— Татьяну Дикову требуют к начальнику, — раздался голос в коридоре вагона, когда поезд еще не успел подойти к советской пограничной станции. Статный молодец в длинной шинели с револьвером на поясе заглядывал во все купе.

Паркер вышел в коридор одновременно с Таней.

— Почему такое исключительное внимание? — спросил он некоторым беспокойством в голосе. «Зачем только ее мне навязали, придется возиться» — мелькнула у него мысль.

— Не беспокойтесь м-р Паркер, это они оказывают мне внимание потому, что я эмигрантка. Довольно необычный случай — пассажирка с таким паспортом, — засмеялась Таня.

— Идемте вместе, — сказала она, обращаясь к Воронову. — Теперь вы будете моим проводником. Я ведь боюсь начальства.

Воронов покровительственно повел ее к начальнику пограничного пункта.

— Вот, товарищ Гнейс. Вы вызвали гражданку Дикову. Познакомьтесь. Едет переводчицей при мне. Симпатичная барышня. Парижская белогвардейка. Ну ничего, я ее приучу. Останется довольна путешествием, — засмеялся он.

Гнейс очень вежливо учинил допрос Тане. Он уже все знал о ней. Он даже пошутил о парижских ресторанах, где и ему прислуживали русские, а потом, точно обрезав, сказал:

— Обыскать ее. Идите в соседнюю комнату и разденьтесь.

— Нет, я не буду раздеваться, — спокойно ответила Таня.

— Как не будете, когда я говорю, что будете? Хотите, чтобы вас раздели?

Он встал и подошел к Тане.

— Вы можете со мной сделать, что угодно. Но вряд ли ваше начальство похвалит вас. Если меня заставят раздеться, я дальше не поеду. Вы хотите осложнений с Компанией редких металлов? Что вам от меня надо? Оружие? Вызовите вашу служащую и пусть она в вашем присутствии меня обыщет. Большего вы от меня не получите.

Гнейс не привык к таким ответам, и Воронов, зная, какой властью он обладает, с удивлением залюбовался Таней.

— Ай да девица, — подумал он. — Если так будет продолжать, несдобровать у нас.

Он не смел вмешиваться в разговор. Гнейс с минуту размышлял, потом крикнул:

— Павлова, обыщите эту женщину в моем присутствии.

Таня подняла руки, и Павлова умелым движением быстро обшарила ее с ног до головы.

Револьвера на ней не оказалось.

— Идите, но помните, что вы в нашей власти.

— Помню, помню, очень хорошо помню, что вы меня пугаете, — ответила Таня. — Я и сама понимаю, где я нахожусь.

— А вы его ловко обрезали, барышня, — говорил Воронов, возвращаясь с Таней в вагон. — Небось, не привык к таким ответам. Хоть он и охраняет интересы нашей страны, хоть я и коммунист, но вы, право, молодец. Нам бы таких побольше. Только смотрите, у нас не любят таких, как вы. Начальство приказало и подчиняйся.

Паркер не без беспокойства ждал своих компаньонов.

— Что же со мной случится, ведь я под вашей защитой, — сказала, улыбаясь, Таня. — Ведь правда, Иван Иванович, я все сделала, что было надо? Вот и впустили меня. Нашли, что не опасна для советского государства.

Поезд тронулся по русской земле. Стоял конец марта, но все еще было покрыто снегом и реки скованы льдом. Только на больших реках снег почернел и кое-где вода показалась поверх снежного покрова. Странно было смотреть из окна вагона, как нескончаемые обозы везут по этой воде сено или какие-то кули.

— Еще до настоящей воды далеко. Лед толстенный. Снега много на нем. Большая тяжесть, вот вода и показалась из-подо льда. А под ней крепко — не провалишься, — пояснял Воронов.

Скоро въехали в полосу лесов. Снег огромными хлопьями лежал на елях, а лиственные деревья стояли совсем голые.

Все трое сидели вместе в большом купе мягкого вагона. Паркер и Таня смотрели в окна и иногда обменивались короткими фразами.

Воронов сидел в глубине купе. Он изредка поглядывал на Таню и с усмешкой вспоминал, как она, выпрямившись, стояла перед страшным Гнейсом.

— Небось, силу свою знает, помнит, что у нее в Париже осталась такая заручка. Но все же молодец, бой-девица, — думал он.

За свою длинную революционную карьеру много насмотрелся он на женщин всяких возрастов и положений. Давно, в те первые годы революции, когда он еще носил матроску и обычно был обвешан пулеметными лентами, была в нем бурная радость всеобщего разрушения. Все было дозволено. Не было никаких преград. Честно служили революции.

