МОСКВА

Когда Борис вышел из такси перед рестораном, был холодный дождливый вечер с густым туманом, затуманившим городские огни. Он расплатился с водителем и вошел внутрь, где его ждала одна из кабинок вдоль стены, как он и просил.

Он был в столице по делам и должен был вернуться в Екатеринбург на следующий день. После недели, проведенной в столице на деловых встречах, он намеренно оставил последний вечер свободным. Он просто хотел медленно поесть в одиночестве и почитать газету.

Он взял бутылку хорошего вина и заказал ужин. Когда его принесли, он ел медленно и продолжал листать газету. Он уже съел три четверти, когда заметил, что кто-то приближается к его столику. Он поднял голову и с изумлением увидел Сергея Никольского.

— Борис, — сказал Никольский, щуря свои азиатские глаза и протягивая руку, — вы не возражаете, если я присоединюсь к вам на несколько минут?

Он был одет красиво, даже элегантно, подумал Борис, и казался таким же удобным в своем дорогом двубортном костюме, как и в джинсах и мешковатой льняной рубашке. Он сел, и официант принес еще один бокал. Они подождали, пока он нальет Никольскому вина и унесет тарелку Бориса.

— Это не случайность, — сказал Борис.

Никольский улыбнулся.

— Я тоже здесь по делу, но Георгий Нечаев позвонил мне, когда узнал, что мы в городе одновременно. Поэтому я выследил вас.

Борис мог только догадываться. И как, черт возьми, Нечаев узнал, что он в столице?

— Насколько я понимаю, вы хотели поговорить со мной, — сказал Никольский. — Жаль, что это не могло произойти раньше.

Борис кивнул, изучая его. Одежда, возможно, и изменилась, но у него был тот же скорбный взгляд, который помнил Борис, и тот же вид, который говорил о том, что он видел или делал вещи, которые отличали его от большинства других людей.

— Я был в отчаянии, когда позвонил Нечаеву, — сказал Борис. — Время немного помогло. С тех пор мы с Раисой через многое прошли, кое с чем смирились.

Никольский кивнул.

Борис отхлебнул вина. Они уставились друг на друга.

— Хотя есть одна вещь. Человек, который… у Израильянца той ночью. Это был Александр Оганесян, не так ли? Отец семейства.

Никольский снова кивнул.

— Почему вы солгали мне о его смерти? Я не вижу в этом смысла.

— Я не лгал вам. Я сказал, что он покончил с собой. Это было так ужасно. Лучше бы он умер. Чтобы спастись тот раз, он был вынужден прыгнуть в эти химические отходы и сильно изуродовал себя.

В дальнейшем он жил, чтобы выследить тех пятерых парней, которые появились в его доме той ночью. Он выслеживал их одного за другим на протяжении многих лет. Израильянц был пятым. После этого Александр просто покончил с этим.

— Он перестал убивать?

Никольский рассказал ему, как умер Александр.

— Обалдеть! Борис был удивлен, удивлен тем, что его до сих пор удивляет что-то, связанное с этими поразительными четырьмя июльскими днями. Он изучал Никольского. На благодушном лице его Смирин не мог прочесть ничего.

Он был одновременно задумчив и расслаблен. Он не спешил заканчивать разговор.

Никольский окинул взглядом помещение, непроизвольный рефлекс, который сигнализировал об изменении в разговоре. Он еще немного наклонился вперед, положив руки на стол, его длинные пальцы коснулись ножки бокала, слегка подвигая его к свече на столе. Он наклонил ее, пропуская свет сквозь рубиновую жидкость.

— Помните от ноутбук, который так отчаянно хотел заполучить Манасян? — Сказал Никольский.

Борис кивнул.

— В нем содержались все оперативные детали их плана против вас. Имена, имена и еще раз имена. Она расширила нашу базу данных об армянских ОПГ в странах СНГ и восточной Европы и ее связях с международной преступностью на тридцать процентов. Это было грандиозно. Для нас это была золотая жила. Позднее Георгий сказал мне, что рассказал вам с Раисой об Ахмеде Ясине. Что же, Рубен Израильянц свел Ахмеда с той женщиной из краковской клиники. Как ни странно, именно он был связан с ИГИЛ, и религиозные различия для него не играли особой роли. После этого он исчез с экранов радаров. Когда вы приехали в Челябинск и опознали его фотографию в моих файлах, я не мог поверить.

