I

Золотая маска

В столице Турции – Константинополе и над окружавшими ее водами царствовал удушливый жар, какой обыкновенно бывает в это время года на всем Востоке.

В полдень всякие занятия прекратились, и на улицах не видно было ни души, кроме бесчисленного множества голодных собак.

С наступлением вечера движение в городе оживилось, но жар не уменьшился. В воздухе не шелохнулось, а небо начало мало-помалу покрываться темными тучами.

К берегу Босфора в это время подъезжал на легкой лодке молодой лодочник, которых в Турции зовут каикджи. Это был высокого роста юноша, лет двадцати; его мускулистые руки легко управляли веслами, на голове была надета красная феска. Черты его красивого лица, загорелого от солнца, выражали добродушие, благородство и ум.

– Почему ты едешь сюда из Скутари, Сади? – спросил грек-лодочник, сидевший у самого берега в ожидании пассажиров.

– Я отвозил одного франка в Долма-Бахче, – отвечал молодой турок.

– К ночи будет буря, и она разразится раньше, чем ты успеешь вернуться назад, – заметил грек.

– Да будет воля Аллаха! – прошептал молодой лодочник Сади и оттолкнул лодку от берега.

Раньше, чем предсказывал грек, поднялся сильный ветер, и море покрылось волнами.

В несколько мгновений небо покрылось густыми тучами, так что стемнело почти как ночью.

Нимало не испугавшись, Сади продолжал грести, хотя волны грозили, того и гляди, затопить его маленькую лодку.

Вдруг Сади услыхал громкий испуганный крик:

– Помогите! – пронеслось по воде.

Сади оглянулся кругом и на некотором расстоянии заметил большую лодку с павильоном из шелковой материи.

Три или четыре гребца махали руками и кричали. У самого павильона стоял слуга и махал шелковым платком. Сади разобрал слова: «Помогите! Лодка течет! Сюда!» Затем ему послышалось слово «принцесса».

Конечно, лодочник понял, что эта роскошная лодка должна была принадлежать какому-нибудь знатному турку, но прежде всего юноша подумал о том, что в ней кто-то подвергается опасности, а он в любом случае поспешил бы на помощь, даже если бы подвергался опасности какой-нибудь бедняк.

Собрав все силы, Сади направился к лодке, которая, казалось, уже начала наполняться водой.

В это время из павильона появилась фигура знатной турчанки. Лицо ее было закрыто тонким белым покрывалом, так что его нельзя было разглядеть, тогда как она, напротив, могла отлично все видеть. Широкое верхнее платье скрывало формы ее тела от глаз любопытных. По ее жестам видно было, что опасность велика.

– Сюда, каикджи! – закричал слуга, по выговору грек. – Ее светлость принцесса в опасности, лодка течет! Пошли как можно скорее с берега или из города лодку.

– Теперь уже поздно! – раздался из-под покрывала голос принцессы. – Вода заливает павильон! Лодочник должен отвезти меня в своей лодке в Скутари! Положи в лодку ковер!

Сади не успел взглянуть на принцессу – нечто другое возбудило его внимание и даже ужас! Слуга-грек, к которому относились последние слова принцессы, взглянул на него таким взглядом, что у него сердце похолодело. Никогда в жизни Сади не встречал человека, взгляд которого вызывал бы такой ужас.

Но грек в ту же минуту повернулся исполнять приказание своей гордой повелительницы, а Сади невольно схватился за святой талисман из Мекки, висевший у него на груди.

Казалось, что принцесса с удовольствием глядела на молодого лодочника из-под покрывала.

Сильный ветер мешал Сади с трудом держать свою лодку рядом с большой лодкой принцессы.

В это время грек положил ковер на скамейку лодки, а принцесса спешно оставила свою, быстро наполнявшуюся водой, и пересела в лодку Сади, который невольно еще раз обернулся на грека-слугу, но последний в это время наклонился и не глядел на Сади.

– Вези меня в Скутари, – приказала принцесса, усевшись на ковер, – но будь осторожен, каикджи. Если ты довезешь меня благополучно до берега, то я щедро награжу тебя; если же я подвергнусь из-за тебя опасности, то твоей голове не удержаться на плечах.

– Не бойся, принцесса Рошана, – отвечал спокойно Сади, знавший имя принцессы. – Я доставлю невредимой тебя на берег.

Грек остался в большой лодке, чтобы отвести ее в безопасное место, да и в маленькую лодку Сади нельзя было никого более посадить, не подвергнув всех опасности потонуть.

Сади бесстрашно начал свою борьбу со стихиями. Гром уже гремел, и молния прорезывала тучи. Волны поднимались все выше и выше, и маленькая лодка Сади казалась их игрушкой.

Принцесса безбоязненно доверилась Сади. Она спокойно сидела на ковре и следила за каждым движением весел лодочника, красивое лицо которого сделалось еще привлекательнее в этой борьбе со стихиями, которыми он, казалось, пренебрегал. Принцесса с возрастающим изумлением глядела на Сади, бесстрашно, твердой рукой управляющего своей лодкой.

– Я не могу въехать в канал, который ведет к твоему дворцу, принцесса, – сказал Сади, когда лодка начала приближаться к берегу, – прикажи, где ты хочешь выйти?

– Там, где останавливаются пароходы из Смирны, можешь ли ты причалить туда?

– Я исполню твое приказание.

– Как тебя зовут?

– Сади, сын Рамана.

– Кто был твой отец? – продолжала спрашивать принцесса.

– Он был муэдзином в минарете султанши Валиде! Он умер пять лет тому назад, и я сделался перевозчиком.

– Ты не годишься быть перевозчиком, Сади, хотя и умеешь отлично управлять лодкой. Тот, кто способен хладнокровно глядеть в лицо такой буре, может вынести всякую борьбу. Приходи ко мне во дворец, Сади, я хочу наградить тебя за то, что ты спас меня от опасности.

– Я сделал это не ради награды, принцесса! Заплати мне обыкновенную плату за проезд, но не более! – отвечал Сади.

– Хорошо, но приходи за этой платой ко мне во дворец.

В это время лодка подъехала к пароходной пристани, у которой всегда стояли наемные экипажи.

Начал накрапывать дождь, и гром гремел все громче и громче.

Твердой рукой Сади повернул свою лодку к берегу.

В то время как они подъезжали, на берегу происходила какая-то свалка.

– Что там такое? – спросила принцесса перевозчика, приготовлявшего ей трап.

– Это правоверные и арабы дерутся с франками, в дело пошли уже ножи и кинжалы, так что кавасы ничего не могут сделать.

– Долой проклятых собак-христиан! Смерть им! – кричали несколько турецких матросов, и обе стороны были в страшной ярости.

Вдруг Сади прижал руки к груди и начал шептать какое-то изречение из Корана.

– Что с тобой? – спросила принцесса, собравшаяся в это время подняться по ступеням на пристань.

– Посмотри туда, принцесса! Золотая Маска!

Говоря это, Сади указал на появившуюся недалеко от них фигуру. Бледное лицо незнакомца было до половины закрыто и с одной стороны казалось залитым кровью. Часть лба и голова были покрыты зеленым арабским платком, концы которого падали по обе стороны головы. Верхняя часть лица была закрыта золотой перевязкой.

Принцесса на мгновение остановилась.

– Да… это она… это Золотая Маска! – прошептала она наконец.

Между тем незнакомец прямо пошел к сражающимся и вошел в середину, но казалось, что ножи и кинжалы отскакивали от него.

Матросы, арабы и франки – все, как бы движимые ужасом, расступились и отхлынули назад.

Незнакомец между тем не проронил ни слова, молча прошел он через отступающие ряды, точно его появления было достаточно, чтобы прекратить кровопролитную битву.

– Приведи мне карету! – приказала принцесса.

Сади сделал знак кучеру одной из карет, который сейчас же подъехал.

– Видишь ли ты эту фигуру? – спросила принцесса кучера.

– Это Золотая Маска, – отвечал дрожащим голосом кучер, испуганно оглядываясь вокруг.

– Поезжай за ним, я заплачу за это тысячу пиастров!

– Если бы ты обещала мне в десять раз больше, то и тогда я не согласился бы, – отвечал кучер.

– Я приказываю тебе! Я принцесса Рошана.

– Приказывай, что хочешь, но не это, светлейшая принцесса: следовать за Золотой Маской – значит приносить себе несчастье. Да к тому же это было бы бесполезно. Посмотри, она уже исчезла!

Сади оглянулся кругом. Кучер был прав – Золотой Маски нигде не было видно.

Принцесса с досадой села в карету, простившись с Сади милостивым движением руки.

 

II

Реция, красавица турчанка

Гроза, сопровождавшая появление Золотой Маски, так же скоро окончилась, как и началась.

Зайдя в кофейню узнать о результатах схватки, Сади возвращался назад к своей лодке.

Дело завязалось из-за двух венгерских девушек, которых один старый турок хотел отвести в предместье Галату, чтобы продать в гарем знатного турка. Обе девушки начали звать на помощь, тогда завязалась борьба, во время которой при появлении Золотой Маски девушкам удалось бежать и найти помощь у ближайшего консула. Турок, в гарем которого вели девушек, был Гамид-кади, один из высших государственных сановников, как говорили в кофейне.

Прежде чем идти домой, Сади зашел посмотреть еще раз, хорошо ли привязан его каик, и нашел в нем дорогой ковер принцессы, который грек-слуга положил в лодку.

– Теперь поздно, – прошептал Сади, складывая ковер, – но завтра утром я должен отнести его принцессе, а то она может подумать, что я хочу присвоить ковер себе!

Положив его обратно в лодку, Сади отправился домой. Скоро он вошел в узкую грязную улицу со старыми деревянными полуразвалившимися домами. Узкие и мрачные улицы Скутари, где живут только турки и евреи, производят на иностранца крайне неприятное впечатление, и только изредка глаз отдыхает на роскошной мечети или зеленых группах деревьев, время от времени попадающихся между домами.

Ночь уже наступила, когда Сади вошел в улицу Капу. Все уже стихло, и было почти совсем темно, так как только изредка горели тусклые фонари. Там и сям встречал Сади возвращавшихся из кофеен турок, затем улица снова пустела.

Вдруг, переходя через небольшую площадь перед мечетью, Сади послышался слабый крик, как будто стон умирающего. Он остановился, но как ни вглядывался в темноту, ничего не мог различить.

– Красавица Реция! – раздался недалеко от Сади тихий шепот. – Наконец-то я нашел тебя!

В ответ на эти слова снова раздался слабый крик испуга.

Сади стал присматриваться внимательнее и понял, что тут, под покровом ночи, совершалось нечто ужасное. Но что же такое? Где была та, которая называлась Рецией? Где был человек, говоривший с ней?

Тогда Сади взглянул по направлению ко входу в мечеть, около которой росло несколько высоких деревьев и висел фонарь. В тени одного из деревьев Сади заметил фигуру девушки-турчанки, которая стояла, дрожа всем телом, не будучи в состоянии ни бежать, ни даже позвать на помощь. Ей угрожал кто-то, кого Сади не мог рассмотреть, а только слышал голос.

Голова ее была покрыта белым покрывалом, но оно спустилось с лица, выражавшего испуг, и Сади был поражен красотой девушки. Большие глаза с длинными черными ресницами выражали ужас голубки под притягивающим взглядом змеи. Черные роскошные волосы падали волнами из-под вуали. Маленький полуоткрытый ротик с ярко-красными губами скрывал за собой два ряда перлов.

В ту минуту, как Сади, еще ошеломленный красотой девушки, напрасно старался понять, в чем дело, к турчанке быстро подошел мужчина, до сих пор скрывавшийся в тени деревьев.

Но почему же девушка ждала, пока этот человек, очевидно, ее враг, подойдет к ней, а не старалась спастись бегством? Почему не зовет она на помощь?

Но Сади уже нашел объяснение этой загадке! Человек, приближавшийся к красавице, был грек-слуга принцессы Рошаны, взгляд которого, упав случайно на Сади, наполнил ужасом его сердце.

Да, Сади не ошибался! Это был действительно грек, и взгляд его обладал притягивающей властью змеи.

Молодая девушка, встретившаяся с греком в этом уединенном месте, попала бы, не сопротивляясь, в его руки, если бы Сади случайно не проходил мимо.

С громким угрожающим криком поспешил Сади к мечети.

– Что тебе надо от девушки, грек?! – вскричал он, решительно подходя к дрожащей жертве.

Грек злобно оглянулся на неожиданного защитника.

Турчанка упала на колени и с умоляющим видом протянула руки, как бы прося Сади о помощи и защите.

– Ради Аллаха, – прошептала она, – заступись за меня!

Как змея, испугавшись опасности, оставляет свою жертву, точно так же и грек, увидя Сади и, может быть, боясь, что он позовет кавасов, поспешно оставил девушку.

– Ты все-таки не уйдешь от меня! – прошептал он, уходя. – Ты должна быть и будешь моей…

Затем он неслышно скрылся за деревьями.

Сади подошел к дрожащей девушке, которая глядела на него глазами, полными слез.

– Кто ты, говори, чтобы я мог отвести тебя к твоему отцу, – сказал Сади ласковым голосом, протягивая девушке руку.

– У меня нет ни отца, ни матери, ни брата, – отвечала девушка печально.

– Значит, ты сирота? Как тебя зовут и где ты живешь?

– Меня зовут Реция, я была единственной дочерью мудрого Альманзора! Защити меня от грека! Он угрожает мне, и я думаю, что он же – виновник смерти моего дорогого брата Абдаллаха, Однажды утром его нашли мертвым на базаре, убийца притащил его туда, чтобы скрыть следы. Мой несчастный отец поспешил на базар и без памяти упал на труп своего единственного сына!

– Разве у твоего брата были враги, что он пал жертвою убийцы?

– Грек часто ходил около нашего дома, и, вероятно, брат завязал с ним ссору! Когда мы похоронили моего брата, нас снова постигло несчастье. Мой отец Альманзор должен был отправиться в путешествие, мне ни за что не хотелось отпускать его, потому что я боялась остаться одна в старом мрачном доме! Однако отец все-таки уехал за море и больше не возвращался. Одни говорили, что он утонул, другие – что на него напали разбойники и убили.

– Бедная Реция! Сади, сын Рамана, принимает большое участие в твоем горе, – сказал молодой человек, взволнованный горем красавицы.

– Тогда я осталась одна, и грек начал преследовать меня, не давая мне покоя даже в моем собственном доме. Я позвала на помощь соседей, но один старый еврей сказал, что он знает грека, он – доверенный слуга могущественной принцессы Рошаны, и поэтому было бы опасно ссориться с ним. Тогда я заперлась и не выходила никуда, но Лаццаро, так зовут грека, нашел и тут дорогу – перелез через высокую каменную стену, окружавшую дом. Я убежала в другой дом моего отца! Но сегодня вечером я пошла помолиться в мечеть и, выходя из нее, встретила опять моего преследователя. Его взгляд испугал и приковал меня так, что я была не в состоянии сопротивляться.

– Не бойся ничего, я с тобой, бедняжка!

– Этот грек – мой злой дух! Я боюсь его и не могу никуда скрыться от него.

– Я провожу тебя до твоего дома. Твоего брата убили, твой отец погиб, у тебя нет никого из близких – возьми меня в свои защитники!

– У тебя благородное, сострадательное сердце! Я вижу, что ты желаешь мне добра! Благодарю тебя за твое заступничество, но прошу тебя, оставь меня одну! Ты освободил меня из плена ужасного Лаццаро, но теперь докончи твое благородное дело – не следуй за мной, чтобы соседи не могли осудить меня.

Только в эту минуту девушка вспомнила, что ее лицо открыто, и поспешно закрылась покрывалом.

– Я никогда не забуду лица, которое Аллах позволил мне увидать сегодня, оно навсегда запечатлелось в моем сердце! – сказал молодой человек, протягивая руку девушке, все еще стоявшей на коленях, чтобы поднять ее. – Я исполню твою просьбу и оставлю тебя, но одного ты не можешь мне запретить, это – любить тебя!

– Иди, прошу тебя, иди, – дрожащим голосом прошептала девушка, затем она быстро исчезла за деревьями.

Сади молча глядел ей вслед.

Он вдруг совершенно преобразился, он чувствовал, что любит и что Реция, сирота, дочь Альманзора, во что бы то ни стало должна принадлежать ему.

 

III

В развалинах у дервишей

Поздно вечером в этот же день по улице Капу в Скутари шел человек, направляясь к находящимся на конце улицы старым деревянным воротам.

Человек был одет в темный кафтан, и на голове его был повязан по-арабски зеленый платок, концы которого падали по обе стороны головы.

Когда он подошел к фонарю, висевшему у ворот, то стало видно, что верхняя часть его лица была закрыта блестящей золотой повязкой. Никто не заметил, как он вышел из ворот. За воротами шла широкая дорога, обсаженная каштановыми и апельсиновыми деревьями, она вела в любимый летний дворец султана. Незнакомец держался в тени деревьев. Ночь уже наступила, и луна начала показываться на горизонте.

Когда дорога стала подниматься в гору, таинственный незнакомец оглянулся кругом и свернул на маленькую проселочную тропу, шедшую в сторону.

Эта тропа вела сначала вверх, потом спускалась в долину, в которой виднелся какой-то хаос стен, полуразрушенных башен и столбов, среди которых поднимались вершины деревьев. Старые развалины, освещенные луной, представляли странное и таинственное зрелище.

К этим-то развалинам направился незнакомец в золотой маске. Он пошел к той части их, которая густо заросла кустарником.

Чем ближе он подходил, тем яснее доносился до него шум голосов. Казалось, этот шум был ему хорошо знаком, потому что он не обращал на него никакого внимания.

Это молились дервиши.

Человек в золотой маске незаметно подошел к развалинам, скрываясь в тени деревьев. У самой земли, полускрытое кустами, было устроено низкое отверстие. Незнакомец наклонился и исчез в развалинах.

Недалеко от этого места, на поросшем мхом обломке камня, сидел с длинной седой бородой старый дервиш, турецкий монах. На шее у него висел целый ряд амулетов, с его губ машинально сходили слова: «Велик Аллах, и Магомет – его пророк».

В это время по дороге из Константинополя показалась карета и стала также приближаться к развалинам.

Старый дервиш встал и низко поклонился, сложив руки на груди, когда из кареты вышел знатный турок в красной феске на голове. На груди у него висело множество орденов. Он прошел мимо дервиша и вошел в широкие ворота в стене во внутренность развалин.

Почти около самого входа расположились в кружок около тридцати дервишей. В середине находился шейх, настоятель этого монастыря, бивший в такт ногою, тогда как сидевшие вокруг громко вскрикивали, наклоняясь то вперед, то назад, то направо, то налево, затем снова вскакивали. Они не видели и не слышали ничего, происходившего вокруг них, до такой степени были погружены в свое занятие.

Знатный турок прошел мимо них и вошел в другое помещение, отделявшееся от первого полуразрушенной стеной, потолком же тут, как и в первом, служило звездное небо.

В этом отделении дервиши бичевали друг друга по спине, рукам и ногам так сильно, что кровь лилась с них ручьями. Тем не менее они были в таком экстазе, что не чувствовали ни малейшей боли.

Освещенные неверным лунным светом, эти полунагие, беснующиеся и покрытые кровью люди представляли такое страшное зрелище, что всякий посторонний человек, неожиданно попавший в этот турецкий монастырь, подумал бы, что он попал в ад.

Что касается приехавшего знатного турка, то он, казалось, был уже знаком с этими процедурами, потому что, не обращая на них никакого внимания, прошел через большой двор к старой башне, еще довольно хорошо сохранившейся. Перед входом в эту башню сидел молодой дервиш.

– Мансур-эфенди здесь? – обратился приезжий к дервишу.

– Направь свои шаги в комнату совета, мудрый и великий Мустафа-паша, ты найдешь там Баба-Мансура, которого ты ищешь, в обществе Гамида-кади.

– Была здесь сегодня вечером принцесса Рошана?

– С того времени, как я здесь сижу, принцесса еще не появлялась, – отвечал молодой дервиш.

Мустафа-паша вошел во внутренность башни. Широкие сени, в которые он вступил, были слабо освещены висящей лампой. Из этой передней железная дверь вела в комнаты.

Мустафа-паша, визирь, вошел в эту дверь.

Она открылась перед ним, как бы по какому-то таинственному знаку, и визирь вошел в большую круглую комнату, около стен которой стояли низкие широкие диваны. Пол был покрыт коврами. Комнату освещали две висящие с потолка лампы.

Напротив дверей сидели на диване два турка, одетые в чалмы, широкие шаровары, подпоясанные богатым поясом, короткие куртки и туфли с остроконечными носками. Это был типично турецкий костюм. Что касается вошедшего, то он был одет в европейское платье: черный, доверху застегнутый сюртук и черные панталоны.

Одна только красная феска указывала на его турецкое происхождение.

Один из сидевших был уже стар, что доказывала его длинная седая борода. Это был Гамид-кади, верховный судья в Константинополе.

Товарищ Гамида был моложе его. У него была черная, довольно короткая борода, худое, с резкими чертами лицо и подвижные черные глаза. Это был Мансур-эфенди, называемый дервишами также Баба-Мансур, глава магометанского населения, в Турции, первое духовное лицо, носящее титул Шейх-уль-Ислама, самое близкое лицо к султану.

Мустафа-паша подошел к сидящим, поклонился и сел рядом с ними.

По знаку Мансура дервиш, стоявший у входной двери, вышел из комнаты совета.

– Да благословит Аллах, – заговорил Мустафа-паша, – я очень рад, что встречаю вас обоих вместе. Я привез вам одно очень важное известие.

– Мы очень рады видеть верного последователя великого пророка, – отвечал Баба-Мансур Шейх-уль-Ислам. – В чем же состоит твое известие?

– Я привез очень важное известие, – начал визирь. – Помните ли вы одного мудрого толкователя Корана, по имени Альманзор, и его сына Абдаллаха? Один странный случай указал мне их существование. Я ехал домой из дворца султана, где был совет министров, как вдруг из норы в стене выползла маленькая змея и поползла как раз поперек моей дороги. Стоявший недалеко часовой хотел убить ее саблей, но я удержал его. Тогда змея поспешно бросилась на гревшуюся на солнце ящерицу и в одно мгновение утащила ее к себе в нору. Этот случай заставил меня задуматься. Я придаю большое значение снам и различным приметам, и чтобы объяснить себе этот случай, я отправился в Галату к одной известной толковательнице снов и гадалке, цыганке Кадидже, чтобы расспросить ее о случившемся со мною.

– И что же сказала цыганка? – спросил Шейх-уль-Ислам с легким выражением насмешки на лице, которую он напрасно старался скрыть.

– Не смейся над знаменитой гадалкой, мой образованный брат Мансур, – продолжал Мустафа-паша, – выслушай сначала, что она мне сказала, не зная меня, так как я скрыл, кто я. «В Скутари живет один старый толкователь Корана, происходящий из великого дома Абассидов, – сказала она. – Бойся и его потомков! Через них будет поколеблен трон! Змея бросится на блестящую ящерицу – убей змею, прежде чем она достигнет цели».

– Так говорила цыганка?!

– Слушай дальше! Я позаботился сейчас же справиться, существует ли в Скутари такой толкователь Корана, и оказалось, что там действительно есть такой, что он называется Альманзором и происходит из дома калифов Абассидов!

Шейх-уль-Ислам и его товарищ Гамид-кади молчали.

– Но важнее всего мне показалось то обстоятельство, что у этого старого Альманзора скрывался некогда принц Саладин, и старик, может быть, и теперь знает, где скрывается этот принц, – прибавил шепотом визирь. – Это обстоятельство придало в моих глазах словам Кадиджи еще большую важность.

– Ты помнишь, что сказала тебе старуха-цыганка? – обратился к Мустафе Гамид-кади. – Она сказала: «Убей змею, прежде чем она достигнет цели!»

– Да, она это сказала!

– Змея уже уничтожена, брат мой, – вмешался Мансур-эфенди.

– Альманзор умер? – спросил Мустафа.

Мансур и Гамид молча кивнули головой в знак согласия.

– У него был сын Абдаллах!

– Его ты также не найдешь, – сказал Гамид-кади.

– Позвольте мне удивляться вашей мудрости и знанию, братья мои! – вскричал визирь, едва скрывая свое изумление. – Вы уже знаете то, что я хотел вам сообщить как важную новость.

– Несмотря на это, мы благодарим тебя от имени нашего общего святого дела за твое известие, – отвечал Шейх-уль-Ислам. – Всякая опасность теперь устранена, и тайна принца Саладина узнана. Альманзор, без сомнения, знал настоящее местопребывание принца, но он не изменил ему до своей смерти.

– Эту тайну хотят сохранить, – сказал Гамид, – и я думаю, что твой сотоварищ Рашид-паша не совсем чужд этому делу.

– Я приехал с тем, чтобы пожаловаться на него, – отвечал Мустафа. – Я потерял к нему всякое доверие. Он не только наш враг, но и враг нашего общего дела! Рашид-паша хочет ограничить права правоверных, он хочет стать нам поперек дороги.

– В таком случае он умрет, как враг нашего великого пророка! – сказал Шейх-уль-Ислам тоном человека, могущество которого безгранично.

– Он погибнет, – прибавил Гамид-кади, слегка наклоняя голову.

В эту минуту в комнату вошел стороживший у дверей дервиш. Он сложил руки на груди, наклонил голову и произнес:

– Ее светлость принцесса Рошана подъезжает!

При этом известии Мустафа-паша поднялся со своего места.

– Мое дело окончено, – сказал он остающимся, – да защитит вас Аллах!

– Да благословит тебя Аллах! – отвечали в один голос оба остающиеся.

Затем Мустафа-паша оставил комнату совета.

Несколько мгновений спустя молодой дервиш снова отворил дверь, и на пороге появилась принцесса Рошана, закрытая белым покрывалом. Дервиш закрыл за ней дверь и удалился, принеся предварительно бархатную подушку для принцессы.

Принцесса села. Баба-Мансур и Гамид-кади низко поклонились ей.

– Нашему общему делу угрожает новая опасность, – начала принцесса Рошана. – Я поспешила сюда для того, чтобы передать вам важное известие, Шейх-уль-Ислам! Я должна сказать тебе, что твой опаснейший враг снова появился в Стамбуле.

Мансур-эфенди почти сохранил равнодушие и спокойное выражение лица, только блеск черных глаз выдавал его беспокойство.

– Про кого ты говоришь, светлейшая принцесса? – спросил он. – Кто снова появился в Стамбуле?

– Я видела вчера вечером в Скутари Золотую Маску! – отвечала принцесса.

– Я подозревал это, когда ты сказала об опаснейшем нашем враге, принцесса. Наши враги точно гидра: едва мы успеваем отсечь одну голову, как на месте ее вырастает сотня новых, – продолжал Мансур-эфенди мрачным тоном. – Но мы узнаем тайну этой Золотой Маски, которая вредит нашим планам. Мы должны и сорвем, наконец, покрывало, за которым прячется наш враг.

Шейх-уль-Ислам потянул зеленый шелковый шнурок, висевший недалеко от него.

В ту же минуту в комнату вошел дервиш.

– Принесите бумагу и перо! – приказал Шейх-уль-Ислам.

Через мгновение дервиш принес в комнату маленький круглый стол, на котором лежали бумага, перья и чернильница, и, поставив перед Гамидом, снова ушел.

– Пиши, брат мой, – сказал Шейх-уль-Ислам своему соседу: – «Всем хаджи, муллам, кади и кавасам повелевается схватить так называемую Золотую Маску, где бы она ни появилась. Тот, кто не исполнит этого приказания или станет противодействовать его исполнению, будет отвечать за это своим имуществом и жизнью».

Гамид-кади подал приказание для подписи великому муфтию, как многие звали Шейх-уль-Ислама. Затем поставил внизу свое собственное имя.

– Я надеюсь вместе с вами, – сказала принцесса, – что Золотая Маска будет теперь взята и тайна, окружающая ее, уничтожена. Но вот что мне еще надо! Я хочу получить какое-нибудь место для одного молодого человека из народа, так как я знаю, что вам нужны решительные и самоотверженные люди, а это именно такой человек.

– Твое желание, светлейшая принцесса, будет исполнено! Пришли сюда этого человека, он получит место, – отвечал Шейх-уль-Ислам. – Гамид-кади и я благодарим тебя за новое доказательство твоего доверия и расположения к нам! Смею ли тебя спросить, имела ли ты разговор с султаншей Валиде?

– Да, но он был совершенно безуспешен, надо надеяться, что следующий раз будет удачнее. Султанша Валиде разрушила все мои старания допытаться от нее, знает ли она, где находится принц Саладин, но я надеюсь узнать другим путем и гораздо скорее, жив ли принц, и если жив, то где он.

В эту минуту в комнату вбежал с выражением ужаса на лице дервиш-привратник.

Мансур с удивлением и досадой взглянул на помешавшего, но дервиш поспешно подошел к нему и прошептал на ухо несколько слов, которые произвели на Шейх-уль-Ислама сильное впечатление.

– Золотая Маска в развалинах?! – вскричал он поднимаясь. – Кто видел его?

– Сулейман, караульный. Он видел его как раз около этой башни.

– Это плод его фантазии! – вскричала принцесса, также поднимаясь.

– Махмуд-шейх также узнал его! – подтвердил бледный от страха дервиш.

– Здесь, в развалинах! Он осмелился проникнуть даже сюда – пусть его найдут сейчас же и приведут, чтобы закончить, наконец, эту комедию! – вскричал Шейх-уль-Ислам. – Сторожите все выходы! Он не уйдет от нас, если только для Махмуд-шейха Сулеймана не было это игрою воображения! Я сам буду искать его и возьму именем закона! Это известие крайне радует меня, и ты, принцесса, будешь свидетельницей так долго желаемого события. Золотой Маске не удастся безнаказанно осквернить своим присутствием это святое место.

– Желаю тебе успеха, – прошептала принцесса, оставаясь в комнате вдвоем с Гамидом-кади, – желаю тебе победы, мудрый Шейх-уль-Ислам! Я подожду здесь результата твоего предприятия.

 

IV

Сади и принцесса

Когда Сади проснулся на другой день после ночи, в которую он в первый раз встретился с красавицей Рецией, образ ее все еще был у него перед глазами. Он снова вспомнил все происшедшее накануне, и ему показалось, что порок и добродетель воплотились в лицах грека Лаццаро и красавицы Реции.

Бедняжка Реция была круглая сирота, одинокая в целом мире, не имела ни единой души, которая была бы к ней привязана.

– Но, – говорил себе Сади, – она должна была почувствовать, что я полюбил ее, что я готов ее защищать и всем пожертвовать для нее!

Как гордо и в то же время мягко просила она его, чтобы он оставил ее одну. «Иди, – говорила она, – ты спас меня из рук ужасного Лаццаро, докончи же теперь свое благородное дело и не следуй за мной!»

Сади не мог поступить иначе, как исполнить ее просьбу, и теперь не знал, где снова найти ее! А между тем он должен был найти ее во что бы то ни стало, и для того он будет искать ее день и ночь.

Вдруг Сади поспешно вскочил с постели.

Он вспомнил про ковер принцессы. Его надо было отнести во дворец и сделать это непременно в это же утро!

Сади поспешно оделся, вышел из маленького деревянного домика своего отца, в котором жил, и пошел в гавань.

Солнце только что начало подниматься из-за ясных вод Золотого Рога. По морю уже начали там и сям скользить легкие лодки, поддерживавшие сообщение между городом и лежащими по берегам деревнями. На самом берегу поднимались стены сераля, дворца султана, который своими киосками, павильонами и садами занимал более полумили по берегу. Вдали виднелись купола мечетей и шпили стройных минаретов, украшенных полумесяцами.

На берегу уже царило сильное оживление. Торговцы фруктами, цветами и овощами спешили с товаром на базар. Перевозчики мыли и чистили свои лодки. Саки с ведрами на плечах несли воду в город, и даже изредка появлялись носилки, в которых сидели знатные турчанки. Беспрестанно встречались армянские, еврейские и французские купцы, чтобы начать свои занятия.

Сади нашел свою лодку на прежнем месте и, вскочив в нее, взял весла и стал грести к каналу, который вел ко дворцу принцессы Рошаны.

Этот довольно широкий канал был так стар, что камни, которыми была отделана набережная, совсем заросли мохом. Вода в канале никогда не нагревалась солнцем, так как росшие по обе стороны канала деревья совершенно закрывали его.

Дворец, к которому вел этот канал и в котором жила теперь принцесса Рошана, служил прежде местом жительства для братьев султана, за которыми в этом дворце легко было наблюдать. В Турции на престол вступает не сын после отца, а старший принц из всех находящихся в живых потомков Османа, так что он может быть братом или племянником умершего султана. Поэтому султаны обыкновенно смотрели подозрительно на своих наследников, боясь их попыток вступить раньше положенного на престол.

Но с некоторого времени принцам был отведен другой дворец, с которым мы также познакомимся в свое время, а принцесса Рошана заняла дворец в Скутари.

Подъехав к пристани, у которой стояли лодки принцессы, Сади привязал свой каик и начал подниматься по ступеням лестницы, которая вела ко дворцу.

Навстречу ему попался лакей и сердито запретил идти дальше.

Сади хотел объяснить причину своего прихода, но подошедший к ним другой старый лакей не хотел ничего слышать и угрожал схватить его и, связав, передать караульному, если только он осмелится сделать еще хоть шаг.

Сади только улыбнулся в ответ на эти угрозы, так как одним движением руки мог бы расправиться со всеми старыми лакеями, но именно их старость не позволила ему употребить силу.

В это время одно неожиданное обстоятельство помогло Сади выйти из этого положения.

Вероятно, принцесса из окна увидела происходившую сцену, потому что вдруг появился солдат-араб, один из тех, которые обыкновенно день и ночь караулят в передней дворца, и приказал лакеям от имени принцессы сейчас же оставить в покое Сади.

Лакеи с удивлением расступились.

– Следуй за мной, каикджи! – обратился солдат к Сади и повел его через громадную переднюю дворца по мраморной лестнице.

Грека-лакея нигде не было видно, впрочем, Сади в эту минуту совершенно не думал о нем. Великолепие дворца целиком заняло все его внимание и пробудило мысль о том, как хорошо быть богатым и иметь возможность исполнять все свои желания.

Мраморная лестница была устлана дорогими персидскими коврами, а комната, в которую черный солдат провел Сади, была вся обита зеленой шелковой материей. В золотой клетке сидел пестрый попугай.

Едва только дверь затворилась за арабом, как с противоположной стороны распахнулась портьера.

Окружавшая Сади роскошь хоть и восхищала его, но нисколько не смущала и не сделала неловким.

Вошедшая в комнату прислужница пригласила Сади следовать за собой. Она привела его в большую комнату, где на мягких шелковых подушках сидела принцесса Рошана, окруженная своими прислужницами, ожидавшими ее приказаний.

Принцесса, так же как и ее прислужница, была под покрывалом.

– Ты хорошо сделал, что пришел, Сади, – сказала принцесса, когда он опустился перед ней на колени. – Я твоя должница!

– Я не для того пришел, чтобы напомнить тебе об этом, принцесса, а только затем, чтобы положить к твоим ногам ковер, который ты вчера вечером оставила в моем каике, – отвечал Сади и положил на пол ковер.

Одна из прислужниц сейчас же унесла его прочь.

– Сколько тебе следует за вчерашнее путешествие? – спросила принцесса.

– Пять пиастров, такова такса!

– Пусть будет так! Эсма, – обратилась принцесса к одной из женщин, – выдай перевозчику требуемые им деньги! Это за перевоз, Сади, хорошо, но не за спасение моей жизни. За это я оставляю за собой право вознаградить тебя по своему усмотрению! Я дорого ценю свою жизнь и поэтому так же высоко ценю и спасение ее! Скажи мне, чего ты желаешь, и как бы ни было велико желание, я исполню его! Говори, Сади!

– Ты очень добра, принцесса, но я ничего не желаю, что ты могла бы исполнить!

– Как, у тебя нет никакого желания? – с изумлением спросила принцесса. – Ты так счастлив и доволен, что на душе у тебя нет никакого неисполненного желания? Это большая редкость! Или, может быть, твои желания настолько велики, что ты считаешь их превышающими мою власть? Неужели тебе нравится быть всю жизнь перевозчиком? Неужели ты никогда не видал баши-бузуков, черкесов? Неужели твое сердце никогда не билось сильнее при звуках военной музыки? Неужели при виде проезжающего мимо тебя аги тебе никогда не приходила в голову мысль надеть такую же блестящую форму? Неужели ты никогда не мечтал о славных военных подвигах, о том, как ты мог бы прославить свое имя и сделаться героем?..

– Да, да, принцесса! – вскричал Сади с воодушевлением, и его красивые глаза ярко засверкали. – Ты возбуждаешь во мне мечты о славе!

– Ты не должен оставаться лодочником, Сади, – снова продолжала принцесса, увидя, что ее слова произвели сильное впечатление на красивого юношу. – Тебе суждено занять высокое положение в свете! В тебе кипит кровь героя! Замени весло дамасским клинком! Сбрось с себя красную куртку каикджи и надень военный мундир. Ты бесстрашно подвергал из-за меня опасности свою жизнь, посвяти же ее служению твоему отечеству – и я предсказываю тебе блестящую будущность!

– Я уже давно хотел быть солдатом, но Али-бей, к которому я обращался, не принял меня, так как не было места.

– Я сделаю тебя агой, капитаном моих телохранителей, и обещаю тебе в будущем почести и богатство; когда ты будешь офицером сераля, то моя воля даст тебе и титулы, и отличия.

– Прости, принцесса! – вскричал Сади. – Но я не хочу быть тебе обязанным за мое отличие! То, что ты мне обещаешь, я хочу заслужить сам! Я хочу быть обязанным только своим собственным заслугам!

– Ты горд, Сади, но твое требование еще более убеждает меня в том, что тебе предстоит великая будущность! Ты отказываешься от моего покровительства – хорошо! Ты будешь обязан своим успехам только самому себе, но ты должен согласиться на то, чтобы я дала тебе сначала возможность проявить себя!

– Сделай меня солдатом, принцесса, и больше ничего!

– Завтра ты узнаешь мою волю, Сади. Иди домой и жди; но ты должен помнить о твоем подвиге, – сказала принцесса и, поднявшись с подушек, сняла с пальца кольцо с большим бриллиантом. – Возьми это кольцо в доказательство моей благодарности тебе. Пусть оно напоминает тебе о принцессе Рошане и о том, что это кольцо поможет тебе во всякое время пройти ко мне.

– Ты слишком щедро вознаграждаешь меня за ничтожную услугу, принцесса!

– Воспользуйся правом видеть меня, предоставляемым этим кольцом, – продолжала принцесса, – я желаю видеть тебя время от времени и слышать, чего ты достиг! А теперь можешь идти!

Сказав это, она протянула Сади свою прелестную руку, украшенную дорогими кольцами.

Сади опустился на колени и с жаром поцеловал руку принцессы.

Она благосклонно кивнула юноше и оставила со своими женщинами комнату, в которой Сади еще продолжал стоять на коленях.

Сади поднялся, у дверей его ожидала та же самая прислужница, которая провела его в комнату, она вывела его обратно в переднюю и опустила за ним тяжелую портьеру.

Когда Сади вышел на лестницу, то лицом к лицу столкнулся с греком Лаццаро, доверенным слугою принцессы. Казалось, что в эту минуту грек узнал в Сади того, кто ночью вырвал у него из рук его добычу, его жертву…

Грек устремил на Сади взгляд непримиримой ненависти, но Сади прошел мимо к выходу, погруженный в мечты и надежды на будущее.

 

V

Черная Сирра

[6]

Поздно вечером, в тот же самый день, когда незнакомец в золотой маске появился в развалинах у дервишей, в одном из домов Скутари у окна стояла бледная, печальная девушка.

Серебристый свет луны падал на мощенный мраморными плитами двор и освещал девушку достаточно, чтобы мы могли узнать в ней красавицу Рецию.

Как недавно еще она была счастлива и беззаботна, а теперь! Отец Альманзор, по словам людей, умер, и Реция даже не могла помолиться на его могиле, так как не знала, где она! Реция была одна, оставлена всеми, потому что ее брат умер еще раньше, чем отец. Но, несмотря на горе, в этот вечер в сердце Реции мелькнула надежда. Аллах послал ей человека, благородное сердце которого она сразу поняла! Сади явился, чтобы спасти ее от преследований грека, и теперь образ красивого, благородного юноши всюду преследовал ее. Любовь проникла в сердце Реции, и глаза ее, казалось, искали возлюбленного, а губы шептали его имя! Увидит ли она его снова? Станет ли он искать ее? Любит ли он ее так же, как она его?

Ночь уже наступила, а молодая девушка все еще стояла у окна.

Дом, где стояла Реция у окна, был во дворе, а двор отделяла от улицы высокая каменная стена.

Улица, на которой находился дом, была так узка, что лунный свет только местами освещал ее.

Везде было пусто и тихо.

Вдруг в тени домов послышался какой-то шорох. Невозможно было разобрать, что это такое двигалось и добралось до дома покойного отца Реции. Здесь это нечто остановилось. Остановившееся походило на человека и на животное; однако это неопределенное существо было одето в женское платье, а голова укутана покрывалом.

Существо добралось до ворот дома и стало в щель смотреть во двор.

Там все было тихо. Странное создание немного времени разглядывало двор, а затем неслышно скользнуло к стене, и тогда можно было ясно увидеть, что у этого существа две необыкновенно длинные руки, которыми оно ухватилось за решетку, покрывавшую верхушку стены. С необыкновенной силой маленькое чудовище повисло на руках и затем в одно мгновение было уже на стене.

Никакая кошка не могла бы легче взобраться, чем это существо, похожее на черного гнома. Перелезши через стену, маленький гном поднял голову на окна дома.

Реция уже не стояла больше у окна.

Маленький черный гном постоял с минуту, глядя вокруг себя и с видимым удовольствием вдыхая чистый воздух сада, двора, на середине которого бил фонтан, обсаженный кругом благоухающими цветами.

Затем он поспешно прокрался к двери и тихонько постучал.

Он глядел в окна, точно зная, что в них должен кто-нибудь показаться.

Он постучался еще раз, громче, тогда в окне снова появилась прелестная головка Реции.

Лицо ее выражало испуг и озабоченность: кто мог бы стучаться к ней ночью?

– Реция! – раздался тихий голос. – Открой дверь, Реция, это я, Сирра!

– Ты? Ночью? – с удивлением спросила Реция. – Откуда ты, бедняжка? И как ты могла попасть во двор?

Стоящая во дворе показала на стену.

– Я перелезла через стену, – сказала она. – Я должна была видеть тебя, Реция! Сойди скорее вниз и открой дверь, мне надо передать тебе нечто важное.

Голос говорившей звучал нежно и приятно, хотя в нем в то же время слышалось выражение ужаса.

Реция сошла и открыла дверь. Она несла в руках маленькую лампу, свет которой, упав на лицо пришедшей, осветил страшно некрасивое лицо девушки.

Реция взяла пришедшую за руку и ввела ее в дом, после чего двери за ними затворились.

Сирра была ростом не выше четырех футов, спина ее была сильно сгорблена, и в то время, как остальные члены очень малы и неразвиты, руки были чересчур длинны. Голова, с которой Сирра, войдя, сняла покрывало, была также очень велика, а лицо, хотя девушке было всего четырнадцать лет, было так некрасиво, старо и загорело от солнца, что прозвище Черная Сирра, то есть «черный гном», вполне шло его обладательнице.

Она с боязливой нежностью глядела на Рецию, которая обращалась с ней очень ласково, так как знала, сколько несчастная страдает от других.

– Ты так поздно пришла сюда из Галаты? – спросила Реция, предлагая Сирре сесть рядом с собой на подушки, но Сирра опустилась на ковер у ног красавицы, с восхищением любуясь ею.

– Я лучше сяду сюда и буду любоваться тобой.

– А знает ли мать Кадиджа, что ты ночью ушла сюда?

Сирра покачала головою.

– Нет, она этого не знает, – отвечала она, – впрочем, она нисколько не стала бы огорчаться, что я подвергаюсь опасности, потому что когда я бываю больна, то она радуется, думая, что освободится от меня. Но она не должна знать, что я пошла к тебе! Она уже спала и не слыхала, как я ушла. Я еще застала одного перевозчика, который согласился перевезти меня. Я должна была видеть тебя, чтобы предупредить и защитить от несчастья.

– Защитить меня? Бедное дитя! – сказала Реция, гладя черные волосы сидевшей у ее ног девушки. – Ты ради меня подвергала себя опасности! Что если мать Кадиджа проснется? Она все по-прежнему дурно обходится с тобой?

– Ах, да, – прошептала несчастная, слегка наклоняя голову, – она не может меня видеть, а ведь я не виновата, что так нехороша собой, не правда ли, Реция? Ведь ты же всегда добра ко мне, а мать Кадиджа постоянно зовет меня бранными именами. Если она зовет меня Сиррой, как другие, то только тогда, когда накурится опиума.

– Как ты думаешь снова возвратиться в Галату?

– Это я еще и сама не знаю, но не бойся, Сирра сумеет придумать, как это сделать. Если не найдется ничего лучше, то я сумею сама переплыть на лодке без гребца, это совсем не трудно! Но выслушай меня! Ты подвергаешься большой опасности! Я не могла раньше прийти к тебе!

– Твои испуганные взгляды пугают меня!

Сирра всплеснула руками:

– Вчера вечером к нам в Галату приехал один знатный господин, – продолжала шепотом Сирра, – хотя я не знаю, кто именно, потому что он был закутан. Мать Кадиджа выгнала меня вон, чтобы он, как она говорила, не испугался бы при виде меня, я же тихонько спряталась в темном коридоре, рядом с комнатой, в которой мать Кадиджа принимала знатного незнакомца.

– Ты хотела подслушивать, Сирра, это нехорошо!

– Если бы я не подслушала, то не могла бы защитить тебя! Я предчувствовала несчастье! Мать Кадиджа ненавидит вас, и ее ненависть ненасытна!