Лили кровь за укрепление советской власти, а за это получали все, что было надо. Пищу, вино, одежду, женщин. Просто входили и дом и брали что хотели, что было надо и не надо.

Первой была жена офицера со своего же корабля. Взял ее обманом.

Муж был арестован. Обещал помочь освободить. Ну, потом офицер попал в список заложников. Воронов был бы и рад помочь, да что же он мог сделать.

Сообразительный, исполнительный и с чувством ответственности за дело, которое он считал своим, Воронов быстро поднимался по служебной советской лестнице. Все управления, через которые он проходил, были переполнены молодыми женщинами. Выбор был очень большой. С недотрогами просто не возились — и без них было много.

Несколько раз он зарегистрировывался, но все не мог ужиться. Какие-то все они были не хозяйственные, не похожие на тех деревенских девушек, каких он помнил еще до призыва на военную службу у себя, в далекой пермской глуши.

Переменив нескольких городских жен-барышень, — как презрительно он их называл, — Иван Воронов съездил к себе в деревню повидаться с родственниками — родители у него давно умерли — и в тайной надежде увидеть тех прежних девушек. Такие ли же они остались, или изменились?

Он уже был высоким советским чиновником. Мозоли уже давно сошли с рук и пальцы украшены бриллиантами. Он был хозяйственным человеком и сохранил кольца еще с первых лет революции.

Старухами показались ему немногие из оставшихся в живых его сверстниц, былых краснощеких красавиц. А молодежь его стеснялась. Смотрела как на начальство. Одни старались быть услужливыми как с начальством, а другие убегали.

Старик-дядя встретил его приветливо, но сдержано.

— Начальством стал, Иван. Высокое место занимаешь. Ну, ну, что ж, хозяева-то новые лучше, чем государь был. Небось, его-то хорошо помнишь. Ведь видывал. Он вас, флотских, всегда жаловал. Часы-то серебряные с его гербом сохранил.

— Цари нашу кровь пили, а теперь власть народная, дядя, забыть то старое надо навсегда.

— Народная, народная, — хмуро отвечал старик. — А вот при народной-то аршин ситцу стоит девять рублей, а при царях-то был тринадцать копеечек, да какой ситец-то был. Эх, Иван, Иван, смотри, не ошибись.

Чужим уехал Воронов из своей деревни.

Бежали годы, и он втягивался все больше и больше в служебную лямку.

Когда начали коллективизацию деревни, то кое-кто из его бывших соратников — те, что грудью отстаивали революцию, — стали получать отчаянные письма от своих из деревень. Они попробовали выразить неудовольствие. Но их быстро ликвидировали.

Иван Воронов оказался осторожнее и дальновиднее. Новая власть произвела его в начальство и обеспечила всеми земными благами, и он верно продолжал служить ей, так же точно исполняя приказания нового начальства, как когда-то исполнял приказания своего боцмана, за что и был у него на хорошем счету.

Воронов многому научился и много понял. Но свою советскую власть он знал хорошо, и никто никогда не слыхал от него никакой критики.

Никто не мог бы догадаться, что он больше совершенно ей не верит. За это-то молчание и ценили товарища Воронова. Давали ему самые ответственные поручения и всегда были уверены, что он их с точностью исполнит. А Воронов к сорока пяти годам успокоился. Жил в довольстве, любил пользоваться жизнью и всегда был в благодушном настроении. Даже сыскные обязанности, часто возлагаемые на него, не нарушали этого благодушия. Не все ли равно, какое дело — было бы дело.

Но эта парижская девчонка, — как он прозвал Таню, — чем-то его растревожила. Он был недоволен и не понимал, что с ним происходит. Много он перевидал их на своем веку.

И сейчас, сидя в углу удобного дивана, он поглядывал на профиль Тани не то с презрением, не то с раздражением. Она повернулась к нему.

Лучи заходящего солнца из противоположного окна осветили ее лицо и заиграли в ее глазах.

И вдруг Воронов вспомнил. Он сидел на загребном весле, радостный, весь подтянутый и подобранный. Лодка неслась навстречу закату. Он ненароком взглянул на одну из молодых девушек, сидящих в лодке, и в ее глазах тоже играли лучи заката, точно так же, как сейчас в глазах Тани.

Ту тоже звали этим же именем. Но та тогда для него была каким-то другим, высшим существом. Он знал, и даже постоянно ощущал, что находится в ее полном распоряжении и сделает все, что она прикажет. Но ему даже в голову не приходила возможность хоть какой-нибудь интимности.

— Что, устал, Воронов?

— Никак нет, Ваше Императорское Высочество, еще духу много, — весело ответил он и показал два ряда белых зубов.

