Фургон наблюдения Никольского оставался на Егоршинском подходе, заезжая в микрорайоны всякий раз, когда им нужно было скрыться из виду. Кроме водителя, в фургоне находились два техника, он сам и Георгий Нечаев, которые следили за быстро меняющимися событиями по мере того, как выполнялся каждый элемент четырехфазной операции. Несмотря на все неудобства, все шло неожиданно хорошо.

До последних мгновений в «Портофино».

В течение всего этого времени между Никольским, Виктором и остальными в гостевом домике продолжалось радио-и телефонное сообщение. Раиса Смирина смотрела экран радара с ними, но у нее не было доступа к аудио передаче. Все, что она понимала в происходящем, ей приходилось складывать воедино только с одной стороны разговора. И они были осторожны в том, что позволяли ей слышать.

В фургоне Никольского все глаза были прикованы к радарам, следившим за «Линкольном», мчавшимся по шоссе с пятнами от родинок на Борисе и телохранителе Манасяна, которого Борис пометил прошлой ночью.

Когда «Линкольн» замедлил ход, приближаясь к съезду с Сибирского тракта, а затем повернул направо и направился параллельно ЕКАД, Никольский сказал:

— Он догадался.

Нечаев наклонился к монитору.

— Я в это не верю.

Ярослав, сидевший за рулем машины, тоже это заметил.

— Что мне делать, Сергей?

— Просто держись подальше и жди.

Никольский схватил телефон и начал набирать номер человека, которого оставил на берегу под конспиративной резиденцией Израильянца. Телефон звонил, звонил и звонил.

«Он ни за что не ответит, — подумал Никольский. — Он подумает, что звонят, чтобы отмахнуться от него по какой-то причине, а он ждал этого слишком долго.»

Затем он начал набирать номер мобильного Бориса, зная, что Манасян наверняка забрал его у него. Нет ответа. Это тоже не было сюрпризом. Они могли только ошеломленно смотреть, как два сигнала сокращают расстояние между ними и домом Израильянца.

— Какого черта он возвращается? — Спросил Нечаев.

— Он что-то оставил, — сказал Никольский. — Должно быть, так. Вероятно, информация, которую он не может от него упустить.

— Твою мать, — сказал Нечаев. — Ты должен кого-нибудь туда привести.

— Никого не осталось.

— За ними Ярослав.

— У него в машине радар, и он мне понадобится в темноте, если они уедут. Дмитрий направляется к взлетно-посадочной полосе с телом другого охранника в «Ровере» Бориса. Ваши люди держат свой фургон наблюдения, ожидая известий от нас, и, кроме того, они не подготовлены к тому, с чем могут столкнуться, когда доберутся туда. Тимур и Олег направляются к взлетно-посадочной полосе с телами боевиков из «Патфайндера». Олег мог бы уехать, но он уже в пятидесяти минутах езды.

— А как насчет одного из парней в доме Смирина?

— Я не отниму ни одного человека от жены Бориса.

Внутри фургона было жарко от тяжелого груза гудящей электроники. Там было тесно, и все потели.

— Что с ней будет, если ты уберешь одного из охранников? — Сказал Нечаев.

— Я бы не послал туда только одного, а если я пошлю двоих, то останется только один с Раисой.

— Послушай, все равно все мертвы. Кто останется после нее?

— Где парень, который сделал снимки? — Спросил Никольский. Он ждал ответа Нечаева, просто для пущей убедительности. — Парень не участвовал в подсчете наших тел при планировании. Я просто не хочу рисковать.

— Ты просто перестраховываешься. — сказал Нечаев.

— Совершенно верно, — стоически прервал его Никольский. — Мы ничего не можем с этим поделать. Мы переждем. Смирину придется рискнуть.

Фургон съехал на обочину возле съезда поворота на Сибирский тракт и остановился.

Тишина в гостевом домике изменилась. Раиса тоже видела, как Борис подал сигнал, и ей удалось промолчать. Отбросив личные тревоги, она прекрасно понимала, что может невольно неверно истолковать все, что увидит. Она знала, что многое из этого не будет иметь для нее смысла, и что ее инстинкты не будут служить ей хорошо, что они даже будут противоречить обстоятельствам.

Но когда она увидела, как сигнал от Бориса покидает «Портофино» вместе с сигналом одного из людей Рубена, сигналом, который, как она знала, не предусматривался на разборе, она почувствовала, что ее собственная сдержанность заставит ее взорваться.

— Я хочу поговорить с Сергеем, — сказала она. Она не кричала. Ее голос не дрожал. Не было никакой театральности. Но все в комнате обернулись и посмотрели на нее.

— Какие-нибудь проблемы? — спокойно спросила она. Но это было спокойствие, которого ты достиг, когда перешел на другую сторону драмы. Это было спокойствие непоколебимой решимости, и все мгновенно это поняли.

— Хм, — сказал Хазанов и посмотрел на Азата.

— Вот, можете воспользоваться вот этим, — сказал Азат, протягивая Раисе наушники, которыми раньше пользоваться не разрешалось.

