I. ПИСЬМО

– Ого! Да что ж это там такое? – вскричал лакей одного из великолепнейших домов Лондона. – Никак кто-тополетел на землю вместе с лошадью.

– Верно, верно, мой милый! – раздался голос с середины темной улицы, представляющий комичную смесь французского с английским. – Ты угадал! Поди-ка сюда, да помоги мне выбраться из-под лошади.

– А мне какое дело! – проворчал лакей и хотел было возвратиться в свою ярко освещенную прихожую.

– Ступай сюда! Приказываю именем герцога Бекингэма! – раздалось с улицы. Имя подействовало на лакея, как магический заговор, он тотчас же обернулся.

– А откуда вы знаете светлейшего герцога? – спросил он, бегом спускаясь по лестнице.

– Знаю, что он тебе будет благодарен, если ты мне поможешь.

– Гром и молния! Да никак конь-то сломал вам ногу!

– Кажется, нет. Ну, помоги-ка мне.

– Однако ведь это опасно. Он вздрагивает и того игляди убьет.

– Я, кажется, загнал его. У меня все шпоры в крови. Помоги приподнять его немного, может быть, он сам пойдет.

– Да что это вам вздумалось до смерти загнать такого чудесного коня? – спросил лакей, помогая французу.

– На то, мой милый, были такие причины, по сравнению с которыми лошадь ничего не значит! Теперь главное побыстрее добраться до дворца графа Бекингэма.

– Вы француз и, как мне кажется, мушкетер королевской гвардии.

– И на этот раз ты угадал, мой милый! – весело отвечал беарнец, подлезая под брюхо лошади. – И благодарю Пресвятую Деву за то, что наконец добрался сюда.

– Господи, но на кого вы похожи!

– Ты думаешь, мне нельзя в таком виде представиться графу?

– Графу? Да что с вами?

– А ты у него на службе?

– Разумеется, я имею честь состоять при доме этого знатнейшего и богатейшего дворянина Лондона. Но скажите на милость, что же мы станем делать с вашим конем?

– Я подарю его тебе, если хочешь, а если не хочешь, вели его убрать куда-нибудь. Мне некогда им заниматься, мне нужно к графу Бекингэму. Напрасно ты делаешь такое удивленное лицо, дружище, и так оглядываешь мой мундир! Говорю тебе, что твой герцог примет меня с распростертыми объятиями, если я представлюсь ему даже в таком неприглядном виде. Ну, ступай же скорее и доложи ему обо мне.

– Да что вы, смеетесь надо мной, милорд! Я знаю, что мушкетеры его величества короля французского – все знатные дворяне, а все-таки в таком виде не могу впустить вас во дворец.

– Ну, а если я тебе обещаю…

– Даже если бы вы отдали мне ваш кошелек, я и тогда не сделал бы этого! – отвечал лакей,

– А если я тебе скажу, что герцог будет очень рад письму, которое я ему передам.

– Я и тогда останусь при своем.

– Ну, а если, наконец, я пообещаю тебе, что герцог прогонит тебя ко всем чертям, если узнает, что ты не пропустил меня.

– Тогда уж моему горю не поможешь!

– А своему я помогу! – вскричал д'Альби, отталкивая лакея. – Я и сам проложу себе дорогу!

Он быстро вбежал во дворец и хотел было уже подняться по лестнице, устланной роскошным ковром, как на крик первого лакея выбежала целая толпа других и загородила ему дорогу, переговариваясь по-английски так быстро, что мушкетер решительно ничего не понял.

– Ну так слушайте же! – крикнул он. – Мне необходимо видеть герцога! Я приехал из Парижа по важному делу! Герцог ждет меня.

Из толпы выделился дворецкий и с почтительным поклоном проговорил:

– Я сожалею, что невозможно тотчас же исполнить ваше желание. Но светлейший герцог, мой господин, с час тому назад уехал во дворец к его величеству королю.

– Это дело другое! – ответил Этьен, – хотя мои дела и не терпят отлагательств. Когда же возвратится герцог из дворца?

– Это неизвестно, милорд. Очень может быть, что поздно ночью.

– В таком случае сегодня мне уже не придется с ним увидеться и не следует пристреливать свою лошадь.

– Завтра перед обедом я могу доложить о вас, – сказал дворецкий, окидывая мундир мушкетера взглядом, который, казалось, говорил: а за это время ты, разумеется, успеешь переменить свое платье.

– Вы говорите, завтра перед обедом. Хорошо. Хоть я и потеряю из-за этого целых двенадцать часов, придется покориться необходимости. Однако позаботьтесь, по крайней мере, чтобы он принял меня тотчас же, как я явлюсь.

Гордость молодого француза чрезвычайно удивила английских лакеев. Никто и никогда не смел так говорить в этом доме! Знатнейшие вельможи Англии часами ожидали в прихожей чести быть принятыми всемогущим герцогом Бекингэмом, и немало денег переходило из их кошельков в карманы его лакеев ради этой чести. А юный офицер разговаривал таким тоном, который, казалось им, вовсе не соответствовал его положению.

– О вас доложат по очереди, как это у нас принято, если наш светлейший господин будет давать завтра аудиенции, – холодно и твердо отвечал дворецкий, – иначе у нас это не делается.

– Ну, об этом мы потолкуем завтра. Доложите герцогу, что из Парижа приехал курьер и имеет для него чрезвычайно важные вести от двора. Понимаете ли вы, от Двора! Когда вы это ему передадите, остальное уладится само собою. А затем, спокойной ночи!

Этьен д'Альби слегка кивнул озадаченным лакеям и, громко звеня шпорами, спустился по мраморным плитам подъезда и быстро исчез в сгустившейся тьме наступившей ночи.

Пока удивленные лакеи все еще толковали о смелости молодого иностранного офицера, виконт разыскал на одной из смежных улиц гостиницу «Дуглас». Он заранее навел о ней справки и рассчитывал поесть в ней и переночевать. Этот отдых, к которому принудили его обстоятельства, был ему далеко не по сердцу, но, так как изменить что-либо было невозможно, он признался себе, что, в сущности, отдых был просто необходим ему, потому что за последние несколько дней ему удалось поспать всего несколько часов, а сытно поесть лишь один единственный раз.

Гостиница «Дуглас» была старинным и обширным заведением, часто посещаемым иностранцами. Английские лорды тоже нередко заглядывали к Красному Джеймсу, как они прозвали хозяина, ценя достоинства его винного погреба. Это прозвище он получил за свои ярко-красные поразительно толстые щеки.

Красный Джеймс гордился, между прочим, не только своими винами, но и тем покоем и хорошим обществом, которое всегда можно было у него найти. Поэтому ему не очень понравилось, когда к нему явился французский мушкетер и потребовал отдельную комнату. Он не знал, что все солдаты этого полка были благородного происхождения. Без особого почтения отвел он его в предназначенное помещение, а когда д'Альби потребовал себе обед и вина, Джеймс хотя и выполнил его просьбу, но далеко не с обычной своей услужливостью, а скорее, с неудовольствием: внизу у него сидели важные английские посетители, и он боялся, что присутствие французского мушкетера придется им не по вкусу.

Сытно поужинавший Этьен только что успел потушить свечу и улечься в постель, как в гостиницу вошли трое новых посетителей. Красному Джеймсу показалось, что это были люди знатные. Старший из них тотчас же потребовал три бутылки вина.

– Эй, послушай-ка! – крикнул он, подзывая к себе хозяина «Дугласа», между тем, как его товарищи с видимым удовольствием отдавали честь вину. – Не остановился ли сегодня вечером у вас один французский мушкетер?

Сначала Красный Джеймс не хотел признаваться, но потом сообразил, что лучше сказать правду.

– К сожалению, вы угадали, – отвечал он, – сегодня вечером ко мне приехал один мушкетер, и я не мог прогнать его.

– Ну, и что же? Вы отвели ему особую комнату? – расспрашивал незнакомец.

– Да, как раз над общей залой. Он ел, точно голодал перед этим добрую неделю, и теперь завалился спать. Уж не знаю, как-то он со мною расплатится.

– Спасибо, дружище, нам только это и надо было знать! – сказал незнакомец и, подождав, когда Красный Джеймс возвратится к своим бутылкам, рюмкам и кружкам, обратился к товарищам:

– Слышали? – спросил он тихо. – Наконец-то мы до него добрались!

– Видите, я тогда не ошибся, увидев, как он поскакал по этой улице, а Жюль пустился со мной спорить! Теперь-то он в наших руках!

– Да не в нем дело! – вскричал второй, – наша задача добыть у него письмо.

– Это верно, – тихо подтвердил Антонио, – нужнее всего письмо. Я думаю, нам всем троим следует подняться через некоторое время в его комнату, покончить с ним, захватить письмо и сегодня же ночью отправиться в обратный путь.

– Всем троим? – задумчиво переспросил Жюль, – а мне думается, будет гораздо лучше, если кто-нибудь один из нас пойдет наверх и просто стащит у него письмо.

– Разумеется, он спит теперь как медведь, – проворчал Жан, – можно будет, кстати, пошарить и в его карманах.

– Дело мастера боится, – рассмеялся Антонио, – а вы ведь на это мастера.

– Уж понятно, мы прошли у своего старика славную школу. Стащим у него письмо так, что он и не почувствует! – похвастался Жан.

– Пусть будет так, – согласился Антонио, – хотя, честно сказать, я с удовольствием всадил бы этому проклятому мушкетеру такую штучку, после которой он не успел бы и вздохнуть! Ну, да это от меня не уйдет. Мы ведь теперь на чужой стороне, и нам нужно работать с оглядкой, поэтому лучше действовать без шума.

– Давайте кинем жребий, кому идти наверх, – предложил Жан.

– Верно, надо бросить жребий, – подтвердил Жюль. – Подайте кости! – крикнул он.

Хозяин «Дугласа» принес кости. Первым бросил Антонио, затем Жюль, наконец Жан.

– Выпало тебе! У тебя больше всего очков! – вскричал Жюль. – Тебе и карты в руки! У Жака легкая рука.

– Недолго вам придется ждать меня! Я живо вернусь! – ответил тот.

– Вернись, но только с письмом! – заметил ему Антонио.

Жан утвердительно кивнул и встал из-за стола. Хозяин, казалось, не обращал на иностранцев никакого внимания. Антонио и Жюль продолжали сидеть на своих местах, а Жан как ни в чем не бывало вышел из комнаты.

В прихожей горел фонарь, позволяющий разглядеть узкую крутую лестницу, ведущую в верхние покои. Жан снял с гвоздя фонарь и осторожно стал подниматься по лестнице. Наверху он попал в узкий коридор, в котором скоро нашел дверь комнаты д'Альби.

После страшного утомления, последних дней мушкетер спал так крепко, что не услышал, как тихо отворилась дверь, и Жан, войдя в комнату, осторожно опустил фонарь на пол.

Мошенник внимательно осмотрелся и тотчас же заметил, что мушкетер лег спать не сняв мундира. При таких обстоятельствах достать спрятанное на груди письмо было бы поистине ювелирной работой для каждого вора и разбойника. Если бы Жан решился убить спящего, все было бы значительно проще, но он боялся лишнего шума. Кроме того, ему хотелось испытать степень своего искусства в этом рискованном деле.

Ровное дыхание Этьена доказывало, что он крепко спал. Жан тихо подкрался к кровати. В одной руке он сжимал кинжал, чтобы в случае надобности иметь его наготове, а другой – с поразительной ловкостью принялся ощупывать платье спящего.

Не найдя ничего похожего на письмо, он покачал голевой и стал осторожно расстегивать камзол Этьена, рассчитывая найти письмо на его груди, но и здесь ничего не оказалось. Чтобы действовать успешнее обеими руками, Жан отложил кинжал в сторону.

На мгновение он остановился и призадумался. На теле мушкетера уже не осталось местечка, которое бы он не обыскал. Вдруг по губам его скользнула улыбка. Он догадался, что д'Альби положил письмо под подушку, и теперь нужно было только достать его оттуда. Сделать это было нелегко. Голова мушкетера опиралась на нее так крепко, что подсунуть под нее руку и не разбудить его при этом было практически невозможно. Но хитрый отпрыск Пьера Гри нашелся и в этом случае.

Он опять взял кинжал в левую руку, а правой, выдернув из тюфяка соломинку, начал осторожно водить ею по лицу мушкетера, словно по нему ползала муха.

Неприятное ощущение щекотки заставило Этьена раза два сонно отмахнуться рукой, но неотвязная муха продолжала беспокоить его, и он повернулся на бок.

Жану Гри этого только и нужно было. Теперь он мог гораздо свободнее просунуть руку под подушку. Он так ловко проделал это, что мушкетер ничего не почувствовал.

Все дальше и дальше продвигалась рука мошенника, и под самой головой Этьена, наконец, нащупала письмо… Удача могла взволновать каждого, но Жан Гри даже не вздрогнул, хотя в глазах его и блеснул луч злой радости.

Убедившись, что д'Альби продолжает спать, Жан осторожно стая приподнимать подушку… Рука разбойника уже ухватилась за край бумаги и он тихо потянул ее на себя, как вдруг остановился и затаил дыхание. Мушкетер пошевелился, открыл глаза и заметил слабый свет, мерцающий в комнате.

В ту же минуту в полумраке над ним сверкнул кинжал Жана Гри. Д'Альби увернулся, и лезвие скользнуло по плечу.

– Ад и черти! – закричал мушкетер, вскакивая на ноги и не обращая внимания на свою рану и на струившуюся из нее кровь. – Да кто ты, разбойник?

Жан схватил письмо, пытаясь спрятать его под свою одежду.

– А! – вскричал Этьен, выхватывая шпагу из ножен. – Теперь я понимаю!

Жан Гри понял, что погибнет, если не помешает мушкетеру напасть на себя. Он широко развел руки, желая обхватить Этьена и всадить ему в спину кинжал. Но Этьен заметил это, вышиб ногою кинжал из руки своего противника, а свободной рукой схватил его за горло и сжал так крепко, что Жан вытаращил глаза, побагровел и напрасно пытался закричать. Тяжелые шаги мушкетера, а затем и звук падения Жана обратили на себя внимание людей, сидевших в общей зале. Послышалось хлопанье дверей.

– Ну вот, мошенник! – вскричал Этьен, возвышаясь над лежащим на полу Жаном, – пришел твой конец!

– Помогите! – кричал негодяй, видя, что дело его проиграно. – Помогите, убивают!

Мушкетер без малейшего сожаления вонзил шпагу в горло разбойника и отнял у него письмо. Дверь с шумом распахнулась. На пороге показались Антонио, хозяин гостиницы и несколько человек посетителей.

– Что здесь такое? – сердито кричал Красный Джеймс– Я так и думал, когда впускал к себе мушкетера! Я так и думал! Вот что он затеял!

– Убийство! – кричал Антонио. – Его нужно схватить! Его будут судить! Не выпускайте его!

– Держите! Держите! Позвать солдат! Пусть его арестуют! – вторили ему посетители «Дугласа», увидев на полу умирающего человека.

– Да ведь я только защищался! Этот разбойник забрался ко мне и напал на меня! Моя рана это доказывает. Он сам хотел убить меня, – возразил было им д'Альби.

– Не верьте ему! – кричал Антонио, – не защищался он! Я требую правосудия!

Этьен скрипел зубами от бешенства, видя человека, который преследовал его и хотел предательски убить. Англичане же были явно на стороне этого негодяя.

– Ну, так я сам требую, чтобы меня арестовали! – сказал он, – а все остальное выяснится само собой. Но только ты берегись! Если ты еще раз попадешься мне, я всажу тебе пулю прямо в лоб. Ведь я знаю, что это ты подослал этого молодца! Советую тебе поскорее уносить ноги из Англии, для тебя здесь небезопасно!

– А вот и караул! Пропустите! – послышались голоса посетителей. – Сюда! Сюда! Здесь убийство! Арестуйте его именем короля!

– Да, да! Связать его, заковать в цепи! – вопил Антонио радостно, – а то он начнет кусаться от злости.

Солдаты вошли в комнату. Двое из них взяли тело Жана, трое остальных окружили мушкетера.

– Я ваш пленник! Возьмите мою шпагу! Но я требую, чтобы обо всем, что случилось, тотчас же доложили герцогу Бекингэму! – сказал Этьен начальнику караула.

– Уж не думаете ли вы учить нас, что нам следует делать? – возразил тот. – Вы совершили убийство, и теперь пойдете в Тауэр

– Желаю вам повеселиться, господин мушкетер! – с дерзкой насмешкой крикнул Антонио.

 

II. БЕКИНГЭМ

Молодой Жорж Вилье, которого мы в первый раз видели в обществе графа Темпля в Париже, где он, удовлетворяя тщеславие матери, завершал свое воспитание, вскоре после возвращения в Англию сделался любимцем короля. Яков I приблизил к себе тогда еще двадцатитрехлетнего Жоржа Вилье, пожаловав его сначала баронством, затем произведя в графы и, наконец, открыто признав его своим любимцем. Жорж был умен и осмотрителен и скоро сумел, пользуясь симпатией короля, оказывать на него довольно сильное влияние. Первым делом он устранил прежнего любимца, министра графа Соммерсета, после чего началось уже его беспрерывное восхождение по лестнице всевозможных почестей.

Англией управлял теперь не король, а герцог Бекингэм, по своему усмотрению распоряжаясь должностями, наградами, финансами.

С великолепием дворца Бекингэма, с роскошью его пиров не могло сравниться ничто. При этом он был самым красивым, одаренным и изящным человеком при дворе английского короля, соединял в себе качества, которые позволяли считать его одним из замечательнейших людей того времени.

Герцог Бекингэм сидел в своем кабинете, убранном с безумной роскошью, и просматривал полученные накануне письма и прошения. В приемной толпились знатнейшие вельможи королевства, терпеливо дожидаясь чести быть принятыми всемогущим любимцем короля.

Бегло просмотрев все письма, Бекингэм стал слушать доклады административных лиц. Из отчета смотрителя государственной тюрьмы он узнал, что в прошедшую ночь был арестован французский мушкетер, обвиняемый в убийстве.

– Этот мушкетер называет себя виконтом д'Альби и непременно требует, чтобы его отвели к вашей светлости на том основании, что будто бы он послан к вам по крайне важному для вас делу.

– Вы удостоверились в том, что он говорит правду? – спросил Бекингэм.

– У него есть какое-то письмо, и он говорит, что, пока жив, никому не позволит дотронуться до него и отдаст только в собственные руки вашей светлости.

– Но это достоверно доказано, что он совершил в прошлую ночь убийство?

– Труп убитого человека принесли в Тауэр одновременно с тем, как привели туда и его. Он, впрочем, и не отпирается, что это его дело, но утверждает только, что был вынужден это сделать. Он рассказывает, что вчера вечером являлся сюда во дворец, но прислуга отказала ему. Тогда он пошел в трактир «Дуглас», чтобы несколько часов отдохнуть, а в это время на него напали с намерением отнять письмо.

– Он говорит, что был вчера вечером у меня? – переспросил Бекингэм. Он подошел к письменному столу и позвонил маленьким золотым колокольчиком. – А вот мы сейчас это узнаем.

Явился дворецкий с озабоченным и испуганным лицом. Он поклонился как-то особенно низка

– А что, вам нечего доложить мне о вчерашнем вечере? – спросил его Бекингэм.

– Никак нет-с, ваша светлость.

– Припомните хорошенько.

– Вчера никто не появлялся во дворце, ваша светлость. Заходил, правда, мушкетер из французов, у него лошадь упала перед вашим подъездом.

– Чего же он хотел, этот мушкетер?

– Он хотел, чтобы его отвели к вашей светлости, все уверял, что прислан к вам от парижского двора.

– Так как же вы забыли доложить мне? – и дворецкий понял, что герцог сильно рассержен.

– Я только что хотел… Мушкетер обещал зайти сегодня… Я не знал… Я думал…

– Советую вам не думать, а исполнять свои обязанности! Иначе нечего здесь и оставаться! – громко крикнул Бекингэм. – Человек приезжает от французского двора, а они даже не позаботятся доложить мне об этом!

– Простите, ваша светлость!

– Прочь с глаз моих! – повелительно проговорил Бекингэм и указал на дверь.

Дворецкий исчез, переживая случившееся.

– Прошу вас, господин комендант, приведите этого мушкетера ко мне во дворец. Я сам хочу расспросить его, зачем он приехал и что случилось сегодня ночью. Поспешите, пожалуйста.

Комендант откланялся и поспешно вышел. Бекингэм беспокойно зашагал взад-вперед по мягкому ковру своего просторного кабинета.

«Тайный посол от парижского двора! – размышлял он. – У меня предчувствие, что письмо, которое этот мушкетер хочет отдать только в мои руки, гораздо важнее любых дипломатических депеш. Вероятно, оно от нее, от моей боготворимой Анны! Эта любовь к ней сжигает мое сердце! За одну возможность упасть к ее ногам, взглянуть в ее глаза и поцеловать ее руку я готов отдать все на свете! И она тоже любит меня; я понял это, когда так неожиданно застал ее в розовой беседке. Она любила меня и тогда, когда испугалась за меня и не хотела отдать в руки разъяренного Людовика, и, кроме того, решилась защитить меня! О! За блаженство объятий этих прекрасных рук, за один поцелуй этой женщины я отдам все. И час этот, рано или поздно, настанет. Ведь это единственное желание, единственная неисполнимая мечта всемогущего Бекингэма! Так или иначе, я добьюсь этой любви, даже если ради этого придется начать кровавую войну с Францией! Да нет, это мечты, одни безумные мечты! Бог весть, что сказано в письме, которое привез мне этот мушкетер… Но даже и мечты эти – невыразимое наслаждение! Она будет получать мои письма и станет отвечать на них. А если нет, я сам явлюсь к ней неожиданно, куда бы то ни было, все равно: в ее ли будуар, в парк, в любой ли коридор ее дворца! Ради нее Бекингэм отважится на невозможное. Да разве есть что-нибудь невозможное для Бекингэма?».

Портьера зашевелилась, и из-за нее появился дворецкий,

– Великий хранитель сокровищ его величества короля! – доложил он.

– А мушкетера еще нет в передней?

– Его только что привели.

– Так пусть он войдет сюда.

– А великий хранитель сокровищ?

– Может подождать! – ответил Бекингэм с неподражаемой гордостью.

Дворецкий снова исчез, и в кабинет тотчас же вошел мушкетер, д'Альби. На нем все еще был его запыленный и забрызганный мундир, левая рука висела на перевязи. Бекингэм молча разглядывал его.

– Как вас зовут? – спросил он наконец.

– Виконт д'Альби, мушкетер его величества.

– Вы приехали прямо из Парижа?

– Да, я выехал оттуда четыре дня тому назад с крайне важным поручением к вашей светлости.

– А в чем состоит это поручение?

– Простите, если я, в свою очередь, предложу вам один вопрос. Вы герцог Бекингэм или один из его приближенных?

Бекингэм был озадачен, как ему показалось, дерзостью этого мушкетера.

– Мне необходимо доказательство! – продолжал д'Альби. – Поручение, с которым я приехал, настолько важно, что я не моту поступить иначе.

– Подойдите к столу. Вы знаете этот почерк? Это письмо короля Англии. Прочтите, что написано в начале.

– Мой милый герцог Бекингэм, – прочел д'Альби.

– Ну, теперь-то вы удостоверились, недоверчивый офицер французского короля?

– Вы не станете сердиться на меня, ваша светлость, когда узнаете, в чем состоит возложенное на меня поручение. Вот оно.

Д'Альби расстегнул свой мундир, достал письмо и подал герцогу.

– Боже мой! Ее почерк! – воскликнул Бекингэм. Он даже побледнел от радостного волнения и вскрыл письмо. Этьен видел, как дрожала его рука, держащая письмо.

– Да, от нее! Or Анны! – проговорил Бекингэм тихо. – Вот на бумаге и слеза. Она плакала, отдавая это письмо! Плакала о своей несчастной любви!

Он подошел к столу, положил на него письмо и обратился к д'Альби:

– Вы знаете, от кого это письмо, виконт? – спросил он, пронизывая его взглядом.

– Я получил его из рук самой королевы с приказанием передать только в ваши собственные руки и обещал ей, что скорее умру, чем отдам это письмо кому-нибудь другому, кроме вас, ваша светлость.

– И вы дорого заплатили за свое обещание, виконт!

– Это была моя обязанность.

– У вас была сегодняшней ночью какая-то ссора, и вас теперь обвиняют в убийстве.

– Не угодно ли вашей светлости выслушать меня? – спросил д'Альби.

– Говорите, говорите! Вы мне очень нравитесь!

– Четыре дня тому назад я удостоился полного доверия ее величества королевы, она собственноручно отдала мне это письмо, и я почти тотчас же выехав из Парижа, безостановочно доскакал до морского берега. Я знал, насколько важно это письмо и какие могли быть последствия, если бы оно попало в чужие руки.

– Я слышал, что королева окружена шпионами.

– Да, именно шпионами королевы-матери. Они тотчас же узнали, что я нахожусь на пути в Лондон, и послали за мною трех наемных разбойников, вооруженных с головы до ног, которым было приказано схватить меня живым или мертвым и отнять у меня письмо.

– Как вы узнали об этом?

– Гм… В сущности, это моя тайна, ваша светлость, но я все-таки расскажу ее вам. Среди мушкетеров у меня есть три друга. Мы поклялись делить и горе, и радость и всегда стоять друг за друга, как за самого себя.

– Это отлично! Это мне нравится! А как зовут ваших друзей?

– Генрих де Сент-Аманд, прозванный Милоном д'Арасским, маркиз де Монфор и граф Фернезе, прозванный Каноником.

– Все это знатные, благозвучные имена! Значит, вас навсегда связывает святая дружба?

– Да, ваша светлость. Мы так дружны между собою, что если кто-нибудь обидит одного из нас, мы все четверо считаем себя обиженными.

– Ваши друзья с вами в Лондоне? Они проводили вас сюда?

– Нет, только до морского берега, ваша светлость.

– Но от кого же вы узнали, что за вами гонятся? – От моих друзей, которые совершенно случайно узнали о погоне.

– И они поехали за вами, когда узнали, что вы в опасности? – расспрашивал Бекингэм.

– Через час после того, ваша светлость.

– Где же они вас нагнали?

– В Диэппе, в то время, когда я собирался взойти на корабль.

– Но как же они узнали, к которому из портов вы поехали?

– Уж это просто по какому-то вдохновению, ваша светлость, а может быть, и рассчитали, что Диэпп был самым для меня удобным.

– Встретили они или разыскали ваших преследователей?

– У этих негодяев были отличные лошади, и они приехали в Диэпп одновременно со мной.

– Так что вы съехались все вместе.

– Я ужасно удивился, когда увидел на пристани мушкетеров! О том, что за мною гнались разбойники, я еще ничего не знал. Друзья мои нагнали их близ Диэппа и вступили с ними в схватку, но эти трусы способны убить человека только исподтишка! Они просто схитрили и сбежали от моих друзей.

– Ваших друзей было, вероятно, больше?

– Нисколько, ваша светлость. Их было трое против троих! Но негодяи знали, что такое королевские мушкетеры, и сообразили, что им лучше сбежать. Поскольку была ночь, то им это удалось. Друзья мои предупредили меня о них, но так как врага больше не появлялись, Сент-Аманд, Монфор и Фернезе вернулись в Париж, а я поехал сюда. Мне посчастливилось застать отходящий корабль, ветер дул попутный, мы простились…

– Но где же вы получили свою рану? Ведь у вас перевязана рука? – спросил Бекингэм, которому все больше нравился молодой мушкетер.

– Мошенников подкупила королева-мать, у них было много денег и они хорошо заплатили одному капитану, который не собирался отплывать, но вышел в море часом позже меня. Капитан им велел поднять паруса, и они неслись так быстро, что обогнали нас. Когда они проследовали мимо, я узнал их и понял, что мне предстоит. Мы высадились в Гастингсе. Я купил себе лошадь, сел на нее, поручил свою душу Пресвятой Деве и поскакал в Лондон.

– А ваши враги?

– Я каждую минуту был готов к тому, что они нападут на меня, и все время держал пистолеты наготове. Не знаю почему, только до Гринвича я доехал совершенно спокойно. Но отсюда они стали преследовать меня, что называется по пятам. Иногда я останавливался, чтобы они догнали меня, но они тоже останавливались. Я ужасно спешил! Когда мы въехали в Лондон, мне показалось, что они потеряли меня из виду. Я отправился в трактир «Дуглас», разузнал, где вы живете, снова вскочил на лошадь и направился к вашему дворцу. И вдруг, на подъезде к нему моя лошадь свалилась с ног!

– Я должен устроить так, чтобы вы не почувствовали этой потери, – сказал Бекингэм. Он подошел к столу, взял кошелек с золотом и протянул его виконту. Тот быстро отвел руку дающего.

– Золото тут ни при чем, ваша светлость! Я выполнял поручение моей королевы! А если уж вы хотите оказать мне милость, то дайте мне на обратный путь одну из ваших лошадей.

– Пожалуйста! Выберите сами лучшую лошадь из моей конюшни!

– Лучшую! Мне ее просто жаль, ваша светлость. Мы, мушкетеры, когда торопимся, не умеем беречь лошадей. Дайте мне выносливое и быстрое животное, а не лучшего вашего коня. Ну, а теперь я закончу свой рассказ. Когда мне сказали здесь, что я не смогу вас увидеть раньше сегодняшнего дня, я поехал в трактир «Дуглас», не зная, что мошенники уже стерегут меня там.

– Следовательно, несмотря на вашу осторожность, они чуть не овладели письмом!

– Точно так, ваша светлость. Они чуть не украли его у меня, когда я заснул в трактире. Однако, к моему и вашему счастью, я проснулся вовремя! Хоть разбойник и кольнул меня своим кинжалом, я не стал с ним церемониться и всадил ему шпагу в горло. Но он успел закричать. Прибежал хозяин, посетители, собрался народ. Приятели вора сумела всех настроить против меня, а потом мне пришлось познакомиться с вашей государственной тюрьмой.

– А ваши враги?

– Один поплатился за свои проделки жизнью, а другие два ушли целы и невредимы.

– Но ведь они непременно отомстят вам! Они станут подстерегать вас на обратном пути!

– Пускай себе стерегут, я свое дело сделал – письмо королевы доставлено вашей светлости.

– Однако вы действительно достойный доверия посол, клянусь частью! – воскликнул Бекингэм. – И знаете, не окажи вы и мне невознаградимую услугу, я просто стал бы завидовать королеве французской, что у нее есть такие слуги. Дать вам орден я не могу, это объяснило бы всем, где вы были во время вашего отпуска. Но требуйте от меня всего, чего хотите! К чему такая гордость с вашей стороны?

Поверьте, что я искренне хотел бы доказать вам свою признательность, виконт!

– Я уже достаточно вознагражден сознанием того, что исполнил повеление своей прекрасной королевы и доставил ее письмо по назначению.

– Признаюсь, я завидую зам, виконт. Вы возвратитесь к этой благороднейшей из королев, увидите ее, услышите от нее ласковые слова благодарности! За это можно отказаться от всякой другой награды, ибо что может сравниться с этим счастьем! И все-таки не откажите в моей просьбе принять от меня этот кинжал, – сказал Бекингэм, выбирая из роскошной коллекции оружия осыпанный драгоценными камнями кинжал и подавая его мушкетеру. – Носите его на память об этой минуте. Пусть это оружие защищает вашу честь, виконт. Я знаю, что отдаю его в благородные и верные руки.

– Благодарю вас, ваша светлость. От оружия я не откажусь и постараюсь не опозорить его! – ответил д'Альби.

– Когда вы думаете возвратиться в Париж, виконт?

– Как только ваша светлость предоставит мне обещанную лошадь.

– А когда вы попадете в Лувр?

– Через три-четыре дня, ваша светлость. Я сказал бы просто через три дня, но вы сами знаете, что море – не земля, оно капризно, на него полагаться нельзя.

– Хорошо. А не возьмете ли вы с собою ответ на письмо, которое доставили ко мне?

– С большим удовольствием. Если вам угодно будет доверить его мне.

– Но имейте в виду, что этот ответ настолько же важен, как и само письмо.

– Будьте уверены, ваша светлость, он будет доставлен в Париж так же верно, как и письмо. Разве только, что я сам погибну.

– То есть, что это значит?

– Ведь не могу же я поручиться за свою жизнь, ваша светлость, а мертвый человек, будь он даже мушкетер, не может сдержать свое слово.

Бекингэм на минуту задумался.

– Такой воин, как вы, всегда сможет справиться с двумя врагами, – промолвил он наконец.

– В открытом бою нам не раз случалось выступать одному против четырех, ваша светлость. Но ведь засады и подлые вылазки – совсем другое дело. Тут уж не поможет никакая сила, никакая храбрость.

– Проклятие! Вы совершенно правы, виконт! Но позвольте, я прикажу схватить ваших преследователей по поводу вчерашнего убийства и выпустить их только через четыре дня, когда вы будете уже в Лувре.

Бекингэм взял золотой колокольчик и хотел уже позвонить.

– Нет, подождите, ваша светлость! – остановил его мушкетер.

– Что? – удивился Бекингэм, не привыкший слушать чужих советов.

– Да, этого делать не следует! Поймите, ваша светлость, вырвавшись на свободу, эти мошенники станут хвастать, что мушкетер струсил перед ними и хлопотал, чтобы их спрятали в тюрьму. А этого я допустить не могу. Старший из этих негодяев, Антонио, бывший доверенный человек маршала Кончини, знаком со всем светом. Кроме того, я готов поставить один против ста, что они теперь уже на дороге к Гастингсу.

– Так я прикажу запереть Гастингский порт до тех пор, пока вы не доедете до Бричтона и оттуда не переправитесь в Диэпп, – сказал Бекингэм.

– Благодарю вас, ваша светлость, за заботу обо мне, только, право, это не стоит таких хлопот. Доверьте мне ваше поручение и будьте спокойны.

– Но подумайте, это письмо даже важнее того, что вы привезли мне.

– Ничего в мире не может быть для меня важнее письма королевы! Но если даже и так, поверьте, ваша светлость, что и с этим письмом я расстанусь только мертвый!

Бекингэм подошел к столу, взял перо и стал писать. Д'Альби заметил, что он писал на трех листах, но свернул и запечатал только один из них.

– Вот письмо, которое я доверяю вашей чести, виконт, – проговорил он наконец, обращаясь к мушкетеру. – На нем нет адреса, но вы сами знаете, кому следует передать его.

– Знаю, ваша светлость.

– И я могу положиться на ваше молчание?

– Клянусь честью, можете.

– Хорошо. А вот это – освободительное письмо. Передайте его коменданту Тауэра. Это – пропускное письмо. Где бы вы его не предъявили, вам везде окажут всяческое содействие. Может быть, оно пригодится вам в Гастингсе для того, чтобы добыть корабль.

– Благодарю вас, ваша светлость! – проговорил д'Альби, взял письма и спрятал их на груди под камзол, а приказ коменданту держал в руке наготове.

– Пойдите в мою конюшню, – продолжал Бекингэм, – выберите себе лошадь и отправляйтесь с Богом. Желаю вам всякой удачи и надеюсь, рано или поздно, встретиться с вами в Париже.

Бекингэм простился с мушкетером так дружески, как никогда и ни с кем прежде. Д'Альби откланялся и вышел, а Бекингэм тотчас же схватил письмо Анны Австрийской и страстно прижал его к губам.

– Он и не знает, что привез то, что для меня дороже всего на свете! – проговорил граф.

 

III. ШПИОН КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ

Побег королевы-матери из замка Блоа не мог не произвести впечатления на Людовика. Хотя он и не был способен оценить последствия того, что натворил по наущениям своего любимца Люиня, обстоятельства, тем не менее, заставили призадуматься даже его.

Между партиями короля и королевы-матери начиналась открытая борьба. На юге Франции, под Ангулемом, стояли друг против друга две враждебные армии. Одной из них предводительствовали знатнейшие приверженцы Марии Медичи, во главе другой стоял недавно произведенный в коннетабли и герцоги любимец короля Люинь, наглая гордость которого скорее вредила делу его повелителя, чем приносила ему пользу. Желание первенствовать и глупая дерзость этого человека вели только к тому, что с каждым днем дворяне один за другим переходили со стороны Людовика в лагерь королевы-матери.

Люинь вел дела даже хуже, чем Кончини, и все чаще раздавались голоса, утверждавшие, что перемена не улучшила, а ухудшила порядок вещей. Этот временщик обогащался за счет народной собственности гораздо энергичнее, чем это делали любимцы королевы-матери. С началом же междоусобной войны стало ясно, что в результате его бездарности военные дела короля обстояли все хуже. Солдаты были недовольны и роптали. Король, не получая проверенных известий с театра действий, следил за ними лишь по реляциям своего коннетабля, но уже и у него начинала зарождаться мысль, что он отдал управление своим войском не в те руки, что только благодаря неумелому руководству противники могут действовать так успешно.

Маркиза де Вернейль чутко подметила новое направление мыслей короля и тотчас же известила об этом королеву-мать, устроившую свою резиденцию в Ангулеме. Через несколько дней дежурный камергер доложил королю, что епископ Люсонский просит об аудиенции.

Ришелье, бывший великий милостынераздаватель, был вместе с остальными сторонниками Марии Медичи удален от двора в звании епископа Люсонского, а потому Людовика чрезвычайно удивило его появление. Но отказать ему в свидании король не решился, потому что человек этот занимал очень видное место в церковной иерархии, а Людовик, кроме того, что был ревностным прихожанином, ценил влияние духовенства на народ и дорожил им. Он приказал просить епископа.

Когда Ришелье вошел в кабинет короля, был уже вечер. Людовик сидел у своего письменного стола, на котором горели свечи, у камина были зажжены настенные лампы, но в обширном помещении все-таки царил какой-то полумрак, в котором высокая темная фигура епископа казалась особенно величавой и таинственной.

Заметив, что король работает, Ришелье остановился у дверей. На нем была длинная черная сутана, его выразительное, почти прекрасное лицо было бледно, большие черные глаза горели. Он быстро оглядел кабинет и остановил пытливый взгляд на короле. В этом взгляде было что-то мрачное, зловещее, но лишь только король окончил писать и оглянулся на вошедшего, он мгновенно приобрел выражение кротости, преданности и почтения.

– Признаюсь, не ожидал увидеть вас здесь, – бесстрастно произнес Людовик, – но как епископ Люсонский вы для меня всегда приятный гость!

– Горячо благодарю, ваше величество, – отвечал Ришелье, кланяясь и делая несколько шагов вперед. – Я приехал сюда с неспокойным и взволнованным сердцем. Неспокойным потому, что не знал, примете ли вы меня, ваше величество, взволнованным – по поводу всего случившегося.

– Об этом говорить не станем, – мрачно проговорил Людовик, – я не люблю, чтобы мне напоминали о том, что на юге моего государства разгорелась постыдная, предательская война!

– Мне достоверно известно, что об этом горячо сожалеют и в лагере противника, сир.

– В самом деле? Мне кажется, вы просто хотите сказать что-нибудь приятное для меня. Ведь если бы королеве-матери не вздумалось предпринять странную прогулку ночью в грозу из Блоа в Ангулем, дела не приняли бы такого оборота.

– Разумеется, ваше величество, нельзя не сожалеть и обо всех обстоятельствах, которые постепенно привели к таким печальным последствиям. Часто, когда я оставался наедине со своей душой перед Богом, я размышлял о том, за что постигло нас такое гонение, и нашел лишь один ответ: за злых советчиков, за их себялюбивое отношение к делу. Дошло до того, что Франция сама себя губит кровавой междоусобной войной, а мать и сын…

– Довольно! Ни слова больше об этом! – перебил его король, – расскажите лучше, чем вы занимались все это время.

– Главным образом, молитвою за ваше величество и за прекрасную Францию.

– Прекрасно! Но ведь не могли же вы молиться, не переставая.

– Вдали от двора и в тиши уединения я предался размышлениям и написал книгу, ваше величество.

– О чем? И как она называется?

– Наставление для христиан, ваше величество.

– Это труд, достойный епископа Люсонского! Но в чем же суть, главная мысль вашей книги?

– В ней говорится о христианской любви, сир, о любви, которая делает человека кротким и всепрощающим, – отвечал Ришелье, пристально взглядывая на короля.

– А! Понимаю! Только вот что я вам скажу. С этой любовью не проживешь, особенно если человеку суждено царствовать.

– Знаю, ваше величество, какое тяжкое бремя лежит на плечах правителя! Знаю и горько сожалею, что лишен возможности разделять это бремя, под которое с радостью подставил бы свои плечи, чтобы облегчить его тяжесть. На днях, когда я закончил свою книгу, и, отложив перо, призадумался над ее содержанием, впервые с полной ясностью представилось мне, какой ужасный контраст составляет жизнь в своей неотразимой действительности с мечтами и желаниями человека! В ту минуту я и решился ехать сюда, рискуя даже впасть в немилость, и на коленях молить вас, сир, восстановить мир!

При этих словах Ришелье действительно опустился на колени и протянул руки к королю, на которого сцена эта, видимо, сильно подействовала. Ришелье воспользовался произведенным впечатлением и продолжал:

– Да, государь, восстановите мир! Ведь эта страшная война грозит не только разорением прекрасной стране, которой вы правите, но и угрожает вашему трону!

– Встаньте, ваше преподобие! Скажите, что означают ваши последние слова?

– Простите меня, ваше величество, если сила моего желания блага вам и моему отечеству заводит меня слишком далеко. Но говорить иначе я не могу! Я должен высказать вам то, что наполняет душу и разум мой величайшим смятением и что лживые языки льстецов скрывают от вас. Я должен сказать вам правду, должен предупредить об опасности. И, повторяю, если скоро не будет заключен мир, не прекратится это ненужное противостояние, – трон может зашататься!

– Господин епископ! Как осмеливаетесь говорить мне это вы! Или уже вы не считаете меня больше королем Франции?!

– Нет, сир, именно потому что вы повелитель Франции, я и говорю вам это. Войска ваши уже несколько раз были разбиты; коннетабль расположил их так неудачно, что если бы неприятель захотел, произошло бы нечто небывалое: в несколько дней армия ваша была бы окружена и лишена возможности действовать.

– Скажите, пожалуйста, ваше преподобие, давно ли духовные лица стали так хорошо понимать военные дела?

– С тех самых пор, ваше величество, как они умеют любить своего государя и отечество!

– Хорошо! А кто доставил вам вести с юга, господин епископ? – мрачно – продолжал допрашивать Людовик, крепко скрестив руки на груди.

– Послы от ее величества королевы-матери.

– Так значит вы по-прежнему поддерживаете с ней отношения?

Ришелье утвердительно поклонился.

– А знаете ли вы, господин епископ, что это называется оскорблением величия? – быстро спросил король.

– Нет, государь, до сих пор не знал, разве мне могла прийти в голову мысль, что всякие отношения с женщиной, которая дала жизнь моему повелителю, могут называться оскорблением величия.

Глаза Людовика сверкнули бешенством, он впился ими в лицо человека, решившегося так отвечать ему. Ришелье видел, как мгновенно налилась кровью и вспухла гневная вена на его лбу.

– Я не думаю, что совершаю преступление, предпринимая все усилия, чтобы прекратить эту ужасную вражду, решаясь ради этого говорить вам такие вещи, как говорю теперь? Ваше величество, вы доверились недостойному человеку. Может быть, я первый решился прямо сказать вам об этом, но я знаю, что так думает вся Франция и с торжеством встретит тот день, когда вы отдалите от себя коннетабля.

– Вы обвиняете герцога Люиня, ваше преподобие, и делаете это, разумеется, по поручению королевы-матери?

– Ничуть, ваше величество! Если королева намерена продолжать борьбу, то не в ее интересах, чтобы вы противопоставляли ей более достойного и способного противника. Нет, сир, не королева-мать, а вся Франция признала герцога Люиня недостойным и бездарным человеком. Коннетабль подвергает опасности ваш трон, он разоряет Францию.

– Хорошо, ваше преподобие, я наведу справки, произведу расследование. Я вовсе не в таком заблуждении относительно герцога, чтобы не обратить внимание на всеобщее неудовольствие его действиями, я сам поеду в Ангулем.

– Ради Бога, ваше величество, не делайте этого! Последствия могут быть ужасные! Обратите внимание на внешних врагов нашего отечества, которые смотрят на нас с угрозой, покончите поскорее с этой усобицей, которая может довести страну до полного опустошения! Королева-мать протягивает вам руку примирения.

– Как! Значит, вы ее посол!

– Если вам угодно так называть мои действия, то да, сир, я посол ее величества, вашей матери.

– В таком случае возвратитесь к ней и передайте, что с моей стороны не может быть и речи об уступках. Я требую полной покорности.

– А если военное счастье изменит ее величеству, в чем будет состоять ее покорность, которой вы требуете, сир?

– Однако, кажется, у вас очень широкие полномочия! – вместо ответа воскликнул король.

– У ее величества лишь одно желание, сир: мир и только мир во что бы то ни стало! Она ждет вашего решения и надеется на свидание с вами. Следовательно, в ваших руках покончить с этим печальным делом, о котором ваша мать горько сожалеет, несмотря на свои успехи.

– Она действительно сожалеет, или только делает вид?

– В этом вашему величеству очень легко убедиться лично. Я только что просил вас о свидании.

– О свидании с кем?

– С ее величеством королевой-матерью.

Людовик устремил на него мрачный пронзительный взгляд, но Ришелье вынес его совершенно спокойно.

– Так вы за этим сюда и приехали, господин епископ?

– Точно так, ваше величество, я приехал способствовать делу любви и мира.

– А где теперь королева-мать?

– Через три дня она будет в Фонтенбло для того, чтобы встретиться и переговорить с вами.

Король несколько минут молча размышлял.

– Возвращайтесь к королеве, ваше преподобие, и доложите ей, что я согласен на свидание.

– О, сир, эти слова наполняют мою душу неизъяснимой радостью! Они подают мне надежду! Простите мне мои слова, но лучшей и величайшей наградой епископу Люсон-скому будет тот момент, когда он увидит сына в объятиях матери.

– Конец нашего свидания покажет, был ли приезд вашего преподобия столь благодетелен.

– Если только последствия этого свидания совпадут с моими горячими желаниями, то для Франции настанут счастливые дни! Теперь, ваше величество, я полечу в Фонтенбло передать королеве-матери радостную весть о том, что свидание состоится через три дня. Сейчас я могу сказать, что не даром прожил свою жизнь. Да, сир, я повторяю от всей души: если бы за всю мою жизнь мне не удалось сделать ничего полезного, а только то, что моими стараниями состоится это примирение, я буду вправе считать, что жил не зря!

– Вы, кажется, говорите искренне, ваше преподобие, и это немало содействует успеху вашего дела и радует меня. Мне казалось, что вы не способны на глубокие чувства, а теперь я вижу, что ошибался. Мне хотелось бы увидеть вас в Фонтенбло, когда я приеду туда для свидания с королевой-матерью.

– Зто дает мне надежду на прощение, на возвращение вашей милости, сир!..

– Не будем заглядывать так далеко вперед, господин епископ. Я ничего не обещаю, время покажет, – перебил король и милостивым жестом отпустил Ришелье.

Но тот не хотел терять удобного момента. Он опустился на колени и, не жалея красноречия, выказал королю свою радость, глубокую благодарность и безграничную преданность. Король протянул руку, чтобы поднять епископа, и тот припал к этой руке горячим поцелуем. Впечатление было произведено, и Ришелье откланялся.

Первая попытка повлиять на короля вполне ему удалась. Людовик, который в начале разговора, видимо, и мысли не допускал о встрече с королевой-матерью, благодаря ловкости Ришелье, согласился на свидание с ней.

Большего епископ Люсонский не мог и желать. Он даже не ожидал такого успеха. Гордая улыбка торжества играла на его губах, когда он вышел из покоев короля. Первый шаг в его планах – примирение Людовика с матерью – был сделан. Этим он рассчитывал усилить свое влияние при дворе. И уже не скромное положение милостынераздавателя, а нечто иное виделось ему впереди. Если ему удастся с помощью королевы-матери свергнуть временщика де Люиня, настанет второй период его игры! Ришелье ясно видел, что Людовик по своим личным качествам не может существовать без руководителя, что правление для него невыносимо и ему нужен человек, в руки которого он смог бы его передать. Когда не станет де Люиня, должна будет отступить с его дороги и та, которую он использовал лишь как средство к достижению своих целей, королева-мать! Ришелье рассчитывал отстранить ее, завладев душой короля. Ученик и приверженец далеко превосходил свою наставницу силой ума и гением интриги.

Вокруг слабого Людовика снова плелись невидимые сети и ловушки, менялись лишь личности, принимавшие в этом участие.

Когда Ришелье проходил по галерее дворца, он встретил красавицу Анну Австрийскую, которая шла в капеллу к вечерней службе.

Он остановился и не мог отвести от нее глаз. Он любил ее безумной, страстной любовью с той самой минуты, когда впервые увидел. Его поразило сочетание внешней красоты с возвышенной душой и кротким сердцем, которое представляла собой личность Анны Австрийской. То, что он встретил ее именно в момент своей удачи, было многообещающим признаком. Ришелье низко поклонился ей и она молча ответила на поклон епископа Люсонского, появление которого при Дворе ее, однако, удивило.

Сердце Ришелье бурно забилось под черной монашеской сутаной. Ему было тридцать два года, и при виде прекрасной женщины земные страсти воспламенили его кровь.

Страстный взгляд, которым Ришелье проводил королеву, случайно встретился с устремленными на него глазами донны Эстебаньи, и ему показалось, что она поняла его значение. Он всегда с недоверием относился к этой испанской донне, но в эту минуту инстинктивно почувствовал, что когда-нибудь она станет ему поперек дороги. Лицо Ришелье омрачилось, и по выражению его можно было понять, что он способен уничтожить тех, кто станет противодействовать его планам.

Король никому не говорил о предстоящей поездке в Фонтенбло, и лишь накануне отъезда объявил, чтобы герцог Сюлли приготовился сопровождать его в довольно продолжительное путешествие. В залах дворца с удивлением толковали о том, что король не брал с собой свиты и по каким-то причинам скрывал цель своей поездки. Но так как малообщительный Людовик отличался капризами и странностями, то никто не подозревал, что он задумал нечто особенное.

В назначенный час Сюлли явился в покои Людовика, все еще не предполагая о месте и цели поездки, и только когда они сели в карету, король распорядился ехать в Фонтенбло. Теперь герцог понял, зачем его подняли так рано. На переезд из Парижа в Фонтенбло требовалось несколько часов. Но цели этой поездки он все-таки не знал, хотя и пытался дорогой что-либо выведать. Однако Людовик был молчалив и избегал продолжительных разговоров.

В Фонтенбло они приехали около полудня. То, что во Дворце не ожидали прибытия короля, было очевидным, так как никаких приготовлений не производилось. Удивление герцога возросло еще более, когда карета въехала во двор, называемый двором Белой лошади, и у входа во дворец появилась темная фигура епископа Люсонского.

– Я желаю, герцог, чтобы вы никому не говорили о том, что увидите и услышите здесь, – проговорил король, выходя из кареты и поднимаясь по ступеням высокого портала, – никто не должен знать о встрече, которая сейчас здесь произойдет.

– Я исполню приказание вашего величества.

Ришелье встретил прибывших низким поклоном и проводил их в один из малых боковых залов, где был накрыт стол.

Пока усаживались и обедали, никто, кроме прислуживавших лакеев, в зал не входил. Нетерпение Сюлли возрастало.

Вскоре все объяснилось. Когда король встал из-за стола, он обратился к епископу Люсонскому с вопросом, где королева-мать.

– Ее величество ожидает вас в саду, сир. Позвольте мне иметь честь проводить вас.

Сюлли просто не верил собственным ушам. Следовательно, дело шло о примирении!

Ришелье проводил их через великолепный садовый портал в парк, который постепенно переходил в лес.

Взгляд короля пытливо бродил по сторонам. Наконец вдали показалась фигура женщины, одетой в черное платье. Следом за ней появилась герцогиня Бретейльская, которая почтительно поклонилась королю.

Король знаком показал своим спутникам, чтобы они остались на месте и направился прямо к королеве-матери, а статс-дама скромно отошла к стоявшим поодаль придворным.

Мария Медичи была бледна и казалась очень взволнованной. Она как бы украдкой утерла слезу, сбегавшую по ее щеке, и сделала радостное движение навстречу сыну.

Людовик быстро подошел к матери и поднес ее протянутую руку к своим губам.

– Да будет благословен час сей! – прошептала Мария Медичи, неподражаемо разыгрывая тронутую мать.

– Я удивлен, что встречаю ваше величество здесь, парке, – заметил Людовик, идя рядом с матерью вдоль тенистой аллеи, вовсе не подозревая, куда она его ведет.

– Я предпочла принять вас здесь, сир, – потому что хочу переговорить с вами с глазу на глаз. Мать хотела снова найти в вас сына, потому и избрала в свидетели одного лишь Бога да прекраснейшее из его творений – природу.

Король, собираясь ответить, поднял голову, но вдруг мер, охваченный внезапным воспоминанием. Случайно или преднамеренно они стояли в эту минуту на том самом месте, с которого много лет тому назад его отец увидел дикого охотника. Мария Медичи, была, казалось, не в состоянии далее владеть своими чувствами. Она взглянула на сына, широко взмахнула руками и простерла к нему нежные материнские объятия. Лед в душе Людовика был сломан и он молча покорился этой немой ласке.

– Прощание и забвение всему, что произошло между нами, сын мой, – проговорила королева-мать тихим дрожащим голосом. – Мир, ради Бога, мир!

– Я тоже хочу только мира, ваше величество, и надеюсь, что час его настал, – ответил король, – я доказал вам искренность этого своего желания уже тем, что принял приглашение приехать сюда.

– Не станем разбирать, сир, кто из нас более виноват! За свою часть вины я была жестоко наказана предпоследними днями! Мы оба доверились плохим советникам, целью которых было посеять раздор между нами. Мы оба были обмануты! Я надеюсь, что для нас настанут лучшие времена, если уж нам удалось свидеться и переговорить вдали от их влияния.

– Я хотел бы, чтобы ваше величество высказались в отношении этих людей более подробно.

– Вижу по выражению вашего лица, сир, что вы хотите упрекать меня! Но если я и перешла на сторону ваших противников, то только для того, чтобы отвергнуть тех, кто убедил вас заключить меня в тюрьму. Поверьте, что все неприятности, вся эта вражда и противостояние вызваны вовсе не мною и моими приверженцами.

– Я прошу, ваше величество, сказать мне все, что вы знаете об этом деле!

– Виновники всего этого состоят при вашем Дворе, сир. В вашем собственном королевском дворце ведется непрерывная работа не только над тем, чтобы посеять раздор между нами, но и над тем, чтобы раздуть междоусобную вражду во всем вашем государстве.

– Если вы говорите о герцоге де Люине, то я должен предупредить ваше величество, что сам уже решил потребовать его отчета. Я вовсе не настолько слеп, чтобы не видеть ошибок и злоупотреблений тех, кто воображает себя под защитой моего расположения, – угрожающе воскликнул король. – Какие обвинения вы можете еще предъявить? Что же может побуждать этих людей к тому, чтобы разжигать вражду в нашем народе?

– Причина этого кроется в Англии и Испании! – ответила Мария Медичи, видя, что король начинает уже впадать в то настроение, которого она добивалась. В душу Людовика уже запало семя подозрения.

– В Англии и Испании? – переспросил он удивленно. – Я попрошу вас высказаться яснее.

– Мне очень тяжело было бы стать причиной разлада, а потому прошу вас, разрешите мне умолчать об этом!

– Если вы действительно желаете мира, ваше величество, если вы действительно добровольно явились сюда, то я настоятельно прошу вас говорить подробнее.

– Вы этого требуете, Людовик? Хорошо, будь по-вашему! Эти люди тайно и осторожно сумели завязать отношения, ловко найти средства и источники, о которых вы никогда не могли бы подумать.

– Я попрошу вас конкретно указать мне эти тайные средства! – сказал король.

– Они воспользовались доверчивостью и добродушием вашей супруги, чтобы осуществить выполнение своих замыслов, – продолжила Мария Медичи и заметила, что Людовик сильно вздрогнул. – Прибавьте к этому дурные наклонности возведенного в коннетабли Франции графа де Люиня и вы сами все поймете.

– Доверием королевы! – мрачно повторил Людовик, – но подумали ли вы, ваше величество, какое страшное обвинение вы произносите?

– Я умоляю вас, сир, успокоиться! Я умоляю вас, ради самого Бога, не решаться на какой-нибудь необдуманный поступок, иначе мне лучше возвратиться в свое изгнание, и пусть все идет по-старому.

– Никогда не бывать этому! Я требую, чтобы вы сказали мне все! Я требую этого не только для себя, но и для Франции.

– А я прошу вас, сир, ничего не предпринимать без тщательного обсуждения! Вы ведь знаете, что король английский Яков возвел своего любимца, герцога Бекингэма, в звание герцога, и вообще осыпает его всяческими почестями.

– Да, я слышал об этом! Но что же мне за дело до этого?

– Припомните, сир, что я давно уже просила вас наблюдать во время придворных балов за этим красавцем-англичанином.

– И вы думаете, ваше величество, что в Лувре есть люди, которые осмеливаются иметь тайные сношения с иностранными дворами? – все больше мрачнея, спросил Людовик.

– Не с дворами, сир, а с отдельными их лицами.

– Этого я не мог бы знать! До вас, вероятно, дошли ложные слухи!

– Пути и способы этих сношений избирались так неосторожно, что они не могли не привлечь внимание ваших наблюдательных чиновников.

– Так вы знаете пути, которыми они пользовались.

– Разумеется, знаю, ваше величество!

– Тогда объясните их мне.

– Без исполнения некоторых условий, я не могу этого сделать, сир.

– Говорите ваши условия, я готов исполнять все, что вы потребуете.

– С моим возвращением ко двору, сир, всякая борьба должна прекратиться. Я сама стану неустанно заботиться о вашем благе.

– Я и приехал сюда, чтобы предложить вам возвратиться в Люксембургский дворец, и притом на условиях Полной свободы.

– Благодарю вас! И поверьте, сир, что вы не станете сожалеть об этом решении. Вы увидите, что королева-мать останется в стороне от всяких политических волнений и станет, занимаясь в тиши лишь прекрасным искусством действовать исключительно в ваших интересах.

– Радуюсь вашим намерениям. По теперь, когда условия ваши приняты, я опять попрошу вас представить мне доказательства.

– Еще два слова, сир: могу я надеяться, что герцог д'Эпернон и маркиз Галиас получат прощение?

– Согласен и на это.

– Если вы накажете герцога де Люиня так, как он того заслуживает, то признаете тем самым и услугу, оказанную милостынераздавателем Ришелье. Он одинаково преданно служит мне и вам. Дадите вы ему кардинальскую мантию?

– Обещаю вам! Надеюсь, теперь ваши условия окончательны?

– Да, ваше величество.

– Итак, расскажите мне теперь обещанные подробности.

– Те люди через тайных курьеров состоят в непосредственных отношениях с Мадридом, и я надеюсь на этих днях доставить вам одно из тайных писем.

– Клянусь, я должен, наконец, узнать в чем дело!

– И узнаете, даю вам слово! Если я не смогу представить вам это письмо, то в одну из ближайших ночей, которую я вам укажу, вы неожиданно явитесь в покои королевы и там получите подробности и доказательства, которые вас интересуют.

– Благодарю вас за сведения, ваше величество, и позволю себе спросить вас, не будет ли вам угодно воспользоваться моей каретой для обратной поездки в Люксембургский дворец?

– Для той, которая дала вам жизнь, сир, каждый из дворцов, стоящий вблизи вашего, будет приятным и почетным жилищем! – ответила Мария Медичи с сияющим от радости лицом и в знак примирения протянула королю руку.

 

IV. МИЛОН СПАСАЕТ РЕБЕНКА

После бегства королевы-матери из замка в Блоа, графу Люиню был пожалован титул герцога и поручено руководство войсками, высланными против недовольных. Получив это назначение, он тотчас же отправился в лагерь под Ангулемом.

Уже после битвы бездарный любимец короля убедился в том, что противник далеко превосходит его силой и военным искусством. Но вместо того, чтобы честно сознаться в недостатке своих личных способностей, он послал в Париж известие, что неприятель значительно превышает его численностью. Вследствие этого в Париже и к северу от него был объявлен набор в ополчение.

Со всех деревень и городов по направлению к Бове, в котором был назначен сборный пункт, потянулись целые шайки искателей приключений и людей, не любивших постоянных занятий. Количество их было так велико, что через несколько дней из них можно было образовать уже несколько дивизий.

Когда об этом доложили новому маршалу, он тотчас же воспользовался удобным случаем ретироваться в Бове под тем предлогом, что желает лично сделать осмотр вновь составленным полкам и отвести их в Ангулем. Люинь решительно терялся в чаду своего всемогущества и не упускал ни одного случая изобразить из себя полновластного владыку Франции.

Короля уже не раз предупреждали о бездарности его любимца – и епископ Люсонский и королева-мать, и, наконец, сами известия с театра войны, – но он продолжал смотреть на его действия с беззаботностью безграничного доверия.

В тот день, когда Магдалена пришла к Бове, большая часть вновь сформированных войск уже выступила на юг. Но маршал все еще оставался в городе.

Люинь решил отправиться в Ангулем лишь через несколько дней. Он чрезвычайно любил устраивать роскошнейшие пиры, на которых, обыкновенно, выступал в роли хозяина и с наслаждением прислушивался к льстивым похвалам, в которых, разумеется, не чувствовал недостатка. Точно так проводил он время и в Бове.

Его окружало множество офицеров, которые не считали для себя постыдным провозглашать льстивые и лживые тосты в честь своего военачальника, вместо того, чтобы с оружием в руках вести солдат туда, куда призывали их честь и присяга.

В тот вечер, когда Магдалена вошла в город и добралась, наконец, до постоялого двора, Люинь и его офицеры пировали на верхнем этаже городских казарм. Вино уже сильно шумело в их головах, было произнесено множество тостов за здравие главнокомандующего и лакеи едва успевали доливать стаканы. Люинь был тоже в сильном возбуждении и, как и всякий человек, высказывался на этот раз искреннее обыкновенного. Он вообразил себя действительным властителем Франции, произносил самые неуместные речи и, видя, что окружающие продолжают поддерживать его, все более тешил свое тщеславие.

Вдруг в открытые окна зала ворвался смутный гул пожара, который ежеминутно усиливался. Несколько офицеров вскочили из-за стола. Люиню тоже вздумалось полюбопытствовать, и, недолго раздумывая, он выбежал на улицу с несколькими своими собутыльниками.

Они уже приближались к месту пожара, когда услышали перекрывающий шум толпы ужасный крик Магдалены, увидевшей в окне горевшего дома своего Нарцисса.

– Спасите! Спасите ребенка! – кричали мужчины, и несколько смельчаков действительно бросились внутрь пылающего дома, но отступили, увидев, что лестница уже охвачена пламенем.