— Разве Воронов может устать, Ваше Высочество, — засмеялся молодой лейтенант, сидевший за рулем. — Посмотрите, какая в нем сила.

Воронов весело осклабился и так навалился на весло, что лодка подскочила вперед.

Воспоминание было из какой-то другой жизни или из сна. Но солнце так же играло в глазах этой Тани, как и той. Глаза были такие же совсем далекие и такие же искристые. Но казалось, что теперь нет той непроходимой черты.

Сладкий ток пробежал по всему его телу. Он хотел заглянуть в них еще раз, но не мог выдержать взгляда и отвернулся.

«Откуда у нее такое, — подумал Воронов. — Не из другого же она теста сделана? Но еще времени много. Посмотрим, долго ли парижская штучка выдержит?»

— Что, Иван Иванович, дремлете? — спросила Таня, улыбаясь. — А вот я смотрю на леса. Хорошо у вас здесь.

Таня отвернулась от Воронова и заговорила с Паркером.

— Вы вот спрашиваете, зачем я поехала в Россию? Посмотреть на эти елки под снегом. Я их вспоминаю, когда была маленькой девочкой. О них, да и о реках и полях, много слышала в Париже. Всегда кругом рассказывали. Вот и захотелось посмотреть, как здесь русские деревья стоят. Спиленные-то русские деревья можно и в Европе увидеть. А вот захотелось посмотреть живые. Вы все меня расспрашиваете, что я знаю о современном устройстве России. А зачем мне это нужно? Ничего знать не хочу. Вот только на природу посмотреть. Скоро будет весна. Птиц русских услышим.

Опять синие искры заблестели в ее глазах. Их отблеск, попадая в светло-голубые глаза Паркера, вызывал в нем какую-то тревогу. Ему это не нравилось. Мешало сосредоточиться, и он стремился придать нарочитую сухость своему голосу.

— Ну, деревья-то и птицы везде одинаковые, — ответил он. — А вот интересно посмотреть, какие условия жизни созданы в новой России.

— Вот уж мне нисколько не интересно. Пусть живут как хотят и делают что хотят. Одним нравится одно, другим другое. У меня свое в Париже, а здесь меня только деревья и птицы интересуют, ну, еще и собаки, — добавила она с какой-то едва уловимой ноткой задора в голосе.

— Почему же собаки?

— Так, хочу понять, нравится ли собакам советская власть, — лукаво засмеялась она.

— Ну, а социалистическое строительство, широкие экономические планы, новый быт? — это разве вас не интересует?

— Нисколько. Я в этом ничего не понимаю и даже не хочу вникать. Для моей женской головы это слишком сложно, — ответила Таня.

Паркер с оттенком явного презрения пожал плечами и замолчал.

На одной из больших станций в купе вошел высокий, довольно красивый человек.

Его внешний вид безошибочно обнаруживал иностранца. Он представился. Оказалось, это был иностранный промышленник, имеющий поблизости лесную концессию. Незнакомец был очень разговорчив и при помощи Тани вступил в беседу с Паркером. Воронов вышел в коридор.

Незнакомец стал рассказывать об условиях жизни населения и о своей работе.

— Ужасная бедность. Полное одичание. Власть тащит с них что может, — настаивал он.

— Но вы, может быть, ошибаетесь. Может быть, вы здесь недавно. Хорошенько не знаете условий. Ваши сведения расходятся с тем, что я читал, — осторожно заметил Паркер.

— Что вы читали? А кто это все писал? Вот вы посмотрите сами, тогда поймете.

Не возбуждавшая сомнения искренность слышалась в его голосе.

— Но если действительно так худо, как вы говорите, тогда почему же население молчит? Почему не просит правительство изменить порядки? Ведь советская власть самая демократическая в мире, — опять возразил Паркер.

— Почему молчит, почему молчит, а потому, что ничего невозможно сделать. Не позволяют полицейские условия.

Прошло более часа, как они беседовали. Таня, с деловитой исправностью служащей, переводила их беседу.

После одного очень красочного рассказа незнакомца о методах расправы власти с населением, Паркер не выдержал и сказал:

— Но ведь так нельзя оставить. Надо что-то сделать. Надо протестовать.

— Я очень рад, что вы об этом первый заговорили, — ответил незнакомец. — Мне не хотелось навязываться. Спасибо вам. Вы англичанин. Я знаю, как вам можно верить. Позвольте быть откровенным. В населении есть тайные организации. Но им трудно, очень трудно работать. Нет средств, нет возможности поддерживать связь с друзьями в других частях России. Я сжился с русскими. Мне верят. Я им помогаю. И сейчас вот еду по этому же делу. Как бы я вас просил об одном одолжении. Мне тоже надо быть осторожным, не обнаружить себя. Не могли бы вы взять на себя часть моих поручений? Я вам дам адрес в Москве, а вы, может быть, будете так любезны зайти туда и передать…

Таня сидела на диване рядом с незнакомцем, напротив Паркера. Ровным деловым голосом переводила она на английский его слова. Паркер, которого интересовала беседа, взглянул на нее и увидел, что она о чем-то предупреждает его.