– Я не думала, чтобы Кадиджа до сих пор не могла забыть, что…

– Она вас всех смертельно ненавидит, – перебила Рецию Сирра, – она хочет вашей погибели и не может никак насытить своей жажды мщения. Ты еще не знаешь Кадиджи – она ужасна. Но слушай дальше. Я приложила ухо к двери и стала слушать. Я отлично слышала все, что они говорили между собой. Знатный господин приехал для того, чтобы спросить объяснения появления змеи, которая попалась ему на дороге. Мать Кадиджа, вероятно, узнала посетителя, так как сказала, что змея – это твой отец, Альманзор, и что змею надо уничтожить!

– Ты еще не знаешь, Сирра, какое я получила печальное известие, – с огорчением сказала Реция. – Мне сообщили, что мой отец не возвратится.

– Не возвратится? Что же такое случилось?

– Он умер!

– О, какое горе! Какое несчастье! – вскричала Сирра, обнимая колени Реции. – Твой отец, Альманзор, также умер. Но для матери Кадиджи этого мало, она не успокоится до тех пор, пока не уничтожит всех. Ты еще жива, она и тебя хочет погубить, Реция, и до тех пор не успокоится, поверь мне, пока не погубит и тебя! Беги, прошу тебя, – продолжала Сирра, с умоляющим видом протягивая руки. – Беги, а не то мне придется тебя оплакивать. Я пришла затем, чтобы сказать тебе все это. Беги, а не то ты погибла!

В то время, как Сирра говорила эти слова, ее верхнее широкое платье распахнулось и обнажило сильные руки.

– Что у тебя такое на руках, – спросила Реция, так как все руки несчастной были покрыты багровыми рубцами, то же самое оказалось на шее и на плечах Сирры. – Что случилось с тобой, бедное дитя?

Сирра опустила глаза и не отвечала.

– Я знаю, в чем дело, и без твоего ответа, – продолжала Реция, – ты молчишь и терпишь, но эти шрамы говорят за тебя.

– Ах, ты так добра, так добра! – прошептала со слезами Сирра, стараясь скрыть слезы принужденным смехом, – я люблю тебя от всего сердца. Ничто не могло удержать меня, когда я узнала, что ты в опасности! В прошедшую ночь я не могла уйти, потому что Кадиджа не доверяет мне и заперла все двери, но я притворилась, будто ничего не слышала и не видела! О, как длинен показался мне сегодняшний день, Реция! Наконец наступила ночь! Мать Кадиджа снова заперла все двери, но одно окно осталось открытым, а ты знаешь, как хорошо умею я лазать и прыгать, когда хочу. Я выпрыгнула из окна…

– Спеши же скорей домой, чтобы Кадиджа не заметила твоего отсутствия! – сказала Реция, которая старательно намазала бальзамом раны Сирры.

– Я знаю еще кое-что, – прошептала Сирра, – я знаю еще одну тайну, но я умру, если выдам ее, ах, Реция, милая Реция, я знаю ужасную вещь! Но я скажу ее тебе, но только одной тебе, никому больше! А теперь беги со мной отсюда, беги, умоляю тебя, пока еще не поздно.

– Не беспокойся обо мне, Сирра! Благодарю тебя за новое доказательство твоей привязанности, но я теперь не боюсь за себя!

– Не полагайся на свою безопасность! Ты также будешь жертвой мести!

– Иди! Возвращайся домой и ложись тихонько в постель, чтобы Кадиджа не узнала о твоем отсутствии. Я же не боюсь за себя! Я встретила одного благородного юношу, который защитит меня и которому я доверяюсь с радостью.

– В таком случае я спокойна! – вскричала с радостью Сирра, поспешно поднимаясь. – В таком случае ненависть Кадиджи не повредит тебе. Я предупредила тебя и теперь уйду! Не бойся за Сирру! Мне никто ничего не сделает. Покойной ночи, Реция!

Молодая девушка выпустила Сирру из дома, и она скоро исчезла в ночной темноте.

 

VI

Лейб-гвардеец

Мы оставили дервишей в то самое время, когда все бросились искать Золотую Маску, появившуюся в развалинах.

Могущественный глава последователей пророка, Шейх-уль-Ислам Мансур-эфенди сам явился среди падавших перед ним ниц дервишей, чтобы убедиться, действительно ли Золотая Маска показывалась в развалинах. Дервиши в беспорядке кидались то туда, то сюда, ища таинственную личность, которую великий муфтий, могущественный Баба-Мансур назвал своим врагом.

Все поиски и преследования были напрасны. Золотой Маски нигде не было! Старый шейх бросался туда и сюда, всех расспрашивал – он сам видел фигуру Золотой Маски и отлично узнал ее. Караульный клялся, что он так же ясно видел таинственного незнакомца, но он исчез, точно вдруг сделался невидимкой.

Поиски продолжались до утра, и даже на следующий день видно было несколько дервишей, обыскивающих развалины, но, конечно, напрасно.

Поздно вечером на другой день к старым развалинам подъехал всадник. Когда он приблизился, то можно было увидеть, что он принадлежит к числу высших офицеров турецкой армии. Он был одет в темно-синий с серебряными шнурками сюртук и черные панталоны, на боку находилась сабля, за поясом – кинжал и пистолеты.

Подъехав к развалинам, он сошел с лошади и бросил поводья караулившему у входа старому дервишу, который приветствовал приехавшего в высокопарных выражениях.

Магомет-бей, угрюмый, с совершенно татарским лицом, не обратил никакого внимания на старика и прямо пошел в развалины.

Привратник низко поклонился начальнику капиджи и ввел его в приемную. Вскоре дверь в комнату совета отворилась и бей вошел в нее. Увидя сидящего на подушках Шейх-уль-Ислама, он бросился на колени. Мансур-эфенди был один в комнате совещаний.

– Ты приказал мне явиться, мудрый и великий Баба-Мансур, – начал пришедший. – И твой верный слуга Магомет-бей поспешил исполнить твое приказание.

– Мне надо передать тебе важное приказание, Магомет-бей, – сказал Мансур-эфенди таким тоном, каким господин говорит со своими слугами. – Ты знаешь, что 15‑е Рамадана очень близко, день, когда султан в сопровождении меня торжественно отправляется в мечеть, где хранится плащ нашего пророка. Для тебя, которого я сделал начальником капиджи, этот день также большой праздник.

– Я всем обязан тебе, и мой полк тебе же обязан своим значением, мудрый Баба-Мансур! – ответил начальник стражи сераля. Приказывай твоему слуге Магомету-бею, я не колеблясь исполню все! Окажи мне милость, дав случай доказать тебе мою преданность! Я горю желанием укрепить твою власть!

– 15‑го Рамадана ты будешь иметь случай снова доказать мне твою верность, Магомет-бей, – отвечал Шейх-уль-Ислам. – Рашид-паша, который будет в серале 15‑го Рамадана, не должен выйти из дворца живым, он стал врагом Корана и сделался опасен и вреден для дела нашего святого пророка, поэтому смерть отступника решена!

– Твое приказание будет исполнено, могущественный и мудрый Баба-Мансур.

В эту минуту в комнату вошел молодой привратник и низко поклонился.

– Что тебе надо? – спросил Шейх-уль-Ислам.

– Пришел посланный от принцессы Рошаны, по имени Сади, который принес письмо и требует лично видеть Мансура-эфенди, – сказал дервиш.

– Принцесса очень рекомендовала мне этого юношу, – сказал Шейх-уль-Ислам, обращаясь к Магомет-бею, – я решил устроить его под твое начальство, во дворцовую гвардию, я очень рад, что он пришел именно теперь, когда ты здесь. Посмотри на нового лейб-гвардейца! – Затем, обращаясь к дервишу, он приказал ввести Сади.

Дервиш поклонился и вышел.

Сади вошел в комнату совета и увидал Магомет-бея, в котором по мундиру узнал офицера, лежащего у ног сидевшего на подушках сановника.

В первую минуту Сади не знал, что ему надо делать, но затем подошел к пристально глядевшему на него Мансуру-эфенди, опустился на колени и подал ему письмо принцессы Рошаны.

Казалось, что красивый и стройный юноша понравился Шейх-уль-Исламу. Он взял письмо, распечатал и стал читать.

– Тебя очень хорошо рекомендуют в этом письме, Сади, – сказал он. – Говорят, что ты благоразумен, решителен и верен, а это величайшие достоинства мужчины. Ты желаешь служить под знаменем великого пророка? Я исполню твое желание, ты поступишь в полк, который хранит не только священную мечеть в султанском дворце, но также и внутренние покои султана.

– Ты хочешь сделать меня лейб-гвардейцем, мудрый Мансур-эфенди! – вскричал Сади.

– В императорскую гвардию назначаются только за особые отличия, потому что принадлежать к числу капиджи – большая честь, и я надеюсь, что ты отплатишь усердием и преданностью за оказываемое тебе доверие! Я требую от тебя слепого повиновения и предупреждаю заранее, что всякое нарушение его будет строго наказано.

– Благодарю тебя, великий и милостивый Мансур-эфенди! – вскричал с восторгом Сади. – Ты делаешь меня лейб-гвардейцем – положись на меня, я вечно буду благодарен тебе за эту милость.

– Магомет-бей, – обратился Шейх-уль-Ислам к офицеру, разглядывавшему Сади, – возьми этого юношу в ряды твоих храбрецов и давай ему с завтрашнего дня такое же жалованье, какое получают и все остальные. Пока он может сохранить свое имя, если же он отличится, тогда от меня будет зависеть достойным образом изменить его имя. Я не сомневаюсь, что из него выйдет хороший солдат, который употребит все усилия, чтобы отличиться!

– Завтра утром ты получишь платье, – сказал начальник капиджи, обращаясь к Сади. – Вместе с тобой поступил ко мне сын одного знатного черкеса – Гассан.

– Завтра утром! Я горю желанием начать службу! – вскричал с одушевлением Сади. – Дай мне отличиться, и ты увидишь, что я не дорожу жизнью!

– Иди и обратись завтра к Зора-бею, – приказал Магомет-бей. – Случай, о котором ты говоришь, не заставит себя ждать.

Сади поклонился Баба-Мансуру и начальнику капиджи, затем встал и оставил комнату, полный блестящих надежд.

Когда Сади вышел, Шейх-уль-Ислам снова обратился к Магомет-бею.

– Ты видел твоего нового солдата, что ты о нем думаешь? – спросил он.

– Мне кажется, что он будет усердным слугой пророка! – отвечал Магомет-бей.

– Обещай произвести его в баши и вели ему и еще двум другим гвардейцам убить Рашида-пашу, когда он 15‑го Рамадана будет уезжать из дворца, – приказал Мансур-эфенди, – да смотри, чтобы приказание было исполнено без рассуждений, иначе сейчас же покончи с ним, потому что тебе необходимы такие люди, которые бы слепо повиновались!

– Ты знаешь, мудрый Баба-Мансур, что я совершенно так воспитываю своих солдат, – отвечал начальник телохранителей.

– Ты знаешь теперь мою волю, исполни же ее в точности и молчи! Не забудь также назначить верных людей в телохранители ко дворцу султанши Валиде, – заключил Шейх-уль-Ислам. – А теперь иди, и да хранит тебя пророк!

 

VII

Празднество при турецком дворе

Наступило 15‑е Рамадана, большой праздник у мусульман. Султан уже приготовлялся к парадному шествию в мечеть сераля, в которой хранились пять мусульманских святынь.

В полдень султан Абдул-Азис ожидал своих высших сановников и советников, которые в парадных мундирах должны были сопровождать его.

Опоясанный мечом Османа, составляющим украшение и необходимую принадлежность турецкого трона, султан сидел на подушках в обширной зале, где он обыкновенно принимал визирей и совещался с ними.

Окна этой залы были плотно завешаны для защиты от жгучих лучей солнца. Вокруг стояло множество маленьких и больших столов, но вообще обстановка нисколько не походила на ту, что мы привыкли видеть в наших дворцах.

Портьеры были подняты, так что видна была целая анфилада комнат и зал, в которых ходили камергеры, адъютанты и прислуга.

Султан Абдул-Азис, человек сорока лет и цветущего здоровья, одевался обыкновенно по-европейски, так же как и его визири – в черный, наглухо застегнутый сюртук, черные панталоны и красную феску; на шее висела звезда. Но в описываемый нами день султан был одет в турецкий костюм – в чалме, расшитой драгоценными камнями, и украшен всеми орденами. Рядом с ним стоял визирь Рашид-паша, за короткое время достигший больших почестей. Он был точно так же одет в чалму и широкие шаровары, подпоясанные драгоценным поясом.

Рашид-паша был красивый и еще довольно молодой человек с живыми глазами и бледным лицом. Он почти не оставлял султана и, казалось, имел на него большое влияние. Он старался бороться против старых предрассудков, но, чтобы достичь своей цели, он часто шел окольными путями, не останавливаясь ни перед чем, чтобы уничтожить тех, кто становился ему поперек дороги.

Таким образом, между министрами султана образовались две партии, которые при всяком удобном случае старались вредить одна другой, в особенности же сильна была эта вражда между двумя визирями: Рашидом-пашой и Мустафой-пашой.

– Ты говорил, что это всем известная тайна, – обратился султан к Рашиду-паше, – что Мустафа-паша находится в близких отношениях с принцами и принцессами, но преследуют ли эти отношения какую-нибудь серьезную цель?

– Я не знаю этого, ваше величество, – уклончиво отвечал Рашид-паша.

– Когда мои министры начинают особенно заниматься моими родственниками, то это всегда имеет какую-нибудь особенную цель, которая должна возбуждать недоверие, – мрачно заметил султан.

– Ваше величество, с вашей обычной мудростью проникните в их планы, если такие действительно существуют, – продолжал Рашид-паша. В это же самое время в комнате появилась высокая фигура Мустафа-паши, который остановился на несколько мгновений, пристально глядя на стоявшего около султана Рашида, но не будучи замечен последним. – Мустафа-паша, без сомнения, глубоко предан престолу вашего величества, но ваше величество имеет в Рашиде-паше тоже верного и неустанного слугу и стража вашего спокойствия.

Казалось, что султану уже сильно надоели постоянные распри и подозрения среди его приближенных, по крайней мере, это можно было заключить по его недовольной мине.

Между тем Мустафа-паша услышал свое имя, и в его глазах сверкнула непримиримая ненависть, когда он взглянул на Рашида.

– Твоя судьба уже решена, – прошептал он, подходя между тем к султану с низким поклоном.

– Я пришел донести вашему величеству, что все уже подготовлено к церемонии, и все сановники собрались в тронной зале! – доложил Мустафа.

Султан поднялся с подушек. По его утомленному лицу видно было, что предстоящее празднество тяготит его.

Сопровождаемый обоими министрами и целой толпой камергеров и адъютантов в праздничной форме султан прошел через целую анфиладу комнат до тронной залы, которая вся была украшена золотом и отделана в мавританском стиле.

Здесь султана в сопровождении большой свиты ожидал Шейх-уль-Ислам и остальные визири и другие сановники, вместе с великим визирем, внешне маленьким и незначительным, но, в сущности энергичным и умным Али-пашой, чтобы сопровождать своего повелителя в мечеть.

Все были одеты по-турецки в соответствующие чину и званию костюмы.

Это было многочисленное и блестящее общество, которое собралось в тронной зале. Везде сверкали драгоценные камни. Роскошные турецкие костюмы как бы напоминали о прежнем могуществе Полумесяца.

Когда султан вошел в залу, Шейх-уль-Ислам подошел к нему и донес, что священная мечеть, где хранится плащ пророка, ожидает его. Все шествие тронулось в путь.

Мансур-эфенди, окруженный своими муллами и кади, открывал шествие.

За ним шел султан, над которым верные слуги несли балдахин.

Следом за султаном шли его адъютанты и Магомет-бей, начальник телохранителей султана.

Затем следовали генералы в блестящих мундирах, принадлежавшие к свите султана.

Великий визирь шел окруженный всеми министрами и верховными советниками, а за ними тянулся длинный хвост дворцовых: имамов и различных придворных чинов.

Мечеть сераля не пользовалась расположением султана, и он бывал тут только в торжественные дни. Любимым же его местопребыванием, как мы увидим впоследствии, был стоящий на берегу Босфора увеселительный дворец Беглербег.

При входе в священную мечеть стояли на карауле двое солдат султанской гвардии, двое капиджи-баши: Сади и вместе с ним поступивший товарищ, Гассан.

Когда шествие приблизилось, они подняли сабли. Шейх-уль-Ислам открыл двери священной мечети, и султан вместе со свитой вошел в нее.

Ни один христианин никогда не проникал в эту мечеть, и даже не все правоверные мусульмане могут входить сюда, строго охраняемую день и ночь.

Священные предметы, выставленные по случаю праздника, были: священное знамя – санджак-шериф; плащ Магомета; борода «пророка, которая после его смерти была сбрита его любимым цирюльником Сельманом; один из четырех зубов Магомета, которые были выбиты в ужасной битве при Бедре, когда на стороне Магомета сражался архангел Гавриил во главе трех тысяч других небесных воинов, и, наконец, отпечаток ступни пророка на четырехугольном известковом камне.

Эти священные предметы хранились в серебряной с драгоценными камнями шкатулке. Она стояла как раз посередине мечети на возвышении, заменявшем алтарь и покрытом богатыми украшениями. Над возвышением висели золотые лампы и страусовые яйца.

Около открытой шкатулки стояли два массивных серебряных подсвечника. Пол мечети был покрыт дорогими коврами. Внутри свет от ламп боролся с дневным светом, проникавшим в окна, сделанные в куполе.

В нише, с противоположной стороны, стоял диван для султана. Входная дверь была закрыта красной материей, покрытой золотыми надписями из Корана. В эту минуту Шейх-уль-Ислам стоял у шкатулки со священными предметами и казался повелителем. Он самодовольно наблюдал, как султан и его свита смиренно подходили к святыне и почтительно склонялись перед нею. Затем последовала общая молитва.

Вот молитва окончена, и султан, утомленный празднеством, возвратился в нишу, чтобы несколько мгновений посидеть на диване. К нему поспешно подошел Рашид-паша с изменившимся лицом – казалось, он хотел сообщить нечто особенно важное, иначе он не осмелился бы беспокоить в такую минуту его величество.

– Ваше величество в опасности! – прошептал Рашид-паша, обращаясь к султану. – Готовится заговор, и я боюсь всего самого ужасного!

– Что привело тебя к этому убеждению? – спросил султан.

– Мне показалось, что караульные что-то ненадежны! Ваше величество простит меня, если я зашел слишком далеко в своем усердии.

Это новое донесение Рашида-паши, казалось, очень неприятно подействовало на султана, и можно было заметить, что он обвинял за него того, кто передал. Султан встал и, ни слова не ответив визирю, пошел вон из ниши.

В это мгновение Магомет-бей повернулся к стоявшему у дверей Сади, чтобы передать ему тайное приказание.

Но неожиданное появление султана помешало исполнению его намерения.

Султан вышел из мечети и, проходя мимо Сади, обернулся к нему.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Сади, ваше величество, – отвечал молодой лейб-гвардеец.

– Иди вперед и убей всякого, кто стал бы тебе поперек дороги! – приказал султан.

Сади пошел перед султаном, держа саблю наготове, визири последовали за ним, тогда как Шейх-уль-Ислам и его свита еще остались в мечети.

Твердыми шагами шел вперед Сади, вполне сознавая всю важность своего положения, и внимательно осматривался по сторонам, стараясь заметить малейшую опасность и готовясь защищать своего повелителя.

Абдул-Азис с удовольствием глядел на молодого отважного солдата, с таким мужественным видом шедшего впереди.

Увидя, что султан так быстро оставил мечеть, вся свита бросилась вслед за ним, торопясь догнать и присоединиться к шествию.

Саркастическая, едва заметная улыбка мелькнула на губах Шейх-уль-Ислама, когда он взглядом провожал султана и его свиту. Затем он сделал таинственный знак Магомет-бею.

Султан дошел до своих покоев, не встретив ничего, что могло бы оправдать предостережение Рашида-паши. Затем Абдул-Азис сейчас же вышел во внутренний двор сераля, чтобы отсюда отправиться на берег Босфора. Он сел в ожидавшую его лодку, чтобы ехать в свой любимый дворец Беглербег.

Сади дошел до берега. По знаку султана он вошел в лодку и стал на часах у входа в устроенный павильон для султана, решившись не иначе пропустить врага своего повелителя, как через свой труп.

Когда султан благополучно доехал до чудесного сада, окружавшего его любимый дворец, Сади также оставил лодку и, держа саблю наголо, снова пошел впереди султана, над которым слуги несли балдахин.

Только войдя во дворец, Сади упал на колени и опустил вниз острие сабли, так как султан подошел к нему.

– Жди здесь моих дальнейших приказаний! – сказал ему Абдул-Азис и начал подниматься по покрытой ковром лестнице.

Не прошло четверти часа, как появился чиновник и потребовал того лейб-гвардейца, который провожал султана из сераля.

Сади должен был сказать свое имя, чиновник вписал его в бумагу, которую принес с собой, и дал ее Сади.

Когда последний развернул сверток, то увидел, что это указ, назначающий его подпоручиком капиджи…

В то время как в летнем дворце султана происходило это веселое событие, наполнявшее радостью сердце Сади, в серале, на дворе, при наступавшей вечерней темноте происходило другое – мрачное, впрочем, не редкость в Константинополе, как мы сами убедимся в этом впоследствии.

После завершения праздничной процессии визири собрались на совет и по окончании его оставили сераль, чтобы сесть в ожидавшие их экипажи и ехать в свои роскошные конаки – так называются в Турции богатые дома.

Из последних визирей, оставлявших дворец, был Рашид-паша. Он один шел через внутренний двор, так как его сотоварищи все более и более отдалялись от него.

Когда Рашид дошел до главного выхода, который состоит из павильона с восемью окнами над воротами, ему послышалось, что сзади чей-то голос назвал его по имени. Он невольно обернулся, и ему показалось, что он видит сзади себя человека в разорванном кафтане с зеленым арабским платком на голове, под которым что-то блестело, как золото.

Тем не менее Рашид-паша не обратил внимания на это странное явление и вышел в ворота.

В это же самое мгновение, прежде чем Рашид успел дойти до своей кареты, на него бросились с обеих сторон двое капиджи.

Ни малейшего крика, стона или шума борьбы не было слышно…

Рашид-паша был убит.

Когда на следующий день султану донесли о неожиданной смерти Рашида-паши, то Абдул-Азис не выразил ни малейшего сожаления о кончине любимого визиря, напротив того, казалось, что султан доволен, что так неожиданно освободился от него.

 

VIII

Султанша Валиде

Мать султана Абдул-Азиса султанша Валиде занимала часть сераля и пользовалась всяким случаем, чтобы влиять на дела и поступки сына. Она заботилась о том, чтобы султан постоянно имел новые для себя развлечения, и наполняла его гарем красивыми любовницами. Она щедро раздавала придворным многочисленные подарки.

Султанша преследовала в своей жизни две цели: властвовать над сыном и притеснять будущих наследников престола! Этим двум целям она жертвовала всем, и никакие средства не пугали ее, если дело касалось успеха ее планов.

Невольница по происхождению, она, благодаря счастью и твердости характера, достигла своего влиятельного положения. Отец Абдул-Азиса сделал ее своей законной женой, и после этого она решилась еще более усилить свое могущество.

Когда султан, ее супруг, умер и на престол вступил ее сын Абдул-Меджид, она сделалась султаншей-матерью, или иначе султаншей Валиде.

Абдул-Меджид умер рано, и ему наследовал Абдул-Азис. Она оставалась по-прежнему султаншей Валиде, только власть ее еще более укрепилась, началось ее настоящее царствование.

Величественная наружность султанши Валиде не выдавала ни ее лет, ни ее происхождения, на которое указывала только ее любовь к ярким цветам и роскошным костюмам.

У нее были резкие, почти мужские черты лица, и не только внешность, но и голос выдавали силу характера и суровость, граничившую с жестокостью. У себя в покоях султанша Валиде постоянно ходила с открытым лицом, но тщательно закрывала голову, чтобы скрыть, что ее волосы совершенно поседели.

Через несколько дней после убийства Рашида-паши султанша сидела в своей любимой комнате, обитой малиновым бархатом, слушая рассказы горничных-надсмотрщиц о том, как принял султан приготовленные для него в гареме сюрпризы. Улыбка удовольствия появлялась на ее лице всякий раз, когда она слышала, что султан, ее сын, смеялся или вообще был доволен.

Вечер уже наступил, и невольницы начали зажигать стенные лампы, закрытые матовыми шарами.

Тогда в комнату вошла прислужница и доложила султанше, что пришла гадалка Кадиджа и ожидает в приемной, говоря, что хочет сообщить важное, тайное известие.

Султанша Валиде хорошо знала гадалку из Галаты, которая не раз предсказывала ей будущее и еще ранее предсказала султанше, что она достигнет высшей степени могущества.

Воспоминание об этом предсказании, а также убеждение, что гадалку можно употребить на что угодно, заставили султаншу приблизить к себе старую цыганку. Это также была одна из черт ее характера – она охотно заводила отношения с людьми из низшего класса.

Султанша приказала ввести цыганку. Вскоре в комнату вошла женщина, удрученная старостью или болезнью, одетая в широкое красное платье, закрытая серым покрывалом. На ногах у нее было нечто вроде сандалий, а в руках палка, на которую цыганка опиралась.

Она вошла так уверенно, что видно было, что не в первый раз в серале и бывала тут часто. Она откинула назад старое покрывало и открыла лицо, на котором, несмотря на морщины, еще видны были следы редкой красоты.

Кадиджа опустилась на колени перед султаншей и склонила голову почти до самого ковра.

– Встань, Кадиджа, – приказала султанша, – и скажи, что привело тебя сюда.

– Одно важное, страшно важное известие, могущественная султанша! – вскричала Кадиджа. – Еще никогда я не приносила тебе такого важного известия! Оно так важно и требует такой тайны, что ни одно человеческое ухо, кроме твоего, не должно услышать моего известия. Вышли твоих женщин и окажи мне милость, выслушав меня наедине.

Султанша сделала знак бывшим тут прислужницам оставить комнату и отпустила также гаремных надсмотрщиц.

– Мы одни, Кадиджа, что ты хочешь мне сказать? – обратилась султанша Валиде к цыганке, которая продолжала стоять на коленях у входа, теперь же она поспешно встала и с нетерпением подошла ближе к султанше. Подойдя, цыганка снова опустилась на колени.

– Он найден! – вскричала она глухим голосом. – Я открыла, где он, могущественная султанша! Я предаю его в твои руки, и от тебя будет зависеть сделать с ним что тебе будет угодно.

– О ком ты говоришь, Кадиджа? – спросила султанша Валиде.

– Твое желание справедливо и благоразумно, ты не хочешь, чтобы принцы твоего дома имели сыновей, – продолжала цыганка, – так было уже и прежде. Великий Осман требовал этого! Ты разыскиваешь убежище принца Саладина! Когда в последний раз ты спрашивала меня об том, я не могла дать тебе никаких сведений! Теперь же я пришла сказать тебе, где он.

– Ты знаешь, где он скрывается?

– Эта тайна открыта с помощью моего искусства! Не сомневайся в моем могуществе, повелительница, я принесла тебе новое доказательство этого могущества. Радуйся и благодари Аллаха и его пророка! Я принесла тебе известие, где можешь ты найти так долго преследуемого и разыскиваемого тобой принца.

Это неожиданное известие, казалось, действительно произвело на султаншу Валиде большое впечатление, хотя она и не хотела показать этого.

– Говори, где это таинственное место? – сказала она. – До сих пор я никак не могла узнать его.

Старая цыганка сделала таинственную и значительную мину.

– Да, я знаю это, – прошептала она. – Тебе никак не удавалось найти маленького принца, потому что он хорошо спрятан! Никто бы не стал его искать там, где он живет! Но от старой Кадиджи ничто не скроется. Пройди мечеть Рашида-паши по правой стороне дороги, там стоит уединенный дом, весь скрытый среди лимонных и апельсиновых деревьев, жасминов и пальм от нескромных взглядов! В этом-то доме живет старый слуга покойного султана, а вместе со стариком и маленький принц! Сад так велик, что принц может ездить в нем верхом и играть, не будучи замечен с улицы.

– И ты наверняка знаешь, что этот ребенок – принц Саладин? – спросила султанша Валиде.

– Не сомневайся, повелительница, я отвечаю жизнью, что это принц! Я передаю его в твою власть! Пусть над ним исполнится закон твоего дома: всем сыновьям принцев угрожает смерть! Покрывало сорвано с тайны, и Кадиджа снова доказала тебе свою верность и преданность!

– Как зовут этого слугу моего покойного сына?

– Его зовут Коросанди, он араб по происхождению!

– Как могла узнать ты эту тайну? – спросила султанша.

– Ха, ха, ха! – засмеялась гадалка. – Будь довольна, повелительница, что я нашла тебе маленького принца.

– Я хочу знать, как открыла ты место?

– Ты приказываешь – и Кадиджа повинуется! У меня есть дитя, дочь, по прозванию Сирра; она умна и хитра, как шакал! Ты помнишь, что прежде маленький принц жил у старого Альманзора в Скутари, я караулила его дочь последние дни, и она отправилась вместе с Сиррой к названному мною дому, потому что они знали, где принц. Я пошла следом за ними и нашла, наконец, объяснение тайны; затем поспешила сюда, чтобы передать тебе то, что сама узнала.

Султанша Валиде встала и подошла к письменному столу, стоявшему в этой комнате. Открыв один из ящиков, она вынула кожаный кошелек с золотом и бросила его цыганке.

– Вот тебе плата за твое известие, – гордо сказала султанша. – Заметил ли тебя кто-нибудь при выходе из дома?

– Нет, повелительница, меня никто не видел, – отвечала Кадиджа, целуя конец платья султанши. – Благодарю тебя за великодушный подарок. У твоей рабы Кадиджи только и есть одно желание – это быть достойной твоих милостей.

Султанша поспешно вышла из комнаты и приказала своей верной прислужнице, чтобы цыганку накормили и напоили. Затем приказала позвать офицера, бывшего в этот день дежурным по караулу во дворце.

Через несколько мгновений в комнату вошел Зора-бей.

Он почтительно поклонился султанше, которая опустила покрывало на лицо. Молодой офицер знал могущество стоявшей перед ним величественной женщины. Он знал, что ее приказания так же важны, как приказания султана.

Несколько мгновений султанша пристально глядела на молодого офицера.

Зора-бей, не моргнув, выдержал этот взгляд.

– Твое имя? – спросила султанша.

– Зора-бей, ваше величество.

– Как давно ты служишь?

– Уже год.

– За что ты получил звание бея?

– За поездку курьером в Каир.

Султанша помолчала с минуту, казалось, она думала о том, можно ли довериться этому молодому офицеру и дать ему важное поручение.

– Знаешь ли ты мечеть Рашида в предместье? – спросила она наконец.

– Не знаю, но найду, ваше величество!

– Сзади этой часовни, по правой стороне дороги, стоит скрытый за деревьями дом Коросанди, бывшего слуги султана! Передай ему приказание прийти сюда, если застанешь его дома! Если же его нет, то войди в дом, найди там восьмилетнего мальчика. Корасанди скрывает его в своем доме! Возьми этого ребенка и без шума приведи сюда, я сама решу его дальнейшую судьбу.

Зора-бей поклонился в знак того, что исполнит приказание.

– Если же ты в течение ночи не приведешь сюда мальчика, то я буду думать, что с ним случилось несчастье, – продолжала султанша. – Если же он будет жив и в твоих руках, то во что бы то ни стало приведи его сюда.

– Приказание вашего величества будет исполнено!

– Действуя таким образом, ты поможешь исполнению священного закона! Молчи и действуй!

Молодой офицер снова поклонился и оставил комнату.

Он сейчас же пошел на дворцовый двор, а оттуда на берег, где постоянно стояло несколько султанских лодок.

Зора-бей сел в одну из них и велел гребцу-матросу везти себя в предместье Рашида, которое на противоположном берегу Золотого Рога.

Около этого предместья обыкновенно стоит на якоре большая часть турецкого флота.

Было уже поздно, когда лодка отъехала от сераля и стрелой пустилась вперед по гладкой поверхности воды, в которой уже отражалась луна.

По прошествии получаса лодка подъехала к берегу предместья.

Зора-бей вышел из лодки и приказал матросу возвратиться обратно. Затем он остановил одного старого турка и попросил указать дорогу к мечети Рашида-паши.

Улицы предместья были еще довольно оживленны, так как в этой местности вообще много таверн, кофеен и мест, где курят опиум, в которых посетители остаются очень поздно, иногда даже до утра.

Мимо мечети шла довольно уединенная улица, окруженная садами и ведущая к греческому кварталу.

Зора-бей пошел по этой улице и, увидев проезжавший наемный экипаж, позвал кучера.

– Знаешь ты это предместье? – спросил Зора-бей.

– Да, я здесь живу.

– Нет ли здесь поблизости дома, принадлежащего бывшему слуге султана, Корасанди?

– Да, господин, ты стоишь как раз у самого дома Корасанди, только он окружен садом, но если ты пришел, чтобы видеть старого Корасанди, то ты напрасно прошелся! Я видел, как он ушел из дому.

– Хорошо, благодарю тебя! – сказал Зора-бей.

Кучер поехал дальше, а молодой офицер подошел к воротам сада. Они не были заперты на ключ. Зора-бей вошел в темный сад и снова затворил за собой ворота.

Пройдя несколько шагов, Зора-бей заметил перед собой свет; он стал осторожно продвигаться по направлению к этому свету, держась в тени деревьев, и подошел к небольшому, но красивой наружности дому. В одном из окон мелькал тот свет, который руководил Зора-беем.

Он подошел к окну, закрытому ставней, и в щель стал смотреть в комнату. Это была спальня старого Коросанди. Его постель была еще пуста, но на другой, закрытой пологом, лежал восьмилетний принц Саладин. Невинный ребенок, еще не понимавший всей опасности своего положения, спокойно и сладко спал.

Тогда Зора-бей обошел дом с другой стороны, где была входная дверь. Он еще не знал, есть ли в доме кто-нибудь, кроме ребенка.

Постучавшись тихонько и не получив никакого ответа, он попробовал отворить дверь и нашел, что она, так же как и ворота, была только притворена, но не заперта на ключ. Он вошел в дом и дошел до самых дверей спальни. Эта дверь точно так же отворилась, и Зора-бей очутился в комнате, в которой спал маленький принц.

Подойдя ближе к спящему ребенку, молодой офицер пристально взглянул на него.

Затем он быстро решился.

Он схватил спящего Саладина на руки и спрятал под своим плащом.

Раздался испуганный крик неожиданно разбуженного мальчика.

– Молчи! – прошептал Зора-бей, – Ни слова больше, если тебе дорога жизнь.

– Пощади меня, куда ты меня несешь? Кто ты? – испуганным голосом спрашивал мальчик.

– Не спрашивай, ты все узнаешь сам. Не зови на помощь, а то умрешь!

Маленький принц, сердце которого сильно билось, начал тихонько плакать. Зора-бей вышел с ним из спальни. Он нес ребенка на руках под плащом и крепко прижимал к своей груди.

В саду, казалось, не было более никого, по крайней мере, молодому человеку никто не встретился.

Он вышел беспрепятственно на улицу со своей ношей, едва заметной под плащом, и скоро исчез по направлению к мечети Рашида.

 

IX

Таинственный защитник

В эту же самую ночь, несколькими часами позже, к Скутари ехала лодка, управляемая молодым лейб-гвардейцем. Внизу, на дне лодки, лежало что-то, покрытое плащом молодого офицера.

Подъехав к фольварку, молодой человек оглянулся кругом. Это был Сади! Убедившись, что как на море, так и на берегу все спокойно и пусто, он привязал свой каик. Затем поднял плащ и накинул его себе на плечи.

На полу, в люке, лежал без движения маленький принц. Он крепко спал; покачиванье лодки, свежий воздух и усталость победили наконец испуг и страх, но слезы еще блестели на его щеках и ресницах.

Сади наклонился к принцу, и, казалось, ему было жаль будить ребенка, но это было необходимо!

Когда Сади слегка дотронулся до его руки, мальчик сейчас же проснулся и с испугом стал глядеть вокруг своими большими глазами.

– Где Коросанди? – спросил он испуганным голосом. – Я хочу к нему! Кто ты? Я тебя не знаю! – И целый поток слез сопровождал эти слова.

– Будь спокоен, мой милый, – прошептал Сади, беря ребенка на руки и пряча его под плащ. – Тебе не сделают ничего дурного.

– Где я? Куда ты меня несешь?

– В такое место, где ты будешь в безопасности, Саладин!

– Я хочу назад к Коросанди! – плакал ребенок, еще не совсем придя в себя после сна, и плач его делался все громче.

– Не плачь, Саладин, чтобы тебя кто-нибудь не услыхал, – старался Сади успокоить ребенка. – Ты не можешь вернуться к Коросанди! Но не бойся меня, милый мой, я с тобой для того, чтобы защитить тебя.

Несколько мгновений Сади стоял в нерешительности, не зная, что делать с ребенком, которого час тому назад ему передал Зора-бей, а сам снова отправился в сераль.

Вдруг Сади осенила счастливая мысль. Веселая улыбка мелькнула у него на лице.

– Будь спокоен, мой милый, я сведу тебя в такое место, где я и сам с удовольствием бы остался, за тобой будут ухаживать прелестные ручки, – прошептал Сади маленькому принцу, затем крепко прижал его к себе и выскочил из лодки. Широкий плащ Сади совершенно скрывал его живую ношу. Маленький принц продолжал плакать, потому что его нимало не успокоили слова Сади.

Было уже далеко за полночь, когда молодой капиджи-баши вошел в лабиринт узких улиц Скутари. В кофейнях еще был огонь, и перед дверьми сидели турки и курили, но Сади, никем не замеченный, дошел до улицы, в которой стоял дом Альманзора, который Реция избрала себе убежищем. Сади знал это, потому что искал и нашел красавицу-турчанку, но ему не удавалось еще переговорить с девушкой.

Дойдя до старого мрачного дома, Сади постучал в ворота и с беспокойством поглядел кругом, так как боялся любопытства соседей, но соседи крепко спали – никто нигде не показывался.

Сади постучался немного громче.

Вслед за этим стуком на дворе послышались легкие шаги.

Сердце Сади забилось сильнее – это были шаги Реции, он сейчас же узнал ее походку.

Реция услышала стук и поспешила к двери, думая, что, может быть, это возвратился отец, так как она ни за что не хотела поверить в его смерть. Она наскоро оделась и закуталась в покрывало.

– Кто стучит? – спросила она. – О, не ты ли это, отец? Говори!

– Ты ошибаешься, дорогая Реция, я не твой отец, – отвечал Сади.

– Я узнаю твой голос, – сказала после недолгого молчания девушка. – Ты – Сади.

– Открой, прошу тебя!

– Зачем пришел ты сюда в такое время?

– Я принес к тебе сокровище, которое хочу вверить твоему попечению, впусти меня, не бойся, я люблю тебя от всей души, ты царица моего сердца!

– Ты принес сокровище?

– Открой, тогда ты все узнаешь! Впусти к себе Сади и выслушай его! Никому, кроме тебя, не могу доверить я моего сокровища!

Реция больше не колебалась. Дрожащей рукой отодвинула она задвижку. Разве перед ней стоял не тот самый человек, который спас ее от ужасного Лаццаро? Разве сама она не желала видеть его?

Теперь он был перед ней, ее горячее желание исполнилось!

Сади вошел во двор и снова запер за собой дверь, затем протянул руку Реции.

Девушка принесла с собой маленькую лампу, и свет ее осветил украшенный шнурами мундир гвардейской стражи сераля, надетый на Сади.

В ее глазах невольно выразилось изумление при виде того, что Сади так быстро достиг такого почетного положения.

Но ее мысли были прерваны легким всхлипыванием маленького принца.

Реция вопросительно взглянула на Сади.

– Ты должна все знать, – сказал Сади, – но отойдем подальше от ворот, чтобы нас не могли подслушать.

– В таком случае, пойдем, – сказала девушка и пошла вперед, к тому месту двора, где бил фонтан.

Тогда Сади распахнул плащ и опустил на землю маленького принца.

В первую минуту Реция была так удивлена, что не знала, что сказать, но потом вдруг она опустилась на колени и крепко прижала к груди ребенка.

Саладин точно так же с радостным криком бросился ей на грудь! Казалось, что они давно знали друг друга.

– Дорогой Саладин! – вскричала Реция, тогда как малютка с любовью прижимался к ее груди. – Я опять тебя вижу! Ты со мной!

Это была прелестная, трогательная сцена.

Мальчик плакал и смеялся сквозь слезы, лежа на груди девушки, которая нежно обнимала и целовала ребенка.

Сади был изумлен, он не мог объяснить себе радости этого свидания.

Наконец Реция объяснила все.

– Саладин жил прежде у нас, – сказала она, – мой отец берег его как зеницу ока, мы должны были скрывать ребенка, так как ему угрожала таинственная опасность, наконец однажды ночью Саладин был взят от нас, и с того времени мы с ним не виделись, теперь же ты приводишь его опять ко мне!

– Я хочу остаться у тебя, Реция! О, я так устал, уведи меня в дом, – вскричал маленький принц.

– Я передаю его твоему покровительству, – обратился Сади к девушке, – у тебя он будет скрыт лучше всего. Спрячь его от взоров всех людей, не доверяй никому, отведи его к себе в комнаты и возвратись назад ко мне, потому что я должен передать тебе еще тайну.

Реция сделала так, как сказал Сади. Она отвела мальчика к себе в комнаты, где приготовила ему постель и уложила его. Усталый ребенок сейчас же уснул; тогда Реция поспешила выйти на двор, где ее с нетерпением ожидал Сади.

– Ребенка преследуют, – прошептал Сади, – спрячь его хорошенько, иначе он погиб! Зора-бей, мой товарищ, и я, мы готовы защищать маленького принца.

– Это благородно с твоей стороны! Не беспокойся, я буду защищать принца! – сказала Реция.

– Я знал это! Сам Аллах внушил мне мысль поручить принца тебе, когда я в нерешительности стоял на берегу. Но, Реция, я должен снова видеть тебя, я буду приходить сюда в ночной тиши, а теперь скажи мне, вспоминала ли ты обо мне?

– О, неужели ты в этом сомневался? – прошептала Реция.

– Ты любишь меня! – вскричал Сади. – Скажи мне одно слово! Ты любишь меня? Ты хочешь быть моею?

– Когда ты далеко от меня, я только и думаю о тебе, – прошептала Реция.

– О, повтори еще раз эти слова, они наполняют мою душу блаженством! Ты будешь моею! Теперь будущее улыбается мне, я буду стараться достичь почестей, чтобы приготовить тебе жизнь, достойную тебя, моя возлюбленная! Ты одна должна быть моей женой, так как вся моя любовь безраздельно принадлежит тебе.

– Ах, если бы я могла сделать тебя таким счастливым, как я того желаю! – сказала Реция дрожащим голосом. – О, если бы мой отец Альманзор мог видеть счастье, которым ты даришь меня!

В эту минуту влюбленным послышался легкий шум за стеной, как будто шум шагов, но раздавшийся крик петуха, возвещавший о наступлении утра, заглушил этот шум.

Реция быстро оглянулась крутом.

– Слышишь, – прошептала она, – наступает утро!

– Я должен оставить тебя, моя возлюбленная Реция. Восходящее солнце заставляет меня бежать от тебя, но я скоро введу тебя в свой дом навсегда! Тогда мы больше не будем разлучаться!

– О, если бы это время наступило скорее!..

– Оно недалеко! Скоро я назову тебя своею и тогда отведу тебя в мой маленький домик! А теперь да хранит тебя Аллах, моя дорогая.

Реция проводила Сади до ворот, где они обменялись еще несколькими словами любви, затем Сади поспешно удалился.

Утро уже наступало, когда Реция затворила калитку за своим возлюбленным и вернулась в дом. Прежде всего она посмотрела, спокойно ли спит порученный ее покровительству ребенок, которого она любила от всего сердца, потом она пошла лечь сама.

Но сон бежал от изголовья девушки. Большое счастье, так же как и несчастье, не дает человеку спать.

Реция благодарила небо за ниспосланное ей счастье, которое было так велико, что она почти не верила самой себе. Благороднейший и красивейший человек в свете любил ее – и скоро она будет его женой!

Рано утром Реция уже снова была на ногах, чтобы позаботиться о маленьком принце и хорошенько спрятать его. Сади привел к ней ребенка! Она уже и прежде любила мальчика, но теперь он стал для нее еще дороже, как залог любви дорогого ей человека, напоминавший о лучшем и счастливейшем дне ее жизни.

Что касается маленького Саладина, то, проснувшись, он бросился в объятия Реции, которая нежно отвечала на ласки ребенка.

Вечером, когда уже стемнело, Реция решилась, наконец, выйти из дома за водой. Водоем находился как раз перед воротами. Подойдя к нему, Реция увидела, что около него стоит много женщин и девушек, пришедших за водой так же, как и она.

Она подождала на некотором расстоянии, чтобы те наполнили свои ведра, и затем подошла в свою очередь.

В ту минуту, когда она хотела идти назад, из темноты выделилась какая-то неопределенная фигура.

Реция не могла различить, кто это, только ускорила свои шаги, но, пройдя несколько шагов, невольно обернулась и увидела, что незнакомец приближается к ней. На голове был надет зеленый платок по-арабски, большая часть головы была закрыта, но на лице ясно видна была золотая маска.

– Реция! – раздался голос Золотой Маски.

Реция низко поклонилась и приложила руку к сильно бьющемуся от страха сердцу, так как вспомнила, что Золотая Маска, по словам всех, приносила несчастье тому, кому являлась даже тогда, когда хотела помочь.

Золотая Маска назвала ее по имени, значит, она знала ее!

– Я видел, как ты вышла из дома твоего отца, – раздался вблизи от Реции приятный голос Золотой Маски, – я следовал за тобой к водоему, потому что должен был защитить тебя.

Реция была удивлена.

– Ты любишь Сади, молодого офицера капиджи-баши, – продолжала Золотая Маска, – он также любит тебя, но он не в состоянии защитить тебя против твоих врагов, покушающихся на твою жизнь и на жизнь принца Саладина, который спрятан у тебя с нынешней ночи.

Откуда могла знать Золотая Маска о любви к ней Сади? Откуда могла она знать, что маленький принц спрятан у нее?