Для мальчика не оставалось более шансов на спасение. Он должен был погибнуть. Вероятно, он и сам это понял, когда выглянул на улицу, потому что сквозь треск и грохот падающих балок, свист и вой пламени прорвался отчаянный крик ребенка.

Ужасен был вид несчастного мальчика, осужденного на мучительную смерть и беспомощно протягивавшего ручонки с надеждой на спасение, но еще ужаснее была его обезумевшая мать. Ее крик потряс окружающих до мозга костей.

Казалось, Магдалена действительно помешалась. Она ломала свои прекрасные руки, рвала на себе волосы и вдруг с каким-то неясным восклицанием бросилась в пламя, как бы желая разделить с сыном все муки ужасной смерти.

– Держи ее! Назад! Она помешалась! Она хочет броситься в огонь! – раздалось вокруг.

– В чем дело? – осведомились подошедшие офицеры Люиня.

– Да вот женщина хотела броситься в огонь, потому что там в доме остался ее сын, – отвечали солдаты.

– Держите ее покрепче, а еще лучше унесите совсем отсюда, ребенка все равно уже не спасти.

В эту минуту подошел и Люинь и увидел Магдалену, которую все еще продолжали удерживать солдаты.

– Эге! – вскричал он весело. – Да это, если не ошибаюсь, хорошенькая Магдалена Гриффон!

При появлении герцога и при этих словах несчастная дико расхохоталась.

– Добро пожаловать, благородные господа! – вскричала она. – Что за славные свечки вы зажгли для своего праздника! Вон как они чудесно пылают! Неправда ли, хорошо?

Солдаты не знали, что и подумать. У офицеров невольная дрожь пробежала по телу при виде этого дошедшего до исступления горя. Один лишь Люинь не испытывал сострадания. Он снова увидел хорошенькую Магдалену Гриффон, которую разыскивал так долго.

– Отведите ее в казармы, – приказал он солдатам, – там она скорее успокоится. Да и нам, господа, нечего здесь делать, отправимся заканчивать наш ужин.

Офицеры не отказались от приглашения герцога и пошли за ним. Туда же повели несчастную Магдалену, которая не переставала хохотать и нести какую-то бессмыслицу.

В это время к месту событий сквозь толпу пробирались трое мушкетеров. Впереди без малейшего усилия прокладывал себе путь Милон Арасский, за ним шел маркиз, позади – Каноник. Друзья прибыли в Бове в тот же вечер. Внезапный шум пожара разбудил их и они, наскоро одевшись, побежали узнать в чем дело. Из несвязных криков толпы они поняли, что в доме остался ребенок, которому грозит смертельная опасность. Удвоив энергию, они стали проталкиваться вперед.

– Клянусь, он еще там! – вскричал Милон, указывая на окно, в котором все еще виднелась фигурка ребенка с протянутыми ручонками. Но вдруг он, вероятно, задохнувшись от дыма, зашатался и исчез.

– Лестницу сюда! Подайте лестницу! – кричал Милон.

– Живей веды сюда! – командовал маркиз. – Мы во что бы то ни стало спасем ребенка!

– И что это только затевают мушкетеры! – слышалось в толпе. – Ведь они идут на верную смерть. Внутри-то все уже в огне, бревна так и сыплются. Смотрите-ка! Ведь они приставляют лестницу!

Все с затаенным дыханием следили за удальцами.

Милон и маркиз принесли лестницу. Маркиз и несколько человек горожан усердно поливали ее водой, а затем приставили к окну, у которого был прежде виден мальчик.

Милон приказал облить и себя водой, быстро взобрался по лестнице и исчез среди черных клубов дыма и языков пламени. Маркиз и Каноник стояли внизу и крепко держали лестницу. Толпа замерла в томительном ожидании. В этой оцепенелой тишине раздавался лишь треск дерева, да рев и свист огня.

– Пропал человек! Не вернуться ему! – проговорил глухой голос, тяжело переводя дыхание.

Маркиз решил пуститься на помощь товарищу и уже взобрался на половину лестницы, верхний конец которой занялся огнем, как в окне показалась темная закопченная фигура Милона. Сквозь дым еще нельзя было рассмотреть, был ли с ним ребенок. Мушкетер лишь сильно шатался, очевидно, задыхаясь от дыма.

– Ради всех святых, скорее, Милон! Скорей! – крикнул ему маркиз.

– А ведь он спас мальчугана! Смотрите-ка, вон он держит его на руках! Только, кажись, ребеночек-то задохся! – послышалось в толпе, и у всех отлегло от сердца.

Милон действительно держал Нарцисса на руках и спускался с ним по лестнице, которую уже охватило пламя. Его было невозможно узнать! Он весь почернел от дыма и копоти, лицо и руки были обожжены, мундир тлел во многих местах. Друзья тотчас же взяли у него ребенка и облили его водой, чтобы потушить платье.

– Он умер! – вскричал маркиз, – у него обгорело все лицо, руки, ноги.

– Он действительно не шевелится, – заметил Каноник, – но, может быть, он только задохнулся от дыма.

– Я нашел его на полу, который уже пылал. Через несколько минут он обратился бы в кусок жареного мяса.

– Он и не многим лучше. Посмотрите-ка, лицо – один сплошной ожог! – сказал маркиз. – Да и один глаз, кажется, пострадал.

– Чей это мальчик? – громко спросил Каноник.

– Одной женщины! Да где же она? – послышались голоса. – Она только что была здесь! Ее увели солдаты! Она была точно помешанная.

– Нечего терять время на разговоры! – вскричал Милон, который и сам жестоко пострадал от ожогов. – Надо сейчас же помочь ему. Где тут у вас живет доктор? Ведите меня к доктору} – обратился он к горожанам, – а то будет уже поздно, и его тогда ничем не спасешь.

– А вы, господа, ступайте на наш постоялый двор и ждите меня там, – обратился он к своим друзьям, – я скоро вернусь.

Маркиз и Каноник последовали его совету, а он, держа на руках все еще бесчувственного мальчика, пошел за несколькими горожанами, которые вызвались проводить его.

Когда доктор внимательно осмотрел покрытого страшными ожогами мальчика, он только пожал плечами.

– Ему нельзя помочь, господин мушкетер, – проговорил он после долгого раздумья. – Не подлежит сомнению, что вы совершили героический поступок, но, боюсь, что вы несколько опоздали. Ведь обгорело не только лицо, но и большая часть тела обезображена ранами. Мне кажется, что этот глаз навсегда потерял способность видеть.

– Да вы прежде всего посмотрите, жив ли он?

– Для него было бы гораздо лучше никогда не возвращаться к жизни, – грустно проговорил доктор. – Ему предстоят бесконечные страдания! Он будет болеть многие годы и даже после этого я не могу обещать вам, что он станет здоровым человеком.

– И все-таки, доктор, употребите все ваши средства, чтобы он очнулся, – сказал Милон.

– Да вы и сами весь в ожогах! – вскричал доктор, внимательно всматриваясь в молодого человека.

– Ничего, я подожду! Ведь не умру же я от этих пустяков. Позаботьтесь прежде всего о ребенке и придумайте, как уменьшить его страдания.

Доктор добросовестно принялся за дело.

– Да что он вам, родственник или?.. – спросил он, невольно удивляясь стоицизму и нежности мушкетера.

– Я его совсем не знаю. Даже не знаю, чей он, – простодушно отвечал Милон. – Да не в этом теперь дело! Главное – спасти его от смерти.

После целого часа усилий доктору удалось наконец-то привести мальчика в сознание. Он мучительно вскрикнул, но от нестерпимой боли опять впал в забытье.

– Вы сами видите, что он жив, – сказал доктор, – но муки его просто невыразимы. За ним придется ухаживать целые годы, прежде чем он выздоровеет.

– Утром мы разыщем его родных и передадим его на их попечение, – ответил Милон и попросил доктора обстоятельно и подробно рассказать, чем можно будет облегчить страдания ребенка.

После объяснений доктора, этот великан с истинно трогательной заботой снова взял мальчика на руки и пошел к своим друзьям.

Уже светало, когда он добрался до них со своей ношей, и все трое принялись добросовестнейшим образом исполнять предписания врача, чтобы смягчить страдания несчастного малыша.

Когда окончательно рассвело, им следовало выехать в Париж, так как в этот день необходимо было явиться к своему командиру. Но они сочли своей обязанностью сначала разыскать родных ребенка, которые не переставал жалобно стонать. Они не сомневались в том, что в таком маленьком городке, как Бове, это будет нетрудно. Тем большим было удивление мушкетеров, когда их старания и хлопоты в этом направлении остались безуспешными.

Наступил вечер, а они еще ничего не выяснили. Милон Арасский, стоя возле несчастного ребенка, как-то вопросительно и печально смотрел на товарищей.

– Мне кажется, – проговорил он нерешительно, – что судьба самым странным образом посылает нам ребенка, у которого теперь окажется целых три отца и ни одной матери! Что вы на это скажете?

– Неужели ты думал, что я способен бросить такого несчастного младенца? – вскричал маркиз. – Я считаю, что так как мы не смогли разыскать его родных, нам следует взять его с собой!

– И я с вами согласен, – проговорил Каноник, – пусть это будет сын мушкетеров.

– Хоть бы узнать как его зовут? – сказал Милон, – но он все еще в бессознательном состоянии. По лицу тоже ничего не узнаешь. Оно совсем обезображено! И мне кажется, что даже если нам удастся спасти его от смерти, он навсегда останется с этими пятнами и шрамами.

– Мы обязаны все-таки еще раз попытаться разыскать его родных, – заметил Каноник, – а уж потом возьмем его с собой в Париж. Ведь нам невозможно оставаться здесь дольше.

Он вместе с маркизом пошел по городу, надеясь в эти последние часы разыскать семью ребенка, но и эта попытка оказалась безуспешной. Милон снова посетил доктора и объявил ему, что не намерен оставлять ребенка, попросил рассказать, как следует устроить, чтобы дорога для него была не столь мучительной, и в чем должен состоять дальнейший уход за малышом. Внимательно выслушав советы, он отдал доктору свой последний розенобль и возвратился к друзьям, которые поджидали его с великим нетерпением, так как откладывать отъезд было уже решительно невозможно.

Маленького найденыша или, как его прозвал Милон, сына мушкетеров укутали в несколько одеял, и молодые люди по очереди брали его к себе на лошадь.

Ребенок, не приходя в себя, всю дорогу стонал. Милон останавливался в каждой деревне и смачивал ему повязки.

На следующий день лихорадочное состояние больного усилилось. Каждый из друзей в глубине души был уверен, что им не довезти его до Парижа живым, но никто ни слова не говорил об этом, боясь огорчить других. Но когда поздно вечером мушкетеры подъехали к заставе, мальчик еще дышал.

При въезде в город друзья остановились, чтобы посоветоваться, как быть с ребенком. Маркиз нашел, что было бы лучше всего отдать его какому-нибудь доктору до полного излечения, а о дальнейшем можно будет позаботиться позднее. Милон и Каноник с ним вполне согласились.

Каноник вспомнил, что среди его знакомых есть один весьма искусный врач, и мушкетеры тотчас же отправились к нему.

Доктор Вильмайзант сказал, что за определенную плату согласен выхаживать этого безнадежного ребенка. Маркиз, который был весьма состоятельным человеком в отличие от д'Альби и д'Арасса, немедленно внес первую часть платы за маленького страдальца. После этого трое друзей отправились рапортовать капитану Бонплану о своем возвращении из отпуска.

 

V. БЕЛАЯ ГОЛУБКА

– Ого! Вот это я называю счастьем! – вскричал Милон, идя по улице на второй день своего возращения в Париж и издали завидев Жозефину. Он радостно подошел к ней и протянул руку.

– Наконец-то я встретила вас, мсье Милон!

– Как! Вы сами разыскивали мушкетера, которого всегда сторонились?

– Как бы то ни было, а я уже второй день стараюсь вас встретить. Идти к вам на квартиру мне не хотелось, о нас могли пойти дурные толки, тем более, что вы живете у старой Ренарды.

– Да, она-таки, по правде сказать, болтлива! И все же позвольте мне прежде всего сказать нам, мадемуазель Жозефина, что я сердечно рад вас видеть!

Белая голубка опустила глаза и покраснела.

– Этого не случилось бы, если бы…

– Если бы не вынудило на это что-нибудь очень важное! Так, так! Но Боже мой, я действительно очень рад нашей встрече. У вас такие прекрасные голубые глаза, а вы нарочно опускаете их, чтобы не дать мне возможности ими любоваться. Если бы вы только знали, в каком я восторге всякий раз, когда вас вижу.

– Я пришла сюда только затем, чтобы…

– Да знаю, знаю! – перебил ее мушкетер, – что вы пришли не затем, чтобы смотреть на меня. И все-таки я радуюсь нашей встрече и тому, что могу сказать вам об этом. Разве это так уж дурно с моей стороны?

– Признаюсь, вы так добры и ласковы с бедной Жозефиной, что она даже не заслуживает такого внимания, мсье Мил он.

– В этом отношении вы совершенно правы, мадемуазель Жозефина, вы так осторожны, так недоверчивы со мной.

– Я осторожна ровно настолько, насколько это следует девушке при общении с таким знатным господином, и притом мушкетером.

– Неужели мушкетеры у вас на таком дурном счету!

– Боже сохрани! Напротив! Я просто дурно выразилась! – проговорила Жозефина с упреком в голосе. – Признаюсь даже, что я не питаю ни к кому такого доверия, как…

– Что же вы остановились?

– Как к вам и вашим друзьям.

– Ну, если вы это называете доверием, то хотелось бы знать, что вы чувствуете относительно других людей. Но что это! Вы, кажется, плакали!

На глазах Жозефины снова навернулись слезы.

– Да! – сказала она, – случилось большое несчастье.

– Несчастье! Да говорите же скорее в чем дело, дорогая мадемуазель Жозефина! Если только я могу вам помочь, то, разумеется, сделаю это от чистого сердца.

– Ваш друг, мсье Этьен, уже возвратился?

– Как! Так вы плакали о нем?

– Что вы, мсье Милон! Как это могло прийти вам в голову?

– А уж я подумал было, что вы тоскуете обо мне! Только не сердитесь на меня за мой нескромный вопрос! А д'Аль-би еще не возвращался.

– Так вы его не догнали?

– По вашему совету мы догнали и проводили его до морского берега, а потом возвратились! Но скажите же, отчего вы так грустны?

– Помните мою подругу, за которую заступились тогда же, когда и за меня.

– Разумеется. Так что же с ней случилось? Из глаз Жозефины полились горькие слезы.

– Ах, Боже мой, это так ужасно! – проговорила она тихо.

– Облегчите свое сердце, дорогая мадемуазель Жозефина, расскажите мне все. Заранее обещаю вам мой совет и помощь. Неужели вы до сих пор не убедились в моей преданности вам.

– Я знаю, что вы человек очень добрый. Только потому я и решилась обратиться к вам. Поймите же, мне не с кем даже поговорить о своем горе.

– Считайте меня своим другом, дорогая мадемуазель Жозефина, я буду счастлив этим.

– Я чувствую, что вы говорите искренне… О, моя бедная Магдалена, это просто ужасно!

– Так скажите же, что с ней случилось?

– Всего я не могу вам сказать, – отвечала Жозефина. Ей ни за что не хотелось, чтобы он узнал, кто она такая и где живет. – Да и вы не старайтесь узнать более того, что расскажу вам я.

– Обещаю вам это!

– С моей подругой Магдаленой случилось большое несчастье, и она ушла от меня шесть дней тому назад…

– Куда же она пошла?

– Я и сама не знаю. У нее было безотлагательное дело, после чего она должна была возвратиться ко мне. Я ждала ее до вчерашнего утра. Наконец вчера утром она появилась возле нашего дома. И, Господи! Что у нее был за вид! Просто сердце разрывается!

– Вы меня просто пугаете, Жозефина, что же с ней было?

– Я и сама толком ничего не поняла. Это случилось все так скоро! Мать Пресвятая Богородица! А Магдалена…

– Говорите откровенно!

– Вчера утром она прибежала к нашему дому, точно за ней кто-то гнался! Волосы растрепанные, говорит что-то несвязное! Точно помешанная! Это было так страшно! Вовек не забуду этой минуты.

– Ну, что же было дальше?

– Только прибежала она, как появились солдаты.

– Какие солдаты?

– Швейцарцы, из телохранителей коннетабля.

– Как, из свиты Люиня?

– Да, они прибежали за Магдаленой! Они гнались за ней точно за зверем на охоте! Я сама чуть не рехнулась, – бросилась к ним и спросила, чего они хотят от несчастной, но они меня и слушать не стали! Только грубые шутки отпускали.

– Да ведь это неслыханное насилие! Ну, что же они еде-дали с Магдаленой?

– Я все-таки опять подошла к ним и спросила, по какому праву они хватают девушку. Тогда они сказали, что так велел им их герцог, потому что эта птица улетела из его клетки. Меня и теперь дрожь колотит, когда припоминаю эти слова.

– По приказанию герцога! – повторил Милон. – Однако, черт возьми, мне кажется, что у этого молодца коннетабля совсем другое на уме, вместо командования войсками! Птица улетела у него из клетки! Это значит, что ваша подруга Магдалена побывала у него в руках и против своей воли должна была снова возвратиться к нему.

– Ах, уж я не знаю, что и думать. Добрый мсье Милон, помогите несчастной Магдалене.

– Так швейцарцы увели ее?

– Да, они потащили ее к заставе, я пошла за ними и наблюдала издали. Там стояла закрытая карета. Они посадили в нее Магдалену и увезли Бог знает куда!

– Клянусь, это очень похоже на похищение!

– О, помните ту ночь? Тогда к нам пристал не кто иной, как граф де Люинь.

– Да, во всем этом есть связь. Только я никак не мог себе представить, что этот выскочка посмеет так нагло и открыто повести свою игру.

– Поверьте мне, это он увез с собой бедную Магдалену.

– Ну, если это так, то клянусь, ему это дешево не обойдется!

– Ах, только будьте осторожны, не сделайте чего-нибудь необдуманного, мсье Милон. Я очень хочу помочь Магдалене, но ужасно боюсь, что вы попадете в опасную ситуацию!

– Не беспокойтесь, дорогая Жозефина! Разумеется, герцог Люинь – человек сильный, и нелегко будет призвать его к ответу…

– Всякий в Париже знает, что он делает все, что ему вздумается! А ведь вы в его власти, мсье Милон.

– Да успокойтесь же! Так или иначе, а мы отобьем дичь у этого охотника, если только все так и было, как вы мне рассказали, если он действительно посмел насильно захватить Магдалену. Даже король не станет покрывать и защищать его. Вы говорите, это случилось вчера?

– Да, вчера, рано утром.

– Хорошо! Теперь я пойду к своим товарищам держать с ними военный совет и обещаю вам, что ваша подруга найдет в нас самых преданных защитников! Однако как же я дам вам знать, на что мы решимся и что нам удастся сделать?

– Я опять постараюсь встретить вас через несколько дней, мсье Милон.

– Ну, это довольно ненадежный способ!

– А другого нет! Будьте так добры, мсье Милон, не настаивайте ни на каком другом.

– Если вы так хотите, дорогая Жозефина.

– Только, пожалуйста, не расценивайте это как признак недоверия вам! Поверьте, что у меня есть другие причины скрывать от вас многое. Поверьте, что я испытываю к вам полное доверие, что…

– Вот вы опять запнулись!

– Да мне нечего больше и сказать, мсье Милон! До свидания!

– До свидания, дорогая Жозефина! – крикнул мушкетер вслед молодой девушке, которая после этого короткого прощания быстро и грациозно пошла от него по улице.

– Премиленькая девчонка! – проворчал Милон, улыбаясь. – Однако, черт возьми, она нравится мне с каждым разом все больше. Я никогда не видел девушки лучше этой! И зачем только она все прячется да скрытничает?

С этими мыслями мушкетер отправился разыскивать своих друзей. Прежде всего он хотел узнать, возвратился ли д'Альби, потом рассказать им о том, что только что узнал от Жозефины. Дело казалось ему странным и таинственным. О Люине они давно уже были невысокого мнения, но нынешнее его поведение казалось просто немыслимым, его наглость достигла невероятных размеров.

«Маркиз и так что-то сильно его недолюбливает, неизвестно по каким причинам, – размышлял Милон, шагая к дому своего друга. – Уж он не упустит случая насолить ему! Да и я хочу в этом разобраться, как сделал бы каждый порядочный человек. Пусть он себе и любимец короля, а все-таки нельзя допустить, чтобы безнаказанно хватал женщин».

Через несколько минут Милон был уже у маркиза.

– Гром и молния! Вот это отлично! – вскричал он, увидев, что вместе с маркизом за бутылкой вина сидел и Каноник.

– Я, кажется, попал сюда как раз кстати!

– Присаживайся! – пригласили друзья.

– Мне и следует сесть, потому что нам предстоит держать военный совет, да притом еще и такого толка, что при нем стакан хорошего вина будет весьма нелишним!

– У тебя опять какие-нибудь новости? – спросил маркиз, слегка улыбаясь.

– Хотелось бы мне только знать, из какого источника он их черпает! – заметил Каноник.

– А вот скоро узнаете, что источник сей не так дурен, как вы думаете. Что д'Альби возвратился в Париж?

– Я бы уже знал, – ответил несловоохотливый Каноник.

– Неужели ты опять что-нибудь узнал о нем? Ведь виконт еще не приехал! – подтвердил де Монфор.

– Нет, ничего не знаю! На этот раз дело касается вовсе не его, а маркиза. Однако ты наполнил мой стакан не для того, чтобы он стоял передо мною?

Милон чокнулся с друзьями и выпил.

– Дело, которое касается меня? – с удивлением переспросил маркиз. – Послушаем.

– Я не знаю причин твоего нерасположения к графу, ныне герцогу де Люиню, однако то, что я расскажу, удивит даже тебя и, надеюсь, возмутит так же, как и меня.

– Да уж, действительно, говоря о герцоге Люине, едва ли обнаружишь что-нибудь хорошее! – заметил маркиз.

– Я надеюсь, что на этот раз даже наш чересчур осторожный Каноник не отыщет причин, не позволяющих нам вмешаться. Произошло величайшее и возмутительнейшее преступление!

– И о нем знаешь только ты один?

– Я уже вижу твою недоверчивую мину, друг Каноник. – Ну да, я и мой источник, вернее, мой источник и я знаем о нем.

– И преступление это совершено Люинем? – спросил маркиз.

– Им, – его швейцарцами!

– Ты что, нарочно тянешь, чтобы испытать наше терпение? – вскричал Каноник.

– Люинь насильно увез девушку, которую зовут Магдаленой! – объявил Милон.

Маркиз сильно вздрогнул, глаза его сверкнули, он вскочил с места, но усилием воли сдержался, чтобы не выдать своего волнения.

При имени Магдалена и Каноник припомнил одно событие, свидетелем которого он был, хотя и не мог объяснить себе его значение.

– Ты говоришь правду? – спросил маркиз, и голос его заметно дрожал.

– По приказанию Люиня его швейцарские солдаты схватили одну бедную девушку, которую зовут Магдаленой, и потащили ее к заставе, – повторил Милон. Маркиз не сводил с него напряженного взгляда. – Там у них была приготовлена закрытая карета. Солдаты посадили в нее беззащитную Магдалену, захлопнули за ней дверцу и увезли.

– Клянусь, это требует наказания! – вскричал маркиз с таким волнением, в котором его никто еще никогда не видел. Его всегда спокойное и благородное лицо вдруг залилось багровым румянцем. Казалось, и душу и тело его охватило какое-то лихорадочное возбуждение.

Каноник встал, подошел к маркизу и положил руку на его плечо.

– Я вижу, что был прав, называя это возмутительнейшим преступлением! – продолжал Милон Арасский. Разве можно допустить, чтобы этот отвратительный негодяй, только потому что он коннетабль Франции, вел себя так по отношению к беззащитным женщинам. Неужели же мы спокойно будем смотреть на такие бессовестные выходки?

– Послушай, Милон. Один вопрос, – обратился к нему маркиз, несколько успокоившись, – то что ты рассказываешь, только слух?

– Нет не слух, а факт! Я знаю это от лица, которое было свидетелем этого дела, которое решилось даже вступиться за несчастную Магдалену, когда ее схватили швейцарцы.

– И что же они ему ответили?

– Что хватают они ее по приказанию своего светлейшего герцога, которому эта девушка приглянулась. Они сказали еще, что эта птица улетела у герцога из клетки и они должны посадить ее туда снова.

Маркиз едва сдерживал свою ярость.

– Я принял решение, – сказал он с принужденным спокойствием. – Через час я буду на дороге в Ангулем.

– Что ты задумал? Смотри, не наделай глупостей! – остановил его Каноник.

– Я еду с тобой, маркиз! – воскликнул Милон.

– Я, разумеется, тоже, но все-таки повторяю – берегись, будь осторожен! – сказал Каноник.

– Я знаю, что мне делать, дружище, – отвечал маркиз, – благодарю тебя за предостережение, но последовать твоему совету не могу. Есть вещи, которые стоят выше всяких соображений и расчетов. Не расспрашивайте меня ни о чем больше. Я могу лишь говорить: через час я должен быть на дороге в Ангулем.

– А куда же ты идешь теперь?

– Сперва к капитану, взять отпуск, потом к королю.

– Чего же ты хочешь от короля-то? – спросил с удивлением Милон, который решительно не понимал намерений маркиза.

– Хочу просить у него отставку.

– Да что с тобой!? Зачем это?! – вскричали оба друга.

– Это я вам могу сказать: жить на одной земле с герцогом Люинем я не могу. Один из нас должен пасть – Монфор или Люинь!

– Ты хочешь его вызвать…

– Да, мы будем драться, и вы будете моими секундантами. Но ведь этот трус может отговориться тем, что коннетабль Франции не может драться с простым мушкетером. Я хочу лишить его возможности использовать эту увертку. Нужно сделать так, чтобы не мушкетер вызывал коннетабля, а маркиз де Монфор герцога де Люиня. Но если он и в этом случае откажется, я рассчитаюсь с ним арапником! Впрочем, нет! Один из нас должен умереть! Проводите меня в Лувр, друзья, нам нельзя откладывать это дело!

 

VI. ОТ ЛОНДОНА ДО ПАРИЖА

Несколько часов спустя после разговора с графом Бекингэмом Этьен д'Альби верхом на подаренной ему лошади выехал из Лондона.

Доверенное ему важное письмо он спрятал на груди под камзолом.

На улицах, по которым он ехал, не было видно ни Антонио, ни его второго помощника. Может быть, они хотели до отъезда похоронить своего погибшего приятеля, а возможно, уехали из Лондона раньше виконта.

Но так или иначе, а Этьен ни коим образом не мог считать себя в безопасности. Он ежеминутно был готов к нападению из какой-нибудь засады, при этом сильно рассчитывал на пару заряженных пистолетов и на резвость своей лошади. Он не намерен был дешево достаться разбойникам.

Виконт предпочел дорогу на Гастингс, который находился приблизительно в двенадцати милях от Лондона, и после безостановочной езды добрался туда ровно в полночь.

Теперь ему необходимо было приискать корабль, отходящий именно в Диэпп, так как в одном из тамошних постоялых дворов он оставил свою лошадь. Кроме того, погода стояла довольно бурная, и ни один из капитанов не решился бы взять на борт своего судна лошадь, которую подарил виконту Бекингэм. Потому он решился продать ее, вырученными деньгами оплатить свой проезд через канал, а во Франции воспользоваться уже своей лошадью.

Но напрасно разыскивал он по всему рейду судно, отходящее в Диэпп. Ему сказали, что несколько часов назад туда вышел один корабль, а теперь в порту остались лишь те, которые готовятся к отплытию в Кале и Аббевиль. Но нечего было и рассчитывать, что они выйдут ранее наступления утра, к тому же и за это нельзя было поручиться, так как ветер все усиливался.

Известие было неприятное! Но в эту минуту Этьен вспомнил о пропускном письме Бекингэма. Он тотчас же пошел к начальнику порта, которого пришлось будить и поднимать с постели.

– Извините, милорд! – самым любезнейшим образом расшаркался виконт, всматриваясь в сердитое лицо недоспавшего начальника. – Извините, но мне безотлагательно нужно переправиться в Диэпп.

– Гм! А мне до этого какое дело! – проворчал сердитый англичанин. – С чего это взяли…

– Позвольте! – перебил его виконт, – вы еще не дослушали меня. Мне необходимо сейчас выехать в Диэпп, а я не могу найти такого корабля…

– Я вас спрашиваю, милостивый государь, какое мне до этого дело? – вскричал вышедший из терпения начальник порта. – И как вы смеете!..

– Основываясь на этом пропуске, – снова с самой изысканной вежливостью перебил его виконт, – будьте так любезны взглянуть.

Этьен поднес документ к самому носу сонного англичанина и не мог в душе не хохотать, глядя, как преображалось его лицо. В несколько секунд этот грозный лик превратился в приветливую улыбчивую физиономию.

– От светлейшего герцога! – вскричал начальник порта и удивленно оглядел молодого человека с головы до ног.

– Так это совсем другое дело! Прошу вас, извините меня, милостивый государь, ведь я не знал… ведь не могло прийти в голову!..

– Не станем тратить слов попусту, милорд. Теперь вы знаете в чем дело, а потому вам следует помочь мне как можно скорее переправиться в Диэпп.

– В Диэпп! – повторил начальник порта, призадумываясь. – Вчера пришел сюда один корабль… Он стоит еще на рейде. Мы переговорим с его капитаном…

– Неужели вы думаете, что он согласится из-за одного меня отправиться в Диэпп.

– Когда он увидит пропуск, написанный рукою самого Бекингэма, то не сомневаюсь, что он согласится! Он даже почтет за честь перевезти вас в Лондон.

– В таком случае, нечего и откладывать! Однако как же я попаду на этот корабль?

– Я лично провожу вас на рейд.

– Вы очень добры и любезны! Но вот еще что: внизу стоит лошадь, которую мне подарил граф Бекингэм. Если то судно перевезет меня даром, то она мне будет не нужна.

– Я сейчас распоряжусь, чтобы ее поставили в конюшню, а завтра ее отведут обратно в Лондон.

– В таком случае вы потрудитесь в личном разговоре передать герцогу Бекингэму, что я счастливо взошел на борт судна. Он будет доволен, услышав это.

– Я сочту долгом исполнить все ваши желания, милостивый государь! – сказал чиновник, низко кланяясь, и приказал своим подчиненным поскорее приготовить свою большую и удобную шлюпку.

Д'Альби был чрезвычайно доволен, что ему пришло в голову обратиться прямо к самому начальнику порта. Это дало ему возможность не тратить ни денег, ни хороших слов, а главное – не потерять нескольких дней на ожидание.

Лакей доложил, что лодка готова, и начальник порта тотчас же проводил виконта ка пристань, где их ожидала шестивесельная шлюпка. Ока как стрела понеслась по черной воде пролива к месту стоянки кораблей, которые покачивались на свежем ночном ветру.

Начальник порта отдал приказание пристать к тому кораблю, о котором говорил Этьену. Затем велел часовому разбудить капитана и взошел вместе с виконтом на палубу.

Вместо всяких объяснений начальник порта подал капитану письмо Бекингэма, указал на мушкетера и прибавил, что его следует доставить как можно скорее в Диэпп.

Капитан прочел письмо, сложил его и, не говоря ни слова, с низким поклоном отдал д'Альби.

Раздался звонок и вдруг, словно по волшебству, вся команда появилась на палубе. Послышался скрип якорных цепей. Начальник порта поспешил почтительнейше откланяться виконту.

– В чем дело? – спросил озадаченный д'Альби, – что это значит?

– Это значит, что через несколько минут вы уже будете на пути в Диэпп, – отвечал тот.

– Вот это отлично! – вскричал Этьен в восторге. – Очень вам благодарен, милорд! Так не забудьте же доложить об этом герцогу.

Быстрота и слаженность действий команды при минимуме приказаний капитана вызывали невольное восхищение. С рассветом корабль поднял паруса и вышел в море. Свежий попутный ветер быстро гнал легкий совершенно новый бриг, которым капитан управлял, как хорошо объезженной лошадью.

Этьен улегся спать и проспал несколько часов. Когда он проснулся, корабельный повар подал ему хороший обед и бутылку доброго вина. От скуки мушкетер начал разговаривать с капитаном и заметил, что тот относится к нему с глубочайшим почтением, принимая, очевидно, за одного из приближенных Бекингэма.

К ночи показались французские берега.

Капитан сказал д'Альби, что к Диэппу теперь можно быстро добраться на шлюпке. Этьен радостно согласился и, поблагодарив капитана, сошел в шлюпку, которая и высадила его на пристани Диэппской гавани.

Около полуночи он пришел в трактир, хозяину которого оставил свою лошадь. В этом матросском притоне было еще оживленно и шумно. Д'Альби заглянул в окно и отметил, что Антонио и его приятеля среди гостей не было. Он тотчас же вошел, собираясь взять лошадь и, несмотря на поздний час, выехать в Париж.

Хозяин трактира, человек пожилой, испытавший военную службу, считал за почетную обязанность угождать мушкетерам, так как знал, что они в большинстве своем были дети знатных родителей.

Увидя входящего д'Альби, он тотчас же бросился к нему, принял из рук его шляпу и несколько раз низко раскланялся.

Этьен потрепал старика по плечу и спросил о своей лошади.

– Она отлично содержится в моей конюшне. Я ее славно кормил.

– Ну, вот и прекрасно! Полно уж ей отдыхать, я хочу сейчас же выехать в Париж.

– Что же вы не отдохнете, ваше сиятельство!

– Мы мушкетеры, привыкли скакать верхом несколько ночей кряду, а есть, что Бог пошлет.

– Ну, все-таки выпейте хоть стаканчик вина, ваше сиятельство. Я вам сейчас подам самого лучшего!

– Спасибо, старина! В другой раз!

– Мне нужно передать вам кое-что потихоньку! Сделайте милость, извольте войти в заднюю комнату.

Хозяин отворил из зала дверь в свою собственную комнату, уговорил Этьена сесть и через минуту принес большую кружку вина, из которой и налил ему стакан.

– Надо мне тебе признаться, старина, что я не смогу тебе заплатить за вино, – сказал Этьен. – Я за дорогу поистратился, и останусь тебе должен даже за фураж для моей лошади.

– Не стоит об этом говорить, ваше сиятельство, – горячо возразил старик, – я ведь знаю, что у господ мушкетеров расходов много, а доходов мало.

– Значит, ты понимаешь это дело верно! – смеясь, вскричал Этьен и взялся за стакан. – Пить мне действительно хочется, и за вино спасибо, но больше мне ничего не нужно. А чтобы ты не думал, что мушкетеры такой народ, который задаром станет опивать тебя, возьми в залог вот этот кинжал.

И он подал старому солдату кинжал, который подарил ему Бекингэм.

– Ах ты, Господи! – вскричал старик, в котором расходилась старая солдатская струнка, – да я отродясь не видел такой чудесной штуки!

– Ну, вот и оставь его покуда у себя.

– Это в залог-то? Эх, ваше сиятельство, грех вам так думать о старом Гаспаре! Хорош бы я был, если бы взял от такого благородного и храброго господина залог за пару стаканов вина. Когда-нибудь рассчитаетесь со мной. А если и забудете, так что за важность!

– У тебя добрая и честная душа, старина. Однако мне пора!

– Еще одно слово, ваше сиятельство, еще только одно слово! Часа два тому назад заходили сюда два человека. И очень уж что-то они мне не понравились. Я стал к ним приглядываться и слышал, что они промеж себя говорили. Сдается мне, что то было про вас или про кого-то из ваших друзей.

– Что ж такое они говорили?

– По имени они никого не называли. Один только такой высокий…

– И с черной окладистой бородой?

– Так точно, ваше сиятельство.

– А у того, что поменьше такое гладкое бледное лицо?

– Так значит, вы их уже знаете, и я отгадал верно?

– Они ехали из Лондона через Гастингс?

– Да, и хотели ночью же пуститься в Париж.

– А что они говорили обо мне?

– Я слышал только, что они толковали о каком-то тайном деле. Большой сказал, что они очень опередили кого-то, а маленький и говорит: «Ну, теперь уж ему не увернуться от нас. Он и лошадь свою здесь оставил». Потом сии стали шептаться, а там заплатили по счету и ушли. Я хоть и не знал, что вы сегодня приедете, а все-таки сейчас же подумал о вас, пошел в конюшню и запер вашу лошадь. Да и хорошо, что пошел, потому что сам видел, как эти мазурики шатались здесь неподалеку. И что им только было нужно!

– От них можно ожидать всего на свете! Верно, они хотели убить мою лошадь, чтобы мне нельзя было ехать дальше.

– Я запер конюшню покрепче и кликнул работника. Могу поклясться, что они задумали что-то недоброе, оттого и предупредил нас.

– Спасибо тебе, старина! Ну, счастливо оставаться.

– А вы взяли с собой пистолеты?

– Все в порядке, ехать можно! Кстати, у тебя славное вино, старина, я выпью еще стаканчик на дорогу, и, надеюсь, не забуду, что я твой должник.

– Да не стоит говорить об этом, ваше сиятельство! – засмеялся старик, радуясь, что угодил мушкетеру. – Я этого даже мелком не помечу.

– Ты думаешь, что на мушкетерский счет не стоит и мелу тратить! Ну, смотри, на этот раз ошибешься в расчете, – шутил Этьен, выходя со стариком во двор.

Добродушный хозяин сам отпер конюшню, вывел оседланную лошадь д'Альби, помог засунуть пистолеты в чушки седла и осмотрел подпругу.

Виконт вспрыгнул на своего отдохнувшего коня, простился с хозяином и, дав шпоры, быстро понесся по улицам города, затем по песчаной дороге морского побережья.

Продолжая скакать, мушкетер мысленно был уже в Лувре и стоял перед красавицей-королевой. Анна Австрийская благодарила его за тайную и опасную услугу, которую он ей оказал, а он подавал ей другое письмо, не менее важное, чем то, которое он отвез в Лондон.

Когда первые лучи утреннего солнца залили окрестность, Этьен глубоко вздохнул и огляделся. Вид этой красоты вдохнул в его душу такой радостный восторг, что в нем мгновенно прибавилось силы. Казалось, и конь почуял настроение своего седока, так весело, легко и неустанно несся он среди утренней прохлады.

Однако около полудня Этьен вынужден был дать отдых своему взмыленному коню, но ровно через час он снова отправился в путь и к вечеру был у городка Гурне, где дорога разветвлялась в двух направлениях. Одна, более длинная, вела на Париж через Бове, другая, по которой и решил ехать Этьен, проходила через Гризор и Понтуаз. Он рассчитал, что на другой день в полдень будет у заставы, и через несколько часов передаст королеве письмо Бекингэма.

Мушкетер остановился в городе, закусил сам, покормил лошадь и поздно вечером снова пустился в путь. Уже было совершенно темно, когда он подъехал к лесу. Здесь он должен был перебраться через реку по хорошо знакомому старому узкому мосту. Но лошадь под ним вдруг шарахнулась в сторону.

Д'Альби подумал, что она испугалась какого-нибудь пня или куста, и стал ласково поглаживать и похлопывать ее по шее, заставляя взойти на мост.

Но в ту минуту позади раздался выстрел. Вообще-то привычная к выстрелам, лошадь на этот раз снова шарахнулась и, как бешеная, понеслась через мост. Вслед прогремел второй выстрел, но, к счастью, мимо.

Этьен тотчас же догадался, кто мог стрелять в него, и даже заскрипел зубами от досады. Но его удивила и собственная лошадь. Обыкновенно она повиновалась малейшему движению уздечки. Теперь же ему никак не удавалось успокоить ее.

Лошадь неслась все дальше и дальше, но через некоторое время он заметил, что она стала сильно хромать на заднюю ногу.

Тогда Этьен понял в чем дело: одна пуля попала в спину лошади. Несчастное животное спотыкалось все сильнее, и не успел Этьен опомниться, как лошадь его рухнула на землю.

Положение молодого человека было весьма серьезным. Если возвращаться ночью в город, очень может быть, что мошенники подстерегают его, прячась за деревьями! Поэтому Этьен решил оставить своего бедного коня на дороге, а сам добраться до ближайшей деревни. Там он рассчитывал раздобыть себе другую лошадь, хотя понимал, что без денег это будет весьма непросто. Мысленно он решил попросить или силой овладеть лошадью какого-нибудь крестьянина в деревне и во что бы то ни стало продолжить свой путь.

К утру он рассчитывал быть в Париже, но теперь едва ли удастся попасть туда к следующему вечеру, потому что нечего было и надеяться достать в деревне лошадь, равную погибшей.

Он заткнул за пояс пистолеты, которые вытащил из чушек седла, и пошел по дороге, пролегавшей лесом. Ночной ветер понемногу разогнал густые облака, и когда Этьен очутился в поле, через которое пролегала теперь его дорога, бледный лунный свет позволил ему осмотреться.

Вдруг позади него раздался конский топот, и из леса выскочили два всадника. Оба они тотчас же заметили мушкетера, радостно вскрикнули и мгновенно очутились рядом. Этьен сразу узнал Антонио и его сообщника. Он понимал, что теперь предстояло защищать жизнь свою, или продать ее как можно дороже. Положение разбойников было гораздо выгоднее его собственного – они сидели на свежих лошадях, а он был уже пеший.

Д'Альби оглянулся вокруг в поисках дерева, к которому мог бы прислониться спиной, чтобы хоть с одной стороны защитить себя от нападающих, но дорога отделялась от полей лишь широкими сухими канавами, и нигде никаких признаков человеческого жилья. Взяв в обе руки по пистолету, он принял оборонительное положение.

– Сдавайтесь! – крикнул итальянец, – а не то мы вас убьем. – Вместо ответа виконт поднял пистолет, прицелился в негодяя и выстрелил.

Но Антонио дал лошади шпоры, заставив ее сделать быстрый вольт в сторону, и пуля д'Альби, который считался отличным стрелком, пролетела мимо.

В то же мгновение сын Пьера Гри выхватил свой пистолет и тоже выстрелил в Этьена.

Мушкетер, прежде чем упасть, успел в свою очередь спустить курок, но он пошатнулся от полученной раны и снова промахнулся…

С проклятьем он замертво упал на землю…

– Победа! Победа! – крикнул Антонио и спрыгнул с лошади. – Ты угостил его доброй пилюлей, с него достаточно!

– Да, он больше не шевелится!

– Так поскорей же! Сними с него камзол; у него наверное есть письмо или что-нибудь в таком роде, – вскричал Антонио и принялся быстро раздевать мушкетера, в то время как Жюль Гри не сводил глаз с украшенного драгоценными камнями кинжала.

Антонио уже успел снять с д'Альби камзол и с воплем радости схватил пропуск, написанный рукою Бекингэма, и его письмо к королеве.

– Вот оно! – кричал он, размахивая бумагами. – Мы с тобой счастливейшие люди в мире! Герцог д'Эпернон и королева-мать хорошо нам заплатят за это.

– Один вопрос! Как быть с этим кинжалом? Можно мне взять его себе?

– Возьми, возьми! Только скорее! Через двенадцать часов мы должны быть в Париже, – ответил Антонио, засовывая письма в карман своего камзола.

Разбойники вскочили на лошадей и быстро понеслись к Парижу, а д'Альби остался лежать на безлюдной проселочной дороге.

 

VII. ДУЭЛЬ

Маркиз де Монфор и двое его друзей тотчас же после рассказа Милона отправились в Лувр. Каноник и Милон прошли в зал караулов, чтобы попросить себе отпуск у капитана, а маркиз поднялся в покои короля. Он обратился к дежурному адъютанту с просьбой доложить о себе, но тот очень вежливо заметил ему, что едва ли просьба об аудиенции будет удовлетворена, так как простой солдат не имеет права даже просить о подобной милости. Эжен Монфор тем не менее повторил свою просьбу, обещая при этом всю ответственность за последствия взять на себя.

Когда министры вышли из кабинета короля, адъютант доложил ему, что о встрече с его величеством просит один мушкетер.

– Мушкетер? – с удивлением повторил Людовик.

– Маркиз де Монфор желает лично просить ваше величество о своей отставке.

– Да ведь это обыкновенно делается письменно согласно раз и навсегда установленному порядку.

– Я говорил ему то же самое, ваше величество, но он все-таки…

– Пусть войдет! Я отобью у этих господ охоту надоедать мне такими пустяками.

Адъютант поклонился и впустил маркиза в кабинет. Король поначалу сделал вид, что вовсе не замечает мушкетера, потом спросил через плечо:

– Что нужно?

Маркиз не отвечал, в свою очередь делая вид, что этот вопрос может относиться не к нему.

Помолчав, король еще раз, но уже громче и резче повторил сбой вопрос, но снова не получив ответа, гневно обернулся к мушкетеру.

– Я вас спрашиваю, зачем вы сюда пришли? Отвечайте, – почти крикнул он.

– Мушкетер Монфор просит об отставке, ваше величество, – отвечал Маркиз, низко кланяясь.

– А почему вы обращаетесь с вашей просьбой именно ко мне?

– Потому, ваше величество, что на эту просьбу меня вынуждают совершенно особые обстоятельства.

– Не тот ли вы мушкетер, которого называют маркизом?

– К вашим услугам, ваше величество, так точно, – товарищи называют меня маркизом.

– Так значит это вы несколько недель тому назад имели дело с людьми герцога Гиза на дороге в Фонтенбло?

– Так точно, ваше величество.

– Я не помню, что именно там произошло. Кажется, люди герцога хотели завербовать новобранца своему господину, а вы подоспели с вашей шпагой.

– Возвращаясь ночью в Париж, мы ехали мимо старого Картезианского монастыря. Вдруг из каштановой аллеи кто-то окликнул мушкетера д'Альби, который ехал несколько впереди нас. Затем послышался звон сабель. Я и мои друзья, Генрих де Сент-Аманд и граф Фернезе, поскакали туда и по форме узнали всадников герцога Гиза. Д'Альби уже успел уложить одного из них на месте, но остальные шестеро продолжали нападать на него. Пока мы пробирались к нему, он уложил и второго, а мы так припугнули остальных, что они пустились в бегство и, вероятно, у них надолго отпадет охота вербовать.

Король слушал рассказ мушкетера с видимым интересом.

– Да, это было храброе дело! – проговорил он, когда тот кончил. – Только лучше было бы захватить их живьем.

– Это было невозможно, ваше величество, они, кажется, именно этого и опасались.

– А скажите мне, почему вы хотите уйти в отставку и оставить полк. Разве вам дурно выплачивают жалование?

– Я сам не беден, ваше величество.

– Так из-за чего же вы не хотите служить?

– Мне нужно сделать одно дело, которое невозможно для мушкетера и очень легко для маркиза де Монфора.

– Ничего не понимаю! Значит, вас стесняет мушкетерская форма! Но мне кажется, это самая почетная одежда.

– Я всегда считал за честь носить ее, ваше величество, но пока она на мне, я не могу достичь своей цели. Мой противник нашел бы в ней предлог отказаться от вызова.

– Как! Значит, дело идет о дуэли! Разве вы не знаете, что я строго запретил поединки между военными? Дуэли стали слишком часты, и я решил положить этому безумству конец.

– Поэтому-то я и прошу ваше величество об отставке.

– Следовательно, вы хотите обойти мой запрет!

– Этого требует моя честь, ваше величество!

– Ну, это я слышу каждый раз! Говорите яснее.

– А еще того более требует честь одной несчастной женщины.

– Опять женщина! И везде-то они впутаются! Значит, дело идет о ревности?

– Нисколько, ваше величество! Дело в том, что нужно освободить одно несчастное существо из рук негодяя, который решился насильно увезти ее.

– Это отвратительно! Да как же она позволила увезти себя?

– Тот негодяй приказал это сделать своим солдатам.

– Вы говорите правду, мушкетер?

– Я затем и умоляю ваше величество об отставке, чтобы сейчас же поехать на место преступления и убедиться в этом. И если окажется, что это правда, я сам накажу негодяя.

– А кто этот человек, который, как вы говорите, посмел послать своих солдат на такое постыдное дело?

– Герцог Люинь, ваше величество.

Людовик быстро поднялся со своего места. Этого он уже никак не ожидал! Сначала он взглянул на маркиза с удивлением, но затем лицо его приняло строгое выражение.

– Вы возводите на человека тяжкое обвинение, мушкетер, – проговорил он. – Имеются ли у вас доказательства?

– Доказать виновность герцога и призвать его к ответу стало целью моей жизни, ваше величество! И это станет понятно почему, если я скажу вам, что несколько лет назад граф похитил у меня существо, которое было для меня дороже всего на свете, – похитил, обольстил и уже насильно овладел несчастной жертвой. Ведь это бесчеловечно! Чаша моего терпения переполнена! Дать отчет простому мушкетеру герцог просто откажется, но отказать маркизу де Мон-фору он не посмеет, иначе ему придется открыто признаться в своей трусости. Вот почему, ваше величество, я и решил просить об отставке.

– Которой, однако, вы все-таки не получите, – быстро добавил король.

– Ваше величество, неужели же я буду вынужден сделаться дезертиром!

– И это исключено! Сколько времени вам потребуется на ваше дело?

– Самое большее две недели, ваше величество.

– Да, в Ангулем дорога не близкая! Вы получите от меня отпуск на три недели с правом снять на это время ваш мундир и действовать просто как маркиз де Монфор. После вашего возвращения выяснится, достойны ли вы носить мундир мушкетера, и тогда снова можете вступить в свой полк.

– Благодарю за эту милость, ваше величество!

– Так поспешите же. Я сам очень заинтересован в результатах вашего расследования.

– Разрешите высказать еще одну просьбу, ваше величество.

– Говорите, какую!

– Граф Фернезе и барон Сент-Аманд хотят ехать вместе со мною в Ангулем, чтобы быть моими секундантами в случае, если поединок наш с герцогом состоится. Соблаговолите разрешить им также снять форму на это время.

– Вы, кажется, говорили, что они также участвовали в схватке с людьми герцога Гиза?

– Так точно, ваше величество.

– В таком случае пусть и они получат королевский отпуск! А после вашего возвращения вы дадите мне отчет о том, что сделали, – закончил король гораздо милостивее, чем сам того ожидал.

Маркиз откланялся, вышел из кабинета и, отыскав друзей, рассказал им о своем визите к королю.

Милон был чрезвычайно рад и шумно выражал свое одобрение. Молчаливый Каноник тоже не мог не высказать своего удовлетворения.

– Это отлично, что король знает теперь всю эту историю, – вскричал Милон. – Чтобы там ни случилось, но теперь он уже не будет так доверять своему любимцу.

– Мне кажется, ты напрасно на это рассчитываешь, – заметил Каноник, кладя руку на плечо своего горячего друга. – Если бы Люинь сейчас явился в Лувр, очень может быть, что ему ничего не стоило бы разубедить короля. Такие вещи не раз случались.

– А потому нам следует всячески заботиться о том, чтобы Люинь не попал сейчас в Лувр. До сих пор его здесь нет, так не будем терять ни минуты.

– Через час мы должны быть за заставой! – решил Милон, и друзья были с ним совершенно согласны.

Они разошлись по домам, чтобы заменить мушкетерский мундир другой одеждой и ровно через час все трое съехались у заставы. Теперь они походили на знатных дворян, отправляющихся на какой-нибудь праздник.

Караульный офицер, услышав их имена, почтительно раскланялся, и через минуту они неслись по дороге в Ангулем.

Хотя они ехали быстро и по обыкновению останавливались только для того, чтобы дать отдых лошадям, все же дорога в лагерь заняла несколько дней. На остановках им рассказывали, что герцог Люинь со свитой и с какой-то закрытой каретой, которую охраняли солдаты, проехал двумя сутками раньше. Друзья не останавливаясь проскакали целую ночь и таким образом сократили разрыв на целых двенадцать часов.

Маркиз спешил, не чувствуя усталости, и вышло так, что герцог Люинь прибыл в Ангулем всего на одни сутки раньше их. Он тотчас же поехал со своей свитой в лагерь, отстоявший от города на одну милю.

Друзья прискакали в Ангулем поздно вечером на другой день и, посоветовавшись, решили переждать ночь, а утром явиться к герцогу.

Маркиз не мог уснуть. Его мучили и горе, и злость, и ожидание. Он не знал еще наверное, какую именно Магдалену увез Люинь, но именно неизвестность и составляла главную его муку.

Утром, как только проснулись Милон и Каноник, он подошел к ним и почти торжественно протянул им руки.

– Друзья, – сказал си, – через какой-нибудь час дело пойдет о тайне всей моей жизни, но я прошу вас не стараться проникнуть в эту тайну до тех пор, пока я сам не открою ее вам. Теперь отправимся в лагерь, но в палатку Люиня я войду один. Так нужно, и я надеюсь, что вы мне не откажете.

Милон и Каноник ответили обещанием, и через несколько минут они скакали по дороге в лагерь королевских войск. У въезда их остановил часовой и спросил, кто они такие и зачем приехали. Маркиз приказал ему вызвать дежурного офицера и когда тот пришел, объявил ему, что желает переговорить с герцогом де Люинем о некоторых весьма важных делах.

Офицер ответил, что коннетабль с несколькими людьми из свиты выехал рано утром, но должен скоро возвратиться и предложил пройти в палатку Люиня, чтобы там дожидаться возвращения герцога.

Все трое вежливо отказались и стали расхаживать между палатками.

Милон и Каноник назвали офицеру свои фамилии и тот завязал с ними оживленный разговор. Между тем маркиз отстал от них и подошел к палатке герцога Люиня.

За палаткой стояло множество экипажей герцога, охраняемых двумя высокими швейцарцами.

Маркиз старался взглядом отыскать ту карету, в которой привезли Магдалену, но оказалось, что закрытых экипажей там было много.

Молодой человек несколько раз обошел вокруг и наконец заметил, что одна запыленная и забрызганная грязью карета была так ловко заставлена другими экипажами, что увидеть ее можно было только с одного места.

Ему удалось даже стать так, что он мог разглядеть единственное крошечное окошечко, освещавшее внутренность кареты.

Вдруг он невольно вздрогнул. За стеклом показалось бледное изможденное лицо Магдалены Гриффон. Его опасения оправдались. Это она была жертвой наглости негодяя, ее схватили солдаты, она беспомощно билась в их руках.

Гнев и отчаяние охватили маркиза! Выражение лица несчастной поразило его. Что за перемена произошла с Магдаленой!?

Маркиз хотел было броситься к ней и выпустить ее из заточения, в котором она, казалось, так спокойно пребывала. Но он вовремя понял, что эта попытка окончилась бы лишь тем, что солдаты попросту бы его прогнали.

Он еще раз взглянул на несчастную и возвратился к друзьям. Офицер тотчас же сказал им, что коннетабль только что возвратился и прошел в свою палатку.

– Тогда, будьте так добры, доложите ему о маркизе де Монфоре, – попросил маркиз.

Офицер исчез в палатке коннетабля, но через минуту возвратился и объявил, что теперь герцог не может принять никого.

Почти следом за ним появился и Люинь. Он подошел к экипажам и, казалось, что-то приказывал швейцарцам.

Прежде чем друзья успели удержать его, маркиз очутился возле палатки перед герцогом. Люинь гордо оглядел того, кто осмелился встать поперек дороги ему, коннетаблю Франции.

– Кто вы? И что это значит! – гневно вскричал герцог, оглядывая маркиза презрительным взглядом.

– Мне нужно переговорить с вами! – ответил маркиз тихим взволнованным голосом.

– Если вы тот, о ком мне сейчас докладывали, то, вероятно, уже слышали, что я не могу принять вас! Однако вы порядочный нахал, если хотите заставить меня разговаривать с вами!

– Мне понятно, отчего вы не хотите принять меня, – проговорил маркиз с невыразимым презрением. – Я пришел потребовать у вас ответа за бесчестное ваше дело.

– Каково! Да вы с ума сошли! Я сейчас велю швейцарцам выбросить вас вон из лагеря.

– Не трудитесь! Вам не уйти от расплаты! Королю известно ваше постыдное поведение по отношению к Магдалене Гриффон.

– Король… Магдалена Гриффон… Я не понимаю, чего вы от меня хотите!

– Я требую того, чтобы вы сказали, кто сидит в той карете. Еще я требую, чтобы вы приняли меня в вашей палатке и там я расскажу вам остальное.

– Да кто вы такой, что осмеливаетесь говорить таким тоном с коннетаблем Франции?

– Я маркиз де Монфор и разговариваю с герцогом Люинем.

– Припоминаю эту фамилию среди мушкетеров короля! Если вы тот самый, то я вас сейчас так проучу, что вы не забудете этого всю свою жизнь. Да вы и не в мундире! Часовые, сюда!

– Я был мушкетером его величества. Но король сам дал мне временную отставку, чтобы я мог призвать вас к ответу. Я ведь знал, что вы станете прибегать ко всяким уловкам, чтобы увернуться, и предусмотрел все. Намерены вы войти со мною в вашу палатку или здесь же при всех на площади я скажу вам, зачем я приехал. Я более не жду!

– А и в самом деле интересно знать, что вас привело сюда и до чего вы доведете вашу наглую игру! – вскричал Люинь, дрожа от злости и собираясь отдать распоряжения своему адъютанту.

Но маркиз заметил это движение и громко сказал:

– Я стану говорить с вами в вашей палатке о таких вещах, которые не допускают свидетелей. Поэтому и те два господина, которые сопровождают меня по приказанию короля, держатся в стороне.

Люинь и маркиз вошли в высокую просторную палатку коннетабля, которую охраняли часовые.

– Ну-с, господин маркиз, – начал герцог с едва скрываемой злобой, – да будет вам известно, что только благодаря моему глубочайшему почтению к его величеству королю я соглашаюсь принять вас и не отвечаю кое-чем иным на вашу назойливость. Однако говорите скорее и покороче, зачем вы сюда приехали?

– Я приехал спросить вас, вы ли тот бесчестный и безжалостный граф де Люинь, который совратил и бросил Магдалену Гриффон?

– С какой стати вы меня об этом спрашиваете?

– Я требую, чтобы вы ответили мне! – вскричал маркиз, в гневе хватаясь за эфес шпаги.

– А разве вы защитник или опекун этой девушки! Да, наконец, разве я могу запомнить каждую девочку, которую когда-нибудь целовал?

– Вы ли тот бесстыдный похититель, который решился во второй раз насильно захватить в свои руки несчастную жертву!

– Клянусь, я убью вас!

– Да я и сам приехал сюда затем, чтобы вызвать вас. Люинь побледнел до того, что стал белее роскошно вышитого широкого воротника, облегавшего его шею.

– Хорошо! – проговорил он, – хотя мы с вами и не одного звания, но я снизойду до того, чтобы проколоть вас своей шпагой. Час и место!

– Сегодня на закате в лесу близ города. Впрочем, нет! Любое промедление создает лишь большую опасность для Магдалены Гриффон, а вам, пожалуй, даст возможность увернуться! Таких птиц, как вы, опасно выпускать из рук. Защищайтесь! – вскричал маркиз, выхватывая шпагу из ножен, – и знайте, что это наказание вам за ваше постыдное поведение по отношению к Магдалене Гриффон!

Он напал на Люиня, и в палатке завязался смертельный поединок. Шпаги со звоном ударялись одна о другую. Маркиз фехтовал мастерски, Люинь же потерял голову от бешенства и ненависти. Он так энергично нападал на Монфора, что тому оставалось только парировать его удары. Коннетабль все еще надеялся, что адъютанты услышат наконец звон сабель и войдут в палатку, тогда он будет спасен! Он задумал передать маркиза в их руки и устроить так, чтобы его расстреляли в соответствии с законом. Но, казалось, никто не слышал звуков поединка, никто не входил в палатку, а между тем Люинь, не успев еще по-настоящему почувствовать силу своего противника, начал уже изнемогать.

Маркиз заметил это и совершенно неожиданно сам напал на него. Герцог стал отступать шаг за шагом, с трудом отражая удары.

– Вы уже в моих руках, – заметил ему де Монфор, – защищайтесь лучше, иначе я сейчас убью вас.

Эти спокойные и насмешливые слова снова взорвали герцога. Он вновь вспыхнул злобой, пожирая глазами маркиза, но усталость брала свое. А Монфор спокойно подмечал слабость своего противника и ловко использовал ее.

– Молитесь! – вдруг крикнул он и нанес последний удар… Люинь схватился рукой за грудь, зашатался и упал, заливая кровью ковер, покрывавший пол палатки.

Маркиз быстро распахнул занавеси палатки. Увидев нескольких адъютантов и офицеров, он попросил их подойти.

– Господа, – сказал он, – будьте так добры, окажите коннетаблю помощь, в которой он нуждается. Я сейчас ранил его на дуэли. А где живет помощник главнокомандующего? Потрудитесь проводить меня к нему.

Часть офицеров печально и суетливо столпилась вокруг Люиня, другая окружила маркиза, который считался теперь как бы арестантом, сопровождая его к генералу.

В лагере маркиз встретил Милона и Каноника и попросил их возвратиться в Ангулем и дожидаться его там, а сам пошел дальше к помощнику главнокомандующего, чтобы отдать ему свою шпагу.

Генерал не хотел верить собственным ушам, когда ему доложили, что коннетабль, любимец короля, герцог Люинь только что погиб в поединке. В глубине души он осознавал, что этот бездарный всеми ненавидимый человек получил лишь заслуженную кару, но он вынужден был исполнить свои обязанности.

Когда к нему привели маркиза, он принял его с вежливостью дворянина по отношению к другому дворянину.

– Я явился к вам, генерал, – сказал маркиз, – чтобы просить вас дать мне сопровождающего в Париж. Офицер, которого вы хорошо знаете, вместе со мною отправится к королю и доложит ему о случившемся здесь.

– Разве вы совершили необдуманный поступок, маркиз?

– Нисколько! Я просто наказал герцога Люиня за постыдное дело, которое он совершил по отношению к одной бедной девушке. Если вы будете так добры и пойдете со мной, я отведу вас к этой несчастной, которая тоже должна отправиться со мной в Париж в той самой карете, в которую герцог велел упрятать ее своим швейцарцам.

– Это ужасно, просто невероятно! – вскричал генерал.

Старый генерал распорядился тотчас же осмотреть кареты. Несколько адъютантов, знавших о делишках погибшего герцога, сочли за благо уйти подальше.

Наконец таинственную карету выкатили на середину.

Маркиз в порыве какой-то гигантской силы не отворил, а вырвал дверцу. Старый генерал с ужасом отшатнулся. Сам Монфор побледнел, как мертвец.

Перед ними, дико хохоча, стояла сумасшедшая.

 

VIII. ПРЕСЛЕДУЕМЫЙ ОБРАЩАЕТСЯ В ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЯ

Пуля, свалившая Этьена д'Альби, хотя и задела голову, но смертельной раны не нанесла. Спустя полчаса Этьен пошевелился. Кровь все еще струилась по его лицу и от потери ее он чувствовал некоторую слабость. Тем не менее первая мысль его была о письме к королеве. Он тотчас же ощупал свой камзол, но ни письма, ни драгоценного подарка граф не обнаружил.