— Я хочу поговорить с ним наедине.

Хазанов снова уставился на нее.

— Я имею в виду, вы все слушаете друг друга, не так ли? — спросила она.

— Да, — сказал Азат, жалея, что должен это признавать.

— Я хочу поговорить с ним наедине.

— Смотри, — сказал Азат, — он прямо посередине.

— Ты не сказал «Нет», не так ли? — Спросила Раиса. Она встала со стула, на котором сидела.

— Я хочу сказать, — ответил Азат, — что спрошу его, может ли он сделать это прямо сейчас.

— Сделай это.

Азат снова надел наушники, наклонил голову и отошел от группы, тихо разговаривая. Все ждали, сосредоточившись на экранах или на чем-то еще. Все, кроме Виктора, который смотрел на Раису с зарождающейся улыбкой на губах.

Азат повернулся, сунул руку в карман и достал мобильный телефон.

— Говорите, — сказал он, протягивая ее Раисе.

Раиса взяла ее и отошла в другой конец комнаты. Ей хотелось выйти во внутренний дворик, но она знала, что этого не допустят.

— Да, — сказал Никольский.

— Что происходит?

— Борис и Манасян все еще разговаривают.

— Это не говорит мне о том, что происходит.

— Похоже, Манасян нас раскусил. Он держит Бориса в заложниках, пока не получит гарантии, что мы его отпустим.

— И что потом?

— Он согласился оставить Бориса со штурманом и поговорить с нами по сотовому телефону в доказательство того, что он жив, а пока это происходит, он уезжает, и мы его отпускаем.

По его голосу она поняла, что он намеренно грубит ей. Она хотела играть честно? Он будет играть честно.

— А где они сейчас?

— Они поехали к месту, где Манасян расстался с Израильянцем.

— Почему?

— Мы думаем, что Манасян хочет вернуть кое-что, что он не хочет ускользать от него до того, как сбежит.

— Манасян уже знает, что ты собирался убить Израильянца, не так ли?

— Да, теперь знает.

— Рубен мертв?

— Этого мы не знаем.

Она не могла поверить своим ушам.

— И что ты собираешься делать?

— Мы мало что можем сделать. Мы просто ждем, пока Манасян сделает свое дело, а затем оставит Бориса где-нибудь с «Линкольном», как он и должен был сделать.

— Так и должно быть, — сказала она. Это заставило ее сердце подползти к горлу. Слово «предполагаемый» никогда не имело такого значения, никогда не звучало так неубедительно и угрожающе.

— Я не могу сидеть здесь и смотреть на это, — сказала она. — Мы точно знаем, где Борис, не так ли?

— Да.

— Тогда я хочу быть как можно ближе к нему.

— Вы как можно ближе к нему.

— Не так близко, как ты.

Тишина.

— Ты стараешься держаться как можно ближе, верно? Не подвергая опасности жизнь Бориса, — продолжала она, — не испортив ситуацию?

Тишина.

— Тогда я хочу быть там, где ты.

— Это невозможно.

В какой-то момент оба молчали, и Раиса проглотила подступившую к горлу желчь, подавив ярость. Но она сопротивлялась искушению поддаться своим инстинктам. Она достаточно насмотрелась на Никольского, чтобы понять, как он себя ведет, и, вероятно, уважала его. Если она хочет получить то, что хочет, она должна встретиться с ним там, где он живет.

— Позволь мне сказать тебе, что такое твое «невозможно», — произнесла она с той ровностью, с какой говорил сам Сергей. — Я не дура. Я знаю, что ты не можешь гарантировать жизнь и безопасность моего мужа. Это не твой кошмар. Он наш.

Никольский по-прежнему молчал.

— Но… если с ним что-нибудь случится, тогда… я не смогу держать рот на замке. Если с моим мужем что-нибудь случится, тогда я буду полоскать тебя и того, кто за тобой стоит, в СМИ годами. Если меня заставят сидеть здесь и смотреть на смерть моего мужа — если до этого дойдет — как будто это чертова видеоигра. Тогда не надейтесь, чтобы вы когда-нибудь снова обрели анонимность, которой так чертовски гордитесь. — Она замолчала. — И да, — добавила она, — я помню ваши угрозы, вернее, ваш добрый совет, ваше предостерегающее слово. И нет, я не боюсь.

Она остановилась. В комнате за ее спиной воцарилась тишина, и на другом конце провода тоже. Гнев обжег ей лицо, и она чувствовала, как оно горит.

— Передайте телефон Азату, — только и сказал Никольский.

Она хотела было проговорить: «Ну и что же, черт возьми, ты собираешься делать?» Но потом она поняла, что сказала все, что собиралась сказать, и действительно имела это в виду. Ему лучше поверить в это.

Она повернулась и протянула телефон Азату. Он подошел, взял его и повернулся к ней спиной, пока она стояла прямо там, пока он говорил, словно отрезал: «Да, да, и, хорошо, и, понял.»

Он повернулся, положил телефон в карман и посмотрел на нее.

— Пошли, — сказал он.