Реция была не в состоянии произнести ни слова! Молча слушала она таинственного незнакомца, знавшего все! Но ее удивление еще увеличилось, когда он стал продолжать.

– В эту минуту, – говорила Золотая Маска, – гадалка Кадиджа уже знает, что ты оставила прежний дом и переселилась сюда! Она ходила около твоего дома и подозревает, что Саладин у тебя. Теперь она идет в развалины дервишей – Кадри, чтобы погубить тебя и мальчика! Но она придет сегодня слишком поздно – и не достигнет своей цели! Но завтра вечером она может достичь ее! Поэтому ты не должна дожидаться здесь завтрашнего утра! Ты должна бежать с принцем.

– Куда же я должна бежать? – спросила Реция дрожащим и испуганным голосом.

– Старая Ганифа еще жива, ищи у нее защиты, пока не представится тебе случай оставить Константинополь вместе с принцем! В настоящую минуту ты думаешь о Сади и боишься, что не увидишься с ним больше!

Реция была поражена. Как могла Золотая Маска проникнуть в самые сокровенные ее мысли?

– Сади найдет тебя, – продолжал таинственный незнакомец и медленно пошел дальше, – я скажу ему, где ты будешь! Послушайся моего предостережения и не дожидайся утра в доме твоего отца! Беги вместе с Саладином!

Реция в замешательстве пробормотала несколько слов благодарности.

Золотая Маска слегка кивнула головой и пошла дальше.

Когда несколько мгновений спустя Реция пришла в себя и наклонилась взять ведро, которое опустила на землю, и затем снова оглянулась вокруг, Золотая Маска уже исчезла во мраке.

Никто не знал, откуда появлялась таинственная Золотая Маска и куда исчезала, ее намерения были так же таинственны, как и она сама. Реция в первый раз видела Золотую Маску, о которой в народе ходили такие разноречивые толки и о которой старая Ганифа рассказывала ей столько сказок. Исполненная суеверным страхом, молодая девушка поспешила в дом своего отца, тогда как в ушах все еще звучали слова ее таинственного защитника.

 

Х

Караван богомольцев в Мекку

Наступил торжественный день ежегодного отправления каравана правоверных мусульман в Мекку, на родину Магомета, где каждый турок считает долгом побывать хоть раз в жизни. По случаю отправления этого каравана в турецкой части Константинополя царствовало сильное оживление.

Паломничество в Мекку есть одна из главных обязанностей каждого мусульманина, и прежние калифы совершали это путешествие ежегодно. Но в настоящее время султаны, боясь за свое здоровье, которое могло бы пострадать от такого дальнего пути, только посылают в Мекку драгоценные подарки, а сами ограничиваются тем, что смотрят из окна дворца, как караван отправляется в путь.

Уже рано утром все улицы Стамбула оживились. Богатые и бедные пилигримы, женщины и старики, юноши и дети, девушки и дряхлые старухи – все спешили присоединиться к шествию и посмотреть на его отправление.

Окна и крыши домов в тех улицах, по которым должен был проходить караван, были усеяны зрителями, там и сям развевались зеленые знамена, и на всем пути стояли кавасы, чтобы наблюдать за порядком.

Кофейни и гостиницы были переполнены правоверными, которые пришли издалека, а улицы покрыты нищими дервишами, оборванными пилигримами и чужестранцами.

Уже за несколько дней начали стекаться в Константинополь пилигримы. Впрочем, большая часть народа, с утра наполнявшего улицы, состояла из любопытных зрителей.

Солдаты и полицейские едва могли удерживать любопытных, чтобы сохранить свободной середину улицы для прохода каравана.

Среди зрителей стояла одна старуха в грязном покрывале и красном широком плаще, около которой стоял Лаццаро, доверенный слуга принцессы Рошаны, очевидно пришедший не из одного любопытства, но имевший еще другую цель.

Лаццаро был молодой человек, лет двадцати, с резкими, неприятными чертами лица. На нем была надета темная бархатная куртка и красная феска. На лице его видны были следы всевозможных излишеств, в особенности заметны были следы курения опиума. Но заметнее всего были его беспокойные глаза, производившие странное впечатление на всякого, кто встречался с их взглядом.

Грек, вместе с описанной нами старухой, стоял на ступенях подъезда одного дома, так что мог видеть всю площадь.

Караван должен был скоро появиться. Все взоры были устремлены в ту сторону.

– Ты говоришь, что она спряталась у старой служанки Ганифы? – спросил грек.

– Со вчерашнего вечера она снова исчезла оттуда, – отвечала старуха. – Я была вчера в развалинах у дервишей, но не нашла там могущественного Шейх-уль-Ислама.

– Ты думаешь, что у Реции, дочери Альманзора, жил мальчик?

– Я видела его.

– И ты полагаешь, что это не кто иной, как принц Саладин?

– Неужели ты думаешь иначе, Лаццаро? – спросила старуха. – Старый Коросанди был приведен к султанше Валиде, где его расспрашивали, куда он дел принца, потому что посланный за ним офицер не нашел ребенка, но старик объявил, что принца украли, пока он был в кофейне, и, несмотря на угрозы и даже мучения, продолжает повторять то же самое.

– Как случилось, что ты нашла дочь Альманзора у старой Ганифы?

– Сирра должна была знать об этом. На днях, вечером, она тихонько ушла из дома, я увидела это случайно, проснувшись в это время. Очень может быть, что она и каждую ночь уходила таким образом. Я поспешно вышла из дома и успела увидеть, как она села на берегу в каик. Я последовала за ней, так что она не заметила меня, и я увидела, что Сирра вошла в дом старой Ганифы. Я стала наблюдать за домом и вчера утром увидела на дворе Рецию, которая вела за руку восьмилетнего мальчика.

– Черт возьми! Это недурная находка! – прошептал Лаццаро.

– Да, милый мой, особенно если этот мальчик – принц. О, если бы я вчера видела Шейх-уль-Ислама! А теперь опять все пропало! Она убежала, потому что, вероятно, заметила что-нибудь и нашла теперь себе другое убежище.

Лаццаро молчал и задумчиво глядел вперед, казалось, что у него в голове возник какой-то план, которого не должна была знать старуха-гадалка.

– Ты тоже метишь на прекрасную Рецию, – продолжала гадалка с едва заметной улыбкой, – она тебя околдовала, Лаццаро, не так ли? Но она смотрит выше: она думает, что происходит от великого калифа, и считает себя важнее всех других правоверных. Не думай больше об этом, мой милый, ей тебя не надо. Я думаю, что ее очаровал какой-нибудь гвардеец или баши из сераля, а в таком случае тебе тут нечего делать.

Грек побледнел, услышав эти слова.

Вдруг на улице послышался сильный шум, который, казалось, быстро приближался.

– Идут, идут! – кричала нетерпеливая толпа, приветствуя громкими возгласами долго ожидаемое бесконечное шествие.

Впереди, чтобы очищать дорогу каравану, ехал отряд турецкой кавалерии в пестрых мундирах, за ними следовал эмир и другие последователи пророка в новых зеленых одеждах и зеленых же вышитых золотом чалмах. Все были верхом на великолепных лошадях.

Позади них ехали эфендасии частей города Стамбула, Галату и Перу, губернаторы Румелии и Анатолии и муллы.

Затем следовали султанские чиновники в зеленых и синих, вышитых золотом и серебром мундирах. Одни из них несли серебряные, украшенные янтарем бунчуки, тогда как другие пели хвалебные гимны, от времени до времени прерываемые криками толпы: «Аллах! Аллах!»

Шейх-уль-Ислам, окруженный своими приближенными, с довольным видом смотрел на пилигримов и провожавшую их шумную, разодетую по-праздничному толпу.

Потом ехали многочисленные важные сановники, везшие шерифу Мекки собственноручное письмо султана, лежащее в богато украшенном ящике.

За сановниками следовали два священных верблюда, называвшиеся Махними-Шерифи, игравшие главную роль в церемонии.

Эти животные не должны ничего носить и происходят, по преданию, от того верблюда, на котором ехал пророк во время своего бегства.

Первый верблюд был великолепно украшен. Сбруя из зеленой кожи осыпана драгоценными камнями, шея и хвост обвешаны амулетами, на голове – пучок страусовых перьев. Он нес на спине украшенный золотом и перьями ящик, заключающий в себе священное покрывало, которое султан назначил в подарок храму в Мекке.

На другом верблюде было только седло, сделанное наподобие того, на котором некогда сидел Магомет. Оно, так же как и вся сбруя, было из зеленого, вышитого серебром бархата.

За верблюдами ехал начальник каравана в сопровождении своих помощников – кавасов. Дикая оглушающая музыка и толпы оборванных дервишей возвестили о приближении пилигримов.

Опираясь на длинные дорожные палки, с криками: «Аллах! Аллах!» шли пилигримы, принадлежавшие по большей части к низшим слоям населения столицы. За ними шел отряд пехоты и семь мулов, нагруженных дарами для храма.

Второй оркестр и вторая толпа пилигримов заключали шествие.

С берега раздавались пушечные выстрелы, возвещавшие всей столице об отправлении каравана богомольцев.

В числе пилигримов была одна турчанка. Боязливо шла она в толпе, закрыв лицо покрывалом и оглядываясь по сторонам, как бы отыскивая кого-то среди окружавшего богомольцев народа.

Она вела за руку маленького мальчика, едва, казалось, достигшего восьми лет, и все внимание которого было поглощено окружавшей его пестрой толпой.

Вдруг турчанка вздрогнула. Она была у того места, где Лаццаро и гадалка смотрели на шествие пилигримов. Схватив поспешно ребенка, она попыталась спрятаться за кого-нибудь из богомольцев.

Но гадалка ее уже увидела.

– Смотри же, – сказала Кадиджа вполголоса, обращаясь к Лаццаро, – смотри же, это она, она хочет бежать! Принц тоже тут!

– Реция и принц Саладин? Да, это они, она хочет скрыться; но что ты хочешь? Она в безопасности между пилигримами. Ты можешь только спокойно смотреть, как она проходит мимо тебя.

– Нет, нет! – вскричала в бешенстве Кадиджа, бросаясь в толпу пилигримов. – Я знаю кое-что! Они такие же богомольцы, как и я!

В то время как старая Кадиджа прочищала себе дорогу среди богомольцев, грек тоже старался продвинуться вперед, чтобы не потерять из виду Рецию и Саладина.

Когда процессия подошла к берегу, откуда она должна была быть переправлена в Скутари, гадалке удалось добраться до Шейх-уль-Ислама, сходившего с лошади, чтобы взойти на ожидавший его пароход.

– Выслушай меня, справедливейший из всех шейхов! – вскричала Кадиджа, падая на колени. – В числе богомольцев скрываются двое, которых ты ищешь и которые хотят бежать из столицы под видом пилигримов! Еще есть время их задержать! Ты один можешь это сделать!

– Кто ты? – спросил, подходя к ней, Шейх-уль-Ислам.

– Кадиджа, – отвечала тихо гадалка.

– Кого же ты обвиняешь в оскорблении святости шествия? Кто они?

– Реция, дочь Альманзора, и принц Саладин! – прошептала Кадиджа, стараясь не быть услышанной никем, кроме Шейх-уль-Ислама. – Не медли, всемогущий Мансур, вся власть теперь в твоих руках! Ты можешь теперь завладеть ими – еще час и будет уже поздно.

При имени Реции глаза Мансура-эфенди блеснули.

Видно было, что для него слова гадалки имели важное значение.

– Ступай и ищи их между пилигримами, – сказал Шейх-уль-Ислам Кадидже. – Стой тут на берегу и смотри; когда ты их увидишь, скажи – и кавасы схватят их.

– Будь благословен, великий шейх! – вскричала гадалка и поспешила встать на возвышение берега, откуда она могла лучше видеть бесконечное шествие пилигримов. Ее глаза искали Рецию и принца. Без сомнения, грек не потерял их из вида, и это должно было облегчить ее поиски.

Реция и Саладин, пытавшиеся под видом богомольцев покинуть столицу, конечно, погибли, если Кадидже удастся их увидеть и указать на них кавасам.

 

XI

Ужасное поручение

Сади был очень поражен, не найдя более Реции и ребенка в том доме в Скутари, где они нашли убежище.

– Где же она теперь? Уж не удалось ли ей бежать?

Сади никак не мог объяснить себе, что произошло. Все его старания отыскать Рецию были напрасны.

Она и принц исчезли бесследно.

В первую минуту подозрение прокралось в его душу, но он поспешил отогнать от себя эти мысли.

Его товарищи, молодой изящный Зора-бей и гордый Гассан, с которыми он коротко сошелся, все более и более выказывали свое удивление происшедшей с их другом перемене, так что ему невозможно было бы скрыть от них истинную причину этого. Он решился притвориться веселым и откровенным и постараться ревностным исполнением обязанностей службы отвлечь свои мысли от тяготившего его события.

На другой день после торжественного отправления в Мекку каравана богомольцев Магомет-бей, начальник султанской гвардии, неожиданно позвал к себе Сади.

Когда Сади вошел в большую караульную залу, где его ожидал Магомет-бей, то последний был совершенно один и сидел на диване, по-турецки скрестив ноги и куря кальян, возле дивана стоял небольшой столик.

– У тебя знатная покровительница, и я сам доволен тобой, – начал Магомет-бей, – ты хороший солдат, и я очень рад, что тебя так скоро произвели! В настоящее время мне предоставляется случай дать одному из моих подчиненных возможность отличиться, и я подумал о тебе, Сади.

– Это очень великодушно с твоей стороны, достойный Магомет-бей, – поблагодарил Сади. – Скажи, что надо сделать, чтобы получить отличие, о котором ты говоришь? Не восстали ли горные жители и не надо ли потушить пламя восстаний? Или…

– Выслушай меня, – перебил Сади Магомет-бей, – я не знаю, какая услуга потребуется от тебя, я знаю только, какова будет награда! Тот, которого я изберу и который блестящим образом исполнит то поручение, которое ему дадут, получит большое повышение по службе. Если это будешь ты, то тебя сделают беем.

– Где должен я получить то поручение, о котором ты говоришь, благородный Магомет-бей? – вскричал с воодушевлением Сади. – Я исполню его, хотя бы мне пришлось бороться с самыми ужасными опасностями, и никогда не забуду твоего великодушия.

– Ты лучше всего можешь доказать мне свою благодарность усердием и повиновением. Что касается поручения, то оно будет передано тебе сегодня же вечером в развалинах свободных Кадри могущественным повелителем нашего полка, мудрым Мансуром-эфенди. Садись на лошадь и спеши в развалины, Шейх-уль-Ислам ожидает верного человека, которого я должен был для него выбрать. Прощай, желаю тебе успеха!

– Благодарю тебя, благородный Магомет-бей! – вскричал Сади, он поспешно вышел из зала и отправился в конюшню, чтобы взять лошадь.

Затем он поехал к берегу и взял большую лодку, в которой поместился вместе с лошадью, и приказал везти себя в Скутари.

Начало уже темнеть, когда они отъехали от берега, и Сади велел гребцам поторопиться. Они скоро добрались до противоположного берега.

Выйдя на берег, Сади вскочил на лошадь и поспешил к развалинам дервишей Кадри.

Шейх-уль-Ислам и Гамид-кади были уже в развалинах и, сидя в той же комнате, где мы их видели уже раньше, разговаривали о делах.

– Мне не дает покоя мысль, – говорил Мансур-эфенди своему задумчивому собеседнику, – как овладеть принцем Саладином.

– И как могло случиться, что, несмотря на донос гадалки из Галату, он мог ускользнуть? – спросил Гамид-кади.

– Дочь Альманзора спрятала его! Старая Кадиджа, чему я, впрочем, не верю, говорит, что будто узнала ее среди пилигримов, – отвечал Шейх-уль-Ислам, – но на берегу, где пилигримы садились на корабль, эта женщина напрасно ждала, чтобы указать кавасам на последнего отпрыска Абассидов! Она, вероятно, заблаговременно успела спрятаться вместе с принцем; слуга принцессы Рошаны также не мог уследить за девушкой в тесноте и давке.

– Значит, всякий след потерян? А между тем эта двойная добыча была бы очень важна.

– Нет, не все еще погибло! Если нам удастся овладеть принцем Саладином и воспитать его для наших целей, то будущее будет в наших руках.

В эту минуту разговор был прерван появлением дервиша-привратника, доложившего, что капиджи-баши Сади просит, чтобы его приняли.

Мансур-эфенди приказал ввести его, и когда дервиш ушел, обратился к Гамиду-кади.

– Этого молодого человека, – сказал он, – нам присылает Магомет-бей! Теперь я припоминаю, что принцесса Рошана покровительствует ему.

– Можешь ли ты положиться на него? – спросил недоверчивый Гамид-кади.

– Магомету-бею было приказано выбрать самого надежного баши, – успел только ответить Мансур-эфенди, потому что в эту самую минуту дверь отворилась, и в комнату вошел Сади.

Сложив руки на груди, он опустился на колени перед могущественным Шейх-уль-Исламом и его мудрым товарищем.

– Магомет-бей посылает вам свой нижайший поклон, – сказал он.

– Я теперь вспоминаю, что сам султан назначил тебя баши, – обратился Мансур-эфенди к Сади, – и теперь тебе представляется случай получить титул бея! Тебе, кажется, суждено быстро повышаться в чинах, другие должны прослужить годы, прежде чем делаются баши!

– Дай мне случай отличиться, могущественный Баба-Мансур, пошли меня сражаться с врагами, я горю желанием доказать, что умею владеть шпагой! – отвечал Сади с воодушевлением.

– Этому скоро также представится случай, – сказал Мансур-эфенди, – но сегодня я хочу дать тебе другое, но не менее важное поручение, при исполнении которого ты можешь доказать свое усердие! В одной из боковых улиц, идущих от рынка в Стамбуле, стоит маленький полуразрушенный деревянный домик, принадлежащий старой невольнице Ганифе. Отправься в этот дом. Кроме названной старухи, ты найдешь там молодую девушку и мальчика…

– Как зовут девушку и как зовут мальчика, могущественный Баба-Мансур? – спросил с замиранием сердца Сади.

– Девушку зовут Реция, она дочь толкователя Корана Альманзора, имя мальчика – Саладин, нам необходимо завладеть обоими, и ты должен сегодня ночью тайно привезти их сюда!

Сади нужна была вся сила его характера, чтобы не выдать себя при этих словах, но он победил ужас, сказав себе, что должен спасти Рецию, так как иначе и она, и принц могут навсегда оказаться в заточении.

– Я понимаю твое молчание, юноша, – продолжал ужасный Мансур-эфенди с ледяным хладнокровием. – Ты ожидал нечто другое и думаешь, что завладеть девушкой и ребенком – не очень трудное поручение, но могу тебя уверить, что это поручение имеет для нас громадную важность, и, успешно исполнив его, ты окажешь нашему делу громадную услугу! Иди и спеши исполнить данное тебе поручение.

Сади не помнил, как вышел из комнаты, где его принимал Мансур-эфенди, но, когда дервиш подвел молодому человеку лошадь, его решение было уже готово. Он благодарил Аллаха, что поручение не было дано кому-нибудь другому, потому что теперь он мог спасти свою возлюбленную и принца от грозившей им ужасной опасности.

Для чего нужна была Шейх-уль-Исламу Реция, этого Сади не мог понять, что же касается принца, то нетрудно было догадаться об их коварных планах.

Между тем ночь уже развернула над Стамбулом свое черное покрывало.

Мрачно было на душе одинокого всадника.

Лодка ожидала Сади, чтобы снова отвезти его в сераль. Молодой человек отдал гребцам почти все бывшие с ним деньги, чтобы они везли его скорее; тем не менее было уже около полуночи, когда они доехали до берега. Сади поспешно вскочил на лошадь и погнал ее к рынку.

Доехав, он привязал лошадь к решетке и углубился в грязный и темный переулок, в котором стоял дом старой Ганифы.

Вокруг было тихо и пусто. Двери домов были заперты, ни в одном окне не светился огонь. Сади поспешно подошел к двери одного бедного дома и постучал.

В ту же минуту в доме послышалось движение и отворилось окно, в котором показалась голова женщины, закрытой большим покрывалом. Это была Ганифа.

– Отвори! – сказал Сади.

– Кто ты и что тебе надо от меня ночью, бей? – спросила Ганифа.

– Ты все узнаешь, открой скорее, а не то Реция погибла! – сказал Сади, чтобы придать большее значение своим словам.

– Реция? Что с нею? – вскричала бывшая служанка девушки.

– Я хочу спасти ее! Отвори! Нельзя терять ни минуты!

– Она ушла, ее нет больше у меня, юноша, она ушла вчера с пилигримами.

– А мальчик?

– Реция, гордость и счастье Альманзора, взяла с собой ребенка, оба они ушли от меня.

– Если ты говоришь неправду, то завтра Реция погибла!

– Аллах свидетель! – вскричала старуха. – Я говорю правду, благородный бей, она ушла, и с нею вместе мальчик; оба они ушли от меня, и я не знаю, где они теперь, но скажи мне, не Сади ли ты, о котором мне говорила Реция?

– Да, я Сади.

– О, какое горе, что ты пришел поздно! Она все рассказывала мне про вашу любовь. Она хотела видеть тебя еще раз, о, она только и думает, что о тебе.

– Куда хотела она отправиться с пилигримами? – спросил Сади.

– Она хотела только выбраться из города, чтобы отвести в безопасное место маленького принца; она хотела все тебе рассказать и проститься с тобой, но ты пришел слишком поздно.

Опасность, которой подверглась Реция в доме старой Ганифы, нисколько не уменьшалась с ее уходом из дома старухи. Где бы ни находилась она, могущественные слуги правителей могли достать ее. Единственное безопасное место – дом Сади, в котором никому не пришло бы в голову искать ее.

Прежде всего надо было найти девушку! «Пока мне поручено искать Рецию в доме Ганифы, никто другой не будет преследовать ее, – думал про себя Сади. – Если же я дам знать, что девушка исчезла из дома старухи, то ее сейчас же снова начнут разыскивать».

Нельзя было терять ни минуты, и Сади сейчас же пустился в путь, чтобы отыскать след Реции. Он должен был догнать караван, который пустился в путь уже накануне! Очень может быть, что его возлюбленная находится среди пилигримов.

Он возвратился обратно на рынок, отвязал лошадь и хотел уже ехать обратно, как вдруг перед его лошадью, точно из земли, выросла какая-то фигура.

Лошадь взвилась на дыбы от испуга.

– Сади! – раздался глухой голос.

Услышав свое имя, Сади стал пристально всматриваться во мрак: на незнакомце был надет зеленый арабский платок, из-под которого сверкала золотая маска.

– Сади! – снова повторила Золотая Маска, чтобы быть услышанным молодым всадником. – Ты ищешь Рецию, дочь Альманзора, и принца Саладина! Отправься на пристань сераля, там, в лодке султана, спряталась Реция с маленьким принцем! Но берегись и ты сам, потому что у тебя есть враг, который хочет во что бы то ни стало погубить тебя.

– Итак, я найду Рецию! – вскричал Сади. – Благодарю тебя за это известие, да благословит тебя Аллах!

Лошадь Сади все еще фыркала и дрожала от страха, но Золотая Маска исчезла так же быстро, как появилась.

Сади дал лошади шпоры и поспешил к тому месту, где должен был найти свою возлюбленную.

Между тем ночь уже давно наступила, и весь Стамбул казался погруженным в глубокий сон, на улицах никого не было, кроме множества собак, ищущих себе пропитание.

Сади приблизился к берегу. Около него стояли на причале лодки, назначавшиеся для обычного обслуживания султана. Гребцы, которые должны были день и ночь находиться на своих местах, крепко спали, убаюкиваемые размеренным покачиванием лодок.

Сади осторожно подошел к ним – ни один не проснулся.

Последний патруль прошел уже давно, да и вообще эта часть берега, даже и днем, была довольно пустынна, ночью же на ней не проходило ни души.

Около берега стоял целый ряд больших и малых лодок султана, которые очень редко употреблялись в дело.

Сади признал, что Реция выбрала себе отличное убежище, так как тут она могла пробыть не одну неделю, не будучи никем потревожена.

Молодой человек поспешил к лодкам. Ожидание волновало его. Он увидит Рецию, чтобы больше никогда не разлучаться с ней.

Он будет защищать и скрывать ее, она должна принадлежать ему и найти у него безопасное убежище! Осторожно, чтобы не разбудить спавших матросов, Сади вошел в первую лодку;

– Реция, – шепотом позвал он.

Ответа не было.

– Реция! – повторил он еще раз. – Тебя зовет Сади, который хочет защитить тебя и отвести к себе.

Он подошел к устроенному в лодке навесу и откинул его. Под навесом никого не было.

Но в это время в соседней лодке показалась женская головка под покрывалом.

– Неужели это в самом деле ты? – раздался слегка дрожащий голос.

В следующее мгновение Сади был рядом с Рецией, около которой плакал маленький принц.

– Узнаешь ли ты меня теперь, моя возлюбленная? – спросил Сади. – Я пришел, чтобы отвести тебя к себе в дом. Ты превратишь мрачный маленький домик в эдем! Ты будешь делить со мной и радость и горе! Говори, согласна ли ты на это?

Вместо ответа Реция молча протянула руку. Слезы счастья текли по ее щекам, и она прижалась к груди благородного юноши, пришедшего спасти ее.

Между тем маленький принц, ничего не понимая, а видя только чужого человека, заплакал и с испугом прижался к Реции.

– Не плачь, Саладин, – весело вскричала девушка, – мы теперь спасены!

– Да, – сказал Сади, – мальчик также пойдет ко мне, его я также буду защищать от его преследователей, которые будут его искать всюду, но только не у Сади.

– Сколько страху я натерпелась, – шептала Реция, – счастье, что мне удалось скрыться в караване от преследований Кадиджи и Лаццаро, искавших меня! Я спряталась вместе с Саладином в этой лодке.

– Бедняжки, вы сидите здесь со вчерашнего дня, не евши и не пивши! Садитесь под навес. Сади сумеет один довезти вас до своего дома.

Реция и Саладин с радостью вошли под навес.

Сади взял весла и, несмотря на то, что лодка была очень тяжела, доехал до противоположного берега.

Начало уже рассветать, когда Сади, никем не замеченный, привел в свой дом Рецию и Саладина.

 

XII

Яд ревности

– Магомет-бей пришел по твоему приказанию, светлейшая принцесса, и ожидает в приемной, – докладывал грек Лаццаро Рошане, – Прикажешь ему предстать пред твои светлые очи?

– Я хочу с ним переговорить! – отвечала принцесса.

Лаццаро оставил комнату, окна которой были закрыты ставнями, защищающими от палящих лучей солнца.

Через несколько минут он возвратился в сопровождении Магомет-бея.

– Ты командуешь полком кадиджи, – обратилась принцесса к Магомет-бею, – в этом полку служит один молодой баши, по имени Сади.

– Я очень счастлив, принцесса, что мой полк обратил на себя твое милостивое внимание, – отвечал подобострастно Магомет-бей.

Не обращая внимания на слова бея, Рошана продолжала надменным тоном повелительницы:

– Сади-баши не тебе обязан своим повышением, а могущественному повелителю правоверных! Я удивилась, что, будучи начальником, ты настолько плохо знаешь твоих подчиненных, что до сих пор не оценил вполне этого Сади! Он до сих пор все еще только баши!

Магомет-бей понял, что Сади пользуется особенной благосклонностью принцессы и она желает его повышения, но в то же время, несмотря на власть принцессы, у Магомет-бея был другой повелитель, еще более могущественный, чем она, хотя и действовавший во мраке.

– Ты права, принцесса, Сади умен и мужественен, – сказал он, – я так же, как и ты, знаю это, и сам с радостью доставил бы ему титул бея, если бы он исполнил последнее поручение, данное ему! А между тем это поручение было дано ему предпочтительно перед другими.

– Что это за поручение, о котором ты говоришь? – спросила принцесса.

– Дело шло о приведении в исполнение одного важного ареста! Надо было арестовать дочь толкователя Корана Альманзора и одного мальчика, который у нее скрывается.

– Мальчика? Это приказание было отдано Мансуром-эфенди? – спросила принцесса.

– Да, принцесса, теперь ты сама можешь судить, насколько важно было это ему поручение, – отвечал Магомет-бей.

Рошана поняла, что дело шло о взятии принца Саладина.

– Этот мальчик был у девушки по имени Реция, – продолжала принцесса, тогда как глаза Лаццаро засверкали мрачным огнем.

– Сади-баши должен был захватить девушку и ребенка, местопребывание которых было ему указано, но он не нашел их, а следовательно, и не взял, – сказал Магомет-бей.

При этих словах дьявольская улыбка искривила черты Лаццаро, казалось, он что-то знал, что делало ему понятнее эти слова и в то же время возбуждало его ярость.

– Это меня удивляет, – сказала принцесса. – Сади такой человек, который способен исполнить какое угодно поручение. Доставь ему еще новый случай отличиться, и я даю тебе слово, что он исполнит все в совершенстве! То поручение, о котором ты говоришь, он, может быть, не исполнил потому, что не понимал всей его важности. Сади более чем кто-нибудь заслужил ту форму, которую он носит! Иди!

Принцесса отпустила Магомет-бея со всеми признаками сильного неудовольствия. Впрочем, в последнее время расположение ее духа ухудшалось с каждым днем, ее прислужницы дрожали перед ней.

Любовь к красавцу Сади росла, а он ни разу не воспользовался чудной силой подаренного ему Рошаной кольца – ведь оно открывало ему свободный доступ во внутренние покои принцессы.

Когда Магомет-бей вышел, она продолжала мрачно обдумывать услышанное, и ее желание видеть Сади все больше и больше увеличивалось. Наконец она подозвала к себе грека.

– Видел ты Сади-баши? – спросила она своего доверенного слугу.

– Да, светлейшая принцесса, я видел благородного Сади-баши, – отвечал грек. – Ты удивляешься его неблагодарности и желаешь видеть его, – но не жди напрасно, пройдет много дней, а он и не подумает прийти к тебе.

– Почему ты говоришь это так уверенно? Из твоих слов я вижу, что ты узнал нечто, дающее тебе право говорить таким образом; я хочу знать, что это такое! Я действительно удивляюсь, почему Сади-баши не был у меня больше во дворце после первого раза. Ты хочешь объяснить мне это, Лаццаро, но берегись, если ты скажешь что-нибудь, чего не будешь в состоянии доказать, я строго накажу тебя!

– В таком случае твой верный и покорный слуга будет молчать, – с поклоном сказал Лаццаро.

– Ты скажешь, что ты знаешь, я приказываю тебе! – с гневом вскричала принцесса.

– Твои приказания для меня святы, светлейшая, ты все узнаешь, хотя бы это стоило мне жизни! Но прежде, прошу тебя, прикажи выйти твоим прислужницам.

Принцесса знаком исполнила просьбу грека. Невольницы вышли, и Рошана осталась вдвоем с греком.

– Говори! – приказала она мрачным тоном. – Я слушаю!

– Счастливый случай открыл мне, что Сади-баши, юноша, к которому ты так благоволишь, моя милостивая повелительница, любит одну девушку, – медленно сказал грек, капля по капле вливая яд в сердце принцессы, – я несколько раз видел его ночью разговаривающим с этой девушкой.

– Почему же ты знаешь, что Сади-баши любит девушку, о которой ты говоришь? Разве не может она быть его сестрой? – спросила принцесса.

– У Сади-баши нет сестры, но есть возлюбленная, которую он сделал своей женой.

– Где же эта возлюбленная, шпион? – с досадой спросила принцесса.

– Моя повелительница сердится на меня, а между тем Лаццаро сказал только истину. Сади-баши взял свою возлюбленную к себе в дом и сделал ее своей женой, и так любит ее, что готов ради нее перенести всевозможные опасности.

– О каких опасностях говоришь ты?

– Возлюбленная Сади есть та самая красавица Реция, дочь Альманзора, которую Сади должен был арестовать, – продолжал грек, любуясь впечатлением, которое эти слова производили на принцессу, склонность которой к Сади Лаццаро давно заметил. – Во всяком случае, Реции действительно не было в том месте, куда за ней послал Сади Мансур-эфенди, но Сади нашел ее в другом, до сих пор неизвестном мне месте, и привел ее вместе с мальчиком к себе.

– Как? И мальчика тоже?

– Я головой отвечаю за это, принцесса.

– Теперь ты должен представить мне доказательства твоих слов, – сказала после довольно продолжительной паузы Рошана.

– Тебе надо приказать, светлейшая принцесса, какое доказательство нужно тебе.

– Без сомнения, ты знаешь дом, куда отвел Сади Рецию и мальчика?

– Да, знаю, принцесса, он стоит в Коралловой улице, это дом старого муэдзина Рамана, всякий, живущий на этой улице, укажет тебе этот дом.

– Ты должен проводить меня туда! Я сама хочу убедиться в истине твоих слов! Я хочу быть в доме, хочу увидеть и слышать, действительно ли Сади привел Рецию в свой дом! Вот какого я требую доказательства, и требую сейчас же.

– Ты требуешь многого, принцесса! – сказал торжествующий грек. – В моей власти доставить тебе возможность взглянуть на тщательно скрытое ото всех счастье Сади и Реции! Лучшего доказательства никто не в состоянии дать тебе, но я не советовал бы тебе, принцесса, идти сейчас же, не потому, что я не уверен в успехе, но потому, что теперь слишком светло и оживленно на улицах, так что нас могут узнать.

– В таком случае сделай себя неузнаваемым, как это сделаю я.

– Сади и Реция также могут нас заметить и начать подозревать!

– Скоро будет темно, приходи сюда через час… нет, жди меня на террасе! Закрой себе лицо и оденься в другое платье!

Сильно взволнованная принцесса отпустила грека, довольного успехом своего первого шага, и позвала своих прислужниц, чтобы переодеться таким образом, чтобы не быть узнанной.

Для турчанок подобное переодевание легче, чем для кого-либо другого, так как они совершенно закрывают себе лицо покрывалом. Широкого платья, которое скрыло бы фигуру, совершенно достаточно, чтобы они могли явиться куда угодно, не будучи узнанными. Прислужницы принесли другое покрывало, и принцесса надела его сверх того, которое уже на ней было. Никто еще не видел принцессы без покрывала, даже ее прислужницы не могли похвалиться, что видели черты ее лица; никогда, даже оставаясь совсем одна, принцесса не поднимала покрывала.

Затем принцесса закуталась в широкий плащ и отправилась на террасу своего дворца.

На каменной лестнице, сходившей в канал, стоял Лаццаро. У него на голове был пестрый платок, скрывавший лицо.

Он низко поклонился своей повелительнице, которая, ни слова не говоря, подошла к нему и стала спускаться вниз по лестнице к воде.

Сойдя вниз, она села в маленькую простую лодку.

Грек последовал за ней, а гребцы взялись за весла.

Лаццаро приказал им плыть в Скутари.

Солнце уже зашло, на небе там и сям начали показываться звезды, и грек нашел, что уже достаточно темно, чтобы привести в исполнение их предприятие, тем более что в узких улицах предместья было еще темнее, чем на море.

Принцесса и ее спутник вышли из лодки и направились к Коралловой улице, где стоял дом Сади. Улица эта вполне оправдывала свое название, потому что в ней в основном жили торговцы кораллами; это были по большей части евреи, которые там и сям сидели у дверей своих домов. Несколько турок также еще курили на улице свои трубки и разговаривали между собой.

Никто не обратил внимания на спутницу Лаццаро.

– Здесь! Мы пришли, принцесса, – прошептал грек, когда они прошли маленький, но веселый снаружи домик Сади и подошли к рядом стоявшему, большому и, по-видимому, необитаемому дому.

Лаццаро вынул из кармана ключ и открыл им дверь необитаемого дома, затем, оглянувшись вокруг, не наблюдает ли за ними кто-нибудь, он поспешно вошел в дом вместе с принцессой.

– Разве это дом Сади? – спросила принцесса. – Как достал ты от него ключ?

– Сади принадлежит соседний дом, принцесса, – шепотом отвечал Лаццаро, – мне стоило большого труда получить доступ в этот дом.

– Встретим ли мы кого-нибудь в доме?

– Нет, светлейшая принцесса, дом пуст и весь к твоим услугам!

Принцесса пошла вперед по темному коридору, грек последовал за ней, предварительно заперев дверь на ключ.

Затем он вынул из кармана маленький потайной фонарь и стал освещать путь.

– Твоя милость позволит мне идти вперед, чтобы указывать дорогу, – сказал грек и прошел вперед.

Через коридор они вышли на двор, перешли через него к другой двери, которую грек снова отпер.

Пройдя несколько комнат, они подошли к лестнице, поднялись по ступеням и очутились на площадке, от которой шел коридор со множеством дверей.

В каждом турецком доме в Константинополе есть во дворе внутренний флигель, где находятся женские комнаты.

В один из таких флигелей грек и ввел принцессу, тщательно закрывая полой фонарь, боясь, чтобы кто-нибудь не заметил огня.

Комната, в которую вошел Лаццаро с принцессой, была темна и пуста, и в ней было всего одно маленькое окно, выходившее во двор.

– Сейчас ты увидишь Сади и Рецию, принцесса, – прошептал грек, – позволь мне дать тебе возможность посмотреть во внутренность дома Сади.

Вдруг Рошане послышался какой-то шум, как будто неясный шепот влюбленных.

Кровь закипела в ее сердце, она вообразила себя вблизи Реции и Сади – итак, Лаццаро не солгал, у Сади была возлюбленная, женщина, которую он прятал у себя, несмотря на все опасности.

Грек подошел к стене, закрыл потайной фонарь, затем он открыл какой-то проход или отнял несколько камней.

Слова стали доноситься яснее. Вместе с тем в комнату пробрался луч света.

Рошана поспешно подошла к тому месту, откуда виднелся свет, и увидела, что в стене было вынуто несколько кирпичей и на высоте глаз сделано насквозь в соседний дом два отверстия, в которые можно было свободно видеть все, что делалось внутри, тогда как в то же время эти отверстия были совершенно незаметны из соседнего дома.

Принцесса наклонилась с любопытством к отверстиям и увидела, что они выходили в женское отделение соседнего дома.

Рошана легко смогла оглядеть всю комнату, которая была освещена лампой.

То, что она там увидела, страшно поразило ее! Сердце перестало биться – дыхание остановилось, она точно окаменела.

В освещенной комнате Реция лежала в объятиях своего дорогого Сади, который крепко прижимал к себе возлюбленную и с любовью глядел в ее черные глаза.

Это была картина полнейшего счастья.

Сади наклонился и поцеловал молодую женщину.

Принцесса была не в состоянии переносить дольше это зрелище.

Ревность так сильно заговорила в ней, что она едва не выдала себя и Лаццаро.

Но она смогла победить себя, хотя это стоило ей большого труда.

Она отошла от отверстия.

– Возьми фонарь и посвети мне! – приказала она беззвучным голосом.

Лаццаро видел, как поражена всем виденным была принцесса, но не сказал ничего и молча исполнил ее приказание.

Принцесса не пошла в дом Сади, не бросилась между любовниками, но она решила во что бы то ни стало уничтожить и раздавить соперницу! Они не будут знать, кто их поразит, но тем ужаснее будет ее мщение.

Рошана жаждала мести, и всю дорогу обратно во дворец она только и думала об этом. В переживаниях провела она всю ночь…

 

XIII

Гадалка из Галату

Если идти из центра Константинополя, называемого собственно Стамбулом, по большому главному мосту на другой берег Золотого Рога, то прежде всего войдешь в часть города, именуемую Галату. Вслед за Галату идет населенный иностранцами, посланниками и христианскими путешественниками квартал Перу. Здесь европейский характер настолько преобладает, что даже большая часть улиц носит французские названия и все дома выстроены на европейский лад.

Впрочем, это можно сказать только про ту часть Перу, которая идет по берегу, внутренняя же часть так же грязна и состоит из таких же маленьких деревянных домиков, как и Галату, которая составляет центр торговли в Константинополе.

В Галату всего только одна мечеть, тогда как другие районы города имеют их почти сто, и это обстоятельство лучше всего доказывает, что в этой части живут в основном евреи, греки и различные иностранные торговцы.

В той части Галату, которая идет по берегу, в землянках живут различные фокусники, цыгане, укротители змей и веселые женщины всех наций, и иностранцу лучше избегать этих проклятых береговых улиц.

С одного до другого конца этого предместья проходит главная улица, от которой идет целый лабиринт узеньких, грязных переулков.

На главной улице Галату стоял сильный шум. Караульные на Генуэзской башне, старинной цитадели, увидели сверху огонь в Скутари и дали об этом сигнал барабанным боем; караульные стоявшей на другом берегу башни военного министерства, называемого сераскиератом, отвечали на этот сигнал.

Тогда с батареи было сделано семь выстрелов, чтобы дать всем знать, что в Скутари пожар. В Скутари же по улицам бегали гонцы и кричали: «Пожар! Пожар!»

Шум и суматоха на улицах еще больше увеличились, когда на пожар прибежали солдаты, неся с собой лестницы и ведра, и пожарные с ручными насосами.

Пламя, казалось, все больше и больше увеличивалось, зарево делалось все больше, и шум также усиливался.

Когда в Константинополе загораются деревянные дома, то никто уже не думает гасить их, а только отстаивают соседние, чтобы предупредить распространение пожара, который бывает ужасен в части города, застроенной почти одними деревянными домами – так за несколько лет перед этим выгорела вся Перу.

Однако на этот раз пожар ограничился только тем домом, в котором начался, и скоро весь народ, спешивший на пожар, начал возвращаться обратно.

В то время как толпа, шедшая с пожара, проходила по главной улице Галату, в темноте раздался громкий крик о помощи, похожий на крик ребенка или молодой девушки.

Вдруг в середине улицы появился какой-то человек с ножом в руках, угрожая им всякому, кто осмелился бы преградить ему путь.

Между тем снова раздался крик о помощи, и он звучал так горько и в то же время так угрожающе, что трудно было понять, в чем дело, тем более что окружающие с трудом могли видеть в темноте.

Можно было различить только то, что какое-то существо, покрытое кровью, лежало на земле у ног человека с ножом. Большинство думало сначала, что лежащий на земле просит о помощи, но вскоре все увидели, что, напротив, он хотел во что бы то ни стало удержать незнакомца с ножом.

– Помогите! – кричал лежавший на земле. – Помогите! Это он поджег дом! Схватите его! Он хочет меня убить!

– Ты сама этого хотела, – вскричал человек с ножом, – так умри же!

Он нанес сильный удар лежавшему у его ног существу, которое слабо вскрикнуло, и длинные руки, державшие, как в тисках, ноги незнакомца, бессильно опустились.

Проходившие хотели броситься к лежавшему на земле и остановить человека с ножом.

– Держите его! Позовите кавасов! – раздались голоса, и множество рук с угрозой потянулось к незнакомцу. – Он совершил поджог!

– Назад, если вам жизнь дорога! – вскричал, сверкая глазами и с угрозой размахивая ножом, тот, кого обвиняли в поджоге. – Кто первый подойдет ко мне, простится с жизнью.

Толпа попятилась, все окружающие были испуганы не столько угрозами незнакомца, сколько его взглядом, похожим на взгляд змеи.

– Это грек! Убитая – дочь гадалки! Держите его! Он не должен убежать! – кричали одни.

– Что вы верите гному! Оставьте в покое грека, – кричали другие, и в одно мгновение толпа разделилась на две партии.

– Схватите его! Ведите под арест!

– Я – Лаццаро, слуга принцессы Рошаны, – сказал тогда незнакомец. – Неужели вы больше поверите сумасшедшей, чем мне?

– Какой у него злой взгляд! – шептали некоторые.

– Это черный гном? – говорили некоторые, глядя на лежавшее на земле существо, в котором читатель, вероятно, уже узнал бедную Сирру, – стоит ли поднимать из-за нее шум?

– Жива ли она?

– Пусть она лежит, старуха-гадалка придет взять ее, – говорили другие.

В эту минуту по улице проезжал экипаж.

Толпа разделилась, чтобы пропустить карету.

Когда грек взглянул на ехавших, он сейчас же узнал, кто едет, и воспользовался этим случаем, чтобы спокойно уйти.

В карете сидели две женщины под покрывалами, и толпа, расступившаяся, чтобы дать дорогу, стала кричать, что это султанша Валиде со своей прислужницей. А так как султанша раздавала много денег бедным и устроила для них кухню, то у нее было довольно много приверженцев среди бедняков, которые находились в толпе и бросились на колени по обе стороны экипажа, низко наклонив головы и приложив руки к груди.

Между тем лошади, увидав лежавшую на земле Сирру, бросились в сторону.

– Что такое случилось? – с неудовольствием спросила султанша Валиде, когда карета остановилась. – Селим, посмотри, что там такое, – приказала султанша негру-лакею, сидевшему рядом с кучером.

Селим поспешно соскочил с козел, увидел Сирру, лежавшую на улице, расспросил стоявших вокруг и, подняв окровавленную девушку, подошел с нею к карете султанши, зная, что подобное зрелище не может испугать его повелительницу.

– Черный гном, – сказал он, – кажется, мертвая. Это дочь Кадиджи!

– Это дочь гадалки? Иди за мной, я хочу отнести к ней дочь, – сказала султанша, выходя из кареты. – Знаешь ты, где живет Кадиджа? – продолжала она, обращаясь к своей спутнице, тогда как следовавшие за каретой кавасы в одно мгновение разогнали палками окружающую толпу.

– Я знаю, где живет Кадиджа, могущественная повелительница, – отвечала прислужница, – но ее жилище отвратительно, и я боюсь твоей немилости, если провожу тебя туда.

– Это воля судьбы. Я хочу идти к Кадидже. Я хочу отнести к ней дочь и переговорить с ней. Веди меня!

– Как прикажешь, повелительница, – отвечала невольница.

Султанша сделала знак Селиму следовать за ней с бесчувственной Сиррой на руках.

Прислужница повернула на набережную, где только изредка тут и там горели фонари.

С иностранных кораблей слышались песни матросов, а издали, из какой-нибудь кофейни, доносились музыка и пение.

Но султанша Валиде была не такая женщина, чтобы из-за таких пустяков отказаться от задуманного ею плана.

Когда султанша приблизилась к первому перекрестку, до нее донесся раздраженный женский голос.