Осознание потери мгновенно разогнало полузабытье и слабость. Мушкетер вскочил и в бешенстве сжал кулаки: от мошенников, которые обокрали его, не осталось и следа. Ему во что бы то ни стало необходимо было возвратить украденные вещи. Пока они оставались в руках Антонио, можно было ожидать самых горестных последствий. Этьену припомнилась королева Анна, и он решил не щадить себя, лишь бы снова добыть для нее письмо Бекингэма.

Самое горькое обстоятельство заключалось в том, что у него не было лошади. Но прежде всего следовало перевязать рану. Отыскивая воду, он пошел по дороге и вдруг увидел на поле канаву с водой. Умывшись и перевязав рану, д'Альби снова вышел на дорогу.

Ближе к утру он услышал шум колес, оглянулся и увидел, что его нагоняет крестьянская телега, запряженная парой лошадей. Этьен попросил остановиться и взять его с собою, так как ему необходимо было добраться до ближайшего селения.

– Святой Бернард! Какая у вас рана на голове, господин мушкетер! – вскричал крестьянин, когда Этьен уселся возле него на телеге.

– Да, у меня была тут маленькая стычка, – отвечал он. – Два мошенника подстерегли меня в лесу и сначала убили подо мной лошадь, а потом угостили этой царапиной и меня самого. Теперь я хочу догнать их, потому что пока я лежал без чувств, они украли у меня такую вещь, которую мне невозможно оставить у них в руках.

– Это будет для вас, сударь, нелегко! Они ведь конные, а вы остались без лошади.

– А далеко еще до деревни?

– Еще с добрых полчаса.

– Там я себе во что бы то ни стало добуду свежую лошадь!

– Да, если заплатите очень хорошо! Наши мужики не любят продавать своих лошадей.

– Да неужели же они откажут даже тогда, когда лошадь нужна для службы королю?

– Попробуйте поговорить с ними. Может быть, если вы хорошо заплатите, так вам и удастся.

– Да у меня нет ни единого розенобля! Крестьянин ухмыльнулся.

– Это большая помеха вашему делу, – проговорил он.

– Да пойми же ты, что я должен во что бы то ни стало нагнать тех мошенников и отнять у них то, что они у меня украли! Послушай, не дашь ли ты мне лошадь взаймы, если я оставлю тебе свои пистолеты?

– Лошадь взаймы! – повторил тот, – да ведь известно, как господа ездят, – им ничего не стоит загнать скотину до смерти! Да и пистолеты… Что вы без них будете делать?

– У меня остается еще шпага! Не торгуйся, дяденька, взгляни на меня. Разве я похож на такого, который хотел бы замошенничать твою лошадь.

– Боже меня сохрани от таких мыслей! А только все-таки вы можете загнать мою лошадь, а потом забыть об этом. А я ведь что ж, – я бедный человек, у меня нет ничего кроме пары лошадей.

– Ты справишься и с одной! Другую дай мне и возьми мои пистолеты в залог. Я как только приеду, вышлю тебе за нее деньги с моим конюхом. Как тебя зовут?

– Пьер Мальгрэ, а деревня называется Пети-Иван.

– Ты не доверяешь мне, Пьер Мальгрэ?

– Что вы, сударь!

– Ну, так дай мне лошадь.

– Дал бы, ей Богу, дал бы с радостью. А только…

– Что только…

– Да не хочется мне говорить об этом.

– Вздор! Говори скорее, над чем ты там раздумываешь?

– Да раздумываю-то я не об вас, сударь. Ведь я вижу, что вы королевский мушкетер, в мушкетерах служат все благородные господа.

– Так не задерживай же меня дольше! Мне дорога каждая минута! Говори, хочешь ты продать мне свою лошадь?

– Да я-то хочу, от всей души хочу. Только вот жена моя…

– Как!? Ты хозяин и глава своей жены, и боишься ее! Ну, уж это совсем некрасиво, дружище, совсем некрасиво!

– Не говорите так, сударь! Вы не женаты, оттого и можете так думать! Придет время, тогда поймете, – и он как-то кисло улыбнулся.

Между тем телега вкатилась уже в деревню.

– Разве твоя жена уж такая злая?

– Не то чтобы злая, просто она женщина с расчетом. Да оно и дело – мы люди бедные.

– И ты думаешь, что она не уступит мне лошадь?

– Думается мне, что не уступит! А лучше переговорите с ней сами. Вот она, кстати, выходит из дома! Она у меня работяга!

– А как ее зовут?

– Жервезой.

– Красивое имя! Да, черт возьми, она еще совсем молодая легконогая женщина! Ну, к чему тебе, старикашка, такая красотка?

Пьеру Мальгрэ льстило, что господин хвалил его жену. Он добродушно оскалился.

– Да, она у меня и красавица, и работница, и по сторонам смотреть не любит! – сказал он. – Вишь, как она на вас смотрит, понять не может, кого это я привез!

– Послушай, Пьер Мальгрэ, не уважай я твоего супружеского счастья, я просто влюбился бы в твою жену. Ведь она у тебя писаная красавица!

Мушкетер быстро сдернул шляпу, чтобы раскланяться с хозяйкой и вместе с ней стащил повязку. Горячие крупные капли крови снова заструились по его лицу.

Крестьянка испуганно всплеснула руками.

– Святая Женезьева! – вскрикнула она, бледнея. – Не могу я видеть крови! Что случилось?

Пьер медленно и неловко вылез из телеги и начал распрягать лошадей. Этьен легко спрыгнул на землю.

– Не случилось ничего особенного, милейшая мадам Жервеза!

– Гм! А откуда вы меня знаете?

– Отгадайте!

– Ах, Господи! А кровь-то, кровь!

– Принесите-ка, пожалуйста, воды и платок, промойте мне рану и перевяжите.

– Ну, уж этого я не могу.

– Да вы попробуйте! Такая красивая, ловкая молодая женщина как вы сумеет и сможет все, что захочет.

– Откуда вы только все это знаете! – вскричала Жервеза, однако вошла в дом и скоро возвратилась с тазом свежей воды. – Ну, уж давайте сюда вашу голову, господин мушкетер. Попробуем остановить кровь.

– Эх, как славно, когда красивая женщина перевязывает раны! – вскричал Этьен. Жервеза не могла не признать в душе, что господин мушкетер был очень любезный и ловкий кавалер. Но она все-таки не могла понять, как он попал на телегу ее мужа. В это время подошел ее добродушный муж и рассказал ей о своей встрече с Этьеном.

– Ах, они разбойники! Ах, они бесстыжие! – бранила Жервеза и Антонио и его помощника. – Вдвоем напасть на одного человека!

– Да в этом-то нет ничего особенного! В честном бою мне не раз приходилось драться и с тремя противниками! А эти напали на меня исподтишка.

– А дорогие вещи они у вас украли?

– Настолько дорогие и важные для меня, милая мадам Жервеза, что я должен или возвратить их, или умереть!

– Умереть! В такие-то молодые годы! – воскликнула Жервеза, заканчивая перевязку.

– Да, умереть! Но в ваших руках – вернуть мне вещи и спасти свою жизнь!

– Что вы говорите, господин мушкетер! – проговорила она с искренним удивлением, – как это в моих руках?

– Именно в ваших! Ведь мы всегда и во всем зависим от женщин.

– Да вы шутите надо мной?

– Нет! Нисколько он не шутит! – вмешался Пьер, посмеиваясь. – Он дело говорит.

– И ты туда же, Пьер?

– Поверьте же мне, дорогая мадам Жервеза, что я говорю совершенно серьезно, – произнес Этьен и схватил ее за руку. – Моя жизнь и все мое счастье зависит от этой вашей руки.

– Вот удивительно! – проговорила Жервеза, стыдливо опуская глаза. – Хотелось бы мне знать…

– Вы серьезно хотите это узнать?

– Понятно, если вы не будете говорить что-нибудь дурное.

– Как это могло прийти вам в голову! Ну, стану ли я говорить вам дурное, да еще при вашем собственном муже. Вам, красивейшей и умнейшей женщине, какую я когда-либо встречал. Нет! Могу вас уверить, что я хотел сказать вам что-то очень простое и честное. Все дело в том, милейшая мадам Жервеза, что мне необходимо догнать тех разбойников и отнять у них мой осыпанный драгоценными камнями кинжал и письма, которые для меня дороже жизни.

– А вы думаете, что вам еще удастся догнать тех мошенников? – участливо спросила Жервеза.

– Да, я надеюсь, если раздобуду себе лошадь. Жервеза только теперь сообразила, что у мушкетера нет лошади.

– Ах, Господи! Да где же ваша лошадь? – спросила она.

– В том-то и дело, дорогая мадам Жервеза, что моя лошадь погибла.

– Верно, ее застрелили разбойники?

– Именно! Они убили ее подо мной, и она теперь лежит в собственной крови на дороге близ Гурне. Видите, разве я даром назвал вас красавицей и умницей! Какая вы догадливая!

– Так что же вы думаете делать?

– Я думаю купить у вас одну из лошадей, милейшая мадам Жервеза. Муж ваш согласен на это, – а ведь всегда следует сначала спросить у жены, поэтому все зависит от вас.

Пьер Мальгрэ лукаво рассмеялся. Ему вспомнилось, что говорил Этьен при въезде в деревню.

– Известное дело – жена! – пробормотал он. Жервеза на минуту призадумалась.

– Итак, милейшая мадам Жервеза, вы сами видите, что я говорил правду, что жизнь моя – в ваших руках!

– Продать лошадь мы, пожалуй, можем. Как ты думаешь, Пьер? – сказала Жервеза.

– Если хочешь, так продадим!

– Значит, господин мушкетер, мы согласны.

– А что вы за нее хотите?

– Шесть розеноблей, если это не покажется вам слишком дорого.

– Шесть!? Да с радостью отсчитаю вам десять, дорогая Жервеза, – вскричал Этьен и окончательно выпряг лошадь из телеги. – Достаньте-ка мне попону и подпругу, Пьер Мальгрэ.

– Десять розеноблей! Ведь вот какой вы добрый господин! – расхваливала его обрадованная Жервеза. Этьен же рассмеялся про себя, потому что еще не сказал ей, что сейчас у него не было ни гроша. Он хотел объяснить это, пока Пьер Мальгрэ сходит за попоной и подпругой. Ему необходимо было во что бы то ни стало завладеть лошадью и мчаться в погоню за мошенниками, которые и без того уже значительно опередили его. Он хотел прислать деньги за лошадь тотчас, как доберется до Парижа.

– Послушайте-ка, дорогая мадам Жервеза, – заговорил он самым ласковым дружеским тоном, – я был бы так рад свидеться с вами еще раз.

– Ну, уж это совсем не годится, господин мушкетер.

– Да нет же, самым честным образом, при вашем муже.

– Тогда другое дело! Тогда против этого и говорить нечего.

– Поэтому сегодня я ничего не заплачу вам за лошадь, а привезу деньги через несколько дней.

– Как?! Вы…

– У меня за дорогу совсем опустело в карманах.

– Да… но ведь мы… Мы ведь не знаем…

– Вы хотите сказать, что не знаете меня, – перебил ее Этьен. – Да разве вы по моему мундиру не видите, кто я такой? Нет, нет, дорогая моя мадам Жервеза, я чрезвычайно рад и счастлив, что буду иметь повод еще раз побывать здесь! Вы самая красивая и умная женщина, какую я когда-либо встречал, а ваш муж – милейший человек! – продолжал Этьен, распрягая лошадь и дивясь в душе своему сегодняшнему красноречию. Он взял попону, которую принес ему Пьер Мальгрэ, и накинул ее на лошадь.

– Все это очень хорошо, – сказала Жервеза, которая хотя и успела расположиться к молодому и красивому мушкетеру, но все-таки не хотела упускать и своей выгоды, – но только что же будет нам поручительством, что вы вернетесь?

Между тем Этьен уже подторочил крепкую сытую лошадь и ловко вскочил на нее.

– Вон там на телеге лежит мой плащ, – сказал он, – в нем мои пистолеты. Возьмите это себе в залог. А мне нельзя больше терять ни минуты! Прощайте, добрые люди!

Пьер Мальгрэ так и остался стоять с раскрытым ртом, глядя, как мушкетер быстро поскакал по деревенской улице. Жервеза хотела было еще что-то сказать, но Этьен уже исчез из виду. Она озадаченно взглянула на мужа, тот ответил ей таким же удивленным взглядом.

– И все по твоей милости! – проговорил он, медленно подходя к телеге.

– Как, по моей! – вскричала Жервеза, задетая за живое этим замечанием мужа. – Вот еще! Да ведь ты сам сказал, что согласен на все.

– Когда же я это сказал?

– Разумеется, сказал! А то разве я допустила бы до этого. Или ты онемел в то время, когда мушкетер сказал, что ты на все согласен?

– Да я шутил! Ты, верно, ослепла, что не поняла этого! А я тебе скажу, отчего ты упустила лошадь. Потому что тебе пришлись по вкусу россказни этого зубоскала. Вот почему! А он над тобой смеялся, да будет тебе это известно.

– Только ты можешь так думать и говорить, на то тебя и зовут Пети-дураком!

– Ну, это еще неизвестно, кто из нас глупее! – вскричал оскорбленный супруг. – Ты вот не знаешь, что говорил мне мушкетер, пока мы с ним ехали. А он все хохотал надо мной, что я бабу слушаюсь.

– Поезжай за ним сейчас же и отними у него лошадь!

– Что? Не понравилось?! Теперь уж и лошадь назад хочешь взять!

– Говорят тебе, садись верхом, догони его и отними лошадь, а не то она пропадет.

– Во-первых, мне его теперь не догнать, от него уж и след простыл, – отвечал Пьер, влезая на телегу и рассматривая плащ и пистолеты, – а во-вторых, мы остались не с пустыми руками. Не думается мне, чтобы он понапрасну расстался с такими вещами.

В то время как Пьер так нелестно толковал о мушкетере с женой, Этьен скакал по дороге и через несколько часов был уже в маленьком городке Гизор. Здесь он остановился только затем, чтобы расспросить об Антонио и его товарище, и узнал, что они часа четыре тому проскакали по направлению к Понтуазу. Если ничто не задержит их по дороге, они могут быть в Париже в полночь. Тогда все пропало!

Д'Альби не терял надежды и решил во что бы то ни стало догнать их. Лошадь под ним оказалась гораздо лучше, нежели он предполагал, а главное – она была чрезвычайно вынослива.

Около полудня, проезжая через одну деревню, он хотел было дать лошади отдохнуть, но решил, что она еще достаточно бодра и поскакал дальше. К вечеру он был уже в Понтуазе, и только здесь закусил сам и накормил лошадь. К великой радости он узнал от горожан, что враги его провели здесь почти два часа, и не более как час назад выехали по направлению к Сен-Дени.

Эта весть придала мушкетеру новую энергию.

Он вновь вскочил в седло и помчался с быстротой ветра, удивляясь выносливости лошади, которая точно не чувствовала уже сделанного пути и бодро неслась вперед, не нуждаясь даже в прикосновении шпор.

Наступила ночь, и всаднику пришлось решать трудный вопрос. Дорога разветвлялась: одна вела в Сен-Дени, другая – в соседний с Парижем городок Аржантейль. Д'Альби избрал вторую, потому что рассчитывал добраться до городка за несколько минут и там разузнать все, что ему было нужно.

В одиннадцатом часу он въехал в Аржантейль, расспросил чиновника на заставе и убедился, что расчет его был верен. Не больше четверти часа тому два всадника заходили в один из лучших трактиров и потом направились в Париж.

Мушкетер, сгорая от нетерпения, поскакал дальше. Ему необходимо было отнять у Антонио драгоценное письмо и свой кинжал, хотя для защиты и боя у него была с собой только шпага.

Разбойники вовсе не подозревали, что роли теперь переменились и что тот, кого они считали убитым, сам преследовал их. Поэтому они распоряжались своим временем гораздо свободнее, думая, что опасаться теперь им некого, стало быть и нет нужды рассчитывать каждую минуту. Главное они уже сделали – письма, которые с таким нетерпением ожидали герцог д'Эпернон и королева-мать, были у них в руках.

Сын Пьера Гри был тоже чрезвычайно доволен. Кроме платы, обещанной ему Антонио, у него был драгоценный кинжал, который он оценивал в несколько тысяч. Смерть брата не огорчала его ничуть. Гораздо больше он радовался тому, что заполучил такую роскошную вещь, как кинжал Бекингэма. Антонио начинал казаться ему едва ли не самым благородным человеком в мире, и он дал себе слово соглашаться на любое дело, которое только предложит ему этот великодушный человек.

С такими мыслями оба мошенника подъехали к заставе. Вдали послышался быстрый конский топот, но это ничуть не обеспокоило ни того, ни другого. Они даже не оглянулись на подъезжавшего всадника, проехали заставу и расстались. Жюль Гри направился к Ночлежному острову, а Антонио ко дворцу герцога д'Эпернона.

Вдруг позади он опять услышал быстрый конский топот и, оглянувшись, при тусклом лунном свете увидел неподалеку мушкетера. Но и теперь ему не пришло в голову, что это был преследовавший его виконт. Он продолжал спокойно ехать дальше. Вдруг раздался крик, который с быстротой молнии объяснил ему все.

– Стой, мошенник! – послышалось сзади. – Ни с места!

Антонио узнал голос и оцепенел от ужаса. Как мог человек, которого в прошлую ночь он оставил мертвым на дороге, очутиться здесь, в Париже? Это было невероятно.

– Сейчас я проверю из плоти и крови вы или только дух? – вскричал он, хватаясь за пистолеты. – Духи не боятся выстрелов.

Он выстрелил в виконта.

– Бывает, что и мушкетеры не боятся пуль! – воскликнул д'Альби, выхватывая шпагу. – Это не душа моя, а я сам, собственной персоной. А в доказательство – вот тебе сдача за прошедшую ночь.

Антонио попытался тоже вынуть оружие из ножен, но в это мгновение, шпага мушкетера глубоко вонзилась ему в грудь, и он, обливаясь кровью, упал с лошади.

Д'Альби быстро спрыгнул к нему и тотчас же нашел на его груди драгоценные письма, хотя и проколотые шпагой. Кинжала у Антонио не оказалось.

Эта утрата огорчила Этьена, но главным для него были все-таки письма Бекингэма к Анне Австрийской и пропуск, подписанный рукой графа, который впоследствии мог пригодиться.

Оставив Антонио на произвол судьбы, он вскочил на лошадь и поскакал в Лувр. Там ему сказали, что накануне вечером обергофмейстерина королевы несколько раз озабоченно спрашивала о нем. Он понял, что Анна Австрийская проявляет беспокойство.

Однако же было уже слишком поздно для того, чтобы попытаться увидеть королеву. А потому виконт поехал домой и отдал конюху лошадь из деревни Пети-Иван, при виде которой тот удивленно всплеснул руками и покатился со смеху. Теперь можно было спокойно выспаться.

На другое утро он первым делом отправил конюха В Пети-Иван с лошадью, десятью розеноблями и любезным поклоном мадам Жервезе в придачу. После этого он тщательно завернул письмо Бекингэма в чистую бумагу, положил его в карман и отправился в Лувр, чтобы предстать пред капитаном.

Командир рассказал ему, что Милон, маркиз и Каноник тоже в отпуске и уехали из Парижа. Откланявшись начальству, виконт почти бегом поднялся по лестнице флигеля королевы. Там его немедленно встретила донна Эстебанья и проводила в кабинет Анны Австрийской для тайной аудиенции.

 

IX. НИЩЕНКА ИЗ СЕН-ДЕНИ

Когда маркиз захлопнул дверцу кареты, в которой находилась несчастная Магдалена, по щеке его скатилась слеза, лучше всяких слов говорившая, насколько глубоко страдал этот благородный человек, какое нестерпимое горе терзало его сердце. В эту минуту он переживал величайшее несчастье, которое только могла преподнести ему жизнь.

Однажды он уже похоронил свое счастье, когда ночью тайно обвенчался с Магдаленой для того, чтобы дать имя ее ребенку. Но то, что он увидел теперь, было для него таким ударом, перед которым дрогнула даже его сильная душа. Он не знал, что было причиной безумия Магдалены: нападение швейцарцев Люиня и заточение в карете или нечто иное. За объяснением не к кому было обратиться.

После тайного брака с ней де Монфор нанял ей квартиру, достойную имени, которое она должна была носить, создал ей условия для беззаботной жизни, но лишил своей любви, своего общества, а главное – ребенка. А ведь это и было все то, что любила, чем жила Магдалена.

Но для чего же сделал все это благородный маркиз?

Причина, руководившая им тогда, заключалась в тайне, связанной с именем де Люиня, который был теперь наказан смертью.

Без своей любви и без ребенка Магдалена жить не могла. Она бежала из роскошного дома, гонимая отчаянием и тоской. Ей удалось украсть своего ребенка, который стал единственной отрадой, единственным смыслом ее разбитой жизни.

Когда служанка Магдалены с отчаяньем доложила маркизу, что ее госпожа ушла тайком и более не возвращалась, и почти одновременно старая Ренарда рассказала ему, что кто-то украл маленького Нарцисса, душа его еще более омрачилась, а время постепенно утвердило его в мысли, что мать и ребенок умерли.

У Магдалены действительно была мысль покончить с жизнью, но случай свел ее с Белой голубкой как раз вовремя, чтобы поколебать в ней эту решимость.

С той поры лишь однажды мелькнула перед маркизом женская фигура, напоминавшая ему Магдалену, и в душе его зародилось подозрение, что она жива. Но все его тайные попытки разыскать ее и ребенка были тщетными. И вдруг теперь он нашел ее в руках бесстыдного соблазнителя, который однажды уже разбил счастье ее жизни, он нашел ее, но без ребенка и с помутившимся рассудком.

Старый генерал, также сильно взволнованный ужасным видом молодой женщины, понял, что для маркиза она не посторонняя.

– Ради Бога, – сказал старик, – скажите мне, если можете, что значит все это?

– Я могу сказать вам только то, что касается моей дуэли с герцогом, – отвечал Эжен де Монфор. – Но ничего больше, что объяснило бы вам мои отношения к той несчастной.

– Я никогда не позволил бы себе расспрашивать о ваших тайнах! Скажите мне только то, что можете сказать.

– Несколько дней тому назад мне рассказали в Париже, что герцог Люинь осмелился приказать своим швейцарцам схватить это несчастное существо, запереть в карету, похожую скорее на каземат, и увезти.

– Да, это неслыханное, невероятное насилие!

– И не первое, генерал! – вскричал маркиз. – Но зато последнее из бесчисленного ряда преступлений, которые совершались Люинем.

– Вы приехали сюда, чтобы убедиться…

– Я приехал сюда, чтобы драться с ним и чтобы наказать его! Один из нас должен был расстаться с жизнью. Я в этом деле подчинился только тому, что требовали от меня совесть и сердце! Здесь я окончательно утвердился в том, чего прежде не допускал даже в мыслях. Затем я позвал коннетабля в его палатку и убил его. Хотя у нас не было секундантов, не подумайте, генерал, что мною совершено убийство. Даю вам мое честное слово, что герцог Люинь погиб в честном поединке.

– Нисколько не сомневаюсь в правдивости ваших слов, маркиз, но скажите, что же вы думаете делать теперь?

– Мне следует тотчас же возвратиться в Париж под охраной офицера, которого вы назначите. Мои друзья, граф Фернезе и барон де Сент-Аманд, приехавшие со мной в Ангулем, поедут также с нами и станут охранять карету, которую я намерен взять с собой. Я хочу в присутствии вашего офицера дать королю отчет в том, что произошло.

– Не следует ли нам выждать, маркиз? Ведь король очень разгневается. Не лучше ли сначала предупредить его величество?!

– Благодарю вас за участие, генерал, – спокойно и уверенно ответил де Монфор. – Но я не боюсь гнева короля. Для меня важнее сознание честно исполненного долга.

– В таком случае, желаю вам всего хорошего, маркиз! – закончил генерал этот тягостный разговор.

Через некоторое время маркиз выехал из лагеря с одним из старших офицеров, не теряя из виду ехавшей с ним закрытой кареты. В Ангулеме его встретили друзья. Он рассказал им, что везет с собой ту несчастную женщину, о которой Милон принес им такие странные и, к сожалению, верные вести, и которая, кажется, помешалась от горя. Он считал, что ее необходимо взять с собой в Париж, и просил, чтобы Милон и Каноник заботились о ней всю дорогу.

В крошечном окошке кареты вдруг мелькнуло лицо несчастной. Каноник мгновенно узнал в ней ту самую Магдалену, с которой когда-то тайно ночью обвенчался маркиз. Он был просто поражен, но поостерегся говорить о своем открытии не только с маркизом, но даже и с Милоном.

Переезд в Париж совершался очень спешно. Король еще ничего не знал о смерти герцога де Люиня, столько лет бывшего его любимцем и, очевидно, в интересах мархиза было, чтобы он услышал эту весть от него самого.

Дорогой Милон и Каноник заботливо ухаживали за Магдаленой, которая постоянно горько плакала, бессвязно говорила сама с собой и, видимо, не обращала внимания на окружающих. Вообще она была чрезвычайно тиха, и поэтому ей позволяли на остановках выходить из кареты, в которую она возвращалась беспрекословно по первому приглашению.

Но когда путники были уже совсем близко к Парижу, с Магдаленой вдруг произошла заметная перемена. Она перестала плакать и долго сидела неподвижно, уставившись в одну точку. Потом она ловко воспользовалась удобной минутой, отворила дверцу кареты и стала озабоченно оглядываться по сторонам.

– Я должна его отыскать… я должна его отыскать, – беспрестанно шептала она. – Теперь никого здесь нет, никто меня не увидит и не поймает. Мой Нарцисс… Пойду, пойду к нему! Скорее!

Она осторожно, согнувшись, вышла из кареты, заперла за собой дверцу и скользнула в ближайший кустарник.

Ни маркиз, и никто из провожавших его не заметили бегства Магдалены, тем более, что мысль о возможности его совершенно не приходила в голову. Только в Париже, когда открыли карету, чтобы выпустить из нее больную, увидели, что там уже никого нет.

Между тем несчастная снова шла по дороге на поиски сына. Ей то казалось, что его у нее украли какие-то странные люди с большими сверкающими глазами, то, что его охватывают языки страшного пламени.

Наконец Магдалена добралась до небольшого городка Сен-Дени, расположенного вблизи Парижа. Вероятно, в ее памяти сохранилось еще смутное воспоминание о том, что произошло, потому что ока отыскивала постоялые дворы, садилась возле них и бессвязно говорила о пламени, которое взвивалось до самого неба, о своем Нарциссе, о людях, преследсвавших ее… Прохожие прислушивались, понимали, что перед ними безумная и с ужасом проходили дальше. Однако некоторые из них проникаясь чувством жалости, останавливались и бросали ей на колени какую-нибудь милостыню. Никто не знал ни ее, ни ее имени, и вскоре все стали называть ее нищенкой из Сен-Дени.

Узнав о побеге Магдалены, маркиз сильно испугался, но быстро сообразил, что ему легко будет вновь напасть на след Магдалены. Пуститься же на розыски тотчас было невозможно, ему следовало прежде всего явиться с сопровождавшим его офицером в Лувр к королю.

Друзья сказали ему, что немедленно поедут обратно и разыщут Магдалену, но он поблагодарил и отказался от помощи. Он хотел сначала побывать в Лувре, а затем самостоятельно заняться розыском. Магдалена стала теперь слишком заметной, чтобы скрыться бесследно.

Маркиз отправился с офицером в Лувр, а Мил он и Каноник поехали по своим квартирам, чтобы опять надеть свои мундиры: со дня их отпуска прошло ровно две недели.

Когда королю доложили о прибытии маркиза де Мон-фора и офицера из лагеря коннетабля, он приказал немедленно просить де Монфора к себе.

– Ну, что скажете? – спросил Людовик, стоя со скрещенными на груди руками у письменного стола и устремив на маркиза мрачный взгляд.

– Я явился доложить вашему величеству о смерти коннетабля Франции герцога де Люиня, – ответил Эжен де Монфор твердым спокойным голосом.

Король заметно смутился: этого он не ожидал! Хотя недоверие к любимцу успело пустить глубокие корни в его беспокойной душе.

– Коннетабль умер?! – повторил он.

– Так точно, он пал в поединке, ваше величество.

– А те обвинения, которые вы на него возводили, оказались верными?

– Все до единого, ваше величество. Та несчастная женщина, которую, как я и подозревал, он насильно увез с собой, действительно оказалась у него. Я и генерал Пе-реинэ нашли ее в карете, похожей на тюрьму. Она там лишилась рассудка.

Король сделал нетерпеливое движение, показывающее, что он желает остаться один. Казалось, неожиданная весть о смерти Люиня произвела на Людовика гораздо более сильное впечатление, чем могли ожидать королева-мать и Ришелье.

Только несколько часов спустя король принял офицера, приехавшего из лагеря вместе с маркиз рм. Он заставил его рассказать все подробности печального происшествия и уже после этого отдал распоряжения о похоронах коннетабля и назначении его приемника. По совету королевы-матери новым коннетаблем Франции был сделан Ла-Вьевилль, занимавшийся государственными делами. Мария Медичи указала сыну на него лишь затем, чтобы очистить его место, на которое хотела возвести тайного своего союзника кардинала Ришелье. Она знала, что король скоро и безболезненно забудет своего убитого любимца, и не ошиблась в этом. Он надоел Людовику, и народ радовался смерти этого недостойного человека и устранению его от дел правления.

Маркиз де Монфор, уничтожив Люиня, в нравственном смысле сделал хорошее дело, и его поступок со стороны закона остался безнаказанным.

 

X. КРАСНАЯ ЭМИНЕНЦИЯ

2

Вечером того дня, когда д'Альби передал королеве тайное письмо Бекингэма, герцог д'Эпернон неожиданно приехал к кардиналу Ришелье.

Старик так быстро поднимался по лестнице и так сильно запыхался, войдя в кабинет кардинала, что нельзя было сомневаться в том, что его привели важные и спешные дела.

Кардинал встал ему навстречу. Д'Эпернон знаком показал ему, что не в состоянии еще говорить. Ришелье, скрывая насмешливую улыбку, усадил престарелого друга королевы-матери в одно из мягких бархатных кресел. Он еще нуждался в этих людях и потому всегда был крайне внимателен и к Марии Медичи, и к д'Эпернону.

– Ай, ай, ай! Герцог, своим усердием вы просто вредите своему здоровью, – говорил Ришелье. – Безсомнения, вы привезли мне важные вести!

– Именно, ваша эминенция, – выговорил наконец герцог, – чрезвычайно важную весть, которая очень удивит вас.

– В чем же дело? – спросил Ришелье, садясь напротив д'Эпернона.

– Я должен рассказать вам, что бывший дворецкий маркиза д'Анкр, итальянец по имени Антонио…

– Я помню его, герцог.

– Этот Антонио был послан в погоню за мушкетером, отправленным с тайным поручением в Лондон, и должен был так или иначе отнять у него бумаги.

– Да, вы были так добры и говорили мне, что рассчитывали на это.

– И, к сожалению, теперь я должен вам сказать, что этого самого Антонио нашли сегодня на одной из улиц предвестья мертвым.

– Это я знаю.

– Но с ним были еще двое, и ни один из них не возвратился.

– Нет, прошу вас извинить меня, но могу вам сообщить, что один из них въехал в Париж вместе с Антонио.

– Каким образом вы знаете об этом больше, чем я?

– Так должно быть, по крайней мере, – уклончиво отвечал Ришелье, с одной из своих дипломатических улыбок.

– Но все-таки могу я спросить вас, откуда вы получили эти сведения?

– От караула на заставе. Ночью они видели, как бывший дворецкий маршала Кончини въехал в Париж со своим приятелем.

– Так куда же он делся?

– Вероятно, дал тягу, когда сообразил, что мушкетер гонится за ними.

– А другой?

– Другой, несомненно, погиб во время их экспедиции.

– Знаете ли, ваша эминенция, я все более и более начинаю утверждаться в мысли, что те письма дошли по назначению.

– В этом не извольте сомневаться, господин герцог. Интересно только знать, какого содержания были эти бумаги! – сказал Ришелье. – К сожалению, нам не удалось это дело. Мушкетер, который ездил в Лондон, был сегодня утром тайно принят королевой.

Д'Эпернон вскочил от удивления.

– Он здесь и был уже принят?

– Точно так, герцог.

– А Антонио убит и ничего не может рассказать нам!

– Да, и, вероятно, это дело того же мушкетера.

– А что, если бы обвинить его в убийстве?

–– Во-первых, это ни к чему бы не привело. Во-вторых, мы таким образом открыли бы, что имели сношения с Антонио и знали о его погоне за мушкетером, а это для нас невыгодно.

– Ваша правда, кардинал.

В эту минуту в кабинет вошел один из лакеев кардинала и почтительно склонился у дверей.

– В чем дело? – быстро спросил его Ришелье.

– Какой-то человек, с виду невзрачный, просит позволения войти к вашей эминенции.

– Пусть придет после! Ты ведь знаешь, что я занят с герцогом и нам не следует мешать.

– С позволения вашей эминенции доложу вам, что этот человек говорит, будто бы знает о визите герцога к вам и хочет видеть вас обоих.

– Он знает… да как его зовут? – спросил д'Эпернон.

– Мсье Гри, – ответил лакей.

Ришелье и д'Эпернон обменялись недоуменными взглядами.

– Совершенно не знаю, – проворчал герцог, пожимая плечами. – И все-таки… я думаю, мы…

– Как вам угодно, герцог, – тоном любезного хозяина промолвил Ришелье. – Пусть он войдет, – прибавил он, обращаясь к лакею.

Собеседники выжидательно смотрели на дверь, в которой незамедлительно появилась фигура сына Пьера Гри. По его неловким угловатым манерам было видно, что ему не часто приходилось расшаркиваться на паркете знатных домов, а пестрота всего костюма явно выдавала вкус простолюдина.

– Извините, – начал он, – я сейчас был во дворце герцога д'Эпернона, и там мне сказали, что его светлость направились сюда. Вот я и пришел.

– А что вам нужно от герцога д'Эпернона?

– Извините, с час тому назад услыхал я, что Антонио нашли на улице мертвым.

Собеседники насторожились.

– Так вы…

– Я тот самый, что был с мсье Антонио в Лондоне и с ним же приехал обратно. А брат мой смог сделать только половину дела, потому как поплатился в Лондоне жизнью за свою храбрость.

– Так вы в самом деле один из приятелей Антонио? – переспросил д'Эпернон, пристально вглядываясь в лицо незнакомца.

– Где же вы расстались с ним? – обратился к нему Ришелье.

– У самой заставы, ваша эминенция. Как добрались мы до Парижа, мне и подумалось, что уж тут-то конец всем напастям, которые мы претерпели за дорогу. А уж и горя мы приняли… Никакими деньгами все это не оплатить! Я доехал с Антонио до города, даже через заставу проехали мы вместе, и только потом разъехались. Антонио во дворец его светлости герцога д'Эпернона, чтобы отдать ему письма,

– Как!.. Что вы сказали? Вы говорите, что у Антонио были письма! – вскричал д'Эпернон, широко раскрывая глаза от удивления.

– Точно так, ваша светлость, – быстро отвечал сын Пьера Гри. – За эти-то письма и поплатился головой мой брат, бедняга.

– И они действительно были в ваших руках? – удивленно переспросил кардинал.

– Да! Даю вам честное слово! Клянусь! Они и теперь, верно, в камзоле у Антонио.

Д'Эпернон вопросительно взглянул на Ришелье.

– У убитого не найдено никаких бумаг, – ответил тот со своей обычной уверенностью.

– Просто непонятно! – воскликнул д'Эпернон. – И в высшей степени досадно, – прибавил он горячо.

– Ну, так вот, как проехали мы заставу, Антонио и говорит мне: поеду к светлейшему герцогу, отвезу ему письма. А я повернул домой… Очень уж хотелось мне выспаться. Ведь просто и рассказать-то вам нельзя, господа почтенные, сколько мы за это время горя пережили, сколько ночей не спали. Вот брат мой так даже жизни лишился! Покуда мы ехали отсюда до моря, нечего было и думать что-либо затевать, чтобы добыть те письма! Ведь, как назло, отсюда, из Парижа, за нами погнались еще трое мушкетеров.

– Еще трое? – переспросил недоумевающий д'Эпернон.

– Так, значит, они как-то проведали, что вы с Антонио поехали в погоню за д'Альби? – яснее поставил вопрос Ришелье.

– Да уж верно, что так, ваша эминенция!

– Вы их узнали?

– Антонио говорил, что это маркиз, Милон и Каноник.

– Ну-ну, что же дальше-то? – торопил д'Эпернон.

– Только в самом Лондоне мы добрались до этого д'Альби. Брат мой надумал выкрасть у него письма к герцогу Бекингэму, пока он спит. А мушкетер-то на беду и проснись! Вскочил, да и отправил беднягу на тот свет…

– Но вы наверняка знаете, что письмо было к герцогу Бекингэму?

– Известное дело! Это так же верно, как и то, что я стою здесь перед вами.

– Так отчего же вы не бросились на помощь брату? Ведь вас же было трое! – с досадой заметил д'Эпернон.

– Да ведь никак нельзя было, ваша светлость. Брат пошел к нему наверх один, а мы с Антонио сидели как ни в чем не бывало в зале, где был и хозяин, и много гостей. Однако мы все-таки упекли д'Альби в Тауэр!

– Да, упекли в Тауэр и устроили так, что герцог Бекингэм узнал обо всем и выпустил его на свободу! – насмешливо вскричал Ришелье. – Глупее этого вы не могли ничего придумать!

– Гм, ваша эминенция! Знать бы, где упадешь… Да и то сказать, если бы мог человек все наперед знать, не к чему бы ему и головой за других рисковать, – отвечал Жюль Гри. Он пришел вовсе не для того, чтобы выслушивать назидания, а чтобы получить свою плату, поэтому слова Ришелье ему очень не понравились. – Ну, как бы там ни было, но на другое утро мушкетера отвели во дворец герцога Бекингэма. Там он отдал письмо и получил ответ.

– Ответ? – в один голос переспросили герцог и Ришелье.

– Именно! Да и ответ-то, надо думать, очень важный, потому что герцог дал мушкетеру отличную лошадь и пропускное письмо.

– Откуда же вы все это узнали? – спросил д'Эпернон, которому, казалось, начинал нравиться смышленый и бойкий мошенник. Ришелье в это время тоже подумал, что со временем этот парень может ему очень пригодиться.

– Знаю я это потому, что сам вместе с Антонио читал пропускной билет, да и ответ герцога был у меня в руках. В лесочке за Гурне мы подстерегли мушкетера на обратном пути. Сначала я пристрелил под ним лошадь, а потом всадил пулю и ему самому в лоб. Когда он упал мертвый, мы забрали у него письма.

Ришелье и д'Эпернон с пониманием переглянулись, дескать мошенник-то хочет, кажется, одурачить нас!

Жюль Гри не подозревал, что кардинал задумывал нечто такое, что должно было ему решительно не понравиться.

– Вы сказали, что взяли у мушкетера письма, – проговорил Ришелье, пристально глядя на рассказчика своими черными проницательными глазами. – Кто же именно из вас взял их?

– Антонио. Ведь он был вожаком дела, а я только сопровождал его да помогал, потому что он обещал мне хорошую плату от герцога д'Эпернона, если нам удастся добыть те письма.

– И вы читали пропускное письмо герцога Бекингэма? – продолжал допрашивать Ришелье.

– Да, сейчас же после того, как мы оставили мушкетера мертвым на дороге, а сами ускакали от него подальше.

– Что же там было написано?

– Приказ всем чиновникам, служащим королю английскому, всеми способами помогать тому, кто покажет им это письмо. Подписано оно было самим герцогом Бекингэмом, – уверенно ответил Жюль Гри.

– Ну, а второе письмо, которое вы взяли у мушкетера, вы тоже прочли?

– Нет, ваша эминенция, того не читали. Оно было запечатано большой печатью самого графа.

– А был на нем адрес или какая-нибудь надпись?

– Нет, ничего такого не было. И сложено письмо было так, что никак нельзя было подсмотреть, что в нем написано.

– И вы думаете, что, когда Антонио въехал в Париж, письма были еще у него?

– В этом могу побожиться, ваша эминенция!

– В таком случае дело весьма похоже на то, что вы сами зарезали его, чтобы письма эти остались в ваших руках! – неожиданно, но невозмутимо спокойно заключил Ришелье.

Жюль Гри совершенно озадачился и взглянул на кардинала, все еще думая, что тот шутит.

– Я?.. ваша эминенция, – пробормотал он, – я?..

– Да, ведь знали об этих письмах только вы! Вы приехали сюда вместе с Антонио! Вас видели с ним последнего, – объяснил ему свою мысль Ришелье. – Из этого ясно, как день, что вы или убийца, или лгун и мошенник, желающий одурачить нас.

– Да сохранят меня от этого все святые! Уж не знаю, чем я заслужил от вас такие слова! Я пришел сюда в надежде получить вознаграждение за все те горести и напасти, которые перенес за это время, а вместо того слышу только одни…

– Вы ведь уверяете, что застрелили мушкетера д'Альби, – с раздражением перебил его Ришелье.

– Антонио сам это видел! Мушкетер остался лежать мертвым на дороге.

– А я вам скажу, что этот самый мушкетер теперь здесь в Париже!

– Вашей эминенции угодно испытать меня…

– Мне угодно только доказать вам, что вы рассчитывали провести нас и ошиблись! Мы раньше вас узнали правду! Вы рассчитывали, что мушкетер еще не успел доехать до Парижа, но забыли, что эти мушкетеры – чистые дьяволы! Могу сообщить вам, что д'Альби здесь, в Париже, и уже доставил по адресу то самое письмо, которое вы так хорошо описали!

– Ну, уж этого совсем не может быть! Вашу эминенцию обманули! – вскричал Жюль Гри с искренней уверенностью. – Возможное ли это дело! Вот эта самая рука спустила курок в упор ему… в лоб! Эти мои собственные глаза видели, как он повалился на землю и остался мертвым на дороге.

Ришелье встал, подошел к одному из огромных стрельчатых окон, выходивших на большой двор Лувра, и поднял тяжелую занавесь.

– Это действительно какое-то необъяснимое противоречие между фактами и рассказами, – проговорил д'Эпернон, озабоченно и печально покачивая головой.

– Подойдите сюда, – приказал Ришелье, – только осторожнее, чтобы вас не увидели со двора. Вы говорите, что убили мушкетера д'Альби. Не хотите ли посмотреть, как он бойко шагает по двору? Хотя уже начинает смеркаться, но вы, вероятно, еще сможете узнать его.

Жюль Гри подошел было к окну, но тотчас же отскочил, точно увидел привидение.

– Клянусь, это не спроста! – вскричал он, – ведь этот самый мушкетер лежит мертвый на большой дороге…

– Да, и в то же время здоровый, невредимый и веселый расхаживает по двору Лувра, а Антонио убит! – сказал Ришелье.

– Совсем, совсем ничего не понимаю! – вскричал д'Эпернон.

– А для меня так дело это совершенно ясное и простое, ваша светлость, и, если позволите, я вам все объясню, – предложил кардинал.

– Сделайте одолжение, ваша эминенция!

– Очень может быть, что этот человек действительно был товарищем Антонио. Я вполне допускаю это…

– Благодарствуйте, ваша светлость! Я вам сказал всю сущую правду!

– Я верю даже и тому, что мушкетер был ранен, судя по повязке у него на голове. Весьма вероятно также, что у него украли письма…

– Благодарю вас, ваша эминенция! Вот видите, теперь ведь выходит, что я говорил правду.

– Но рана эта была легкая, – продолжал Ришелье, не обращая на него внимания. – А потому мушкетер и приехал сюда сегодня. Этот человек знал об этом и рассчитал, что мушкетер заплатит ему за письма дороже, чем Антонио, который, как вы сами видите, собирался отделаться пустяками!

– Вот уж об этом я и не думал, ваша эминенция!

– Не вмешивайтесь и не перебивайте, мой милый, это очень невежливо! – прикрикнул д'Эпернон на совершенно растерявшегося мсье Гри.

– Поэтому этот человек решил завладеть письмами и за большие деньги перепродать их мушкетеру. Прошедшей ночью он зарезал Антонио, забрал у него бумаги и дождался д'Альби.

При этом весьма правдоподобном обвинении сын Пьера Гри решительно не мог совладать со своим волнением. Его просто била лихорадка.

– Когда мушкетер приехал, он отправился к нему, – невозмутимо продолжал между тем Ришелье, – и за приличную сумму продал ему письма…

– Да, да, да! Совершенно верно! Совершенно верно! – подтвердил д'Эпернон. – Иначе как бы они снова очутились у мушкетера?

– Но эта хитрая лисица задумала получить награду и от нас! Он явился сюда с наивнейшим видом рассказать о своих «трудах, горестях и нападках» в расчете, что мы заплатим ему…

– Прекрасно! Именно, именно так! – твердил д'Эпернон. – Иначе оно и не могло быть.

– Но лисица сама попалась в западню, – продолжал Ришелье с прежним хладнокровием, не обращая внимания на страшно побледневшего Жюля Гри. – Лисица слишком перемудрила и попадет за это в клетку.

Ришелье подошел к письменному столу, собираясь взять колокольчик и позвонить.

Д'Эпернон радостно смеялся, несчастный же Гри упал перед кардиналом на колени, в отчаянии ломая руки. Он понял, если ему не удастся переубедить Ришелье, то его схватят и посадят в тюрьму! Как ни тяжело ему было сделать одно признание, но он решился даже на него, лишь бы спастись от грозившей ему опасности.

– Ваша эминенция, смилуйтесь! – взмолился он. – Я ни в чем не виноват! Я говорил вам одну чистую правду! На счастье у меня есть еще доказательство.

– Доказательство? Ну, говорите скорее! – ответил Ришелье, опуская колокольчик на стол.

– Я вам даже принесу это доказательство, только обещайте мне его вернуть или заплатить, чего оно стоит.

– А вы именно лисица, как я вас назвал! – вскричал Ришелье. – Посмотрим, что вы затеяли.

– У меня есть доказательство того, что я в самом деле был с Антонио в Лондоне, что я помогал ему украсть письма и вовсе не помышлял их у него перекрадывать, чтобы продать их мушкетеру, потому что этот молодец вместо денег расплатился бы со мной своей шпагой.

– Ну, так принесите же его сюда!

– Только ведь это очень дорогая вещь, ваша эминенция.

– Так что же, вы думаете, что обманем вас, что ли?

– Да ведь вы можете подумать, что так как вещь эта досталась мне в бою…

– Ну, хорошо, обещаю вам, что вы получите вашу вещь обратно или же деньги, которых она стоит.

– Знаете, ваша эминенция, я для верности только что заходил оценить ее к жиду-ювелиру на улице Вожирар.

– И что сказал вам жид?

– Он предлагал мне двести розеноблей, ваша эминенция.

– Ну, уж если жид давал вам столько, то, значит, вещь у вас действительно дорогая, и я обещаю вам за нее триста розеноблей. Ступайте же скорее домой и несите ее сюда.

– Я через полчаса вернусь обратно, ваша эминенция, – вскричал мсье Гри радостно, надеясь, что ему удалось избежать нависшей над его головой опасности. – Ровно через полчаса я буду опять здесь! До свидания.

Он поспешно вышел из комнаты, обливаясь холодным потом, быстро спустился по лестнице и, не оглядываясь, зашагал по улицам, стараясь как можно быстрее и дальше уйти от Лувра. Ходьба и сознание отступившей угрозы несколько успокоили его. Он замедлил шаг и вдруг окончательно остановился.

– Ну и дурак же я! – выбранил он сам себя. – И с чего это я решил принести им кинжал? Хотя они мне и пообещали триста розеноблей, все равно ведь велят посадить в тюрьму, да и с кинжалом придется распрощаться. Хорошо еще, что не сказал им, какая у меня вещь! Пусть теперь посидят да подождут меня эти важные господа – кардинал с герцогом! Если по правде, то они у меня настолько же в руках, насколько и я у них. Они же мои сообщники, а смерть Антонио для меня не такая уж и потеря. Главное, если старый Леви дает мне двести розеноблей за мой кинжал, а кардинал обещает триста, значит, можно побиться об заклад, что стоит он добрых пятьсот. В Париже найдутся покупатели на такую вещь, кроме жида-ювелира и преподобного кардинала. Да вот хоть бы на Гренельской улице живет оружейник… Сегодня же отнесу ему кинжал, а то завтра, того и гляди, в лавках у всех ювелиров и оружейников посадят солдат, чтобы схватить меня. А ведь лисица-то оказалась похитрее кардинала, хоть он и радовался, что перехитрил ее и поймал в западню. Да, нечего сказать! Лисица выдернула свою голову из капкана как раз вовремя, а теперь и след ее простыл!

Он весело рассмеялся и окончательно решил сегодня же достать кинжал из тайного места, в которое его спрятал, и вечером отнести оружейнику на Гренельскую улицу. Тот держал много таких вещей для любителей оружия и, вероятно, не откажется купить и кинжал герцога Бекингэма.

Жюль огляделся и, убедившись, что за ним никто не следит, отправился на Ночлежный остров. Здесь он вытащил шпагу из-под своей кровати и пошел на Гренельскую улицу. Но как только он собрался войти в дом оружейника, его обступили четверо швейцарцев. Это было так неожиданно, что, не сообразив даже, в чем дело, он стал звать на помощь и собрался защищаться.

– Пустите меня! – кричал Жюль. – Караул, помогите! Неподалеку стоял офицер, который мгновенно подошел к нему и сказал:

– Перестаньте кричать! Вы, кажется, не хотели по доброй воле явиться в Лувр и принести то доказательство, которое обещали. У нас есть приказ доставить вас к его эминенции.

Мсье Гри улыбнулся не то насмешливо, не то злобно. «В конце концов он все-таки перехитрил тебя! – подумал он».

– Да кто вам сказал, что я не хочу добровольно идти в Лувр? – возмутился он вслух. – Прикажите вашим солдатам оставить меня в покое. Или вы думаете, что я умею колдовать? Так кет. Прежде чем принести вещь, мне нужно ее достать!

– И вы хотели достать ее здесь, у оружейника?

– Ну, это вы знаете не хуже моего, потому как, уверен, подсматривали за мной. А зачем я шел к оружейнику, можете тоже узнать. Я хотел оценить мой кинжал, чтобы не очень уж опростоволоситься в Лувре перед важными господами.

– Марш вперед! – скомандовал офицер, и мсье Гри ничего не оставалось, как последовать приказанию.

За время его отсутствия кардинал и герцог сообразили, что для них будет крайне неприятно иметь этого человека в качестве сообщника их тайн. Когда он вошел, Ришелье уже имел план поведения с ним.

– Ну что, принесли ваше доказательство? – спросил он.

– Точно так. Вот оно, ваша эминенция, – ответил мсье Гри и подал кардиналу драгоценный кинжал. – Это собственное оружие герцога Бекингэма. Он подарил его мушкетеру за оказанную услугу.

– Нечего сказать, герцог умеет награждать за службу. Ришелье взял кинжал в руки, несколько минут невольно любовался им и затем передал его герцогу д'Эпернону.

– Да и вам не придется жаловаться, мой милый! А чтобы вы были всегда под рукой и нам не приходилось посылать за вами, я нахожу удобным поместить вас здесь, – сказал кардинал. – Как вас зовут?

– Гри, ваша эминенция, меня зовут Жюль Гри.

– Ну и отлично, мсье Гри. Будьте так любезны отправиться с офицером, приведшим вас сюда.

– Меня арестуют! Это в благодарность-то за службу, ваша эминенция.

– Боже, сохрани, мсье Гри! Мне просто хочется иметь вас поближе к себе, и этот офицер получил приказ сейчас же подыскать соответствующую квартиру. Вы скоро будете мне нужны еще для одного поручения.

– Вот оно что! – ворчал сын Пьера Гри, шагая за офицером. – Это нужно намотать на ус!

– Это действительно кинжал Бекингэма! – сказал Ришелье, обращаясь к д'Эпернону, когда они остались одни. – Вот посмотрите, здесь выбиты его герб и корона. Я думаю, что этот кинжал может обратиться в наших руках в опасное оружие, хотя и не кровопролитное. Только одна просьба, герцог!

– В чем дело, ваша эминенция?

– Предоставьте все последующие действия мне одному.

– С радостью! Я не мог бы подыскать более надежных рук для такого важного дела.

– Обо всем, что я стану делать, и о последствиях моих действий вы будете извещены. Теперь же я начну с того, что оставлю этот кинжал у себя.

– Делайте, что сочтете нужным, ваша эминенция. Я же в свою очередь попрошу вас только об одном: употребите все силы вашего прославленного ума на то, чтобы достигнуть нашей цели. Если нам удастся доказать королю, что между нашим Двором и Бекингэмом действительно существуют определенные отношения, мы можем рассчитывать на исполнение наших самых заветных желаний.

– Передайте ее величеству королеве-матери горячие выражения моей глубочайшей преданности и скажите ей только три слова: «я на страже!»

– Прекрасно, ваша эминенция! Желаю вам всевозможных успехов. До свидания! – сказал герцог и удалился.

Ришелье, улыбаясь, смотрел ему вслед.

– Старый дуралей, – проговорил он, – вообразил, что я намерен сделать его соучастником моих планов! Не знаешь же ты меня, мой милый! Я держусь за тебя, пока ты мне нужен, да было бы тебе это известно. А королева… Это прекраснейшее создание во всей вселенной! И что за странная игра судьбы!.. Бекингэм, который хочет царить в Англии, и Ришелье, который будет владыкой Франции, становятся врагами даже на почве своей страстной привязанности! А этот Людовик… только он один и может ненавидеть женщин, и даже это прелестное существо… Сегодня же решится вопрос, кому из нас отдаст она свою благосклонность: мне или Бекингэму!

Он подошел к зеркалу и стал смотреться в него.

– Надеюсь, она не отвергнет меня, – проговорил он, пристально всматриваясь в свое бледное, обрамленное черными кудрями лицо, и с удовлетворением окидывая взглядом свою тонкую высокую фигуру, облаченную в красную мантию кардинала. Ведь не может же она не признать меня красивым мужчиной!

Арман Ришелье быстро прошел в галерею и направился к флигелю королевы. Он знал, что среди окружения Анны Австрийской у него была верная наблюдательная союзница – маркиза де Вернейль. Но и у Бекингэма была в этой среде посредница между ним и королевой – хорошенькая кокетливая герцогиня де Шеврез.

Обе эти женщины, встречаясь ежедневно у королевы, держали себя друг с другом так приветливо и задушевно, что человек, незнакомый с придворной жизнью и ее интригами, мог бы поверить в искренность их отношений. Но в душе они не доверяли друг другу, и под внешним дружелюбием скрывалась непримиримая вражда.

Войдя в прихожую королевы, Ришелье попросил дежурного камергера доложить о себе ее величеству. В душе он очень сожалел, что вместо камергера не встретил маркизу де Вернейль.

Камергер был еще у королевы, когда от нее вышел в прихожую мушкетер д'Альби. Слегка улыбаясь, он раскланялся с кардиналом и хотел было уйти, когда тот остановил его.

– Мушкетер! – подозвал его Ришелье, – что это за повязка у вас на голове? Разве вы были откомандированы в Ангулем и участвовали в сражении?

– Никак нет, ваша эминенция. Я упал с лошади, – ответил виконт.

В эту минуту возвратился камергер и почтительно доложил кардиналу, влияние которого росло с каждым днем, что ее величество ожидает его эминенцию в приемном зале.

Ришелье некогда было расспрашивать мушкетера, и тот ушел. Но подозрительный кардинал все-таки хотел разузнать еще кое-что.

– Откуда он вышел? От королевы? – спросил он камергера уже на ходу.

– Виконт д'Альби назначен для личной службы ее величеству, – ответил тот.

Ришелье вошел в приемную королевы и застал там герцогиню де Шеврез, маркизу Алансонскую, маркизу де Вернейль и несколько других придворных дам. Едва он раскланялся с ними, как явилась обергофмейстерина королевы и сказала ему, что она будет иметь честь проводить его эминенцию к ее величеству, которая теперь в своем кабинете.

Он пошел за ней и очутился в прекрасной атмосфере кабинета королевы, в котором она принимала только самых приближенных к себе людей. Входя, он подумал, что такая милость – добрый знак для его планов.

Анна Австрийская была чем-то занята у своего письменного стола, но тотчас же повернулась к вошедшему и встретила его очень приветливо.

– Я должен прежде всего поблагодарить ваше величество за милостивый прием. В том, что я допущен в этот кабинет, я вижу величайшую милость! – проговорил Ришелье, низко кланяясь.

– О! Не придавайте такого важного значения этому обстоятельству, ваша эминенция, – живо, но все еще любезно заметила Анна Австрийская, которой внимание Ришелье в последнее время стало казаться подозрительным. – Так вышло потому, что я находилась здесь и была занята, когда доложили о вас.

– Значит, я помешал вашему величеству?

– Нет! Нисколько! Я ведь могла бы не пригласить вас сюда. Садитесь и рассказывайте, что привело вас ко мне.

Ришелье, не трогаясь с места, взглянул в сторону донны Эстебаньи, которая все еще оставалась в кабинете.

– Я позволю себе просить ваше величество о милости переговорить с вами без свидетелей, – проговорил он.

– О, моя обергофмейстерина может слышать все, что узнаю я сама!

– Я знаю, что благородная донна Эстебанья – поверенная своей королевы, но тем не менее я просил бы…

Анна, улыбаясь, кивнула Эстебанье, и та, откланявшись, вышла.

– Теперь мы одни. Сядьте же, ваша эминенция.

В ответ на это приветливое приглашение Ришелье опустился на диван. Королева села рядом. На ней было светло-розовое шелковое платье с длинным треном и большим декольте, эффектно обнажающим ее прекрасные плечи и шею. Ришелье взглянул на нее, и в черных глазах его загорелся огонь бушующей в нем страсти. В этом взгляде была какая-то дерзость и необдуманная сила. Королева невольно опустила глаза. В эту минуту она просто испугалась человека в красной одежде, который сидел рядом и несколько мгновений не спускал глаз с ее лица. Но страх этот исчез так же быстро, как и явился, когда кардинал заговорил с ней. Королева овладела собой и внутренне готовилась найти выход из западни, которую он ей, очевидно, приготовил.

– Я явился к вашему величеству, – начал Ришелье с мягкостью кошки, ступающей перед прыжком, – чтобы переговорить о деле, которое чрезвычайно важно и в высшей степени таинственно.

– Это должно быть еще и интересно.

– В Париже говорят о каких-то отношениях герцога Бекингэма с Лувром, о какой-то тайной переписке… Не знает ли ваше величество чего-нибудь об этом обстоятельстве?

Ришелье снова поднял на нее упорный проницательный взгляд.

– А что если я отвечу вам, что знаю об этом? – ответила она вопросом с самым беззаботным видом.

Кардинал, видимо, не ожидал такого ответа.

– Тогда я почту обязанностью обратить ваше внимание на то, что эти отношения могут привести к печальным последствиям! Король подозрителен… Простите мне свободу моих выражений, королева, ко я не могу иначе говорить с вами, как от чистого сердца и под влиянием сильного чувства! Король недоверчив, и коль однажды в голове его возникнет подозрение…

– Позвольте и мне в свою очередь предложить вам откровенный вопрос, ваша эминенция, – перебила его Анна Австрийская. – О чем это вы говорите: о фактах, достоверно вам известных, или просто пытаетесь напутать меня разными призраками?

– Я в высшей степени озабочен… озабочен из-за вас…

– Из-за меня, ваша эминенция?! О, какая доброта! Я даже не знаю, чем заслужила такое внимание с вашей стороны.

– Позвольте мне говорить с вами не как преданный слуга со своей повелительницей, а как глубоко любящий друг со своей подругой! Вы все время были в тайной связи с Лондоном…

– Я вас не понимаю…

– Терпение, спокойствие и доверие, ваше величество! Я повторяю, я пришел сюда как проникнутый любовью друг, чтобы повергнуть к стопам вашим свои услуги и сонеты. Я знаю гораздо больше, чем вы думаете… Я знаю, что сегодня вы получили из Лондона письмо… письмо, которое чуть-чуть не попало в чужие руки… Подумайте, что было бы, если бы это случилось! Я даже не смею себе этого представить» Умоляю вас, прервите эти отношения!

– Да о каких отношениях говорите вы, ваша эминенция?

– О ваших отношениях с Бекингэмом, Анна! Я не могу вынести мысли, что…

Королева с гордым достоинством поднялась со своего места.

– Что за тон, господин кардинал? – спросила она величественно, чего никак нельзя было ожидать, принимая во внимание ее годы и характер.

– Это голос моего встревоженного сердца! Я повторяю вам, Анна, не отталкивайте меня! Лучше оттолкните те попытки, которые предпринимаются в Лондоне.

– Я все-таки решительно не понимаю вас! Что это за отношения и попытки?

– Письма, ваше величество, доставляемые через одного мушкетера. Но ведь ему не всегда будет сопутствовать удача в достижении цели, в особенности, если узнает король…

– Но скажите, ради всех святых, откуда вы знаете обо всех этих обстоятельствах, столь пугающих вас?

Анна втайне зорко наблюдала за тем, какое впечатление произвел на кардинала этот вопрос.

– Говорю же вам, о них толкуют уже в городе. Подумайте, что будет, если об этом узнает король… Да нет же! Это так ужасно!.. Ведь тогда даже я буду не в состоянии защитить вас!

– Так расскажите же мне хотя бы все эти толки.

– Говорят о письмах, которые перевозит один из назначенных для вашей личной службы мушкетер.

– Наконец-то я поняла вас! Однако вас очень ловко сбили с толку! – расхохоталась Анна Австрийская.

– То есть, как это «сбили с толку»? У меня есть доказательства того, что связь, о которой я говорю, действительно существует!

– И, несмотря на это, я все-таки повторяю, что над вами сто-то подшутил и подшутил довольно зло! За это я прощаю зам ваше странное поведение и непонятные слова.

– Как?! Разве мушкетер не был в Лондоне?

– Нет, был, ваша эминенция.

– И он не разговаривал с герцогом Бекингэмом? – горячо допрашивал Ришелье.

– Он сам рассказал мне об этом разговоре.

– И это не по вашему поручению?

– Нет, сугубо в интересах герцога Бекингэма.

– И он не возил в Лондон письмо и не возвратился оттуда с ответом?

– Но откуда вы все это знаете?

– Совершенно случайно вышло, что за мушкетером наблюдали.

– Случайно! Я скажу вам больше: за ним не только наблюдали, на него напали и обобрали на дороге! Это просто что-то неслыханное! Я буду жаловаться королю и просить, чтобы это дело тщательно расследовали. Доходит до того, что проезжие на большой дороге рискуют жизнью. Ведь это ни на что не похоже! Вы слышали, что моего мушкетера обобрали?!

– Нет, я чрезвычайно удивлен этим обстоятельством!

– В самом деле?! В таком случае вы ничего не знаете и о кинжале?!

Ришелье пришлось сделать серьезное усилие над собой, чтобы не выдать своего удивления. Он решительно недоумевал, почему Анна заговорила с ним именно о кинжале. Ему казалось невозможным, чтобы она знала что-нибудь о том, кто и почему овладел им.