— Манасян — это совсем другое дело. Он знал о связях Израильянца с радикальными группировками на Ближнем Востоке и начал собирать секретные файлы о его контактах. Такой человек, как Манасян, помешан на информации. Собирает, как старьевщик собирает барахло. Никогда не знаешь, когда сможешь заработать на какой-нибудь информации. Манасян знал, что рано или поздно информация о ближневосточных контактах Израильянца станет ценной. Он также знал, что отношения Израильянца с этими людьми могут в конце концов привести его к гибели. Поэтому Манасян начал по-крупному подстраховывать свои ставки, копя каждую крупицу информации, которую он мог раскопать о Рубене и ИГИЛ. Этот ноутбук был полон файлов, и Манасян уже был на пути к их созданию своей стратегии.

Он остановился и посмотрел на Бориса, медленно поднимая бокал так, что рубиновое пятно на скатерти, словно красный призрак, переместилось обратно в бокал.

— Рубен Израильянц вел, конечно, очень опасную игру, Борис. После того, как вы уехали из Челябинска, я, следуя интуиции, дал инструкцию своим людям в Европе прочесать дом, принадлежавший Рубену в Афинах. Среди прочего они нашли телефонный номер, который был зарегистрирован в одном из домов в районе вокзала в Стамбуле. Когда я отправил еще одну команду в дом в Стамбуле, они нашли его пустым. Поспешно опустевшим. Человека, который арендовал этот дом в течение последних двух месяцев, звали Абдул Селим-Бек. Мы обнаружили телефонные номера. Один из этих номеров звонил в дом в Бейруте, дом, принадлежащий «Хезболле».

Дальнейшая проверка показала, что за последние шесть месяцев Израильянц дважды был в Бейруте. Кроме того, помните счета, через которые «Транском Трэйд» собирался разбросать ваши десять миллионов?

— Один был в Бейруте.

Никольский кивнул.

— Да, это популярное место для отмывания денег. Но в данном случае деньги туда не пошли. В конечном итоге нашим специалистам удалось платеж перехватить.

— Кошмар. Так что же происходит?

Никольский посмотрел на Бориса и откинулся на спинку стула. — Этого мы никогда не узнаем.

— Если бы ты мог спросить… — Борис осекся. В этом и состояла суть работы Сергея, не так ли?

Никольский понимающе улыбнулся и пожал плечами.

— Кто такой Селим-Бек? — сказал он. — Мы понятия не имеем, кто этот человек. Его имени нет в базах ФСБ и других разведок, к которой у нас есть доступ. Этот человек, скорее всего, останется для нас загадкой. Какой ценой? Этого мы тоже можем никогда не узнать. Или мы сможем узнать это на собственном горьком опыте: когда будет слишком поздно.

Никольский допил вино и огляделся. Его глаза, казалось, блеснули на что-то интересное за плечом Бориса, а затем снова потухли. Смирин понял, что Сергей пришел со своими охранниками. Этот человек не позволял себе жить так, как ему хотелось.

— Я понимаю… необходимость этого списка, — сказал Борис, понизив голос и наклонившись к Никольскому, — но я не понимаю, почему, имея так много информации от Израильянца, он не может быть для вас более ценным живым, чем мертвым. Или любое из имен в списке, если на то пошло.

— Разум… нестабилен, — сказал Никольский. — У него есть полужизнь, которая измеряется мгновениями. Это имеет значение только если объект из разработки не знает об этом. В тот момент, когда объект или его связи узнают, что она у вас есть, ее ценность рассеивается, как дым. Она становится бесполезной.

— Потому что все изменяется, — ответил Борис.

— Совершенно верно. Если мы, допустим, схватим Израильянца, все, кто когда-либо имел с ним дело, сожгут за собой мосты. Все, что раньше было связано с ним-контакты, процедуры, маршруты, системы, процессы, конспиративные квартиры… все-будет скомпрометировано и немедленно изменено. Каждый начнет вести свой бизнес по-разному, и нам придется начинать с нуля, пытаясь выяснить, кто, когда, где, как и почему.