– Где она, змея, ядовитый гном? Где она, негодная дрянь? – кричала раздраженная Кадиджа, приближаясь к султанше и не подозревая, кто эта знатная турчанка. Только подойдя к ней и увидя кавасов, черного невольника и блестящий экипаж, следовавший за султаншей, гадалка узнала, кто идет к ней навстречу, и ее крики мгновенно смолкли.

– Это ты, Кадиджа? – спросила султанша.

Гадалка бросилась на колени.

– Какое счастье выпало мне на долю! – вскричала она. – Повелительница правоверных стоит передо мной, да будет благословен этот час и пусть пропадет моя отвратительная дочь!

– Я шла к тебе. Проводи меня к себе в дом! – приказала султанша Валиде.

– Какое счастье, какая честь и милость выпадают на мою долю! Сама могущественная султанша пришла к своей рабе! – вскричала гадалка, протягивая к султанше свои костлявые руки. – Но мой дом беден, и наши полы не покрыты коврами, достойными твоих ног!

– Однако ты могла бы жить обеспеченно, так как я знаю, что ты богата. У тебя есть дочь?

– Да, есть, повелительница! Аллах обрушил на меня свой гнев! Моя дочь урод! И, на несчастье, она не умирает! К тому же у нее черное сердце, и она больше привязана ко всякому встречному, чем ко мне.

– Селим! – позвала султанша своего слугу, потом, обратясь к Кадидже, продолжала: – Посмотри сюда, твоя ли это дочь?

– Да, это она! Это Сирра! Она умерла! Покрыта кровью! – вскричала гадалка, – Вот рана от удара ножом!

– Возьми свою дочь, я встретила ее лежащей в этом положении на дороге, – сказала султанша.

– Она умерла! Велик Аллах! – вскричала старая Кадиджа. – Никто не знает, что с ней случилось! Она умерла, и я, наконец, освободилась от нее! Ты приказала поднять мертвую и принести мне ее, это хороший знак!

– Уверена ли ты, что она умерла? – спросила султанша старуху, которая взяла Сирру из рук Селима.

– Да, умерла, конечно, умерла!

– Ты, как я вижу, желала этого.

– Она была несчастное создание, для чего было ей жить на свете? Теперь же все кончено! Аллах велик!

– Мне надо поговорить с тобой! Проводи меня к себе!

Старуха еще несколько раз повторила о своем счастье и радости видеть у себя султаншу и повела ее, сгибаясь под тяжестью безжизненной Сирры, пока наконец не привела к маленькому, низенькому домишку, одна стена которого совершенно опускалась в воду.

– Вот дом Кадиджи, которая удостоится сегодня такой неслыханной чести, – сказала старуха.

В одном из окон дома виден был свет. Дверь была заперта. Кадиджа отперла ее и, положив Сирру на землю у порога, поспешно вошла в дом и принесла лампу, чтобы посветить султанше.

Кадиджа ввела ее в комнату, вся обстановка которой состояла из старого дивана и круглого стола, стоявшего посередине комнаты. Затем она принесла из другой комнаты старый ковер, который разостлала перед султаншей.

Селим и прислужница не вошли в дом, а карета медленно двигалась взад и вперед по берегу.

– Ты знаешь, что я хотела захватить в свои руки Саладина, сына принца, который по закону не должен был иметь сыновей, – сказала султанша, оставшись вдвоем с гадалкой. – Ты сказала мне, где находится ребенок, но он уже исчез оттуда.

– Ты опоздала, повелительница!

– Принц находится теперь в другом убежище.

– Я надеюсь, что на днях смогу указать тебе, где он теперь, – отвечала старуха. – Я неустанно разыскиваю его! Я знаю, что принц Саладин не должен жить, но против нас действует какая-то сила!

– Про какую это силу говоришь ты? – подозрительно спросила султанша Валиде.

– Нет силы более могущественной, чем твоя власть, повелительница, – отвечала Кадиджа, – но против тебя действует кто-то, чье могущество тем ужаснее, что он действует во мраке. Никто не знает, кто это, но тем не менее это сопротивление существует.

– И ты думаешь, что эта сила противится моим планам?

– Да, повелительница, ты угадала! И эта таинственная сила велика!

– Что же это за сила?

– Несчастье угрожает тебе и всему государству! – вскричала Кадиджа. – Золотая Маска показалась снова!

– Селим говорил мне об этом, но не знаешь ли ты, что это за привидение?

– Оно тебе враждебно, и всюду, где ни появляется, приносит с собой несчастье…

– В таком случае, его надо схватить и уничтожить.

– Это значило бы только увеличить несчастье! Золотую Маску нельзя убить! Уничтожь ее сегодня, завтра же она появится снова! Когда, десять лет тому назад, в Каире свирепствовала черная смерть, похищая каждый день тысячи людей, то перед этим на улицах города появилась Золотая Маска – я была в Каире и видела ее! Чума пощадила меня и Сирру, и я бежала в Константинополь. Когда, около семи лет тому назад, Перу сделалась добычей пламени, уничтожившего тысячи домов, перед этим опять-таки появилась Золотая Маска.

– И теперь привидение снова появилось?

– Да, всемогущая повелительница, и это существо неуловимо и бессмертно! Когда, больше чем двадцать лет тому назад, была большая война в Стамбуле, перед ней видели Золотую Маску! Тогдашний Шейх-уль-Ислам Армид-эфенди велел схватить ее, и преследователям удалось даже убить ее, но это только казалось, потому что после того, как она была похоронена, она снова появилась. Сам Армид-эфенди видел ее и приказал вырыть тело, где оно было похоронено, но земля была напрасно перерыта – Золотая Маска исчезла!

Казалось, что этот рассказ о Золотой Маске сильно взволновал султаншу Валиде. Она была очень суеверна, и ее сильно обеспокоили слова колдуньи.

– Мансур-эфенди, мудрый и могущественный теперешний Шейх-уль-Ислам, также приказал поймать Золотую Маску, – продолжала Кадиджа, – но все напрасно!

Султанша Валиде перебила говорившую.

– Постарайся найти следы мальчика! – приказала она и пошла из комнаты, чтобы сесть в карету.

Селим вскочил на козлы рядом с кучером, а гадалка упала на колени и поклонилась почти до земли. Сильные лошади уносили обратно в сераль мрачную султаншу Валиде.

 

XIV

Три лейб-гвардейца

Несколько дней спустя после описанного нами на гауптвахте в серале сидели три молодых человека из капиджи.

Один из них был Зора-бей, молодой, знатный офицер, сын богатого чиновника из Смирны.

Зора-бей был высок и строен. Его черные волосы и борода были тщательно причесаны, а мундир сшит из тончайшей материи.

Рядом с ним сидел Гассан-баши, черкес по происхождению, но уже давно переселившийся в Константинополь и посещавший военную школу в Тофан; он был моложе Зора-бея, не старше двадцати трех или четырех лет. Выражение лица Гассана было суровое и решительное.

Самый красивый и самый молодой из трех собеседников был уже знакомый нам Сади-баши. Но с тех пор, как мы его видели в последний раз, с ним, казалось, произошла перемена. Вместо обычной веселости лицо его носило на себе печать скрытого горя.

– Огонь в один час, говоришь, уничтожил твой дом? – спрашивал в эту минуту Гассан.

– Да, только один мой дом и сгорел! – отвечал Сади.

– Я очень сожалею о твоей потере, Сади-баши, – сказал Зора-бей, – тем более что на жалованье в настоящее время плоха надежда; во всяком случае, я прошу тебя смотреть на мой кошелек как на свой собственный.

– Благодарю тебя за предложение, но я не воспользуюсь им, потому что я умею довольствоваться малым, – отвечал Сади. – Потеря дома также не очень огорчала меня сначала, как вы сами могли заметить.

– Да, я понимаю, – заметил Гассан, – тебе жаль только того, что сгорело место, где ты вырос.

– Ты прав, мой добрый Гассан, но во время пожара меня поразил более тяжкий удар, – печально сказал Сади. – Вам я могу это доверить, друзья мои! Вы с распростертыми объятиями приняли меня в свою среду, хотя по своему происхождению я и не был достоин этого. Поэтому вы заслуживаете моего полного доверия! У меня в доме была красавица Реция, дочь Альманзора, которую преследует глава дервишей – Кадри, а теперь она нашла смерть в огне или же похищена кем-нибудь во время пожара!

– Ты не нашел ее?

– До сих пор все мои старания были тщетны, – продолжал Сади, – но это еще не все! Принц Саладин также был у меня в доме и исчез вместе с Рецией.

– Я ручаюсь головой, что это дело Мансура-эфенди или Гамида-кади! – вскричал с гневом Гассан.

– Тише! Не забывай, что пока они еще наши начальники! – заметил осторожный Зора-бей. – Итак, твоя жена и принц оба исчезли?

– Оба!

– Это ясно! – вскричал Гассан, не отличавшийся турецкой сдержанностью, которой в высшей степени обладал Зора-бей. – Ясно, что это дело дервишей Кадри, которые узнали убежище принца Саладина, любимого сына принца Мурада, наследника престола и племянника теперешнего повелителя правоверных! Тому, кто овладеет Саладином, легко будет иметь большое влияние на наследника престола, отца мальчика принца, который напрасно ищет сына. Вот вам и объяснение этой охоты за маленьким принцем.

– Я также твердо убежден, что это дело рук главы дервишей Кадри, и поэтому решился выйти из этого полка, который имеет своим главой Шейх-уль-Ислама! – сказал Сади-баши. – Я лучше буду солдатом в другом полку, чем здесь офицером.

– Я согласен с тобой, Сади. Я также не хочу оставаться в полку, который служит орудием в темных делах, – не колеблясь объявил Гассан.

– Я уже давно решил – при первой возможности выйти из капиджи-баши, – сказал, улыбаясь, Зора-бей, – так что мы в этом отношении сходимся все трое! Прежде всего, надо, чтобы были ясны цели тех, кому надо служить. Что же касается планов, которые преследует глава капиджи-баши, то они или совершенно необъяснимы, или же прямо противоречат верности султану. Но возвратимся к твоей тяжелой потере, – продолжал он, обращаясь к Сади, – хорошо ли ты обыскал место пожара?

– Все, до последней головни, пересмотрено мной! Очевидно, рассчитывали, что не только Реция с принцем, но и я погибнем в пламени. В тот вечер, как вы знаете, я был свободен от службы, и только случай заставил меня пробыть несколько лишних часов в Стамбуле, и когда я узнал о пожаре, то был у сераля! Мне и в голову не пришло, что горит мой дом, но зная, что пожар во всяком случае недалеко, я поспешил домой и, придя, нашел только обгорелые остатки. Невозможно было отыскать никаких следов Реции и бедного ребенка, и никто не знал, каким образом произошел пожар.

– Невероятно, чтобы Реция и принц нашли смерть в огне, – заметил Зора-бей, – во всяком случае, кто-нибудь на улице слышал бы крик застигнутых огнем, и ты нашел бы хоть какие-нибудь останки их.

– Нет сомнения, что твоя Реция и мальчик просто похищены! – вскричал Гассан. – Да, и я думаю, что пожар был устроен нарочно для этого. Это мы должны узнать во что бы то ни стало, ты ведь согласен со мной в этом, благородный Зора-бей?

– Рассчитывай на меня, Сади, – сказал Зора-бей, вместо ответа на слова Гассана протягивая руку Сади, – рассчитывай на меня, как на своего помощника! Мы сделаем все, что можем, чтобы отыскать Рецию и принца.

– Отлично, мой благородный товарищ! – вскричал пылкий Гассан. – Мы объединимся, чтобы оказать помощь другу. Мы будем помогать тебе, Сади, а нашей тайной целью будет…

– Молчи, Гассан! – прошептал Зора-бей.

Действительно, в эту самую минуту дверь отворилась, и на пороге появился придворный.

Друзья вежливо поклонились ему.

– Я ищу Магомет-бея, – сказал вошедший, обращаясь к Зора-бею, который пошел ему навстречу. – Его величество султан приехал в сераль и желает лично отдать приказание начальнику капиджи.

– Я очень сожалею, но Магомет-бея нет в настоящее время во дворце, – отвечал Зора-бей, – но если ты прикажешь, то за ним можно послать.

– Это будет слишком долго! Кто заменяет его?

– Зора-бей, который имеет честь говорить с тобой.

– В таком случае пойдем со мной, – сказал придворный. – Его величество желает, кажется, дать какое-то спешное поручение; в чем оно состоит, я не знаю, но мне не велено возвращаться без офицера, так как его величество желает сейчас же отбыть в Беглербег.

– Я очень счастлив, что мне предстоит честь исполнить приказание повелителя правоверных, – отвечал Зора-бей и отправился вслед за придворным в покои султанши Валиде, у которой сидел султан Абдул-Азис, ее сын. Абдул-Азис во всем повиновался матери и слушался ее советов прилежнее, чем всех своих визирей.

Он ожидал возвращения посланного в большой комнате, отделанной на европейский лад. Вся мебель, ковры, бронза и даже обои были выписаны из Парижа. Султан, одетый в черное европейское платье, со звездой на шее, стоял у маленького столика, на котором лежало несколько бумаг.

Придворный вошел и доложил султану, что привел дежурного офицера.

Султан был бледен и, видимо, взволнован. Наружность султана, человека еще не старого и довольно полного, в обыкновенное время выражала апатию, но на этот раз он был довольно оживлен.

– Подойди сюда! – приказал он Зора-бею. – Ты офицер капиджи?

– Да, ваше величество, – отвечал молодой человек. – Зора-бей, дежурный по караулу.

Несколько мгновений султан молча рассматривал Зора-бея.

– Со мной здесь два моих адъютанта, – сказал он наконец, – но для исполнения того, что я хочу тебе поручить, мне нужен другой офицер.

– Приказание вашего величества будет в точности исполнено!

– В этом я не сомневаюсь! Это поручение очень важно, и я думаю, что тебе одному трудно будет его исполнить, – сказал султан, понижая голос; казалось, Зора-бей внушил султану доверие. – Тебе нужны будут помощники, которые сумели бы сохранить все дело в тайне!

– Ваше величество оказывает мне большую честь своим доверием, и я надеюсь показать себя достойным его! Мой отец также пользовался доверием своего повелителя и никогда не изменял ему.

– Кто был твой отец?

– Эссад-ага, флигель-адъютант.

– Я очень рад слышать, что ты сын Эссада-аги, я его очень хорошо помню, – обрадовался султан. – Жив ли еще твой отец?

– Да, ваше величество! Эссад-паша в настоящее время, милостью вашего величества, губернатор Смирны.

– Хорошо! Поговорим о деле! Я хочу дать тебе одно очень важное для меня и спешное поручение. Мне передали, что один из моих визирей вошел в тайные отношения с принцами, моими племянниками, и ночью имеет с ними свидания. Я хочу узнать, в чем состоят эти отношения и насколько злоупотребляют моим доверием. Визирь, имя которого не относится к делу, пошлет сегодня ночью депешу принцу со своим доверенным адъютантом Галиль-беем. Я хочу завладеть и доверенным, и депешей! Но это должно быть сделано быстро и без шума.

– Я горю желанием немедленно исполнить поручение вашего величества! – отвечал Зора-бей.

– Знаешь ты Галиля?

– Да, ваше величество! Если я не ошибаюсь, то Галиль-бей – адъютант Мустафы-паши?

– Да! Но вот что еще: во дворец принца ведут три дороги, я не знаю, известны ли они тебе! Одна дорога идет от Перу, через Долма-Бахче, вторая – от Скутари по другому берегу Босфора, третья дорога – водой, следовательно, ты один не можешь исполнить моего поручения.

– Нас должно быть трое, чтобы наблюдать за каждой из тех дорог! У меня есть два товарища, на которых я так же могу положиться, как на самого себя, и которые в настоящее время здесь, во дворце. Если ваше величество дозволите мне, то я посвящу их, насколько это необходимо, в данное мне поручение.

– Кто эти товарищи, о которых ты говоришь?

– Гассан-баши и Сади-баши.

– Не тот ли Сади, который недавно сопровождал меня во дворец?

– Точно так, ваше величество!

– Если ты возьмешь их себе в помощники, то они так же, как и ты, должны хранить глубочайшую тайну! Я приказываю это под страхом моего гнева! Если же кому-нибудь из вас удастся схватить курьера, то я щедро награжу того! Иди!

Зора-бей поклонился и оставил комнату.

Султан снова позвал его.

– Я сейчас еду обратно в Беглербег, – сказал он, – принеси мне туда известие о захвате депеши и аресте гонца.

Зора-бей поспешил к своим товарищам, которые с нетерпением ждали его.

– Хорошая новость, – сказал он, не расставаясь, однако, со своим обычным спокойствием. – Я принес для нас троих дело, удачное исполнение которого принесет нам большие награды.

– Ты был у султана? – спросил Гассан.

Сади также с вниманием слушал.

– Около полуночи мы должны отправиться по трем различным дорогам, чтобы схватить Галиль-бея, – отвечал Зора-бей.

– Галиля, адъютанта Мустафы-паши? Что же такое случилось? – спросил Гассан.

Зора-бей пожал плечами.

– Мы должны его и находящуюся у него депешу ночью же доставить в Беглербег и передать султану, – сказал он, – в этом состоит все поручение.

– А куда же ведут дороги? – спросил Сади, глаза которого засверкали.

– В Терапию.

– Значит, ко дворцу принцев!

– Галиль-бей должен во что бы то ни стало быть схвачен прежде, чем он доедет до дворца, – продолжал Зора-бей (в это время в дверях показалась чья-то голова). – Чтобы не ошибиться, мы должны ехать сейчас же! Ты, Гассан, возьми себе ту дорогу, которая идет от Скутари, ты, Сади, – дорогу по морю, так как твоему уменью бороться с этой стихией мы обязаны тем, что видим тебя среди нас, что касается меня, то я возьму себе дорогу через Долма-Бахче.

– Отлично! – вскричал Гассан. – Он не уйдет от нас!

– Я ручаюсь, что водой Галилю не удастся пробраться во дворец, – сказал Сади, которого поручение султана наполнило благородным воодушевлением. – До свиданья, друзья мои. Но где же мы сойдемся, если один из нас захватит курьера? Каким образом тот, который будет иметь успех, даст об этом знать остальным?

– Три пути лежат не очень далеко один от другого, – отвечал Зора-бей (между тем как в дверях снова мелькнула прежняя голова), – тот, кто схватит курьера и депешу, главное дело депеша, тот три раза выстрелит из револьвера! Три выстрела будут для остальных сигналом отправиться к Беглербегу, потому что захваченный должен быть отведен туда, и там мы все встретимся.

– Отлично! А теперь вперед! – вскричал Гассан.

– Вы сядете на лошадей, а я в лодку, – сказал Сади. – Прощайте! Мне не терпится узнать, кому из нас улыбнется счастье, кто схватит курьера и депешу.

Затем друзья расстались.

 

XV

Ангел и демон

В ту ночь, когда пожар уничтожил до основания домик Сади, грек Лаццаро возвратился во дворец принцессы в оборванном платье и весь в крови. Но, казалось, он не обращал никакого внимания на эти следы борьбы.

Он поднялся по ступеням лестницы, навстречу ему вышла прислужница принцессы Эсма и сказала, что принцесса с нетерпением ждет его и в течение часа спрашивала о нем больше десяти раз. Он, не теряя ни минуты, должен идти к ней.

Лаццаро повиновался. Принцесса сидела на диване и читала французскую книгу, которую не раз бросала в нетерпении и потом снова брала.

На маленьком столике перед диваном стояла бутылка шампанского и стакан.

Когда Эсма доложила, наконец, о приходе Лаццаро, Рошана бросила книгу и приказала выйти бывшим в комнате невольницам, желая остаться наедине с Лаццаро.

– На Коралловой улице был пожар, – сказала принцесса, как только Лаццаро вошел в комнату. – Я боюсь за жизнь Сади-баши, так как горел его дом.

– Точно так, принцесса, горел дом Сади-баши, – отвечал Лаццаро, и дьявольская улыбка искривила его губы.

– Говори, был ли Сади дома?

– Если бы он был дома, то не было бы пожара.

– Я так и думала, значит, это ты сделал, – прошептала принцесса. – Знаешь ли ты, что бы случилось, если бы тебя поймали?

– Тогда Реция и принц не были бы в моих руках, – отвечал грек с улыбкой, придававшей страшное выражение его бледному лицу.

– Я спрашиваю тебя, знаешь ли ты, что было бы тогда с тобой?

– Конечно, светлейшая принцесса, меня, конечно, наказали бы за поджог.

– Ты изверг! – прошептала Рошана. – Благодарение Аллаху, что Сади не было дома, но если бы Сади сгорел, то я приказала бы тебя зашить в кожаный мешок и бросить живого в канал.

– Это обычная история, – дерзко сказал грек. – Удастся уладить – тогда все хорошо, и все средства дозволены, не удастся – несдобровать верному слуге. Скажи мне, повелительница, исполнил ли я твое желание, захватив Рецию и принца?

– Почему ты спрашиваешь меня об этом? Да, конечно, я приказала тебе это сделать.

– Хорошо, а как же должен был Лаццаро в густо населенном квартале захватить двух упомянутых лиц? Как мог он овладеть ими? Я стал советоваться сам с собой и нашел, что это лучше всего устроить в суматохе, во время пожара! Я привел в исполнение этот план, и сам Сади-баши должен меня благодарить, что я избавил его от старого хлама, потому что его дом был совсем развалина, а тебе, принцесса, представляется случай выстроить новый дом спасителю твоей жизни.

– Сади не было дома… Рассказывай дальше!

– Я подложил огонь, когда начало темнеть, и сухое дерево вспыхнуло так быстро, что, бросившись в дом, я сам подвергался опасности. В самых дверях надворного флигеля я нашел испуганную Рецию, жену Сади. Она была хороша как ангел, – продолжал он, наблюдая, какое производят на принцессу впечатление его похвалы Реции. – Маленький принц, плача, держался за ее платье. Весь двор был наполнен дымом, соседи уже начали сбегаться на помощь, чтобы тушить огонь, я схватил Рецию вместе с ребенком и посадил в карету, мы доехали до берега, там я взял большую лодку и отправился в Галату вместе с моей кричавшей и плакавшей добычей. Здесь я поместил их в доме гадалки Кадиджи.

– И это удалось тебе без всякой помехи?

– Я говорил всем, что несчастная с горя потеряла рассудок.

– А никто не видел, как ты сделал поджог и тайно похитил Рецию и принца?

– Все равно, как никто!

– Что это значит? Я тебя не понимаю!

– Это видел урод, черный гном!

– Кто это?

– Дочь Кадиджи.

– Она видела это – где же она теперь?

– Она умерла, светлейшая принцесса! Негодная кошка напала на меня в Галату, называя поджигателем, она вцепилась в меня и разорвала на мне платье – тогда я должен был употребить против нее силу. Я оставил ее на улице мертвой. Старуха Кадиджа будет очень рада этому.

– Так что это теперь никому не известно?

– Никому, кроме тебя и меня, даже Кадиджа не знает ничего.

– Но она узнает все от Реции и от мальчика.

– Я уже позаботился, чтобы этого не случилось. Я отвел Рецию и мальчика в одну из комнат в доме Кадиджи и запер их там, вот и ключ, светлейшая принцесса, – продолжал Лаццаро, подавая принцессе ключ, – пленники в твоих руках, я отдаю их тебе!

– Ты доказал мне свое благоразумие и решительность, – сказала Рошана, очень довольная случившимся. – Завтра утром можешь получить у моего банкира десять тысяч пиастров.

– Твое великодушие и милость неисчерпаемы, принцесса! – вскричал грек, низко кланяясь.

– Но прежде ты должен исполнить еще одно важное поручение, – перебила его Рошана. – В доме гадалки Реция и принц недостаточно хорошо скрыты! Они могут легко убежать оттуда. В одну из следующих ночей ты отвезешь Рецию и мальчика в развалины к дервишам! Передай их Мансуру-эфенди, во всем же остальном мы можем положиться на его мудрость.

– Будет исполнено, повелительница!

– В таком случае возьми ключ.

– Сегодня уже поздно, я отвезу пленников в развалины в следующую ночь. Во всяком случае, я пойду теперь посмотреть, что они делают, и сказать старой Кадидже, что она скоро освободится от них! Да пошлет тебе Аллах спокойный сон и приятные сновидения!

Лаццаро ушел.

– Он жив – и он будет мой! – прошептала Рошана, оставшись одна…

Между тем в это время Сирра лежала во дворе, там, куда положила ее старая Кадиджа с тем, чтобы на следующий день похоронить.

Может быть, читатель усомнится, можно ли это так просто сделать? Неужели же, скажет он, покойник не должен быть осмотрен доктором, который определил бы причину его смерти? И, следовательно, сказал бы, что несчастная девушка умерла насильственной смертью.

Да, это было бы так, если бы дело происходило не в Турции! Осмотр покойника производят в Турции только тогда, когда этого требуют и притом платят за это. Что же касается той части Галату, в которой жила гадалка, то там происходят такие вещи, какие никому не снились в самых грязных кварталах Лондона и Парижа. Трудно определить количество жертв, погибающих здесь!

Итак, гадалка нимало не заботилась о бедной Сирре! Когда султанша Валиде уехала, старуха отправилась в один недалеко находившийся дом, где продавали опиум и гашиш, а также вино и водку, употребление которых запрещено мусульманам. Старая Кадиджа любила спиртные напитки и часто опьяняла себя опиумом и гашишем, о чудесном действии которого мы узнаем впоследствии!

На этот раз она купила бутылку кипрского вина.

Возвратившись домой, Кадиджа вдруг услышала слабый стон, она испугалась и подумала о Сирре, но последняя лежала по-прежнему неподвижно. Тогда старуха стала прислушиваться и услышала, что стон исходит из комнаты, в которую Лаццаро запер своих пленников.

Но это нисколько ее не касалось, поэтому она преспокойно отправилась в свою комнату, где принялась за принесенное вино и пила до тех пор, пока не опьянела и не заснула…

В доме старухи-гадалки все стихло – только из одной комнаты слышался слабый крик о помощи – но и тот скоро стих. Зато вокруг дома, из соседних кофеен доносились веселые крики, песни и музыка.

Вдруг в доме гадалки произошло что-то необыкновенное – слабый крик пронесся в воздухе, и снова все стихло.

В это же самое время дверь в ту комнату, где спала Кадиджа, приотворилась и на пороге появилась уродливая фигура несчастной Сирры. Ее голова и все тело были покрыты ранами, но она была жива и, придя в себя, осторожно пробралась в дом. Увидя мать спящей, она тихонько пробралась к кадке с водой и начала осторожно обмывать свои раны, боясь, чтобы плеск воды не разбудил ненавидящую ее мать. Бедная девушка готова была снова лишиться чувств от боли.

В это мгновение из внутренних комнат снова раздался глухой крик о помощи и слабые рыдания.

Черная Сирра стала прислушиваться.

Вдруг она, казалось, узнала голос, звавший на помощь.

Она сильно вздрогнула – итак, проклятый грек привез сюда Рецию и мальчика. Сирра не видела этого, она видела только, как он поджег дом, но в суматохе она потеряла его из виду и встретила только тогда, когда, отвезя Рецию с мальчиком к Кадидже, грек снова вернулся на пожар.

Мы были свидетелями сцены, происшедшей при этом.

В то же мгновение, как только Сирра узнала голос, зовущий на помощь, ее решение было принято: она не думала ни о своей слабости, ни об опасности, которой подвергалась, – единственное желание наполняло ее душу – спасти во что бы то ни стало Рецию и Саладина, единственная мысль – расстроить планы грека.

Сирра не чувствовала больше слабости, она осознавала только то, что без нее Реция погибла, что она, черный гном, должна быть спасительницей пленников, и это сознание придало ей новые силы.

Она отлично знала все углы и закоулки в доме, поэтому могла без малейшего шума пробраться к той комнате, где были заперт Реция и Саладин.

– Помогите! Сжальтесь! – раздавалось из-за толстой двери, и этот крик глубоко проник в сердце бедной Сирры.

Она подошла к самой двери.

– Помощь близка, – произнесла она дрожащим и слабым голосом, который прозвучал, как небесная музыка. – Сирра здесь! Будь покойна, бедная Реция, я спасу тебя и Саладина, я освобожу вас.

– Ты здесь! Слава Аллаху, – прошептала Реция, и рыдания мальчика смолкли.

– Я освобожу тебя, – продолжала Сирра и стала искать в темноте ключ.

В это время снаружи послышался стук. Сирра вздрогнула.

Кто-то пришел – кто это мог быть? Никто, кроме грека.

Стук повторился, и на этот раз громче.

Сирра поспешила насколько могла обратно к дверям. Страх, испуг и потеря крови наконец переломили ее – и она упала без чувств.

Между тем Лаццаро с нетерпением снова постучался.

Тогда старуха-гадалка начала, наконец, просыпаться. В наружную дверь все громче стучались. Просыпаясь, Кадиджа опрокинула стол и стоявшую на нем бутылку с остатками вина, стала браниться, а потом зажгла огонь и отправилась, шатаясь, к воротам.

Трудно представить себе, какой отвратительный вид имела полупьяная старая колдунья, явившаяся отворять дверь. Она чуть не натолкнулась на лежавшую Сирру.

– Кто там? – спросила она.

– Отвори! – раздалось в ответ.

– Ого, это ты, Лаццаро? Скажи мне, ты был сегодня уже здесь или нет? Я никак не могу этого припомнить! Вся беда – старость! Память совсем пропала! – бормотала Кадиджа, отворяя.

Грек поспешно вошел и запер за собой дверь. При слабом свете фонаря он увидел Сирру, лежащую в углу.

– Сирра умерла! – объявила старуха, и Лаццаро только тут заметил, что она пьяна. – Я избавилась от нее! – продолжала Кадиджа. – Завтра я ее похороню…

– Пойдем в дом, старуха, – перебил грек, боясь, чтобы кто-нибудь из прохожих не услышал их разговора.

Он вошел в комнату Кадиджи, наполненную винными испарениями, Кадиджа пошла за ним с огнем.

– Ты хочешь увезти Рецию и принца Саладина, ты запер их у меня, – сказала старуха со злобной радостью, – это недурная добыча, мой дорогой! Поздравляю тебя, только не дай птичкам снова улететь!

– Согласна ли ты продержать их у себя до следующей ночи?

– Конечно, почему же нет! Я охотно сделаю все, что тебе угодно. Я очень рада, что ты поймал их наконец. Помнишь, как мы потеряли их из виду в караване богомольцев, но я знала, что ты не бросишь дела! Теперь она уже не уйдет!

На дворе в это время что-то зашевелилось, и у дверей комнаты Кадиджи послышался легкий шелест.

Сирра снова пришла в себя и узнала голос Лаццаро, тогда, собрав все силы, она дотащилась до дверей, чтобы послушать, о чем грек говорит с ее матерью.

– В будущую ночь я возьму их снова от тебя, а до тех пор ты отвечаешь мне за них головой, – сказал Лаццаро.

– Не беспокойся, мой милый, отсюда им не убежать! Разве ключ не у тебя? Да не бойся ничего! Двери крепки, повторяю тебе, и в доме никого нет, кто мог бы помочь твоим пленникам, так как Сирра умерла! Поганая тварь любила дочь Альманзора больше, чем меня, она была отрава моей жизни! Тебе нечего бояться до завтрашней ночи. А куда ты хочешь их деть?

– Я отвезу их в развалины к дервишам Кадри, – отвечал Лаццаро.

– Так, мой милый, так, там их будут сторожить лучше всего! Мансур-эфенди уже давно хотел овладеть ими обоими.

– Я пришел теперь сюда для того, чтобы убедиться, действительно ли Сирра умерла и не скрылись ли пленники.

– В таком случае убедись сам, мой милый.

За дверями произошло движение.

Через мгновение Лаццаро, со свечой в руках, выходил из дома, его беспокойные глаза прямо устремились в угол двора…

Тут по-прежнему лежало бездыханное тело Сирры.

Грек подошел к ней, поднес свечу прямо к ее лицу и поднял руку – рука упала тяжело и бесчувственно…

– Она еще теплая, – прошептал Лаццаро. – Ты должна смотреть за ней, старуха!

В это время из комнаты, где была заперта Реция, снова раздался крик о помощи.

– Ты слышишь? – сказала старуха с дьявольской улыбкой. – Голубка воркует, хи-хи-хи, будь покоен, мой милый, я уберегу ее до завтрашней ночи! Тебе нечего бояться.

Лаццаро отдал свечу Кадидже и, не говоря ни слова больше, вышел на улицу.

Когда полупьяная Кадиджа снова заснула, в углу, где лежала Сирра, зашевелилось… она слышала все… надо было во что бы то ни стало спасти Рецию и Саладина из когтей ненавистного грека – это должно было удасться! У Реции не было никого, кроме нее! Но как могла она привести это желание в исполнение?

 

XVI

Охота за депешей

Возвратимся снова к тому вечеру, когда султан Абдул-Азис поручил Зора-бею арестовать курьера Мустафа-паши, и три приятеля отправились по трем различным дорогам, ведущим в Терапию. Зора-бей и Гассан верхами караулили оба берега, Сади в маленькой лодке, которой он управлял один, снял с себя оружие, чтобы легче было грести. Галиль-бей, посланник визиря, надеялся избежать всех преследований.

В то время как Сади отчаливал от берега у сераля, в отдаленной части берега отчаливала довольно большая лодка, в которой сидел курьер Мустафа-паши в сопровождении двух солдат, переодетых гребцами.

Галиль-бей, человек еще молодой, обязанный своим положением тому, что никогда не останавливался в выборе средств для достижения цели, стоял в лодке и глядел вокруг, тогда как солдаты гребли.

Между офицерами Галиль-бей пользовался самой дурной репутацией. Его боялись, потому что он старался возвыситься за счет других и всегда готов был донести на товарища. Про него говорили, что Мустафа-паша дает ему такие поручения, за которые не берутся другие офицеры.

Но Галиль-бей был совершенно безразличен к тому, что о нем говорили.

Опасность, которой он подвергался в эту ночь, стала ему известна потому, что он подслушал разговор троих друзей после того, как случайно узнал, что султан призывал к себе Зоран-бея. Галиль знал, по какой дороге кто будет его ожидать, знал, какой сигнал они решили дать, когда его поймают, и это наполняло его сердце тайной радостью и самодовольством. Он торжествовал при мысли, что проведет всех троих своих противников, и внутренне смеялся, какие они сделают лица, когда, обманутые сигналом, который он подаст, они все трое с различных сторон поспешат к Беглербегу, и ни один из них не привезет депеши, а она тем временем будет им безопасно доставлена во дворец принцев.

Он приказал солдатам держать лодку посередине фарватера и стал осматриваться вокруг, не преследует ли его Сади. Галиль еще не знал этого молодого капиджи-баши и не ожидал, что имеет в его лице опасного соперника, он считал его всего лишь неопытным молодым офицером, который так же, как и его товарищи, будет обманут фальшивым сигналом.

Было около полуночи, когда лодка Галиля проехала добрую половину дороги, не встретив ничего подозрительного, и он посчитал, что настало время подать фальшивый сигнал. Галиль-бей приказал гребцам ехать к берегу, который был окружен высоким тростником. Место казалось ему достаточно удобным и безопасным для исполнения его намерения.

Все вокруг было тихо и спокойно. Последние перевозчики были уже давно дома.

Галиль-бей вынул револьвер и три раза выстрелил из него с короткими промежутками.

Эхо далеко разнесло выстрелы по воздуху.

Сигнал был дан, и Галилю не оставалось ничего более, как ждать успеха своего дела, то есть отправить противников в Беглербег.

В это время Зора-бей на своей великолепной лошади проехал уже довольно далеко.

Вдруг издали до него донеслись три выстрела.

– Досадно, – прошептал он, сдерживая лошадь, – тебе не посчастливилось, Зора, Гассан или Сади захватили курьера и депешу! Но все равно хорошо, что удалось хоть кому-нибудь из нас исполнить повеление султана, – и, повернув лошадь, он поехал в первую береговую деревню, чтобы переплыть на другой берег, в Беглербег, где султан ожидал его и где он должен был встретиться с товарищами.

Гассан также отъехал уже далеко, когда услыхал условленный сигнал. Он повернул и поскакал в Беглербег, куда приехал первым. Он соскочил с седла и стал поджидать товарищей.

Прошло довольно много времени, когда, наконец, к берегу подъехала большая, тяжелая лодка.

Это был Зора-бей, ехавший в лодке вместе с лошадью. Выйдя на берег, он нашел Гассана.

– У тебя нет депеши? – спросил он.

– Нет! Это ты стрелял?

– Нет! Это, должно быть, Сади, – отвечал Зора-бей, – меня только удивляет, что его еще нет.

– Мы должны подождать его здесь, – заметил Гассан.

Между тем Сади в это время, на своей легкой лодке, доехал почти до Терапии, не встретив Галиль-бея. Следовательно, последний, если только он воспользовался водным путем, должен был быть сзади. Чтобы не пропустить его, Сади начал переезжать от одного берега к другому, так что ни одна лодка не могла ускользнуть от его внимания.

Сади был исполнен живейшего желания исполнить приказание султана и открыть измену министра, который давал клятву верности своему монарху, а вместо этого преследовал изменнические планы!

Сади поставил небольшой парус, и лодка его без шума незаметно скользила по воде, от одного берега к другому. Вдруг Сади стал прислушиваться.

Было уже за полночь.

На некотором расстоянии раздался выстрел, другой и третий.

Сигнал был дан, оставалось только возвратиться в Беглербег.

Но прежде чем ехать во дворец, Сади хотел убедиться, действительно ли это был условленный сигнал или же просто случайное совпадение. Ему казалось невероятным, чтобы его товарищи успели так скоро овладеть депешей. Да если даже это и случилось, то не будет вреда, если он немного опоздает.

Он снова поставил свой парус и начал скользить по волнам, внимательно вглядываясь в темноту, к которой глаз его привык, когда еще он был лодочником.

Но кругом было тихо и пустынно, так что, проездив несколько времени, Сади уже хотел ехать в Беглербег, как вдруг ему послышался в отдалении как будто всплеск весел.

Сади плыл на парусе, следовательно, без всякого шума, поэтому ему легко было расслышать любой звук.

Он был недалеко от берега, на котором стоит Беглербег, как вдруг заметил перед собой лодку, которая медленно подвигалась, так как шла на веслах.

Сади не думал, что это мог быть Галиль-бей, посланник визиря, тем не менее из предосторожности хотел посмотреть, кто это может ехать так поздно.

Сади приготовил свое оружие, укрепил веревку от паруса и стал ждать.

Лодка подошла ближе.

Вдруг она поворотила прочь от берега.

Сади сейчас же заметил это и, не теряя ни минуты, поставил парус так, чтобы догнать лодку.

Но едва в большой лодке заметили, что Сади следит за ней, как изо всех сил начали стараться уйти от него.

Тогда Сади догадался, что имеет дело с Галиль-беем или во всяком случае с людьми, которые затеяли что-то нечистое, иначе им не было бы надобности стараться убежать! После этого Сади, не колеблясь, стал преследовать бегущих.

Поднялась настоящая охота.

Галиль-бей и его два гребца старались изо всех сил, но Сади так хорошо управлялся со своей маленькой, легкой лодочкой, что скоро почти нагнал большую, тяжелую лодку Галиля.

Теперь Сади убедился, что перед ним находился посланник Мустафы-паши, и был рад, что ему пришло в голову усомниться в истинности сигнала.

– Именем его величества султана приказываю вам остановить лодку! – вскричал Сади, все больше и больше приближаясь к беглецам.

Насмешливый хохот был ответом на его слова.

Тогда Сади понял, что ему придется силой овладеть депешей, но прежде надо было догнать лодку.

То, что, может быть, было бы для другого невозможно, для Сади было игрушкой.

Он перегнал лодку и, спустив парус, стал поперек дороги, теперь должна была начаться настоящая борьба.

Один против троих!

Галиль-бей внимательно следил за всеми движениями лодки Сади, готовясь выдержать нападение. Надо было во что бы то ни стало спасти себя и депешу, которая была в кожаной сумке, надетой на шею. И он велел своим гребцам удвоить скорость.

– Стойте! Сдайтесь! – вскричал Сади. – Именем его величества султана я приказываю тебе, Галиль-бей, следовать за мной в Беглербег.

– Глупый мальчишка, понимаешь ли ты, что творишь? – отвечал Галиль-бей. – Возвращайся назад! До сих пор я щадил тебя! Но если ты не послушаешься моего предостережения, то берегись!

– Берегись сам! – вскричал раздраженный Сади. – Ты мой пленник!

Вместо ответа Галиль-бей вынул револьвер, и над самой головой Сади просвистела пуля.

Тогда Сади тоже вынул пистолет и, держа его в правой, левой рукой продолжал управлять лодкой.

В эту минуту раздался второй выстрел, но Сади вовремя успел отшатнуться и в свою очередь выстрелил, видя, что дело не обойдется без кровопролития.

Пуля Сади попала Галиль-бею в руку, и он выронил пистолет.

Раненый Галиль-бей сорвал с шеи кожаную сумку с депешей и передал ее одному из гребцов. Сади едва заметил, что произошло, потому что другой гребец едва со всего размаху не ударил его веслом, и Сади принужден был стать за мачту своей лодки, чтобы избежать удара. А в это самое мгновение гребец, которому Галиль передал депешу, бросился в воду и поплыл к берегу. Между тем Сади в несколько мгновений одолел второго гребца, нанеся ему сильный удар саблей по плечу, хотя Галиль-бей, держа оружие в левой руке, и пытался помочь своему солдату.

Тяжело раненный солдат упал на дно лодки, а Галиль, видя, что не может больше противиться своему врагу, не подвергая опасности свою жизнь, покорился своей судьбе.

– Что заставило тебя напасть на меня и ранить? – спросил он с досадой.

– Твое сопротивление! Разве ты не слышал, что я именем султана приказывал тебе сдаться?

– Что тебе от меня надо? Почему должен я, Галиль-бей, сдаться тебе, простому баши?

– Я требую, чтобы ты отдал мне депешу, которую везешь по поручению Мустафы-паши.

– Ты дурак, тебя нарочно обманули! У меня нет никакой депеши, – отвечал Галиль.

– Это увидим, а пока – ты мой пленник! Еще раз повторяю тебе: отдай мне депешу!

– Ты опоздал! – насмешливо сказал Галиль-бей, – у меня была депеша, да! И она теперь в пути к цели! Разве ты не видел второго гребца в моей лодке? Его нет больше в лодке, и он несет депешу куда надо.

– Я поймал тебя, пока этого с меня довольно, – твердо и спокойно отвечал Сади, – не думай, чтобы твои слова заставили меня сколько-нибудь изменить мое решение и погнаться за другим. Ты – мой пленник, есть ли у тебя или нет депеши!

Он отнял у обоих пленных оружие, привязал их лодку к своей и поплыл в Беглербег, не спуская глаз с Галиля.

 

XVII

Казнь

Между тем Гассан и Зора-бей в это самое время напрасно ждали Сади на берегу у Беглербега.

– Что, если мы обманулись мнимым сигналом, – сказал, наконец, Гассан, сидевший у берега на пне, держа лошадь под уздцы.

Зора-бей стоял около него и с беспокойством глядел на темную поверхность воды.

– Мне тоже кажется это очень странным, – заметил вполголоса Зора-бей.

– Не видно ли чего-нибудь?

– Ничего не видно и не слышно!

– Но ведь Сади должен был или сам подать этот сигнал, или же слышать его так же, как и мы.

– Очень может быть, что он был благоразумнее, а может быть, он не расслышал сигнала совсем, – отвечал Зора-бей. – Я боюсь, что мы стали жертвой хитрости.

– Но как могло это случиться?

– От Галиль-бея всего можно ожидать, – продолжал Зора-бей, – для него любые средства хороши. Изменник должен быть предусмотрителен и хитер, чтобы скрывать свое преступление.

– Ты думаешь, что это он подал фальшивый сигнал? Тогда я сейчас же еду снова! – вскричал Гассан, вскакивая с места.

– Успокойся, друг мой! – остановил Зора-бей молодого, вспыльчивого Гассана. – Возможно, Сади повезет больше нашего, я думаю, что мы сделаем правильно, если снова отправимся по выбранным нами дорогам, на тот случай, если Галиль-бей выехал уже после того, как дал фальшивый сигнал! К несчастью, лодка, в которой я приехал, уже давно отправилась обратно, и нам обоим остается только одна дорога!

– Я согласен с тобой. Не надо терять ни минуты! – вскричал Гассан, поспешно вскакивая на лошадь.

– Возьми себе часть дороги до Терапии, а я возьму себе дорогу до Скутари, затем снова возвратимся сюда, – сказал Зора-бей и сел на лошадь.

В следующее мгновение оба офицера уже скакали в противоположные стороны.

В то время как Зора-бей спешил к отдаленному предместью, чтобы, если можно, поймать там посланника визиря, Гассан, наклонясь к шее лошади, чтобы лучше видеть по сторонам, скакал во весь опор по темной дороге.

Прошло около часа, как вдруг Гассану показалось, что какая-то тень при его приближении бросилась в кусты, росшие по обе стороны дороги.

Гассан сейчас же подъехал к тому месту.

– Кто тут? – закричал он. – Отвечай! А не то я начну стрелять по кустам.

Все было тихо.

Тогда Гассан соскочил с лошади, привязал ее к дереву и, размахивая саблей, пошел в кусты.

«Я не ошибся, – бормотал он, – я видел человека, и он не должен уйти от меня, пока я не удостоверюсь, кто он такой».

Тогда посланный Галиль-бея, так как это он спрятался в кустарник, не желая быть пойманным, бросился бежать назад.

Гассан кинулся вслед за ним.

– Стой, если тебе жизнь дорога! – вскричал он. – Стой, а не то я убью тебя!

Солдат продолжал бежать.

Гассан вынул револьвер и выстрелил вслед бежавшему, но так как было слишком темно, чтобы хорошо прицелиться, то он промахнулся; тогда он бросился вслед за бежавшим.

Солдат употреблял все усилия, чтобы уйти от Гассана.

Скоро Гассан увидел, что нагоняет беглеца.