– О кинжале? – повторил он с удивлением. – Я слышал только о чрезвычайно важных и таинственных письмах.

– А я не знаю о письмах! Значит, обменявшись сведениями, мы, может быть, доберемся до истины! У мушкетера, который ездил в Лондон, украли на дороге очень дорогой кинжал, осыпанный драгоценными камнями. Это тем неприятнее, что он принадлежал герцогу Бекингэму! Он дал его виконту д'Альби…

– Странно! Какой роскошный подарок! Вероятно, у герцога были серьезные причины так щедро наградить мушкетера или, быть может, так дорого купить его молчание.

– Вы ошибаетесь, ваша эминенция! Вас положительно нарочно ввергли в лабиринт заблуждений. Герцог дал мушкетеру этот кинжал для того, чтобы тот здесь, в Париже, вставил в его отделку один драгоценный камень, который выпал из нее и затерялся, а в Лондоне такого не оказалось.

Ришелье понял, что случай с кинжалом имел совсем иной смысл, нежели он думал сначала.

– А! Вот в чем дело! Ваше величество имеет, по-видимому, весьма подробные сведения.

– Да, мой бедный мушкетер сам рассказал мне сегодня утром о своем несчастье. Он просто в отчаянии, да это и понятно. Подумайте только, ваша эминенция, – кинжал, который герцог поручил ему как святыню, у него пропал.

Кардинал мысленно решил, вернувшись домой, осмотреть кинжал и проверить, действительно ли там недостает одного камня.

– Да, это, разумеется, неприятно, – проговорил он.

– И что за мнение о наших порядках составят себе за границей, когда узнают, что на большой дороге разбойники напали на мушкетера и обокрали его!

– Но почему же он не защищался? Военный человек, притом мушкетер, столь прославленный своей храбростью, позволяет обобрать себя как беспомощная старуха. Согласитесь, это просто смешно!

– По словам виконта, это было вовсе не так смешно, как кажется вашей эминенции.

– Мне показалось, что я сейчас встретил его здесь, в прихожей.

– Да, вы не ошиблись, это был он. Он приходил сказать мне, что напал на след того злополучного кинжала.

– На след? И куда же привел его этот след?

– Это на время должно остаться тайной, ваша эминенция. Я не могу сказать этого, чтобы не предупредить виновных и не дать им возможности сбить моего мушкетера с пути его розысков. Но если бы вы знали, какие странные открытия он сделал! Верите ли, что если бы я вам о них рассказала, вы сами не могли бы удержаться от смеха! Право же, из всего этого вышел бы прелестный комический фарс для сцены. Говорят, вы любите такие фарсы. Позабавились бы… – хохотала она с видом самого искреннего веселья. – «Алчность свойственна и министрам» или «Волк и лисица»! Как вам нравятся такие заглавия, ваша эминенция?

Ришелье окончательно перестал понимать ее. Ему казалось невозможным, чтобы королева знала действительную историю пропавшего кинжала Бекингэма. Его смущало еще и то, что разговор сложился совсем не так, как он рассчитывал. Он пришел за тем, чтобы высказать Анне всю силу своей страсти к ней, заставить ее выслушать себя и потребовать ответа.

Это было страшным риском с его стороны. Она могла в одно мгновенье лишить его места при дворе и разрушить всю его блестящую будущность. Но страсть к любимой женщине заглушила в этом человеке и властолюбие, и осторожность, и хитрость, и все то, что составляло характерные черты его существа.

Он позабыл об опасности своего положения, и ответь ему Анна, он не остановился бы ни перед чем. Кроме того, он был уверен, что, даже отказав ему, она никогда не решится рассказать об этом объяснении королю.

– Мне кажется, мы уклонились от первоначального нашего разговора, – проговорил он мягким задушевным тоном, нежно овладевая рукой королевы. – Я пришел сюда предостеречь вас, доказать вам всю глубину моей преданности и дружбы. Откажитесь от этих тайных отношений, Анна, доверьтесь мне и никому больше. Смотрите, я у ваших ног и молю вас сказать лишь одно слово, в котором будет счастье всей моей жизни… слово, которое решит всю судьбу мою.

– Что с вами? Что вы делаете?

– Я преклоняюсь перед вами, чтобы высказать вам свою безумную любовь к вам! Анна, без вашей любви я погибну! Эта страсть сжигает меня. За один ваш нежный взгляд, за одно слово любви я готов пожертвовать жизнью.

– Прошу вас, ваша эминенция, встаньте!

– Нет, Анна! Скажите мне прежде одно лишь только слово, одно-единственное – любите ли вы меня? Вы молчите… Я понимаю вашу внутреннюю борьбу! Молю вас, пусть победителем в этой борьбе буду я! Ведь страсть к вам губит меня! Я давно уже не знаю ни мига покоя, все мои помыслы только о вас!

– Еще раз прошу, ваша эминенция, встаньте! Я не должна вас слушать!

– Нет, вы должны выслушать меня и даже ответить мне! Вы дрожите! О, позвольте мне жить надеждой, позвольте думать, что это любовь ко мне волнует вас! Я, Анна, люблю вас безумно, невыразимо, страстно.

Она подбежала к столу, схватила колокольчик и позвонил…

Кардинал быстро поднялся на ноги, и с губ его сорвался какой-то шипящий звук затаенного бешенства.

Когда вошла обергофмейстерина, он стоял, гордо выпрямившись.

Вдруг он заметил, что из-за пояса, обхватывающего тонкий стан королевы, виднеется уголок письма.

Дьявольская улыбка скользнула по его побледневшему от волнения лицу. Он низко поклонился королеве, но Анна делала вид, будто не замечает его поклона, и не удостоила ответом.

Ришелье тихо вышел из кабинета королевы. В душе его бушевала целая буря страстей! Он поклялся отомстить ей – за то, что она отвергла его, и за то, как ока это сделала.

Любовь к этой женщине начинала перерождаться в ненависть.

Между кардиналом и королевой возникла непримиримая вражда.

 

XI. ТАЙНА МАЛЕНЬКОГО ЗАМКА

На улице Шальо, среди большого запущенного сада, огороженного высокой стеной, стоял старый мрачный дом.

Обитатели окрестных домов величали эту неуклюжую постройку маленьким замком, потому что когда-то давно он принадлежал знатному вельможе или, вернее, одной из его фавориток. Она умерла много лет назад, и с тех пор замок пустовал.

Однажды утром соседи с удивлением заметили, что окна замка отворены, и на них появились белые занавески. Сад тоже преобразился. Старая полусгнившая листва исчезла с запущенных дорожек, деревья были подрезаны, сорные травы скошены.

Кто же поселился в замке? Кому он теперь принадлежит? Эти вопросы волновали жителей улицы Шальо. Нашлись даже охотники наблюдать за окнами дома и калиткой сада в надежде увидеть его новых обитателей. К всеобщему удовольствию вспомнили, что калитка висела на ржавых петлях и громко скрипела, когда ее отворяли. Это было своего рода ручательство и того, что наблюдатели не зазеваются…

Однако прошло несколько дней, а в замке так никто и не объявился. Только одна добродетельная дама, которую любопытство довело до бессонницы, будто бы видела, как поздно ночью какой-то господин, укутанный в широкий темный плащ, подошел к калитке, отпер ее ключом и быстро исчез в саду. Но к ее удивлению калитка не заскрипела. Досужие кумушки тотчас же решили, что в замке живет возлюбленная какого-то вельможи, который навещает ее лишь по ночам. Но калитка не скрипела… и им пришлось удвоить свою бдительность…

Все эти почтенные матроны громогласно заявляли, что даже говорить-то о таких грязных вещах дело не достойное их, но втайне мечтали хоть разок увидеть женщину, к которой так романтично являлся по ночам поклонник.

И вдруг эти желания исполнились. Замок стал предметом разговоров и насмешек молодых девушек и их кавалеров.

Вместо прекрасной белокурой или черноволосой головки в одном из окон замка появилась фигура если не матери семейства, то по крайней мере девицы «почтенных лет». И эта-то почтенная дама или девица столько времени слыла возлюбленной таинственного донжуана! Но тут случилось нечто, что поколебало и новую версию.

Старый торговец фруктами по имени Калебассе, принимавший самое деятельное участие в разнотолках о замке, ибо не было в мире человека болтливее его, решился проникнуть туда и разузнать все точно. Он принялся подолгу расхаживать взад-вперед перед калиткой замка, хотя из-за этого его фрукты не шли с рук, и поздно вечером ему приходилось ходить по домам и продавать их уже гораздо дешевле.

Так случилось и в один из последующих вечеров. Папаша Калебассе, как называли его знакомые, наложил в корзину слив и вышел на свой уже традиционный обход. Вдруг его взгляд остановился на калитке замка, и на него напала необыкновенная смелость. Он взялся за молоток и постучал.

После этого подвига он быстро оглянулся на противоположный ряд домов. Везде были уже зажжены огни, но из окон все еще выглядывали головы любопытных. Разносчик плотно прижался к стене, рассчитывая, что в темноте его не заметят.

В замке было по-прежнему тихо, и ему пришлось постучать второй раз.

Наконец за калиткой послышались шаги и она отворилась. Перед папашей Калебассе стоял маленький сморщенный старик с фонарем в руке.

– Только говорите погромче, что вам нужно, – закричал он так громко, точно не он, а Калебассе был совершенно глух. – Я немного туговат на ухо. Вы, верно, стучались несколько раз.

– Не хотите ли купить слив, дедушка?

– Что вы говорите? Кто его купил? Маркиз, господин маркиз его купил!

– Эге, да от него можно кое-что узнать! – мелькнуло в голове у Калебассе. – А как зовут вашего маркиза?

– Как меня зовут? Николай. А вы кто такой? Верно, здешний торговец фруктами?

Калебассе утвердительно кивнул головой, потом почти приложил губы к уху старика и громко крикнул:

– А скажите-ка, дедушка Николай, как зовут вашего маркиза, который купил этот замок?

Николай, воображая, что отвечает любезностью на любезность, в свою очередь пригнулся к самому уху Калебассе и крикнул ему еще громче:

– Его зовут господин маркиз.

Калебассе покоробило, но он опять утвердительно кивнул головой.

– Не трудитесь так кричать мне, дедушка, я и так услышу, – прогудел он в самое ухо старика.

– Что? Вы говорите, сегодня жарко? Да, да, а это для ваших фруктов беда!

Калебассе с досадой затряс своей большой головой.

– Сдается мне, что ты только прикидываешься глухим, – проворчал он, но не хотел пока отказываться от своих попыток что-либо разузнать.

– А кто живет теперь в замке? Верно, любовница марки-па? – крикнул он снова на ухо старику.

– Николай! Николай! Да куда же вы снова запропастились? – раздался вдруг пронзительный женский голос из замка.

Николай, казалось, услышал и узнал этот голос. Он медленно повернулся и покорно пошел к дому, но при этом забыл запереть калитку, так что Калебассе сквозь сгущавшийся вечерний сумрак все-таки успел рассмотреть у дверей замка женскую фигуру.

– Черт возьми! Вот отличный случай, и дураком я буду, если не воспользуюсь им! – промолвил разносчик, стол в проеме калитки.

– С кем это вы там опять болтали? – доносил ось от подъезда.

Казалось, старый Николай стал вполголоса оправдываться, но что именно сказал он – невозможно было расслышать. Против обыкновения с этой рассерженной женщиной си говорил очень тихо.

– Вот уж истинный шут гороховый! Весь свет его знает, и он всех и каждого! Разносчик! Какой разносчик? – По голосу было слышно, что она направилась к калитке, чтобы посмотреть на того, с кем разговаривал Николай.

– Не извольте гневаться, сударыня, – вмешался Калебассе. – Я только зашел спросить, не угодно ли будет вашей милости купить фруктов.

Он был уверен, что сейчас увидит перед собой хорошенькое молоденькое личико девушки, и просто испугался, когда перед ним возникла старуха, воплощавшая в себе все последние толки кумушек с улицы Шальо! Нельзя было не согласиться, что у вельможи, купившего маленький замок, был престранный вкус.

Несмотря на свои уже немолодые годы, папаша Калебассе подумал, что придись ему когда-нибудь купить замок для своей возлюбленной, он избрал бы в хозяйки кого-нибудь получше.

Казалось, льстивые слова и в особенности «ваша милость» понравились старушке; ока подошла к нему, чтобы выбрать фрукты.

– Я вообще-то не люблю, чтобы сюда пускали разносчиков, – проговорила она. – Ну, да уж на этот раз так и быть.

– Ах, черт возьми! – мысленно воскликнул Калебассе, всматриваясь в покупательницу. – А ведь я ее где-то уже видел!

И он пытался напрячь память, пристально всматриваясь в обрамленное белым чепцом лицо, наклонившееся над корзиной.

– Фрукты будут ей полезны, – ворчала между тем старуха, выбирая сливы.

– Если я не ошибаюсь, никак вы луврская судомойка с улицы Лаферронери! – вдруг воскликнул разносчик.

– Святая Женевьева! А вы…

– Да, да, собственной персоной папаша Калебассе, закадычный друг вашего покойного мужа!

– Господи ты Боже мой! Где привелось встретиться. А ведь столько лет не виделись-то! Да как вы сюда попали, папаша Калебассе?

– Нет, вы лучше скажите мне, как вы сюда попали, дорогая моя госпожа Ренарда! – возразил разносчик с самым умильным лицом, так как встретил в замке женщину, которая после него была самым болтливым существом во всем Париже.

– Разве вы не знаете, как живется бедным вдовам! – всплеснула руками Ренарда. – Вы ведь знаете, мой хозяин умер много лет назад. Известно, на то воля Божья! Помочь ему было уже нельзя, ведь пьянство – дьявольское наваждение, а он от пьянства и помер.

– Знаю, знаю все это, – уверял разболтавшуюся старуху папаша Калебассе, слышавший эту историю сотни раз. – Вы лучше скажите мне…

– Между нами говоря, папаша Калебассе, – продолжала воодушевленная воспоминаниями старуха Ренарда, – ведь у него даже синее пламя изо рта пылало.

– Да, да, знаю, знаю! Так значит, вы уже больше не во дворце?

– Нет, я кастеляншей здесь в замке. Вот если знаете хорошую девушку, так я пристрою ее на мое место во дворце, уж за это могу поручиться.

– Да, знавал я одну очень хорошенькую и как раз подходящую…

– Ну, так за чем же дело стало. Ведь я для вас по старой дружбе все на свете сделаю. Значит, быть ей придворной судомойкой!

– Я говорю о Жозефине. Вы ее не знаете? Она мне крестница.

– Так пришлите ее ко мне, и я вам головой ручаюсь, что подыщу ей отличное место. Мой здешний хозяин…

– Да скажите же мне, ради Бога, как вы попали сюда, в этот маленький замок?

– По милости господина маркиза. Вот уж человек-то! Уж настоящий мужчина! Господи, кабы мой покойник был хоть на половину такой, как он, так и теперь бы жил припеваючи.

– Так для кого же он купил этот замок? Сам он здесь ведь не живет? И как его зовут?

– Тише! – вдруг прошептала старуха. – Так и есть! – и она выжидающе уставилась на высокого человека, закутанного в плащ, который подходил к калитке. – Да, так и есть! Желаю вам прекраснейшего вечера, сударь, – пробормотала она, окончательно отворачиваясь от разносчика и делая низкий почтительный книксен.

– Добрый вечер, Ренарда! Ну, как тут у вас обстоят дела? Ваша болтательная машина в порядке и действует?

– Благодарю вас, господин Милон, – рассмеялась старуха, – все еще действует!

– А что, маркиз в замке? – спросил мушкетер, идя по садовой дорожке вместе с Ренардой.

– Нет еще, господин Милон, – ответила она.

– Ну, так, значит, он скоро придет, потому что просил нас собраться здесь к этому часу. А что это за человек разговаривал с вами у калитки?

– Это разносчик. Он продал мне фрукты.

– Так зачем же вы пошла за мной. Я помешал вам, ступайте и возьмите.

– Вот господин Милон остается все тем же добрым человеком, – болтала старуха, возвращаясь к папаше Калебассе за сливами. – Уж такой добрый да приветливый, совсем как в то время, когда я имела счастье быть квартирной хозяйкой молодых господ.

– Теперь у вас даже больше прав, чем тогда, – отвечал Милон, стоя на дорожке в ожидании, пока «госпожа кастелянша» запрет калитку и подойдет к нему.

– Так-то оно так, господин Милон, а я все-таки вспоминаю то старое милое время, – говорила старуха, вздыхая и поспешно поднимаясь за мушкетером по широкой, устланной толстым ковром лестнице. – Вот пропал и наш маленький Нарцисс, а уж какой был славный да послушный мальчик! Да, бывает так, что у людей, не остается ничего из того, что они любили.

– Я вижу сегодня замок в первый раз, – перебил ее Милон, – он, оказывается, просторнее, чем кажется снаружи. Здесь целых четыре флигеля! Кто живет в той стороне?

– Господин маркиз.

– А дальше?

– Тоже господин маркиз.

– А там?

– Госпожа кастелянша.

– Прекрасно, Ренарда! Честь имею кланяться, госпожа кастелянша! – воскликнул Милон со своим обычным добродушием. – Это чрезвычайно почтенный титул. А кто же поселился в тех верхних комнатах с окнами в сад? Ведь они, кажется, самые лучшие в замке?

Ренарда с минуту колебалась, но потом совладала с собой.

– Там никто не живет, господин Милон, – ответила она.

Мушкетер, ничего не замечая, перестал расспрашивать и молча шел за госпожой кастеляншей по широкому и светлому коридору. Старуха остановилась у огромной дубовой двери и отперла ее. Милон очутился в большой комнате, вся мебель которой была отделана роскошной резьбой. Столы, стулья, зеркальные рамы, огромный буфет и даже рамы двух прекрасных картин – все было сделано из дуба. Пол также был составлен из мелких, искусно заплетенных в узор кусочков дерева. На большом столе посреди комнаты стояли два массивных серебряных канделябра с зажженными свечами. В камине весело трещал огонь.

Милон уверял кастеляншу, что комната как нельзя более ему по вкусу, когда она вдруг, внимательно прислушавшись, проворно побежала к двери и, отворив ее, глубоким реверансом встретила д'Альби и маркиза, только что приехавших в замок.

– Приветствую вас, друзья! – воскликнул Милон, идя навстречу прибывшим и протягивая им руки.

– Ты точен, Милон, – сказал маркиз, снимая шляпу и перчатки, – а нашего Каноника еще нет?

– Нет еще, господин маркиз, – отвечала Ренарда.

– Он должен быть здесь с минуты на минуту, а вы знаете, моя добрая Ренарда, что наш Каноник не любит ждать.

– Он во всем аристократ, – заметил Милон, когда кастелянша выходила из комнаты дожидаться Каноника.

– Клянусь честью, маркиз, – воскликнул Этьен, – мне чрезвычайно нравится это место. Ты устроил себе здесь прехорошенькое жилище.

– Я тоже так считаю, – согласился Милон, – и знаю теперь, что у господина маркиза, должно быть, бездна денег, хотя он никогда не вспоминает о них.

– Ты несправедлив к нему, Милон, – засмеялся д'Альби. – Напротив, он вспоминает о них всегда, когда знает, что у кого-нибудь из нас их недостает.

Милон кивнул, соглашаясь, между тем как Эжен де Монфор подошел и, положив руку ему на плечо, сказал серьезным голосом:

– Ты заключаешь, что я должен быть очень богат, мой добрый друг, из того, что я купил этот небольшой замок? Но я полагаю, твои владения в Арассе стоят в десять раз больше. К тому же я купил этот тихий, уединенный замок вовсе не для своего удовольствия. В жизни, друг Милон, бывают иногда обстоятельства, заставляющие нас делать вещи, непонятные для других!

– Честное слово, здесь ты должен чувствовать себя вполне счастливым, – заметил добродушный Милон. – Хоть и совестно, но я должен чистосердечно признаться, завидую, что у тебя такое прелестное именьице.

– Это потому, что твой чересчур бережливый отец дает тебе довольно скудное содержание, вследствие чего ты не можешь располагать большими суммами, – сказал маркиз. – Не все то золото, что блестит, Милон, и не всегда счастье бывает там, где его предполагают!

– Бога ради, давай без патетики, – весело перебил его д'Альби. – Разгладь морщины на своем челе и отбрось хандру, маркиз!

Во время этого разговора трех приятелей Ренарда услышала стук и поспешила вниз отворить господину Канонику, угрюмому и, по ее мнению, чрезмерно гордому мушкетеру, совершенно не похожему на своих товарищей. Он действительно никогда не обращал на нее внимания и не шутил с нею, как другие, был всегда молчалив и высокомерен, чем удерживал добрую Ренарду от всякой фамильярности.

И теперь, отворив калитку сада и увидев перед собой внушительную фигуру Каноника, она проворчала себе под нос какое-то непонятное приветствие, сделав обычный реверанс, но не пошла проводить мушкетера к замку. Она возилась, запирая калитку, до тех пор, пока, по ее расчету, ему следовало уже быть у двери дома.

Поэтому ее крайне удивило, что Каноник отворял дверь в комнату в ту самую минуту, когда она поднималась по лестнице. Что могло так долго задержать его в коридоре?

Три мушкетера поднялись ему навстречу. Каноник был слегка бледен и как будто смущен. Прежде чем затворить за собой дверь, он еще раз окинул внимательным взглядом слабо освещенный коридор и лестницу и, сделав над собой усилие, скрыл волнение под дипломатической улыбкой. Пропустив подоспевшую Ренарду в комнату, Каноник поздоровался с друзьями, приняв свой обыкновенный несколько официальный вид.

– Теперь мы все собрались, – весело воскликнул Милон, – сядем же и потолкуем.

– А добрая наша Ренарда принесет нам из погреба несколько кружек хорошего старого вина! – сказал маркиз. – Слышите, Ренарда, самого лучшего! Не экономьте, ведь вы знаете, что я угощаю сегодня самых дорогих моих друзей. А потом можете идти в свою комнату и ложиться спать. Вы нам больше не нужны. Я сам провожу господ и запру за ними дверь.

Ренарда исполнила поручение маркиза и принесла четыре большие кружки, наполненные вином. Поставив их на стол, за которым сидели мушкетеры, она пожелала мм доброй ночи и ушла.

– Госпожа кастелянша удаляется в свои апартаменты, – пошутил Милон. – Однако, Эжен, она тебе хорошо и верно служит.

– Если бы только немного меньше говорила и почаще употребляла в дело свой авторитет, – отвечал маркиз.

– Как так! – воскликнул Этьен. – Разве у тебя в этом маленьком замке так много прислуги, что ты говоришь об авторитете?

– Ах да, расскажи, пожалуйста, – прервал маркиз виконта, видимо желая перевести разговор на другой предмет, – что это за история с драгоценным кинжалом, будто бы украденным у тебя?

– Гм! Это странная и довольно забавная история, которая, однако, может иметь трагический конец.

– Расскажи, сделай милость, – попросил Милон Арас-ский, уже заметно бывший под влиянием винных паров, между тем как Каноник стал еще молчаливее и задумчивее.

– Я, пожалуй, расскажу вам этот случай, хотя он должен быть сохранен в глубочайшей тайне. Дело в том, что кинжал герцога Бекингэма находится в руках кардинала!

– Каким же это образом? Он, стало быть, велел украсть его у тебя? – удивился Милон.

– Какой вопрос! Он отнял ее как важную улику у того, кто украл ее у меня – приятеля Антонио!

– Поэтому слухи, будто кардинал хочет взять этого молодца к себе на службу, обоснованны? – спросил Каноник.

– Этого я не знаю. Но верно то, что его эминенции эта шпага может стать колом в горле.

– Но почему же? По какой причине? – одновременно спросили маркиз и Милон.

– Потому, что герцог Бекингэм может потребовать назад свою собственность!

– Но я полагаю, он подарил кинжал тебе, д'Альби. Следовательно, он уже не его собственность, – заметил Милон.

– Ну, да. Но так как ее нет более у меня, то под предлогом того, что она дана была мне в Париж для починки, он потребует ее обратно. И тогда, вы понимаете, дело будет не совсем ладно.

– Ты прав, тут могут выйти довольно забавные сцены, – согласился с тихим смехом Каноник. – Разве вы не знаете, что Ришелье давно замышляет выстроить себе дворец близ Лувра и навербовать свой собственный полк? – спросил Милон. – Деньги, по-видимому, так и льются к нему со всех сторон с тех пор, как он сделался самым приближенным советником короля!

– Свой собственный полк! – воскликнул Этьен. – Сделать это будет для него весьма непросто.

– Если он задумал это, то, без сомнения, сделает, – утвердительно сказал Каноник.

– Твои слова всегда сбываются, – сказал д'Альби.

– Теперь к делу, господа, – прервал разговор маркиз. – Я пригласил вас сюда, чтобы посоветоваться и поговорить с вами об одном обстоятельстве.

– Должно быть, что-нибудь очень важное, судя по выражению твоего лица. Так в чем дело? – спросил Милон.

– Речь идет о несчастном мальчике, которого ты не так давно спас из пламени.

– О сыне мушкетеров? Скажите, друзья, ведь он имеет полное право так называться? – спросил Милон.

Д'Альби и Каноник отвечали утвердительно.

– Конечно, но чтобы называть так, надо, прежде всего, чтоб он остался жив, – заметил маркиз.

– Разве его положение опасно?

– Маркиз, ведь на тебя была возложена обязанность заботиться о нем!

– Поэтому-то я и пригласил вас сюда. Я желал сообщить вам о его состоянии. Старый доктор, к которому мы тогда отвезли бедолагу, хотя и выражает надежду, но считает, что мальчик останется калекой.

– Калекой! Но это ужасно! – воскликнули мушкетеры.

– Что же у него повреждено? – спросил д'Альби.

– Он лишился одного глаза. К тому же он ничего не помнит, и доктор опасается, что полностью сознание к нему никогда не вернется.

– А раны?

– Некоторые из них зажили, другие еще не совсем. Он все еще находится в тяжелом состоянии, ни с кем не говорит, ничего не видит и не слышит.

– Какое ужасное существование! – воскликнул Каноник. – Что же с ним будет, если его не вылечат!

– Именно об этом я хотел с вами поговорить сегодня, друзья мои! Доктор сказал, что ребенок еще несколько лет должен будет оставаться на его попечении. Я охотно беру на себя издержки по содержанию несчастного ребенка.

– Мы также хотим принять участие. Это должно стать нашей общей заботой, – с горячностью перебил откровенный и добрый Милон. – Мы все внесем свою лепту в пользу сына мушкетеров!

– Вы впоследствии можете быть ему полезны, но пока он будет находиться на попечении доктора, предоставьте заботу о нем мне. Вы доставите мне этим большую радость. Позже придет и ваш черед подать ему руку помощи, – спокойно, но твердо произнес маркиз. – Сегодня я только намеревался спросить вас, согласны ли вы, чтоб мальчик остался на попечении доктора Вильманзаята до тех пор, пока будет в этом необходимость?

Мушкетеры единодушно согласилась.

Было около полуночи, когда гости стали прощаться с маркизом. В самом замке, как и в темном саду, царила абсолютная тишина. Старый глухой садовник Николай, впрочем, более притворявшийся в своих целях, нежели действительно страдавший глухотой, спал крепким сном в своей беседке близ конюшен. Ренарда также уже более двух часов была в своей спальне. Маркиз нес серебряный канделябр, освещая дорогу друзьям, и ночной ветер каждую минуту грозил затушить свечи.

Темная осенняя ночь обволокла своим непроницаемым покровом замок и сад. Шелест листвы и меланхолический шум ветра невольно привели маркиза в грустное настроение, тогда как его друзья, болтая и смеясь, шли за ним к садовой калитке. Отворив ее, маркиз бросил взгляд на улицу. Она была совершенно пуста.

Простившись с друзьями, он запер дверь и повернул к дому. Как вдруг ему показалось, что какой-то красноватый отблеск пробежал по осенним листьям деревьев. Удивленный этим странным явлением, маркиз остановился, пристальнее посмотрел в том направлении, но свет исчез. Ускорив шаги, он снова пошел по пустынному, мрачному саду, испытывая неприятное тревожное чувство.

Готовясь взойти на крыльцо, он еще раз взглянул на деревья, где видел свет, и на этот раз испугался не на шутку: яркий, красноватый отблеск был теперь гораздо сильнее.

Он быстро пошел к той стороне замка, куда выходили окна его спальни, не сомневаясь теперь, что в доме пожар. Чтобы не наделать шума, маркиз поспешно взбежал на крыльцо, постучал мимоходом в дверь старой Ренарды, и через несколько секунд распахнул дверь своей спальни.

Постель его была в пламени, занавески на окнах сгорели, огонь коварно подбирался к другим предметам.

Он немедленно схватил кувшин с водой и принялся заливать самые опасные места. В это время появилась испуганная Ренарда в белой ночной одежде, похожая на призрак.

– Святая Женевьева! – воскликнула она. – Это, наверное, дело…

– Молчать! – крикнул маркиз таким тоном, которого она никогда от него не слышала. – Помогите мне лучше тушить огонь!

Старая кастелянша, которой легче было вытерпеть наказание, чем увидеть на своем платье пятно, не знала, как ей приняться за дело. Когда маркиз увидел ее уморительные движения и позы, он, несмотря на всю серьезность положения, не мог удержаться от улыбки.

– Оставьте, Ренарда, – сказал он ей ласково, жалея уже о произнесенных ранее словах. – Я сам потушу огонь. Счастье еще, что я вовремя пришел.

– А я то, я то спала так крепко, что ничего не слыхала, господин маркиз. О Господи! Царь небесный! Что, если бы вы лежали в постели? Мне и подумать об этом страшно. Почему вы не запираете свою комнату? Вы сами видите, что и при величайшем внимании нельзя поручиться, что…

– Пройдите в приемную и подождите меня там. Мне нужно будет поговорить с вами, когда я потушу пожар.

– Я схожу только наверх, чтобы взглянуть, что…

– Сделайте это, Ренарда, а затем идите в приемную. Мне необходимо дать вам некоторые наставления.

Между тем маркиз, заливая последние тлеющие места, наконец почувствовал, что опасность миновала.

Отворив окна, чтобы дать выйти запаху гари, он на этот раз запер дверь и отправился в комнату, где незадолго до этого сидел со своими друзьями. Озабоченно прохаживаясь по ней, он дожидался Ренарду.

– Вы были наверху? – спросил он старушку, когда та появилась в комнате.

– Была, господин маркиз, и нашла…

– Не называйте ни титулов, ни имен, Ренарда, даже в разговоре со мной, чтобы вы Привыкли ни одним словом не нарушать тайны этого замка, – перебил Эжен де Монфор кастеляншу. – Говорите в своих докладах всегда неопределенно, уж я то пойму, о ком идет речь.

– Я не забуду этого, господин маркиз! Когда я пришла наверх, там спали!

– Невероятно, непостижимо, – тихо проговорил маркиз. – После такого поступка!

– Никакого сомненья, поджог был оттуда. Подождали, когда я усну, сошли вниз; Тут все ясно, господин маркиз: я убирала в вашей комнате утром, без свечи, Николай вовсе не заходил в замок, а вы, господин маркиз, с господином виконтом прошли прямо в приемную.

– Я прошу вас, Ренарда, никому не говорить об этом происшествии. Слышите, никому!

– О господин маркиз, хотя я и не прочь иногда поболтать, но что касается ваших дел, я, согласно вашему приказанию, соблюдаю глубочайшее молчание!

– Сгоревшие вещи я завтра заменю новыми.

– Позвольте высказать просьбу, господин маркиз.

– Говорите, Ренарда.

– Запирайте вашу дверь.

– Не думаете ли вы, что я боюсь, Ренарда?

– Когда-нибудь может случиться несчастье. Бог мой! Я бы не пережила этого.

– А теперь выслушайте мое решительное слово, Ренарда. Вы знаете, я вполне доверяю вам, но требую, чтобы вы в точности исполняли мои приказания, ничего не изменяя в них по своему желанию. Вы непременно должны быть строже!

– Но, господин маркиз…

– Я требую, я приказываю вам, Ренарда, это единственный способ избежать всех несчастий. Вы должны быть строже. Не воображайте, что вам будут благодарны за вашу чрезмерную доброту. Я и сам желал бы быть добрым и снисходительным, но понимаю, что такими мерами только усилишь зло!

– Господин маркиз, конечно, быть может, вы и правы.

– Потому-то я и приказываю вам употребить в дело строгость!

– Господин маркиз желает, чтобы комната запиралась на замок?

– Непременно, Ренарда, за исключением того времени, когда вы бываете наверху, или отправляетесь вместе на прогулку. Поймите меня, Ренарда, требуется старательнейший уход и заботливость, но притом и решительная строгость! Следуйте моим наставлениям, мною руководит единственное желание добра. А теперь спокойной ночи!

 

XII. НОЧНОЕ ПОСЕЩЕНИЕ КОРОЛЯ

Влияние Ришелье на Людовика возрастало с каждым днем. Умный хитрый кардинал сумел опутать мрачного малодеятельного короля своими сетями так ловко, что тот и не замечал своей зависимости. Если бы Людовик разгадал намерения кардинала, последствия были бы печальными. Но Ришелье действовал постепенно и дошел до того, что встал не только между королем и другими его министрами, вмешивался не только в иностранные дела, но даже попытался встать между королевской четой. Человек этот знал все. Везде у него были шпионы, усердные слуги и агенты, и следует отметить, что служили ему отлично! В настоящее время у него было только одно желание – полностью заорать в свои руки бразды правления государством! Надо было найти королю какое-нибудь занятие, которое могло бы отвлечь его от государственных дел. Что же лучше ревности монарха могло послужить целям кардинала. Тем более, что Ришелье в этом случае достигал двойного результата: ближе подбирался к власти и мстил Анне Австрийской за свою отверженность.

Король дал позволение кардиналу выстроить себе дворец, который Ришелье возводил по своему вкусу и сообразно своим целям, не считая затрат. Кардинал получал огромное содержание и сверх того не слишком церемонился в вопросах взаимоотношений с государственной казной.

В этот день кардинал получил, вероятно, тайную и очень важную депешу, потому что немедленно решил отправиться к королю. И хотя был уже поздний вечер, надо было действовать быстро, чтобы достичь желаемого результата.

Когда величественный и строгий в своей фиолетовой сутане он появлялся в коридорах Лувра, придворные и слуги невольно осознавали, что в руках этого человека неограниченная власть, а может быть, и судьба всего государства!

Он прошел во внутренние покои, приказав доложить о себе королю, более чем когда-либо искавшему уединения. Даже охота, прежде любимая забава Людовика, потеряла для него свою прелесть, и он почти совсем оставил ее. Придворные празднества и приемы посланников тоже ограничились до самого необходимого; но зато все чаще собирались высокопоставленные сановники к дипломаты во дворце королевы-матери. Ришелье, к крайне?: у своему неудовольствию, поникал, что центр тяжести мало-помалу снова перемещается в ту сторону.

Люксембургский дворец, отделанный по высшим меркам великолепия и роскоши, был для высшего дворянства гораздо привлекательнее, чем мрачный Лувр. И хотя, на первый взгляд, Мария Медичи покровительствовала только искусствам, принимая и собирая около себя их представителей, незаметно она снова сделалась фигурой, около которой собирались все наиболее значительные и влиятельные личности.

Кардиналу такое положение дел было совсем не по вкусу!

– Что вы принесли мне, ваша эминенция? – спросил Людовик, ходивший в задумчивости по кабинету. – Да, чтобы не забыть! Знаете ли вы, какая интересная личность пребывает с недавнего времени в стенах нашего города?

– Желал бы знать, ваше величество, кого вы осчастливливаете званием «интересная», – отвечал Ришелье, до того занятый своими планами, что почти без внимания выслушал вопрос короля.

– Королева-мать нашла для Люксембургского дворца новую приманку. Неужели вы в самом деле не знаете, о ком я говорю?

– В Люксембургском дворце в настоящее время около ее величества и герцога Гастона вращается столько знати, ваше величество, что довольно трудно выделить кого-нибудь одного.

– Я вам говорю о личности не знатной или богатой. Речь идет об одном из первых художников: Рубенс в Париже!

– А вас очень интересует этот прекрасный и любезный художник, ваше величество?

– Я впервые вчера говорил с ним, и должен признаться, он произвел на меня сильное впечатление.

– Ее величество поручила ему настенную живопись в своем дворце, а заодно нашла в нем новый магнит для приемов в своих великолепных гостиных, – проговорил Ришелье.

– Вы говорите это таким тоном, как будто вами руководит зависть, ваша эминенция, – с холодной улыбкой заметил Людовик.

– Зависть моя проявляется только в тех случаях, когда хотят затмить вас, ваше величество!

– А! Благодарю вас за эту любезность. Но я охотно уступаю другим блеск и великолепие! Вы пришли сообщить мне что-нибудь? Говорите, я слушаю. Только, пожалуйста, не о государственных делах, ваша эминенция. Расскажите мне лучше что-нибудь повеселее. Ведь все равно вы добьетесь того, что наметили заранее!

– Это похоже на упрек, ваше величество!

– Быть может, но это не упрек. Садитесь и расскажите мне что-нибудь новенькое о дворе или о Вене.

– Готов исполнить ваше приказание, государь, – сказал Ришелье, повинуясь приглашению короля и садясь против него. – Сегодня вечером мне нечаянно удалось быть свидетелем одного странного и довольно интересного эпизода, несколько смахивающего на придворную интригу.

– Я знаю, вы мастер рассказывать, ваша эминенция. Итак, к делу!

– Сегодня, не более как час тому, я видел, не будучи сам замеченным, несколько дам, проходящих по галерее к покоям королевы. Я полагаю, они возвращались с вечернего богослужения. Вдруг герцогиня де Шеврез подошла к одной из дам и с поклоном передала ей роскошно вышитый платок, громко заметив, что дама забыла его на своем месте в церкви.

– Пока я не вижу здесь ничего романтического.

– Дама, казалось, удивилась. Я видел, что она слегка вздрогнула, принимая из рук герцогини платок, взглянув на который можно было предположить, что в него завернуто письмо!

– Вот теперь начинается интрига!

– Ведь ваше величество приказали мне рассказать что-нибудь новое о придворных делах, вследствие чего я рассказываю вам самую последнюю новость и, как выяснится впоследствии, не совсем безынтересную. Дама, принявшая от герцогини де Шеврез мнимо забытый в церкви платок, в замешательстве забыла спрятать тот, который ранее держала в руке!

– Значит, забытый платок в церкви был не более чем предлог для передачи завернутого в него письма?

– По-видимому, так, государь! Дама, осознав вдруг свою неосторожность и неловкость, проворно спрятала оба вышитых платка под накинутую на ее плечи мантилью.

– Далее, ваша эминенция, далее!

– За несколько часов перед тем я получил уведомление от караульного офицера заставы, что какой-то незнакомец на лошади, покрытой пеной, во весь опор проскакал через заставу, и что в этом незнакомце он узнал молодого англичанина…

Король поднялся с места. Лицо его омрачилось.

– Что же общего имеет это обстоятельство с вашим рассказом?

– Я сообщаю вашему величеству только два факта, невольно бросающиеся в глаза. Не позволяя себе объяснить их, предоставляю вашей воле лично исследовать, есть ли какая-нибудь связь между этими фактами.

– Гм, и кто же была эта дама, о которой вы говорили… Дама, принявшая платок от герцогини де Шеврез?

– Королева, ваше величество!

Людовик вскочил. Глаза его буквально впились в холодные и неподвижные черты также вставшего с места кардинала.

– Не ошиблись ли вы?

– Я имею счастье, ваше величество, обладать очень верными предчувствиями!

– И являетесь всегда вовремя, – добавил Людовик, по выражению лица которого можно было заключить, что он принял решение.

– Когда дело касается интересов моего короля!

– А караульный офицер у заставы также не ошибся?

– Курьер…

– Это был курьер?

– Да, он объявил, что едет из Лондона, ваше величество.

Людовик побледнел, лицо его нервно передернулось.

– Благодарю вас, – поспешно проговорил он. – Я желаю остаться один, чтоб обдумать хорошенько, что я должен предпринять и как действовать, чтоб наконец разгадать тайны моего двора! Доброй ночи, ваша эминенция!

Ришелье поклонился и вышел из кабинета короля, радуясь, что бросил первую искру в давно накопленный им горючий материал. Он был очень доволен, заметив сильное волнение короля. Теперь он охотно оставил его наедине с обуявшими его страстями.

Король вскоре принял решение. Сцена с платком, сопоставленная с одновременно прибывшим из Лондона курьером, вызывала в подозрительном сердце короля предположения, от которых он содрогнулся. Он должен был выяснить для себя истину, проверить свои догадки любой ценой! Он не знал умеренности и снисхождения в минуты гнева. Королева еще не испытывала этого. До сих пор Людовик не показывался ей в состоянии крайнего раздражения.

Король поспешно вышел из кабинета и впервые вошел в потаенный коридор, соединявший его комнаты с комнатами королевы. Он хотел явиться к своей супруге совершенно неожиданно, чтобы у нее не было времени подготовиться к разговору.

Король Людовик ХШ готовился к первому ночному посещению своей супруги. Но какое это было посещение!

Анна Австрийская только что отпустила виконта д'Альби, явившегося к ней с донесением. Ее статс-дамы уже удалились в свои комнаты. В будуаре королевы оставалась лишь верная ей Эстебанья. Королева заканчивала вечерний туалет и собиралась отправиться в свою опочивальню. Она подошла к письменному столу, взяла, как обычно по вечерам, все записки и письма, которые не хотела или не смела сберегать, и бросила их в камин, за исключением одного письма, которое спрятала за свой корсаж. И только хотела пожелать спокойной ночи донне Эстебанье и помолиться перед изображением Божьей матери, как вдруг ее обергофмейстерина стала с беспокойством к чему-то прислушиваться.

– Что с тобой, Эстебанья? – быстро спросила королева.

– Мне сейчас показалось, будто я слышу шаги в коридоре, который…

– Ты пугаешь меня. Кто может быть в" коридоре, дверь которого выходит в мою спальню. На меня эта дверь, заставленная картиной, и без того всегда наводит страх, а ты еще увеличиваешь его!

– Я не понимаю, – проговорила Эстебанья и твердым шагом подошла к портьере, отделявшей спальню от будуара. Приподняв тяжелый занавес, она издала невольный крик изумления. Анна Австрийская, испугавшись, схватила сонетку, желая позвать камер-фрау.

– Король! – шепнула Эстебанья.

В эту минуту Людовик, пройдя мимо нее, вошел в будуар.

– Не трудитесь, ваше величество, не зовите ваших слуг на помощь. Это – я!

– Вы, ваше величество, в такой необычный час…

– Быть может, я пришел некстати, – сказал Людовик, проницательно взглянув на королеву. – В таком случае прошу прощения! Я желаю быть один с королевой! – прибавил он, обращаясь к Эстебанье.

Обергофмейстерина поклонилась и вышла в соседнюю комнату. Она была убеждена, что над головой ее повелительницы собирается гроза. Насколько она любила Анну Австрийскую, настолько всегда ненавидела ее мрачного супруга!

– Вы удивлены, ваше величество, что я наконец-то воспользовался моим правом посещать собственную супругу в любое время? – начал Людовик.

– Действительно удивлена, ибо до сих пор вы не вспоминали об этом праве, чем заставили и меня совершенно забыть о нем.

– Позвольте мне перейти к делу, ваше величество!

– По вашему лицу, сир, я вижу, что не сердце ваше, то есть не чувство любви ко мне побудило вас нанести мне этот ночной визит. Простите, если я признаюсь вам, что меня страшат ваши мрачные взоры!

– Страшиться должен только тот, кто чувствует себя в чем-нибудь виноватым, – отвечал холодно Людовик, внимательно наблюдая за быстрым движеньем руки королевы, пытающейся спрятать письмо дальше в кружево, густо окаймлявшее ворот и грудь ее ночной одежды.

– Виновным может называться только тот, кто замышляет какое-нибудь зло, ваше величество. Я полагаю, что скорее с вашей стороны есть вина, чем с моей!

– Вы не остановите меня своими надменными речами, на этот раз они относятся не к королю, а к вашему супругу.

– Я не понимаю разницы между ними, сир! Но как вы могли бы заметить, я уже была готова удалиться в свою спальню. Скажите, обстоятельство, доставившее мне неожиданное удовольствие видеть вас в моих комнатах, в самом деле очень важное?

– Без сомнения, очень важное и безотлагательное! Я прошу вас отдать мне письмо, спрятанное у вас на груди под кружевами.

Анна Австрийская вздрогнула. Ее кроткое прелестное лицо вдруг приняло совершенно другое выражение: она смотрела на короля удивленными глазами.

– Что означает это странное требование, сир? – спросила она холодно и гордо.

– Объяснения после, ваше величество, а теперь я повторяю просьбу вручить мне письмо!

– Очень странная просьба, если учесть, что для того, чтобы обратиться с нею ко мне, вы пришли в такой поздний час потайным ходом. Мне кажется, сир, это похоже на преднамеренную неожиданность, на заранее придуманное унижение!

– А если бы я действительно имел такое намерение?

– Тогда бы я сказала, сир, что оно недостойно вас!

– Достойно, или недостойно, об этом мы теперь судить не будем! Я требую письмо, которое у вас на груди!

– Это неслыханно! – воскликнула королева, грудь Которой высоко вздымалась. – Это более, чем я могу вынести, сир! Неужели испанская инфанта с той минуты, как имела несчастье отдать вам свою руку в безумной надежде найти в вашем сердце любовь, сделалась вашей рабой?

– Сделайте одолжение, без патетических сцен, ваше величество. В данном случае дело в фактах, а не в словах. Я требую письмо, на которое вы сейчас положили вашу руку!

– А я отвечаю вам, сир, что вы не получите его!

– Тогда я как король приказываю вам отдать мне письмо!

– А я отвечаю вам как королева, что остаюсь при своем решении! О, вы имели бы полное право смеяться надо мной, уступи я вашему внезапному капризу!

– Не раздражайте меня, ваше величество, я могу забыть, что вы моя супруга.

– В таком случае я все-таки оставалась бы для вас испанской инфантой!

– Вы ошибаетесь, вы – подданная короля французского, который может принудить вас отдать ему письмо!

– Принудить! – повторила Анна Австрийская, закрывая руками лицо, и горячие слезы отчаянья потекли из ее глаз. – Так вы хотите употребить насилие?!

– Принуждать и наказывать везде, где осмеливаются противоречить моей воле, будь это даже в этих комнатах.

Анна Австрийская не подозревала даже возможности подобной сцены! Гнев короля не знал границ. Она поняла, что он, не задумываясь, поднимет на нее руку и отнимет письмо!

– Итак, – сказала она, с усилием поднимая голову и подавляя слезы, – я в этом мрачном замке значу менее, чем самая последняя служанка! Действительно, для испанской инфанты унизительно проливать слезы из-за насилия над ней. Я никогда не думала, что королева может подвергнуться подобному унижению, но я не желаю доводить вас до крайности! Вот письмо, которое вы требуете! А теперь прошу вас оставить мои апартаменты!

Король поспешно схватил письмо, которое Анна Австрийская, отвернувшись, подала ему. Он едва слышал ее слова, так велико было его желание овладеть документом.

Он быстро развернул письмо, пробежал его глазами, и на лице его выразилось недоумение.

– Письмо не из Лондона, – пробормотал он, устремив испытующий взор на гордо и гневно глянувшую на него королеву. – Это письмо из Мадрида, от вашего брата! – воскликнул он, продолжая читать далее. – Вы, должно быть, сообщили ему очень важные и секретные дела и, по-видимому, следите за ходом политических событий. Я желаю, чтобы подобные вещи больше не повторялись, ибо я буду вынужден выдать мою супругу кардиналу Ришелье, как особу, которой государственные дела и события нашего двора служат темой для переписки, а это у нас зовется изменой! Вы, как моя супруга, уже не испанка, а француженка! Прошу не забывать этого!

При упоминании имени Ришелье королева невольно содрогнулась. Она поняла, что все пережитое ею в эти минуты – дело его ненависти.

– Я полагаю, сир, что разговор наш окончен? – спросила она, с ледяной холодностью принимая обратно письмо.

– Не совсем еще, ваше величество. Я надеюсь найти у вас другое письмо, писанное не родственной рукою.

– Объясните яснее, государь!

– Меня уведомили, что курьер из Лондона проехал заставу.

Король при этом внимательно наблюдал за реакцией Анны Австрийской и заметил, что она вздрогнула.

– Вы пугаетесь, ваше величество? Что же вас испугало?

– Я пугаюсь продолжения вашего допроса, сир, и того, что вам, по-видимому, кажется, что я еще не довольно унижена!

– Прибывший из Лондона курьер не был ни у меня, ни у кардинала, а между тем это был английский государственный курьер! Это очень странное обстоятельство, и служит доказательством, что при моем дворе есть люди, поддерживающие связь с Лондоном! Не можете ли вы мне сказать, кто они?

– Странный вопрос, ваше величество.

– Напротив, он совершенно естественен, ибо, как я сейчас для себя выяснил, вы состоите в тайных отношениях с Мадридом. Но тут есть обстоятельство, еще более оправдывающее мой вопрос! – продолжал король наудачу, желая испытать королеву. – Меня уведомили, что курьер этот был в покоях вашего величества!

– Это бесстыдная ложь, сир! – воскликнула с негодованием Анна Австрийская. – Я только случайно узнала о прибытии этого курьера!

– А! Случайно!

– Он не был в моих покоях и не являлся ко мне, – продолжала Анна Австрийская, не обращая внимания на злобно насмешливый тон короля. – Он был только в галерее и там исполнил возложенное на него поручение.

– Я бы желал узнать имя случая, которому вы обязаны этими свиданиями, ваше величество!

– Хотя этот унизительный вопрос недостоин ни вас, ни меня, сир, я готова исполнить и это ваше желание, но предупреждаю, что оно последнее! Его зовут виконт д'Альби.

– А! Молодой мушкетер из Беарна?

– Он самый, сир. Несколько дней тому назад он жаловался, что у него пропал драгоценный кинжал. Где и кем он был взят, я не знаю, но молодой мушкетер был крайне озабочен, потому что получил этот кинжал от Бекингэма!

– В подарок, стало быть?

– Если бы это был подарок, сир, то виконт, которому я сочувствую, вероятно, легче бы перенес эту потерю! Но кинжал был ему дан герцогом с поручением отдать его в Париже искусному мастеру для вставки в рукоятку одного потерянного драгоценного камня, после чего этот кинжал следовало отослать обратно! Виконт принял поручение, а тут вышел этот, разумеется, крайне прискорбный для молодого небогатого мушкетера случай исчезновения кинжала.

– Это что-то невероятное. Не был ли молодой человек прельщен ценностью оружия и не поддался ли он искушению скрыть его?

– Этого я решить не могу, сир, но не думаю. Я знаю только, что кинжал стоил несколько тысяч розеноблей, и, по уверению мушкетера, был у него украден, – продолжала Анна Австрийская, с удовольствием отмечая, что король внимательно ее слушает. Она надеялась, что ей удастся отомстить кардиналу за его хитрые интриги раньше, чем он того мог ожидать.

– Во всяком случае, нужно немедленно расследовать это дело, – сказал Людовик. – Что могут подумать в Лондоне о моих мушкетерах, если один из них не возвратит доверенную ему дорогую вещь?

– Конечно, сир, можно предположить, что отзывы о ваших солдатах будут не в их пользу.

– Это постыдное дело! – воскликнул король, топнув ногой.

– Прибывшему сегодня из Лондона курьеру поручено взять у виконта кинжал, – продолжала королева.

– И ему не совестно было признаваться, что кинжал пропал?

– Что же ему оставалось делать, сир? – отвечала Анна Австрийская, слегка пожимая плечами.

– Он должен отыскать ее, если только…

В это время королю пришла в голову мысль, что вся эта история могла быть лишь мистификацией, и королева могла выдумать ее с целью отвлечь его от настоящего следа. Поэтому он неожиданно прибавил:

– Прежде всего я хочу поговорить с мушкетером!

– Это вы можете сделать сейчас же, ваше величество, так как виконт теперь дежурит в галерее. Обергофмейстерина, которая ждет в соседней комнате, приведет его, если вы желаете.

– Не трудитесь, – ответил подозрительный Людовик. – Я сам позову мушкетера. Я надеюсь, вы позволите мне расспросить его в вашем присутствии.

– Я и на это согласна, – кротко отвечала королева, будучи уверенной, что виконт все сейчас поймет.

Король быстро прошел по безлюдным передним комнатам к галерее и велел мушкетеру д'Альби идти за ним в покои королевы.

Этьен понял сразу, что произошло нечто неприятное, и боялся, не попало ли в руки короля письмо, привезенное курьером Бекингэма и переданное виконтом королеве через герцогиню де Шеврез.

Войдя в будуар, он по спокойному и уверенному виду королевы мгновенно понял, что дело касается чего-то другого, и при первых же вопросах короля обо всем догадался.

– Вы мушкетер д'Альби?

– Точно так, ваше величество!

– Будете ли вы отвечать мне только правду?

– Точно так, ваше величество!

– Известно ли вам что-нибудь о чужом кинжале?

– Точно так, ваше величество!

– Отвечайте мне подробнее, а не так, как будто хотите заставить меня высказаться, – вспылил король. – Говорите, что стало с кинжалом?

– Его у меня украли, ваше величество.

– Это всякий может сказать. Разве вы спали, когда приходил вор? Соберите свои мысли, мушкетер. Я принимаю это дело очень близко к сердцу и советую вам подумать хорошенько над тем, как вы оправдаетесь.

– Кинжал герцога Бекингэма украден у меня одним человеком, ваше величество, который заслуженно пользуется очень дурной славой!

– Вы знаете его имя?

– На днях, после многих стараний, я наконец узнал его. Мерзавца зовут Жюль Гри.

– Так вы получили кинжал обратно?

– Нет, ваше величество!

– И курьер герцога уехал с пустыми руками?

«Так, – подумал Этьен, – теперь-то я напал на след». Затем он прибавил вслух:

– Нет, ваше величество, курьер по моей просьбе остался до завтра.

– Это ваше счастье! Я не хочу, чтоб честь моих мушкетеров была запятнана! Надеетесь ли вы получить кинжал завтра?

– Точно так, ваше величество!

– Каким образом?

– Я имел намерение просить завтра аудиенции вашего величества!

– Аудиенции? Для чего?

– Чтоб просить о помощи, ваше величество!

– Мушкетер, и просите о помощи! – проворчал король.

– Точно так, поскольку речь идет о сражении не с кинжалом в руке, а за кинжал! В данном случае я не достаточно силен, чтоб снова завладеть им.

– Кто же этот вор, которого вы назвали мне?

– Он сын Пьера Гри, – ответил Этьен.

– И этот-то человек, по-вашему, обладает такой особенной силой?

– Сын Пьера Гри, внезапно исчезнувший…

– О! Ваши дальнейшие показания начинают утверждать меня в мысли, что вы не совсем чисты в этой истории! Как? Вы говорите, что человек, обвиненный вами в воровстве, внезапно исчез?

– Передав кинжал в другие руки, ваше величество! По-видимому, он совершил воровство только по поручению другого лица!..

– И вы знаете, кто этот другой?

– Знаю, ваше величество. Обманутый вор не преминул открыть мне его имя, – ответил мушкетер.

– По-видимому, дело запутывается! Настоящий вор сваливает вину на другого?

– Который, если верить ему, скрывает кинжал у себя.

– Так вам следует вытребовать его у него!

– Для этого-то, ваше величество, у меня не хватает сил, или, вернее сказать, могущества!

– Как так! Что же это за могущественная личность хочет обогатиться шпагой герцога Бекингэма?

– Очень знатная придворная особа, ваше величество! – отвечал Этьен.

– Так назовите же ее мне, мушкетер!

– Кардинал де Ришелье, ваше величество! Король, в высшей степени пораженный, вздрогнул.

– Что вы сказали? – переспросил он, нахмурив брови.

– Похититель, у которого в свою очередь отняли кинжал, объявил мне, что он находится у кардинала Ришелье.

– Понимаете ли вы, чем рискуете, выдвигая подобное обвинение?

– Ваше величество! Я никого не обвиняю, я прошу только расследовать дело.

– Просьба ваша будет исполнена. Но горе вам, если вы меня обманули.

– Осмеливаюсь только просить, ваше величество, чтоб дело было сохранено в глубочайшей тайне.

– Будьте завтра утром вместе с курьером в моем кабинете и приготовьтесь идти со мной к кардиналу. Там мы узнаем все обстоятельства дела.

Д'Альби поклонился королю и довольно улыбавшейся Анне Австрийской и вышел из будуара.

– Мы завтра увидимся, ваше величество, – сказал Людовик более приветливым голосом. – Спокойной ночи.

 

XIII. КТО ПОБЕДИТ?

Ришелье не подозревал, что над его головой нависла грозная туча, и менее всего ожидал опасности со стороны королевы. Он был вполне уверен, что Анна Австрийская чувствительно поражена первой стрелой его мести, а сегодняшняя неприятность была только началом, за которым должен был последовать целый ряд неприязненных действий. Если Ришелье ненавидел, он успокаивался только после уничтожения жертвы.

Сегодняшний ночной визит короля был лишь прелюдией к новым оскорблениям и враждебным действиям кардинала против Анны Австрийской. Он хотел, чтобы эта надменная королева, осмелившаяся пренебречь его любовью, постоянно чувствовала тяготеющую над ней его руку и горько раскаялась в том, что отвергла могущественного советника короля Людовика!

Поздно вечером, встав из-за своего письменного стола, Ришелье наслаждался мыслью, что королева в эту минуту, быть может, ломает руки от отчаянья и заливается слезами в своей комнате. Он надеялся, что король пришел вовремя, что письмо Бекингэма попало в его руки. При этой мысли язвительная улыбка появилась на обычно неподвижном лице кардинала. Он, могущественный властелин Франции, торжествовал поберу.

Он считал, что у него еще есть средство сделать королеве неприятность. У него был кинжал герцога Бекингэма, который принес ему Жюль Гри. Он тут же вспомнил, что этот человек все еще томится в тюрьме. Ришелье совсем забыл о нем, и только теперь ему пришло на память, что он намеревался этого довольно-таки неглупого малого взять к себе на службу. Он решил повидать его на следующий день, щедро заплатить ему за время, проведенное в тюрьме, и таким образом поставить его в полную зависимость. Приняв решение, кардинал отправился спать.

Возвратясь на свой пост, виконт д'Альби понял, что ему удалось не только помочь королеве выйти из затруднительного положения, но и угадать самые тайные ее мысли и намерения. Когда он сообщил Анне Австрийской о пропаже кинжала, она обещала ему свое содействие через короля. Но дело было затруднено тем, что местопребывание украденного оружия было пока неизвестно. Но неожиданно Этьен встретил Жюля Гри – в ту самую минуту, когда два швейцарца в благодарность за оказанную кому-то услугу, тащили его в тюрьму. Жюль Гри был до того взбешен этим вероломным поступком Ришелье, что, узнав мушкетера, закричал ему, что кинжал у кардинала и чтоб он взял его у него, так как он, Жюль Гри, не может оставить его у себя, но и не хочет, чтоб он достался неблагодарному кардиналу!

Когда д'Альби сообщил королеве эту интересную новость, она очень обрадовалась и объявила, что оставит кинжал на сохранение у кардинала до удобного случая наказать его за его же хитрость! Этот удобный случай теперь представился. Д'Альби понял тайную мысль королевы.

Заняв снова свой пост в галерее после удачно закончившегося допроса, он в душе смеялся, представляя себе досаду кардинала. Почти вслед за ним поспешно прошел и король в занимаемую им часть дворца.

Рано утром пришла смена, и Этьен немедленно отправился к курьеру герцога Бекингэма. Этот молодой англичанин, ловкий джентльмен, служивший при английском посольстве в Париже, пользовался особенным расположением Бекингэма. Он доверял молодому барону Гранвилю самые тайные свои поручения.

Барон Гранвиль, остановившийся в отеле английского посольства, был весьма удивлен столь ранним визитом д'Альби, ибо находился еще в постели.

– Это вы, виконт! – приветливо воскликнул он, увидев молодого мушкетера, к которому был искренне расположен. – Откуда так рано? Неужели вы уже выспались?

– И да, и нет, как хотите! Я не устал, но еще и не спал.

– В таком случае, клянусь честью, у вас железная натура. Но скажите, виконт, что вас привело ко мне? По вашему лицу я вижу, что случилось что-то очень для вас приятное.

– Як вам с просьбой, барон.

– Слушаю вас, и готов выполнить ее.

– Вы должны пойти со мной к королю.

– Гром и молния! Такой просьбы я никак не ожидал от вас! Что же случилось? Это необходимо?

– Король желает этого!

– Как! Король Людовик знает о моем пребывании в Париже?

– Он знает еще больше, барон.

– И то, что я послан герцогом?

– Знает и это!

– Вы пугаете меня, виконт!

– Почему это? – спокойно спросил д'Альби.

– А что если королю известно также о возложенном на меня поручении? Говорите все, виконт. Случилось что-нибудь? Меня ждут неприятности?

– Вовсе нет! Король желает, чтоб я через несколько часов привел вас к нему в кабинет.

– Правду, виконт, говорите правду! Король знает что-нибудь о письме…

– Избави Бог! – перебил д'Альби озабоченного англичанина. – Король полагает, что вы присланы герцогом за кинжалом.

– Вы шутите, виконт!

– И не думаю. Я ведь вам говорил, что получил в подарок от вашего герцога дорогой кинжал, украшенный бриллиантами.

– Я знаю его. Это действительно ценное оружие.

– Этот кинжал на обратном пути в Париж был у меня похищен мошенниками,. действовавшими по приказанию герцога д'Эпернона и, вероятно, кардинала! Первый из этих мошенников был наказан мной в Лондоне, второй – здесь в Париже, и только третий ушел от меня. Но у этого-то и был кинжал! Он надеялся получить за него у кардинала хорошую плату. Но вышло иначе: кардинал отнял у него кинжал, а его велел засадить в тюрьму.

– Но что общего имеет вся эта история со мной?

– Это вы сейчас узнаете, барон! Кинжал до сих пор находится у Ришелье. Но так как ваше прибытие не осталось секретом для короля, то, желая придать делу другой оборот, а заодно и отомстить кардиналу, я объявил королю, что вы приехали в Париж с поручением взять у меня кинжал, который герцог якобы дал мне, чтоб я отдал его здесь в починку.

– Превосходно! Таким образом вы избавили меня от крайне неловкого положения, виконт. Благодарю вас!

– А вместе с тем я нанесу кардиналу чувствительный удар, – добавил д'Альби.

– Кардиналу Ришелье? Клянусь честью, если вам это удастся, мой герцог от души порадуется! Но как вы хотите это устроить, виконт? Ришелье, между нами говоря, едва ли не самое могущественное лицо во Франции. Берегитесь!

– Король очень недоволен, что дорогой кинжал вашего герцога пропал.

– И он хочет помочь вам отыскать его?