— В чем дело? — спросил он по-английски.

Но Таня не ответила и продолжала переводить то, что незнакомец просил передать. Она внимательно смотрела на Паркера. Все синее золото ушло из этих глаз, в них остался только серый, стальной цвет.

— Не надо, не надо, прекратите, — прочел Паркер в напряженном взгляде девушки.

— Передайте моему собеседнику, — сухо сказал он, обращаясь к Тане, — что я его очень благодарю за интересные рассказы, но не считаю себя вправе исполнять его просьбу. Я иностранец и не могу вмешиваться в то, что происходит в чужой стране.

Незнакомец выслушал перевод, но не сразу сдался. Он пытался уговорить Паркера, не жалел красок для изображения жизни населения.

Паркер, однако, оставался твердым в своем решении и разговор мало-помалу прекратился.

На одной из больших станций незнакомец вышел. Скоро в купе вернулся Воронов.

— Вы здесь о чем-то мудром толковали, вот я и сходил чаю выпить, — сказал он со своим обычным благодушным видом.

Паркер был уверен, что Воронов не поймет английского, и быстро заговорил с Таней.

— Я верно понял ваш взгляд? — спросил он.

— Да, конечно, — вы молодец.

— Но почему вы не хотели, чтобы я согласился? — настаивал он. — Ведь это такой пустяк. Вы могли бы зайти. Это отняло бы очень мало времени. Почему нам, действительно, им не помочь?

— А вы уверены, что вашей помощью вы не скомпрометировали бы и себя, и их?

— Значит, вы не верите этому человеку. Кто же он?

— Не то что не верю, а совершенно уверена в нем, — это был чекист, он хотел вас испытать.

Паркер внимательно, почти испытующе, посмотрел на нее. Она мило и непринужденно улыбнулась.

— Вы все русские фантазеры. Ну какое основание предполагать, что этот почтенный иностранец был провокатором?

— Я не предполагаю, а знаю это. Посмотрите, Воронов вышел из купе во время разговора. Не хотел смущать нас своим присутствием, — сказала Таня смеясь.

— Значит, он знал, что это переодетый агент? Нет, вы ошибаетесь. Если это был действительно агент, зачем было бы ему рассказывать такие вещи про тяжелые условия жизни при существующем режиме?

— Это надо было ему рассказывать, чтобы вас соблазнить. Понять — можете ли вы быть опасным или нет, — засмеялась Таня. — Кажется, он не понял. Они знают, что про них много правды в Европе написано и позволяют своим агентам ее повторять, когда необходимо поймать жертву.

— Но откуда вы все это знаете? — вдруг спохватился Паркер, вспомнив о том, как эта девушка-простушка только что мило болтала ему о любви к деревьям и птицам.

И снова подозрение закралось в него. Те глаза были совсем серые, а вот в этих синие искры опять заблистали и залучились, маня его в свою глубину. Паркер хотел с ними бороться, но не смог. Он погрузился в ее взгляд.

— Мне рассказывали друзья в Париже о таких случаях. Я читала в русских газетах. Я ваш чичероне и вы должны слушаться, — сказала она наставительно. — В этой стране слушайте, что угодно, но сами помалкивайте.

— Но почему вы так все знаете? Вы же мне только что сказали, что ничего не знаете, что делается в России? — настаивал он.

— Знаю и знаю, что вы ко мне пристаете, — с шутливым укором ответила она. — Лучше поблагодарите меня, что я вас избавила от неприятностей и, может быть, немалых.

«Нет, здесь что-то не то. Не такая уж она невежественная простушка, какой притворяется. Неужели мои способности наблюдения мне изменяют?» — подумал Паркер.

— Мисс Дикова, а помните наш разговор перед въездом в Россию? Вы мне сказали правду?

— Какой вы смешной. Что же, вы будете у меня каждый день спрашивать. Я ведь въехала в эту страну при условии, что вы мне поверили.

Да, да молодой английский ученый должен был верить. Он обещал.

Но для него неожиданно переменился весь интерес путешествия.

Новая Россия. Синее золото. Все это, конечно, было интересно. Но он должен, прежде всего, понять тайну этой синеглазой улыбающейся русской девушки. Он старался себя убедить, что ему надо узнать эту тайну для лучшего выполнения целей его поездки.