Гассан готов уже был схватить бежавшего, как вдруг заметил, что последний бросил от себя что-то в сторону и снова побежал дальше. Гассан остановился и начал осматриваться вокруг.

Наконец в небольшой яме он нашел кожаную сумку с оборванным ремнем.

Зная, что он все равно успеет догнать беглеца, Гассан решил проверить, что же находится в найденной им сумке, которую солдат бросил, очевидно надеясь, что преследователь не найдет ее.

Гассан открыл сумку – и вскрикнул от радости.

В сумке лежало письмо! Это была депеша Мустафы-паши! Наконец-то она нашлась!

Не преследуя больше солдата, так как он был только исполнителем в руках визиря и Галиль-бея, Гассан вернулся назад к своей лошади и поспешил со своим сокровищем к Беглербегу. Он был в сильном волнении и крепко сжимал депешу – главное было сделано!

Между тем Зора-бей, не найдя на своем пути ничего заслуживающего внимания, возвратился обратно в Беглербег, и в то же самое время к берегу подъехал Сади со своими двумя пленниками.

– Отчего у тебя две лодки? – закричал ему Зора-бей.

– Одна моя, а другая – Галиль-бея! – отвечал Сади.

– Значит, ты его захватил?

– Да, его и одного гребца-солдата.

– Значит, это ты и подал сигнал?

– Нет, не я.

Сади причалил, Зора-бей подошел помочь товарищу и увидел сидящего в лодке Галиля и тяжелораненого солдата, который лежал на дне и стонал.

– Поздравляю тебя, Сади! – сказал Зора-бей. – Мы сейчас же должны отвести его во дворец к султану.

Сади привязал лодку и потребовал, чтобы пленники выходили.

– Галиль-бей также ранен? – спросил Зора-бей. – Тем не менее это не спасет его от выдачи нам депеши.

До сих пор Галиль-бей не говорил ни слова, мрачно глядя перед собой, но, услышав эти слова, он прервал молчание.

– Галиль-бей прежде всего будет жаловаться, что офицеры напали на него, как на разбойника. Никакой депеши у Галиль-бея нет, а если бы и была, то он давно уничтожил бы ее, чтобы вы не могли торжествовать! Клянусь вам пророком, что у меня нет никакой депеши.

Эта клятва, надо признаться, произвела неприятное впечатление на обоих товарищей.

– Очень может быть, – сказал Зора-бей, – но нам приказано привести тебя во дворец, есть или нет у тебя депеши.

– Вы не достигли вашей цели, – насмешливо отвечал посланник Мустафы-паши, довольный успехом своей хитрости. – Чего же вам надо от меня? Вы можете меня обыскать с головы до ног и все-таки не найдете депеши.

Сади не отвечал ни слова, но принудил Галиль-бея идти вперед.

Все отправились в Беглербег, куда султан возвратился уже несколько часов тому назад и прямо прошел в гарем.

Придя во дворец, Сади и Зора-бей просили, чтобы их впустили, и были сейчас же отведены к караульному офицеру, который принял их очень любезно.

– Мне приказано сейчас же доложить о вашем приезде дежурному камергеру, – сказал он. – Прошу вас подождать несколько минут!

Он ввел Сади и Зора-бея, не спускавших глаз с Галиля, в дежурную комнату, а сам отправился доложить об их приходе.

После ухода дежурного офицера Зора-бей снова потребовал у Галиля отдать депешу, на что последний только засмеялся. Тогда Зора-бей приказал обыскать его.

В это время дежурный офицер возвратился и передал приказание султана, чтобы Зора-бей и Сади вместе с пленником сейчас же шли к нему.

Обыск Галиль-бея не имел никаких результатов. Депеша не находилась.

Тогда Сади и Зора-бей повели его с собой в приемную.

Султан Абдул-Азис вышел почти сейчас же, так как торопился узнать о результате.

– Кого вы привели? – спросил он.

– Галиль-бея, доверенного посланника Мустафы-паши, ваше величество, – отвечал Зора-бей. – Сади-баши схватил его после сильного сопротивления с его стороны, точно так же, как и сопровождавшего его солдата.

– Где депеша?

Злая улыбка пробежала по лицу Галиль-бея, затем он вдруг бросился на колени перед султаном.

– Я прошу ваше величество милостиво выслушать меня! – вскричал он. – Этот офицер напал на меня, ранил и привел сюда, и я даже не знаю причины этой вопиющей несправедливости.

– Кто ты?

– Галиль-бей, ваше величество.

– В какой ты состоишь должности?

– Я – адъютант у Мустафы-паши.

– Ты должен был отвезти ночью тайную депешу в Терапию?

– Ваше величество можете спросить у этих офицеров, нашли ли у меня какую-нибудь депешу? – отвечал Галиль-бей. – Меня не только ранили и арестовали, но в высшей степени унизили, приказав меня обыскать.

– И ничего не нашлось? – вскричал поспешно султан, обращаясь к Зора-бею и Сади.

– К сожалению, нет, ваше величество.

– Как же это могло случиться? – удивился султан, начиная сердиться, так как бесполезный арест Галиля перечеркивал всякую возможность открыть измену Мустафы-паши, и адъютант визиря имел полное право жаловаться. – Мне нужна была депеша, а не пленник.

Положение Зора-бея и Сади сделалось очень скверным! Их торжество обратилось в поражение, которым Галиль-бей не преминул воспользоваться.

– Я надеюсь, – сказал он, – что ваше величество справедливо накажет за причиненное мне сегодня оскорбление без всякого повода с моей стороны.

– Действительно, это неслыханное насилие! – вскричал султан, раздраженный неудачей.

В эту самую минуту в комнату вошел дежурный флигель-адъютант.

Галиль-бей уже готов был выйти победителем, когда султан обратился к вошедшему адъютанту.

– Что такое? – спросил он.

– Гассан-баши говорит, что желает передать вашему величеству важное известие.

Сади и Зора-бей обменялись радостным взглядом – Гассан пришел! Очень может быть, что он принес доказательство виновности Галиль-бея!

– Кто этот Гассан-баши? – спросил султан.

– Третий из нас, ваше величество! – позволил себе ответить Зора-бей.

– Он принес какую-то важную бумагу, – продолжал адъютант, – и что она имеет связь с поручением обоим офицерам.

Галиль-бей молча прислушивался, не вставая с коленей, как трусливая лиса, застигнутая врасплох опасностью.

– Пусть войдет! – приказал султан дежурному адъютанту.

Глубочайшее молчание воцарилось в зале в ожидании появления Гассана.

Гассан вошел, он держал в руках депешу.

– Что за бумага у тебя в руках? – спросил султан.

– Позвольте передать вашему величеству депешу визиря Мустафы-паши, – отвечал Гассан, – я отнял ее у солдата по дороге в Терапию.

Опустившись на колени, он передал бумагу султану, который, против обыкновения, принял ее собственноручно, развернул и стал читать.

Сади и Зора-бей вопросительно поглядели на Гассана, который им сделал знак рукой.

Лицо султана прояснилось.

– Мое предчувствие оправдалось, – прошептал он едва слышно, – этот Мустафа-паша – изменник и предатель! – Затем он обратился к Галиль-бею, все еще стоявшему на коленях.

– Ты виновен! – сказал он. – Неужели ты будешь продолжать отрицать, что ты был отправлен с этой депешей?

Галиль задрожал, но не в силах был ничего ответить.

– В этой депеше ты назван доверенным лицом изменника паши, – продолжал султан, – и будешь наказан. Наденьте на изменника цепи и отправьте его в Стамбул. Ни слова! Прочь с глаз моих!

Несколько адъютантов бросились на Галиль-бея, побледневшего от страха, и вывели из комнаты, откуда он несколько минут назад чуть было не вышел победителем.

Султан еще раз поглядел на бумагу, затем сложил ее и положил на стол около себя.

Тут только он заметил, что трое молодых офицеров все еще были в комнате.

– Вы исполнили мое приказание, – сказал он, – просите у меня за это чего хотите!

– Мы желаем выйти из капиджи, – сказал Гассан.

– Как, все трое?

– Да, наше первейшее желание – быть переведенными в другой полк, – подтвердил Сади.

– Я не спрашиваю вас о причине этого желания, хотя служить в капиджи считается за честь, – сказал султан, – но я исполню ваше желание, как обещал! Как тебя зовут? – обратился он к Гассану.

– Гассан-баши, ваше величество!

– Гассан-бей назначается адъютантом к моему сыну Юсуфу-Изеддину! – сказал тогда султан.

– Благодарю вас, ваше величество! – вскричал с восхищением молодой человек.

– Зора-бей и Сади-бей, – продолжал султан, – назначаются в корпус баши-бузуков. Без благодарности! Лучше всего офицер может доказать свою благодарность, служа верой и правдой своему государю! Я надеюсь иметь в вас таких слуг.

Султан сделал знак рукой, и трое товарищей вышли.

– Кажется, я пришел как раз вовремя, – сказал Гассан, когда они вышли из дворца на берег, где у Сади была лодка, а у двух других – лошади.

– Как удалось тебе захватить депешу? – спросил Зора.

Гассан рассказал все происшедшее.

Затем Сади сел в лодку и отправился обратно в Константинополь, тогда как двое других поехали туда же верхом.

На следующее утро к Мустафе-паше явился посланный из дворца с бумагой, в которой было сказано, что за измену правительству он заслужил смерть, но султан приговаривает вместо него к смерти Галиль-бея, а его же, Мустафу, приговаривает к изгнанию! Поэтому ему предписывается в тот же день сдать все дела его преемнику, Муци-паше, и в течение трех дней выехать из Стамбула навсегда. Местом его пребывания назначается главный город острова Родоса, который он не должен оставлять под страхом смертной казни.

Итак, Галиль-бей был приговорен к смертной казни.

По повелению султана прежде всего у него были отняты все титулы и ордена, а казнь назначена на следующий вечер.

Мужество и самоуверенность оставили Галиля в ту самую минуту, как его хитрость была так неожиданно разоблачена. Насмешка мгновенно сбежала с его лица и сменилась ужасом и отчаянием.

Услышав смертный приговор, он совершенно сник и почти без сознания лежал в углу своей мрачной темницы.

Он знал, что для него нет спасения, так как ему придется искупить не только свою вину, но и вину паши.

Жизнь всех турок находится в руках султана, но когда какой-нибудь высший сановник заслуживает смерти, то существует такое обыкновение: султан посылает провинившемуся красный шнурок, и получивший такой «подарок» должен сейчас же сам лишить себя жизни.

Единственное лицо, которое могло не бояться присылки такого подарка, был Шейх-уль-Ислам, так как, будучи главой магометанской церкви, он одинаково неприкосновенен, как и султан; и не раз султаны принуждены были склоняться перед властью Шейх-уль-Ислама.

В настоящее время Шейх-уль-Ислам все еще стоит выше всех остальных сановников, и без его участия не объявляется ни одно постановление, так как турки требуют, чтобы все их законы были согласны с религией, главой которой является Шейх-уль-Ислам.

Всякая другая вина могла бы еще быть прощена, но для турецких султанов нет ничего ужаснее мысли о том, что их наследники готовят заговор. Причина этого постоянного страха правителей, жертвой которого становится множество людей, заключается в том, что в Турции после смерти султана вступает на трон не его старший сын, но старший принц во всем семействе, приходится ли он братом или дядей, или даже племянником султана. Этот закон турецкого престолонаследия никогда не оставляет в спокойствии султана и, конечно, не способствует благополучной и счастливой жизни наследников турецкого престола.

Галиль служил посредником в сношениях принцев с высшими сановниками, и такие люди не могли надеяться на снисхождение.

Очень часто не щадили даже принцев, они приносились в жертву боязни султана потерять престол. Доказательством жестокости турецких нравов может служить то, что оставляли в живых только принцесс, дочерей принцев, сыновья же должны быть убиваемы при рождении. Следствием этого приказа стало то, что сыновья принцев воспитывались тайно, чтобы спасти им жизнь. Теперь понятно, почему Саладин, сын принца Мурада, наследника султана Абдул-Азиса, принужден был скрываться уже описанным нами образом, точно так же и боязнь Абдул-Азиса, что его собственный сын Юсуф-Изеддин также, в свою очередь, будет предметом преследований.

Султан Абдул-Азис вступил на престол 25 июня 1861 года, после смерти брата своего Абдул-Меджида.

Оба были сыновьями султана Махмуда II.

Абдул-Меджид оставил после себя шесть сыновей и восемь дочерей. Старшим в семействе, кому должен был перейти трон после Абдул-Азиса, был племянник его – Магомед-Мурад, родившийся 21 сентября 1840 года; затем после него следовал брат его Абдул-Гамид.

Исполняя последнее желание своего умершего брата, Абдул-Азис не принял никаких строгих мер против своих наследников – сыновей умершего, как это делали другие султаны, но все-таки он не был спокоен и постоянно подозревал, что его наследники имеют какие-то тайные планы.

Теперь становится понятным желание султана овладеть известной нам депешей. И хотя она не содержала в себе ничего действительно изменнического, но было достаточно того обстоятельства, что она прислана принцам, чтобы связной заплатил за это жизнью.

Султан приказал, чтобы Галиль как изменник был публично казнен рукой палача во втором, внутреннем, дворе сераля.

Этот большой двор, где так же, как и в первом, стоят на часах капиджи, представляет большой четырехугольник, вокруг которого идут густые аллеи для пешеходов, а по обеим сторонам бьют фонтаны. С левой стороны находится здание, в котором хранятся сокровища султана, направо расположены квартиры служащих и дворцовое управление.

На левой же стороне имеется старый колодец, окруженный плитами, у которого прежде обыкновенно происходило обезглавливание турецких сановников, приговоренных к смертной казни.

Вечером, на другой день после ареста Галиля, перед заходом солнца весь описанный нами двор был наполнен служащими при турецком дворе, и эта толпа была так велика, что занимала весь двор, так что для визирей и их свиты едва могли очистить место.

По приказанию султана все должны были присутствовать при казни изменника.

Когда солнце уже зашло за горизонт, но еще весь Константинополь был залит его ярким отблеском, точно заревом пожара, когда с высоких минаретов муэдзины призывали правоверных к вечерней молитве, а по улицам вновь началось движение, прекращавшееся на время жары, тогда Галиль в сопровождении нескольких дервишей и караульных был приведен во внутренний двор.

Войдя во двор и увидя ожидавшую его толпу, он лишился чувств от ужаса и слабости, с него сняли цепи, чтобы ему легче было идти, но он лежал, как мертвый. Лицо его было страшно бледно, казалось, что смертный приговор уже убил его.

Ни малейшего сострадания не возбуждал к себе Галиль из-за своей трусости. Вид эшафота отнял последнюю твердость у приговоренного.

Стоявшие вокруг чиновники с равнодушным видом смотрели на приготовления к казни человека, который наказывался за измену, и думали только о том, как бы самим не попасться, так как многие из них были не менее виновны в измене, чем Галиль-бей. Они называли Галиля ослом за то, что он позволил себя поймать, тогда как прежде восхищались и завидовали его быстрому повышению.

В числе зрителей находились три наших героя – Сади, Зора и Гассан.

Молодые люди стояли недалеко от места казни, на почетном месте, и все присутствовавшие с любопытством смотрели на них.

Им уже было известно, что сам султан лично дал этим офицерам повышение, милость, которой удостаивались только избранные.

Другие офицеры с завистью смотрели на них, даже сам палач, он видел падение не одного любимца, кончавшего на эшафоте, понятно, что он и теперь думал о том, скоро ли падут эти новые любимцы! Палач вечно думает только о конце, и нигде этот конец не был так близок, как в Турции.

Палач Будимир, человек уже пожилой, был по происхождению черкес, но с юности жил в Константинополе, где был прежде помощником палача.

Теперь уже сам Будимир состарился, но это все еще был сильный и высокий старик внушительной наружности, черкесский костюм которого выглядел как что-то театральное в этой ситуации.

Его лицо, украшенное седой длинной бородой, выражало достоинство и степенность, как будто он гордился важностью своего поста. Его все боялись и говорили, что в старом черкесе нет ни капли сочувствия. Обе щеки и шея палача были покрыты страшными рубцами.

Между тем Галиль был подведен к эшафоту и передан в руки палача.

Только палач захотел положить свою жертву, как Галиль лишился чувств и, несмотря на все усилия палача, не приходил в себя.

В воздухе мелькнул топор, раздался глухой удар, и голова Галиля покатилась…

Приговор был приведен в исполнение, и толпа разошлась, довольная виденным зрелищем, и уже совершенно забыв о Галиле…

На следующую ночь Мустафа-паша оставил Константинополь, чтобы отправиться в изгнание.

 

XVIII

Привидение во дворце

К числу самых прелестных мест живописных берегов Босфора принадлежит, без сомнения, та часть азиатского берега, на которой стоит дворец Беглербег, называвшийся прежде Хризохером.

Здесь находилась летняя резиденция султана Абдул-Азиса, это был его любимый дворец, доступ в который для европейцев был чрезвычайно затруднен.

Дворец стоит на самом берегу, и его белый блестящий фасад виден издалека. Он самый большой из всех дворцов султана, и совсем недавно к нему была сделана огромная пристройка, так что стоимость этого дворца составила до того неслыханную сумму.

В нижнем этаже жила прислуга и все служащие во дворце.

Поднявшись по мраморной, покрытой ковром лестнице на следующий этаж, посетитель поражался ослепительной восточной роскоши.

Лестница освещалась через купол, весь состоящий из красных стекол, которые распространяли чрезвычайно приятный свет; перила на лестнице – золотые, и вся лестница украшена тропическими растениями.

Внутренний двор дворца был окружен мраморной решеткой, и на него с одной стороны выходили решетчатые окна гарема, с другой – бесчисленные залы и комнаты султана, превосходящие одна другую роскошью и великолепием. Сзади гарема находился великолепный сад.

К воротам дворца подъехала карета с императорскими гербами, и, въехав во двор, она приблизилась к самому подъезду.

Лакеи бросились опустить подножку и отворить дверцы кареты.

Из кареты вышла принцесса Рошана и, не обращая внимания на распростертых перед нею слуг, прошла на лестницу.

На принцессе было роскошное платье из Парижа, а сверху накинута дорогая шаль.

Вечер уже наступал, а вместе с ним и время визитов и аудиенций. Рошана явилась во дворец своего царственного дяди, чтобы узнать не только о его здоровье.

Принадлежа к царствующему дому, Рошана имела свободный доступ в покои султана и потому гордо поднялась вверх по ступеням лестницы во второй этаж.

Здесь ее принял гофмаршал и провел в приемную, где она должна была ожидать выхода султана.

В приемной уже кто-то был, казалось, что принцесса нисколько не была этим удивлена.

Приемная освещалась большой люстрой.

В отдаленном, темном углу комнаты стоял мрачный и суровый Шейх-уль-Ислам Мансур-эфенди.

Он был одет по-европейски, в черный, доверху застегнутый сюртук и черные панталоны.

Шейх-уль-Ислам казался в это мгновение каким-то мрачным духом, сторожившим каждый шаг султана. Как представитель пророка, он имел неограниченную власть над всеми турками. Издавая какое-нибудь постановление, султан должен обратиться к Шейх-уль-Исламу за его подписью и одобрением, тогда как Шейх-уль-Ислам, хотя и должен иметь согласие султана, но может обойтись и без него, потому что правоверные мусульмане и без того будут ему повиноваться.

Войдя в приемную, принцесса сейчас же заметила Мансура-эфенди, который с достоинством поклонился ей.

Когда гофмаршал пошел доложить султану о приезде принцессы, последняя подошла к Мансуру-эфенди.

– Я очень рада, что встречаю тебя здесь, – сказала она вполголоса. – Какой результат имели твои усилия?

– Никакого, принцесса! Ты верна нам, но его величество султан чуждается нас, – отвечал Шейх-уль-Ислам.

– Ты в своем усердии видишь все в черном свете! Я думаю, что могущественный повелитель правоверных следует во всем твоим советам.

– Нет, принцесса, ты ошибаешься: я не имею на султана никакого влияния – другой приобрел это влияние!

– Ты намекаешь на султаншу Валиде?

Шейх-уль-Ислам утвердительно кивнул головой.

– Я знаю это, – продолжала принцесса. – Сегодня я пришла сюда для того, чтобы сделать последнюю попытку! Я ничего не хочу обещать заранее, но ты знаешь мое усердие, знаешь также мою решимость; сегодня же, повторяю тебе, я хочу сделать последнюю попытку. Я иду к султану и надеюсь найти тебя еще здесь, когда возвращусь от него, чтобы иметь возможность передать тебе, чего я достигну.

– Желаю тебе успеха, принцесса, – отвечал Мансур-эфенди, кланяясь Рошане. В эту минуту в комнату вошли двое пажей, которые подняли тяжелую бархатную портьеру, тогда как вошедший за ними гофмаршал доложил принцессе, что султан ожидает ее.

В прохладном кабинете, где били фонтаны, сидел султан Абдул-Азис. Около него стоял маленький столик, на котором стояла чашка кофе и наполовину выкуренная трубка. Расстроенное состояние его здоровья не позволяло султану много курить.

Султан, так же как и Шейх-уль-Ислам, был одет в черное европейское платье.

Когда принцесса вошла, султан поднялся со своего места и с поклоном пошел ей навстречу…

– Как здоровье моей дорогой племянницы? – спросил он, предлагая ей занять место рядом с ним.

Принцесса любезно поклонилась и приняла приглашение.

– Я очень рада видеть тебя здоровым, дорогой дядя и повелитель, – сказала она. – Я уже давно желала поговорить с тобой наедине. Сегодня ты даруешь мне эту милость.

– Я погружен в государственные заботы, принцесса, так что едва имею время отдохнуть, – сказал султан. – Надо признаться, что быть султаном – совсем не такое большое счастье, как это воображают. Но, во всяком случае, раз сделавшись им, я хочу остаться султаном до своей смерти.

– Да продлит Аллах твою жизнь! – заметила принцесса.

– Мне донесли, что сын принца Мурада – Саладин – жив, – продолжал султан. – И я не хочу, чтобы мальчик подвергался каким бы то ни было преследованиям! Точно так же, как я хотел бы устранить всякую опасность от моего сына Юсуфа-Изеддина после моей смерти.

– Это новое доказательство твоего великодушия, дорогой дядя, – сказала Рошана, – но не думай, что только ты один думаешь обо всех, многие точно так же думают и заботятся о тебе. Твоя покорная племянница может доказать свою благодарность, доставив тебе удовольствие.

– В самом деле?

– Это тебя удивляет, мой дорогой дядя, а между тем Рошана только и думает о том, как бы доказать тебе свою благодарность за все твои милости. Праздник Байрама недалеко, и я хочу тебе, по случаю его, подарить новое украшение для твоего гарема.

Султан улыбнулся.

– Посмотри на этот портрет, могущественный повелитель, – продолжала принцесса, вынимая фотографию в роскошной бархатной рамке и показывая ее султану. – Я никогда еще не видела такой красавицы.

Султан взял портрет и стал рассматривать его.

Рошана внимательно наблюдала, какое он произведет впечатление на султана.

– Кто эта девушка? – спросил он.

– Ее имя Реция, мой дорогой дядя. Она сирота. Если она тебе нравится, то будет у тебя к следующему Байраму.

Султан поглядел еще раз на портрет красавицы, потом передал его Рошане.

– Благодарю тебя за предложение, – сказал он, – но ты знаешь, что все приготовления к этому празднику обыкновенно делает султанша Валиде, точно так же, как и выбирает мне в гарем девушек, и я не хочу нарушать этого правила. Возьми твой портрет обратно!

Рошана побледнела при этих словах султана, доказывавших, какое сильное влияние имела на него султанша Валиде.

Последняя попытка привлечь султана на свою сторону не удалась! Принцесса взяла портрет обратно и спрятала.

– Ты отвергаешь доказательство моей благодарности, милостивый повелитель, – сказала она, – хотя я от всего сердца желала угодить тебе.

В эту минуту в дверь вошли двое пажей и остановились у дверей, что было знаком прибытия во дворец султанши Валиде.

Почти вслед за ними в комнату вошла сама султанша, бросив удивленный взгляд на сидящую в кабинете принцессу.

Абдул-Азис поднялся, чтобы поздороваться с матерью.

Гордая, роскошно одетая султанша Валиде вошла в комнату своего сына как повелительница. Она поздоровалась с сыном, потом с принцессой, которая встала при ее появлении.

Молчание, последовавшее за этим поклоном, показало Рошане, что ей пора уйти. Тогда она простилась с султаншей и ее сыном.

Рошана возвратилась обратно в приемную, где ее ожидал Мансур-эфенди.

Принцесса поспешно подошла к нему.

– Все было напрасно, – сказала она шепотом. – Знаешь ли ты, кто пришел сейчас к султану?

– Султанша Валиде! – отвечал Шейх-уль-Ислам.

– Она была со мной холоднее, чем когда-либо, – продолжала принцесса, – она теперь полновластная госпожа, и нам не остается ничего другого, как сойтись с ней; твоя мудрость должна найти дорогу, по которой мы лучше достигнем цели.

– Я не дремлю, принцесса! – отвечал Мансур-эфенди, тогда как по его лицу невозможно было прочесть, что творится у него в душе.

Между тем султан и его мать вели следующий разговор:

– Я все больше и больше прихожу к убеждению, что мы должны упрочить трон за твоим сыном Юсуфом, – говорила султанша. – Вот уже два дня, как эта мысль не дает мне покоя! Мы должны сделать это, слышишь ли ты, – должны!

– Чтобы привести в исполнение наше желание, нам придется нарушить закон, – отвечал султан, задумчиво глядя перед собой, – я сам часто думал о том, чтобы оставить трон моему сыну, но я трепещу за его жизнь! Около нас живет наш злейший враг!

– Ты подразумеваешь Мансура-эфенди? – спросила султанша. – Но разве не от тебя зависит заменить теперешнего великого муфтия другим? Если Мансур-эфенди не будет благосклонно поддерживать наши планы, тогда он должен пасть!

– Подобные перемены очень опасны!

– Эти опасности будут все увеличиваться, пока ты будешь терпеть Мансура-эфенди на месте Шейх-уль-Ислама. Частые перемены сановников очень полезны, – продолжала шепотом султанша Валиде. – Мне передавали, что Мансур-эфенди захватил принца Саладина! Он преследует какие-то тайные цели.

– Если Мансур падет, то изменится только имя, но идея останется та же, – перебил султан свою мать.

– До сих пор ты слушал мои советы, и мои предостережения находили дорогу к твоему сердцу. Вокруг тебя плетутся тайные интриги, в которые я еще не совсем проникла, но которые еще больше усиливают во мне желание утвердить престол за твоим сыном. Кто не будет благоприятствовать этому, тот должен пасть. Найди себе таких людей, в которых ты был бы уверен.

– Я знаю, что ты уже давно не расположена к Мансуру, – сказал султан, – но если он овладел Саладином, то, я верю, оставит его в живых, следовательно, мое желание будет исполнено.

– Твоя мягкость заходит уже слишком далеко, молю Аллаха, чтобы тебе не пришлось раскаиваться! Относительно принца ты уже слишком милостив!

– Я обещал это моему покойному брату!

– Ты знаешь, что я имею везде глаза и знаю о таких делах, которые от тебя скрыты. Я, может быть, единственное существо, которому ты можешь вполне доверять!

– Я знаю твою проницательность и твое желание мне добра, и так же, как и ты, желаю, чтобы на престол после меня вступил мой сын.

– Поверь, мой дорогой, – продолжала султанша, – что я думаю только об увеличении и укреплении твоей власти! Но вот уже наступает ночь, и тебе пора отправляться на отдых! Да защитит тебя Аллах и да увеличит он твое могущество!

Султанша-мать встала и простилась с сыном, на которого разговор с ней произвел тягостное впечатление.

«Она права, – прошептал он, – я должен во что бы то ни стало упрочить престол за моим сыном, тогда мне нечего будет бояться исполнения предсказания старого дервиша, который предсказал мне, что я буду свергнут с престола и умру насильственной смертью. “Берегись твоих врагов в твоем дворце!” – постоянно повторял мне старик Нагиб, умерший в прошлом году.

Если же мне удастся назначить наследником моего сына, то, конечно, мне нечего бояться, что он свергнет меня с престола, и предсказание дервиша отпадет само собой! Я должен постараться достичь этого!.. Между тем вокруг меня творится что-то непонятное, я чувствую какую-то неопределенную опасность; что это такое, я не могу понять, но мной невольно овладевает страх… Но прочь эти черные мысли! Пора мне отправиться в гарем».

Абдул-Азис подошел к портьере и откинул ее. Это было знаком, что он отправляется в гарем.

В комнату сейчас же вошли пажи с канделябрами, чтобы проводить султана.

Когда Абдул-Азис в сопровождении своей свиты вышел в приемную, то увидел стоявшего в ней Шейх-уль-Ислама.

– Ты еще здесь, Мансур-эфенди? – с удивлением спросил султан.

– Я ожидал чести видеть ваше величество, как это бывает каждый день, – отвечал Шейх-уль-Ислам, – но сегодня я напрасно ждал этой чести.

– В вознаграждение за это я позволяю тебе проводить меня до гарема, – сказал Абдул-Азис.

– Благодарю, ваше величество, за это новое доказательство вашей ко мне милости, что же касается моих донесений, то я надеюсь, что завтра ваше величество милостиво выслушает их!

– Нам надо о многом переговорить с тобой, великий муфтий, – сказал султан. – Завтра мы ждем тебя в нашем кабинете.

В это время султан и его спутник шли по галерее, освещаемой пажами; несколько слуг следовали в отдалении.

В галерее царствовал красноватый полусвет, который в конце галереи переходил в совершенный мрак.

Султан уже подходил ко входу в гарем, как вдруг пажи, шедшие впереди, с испугом бросились в сторону, выронив из рук канделябры; слуги, шедшие сзади и не знавшие причины этого неслыханного поступка и боявшиеся гнева султана, бросились к пажам, чтобы поднять упавшие на ковер канделябры и снова зажечь погасшие свечи.

Но и слуги, в свою очередь, с ужасом попятились назад.

Султан, не понимавший причины случившегося, уже готов был рассердиться…

Как вдруг в темном конце галереи показалась высокая фигура в разорванном кафтане, с зеленым арабским платком на голове и бледным лицом, до половины закрытым золотой маской.

При этом зрелище султан нерешительно остановился.

– Золотая Маска! – прошептал он.

Все с ужасом попятились назад, только один Шейх-уль-Ислам, казалось, не был особенно поражен этим таинственным явлением.

– Это Золотая Маска, – обратился он к султану, – не позволите ли вы, ваше величество, разоблачить, наконец, тайну этого появления?

Султан сделал знак согласия.

Шейх-уль-Ислам поспешно пошел к выходу из галереи на лестницу.

– Прикажите часовым занять все входы и выходы и под страхом смерти не выпускать никого из дворца! – закричал он, наклоняясь вниз через перила. – Заприте все двери и ворота, пусть стены будут караулить часовые, точно так же, как и пристань.

Слышно было, что приказание было сейчас же исполнено, ворота были закрыты, и по всем направлениям послышались мерные шаги часовых и целого отряда, отправляемого на берег.

В несколько минут весь дворец был занят солдатами. Что же касается Золотой Маски, то она исчезла в темных переходах дворца.

Мансур-эфенди довольно улыбнулся и продолжал путь вместе с еще бледным от испуга султаном. Привидению перекрыли выход из дворца. На этот раз оно не должно было ускользнуть от часовых, если только действительно Золотая Маска не была существом бесплотным.

 

XIX

Рука покойницы

Когда Лаццаро ушел от Кадиджи в ту ночь, в которую привез к ней Рецию и Саладина, Сирра, притворившаяся мертвой, сейчас же встала и, несмотря на страшную слабость от потери крови, поднялась наверх, где Реция уже давно ждала ее.

Плач мальчика замолк, потому что он, наконец, уснул, крики о помощи Реции также замолкли, только тихие вздохи доносились до слуха Сирры, которая напрасно искала ключ. Дверь была заперта на замок.

Грек принял все меры, чтобы его пленники не могли убежать.

Сирра была не в состоянии их освободить.

– Реция! Утешься! Я с тобой! – просила она.

– Сирра, это ты? – прошептала Реция.

– Да, я здесь – я спасу тебя!

– Слава Аллаху! Ты выпустишь нас! О, спаси нас из тюрьмы.

– Потерпи еще немного! Дверь заперта, но я постараюсь найти ключ.

– Ты близко от меня, и я ничего не боюсь, – вскричала Реция, – я знаю, ты поможешь нам!

– Подкрепи себя сном и не беспокойся ни о чем, я с тобой! – прошептала Сирра. Затем она тихонько спустилась вниз, в ту комнату, где спала Кадиджа.

Начало уже светать, когда Сирра отворила дверь в комнату своей матери. Кадиджа лежала на старом диване и крепко спала, так что не слышала, как девушка вошла в комнату, чтобы поискать ключ, но не нашла его, в то же время она почувствовала такую слабость, что едва могла держаться на ногах. Кровь снова потекла из ее ран, тогда, собрав последние силы, Сирра добралась до того угла, куда бросила ее Кадиджа, и без сил опустилась на землю; слабость ее была так велика, что она казалась мертвой, но в то же время видела и слышала все, что происходило вокруг, не будучи только в состоянии пошевелиться.

Это ужасное состояние скоро перешло в сон, но когда наутро Сирра проснулась, то по-прежнему не могла подать никакого признака жизни.

Прошел целый день, а Сирра продолжала лежать без движения.

Старая Кадиджа подошла к ней, посмотрела и нашла, что Сирра мертва.

Вечером к старухе-гадалке пришел посланник от одной знатной турчанки с приглашением прийти к ней, а с наступлением ночи к дому подъехала карета, из которой вышел грек Лаццаро. Между тем старая Кадиджа только что приготовилась уйти.

– Она мертва? – спросил Лаццаро, войдя и указывая на Сирру.

Старуха утвердительно кивнула головой.

– Она больше не шевелится, – заметила старуха. – Ее надо было бы убрать отсюда, но мне некогда этим заняться, так как я должна уйти.

– Хорошо, я возьму это на себя, – сказал Лаццаро, – я сегодня же ночью отвезу ее на кладбище. Я пришел за Рецией и Саладином.

– В таком случае возьми с собой покойницу.

– Хорошо!

– Но ты должен будешь принести мне доказательство, что ты похоронил ее.

– Разве ты думаешь, что я хочу отвезти ее в другое место?

– Я хочу иметь доказательство, что она похоронена!

– Хорошо, твое желание будет исполнено. Нет ли у тебя какого-нибудь старого сундука?

– Возьми старый черный сундук, но он будет велик для нее, – отвечала гадалка.

Старая Кадиджа принесла сундук.

Сирра жила, она слышала каждое слово, она знала все, что с ней происходило, но не могла пошевелиться и должна была позволить делать с собой все что угодно.

Кровь стынет в жилах при мысли о том, что должна была вытерпеть несчастная, слыша, как ее приготовляются похоронить живую! А ее собственная мать радуется ее смерти! Единственное существо, которое могло помочь Реции и знало о преступлении Лаццаро, было теперь в его руках!

Грек поднял Сирру с земли и положил в сундук, обезображенное существо свободно поместилось в нем, тогда Лаццаро сложил покойнице руки и опустил крышку.

– Остальное предоставь мне, – сказал он Кадидже и, вынеся сундук из дома, водрузил его на козлы, чтобы кучер поставил на него свои ноги, словно боялся, что Сирра убежит.

Старуха Кадиджа сейчас же ушла, предоставив окончить все греку. Лаццаро возвратился в дом и пошел в ту комнату, где были заперты Реция и Саладин.

Когда он вложил ключ в замок, Реция решила, что это пришла Сирра освободить ее.

– Сирра, это ты? – шепотом спросила Реция.

– Не Сирра, а некто другой, кто пришел взять тебя с собой, – отвечал Лаццаро, отворяя дверь.

– Назад, негодяй! – вскричала Реция, протягивая руки, как бы желая оттолкнуть от себя грека.

– Не шуми напрасно! Иди за мной! – приказал грек.

– Если ты меня не отпустишь, то я позову на помощь!

– Если ты будешь кричать, то я вынужден буду связать тебя! Ты в моей власти! Всякая попытка бежать или позвать на помощь будет иметь для тебя самые печальные последствия! Я хочу увести тебя отсюда! Следуй за мной!

– Куда? – спросила Реция, тогда как маленький принц, плача, держался за ее платье.

– К твоему красавцу Сади! – с насмешкой отвечал грек. – В его новый, роскошный дом, который ему подарила принцесса Рошана, которая его любит. Я отведу тебя туда, чтобы ты видела, как блаженствует твой неверный Сади и как мало он о тебе думает.

– Прочь от меня, демон! – вскричала Реция.

– О, ты не веришь моим словам? Ты думаешь, что Сади принадлежит одной тебе! Но разве ты не видела на его пальце драгоценного кольца? Это кольцо дает ему право во всякое время войти во внутренние покои принцессы!

– Это ужасно!.. Я не хочу больше ничего слышать!..

– Теперь тебя нет, и твой красавец Сади забыл о тебе! – продолжал грек, любуясь мучениями своей жертвы. – Ты сама заслужила то, что с тобой случилось! Ты должна сама увидеть, как верен тебе твой Сади. Я покажу его тебе у ног принцессы!

– Прочь от меня!.. Убей меня, но не мучь больше, злодей! – в отчаянии простонала Реция.

– Ты и Саладин, вы оба должны следовать за мной! – приказал грек. – И если вы не будете мне повиноваться добровольно, – прибавил он, вынимая кинжал, – то я убью вас.

Глаза грека при этом сверкали такой магической силой, что несчастная Реция, точно прикованная этим змеиным взглядом, позволила ему увлечь себя из дома.

Мальчик следовал за ними, держась за платье Реции и от страха не произнеся ни слова.

Когда Реция пришла в себя, то вместе с Саладином уже сидела в закрытой карете.

Она хотела кричать, но ее крик был едва слышен.

Лаццаро сидел вместе с ними, а карета катилась с необычайной быстротой. Испуганная Реция крепко прижимала к себе Саладина.

– Послушай, – заговорил грек, – ты еще можешь все изменить! Твоя участь в твоих руках! Не надейся на Сади и на его любовь, он потерян для тебя навсегда, он – любовник принцессы, которая окружает его всеми благами мира! Или ты думаешь, что он способен оттолкнуть от себя все это? Послушайся меня! Если ты будешь и дальше сопротивляться мне, то ты погибла!

– Я скорее согласна на любые мучения, даже смерть, чем стать твоей! – решительно вскричала Реция.

– Умереть ты не умрешь, тогда для меня исчезла бы всякая надежда когда-либо обладать тобой! Но страдать ты должна! Ты должна покориться мне! Время от времени я буду приходить к тебе и спрашивать, не изменила ли ты своего решения.

– Никогда я не отвечу ничего другого, клянусь тебе! – вскричала Реция.

– Пусть пройдет несколько недель, моя голубушка, и ты заговоришь другое, – сказал грек, – твоя гордость будет сломлена, и ты сама рада будешь отдаться мне.

Между тем карета, казалось, доехала до берега, где ее поставили на большую барку и повезли на другой берег. Переехав, она снова покатилась по ночным улицам.

Куда же вез Лаццаро свои беззащитные жертвы?

Было уже за полночь, когда карета наконец остановилась.

Лаццаро высадил Рецию и принца и ввел их в какую-то темную комнату или коридор.

Кругом было так темно, что Реция не могла рассмотреть, где они находятся.

Но почти в то же самое мгновение появился дервиш, неся в руках фонарь. Увидав дервиша, Реция бросилась к нему навстречу.

Лаццаро иронически засмеялся.

– Спаси меня, святой человек! – вскричала она в отчаянии, – освободи меня и ребенка!

Дервиш, казалось, не слыхал вопля молодой женщины.

Между тем Лаццаро подошел к старому дервишу и показал ему какую-то бумагу.

Эта бумага произвела неожиданное действие.

Старик низко поклонился. Тогда Лаццаро указал на Рецию и мальчика.

Старик снова низко поклонился и, подойдя к Реции, сделал ей знак следовать за собой.

– Куда ты хочешь меня отвести, святой человек? О, сжалься над нами! – умоляла Реция, а испуганный Саладин плакал все громче и громче, но старик не слышал ничего – старый Тагир был глухонемой от рождения – ни один звук не проникал через его уши.

Лаццаро поглядел вслед удалявшимся с видом облегчения: наконец-то Реция и Саладин были в надежных руках и отправлялись в такое место, где они навеки будут спрятаны от всего света.

Реция и Саладин были привезены в развалины Кадри…

Возвратившись к карете, Лаццаро приказал кучеру ехать на кладбище в Скутари.

Не прошло и четверти часа, как карета уже подъезжала к кладбищу.

У самого входа стояла мечеть, около которой жил муэдзин, исполнявший вместе с тем и обязанности могильника.

Когда карета остановилась, Лаццаро вышел из нее, взял сундук, в котором лежала Сирра, и пошел к дому могильщика.

Он слегка постучался в дверь.

Почти в ту же минуту старый могильщик отпер дверь и со страхом взглянул на незнакомца.

– Хорошо, что ты еще не спишь, – сказал Лаццаро, – я принес к тебе покойницу, ты должен выкопать могилу.

– Сейчас, ночью?

– Я подожду, пока ты это сделаешь, – отвечал грек, опуская на землю тяжелый сундук.

– Ты не слуга ли принцессы, живущей здесь, в Скутари?

– Ты угадал. Вот тебе плата! – сказал грек, подавая могильщику кошелек.

Это сделало могильщика гораздо сговорчивее. Он поблагодарил грека и пошел копать могилу.

В это время Лаццаро наклонился к сундуку, в котором лежала Сирра, но было так темно, что нельзя было разобрать, для чего он это сделал. Затем он снова закрыл сундук и понес к тому месту, где могильщик рыл могилу.

Могилы в Турции роются неглубоко, поэтому яма для Сирры была выкопана очень скоро.

Сундук, в котором лежала несчастная, не подававшая ни малейшего признака еще не угасшей в ней жизни, был опущен в могилу и засыпан землей и на ней сделан бугор, чтобы обозначить место могилы.

Все было кончено.

Грек простился с могильщиком и вернулся назад к карете, в которой доехал до дворца принцессы.

Войдя во дворец, он узнал, что принцесса уже спальне.

Тогда он сел в лодку и приказал везти себя в Галату.

Он отправился к старой Кадидже.

В Галату еще царило большое оживление, в ее лачужках раздавались крики, смех и песни.

Лаццаро дошел до дома Кадиджи, она уже давно возвратилась и сейчас же на его стук отворила дверь.

Лаццаро вошел на темный двор.

– Все ли сделано? – спросила Кадиджа.

– Я принес тебе доказательство, что черный гном мертв и похоронен, – отвечал грек, вынимая что-то из-под широкого верхнего платья, – вот, возьми!

На дворе было темно, но из полуотворенной двери в дом пробивался слабый луч света.

– Что это такое? – спросила гадальщица.

– Рука мертвой, – отвечал злодей. – Теперь у тебя есть доказательство! Спокойной ночи!

Старая Кадиджа не могла не вздрогнуть, она держала в руках холодную, как лед, руку Сирры, руку, которую Лаццаро оторвал у мертвой.

Лаццаро оставил дом, а Кадиджа все еще продолжала держать руку покойницы; она не знала, что ей с ней делать, у трупа теперь недоставало левой руки; что, если, как думала Кадиджа, покойница явится потребовать эту руку назад?..

 

XX

В чертогах смерти

Прошло около получаса после того, как грек Лаццаро оставил кладбище, и могильщик вернулся в свой маленький сторожевой домик. Свеча в его спальне потухла. Могильная тишина и глубокий мрак покрывали могилы, камни и деревья; но вот в кустах, близ стены, что-то зашевелилось – и в отворенные ворота кладбища длинной вереницей стали проникать человеческие фигуры. Можно было насчитать до семи таких фигур – все похожие одна на другую. Когда они выходили на слегка освещенное место, видны были их оборванные кафтаны, а у каждого – зеленая арабская головная повязка, ниже ее, на полузакрытом лице сверкала узкая золотая маска. Безмолвно, как сонм духов, пробирались они между могилами до вновь наброшенного кургана черной Сирры.

Тут они остановились.

Духи ли это, призраки, полуночные существа которых носятся между кипарисами и роются в земле? Глубокий мрак не позволял различить, что делали эти таинственные люди на могиле; через полчаса они снова длинной вереницей неслышно удалялись с кладбища – последний из них затворил ворота – они исчезали в ночной темноте.

Вернемся теперь к Реции и маленькому принцу Саладину, которых Лаццаро передал глухонемому дервишу Тагиру в развалинах Кадри.

Письменный приказ, предъявленный греком старому дервишу, оказался достаточным для того, чтобы указать последнему, что ему надо сделать.

Часть обширной руины, куда введена была Реция с мальчиком, лежала в стороне, противоположной Башне мудрецов и залу дервишей, и казалась совершенно изолированной от этих помещений.

Теперешние развалины Кадри когда-то служили дворцом греческому императору. Впоследствии турки овладели Константинополем, свергли с престола и умертвили греческих государей.

Как Софийская мечеть – чудо Константинополя – была прежде христианской церковью, славившейся сказочным великолепием, точно так же и бывший дворец, расположенный на окраине рощи, перед Скутари, сделался местом магометанского богослужения после того, как выстрелы осаждавших Константинополь турок обратили его в беспорядочную груду развалин. От прежней роскоши, от зал, палат, башен не осталось и следа! Величественные колонны потрескались и разбились вдребезги, пробитые стены обрушились, купола исчезли, и мрамор рассыпался. Что пощадили турецкие ядра, то лишило великолепия дикое неистовство завоевателей и, наконец, всеразрушающая рука времени. Впоследствии с разрешения прежнего султана все руины перешли во владение дервишей – Кадри, могущественного монашеского общества на Востоке.

Между тем как та часть развалин, где находились залы и покои, в которых дервиши совершали свои религиозные обряды и жили и где помещалась Башня мудрецов, была сильно разрушена, другая часть, которая, казалось, имела особое тайное назначение, сохранилась лучше. Здесь стены высились к небесам, подобно дворцу, и там и сям были снабжены оконными просветами, местами заделанными решеткой. Открытые же покои служили дервишам местом молитв, переходивших часто в исступление.