– Не мне, барон, ради Бога, забудьте это! Вам он хочет помочь отыскать кинжал, чтобы в Лондоне не говорили, будто по вине мушкетера пропала дорогая вещь.

– Теперь я все понимаю! Это великолепно! – засмеялся курьер Бекингэма.

– Король хочет сам расследовать дело, для этой цели я должен привести вас к нему. Теперь вы предупреждены, барон!

– Раз так, мы можем идти. Чем скорее и неожиданнее мы будем действовать, тем вернее успех! А вы наверняка знаете, что кинжал еще у него в руках?

– Я надеюсь… Во всяком случае, он должен будет признать, что он у него был.

– Но кинжал, насколько я знаю, был отличной работы и не нуждался в починке!

– Вы ошибаетесь, барон! Посмотрите! – воскликнул Этьен, торжественно держа в поднятой руке великолепный смарагд. – Этот камень по моей неосторожности вывалился в дороге. Тогда это меня очень огорчило, а теперь я вижу, что это просто удача.

– Поспешим же, виконт, – воскликнул молодой англичанин. – С нетерпением желаю быть свидетелем поражения кардинала!

– Думаю, нам предстоит это удовольствие, – отвечал д'Альби, спеша с бароном к Лувру. – Но этот человек обладает таким неимоверным присутствием духа и так хитер, что до последней минуты будет пытаться удержать за собой победу. Я хорошо его знаю!

Молодые люди прибыли во дворец, и д'Альби, не желая быть замеченным кардиналом, проводил англичанина окольными путями к покоям короля.

Войдя в передние залы, они нашли их совершенно пустыми, ибо было еще слишком рано. Но дежурный адъютант получил накануне распоряжение проводить мушкетера и курьера герцога Бекингэма к королю сразу же по их приходу.

– Вы подтверждаете ваше вчерашнее показание? – спросил Людовик мушкетера, холодно, но довольно вежливо отвечая на почтительный поклон англичанина.

– Я подтверждаю, сир, что все сказанное мной ранее оправдывается на деле!

– Вы отвезете вашему герцогу кинжал, с которым здесь вышла странная история, – обратился король к курьеру. – Я сам вручу вам это оружие, и желаю только, чтобы вы умолчали у случившемся здесь.

– Приказание вашего величества будет исполнено,

– Одно обстоятельство только может помешать на , ваше величество, – осмелился заметить д'Альби, – кинжал, к сожалению, не починен.

– В чем состоит починка?

– Из оправы выпал замечательной величины смарагд, который потерян. Я должен был отдать шпагу одному из знаменитейших здешних ювелиров, чтобы он вставил в его рукоятку точно такой же камень.

– Идите за мной, – коротко приказал король.

Он велел не докладывать кардиналу о своем визите, желая явиться неожиданно. Пасмурное лицо Людовика недвусмысленно говорило о дурном расположении духа. Д'Альби был в понятной тревоге. Вскоре должно было решиться: кто из двоих – королева или кардинал – останется победителем. Виконт действовал в пользу королевы и решил употребить все силы, чтобы воспользоваться своим выгодным положением. Он знал, что, проиграв, Ришелье возненавидит его, а ненависть могущественного кардинала не та вещь, с которой можно шутить.

У комнат кардинала его свита и слуги с удивлением смотрели на короля, проходившего мимо них с двумя сопровождающими и без доклада вошедшего в покои Ришелье.

Кардинал занимался делами, сидя за заваленным бумагами и картами письменным столом, когда король, оставив д'Альби и курьера в соседней комнате, внезапно вошел к нему.

Ришелье проворно встал, почтительно приветствуя короля, хотя взгляд его выражал величайшее изумление. Однако он не ожидал ничего дурного для себя и даже не предполагал, что король явился к нему с результатами ночного посещения королевы.

– Вы удивляетесь, ваша эминенция, что я так рано пришел к вам? Но дело мое не терпит отлагательства!

– Как первый слуга вашего величества, я считаю за особенную честь и удовольствие во всякое время исполнять ваши приказания, – заверил с низким поклоном хитрый кардинал. – Подтвердились ли мои верноподданнические донесения, сир?

– Я нашел, что был несправедлив к королеве.

– Как? Так вы сердитесь на меня, ваше величество? Моим намерением было лишь обратить ваше внимание на письмо, которое…

– Я справлялся о нем, – поспешно перебил король кардинала, заметившего теперь, что Людовик был не в духе и что ему, по-видимому, расставили западню. – Письмо, о котором вы говорили, вовсе не так важно, как вы полагали. Оно из Мадрида, и в нем есть вещи, о которых я выразил свое мнение, но это далеко не то, что я ожидал, судя по вашим словам.

– Это непостижимо, сир!.. Кстати, лондонский курьер до сих пор в Париже! Его бы можно было расспросить!

– Что уже и сделано, ваша эминенция.

Ришелье испугался, он понял, что ему что-то угрожает, что его перехитрили! Но он быстро совладал со своим страхом, и к нему вернулись уверенность и присутствие духа.

– Мне крайне любопытно знать, ваше величество, с каким поручением приехал курьер?

– В самом деле, ваша эминенция? Мне кажется, это поручение отчасти касается вас, и не совсем для вас приятным образом.

Король пристально смотрел на кардинала.

– Такие слова, сир! Я не знаю, что я сделал, чем навлек на себя вашу немилость!

– Приступим к делу! Известно ли вам что-нибудь о замечательном кинжале, очень ценном? – спросил Людовик.

Кардиналу пришлось сделать неимоверное усилие над собой, чтобы не выказать своего испуга и гнева. Что означал вопрос короля? Каким образом обстоятельство с кинжалом могло сделаться ему известным? Неужели находящийся в заключении Жюль Гри нашел средство передать королю жалобу? Это было единственно возможное предположение, потому как, по мнению кардинала, никто не мог знать, что кинжал находится у него!

– Вы молчите, ваша эминенция? Молчание есть знак согласия, – раздраженно сказал король.

– Я думаю, сир, как лучше и вернее ответить на ваш вопрос.

– Отвечайте только на то, о чем я вас спрашиваю, и мы постепенно дойдем до цели. Итак, известно ли вам что-нибудь об одном очень драгоценном кинжале?

– Известно, сир. Мне говорили, что отправленный от нашего Двора с тайным поручением в Лондон посол получил такой кинжал в подарок за оказанные им услуги.

– От кого он получил ее?

– Говорят, сир, от герцога Бекингэма!

– Вам, быть может, также сказали, кто был этим послом и какое он имел тайное поручение?

– О последнем я не смею упоминать, сир, а тайным послом двора был, как я слышал, мушкетер.

– А не можете ли вы сказать, ваша эминенция, куда девался этот кинжал? Что говорят об этом?

– Говорят, сир, что нашлись люди, желавшие выведать тайное поручение мушкетера, что между ними произошла драка, во время которой подаренный мушкетеру кинжал, должно быть, пропал.

– Вы высказываете новые подозрения, ваша эминенция. Значит, вы остаетесь при прежней вашей уверенности?

– Я беру на себя ответственность за это, сир!

– За все, что вы сейчас говорили?

– За все, ваше величество!

– В таком случае примите ответственность и за то, что теперь случится, – сказал отрывисто король и, подойдя к двери, отворил ее.

– Войдите! – приказал он.

Ришелье был немало удивлен внезапным движением короля, но его изумление возросло еще более, когда по повелению Людовика явились мушкетер д'Альби и курьер. Он еще не мог охватить всех обстоятельств дела, но видел, что ему грозит неприятность и что следует теперь собрать всю силу и изворотливость своего ума.

– Вы курьер господина герцога Бекингэма? – спросил король, скрестив руки на груди.

– К вашим услугам, сир.

– Когда вы прибыли в Париж?

– Вчера после обеда, сир.

– С каким поручением приехали?

– Герцог Бекингэм поручил мне съездить в Париж и взять у виконта д'Альби кинжал, украшенный драгоценными камнями, который виконт обещал герцогу отдать в Париже хорошему мастеру в починку.

Глаза Ришелье при этом неприятно сверкнули. Он почувствовал заговор. Но очень быстро на бледном его лице появилась саркастическая улыбка, всегда означавшая уверенность в превосходстве своих сил.

– Позвольте задать вам вопрос, милорд, – обратился он к курьеру. – Это было единственное ваше поручение?

Король отвел взгляд от Ришелье и вопросительно устремил его на молодого англичанина.

– Единственное, ваша эминенция. Герцог очень дорожит этим кинжалом.

– И вы знали, что кинжал был отдан мушкетеру? – спросил кардинал.

– Да, я знал это, ваша эминенция.

– Тогда скажите мне, отчего по приезде вы прежде всего обратились к герцогине де Шеврез?

Глаза Ришелье буквально впились в лицо курьера. Он сделал свой первый ход.

– К герцогине де Шеврез? – мрачно повторил король. – Это странно.

– Это обстоятельство очень легко объяснить, сир, – ответил курьер. – Я не знал адреса виконта д'Альби и узнал его от герцогини.

– А что вам ответил мушкетер, когда вы потребовали у него кинжал? – спросил король, между тем как Ришелье с досады кусал себе губы.

– Виконт объявил мне, что, к сожалению, не может отдать мне кинжал, потому что он у него украден, но что постарается сегодня же получить его обратно!

– Теперь я должен сообщить вам, ваша эминенция, что мушкетер утверждает, будто бы похищенный у него кинжал находится в ваших руках. Скажите, правда ли это?

– У меня с некоторого времени действительно находится на сохранении кинжал, сир, – ответил Ришелье, едва сдерживая гнев, – который взят мной у человека очень сомнительной репутации. Но кому он принадлежит…

– Прошу вас показать кинжал, – нетерпеливо перебил его король.

Ришелье подошел к шкафу и отпер его,

– Сомневаюсь, сир, чтоб это был тот самый кинжал, о котором идет речь, ибо, во-первых, он не требует починки, во-вторых, он попал в руки вышеупомянутого человека не в Париже, где, по словам мушкетера, он получил его от герцога, а на дороге из Лондона.

– Можете ли вы указать на какую-нибудь примету, по которой можно убедиться, что это именно тот кинжал, виконт? – спросил король.

– Из его рукоятки потерян один из больших камней, сир, который и было мне поручено вставить, – ответил д'Альби.

– К тому же на кинжале имеется герб герцога Бекингэма, – прибавил курьер.

– Взгляните, ваша эминенция, – сказал король, обращаясь к Ришелье и указывая на едва приметное место, где недоставало камня, – отсюда выпал большой камень, а вот и герб герцога! Что вы скажете на это?

Кардинал все еще не хотел признавать себя побежденным в деле, могущем иметь для него самые дурные последствия и решительно изменить его отношения с королем. Он хотел воспользоваться последним средством, чтобы поразить своего противника. Он знал, что средство это опасное, но надеялся на свою счастливую звезду.

– Я не рассматривал ни кинжала, ни герба, сир, – ответил он. – Я спрятал его как можно дальше, чтобы не казаться вечным спорщиком и человеком беспокойного характера. Но теперь, когда меня принуждают говорить, я все скажу вам, ваше величество!

– Я рад, что мы нашли кинжал, за которым вы приехали в Париж, – обратился король к курьеру.

– Вы улыбаетесь, ваша эминенция? – продолжал он, взглянув на кардинала. – Мне кажется, лицо ваше выражает недоверие и насмешку?

– Прошу прощения, сир, но я настаиваю, что господин курьер приехал в Париж не за кинжалом, – заявил Ришелье.

– Вы должны будете представить доказательства вашей настойчивости.

– Готов, ваше величество! К счастью, я могу доказать, что герцог Бекингэм подарил этот кинжал мушкетеру за оказанную ему важную услугу в Лондоне! И уж очень невероятно предположение, что герцог вдруг пожалел о сделанном подарке и потребовал его назад.

– Доказательства, ваша эминенция! Представьте сейчас же доказательства! Но при одном условии: мне уже надоели все эти интриги и споры! Если вам не удастся в скором времени представить мне доказательства, я не вижу причины верить вашим словам более, чем словам ваших противников! Поэтому поторопитесь! Мне всего важнее то, что мы нашли кинжал и не навлекли на себя в Лондоне худой славы.

Ришелье внутренне содрогнулся. Он почувствовал всю тяжесть этих слов, направленных прямо против него. Тем более, что они были сказаны в присутствии мушкетера и поверенного герцога Бекингэма! Такое унижение было жестоким испытанием для самолюбивого и гордого кардинала, никогда не представляющего себе даже возможности подобной сцены, которая, сверх того, на долгое время отдаляла его от намеченной цели. Но более всего он досадовал на себя за то, что так неумело рассчитал и не смог осуществить свой план. Кинжал, с помощью которого он надеялся нанести удар королеве, сделался оружием, пущенным против него самого. Эта ошибка бесила его, но он все еще надеялся победить.

Ришелье позвонил и распорядился, чтобы к нему немедленно был доставлен Жюль Гри. Тот, кого он так долго держал в заточении, сделался для него вдруг необходимым человеком. От его показаний зависело все! Поэтому Ришелье радовался, что засадил его тогда в тюрьму, а теперь имеет возможность немедленно представить королю необходимое доказательство.

Все находившиеся в комнате с нетерпением ожидали решительной минуты. Кто победит? Наконец дверь отворилась, и солдат швейцарской гвардии ввел в комнату сына Пьера Гри.

Жюль Гри за время своего заточения накопил в своем сердце столько злости против кардинала, что у него было только одно желание – излить ее на обидчика. Увидев перед собой короля с роскошным кинжалом в руке, а позади него мушкетера, он мгновенно составил свой план.

– Как твое имя? – спросил король.

– Жюль Гри, сир.

– Знаком ли тебе этот кинжал?

– Кажется, отчасти знаком, сир.

– Смею ли я просить, ваше величество, позволения представить доказательства, о которых я имел честь говорить? – поспешно вмешался Ришелье.

– Конечно, вы даже обязаны это сделать, ваша эминенция!

Кардинал обратился к Жюлю Гри:

– Я приказываю тебе говорить всю правду о происшествии с кинжалом, – начал он. – Рассказывай, как было дело. Знаешь ли ты этого мушкетера?

– Не могу припомнить! У всех мушкетеров один мундир, и все они кажутся на одно лицо, их трудно различить! – небрежно и видимо неохотно ответил Жюль Гри.

– Где ты похитил кинжал у этого мушкетера? – спросил опять Ришелье.

Сын Пьера Гри бросил вопросительный взгляд сперва на Этьена, затем на короля.

– Я не помню места. Вообще о похищении с намерением поживиться дорогой вещью тут не может быть и речи, – прибавил он с бесстыдной дерзостью. – Будьте милосердны, ваше величество, господин кардинал держит меня в заточении. По его приказанию меня засадили в тюрьму, а я вовсе не виноват.

– Не виноват, – повторил сердито король. – Если ты украл кинжал, то, следовательно, ты вор.

– Избави Бог, сир! Разве можно назвать вором того, кто не оставляет у себя похищенной вещи, а передает ее высшей власти? Я действительно взял кинжал у лежавшего на улице раненого мушкетера, но не для того, чтобы воспользоваться или обогатиться им, а чтобы передать, ибо вещь очень ценная, в руки его эминенции. Как же отплатил мне господин кардинал за мою честность? Обещал мне награду, а вместо этого приказал засадить меня в тюрьму! Разве это не возмутительно, сир?

– Негодяй! – воскликнул Ришелье, будучи не в силах более сдерживать свой гнев. – Разве ты не был в Лондоне?

– Конечно был. И не раз, но что же из этого?

– Не говорил ли ты, что преследовал этого мушкетера из Лондона сюда, что твой брат погиб от его руки, а мушкетер получил кинжал в подарок от герцога Бекингэма?

– Вы одновременно предложили мне столько вопросов, ваша эминенция, что я не успеваю отвечать на них, – сказал Жюль Гри, скаля зубы. Он заметил, что Этьен втихомолку посмеивался, а Ришелье досадовал и злился. – Мало ли что иногда говорится на ветер! Язык-то без костей, мелет, что ему вздумается! Главное дело в том, что я не оставил кинжал у себя, а передал его вашей эминенции. Это обстоятельство избавляет меня от всякой ответственности и вины!

– Мушкетер д'Альби, – спросил король, – признаете ли вы в этом человеке похитителя вашего кинжала?

– Признаю, сир, но вместе с тем осмеливаюсь просить для него милости вашего величества, так как он, видимо, сделал это без намерения украсть оружие!

– И я присоединяю свою просьбу к просьбе виконта, – сказал курьер.

– Это я решу потом, – сказал король. – Теперь же пусть отведут этого человека обратно в тюрьму.

Ришелье, бледный как полотно, был вне себя от негодования за вынесенное унижение.

– Ваша эминенция, – сказал король, когда швейцарец увел Жюля Гри, – дело, как видите, не совсем разъяснилось, между тем курьер ждет получения кинжала. Вы немедленно отошлете его вашему ювелиру и за свой счет прикажете вставить выпавший смарагд, – такова моя воля! Когда кинжал будет готов, передайте его курьеру. Я ничего больше не хочу слышать об этом деле, – перебил Людовик кардинала, хотевшего сказать что-то в свое оправдание. – Исполните то, что я сказал!

Он холодно поклонился кардиналу и в сопровождении д'Альби и курьера покинул комнату.

– Она победила! – прошипел Ришелье. – Но придет и мой черед! Я отомщу!

 

XIV. СЫН МУШКЕТЕРОВ

Однажды пасмурным зимним утром в калитку маленького замка на улице Шальо постучала странная пара. То были папаша Калебассе и его крестница Жозефина. Он был празднично одет в черный длинный сюртук, старомодную шляпу и панталоны, закатанные кверху из-за грязи на улицах. Они прикрывались от дождя красным зонтиком – таким огромным, что он был похож на движущуюся крышку. Этот зонт старый торговец фруктами устанавливал обыкновенно над своей походной лавочкой, защищаясь от солнца. Папаша Калебассе был очень экономен, хотя у него не было ни жены, ни детей! Но бережливость была, наверное, в его натуре, потому что, если верить слухам, он не имел нужды торговать фруктами, так как несколько лет тому назад ему удалось оказать каким-то знатным господам очень важную услугу, за что они его щедро наградили.

Папаша Калебассе, конечно, не сознавался в этом и смеялся, когда говорили о его богатстве. Об этом мог знать разве что один Пьер Гри, которому Калебассе доводился кумом, так как крестил его дочь Жозефину.

На Белой голубке было хорошенькое в цветочек платье, которое она старательно подбирала обеими руками, чтобы уберечь его от грязи, а плечи ее прикрывал теплый платок. Простенькая шляпка и перчатки, подаренные ей папашей Калебассе, довершали ее скромный наряд. Она была очень мила и грациозна в своих движениях, так мила, что старый Калебассе с удовольствием и гордостью хотел представить ее своей старой приятельнице.

– Точно ли тебе знакома мадам Ренарда, крестный? – робко спросила Белая голубка, – и правда, что она обещала устроить мне место при дворце?

– Неужели ты думаешь, я буду врать тебе, Жозефина? Покупателям своим я, конечно, не всегда говорю правду, но то дело торговое. Тебе же я сказал чистейшую правду! Вотувидишь сама, старая Ренарда – добрейшая женщина.

– Но у кого же она здесь служит?

– У одного знатного мушкетера, купившего этот замок, – отвечал с важным видом папаша Калебассе.

– У мушкетера! О, Бог мой!

– Тише, Жозефина! Она идет. Не робей, главное, не робей! Ведь крестный с тобой, и дело идет о твоем счастье! Подумай, какое ты займешь положение, если станешь судомойкой во дворце и будешь постоянно иметь дело с королевой и придворными дамами? Это не шутка, Жозефина! Главное только не робей.

– Ах, если бы он был здесь, в замке, – взволнованно пробормотала она.

Папаша Калебассе тихонько подтолкнул Жозефину, так как дверь отворили. Ренарда была не очень довольна из-за того, что ей пришлось выйти в сад в такую погоду, но, увидев нарядного папашу Калебассе и стоявшую подле него девушку, она повеселела.

– Входите скорее, – сказала она, – а то совсем промокнете при такой варварской погоде!

– Не помешали ли мы вам, добрая Ренарда?

– В таком случае мы придем в другой раз, мадам Ренарда, – прибавила Белая голубка.

– Госпожа кастелянша, – с достоинством и важностью поправила старушка.

– Конечно, госпожа кастелянша, – проворно поправил Белую голубку папаша Калебассе, дергая Жозефину за рукав.

– Вы нисколько мне не помешали, пойдемте скорее в комнаты, – продолжала Ренарда уже гораздо проще, достаточно, как ей казалось, показав свое достоинство. – Я все объясню вам, а господин маркиз даст вам потом совет, к кому лучше всего будет обратиться.

– Господин маркиз? – с любопытством спросил Калебассе, радуясь тому, что скоро будет иметь честь лично видеть владельца маленького замка. – Но не побеспокоим ли мы господина маркиза?

– Не лучше ли нам это оставить, госпожа кастелянша?

Папаша Калебассе снова дернул Жозефину за рукав.

– Зачем же? – проговорил он шепотом. – Теперь, когда мы уже здесь, мы должны идти дальше во что бы то ни стало! – и, обращаясь к Ренарде, он прибавил громче: – Господин маркиз, как слышно, очень добрый человек?

– О, он очень, очень добрый, папаша Калебассе!

– И он живет в этом замке совершенно один?

– О, кет! Он живет внизу. Там наверху… – Ренарда вовремя спохватилась и запнулась.

– Так не один? – с любопытством переспросил Калебассе.

– Конечно, нет, ведь и я живу в замке.

– Разумеется, – согласился старик, – ведь вы кастелянша!

– Войдите, папаша Калебассе, и вы мадемуазель, – сказала Ренарда, приглашая гостей наверх в свою комнату. – Как ваше имя?

– Жозефина Гри. Папаша Калебассе мой крестный.

– Да, да, он действительно твой крестный и гордится такой дочкой. Скажите, добрая Ренарда, то есть госпожа кастелянша, разве я не прав был, когда говорил, что Жозефина – красавица? А кроме того, она опрятна, старательна и любит порядок.

– Это главное для той должности, на которую вы хотите поступить, мадемуазель Жозефина, потому что на вас будет лежать большая ответственность! У вас в руках будет столько дорогих вещей, что вы не раз ахнете от удивления! В жизни и даже во сне вы не видали такого великолепия! Целые груды серебряных тарелок, блюд, чаш, подсвечников, подносов, вилок, ножей, ложек… О, да всего и не перечесть! И все это на вашей ответственности! Это ужасно! В праздничные дни, когда все серебро было в расходе, я по сто раз пересчитывала и пересматривала каждую вещь!

– Никогда не случалось, чтобы чего-нибудь недоставало? – спросил папаша Калебассе.

– Слава Богу, – никогда!

– И притом место очень почетное, – прибавил старик.

– О, это правда. Все относятся к вам с уважением! Дела не имеешь ни с кем, кроме управителя, заведующего серебром, а он очень хороший человек. Немного любит ухаживать за девушками, – прибавила старушка, сконфузившись, – но он отстает, если видит, что не на такую напал! Дело в том, что с этим народом, мадемуазель Жозефина, надо быть твердой, как скала! Со мной он никогда не позволял себе ничего лишнего.

Эти слова были чрезвычайно комичны в устах старой Ренарды.

– Да, надо уметь заставить уважать себя, – сказал папаша Калебассе.

– Вы совершенно правы, это главное! А умение держать себя имеет большое значение во дворце! Кладовые, где хранится серебро, находятся близ покоев королевы, рядом с комнатами обергофмейстерины, поэтому очень часто приходится говорить с этими высокими особами, – прихвастнула бывшая придворная судомойка. – Иногда случалось, что они давали мне какое-нибудь поручение, причем всегда очень ласково говорили: «будьте так добры, милая Ренарда!»

– Это очень мило с их стороны, это мне нравится, – сказал папаша Калебассе. – Такое именно место я и желал бы для Жозефины!

– Уверяю вас, я ни за что не оставила бы своей должности, если бы господин маркиз так не настаивал, чтобы я приняла место кастелянши этого замка.

– Теперь остается еще обсудить денежный пункт, – сказал старик. – Скажи-ка, добрая Ренарда, госпожа кастелянша, хотел я сказать, – как велико жалование?

– Пятьдесят франков в месяц и, если желаете, бесплатная комната возле кладовых с серебром.

– Пятьдесят франков! – воскликнул в величайшем изумлении папаша Калебассе, всплеснув своими толстыми ладошками. – Пятьдесят франков! Жозефина, скорее, добрейшая госпожа кастелянша, поспешите, пожалуйста, чтоб никто не опередил нас! Ведь это сверхчеловеческое счастье! Такая огромная сумма! Я могу гордиться своей воспитанницей, истинно гордиться!

– С этим я совершенно согласна, папаша Калебассе! Ваша воспитанница – прехорошенькая девушка!

– Теперь скажите нам еще, любезная госпожа кастелянша, к кому нам следует обратиться! Дело это очень и очень меня заинтересовало. Я бы прибил себя, если бы мы опоздали!

– Да, будьте так добры, скажите, госпожа кастелянша, к кому нам следует обратиться? – спросила Жозефина, которая очень хотела уйти с Ночлежного острова и пристроиться к месту, где бы она могла зарабатывать себе на жизнь. – Крестный прав, нас могут опередить.

– Будьте спокойны, милая моя, место будет ваше. Поверьте, оно будет ваше, потому что как только он вас увидит, то непременно влюбится в вас по уши! Я знаю старикашку! – добродушно захохотала Ренарда.

– О ком вы говорите? – спросил папаша Калебассе.

– Про кого же, как не про управителя, заведующего серебром.

– Идите в Лувр и передайте ему мой поклон. Тогда он поймет, что я вас прислала, а когда он еще увидит вас, мадемуазель Жозефина, он просто растает, и вы непременно получите место. Это так же верно, как то, что я стою здесь, перед вами! Впрочем, чтобы дело ваше было еще вернее, я сейчас схожу к господину маркизу и попрошу его объяснить вам, что вы еще должны сделать, – сказала Ренарда и поспешно вышла из комнаты.

– Вот радость-то! Подумай, какие деньги! Пятьдесят франков. Я так рад, как будто мне что-нибудь подарили, – говорил папаша Калебассе вполголоса Жозефине. Кому Бог дал красоту и такой ум, как тебе, тот может высоко подняться.

– Вы по доброте своей, крестный, всегда хвалите меня больше, чем я того стою.

– Тише, идет, – будь же смелее, Жозефина.

Дверь отворилась, но в комнату вошла только Ренарда.

– Маркиз сейчас уходит к своему доктору Вильмайзанту.

– Разве маркиз болен?

– Избави Бог! Но у доктора на излечении один больной мальчик, он часто навещает его, я слышала это от господина Милона, виконта и Каноника. Это самые лучшие друзья господина маркиза.

Белая голубка невольно покраснела при упоминании имею! Милона. – Она не видела мушкетера с того дня, как просила о помощи для Магдалены, хотя дважды старалась застать его, чтобы узнать о судьбе своей подруги.

– Жаль, – сказал папаша Калебассе, – мы, следовательно, не увидим господина маркиза и не получим от него наставлений относительно нашего дела?

– Наш добрый маркиз велел сказать вам, чтобы вы зашли к госпоже обергофмейстерине. Ее слово в этом деле имеет большой вес.

– Ах, это к той знатной даме? – робко спросила Белая голубка.

– Господин маркиз уверен, что госпожа обергофмейстерина примет вас очень милостиво, а я из опыта могу сказать, что донна Эстебанья, которая все может сделать, так как она друг и поверенная королевы, очень добрая и приветливая особа! Встречая меня, она так мило говорила мне всегда: «Добрый день, моя дорогая Ренарда!»

Папаша Калебассе был вполне удовлетворен рассказами старушки.

Он заранее восхищался мыслью, что его крестница сделается такой почетной особой, и не знал, как выразить свою радость. Наконец он дернул Жозефину за рукав.

– Пойдем, Жозефина, – сказал он, – пойдем, мы только задерживаем госпожу кастеляншу, а между тем дорогое время проходит! Мы сейчас же отправимся во дворец, сию же минуту! Вот вам мое честное слово, госпожа кастелянша, как только моя крестница будет принята на это место, вы получите от меня целую меру моих самых лучших груш! Не противоречьте, пожалуйста, я так хочу, а что я обещал, то исполню!

– Благодарю вас за ваши наставления и ласки, – сказала Белая голубка, обращаясь к Ренарде.

– Не стоит, мадемуазель Жозефина, право, не стоит. Передайте мой поклон управителю, слышите! И будьте с ним приветливы! Желаю вам успеха, папаша Калебассе!

Ренарда проводила гостей до калитки и поспешила в замок, чтобы узнать, не нужно ли чего-нибудь маркизу. Он уже выходил из дома, направляясь к старому хирургу.

Вильмайзант действительно сделал все, что от него зависело, чтобы сохранить жизнь этому несчастному, жестоко пострадавшему от огня ребенку. Сперва он почти не надеялся на успех, но, несмотря на это, старался сделать все, чтобы облегчить боли, заживить раны и уничтожить изнуряющую малыша лихорадку.

Не только лицо бедного мальчика, но и тело его было страшным образом обожжено. Один глаз совершенно вытек, и доктор употреблял неимоверные усилия, чтобы спасти другой. Черты лица мальчика были так обезображены рубцами и шрамами, что, вероятно, родная мать не узнала бы своего ребенка! Более сильные ожоги на теле заживали еще медленнее.

Так как ребенок долго лежал без сознания и ничего не ел, то Вильмайзант мог только с величайшею осторожностью вливать ему в рот немного жидкой пищи. Вследствие недостаточного питания силы его не восстанавливались, даже трудно было представить себе, что мальчик сможет когда-нибудь поправиться.

Таким образом прошли месяцы! Неутомимыми стараниями доктора и его помощника ребенку, кажется, удалось сохранить жизнь, – но какую!.. Поэтому, когда маркиз явился к нему, чтобы справиться о своем подопечном, он с сомнением пожал плечами.

– Ему лучше, господин маркиз, он поправился, но только внешне.

– Что вы под этим понимаете?

– Мне кажется, что мальчик потерял что-то такое, чего мы, доктора, не можем ему возвратить.

– Так ли я понимаю вас, Вильмайзант, – рассудок?

– Он ничего не отвечает и положительно ничего не помнит о своем прошлом и последних событиях.

– И вы полагаете, что он потерял способность мышления?

– Мне так кажется, господин маркиз.

– Могу я видеть мальчика?

– Самая большая опасность миновала, вы можете его видеть и даже попробовать говорить с ним, только не испугайтесь!

– Отведите меня к нему, Вильмайзант!

Старый доктор повел маркиза в самую отдаленную и спокойную часть дома, где в маленькой комнате лежал больной ребенок. У постели его сидела ассистент Вильмайзанта.

Когда отворилась дверь и доктор с маркизом вошли, мальчик обернулся. Вид его был ужасным. Маркиз не представлял себе ничего подобного. Волос у него не было, на месте глаза зияла глубокая впадина, другой, еще сильно воспаленный, едва открывался, все лицо было испещрено красными рубцами. Вильмайзант прежде всего старался заживить наиболее опасные места на теле.

– Удалось ли вам узнать его имя?

– Нет, господин маркиз, он не отвечает на наши вопросы и вообще не говорит ничего. Если же он хочет чего-нибудь, то издает какие-то непонятные звуки. Мы пробовали называть разные имена, но только при имени Нарцисс он как будто становится внимательнее! Поэтому мы и зовем его этим именем.

– Удивительно, – тихо проговорил Эжен де Монфор, с состраданием глядя на бедного ребенка, – неужели этот малыш должен быть заменой?..

Потом он спросил:

– Страдает ли он еще, Вильмайзант?

– Нарцисс, милый Нарцисс! – позвал доктор. Больной, казалось, стал внимательнее.

– Болит ли у тебя что-нибудь, мой бедный Нарцисс? Мальчик, очевидно, не слышал или не понял этих слов,

погрузившись в состояние полнейшего безучастия.

– Нарцисс, – сказал маркиз, нагнувшись к мальчику и стараясь рассмотреть его лицо, – ты хочешь сладких фруктов?

Мальчик взглянул на маркиза, но ничего не ответил.

– Как он дает знать, когда просит чего-нибудь? – спросил маркиз.

– Он рукою хватает воздух, а иногда издает неясные звуки, – отвечал Вильмайзант.

– И вы еще не смогли добиться от него ни одного понятного слова?

– Нет, господин маркиз! Думаю, что испуг, когда он увидел себя в окружении пламени, и последующая боль совершенно умертвили его внутреннюю жизнь. Нам удалось спасти тело, но душевные его способности, как мне кажется, умерли навсегда!

– Это, конечно, более чем ужасно, – согласился маркиз, глядя на бедного, безучастно лежавшего мальчика, – и вы не имеете никакой надежды хотя бы в далеком будущем?

– Кем бы мы были, господин маркиз, если бы не надеялись и не употребляли все новых стараний, – отвечал врач. – Наука, которой я служу, пока немного может сделать, но она беспрерывно добивается новых успехов! Быть может, когда тело будет совершенно здорово и крепко, тогда пробудится и дух, но, по моему мнению, к этому нас может привести только одно средство, господин маркиз!

– Назовите мне его, мой добрый старый друг!

– Я много об этом думал и пришел, наконец, к убеждению, что только огонь, лишивший мальчика рассудка, может опять возвратить его ему!

– Что вы имеете в виду, я не совсем понимаю вас, Вильмайзант?

– Еще не настало время для этого последнего испытания, господин маркиз, поэтому я не могу будить в вас надежду или обещать успех! Одно только я обещаю вам: я приложу все старания, чтобы сохранить жизнь этого несчастного ребенка, и в будущем готов заботиться о нем и облегчать его страдания!

– Испытайте все средства, не останавливайтесь ни перед какими жертвами, и будьте уверены, что мы, четыре мушкетера, называющие мальчика своим сыном, хотя и не можем достойно наградить вас за ваш труд, но, во всяком случае, не останемся неблагодарными!

– Самой лучшей благодарностью и величайшей радостью будет для меня успех, – отвечал доктор маркизу.

Пока происходила эта сцена у постели маленького Нарцисса, папаша Калебассе и его крестница, под защитой огромного красного зонта, приближались к Лувру.

Перейдя подъемный мост, переброшенный через широкий ров, Калебассе остановился и осторожно стал опускать свои засученные кверху панталоны, затем осмотрел свою шляпу и бросил короткий, оценивающий взгляд на наряд Жозефины.

– Скоро судьба твоя решится, – сказал он, – но как нам лучше сделать, к кому пойти прежде – к обергофмейстерине или к управляющему?

– Ваша воля, крестный! Как вам кажется лучше!

– Знаешь ли, дитя мое, я полагаю, мы пойдем прежде к управляющему, с ним безбоязненно можно говорить, а к обергофмейстерине мы сходим после!

Жозефина согласилась, и Калебассе, остановив проходившего мимо лакея, вежливо спросил у него, где можно найти господина управляющего, заведующего серебром.

– Вы желаете видеть управляющего? Это, верно, новая придворная судомойка?

– Да, да, – весело оскалил зубы папаша Калебассе, подавая лакею руку. – Вы точно отгадали, но кто же мог сказать вам? Вы, вероятно, знаете старушку Ренарду?

– Еще бы! Как же мне не знать ее?

– Ну, так вот она-то именно и прислала нас сюда!

– Я лучше сам отведу вас к управляющему, а то вы, чего доброго, заблудитесь в наших коридорах.

– Ах, как вы добры! Вы крайне нас обяжете, – засуетился папаша Калебассе. – А позвольте спросить, как зовут господина управляющего?

– Шарль Пило.

– Пипо! Жозефина, слышишь? Смотри не забудь, Пипо!

– О, конечно, крестный! Пипо, имя нетрудное, – отвечала приветливо улыбаясь Белая голубка, следуя со своим крестным бесчисленными лестницами и коридорами.

Подойдя к одной из дверей, лакей отворил ее и громким голосом сказал:

– Господин Пипо! Эти господа желают говорить с вами!

Господа! – Это слово чрезвычайно польстило тщеславию Калебассе, он принял важную осанку и вежливо поклонился управляющему, искоса наблюдая при этом за своей крестницей, сделавшей при входе грациозный реверанс.

Шарль Пипо, человек довольно комичной наружности, лет шестидесяти, если не более, имел еще густые, совершенно темные волосы и окладистую бороду. Серые глаза его хитровато блестели, а вся фигура являла собой небольшой шар за счет откормленного брюшка.

Пипо широко раскрыл глаза, увидев хорошенькую Жозефину, на старого Калебассе он вовсе не обратил внимания.

Папаша Калебассе очень почтительно извинился за причиненное беспокойство и высказал господину управляющему несколько весьма необыкновенных комплиментов.

– Что вам угодно от меня, господин мой? – спросил Пипо.

Опять «господин». Это очень нравилось продавцу фруктов с улицы Шальо.

– Мое имя Калебассе, – сказал он расшаркиваясь, – а это моя воспитанница и крестница Жозефина!

– А! Очень приятно! Позвольте узнать, чем обязан?

– Добрая Ренарда, прежняя придворная судомойка, посылает вам свой поклон. Она полагает, что вы будете так добры и исполните нашу просьбу отдать бывшее ее, а теперь вакантное место, моей крестнице! Я могу рекомендовать вам Жозефину, как девушку трудолюбивую, надежную и любящую порядок!

– Об этом надо подумать, – сказал Пипо с важностью влиятельной особы.

– Вы, быть может, полагаете, что нам следует переговорить с обергофмейстериной? – спросил Калебассе.

– Вовсе нет, мой милый! К чему это? Моего решения совершенно достаточно.

– Я так и думал, уважаемый господин Пипо, поэтому мы и пришли прямо к вам! Добрая Ренарда говорила…

– Место еще не занято, – перебил управляющий. – Как вас зовут, мадемуазель?

– Жозефина Гри, – отвечала Белая голубка.

– А меня, как я уже сказал, зовут Калебассе, я продавец фруктов с улицы Шальо. Жозефина – моя крестница, и состоит под моим покровительством.

– Очень хорошо, любезнейший господин Калебассе, ваша крестница может сейчас же поступить на вакантное место и остаться здесь. Вам известны условия?

– Старушка Ренарда говорила нам, что содержание состоит из пятидесяти франков в месяц и казенной квартиры.

При последних словах Калебассе серые глаза управляющего заблестели.

– Это верно, – сказал он, – пятьдесят франков в месяц и казенная квартира. Если же ваша крестница заслужит мое особенное личное благоволение…

– Я уверен, что Жозефина приложит все свое старание заслужить его, она доброе, послушное дитя, – уверял Калебассе.

– И если я буду доволен ею, то обеспечу ей еще кое-какие доходы и почетное положение во дворце; она не будет иметь дела ни с кем из дворцовой прислуги и должна будет исполнять только мои приказания; дел у нее будет не очень много, так как все серебро редко бывает в употреблении. Изредка она может навещать вас, одним словом, ей предстоит хорошая и приятная жизнь.

– Благодари же доброго господина, Жозефина, за его милостивые обещания, – сказал папаша Калебассе.

– Она еще застенчива, но это пройдет, – ухмылялся толстяк Пило.

– Не знаю, как и благодарить вас за ваши милости, господин Пило. Я могу считать себя принятой?

– Вы можете спокойно отправляться по своим делам, любезнейший господин Калебассе, ваша крестница сегодня же вступит в свою новую должность!

– В таком случае прощай, Жозефина, будь старательна и послушна, исполняй все, что тебе будут приказывать. Ты ведь у меня добрая девочка! Позвольте проститься с вами, господин Пило, – обратился папаша Калебассе с низким поклоном к управляющему, и по бесконечному лабиринту коридоров Луврского дворца отправился отыскивать выход на улицу.

 

XV. НОЧЬ В ВЕНСЕНЕ

Холодное и дождливое время, наконец, миновало, настали теплые солнечные дни, деревья и кусты покрылись зеленью и цветами, и пернатые певцы громким пением возвещали наступление весны. Один из таких ясных весенних дней выманил королеву из мрачных стен Лувра, где она не видела еще ни одного радостного дня.

Анна Австрийская в этом году избрала для своей летней резиденции старый Венсенский замок, находящийся у самого Венсенского леса, где прежние короли, а также и Людовик XIII часто охотились.

В замке немедленно начались приготовления. Король был очень доволен ее выбором, так как Венсенский замок был недалеко от Парижа и сообщение с ним не представляло никаких неудобств.

Построенный еще в двенадцатом столетии, замок постепенно преобразился в маленький роскошный дворец. В нем были множество великолепных комнат, оружейная зала, богатая часовня, библиотека, гауптвахта и даже оранжерея. Однако между прислугой и стражей упорно носился слух, что в некоторых коридорах и частях замка по ночам бывает слышен шум и страшная возня и что там видели такие вещи, от которых добрый христианин спасается только крестом и молитвой.

Особенно страшно было в пятиэтажной сторожевой башне «Доньон», которую прислуга замка уже многие годы обходила стороной.

Незадолго до приезда королевы в Венсен в замке случилось происшествие, еще более усилившее суеверие его обитателей.

Сын кастеляна замка никак не хотел видеть в рассказах прислуги проказ нечистой силы, приписывая все происходившее причинам естественным; ему казалось очень натуральным, что во время бурных ночей ветер выл и стучал в старой необитаемой башне, а жалобные крики, раздававшиеся будто бы с верхней платформы и из стенных ниш, он объяснял тем, что совы и ночные птицы свили там гнезда и укрывались в холодное и дождливое время года.

Но оба служителя замка уверяли, что в верхних комнатах башни, где были прежде заключены государственные преступники, один из которых умер и был похоронен без молитвы и отпевания, по ночам расхаживают привидения.

Этим государственным преступником, много лет томившимся в тюрьме, был герцог де Куртри, верный приверженец Генриха Наваррского. Екатерина Медичи велела тайно отвезти его в Венсен и там уморить голодом. Герцог был молод, красив собой, храбр, и только потому, что он однажды предостерег короля Генриха от хитрых козней Екатерины, его постигла такая страшная участь.

Служители упорно уверяли, что герцог де Куртри ходит по ночам в своей белой мантии по комнатам башни, иногда появляется на платформе, и душа его не находит покоя, потому что он был лишен христианского погребения.

Сын кастеляна, молодой решительный и сильный парень, постоянно спорил об этом с обоими служителями и, наконец, объявил, что он положит конец всем этим глупым бабьим сказкам и узнает их первоначальный источник. Для достижения этой цели он в одну темную непогодную ночь, незадолго до прибытия в замок королевы, решил отправиться в башню и, не зажигая огня, дождаться там полночного часа.

Когда наступила ночь, парень пожалел, что дал такое безрассудное обещание, но самолюбие не позволило ему отступить, он не хотел, чтобы над ним смеялись и называли трусом, поэтому действительно отправился в страшную башню, чтобы провести ночь в комнатах, где прежде были заключены государственные преступники.

Во втором часу ночи два служителя, дожидавшиеся парня около башни, бледные и испуганные прибежали в жилище кастеляна и объявили отцу молодого человека, что они слышали пронзительный крик, донесшийся с верхнего этажа башни! Их помертвевшие от испуга лица и уверения подействовали и на старика-кастеляна, человека, впрочем, не робкого, и он тотчас решился идти в башню в сопровождении обоих служителей.

Каждый из них запасся свечами и старым оружием, и они стали подниматься по темным лестницам сторожевой башни.

Когда они наконец поднялись наверх, то нашли парня в одной из комнат со сводчатым потолком лежащим на полу без чувств.

Тщательно обыскав все комнаты и не найдя ничего, они отнесли бесчувственного молодого человека домой, где им удалось через некоторое время привести его в сознание, но он не мог отвечать на вопросы, так как впал в жестокую горячку с бредом и был близок к смерти.

И в настоящее время он был еще болен и, несмотря на общее любопытство, никто не мог узнать от него о виденном и слышанном в башне, потому что призванный к больному доктор строго запретил напоминать ему о случившемся.

Случай этот еще более утвердил веру обитателей замка в сверхъестественные явления в башне. Теперь никто уже в этом не сомневался.

Кастелян строго-настрого запретил всему служебному персоналу упоминать об этой истории, когда в замок прибудет королева со свитой.

Тем не менее одна старая служанка замка не утерпела и рассказала придворным дамам об этом неприятном событии. Они, конечно, от души смеялись над суеверием старушки, тем более, что теперь, когда замок оживился, он совершенно потерял свой мрачный вид, и даже башня не производила уже такого неприятного впечатления.

Большой придворный штат королевы и расставленные у всех подъездов и во всех коридорах часовые несколько уменьшили опасения постоянных жителей замка, а наступившие в это время длинные дни и светлые весенние ночи окончательно прогнали их. Большая часть комнат была занята свитой королевы, и даже в самой сторожевой башне все было прибрано и очищено от пыли, так как королева пожелала однажды посетить верхнюю платформу, чтобы насладиться открывающимся с нее прекрасным видом.

В свите, сопровождавшей в этот день королеву, кроме донны Эстебаньи, маркизы де Вернейль и герцогини д'Алансон, находилась и герцогиня де Шеврез, а также несколько камергеров и других служащих при дворе.

Маркиза де Вернейль, приверженница королевы-матери и неизменная союзница Ришелье, и здесь, в Венсене, глазами аргуса следила за каждым шагом королевы. От ее взоров ничто не ускользало.

Она состояла в постоянных и тайных отношениях с кардиналом, предписавшем ей строжайшее наблюдение и тайный надзор за королевой, особенно с тех пор, как он дал себе обещание отомстить Анне Австрийской за свою неудачу.

При дворе, по-видимому, царствовало величайшее спокойствие с того дня, когда король выразил кардиналу свое неудовольствие за его интриги и когда Ришелье потерпел такое чувствительное поражение. Но это спокойствие было чисто внешним и напоминало вынужденное обстоятельствами перемирие, наступившее только для того, чтобы противники могли собраться с силами для новых решительных действий.

Ришелье стал терпеливо дожидаться случая для нанесения такого удара, чтобы на этот раз оказаться победителем.

Поэтому он разыгрывал из себя домоседа, усердно занимался государственными делами, и своим прилежанием и всесторонним знанием дел добился того, что Людовик постепенно взвалил на его плечи всю тяжесть государственных забот, которую Ришелье нес с терпением, надеясь таким образом полностью забрать в свои руки бразды правления.

Спустя несколько недель после переселения Двора в Венсенский замок, однажды вечером, горничная маркизы де Вернейль в большом волнении вошла в комнату своей госпожи.

Маркиза в этот день была свободна от службы при королеве и посвятила время написанию нескольких писем.

– Что с тобой, Гортензия? – спросила она.

– Секрет, госпожа маркиза, очень важный секрет! Мне открыл его счастливый случай, которым я так удачно воспользовалась, что, надеюсь, госпожа маркиза, вы одобрите меня.

– Рассказывай, что случилось?

– Ее величество час тому назад возвратилась с дамами с прогулки по лесу.

– Я знаю это, Гортензия, я слышала, как экипажи въезжали во двор замка.

– Когда вы, госпожа маркиза, освободили меня на сегодняшний вечер от службы, мне захотелось воспользоваться этим и насладиться прохладной тенью леса, – рассказывала горничная. – Пройдя уже довольно далеко, я увидела на некотором расстоянии возвращающиеся придворные кареты; одна за другой они выехали на дорогу, и я осталась в лесу совершенно одна. Идя по кромке леса, я мимоходом рвала цветы, а затем присела у куста, чтобы привести мои цветы в порядок.

– Я знаю, ты любишь идиллию, – сказала, улыбнувшись, маркиза.

– Вдруг до слуха моего долетел звук, похожий на бряцанье шпор, а вслед за тем мне послышался шорох шелкового платья и потом голоса.

– С тобою никого не было, Гортензия?

– Я была одна, госпожа маркиза. Когда я со своими цветами расположилась у куста, поблизости не было ни одной живой души, тем более я была удивлена, услышав шаги и голоса. Я осторожно приподнялась, чтобы взглянуть на разговаривающих. Густой кустарник скрывал меня, и я могла, незамеченная, приблизиться к ним настолько, чтобы рассмотреть лица и слышать разговор.

– Ну, кого же ты увидала?

– Госпожу герцогиню де Шеврез, – отвечала Гортензия.

Маркиза приподнялась, как будто рассказ горничной только в эту минуту привлек к себе ее внимание.

– Как, герцогиня? А господин со шпорами?

– Он не знаком мне, госпожа маркиза, я никогда его не видела. Должно быть он иностранец, хотя и говорил с герцогиней по-французски.

– Не можешь ли ты описать мне его наружность, Гортензия? Как называла его герцогиня?

– Он молод, глаза у него темные и блестящие, маленькая черная борода и манеры аристократа. С госпожой герцогиней он был очень вежлив и любезен.

– О, я догадываюсь! Как она называла его? Какой титул упоминала? – поспешно спросила маркиза.

– Она называла его господин герцог!

– Это он! Бекингэм! Он в Венсене! – прошептала союзница кардинала.

– Вы, без сомнения, знаете этого иностранца, госпожа маркиза, потому что из их разговора я узнала, что он уже много раз бывал в Париже и имел постоянные встречи с герцогиней де Шеврез.

– Нет никакого сомнения – это он! О чем они разговаривали?

– Госпожа герцогиня выразила иностранцу свое удивление так неожиданно видеть его здесь, но потом она очень любезно приветствовала его и сказала, что одна особа, которую она не назвала, будет в восторге от его неожиданного посещения.

– Рассказывай дальше, Гортензия!

– Иностранец просил у госпожи герцогини ее посредничества, он непременно желал свидания с особой, имя которой они не называли. Статс-дама говорила о невозможности свидания, так как замок наполнен служащими, и пройти незамеченным положительно немыслимо! Иностранец отвечал, что он, во что бы то ни стало, исполнит свое намерение, так как приехал сюда исключительно с этой целью. Госпожа герцогиня напомнила ему об опасностях. «Я не боюсь их!» – с жаром отвечал незнакомец. В это время герцогине должно быть пришла в голову какая-то мысль. «Дело устроится, – сказала она, подумав немного, – если вы будете осторожны и рассудительны! В моей помощи можете быть уверены! Я всеми силами постараюсь устроить вам свидание!»

– Когда, Гортензия? Узнала ли ты это?

– В эту ночь, госпожа маркиза.

– И где?

– Этого я не смогла узнать, потому что герцогиня и ее кавалер удалились от места, где я наблюдала за ними, и медленно пошли вдоль окраины леса. Они говорили так тихо, что я уже не могла их слышать.

– Это очень досадно, Гортензия.

– Надо полагать, что свидание будет здесь, в Венсене, потому что я при прощании слышала слова: «Итак, до свиданья в полночь!» После этих слов герцогиня, которую неподалеку ожидала горничная, отправилась с ней окольными путями в замок, а незнакомец скрылся в чаще леса.

– Эта история крайне романтична!

– Я поторопилась уйти незамеченной и в сумерки пробралась обратно в замок, чтобы сообщить вам об этом странном случае.

– Спасибо тебе, ты оказала мне услугу, и я хочу наградить тебя, – сказала обрадованная маркиза. Сняв с пальца дорогое кольцо, она подала его счастливой горничной, поцеловавшей в знак благодарности руку.

– Скорее, Гортензия, пошли мне Франсуа и скажи, чтобы он сейчас же оседлал себе лошадь.

– Франсуа во дворе, я сию минуту передам ему ваше приказание.

– Пусть он поторопится и придет ко мне, я дам ему поручение! – закричала вслед горничной маркиза. Потом она взяла лист бумаги и написала:

«Вы хорошо сделаете, ваша эминенция, если немедленно по получении этих строк, отправитесь к королю и убедите его посетить замок Венсен. Сегодня ночью здесь назначено свидание, которое надо накрыть во что бы то ни стало! Итак, поспешность и осторожность, первая – чтобы вам не опоздать, вторая, – чтобы приезд короля не стал известным прежде времени».

Оставив письмо без подписи, маркиза сложила и запечатала его. В это время вошел Франсуа.

– Оседлана у тебя лошадь?

– Лошадь готова, госпожа маркиза.

– Сейчас же садись на нее и скачи как можно скорее в Париж.

– Меньше чем за полчаса я буду в Лувре!

– Немедленно по прибытии отправляйся к кардиналу и передай ему это письмо, но только в собственные руки, понимаешь?

– Слушаю, госпожа маркиза.

– Потом ты поспешишь привезти мне ответ господина кардинала.

– Ваше приказание будет исполнено, госпожа маркиза.

– Смотри же, хорошенько спрячь письмо и никому не показывай его.

Слуга с поклоном принял письмо и вышел, чтобы исполнить поручение придворной дамы.

– На этот раз король приедет вовремя, – проговорила маркиза и встала, чтобы заняться своим туалетом. Она собиралась к королеве с намерением остаться при ней весь вечер, несмотря на то, что сегодня не была в числе дежурных дам. На случай же, если бы Анна Австрийская вздумала бы выказать удивление такому рвению к службе, она приготовилась отделаться лестью и уверить королеву, что в тот день, когда ей суждено быть вдали от ее величества, она чувствует себя очень несчастной!

Франсуа, выехав из замка на большую парижскую дорогу, пришпорил своего коня и около десяти часов прибыл в Лувр. Он прямо отправился к кардиналу, но, к величайшей своей досаде, не нашел его дома. После многих расспросов он, наконец, добился от камердинера, что Ришелье в Люксембургском дворце, у королевы-матери.

Не теряя ни минуты, Франсуа снова вскочил на лошадь и понесся по улицам Парижа к Люксембургскому дворцу.

Он объявил слугам, что ему необходимо видеть кардинала по очень важному, не терпящему отлагательства делу, но пока они совещались между собой и пока решились, наконец, доложить кардиналу, прошло еще добрых полчаса.

Франсуа передал Ришелье письмо маркизы, и ему показалось, что кардинал остался доволен им.

– Передай своей госпоже, – сказал он, – что я постараюсь все устроить. Мою благодарность я надеюсь вскоре передать маркизе лично.

Франсуа поклонился и хотел удалиться.

– Одно слово! – крикнул кардинал, – ты сейчас же отправляешься обратно в Венсен?

– Я должен отвезти маркизе ответ вашей эминенции.

– Не проговорись же там, к кому и зачем ты ездил в Париж, слышишь?

– Слушаю, ваша эминенция, – отвечал Франсуа и вышел, чтобы отправиться в обратный путь. Проехав заставу, он слышал, как на городских башнях пробило одиннадцать часов.

Кардинал, под предлогом важных государственных дел, попрощался с королевой-матерью, которую не находил нужным посвящать в свои планы, и возвратился в Лувр. Ровно в одиннадцать часов он был в покоях короля. Чтобы успеть к полуночи в замок Венсен, нельзя было терять ни минуты.

Ришелье вошел без доклада. Увидев его, Людовик подумал, что он пришел мучить его разговорами о делах государственных, поэтому вздохнул с облегчением, когда кардинал заговорил о чудной весенней ночи и о необходимости королю развлечься и устроить охоту.

– Мне кажется, ваша эминенция, – перебил его Людовик, что вы не без намерения говорите о развлечениях.

– А если бы и действительно было так, сир, вы бы рассердились на меня?

– Нисколько, но я желал бы только знать ваши замыслы.

– Позвольте мне лучше молчать, ваше величество.

– Я настаиваю на том, чтобы вы мне все рассказали, ваша эминенция. Если хотите, чтобы я завтра охотился в Венсене, вы должны быть откровенны.

– В Венсене превосходно, сир! И уже завтра!

– Причину, ваша эминенция, я хочу знать причину вашего желания! Опять интрига?

– Вовсе нет, сир! Я осмеливаюсь только просить вас отправиться как можно скорее в Венсен, я позабочусь, чтобы охотничья свита отправилась через несколько часов, так что завтра с рассветом вы можете предаться вашей любимой забаве!

– Но вы не хотите или не можете объяснить мне все подробнее.

– Я повторяю только просьбу, сир, сейчас же ехать и неожиданно появиться в Венсенском замке.

– Вы проводите меня, ваша эминенция?

– Дела не позволяют мне этого, сир!

Король испытующе посмотрел на кардинала, как бы пробуя прочитать что-нибудь на неподвижном его лице.

– Вы находите, что развлечение для меня полезно, восхваляете сияющую звездами теплую ночь, хотите через несколько часов выслать вслед за мною свиту… Все это возбуждает мое любопытство, и я соглашаюсь на ваше предложение, господин кардинал.

Кардинал взглянул на золотые часы, стоявшие на камине.

– Больше половины двенадцатого, – сказал он, – времени терять нельзя.

Король приказал подавать карету, и через несколько минут он уже садился в нее и велел кучеру ехать в Венсенский замок.

В то время, когда маркиза де Вернейль слушала донесение своей горничной и отправляла письмо кардиналу, герцогиня де Шеврез нашла случай остаться на несколько минут наедине с Анной Австрийской, пока две другие статс-дамы занимались своим вечерним туалетом. Королева перед тем изъявила желание пойти в сторожевую башню подышать на платформе теплым весенним воздухом и полюбоваться оттуда чудным небом и сияющими звездами. Статс-дамы должны были проводить ее туда. Хотя королева обыкновенно брала с собою на платформу только донну Эстебанью, им тем не менее следовало находиться поблизости, в нижнем этаже башни.

– Простите, ваше величество, – тихо сказала герцогиня де Шеврез, когда осталась с глазу на глаз с Анной Австрийской. – Простите, если то, что я передам вам, в первую минуту удивит и, быть может, испугает вас!

– Неужели и здесь, в этом уединенном месте, у вас находятся для меня сюрпризы, герцогиня? – улыбаясь и не подозревая ничего, спросила королева.

– А ваше величество не рассердится на меня, если мой сюрприз не удостоится вашего одобрения?

– Я знаю, что вы искренне мне преданы, что вы любите меня, герцогиня.

– Эти слова осчастливили меня, ваше величество, да, я люблю вас, я искренне люблю и почитаю вас, – сказала статс-дама и опустилась на колени перед Анной Австрийской, протянувшей ей руки, чтобы поднять ее.

– Говорите, герцогиня, какое вы имеете необыкновенное поручение ко мне, так сильно вас взволновавшее?

Придворная дама оглянулась по сторонам и, уверившись, что в комнате никого нет и что никто их не подслушивает, прошептала:

– Герцог Бекингэм здесь, в Венсене, ваше величество!

Анна Австрийская вздрогнула и отступила шаг назад,

– К чему объявляете вы мне это, герцогиня?

– Простите, не гневайтесь, ваше величество! Час тому назад герцог прибыл сюда, я видела его и говорила с ним.

– Неосторожный! Что привело его сюда?

– Он умоляет о нескольких минутах свидания! Я также не одобрила его поступка и отказала ему в моем содействии, но он растрогал меня своими просьбами, своим отчаяньем! О, ваше величество, герцог очень несчастен!

Анна Австрийская отвернулась.

– Скажите герцогу, – отвечала она тихим, заметно дрожащим голосом, – что я не хочу и не должна его слушать! Я запрещаю ему всякие попытки видеть меня и ожидаю от него, если он действительно меня любит и уважает, что он не будет стараться встретиться со мной украдкой. Спешите, герцогиня, скажите это безрассудному ослепленному страстью человеку, забывающему, что он рискует честью женщины. Скажите ему, чтобы он в эту же ночь оставил Венсен! Вы не решаетесь, герцогиня?

– Будьте милостивы, пожалейте его, ваше величество, – тихо умоляла герцогиня, – поверьте мне, он тяжело страдает! Он имеет только одно желание, одну просьбу: видеть вас и говорить с вами в последний раз, и потом проститься! О, не будьте жестоки, ваше величество! Умоляю вас, согласитесь выслушать его.

– Ни слова больше, герцогиня, если не хотите испытать мою немилость, – воскликнула Анна Австрийская. – Я приказываю вам сейчас же позаботиться о том, чтобы герцог Бекингэм оставил замок! Бывать в Париже я не могу ему воспрепятствовать, Париж велик и открыт для герцога Бекингэма, как для всякого другого, но я не хочу, чтобы он был здесь, в замке, так близко от меня, я не смею встречаться и говорить с ним!

– А если уже поздно, ваше величество, если герцог в своем отчаяньи не послушает меня? О, вы не знаете, какие муки терзают его сердце!

– Кто это вам сказал, герцогиня? Так скажите тому, о ком вы говорите, что я окружена шпионами и изменниками, что кардинал Ришелье только и ждет случая погубить меня! Скажите ему все это, герцогиня, и прибавьте, что я ожидаю от него поступка, подобающего честному и благородному человеку.

– Никогда еще, ваше величество, мне не было так тяжело исполнить ваше приказание!

Анна Австрийская едва могла скрыть мучительную борьбу своего сердца с рассудком. По всему было видно, что и она страдала не менее Бекингэма от безнадежной любви, но она навсегда отказалась от своего счастья!

– Поспешите, герцогиня, – сказала она после минутного молчания, – это должно быть так, поверьте мне, я не могу согласиться на его просьбу.

Она отвернулась и закрыла лицо руками.

Герцогиня де Шеврез, глубоко растроганная, тихо вышла из комнаты, не успев сказать королеве, что приказание ее опоздало, так как она сама открыла Бекингэму маленькую дверь сторожевой башни, благодаря чему герцог давно уже находился в верхних комнатах, ожидая прихода королевы. Эта мысль пришла герцогине в голову в связи с рассказами о привидениях. Если бы кто-нибудь из слуг случайно увидел герцога или заметил бы кого-нибудь в переходах башни, он, конечно, не стал бы слишком вникать в причину виденного из опасения подвергнуться участи бесстрашного сына кастеляна. Кроме того, при встрече королевы с герцогом можно было не опасаться свидетелей.

Вскоре после ухода герцогини к королеве явилась Эсте-банья. Она нашла Анну Австрийскую в сильном волнении. Узнав, что Бекингэм в Венсене, она немного испугалась, но постаралась скрыть свои чувства и с равнодушным видом последовала за королевой к ожидающим их придворным дамам.

Анна Австрийская была удивлена, увидев между ними маркизу де Вернейль, а Эстебанья недоверчиво посмотрела на пожилую маркизу, давно подозревая ее в притворстве. А сегодняшнее совсем необязательное ее появление у королевы, совпадающее с тайным прибытием Бекингэма в Венсен, еще более укрепило ее в этих подозрениях. Эстебанья не могла отделаться от мысли, что сегодняшнее усердие маркизы – не что иное, как желание наблюдать и сторожить королеву. Под влиянием этой мысли она весьма холодно отреагировала на навязчивую любезность маркизы. Обергофмейстерина намеревалась уговорить королеву удалить эту статс-даму от своего двора и предоставить ей возможность возвратиться опять ко Двору королевы-матери, где она, собственно говоря, и числилась.

Предчувствовала ли маркиза де Вернейль это намерение или действовала сообразно со своими планами, только она ни на минуту не отходила от королевы во время перехода их по ярко освещенным коридорам и галереям замка.

Приблизившись к сторожевой башне, Анна Австрийская увидела, что комнаты нижнего этажа были освещены множеством канделябров, несколько лакеев ходили взад-вперед в ожидании королевы и ее свиты.