— Но если объект вдруг умрет, — продолжал Никольский, — то, скорее всего, информация, которой мы располагаем, останется свежей. Его смерть не затрагивает безопасность связей его сообщников, все продолжают использовать одни и те же методы и процедуры, хотя, возможно, с некоторой дополнительной осторожностью, так как они не могут быть уверены, кто же это был, кто добрался до него.

— Но удаление его вызывает пустоту, — продолжил Борис, начиная понимать логику, заполняя информацию собственным вопросом. — Это разрушает все операции, которые он вел, может быть, убивает их навсегда и выводит крупного игрока из борьбы.

Никольский кивнул.

— Это один из способов. Сейчас это срабатывает. Но общее снижение уровня работы разведывательных служб России да и Европейских стран часто уничтожает плоды наших усилий. Проверка имен из этого списка может дать нам полезную информацию, которая, в свою очередь, даст небольшую передышку… нам всем.

Подошел официант и спросил, не хотят ли они еще бутылку вина. Борис посмотрел на Никольского, но тот покачал головой. Официант удалился.

— Ну и как ты с этим справляешься? — Спросил Никольский после нескольких минут молчания. — С точки зрения твоей измененной жизни.

Борис нашел этот вопрос любопытным и удивился, что Никольский вообще захотел его знать.

— По правде говоря, — сказал он, — с этим ничего не поделаешь. И от этого мне никуда не деться.

Сергей кивнул, как будто знал, о чем говорит Борис, но ничего не сказал.

— Я должен молчать об этом, — добавил Борис, — делая вид, что ничего не произошло. Почему-то с этим жить труднее. Иногда почти невыносимо.

— Молчать и притворяться, что ничего не было, — это две разные вещи, — сказал Никольский. — ты не можешь притворяться, что этого не было. Это сведет тебя с ума. Эта вещь является частью того, кто ты сейчас, и ты ничего не можешь с этим поделать.

Сергей улыбнулся уголками губ.

— Первое убийство это как первая любовь, оно не забывается никогда и остается с тобой навеки… первое убийство оно всегда самое трудное. Ты пересилил себя и чтобы однажды не наступил момент, когда тебе захочется еще… раз пережить подобные ощущения — просто не рефлексируй.

Он посмотрел на Бориса через тускло освещенный стол.

— Что касается молчания, я не собираюсь лгать тебе. Это уже изменило твою жизнь. Это не значит, что все должно измениться к худшему, просто все будет по-другому. Ты научишься жить с этим.

— Значит, на этом все? — Спросил Борис. Он просто хотел, чтобы у этой проклятой истории был конец, место, где она остановится. Он хотел услышать, как этот Якут скажет, наконец, официально: все кончено.

Никольский внимательно посмотрел на него, прежде чем ответить.

— Почему Израильянц пытался положить деньги на счет «Хезболлы»? — спросил он. — Если он оказывал им какую-то услугу, помогая основать базу в Средней Азии в пределах досягаемости России — а мы определенно за этим следим, — то почему не наоборот? Почему ему не платят? Или они оказывают ему другие услуги? И что бы это могло быть? И что бы это ни было, закончилось ли оно со смертью Рубена? Или он был лишь одним из многих элементов в большой схеме, как и вы?

В бокале Никольского еще оставалась капля вина, и он выпил ее залпом. Он осторожно поставил стакан на скатерть, разгладив морщинку тонким, как вафля, основанием бокала.

Он посмотрел на Бориса.

— Для вас с Раисой все кончено. Тебе нужно перестать терзаться, примириться с этим.

— А как насчет вас? — рискованно спросил Борис.

Никольский, казалось, какие-то мгновения что-то обдумывал, а затем отогнал мысль.

— История не будет знать наши имена, — сказал он, — а если потом что-то и напишут, то напишут неправду. Мы сохранили ваши деньги, — он переменил тон на деловой, — так что лучше давайте поговорим о гонораре мне и моей команде.