Но ни один из них не входил в ту мрачную, обнесенную толстыми стенами часть прежнего величественного дворца, которая в продолжение многих лет скрывала бесчисленное множество ужасных тайн.

Эту мрачную, уединенную часть развалин называли Чертогами смерти, и посвященные знали ее назначение.

Ночью из маленьких решетчатых отверстий часто доносились жалобные стоны жертв, предаваемых мучительной смерти, но никто не осмеливался поспешить к ним на помощь, никто не решался даже сознаться, что он слышал эти ужасные звуки.

Те несчастные, которые попадали в эти Чертоги по какой-нибудь тайной причине, шли навстречу смерти и покидали этот мир в то мгновение, как вступали в эти ужасные места. Это был предел между смертью и жизнью.

Однако никто не знал, что происходило в обнесенных стенами покоях, никто не смел о том спрашивать, ни одни уста не смели упоминать об этом, непостижимая тайна окружала эту часть развалин Кадри – Чертоги смерти были непроницаемы для всех!

Сторож их, старый дервиш Тагир, не мог ничего рассказать об их ужасах, однако ходили слухи, что в камерах, за стенами в десять футов толщиной, гнили трупы, лежали скелеты, у которых суставы рук и ног еще были в железных оковах, и томились люди, исхудавшие, как скелеты, которые годами выдерживали лишения и ужасы этой неволи.

Это был тюремный замок, где фанатичные ревнители ислама начинали и довершали свои преследования.

Султаны являлись в Башню мудрецов и преклонялись перед защитниками веры. Полная власть сосредоточивалась в руках начальников кадри, они пользовались настоящей властью, между тем как в руках султана она была только кажущейся.

Отсюда выходили могущественные приказы и решения, и имя божественного пророка должно было придавать им силу и значение.

И в описываемое нами время тоже действовала эта таинственная сила. Султан Абдул-Азис не преклонялся перед Шейх-уль-Исламом и его приближенными; он, правда, оказывал ему должное уважение, но находился больше под влиянием матери – султанши Валиде, чем главы церкви, а султанша Валиде была предана больше суеверию, чем вере.

Тем не менее могущество Шейх-уль-Ислама и его приближенных было еще велико. Бывали, правда, случаи, когда султан пользовался религиозным фанатизмом и могуществом Шейх-уль-Ислама для своих целей, так что если бы он низверг его могущество, то в чем-то повредил бы самому себе.

Развалины Кадри были вне всякого контроля и вне всякой власти, и даже обвинения и допросы оставались без всяких последствий, так как они проходили через руки подчиненных Шейх-уль-Ислама. Скорее, они имели часто самые гибельные последствия для тех, кто на них отваживался. Наказание настигало их раньше, чем они его предугадывали. Приказы Шейх-уль-Ислама исполнялись с удивительной точностью и быстротой, и на всем лежала печать глубокой тайны.

Власть высоких служителей ислама проявлялась также и открыто. Они должны были решать вопросы о собственности, выносить приговоры, определять наказания и наблюдать за их исполнением.

Вся организация была устроена с удивительным искусством и умом. Целая сеть тайных нитей шла от Шейх-уль-Ислама, все они соединялись в его руках, он приводил их в движение, и от его произвола зависела целая толпа хаджей, мулл, законоучителей и верховных судей, кади и шейхов, софтов, имамов и ульмасов, которые составляли религиозную опору всего обширного государства.

В ночь, когда Лаццаро передал Рецию и мальчика старому дервишу Тагиру, Шейх-уль-Исламом был сделан новый важный шаг – маленький принц находился в его власти, под его защитой, как он ловко выражался. И это обладание принцем, он надеялся, принесет ему большие выгоды в укреплении власти. Мансур-эфенди неусыпно заботился о расширении своего могущества! Он с радостью пожертвовал бы всем остальным для удовлетворения своего властолюбия! У него было одно только стремление, одна только цель – усиление его власти! В душе этого скрытного человека жила только одна любовь – любовь к могуществу! Этому кумиру он жертвовал всем, пред ним он преклонялся, ему одному он был предан.

Старый дервиш Тагир не знал, кто ему был передан в эту ночь, он не спрашивал об имени, он исполнял только свой долг. Глухонемой старик как будто был создан для этой смотрительской должности! Он не мог ничего поведать из того, что происходило при нем, и невыслушанными проходили мимо его ушей жалобы, проклятия или просьбы заключенных.

Тагир был человек без всякого чувства, без собственных мыслей и суждений – именно такой, рожденный для слепого повиновения сторож был нужен Шейх-уль-Исламу!

Все вопросы и просьбы бедной Реции были оставлены без внимания.

Старый дервиш, который провел большую часть своей жизни в этих мрачных местах и был совершенно отчужден от внешней жизни, не обращал внимания на жесты обоих плачущих жертв.

С фонарем в руке шел он рядом с ними через длинный, широкий, со сводами коридор, где там и сям находились заложенные камнями окна.

Каменная стена состояла из красно-бурых кирпичей и от времени казалась совсем темной. Внизу коридор был выстлан плитами.

Старый дервиш довел Рецию и мальчика до витой лестницы. Она была необыкновенно прочно сделана и устояла под разрушительным действием времени.

Витая лестница вела в верхнее отделение Чертогов смерти.

Реция и Саладин должны были взбираться по ступенькам, Тагир освещал им дорогу.

Пройдя шестьдесят высоких ступеней, они снова вступили в широкий, с облупившимися стенами коридор, потолок которого составлял остроконечный свод.

Тут, как бы из могилы, выходили глухие жалобные стоны, тяжкие мольбы томившихся в заключении и не находивших сна, и между ними звуки цепей, доходившие до ушей дрожащей от ужаса Реции! Ребенком же в этом страшном месте овладел такой страх, что Реция, оберегая его, нежно сжала в своих объятиях.

Скудный свет фонаря, который нес старый дервиш, слабо освещал широкие, огромные покои этой части развалин. Наконец дервиш остановился у одной двери и вытащил связку ключей из-за пояса.

Он отворил дверь и впустил Рецию и мальчика в просторное сырое помещение со сводами, толстые стены которого не пропускали солнечных лучей.

В четырехугольной комнате находились жалкая постель, стул и стол. В одной из стен наверху виднелось решетчатое окно, как в церквах, а в другой стене – полуотворенная дверь, которая вела во вторую, смежную, немного меньшую комнату. Здесь не было ничего, кроме соломенной постели и старого, изъеденного червями стола.

Реция все еще не знала, где она находится и что с ней должно случиться. В невыразимом отчаянии, сжимая плачущего мальчика в своих объятиях, следовала она за глухонемым сторожем в эти ужасные покои.

Никто не объяснял ей, куда она попала и что с ней должно было случиться! Но ее привел грек, этого было достаточно, чтобы убедить ее в том, что с ней должно было произойти что-нибудь ужасное. Все ее вопросы и просьбы остались невыслушанными. Погибла она, беспомощная, вместе с ребенком!

Старый дервиш, как мы сказали, ввел обоих заключенных в большое, наводящее ужас помещение, имевшее вид пустых комнат древнего замка; затем он принес кружку воды, маисовый хлеб и несколько фиников, положил все это на стол и удалился со своим фонарем.

Глубокий мрак окружил Рецию и мальчика, одна только звезда мерцала через высокое решетчатое окно комнаты, как будто хотела принести утешение обоим несчастным заключенным.

Реция глядела на нее и простирала к ней руки, между тем как из ее прекрасных глаз струились слезы.

– Око Аллаха, прекрасная блестящая звезда! – восклицала она дрожащим голосом. – Ты видишь скорбь и бедствие, которое постигло бедного маленького принца и меня! О, приведи сюда Сади, моего повелителя и супруга, чтобы он освободил нас; освети путь благородному человеку, с которым меня разлучило ужасное несчастье, чтобы он мог нас отыскать!

Взгляни! Мое сердце, моя душа связаны с ним бесконечной любовью, и теперь я должна быть с ним в разлуке? Ты, ты вывело его, храброго защитника и избавителя, на мой путь, приведи же его и теперь ко мне, чтобы он освободил меня из рук моих врагов! Светлое око Аллаха, проникающее ко мне в темницу, блестящая многообещающая звезда, услышь мольбу Реции, сияй на пути моему Сади, приведи его сюда! Низкие, позорные речи Лаццаро, который старался очернить в моих глазах благородного человека, дорогого, возлюбленного, не проникли в мою душу, я знаю, как Сади меня любит! Но он не знает, где я томлюсь и как я очутилась во власти моих врагов! О, если мой вопль дошел бы до его ушей, он, исполненный мужества и любви, поспешил бы ко мне, чтобы ввести меня в свой дом, – но где он? Несчастье за несчастьем! Дом его отца сделался добычей пламени! Несчастье преследует его и меня и разлучает нас. Аллах, услышь мою мольбу, приведи его ко мне, дай мне снова увидеть его, дорогого, возлюбленного, и тогда окончатся все печали.

– Реция, где мы? Мне страшно, здесь так темно, – обратился мальчик с беспокойством к той, которую он много лет знал и любил, так как она заботилась о нем, как мать.

– Успокойся, мое милое дитя. Я с тобой, осуши свои слезы! Всемогущий и всеблагий Аллах вскоре поможет нам, – утешала Реция трепещущего мальчика, хотя сама была исполнена неописуемого беспокойства и страха, но горе мальчика придало ей силы и мужества. Что было бы, если бы и она теперь изнемогла.

– Где мы теперь, Реция?

– Я сама этого не знаю – но я с тобой.

Мальчик припал к ней и положил голову на колени. Он успокоился, слезы не текли больше, он ведь был под защитой того существа, которое любил с раннего детства. Реция заменяла ему мать!

– Ты со мной, – тихо говорил он, – но подожди, пусть только вернется Баба-Альманзор и дядя Мурад, тогда мы отомстим нашим врагам! О, Баба-Альманзор умен и мудр, и все уважают его, а дядя Мурад могуч и богат! Когда они нам помогут, когда они только придут, тогда мы спасены! Твой Сади также придет с ними и поможет нам?

– Не знаю, мой милый мальчик!

– Ах, если бы он только пришел. Он и Баба-Альманзор! – продолжал Саладин, тут его уста смолкли, и утомленная событиями дня головка его склонилась, и сон осенил его своими легкими крылами.

Реция все еще бодрствовала. Ее душа не находила так быстро покоя, как душа ребенка.

Исполненная томительного беспокойства, сидела она в мрачной тюрьме, куда засадил ее грек за то, что она отвергла его любовь.

Неужели должен он был восторжествовать? Неужели порок и несправедливость одержат верх? Все ее сердце и все ее помыслы принадлежали благородному Сади, которого она пламенно любила, и неужели верность и добродетель должны были пострадать?

Она тихо и осторожно перенесла Саладина на жалкую постель в смежной комнате; слабого полусвета, пробивавшегося сквозь высокое окно с остроконечными сводами, было достаточно для нее, чтобы найти дорогу.

Она положила спящего мальчика на солому и покрыла его старым одеялом.

И вот маленький принц лежал на жалкой постели. Но спал он на соломе так спокойно и сладко, как будто на самой мягкой перине!

Реция сложила руки для молитвы.

Страшно доносился и сюда глухой звон цепей несчастных заключенных, ужасно звучали тяжелые стоны из соседних тюремных камер среди безмолвия ночи. Никто теперь не слышал их – ужасно было одиночество среди этих страшных звуков! Где она находилась? Фигура старого глухонемого сторожа произвела на нее тяжкое впечатление, и как смертельно она ни была утомлена, все же не решалась лечь на постель и предаться сну.

Наконец и ее охватил сон; нежным прикосновением сомкнул ее веки и с любовью отогнал от нее все заботы и мучения.

 

XXI

Летний праздник

Европейские посланники с наступлением летней жары оставили свои отели в Перу и отправились со своими семействами в Буюк-Дере, где большая часть из них имела свои летние резиденции. Буюк-Дере – одно из живописнейших мест на берегу Босфора – получил свое название от большой долины, которая тянется в глубь страны на протяжении почти полутора миль от берега.

Селение Буюк-Дере состоит из нижней, лежащей у моря, половины, где живут богатые греки, армяне и некоторые турки, и из верхней, расположенной на холмах. Именно здесь разместились дворцы и прелестные сады посланников.

Освежающий прохладный морской ветерок смягчает здесь солнечный зной, который тяжело переносится в городе.

Сюда убегают от удушливой жары и зловония улиц Константинополя владельцы этих великолепных летних дворцов. Здесь, в старых тенистых и искусно распланированных садах, проводят они свой отдых.

Английский посол, имевший здесь в своем распоряжении дворец и великолепный парк, каждый летний сезон устраивал летний праздник, на который он рассылал многочисленные приглашения ко всей знати турецкой столицы.

В этом году также должен был состояться праздник, и его ждали с радостью, так как он принадлежал к самым приятным и прелестным развлечениям жаркого времени года.

Как и в прежние годы, знатные турецкие дамы тоже принимали участие в этом празднике, конечно, под обычным покрывалом (ячмаком). Присутствие двора до сих пор обыкновенно ограничивалось только принцами. Сам султан никогда не присутствовал. В этом же году, должно быть, были важные политические причины, султан принял лично для себя приглашение и обещал приехать.

Между тем принцессы, через принцессу Рошану, дали понять супруге посланника, что они также хотели бы посетить летний праздник, и сейчас же были сделаны соответственные этому желанию распоряжения.

Внимание к придворным дамам доходило до того, что им предоставлено было право привезти на праздник свою свиту, статс-дам и, наконец, всех, кого они только пожелают.

В число турецких офицеров, получивших приглашение на этот праздник, попал, к его величайшему удивлению, и Сади-бей, новый офицер башибузуков.

Получив пригласительный билет, он с удивлением покачал головой. Как удостоился он такой необыкновенной чести, такого отличия, когда ему до сих пор не приходилось входить ни в малейшие отношения с английским посольством? Он не делал визитов в тех кругах, не заводил знакомства ни с одним из офицеров или членом посольства!

Ошибки никак не могло произойти, так как его имя и звание были отчетливо обозначены на билете! Что теперь было делать?

Сади отправился к товарищу своему Зора-бею, у которого он застал Гассана, адъютанта принца Юсуфа-Изеддина.

Друзья радушно поздоровались.

– Я пришел к тебе с вопросом, – начал Сади, обращаясь к Зоре, – я не знаю, каким образом я удостоился чести быть приглашенным и что мне тут делать? – При этом он достал приглашение из кармана.

Зора-бей улыбнулся.

– Что там у тебя такое? – спросил он.

– Гм, довольно загадочная история, мой друг! – продолжал Сади. – Приглашение на летний праздник английского посланника.

– И ты также? – заметил Зора-бей со смехом.

– И ты? Что это значит? Чему вы так смеетесь? – спросил Сади обоих товарищей.

– Тому, что мы получили такие же приглашения, – отвечал Зора-бей и показал билет. – Сейчас только пришел ко мне Гассан с тем же вопросом, как и ты, и я был намерен предложить вам тот же вопрос!

– Значит, и ты тоже? – спросил удивленный Сади.

– Ну что же? – заметил Гассан.

– Очень просто, мы отправимся, – отвечал Зора-бей.

– Я думаю, что мы этим приглашением обязаны никому другому, как тебе, Гассан, или, скорее, твоему званию – адъютанта принца, – сказал Сади. – Это мне кажется единственным объяснением!

– Нет, нет! Мне сдается нечто совсем другое! – воскликнул вдруг Гассан, погрозив, смеясь, своему товарищу Зоре. – Помнишь ли ты еще прекрасную англичанку, которую ты видел недавно вечером?

– Какую англичанку? – спросил Зора.

– Что за дурную память имеет этот Зора? – продолжал Гассан. – Или, может быть, это одно только притворство?

– Но что же было с этой прекрасной англичанкой, о которой ты говоришь? – спросил Сади.

– Я тебе сейчас расскажу, может быть, это напомнит Зоре его любовное похождение, – отвечал Гассан, бросив таинственный взгляд на своего дипломатически улыбающегося товарища. – Мы возвращались с последним пароходом из Тимирагана. На пароходе в числе иностранцев находилась также поразительно прекрасная англичанка. При ней были лакей и горничная; она казалась знатного рода! Когда мы с другой стороны приблизились к пристани, у моста, мы заметили перед выходом, что дамой и ее служанкой овладело большое беспокойство, и скоро услышали, что в дороге у нее затерялась дорожная сумка с некоторыми драгоценностями!

Как светский кавалер, Зора-бей, сидевший вблизи прекрасной англичанки, счел долгом предложить свои услуги иностранной беспомощной даме, предварительно представившись ей. Она приняла это очень любезно, сказала, что она приехала из Англии в гости к английскому посланнику, и назвала себя мисс Сарой Страдфорд!

– Однако же у тебя хорошая память, Гассан, – сказал Зора.

– Офицерский мундир возбудил в ней доверие, – продолжал Гассан, – и она нам сообщила с улыбкой, что у нее, должно быть, в дороге украли сумку, хотя горничная и стерегла вещи!

В сумке заключались ценные вещи, однако, казалось, потеря эта не была особенно для нее чувствительна, но как только она вспомнила, что в сумке этой находились некоторые бумаги, она побледнела и сильно встревожилась.

– Я должен вам признаться, что считаю эту мисс Страдфорд за дипломатического агента, которая прислана сюда для секретных дел!

– Гассан сочинил целый роман, – заметил Зора, улыбаясь.

– Полно, пожалуйста, друг мой. Хотя Гассан и может ошибаться, однако нередко глаз его очень верен, – отвечал Гассан.

– Ну, что же случилось дальше? – спросил Сади.

– Мисс Сара Страдфорд обратилась к Зоре с просьбой помочь отыскать ей дорожную сумку, и тот отправился тотчас же к капитану. В это время пароход уже подошел и приставал к берегу. Капитан приказал задержать пассажиров и произвести обыск всего судна. Это привело к желаемому результату! Сумка была найдена в углу одной из кают в целости, и прекрасная англичанка получила ее из рук Зоры. Она благодарила его и позволила нам проводить ее с парохода. Напрасно искал ее слуга у пристани карету английского посланника, которая должна была отвезти ее в его отель в Перу. Кареты не было! Из этого нового затруднения выручил ее опять Зора! Он предложил ей свою прелестную коляску, а мисс Страдфорд приняла опять эту рыцарскую услугу нашего светского товарища! Она дала кучеру несколько золотых монет – и с этих пор мы ее уже больше не видели!

– Когда же это было? – спросил Сади.

– Около восьми дней тому назад, ты отправился тогда в Скутари, чтобы отыскать след твоей Реции!

– Англичанка знала только вас двоих, но меня же нет; приглашение должно иметь другое основание, – сказал Сади.

– Будь что будет! – воскликнул Зора-бей. – Мы же последуем приглашению! Представляться предварительно посольству в данном случае нет нужды; по моему мнению, здесь дело идет только о списке приглашений новых офицеров; и если бы все вздумали осаждать семейство посланника своими визитами, бедняга был бы достоин сожаления! Мы сегодня отдадим наши визитные карточки здесь, в городе, в здании посольства в Перу, этого достаточно и означает принятие приглашения.

Гассан и Сади согласились и сделали так, как им советовал Зора.

Наконец настал день, когда должен был состояться летний праздник в Буюк-Дере.

Во дворце и парке все было готово к принятию многочисленных гостей. Посланник приказал устроить все с величайшей пышностью, чего бы это ни стоило.

В прохладных покоях дворца били фонтаны, выбрасывающие душистую воду. Эти покои предназначались для принятия принцесс и принцев, если бы им вздумалось уединиться от наплыва гостей; в отдельных комнатах, возле парка, был устроен буфет; точно так же в разных местах парка располагались киоски и павильоны, которые были открыты с нескольких сторон, где в золотых кружках и дорогих сосудах подавались всевозможные напитки и прохладительное, кушанья и лакомства. В самом парке все было приготовлено для того, чтобы сделать этот ночной пир истинно царским.

На стенах дворца развевались флаги Англии и Турции, а в отдельных местах были устроены с большим вкусом декорации из флагов, куда входили цвета всех европейских государств. Сам сад был убран приглашенным французским садовником совершенно во вкусе знаменитого версальского дворцового сада.

Огромные стены из подстриженной зелени, величественные бассейны с мраморными статуями и фонтанами, наполовину скрытыми в тени деревьев, террасы с оранжереями были выполнены с большим вкусом.

С наступлением вечера, в ожидании начала праздника, сад вдруг осветился морем разноцветных огоньков, что придало всему невыразимо волшебный вид. Огненные цветы окаймляли куртины; большие, отливающие всевозможными огнями триумфальные арки возвышались в аллеях; змейки гирлянд вились вокруг столетних деревьев до самых вершин, фонтаны выбрасывали отливающие всевозможными цветами огненные столбы, а беседки и киоски украсились разноцветными фонарями.

Неотразимо было действие этого волшебного освещения, и когда султан в сопровождении великого визиря и остальных министров показался в саду, он был восхищен этим зрелищем и попросил провести себя по всему обширному парку.

После того как посланник принял у себя султана, его видели в обществе одной дамы. Прекрасная англичанка желала быть представленной султану, и Абдул-Азис дал свое согласие, и английская дама была ему представлена. Она была поразительно красива, хотя, вглядевшись в нее пристальнее, можно было заметить, что она уже не первой молодости.

Мисс Сара Страдфорд обладала станом Юноны. Фигура ее была в высшей степени изящна. К тому же она умела одеваться с той простотой, как умеют одеваться только настоящие аристократки. Ее платье и украшения имели немалую цену, но в то же время не бросались в глаза. Кроме того, во всем ее облике и обращении было такое очарование, которым она отлично умела пользоваться.

В аллеях обширного сада у киосков толпились гости. Сверкали блестящие мундиры, рядом с черными фраками виднелись орденские звезды, слышался шорох дорогих платьев, сверкали драгоценные украшения.

Английские и турецкие офицеры прохаживались, оживленно разговаривая; дипломаты обменивались отрывочными фразами. Жена посланника и ее дочь встретили турецких принцесс и супругу великого визиря и старались развлечь их и показать им парк. Везде царило оживление. Этот летний праздник не имел того обременительно-строгого этикета, как зимние собрания в залах дворцов. Здесь можно было, не будучи замеченным, скрыться в аллеях сада и болтать с кем угодно. Уже одно то обстоятельство, что здесь можно было, безмятежно прогуливаясь, незаметно подойти к дамам и вступить с ними в разговор, делало эти летние праздники любимейшими.

Турецкие дамы, быть может, больше других радовались этим летним увеселениям, так как тут они могли сбросить с себя часть того гнета, который в домашней жизни так давит турецких женщин.

Ныне турчанки, все более знакомясь с обычаями Западной Европы, мечтают о такой же свободе, какую имеют европейские женщины, и поэтому пользуются всяким случаем, чтобы воспользоваться непривычной для них свободой; при этом они имеют и важное преимущество – они могут являться под покрывалами, чтобы остаться неузнанными, в то время как сами могут отлично разглядеть того, с кем говорят и с кем встречаются.

Два еще довольно молодых господина в черных сюртуках, темно-красная чалма на голове которых только и обнаруживала их турецкое происхождение, стояли, тихо разговаривая между собой.

– И здесь следят за каждым нашим шагом, Гамид, – сказал старший из них глухим голосом.

– Я давным-давно знал это, Мурад. Где только нас не сторожат и не следят за нами? Я уже давно не обращаю на это внимания и не забочусь об этом!

– Мне же это не дает покоя! – отвечал мрачно Мурад. – Я более нигде не чувствую себя вне опасности!

– Нужно стараться отвлечь себя, – сказал казавшийся флегматичным худощавый Гамид. – Однако кто эта иностранка, которая приближается к нам?

– Это англичанка, которая гостит у посланника; она недавно разговаривала с дядей султаном, – отвечал Мурад, племянник султана Абдул-Азиса, своему брату, принцу Абдул-Гамиду.

– Кажется, у нее есть к нам поручение или хочет предостеречь нас, так как она, по-видимому, скрывается в тени! Но ты знаешь мое отвращение к иностранцам, – сказал тихо Гамид. – Я удаляюсь, так как терпеть не могу иностранок!

Между тем мисс Сара Страдфорд, озираясь по сторонам, приближалась к принцу Мураду, адъютант которого стоял невдалеке и разговаривал с чиновником сераля, который, казалось, шпионил за принцем.

Принц Мурад сделал несколько шагов навстречу даме, но мисс Сара Страдфорд вместо того, чтобы прямо вступить в разговор с принцем Мурадом, сделала ему знак рукой, прося не подходить к ней.

– Одно только слово, принц. За вами наблюдают, и поэтому я могу только шепнуть вам одно: маленький принц Саладин жив, но он в опасности! Вы найдете средства отыскать его! Прощайте, принц.

– Благодарю вас, за ваше участие и известие, мисс Страдфорд, – едва успел тихо ответить ей принц Мурад, но прелестная англичанка пронеслась уже далее.

Казалось, никто не заметил этого короткого разговора, по крайней мере, так думал принц, однако встречу эту видели двое стоящих в небольшом отдалении офицеров: Сади и Гассан!

Три друга встретились на летнем празднике после того, как они были с большой предупредительностью приняты посланником.

Потом Зора поспешно удалился от них, и Гассан, проходя с Сади по освещенной аллее, высказал ему свое предположение, что Зора пошел отыскивать свою прекрасную незнакомку, встретившуюся с ним на пароходе.

Вдруг Гассан слегка толкнул своего товарища и показал ему на тропинку, отделенную от них невысокими кустарниками.

– Видишь ли ты? – прошептал он.

– Ты был прав, мой дорогой Гассан-бей. Зора и иностранка, – тихо отвечал ему Сади.

Молодой офицер шел по парку, оживленно разговаривая с англичанкой, не замечая своих товарищей. Она улыбалась ему, и, казалось, деликатность его светского обращения и утонченная любезность нравились ей.

– А вы видели принца Мурада? – спросила его мисс Сара Страдфорд.

– Принц Мурад стоит в той стороне, близ киоска, с принцем Гамидом, – отвечал Зора-бей.

– Пожалуйста, подождите меня здесь, – тихо попросила его англичанка, – я тотчас же возвращусь сюда! Вы должны простить мне этот короткий перерыв в нашем разговоре.

При этом она засмеялась тихо, почти дружески, и, не дождавшись ответа Зоры, отошла от него, прячась в тени деревьев.

Гассан и Сади заметили, что она сказала несколько слов принцу и так же быстро вернулась к Зора-бею.

– Видишь ли ты там молодого мушира Изета? – спросил тихо Гассан. – Он, без сомнения, заметил эту встречу, как коротка она ни была!

– Он наблюдал за принцем, не правда ли? – спросил Сади.

– Конечно! Принц Мурад, кажется, это знает и послал своего адъютанта занять Изета, но от этого мушира ничего не скроется!

Англичанка и Зора возвращались снова по соседней аллее.

– Принц Юсуф не явился на летний праздник? – спросил Сади.

– Он не совсем здоров, но он пожелал, чтобы я пошел сюда. Я боюсь, однако, что бедный молодой принц серьезно болен! Он такой слабенький и такого нежного сложения!

– Кажется, он стал близок тебе, Гассан?

– Это верно, – отвечал адъютант, – я с каждым днем все более люблю принца, и он теперь относится ко мне с большим доверием.

– Ты, значит, доволен своим перемещением?

– Вполне! Однако не думал, что от этого я не исполню данного тебе обещания. Я его не забыл! Когда ты позовешь меня, чтобы отыскать твою Рецию и маленького принца Саладина, я не пощажу ни кулаков, ни жизни.

Гассан был высок и силен и так возмужал за последнее время, что своим видом он мог внушить уважение каждому.

В эту минуту разговор их был прерван подошедшим к ним офицером, который воспитывался в военном училище вместе с Гассаном и теперь очень обрадовался, встретив его снова.

Хотя Гассан и представил ему Сади, однако последний счел лучшим оставить их вдвоем и немножко пройтись одному по саду.

Вдруг вблизи его раздался голос.

Сади радостно обернулся.

– Так вот где надо было искать тебя! Видно, у тебя есть очень важные дела, – говорила закрытая покрывалом дама, в которой он узнал принцессу Рошану.

– Я чувствую, что ты считаешь меня неблагодарным, светлейшая принцесса, – сказал Сади, преклоняясь перед Рошаной. – Однако не думай, что я не показывался в твой дворец оттого, что я забыл твою доброту; единственная причина та, что я боялся показаться тебе навязчивым.

Рошана посмотрела на него пытливо и недоверчиво.

– Ты правду говоришь или тебя удерживало что-нибудь другое? – пытливо спросила она, но при взгляде на красивого молодого офицера она разом переменила тон. – Ты не хотел принять от меня поздравления с повышением, я это знаю. У тебя странные взгляды на подобные вещи. Но вот я встречаю тебя здесь! Скажи, как тебе нравятся твои новые обязанности? Не манят ли они тебя выше? Ты еще на первой ступени, Сади, и у тебя еще много возможностей заслужить почести и славу! Проведи меня по этой аллее! – прибавила она.

Сади исполнил приказание и пошел рядом с принцессой.

– Очень бы мне хотелось вскоре видеть тебя пашой, – продолжала она, и ее сверкающие глаза были устремлены на Сади. – Тогда только начнется для тебя истинное наслаждение жизнью! Теперь ты довольствуешься небольшим жалованьем, позже станешь богатым и сможешь исполнить любое свое желание!

Рошана казалась ему в эту минуту, в волшебном освещении праздничной ночи, обольстительной царицей, волшебницей, которая рисовала ему все прелести этого мира, чтобы завлечь в свои сети. Ее роскошная фигура, заставлявшая подозревать обольстительное личико и чудные формы, произвела свое действие на Сади, который, как опьяненный, глядел пылающими любовью глазами на обольстительную женщину: ее роскошная одежда с шумящим шлейфом, ее дорогое покрывало и цепь из больших матовых жемчужин, украшавшая ее шею, – все манило его: ведь шедшая с ним рядом была принцесса, она принадлежала к самым знатным дамам в империи, и она отличила Сади! Он чувствовал, что она его любит, что она обещает ему все блаженство, чтобы только показать ему свое могущество.

– Хорошо принадлежать к высшим сановникам при султанском дворе, – продолжала она, идя возле Сади по аллее. – Хорошо возвыситься над всеми, оставив их далеко за собою: все это открыто для тебя, Сади, все это лежит перед тобой, все отдаю тебе, ибо моя власть безгранична! Говори, гордый бей, будешь ли ты по-прежнему избегать меня?

– О принцесса, оставь при себе твои богатства, твои почести и титулы, дай мне только розу с твоей груди! – воскликнул Сади, восхищенный обольстительной красотой и любовью принцессы, и опустился перед ней на колени, в упоении глядя на нее, покрытую покрывалом. – Ничего мне не надо, только этот величайший знак твоей милости! Дай мне поцеловать розу, которая покоилась на твоей груди!

Рошана вздрогнула. Сади был побежден, увлечен, предан ей!

Безмолвно сняла она розу с груди и подала ее упоенному восторгом Сади.

Последний страстно прижал ее к своим устам – принцесса любила его! Он упоен был блестящими мечтами и образами, забыта была бедная Реция и ее пламенная, верная любовь – перед ним стояла окруженная ореолом величия женщина, которая отличала его между всеми остальными, ее чудная фигура была от него так близка, что он касался ее одежды. Охваченный страстным желанием назвать своим это обольстительное существо, он протянул к ней руки.

В эту минуту они услышали приближающиеся шаги и голоса.

– Сюда идут, – прошептала принцесса, – до свидания!

Сади быстро встал, все еще держа розу в своей дрожащей руке.

– Ты любишь меня, прелестнейшая из женщин! – воскликнул он глухим голосом; затем он поспешно удалился в полутемную аллею.

Принцесса прижала рукой свое бьющееся сердце.

– Теперь ты мой! – шептала она. – Совершенно мой, и клянусь божественным пророком, ты в этом не раскаешься!

 

XXII

Принц Мурад

Принц Мурад и его брат Абдул-Гамид жили в маленьком дворце в Терапии, который по приказанию султана, их дяди, был для них выстроен.

Хотя во дворце и было все необходимое, принцы, однако, чувствовали, что за каждым из них ведется постоянное наблюдение, что они окружены шпионами и доносчиками, которые все их слова и действия передавали султанше Валиде. Никуда они не могли укрыться от этих сторожей! Даже во внутренних, скрытых покоях, где они встречались с женами, за ними подсматривали и подслушивали.

Султанша Валиде, имевшая обыкновение часть года жить в серале, проводила самые жаркие недели также на берегу Босфора, в лежащем между Тшироганом и Ортакеем Ильдисе Кешки (Звездный Киоск). Он был виден издалека благодаря беловатой, обнесенной вокруг дворца стене; вблизи его находилась лиловая долина. Отсюда имела обыкновение вести свое наблюдение султанша-мать, после того как она переехала сюда из сераля.

Обоих принцев содержали как под арестом. Они могли уезжать и оставлять дворец, но за каждым их шагом тщательно следили. Но такая свобода не есть свобода, и поэтому принцы почти никогда не оставляли своих покоев! Они знали, что они шагу не могут ступить без шпиона!

Султан и его мать боялись заговора.

Принц Мурад на летнем празднике узнал от мисс Сары Страдфорд, что сын его Саладин еще жив, но в опасности. Какое побуждение руководило иностранкой, когда она подошла к нему с этой важной вестью? Действовало ли тут только одно сострадание или преследовала она другую цель?

Принц Мурад не думал об этом!

Его мучила только одна мысль – как увидеть свое дитя, своего мальчика, и спасти от опасности, о которой бегло намекнула ему иностранка?

Но как это сделать незаметно, когда он не мог оставить дворец без того, чтобы за ним не наблюдали? В несколько часов было бы донесено о его действиях в киоске, в сераль и Беглербег, но сейчас никто не должен был знать о его намерении. Когда принц Мурад утром, мучимый этими мыслями, из своих спальных комнат вернулся в дневные покои, к нему явился, по обыкновению, его поверенный слуга Хешан подать кофе.

Хешан каждое утро сразу же узнавал расположение духа своего повелителя по его глазам и настроению: он хорошо знал все желания, планы и мысли принца, так как находился при нем с раннего детства. Сегодня же, хотя он и заметил озабоченный вид принца, не мог понять причины его волнения.

– Хешан, – обратился принц к своему слуге, которому он мог во всем довериться, – я озабочен и опечален!

– Что же за причина печали моего светлейшего господина и повелителя? Хешан сделает все, чтобы устранить его заботы, – отвечал уже престарелый слуга.

– Ты говорил недавно, когда я послал тебя справиться о принце Саладине, моем маленьком сыне, что дом старого Альманзора пуст и заброшен.

– Понимаю теперь, ваше высочество грустит о маленьком принце! Да, дом был пуст, и никто ничего не знал о маленьком мальчике! Одна старая еврейка сказала мне, что старик Альманзор был убит или пропал без вести, он не вернулся из путешествия, а Реция, его прекрасная дочь, отправилась в дом одного молодого офицера, избравшего ее в свои супруги. Дальше и она ничего не знала.

– Знаешь ли ты отель английского посольства в Перу?

– Конечно, ваше высочество.

– Там ты увидишь иностранную даму, которая гостит у посланника в Константинополе. Дама эта – мисс Сара Страдфорд, – знает, что мой Саладин жив, она мне это шепнула ночью на летнем празднике, она знает также, что он в опасности, – сказал Мурад, – и теперь, Хешан, надо узнать от нее все подробности.

– Я немедленно поспешу в Перу и отыщу иностранку!

– Будь осторожен, чтобы тебя не заметили! Передай мисс Страдфорд мое почтение и уверь ее в моей благодарности, – наказывал принц Мурад своему слуге. – Разузнай от нее обо всем, что касается моего сына, и принеси мне как можно скорее ответ. Я ужасно беспокоюсь за Саладина и должен теперь, наконец, узнать, где он!

Хешан обещал ему это и сейчас же оставил дворец.

Так как он часто делал справки в городе для своего повелителя, то не было ничего удивительного в том, что он так рано отправился в Константинополь. И чтобы шпионам не так-то легко можно было проследить за ним, не будучи замеченными, он взял лодку для переезда в Перу. Хешан был осторожен и опытен. Мурад мог на него положиться!

Он знал все ходы и выходы, все опасности, всех шпионов и сторожей и был необыкновенно сметлив, чтобы, когда было нужно, ускользнуть от них.

Принц с нетерпением дожидался возвращения своего поверенного. Он отворил в своем салоне окно, выходящее на берег, и рассматривал в маленькую подзорную трубку все идущие из города лодки, чтобы узнать издали лодку Хешана. Прошло уже несколько часов после его отъезда, Мурад рассчитал, что Хешан должен бы вернуться.

Однако расчеты его оказались неверны, и нетерпение его достигло высших пределов.

Проходил час за часом. Время шло, принц ничего не ел, не пил, так беспокоило его отсутствие слуги. Наступил вечер – тут только пристал Хешан в своей лодке к берегу и вскоре показался в покоях своего господина.

Мурад набросился на него.

– Где ты был так долго, собака! – яростно вскричал он.

Хешан уже давно не видел принца в таком гневе.

– Пощади, светлейший господин и повелитель! – воскликнул он, падая на колени перед разгневанным принцем. – Я не мог вернуться раньше. Сжалься, я, кроме точного исполнения моей обязанности, ничего не сделал.

– Что ты узнал? Говори скорее!

– Я поспешил сначала в Перу, чтобы никто меня не заметил, не подглядел бы, что я еду в английское посольство. Пробрался я в Конюшенную улицу позади отеля, потом вошел туда через заднюю дверь. Иностранную даму я должен был долго дожидаться.

– Сказал ли ты, что прислан от меня? – спросил принц.

– Нет, ваше высочество, я не упоминал об этом, так как прислуга не должна была знать, что ваше высочество послали меня к мисс Страдфорд!

– Но ей-то самой ты сказал это?

– Точно так-с, ваше высочество, и, по-видимому, это известие смутило или, вернее, обрадовало прекрасную иностранную даму, – продолжал Хешан. – Она обошлась со мной очень ласково и приказала мне войти в свой будуар, где мы были совсем одни и где, по словам ее, никто не мог нас подслушать. Тут я высказал ей свою просьбу. Она, по-видимому, была к этому готова и выразила свое сожаление, что не могла еще в прошлую ночь сообщить вашему высочеству обо всем подробно. Тут она назвала мне бывшего служителя сераля Коросанди, от которого я должен был узнать все, так как принц Саладин в последнее время находился у него.

– У Коросанди, служителя сераля?

«Понимаю, – сказал про себя принц Мурад, – хотели иметь его в верных руках и потому потихоньку спрятали у этого служителя сераля».

– Дальше иностранная дама ничего не знала, разве только, что принцу Саладину у Коросанди угрожает опасность, если он все еще находится у него и еще жив. Я поблагодарил иностранную даму и поспешно отправился в предместье Рашида-паши!

– Ты разве знал, где живет служитель сераля?

– Точно так-с, ваше высочество. Я недавно случайно узнал это: у него за предместьем есть маленькая дача. Я поспешил туда, нашел дом, но ворота были крепко заперты! Я должен был ждать. Наконец я увидел в отдалении Коросанди и поспешил к нему навстречу. Я знаю давно его, он добродушен и глуповат; он тотчас же мне рассказал обо всем. Принц Саладин действительно однажды ночью был передан ему, он хорошо содержал и хранил его.

– Знаешь ли ты, где мой сын? – с нетерпением спрашивал принц Мурад.

– Я по порядку расскажу подробно обо всем, что я узнал, – успокаивал его Хешан.

– Ты называешь Коросанди глупым и веришь ему. Однако кто знает, может быть, он тебя обманул? Кто знает, правду ли он сказал тебе?

– Ваше высочество, Коросанди честен, и он к тому же, в подтверждение своих слов, поклялся бородой пророка! В нем нет лжи. Я привел его к Кассимской мечети, и тут он должен был еще раз повторить свои слова! Значит, он сказал правду.

– Говори скорее, что он сказал тебе?

– Принц Саладин пробыл в его доме продолжительное время в совершенной безопасности. Коросанди заботился и ухаживал за ним и плакал, вспоминая о нем, ибо маленький принц стал ему дорог как собственное дитя! Однажды он вернулся домой чуть позднее обычного и нашел постель маленького принца пустой! В отчаянии, как безумный, искал он его! Принц Саладин пропал бесследно.

Наконец после беспокойных розысков он узнал, что одному офицеру сераля в ту ночь дано было поручение…

– Чего медлишь ты, говори дальше!

– Я боюсь твоего гнева, выражения твоей печали, светлейший владыка и повелитель! Офицеру сераля дано было поручение удушить принца Саладина!

– Удушить? Я давно это предчувствовал – знаю я, чьих рук это дело! – воскликнул он в отчаянии. – Удушить моего сына!..

– Коросанди не знает, совершилось ли это…

– Как же этому не совершиться, если Саладин был похищен у невнимательного слуги? Но горе тому, кто совершил это дело и умертвил моего любимца! Горе ему, говорю я! Я должен знать его имя!

– Коросанди сам только что узнал его.

– Я желаю знать его! Кто это?

– Молодой офицер Зора-бей!

– Зора-бей зовут его, – этого мне достаточно! Ну, хорошо, теперь вечер, я отомщу этому бею и собственноручно накажу его! – воскликнул Мурад в сильном волнении. – Мой мальчик задушен!

– Ваше высочество хотите сами…

– Я тотчас же отправляюсь в Константинополь, в сераль!

– Ваше высочество не подумали о том, что нас преследуют и наблюдают за нами! – пытался предостеречь его Хешан.

– Твоя правда, всюду этот Мушир-Изет! – сказал с досадой принц Мурад.

– Если он только увидит ваше высочество и меня, если он заметит, кого мы отыскиваем, он тотчас же донесет об этом! – продолжал Хешан.

Мурад сердито топнул ногой.

– Я все-таки должен же получить верные сведения о моем любимце! – воскликнул он.

– Я, кажется, знаю один выход, светлейший владыка и повелитель!

– Какой выход разумеешь ты?

– Великий султан Селиман имел обыкновение переодетый вмешиваться в толпу!

– Понимаю! Ты полагаешь, что я также должен переодетым в вечерних сумерках выйти из Терапии?

– Только таким образом удастся нам пройти незамеченными.

– Но меня могут спохватиться?

– Ваше высочество сегодня для виду отправитесь раньше обыкновенного в спальные покои, я буду ждать вас там с кафтаном капиджи-баши, которых много наверху в гардеробной! Ваше высочество наденете это платье и вместе со мной оставите дворец!

– Пусть будет так! Наступил уже вечер! Достань поскорее мундир! – приказал принц.

Хешан оставил зал.

Вслед за тем принц Мурад позвонил. Несколько слуг поспешили к нему. Он приказал осветить ему дорогу в спальные покои и отправился в женское отделение дворца. Тут он отпустил слуг до утра. Хешан ожидал его в передней спальных покоев.

Он принес с собой легкий мундир капиджи-баши и помог принцу одеться. В таком одеянии никто не мог узнать последнего в вечерней мгле.

Хешан и переодетый принц незаметно прошли из спальных покоев по коридорам и оставили дворец, не возбудив ни в ком подозрения.

Одно только обстоятельство бросилось в глаза одному из свиты принца, постоянно находившемуся во дворе и подчиненному муширу Изету: это выход Хейгана в такое позднее время рядом с капиджи.

Шпион не видел, как вошел последний, но он обязан был доложить. Ясно было, что этот капиджи-баши пришел во дворец с каким-нибудь поручением.

Между тем принц Мурад и Хешан сошли к берегу, сели в лодку и велели отвезти себя к сералю. Они вошли туда с наступлением ночи и отправились в первый двор сераля.

Хешан предостерегал принца не идти далее, чтобы кто-нибудь не заметил его.

Мурад поручил своему слуге осведомиться о Зора-бее и позвать его сюда, а сам остался во дворе в сильном беспокойстве. С нетерпением он беспрестанно посматривал на дверь, в которую исчез Хешан.

Наконец при ярком свете газовой лампы заметил он молодого офицера, выходившего через эту дверь на двор в сопровождении Хешана. Это был тот, кого они искали, – Зора-бей, похититель его ребенка, убийца маленького принца!

Гневом вспыхнули глаза принца, он быстро пошел навстречу молодому, ничего не подозревавшему офицеру, положа руку на эфес шпаги.

– Ты ли Зора-бей? – спросил он торопливо.

– Так точно, но с кем же я имею честь говорить? – обратился к нему вежливым тоном Зора, изумленный заносчивой встречей капиджи-баши.

– Ты ли похитил принца Саладина с постели в доме Коросанди? – продолжал Мурад.

Тут Зора, побледнев, сделал шаг назад. Он узнал принца!

– Я требую ответа или вонжу шпагу тебе в грудь! – воскликнул пылающий гневом Мурад. – Ты ли похитил принца Саладина? Твоя ли нечестивая рука задушила моего любимца?

– Прошу выслушать меня, принц! – ответил Зора-бей, бледный, с трудом преодолевая неприязнь, вызванную обращением принца, – Руки мои не запятнаны в крови принца! Я не сделал ему никакого вреда!

– Но ты ведь похитил Саладина из спальни Коросанди! – вскричал принц Мурад, все еще пылая гневом.

– Я взял принца с постели, так как ему угрожала опасность, и передал его моему товарищу Сади, который хотел отнести его в безопасное место!

В эту минуту оживленный разговор принца и молодого офицера был прерван – слуга Хешан торопливо приблизился к своему повелителю.

– Сейчас прошел мушир Изет по ту сторону двора! – сообщил он. – Если я не совсем ошибаюсь, он узнал ваше высочество по голосу!

– Где мушир? – спросил Мурад.

– Он исчез там в дверь!

Принц снова обратился к Зора-бею.

– Кому передал ты мальчика? – спросил он.

– Человеку во всех отношениях надежному – Сади-бею, который передал его дочери Альманзора, прекрасной Реции.

– Дочери Альманзора? – воскликнул Мурад, и его гневный взгляд, казалось, прояснился. – Где она? Где найти мне Рецию, дочь Альманзора?

– Она исчезла, место пребывании ее до сих пор еще не найдено, принц! А Саладин?