Эстебанья шла за королевой рядом с маркизой де Вернейль, за ними следовали герцогиня де Шеврез и герцогиня д'Алансон. Первая была очень молчалива и серьезна.

Королева выразила желание, чтобы дамы остались в нижних комнатах, и приказала Эстебанье идти с ней на верхнюю платформу. Обергофмейстерина взяла канделябр и пошла следом за Анной Австрийской.

Герцогиня де Шеврез с лихорадочным взором проводила королеву и осталась с заметно встревоженной маркизой де Вернейль и герцогиней д'Алансон. Она знала, что наверху через минуту произойдет встреча, которая должна была для всех оставаться тайной, мысль об этой встрече пугала ее, а между тем ей странным образом бросались в глаза состояние и поступки маркизы де Вернейль. Она беспрестанно менялась в лице, подходила к окну, отворяла его и прислушивалась к чему-то. Чего хотела маркиза? Ожидала она кого-нибудь? Не была ли она нездорова? Ответы маркизы были коротки, отрывисты и изобличали сильное волнение и тревогу. Герцогиня была не менее встревожена, хотя она и старалась скрыть это. Только мадам д'Алансон, ничего не знавшая о том, что должно было произойти в эту ночь в Венсене, старалась сократить время ожидания веселой болтовней.

Между тем королева в сопровождении Эстебаньи достигла верхнего этажа. Широкие лестницы, длинные мрачные коридоры и множество необитаемых комнат нисколько не пугали Анну Австрийскую. Свечи канделябра в руках донны Эстебаньи довольно хорошо освещали им путь.

Когда королева вошла в комнату, где был заключен герцог де Куртри, ей вдруг показалось, что в дальнем углу что-то зашевелилось. Она остановилась и начала внимательно вглядываться в полумрак. Эстебанья также, казалось, что-то заметила, или, быть может, предвидела то, что должно было случиться, но она смело, не колеблясь, пошла к тому месту, откуда послышался шорох. Вдруг она услышала тихий умоляющий голос, и человек в белом плаще выступил из темноты.

Королева между тем ничего не подозревала, когда обергофмейстерина, бледная и встревоженная, поспешно подошла к ней и шепотом сказала:

– Не пугайтесь, Анна! Не измените себе криком, герцог Бекингэм здесь!

Прежде чем Анна Австрийская успела решиться на что-нибудь, предприимчивый англичанин, побуждаемый пылкой любовью, был уже у ее ног.

– Простите, простите, Анна! – повторял он шепотом, в то время как Эстебанья, поставив на стол канделябр, вышла в коридор, чтобы охранять это неожиданное и весьма рискованное свидание.

– Герцог! О Боже! Что вы сделали! – воскликнула бледная от ужаса и отчаяния королева, отталкивая его от себя.

– Не пугайтесь, Анна! Не гоните меня! Дайте мне умереть у ваших ног, дайте насладиться только одним часом блаженства, для которого я летел сюда на крыльях непреодолимой любви к вам!

– Уйдите, герцог! Прошу, умоляю вас, пожалейте меня! Что будет со мною, если вас увидят, если сюда придут.

– Не бойтесь, Анна! Ни одна душа не знает, что я здесь! Я приехал тайно, под покровом темной ночи, чтобы в последний раз пасть к ногам вашим и сказать вам, что я невыразимо люблю вас, люблю больше жизни, я умираю от тоски и горя.

– Оставьте меня, еще раз повторяю вам, герцог, я не должна слушать вас, долг запрещает мне оставаться с вами!

– Ваше сердце не участвует в том, что произносят ваши уста, Анна! О, не говорите нет! Не отнимайте у меня единственной моей радости, моего блаженства! Одного только слова я жду от вас, Анна, скажите мне, что вы любите меня, и это слово я, как величайшее сокровище, увезу в свой пустынный дворец, это слово будет моим утешением в мрачные часы разлуки, о, скажите мне, Анна, что вы любите меня!

Королева дрожала и закрыла лицо руками. Бекингэм видел ее смущение, ее слезы… Они говорили лучше всяких слов.

– Королева! – воскликнул он в невыразимом восторге, – всю свою жизнь я готов отдать за блаженство этого часа.

Он прижал к губам край ее одежды, взял дрожащую руку и покрыл ее поцелуями, прислушиваясь к тихим рыданиям растроганной королевы.

– Ты любишь меня, – шептал он, – ты любишь меня, Анна! С этой уверенностью мне легче будет перенести разлуку! В грустные минуты скорби меня будет утешать мысль, что я владею твоим сердцем!

– Простимся теперь, герцог, – простимся навеки, мы не должны больше видеться, не должны иметь никаких сношений. Вы понимаете это так же, как и я! Мы теперь знаем, что созданы друг для друга, но мы также знаем, что никогда не сможем принадлежать друг другу!

– Наши сердца, наши души, Анна, связаны навеки, и даже если мы вечно будем разлучены, то эта уверенность уже составляет для меня блаженство!

– Но обещайте никогда больше не являться ко мне так внезапно и такими недозволенными путями, обещайте мне это, герцог, я боюсь за вас, избавьте меня от этого беспокойства, у меня и без того довольно горя!

– Я обещаю вам это, Анна, но с одним условием.

– Назовите ваше условие и, если это в моей власти, оно будет исполнено.

– Это последняя просьба покидающего вас безумца, а в такой просьбе не отказывают.

– И ваша просьба будет исполнена, даю вам в том честное слово, герцог.

– Я обещаю вам, Анна, никогда больше не тревожить вас своим присутствием, но чтобы я мог видеть вас, говорить с вами даже тогда, когда море будет разъединять нас, дайте мне ваш портрет, я буду носить его у своего сердца!

– Такой просьбы я не ожидала!

– Но вы обещали исполнить ее, Анна, и я не возвращу вам вашего слова! Рубенс теперь в Париже, он изобразит ваши прелестные обожаемые черты, и я буду иметь возможность всегда видеть вас перед собой! Эта мысль облегчает мне тяжесть разлуки.

– Я обещала и сдержу слово, герцог!

– О, благодарю, тысячу раз благодарю вас, Анна, вы всегда будете со мной, и я смогу любоваться вами, когда тоска одолеет меня.

В эту минуту дверь поспешно отворилась. Эстебанья с бледным, испуганным лицом появилась на пороге.

– Ради всех святых, скорее уходите! Король здесь! – проговорила она дрожащим голосом.

– Король! В это время! – воскликнула Анна Австрийская, готовая упасть в обморок, – мы пропали!

 

XVI. МОЛОДАЯ ПРИДВОРНАЯ СУДОМОЙКА

Папаша Калебассе исполнил свое обещание и принес госпоже кастелянше корзиночку сладких сочных груш. Он был вдвойне ей благодарен: во-первых, Жозефина так хорошо и выгодно пристроилась в Лувре, во-вторых, он узнал от нее, кто купил маленький замок и кто были его обитатели.

Теперь он мог со знанием дела отвечать на вопросы жителей улицы Шальо, покупавших у него фрукты.

Ренарда хотела было отказаться от груш Калебассе, но потом вспомнила, что она может угостить ими кое-кого, и от всей души поблагодарила его.

– Скажите мне, добрая Ренарда, – заговорил старик с заметным замешательством, – господин маркиз теперь в замке?

– А почему вы спрашиваете об этом? Нет, он в Лувре.

– Мне бы надо поговорить с вами с глазу на глаз, дорогая Ренарда! Конечно, если вы свободны!..

– Четверть часа времени у меня найдется! Только пойдемте в мою комнату, здесь очень холодно!

Продавец фруктов отправился с кастеляншей в замок, в ее небольшую чистую комнату. У него, вероятно, было что-то на уме, потому что он как-то странно пыхтел и беспрестанно одергивал свой сюртук, приглаживал и поправлял редкие волосы и вообще был в каком-то странном замешательстве.

– Садитесь, – приветливо предложила старушка.

– Гм! – начал папаша Калебассе, пытаясь подобрать необходимые слова для начала разговора. – Вы ведь знаете, моя добрая Ренарда, что я занимаюсь довольно выгодной торговлей?

– Вероятно, она вам приносит столько дохода, сколько вам нужно!

– Больше, добрая Ренарда, больше! На доходы от моей торговли двое могут жить очень прилично, могут позволить себе повеселиться по праздникам и даже отложить небольшую сумму на черный день.

– В самом деле? Я рада за вас, папаша Калебассе! При этом надо отдать вам должное, вы очень бережливый и порядочный человек.

– Благодарю за ваши добрые слова, моя дорогая Ренарда. Они отчасти справедливы. Я действительно всю свою жизнь был бережлив и любил порядок.

– Так же, как и мой покойник! Но его сгубила страсть к вину! Это было истинное несчастье…

– Я знаю это, добрая Ренарда, я ведь слышал все это от вас же, – перебил Калебассе словоохотливую старушку, уже в сотый раз рассказывавшую ему эту истерию. – Итак, я говорил вам, что имею от своей торговли хороший доход, но это еще не все! Я имею также, и этого никто не знает, небольшой капиталец!

– Что вы говорите, папаша Калебассе, накопленный?

– Отчасти накопленный, отчасти доставшийся по наследству или вроде того.

– Сколько же у вас всего? – спросила Ренарда, любопытство которой было возбуждено.

– Очень значительная сумма! В точности я сам не знаю, надо бы когда-нибудь все это сосчитать!

– Ну, давайте вместе сосчитаем!

– Так, надо подумать! Во-первых, у купца Арманда на улице Сен-Доминик у меня 5000 франков, данных под вексель, – начал считать папаша Калебассе, весело улыбаясь и с удовольствием отмечая впечатление, произведенное на Ренарду названной суммой. – Дома у меня около двух тысяч франков.

– Вместе это будет около семи тысяч франков, – сосчитала кастелянша.

– Старому куму Гри с Ночлежного острова я дал под залог его домов четыре тысячи франков по смерти его.

– Вместе около одиннадцати тысяч франков, неужели еще не все?

– О нет, подождите, теперь будет главное! Одному знатному господину, я не смею назвать его имя, я дал под разные векселя более десяти тысяч франков.

– Вместе с прежними будет ровно двадцать тысяч франков!

– И наконец старому пирожнику Тампье, живущему здесь по соседству, дано под его дом шесть тысяч франков!

– Но, папаша Калебассе, откуда вы взяли такие большие деньги? Ведь это составляет сумму в двадцать шесть тысяч франков!

– Да, кажется, около того, добрая Ренарда! Проценты получаются аккуратно, векселя в совершенном порядке.

– Верное ли только дело со знатным господином? – спросила Ренарда.

– О, это вернее всех! У него не пропадет ни один франк, уверяю вас! А теперь, теперь хотел вас спросить еще кое о чем, моя добрая Ренарда.

– Говорите, папаша Калебассе.

– Гм! Ведь все могло бы быть по-старому, вы оставались бы кастеляншей этого замка, а я продавцом фруктов, таким образом, мы оба еще заработали бы денег, то есть я хотел спросить у вас, добрая Ренарда, не соединиться ли нам с вами?

– Жениться! – воскликнула кастелянша, совершенно пораженная этой неожиданностью. Вдруг она опомнилась, покраснела и стыдливо опустила глаза, как шестнадцатилетняя девочка, выслушивающая первое предложение.

– Я думаю, дорогая Ренарда, что для нас обоих это было бы неплохо. Вы добры, опрятны, на хорошем месте, – я не требователен, умерен, имею хороший достаток, это все подходит одно к другому!

– Да, вы правы, папаша Калебассе, все это подходит как нельзя лучше, – отвечала Ренарда, опустив глаза.

– Так вы принимаете мое предложение?

– Я бы не замедлила, но, не сердитесь на меня, папаша Калебассе, я должна прежде всего поговорить с господином маркизом.

– Да, вот что! Вы хотите переговорить о бесплатной квартире и о вашем месте здесь, да, это, конечно, необходимо, добрая Ренарда, спросите господина маркиза! Завтра или послезавтра, как позволят дела, я приду за ответом!

– Да, так мы и сделаем, папаша Калебассе.

– Прощайте же до тех пор, милая Ренарда. Я полагаю, из нас получится отличная пара!

Между тем как в маленьком замке зарождались отношения, основанные на добром согласии, а не на пылкой страсти, в большом замке отношения другого рода привели к результату совершенно противоположному.

Жозефина уже вступила в новую должность, но она вскоре заметила, что обязанностей у нее немного и остается довольно свободного времени, следовательно, ее ждала легкая и праздная жизнь.

Когда старая Ренарда занимала ее теперешнюю должность, то она приходила в Лувр всего на несколько часов, остальное же время дня она проводила за работой у себя дома. Жозефине же приходилось днем и ночью оставаться около кладовых с серебром, и она положительно не знала, чем заполнить свободное время.

На второй день после ее поступления случилось нечто, чуть было не заставившее девушку вовсе отказаться от должности.

Едва Жозефина успела встать, как явился управляющий Шарль Пило под предлогом передачи ей по счету всего хранившегося в кладовых серебра. На самом же деле он просто хотел полюбоваться хорошеньким личиком девушки! Если бы дело тем и кончилось, Жозефина, вероятно, ничего бы не имела против этого, но Пипо был действительно неравнодушен к красоте молодых девушек.

– Вы очень хорошенькая, моя милая Жозефина, – вдруг сказал он, пересчитывая серебряные тарелки и дружески обняв ее за талию, – не будьте только так боязливы и застенчивы! Если вы хотите жить в дружбе со мной, то должны быть снисходительны к моим ласкам или поцелуям.

– А если я не захочу этого, господин Пипо? – решительно воскликнула Жозефина, с силою оттолкнув руку старого ловеласа. – С чего вы взяли, что я позволю чужому мужчине целовать меня?

– Позволю! Милая Жозефина, это слово вовсе не подходит к нашим с вами отношениям! Я ваш хозяин и, следовательно, позволять или запрещать имею право только я! Помните, что я – управляющий над серебром, а вы – не более чем работница, назначенная для его чистки.

– Я серьезно прошу вас, господин Пипо, оставьте меня в покое. Я не знаю, чего вы от меня хотите, займемся лучше работой!

– Погодите, милая Жозефина, прежде поговорим о главном. Я человек холостой, имею хороший доход, родных, способных косо смотреть на вас, у меня нет. Хотите вступить ко мне в дом хозяйкой или женой?

– Ни тем, ни другим, господин Пипо, – коротко и решительно отрезала Жозефина.

– Ого, так у вас уже есть друг сердца?

– А хотя бы и был, вам какое дело?

– Тогда мы не поладили бы с вами! Но оставьте жеманство и пустые речи, милая Жозефина! Вы мне нравитесь, и с вашей стороны было бы величайшей глупостью отвергать мои предложения! Вы просто околдовали меня! Дайте же мне обнять вас, я бы просто задушил вас в своих объятиях!

– Я вам говорю: оставьте, господин Пипо, или я закричу!

– Полно, полно, не будьте глупенькой, – не отставал от нее противный старик. – Не думаете ли вы, что молодые люди лучше нас, пожилых?

– Я думаю только о том, чтобы вы оставили меня, или для вас же будет хуже!

– А! Черт возьми, да ты нерешительная, моя красотка, оставь же, успокойся, ведь я хочу только поцеловать тебя, не упрямься же! Ведь тебя не убудет от одного поцелуя!

Жозефина вырвалась из его рук, но Пипо снова схватил ее, как ястреб бедную голубку. Сопротивление Жозефины еще более распалило его страсть, лицо его пылало, словно в огне, нос буквально побагровел, а серые глаза светились как у кошки в потемках.

– Ты околдовала меня, – воскликнул он, – ты должна быть моей, во что бы то ни стало! Ведь я хочу только твоего счастья, а с господином Калебассе мы уже поладим.

– Если вы не отстанете от меня, господин Пипо, я буду вынуждена отказаться от места!

– Это было бы неумно с твоей стороны! Тебе будет хорошо у меня, глупенькая, если ты согласишься полюбить меня!

Жозефина не могла удержаться от громкого смеха при этих словах, но Пипо принял ее смех за молчаливое согласие, он стал еще настойчивее и смелее в своих проявлениях любви, и дело дошло до того, что Жозефина вырвалась и бросилась бежать от него. Второпях она опрокинула стул, набегу схватила свой платок и шляпку и, прежде чем ее слишком любезный кавалер успел опомниться, выскочила из серебряной кладовой и, не оглядываясь, побежала вниз, к выходу. Таким образом она достигла двора, и вдруг, услышав знакомый голос, остановилась как вкопанная.

– Клянусь, я не ошибся! Мадемуазель Жозефина! Белая голубка вся вспыхнула и очень сконфузилась.

– Господин Милой! Это вы? – проговорила она.

– Наконец-то я поймал вас, Жозефина, вы бежите от меня словно от какого-нибудь страшного зверя! Это нехорошо и нелюбезно с вашей стороны. Дайте же мне вашу руку, и поздороваемся!

– Очень охотно, господин Милон, я вас совсем не видела!

– Об этом рассказывайте кому-нибудь другому, а я подозреваю, что вы всеми возможными способами стараетесь избегать меня!

– Вы несправедливы ко мне, господин Милой, я дважды была на улице Лаферроннери, в надежде застать вас!

– В самом деле? Ну, я знаю, вы не скажете неправды, это ясно говорят ваши милые невинные глазки! Я уже не живу более у старушки Ренарды.

– Это я сейчас поняла! Ренарда живет в маленьком замке.

– Вы откуда знаете?

– Я была у нее, господин Милон.

– Какие дела вы имели с Ренардой?

– Мы ходили просить ее ходатайства, чтобы мне поступить на ее место, здесь в Лувре.

– Как? И вы хотели?

– Если можно честным трудом зарабатывать себе хлеб, в этом нет стыда, не так ли, господин Милон?

– Конечно, мадемуазель Жозефина! Вот что хорошо, так хорошо! Стало быть, вы теперь принадлежите к придворному персоналу! Какое счастье, что я, наконец, увидел и встретил вас здесь!

– Я уже все знаю, господин Милон, я уже знаю. Вы опоздали!

– Кто это вам сказал? Что вы знаете?

– Что сделалось с бедной Магдаленой.

– Так вы знаете больше меня, и вместо того, чтобы мне вам что-нибудь рассказать, вы теперь возбудили мое любопытство, милая Жозефина!

– Неужели вы и вправду не слыхали, куда делась бедная Магдалена?

– Расскажите мне, а потом я сообщу вам, что мы сделали, выполняя вашу просьбу.

– Ах! Спаси и помилуй, Пресвятая Дева! Это слишком ужасно, господин Милон, – сказала Жозефина, едва удерживая слезы.

– Но расскажите же мне, что вы знаете?

– Несчастная Магдалена! Мне говорили, что она сидит у ворот гостиницы в Сен-Дени и просит милостыню у прохожих!

– Вы это знаете наверное, мадемуазель Жозефина?

– Говорили, что она помешалась! Услышав это, я немедленно собралась в Сен-Дени, но когда я приехала туда и стала ее разыскивать, ее уже там не было и никто не знал, куда она девалась.

– И после того вы не видели ее и ничего не знаете о ней?

– Я долго искала и расспрашивала, но узнала только, что однажды утром она не пришла на свое обычное место, какой-то сострадательный господин взял ее с собой в Париж.

– Я сочувствую вам. Мы действительно нашли ее в Ангулеме у герцога де Люиня, смертью искупившего свой бесчестный поступок.

– Вы нашли ее?

– Мы освободили ее из рук негодяя и взяли ее с собой, но дорогой, воспользовавшись нашим минутным невниманием, она убежала от нас. Вы правы, она была очень несчастна и достойна сострадания!

– Награди вас, Господь, за ваше доброе дело, господин Милон!

– К сожалению, оно оказалось бесполезным, какая польза для бедной Магдалены в том, что похититель ее наказан!

– И как жаль, что нельзя узнать, где она!

– Мы постараемся узнать это, милая Жозефина, я поговорю с маркизом и другими моими друзьями, и общими усилиями, быть гложет, нам что-нибудь удастся сделать.

– Ах да, постарайтесь, господин Милон, мне так грустно думать о несчастной Магдалене.

– Скажите же мне теперь, милая Жозефина, куда это вы неслись по двору, как будто за вами гналась стая диких зверей?

Белая голубка, покраснев, молчала.

– Не бойтесь, доверьтесь мне как брату, с вами случилось что-нибудь? Я хотел бы доказать вам, что искренне желаю вам добра.

– Благодарю вас, господин Милон! Видите ли, папаша Калебассе, мой крестный, привел меня сюда и определил на место, которое прежде занимала добрая Ренарда. Я была бы совершенно довольна своей новой должностью, если бы…

– Что же? Договаривайте, милая Жозефина.

– Если бы управляющий не был таким навязчивым.

– Как! Маленький толстяк Пило?

– А вы знаете его, господин Милон?

– Еще бы! Что же сделал этот хомяк? Он позволил себе с вами какую-нибудь дерзость?

– Он привязался ко мне со своими предложениями, причем говорил и делал вещи, которые… которые порядочная девушка не должна позволять. Поэтому я решила, что лучше будет оставить место, и ушла оттуда, хотя мне было очень жаль, я так хорошо пристроилась!

– В самом деле? Этот старикашка позволил себе такие вещи? Подождите же, милая Жозефина, я пойду к нему, прочитаю ему маленькое наставленьице и разъясню немного, с какой точки зрения он должен смотреть на вас в будущем. И ручаюсь вам, всю его дурь как рукой снимет, впредь он будет держать себя как следует.

– Я бы очень желала остаться при моей новой должности, господин Милон!

– И оставайтесь с Богом, милая Жозефина! Теперь идите немного прогуляться, а через час приходите как ни в чем не бывало. Я же между тем навещу Пипо и потолкую с ним. Обещаю вам, что он больше не будет надоедать вам своими любезностями.

– Вы очень добры, господин Милон, но у меня есть к вам просьба.

– Говорите, Жозефина.

– Не браните слишком сильно господина Пипо, а то он выместит это потом на мне, ведь он все-таки управляющий, и может сильно навредить мне.

– Этого он не посмеет сделать, ручаюсь вам. Он знает меня и знает также, что я не шучу.

– Все же я прошу вас, господин Милон, обойтись с ним, по возможности, милостиво, чтобы не было раздора и вражды между нами, я ни с кем не могу жить во вражде! А теперь примите заранее мою благодарность, господин Милон, – продолжала Белая голубка, подавая руку мушкетеру. – Спаси вас, Бог! Это он послал вас мне в защиту!

Она пошла дальше, а Милон повернул к заднему крыльцу Лувра с намерением нанести неожиданный визит Пипо.

Управляющий хорошо знал привилегированное положение мушкетеров, он очень часто бывал предметом их шуток и получил от них прозвище хомяк, благодаря комизму своей толстой неповоротливой фигуры. Он принимал эти шутки, не обижаясь, хотя в душе, возможно, и не совсем был доволен ими.

Пипо очень удивился, когда увидел неожиданно вошедшего мушкетера Милона, никогда ранее не бывавшего в этом отделении Лувра.

– Господин Пипо! – Позвал громко мушкетер, делая вид, что не замечает маленького человечка за грудой наставленной посуды. – Где вы там скрываетесь? Покажитесь!

– Я здесь, господин барон, – поспешно отвечал управляющий, подходя к Милону, молча измеряющего его взглядом.

– Скажите-ка, господин Пипо, – начал он наконец, – не находите ли вы, что место в Лувре слишком хорошо для вас?

– Слишком хорошо? Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, господин барон?

– Есть старая пословица, не знаю, известна ли она вам, которая гласит: если ослу слишком хорошо, то он идет на лед!

– Это похоже на обиду, господин мушкетер, – отвечал вспыхнувший от гнева управляющий.

– Вы хотите лишиться своего доходного и спокойного места?

– Я не знаю, что мне отвечать на все эти вопросы, – сказал толстяк.

– Так вы, быть может, знаете, кто сейчас был у госпожи обергофмейстерины?

– Как могу я знать это, господин барон?

– То есть, не хотите отгадать, старый плутишка! Молодая девушка, мадемуазель Жозефина, так назвала она себя, новая придворная судомойка.

– Новая придворная судомойка! Кто ее назначил на это место? – воскликнул в сильном волнении Пипо. – Кто это решил? У меня действительно была девушка на испытании, кажется, ее звали Жозефина.

– На испытании? Полно, мне известно, что вы хотели испытать. Не делайте таких негодующих жестов, мы ведь знаем друг друга, но на этот раз эта шутка может дорого вам обойтись!

– Так эта дурочка в самом деле была у госпожи…

– У госпожи обергофмейстерины! А точно ли новая придворная судомойка дурочка – это еще вопрос, мне кажется, она очень умная, скромная девушка, и с ней нельзя позволять вести себя неприлично.

– Как, вы, надеюсь, не думаете, господин барон?

– Я думаю только, что будет лучше, если вы постараетесь владеть собой и не допускать подобных вольностей. Там, в кабинете, очень сердятся на вас, и только по просьбе мадемуазель Жозефины вас не выгнали со скандалом из Лувра!

Пипо не верил своим ушам, он совершенно растерялся от злости и досады.

– Новая придворная судомойка, – повторял он, – кто ее назначил? Я не хочу ее, ни за что не хочу, господин мушкетер. Я возьму опять старушку, мне не нужно этой мадемуазель Жозефины!

– Теперь это не от вас уже зависит, достойнейший господин Пипо, мадемуазель Жозефина уже утверждена в своей новой должности.

– Утверждена в должности? А от кого эта должность зависит, если не от меня, позвольте спросить!

– Обстоятельства изменились, любезный Пипо! Новая придворная судомойка не вам обязана своим местом, а скорее вы ей обязаны вашим, потому что не проси она за вас, я был бы вынужден сию же минуту вывести вас из Лувра! Вы поняли, надеюсь? Смотрите же, я предупредил вас, и советую не упускать из виду ваших собственных интересов! А затем, прощайте!

Мушкетер пошел к выходу, а управляющий безмолвно смотрел ему вслед с открытым ртом.

 

XVII. БАШНЯ В ЗАМКЕ

Внезапное появление Эстебаньи с неожиданной вестью о прибытии в замок короля привело находившихся в башне в невообразимое смятение и ужас.

Никому и в голову не приходило, чтобы королю вздумалось явиться в замок в такой поздний час. Что могло быть причиной его внезапного прибытия в Венсен?

Бекингэм упал к ногам растерявшейся от страха королевы, прижал ее дрожащие похолодевшие руки к своим горячим губам и еще раз напомнил о данном ему обещании.

– Ради самого Бога уходите, господин герцог, – торопила Эстебанья, поддерживая королеву и подводя ее к креслам, – уходите скорее, или мы все погибнем!

Бекингэм встал и поспешно вышел в соседнюю комнату, чтобы переждать неожиданное посещение короля.

Едва он успел скрыться в темноте, как послышались скорые шаги короля и, прежде чем Анна Австрийская успела овладеть собою, дверь с силой распахнулась.

На пороге появился король, за ним стояли три солдата с факелами.

Людовик быстро приблизился к королеве.

– Я очень удивлен, находя вас в этой отдаленной башне, ваше величество, в такой поздний час ночи, – сказал он, – но что случилось здесь? Вы расстроены, обергофмейстерина – в слезах.

– Простите, сир, – с трудом выговорила донна Эстебанья, – ее величество и я совершенно растерялись от недавнего испуга.

– Мне показалось, что я слышал здесь крик. Что случилось?

– Странное таинственное привидение, сир, – прерывистым голосом произнесла донна Эстебанья.

– Привидение?.. И оно так испугало, так поразило вас, ваше величество, что вы не можете прийти в себя? О, какой досадный случай, он может повредить вашему здоровью! Я сейчас распоряжусь, чтобы на будущее вы не подвергались таким испугам…

Король отворил дверь…

– Немедленно окружить башню, поставить караул ко всем выходам и обыскать ее сверху донизу! – приказал он и снова обратился к обеим дамам, совершенно окаменевшим при этом приказании.

– Какого рода было привидение, так испугавшее вас? – спросил он, отчеканивая слова и пристально глядя на королеву.

– Я была слишком встревожена, сир, а потому не могу обстоятельно отвечать вам…

– Так может быть обергофмейстерина лучше рассмотрела его? Мы не верим привидениям, и хотя нам говорили несколько раз, что в башне расхаживает дух герцога де Куртри, мы очень желали бы ближе с ним познакомиться и удостовериться, что этот дух не обладает плотью. Хорошо, что мы успели именно к часу духов и привидений. Во всяком случае, с вашей стороны было слишком смело и неосторожно идти ночью в эту башню с одной только обергофмейстериной…

– Мне хотелось, сир, подышать свежим ночным воздухом на верхней платформе, – отвечала Анна Австрийская, делая над собой усилие. – Я совсем не предполагала, что ваше величество приедет сегодня!..

– В таком случае позвольте мне проводить вас на платформу и на короткое время оставить там с обергофмейстериной! – сказал Людовик, предлагая королеве руку. – Я вскоре возвращусь к вам, но прежде я желаю сам видеть, что вас испугало и какого рода привидения разгуливают в башне.

Анна Австрийская, оставшись на платформе с Эстебаньей, была в лихорадочном волнении. Знал ли король о присутствии Бекингэма в Венсене? Она то отчаивалась, думая, что ему все известно, то надеялась, что простой случай привел его сюда так неожиданно. Тихо рыдая, бросилась она в объятия своей подруги, любовно прижавшей ее к своей груди.

– Я в отчаянии, я в смертельном страхе, Эстебанья! Вдруг король найдет его? Ведь он не мог уйти из башни, если все выходы заняли часовые! Слушай, что это? Выстрел?

– Нет, нет, это престо сильно ударили дверью. Как вы взволнованны, Анна! Умоляю вас, успокойтесь, вы заболеете.

– Я ужасно боюсь, эта неизвестность убивает меня, Эстебанья! Я жду чего-то ужасного!..

– Будем надеяться на милость Божью и на помощь его, Анна. Взгляните на звездное небо, там ищите покоя и мира. Молитесь, и Господь поможет вам преодолеть ваш страх, спаси и защити, Господи, вас и его!..

– Ты права!.. Спаси его, Боже! – прошептала королева, молитвенно сложив руки и устремив взор к небу.

Маркиза де Вернейль втайне торжествовала при неожиданном для всех, кроме нее, появлении короля. Глаза ее встретились с вопросительным взором герцогини де Шеврез, но на безмолвный вопрос она ответила гордым пренебрежительным взглядом.

Когда же по приказанию короля ко всем выходам башни были поставлены часовые, на холодно-надменном лице маркизы промелькнула улыбка удовольствия и уверенности в успехе. Герцогиня налету поймала эту улыбку и поняла, что этой сценой все обязаны маркизе де Вернейль, хотя и трудно было догадаться, как она могла узнать о тайне этой ночи.

В это время в комнату вошел король и, обращаясь к маркизе, поручил ей идти на платформу к королеве и оставаться при ней до его возвращения.

Это отличие со стороны короля еще более утвердило герцогиню де Шеврез в ее подозрениях относительно маркизы, но с другой стороны, она была очень рада, что распоряжение это удаляло де Вернейль. Вблизи королевы она была теперь безвредна, тогда как герцогине ее отсутствие давало возможность действовать, не опасаясь, что за каждым шагом ее наблюдают. Добродушной и ничего не подозревавшей маркизы д'Алансон она не остерегалась. Если была еще возможность спасти герцога Бекингэма, то она одна могла исполнить это, одна она могла дать ему возможность бежать. Если около отдаленной маленькой двери, в которую она впустила Бекингэма и ключ от которой был у нее, забыли поставить часовых, то герцог спасен!

Но как удостовериться в этом? Она не решилась идти к этому отдаленному выходу по наполненным солдатами коридорам, гораздо безопаснее было выйти незамеченной из башни и вне замка осторожно пробраться к уединенной двери, на которую у нее была единственная надежда.

Под предлогом внезапной дурноты, она вышла из комнаты, оставив в ней маркизу д'Алансон с несколькими пажами, и возвратилась в замок. Там внезапный приезд короля произвел страшную суматоху. Адъютанты, камергеры, лакеи бегали и суетились, отдавали и исполняли приказания, хлопотали по приведению в порядок апартаментов короля. Это благоприятствовало намерениям герцогини де Шеврез. Никто не обращал на нее внимания, так как каждый был занят своим делом.

Ей удалось незаметно оставить замок и, преодолевая страх, направиться в самую отдаленную его часть, где находилась заветная маленькая дверь.

Ее сердце трепетало, когда она, беспрестанно оглядываясь, пробиралась вдоль мрачной почерневшей от времени стены, приближаясь к месту, где должна была решиться участь герцога и королевы. Если надежда обманет СС, ВСС погибло! Другого пути для спасения не было, так как во всех коридорах и на выходах из замка были выставлены двойные караулы.

Герцогиня повернула за угол, и крик неожиданного испуга сорвался с ее губ. Не более чем в десяти шагах от нее, у самой двери, опершись на шпагу, стоял часовой. К счастью, он не заметил герцогиню, немедленно скрывшуюся за поворотом стены.

Рухнула последняя надежда, и невозможно было теперь спасти Бекингэма. Король не забыл об этой отдаленной, почти заброшенной двери!

Герцогиня стояла в отчаянии и нерешительности. Она не смела возвратиться в замок, где должны были произойти ужасные сцены, последствия которых нельзя было даже предвидеть.

Но вдруг у нее мелькнула мысль – идти немедленно наверх к королеве, и в случае катастрофы, если бы король нашел герцога Бекингэма, пожертвовать собой ради Анны Австрийской, отдать свою честь за спасение чести королевы! Если она скажет, что имела свидание с герцогом в башне, то хотя и лишится доброго имени в глазах всего двора, но королева будет спасена, а это было главное, это все перевешивало.

Она поспешила обратно в замок и поднялась на платформу к королеве. Маркиза де Вернейль первой встретила ее, и герцогиня отвечала на льстивые слова предательницы так непринужденно и весело, как будто на сердце у нее не было никакой заботы.

– Какое известие принесли вы нам, герцогиня? – спросила маркиза, – не нашлось ли привидение?

– До сих пор еще ничего не нашлось, маркиза, и меня, признаюсь, крайне удивляет, что вы, как мне кажется, серьезно предполагаете возможность найти что-нибудь.

– Вам, конечно, известно, любезная герцогиня, что привидения бывают разного рода!

– Вы говорите, вероятно, о таких, какие были в моде во времена герцога Кончини, маркиза? Я полагаю, что уже слишком старо и не соответствует нашему времени.

– Это горькая истина, отнесенная на мой счет, в большей степени касается вас, нежели меня. Несмотря на вашу мнимую уверенность, я все-таки полагаю» что поиски не будут тщетными, и привидение, сегодня в сумерки прогуливавшееся с вами по лесу, непременно найдется в башне…

Герцогиня невольно вздрогнула, маркиза заметила это и осталась очень довольна результатом своих слов.

– Прогулка, о которой вы упомянули, касается только меня, маркиза. Я понимаю, что вы хотите оскорбить меня, но вам это не удастся, точно так же, как не удастся ничего достигнуть разыгранным благодаря вам ночным спектаклем.

– Ну, это еще вопрос, любезная герцогиня. Пословица говорит: конец венчает дело, а мы еще не дошли до конца и, откровенно сознаюсь, я с нетерпением и любопытством жду финала!

– Смотрите, не обманитесь в своих ожиданиях, маркиза!

– О, это напрасное предостережение. То, чего я ожидаю, так верно и несомненно, что ошибка тут немыслима! Я должна признаться, герцогиня, что мне очень нравится это состояние тревожного ожидания, оно вносит маленькую изюминку в нашу скучную однообразную жизнь, способную довести человека до апатии. Не правду ли я говорю? Но постойте! Слышите? Сюда идут! Герцогиня де Шеврез испугалась. Обыск сторожевой башни был окончен, ужасная неизвестность должна была сию минуту закончиться, но что предстояло им узнать?

Королева, едва владевшая собою от мучительного страха и ожидания, также услышала голоса и обернулась к ведущей на платформу двери.

– Король, – шепнула торжествующая маркиза де Вернейль, когда дверь распахнулась.

Герцогиня де Шеврез собрала все свои силы и приготовилась в решительную минуту своим вмешательством спасти королеву.

Но напрасно взоры всех дам искали позади короля герцога Бекингэма. Там стояли только факельщики, офицеры и несколько камергеров. Лицо Людовика несколько прояснилось, он подошел к королеве и подал ей руку:

– Теперь вы можете спокойно сойти со мной, ваше величество. Надо полагать, что вас испугала фантазия вашего расстроенного воображения, возбужденного ночным часом и не совсем обыкновенной обстановкой, – сказал король. – Мы обыскали замок сверху донизу, как нельзя более тщательно, и не нашли и тени привидения герцога!

Анна Австрийская не верила ушам своим, она вся дрожала от радостного волнения. Герцогиня де Шеврез также вздохнула свободно, хотя еще и не могла дать себе отчет в случившемся.

– Я очень утомлена, сир, – сказала королева.

– Поэтому я и хочу проводить вас, чтобы вы отдохнули и успокоились, а завтра, я очень прошу вас, ваше величество, принять участие в охоте, для которой, собственно, я и приехал так неожиданно. Надеюсь, вы не откажете мне в моей просьбе?

– Ваша просьба, сир, для меня приказание, – отвечала Анна Австрийская, спускаясь с королем по освещенной лестнице башни. В это время раздававшийся во дворе мелодичный звук охотничьих рогов дал знать о прибытии свиты короля для участия в предстоящей завтра охоте.

– Мне кажется, маркиза, – насмешливо произнесла герцогиня де Шеврез, – что мое предостережение было не напрасно, и вы несколько обманулись в ваших ожиданиях. Привидение успело вовремя сделаться невидимым!

– Перехитрили! – проговорила со скрытой злобой маркиза де Вернейль.

 

XVIII. ЗАГОВОР В ЛЮКСЕМБУРГСКОМ ДВОРЦЕ

– Вы получили мое приглашение, герцог? – спросила Мария Медичи вошедшего в ее кабинет д'Эпернона, низко поклонившегося ей и герцогу Орлеанскому, брату Людовика ХШ.

– Как видите, ваше величество, я исполняю ваш приказ, и маркиз де Шале также будет иметь честь явиться к вам…

– Садитесь, любезный герцог, я намерена собрать здесь совет, и разговор наш будет касаться на этот раз не произведений искусства, а предметов гораздо более важных, касающихся блага государства и престола! Я чувствую, что старею, и это заставляет меня приступить к решительным действиям…

– Не сочтите за лесть, ваше величество, если я осмелюсь утверждать, что вы вполне сумели сохранить всю силу и свежесть молодости так же, как и ваш всесторонний ум и верный проницательный взгляд.

– Благодарю, любезный герцог, благодарю! Но, несмотря на это, годы безостановочно подвигаются вперед, и герцог Гастон прав, обращая внимание мое на вещи, которые я должна исполнить, пока владею еще всеми моими способностями!..

– Позвольте мне прибавить к этому, герцог, – сказал младший брат короля, – что я обязан оберегать свои права и заботиться о неприкосновенности наследственного престола моего отца! Король Людовик, наверное, не будет иметь наследников, а потому считаю необходимым позаботиться о своей будущности…

– Совершенно справедливо и как нельзя более естественно, господин герцог, – отвечал д'Эпернон, – вы прямой наследник престола после смерти бездетного короля!..

В это время разговор был прерван дежурным камергером, доложившим о маркизе де Шале.

Мария Медичи приказала просить его и милостиво приветствовала маркиза.

– Будьте так добры запереть двери, маркиз, – сказала королева-мать, – у нас здесь тайное совещание, и мы желаем, чтобы нам не мешали!..

Придворный поспешно исполнил желание королевы-матери и сел к покрытому письмами и бумагами столу, за которым, кроме Марии Медичи, сидели уже герцоги Орлеанский и д’Эпернон.

– Мы намерены говорить об испытанном нами новом горьком разочаровании, глубоко нас поразившем, – начала королева-мать. – У престола возникла новая опасность! Я не знаю, известно ли вам, что кардинал Ришелье формально объявил нам необходимость покориться!..

– Это меня удивляет, – признался д'Эпернон.

– Неслыханно! Какая неблагодарность! – сказал маркиз.

– Неблагодарность! При дворе, любезный маркиз, к этому слову надо привыкнуть или даже совсем забыть его! Вы правы. Священник Ришелье обязан мне и положением и своей кардинальской мантией, но это забыто! Кардинал Ришелье не стыдится между тем интриговать против меня, он подавляет короля своей властью до такой степени, что государство и трон подвергаются опасности, ведь Ришелье хочет править не только Францией, но и королем, моим сыном.

– Употребить все силы, чтобы воспрепятствовать этому, я считаю моей священной обязанностью, – прибавил Гастон.

– Престол моего отца не должен быть ареной деятельности человека, использующего самые вредные и опасные для государства средства, чтобы приобрести власть более сильную, чем власть своего короля.

– Вы, вероятно, слышали, – продолжала Мария Медичи, – что кардинал формирует свою собственную лейб-гвардию и везде вербует для нее людей. Таким образом, у него будут телохранители, иметь которых есть привилегия только царственных особ. Я спрашиваю вас, не является ли это прямым знаком того, что престолу Франции угрожает опасность от этого человека, осмеливающегося равняться с королем, если не становиться еще выше?

– Просто неслыханные вещи, – сказал герцог д'Эпернон.

– Во дворце можно видеть гвардию кардинала, несущую караулы около его покоев, а на улицах вы встретите его солдат в красных мундирах, расхаживающих с дерзким вызывающим видом, – сказал маркиз де Шале.

– Долготерпение и снисходительность короля, моего брата, просто непонятны, – воскликнул герцог Орлеанский.

– Нам необходимо действовать немедленно, в противном случае могущественный кардинал, формирующий себе отдельное войско, не замедлит присвоить право по своему усмотрению свергать и возводить на престол королей Франции, – продолжала Мария Медичи. – Король, мой сын, по своему простосердечию, дает ему полную волю, а потому на нас лежит прямая обязанность отвратить опасность от престола Франции! Для этого я созвала вас сюда, я знаю, что всегда могу на вас положиться, знаю, что вы искренне преданы мне и герцогу Гастону! Герцог д'Эпернон и маркиз де Шале поклонились.

– Мы должны посоветоваться, каким образом нам следует противостоять действиям кардинала. Я уже решилась! Мой союз с ним прерван, хотя я и должна пока для вида сохранять хорошие отношения. Нам следует быть очень осторожными, если мы хотим иметь успех!

– Повелевайте мной, ваше величество, – сказал д'Эпернон. – Я готов отдать все свои оставшиеся силы на службу вам и господину герцогу Орлеанскому.

– Я знаю это и надеюсь на вас, – сказала Мария Медичи. – Кардинал внешне благоволит к вам, но между тем я знаю, что он ваш, как и мой, скрытый враг, втайне все еще опасающийся нас. Поверьте мне, любезный маркиз, – обратилась она к де Шале, – что и вы не в числе его фаворитов.

– Я давно знаю и чувствую это, ваше величество!

– Много говорят о сыне маркиза д'Эффиа, о молодом Сен-Марсе, – продолжала королева-мать, – к нему кардинал особенно благоволит.

– Это правда, маркиз де Сен-Марс назначен гардеробмейстером короля, – объявил маркиз де Шале. – Кардинал не мог приставить к моему брату лучшего шпиона, чем его гардеробмейстер.

– У нас с маркизом есть общий друг, молодой Франсуа де Ту, – продолжал де Шале.

– Вероятно, сын известного президента де Ту?

– Он самый, ваше величество! Если позволите, то я привезу де Ту в Люксембургский дворец. Ему известно многое из того, что делается в Лувре.

– Я желаю, чтобы вы представили мне господина де Ту, – сказал герцог Орлеанский.

– А что ваш друг говорил вам о маркизе де Сен-Марсе? – спросила Мария Медичи.

– Он говорил, что кардинал очень расположен к Сен-Марсу, обязанному ему своим влиятельным положением при дворе.

– Вы должны постараться, любезный маркиз, сблизиться с господином Сен-Марсом.

– Я уже сделал это!

– И каков результат вашего сближения?

– Прежде всего то, ваше величество, что маркиз де Сен-Марс преследует свои собственные планы и далек от мысли безгранично покоряться власти кардинала.

– Это известие удивляет и радует меня, – призналась королева-мать, переглянувшись со своим сыном Гастоном, – но не можете ли вы доставить нам еще более подробные сведения о Сен-Марсе, любезный маркиз?

– Мой друг де Ту устраивает иногда небольшие праздники и постоянно приглашает меня. На последнем празднике я познакомился с маркизом Сен-Марсом, известным среди своих друзей и при дворе под прозвищем «Мистер ле Гранд».

– Мистер ле Гранд, – улыбаясь повторила королева-мать, – это очень хорошо и, вероятно, имеет какое-нибудь значение?..

– Как я слышал от де Ту, ваше величество, Сен-Марс обязан этим прозвищем растущим расположением к нему короля! Он, впрочем, не только молод и хорош собой, но и чрезвычайно любезен и обходителен. Из довольно продолжительного разговора с ним я понял, что он никогда не будет сильным орудием в руках кардинала! Само собой разумеется, я расспрашивал с величайшей осторожностью и из ответов его узнал, что, хотя король и не препятствует Ришелье в формировании роты телохранителей, но в сущности обстоятельство это ему очень не нравится. Потом я узнал, что в последнее время кардинал старается сблизиться с герцогиней де Шеврез.

– Об этом нам говорила уже маркиза де Вернейль, – перебила Мария Медичи, – но я полагаю, что эту герцогиню кардиналу, несмотря на всю его ловкость и ум, не удастся провести! Он надеется воспользоваться ею для своих планов, но как бы не вышло совсем наоборот!..

– Да, действительно, герцогиня де Шеврез, должно быть, очень умна и ловка, если даже сама маркиза де Вернейль отдает ей в этом справедливость, – согласился герцог д'Эпернон.

– Мистер ле Гранд был со мной так любезен, что я решусь, пожалуй, завести с ним дружеские отношения, – продолжал маркиз де Шале.

– И прекрасно сделаете, любезный маркиз!

– Он признался мне во время нашего разговора, что сам Ришелье не столько ему антипатичен, как его, так называемая, правая рука. Вы, вероятно, слышали о патере, известном, в противоположность кардиналу, под именем «Серой эминенции». Влияние этого патера, говорят, растет с каждым днем! Рассказывая мне об этом, маркиз, улыбаясь, переглянулся с одним знатным мушкетером, приглашенным на праздник, и, вероятно, его близким знакомым.

– Уж не опять ли это беарнский виконт? – спросила королева-мать.

– Мне представили его под именем графа Фернезе, – отвечал маркиз, – но между своими товарищами он, говорят, носит странное прозвище «Каноник»…

– Фернезе, – повторила Мария Медичи.

– Без сомнения, он происходит из состоящего с нами в родстве княжеского дома, насчитывающего в числе своих потомков одного папу и одного военачальника, отличившегося своей беззаветной храбростью. К тому прибавлю, что маркиз, по-видимому, имеет большое влияние в Лувре. Это окончательный результат моих наблюдений. Де Ту говорил мне вчера во время нашей верховой прогулки, что Сен-Марс через несколько лет станет незаменим для короля!..

– У нас, стало быть, уже есть сила, превосходящая силу кардинала, и он сам создал ее, быть может, себе же на погибель, – сказала Мария Медичи. – Ему будет отмерено той же мерой, какой он мерил другим. Все, что он сделал мне, воздастся ему сторицей маркизом, и он почувствует, что значит пригреть змею на своей груди…

Королева-мать встала. Все последовали ее примеру.

– Любезный герцог, – сказала она, – мы надеемся, что в силу нашего сегодняшнего разговора вы позаботитесь как можно больше навербовать приверженцев для нашей партии…

– Вы понимаете, герцог, – дополнил Гастон, – что нам необходимо быть готовыми на всякий случай, чтобы не остаться изолированными, когда придет время действовать…

– Я очень хорошо понимаю это, – отвечал герцог д'Эпернон с поклоном.

– А вы, любезный маркиз, – обратилась королева-мать к де Шале, – вы постараетесь еще ближе сойтись с мистером ле Гранд.

– Я сделаю все от меня зависящее, ваше величество!

– Привезите этого маркиза де Сен-Марса и господина де Ту ко мне как можно скорее. Я желаю, чтобы оба были мне представлены, – сказал своим повелительным надменным тоном герцог Орлеанский, – от них можно будет получить гораздо более обстоятельные сведения.

– И притом можно будет воспользоваться ими для наших планов, – прибавил, откланиваясь, маркиз де Шале.

Когда оба придворных удалились, королева-мать сказала сыну.

– Мы приближаемся к цели, если и медленно, то, по крайней мере, верно!

– Кардинал должен пасть, хотя бы мне пришлось встать во главе заговора против него, – с жаром проговорил брат Людовика XIII.

 

XIX. ТЕЛОХРАНИТЕЛИ КАРДИНАЛА

Ришелье достиг своей цели, он был властелином Франции, он управлял государством, в его руках была судьба нации! Без меры честолюбивый, руководимый единственным желанием – стать могущественным правителем Франции, он, шаг за шагом, медленно взбирался по лестнице, ведущей его к цели. Теперь он был на самом ее верху, теперь король боялся своего кардинала! Однажды Людовик решился высказать ему свое неудовольствие, произнеся слова не понравившиеся кардиналу, и на другой же день Ришелье принес ему свой портфель министра вместе с просьбой об отставке. Этот решительный шаг испугал короля. Он просил кардинала не оставлять своей должности, и только после долгих просьб Ришелье согласился снять с плеч короля «всю тяжесть» государственных дел. Поэтому, если король и видел, что кардинал переступает границы своей власти, он терпел и молчал.

Таким образом, кардинал Ришелье, встав выше короля Франции, решился, наконец, сделать то, на что до сих пор не осмеливался ни один королевский любимец, ни один министр, ни один принц королевского дома! Он захотел иметь свою лейб-гвардию, своих телохранителей.

Это неслыханное новшество еще более увеличило авторитет могущественного министра. Как только распространилась в народе весть, что у кардинала своя гвардия, разница между ним и королем исчезла совершенно; вскоре все привыкли ставить его даже выше Людовика, хотя ему одному он был обязан своим возвышением и могуществом!

Ришелье сидел в своем кабинете, когда ему доложили о приходе капитана Девере, он приказал впустить его и встал со своего места.

Капитан появился на пороге и приветствовал кардинала, отдав ему честь по воинскому ритуалу.

– Подойдите сюда и расскажите мне о результатах вашей вербовки, любезный Девере, – сказал кардинал начальнику своей лейб-гвардии, – повторяю вам, я ничего не пожалею для этого дела.

– Оно идет отлично, ваша эминенция!

– Сколько людей собрали вы, капитан?

– Около восьмисот человек, ваша эминенция.

– Удалось ли вам отыскать и завербовать в число моих гвардейцев известного вам Жюля Гри?

– Сегодня он уже получил свое обмундирование, ваша эминенция!

– Я желаю, чтобы он был назначен в мое личное распоряжение, капитан.

– Теперь он стоит на часах у подъезда вашей эминенции.

– Прекрасно, любезнейший Девере, вы имеете дар предупреждать мои желания. Есть ли у вас еще в числе новичков замечательные личности?

– Три молодых авантюриста из старинных дворянских фамилий, ваша эминенция.

– Этому я очень рад, капитан, с такими людьми я смогу выдержать конкуренцию с мушкетерским полком. Расскажите мне подробнее о новых гвардейцах.

– Один из них – потомок известного капитана де Рансон, – начал Девере.

– Де Рансон!? Не был ли он капитаном дворцовой стражи королевы Екатерины? – спросил Ришелье.

– Так точно, ваша эминенция, капитан был убит во время Варфоломеевской ночи, сын же его, объездивший почти весь мир, живет теперь в Париже без всяких средств. Он и поступил к вам на службу…

– Де Рансон? Дальше!..

– Еще я нашел внука генерала Мулена, шевалье требует жалованья двадцать розеноблей в месяц…

– Не с ума ли сошел шевалье де Мулен?

– Он ссылается на то, что мушкетеры получают такое же содержание…

– Положим, но…

– Если мы исполним его желание, он не станет просить капитана мушкетеров об определении его в полк…

– Сделайте исключение для него, Девере… Представителен ли он?

– Он молод, строен, с красивой черной бородой, красный мундир очень идет ему, ваша эминенция!..

– Пусть же будет исполнено его желание! Дальше!

– Дальше, ваша эминенция, у меня есть солдат не совсем молодой, но из старинного дворянского рода…

– Как его зовут?

– Клод де Пеллерон, ваша эминенция!

– Не родственник ли он Шербургскому коменданту?..

– Сын его родного брата!..

– Вы говорите, он стар?

– Он очень опустился, но седые волосы и множество шрамов на лице придают ему воинственный вид, ему должно быть уже далеко за сорок, – докладывал Девере.

– Это мне нравится! Надеюсь, вы позаботитесь об его обмундировании?..

– Все уже сделано, ваша эминенция! Я полагаю, что эти дворяне-авантюристы будут нам очень полезны. Это для нас хорошая находка! Люди такой закалки не испугаются и самого черта!..

– Я перехвачу у короля самые лакомые кусочки. Пожалуйста, капитан, постарайтесь набрать для нашей гвардии побольше людей решительных и с громкими именами!..

– Я постоянно хлопочу об этом, ваша эминенция!..

– Еще одно слово, Девере! За свои денежки я желал бы дать моим молодцам какую-нибудь работу, способную меня потешить. Вы, капитан, могли бы мне помочь в этом?

– Приказывайте, ваша эминенция!..

– Только не говорите, что это мое желание, Девере, – этого я не хочу. Но мне было бы очень приятно, если бы когда-нибудь случилось, что три новые гвардейца, о которых вы сейчас мне говорили, поспорили бы с некоторыми мушкетерами. Было бы даже не худо, если бы дело дошло до дуэли. За последствия отвечаю я; случай какой-нибудь, вы понимаете, Девере?..

– Совершенно, ваша эминенция!..

– В особенности меня интересуют четыре мушкетера, имена которых часто упоминаются, им даже король оказывает некоторое предпочтение. Я не знаю, известны ли они вам?..

– Большая часть мушкетеров известна мне, ваша эминенция, так как я сам прежде служил в этом полку…

– Я приблизительно объясню вам, кого из них я имею в виду, Девере! Кажется, между товарищами их называют: Маркиз, Каноник и Милон Арасский, последнее прозвище, говорят, означает необыкновенную геркулесовскую силу этого мушкетера…

– Прозвище не лжет и не преувеличивает, ваша эминенция. Этот мушкетер действительно обладает редкой силой и необыкновенным мужеством…

– Кроме этих трех, там есть еще виконт д'Альби…

– Беарнец! Знаю и его…

– Я очень желал бы, Девере, чтобы случай свел когда-нибудь моих гвардейцев де Рансона, Мулена и де Пеллерона с этими четырьмя мушкетерами, чтобы они повздорили с ними и хорошенько проучили бы их!..

– Вы не знаете мушкетеров, вовлечь их в поединок очень легко, но за исход его я не ручаюсь.

– Как, капитан, и вы мне это говорите?

– Позвольте вам сказать, ваша эминенция, я слишком хорошо знаю этих четырех мушкетеров, они не вьщадут друг друга. Они стоят один за другого стеной и сражаются все четверо, как один человек! Их соединяет, говорят, священная клятва! Не знаю, правда ли это, но верно, что между ними истинно братский союз, и одолеть их – дело нелегкое!..

– Но я этого хочу, Девере, слышите? Это мое непременное желание. Говоря между нами, пообещайте трем вышеупомянутым гвардейцам награду сто розеноблей, если они побьют мушкетеров!..

– Это хорошая приманка, способная поощрить их, ваша эминенция.

– Ведь им не надо выбирать минуту, чтобы все четыре мушкетера были вместе. Иногда хорошо придуманная хитрость заменяет силу, Девере!

– Я позабочусь, чтобы желание ваше было исполнено, ваша эминенция, – отвечал капитан. – Думаю, что разговоров в Лувре было бы немало.

– Я ничего не пожалел бы, если бы мне пришлось услышать: гвардейцы кардинала победили мушкетеров! Кроме того, стали бы спрашивать имена победителей, а в ответ бы услышали имена старинных дворянских фамилий – де Рансон! Мулен! Де Пеллерон!

– Обещаю вам, ваша эминенция, что рано или поздно эта встреча устроится. Без кровопролития не обойдется, это я знаю наперед, потому что при рукопашной схватке всегда бывают разбитые головы!

– Оно так, любезный капитан, действительно так, но как бы дело ни кончилось, лишь бы победа осталась за моими гвардейцами! Я, так сказать, гордился бы этим! Что же касается последствий, то моим молодцам нечего бояться, всю ответственность я беру на себя, слышите? Всю! Только вы не говорите им, что я высказал вам это желание.

– Я устрою все так, ваша эминенция, как будто это моя собственная мысль. Быть может, я даже сам приму участие в деле, если увижу, что могу положиться на трех дворян. Имеете вы еще что-нибудь приказать мне?

– Нет, любезньш, Девере, притом я слышу голоса в передней. Надеюсь вскоре получить от вас хорошие известия, прощайте!

– Госпожа маркиза де Вернейль, – доложил лакей.

– А! Неожиданная и приятная гостья! – воскликнул кардинал, откидывая сам портьеру, чтобы встретить и принять маркизу со всей любезностью вежливого кавалера. – Какой приятный сюрприз, маркиза!

– Вы один, ваша эминенция?

– Один, и весь к вашим услугам, маркиза!

– Вы умеете льстить, когда захотите и когда вам это выгодно, – сказала маркиза с легкой иронией в голосе, усаживаясь в предложенное Ришелье кресло. – Я человек бывалый, ваша эминенция, и признаюсь, потеряла веру в льстивые речи и любезности. Опыт отнял у лести всякое очарование и заставляет меня всегда видеть одну нагую действительность. Это гадко, очень гадко и досадно, ваша эминенция!

– Извините, маркиза, но выражение искреннего чувства нельзя смешивать со словами лести, и вы положительно несправедливы ко мне, потому что я не только на словах, но и на деле питаю к вам глубочайшее уважение! Но скажите, что делают в Лувре после возвращения из Венсенского замка?

– В Лувре сплетничают и интригуют, ваша эминенция! Боже мой! Как времена изменились! Все удовольствия и увеселения прекратились, при дворце царствует строгое и меланхолически-спокойное настроение духа! Право, королеву нельзя осуждать, если, утомленная этим печальным однообразием, она позволяет себе маленькие не совсем дозволенные развлечения.

– Всему, конечно, виной король, его скучный мрачный характер! Но что же делает живая и веселая герцогиня де Шеврез?

Маркиза засмеялась.

– Вы с некоторых пор, кажется, не шутя интересуетесь герцогиней, ваша эминенция, и веселая госпожа де Шеврез, исподтишка посмеиваясь, не отказывается от нового союза. Но я полагаю, вы ошибаетесь, господин кардинал!

– В чем именно, маркиза?

– В своих предположениях, что герцогиня будет вам верной союзницей.

– Будет ли она верной или неверной союзницей, это решит время, но я люблю быть в хороших отношениях с дамами.

– Как, со всеми? И это говорите вы – человек, не имеющий права на законном основании обладать даже одной женщиной! Это забавно, ваша эминенция!

– Да, кстати, маркиза, не открылось ли чего-нибудь нового по поводу таинственного рандеву в Венсенском замке?

– Чему же тут еще открыться, ваша эминенция? Рандеву было – это несомненно. Бекингэм был в Венсене, я знаю это наверное.

– Но его непонятное исчезновение?

– Без сомнения, дело вашего нового друга герцогини де Шеврез, так же, как и устройство свидания, – сказала маркиза.

– При всем том я не постигаю, как незнакомому с замком Бекингэму удалось уйти из западни, тогда как король действовал очень решительно и тотчас же расставил часовых у всех входов и выходов.

– Вы, стало быть, еще очень мало знакомы с хитростью женщин, ваша эминенция. Несмотря на то, что вы великий политик, они всегда вас перехитрят. Бекингэй, зная это, вступил в союз с герцогиней.

– Но разве у меня нет такой же могущественной и верной союзницы в вашем лице, маркиза?

– Несмотря, однако, на всю мою бдительность, он ушел от нас самым непонятным образом, одно только объяснение, по моему мнению, довольно вероятно, ваша эминенция.

– Я с нетерпением желаю узнать его!

– Через несколько дней после события я пошла с моей горничной в сторожевую башню, чтобы внимательно осмотреть ее. Мы пришли в такую комнату, где оказался громадный камин с непомерной величины решеткой! Моей камеристке прежде всего пришла в голову мысль, что человек очень легко может спрятаться в этом камине. Я не хотела верить этому, но она доказала мне истину своих слов, спрятавшись за, или лучше сказать, под эту решетку.

– И вы в самом деле считаете возможным, маркиза, чтобы герцог Бекингэм, первый министр Англии, любимец короля, гордый, самоуверенный баловень женщин согласился унизиться до того, чтобы забраться за каминную решетку?

– В любовных приключениях нет унижений, господин кардинал, там заботятся только о том, чтобы не изменить себе!

– Все-таки я сомневаюсь…

– Позвольте мне досказать. Я привела к камину одного из солдат, сопровождавших короля с факелами при обыске башни, дала ему денег и спросила, заглядывали они в камин и отодвигали решетку во время обыска?

– Что же отвечал солдат?

– Он отвечал, что помнит все происходившее в ту ночь, но никто не трогал каминной решетки, так как никому и в голову не пришло, что там мог спрятаться человек!

– В таком случае, конечно, предположение ваше, быть может, и справедлива.

– Теперь уже дела не поправишь, он выскользнул из наших рук, – сказала маркиза.

– Но он возвратится!

– Едва ли! По крайней мере, нескоро. Вы не знаете, возвратился ли он в Лондон?

– К чему такой вопрос, маркиза? Я не сомневаюсь в этом, так как получил уже известие из Лондона, не допускающее никаких сомнений на этот счет. У нашего посланника в Лондоне есть свояченица, прелестная и ловкая молодая вдова, и очень богатая. Она имеет дом близ Парижа и живет попеременно – то здесь, то в Лондоне.

– А как зовут ее, ваша эминенция?

– Мадам де Марвилье!

– О, мы вчера видели ее в великолепном экипаже. Маркиза д'Алансон обратила на нее мое внимание, а герцогиня де Шеврез знакома с ней.

Ришелье улыбнулся.

– Мадам де Марвилье говорила мне, что видела герцога Бекингэма в Лондоне после той ночи и даже разговаривала с ним, он, по-видимому, заинтересовался прелестной вдовой.

– По обыкновению всех мужчин, не способных жить без нескольких любовных интриг одновременно. А давно ли госпожа де Марвилье в Париже?

– Позвольте узнать, маркиза, к чему вы спрашиваете об этом?

– Я сейчас объясню вам, ваша эминенция, но прежде ответьте мне на мой вопрос.

– Несколько недель, я полагаю.

– А когда она думает возвратиться в Лондон?

– Это зависит от обстоятельств, быть может, и скоро.

– Мне кажется, ваша эминенция, что вы приобрели в ней тайного агента при английском дворе, это очень разумно с вашей стороны. Для некоторых вещей нет лучших дипломатов, чем женщины, тем более молодые, прекрасные и богатые. Ваш новый агент-дама говорила вам, что она видела Бекингэма в Лондоне, и я бы хотела обратить ваше внимание на одно обстоятельство.

– Вы преувеличиваете мои отношения с мадам Марвилье, маркиза!

– Позвольте задать вам один вопрос, ваша эминенция. Не предполагаете ли вы, что герцог Бекингэм после отъезда из Лондона этой дамы мог также тайно уехать в Париж и скрываться теперь здесь?

– Почему вы так думаете, маркиза?

– Я приехала к вам с тем, чтобы сообщить нечто, как я полагаю, еще совершенно новое для вас.

– Я весь превращаюсь в слух, маркиза! О, я понимаю, чем я обязан вам, и смею вас уверить, что никогда не принадлежал к числу людей, не умеющих ценить и забывающих одолжения и дружеские услуги! Вы для меня всегда будете первой моей союзницей и лучшим другом!

– Известно ли вам, ваша эминенция, кто живет в доме номер 21 на улице д'Ассаз? – спросила маркиза, не обращая никакого внимания на любезность Ришелье.

– Улица д'Ассаз, – проговорил он, как бы припоминая что-то, – номер 21, не помню что-то.

– Дом великолепный, большой, отлично меблированный.

– Я напрасно стараюсь припомнить, маркиза! Надо полагать, что мне ничего об этом доме не говорили!

– Я также не знаю, кто живет там, но знаю только, что королева сегодня во второй уже раз украдкой посещала этот дом.

Ришелье стал еще внимательнее, черные глаза его загорелись зловещим огнем.

– Как! Королева, и украдкой?

– Да, ваша эминенция! В сопровождении одной только обергофмейстерины, королева сегодня уже во второй раз, не объявляя, куда ока едет, отправилась на улицу д'Ассаз, номер 21 и возвратилась в Лувр спустя несколько часов.

– Каким же образом вы узнали улицу и номер дома?

– Моя горничная полюбезничала с лейб-кучером королевы и заставила его проговориться. Влюбленный дурак все выболтал, несмотря на строгое приказание молчать и не говорить никому адреса!

– А вы уверены, что он сказал правду?

– Он слишком глуп, чтобы перехитрить мою камеристку, – отвечала с усмешкой маркиза, – я уверена, что он не солгал. Он не успел придумать ложь, так как она напала на него врасплох со своими расспросами. Но кто бы мог жить на улице д'Ассаз, в 21-м номере?

– Вы, надеюсь, маркиза, знаете?

– Я еще ничего не знаю, наша эминенция, кроме того, что только что сообщила вам. Больше узнать не имела времени, так как спешила сюда.

– Благодарю, тысячу раз благодарю, любезная маркиза! Так вы в самом деле полагаете, что герцог…

– Там, где дело идет о любви, нельзя ни за что ручаться, ваша эминенция. Вдруг Бекингэм инкогнито живет в этом доме?

– Немыслимо, маркиза, положительно невозможно!

– Для любящей женщины нет ничего невозможного, ваша эминенция.

– Я молча преклоняюсь перед вашей опытностью в этом отношении, маркиза.

– Вам будет нетрудно еще сегодня же получить более подробные сведения об этом доме. – На дворе уже смеркается, только будьте осторожны, ваша эминенция, действуйте как можно осмотрительнее, я полагаю, что мои сообщения очень важны, и было бы жаль, если бы мы и на этот раз не имели удачи! Желаю вам доброго здоровья, ваша эминенция!

– Прощайте, маркиза, еще раз душевно благодарю вас за ваши сведения, – сказал Ришелье, провожая статс-даму до передней. В эту минуту взор его упал на стоящего там на часах гвардейца из числа его телохранителей, имевшего в своем красном мундире и черной шляпе очень красивый вид. Лицо солдата показалось кардиналу знакомым. Проводив маркизу, он обратился к нему и спросил:

– Давно ли ты поступил в мою гвардию?

– Всего два дня, ваша эминенция!

– Получил ли ты жалованье вперед?

– Получил, ваша эминенция!

– Лицо мне твое знакомо, как тебя зовут?

– Жюль Гри, ваша эминенция!

Едва заметная улыбка пробежала по лицу кардинала. Он так был заинтересован рассказом маркизы, что даже не узнал сына Пьера Гри, хотя нужно сказать, что и красивый военный костюм совершенно изменил его наружность.

– Иди за мною, – приказал Ришелье. Жюль Гри, несколько примирившийся с кардиналом с тех пор как ему платили по десять розеноблей в месяц за то, что он носил красный мундир, последовал за могущественным министром в его кабинет.

– Ты сыграл со мной скверную шутку, несколько времени тому назад, – начал Ришелье.

–Что делать, ваша эминенция, своя рубашка ближе к телу! Я безвинно сидел в тюрьме, и того и глядел, что попаду из огня да в полымя!

– Я заметил, что ты молодец не без способностей, и потому простил тебя!

– Вы снимаете камень с моего сердца, ваша эминенция! – отвечал Жюль Гри, расшаркиваясь.

– Ты теперь принадлежишь к моей лейб-гвардии и присягал мне в верности!

– И намерен держать свою клятву, ваша эминенция, по крайней мере до тех пор, пока мне будут исправно платить жалованье!

– Я хочу, чтобы ты сослужил мне службу, и я заплачу тебе отдельно, если ты аккуратно исполнишь мое поручение.

– Ваша эминенция, можете положиться на меня!

– Я еще раз хочу испытать тебя, если и в этот раз я ошибусь, то пеняй сам на себя, терпению моему будет конец. Я считаю тебя парнем ловким, осторожным, знающим местность. Я думаю также, что ты можешь молчать, если захочешь!

– Так точно, ваша эминенция! Я могу сделать почти все, что от меня требуется!

– Есть у тебя плащ, под которым ты бы мог скрыть свой мундир?

– Никак нет, ваша эминенция, капитан Девере еще не выдал нам плащей!

– Так потребуй от него плащ, капитан Девере теперь, наверное, внизу, в вахтенной комнате! Этим плащом ты прикроешь свой мундир, чтобы там, куда я тебя пошлю, в тебе не узнали солдата моей лейб-гвардии!

– А какого рода будет поручение, ваша эминенция, и куда прикажете мне отправляться? – спросил сын Пьера Гри.

– Закутайся хорошенько в плащ и иди на улицу д'Ассаз, отыщи там дом номер 21, войди в него и разузнай, кто там живет. Но смотри, будь осторожен и, главное, не проболтайся, по чьему приказанию ты действуешь!

– Слушаю, ваша эминенция, а потом, что прикажете делать?

– Потом ты уведомишь меня о том, что узнаешь. Ступай!

– Жюль Гри повернулся налево кругом и вышел из кабинета кардинала.

«Я с нетерпением жду известий… Неужели маркиза права? Но я не могу верить этому! О, я заставлю тебя бояться меня, гордая королева, если ты не хочешь любить меня! Ришелье не успокоится, пока не свергнет тебя или твоего любовника! Мои помощники не дремлют! Что ускользнет от внимания маркизы здесь, то узнает в Лондоне прекрасная Габриэль де Марвилье, а больше всего я ожидаю от своей новой союзницы, герцогини де Шеврез! Она так полюбила Габриэль и воображает, что та всецело предана герцогу Бекингэму. Этим путем я надеюсь выведать тайны, которые иначе мне никогда бы узнать не удалось! Габриэль де Марвилье очень умная женщина, большая дипломатка. Она сумеет приобрести доверие герцогини де Шеврез и…»

Камердинер прервал размышления кардинала, он доложил, что капитан Девере пришел по очень важному делу.

Ришелье приказал впустить его.

– Прошу прощения, ваша эминенция, ведь я вторично беспокою вас…

– Приказали ли вы выдать плащ солдату Гри?

– Он уже получил его, ваша эминенция.

– Что вы принесли мне, капитан?

– Я сейчас получил известие, что мушкетеры д'Альби и Милон отправляются с секретным поручением верхом в загородный дом.

Ришелье быстро обернулся к говорившему.

– В загородный дом? По дороге в Фонтенбло?

– Судя по направлению, по которому они проехали, должно быть так, ваша эминенция!

– А где дано мушкетерам тайное поручение?

– В Лувре! Мне кажется, это был бы хороший случай исполнить желание вашей эминенции!

– Почему же нет? Если только три дворянина: де Рансон, Мулен и де Пеллерон у вас под рукой.

– Они все здесь, и есть еще четвертый, солдат по имени Туре.

– Прикажите им исполнить эту затею, Девере. Мне кажется, время для этого самое удобное!

– Я немедленно распоряжусь, ваша эминенция!

– Но будьте осторожны, капитан. И еще одно: пусть мушкетеры прежде выполнят возложенное на них поручение в загородном доме, ссора должна возникнуть на их обратном пути, никак не раньше. Внушите это гвардейцам, любезный Девере. Для меня это очень важно!

– Будьте спокойны, ваша эминенция, все будет как надо.

– Поспешите, чтобы нам не упустить удобного случая, – сказал Ришелье, отпуская капитана, и прибавил про себя: «Любопытно знать, какое секретное поручение дано мушкетерам в Лувре к мадам де Марвилье? Сети расставлены, я желал бы только, чтобы у нас был хороший улов».

Камердинер доложил о приходе сына Пьера Гри.

– Ты возвратился скорее, чем я ожидал, – встретил кардинал вошедшего. – Какое известие ты мне принес?

– Я был на улице д'Ассаз, ваша эминенция.

– И нашел дом номер 21?

– Дом-то я нашел, ваша эминенция, но он был заперт, и как я ни стучал, никто не открыл мне ворот.

– Так ты возвратился, не исполнив дела?

– Никак нет, ваша эминенция! Я решился сесть у дома и караулить до тех пор, пока явится кто-нибудь из его обитателей. Вскоре вышел старичок из соседнего дома и заметил меня. Я спросил, кто живет в доме номер 21?

– Что же он ответил тебе?

– Он ответил, что тут живет очень знатный иностранец со своей прислугой! Когда я сказал ему, что намерен ждать возвращения этого господина, он заметил, что мне придется ждать очень долго, так как иностранец частенько возвращается домой очень поздно ночью, в течение же дня он никогда не показывается!

Ришелье подал солдату золотую монету.

– Возьми, – сказал он, будучи, видимо, в хорошем расположении духа, – я уже знаю достаточно!

 

XX. НАПАДЕНИЕ

В гостиной красивого, со вкусом отделанного загородного дома, находившегося на расстоянии не более одной мили от Парижа, сидела дама лет тридцати восьми. Из комнаты через раскрытые настежь высокие стеклянные двери видны были цветники и деревья палисадника. У ее ног на ковре, а отчасти и на шлейфе дорогого шелкового платья лежала маленькая комнатная собачка, на столе стояла великолепная клетка с пестрым попугаем.

Даму можно было назвать красавицей. Бледное ее лицо имело строго аристократические черты, высокий лоб, окаймленный черными волосами, нос с небольшой горбинкой, красивый маленький ротик и чудные живые глаза очаровывали с первого же взгляда. Но когда она смеялась, как, например, теперь, слушая бессмысленную болтовню своего попугая, выражение ее лица изменялось и становилось таким, что более глубокий наблюдатель нашел бы в нем недос-статок доброты и искренности.

Между тем как в саду красноватые лучи заходящего солнца еще освещали дорожки и кусты, в комнате, где сидела госпожа Марвилье, царствовал уже вечерний полумрак. Она позвонила и приказала вошедшему слуге зажечь канделябры и лампы. В эту минуту она услышала топот проскакавших мимо ее сада лошадей. Любопытство заставило ее выйти на уставленный цветами и тропическими растениями балкон, к которому по усыпанной песком дорожке сада торопился ее слуга.

– Кто приехал? – отрывисто спросила молодая женщина.

– Два королевских мушкетера просят позволения представиться вам, сударыня. Они говорят, что имеют к вам важное поручение, сказал слуга.

– Как имена этих господ?

– Господин виконт д'Альби и господин барон де Сент-Аманд, они приехали прямо из Лувра.

– Хорошо! Проси их сюда, – сказала госпожа де Марвилье.

Слуга вышел.

Габриэль возвратилась в комнату, где уже успели зажечь огонь. Бросив мельком взгляд в зеркало и поправив свой туалет, она повернулась к двери, откуда уже слышались шаги и бряцанье кавалерийских шпор.

Виконт д'Альби вошел в комнату и поклонился хозяйке дома.

– Я, вероятно, имею честь говорить с мадам де Марвилье? – вежливо спросил он.

– Да, вы не ошиблись, позвольте же и мне, в свою очередь, спросить, кого я имею удовольствие принимать у себя?

– Виконт д'Альби.

– Мне сказали, что вы приехали не одни…

– Мой товарищ, барон де Сент-Аманд, ожидает меня в саду, у нас такой обычай, ездить всегда вдвоем.

– По примеру святых ордена Иисуса, с целью взаимного охранения и наблюдения друг за другом? – улыбаясь спросила Габриэль.

– Если хотите, да! Мы объясняем это тесно связывающим нас союзом дружбы и важностью возлагаемых на нас поручений!

– Да, я понимаю, господин виконт, и нахожу такую предосторожность заслуживающей уважения! Пока один из вас исполняет поручение, другой охраняет его, не так ли? Действительно, мушкетеры короля Франции вполне достойны своей громкой славы.

Этьен поклонился в знак благодарности прелестной женщине, черные, огневые глаза которой были устремлены на молодого дворянина с выражением особого благоволения и участия.

Случайно их взоры встретились, и Этьену показалось, что магнетический тон мгновенно проник в его душу и взволнованная кровь быстрее потекла по жилам.

– Я оценил случай, доставивший мне счастье представиться вам, – сказал он взволнованным голосом. Никогда еще присутствие женщины не производило на него такого впечатления. Эта высокая бледная дама, с гордою осанкой и проникающим в душу взором оказала на него чарующее впечатление.

– Мне также очень приятно познакомиться с вами, господин виконт. Прошу вас садиться!

– Прочь отсюда! Бекингэм идет! – раздался вдруг громкий голос в гостиной.

Виконт с удивлением оглянулся.

Габриэль, смеясь, указала на попугая, прокричавшего эти слова.

– Вы, кажется, напомнили этому проказнику герцога, – сказала она. – Он почти никогда не говорит этих слов здесь, тогда как в Лондоне очень часто их повторяет, – говорила своим мелодичным голосом госпожа де Марвилье.

– Он изменник, – смеясь сказал Этьен, – выдает тех, кто часто посещает его госпожу!

– О, герцог часто забавлялся этим плутишкой и совсем избаловал его разными лакомствами, – продолжала очень непринужденно рассказывать Габриэль, желая подчеркнуть перед мушкетером свое интимное знакомство с Бекингэмом. – Он презабавный, и иногда развлекает меня в мрачные минуты.

– Могут ли быть мрачные минуты в такой счастливой и безоблачной жизни, как ваша! – сказал Этьен.

– О, они бывают часто, очень часто, виконт, и это как нельзя более понятно: я совершенно одинока, мне некого любить и меня также никто не любит! А при таких обстоятельствах может ли жизнь быть весела, можно ли не чувствовать ее пустоты? Но к чему я говорю это вам, молодому человеку, с улыбкой на лице и с радужными надеждами на будущее, не имеющему понятия о грустных минутах жизни.

– У кого их не бывает, мадам де Марвилье!

– Глядя на вас, невольно думается, что вы вполне счастливы виконт, и эта мысль благотворно действует на меня. Я так давно не видела счастливых лиц, жизнь моя так одинока и печальна!

– Габриэль! – закричал попугай и стал подражать тихому смеху, который он, верно, где-нибудь слышал, – Габриэль, ты лжешь!

Этьен невольно засмеялся.

– Я полагаю, мадам де Марвилье, вы не можете сердиться на эту забавную птицу. Кто живет, как вы, в этом маленьком раю, кто ни от кого не зависит и может избирать себе знакомых и друзей по душе и по сердцу, тот не имеет права жаловаться на одиночество и скуку.

– Наружность часто бывает обманчива, виконт, но мы отвлеклись от главного! Вы говорили, кажется, что имеете ко мне поручение, могу я узнать, чему я обязана удовольствием видеть вас у себя.

– Герцогиня де Шеврез просила передать вам ее искренний привет.

– Я очень рада и благодарна ей! Герцогиню я действительно считаю лучшим своим другом.

– Кроме того, она поручила мне узнать, когда вы располагаете отправиться в Лондон?

– Я настоящий вечный жид, виконт! Я нигде не чувствую себя дома, нигде не бываю счастлива. Я постоянно чего-то ищу и, к сожалению, не нахожу!

– Очень странно, – признался Этьен, глядя на прелестное лицо женщины.

– Герцогиня желает знать, когда я поеду в Лондон, а я еще сама не знаю этого. На меня иногда нападает непреодолимое беспокойство, невыразимая тоска, тогда я должна ехать путешествовать, должна развеяться, чтобы совершенно не погрузиться в преследующую меня хандру. Вы смотрите на меня с удивлением, виконт? Я говорю загадками, но, признаюсь, я сама для себя загадка!

– Неужели вы до сих пор не нашли того, что могло бы соответствовать вашим желаниям?

– Соответствовать? Нет, виконт! Иногда мне казалось, что я нашла… Это бывало, когда… – Габриэль запнулась, – когда в кругах, где я вращалась, я встречала любезных и умных людей, между которыми могла выбирать. Но, приехав домой, в тишине и уединении я испытывала себя, стараясь сделать этот выбор, и понимала, что все это не для меня!

Этьен молчал, он чувствовал, что сердце его сильно бьется, что в нем происходит странный переворот, что грудь горит, как в огне.

– Но я надоедаю вам и злоупотребляю вашим терпением, говоря так много о себе, вдобавок рискую, что вы посмеетесь надо мной с вашим товарищем! О, я знаю мужчин!

– Но вы не знаете меня, мадам де Марвилье! Я не позволю себе смеяться над женщиной, тем более, что я принимаю искреннее участие во всем, что вы удостоили сообщить мне.

– Это луч солнца в моей печальной жизни, виконт! Но вы, кажется, хотели сказать мне, почему герцогиня интересуется временем моего отъезда.

– Настоящей причины я не знаю, но насколько я мог понять из слов герцогини, дело идет о каком-то поручении, которое мадам де Шеврез хочет просить вас исполнить в Лондоне.

– Передайте ей, что я с удовольствием выполню любое ее поручение.

– Я полагаю, что это какая-нибудь посылка, которую вас будут просить передать в Лондоне.

– А, понимаю! Что-нибудь секретное! Конечно, герцогиня знает, что я всегда готова к ее услугам и что на меня можно положиться.

– Какой же ответ дадите вы мне?

– Извините, виконт, но теперь я не могу еще назначить день моего отъезда, я не успела еще подумать об этом! Через несколько дней я буду знать определенно, и можете повторить ваш визит для получения моего окончательного ответа.

– Считаю за честь и за величайшее удовольствие воспользоваться вашим милостивым приглашением.

– Только не откладывайте надолго ваше посещение, господин виконт. Герцогиня, вероятно, желает, чтобы поручение ее в Лондоне было исполнено быстро?

– Этого я не могу вам сказать, мадам де Марвилье!

– Я повторяю мое приглашение, господин виконт, и притом прошу посетить меня во второй раз на более продолжительное время, я покажу вам свое имение, вероятно, вы охотник до хороших лошадей. Я хотела бы услышать ваше мнение о рысаках, купленных мною на днях у герцога Вайтморленда. Надеюсь, вы принимаете мое приглашение?

– С нетерпением буду ждать этого счастливого дня, – пылко отвечал молодой человек, кланяясь очаровательной вдове, на прощание протянувшей ему руку.

Поднося ее к своим губам, Этьен чувствовал, как она слегка дрожала.

– Прощайте, виконт, – проговорила Габриэль, бросив на него долгий пламенный взгляд. Этьен еще раз поклонился и вышел из комнаты.

Отыскав в саду ожидавшего его Милона, он облегчил свою стесненную 1рудь тяжелым вздохом и пошел с ним к лошадям, порученным присмотру одного из слуг госпожи де Марвилье.

Между тем четыре всадника, выехавшие из Лувра, проехали городскую заставу и понеслись по покрытой мраком дороге. Доехав до старого, отдаленного от всякого жилья амбара, окруженного полуразвалившимся забором, они спешились.

– Здесь мы будем их ожидать, – сказал один из них, и трое других в красных мундирах гвардии кардинала и черных шляпах с плюмажами с ним согласились.

Пеллерон, как старший из четырех гвардейцев, присвоил себе право предводителя и послал Мулена вперед на передовой пост.

– Я надеюсь, нам недолго придется ждать их, – прибавил он, разглаживая свою седую бороду и усаживаясь с Рансоном и Туре около амбара.

Дорога была безлюдна, сквозь черные тучи изредка проглядывал бледный свет луны. Мулен, отдалившийся от своих товарищей, словно конная статуя замер посреди пустой дороги, внимательно всматриваясь в темноту и прислушиваясь к малейшему звуку.

Вдруг ему показалось, что он слышит стук лошадиных копыт. Он стал прислушиваться и понял, что не ошибся! Два всадника ехали шагом и, ничего не подозревая, разговаривали между собою. Луна, показавшаяся в разрыве туч, осветила дорогу, и Мулен разглядел двух мушкетеров. Он немедленно возвратился к своим товарищам, чтобы предупредить их об этом. Пеллерон принял команду и объяснил свой план атаки:

– Вы, Рансон и Мулен, отъезжайте от нас шагов на сорок вперед и скройтесь где-нибудь, чтобы не попасть им на глаза раньше времени. Туре и я последуем за вами, но как можно тише, чтобы мушкетеры смогли догнать нас. Мы их раздразним и заставим драться, а вы, как только услышите звук оружия, не медлите, а тотчас же спешите к нам на помощь. Понимаете?

– Еще бы, дело несложное! – отвечали Рансон и Мулен, проезжая вперед. Через несколько минут Пеллерон и Туре тронулись за ними.

Теперь они уже ясно слышали приближение всадников. Время от времени в ночной тиши раздавалось даже громко сказанное слово.

Когда старый забияка Пеллерон, оглянувшись, увидел, что мушкетеры уже близко и могут слышать его, он затянул солдатскую песню, ставшую популярной у гвардейцев Ришелье, каждый куплет которой оканчивался припевом:

Не будь у короля кардинала,

Франция бы наша пропала!

Грянем же дружно, на славу —

Виват одному кардиналу!

– Виват одному кардиналу! – подхватил Туре последние слова припева.

– Черт возьми! Ты слышал? – спросил Милон. Беарнец пришпорил лошадь и мигом очутился около гвардейцев.

– Что это за песня? – громко закричал он, – кто осмеливается ставить министра выше своего короля? Мы говорим: виват королю!

– Виват нашему королю Людовику XIII, – подтвердил подоспевший в это время Милон.

Этого только и добивались гвардейцы кардинала.

– А мы остаемся при своем.

– Виват кардиналу! – во все горло заорал Пеллерон. – Кто не хочет кричать с нами, тот нам враг, а врагов мы сумеем проучить!

– Что это, вызов? – закричал Этьен, – в таком случае защищайтесь! Мы не потерпим вашей дерзкой песни.

– Ну, мои голубчики, еще увидим, на чьей улице будет праздник, – со злобным смехом отвечал Пеллерон, обнажая свою шпагу.

Туре последовал его примеру.

– Прочь с дороги, если вам дорога жизнь! – закричал взбешенный этим нахальством д'Альби.

– Долой мушкетеров! – заревел Туре как можно громче, чтобы уехавшие вперед приятели могли слышать его.

В этот момент Милон напал на него, а Пеллерон схватился с виконтом.

Раздался громкий лязг оружия, и яркие искры от ударов железа о железо посыпались во все стороны. То был сигнал Рансону и Мулену спешить на помощь своим.

Они с яростью накинулись на д'Альби, заставившего было Пеллерона отступать.

– А! – воскликнул в негодовании Милон, – это заранее придуманная западня! Бей их, д'Альби! Отблагодарим этих негодяев за их любезность хорошими ударами мушкетерских шпаг, пусть у них надолго пропадет охота задевать на дороге честных людей! Он так сильно начал напирать на Туре, что тот, почувствовав его превосходство, стал отступать, тогда как остальные три гвардейца крепко теснили беарнца.

Но Этьен сражался как лев, умело парируя их удары.

В это время Милон, видя затруднительное положение товарища, с яростью взмахнул шпагой, и Туре зашатался в седле. Шпага выпала из его руки и он, схватившись за грудь, повалился с лошади, с громким ржанием помчавшейся во весь опор по дороге. Виконту удалось воспользоваться минутным невниманием Пеллерона и ранить его в правую руку, что сделало его неспособным к дальнейшей борьбе.

– Назад! – закричал Милон, наступая на Рансона и Мулена, – или все вы смертью расплатитесь за свое мошенничество.

Пеллерон едва держался на лошади, между тем как мушкетеры с такой силой напирали на него и на его товарищей, что, оказывая сопротивление, они вынуждены были понемногу отступать, и вдруг, повернувшись к противнику тылом, они пустились наутек.

– Это была засада, клянусь честью! – сказал Милон. – Смотри, как плуты удирают, забыли даже о своем четвертом сообщнике!

– Седой молодец получил от меня на память хороший подарок. Будет долго помнить! – говорил Этьен, вкладывая шпагу в ножны, между тем как Милон слез с лошади с намерением помочь Туре, лежавшему на дороге.

Добродушный Милон возвратился на несколько шагов назад, разыскивая раненого врага, а Этьен на лошади тихо следовал за ним.

Вдруг из уст Милона сорвалось громкое проклятие. Ведя лошадь в поводу, он не заметил Туре, лежавшего в высокой траве, и тот, собрав последние силы, схватил свою шпагу , и кольнул в ногу проходившего близко мушкетера.

– Черт побери, так вот твоя благодарность за то, что я хочу тебе помочь? Умри же, если так! – в бешенстве крикнул Милон и, выхватив шпагу из рук гвардейца, приколол его.

– Эта сволочь, из которой набрана гвардия кардинала, не стоит того, чтобы с ними обращались как с честными солдатами, – сказал он.

– Пусть Ришелье сам разбирается с этими подлецами, но мы не станем церемониться с ними, если они станут нам поперек дороги! Ты прав, они нас караулили, я только не понимаю, как могли они узнать о нашем поручении.

– Я чуть было не стал жертвой этого негодяя. Счастье еще, что он попал мне в ногу. Только бы эта мадам де Марвилье оказалась честной женщиной! Не знаю отчего, но мне кажется, будто она…

– Глупости, Милон, – перебил беарнец товарища, – она – друг герцогини и, кроме того, как могла она знать наперед, что мы приедем к ней? Нет, друг, не обвиняй прекраснейшую из всех женщин!

– Это еще что такое? – воскликнул, смеясь, Милон, выезжая со своим товарищем на дорогу, – наш виконт никак влюблен и оставил свое сердце на прекрасной вилле?

– Это еще большой вопрос, примет ли его прелестная вдова, любезный друг!

Подъехав к заставе, мушкетеры заявили дежурному офицеру, что на дороге в Фонтенбло лежит убитый в свалке солдат из роты телохранителей кардинала, оставленный там бежавшими товарищами.

 

XXI. ПОРТРЕТ КОРОЛЕВЫ

– Его эминенция сильно встревожен, сир, – говорил молодой маркиз де Сен-Марс королю, с выражением иронии на своем прекрасном и мужественном лице, – так встревожен, что мне еще никогда не случалось видеть его в таком состоянии.

– Что же вы отвечали ему, маркиз?

– Я сказал, что ваше величество еще не принимает! Его эминенция очень удивился, по-моему, разгневался и немедленно удалился.

– Расскажите же мне теперь, – продолжал король, опускаясь в кресло, – что так сильно встревожило кардинала?

– Его встревожило, сир, известие о том, что его лейб-гвардейцев порядком поколотили.

– Как это? Что случилось?

– Вчера вечером четыре гвардейца кардинала затеяли драку с двумя мушкетерами, причем дело дошло до кровопролития! Его эминенция хотел принести вашему величеству свою горькую жалобу на мушкетеров, от шпаг которых пострадали его гвардейцы!

– Так ли вы слышали, маркиз, два мушкетера и четыре гвардейца, говорите?

– Совершенно верно, сир, два мушкетера побили четырех гвардейцев и заставили их бежать без оглядки!

Король улыбнулся, что было весьма редким явлением, и можно было понять, что в душе он радовался этому известию.

– Таких вещей нельзя допускать, ведь мушкетеры – забияки, – сказал он.

– Прошу прощения, сир, но, говорят, что в этом случае зачинщиками были не мушкетеры!

– Как бы то ни было, я хочу положить конец этим историям, таких вещей одобрять и терпеть невозможно, маркиз!

– По правде сказать, ваше величество, мушкетеров нельзя винить, что они не уважают гвардейцев; говорят, капитан кардинальской гвардии был очень не разборчив при вербовке своего войска, и между гвардейцами есть немало авантюристов, пользующихся самой незавидной славой.

– Прикажите уведомить кардинала, что я ожидаю его, и велите сказать обоим мушкетерам, о которых идет речь, чтобы они немедленно явились ко мне. Я хочу выслушать и их!

Маркиз де Сен-Марс, с каждым днем все более входивший в милость у короля, поклонился и вышел исполнить приказание.

Несколькими минутами позже кардинал с заметно недовольным выражением лица входил в кабинет короля.

– Вы желали говорить со мной, ваша эминенция, какое важное дело привело вас ко мне? – спросил король.

– Я пришел к вам с жалобой, сир, с очень горькой жалобой!

– Как, ваша эминенция! Вы приходите с жалобой, ведь обыкновенно вы имеете привычку карать по собственному произволу?

– Если ваше величество ставит мне это в упрек, то осмелюсь заметить, что если я и караю, то только в делах, касающихся ваших интересов, сир. В моих личных делах я не хочу судить и наказывать.

– Так дело касается вас?

– То есть моих подчиненных, сир! – Вчера вечером случилось очень неприятное происшествие, и оно не должно остаться безнаказанным.

– Выражение вашего лица говорит мне, что вы сильно разгневаны, ваша эминенция.

– Простите, сир, если я не сумел скрыть своего настроения, но происшествие это, действительно, сильно расстроило меня.

– Но что же, наконец, случилось?

– Не более того, ваше величество, что в прошлую ночь на дороге в Фонтенбло нашли убитого, одного из солдат моей лейб-гвардии!

– Как убитым? Каким же образом и кем?

– Я сейчас же велел тщательно расследовать это дело, ваше величество!

– И что же оказалось?

– Четверо моих гвардейцев ехали вчера вечером по дороге, беззаботно распевая песни, как вдруг два мушкетера догнали их и, сперва вступили с ними в спор, а затем обнажили шпаги и закричали гвардейцам, чтобы они защищались, если хотят остаться в живых!

– Это похоже на нападение!

– Конечно, сир! Это-то и возмущает меня более всего, потому что случившееся с моими гвардейцами может случиться со всяким!

– Действительно, я нахожу, что на это дело следует обратить внимание, – серьезно сказал король.

Ришелье с удовольствием заметил, что Людовик внимательно его слушает.

– Мушкетеры убили солдата Туре, ранили господина де Пеллерона, и…

– Как, два мушкетера?

– Разумеется, они остались победителями; кто же осмелится затевать такое кровопролитное сражение посреди большой проезжей дороги. Туре остался мертвым на месте.

– А на ваших гвардейцев можно положиться, господин кардинал? Уверены ли вы в их благонадежности и не думаете ли вы, что они были способны первыми начать ссору? – спросил король.

– Более чем уверен, ваше величество, они все люди благородные, из хороших старинных фамилий, кроме Туре. Остальные – это де Рансон, Мулен и де Пеллерон.

– Вы совершенно правы, ваша эминенция, требуя удовлетворения, и оно будет дано вам, будьте уверены.

– Заранее приношу вам, сир, мою глубочайшую признательность! Пусть виновные будут строго наказаны!

– Но теперь мы выслушаем другую сторону. Этого, полагаю, требует справедливость. Не правда ли, ваша эминенция?

– Другую сторону? – с недоумением повторил Ришелье, как будто ее не должно было существовать там, где он обвинял и приносил жалобу.

– Конечно, господин кардинал, я понимаю мушкетеров. Вы допрашивали только своих гвардейцев и поверили им на слово, не так ли?

– Я не сомневаюсь, что…

– И я нисколько не сомневаюсь в справедливости ваших слов, но я не так уверен в ваших гвардейцах, как вы, ваша эминенция, и для очищения совести хочу удостовериться в истине, чтобы не наказать невинных! – Сказав это, король позвонил и приказал позвать мушкетеров.

Через несколько минут виконт и Милон явились в комнату короля. Увидев кардинала, они тотчас поняли, в чем дело, но на их лицах не было заметно страха. Они, напротив, выражали полное спокойствие и уверенность в своей правоте.

– Мушкетеры, – начал король, – были вы вчера вечером на дороге, ведущей в Фонтенбло?

– Были, ваше величество.

– Не встретились ли вы там с несколькими гвардейцами его эминенции?

– Сперва с двумя, ваше величество, а потом подъехали еще двое!

– Кто на кого из вас напал первым, то есть, кто первый взялся за шпагу!

– Мы, ваше величество!

Ришелье, стоявший и слушавший до сих пор в стороне, нашел, что время прекратить допрос. К великой его радости мушкетеры сами сознались в своей вине.

– Ваше величество, вы теперь убедились в истинности моих слов, – решился он вмешаться. – Какого доказательства еще требовать вам?

– Вы должны знать, – продолжал король, обращаясь к мушкетерам, – что я не терплю забияк! Понимаете ли вы, чему подвергаетесь за вашу вину? Клянусь, я не хочу, чтобы мои солдаты были разбойниками и бесчинствовали на больших дорогах, я скорее соглашусь их всех до одного перестрелять!

– Зная это, ваше величество, мы полагали, что исполнили свой долг, усмирив и прогнав гвардейцев с большой дороги, где они бесчинствовали и подстерегали мирно едущих людей, – сказал Милон с дивной неустрашимостью и спокойствием.

– Какая дерзость, – прошипел кардинал.

– Что заставило вас первыми взяться за шпаги? Я требую правды!

– Поводом была сатирическая песня, которую гвардейцы, увидев нас, запели нарочно, с намерением подразнить нас, – отвечал д'Альби.

– Сатирическая песня? – спросили почти в одно время король и кардинал.

– Бесстыдная, наглая песня, – подтвердил Милон, – за которую нельзя было не наказать дерзких певцов.

– Что было в этой песне? – быстро спросил король.

– Я не смею, сир, повторять ее, – отвечал д'Альби.

– А я приказываю вам под страхом моей немилости повторить мне слова песни или ее содержание.

– Между гвардейцами кардинала эта песня в большом почете, – сказал Милон.

– Я хочу слышать ее, – приказал король.

– В таком случае, сир, я возлагаю ответственность на его эминенцию и на его гвардейцев! Один из молодцов, уже совершенно, впрочем, седой, хотел непременно вызвать нас на ссору. Он громко пропел песню и постарался особенно ясно повторять ее припев, заключавшийся в следующих словах:

Не будь у короля кардинала,

Франция бы наша пропала.

Грянем же дружно, на славу —

Виват одному кардиналу!

– Другой гвардеец подхватил последние слова припева и повторил их во все горло. Не могли же мы, ваше величество, слышать это и молчать. Мы протестовали против песни, нам отвечали очень грубо. Слово за слово, и дело дошло до драки. Услышав лязг оружия, двое других гвардейцев, ожидавших где-то в засаде, подоспели на помощь своим и также напали на нас. Тогда нам пришлось защищать нашу жизнь против четверых, и если при этом наши шпаги немного неосторожно задели одного в грудь, а другого в руку – то этого нельзя нам поставить в вину!

– Что вы скажете теперь, ваша эминенция? Дело-то все-таки, по-видимому, было не так, как рассказывали вам ваши гвардейцы.

– Я верю только им, сир!

– Ваше пристрастие, господин кардинал, заставляет думать, что вы хотите защищать только своих людей.

– Но еще одно, – опять обратился король к мушкетерам, – вы, говорят, одного солдата убили и оставили на большой дороге?

– Гвардейцы бежали со всех ног, как только увидели, что победа осталась за нами, – рассказывал Милон, – мы их до того напугали, что они второпях забыли своего раненого товарища. Мне стало жаль его, и я хотел предложить ему помощь, но он дурно отплатил мне за мое доброе намерение. Когда я подошел к нему, он схватил лежавшую около него шпагу и ранил меня в ногу!

– Это был гадкий поступок! Как вам кажется, ваша эминенция?

Ришелье молчал.

– Это взбесило меня, – продолжал Милон, – и я в сердцах покончил с ним. Потом мы с виконтом поскакали к заставе, где немедленно объявили караульному офицеру о случившемся. Мы не сделали ничего противозаконного, ваше величество!

– Однако, несмотря на это, я желаю, чтобы подобные кровопролития не повторялись больше, – сказал король очень серьезно. – Я раз и навсегда приказываю вам и предупреждаю, что строго буду наказывать ослушников.

Мушкетеры поклонились и вышли по знаку короля.

– Если бы я захотел наказать, ваша эминенция, мне пришлось бы осудить обе стороны. Вы видите, что в этих делах трудно разобрать, кто виноват. Каждая сторона оправдывает себя, и во избежание несправедливого приговора остается только или простить, или наказать всех. Оставим на этот раз дело без последствий и поговорим о чем-нибудь другом. Были вы на днях в Люксембургском дворце?

– Был, сир, сегодня и восхищался образцовыми произведениями гениального Рубенса. Это, правда, пока еще не более чем эскизы* которые ее величество удостоила показать мне, но невозможно не удивляться и не восхищаться ими!

– Королева говорила мне о них и уверяла, что этот художник вполне заслуживает своей высокой славы.

– Ее величество очень интересуется им.

– Да, действительно, и мне нравятся эти рисунки! Мне кажется, это приятное и благородное развлечение.

Ришелье иронически улыбнулся.

– Что касается приятных развлечений, то у ее величества, кажется, никогда не бывает в них недостатка, сир, – сказал он.

– Надо признаться, наш двор не изобилует ими, – сказал король. – Я иногда упрекаю себя за это и все-таки не могу решиться принимать участие в шумных празднествах!

– Вам не в чем упрекать себя, сир, я повторяю, что при дворе развлечения образуются сами собой.

– Какие же, ваша эминенция?

– Тайные, сир, не явные!

– Какого же рода? Ришелье пожал плечами.

– Мы опять попали на неприятную тему, ваше величество, я бы не хотел быть вечным обличителем, тем более, что виновным всегда остаюсь я же!

– Виновным? Как понимать это, господин кардинал?

– Самая неблагодарная обязанность, ваше величество, та, где приходится иметь дело с женским умом, он так изворотлив, что его никогда не перехитришь.

– А я, напротив, полагаю, что неудачи возбуждают энергию. Надо доказать противной стороне, что и мы умеем иногда выигрывать сражения.

– Если на неприятельской стороне такие усердные и ловкие помощники, сир, то, разумеется, всегда опоздаешь, и крепость, которую считаешь осажденной, окажется пустой!

– Не следует унывать из-за этого, а надо, напротив, продолжать начатое.

– Другие опыты, быть может, будут удачнее, – отвечал король, любопытство которого было возбуждено.

– Наши противники беспрестанно меняют место действия!

– А где же оно находится в настоящее время, кардинал?

– В стенах нашего доброго города Парижа!

– А! Это, быть может, удобнее для нас?

– Только в том случае, сир, если мы будем действовать тайно и быстро.

– Париж велик, не можете ли вы подробнее указать место?

– Улица д'Ассаз, дом номер 21, – отвечал Ришелье.

– Кто живет в этом доме?

Кардинал принял дипломатически таинственный вид.

– Этого я не мог разведать, сир, чтобы узнать это – надо дождаться удобного времени.

– А когда, по вашему мнению, настанет это удобное время?

– Сегодня!

– В котором часу?

– Полчаса спустя после того, как ее величество в сопровождении только обергофмейстерины отправится на улицу д'Ассаз, куда она изволит ездить очень часто.

Король с изумлением взглянул на кардинала.

– Признаюсь, у вас отличные слуги, господин кардинал, гораздо лучше, чем у меня, – сказал он. – Ваше известие, как видите, в высшей степени удивило меня.

– Это меня радует, ваше величество, я бы желал доказать вам, что я неусыпно оберегаю вас и всей душой вам предан.

– И королева часто посещает улицу д'Ассаз?

– Уже в четвертый раз, ваше величество! Но если мы хотим иметь успех, дело это следует хранить в глубочайшей тайне.

– Вы ничего не знаете о цели этих поездок, ваша эминенция, о значении их?

– Быть может, маленький заговор, или… Но зачем догадываться? Вы сами все узнаете, сир! Они не подозревают, что нам известно место их тайных действий, следовательно, вы явитесь совершенно неожиданно и узнаете то, что вам нужно.

– Хорошо, очень хорошо, ваша эминенция! Мы докажем дамам, что им не всегда удается провести нас!

– Желаю вам успеха, сир.

– Им я буду обязан вам, ваша эминенция! Я сообщу вам о результате моей поездки.

Кардинал поклонился и вышел от короля, довольный тем, что достиг хоть одной из двух намеченных целей.

Людовик поверил сведеньям Ришелье, он имел намерение отправиться тайно вслед за королевой, неожиданно предстать перед нею, будучи в полной уверенности, что попадет на тайное свидание и обличит Анну Австрийскую в неверности. Он непременно хотел знать, что ее влекло на улицу д'Ассаз.

Сентябрьское солнце, проникавшее сквозь высокие окна Лувра, так ярко освещало комнаты короля, что казалось, будто золотистые лучи его хотят разогнать в душе Людовика мрак мучивших его тяжелых сомнений. Скрестив руки на груди, король тревожно ходил взад-вперед по комнате, ожидая уведомления от маркиза де Сен-Марса, которому он поручил тайно наблюдать за отъездом королевы.

Наконец маркиз появился у портьеры и поспешно вошел в комнату.

– Какое известие несете вы мне, маркиз? – спросил с нетерпением король.

– Ее величество сейчас в своей карете выехала из Лувра, – отвечал Сен-Марс. – Она сегодня в парадном туалете, и ее, кроме обергофмейстерины, сопровождают герцогиня де Шеврез и маркиза д’Алансон. Ее величество, по-видимому, очень весела. Садясь в карету, она бросила взор на окна вашего величества.

– Надеюсь, вы не показались ей, маркиз?

– Само собою разумеется, ваше величество, я остерегся.

– Я знаю, маркиз, что вы осторожны и опытны в этих делах.

– Я должен еще упомянуть, сир, что несколько раньше королевы один из камергеров ее величества также поехал по направлению к улице д'Ассаз!

– Благодарю вас, маркиз! Прикажите сейчас же подать мой экипаж и передайте герцогам Сюлли и де Бриссаку приказание сопровождать меня.

«Я явлюсь к ним со свидетелями, – подумал король после ухода Сен-Марса. – Если она виновна, то унижение будет чувствительнее! Ах, ваше величество! Вы изволили тревожно посматривать на мои окна, вы берете с собой толпу провожатых, чтобы иметь больше сторожей, оберегающих вас от моего гнева, но, клянусь, ваши предосторожности не остановят меня. Я должен узнать, кого вы посещаете на улице д'Ассаз и узнаю во что бы то ни стало!»

– Вы уже готовы, господа, – обратился Людовик к входившим в это время обоим герцогам. – Я приглашаю вас сопровождать меня на улицу д'Ассаз.

– На улицу д'Ассаз, ваше величество? – простодушно спросил ничего не подозревавший старый герцог Сюлли, – а что же мы будем делать там, сир?

– Вы увидите там кое-что, чему очень удивитесь, любезный герцог, – со злой усмешкой отвечал король, – но поедем, времени терять нельзя!

Король приказал своему лейб-кучеру ехать на д'Ассаз и остановиться у подъезда того дома, где он увидит два придворных экипажа. Карета быстро помчалась по улицам Парижа, пронеслась мимо Люксембургского дворца и вскоре остановилась у дома номер 21, очень красивого здания, у подъезда которого действительно стояли две придворные кареты. Король поспешно вышел из экипажа и в сопровождении обоих герцогов вошел в дом.

Парадный вход и устланные коврами лестницы свидетельствовали, что здесь живет богатый и знатный человек. Жюль Гри не солгал в своем донесении кардиналу. Это великолепие еще более усилило подозрение и нетерпение короля.

Мягкие ковры совершенно заглушали шаги Людовика и его провожатых. Взойдя на лестницу, король остановился и, казалось, глазами отыскивал дверь, которая должна была привести его к цели. Вдруг он увидел в конце украшенного живописью и великолепной колоннадой коридора полуприподнятую портьеру и быстрым шагом направился к ней.

Оба герцога следовали за ним в тревожном ожидании чего-то необыкновенного.

Людовик был удивительно бледен, лицо его выражало сильную душевную тревогу. Но подойдя к портьере и бросив через приподнятую ее половинку беглый взгляд в комнату, король, в величайшем изумлении, остановился вдруг как вкопанный. То, что ему представилось, так мало соответствовало его ожиданиям, что он не мог прийти в себя от удивления.

В кресле, спиной к нему, сидела Анна Австрийская. На ней было белое платье из тяжелой шелковой материи, а на черных роскошных волосах сияла маленькая корона. За ее креслом стояли герцогиня де Шеврез и маркиза д'Алансон, несколько в стороне была донна Эстебанья, у двери стоял камергер. Внимание их было сосредоточено на большой картине, стоявшей на мольберте, которая изображала молодую прелестную королеву во всей ее удивительной красоте.

Рубенс, с палитрой и кистью в руках, делал последние тонкие штрихи на своем дивном произведении, возбудившем немой восторг даже никем еще не замеченного короля. Людовик видел перед собой свою прелестную супругу, как в зеркале, сходство было поразительное!

Вдруг ему пришла в голову мысль, от которой лицо его покрылось краской стыда. Так вот кто жил в доме номер 21 по улице д'Ассаз! То было жилище Рубенса, и целью визитов к нему королевы были сеансы позирования для портрета. Но у подозрительного короля появилось теперь другое сомнение: кому предназначен этот портрет? Для кого дозировала королева?

В это время донна Эстебанья услышала шорох и оглянулась на портьеру.

– Боже мой! Его величество! – отступив шаг назад, шепотом сказала она.

Мирная сцена в мастерской художника вдруг изменилась.

Анна Австрийская быстро поднялась и взглянула на дверь, где стоял ее супруг, а за ним герцоги Сюлли и де Бриссак.

Рубенс, узнав короля, отступил в сторону и встал возле портрета, тогда как придворные дамы пришли в какое-то странное замешательство.

– Простите, мадам, что мы так невежливо подсмотрели ваши занятия, – сказал Людовик, входя в комнату, – но я положительно очарован прелестью и сходством этого истинно художественного произведения.

– Мне бы следовало рассердиться на вас, сир, – спокойно отвечала Анна Австрийская, – вы лишили меня тайны, которую я сохраняла в течение многих недель. К сожалению, всегда находятся изменники, готовые испортить нам с вами, сир, всякую радость!

– Я не совсем понимаю ваши слова, мадам, не потрудитесь ли объясниться понятнее.

– О сир! Вы, к сожалению, уже получили это объяснение раньше, чем я того желала, – отвечала королева. – Я теперь лишена удовольствия сделать вам этим портретом сюрприз 27 сентября.

– Как, мадам, мне?..

– Я хотела преподнести его в качестве подарка в день вашего' рождения, сир. Теперь мне испортили эту радость!

– О, нет, не говорите этого! – воскликнул Людовик. По-видимому, это неожиданное объяснение его невольно тронуло. – Вы, напротив, доставляете мне двойную радость – сегодня и в день моего рождения! Я никак не ожидал найти вас здесь с подобной целью и постараюсь достойно отблагодарить за такое милое внимание ко мне.

– Садитесь на ваше место, – продолжал король и встал возле кресла королевы, чтобы вблизи полюбоваться на произведение великого Рубенса, от которого он не мог оторвать своих глаз.

Людовик потом долго разговаривал с Рубенсом об Антверпене и Италии, и едва ли не первый раз в жизни ему встретился человек, беседа с которым доставила ему истинное наслаждение. Великий художник умен и образован, по манерам – аристократ, способный обращаться не только с князьями и дипломатами, но и с коронованными особами.

Людовик смотрел на прекрасное изображение, стоя возле своей супруги, казавшейся еще чем-то озабоченной.

– Я с нетерпением буду ждать, – сказал он оживленно, – когда это восхитительное изображение появится в моих покоях 27 сентября. До тех пор я обещаю ни разу не взглянуть на него, хотя это будет для меня очень тяжким испытанием.

– Я все-таки еще не могу утешиться, сир, что меня так безжалостно лишили самой дорогой радости… Во всяком подарке – самое приятное всегда неожиданность. Но, к сожалению, это удовольствие для нас недоступно!

– Оставьте эти грустные мысли, мадам, и если вас может утешить это, то я приношу вам искренние уверения, что сегодня вы сделали мне самый радостный сюрприз, и я давно уже не был так счастлив, как сейчас! Позвольте мне проводить вас до кареты и просить вас сесть со мною в экипаж.

– С величайшим удовольствием, сир, – отвечала Анна Австрийская и, простившись с провожавшим их до крыльца Рубенсом, они сели с королем в карету. Тут только она вздохнула свободно и поблагодарила судьбу, даровавшую ей возможность избежать большой опасности.

В мастерской художника кроме большого портрета, предназначенного королю, был другой, маленький, к счастью, король его не заметил. Портрет этот донна Эстебанья передала затем ювелиру, чтобы вставить его в дорогую оправу из золота и драгоценных камней. Роскошная вещица эта предназначалась к отправке в дальний путь, чтобы служить утешением отсутствующему другу,

 

XXII. ГАБРИЭЛЬ ДЕ МАРВИЛЬЕ

– Господин виконт д’Альби, – доложила камеристка герцогине де Шеврез.

– Просите виконта сюда, Жанетта, – приказала герцогиня, запечатывавшая в это время письмо.

Через несколько минут мушкетер вошел в комнату статс-дамы.

– Вот истинно военная точность, – улыбнулась герцогиня, приветливо здороваясь с виконтом. – Смею я просить вас оказать мне еще услугу?

– Приказывайте, герцогиня!

– Я знаю, вы всегда любезны, особенно с дамами, виконт, но я желала бы злоупотреблять вашей рыцарской вежливостью и эксплуатировать ее! Знаете ли вы, в чем дело?

– Вы просили меня прийти к вам, ваша светлость, и я явился, не зная, для чего я нужен.

– Не будет ли это невежливым, если я попрошу вас еще раз съездить на виллу мадам Марвилье? На обратном пути оттуда вы попали, к сожалению, в такую неприятную историю.

– Напротив, герцогиня, вы не могли бы дать мне более приятного поручения.

– Ого! Жар, с каким вы это говорите, невольно наводит на мысль, что прекрасная мадам де Марвилье и на вас, как и на других, произвела впечатление. Берегитесь, однако, виконт, не доверяйте этой обворожительной женщине. Она, по слухам, не очень разборчива в средствах покорять сердца мужчин.

– Извините, ваша светлость, как должен я понять эти слова?

– Скажу вам откровенно, виконт, я слышала недавно, а при необыкновенной красоте мадам де Марвилье, это кажется довольно правдоподобным, что она любит завлекать молодых людей, заставлять их влюбляться в себя и потом зло смеяться над ними. Одним словом, ее считают кокеткой, и даже опасной кокеткой!

– Находясь в обществе мадам де Марвилье, герцогиня, забудешь о какой бы то ни было опасности!

– С этим я согласна. Красота ее даже меня очаровала! Но для меня, как для женщины, опасность эта не страшна.

– Позвольте сказать вам, герцогиня, что и я не боюсь ее, и с удовольствием готов исполнить ваше поручение!

– Если вы этого непременно хотите, то пусть будет по-вашему, виконт; дело состоит в передаче мадам де Марвилье секретного письма.

– Оно будет передано, ваша светлость, в собственные руки мадам де Марвилье, и никому другому, – решительно сказал Этьен.

– Вот это письмо, виконт. Когда вы отправитесь на виллу?

– Сейчас же!

– Превосходно! Вам дадут ответ.

– Когда прикажете привезти его к вам?

– Если можно, завтра утром! Этьен поклонился и хотел идти.

– Еще одно слово, виконт! В отношениях с женщинами осторожность и не слишком большая доверчивость иногда бывают полезны! Это странно слышать от женщины, и все-таки, я попрошу вас обратить внимание на мои слова! Немного недоверия всегда выгоднее беспечной доверчивости. Нечего улыбаться, виконт, поймите мои слова так, как они действительно говорятся, то есть с искренним доброжелательством. До свидания!

Этьен раскланялся перед герцогиней де Шеврез, ответившей ему ласковой улыбкой, спрятал письмо в карман и пошел в галерею проститься с Милоном, стоявшим в карауле.

На этот раз д'Альби решил отправиться один, рассчитывая подольше побыть в обществе мадам де Марвилье.

Когда он рассказал Милону о предполагаемой поездке, тот помрачнел и призадумался. Ему казалось, что эта женщина окружена какой-то тайной, что в сущности она была скрытой причиной последнего их приключения, словом, что доверяться ей вообще рискованно.

Он ничего не сказал об этом д'Альби, но не мог отделаться от мысли, что за всем этим скрывается какая-то тайная интрига.

– Все-таки ты будь осторожен, виконт, – не без тревоги сказал он.

– Ты вот улыбаешься насмешливо, а я все-таки утверждаю, что в этой иностранке кроется что-то неладное. Можешь считать ее самой красивой и роскошной женщиной в мире, можешь мечтать о ней день и ночь, а я все-таки останусь при своем, и даже считаю своей обязанностью сказать тебе: эта богатая вдова, живущая то в Лондоне, то в Париже, кажется мне самой опасной авантюристкой, а ее вилла – роскошно замаскированным вертепом разбойников!

– Перестань, Милон! – перебил его виконт, – ты по обыкновению преувеличиваешь. Я еду к ней просто передать письмо от герцогини де Шеврез. Не беспокойся обо мне.

Милон улыбнулся своей добродушной улыбкой.

– По правде сказать, – признался он, – я сам не понимаю причины моего беспокойства о тебе, как только речь заходит о вилле этой мадам. Бог свидетель, я не суеверен и в предчувствия не верю, но каждый раз, когда думаю о ней, у меня на душе становится нехорошо.

– А ведь честно говоря, тебя не назовешь женоненавистником, – пошутил д'Альби, похлопывая друга по плечу. – Ну, до свидания!

– Советую тебе всегда остерегаться вдов, они гораздо опаснее молодых девушек! – слегка понизив голос, крикнул Милон товарищу, кивавшему ему в знак согласия головой.

«Держу тысячу против одного, – подумал Милон с досадой ударяя рукой по эфесу шпаги, – что он совершит великую глупость. А ведь, клянусь небом, жаль мне будет д'Альби. Он славный малый! Но и то сказать, что же с ним может случиться? Самое дурное, разумеется, – свадьба, но он рано не женится. Гораздо опаснее, если эта дама задумала использовать его как орудие для своих скрытых целей. Ну, да это ведь впоследствии видно будет».

Пока Милон размышлял таким образом, д'Альби уже скакал по улицам города, проехал заставу и через несколько минут очутился на дороге к вилле де Марвилье.

Образ прекрасной Габриэль носился перед ним как живой, и он в тысячный раз с восторгом повторял себе, что никогда в жизни не видел женщины красивее и обаятельнее. Его снова тянуло к ней, ему хотелось видеть ее, говорить с ней, смотреть в ее прекрасные глаза…

Но что же значили, однако, странные слова герцогини де Шеврез? Для чего она полушутя-полусерьезно предупреждала его? Неужели она знала что-нибудь темное о прошлом или настоящем Габриэль де Марвилье.

Только теперь пришло ему в голову, что слова герцогини имели некоторую странность. Отчего пришло ей в голову, что в душе он уже был очень близок с этой женщиной?

Но как только вдали обозначилась вилла, он отбросил все размышления и стал мечтать лишь о том моменте, когда он снова увидит прекрасную хозяйку дома.

Вдруг она сама показалась в саду, идя ему навстречу. Счастливый случай устроил так, что в эту минуту она в легком летнем наряде проходила по передней части сада и поравнялась с калиткой в то самое время, когда Этьен подъезжал к ней.

Мадам де Марвилье тотчас же узнала виконта, послала одного из слуг отпереть ворота и взять его лошадь, а сама с приветливой улыбкой остановилась у калитки.

– Вот, как видите, я уже злоупотребляю вашим любезным приглашением, – проговорил виконт, поднося к губам нежную, прелестную ручку женщины.

– А я среди провинциального уединения приветствую вас с искреннею радостью, – ответила она. – Пройдемся по аллеям, поболтаем, а потом отправимся домой и закусим. Надеюсь, вы мой гость сегодня на целый день. По крайней мере я на этот раз не вижу, чтобы вас сопровождал приятель.

– Я приехал один, и с радостью принимаю ваше приглашение.

Габриэль проводила виконта сквозь густые тенистые аллеи и ароматные цветники сада к конюшням, чтобы показать ему своих лошадей. Конюшни были истинно королевские. Хозяйка слушала восторженные похвалы молодого гостя и с улыбкой смотрела, как он любовался некоторыми скакунами. Потом они пошли к дому, где на балконе их ожидал уже роскошный завтрак.

Попугай был сегодня до странного молчалив, и даже когда Этьен попробовал было раздразнить его, он продолжал угрюмо сидеть на своем кольце. Д'Альби подумалось, что бедняге, вероятно, досталось от хозяйки за то, что он в последний раз так некстати вмешивался в разговор.

Лакей налил вино, но Габриэль обратилась к Этьену с просьбой налить ей другого вина. Догадливый слуга тотчас же исчез.

Красавица-вдова и пылкий юный мушкетер остались с глазу на глаз. Она шутила самым беззаботным тоном и признавалась, что давно не была так весела и счастлива. Разговор их был так прост и задушевен, что Этьен, сам того не замечая, все больше и больше поддавался ее женскому обаянию.

И как можно было подозревать ее в чем-либо дурном, как можно было хоть на мгновение не доверять ей! По мнению влюбленного беарнца, невозможно было воссоздать образ женщины более привлекательной.

Габриэль незаметно перевела разговор на герцогиню де Шеврез, называя ее своим искренним другом. Только в эту минуту д'Альби вспомнил о своем поручении. В пылу восторга он совершенно забыл о нем. И вдруг сама хозяйка, по-видимому, без всякого намерения, напомнила ему о главной цели его приезда.

– Поклон прелестной герцогини я вам уже передал, – проговорил он, вставая и вынимая из кармана изящный конверт, – а теперь потрудитесь получить письмо, которое я взялся доставить вам.

– Это прелестно! – сказала молодая женщина, беря письмо, – я ужасно люблю герцогиню и очень уважаю ее. Вы мне позволите прочесть?

– Пожалуйста, не стесняйтесь!

– Могу вас уверить, что в этом письме нет тайн ни для кого, а для вас в особенности, герцогиня пишет мне, что вы человек вполне достойный общего доверия.

– Вы, вероятно, уже решили что-нибудь относительно вашего отъезда?

– Нет, ничего, но герцогиня прямо говорит о своем желании переслать кое-что через меня в Лондон.

– Как печально вы это сказали!

– Да, я сама не знаю отчего, но в этот раз мне так трудно назначить день своего отъезда, – проговорила Габриэль в каком-то порыве откровенности, медленно складывая письмо. – Со мной никогда не случалось ничего подобного, и я решительно не понимаю причин. Мне кажется, что я чего-то лишусь, потеряю что-то дорогое.

– В мой первый приезд вы говорили, что вам нечего терять, не с чем расставаться…

– Да, тогда меня что-то беспокоило, мучило, я только и мечтала об отъезде.

– А теперь это прошло? Габриэль слегка покраснела.

– Через три дня я уеду из Парижа! – проговорила она вполголоса.

Д'Альби почувствовал, что наступившее молчание слишком явно выдавало волнение, вызванное этим решением как в нем, так и в ней.

– Через три дня, – повторил он. – И вы долго рассчитываете пробыть в Англии?

– Я думаю, что еду туда навсегда, – ответила она.

– Боже мой! Да из-за чего же вы решаетесь на это?

– Что же в моем решении так испугало вас, виконт?

– Мысль, что я никогда вас больше не увижу! Казалось, Габриэль не ожидала такого ответа. Она, видимо, снова взволновалась и изменилась в лице.

– Габриэль, – проговорил Этьен тихим дрожащим голосом, – позвольте мне предложить вам один откровенный вопрос. Вы хотите уехать, чтобы не видеть меня больше? Да?

– Зачем бы я это делала, виконт? Разве до Лондона нельзя доехать отсюда?

– Эти слова подают мне великие надежды, Габриэль…

– Так не придавайте им слишком большого значения.

– Ну, вот! В один момент мне кажется, что вы подаете мне надежду, а в следующий – вы ее у меня отнимаете…

– Без экспансивности, виконт, – остановила она увлекшегося беарнца, пытавшегося было овладеть ее рукой. Нас могут увидеть из сада, а я ведь вдова… Вдовы должны быть вдвое осторожнее в своем поведении.

– Итак, вы ничего не скажете мне более того, что я могу увидеть вас в Лондоне? Неужели я не имею права сказать вам то, что наполняет все мое существо. О! Не будьте столь жестоки, позвольте мне сказать вам, что с той самой минуты, как я увидел вас впервые…

– Я часто слышала все это и знаю, что вы хотите сказать, виконт, но должна вам признаться, что было бы лучше, если бы вы не договаривали.

– Вы жестоки, Габриэль, вы не хотите даже выслушать меня!

– Нет, не сегодня, виконт. Я прошу вас об этом. Вы смотрите на меня так вопросительно, точно хотите услышать объяснение, почему я вас прошу об этом. И я вполне понимаю ваше удивление, но скажу вам, что в такого рода делах лучше избегать излишней поспешности. Через три дня я уезжаю из Парижа. Тогда у вас будет достаточно времени серьезно обдумать все это.

– Теперь я понимаю вас, Габриэль! Вы хотите испытать меня, хотите убедиться в том, что чувство мое не остынет после того, как я не смогу видеть вас, но вы узнаете мою любовь, мою преданность, мой восторг! Я последую за вами всюду и докажу вам силу и прочность моего чувства. Тогда, может быть, растает лед вашего сердца, тогда вы…

– Постойте, виконт! – воскликнула молодая женщина, и по ее волнению Этьен понял, что ее холодность была лишь маской, которую она едва выдерживала. – Прошу вас, остановитесь! Уверяю вас, для нас обоих будет гораздо лучше, если многое между нами останется недосказанным.

– Хорошо, на сегодняшний день я покоряюсь вашему желанию.

– Передайте герцогине мой задушевный привет, виконт. Скажите ей, что я жду поручений в Лондоне и буду очень рада их исполнить. Я уезжаю через три дня, теперь решение мое неизменно! По письму герцогини я вижу, что мне нужно будет взять с собой какую-то весьма важную вещь. Вы не знаете, кому нужно будет передать ее в Лондоне?