– Его следы также еще не найдены.

Хешан снова обратился к своему повелителю.

– Умоляю, ваше высочество, не оставаться здесь долее, – упрашивал он вполголоса. – Я боюсь, не случилось бы чего-нибудь!

Принц Мурад, казалось, не обращал внимания на настоятельные предостережения слуги.

– Каким же образом исчезла Реция, дочь Альманзора? – спросил он.

– В доме Сади произошел пожар!

– Так, значит, Реция и мальчик сгорели?

– Да сохранит нас от этого Аллах, принц!

Вдруг обе половины больших ворот распахнулись.

– Что это значит? – запальчиво спросил Мурад.

Вместо ответа он услышал шаги приближающегося караула.

Зора-бей глядел удивленным и вопросительным взглядом на приближающийся к ним отряд солдат.

– Я имею приказание арестовать вас! – воскликнул начальник отряда.

– Какое ты имеешь на это право? – спросил запальчиво принц Мурад.

– Сделайте милость, ваше высочество, повинуйтесь без сопротивления, – шепнул принцу Зора-бей, внезапно увидевший себя в непредвиденной опасности. – Всякое сопротивление только увеличило бы опасность! Мы следуем за тобой, – обратился он к караульному офицеру.

– Прошу извинения, дорогой мой Зора-бей, – отвечал тот, пожимая плечами. – Я исполняю только высшее приказание!

Принц, Зора и Хешан последовали за ним в караульную сераля.

 

XXIII

Адъютант принца

Старший сын султана, принц Юсуф, на этот раз счастливо избегнул угрожавшей ему тяжкой болезни. Он находился у своего царственного отца во дворце Беглербег. Почти десятилетний принц был необыкновенно бледным и слабым ребенком, но бойким и любознательным, так что учителям его часто стоило немалого труда сдерживать его любознательность. В его характере, несмотря на юность, было что-то меланхолическое. Принц Юсуф был нежен, ласков и склонен к благотворительности. Его открытый характер, добросердечие, доброта и приятное обращение сделали его любимцем всех окружавших его.

К Гассану, этому энергичному, сильному и достаточно скрытному сыну Кавказа, принц Юсуф почувствовал скоро истинную привязанность. Может быть, их сближению способствовало именно то обстоятельство, что рано повзрослевший принц и еще довольно молодой адъютант были таких разных характеров, может быть, принца привлекал отличный от его темперамент Гассана.

Как бы то ни было, новый адъютант стал скоро бессменным в свите принца. Юсуф не отпускал его от себя, и когда Гассан-бей иногда пользовался свободными от службы часами и оставлял дворец, принц был в невыразимом беспокойстве, тоскливо ожидая часа возвращения Гассана.

Напротив, Гассан, хотя и не был совершенно холоден к принцу, держался в рамках служебных отношений. О теплых чувствах, казалось, у него не было и помину. Он оставался сдержанным, спокойным! Это спокойствие внушало уважение принцу.

Он нашел в Гассане старшего брата, с которым он мог делиться своими взглядами на мир.

Гассан был постоянно откровенен с принцем и смело указывал ему на его недостатки, в то время как другие только льстили ему. И принц смотрел на Гассана, как на друга, отнюдь не как на подчиненного.

Принц должен был делать все, чтобы стать сильным, поэтому Гассан занимался с ним фехтованием, часто совершал с ним прогулки по воде, чтобы тот мог дышать морским воздухом, и неусыпно опекал его.

Султан заботился о соблюдении всех рекомендаций, которые должны были укрепить здоровье его первенца, ведь на него он возлагал большие надежды! Он сам часто являлся осведомиться, достаточно ли развиваются телесные и душевные силы принца, и скоро заметил редкую привязанность Юсуфа к новому адъютанту, которого он для него выбрал.

Однажды Юсуф и Гассан гуляли в тенистых аллеях сада в Беглербеге, чудный воздух его должен был благотворно действовать на принца. Солнце было близко к закату, между деревьями было разлито то, свойственное одному югу освещение, которое можно назвать золотистым, пока при последних лучах заката оно не перейдет в ярко-красное.

Юсуф заставлял Гассана рассказывать различные эпизоды из жизни прежних султанов и внимательно прислушивался к его словам.

Цветущие кустарники разливали вокруг благоухание, птицы пели свою вечернюю песню, и Гассан с Юсуфом незаметно дошли до той части парка, которая в самом конце примыкает к пролегающей мимо большой дороге и отделяется от нее высокой стеной, местами заросшей вьющимися растениями. Скоро подошли они незаметно к месту, где находятся широкие решетчатые ворота, через которые взад и вперед катятся экипажи.

Вдруг принц схватил своего адъютанта за руку и показал ему на решетку.

По другую сторону ее стояла, опираясь на палку, старая горбатая женщина, одетая в красное платье и с платком на голове. Она произвела на принца впечатление несчастной, нуждающейся в помощи, и он взглядом просил Гассана подать бедной горбатой старухе денег.

– Ты слишком сострадателен и добр, принц, – сказал тот в раздумье, – прошло только полмесяца, а я издерживаю сегодня из твоих денег предпоследнюю золотую монету!

– Дай только! – просил Юсуф. – Мы обойдемся и одной монетой, мне ничего больше не надо в этом месяце!

В ту самую минуту, как Гассан хотел исполнить желание принца и бросить золотую монету горбатой женщине, которая выглядела цыганкой или ворожеей, к старухе в бешенстве подступил бостанджи, стоявший на часах по другую сторону ворот. Он жестами угрожал пронзить ее штыком, если она тотчас же не удалится с этого места.

С криком протянула она вперед свои костлявые руки и палку, чтобы защитить себя от острого, блестящего оружия.

– Что хочешь ты сделать! – закричала она. – Ты хочешь заколоть старуху Кадиджу.

Принц Юсуф дал знак адъютанту удержать часового и защитить беднягу.

– Оставь старуху! – приказал Гассан-бей громовым голосом, который так испугал бостанджи, что он, схватив штык, бросился в сторону. Гассан отворил ворота и впустил в парк беспрестанно кланявшуюся почти до земли старуху, чтобы дать ей денег.

Старая, хитрая Кадиджа узнала теперь принца и его адъютанта и бросилась перед ними на песок, произнося громкие похвалы.

– Это твое милосердие спасло бедную гадалку! Ты не побрезговал помочь ей! – воскликнула она, обращаясь то к принцу, то к Гассану, бросившему ей золотую монету, которую Кадиджа подняла и судорожно прижала к своим засохшим губам.

– Аллах, бесконечна твоя благость, что ты удостоил меня перед кончиной узреть прекрасного, светлейшего принца и его благородного воспитателя! – громко воскликнула она. – Как должна прославлять я этот день, доставивший мне такое счастье! Я видела тебя, прекрасный, светлейший принц, исполнилось теперь мое заветное желание! Но простери еще дальше твою бесконечную доброту и милосердие, о, восходящая звезда Востока, дозволь старой Кадидже доказать тебе свою признательность! Протяни ей твою левую руку, великий, светлейший принц, и старая Кадиджа, к которой приходят знатные и простолюдины, богатые и бедные, чтобы она разгадала им сны, предскажет тебе твою будущность! Твое милосердие так велико, исполни просьбу галатской гадалки.

Принц Юсуф, по-видимому, не чувствовал охоты знать свою будущность, но так как старая Кадиджа беспрестанно умоляла о позволении, то Юсуф бросил вопросительный взгляд на Гассана.

– Если прикажешь, принц, я дам гадалке мою руку, – сказал он, – чтобы ты услыхал, что она мне предскажет.

– Сделай это, если ты этим не пренебрегаешь! Я тебе предскажу все, что готовится тебе в будущем, благородный воспитатель, и ты некогда вспомнишь старую Кадиджу и ее слова, ибо они сбудутся, верь мне в этом! – воскликнула ворожея.

Между тем на дворе быстро темнело, и таинственный сумрак покрывал сидящую на корточках гадалку. Сама она и ее слова производили неприятное впечатление, и Гассан хотел уже оставить ее и идти дальше с принцем, не дожидаясь ее пророчества, как заметил, что Юсуф, никогда еще не видавший и не слыхавший ворожеи, казалось, заинтересовался всем происходившим.

Он решился исполнить желание принца, хотя внутренний голос и побуждал его бежать от гадалки.

– Так говори же, – сказал он презрительным тоном, желая заглушить этот внутренний голос, – говори твои сказки!

– Ты не веришь, благородный воспитатель, что слова старой Кадиджи сбудутся! – воскликнула гадалка. – Ты думаешь, что я говорю одни слова без смысла и без оснований – старая Кадиджа подробно читает твою судьбу по линиям твоей руки, и что она говорит, должно сбыться, если ты даже и попытался бы избегнуть этого! То же было с великим и могущественным пашой Багдада, которому я однажды гадала. Он посмеялся надо мной, когда я ему сказала, что он умрет чрез своего сына, ибо у него тогда еще не было сына, как он закричал мне это со смехом при отъезде. Через несколько лет у паши родился сын, которого он, вспомнив мое пророчество, поскорее отправил в дальний город. Два или три года спустя, паша, проезжая через тот город, захотел видеть своего маленького сына. Чтобы добраться до жилища мальчика, он должен был пройти через мост, и когда нянька с ребенком встретили его на мосту, туда бросился с обеих сторон народ, чтобы видеть и приветствовать пашу. Тогда мост обрушился, и в числе потонувших были паша и его сын!

– Удивительно! – пробормотал принц Юсуф.

– Все сбывается, что предсказывает старая Кадиджа, – продолжала ворожея. – Протяни мне свою левую руку, благородный воспитатель светлейшего принца, я хочу только бросить взгляд на ее линии, где написано все!

Гассан протянул старухе свою руку.

Едва взглянула она на ладонь, как в ужасе закричала и протянула к нему свои смуглые исхудалые руки.

– Аллах! – вскричала она несколько раз. – Кровь, ничего, кроме крови! Уста мои содрогаются говорить тебе твою судьбу, благородный бей, я боюсь твоего гнева!

– Неужели ты думаешь, что твои слова пугают меня? – спросил Гассан презрительным тоном. – Я могу все выслушать, итак, говори же, старуха!

– Ужас и страх! – вскричала ворожея. – Таких знаков и линий я никогда еще не видывала, а я видела тысячи тысяч рук! О господин, господин, берегись летних дней года, они принесут светлейшему принцу опасность! Берегись иностранного конака! Кровь и опять кровь, кровь, которую ты прольешь, пристает к твоим рукам! Жажда мести и ненависть приведут тебя к ужасному делу, о котором будут рассказывать города и народы. Страшно и ужасно это дело: никогда еще подобного не случалось! Но так же ужасно будет и наказание, которое постигнет тебя и пред которым ты сам явишься встретить смерть с улыбкой на устах. – Аллах! Аллах! – снова воскликнула старая ворожея и протянула руки к небу. – Ужас и страх! Язык мой немеет!

– Кончай, старуха! – приказал Гассан. – Что бы ни было, я не буду мстить тебе за твои пророческие слова!

– Я не виновата в твоей судьбе, я говорю только то, что написано на твоей руке, ничего более, как то, что тебе определено и предначертано! Ты за свое дело претерпишь ужасную смерть, благородный бей и воспитатель, будет воздвигнута виселица и…

– Ужасно… Довольно! – воскликнул принц Юсуф. – Пойдем, дорогой мой Гассан-бей, не будем слушать дальше слова колдуньи!

Гассан пристально и мрачно взглянул на старуху – ее слова глубоко врезались душу, однако он презрительно махнул рукой.

– Иди, безумная! – приказал он, указав на решетчатые ворота. – Каких только безумных слов ты не наговорила!

Старая Кадиджа повернулась и в вечерних сумерках оставила парк Беглербега.

Юсуф и Гассан в молчании возвращались чрез покрытые уже густою мглою аллеи во дворец; тут принц упал на грудь Гассана.

– Этого не может и не должно случиться! – воскликнул он в сильном беспокойстве. – Ты не кончишь так ужасно! Ты будешь жить, чтобы я долго, очень долго, имел удовольствие называть тебя своим другом!

Всегда сдержанный, суровый Гассан был, по-видимому, тронут этим выражением глубокой привязанности! Он заключил Юсуфа в свои объятия, как друга, и оба не подозревали, что именно эта дружба и приближала их к исполнению страшного пророчества!

 

XXIV

Воскресшая из гроба

Сади пробудился, наконец, от своего душевного опьянения, могущество обольщения и магическая сила величия, неумеренного честолюбия и богатства – все, что действовало на него так неотразимо вблизи принцессы, – разлетелось теперь в прах.

Прелестный образ Реции снова воскрес в его душе. Он слышал ее тихие слова любви, видел ее блестящие счастьем и блаженством глаза, потом опять слышались ему ее тихие вопли и стоны. Где была Реция? Где томилась бедняжка? Подвергалась ли она преследованиям лютой злобы, жертвами которой пали уже ее отец Альманзор и брат?

Она рассказала все о своей семье. Отец ее, Альманзор, вел свое происхождение по прямой линии от калифов из знаменитого рода Абассидов, которые имели право на престол. Альманзор, старый толкователь Корана, долго не заявлял о своих правах, но у него хранились рукописи, доказывавшие его происхождение и права. Эти рукописи также бесследно пропали вместе с ним. Боялись ли прав этого потомка некогда могущественного и славного царского рода, или хотели на всякий случай устранить этих потомков, как бы то ни было, но внезапная смерть Абдаллаха и бесследное исчезновение Альманзора достаточно свидетельствовали о преследовании.

Сади терзался упреками, обвиняя себя в том, что Реция и мальчик были у него похищены! В ее смерть он не верил. Но где же должен он искать ее? Удалось ли Шейх-уль-Исламу и его верным слугам прибрать ее к своим рукам? Все эти вопросы неотступно преследовали Сади. Его воображению представлялась бедняжка, томящаяся в заключении: он слышал ее вопли, понимал ее душевную тоску и время от времени возвращался на развалины своего дома – не осталось ли здесь следов преступления? Но все поиски его оставались тщетными! Никто из соседей не видал Реции и мальчика, никто не слышал их криков о помощи во время пожара!

Даже старая Ганифа и та ничего не знала о Реции и больше не видела ее. Поэтому Сади перестал обращаться к ней с расспросами и приходить на развалины своего дома, но направил свои поиски совсем в другую сторону.

Когда Сади уже перестал посещать обугленные остатки дома, все еще лежавшие на каменном фундаменте, начались странные явления.

Что-то, подобно привидению, пробиралось между обугленными балками, стенами и камнями; и если кому-нибудь случилось бы быть свидетелем этого таинственного видения, тот принял бы его скорее за домового, чем за человеческое существо!

Действительно, загадочное существо, пробиравшееся ночью по развалинам, мало походило на человека. Гибкое, ловкое и быстрое, как ящерица, оно двигалось так проворно и ловко и имело такие неуклюжие формы, что никто не замечал его.

Это был Черный гном! Сирра была жива! Она воскресла из мертвых! Если бы старая Кадиджа или Лаццаро увидели ее, они подумали бы, что видят перед собой призрак.

Не было сомнения, что это была она. Второго такого изуродованного и безобразного существа, как Черная Сирра, не было в целом свете! Она была жива! Она вышла из могилы, в которую собственноручно заключил ее грек. Раны, по-видимому, зажили, недоставало только левой руки – культя руки у самого сгиба тоже хорошо и скоро зажила.

Сирра была еще проворнее и ловчее прежнего! Она с удвоенной силой и проворством прыгала по обгорелым балкам, хотя у нее и не хватало одной руки.

Впрочем, едва ли можно было заметить это! Черный домовой владел правой рукой и остатком левой так искусно, что, казалось, вовсе не нуждался в последней.

Серп луны взошел уже на небо, и при тусклом свете его можно было ясно видеть и наблюдать за Сиррой.

Убедившись, что кругом тихо и пусто, она оставила пепелище и, прокравшись мимо домов, достигла открытого места. Тут стояло несколько человек, поэтому она спряталась за стенкой выступа, села на корточки и походила теперь на кучу старого темного тряпья.

Наконец, когда все ушли, поспешила через пустые улицы и дошла до берега. Здесь стояло бесчисленное множество каиков.

Не думая ни минуты, она вскочила в одну из лодок, оттолкнула ее от берега, наперед отвязав цепь от железного кольца, и начала грести одной рукой по направлению к Галате. На воде в эту темную ночь было так же пусто и тихо, как и на улицах.

С удивительной силой и ловкостью Сирра направила каик к берегу Галаты, привязала его и вышла из лодки. Она, без сомнения, хотела в доме своей матери справиться о Реции и Саладине, надеясь, что они находились еще там. Если же их там уже не было, то она решила во что бы то ни стало отыскать их.

Теперь она должна употребить все усилия, чтобы спасти Рецию! Эта цель наполняла ее душу, одно это желание одушевляло ее… В сердце этого несчастного существа не было места другой любви, кроме любви к Реции и принцу, – к своей матери Кадидже она уже более не чувствовала привязанности. Прежде, несмотря на притеснения, она старалась сохранить к ней доверие и любовь, но жестокость матери заглушила остатки детской любви в сердце этого несчастного создания!

Более чем от ран, страдала она от этой внутренней скорби! Как часто Черная Сирра проводила целые ночи в тайных слезах на жалкой постели в доме старой Кадиджи! Как часто мать ее обращалась с ней бесчеловечно! Сколько раз несчастное существо желало себе смерти, когда мать ее, Кадиджа, оскорбляла и мучила ее!

Ведь она была все-таки кровное дите старой ворожеи и не была же виновата в том, что родилась таким уродом.

Сирра спешила под защитой ночи к своему дому. Она подошла к двери и тронула за ручку – дверь поддалась – она не была заперта.

Это было удивительно в такой ночной час! Старой Кадиджи, казалось, не было еще дома.

Сирра вошла в темные сени и снова заперла за собой дверь на замок.

Несчастному созданию стало больно и как-то особенно грустно, так что с минуту она простояла неподвижно – она была в родительском доме! Но как оставила она его? Она знала все, что случилось! В то время, как она не могла шевельнуть ни одним членом, она была в состоянии слышать! И какие мучения вынесла она именно от этого, она слышала и знала, что ее похоронили заживо, чтобы только наконец избавиться от нее, и в то же время не могла ни двигаться, ни обнаружить какого-нибудь признака жизни!

Теперь она была жива, она была спасена каким-то чудом – каким? Она не могла сама себе объяснить!

В доме царила могильная тишина. Сирра прокралась к двери того покоя, где были заключены Реция и Саладин.

– Реция! – позвала она тихим голосом. – Здесь ли ты еще? Это Сирра зовет тебя!

Ответа не было.

– Реция! – закричала она громче.

По-прежнему все было тихо.

В эту минуту одинокой Сирре послышались приближающиеся с улицы к дому шаги.

Быстро толкнула она дверь, которая также оказалась незапертой – Реции и Саладина там больше не было. Тогда Сирра решилась идти искать их. Но в ту самую минуту, когда она хотела схватиться за ручку двери, последняя была уже отворена снаружи.

Старая Кадиджа возвращалась домой. У нее был с собой маленький фонарь, так как она не любила ходить в потемках.

Черная Сирра спряталась в угол за дверь – случайно очутилась она на том же месте, куда старая Кадиджа бросила тогда ее как мертвую.

Старуха, в веселом расположении духа, как только вошла в дом, снова заперла дверь – но едва захлопнула ее, как при слабом мерцании фонаря заметила умершую, давно схороненную Сирру.

Глаза ее остекленели, члены тряслись, как в лихорадке, и ужас был так велик, что она не могла сойти с места.

Сирра не шевелилась, но глядела на мать взглядом, исполненным скорби и укора.

– Это ты? – произнесла, наконец, Кадиджа с трудом. – Ты пришла получить свою руку – я знала это наперед, – при этих словах Сирра невольно подняла высоко, как бы с немым укором, остаток руки.

Старая гадалка отшатнулась.

– Ты получишь ее – не я взяла ее у тебя! – вскричала она хриплым, трепещущим голосом. – Не я, Лаццаро принес ее мне!

– Я знаю все! – отвечала Черная Сирра, и голос ее звучал по-прежнему скорбно и укоризненно.

– Ты знаешь все? – заикаясь, вскричала Кадиджа. – Твоя рука висит там, под нашей лодкой, в воде!

Страх старой колдуньи был так велик, что Сирра испугалась за ее жизнь и, не желая быть причиной ее смерти, отворила дверь и вышла на улицу.

Теперь только старая Кадиджа вздохнула свободно – призрак удалился.

Быстро затворила она дверь и, шатаясь, пошла в свою комнату и заперлась там. Сирра же вернулась к воде, вошла сначала в старую лодку своей матери, нашла там тонкую веревку, концы которой были в воде, привязала к ней свою «руку» и камень. Она опустила то и другое вместе с веревкой в воду и направилась к каику, в котором приехала, чтобы вернуться назад в Скутари. Ночь уже клонилась к концу, когда она достигла пристани. Выйдя из лодки, она пошла по дороге к развалинам Кадри.

Сирра знала эти развалины. Она однажды из любопытства ходила туда и, незамеченная, осмотрела стены. Подобные места очень нравились бедной, уродливой Сирре, так как в них удобно было прятаться; это было убежище вроде стенных нор маленьких сов и ночных птиц! Чем пустыннее было место, тем больше интереса имело оно для Сирры.

При сероватом утреннем полусвете добралась она до развалин. Дервиши спали. Даже старый привратник, растянувшись, лежал у ворот. Ему сладко грезилось его путешествие в святой город и священные места.

Сирра прокралась мимо него и скоро достигла той стороны обширных развалин, где длинный коридор вел в Чертоги смерти.

И тут она, казалось, была знакома с местностью, так как скоро нашла вход и затем тихо пошла по мрачному широкому коридору со сводами. Шум ее шагов по песку мог выдать ее, но ничего нельзя было видеть в непроницаемой темноте этого замкнутого коридора; она прокрадывалась далее, ощупывая стену правой рукой.

Наконец достигла она лестницы, взобралась по ней осторожно, чтобы не наделать шуму. Она не знала, что сторож Тагир был глухонемой. Поднявшись наверх, неожиданно наступила она на какой-то мягкий предмет, и в ту же минуту кто-то схватил ее.

Вверху, в коридоре, в задней части находилось окно, через которое пробивался слабый полусвет.

Тогда Сирра увидела близко перед собой старого сторожа, спавшего перед лестницей. Нога ее наступила ему на руку.

Тагир схватил ее, в первую минуту ничего не видя. Но в то же мгновение Черная Сирра с быстротой и проворством кошки уже спустилась по перилам лестницы, не касаясь ногами ступенек. Когда Тагир опомнился, она уже проскользнула вниз и счастливо достигла коридора.

Старый сторож, по-видимому, не мог надлежащим образом уяснить себе случившееся. Что-то пробудило его ото сна. Он ясно чувствовал в руке посторонний предмет Или это только пригрезилось ему? Или же он во сне коснулся рукой перил? Он встал и осмотрелся по сторонам, насколько можно было это сделать в сумерках, – однако кругом не было ничего видно.

Он не лег больше и понес заключенным свежую воду и маисовый хлеб.

Сирра же бродила сначала внизу по коридору, чтобы изучить выходы и хорошенько запомнить местность. В конце коридора вышла она во двор, окруженный толстыми стенами дворца, где находились колодезь и цистерна.

Чувствуя сильную жажду, она напилась воды и съела несколько спелых плодов, которые лежали в кармане платья.

Когда старый Тагир пришел к колодцу наполнить водой кружки, она спряталась, и он прошел мимо. Затем Сирра проскользнула по коридору до лестницы и поднялась по ступенькам наверх.

Кроме Тагира, другого сторожа в каменной тюрьме не было.

Сирра воспользовалась его отсутствием и у всех дверей вполголоса стала звать Рецию.

Наконец-то, казалось, нашла она заключенных!

– Кто зовет меня? – раздался голос из-за одной двери.

– Если ты – Реция, скажи, чья ты дочь? – спросила Сирра.

– Дочь Альманзора!

– Значит, ты та, которую я ищу.

– А, это ты, Сирра? Отвечай, не так ли?

– Это я, моя Реция! С тобой ли Саладин?

– Да, он спит в соседней комнате. Как нашла ты меня?

– Любовь моя к тебе указала мне путь.

– Спаси меня! Освободи! Здесь ужасно! Слышишь ли ты стоны умирающих и больных? Доходит ли до твоего уха звон цепей?

– Здесь страшно!

– Где мой Сади, мой повелитель и супруг?

– Я уже три ночи ждала, искала, но не нашла твоего Сади, прекрасная Реция!

– Ты не нашла его? Не случилось ли с ним беды? – спрашивала Реция полным страха голосом.

– Да защитит его Аллах!

– А ты пришла спасти меня?

– Спасти и освободить тебя и Саладина!

– А если Кадиджа хватится тебя?

– Мать Кадиджа считает меня умершей!

– Умершей? – спросила Реция.

– Умершей и схороненной! Все это я расскажу тебе позже. Теперь дело идет о твоем освобождении.

– Я хочу только вновь увидеть моего Сади! Как должен он беспокоиться и грустить обо мне!

– Тише – возвращается сторож! Наступает день, я должна скрыться.

– Смотри, чтобы он тебя не увидел, Сирра.

– В следующую ночь я опять приду и тогда постараюсь освободить тебя, бедная, прекрасная Реция. Терпение, терпение только до следующей ночи! А пока да утешит и защитит тебя Аллах!

Старый глухонемой дервиш только что возвращался снизу с двумя полными кружками. Он находился уже на лестнице, когда Сирра шмыгнула наверх, чтобы спрятаться в одном из темных боковых коридоров.

В то время как он вошел в камеры, ловкой Сирре удалось поспешно сойти вниз и оставить развалины Кадри. В рощице, рядом с развалинами, хотела она найти укромное место, чтобы наконец на несколько часов уснуть.

 

XXV

Площадь голов

В тот вечер, когда Шейх-уль-Ислам проводил султана в его ночные покои во дворце Беглербег, караул оцепил все выходы, и даже маленькая пристань перед дворцом и та была охраняема, чтобы не выпустить ни одного существа – Мансур-эфенди вполне надеялся завладеть наконец Золотой Маской.

Удивительно, однако, что хотя отряды солдат поспешно исполнили приказание, и все ходы и выходы были заперты и оцеплены, но Золотой Маске каким-то непостижимым образом и на этот раз удалось ускользнуть.

Коридоры и галереи дворца были обысканы, но не нашли никаких следов Золотой Маски!

Выходы и пристань оставались до следующего утра так же тщательно охраняемыми. Однако стража донесла, что не видела ни души.

Понятно, что все это только усилило в Шейх-уль-Исламе желание раскрыть тайну Золотой Маски. Этого же желал и султан. Появление во дворце видения считалось зловещим знамением. Многие называли Золотую Маску предостерегателем, являвшимся тому, кому грозило несчастье, чтобы предостеречь и спасти его.

Итак, Золотая Маска, в устах народа, преследовала добрую цель, возбуждала уважение, и все, среди кого она появлялась, с почтительным поклоном отступали с дороги, не решаясь преградить ей путь.

Давно уже не показывалось это видение. Оно являлось всегда перед наступлением тяжелых испытаний или зловещих событий. Говорят, что уже божественному пророку Магомету явилась Золотая Маска в Медине в мае 632 года, следовательно, незадолго до его смерти. Одни говорили, будто она принадлежит к родственникам пророка или же к предкам его. Другие рассказывали, будто Золотая Маска была верным другом Магомета Абубекра, который вместе с ней должен был в сентябре 622 года бежать от его врагов в Медину.

Эго бегство называется геджра, и с этого года начинается летосчисление магометан. Абубекр, родившийся в 573 году в Мекке, был калифом арабов и за свою ученость и искусство толкования снов был всюду уважаем. Он первый примкнул к Магомету и изменил свое настоящее имя Абд-эль Кааба в Абдаллаха. Прозвище Абу-бекр (отец девы) получил он уже позже, когда Магомет женился на его дочери Аиче.

Хотя Абубекр и умер в августе 634 года в Медине, однако суеверный народ все еще считал его ходящим по земле.

Золотой Маске в разных частях империи придавали разные значения и удивительнейшие объяснения.

Однажды вечером султан Абдул-Азис принимал в своем кабинете Шейх-уль-Ислама, вдруг показался один из его адъютантов и доложил, что во дворец прибыл с важным известием баши из караульни, находящейся в Семибашенном замке. Семибашенный замок, по-турецки – Эди Кули, древний и наполовину разрушенный, стоит совершенно изолированно на окраине Стамбула у Мраморного моря. С каждым годом этот древний замок все более приходит в упадок; три башни уже почти совсем обвалились. Без сомнения, эта крепость была построена вскоре после основания Константинополя. Когда султан Магомет II завоевал город, Семибашенный замок был уже развалинами. Он восстановил его и занял своими янычарами. При новейших турецких султанах Семибашенный замок служил государственной тюрьмой, и еще в прошлом столетии султаны заключали туда посланников тех держав, с которыми вели войну.

Один из дворов этого мрачного полуразрушенного Семибашенного замка назывался Площадью голов, так как здесь складывали головы обезглавленных, чтобы их можно было видеть через высокую стену.

Караул древнего замка состоял в те времена, о которых идет речь, только из нескольких солдат. В это уединенное, пустынное полуразрушенное здание, кроме больших ворот, ведет еще много отверстий в стене.

Баши, явившийся во дворец султана, служил в Семибашенном карауле.

Абдул-Азис приказал адъютанту узнать о цели его прихода.

Адъютант отправился и скоро вернулся с докладом, что баши пришел донести о необыкновенном явлении в старом Семибашенном замке. На Площади голов явилась ему Золотая Маска, и он решился тотчас же прийти сюда с докладом.

– Приведи баши ко мне! Я сам хочу выслушать его донесение! – приказал Абдул-Азис.

Адъютант ввел уже престарелого капрала в покои султана.

Такая неслыханная милость привела баши в восторг. Он бросился на ковер и три раза прикоснулся к нему лбом.

– Ты пришел из Семи башен? – спросил султан.

– Нижайший раб вашего величества пришел оттуда. Теперь он счастлив: очи его видели могущественного повелителя правоверных! – отвечал капрал.

– Ты всегда стоишь в Семи башнях?

– Точно так, ваше величество. Я стою там с тремя племянниками!

– Что случилось с тобой в этот вечер?

– Нечто великое, ваше величество, нечто чрезвычайное! Мне около шестидесяти лет, а я еще никогда не видел Золотой Маски, о которой народ рассказывает столько чудес, – отвечал старый капрал. – Когда я час тому назад один совершал, по обыкновению, дозор, заметил на Площади голов фигуру в лохмотьях! Следовательно, чужой вошел в замок! Я хотел окликнуть его и поспешить к нему – тут я заметил зеленую головную повязку и под ней золотую маску. «Это Золотая Маска! – вырвалось у меня. – Я никогда ее не видел, но все же узнал ее». Я остановился и смотрел на нее – она прошла мимо меня, как будто бы меня вовсе не было. Я сложил руки на груди и преклонился перед ней. Золотая Маска села на обломок колонны! Я вернулся к племянникам и тут только услышал от них, что еще несколько лет раньше видели они Золотые Маски в Семибашенном замке.

– Золотые Маски? – переспросил султан. – Разве их несколько?

– Один из моих племянников утверждает, что их, должно быть, не одна, так как он видел нескольких. Когда после того я стоял у ворот башни, увидели мы снова в некотором отдалении фигуру в лохмотьях с блестящей золотой маской; была ли это та же самая, что прежде, или другая – я на это не могу ответить.

– Зачем ты не разведал о ней? – спрашивал султан, между тем как Шейх-уль-Ислам, безмолвно стоя сбоку, внимательно следил за разговором.

– Я немедленно отправился сюда.

– И ты не окликнул фигуру, явившуюся в Семибашенном замке?

– Ведь это, ваше величество, была Золотая Маска!

– Все же твоя обязанность была окликнуть ее! Приказал ли ты своим часовым проследить и задержать странную фигуру?

Старый капрал, казалось, не ожидал такого вопроса и подобную вещь считал невозможной.

– Отвечай же! – с гневом приказал султан.

– Я спешил к вашему величеству с доносом – ничего больше! – отвечал, дрожа, капрал.

– Ты дурной слуга, если пропускаешь чужих, кто бы они ни были, в Семибашенный замок! – вскричал султан в крайней раздражительности, затем он дал знак своему адъютанту: – Пусть отведут этого баши под стражу и строго накажут его, – приказал он и сделал дрожащему капралу повелительный жест, приказывающий ему немедленно удалиться с глаз.

Старый баши знал очень хорошо, что это было смертным приговором.

В галерее его окружили бостанджи и отвели в городскую тюрьму Сераскиерат, где он должен был ожидать наказания.

– Я хочу отправиться в Семибашенный замок, – обратился султан к адъютанту, – приготовьте лодку! Проводи меня, Мансур-эфенди. Я хочу, наконец, раскрыть то явление.

Шейх-уль-Ислам поклонился. Несколько камердинеров по знаку повелителя поспешили к нему и принесли широкий плащ, который он имел обыкновение надевать при ночных выездах.

Султан в сопровождении Шейх-уль-Ислама и флигель-адъютанта вышел к роскошной, выложенной камнем части берега, где уже стояли готовые лодки.

Он вошел в одну из них, оба его спутника последовали за ним, и в то время, как он сел в павильон на мягкую подушку, они остались стоять снаружи.

Лодка неслышно скользила по покрытой вечерними сумерками воде по направлению к городу.

Адъютант отдал приказание ехать к Семи башням.

В это время на Площади голов в Семибашенном замке, за старыми, мрачными стенами находилось несколько человек. Почти каждый из них вошел туда через особый ход и тихо сел на обломок колонны.

Площадь голов была невелика, и окружающая ее стена почти заслоняла ее от света, с наступлением ночи покрывала таинственной мглой.

Земля этой площади некогда, при прежних султанах, приняла столько крови, что почва на сажень глубины была пропитана ею – стена кругом была та же, через которую некогда смотрели на головы казненных: так высоко клали их и так велико было число обезглавленных.

Итак, на этом уединенном, мрачном дворе сидели на обломках колонн шесть оборванных фигур. Все они так походили одна на другую, что никто не отличил бы их друг от друга. Седьмой обломок колонны был еще пуст. При слабо мерцающем свете, проникавшем во двор, можно было разглядеть оборванные кафтаны, бледные, полузакрытые лица и задумчиво опущенные к земле глаза. У каждого часть лба и головы была обвита зеленой арабской головной повязкой, концы которой висели по сторонам, ярко светилась золотая маска.

Но вот исполненными достоинства шагами приблизилась к Семи башням еще одна такая же фигура. Прямо шла она на стражу у больших ворот в главной башне, как будто бы все двери и входы должны были открыться перед ней.

Часовые, стоявшие на своих постах, заметили Золотую Маску, шедшую прямо на них, и отошли в сторону, почтительно преклонившись перед фигурой, которая безмолвно прошла мимо и направилась к Площади голов.

Ни один из присутствующих не шевельнулся. Седьмой безмолвно подошел к еще пустому обломку колонны и опустился на нее.

– Вы последовали моему призыву, братья, – сказал он после короткой паузы глубоким, приятным голосом. – Мы долго отдыхали – теперь начинается снова наша деятельность! Готовится нечто великое, и мы должны отдать все наши силы одному делу, соединяющему нас. Освободились ли вы от остальных обязанностей?

Шесть фигур наклонили безмолвно головы.

– Итак, начнем наше дело во имя Бога. Великого и всемогущего, Бога всех живущих!

Остальные шестеро снова поклонились.

– Брат Омар, начинай! – обратился вновь пришедший к близсидящему.

– Я наблюдаю, – начал этот глухим голосом, – в развалинах Кадри. Ежедневно Мансур-эфенди держит совет с Гамидом-кади, однако оба преследуют не общее благо, не дела веры, а свои личные цели. Я подозреваю Мансура-эфенди в постыдном властолюбии! Всякое средство к достижению цели священно для него! Своему стремлению к могуществу жертвует он всем! Его деяния гибельны, и вскоре поднимется восстание, им разжигаемое!

– Оставайся вблизи него, брат Омар! – сказал вновь пришедший, когда тот замолчал. – Собери листочки, где ты записываешь его проступки, и принеси их сюда, когда переполнится мера! Говори, брат Бохира, – обратился он затем к следующему. – Что имеешь ты сообщить твоим братьям?

– Я наблюдаю, – начал и этот, не меняя своего сгорбленного положения, – во дворце султана с влиянием Мансура-эфенди борется еще другое, и это влияние также разжигает возмущение, которое и вспыхнет вскоре! Султанша Валиде окружает султана развлечениями, чтобы тем вернее властвовать над всеми! Ее советы султану решительны, и визири бессильны против нее! Уже бродит между ними дух раздора, и в скором времени они прибегнут к средствам, которые приведут к неслыханным переворотам!

– Пребывай и впредь в серале и во дворце Беглербег! – сказал вновь пришедший. – Что имеешь ты сообщить о преследовании Реции и принца Саладина, брат Мутталеб?

– Я наблюдаю, – начал и этот, – и гонители невинного принца и дочери Альманзора заключили их в Чертогах смерти, там томятся они!

– А ты, брат Беку-Амер?

– Я наблюдаю! Несчастная дочь старой, закоренелой в пороках гадалки Кадиджи, по имени Черная Сирра, принимающая участие в принце и дочери Альманзора, исторгнута мною и моими помощниками из могилы и возвращена к жизни! Тело ее отвратительно, но душа чиста!

– А ты что имеешь сообщить, брат Калед?

– Я наблюдаю! Бесчестным поступкам грека Лаццаро, доверенного слуги принцессы, нет конца! Это он пытался убить дочь Кадиджи, так как она знает его злодейства. Он счел ее мертвой и велел ее зарыть, отняв у нее наперед левую руку! Похищение Реции и принца есть тоже дело его рук! Я следую за ним всюду, брат Хункиар!

– Собери таблицы, где ты записываешь его злодейства, брат Калед, наказание его давно ждет!

– Теперь твоя очередь, брат Абульореда, – обратился тот, которого Калед назвал Хункиаром и который, казалось, председательствовал между ними.

– Я наблюдаю, – начал Абульореда. – Из Лондона приехала сюда одна женщина, которая еще раньше имела секретные поручения в Париже и в других местах, но везде заводила одни козни и интриги! Женщина эта, агент английских дипломатов, не что иное, как искательница приключений, и присутствие ее опасно! Ее зовут мисс Сара Страдфорд!

– Наблюдай за ней и за ее планами, брат, чтобы мы в случае ее тайных козней могли ей противодействовать! – сказал Хункиар, по-видимому знавший все. – Она живет у английского посланника и недавно на летнем празднике имела тайный разговор с принцем Мурадом!

– Она завлекает в свои сети одного молодого офицера баши-бузуков, – продолжал Абульореда. – Сила обольщения ее велика, и везде она пользовалась ею для достижения своих целей!

– Предостереги молодого офицера, как предостерег ты Рассима-пашу, – заключил Хункиар.

В ту же минуту странное таинственное собрание на Площади голов поднялось и внезапно разошлось.

С шести разных сторон во двор, почти одновременно, вошли шесть одинаково одетых человек, которые, по-видимому, сторожили все выходы. И у них так же, как и у семи остальных, под зеленой головной повязкой блестела узкая золотая маска.

– Зачем вы беспокоите нас, братья? – спросил их Хункиар.

– Уходите, скорей уходите! – отвечал один из поспешно вошедших. – Султан с Шейх-уль-Исламом приближается сюда в лодке, через несколько минут он явится на Площадь голов!

– Рассейтесь в разные стороны, – раздалось вполголоса приказание Хункиара.

Тринадцать фигур тихо исчезли в тени стен, и через несколько секунд Площадь голов была безмолвна и пуста, и только бледный свет луны падал на семь пустых мест.

Вслед за тем на Площади голов появился султан вместе со стражей и в сопровождении усердного Шейх-уль-Ислама и флигель-адъютанта. Он хотел, наконец, удостовериться в появлении Золотой Маски.

Но площадь была пуста! Кругом не было видно ни души.

В самом Семибашенном замке также не нашли никого.

Бесследно исчезло все, как ночной призрак, и султан, задумавшись, вернулся в свою лодку. Золотая Маска обеспокоила его. «Что предвещал этот призрак?» – со страхом думал султан.

 

XXVI

Призрак черной Сирры

Реция предалась уже отчаянию в страшной темнице, но надежда снова вернулась к ней, когда на рассвете, как мы уже описывали, проник к ней голос Сирры.

Теперь, когда Сирра знала место ее заключения, не все еще погибло для нее.

Если бы она только отыскала Сади и позвала его на помощь, спасение и освобождение ее были бы верны.

Образ Сади не покидал ее. Любимый муж, которому она навеки принадлежала душой и телом, искал ее – внутренний голос говорил ей это! До сих пор он не нашел ее только потому, что тюрьма была скрыта, но теперь Сирра открыла ее, и надежда снова ожила в душе Реции.

Когда Саладин, спавший в другой комнате, проснулся и поспешил к ней, она тихо сообщила ему эту утешительную весть: они скоро будут освобождены. Бедный мальчик с трудом переносил лишения неволи. Если бы подле него не было Реции, он давным-давно заболел бы. Страх, наполнявший его в этих ужасных стенах, недостаток свежего воздуха и полноценной пищи гибельно влияли на Саладина. Реция серьезно беспокоилась за него. Да и сама она выглядела бледной и истомленной. Одно только поддерживало ее – это мысль о Сади, о любимом муже, который теперь был для нее всем, после того как злосчастная судьба отняла у нее отца и брата!

Когда Сирра при приближении старого сторожа шепотом простилась с ней, Реция была в сильной тревоге, боялась, чтобы дервиш не заметил Сирру; в страхе прислушивалась она – но не слыхала ничего, кроме тяжелых шагов сторожа, значит, Сирра прошла незамеченной.

Тагир явился в камеру и принес воду, хлеб и плоды. Он едва бросил взгляд на своих пленников. То обстоятельство, что он был глухонемой, делало его бесчувственным ко всему. Даже красота и прелесть Реции не производили на него никакого впечатления. Он был лишен чувств. Он видел людские страдания и смерть, не имея к ним и тени сострадания. Механически исполнял он свои обязанности. Ни радости, ни чувства свободы, ни наслаждения не существовало для него. Лицо его ничего не выражало.

Маленький принц боялся этого человека и всегда с ужасом глядел на него, когда тот входил в камеру; он казался ему одним из страшных сказочных чудовищ.

Когда ушел Тагир, Реция накормила Саладина, поела немного и затем предалась мечтам об освобождении ее дорогим Сади.

Реция с нетерпением ждала вечера, ждала ночи! Она твердо была уверена в том, что Сирра и Сади придут освободить ее и Саладина.

Проходил час за часом. Никогда еще день не казался ей так длинен.

Тихо разговаривала она с Саладином.

– Мужайся, моя радость! – шептала она. – Сегодня ночью будем мы свободны, спасены!

– Ах, наконец-то, наконец-то! Но я ведь останусь у тебя, не правда ли? – спрашивал маленький принц.

– Да, Саладин, я буду охранять тебя!

– Если бы не ты, Реция, я давным-давно бы умер! – жалобно шептал принц, так рано обиженный судьбой.

– Ты останешься у меня, будь покоен! Мой Сади придет освободить нас!

– Ах, теперь я люблю твоего Сади, так же как и ты.

– За это я еще больше люблю тебя! Это мой Сади принес тебя ко мне!

– А я тогда боялся его. Другой офицер взял меня от Баба-Коросанди и отдал меня твоему Сади! Я не знал, что он отнесет меня к тебе. Разве Баба-Альманзор вовсе не придет повидаться с нами?

– Я боюсь, что он никогда не вернется, Саладин!

– Ты говорила недавно, что, может быть, он и вернется.

– Я все еще надеюсь – страх и надежда борются во мне! Но он давно, очень давно уехал, и никакого известия от него не дошло до меня! Другие принесли мне весть, будто он умер!

– Умер! Ах, Баба-Альманзор был так добр, и Абдаллах тоже умер, он, который вырезал для меня хорошенькие лодки из коры и приносил мне финики, и он также не вернется более! Знаешь ли что, Реция, я ужасно боюсь, может быть, и Сади тоже не вернется!

– Что говоришь ты, Саладин? – укоряла она сердито маленького принца. – Ты этого не должен говорить! Разве ты не знаешь, как я люблю Сади?

– Ты так же любила и Баба-Альманзора, а он также не вернулся! Ты любила и Абдаллаха – и он не вернулся! Вот мне и пришло в голову, что и Сади не вернется, так как ты его тоже любишь!

– Мне страшны твои слова, Саладин!

– Ты сердишься на меня, Реция?

– Никогда более не говори ничего подобного.

– Ах, как хотелось бы мне поплакать и погоревать с тобой! Я этой ночью видел очень страшный сон!

– Мне казалось, будто я слыхала твой крик или стон.

– Мне снилось, будто я шел за руку с тобой гулять за ворота и мы пришли на кладбище, – рассказывал маленький принц, – и тут ты показала мне могилы доброго Баба-Альманзора и Абдаллаха! Как только вступил я на надгробный камень доброго Баба-Альманзора, он скатился прочь. Мы поглядели вниз – могила была пуста! В ту же минуту показалось мне, как будто мы были уже не на кладбище, а у подошвы крутых песчаных гор, на которые мы хотели взобраться.

Вверху росли цветы и деревья, отбрасывая тень, а на самом верху стоял твой Сади. Казалось, он манил нас, потом он стал расти, делался все выше и выше! Позади него стояла женщина, такая же высокая, голова ее была так же величава, как вершина пальмы, и Сади отвернулся от нас, а мы все старались вскарабкаться к нему и все падали и падали вниз: твой Сади не смотрел на нас более, он смотрел только на высокую женщину, и мне показалось, будто покрывало упало с ее головы, и тут я закричал от ужаса – глазам моим представилась мертвая голова.

– Зачем только такие сны снятся тебе, Саладин, – сказала Реция с тайным ужасом.

– Не удивительно, что мне приснилась мертвая голова. Я однажды видел такую в кабинете Баба-Альманзора, и вот она иногда припоминается мне, – отвечал маленький принц.