– Нет, не знаю.

– А неизвестно ли вам, что это за вещь такой необыкновенной важности?

– Кажется, какой-то портрет.

Габриэль едва заметно вздрогнула, но ни одна линия ее лица не выдала охватившей ее радости.

– Прошу вас, передайте герцогине, что мне было бы очень приятно получить эту вещь поскорее, чтобы успеть уложить ее как следует.

– Герцогиня, кажется, хотела лично доставить вам свою посылку.

– Какая радость! Я увижу герцогиню здесь и буду иметь возможность лично засвидетельствовать мою дружбу и преданность ей!

– И в то же время вы рискуете иметь неприятность увидеть здесь и меня, мадам де Марвилье!

– Я начинаю бояться, что вы судите обо мне несправедливо. Да, я боюсь, что вы меня не поняли. В таком случае позвольте мне сказать вам, что я надеюсь снова увидеть вас, что это свидание составляет горячее желание моего сердца, а исполнение его зависит лишь от вас…

– Благодарю вас, Габриэль! Тысячу раз благодарю вас! – сказал д'Альби, низко склоняясь перед загадочной красавицей. – И до свидания в Лондоне.

 

XXIII. В ПРИЕМНОЙ

Людовик XIII очень быстро одарил своим расположением молодого маркиза де Сен-Марса. Ришелье представил его ко двору и ввел в круг самых близких к королю людей с тем, чтобы иметь среди них своего постоянного шпиона. Сначала де Сен-Марс беспрекословно повиновался воле всемогущего кардинала, но скоро роль шпиона стала ему так ненавистна, так отвратительна, что он задумал уклониться от нее во что бы то ни стало. Впрочем, он тщательно скрывал свои намерения, и Ришелье даже не подозревал ничего подобного. Кардинал рассчитывал, что молодой человек обязан ему своим блестящим положением и никак не ожидал, что он осмелится иметь самостоятельные планы и расчеты.

А между тем всемогущий кардинал сам указал ему этот путь, отрекшись от королевы-матери после того, как она ввела его к королю и утвердила его положение среди королевских приближенных. Поэтому Мария Медичи имела полное право говорить, что Ришелье несет на себе тяжесть своих собственных грехов.

Заговор против кардинала, зародившийся в Люксембургском дворце, начал принимать все более и более серьезный характер. Королева-мать и герцог Орлеанский твердо решили исключить влияние всемогущего министра, но в то же время ни один из них не решался вступить в эту борьбу открыто. Оба хорошо знали ум и силу своего врага, а потому предпочитали исподволь подыскивать людей, способных стать надежным оружием в их руках.

Удаче их планов могло содействовать единодушие герцога д'Эпернона и маркиза де Галиаса, и отношения с ними поддерживались по-прежнему, но в строжайшей тайне. Герцог Орлеанский был слишком малодушным человеком для того, чтобы выступить против Ришелье открыто, а у Марии Медичи были еще слишком свежи в памяти печальные для нее последствия недавнего дворцового переворота.

Маркиз де Галиас привез однажды маркиза де Сен-Марса и друга его де Ту к герцогу Орлеанскому, и тот, разговаривая с молодыми дворянами, вскоре убедился, что это были именно такие люди, каких он подыскивал. Нужно было только умело повести дело.

Сближение с ними представляло еще и ту выгоду, что Людовик с каждым днем, видимо, все сильнее привязывался к своему красивому и ловкому гардеробмейстеру и все внимательнее прислушивался к его словам. Партии королевы-матери необходимо было воспользоваться этим обстоятельством.

Кроме того, Марии Медичи казалось, что даже сам Людовик смотрел на быстрое возвышение и растущее могущество Ришелье далеко неблагосклонно, он терпел его лишь потому, что не имел достаточной воли устранить его или ограничить его чрезмерное властолюбие. Это открытие подало ей надежду склонить на сторону заговорщиков даже самого короля.

Между тем герцог д'Эпернон предложил поехать в Испанию и там объединить нескольких сторонников их замыслов против ненавистного кардинала.

Ришелье был в дурных отношениях с испанским двором. Кроме того, там знали, что Анне Австрийской пришлось пережить немало тяжелых минут благодаря его интригам. Таким образом, в Испании было нетрудно найти влиятельных и сильных людей, готовых действовать против Ришелье.

Но герцог Гастон Орлеанский придумал какой-то собственный план, держал его в глубокой тайне и временами хвастал перед своими приближенными, что скоро произойдет нечто необыкновенное. Поверенным своим он избрал маркиза де Галиаса, считая его человеком, наиболее подходящим для осуществления задуманного. Он решил издали любоваться тем, как другие станут таскать для него каштаны из огня. Если они обожгут себе при этом пальцы, то он, стоя поодаль, не почувствует боли, а если им удастся довести свое дело до конца, то главная часть успеха выпадет на его долю. В обоих случаях он был бы в выигрыше, а такое положение дел было именно в его вкусе. Открыто Выступить против ненавистного врага, смело взглянуть ему в глаза было не в характере брата короля.

Вследствие того, что у короля так долго не было детей, многие смотрели на Гастона, как на наследника престола, и это служило поводом ко множеству интриг и раздоров.

После смерти первой жены Гастона, царственный брат его и кардинал Ришелье пытались втянуть его во всякого рода гибельные излишества, но Гастон вовремя понял их планы, сблизился с матерью и принялся вместе с ней интриговать против брата.

Людовик XIII большую часть года проводил в обширном и мрачном дворце Сен-Жермена и с удовольствием охотился в окружавших его дремучих лесах. С некоторых пор Анне Австрийской тоже начал нравиться Сен-Жермен, и она даже выстроила себе маленький летний дворец в лесу, где часто проводила по несколько дней.

Однажды маркиз Галиас отправился в своем роскошном экипаже в Сен-Жермен, чтобы добыть там по поручению герцогов Орлеанского и Булонского некоторые секретные и весьма важные сведения. Галиас знал, что друг его де Ту уже уехал навестить молодого Сен-Марса и спешил воспользоваться этим случаем, чтобы переговорить с ними обоими вместе.

Наступил уже вечер, когда он приехал во дворец и узнал от офицеров в передней, что король на охоте и возвратится поздно. Он спросил де Ту и узнал, что тот не поехал на охоту и теперь сидит наверху в приемной вместе с Сен-Марсом.

Галиас очень обрадовался этому и тотчас же поднялся наверх в те комнаты, где обыкновенно сидели приближенные короля.

Он застал обоих друзей в отдаленной приемной за весьма оживленным разговором.

Увидя вошедшего маркиза, де Ту приветливо поспешил к нему навстречу. Сен-Марс тоже встал со своего места и вежливо раскланялся с ним, так как они были уже немного знакомы.

Все трое уселись опять и продолжали разговор о всевозможных новостях и происшествиях, но Галиас свел его к личности Ришелье.

– Вы были в Люксембурге и можете рассказать нам все, что сделано для того, чтобы поубавить спеси у кардинала, – сказал де Ту. – Пожалуйста, говорите все, не стесняясь. Мой друг по-прежнему не принадлежит к числу его приверженцев.

– В Люксембурге толкуют о весьма важных новостях, – сказал Галиас многозначительно.

– Так будьте же так добры, расскажите нам о них, маркиз, – вскричал Сен-Марс.

Галиас со страхом оглянулся вокруг.

– Я не уверен, – проговорил он нерешительно, – что и здесь стены без ушей.

– Не беспокойтесь! – сказал де Ту. – Здесь нет никого, кто мог бы вас подслушать.

– Предупреждаю, господа, что нам придется откровенно говорить о вещах чрезвычайно важных и секретных! Начнем с того, что Черный союз объявил кардиналу войну.

– Как! Тайное общество, насчитывающее в своих рядах знатнейших людей государства! – с удивлением проговорил Сен-Марс. – Но откуда вы это узнали?

– Из самых достоверных источников.

– Укажите их нам, если можно.

– С некоторых пор герцог Булонский стал очень часто бывать в Люксембургском дворце, – ответил Галиас.

– Да, я слышал, что он имеет весьма значительное влияние в Черном союзе.

– Недавно он сделан главой этого союза, – продолжал Галиас, – его соединение с герцогом Орлеанским – факт тоже весьма важный. Но теперь должно произойти еще одно соединение.

– Вы, вероятно, говорите об Испании?

– Нет, вы ошибаетесь, я говорю о соединении гораздо более важном и гораздо более чреватом последствиями, и оно должно произойти в Париже, при дворе.

– Это чрезвычайно любопытно! – вскричал де Ту. – Скажите, кто же это?

– Королева, – ответил Галиас, понижая голос.

– Она уже давно не расположена к кардиналу, – заметил Сен-Марс, – но я никак не думал, чтобы она когда-нибудь решилась на энергичные действия и сблизилась бы с Люксембургским дворцом.

– Итак, весь план военных действий уже составлен? – спросил де Ту.

– Именно, как и требует сила, с которой нам предстоит бороться! Но главная часть того, что я могу вам сообщить, еще впереди.

– А знаете, маркиз, ведь с вашей стороны это была просто гениальная мысль – приехать сюда и разделить наше уединение! – сказал де Ту, дружески пожимая его руку. – Продолжайте, ведь эти вещи интересуют нас больше всего.

– Да, да! – подтвердил Сен-Марс. – Итак, перейдем к главному. Кого это касается?

– Разумеется, кардинала! – сказал де Ту.

– Понятно, его, но ведь и еще кое-кого.

– Кого же именно, назовите! – горячо торопил Сен-Марс.

– Ведь между нами нет тайн! Вас, маркиз.

– Меня?! – с удивлением отшатнулся Сен-Марс.

– Я приехал предостеречь вас.

– Странно! Чрезвычайно странно! В чем же дело?

– Поймите, маркиз, что я приехал сюда не только ради своих личных интересов и влечений. Люди, стоящие очень высоко, интересуются вами и хотят предупредить вас о несчастье, приближающемся незаметно и готовом разразиться над вами, если вы не примите энергичных мер, чтобы отразить его.

– Однако вы пугаете меня, маркиз! – сказал де Ту озабоченно.

Сен-Марс тихо опустил руку на плечо своего друга.

– Успокойся! – сказал он. – Не следует волноваться. Маркиз Галиас расскажет нам, в чем дело, и тогда мы сможем обсудить мое положение.

– Оно серьезнее, чем вы думаете, – заметил Галиас. – Неизвестно, каким образом Ришелье узнал, что вы становитесь для него опасным, и он начинает бояться вас.

– Ришелье – меня?1 – с недоверчивой улыбкой воскликнул Сен-Марс. – Мне кажется, до вас дошли неверные слухи.

– Не пренебрегайте моим предостережением, – проговорил Галиас очень серьезно, – иначе вам придется горько пожалеть об этом.

– Не скрывайте от нас ничего, маркиз! – попросил де Ту. – Сен-Марс слишком доверчив, слишком самонадеян.

– Сказать вам все – является моей обязанностью, – ответил Галиас. – Кардинал задумал устранить вас со своей дороги, а вы знаете, что на эти дела он мастер, и если примется, то уж добьется своего.

Сен-Марс продолжал недоверчиво улыбаться.

– Должен вам признаться, что я не очень-то верю во все это, – сказал он наконец.

– Я могу представить доказательства!

– Буду вам очень благодарен!

– Ваш приезд сюда просто неоценим, маркиз! – с жаром произнес де Ту. – Ведь нам никто даже не намекнул на что-нибудь подобное.

– Начну с того, что одному из солдат кардинальской стражи приказано напасть на вас при подходящем случае.

Вы сами знаете, господа, что это значит. Среди гвардейцев кардинала есть люди, превосходно владеющие кинжалом.

– Это верно! – согласился де Ту.

Но Сен-Марс все еще, видимо, колебался.

– Этот солдат красной стражи, которому поручено «устранить» вас, – продолжал Галиас, – любит, впрочем, кошельки с деньгами больше своего кардинала, хотя и присягал ему служить верой и правдой. Но что значит клятва для таких людей, как этот Гри. Шевалье де Мармон…

– Это доверенный принца Орлеанского?

– Именно он. Шевалье знавал этого молодца еще тогда, когда он изображал из себя какого-то слепого или немого на улице Сен-Дени.

– Так вот откуда набирает кардинал свою гвардию! – вскричал Сен-Марс. – Признаюсь, я этого никак не ожидал.

– Этот Гри, который носит теперь мундир кардинальской гвардии, никто иной, как сын Пьера Гри, а о нем вы, вероятно, уже слыхали.

– Пьер Гри? Нет, мы ничего о нем не знаем! – сказали друзья в один голос.

– Одним словом, этот Гри – сын человека, обучающего воров, мошенников и тому подобных мастеров их ремеслу. Он содержит постоялый двор на одном из островов Сены. Можете себе представить, на что способен сын такого отца. Его эминенция для достижения своих планов не стыдится использовать даже таких людей, но на этот раз он упустил из виду одно обстоятельство…

– А именно?..

– А именно то, что люди, подобные этому Гри, не всегда держат свое слово и служат усерднее тому, кто лучше платит. Это-то и пришло в голову шевалье Мармону, когда он встретил и узнал Гри. Он взял его с собой в Люксембургский дворец и представил его герцогу как самого лучшего солдата его эминенции.

– Прекрасно! Отлично! – вскричал де Ту, весело смеясь.

– Мсье Гри был очень польщен этим новым знакомством, а когда герцог бросил ему кошелек с золотом, он стал даже весьма разговорчив и скоро признался, что ему приказано наблюдать за маркизом Сен-Марсом. А вам, вероятно, известно, что значит это слово на языке его эминенции.

Лицо Сен-Марса заметно омрачилось.

– Эта новость привела герцога Орлеанского в бешенство, потому что он искренне расположен к вам, – продолжал Галиас. – При солдате он, разумеется, воздержался и ничем не выдал своего участия к вам, но как только он ушел, герцог разразился самым горячим негодованием. Вчера же я получил от него приказание, как можно скорее отправиться сюда и предупредить вас.

– Искренне благодарю вас, маркиз, и прошу передать принцу выражение моей почтительнейшей благодарности. Эта весть только укрепляет мое давнишнее решение восстать против кардинала.

– То есть, как это следует понимать? Что я должен сказать в Люксембурге о ваших намерениях?

– Пока ничего, маркиз! Я только говорю, что решился восстать против кардинала, и сделаю это! Начну я с того, что приобрету для нашего общего дела одного всесильного сторонника.

– Меня крайне интересует… – начал было Галиас радостно…

– О ком это ты говоришь, Генрих? – спросил де Ту.

– Склонить его на нашу сторону можно только со временем, а потому я убедительно прошу вас, господа, пока никому не говорить о том, что я намерен сделать.

– Можешь быть в этом уверен! О ком же ты говорил?

– О короле Людовике XIII! – гордо ответил маркиз де Сен-Марс.

 

XXIV. ТАЙНЫЙ АГЕНТ

С тех пор, как беарнец приезжал к Габриэли де Марвилье, прошло два дня. На второй день после этого кардинал Ришелье созвал в Лувре совет из важнейших сановников государства для обсуждения некоторых правительственных мероприятий и открыл заседание в отсутствие короля. Прения затянулись до вечера, и Ришелье присутствовал при них до конца. Когда заседание было окончено и кардинал вышел в прихожую, К нему с озабоченным лицом подошел ожидавший его камердинер.

– В чем дело? – спросил кардинал, по своему обыкновению коротко и быстро.

– Какая-то дама под густой вуалью желает говорить с вашей эминенцией, – ответил лакей, понижая голос.

– Она сказала тебе свою фамилию?

– Госпожа де Марвилье, – уже окончательно прошептал лакей.

– Где она?

Лакей несколько смутился.

– Ждать здесь она не захотела, а вызывать вашу эминенцию я не посмел.

– Ну, так где же она?

– Я провел ее черным ходом наверх.

– Во флигель ее величества?

– Так точно, она возле комнаты с серебром.

– Проводи меня! – приказал кардинал. Ему не нравилось место, где предстояло говорить с Габриэль, но он решился все-таки принять ее, думая, что если Габриэль так тщательно скрыла свое лицо и согласилась ждать его в каких-то отдаленных переходах дворца, значит, она имеет сообщить ему нечто крайне важное.

Прежде чем рассказать о встрече этих двух таинственных союзников, необходимо ввести читателя в комнату с серебром и объяснить, как сложились отношения Белой голубки с господином Шарлем Пипо.

После разговора с Милоном, Жозефина, как ни в чем не бывало, возвратилась в комнату с серебром и принялась за свое дело. С этого дня она говорила с господином Пипо только о самых необходимых вещах, сохраняя при этом тон безукоризненной вежливости.

Управляющий действительно словно преобразился. Если он и притворялся, что ничуть не сердится на новую придворную судомойку, то делал это так искусно, что невозможно было отличить игру от истины. Но если он действительно решил отказаться от своего влечения к Жозефине и мести за свое фиаско, то это могло быть лишь результатом того почтения и страха, какой внушал ему мушкетер.

Жозефина была чрезвычайно довольна наступившей переменой. Она усердно работала, оказывала господину Пипо свое уважение, как начальству, и была вполне счастлива в своем новом положении, тем более, что хоть изредка, случайно, но все-таки виделась с Милоном и чувствовала в нем надежного защитника и покровителя.

В то время как кардинал взбирался по лестнице и шел по коридорам туда, где ожидала его Габриэль де Марвилье, господин Пипо, закрыв шкафы с серебром, надел свой старомодный серо-желтый камзол и взял палку и шляпу, чтобы идти домой. Он совершенно равнодушным тоном» пожелал Жозефине доброй ночи и остановился лишь на минуту, чтобы почистить свою допотопную шляпу. Жозефина, ответив ему поклоном, пошла в свою комнату и закрыла за собой дверь на ключ.

Управляющий кладовыми с серебром собирался уже открыть дверь в коридор, как вдруг она распахнулась сама, и к великому его удивлению на пороге появилась дама, вся в черном, с густой вуалью на лице, а за нею сам кардинал.

– Прошу пожаловать сюда, – произнес Ришелье, – здесь вы можете говорить свободно.

Пипо низко поклонился.

– Вы здешний ключник? – спросил Ришелье, останавливаясь.

– Точно так, к услугам вашей эминенции. Я Пипо, управляющий кладовыми с серебром.

– Мне нужно переговорить с этой дамой несколько минут, так постойте там, за дверью, – приказал Ришелье, соображая, что таким образом превращает свидетеля в сторожа. – Разговор этот очень важен и нам никто не должен мешать. Вы здесь одни?

– Так точно, ваша эминенция, совершенно один! – ответил Пипо с достоинством, забывая, что Жозефина была в своей комнате, или, может быть, не желая упоминать об этом.

– Разговор наш протянется недолго, а потом вы можете закрыть комнату с серебром и уйти, – проговорил Ришелье.

Пипо низко поклонился и поспешно вышел в коридор. Ему совсем не нужно было закрывать дверь той комнаты, где был кардинал с таинственной дамой, потому что серебро помещалось в шкафах других комнат, а они были давно уже закрыты.

В этом же зале стоял посредине большой дубовый стол, где управляющий и Жозефина расставляли вещи, принося их по мере надобности из других кладовых. Остальную мебель составляли старинные с высокими спинками стулья, пустой шкаф и большая, украшенная резьбой лохань. В каждой стене было по одной двери. Одна вела в кладовые, другая– в коридор, третья – в комнату Жозефины. На четвертой стене были огромные окна, выходящие на дворцовый двор. В двери комнаты Жозефины было небольшое окошечко, закрытое занавеской, чтобы придворная судомойка всегда могла наблюдать за дверью, ведущей в кладовые.

Начинало уже смеркаться, и в комнате царил полумрак.

Ришелье подвел свою собеседницу к окну.

– Теперь мы совершенно одни. Прошу вас, расскажите мне ваши новости! – сказал он.

Жозефина прислушивалась уже к разговору кардинала с Пипо, но в первую минуту не могла понять, в чем дело.

Она тихонько подкралась к двери, осторожно раздвинула занавеску окна и таким образом могла не только ясно видеть даму под вуалью и красную фигуру кардинала, но и совершенно отчетливо слышать все, что они говорили. Только некоторые слова, произносимые ими уже совершенно шепотом, ускользали от нее, тем не менее общий смысл разговора был для нее вполне понятен.

Сначала она смотрела на странных собеседников, удивляясь, почему им вздумалось разговаривать именно здесь, но скоро поняла, что им приходилось вести свой разговор в строжайшей тайне.

– Я не позволила бы себе приехать сюда, ваша эминенция, если бы меня к тому не вынудило чрезвычайно важное и секретное известие, – сказала дама, – но никто не должен видеть меня здесь и даже подозревать о моем присутствии.

– Поэтому-то мы и встретились с вами именно здесь. Меня очень интересуют ваши новости. Была у вас герцогиня де Шеврез?

– Была сегодня, несколько часов тому назад.

– Так значит, это правда! Мне говорили, что она собирается к вам, но я этому не верил.

– Герцогиня чувствует ко мне глубочайшее доверие.

– Да, вы действительно прекрасно ведете свою роль.

– И кажется, мне удалось уверить герцогиню в моей преданности и дружбе, по крайней мере она дала мне такое доказательство этого, которое удивит вас. Я и приехала именно потому, что завтра же должна уехать.

– Должны? – переспросил Ришелье.

– Дружба к герцогине побуждает меня поступить именно так, а не иначе.

– Вы взялись исполнить какое-нибудь поручение?

– В том-то и дело. И такое важное и таинственное, ради которого я должна завтра же уехать в Лондон.

– Начинаю подозревать нечто очень интересное.

– Ваша поверенная докажет вам, кардинал, что она знает свое дело.

– В этом я никогда не сомневался! Однако возвратимся к вашему поручению! – проговорил Ришелье с нетерпением.

– Третьего дня герцогиня де Шеврез несколько раз справлялась о том, когда именно я уезжаю в Лондон, из этого я заключила, что у нее есть для меня важное поручение.

– Заключение совершенно верное. Оно подтверждается и моими данными, и тем, что герцогиня, несмотря на все свое расположение к вам, не пыталась удержать вас от поездки в Лондон.

Габриэль де Марвилье холодно улыбнулась.

– Вы вполне ясно поняли наши отношения! Герцогиня очень привязалась ко мне и была бы рада, если бы я осталась здесь. Но так как у нее было важное поручение, которое она могла исполнить только через меня, она и подчинила свое желание быть в моем обществе необходимости воспользоваться моими услугами.

– Значит, это просто дружеская услуга?

– Да, ваша эминенция.

– Говорите же, говорите, прошу вас.

– Герцогиня под строжайшим секретом передала мне эту шкатулку, ваша эминенция, – с этими словами Габриэль вынула из-под своего широкого плаща, прекрасно отделанный ящичек.

Ришелье с жадностью схватил его и принялся осматривать со всех сторон.

– На нем нет адреса, – заметил он, – вы, вероятно, получили вместе с ним письмо!?

– Нет, письма мне не дали.

– В таком случае герцогиня должна была на словах сказать вам, кому его доставить! Так кому же?

– Она действительно сказала это мне – герцогу Бекингэму! – медленно произнесла Габриэль, наблюдая за впечатлением, произведенным этими словами на Ришелье.

– Герцогу Бекингэму! – повторил он тихо, покачивая ящик, точно пытаясь по весу определить его содержимое. Должен признаться, что вы сделали действительно неожиданное открытие! Однако позвольте задать еще один вопрос. Герцогиня не говорила вам, сама ли она отправляет этот ящик или по чьему-нибудь поручению?

– Да, она говорила со мной и об этом и призналась, что когда-то была с герцогом в дружеских отношениях.

– О, если бы вы знали, какую жертву принесла гордая герцогиня де Шеврез, признаваясь в этом!

– Она, бедняжка, думала, что я поверю этой басне, и действительно разыграла свою роль довольно сносно. Я думаю даже, ваша эминенция, что не будь эта женщина герцогиней, ее можно бы назвать величайшей актрисой нашего времени.

– А что она говорила вам о содержимом этого ящика?

– Она говорила, что когда-то Бекингэм дал ей свой портрет, но она не желает его теперь видеть, при этом она так тяжело вздыхала! – расхохоталась Габриэль де Марвилье, стараясь заглушить свой голос. – Скажите сами, ваша эминенция, ну разве это не уморительно смешная история?

– Я думаю, что здесь лежит действительно портрет, но только не герцога, а совсем другого лица, – сказал Ришелье, снова осматривая ящик со всех сторон, точно пытаясь найти возможность открыть его каким-нибудь незаметным способом.

– Я подозреваю то же самое, ваша эминенция.

– Да, но нам нужно во что бы то ни стало убедиться в этом, необходимо вскрыть ящик.

– Как! Вы хотите открыть его?!

– Непременно!

– Ради самого Бога, ваша эминенция! Ведь вы видите, что он со всех сторон заколочен маленькими гвоздиками.

– Так что ж?! Мы их вынем.

– А печати?

– Они останутся почти нетронутыми.

– Ну, а если герцог Бекингэм все-таки заметит, что кто-то открывал ящик?

– Тогда вы скажете, что открывали на таможне того порта, где вы проезжали.

– Всю ответственность за это дело я возлагаю на вас, ваша эминенция.

Ришелье озабоченно оглянулся. Он искал подходящий инструмент. Ему хотелось воочию убедиться в том, что в таинственном ящике лежало именно то, что он предполагал.

Он увидел нож, лежавший в шкафу, схватил его, осторожно просунул между крышкой и стенками и ловко вскрыл ящик. Перед глазами кардинала очутилась вторая, роскошно отделанная золотом и перламутром крышка футляра. Он осторожно вынул его и тотчас же заметил, что в ней была пружина.

Кардинал дрожащими руками нажал ее, крышка отскочила точно по волшебству.

Ришелье взглянул и бессознательно отступил на несколько шагов.

Перед ним, в роскошно отделанной бриллиантами рамке, лежал портрет Анны Австрийской. Это была работа великого Рубенса, поражавшая живостью и сходством и еще более подчеркивавшая красоту Анны.

– Королева! – прошептала Габриэль.

– Мои подозрения оправдались! – коротко и сухо сказал Ришелье, как говорил всегда, когда был взволнован. – Мы не должны никому говорить о том, что видели. Нам следует осторожно заколотить этот ящик. Да, это дело серьезное. Королева тайно посылает свой портрет герцогу… Ну, теперь в моих руках есть верное оружие, и я одержу полную победу!

– По вашему мнению, мне следует отвезти портрет в Лондон?

– Вне всякого сомнения. Он только тогда и будет иметь для нас настоящее значение, когда достигнет своей цели. Он станет моим страшным оружием именно тогда, когда будет в руках герцога Бекингэма.

– Но, скажите, пожалуйста, за что вы так страшно мстите красавице-королеве? – с легкой насмешкой спросила Габриэль де Марвилье.

– За то, что она не хотела быть моей союзницей, – отвечал Ришелье, бледнея. – Я знаю, что при дворе у меня есть еще враги, но я хочу всех их уничтожить, обессилить! Я заставлю их почувствовать и признать мое значение! Мне нужно сделать на этом портрете какую-нибудь метку, так, чтобы ее не могли подделать и заменить другой.

– Так что же вы думаете сделать?

– Видите на оборотной стороне маленькую золотую пластинку со штемпелем ювелира! На ней я сделаю свою отметку.

Ришелье снял с пальца кольцо с большим бриллиантом.

– Ваша правда. Бриллиантом можно писать по золоту совершенно четко. Отчего это вы написали букву А? Это значит Анна?

– Оно может означать и Арман.

– Значит, первую букву имени вашей эминенции?

– Ну, теперь дело сделано! Никто не знает, что я поставил здесь эту букву, а благодаря ей всегда можно будет узнать этот портрет.

Ришелье уложил портрет обратно в ящик, осторожно опустил крышку так, что гвоздики приходились как раз над самыми отверстиями и при небольшом давлении снова вошли в них.

– Не беспокойтесь, ваша эминенция! Я сама позабочусь, чтобы он был закрыт по-старому. До свидания, и желаю вам всякого успеха. Завтра я буду уже на дороге в Лондон, а как только доставлю портрет герцогу Бекингэму, – тотчас же извещу вас о том.

– Хорошо, хорошо, друг мой, – ответил Ришелье, – я же сумею доказать вам свою благодарность. Очень может быть, что отсюда будут сделаны попытки возвратить этот портрет обратно. Я, разумеется, устрою так, чтобы это оказалось невозможным. Но все-таки при дворе есть люди, совершающие в подобных случаях истинные чудеса быстроты, храбрости и решительности.

– Кто же это, ваша эминенция?

– Некоторые из мушкетеров.

– А кто именно?

– Трое или четверо очень дружных между собою молодых людей. Зовут их Маркиз, Каноник, Милон и виконт д’Альби.

Габриэль де Марвилье гордо и самоуверенно улыбнулась.

– Не беспокойтесь, ваша эминенция! Опасаться этих людей нечего. Если они поедут в Лондон…

В комнате послышался тихий шорох, Габриэль смолкла. Ришелье стал пристально всматриваться в окружающий полумрак.

– Что это? Вы слышали, ваша эминенция, – проговорила Габриэль тревожно, – мне показалось, что шорох слышался оттуда. И она указала на дверь в комнату Жозефины.

– Комнаты с серебром всегда тщательно закрываются, – успокаивал ее Ришелье, – в коридоре на страже стоит ключник. Это, вероятно, затрещало рассыхающееся дерево.

– Нет, нет, я не могла ошибиться, – настаивала Габриэль, – и твердыми шагами подошла к двери с окошком.

Занавеска слегка шевельнулась, но Габриэль не заметила этого и взялась за ручку.

– Дверь закрыта, – проговорила она, – и заглянуть туда невозможно, потому что окно занавешено.

– Уверяю вас, что вы встревожились совершенно напрасно, – сказал Ришелье, – это, вероятно, затрещало сухое дерево! Ведь совершенно невозможно, чтобы кто-нибудь вошел сюда. Все двери закрыты, а у тех, что ведут в коридор, стоит ключник. Уверяю вас, что нигде мы не были бы в такой безопасности от непрошенных свидетелей, как здесь. Скажите мне лучше, почему вы думаете, что мушкетеры для нас не опасны!

– Уже совсем темно, ваша эминенция, разойдемся лучше. Скажу вам только, что если мушкетерам придется быть в Лондоне, то они прежде всего явятся к Габриэль де Марвилье.

– Должен признаться, что вы – настоящая волшебница! – польстил ей Ришелье.

– Скажите лучше, что я хороший тайный агент и умело веду свое дало! Прощайте же! Выходить отсюда вместе нам нельзя. Ведь никто не должен даже подозревать о нашем свидании.

– Так позвольте пожелать вам доброго пути и попросить вас не оставлять меня без известий о том, как идут дела, – закончил Ришелье и проводил свою собеседницу до дверей, выходивших в коридор.

Несколько минут спустя после ухода Габриэль он также вышел из комнаты с серебром, где ему удалось получить такие важные сведения. На лице его запечатлелось гордое выражение торжества. Он думал о том, что ему теперь предстоит делать.

Пипо все еще стоял в коридоре.

Он низко раскланялся с незнакомой ему дамой и согнулся еще ниже, когда проходил кардинал.

– Закрыть! – приказал Ришелье по своему обыкновению коротко и сухо, и, не останавливаясь, прошел мимо ключника. Но Пипо считал неудобным возражать таким высокопоставленным лицам и промолчал, хотя ему следовало сказать:

– Ваша эминенция, эта дверь не закрывается. Он только молча поклонился кардиналу.

– Так и знал, так и знал! – ворчал ключник, плотно затворяя дверь, оставленную Ришелье полуотворенной. – Они устроили здесь любовное свидание. Да и то сказать, отчего бы такому важному и еще молодому господину не поболтать иногда о любви с хорошенькой женщиной! Это очень естественно и совершенно понятно! Ну, вот теперь я стал поверенным великого и знаменитого кардинала! Никому ни за что не скажу, что здесь было! Может быть, они часто станут приходить сюда! И кто знает, ведь бывало, что на таких делах люди могли построить свое счастье. А ведь он может, пожалуй, сделать меня гофмейстером или егермейстером.

Преисполненный такими смелыми надеждами, Пипо тихо вышел из Лувра.

Когда Ришелье ушел, Жозефина, подслушавшая весь разговор, тяжело вздохнула.

– Благодарю тебя, Боже! – прошептала она, отодвигая занавеску, чтобы убедиться-, что в зале действительно уже никого нет. – Уже совсем темно, дверь заперта, значит, я свободна! Боже ты мой, что я слышала! Жаль, не все поняла! И кто такая эта черная госпожа? Однако мне нужно хорошенько припомнить все их слова, а то у меня голова идет кругом. Да… портрет! То был портрет королевы. Они еще разговаривали и о Милоне. Кажется, дело идет о каком-то герцоге. Только как же его зовут-то? Ах, пресвятая Богородица! Вот я и забыла! Говорили они еще и про герцогиню де Шеврез. Черная-то госпожа представляется, что дружна с нею, а между тем все это только одна фальшь. Чует мое сердце, что затевается что-то недоброе, какое-то несчастье, только я не могу понять, какое именно. Что бы мне сделать такое?

Жозефина задумалась.

– А! Вот что мне нужно сделать! – вдруг спохватилась она и осторожно отворила дверь своей комнаты, – разыщу Милона и спрошу у него совета. Когда я расскажу ему все, что слышала, он, наверное, поймет в чем дело.

Она тихо вышла в коридор и направилась к караульному помещению. Дойдя до того места, откуда можно было заглянуть в окно дежурной комнаты, молодая девушка убедилась, что за столом сидели все незнакомые ей люди. Милона среди них не было.

 

XXV. ИЗМЕНА

Двадцать седьмого сентября был день рождения короля, и в этом году собирались отпраздновать его с особой торжественностью. В Лувре уже шли по этому поводу роскошные приготовления.

В ночь с девятнадцатого на двадцатое сентября король неожиданно возвратился из Сен-Жермена в Париж. Никто не нашел в этом ничего странного, потому что Людовик вообще любил поражать неожиданностями. Утром он ездил к кардиналу Ришелье и, как передавали друг другу приближенные, оживленно беседовал с ним несколько часов. Но о чем именно совещались они, было неизвестно. Затем король выслушал доклады гофмаршалов и церемонимейстеров и вдруг, совершенно один, без свиты, уехал на улицу д'Ассаз, в дом номер 21. Все знали, что в этом доме жил знаменитый живописец Рубенс, но зачем был у него Людовик, опять никто не знал.

Вечером, придя в капеллу, королева была крайне удивлена, встретив там своего супруга, но когда она увидела возле него кардинала Ришелье, то тотчас же сообразила, что затевается какая-то интрига. При королеве была только ее обергофмейстерина. Анна поздоровалась с мужем, ответила на поклон кардинала и опустилась в свое кресло.

Когда служба закончилась, Анна встала и хотела уже идти к себе, но в эту минуту к ней подошел король и попросил позволения проводить ее.

По тону его голоса и мрачному выражению лица мгновенно королева поняла, что вновь надвигается какая-то гроза. Она с некоторых пор уже знала, что как только увидит кардинала возле короля, ей следует готовиться к какой-нибудь неприятности.

Анна ответила королю, что его желание проводить ее доставляет ей величайшее удовольствие, и отметила, что он при этом как-то странно улыбнулся.

– Я хотел бы переговорить с вами о предстоящем празднике и надеюсь, что вы не скроете от меня ваших тайн и желаний, – проговорил король.

– Мои маленькие секреты и приготовления к этому счастливому дню известны вам заранее, сир.

– Нет, я знаю только одну тайну.

– В таком случае, вероятно, есть и какая-нибудь другая. А что касается моих личных желаний, то я вполне подчиняю их вашим. Я привыкла покоряться вам.

– Вы говорите об этом тоном мученицы, – заметил Людовик, входя в комнаты королевы и тем давая понять, что намерен продолжить разговор. – Разве вы чем-нибудь недовольны?

– Не спрашивайте, ваше величество. Для нас с вами это неисчерпаемая тема! Лучше поговорим о предстоящих увеселениях.

Такой разговор вполне соответствовал расчетам короля.

– Я хотел познакомить вас с программой дня. Радость при получении большого портрета уже пережита или, во всяком случае, уменьшена по моей вине. Но я знаю, что вы позаботились о новом сюрпризе.

Анна хотела что-то возразить, но Людовик не допустил этого.

– Этот счастливый час будет лучшим из всего дня, – продолжал он, – утром я буду принимать поздравления придворных, потом повидаюсь с министрами, в полдень дам аудиенции депутациям. А с наступлением вечера откроется торжество здесь, в Лувре. Я не позволю себе назначать вам часа, но надеюсь, что вы украсите праздник своим присутствием как можно раньше. У нас будет множество приглашенных, весь знатный Париж и депутации от средних сословий, и мне хотелось бы в этот день видеть только веселые лица.

– Ваше желание я вполне разделяю! – перебила его Анна резко и многозначительно, – и надеюсь, что вы сами поощрите всех остальных добрым примером. Тогда по крайней мере в первый раз в жизни я увижу своего супруга с веселым выражением лица.

– И исполнение этого желания вполне зависит от вас.

– Каким образом, сир?

– В настоящую минуту я пока не могу ответить определенно.

– Следовательно, и мне предстоит сюрприз? Мне показалось, сир, что в начале нашего разговора вы сказали, будто я позаботилась о втором сюрпризе, так как мне не удался первый.

– Да, я вообще знаю больше, чем вы предполагаете. Но так как мне не хотелось бы во второй раз лишать вас удовольствия, то позвольте мне лучше умолчать о сведениях, которые я имею.

– Нет, нет, ваше величество, умоляю вас! – воскликнула Анна. Она вовсе не замышляла никакого нового сюрприза для короля, поэтому намеки его заинтриговали ее.

– Умоляю вас, объяснитесь! – упрашивала она, – я решительно не могу себе представить, о чем вы говорите.

– А я не могу не удивляться вашему самообладанию! Вы не изменяете себе ни одним жестом и я вовсе не упрекаю вас в этом. С моей стороны действительно дурно, что я, хотя и случайно проник во второй ваш секрет, однако обещаю вам, что все это нисколько не умалит моей радости при получении вашего второго сюрприза.

– Признаюсь, я в высшей степени удивлена, сир! – произнесла Анна, устремляя непонимающий взор на серьезное лицо короля.

– Оставим это, я вижу, что этот разговор вам неприятен. В восьмом часу вечера приглашенные соберутся в больших залах, а в девятом я был бы счастлив ввести вас к нашим гостям. Я надеюсь, что и для вас и для меня это будет веселый вечер. Жара в залах будет умеряться вазами со льдом и фонтанами холодной воды, да и вообще сделано много приготовлений, чтобы этот ведер был приятным для всех.

– Я сама с нетерпением ожидаю этого торжества, чувствуя, что оно занимает и вас, сир.

– Действительно, я нахожусь под впечатлением приятного ожидания и должен повторить, причиной этому – вы.

– Еще раз умоляю, ваше величество, о какой второй тайне вы говорите?

– Вы сами этого желаете, так не сердитесь же, если я, по-видимому, разрушу и вторую вашу затею. Повторяю, что обещаю радоваться ей ничуть не меньше, чем если бы она действительно досталась мне сюрпризом. Признаюсь вам, что за этот признак нежности и внимания с вашей стороны я способен примириться со всем остальным. Я был у Рубенса и случайно видел там миниатюрный портрет, осыпанный бриллиантами.

Анна вздрогнула.

– Как, государь…

– Прошу вас, не сердитесь на меня! Говорю вам, я просто дрожу от нетерпения получить этот прелестный портрет. Он поразительно удачен. И мне предстоит ждать еще целых семь дней! Большая картина займет почетное место в одном из залов, а маленький портрет станет лучшим украшением моего письменного стола.

В первое мгновение Анна решительно растерялась и едва могла скрыть свой ужас и удивление, но затем она собрала всю силу своего самообладания и постаралась успокоиться. Людовик, казалось, искренне радовался мысли, что этот портрет предназначался ему. Но как случилось, что он увидел его?! Неужели кто-нибудь предупредил его, что Рубенсу была заказана кроме большого портрета еще и миниатюра.

– Так вы знаете даже и об этом, сир! – не могла не сказать королева.

– Я вижу, насколько вам это неприятно и горько, сожалею, что проговорился! Но повторяю вам еще раз, что ваш подарок порадует меня невыразимо! Этот портрет будет венцом нашего праздника, а тот момент, когда я получу его из ваших рук – лучшей минутой всего дня.

Анна не могла заставить себя сказать хотя бы слово. Портрет, о котором говорил король, был уже на дороге в Лондон!

Однако она попыталась прошептать несколько бессвязных звуков и, наконец, поблагодарила мужа за его добрые чувства.

– Но вы сказали это с таким выражением лица, которое мало подтверждает искренность ваших слов, – закончил король. – Надеюсь, это не больше, чем следствие неприятного удивления, иначе ваш расстроенный вид навел бы меня на очень грустные размышления. Еще целых семь дней мне придется ждать удовольствия получить из ваших рук прелестный портрет, осыпанный бриллиантами. Но я так счастлив ожиданием, что не хочу ни на час приближать этой радости! А теперь, до свидания!

Король поклонился и ушел.

Анна ответила ему почти бессознательно и долго, как пораженная громом, смотрела на дверь, где он исчез.

– О! Матерь Божья! – прошептала она, – что же, что теперь делать?! Портрет! Но он уже далеко! Его везут в Лондон! А ведь он его уже видел! На этот раз в лице его не было ни малейшей злобы, он искренне ждет этого сюрприза ко дню своего рождения! Ах, Эстебанья, как кстати ты пришла! – воскликнула она, бросаясь навстречу к вошедшей в эту минуту обергофмейстерине.

– Что случилось, Анна? Вы так взволнованны! И это бывает каждый раз после того, как его величество сюда приходит.

– Да я и сама не понимаю, что такое случилось! Я не могу понять, как мог король увидеть тот маленький портрет, что я заказала Рубенсу!

– Как! Разве он его видел!

– Да, он уже знает о нем и считает, что это новый сюрприз для него, так как мне не удалась моя затея с большим портретом.

– Это значит, что король требует этот портрет? Я, по крайней мере, не могу понять этого иначе.

– Говори же, говори, Эстебанья, все, что ты думаешь.

– Я уверена, что это опять какая-то новая интрига.

– Нет, нет! Король или сам видел этот портрет, или слышал о нем от Рубенса!

– А может быть и не от Рубенса, а от кого-нибудь другого, – настаивала Эстебанья, – да ведь в сущности это все равно. Главное то, что его величество знает о существовании этого портрета и желает иметь его у себя.

– А его уже нет в Париже!

– Так значит, его следует вернуть!

– С кем отправила герцогиня де Шеврез наш ящик? – спросила королева.

– С одной из своих приятельниц.

– Как ее фамилия?

– Габриэль де Марвилье.

– И герцогиня сказала мне, что эта дама еще в прошлую ночь на курьерских уехала в Лондон!

– Так неужели же ее невозможно догнать?!

– Нет, нет, Эстебанья, – об этом нечего и думать! Это совершенно невозможно! Ведь разница в целых двадцать часов!

– А я все-таки еще надеюсь! – возразила обергофмейстерина, улыбаясь. – Как вы думаете, не спросить ли мне, что думают об этом мушкетеры?

– Да, если это дело хоть мало-мальски возможно, то исполнить его могут, разумеется, только мушкетеры! – сказала королева. – Но я на это не рассчитываю! Мне кажется, будет гораздо проще и легче, если я сейчас же закажу Рубенсу точно такой же портрет. Ведь у нас впереди еще целых семь дней.

– Мне только что кто-то говорил, что Рубенс собирается уезжать и что даже все вещи его уложены.

– Неужели!

– Не могу только припомнить, кто именно говорил мне об этом. – Ах, да, герцогиня де Вернейль!

– Она сказала тебе это именно сегодня!? Теперь и я начинаю думать, что во всем этом кроется какая-то интрига! Но странно, что король вовсе не разыгрывает роль! Все, что он говорил, было совершенно искренне!

– И это совершенно понятно, Анна. Поймите, что интрига эта ведется каким-то третьим лицом.

– Твоя правда, Эстебанья! А все-таки нужно переговорить с Рубенсом, если окажется, что он не сможет нам помочь, придется искать другой способ. Но так или иначе, а к тому дню у меня должен быть точно такой же портрет, иначе я пропала! Я не могу даже представить себе того, что меня ожидает! Я дрожу при одной мысли о немилости короля. Но что будет, если король узнает, куда делся портрет?! Нет! Я должна пожертвовать всем, всем на свете, лишь бы вернуть его или добыть точно такой же.

Анна Австрийская наскоро простилась с обергофмейстериной и тотчас же уехала с герцогиней де Шеврез на улицу д'Ассаз к Рубенсу.

«Однако положение становится опасным! – размышляла Эстебанья, оставшись одна. – Хотелось бы мне только знать, что все это значит! Так или иначе, а к двадцать седьмому необходимо иметь тот же или точно такой же портрет и преподнести его королю. Он дал совершенно ясно понять, что он не только ожидает, но даже требует его! Если теперь он еще ничего не знает, то узнает все позднее и, если не получит портрет в назначенный день, о! тогда произойдут вещи, чреватые такими последствиями, что трудно и вообразить! Бедная, бедная Анна, она вечно между страхом и горем! Мне невыразимо жаль ее! Однако что же можно сделать!? Ах, если бы найти виконта в галерее!»

В комнату вошла камер-фрау и прервала размышления обергофмейстерины.

– Что вам нужно? – спросила Эстебанья.

– Господин барон де Сент-Аманд приказал доложить о себе и просит позволения переговорить с вами.

– Переговорить? Со мной?

– Да, барон велел просить вас об этом.

– Но кто же этот барон де Сент-Аманд? Я его вовсе не знаю! Даже имя это слышу в первый раз.

– А между тем барон говорит, что ему необходимо передать вам какое-то чрезвычайно важное известие.

– Господи, как это странно! Да какой он на вид, этот барон?

– Огромного роста, очень плотный мужчина, в форме мушкетеров.

– Вот с этого-то вам и следовало начать! Как это кстати! Попросите барона в мою приемную! – приказала Эстебанья и, как только камер-фрау вышла, подумала: «Это, по всей вероятности, один из знакомых виконта. Может быть, мне удастся от него узнать, есть ли еще возможность догнать Габриэль де Марвилье. Теперь вечер двадцатого сентября, а утром двадцать седьмого король рассчитывает получить портрет. Следовательно, у нас впереди только шесть дней. Но ведь этого времени едва ли хватит на поездку в Лондон и обратно. Королеве не следовало поручать такое дело легкомысленной герцогине де Шеврез. Нет сомнения, что герцогиня искренне любит королеву и глубоко ей предана! Но вдруг эта Габриэль де Марвилье, которой она доверилась, просто ловкая искательница приключений и захочет извлечь из этого доверия определенные выгоды! Однако прежде всего нужно повидаться с этим бароном де Сент-Амандом, который хочет сообщить мне нечто важное».

Эстебанья быстро прошла через зал и будуар королевы в ярко освещенную приемную.

Ожидавший ее Милон низко поклонился.

– Вы, без сомнения, один из друзей виконта д'Альби? – спросила Эстебанья, приветливо отвечая на его поклон.

– Совершенно верно. Я один из тех трех мушкетеров, которые ценят дружбу превыше всего.

– Но если я не ошибаюсь, прежде говорили о четырех молодых дворянах, поклявшихся идти один за другого и в огонь, и в воду.

– И это тоже верно. Прежде нас было четверо, а теперь осталось только трое.

– Вы говорите об этом так печально. Что же случилось, барон?

– Ничего особенного. Но вчера граф Фернезе вышел в отставку.

– Как! Неужели он больше уже не мушкетер? Милон, молча, поклонился.

– Это странно, – заметила донна Эстебанья, – но, вероятно, у вашего друга были на то серьезные причины.

– Я не могу объяснить вам этого… Один таинственный случай…

– О, я вовсе не хотела нарушить вашу скромность, барон. Однако вы, кажется, хотели что-то сообщить.

– Вы правы, я позволил себе явиться, чтобы переговорить об одном чрезвычайно важном и секретном деле.

– Садитесь и рассказывайте.

– Позвольте мне прежде всего предложить вам один вопрос и поверьте, я задаю его вовсе не из любопытства, а потому, что он имеет прямое отношение к тому, что я собираюсь сообщить вам.

– Сделайте одолжение, говорите, не стесняясь.

– Знаете ли вы что-нибудь о портрете ее величества? Обергофмейстерина в невыразимом удивлении вскинула на него глаза:

– Что за совпадение?! Как мог узнать о портрете мушкетер?!

– Ваш вопрос чрезвычайно меня удивил! – проговорила она.

– Я именно и хотел поговорить с вами об этом портрете. Если мое сообщение совпадет с тем, что известно вам, то вы сами поймете сокровенный смысл моего известия.

– Но как дошли до вас эти вести?

– Разрешите мне умолчать об этом. В сущности это не имеет значения. Герцогиня де Шеврез поручила портрет королевы одной госпоже…

– Совершенно верно, барон, Габриэль де Марвилье.

– Я так и думал!

– А вы ее знаете?

– Виконту несколько раз давали к ней разные поручения. Но знаете ли вы, что вчера у этой Габриэль де Марвилье было продолжительное свидание здесь, в Лувре, с кардиналом Ришелье?

– У Габриэль?!

– Одним словом, к кардиналу являлась дама под густой вуалью и показывала ему прелестный ящик, где лежал портрет королевы.

– Так и есть! Это она! Итак, Габриэль состоит в тайных отношениях с кардиналом!

– Мне тоже так кажется.

– Но как же вы узнали, что в том ящике лежал именно портрет королевы?

– Кардинал Ришелье и Габриэль де Марвилье вскрывали его.

– Неужели? Какая гнусность! Но ведь ящик был запечатан.

– И тем не менее его вскрыли.

– Вы в этом уверены, барон?

– Я ручаюсь в правдивости каждого моего слова! Дама под вуалью сказала кардиналу, кому предназначается этот портрет, и его эминенция сделал на нем метку, чтобы невозможно было когда-нибудь подменить его другим.

– Но ведь это целая западня! Чего только не изобретет кардинал! Какая смелость! Какая утонченная хитрость! – вскричала Эстебанья. – Теперь, значит, нечего и думать о том, чтобы подменить портрет! Он сейчас же увидит, что это копия!

– Кардинал пометил портрет буквой А на задней золотой пластинке и объяснил даме под вуалью, что это может значить и Анна и Арман.

– Но откуда вы все это узнали, барон!?

– Покоряюсь вашей воле и на этот раз отвечу! Кардинал и дама разговаривали здесь, наверху, в комнате с серебром, рассчитывая, что там их никто не услышит. Но маленькая придворная судомойка Жозефина…

– Ах, да! Я припоминаю эту прелестную девочку!

– Так вот эта девушка, – продолжал Милон, – невольно подслушала этот разговор, передала его мне и предоставила действовать по моему усмотрению.

– О! Это большое счастье! Но что же нам, однако, делать? Габриэль де Марвилье еще прошлой ночью выехала в Лондон на курьерских, а нам, во что бы то ни стало, нужно возвратить портрет обратно!

– Я не думаю, чтобы Габриэль отдала его теперь добровольно!

– Разве вы думаете, что есть еще возможность догнать ее?

– Можно попытаться. Ведь женщины вообще не любят ездить быстро.

– Не сравнивайте ее с другими женщинами. Она энергичнее иного мужчины, и ездит очень быстро! А между тем просто необходимо, чтобы этот несчастный портрет был возвращен. Когда же вы сможете выехать за ней?

– Я – сегодня же в ночь.

– Вы сделали особенное ударение на «я». Вы хотите, чтобы и друзья ваши ехали с вами?

– Да, мы любим путешествовать вместе. Следовательно, если я не найду виконта и маркиза сейчас, мне придется прождать их до утра.

– Но где же они могут быть теперь?

– Виконт совершенно неожиданно переведен на личную службу его величества.

Эстебанья вздрогнула.

– Это дело твоих рук, Арман Ришелье, – проговорила она, – узнаю деятеля по делам его!

– А Каноник вчера уехал куда-то с маркизом и возвратится только завтра.

– Значит, мы потеряем еще целый день!

– А разве возвращение портрета обусловлено каким-нибудь сроком?

– Разумеется! Утром двадцать седьмого сентября он во что бы то ни стало должен быть в наших руках!

– А завтра уже двадцать первое! Но все-таки еще можно бы успеть, если не возникнет никаких препятствий.

– Однако вы призадумались, барон! – озабоченно произнесла Эстебанья. Она сознавала, что в этом ужасном положении помощь и спасение могли прийти только от мушкетеров.

– Я решительно не могу придумать способа, которым можно было бы добыть портрет у Габриэль де Марвилье! – сказал Милон.

– Ящик с портретом передала ей герцогиня де Шеврез, следовательно, она же может и потребовать его обратно. Я достану вам записку герцогини, она попросит Габриэль возвратить его вам.

– Боюсь, что эта хитрая женщина не так легко расстанется с такой драгоценностью! Вдруг ей вздумается объявить, что записка подложная? Ведь тогда я буду вынужден или возвратиться ни с чем, или поступить с ней не особенно любезно.

– Ваша правда! Судя по всему, от этой женщины, состоящей в тайных отношениях с кардиналом, можно всего ожидать.

– Мне кажется, что хорошо исполнить это поручение мог бы только беарнец.

Эстебанья удивленно взглянула на Милона.

– Беарнец? – переспросила она.

– Виконт! Я говорю о виконте. Между собою мы называем его беарнцем.

– Почему вы думаете, что он лучше всех мог бы исполнить это поручение?

– Мне кажется, что эта женщина произвела на него сильное впечатление, и, судя по некоторым его словам, я подозреваю даже, что она приглашала его к себе в Лондон. Может быть, ему удастся овладеть ящиком посредством хитрости.

– Но если он заинтересован ею…

– Да, но весь этот интерес исчезнет, как только он узнает, на что она способна.

– Благодарю! Вы снова подаете мне надежду.

– Итак, завтра беарнец, маркиз и я отправимся в путь… Но да! Гром и молния! Ведь я опять совсем забыл, что виконт переведен на личную службу короля! – вскричал Милон почти с отчаянием.

– Так пусть он скажется больным!

– Нет, это неудобно!

– Действительно. Еще, пожалуй, кардинал что-нибудь заподозрит.

– Нашел! Вот истинно гениальная мысль! – воскликнул Милон, повеселев.

– Говорите же, что вы придумали.

– Сегодня, стоя на дежурстве, виконт будет иметь неосторожность заснуть, и за это его посадят под домашний арест на несколько дней.

– Но ведь это опасно! Могут проверить, что он делает, сидя под арестом, и вдруг не найдут его дома. Что тогда?

– Тогда, в самом крайнем случае, он посидит в Бастилии, а портрет уже будет в наших руках.

– Какое благородство и самопожертвование, – воскликнула тронутая Эстебанья. – Я горжусь знакомством с такими людьми, как вы! Делайте как знаете, но ради самого Бога, доставьте портрет сюда к утру двадцать седьмого. Я могу только от всей души пожелать вам удачи. Если бы вы знали, сколько в высшей степени важных вопросов зависит от того, будет ли ящик к утру двадцать седьмого сентября в моих руках.

– Если это только в пределах человеческих сил, ваше желание осуществится, – сказал Милон, низко кланяясь.

– Мои мысли и молитва будут неразлучны с вами. Да сохранит небо всех вас, – ответила Эстебанья. – Я буду горячо молиться за вас!

 

XXVI. ЭМИНЕНЦИЯ КРАСНАЯ И ЭМИНЕНЦИЯ СЕРАЯ

В одной из комнат апартаментов Ришелье, отличавшейся отсутствием всякой роскоши убранства, за большим столом, заваленным книгами и бумагами, сидел человек лет сорока. Серая монашеская одежда свидетельствовала о его духовном звания, а покрой сутаны и острый капюшон, спадавший на спину, говорили о его принадлежности к ордену капуцинов. Множество морщин, избороздивших лицо монаха, делали его похожим на старика, и лишь большие серые глаза, горевшие полным жизни огнем, говорили о том, что в этом изнуренном теле живет бодрый дух и тонкий ум.

Этого монаха, вечно углубленного в свои ученые труды, народ прозвал «Серой эминенцией».

Очень может быть, что это прозвище было дано патеру Жозефу, лишь для отличия от красной эминенции, Ришелье, но настолько же вероятно и то, что этим народ подчеркивал, что капуцин был почти настолько же важен и могуществен, как и кардинал-министр, который нередко в затруднительных случаях обращался к нему за советом.

Даже внешность этих двух людей являла собой крайние противоположности. Ришелье был довольно привлекателен и стремился всячески подчеркнуть собственное великолепие. Патер Жозеф напоминал представителя инквизиции и производил отталкивающее впечатление. Ростом он был не меньше Ришелье, но казался ниже его, потому что был как-то грубо широк в кости, хотя и худ. Жизненные потребности свои, опять же как бы в противоположность Ришелье, он довел до поразительной скромности. Патер Жозеф отрицал необходимость комфорта и роскоши в собственном быту.

Он только что распечатал огромный конверт, доставленный ему папским курьером из Рима, начал читать письмо и, казалось, был крайне удивлен его содержанием.

Через несколько минут дверь отворилась и вошел Ришелье.

Серая и красная эминенции поздоровались, но не как люди, занимающие различное общественное положение, а как истые братья во Христе.

Патер Жозеф был единственным человеком, который никогда не унижался перед Ришелье и держал себя перед ним с чувством собственного достоинства. Когда они встречались, нельзя даже было предположить, чтобы то были начальник и подчиненный.

Ришелье ценил в патере Жозефе замечательно умного советника, уже не раз обеспечивавшего ему успех там, где светский кардинал отчаивался его достигнуть. Поэтому, когда Ришелье говорил с Жозефом, в нем совершенно исчезал гордый правитель Франции, а оставался лишь любезный и доброжелательный партнер.

Когда вошел Ришелье, патер Жозеф быстро спрятан под бумаги полученное им письмо. Красный кардинал, казалось, не заметил проделки серого.

– Слыхали ль вы когда-нибудь, отец Жозеф, что один из мушкетеров его величества короля Франции – итальянец, и происходит из княжеского рода Фернезе? – спросил Ришелье.

– Нет, я не знаю фамилий мушкетеров, – отвечал патер Жозеф, слегка покачивая головой.

– Сегодня капитан Девере сообщил мне, что мушкетер, которого товарищи называли странным прозвищем Каноник, совершенно неожиданно вышел в отставку.

– Об этом я не слыхал ничего. А вот здесь лежит доклад капитана о другом мушкетере. Я только мельком взглянул на эту бумагу.

– Дайте-ка сюда.

Патер Жозеф передал бумагу.

– Странно! Чрезвычайно странно! – воскликнул кардинал, читая доклад. – Вчера поздно вечером король застал д'Альби спящим в дежурной комнате.

– Кажется, на обороте написана резолюция капитана по этому делу, – сказал патер Жозеф.

Ришелье перевернул лист.

– Пять дней домашнего ареста, – прочел он. – Ну, это наказание довольно легкое, однако, я думаю, вполне достаточно, – прибавил он, многозначительно улыбаясь.

– С час тому назад капитан Девере приходил еще доложить, что один из гвардейцев бежал.

– А как зовут этого солдата?

– Девере называл его Гри. Ришелье тихо рассмеялся.

– Он исчез по моему приказанию, – сказал он, – и с него не следует за это взыскивать. Мне кажется, его королевскому величеству пришла фантазия, чтобы никто не видел приготовлений, происходящих во дворце по случаю дня его рождения. Потрудитесь написать капитану мушкетеров приказ, чтобы до этого торжественного дня двери в залы охранялись хорошим караулом.

Серый кардинал записал это приказание.

– Прибавьте также, что я желаю, чтобы караул этот был поручен самым надежным из мушкетеров: барону Сент-Аманд и маркизу де Монфор.

– А если их нет в наличии, или они назначены на другую службу?

– В таком случае, пусть их вытребуют на эту, – приказал Ришелье, – кроме того, я попрошу вас, патер Жозеф, ежедневно справляться о д'Альби, действительно ли он отсиживает арест в своей квартире. Мне чрезвычайно важно знать это. – Серый кардинал молча, и лишь легким кивком головы, выразил свое согласие.

– Готовы депеши для посла в Лондон? – спросил Ришелье после короткой паузы.

– Они ждут только подписи, – ответил патер Жозеф, складывая бумаги стопкой.

– Их надо сейчас же подписать и отправить. Они должны быть представлены герцогу Бекингэму в тот самый день, когда к нему явится Габриэль де Марвилье, чтобы ^исполнить поручение, данное ей отсюда. Все это дело нужно устроить очень умно и осторожно. Для меня чрезвычайно важно, чтобы наш посланец разузнал все, что делается при Лондонском дворе.

Патер Жозеф опять сделал какую-то заметку на бумаге.

– Габриэль де Марвилье не родственница посланцу? – спросил он.

– Во всяком случае, они легко могут разыграть роль родственников. Тогда нашему посланцу будет совсем легко разузнать, какого рода поручение получила отсюда Габриэль. Мне очень важно знать об этом что-нибудь достоверное. Напишите посланцу инструкцию на этот счет, отец Жозеф. Тогда мы, возможно, узнаем наконец, что за таинственные отношения существуют между Лувром и Бекингэмом.

– А нужно упомянуть в инструкции, что это дело спешное?

– Разумеется, король должен как можно скорее получить самые точные сведения.

– Король, а не мы?

– Боже сохрани! Это такого рода вещи, которые король должен узнать из первых рук, – проговорил Ришелье оживленно. – Приказ нужно сегодня же вечером передать капитану мушкетеров для немедленного исполнения. А пока, да хранят вас все святые, отец Жозеф. – Серый кардинал ответил на поклон красного, и тот вышел.

Оставшись один, патер Жозеф тотчас же вытащил из-под бумаг письмо из Рима и опасливо спрятал его в карман своей сутаны, точно все еще боялся, что оно попадется кому-нибудь на глаза. После этого он принялся исполнять распоряжения, только что полученные от Ришелье.

В одной из смежных комнат работало несколько человек секретарей и писцов, но патер Жозеф предпочел на этот раз заготовить все бумаги собственноручно.

Начинало уже смеркаться, но Жозеф не замечал наступившей темноты и продолжал писать. Заготовив пропускной лист посланцу в Лондон, он уже хотел приложить к нему печать, как в коридоре послышались тихие шаги.

Патер Жозеф не обратил на них внимание, приложил печать и встал, чтобы распорядиться подать свечи. В то время, как он шел по комнате, уже погрузившейся в полумрак, дверь тихо отворилась. Думая, что это кардинал снова зашел к нему, и несколько удивляясь столь позднему визиту, патер быстрее двинулся к двери.

На пороге стоял не Ришелье, а совершенно не знакомый Жозефу человек, рассмотреть которого мешал сумрак комнаты. Всматриваясь, он невольно задавал себе вопрос, кто мог и смел так тихо, без спроса и доклада, войти в его рабочий кабинет?