Реция посмотрела в решетчатое окно – на дворе было уже темно, наступил вечер, давно желанный вечер!

– Отгони от себя эти мрачные образы твоего сновидения, моя радость, – сказала Реция и с любовью обняла мальчика. – Вот наступает ночь, и Сирра приведет сюда Сади!

– Ах, как страшно было ночью взбираться на высоту, – горевал маленький принц, – как трудно было подыматься по песку, мы все падали вниз.

Эти образы сновидения, казалось, имели легко объяснимый смысл, но Реция не хотела и думать об этом! Надежда, наполнявшая ее душу, победила. Она знала мужество и силу Сади!

Он накажет грека, как только Сирра сообщит ему о всех злодействах подлеца! Что мог сделать Лаццаро, несмотря на хитрость и злобу, против мужества и любви, наполнявшей Сади! Кроме того, Сади ведь был офицер и мог пробраться к ней скорее всякого другого. Глаза ее блестели.

Луна уже взошла на небо, бледный серебристый свет ее пробивался сквозь решетку в комнату, где Реция с маленьким принцем пламенно ждала своего избавителя, своего возлюбленного Сади. Вдруг она услышала тихие шаги в коридоре, Это не мог быть старый Тагир; он никогда в этот час не приходил к заключенным.

Реция прислушивалась. Она поднялась с места – восторг охватил ее душу при мысли, что это приближается Сади.

Саладин тоже услышал шум и, не говоря ни слова, указал на дверь.

Вот шаги дошли до двери.

Затаив дыхание, смотрела на нее Реция! Следующая минута должна была решить все!

В замок был воткнут ключ и тихо, медленно повернут.

Так никогда не отворял дверь Тагир! Но это могла быть Сирра? Сади или Сирра? Но вот дверь отворилась – и на пороге показалась окруженная мраком фигура мужчины.

Реция наклонилась вперед. Лунный свет упал на вошедшего – крик ужаса вырвался из уст заключенной: не Сади, не Сирра были это! Лаццаро, грек стоял на пороге. Он надеялся застать прекрасную Рецию в глубоком сне. Но вот она стояла перед ним, она и маленький принц, охваченные страхом.

Реция откинулась назад, когда Лаццаро подошел к ней. Раздирающий крик о помощи вырвался из ее уст, она увидела себя во власти презренного грека, который среди ночи пробрался к ней.

Но крик замер, неуслышанный в обширных покоях Чертогов смерти.

Какое ужасное разочарование для Реции, которая уже протянула руки, чтобы принять в свои объятия возлюбленного Сади! Какой ужасный час предстоял ей! Какие муки готовил ей теперь грек? Что нужно ему было от Реции?

Она отшатнулась от него, как от хищного зверя, сложила руки для молитвы и опустилась на колени. Между тем Саладин прижался к ней и не спускал глаз с Лаццаро.

Последний уже освоился с царствовавшим в камере полумраком и направился к Реции.

На этот раз она была в его власти! Когда же он протянул руки, чтобы обнять ее, маленький принц, позабыв о страхе, бросился на грека и пытался оттолкнуть его своими маленькими ручками, затем вцепился подобно репейнику в руку Лаццаро.

Грек отбросил от себя мальчика с такой силой, что тот, не пикнув, повалился как сноп и остался лежать у стены.

Как разъяренная львица, детенышу которой угрожает враг, с отчаянной силой бросилась Реция на грека.

– Презренный! Если ты преследуешь меня своими злодействами, то, по крайней мере, пощади ребенка, что тебе сделал этот мальчик! – закричала она. – Зачем ты и здесь не оставляешь нас в покое?

– Чтобы владеть тобой, чтобы назвать тебя своей, прекрасная Реция! – отвечал Лаццаро. – Ты будешь моей!

– Прочь от меня, негодяй! Никогда, никогда рука твоя не коснется меня! Я так глубоко ненавижу и презираю тебя, что соглашусь скорее умереть, чем принадлежать тебе! Убей меня – я хочу живой или мертвой остаться верной женой Сади.

Адский хохот был ответом на ее слова.

– Ты одумаешься, прекрасная Реция! – воскликнул он.

– Зачем ударил ты мальчика, презренный? Мой бедный, милый Саладин!

– Оставь его! Ты должна быть моей! – скрежетал зубами Лаццаро и подступил к Реции, стараясь заключить ее в свои объятия.

Снова раздался раздирающий крик о помощи. Страшно отзывалось громкое эхо в обширных покоях.

– Кричи сколько угодно, никого нет поблизости, ты моя! – говорил грек, торжествуя и подходя все ближе.

Она гордо выпрямилась. Пылая ненавистью, стояла она перед врагом.

– Смотри так, теперь ты еще прекраснее, чем когда-либо! – воскликнул грек и, не испугавшись ее угрожающего вида, обвил своею сильной рукой тонкий стан ее.

Погибла Реция, если только не случится чудо! Беспомощная, она была отдана на произвол исполненного пылких желаний грека, который видел уже себя у цели!

– Сади! Спаси меня! Сади! – воскликнула она, собрав последние силы. Она уже чувствовала руки Лаццаро, ощущала его дыхание у своей щеки. Отвращение, ужас, ненависть наполняли ее душу. Она стала защищаться, как могла, но что значили эти слабые попытки вырваться против возбужденной страстью силы грека.

– Сади! Помоги мне! – еще раз воскликнула Реция задыхающимся голосом и сделала последнее усилие вырваться из рук своего врага.

Вдруг двери камеры с шумом распахнулись. Это случилось так внезапно, что нельзя было заметить, кто раскрыл их – видно было только, что на полу, во мраке, окружавшем дверь, что-то зашевелилось и в то же мгновение прыгнуло вверх. Страшное проклятие вырвалось у Лаццаро. Он внезапно почувствовал, что что-то тяжелое вцепилось в него сзади и сдавило ему шею.

Это случилось так внезапно, что в первую минуту он и не думал, что его душит постороннее существо, а скорее заподозрил, что случилось что-то с ним самим.

Он выпустил Рецию, задыхаясь, схватился за шею и тут почувствовал, что у него на спине сидит кто-то и крепко сжимает его шею!

Это мог быть только ребенок!

Может быть, мальчик.

Но ведь он все еще без чувств лежит на полу!

Лаццаро было некогда думать об этом, чувство самосохранения пересилило все! Он хрипел – ему не хватало воздуха, еще минута – и он задохся бы.

Реция, вырвавшись из рук грека, полумертвая от страха и напряжения, упала на колени.

Как безумный схватил Лаццаро руки, сжимавшие его шею, он с ужасом чувствовал теперь, что сзади чья-то голова касалась ею. Итак, на нем сидело человеческое существо!

Он хватался за голову врага и пробовал изо всей силы удариться спиной об стену, чтобы только сбросить его, но все было напрасно!

Он в ужасе выбежал из камеры – страшное существо, вцепившись, оставалось на нем.

В своем безумном бегстве Лаццаро чуть было не опрокинул старого Тагира, который, найдя дверь в камеру еще открытой, запер их, убедившись предварительно, что они были еще в камере.

Хрипя, ударяясь об стены, с широко выпученными глазами бросился грек по слабо освещенным коридорам к лестнице. В одно мгновение он был уже внизу – на спине его все еще сидел ужасный призрак. Он увидел голову и узнал Черную Сирру! Дочь гадалки, которую он сам похоронил, руку которой принес старой Кадидже, теперь сидела на нем и своими руками сжимала ему горло. Не видя и не заботясь о том, куда попадет, Лаццаро бросился через дверь и темный коридор в Зал дервишей.

Шатаясь, вступил грек в середину их круга с ужасной ношей и, хрипя, грохнулся на пол между вскочившими от ужаса дервишами.

 

XXVII

Переодетый принц

Вернемся снова к тому вечеру, когда переодетый принц со своим слугой Хешаном отправился в сераль отыскивать следы маленького Саладина.

Между тем как принц Мурад на дворе запальчиво говорил с Зора-беем, мушир Изет показался в передней султанши Валиде, находившейся в серале.

Изету было вменено в обязанность наблюдать за принцами, и султанша-мать тотчас приняла его, так как именно она считала необходимым вести за ними наблюдения.

Мушир Изет вошел в комнату, где на диване сидела султанша Валиде, и низко поклонился ей со всеми знаками глубочайшего почтения.

– Ты приносишь мне известие, касающееся принцев? – спросила она.

– Ваше величество! Соизвольте выслушать мое важное известие, – сказал мушир. – Принц Абдул-Гамид не оставляет никогда Терапии и занят назначениями и распоряжениями относительно устройства своего маленького дворца в Китхат-Хапе у Пресных вод, куда принц хочет переехать, как только придут все вещи из Парижа! Принц же Мурад с некоторого времени в сильной тревоге, и причина ее в неизвестности участи принца Саладина.

– Какой вздор! Принц Мурад может быть спокоен, что мальчик этот останется жить! – воскликнула султанша Валиде.

– Принц хочет увериться и получить нужные объяснения, – продолжал мушир. – Поэтому его высочество сегодня вечером, в сопровождении слуги, переодетый, потихоньку оставил Терапию.

– Переодетый? В каком же костюме?

– Его высочество надели мундир баши.

– А где находится принц?

– Внизу, во дворе сераля, ваше величество! Его высочество явились в сопровождении слуги и вступили в жаркий спор с офицером Зора-беем, которого они искали!

– Этот Зора-бей заодно с принцем? Сопровождал ли он принца?

– Его высочество искали Зора-бея, по всей вероятности питая надежду получить от него сведения о местопребывании маленького принца Саладина!

– К чему это переодевание? Что значит этот маскарад? – воскликнула султанша. – Хотят сыграть со мной шутку или же сделаться посмешищем для прислуги? Принц ведь и без подобного переодевания может оставлять свой дворец, к чему же все это?

Мушир поклонился, пожав плечами.

– Пусть немедленно попросят принца и его свиту отправиться в Розовый киоск; дальнейшее решит сам султан!

Это походило на арест.

Изет снова поклонился.

– Приказание вашего величества будет немедленно приведено в исполнение, – сказал он тоном рабской преданности.

– Ступай и донеси мне, как только принц и свита его будут в киоске, – приказывала султанша Валиде. – Я хочу тогда оставить сераль! Пусть предварительно займут караулами все выходы в киоск, как это предписывает достоинство принцев. Чтобы приказание мое было исполнено!

Мушир отправился, и вскоре после того, как мы уже видели, показался дежурный офицер, пригласив принца, Зора-бея и слугу следовать за ним в Розовый киоск, который находится в садах сераля и представляет собой уединенное, очень старое и угрюмое здание, вовсе не заслуживающее названия Розового киоска. По названию можно представить его себе обвитым розами, живописно расположенным, прелестным домиком – ничего подобного нет у этого киоска! Он лежит в тенистом, пустынном месте, среди совершенно запущенных садов сераля, и ничто не подает повода к его названию, разве только несколько дикорастущих поблизости розовых кустов.

Сам киоск был очень неуклюжей беседкой. Своими серыми, угрюмыми стенами, грубыми лепными украшениями и куполами вверху напоминала беседка то время, когда султанские жены часто приходили в этот сад и пили здесь кофе, курили и предавались скуке.

Как только мушир Изет донес ей, что приказание ее исполнено, она оставила сераль и отправилась в Беглербег к султану.

Когда принц Мурад, Зора-бей и слуга Хешан через коридоры сераля и дворы были введены в сад, их случайно видел из одного из покоев Шейх-уль-Ислам, который, по-видимому, имел какое-то дело в серале. Он велел позвать начальника капиджей.

– Давно не удостаивался я милости являться пред твое высокое лицо, могущественный и мудрый Мансур-эфенди, – сказал Магомет-бей.

Шейх-уль-Ислам велел ему встать и подойти к окну, выходившему во внутренний двор. В эту минуту по двору проходили в вечерних сумерках трое арестованных.

– Кто те военные, которых ведет капиджи-баши? – спросил он.

– Баши, который идет впереди, не кто иной, как переодетый принц Мурад, великий могущественный Баба-Мансур!

– Как, принц?

– Клянусь бородой пророка! Последний – слуга принца, Хешан, а второй – один из трех неверных, которые своим внезапным и самовольным выходом обесславили твой полк, всемогущий Баба-Мансур!

– Полк капиджи? Ты об этом еще ничего не доносил мне, Магомет-бей.

– Твоя милость с того дня еще ни разу не удостаивала меня аудиенции!

– Как могли они выйти из полка? Кто дал им позволение на такой неслыханный шаг?

– Сам его величество султан!

– А кто эти три смельчака?

– Зора-бей, Гассан-бей и Сади-баши!

– Тот, кого ты назвал последним, не он ли был нам рекомендован принцессой Рошаной?

– Да, мудрый и всемогущий Баба-Мансур, это он. Сади, по повелению султана, беем переведен в корпус баши-бузуков вместе с Зорой!

– А третий?

– Третий из этих преданных друг другу товарищей – Гассан-бей – сделан адъютантом принца Юсуфа-Изеддина, – отвечал Магомет-бей с выражением ненависти и глубокого негодования. – Они обратились к его величеству султану с просьбой о перемещении. Такого позора еще никогда не случалось в твоем полку, всемогущий Мансур-эфенди, и осмелюсь высказать мое живейшее желание и настоятельнейшую просьбу: накажи этих дерзких за этот позор.

– Твое раздражение справедливо, и меня также возмущает этот поступок, так как до сих пор все считали за особую честь и милость служить в полку капиджи, – сказал Шейх-уль-Ислам.

– Накажи, раздави этих недостойных твоим гневом, мудрый и могущественный Баба-Мансур, или предоставь мне дать волю моему справедливому негодованию и наказать троих ослушников.

– Знаешь ли ты причину, приведшую трех офицеров к этому шагу?

– Да, могущественный и мудрый Баба-Мансур, и это могу я тебе сказать. Сади-баши, тот молодой, рекомендованный светлейшей принцессой солдат, должен был, по твоему приказанию, арестовать дочь толкователя Корана Альманзора – Рецию и находящегося при ней мальчика, но Сади полюбил эту Рецию и взял ее себе в жены!

– Тот Сади-баши? Верно ли твое известие?

– Не сомневайся в этом…

– Он вернулся тогда с ответом, что не нашел дочери Альманзора в доме ее отца?

– Это была правда, мудрый и всемогущий Баба-Мансур, он не нашел ее на том месте, которое ты ему назначил, но потом он нашел ее в другом месте и взял к себе в дом! Тут, по случаю пожара, дом его обратился в пепел, и она пропала без вести! Чтобы не получать больше такого приказа, он искал и нашел случай выйти из твоего великого и славного полка!

– А два других офицера?

– Они, как я уже заметил, связаны с Сади тесными узами дружбы, и я понял из их разговоров, что они имеют общие дела и все трое разыскивают дочь Альманзора. Итак, они ради Сади изменили полку!

– Я предоставляю тебе, Магомет-бей, право наказать трех отступников за их измену, но устрой так, чтобы никто ничего не узнал о наказании и не заметил его! Перевод состоялся по приказанию его величества султана, значит, об открытом приговоре и наказании не может быть и речи!

– У меня готов уже хороший план, могущественный и мудрый Баба-Мансур.

– И оставь его при себе! – перебил его Шейх-уль-Ислам. – Я не хочу знать его, ты один в ответе, будь осмотрителен! В моей же признательности за твое усердие можешь быть уверен.

Мансур-эфенди отпустил начальника капиджи и затем, без свиты, отправился по самой отдаленной дороге к внутреннему двору сераля, который, как и первый двор, постоянно охраняют капиджи.

Отсюда проходят в сады сераля через ворота, теперь открытые, а в прежнее время строго оберегаемые черными и белыми евнухами.

С тех пор как султан стал появляться в серале очень редко, только в торжественных случаях, а настоящий двор свой и гарем содержал во дворце Беглербег, ворота эти вовсе не охранялись. Поэтому никто не заметил, что Мансур-эфенди в такое позднее время отправился в темные сады сераля. Войдя, он тотчас повернул в ту сторону, где среди высоких деревьев находился Розовый киоск. Когда он приближался к киоску, навстречу ему вдруг раздался сторожевой оклик солдат:

– Кто идет?

Шейх-уль-Ислам остолбенел, он и не подумал, что заняли киоск стражи! Он быстро подошел к часовому и, прежде чем тот успел повторить оклик – это был солдат из капиджи, – Шейх-уль-Ислам назвал себя, солдат стал во фронт.

Мансур направился к киоску и приблизился к окнам.

Он увидел, что в комнате горел огонь, окно было еще открыто.

– Светлейший принц! – сказал Мансур-эфенди тихим голосом.

Вслед за тем к окну приблизились шаги.

– Кто ты? – спросил принц Мурад.

– Разве светлейший принц не узнает того, кто только что получил известие об участи вашего высочества?

– Мне кажется, ты – великий мудрейший Мансур-эфенди! Что тебе от меня нужно?

– Я пришел уверить ваше высочество в своей преданности!

– Зачем это? Ты настолько посвящен во все, чтобы знать, как опасно давать здесь подобные уверения, – отвечал принц Мурад.

– Известие о случившемся огорчило меня, и я пришел уверить ваше высочество в том, что хочу употребить все свое влияние, чтобы уничтожить последствия!

– Кажется, истолковали в дурную сторону то, что переодетый принц посетил сераль! Но ведь это было необходимо! Я имел на то свои причины!

– Причины эти – тайна?

– Они уже более не тайна, великий муфтий, с тех пор как их знает офицер, находящийся теперь в другой части киоска! Я пришел отыскать следы моего сына, принца Саладина.

– Смею ли я назвать вашему высочеству этот след? – спросил Мансур-эфенди уклончиво.

– Можешь быть уверен в моей вечной благодарности, мудрый Мансур-эфенди, если окажешь мне эту услугу!

– Ваше высочество оставили принца на воспитание у известного своею мудростью толкователя Корана – Альманзора?

– Это так! Но Альманзор ведь умер!

– Я слышал, будто он пропал без вести, и каким-то случаем маленький принц был отдан бывшему служителю сераля Коросанди, – продолжал Шейх-уль-Ислам, нашедший наконец давно желанный случай сойтись с будущим преемником престола и приобрести его доверие.

– Все это я знаю! Но где же теперь находится принц Саладин?

– Пусть ваше высочество предоставит мне с этих пор отечески заботиться о принце.

– Ты согласился бы сделать это, мудрый Мансур-эфенди?

– Я обещаю вашему высочеству еще больше: переселение в любимый дворец светлейшего принца!

– Что побуждает тебя к таким обещаниям?

– Я хотел бы приобрести доверие вашего высочества.

– Ты получишь его и к тому еще мою благодарность, если сдержишь слово, мудрый Мансур-эфенди!

– От меня самого, ваше высочество, больше ничего не услышите, но факты будут говорить за меня! – отвечал Шейх-уль-Ислам.

– Да защитит ваше высочество милосердный Аллах!

В то время, как в этой стороне киоска происходил вышеупомянутый разговор, Зора-бей ходил взад и вперед по отведенной ему комнате в другой части.

Он не зажигал огня. Встреча с переодетым принцем не выходила у него из головы, и он сожалел только об одном обстоятельстве, что, к несчастью, не мог сообщить принцу, где находится Саладин.

Но только он подошел к открытому окну и бросил взгляд на глубокий мрак, расстилающийся между деревьями, как ему показалось, будто под окном кто-то шевелится.

– Благородный Зора-бей! – прозвучал тихий голос.

Он прислушался – он ясно слышал свое имя, но не мог узнать ни голоса, ни фигуры.

– Кто зовет меня? – спросил он.

– Тише, пожалуйста, мой благородный Зора-бей, тише! – отозвался голос. – Я приношу тебе известие, которого никто другой не должен слышать!

– Прежде всего, скажи мне, кто ты?

– Твой друг и друг твоих обоих товарищей! – отвечал глубокий, сдержанный голос, который молодому офицеру показался знакомым, но все-таки он не мог догадаться, кто бы это мог быть.

– Сади ищет свою жену, которая исчезла во время пожара в его доме! Ты и храбрый Гассан-бей соединились с Сади, и все трое отыскиваете дочь Альманзора.

– Твоя правда.

– Я даже скажу тебе, благородный Зора-бей, где находится прекрасная Реция, чтобы ты мог передать эту весть твоему другу Сади-бею!

– Как, ты знаешь, где дочь Альманзора? Говори, кто ты, оказывающий моему товарищу эту услугу?

– Не спрашивай о моем имени, благородный Зора-бей, достаточно будет тебе моих слов. Сади-бей снова увидит дочь Альманзора, если ему удастся проникнуть в те покои сераля, где находятся избранные на праздник Байрам женщины, из которых султанша Валиде выбирает на этот год одалиску для гарема султана.

Зора-бей прислушивался, эта весть поразила его!

– Ты точно это знаешь? – спросил он.

– От Сади-бея и тебя будет зависеть убедиться в истине моих слов! – отвечал незнакомец. – Я видел сам, как была введена в эти покои дочь Альманзора!

Зора-бей помолчал минуту, потом вдруг подошел к столу, чтобы зажечь стоящую на нем свечу. Он хотел удостовериться, кто был принесший это известие.

– Постарайтесь проникнуть в покои, может быть, вам удастся, – продолжал незнакомец. – Вы найдете там прекрасную Рецию!

В эту минуту Зора-бей зажег свечку и подошел к открытому окну, чтобы осветить стоящего в саду, – но незнакомец в ту же минуту бросился в кусты. Зора-бей слышал еще шаги, но видеть его уже не мог.

 

XXVIII

Месть Магомет-бея

Все попытки Сади найти Рецию были тщетны, он не мог открыть ни малейшего следа, хотя неусыпно заботился об этом.

Теперь ему пришла в голову странная мысль. Золотая Маска однажды сообщила ему убежище Реции, и теперь он хотел разыскать ее, чтобы вторично узнать, где Реция. Но где должен был он искать таинственное существо? Где мог он найти Маску? Она являлась незваная, внезапно подкрадывалась к тому, кто всего менее думал о ней, отыскать же ее не было никакой возможности! Сади бродил ночью по улицам Стамбула и Скутари в надежде где-нибудь во мраке вечера увидеть Золотую Маску. Но странно! Теперь, когда он высматривал ее и хотел ее видеть, она, как нарочно, не показывалась.

Когда он однажды вечером производил свои поиски, встретил он Гассан-бея, который, освободившись на несколько часов, шел к нему. Сади сообщил ему свое намерение. Смеясь, положил Гассан руку на плечо товарища.

– Тщетная попытка, Сади, – сказал он. – Золотая Маска является то одному, то другому, то здесь, то там! Ты должен ждать, покуда она снова подкрадется к тебе; больше ты ничего не можешь сделать!

Гассан проводил Сади в его квартиру и рассказал ему о приключении со старой колдуньей.

Они еще говорили об этом, как отворилась дверь и вошел Зора-бей.

Молодые офицеры поздоровались.

– Я думал, что ты находишься под домашним арестом, – обратился Сади к Зора-бею.

– Да, я был под арестом в Розовом киоске, – отвечал Зора и, подсев к друзьям, рассказал им о своей встрече с принцем. – Со вчерашнего вечера до сегодняшнего находился я там, только час назад выпустили меня – после того, как принц и его слуга также оставили Розовый киоск, а я письменно изложил свои показания!

– Дело осталось без дальнейших последствий? – заметил Сади.

– Было бы странно, если бы оно еще имело дальнейшие последствия, – воскликнул Зора-бей. – И без того я целые сутки провел под арестом!

– Тебя хватятся в полку, – сказал Гассан.

– Я думаю, Магомет-бей сделал уже донесение!

– Конечно, иначе я не знал бы ничего об аресте, – подтвердил Сади. – Все происшествие возбудило всюду большой интерес, и большинство завидовало твоему приключению.

– И пусть. Было ли там действительно чему завидовать, я оставляю без ответа, – отвечал Зора, – но, однако, со мной в Розовом киоске случилось нечто касающееся тебя, Сади, и что немедленно привело меня сюда!

– Говори же! Рассказывай! – воскликнули Гассан и Сади.

– Это странная история, и я ничего, не мог узнать о том, кто являлся ночью у киоска, – начал Зора-бей, – имени своего он не сказал, и когда я зажег свечку, чтобы разглядеть его, он бесследно исчез в темноте!

– Это была, может быть, Золотая Маска! – воскликнул Сади.

– Не думаю!

– Что же сделал этот незнакомец? – спросил Гассан.

– Он выдавал себя за нашего друга, но мне не хотелось этому верить, внутренний голос подсказывал мне, что этого быть не может!

– Наш друг? И он точно знал всех нас? – спросил Сади.

– Да, всех троих!

– Если бы он действительно был нашим другом, – заметил Гассан, – то для чего было бы ему окружать себя такой таинственностью?

– Я подумал то же самое! Но ничего неприязненного не мог найти я в его известии!

– Что же это было за известие?

– Он пришел сказать мне, где твоя Реция!

– Где Реция? – воскликнул Сади. – Он знает это?

– Конечно, он это сообщил мне, чтобы я передал тебе, и ты, наконец, избавился от муки неизвестности!

– А вы еще сомневаетесь в его дружбе, вы, недоверчивые души?

– Какая же цель этому незнакомцу уведомлять нас о месте пребывания Реции? Говори же, Зора, где находится она?

– Известие не обрадует тебя, Сади! – отвечал Зора. – Однако же ты должен знать все! Твоя Реция, кажется, находится в числе женщин, избранных султаншею Валиде, чтобы к ближайшему празднику Байрама выбрать новую одалиску в гарем!

– Как, моя Реция? – воскликнул Сади в сильном возбуждении – Она между женщинами, захваченными к Байраму? Она не должна остаться там!

– Будь осторожен, мой друг! – уговаривал Зора-бей своего взволнованного товарища.

– Она не должна там оставаться, говорю я! Я должен освободить, спасти ее, если бы даже это стоило мне жизни!

– Ты забываешь, что никто, под страхом смертной казни, не смеет переступать порога дворца Долма-бахче, где евнухи и рабыни стерегут избранных, – сказал Гассан.

– Я знаю все, но неужели вы думаете, что это может удержать меня, когда я знаю, где находится моя Реция? – воскликнул Сади. – Ни препятствий, ни пределов не существует для меня! Я так и думал, что только что-то необычайное помешало мне найти ее. Бедная Реция! Я знаю, что если другие, избранные к Байраму, гордятся и радуются этому назначению, Реция будет горевать в отчаянии. Я должен освободить ее, чего бы мне это ни стоило!

– Подумал ли ты об опасности? Обдумал ли ты прежде все? – спрашивал Гассан. – Избранные женщины скрыты от всех, и никто не смеет их видеть!

– Мне и не надо видеть их, мне надо только возвратить и освободить мою Рецию!

– Едва ли будет возможно проникнуть во дворец Долма-бахче и войти в него, – заметил Зора-бей в раздумье.

– Ни раздумий, ни сомнений нет для меня! Сейчас же я отправлюсь в Долма-бахче.

– Ты взволнован! Не увлекайся безрассудным поступком, Сади. Он может стоить тебе жизни! – предостерегал его Зора.

– Я знаю опасность, – но знаю также свой долг! Мое решение непоколебимо, и никакая земная власть не может уничтожить его! Сейчас же отправляюсь я в мраморный императорский дворец!

– Если ты этого непременно хочешь, пусть будет так! И я тоже пойду с тобой! – объявил Зора-бей.

– И я также не оставлю тебя, как это повелевают долг и данное тебе обещание, – сказал Гассан и поднялся с места.

– Ни за что на свете! Я не принимаю этой жертвы! – воскликнул Сади. – Предоставьте все одному мне! Довольно будет одному из нас поплатиться жизнью в случае неудачи. Оставайтесь!

– Мы разделим твою участь! – решительно отвечал Зора-бей, протягивая Сади руку.

– Не отвергай нас! Мы остаемся с тобой, – сказал Гассан с решительным видом, так что Сади не мог вторично отказать, не оскорбив их.

– Прежде чем отправиться в Долма-бахче, позволь мне предложить еще один вопрос, – обратился Зора к Сади. – Ты хочешь вытребовать дочь Альманзора, но по какому праву?

– По праву, которое дает святая любовь! – воскликнул Сади восторженно. – Реция – моя!

– Ты называешь ее женой, ты, чтобы охранить ее, ввел в свой дом, и Реция, исполненная любви и доверия, охотно последовала за тобой, – продолжал Зора, – но брак еще не был совершен имамом и не подписан свидетелями!

– Ты ошибаешься, друг мой, брак наш заключен старым имамом в Скутари! – отвечал Сади.

– Конечно, подписи его будет достаточно, и ты мог бы с помощью этой бумаги еще раньше доказать свое право, но где же бумага имама?

Сади побледнел.

– Горе мне, она сгорела, – сказал он глухим голосом, – она сделалась добычей пламени!

– Какой несчастный случай!

– Довольно! Ничто не может удержать меня! – воскликнул Сади. – Достаточно моего слова и нашей любви!

– Юный мечтатель! – произнес Зора-бей с тихой и сострадательной улыбкой. – Что тебе вздумалось! Одно свидетельство о браке могло еще тебе пригодиться, твои же слова и слова Реции ничего не значат!

– Будь что будет, не то я для достижения цели употреблю силу! – объявил Сади отважно.

– Чтобы не сделать опрометчивого шага, прими нашу помощь и совет, – обратился Гассан к взволнованному Сади. – Освобождение Реции силой стоило бы тебе головы. Предоставь нам наперед удостовериться, действительно ли дочь Альманзора находится в числе предназначенных к Байраму женщин! В том случае, если бы нам удалось убедиться в этом и, может быть, даже увидеть Рецию, тогда могли бы мы на другое утро отправиться освободить и возвратить ее тебе. Об освобождении силой не может быть и речи; вспомни только, что избранные женщины и девушки охраняются многочисленными евнухами и рабынями, а внизу стоят на карауле капиджи!

– Гассан говорит правду, Сади, – поддержал друга Зора-бей. – Если эта попытка нам удастся сегодня, остальное сделаем завтра, но тихо и осмотрительно!

– Хотелось бы мне видеть, как были бы вы спокойны, потеряв любимую жену? А вы еще требуете спокойствия от меня. Несправедливые вы! – воскликнул Сади. – Требуйте от меня всего, только не холодной рассудительности в эту минуту! Моя Реция взята у меня, и я должен оставаться спокойным? Что все сокровища мира в сравнении с любящим сердцем! Реция любит меня! Если бы вы только знали ее и ее самоотверженную любовь! Скорей, друзья, в Долма-бахче!

Зора и Гассан уступили ему, хотя и не скрывали от себя той опасности, в руки которой безрассудно бросались сами! Они должны были сопровождать Сади, они не могли оставить его одного, не нарушив данной ему клятвы! Может быть, им еще удастся умерить беспредельную отвагу Сади.

Если он позволит себе увлечься безрассудными поступками, он погубит и себя, и их. Никогда еще не оставался безнаказанным тот, кто осмеливался проникнуть в покои, где приготовлялись и совершались тайны Байрама. Никогда еще ни один смельчак не мог сообщить, что происходило в этой строго оберегаемой части гарема Долма-бахче, ибо живым никто не оставлял его.

Однако дальнейшие возражения, не удержав Сади, походили бы на трусость и нерешительность, а потому оба друга уступили. Головам их угрожала опасность – тем не менее они не колебались ни минуты.

Три друга отправились по дороге в Долма-бахче.

Позади Перу, в Цыганском квартале на берегу Босфора находился дворец Долма-бахче.

Во дворце Долма-бахче ежегодно на празднике Байрама происходило представление вновь избранной императрицей-матерью жены султана, которая вступала в его гарем.

Воспользуемся случаем, чтобы кратко рассказать о традициях семейной жизни в Турции в те времена.

Турецкие женщины и их отношения с мужчинами не всегда понятны европейцу. Обычай многоженства – одно из существеннейших отличий турецкой жизни. Не менее странным кажется нам и то обстоятельство, что турецкая женщина могла являться публично только под покрывалом: непокрытая, не смела она говорить с посторонними лицами. Так, в статье «Турецкие женщины» следующим образом объясняют этот обычай: «Пророк Магомет принудил своего приемного сына и полководца Цейда прогнать от себя супругу Цейнебу и потом сам женился на ней; на свадьбе некоторые гости оставались очень долго. Тут было им открыто и предписано от Бога, чтобы жены пророка только “за завесой”, то есть закрытые покрывалом, говорили с другими, исключая близких родственников, и все жены правоверных должны были следовать этому обычаю».

В старину положение женщины у арабов было свободное, как это и теперь водится у бедуинов, и не национальный дух, а личное желание пророка ограничило эту женскую свободу и установило то гаремное заключение, которое так дурно повлияло на турецкие нравы.

Вообще, турок имеет только одну жену, кто же имеет средства, может завести и нескольких. Хотя настоящий невольничий рынок и запрещен законом, все же торг людьми производится, хотя и в иных формах, и едва ли можно найти хоть одного богатого турка, который не приобретал бы за деньги жену, рабов и рабынь.

Последние известны под именем одалисок, горничных, но принадлежат, как и все женщины в доме турка, к его гарему. Если обыкновенный турок хочет иметь жену, то есть первую, или если родители хотят женить его, посредницами в этом деле становятся матери жениха и невесты.

Непосредственное участие последних выражается иногда только в том, что матери потихоньку позволяют жениху сквозь решетку посмотреть на невесту без покрывала.

Начинаются взаимные переговоры. Наконец жених, в виде свадебного подарка, дарит невесте несколько тысяч пиастров и, следовательно, некоторым образом покупает ее.

Ко дню, назначенному для свадьбы, имам приготовляет брачный контракт, который затем скрепляется подписью свидетелей, и тогда невесту после разнообразных увеселений в карете подвозят к дому жениха.

У ворот дома ожидает жених, он вынимает ее из кареты и вносит, теперь уже свою супругу, в дом, где имеет право снять с нее покрывало.

Каждый турок обязан назначить жене своей особое помещение в своем доме, хотя бы только одну комнату. Если у него несколько жен и рабынь, он должен каждой из них отдать в распоряжение особый покой.

Если турок состоятельный, он, приведя имаму доказательства того, что может содержать гарем, может иметь до четырех законных жен и столько рабынь, сколько позволяют ему средства.

Обыкновенно первая жена выбирается из того же сословия, что и муж; остальных жен, равно и одалисок, выбирает он из привезенных на рынок грузинок, черкешенок и турчанок, которых сами родители продавали торговцу, имевшему невольничий девичий рынок в Стамбуле. Здесь совершался этот постыдный торг женщинами и девушками. Цена за каждую доходила от двух до пяти тысяч пиастров: черные невольницы ценились дешевле.

Бразды домашнего правления находятся всегда в руках первой жены, но часто ей приходится очень горько, если одна из прочих жен приобретет особенную любовь супруга и повелителя. Тут, чтобы низвергнуть соперницу, пускала она в ход всевозможные интриги.

Здесь нелишним будет упомянуть об одном случае в доме вдовствующей дочери Магомета-Али-паши, бывшего вице-короля египетского, по имени Нацин-Ханум. Так как супруг ее часто не был дома, то она находила возможность безнаказанно принимать в гареме своего возлюбленного; в то же время она была в высшей степени ревнива. Компаньонка принцессы рассказывала следующее: супруг принцессы сказал однажды рабыне, подававшей ему воду: довольно, мой ягненочек! Эти слова привели принцессу в сильное бешенство. Бедное создание было убито по ее приказанию, затем жареная голова ее, начиненная рисом, была подана к обеду мужу.

– Возьми же кусочек твоего ягненочка! – сказала ему Нацин-Ханум.

Бросив салфетку, он удалился и потерял к ней всякое расположение. Не развелись они только потому, что супругу хотелось сохранить богатство и остаться зятем Магомета-Али. Ревность этой ужасной дочери вице-короля распространялась на всех невольниц; при малейшем подозрении в неверности она приказывала сечь их плетьми до смерти.

Вся гаремная жизнь полна злобы и ревности, здесь рождается много хитрых интриг. Несмотря на кажущуюся покорность турецкой женщины, часто она ведет правление государством.

Те знаменитые визиты, которые турецкие женщины так часто делают одна другой, теперь служат средством добиться должностей их мужьям, сыновьям и братьям. Лестью добиваются они расположения жен министров и высших сановников, а эти просьбами и ласками домогаются у мужей для своих протеже всех мест, каких бы те ни пожелали.

Если турку случается убедиться в неверности одной из своих жен, ему предоставляется право развода. Он жалуется на нее имаму, и тот уже определяет наказание изменнице.

Если же это сделано одной из его невольниц, он продает или дарит ее другому. Тех же невольниц, которые были постоянно верны своему повелителю, он нередко берет себе в жены.

Стража гарема – евнухи – служат вместе с тем и прислугою женам; они сопровождают последних во всех их выездах, на прогулки, на базар, в ванны – словом, всюду. За это они получают большое жалованье и, кроме того, пользуются большими преимуществами.

Больших гаремов имелось немного. Самый многочисленный из них был, конечно, гарем султана, в нем находилось более четырехсот женщин.

Некоторые богатые паши имели в своих гаремах до восьмидесяти жен и рабынь.

Если такой господин вместе с женами предпринимал поездку на Пресные Воды или в Тшукдиди, вверх от Скутари, то места, где они отдыхают, за несколько часов перед тем очищались солдатами. Если случалось на дороге встретиться с таким поездом и, не возбудив внимания, наблюдать за ним, можно было увидеть много интересного.

Между тем как жены царствующего султана утопают в роскоши и удовольствиях, гарем умершего султана навеки лишен всех радостей. Из жен бывшего султана Абдул-Меджида, брата Абдул-Азиса, осталось около четырехсот женщин; все они должны до конца жизни носить вдовье покрывало и жить в большом старинном дворце на берегу Босфора. Полицейская стража ходит постоянно с наружной стороны этого похожего на тюрьму дворца и стережет их.

Во дворце Долма-бахче, который возвышается на берегу Босфора за Тефиной, рядом с маленьким дворцом Бешикташем, наблюдает стража за вновь избранными для султана женами, здесь их воспитывают под руководством султанши-матери.

Дворец каменный и еще новый.

Отдельные части его из мрамора и необыкновенно роскошны. В середине дворца находится огромная аудиенц-зала в два цвета, с потолком в виде свода, опирающимся на колонны. Посредине висит огромная газовая люстра с десятью тысячами рожков. Приемный зал и рабочий кабинет султана, пребывающего здесь только во время Байрама, имеют мозаичные полы, устланные дорогими коврами.

Возле высоких зеркал приделаны большие канделябры.

Наружные с решетками покои дворца заключают в себе гарем. За ним тянутся большие, роскошно отделанные сады.

Близ этого дворца лежит маленький летний дворец Бешикташ. Он построен уже около двухсот лет тому назад.

Высокие стены скрывают его прекрасные сады от взоров проходящих.

Наступала ночь. К Долма-Бахче мчались во весь опор трое офицеров.

Ни единым словом не обменялись они дорогой. Мрачный Сади был впереди. Он спешил увидеть и освободить Рецию. Забыты были все прелести принцессы! Его любовь к Реции одержала верх!

Достигнув первых огромных ворот, охраняемых капиджи, три друга соскочили с лошадей и передали их солдатам. Они все еще не предчувствовали, что попались в ловушку предателя. Даже то обстоятельство, что именно капиджи охраняли наружные ворота, не наводило их на мысль об измене.

Как офицеры, занимавшие караулы в серале и в Беглербеге и отличенные султаном, они имели свободный доступ во дворец Долма-бахче. А потому они беспрепятственно прошли через все ворота и вышли на большой двор.

Теперь нужно было пробраться дальше. Сади поспешил вверх по лестнице к галерее, Зора и Гассан последовали за ним.

– Останьтесь тут, – обратился к ним Сади шепотом. – Все трое мы не можем идти далее, я один уже найду дорогу.

– Мы проводим тебя до покоев, где начинается гарем, – пояснил Зора и вместе с Гассаном последовал за спешившим вперед Сади.

Никто не задержал их у входов в залы и покои. Часовые наверху, у отдельных входов беспрепятственно пропустили их.

Таким образом приблизились они к той части дворца, где назначенные на праздник Байрама жены и одалиски содержались под строгим надзором и караулом.

Зора и Гассан остались тут, а Сади через пустую переднюю, где в другое время стояли императорские евнухи, пробрался в смежные покои. Тут навстречу ему вышел изумленный лала и поднял руки с видом ужаса, но прежде чем он успел остановить Сади, тот прошел уже в следующий покой.

Здесь на мягких подушках спали оберегаемые черными невольницами обе назначенные для императорского гарема новые жены, одну из которых султанша Валиде должна была избрать для праздника Байрама и доставить своему сыну султану.

При виде постороннего молодого офицера они вскочили и с любопытством рассматривали его, между тем как невольницы убежали с громким криком.

Сади поглядел на обеих женщин – ни одна из них не имела ни малейшего сходства с Рецией!

Значит, он напрасно проник в эти запретные места?

В эту минуту на крик рабынь и по приказанию испуганного лалы собрались евнухи и стража.

Произошло невыразимое замешательство и смятение. Никогда еще не случалось такого неслыханного поступка. Три офицера проникли в гарем! Лала был в сильном замешательстве и негодовании. Когда Сади вернулся к своим друзьям с неожиданной вестью, что Реции в тех покоях не было, по приказанию лалы ворота внизу были уже заперты и позван гофмаршал.

Магомет-бей с торжествующим видом показался во главе караула по приказанию гофмаршала арестовать трех офицеров за их неслыханную дерзость, чтобы его величество султан сам произнес им приговор.

В этот момент Зора понял предательскую игру Магомета.

Три офицера отдали свои шпаги, но не бею, а гофмаршалу, и были заключены под стражу.

Но по угрожающему взгляду Зоры видно было, что он намерен отомстить начальнику капиджи за его предательство.

 

XXIX

Ссылка

– Мы нуждаемся в твоем совете по одному важному делу, в твоем совете и в толковании закона, – говорил султан на следующее утро Мансуру-эфенди, стоявшему перед ним в его дворце Беглербег.

– Ваше величество сделали милость вторично упомянуть о важном деле, не удостоив меня доверием, – отвечал Шейх-уль-Ислам. – Причина этого колебания известна мне! Мансур-эфенди имеет противников, которые осаждают ваше величество!

– Ты видишь, что противники твои не могут отклонить моего намерения, я исполняю его, я хочу дать тебе новое доказательство моего полного доверия, великий муфтий, – сказал султан Абдул-Азис. – От тебя будет зависеть оправдать это доверие и опровергнуть доносы твоих противников.

– Служить вашему величеству верой и правдой есть единственное мое стремление!

– Так слушай же, – начал султан после короткой паузы, глядя строго и озабоченно, между тем как Шейх-уль-Ислам сбоку пытливо наблюдал за своим повелителем. – Ты знаешь, что собственно по родовому закону моего великого предка Османа после моей смерти престол должен наследовать принц Мурад как старший в роде, а после него ближайший наследник – брат его Гамид!

– Так предписывает закон! – отвечал Мансур-эфенди с поклоном.

– Высшее желание моей жизни, великий муфтий, изменить этот несчастный закон, который служит тяжким бременем как для султанов, так и для принцев.

– Подумайте только, ваше величество, о силе древних обычаев, о внезапном неожиданном изменении и сильном впечатлении, которое оно произведет на умы!

– Целая толпа мулл, имамов, кади и софтов не встретит это нововведение с недоверием, если ты его одобришь и найдешь закон, допускающий подобное толкование, – отвечал султан. – Если же ученые будут склонны к перемене, закон будет принят всем моим государством.

Шейх-уль-Ислам задумался на несколько минут; это был случай выказать и распространить свое могущество! Это было средство сделаться необходимым султану и вытеснить, наконец, султаншу Валиде! Если бы он ловко принялся за дело, то мог теперь же остаться победителем, не обещая ничего особенного!

– Какой порядок престолонаследия имеет в виду ваше величество? – спросил он.

– Я желаю оставить после себя престол моему старшему сыну Юсуфу, великий муфтий. Этим, без сомнения, раз и навсегда устранится волнение и страх, подозрение и надзор за принцами, исчезнут интриги! Я хочу дожить последние годы в тишине, а не в беспокойствах!

– Оба принца – Мурад и Гамид – знают свои права, ваше величество, – сказал Мансур-эфенди. – Едва ли будут они склонны молчать при подобном изменении порядка престолонаследия, так как имеют и без того на что жаловаться!

– Разве принцам есть на что жаловаться? – спросил Абдул-Азис с удивлением.

– Они прославляют милосердие и доброту вашего величества, однако же, с другой стороны, они терпят различные ограничения и унижения, – отвечал Шейх-уль-Ислам. – Недавний арест принца Мурада, его жительство в Терапии, похожее на заключение, – тягостная свита, назначаемая Муширом-Изетом, – все это вещи, которые существуют не по воле вашего величества.

Султан чувствовал, против кого были направлены эти удары! Он знал очень хорошо постоянное соперничество султанши Валиде и Шейх-уль-Ислама.

– Я отменю эти постановления, – сказал султан. – Мушир-Изет будет уволен, пусть принцы переезжают в свои любимые дворцы и сами выбирают себе прислугу!

– Это новое доказательство милосердия вашего величества не останется без благотворных последствий! – отвечал Шейх-уль-Ислам.

– Я немедленно дам тебе относящиеся к этому приказания, великий муфтий, – продолжал султан и подошел к письменному столу. – Я покажу, что не отказываю сыновьям моего брата в их просьбах и желаниях!

– Касательно престолонаследия я справлюсь в законах и тогда доложу вашему величеству, – сказал Шейх-уль-Ислам. – Все мои старания будут направлены к тому, чтобы и впредь заслужить доверие вашего величества! Но мне кажется важным, чтобы мои противники не противодействовали мне в многосторонних трудах, которые мне представятся!

– Я позабочусь об этом, великий муфтий, я понимаю твои слова, и лучшим доказательством моей благосклонности пусть будет то, что я принимаю их без гнева, – возразил султан, знавший очень хорошо, что Мансур-эфенди подразумевал никого другого, как султаншу Валиде.

– Моя всенижайшая просьба, мое высшее желание – это быть удостоенным полнейшего доверия вашего величества, – продолжал Шейх-уль-Ислам, принимая письменные приказы султана касательно принцев, – Приношу мою благодарность вашему величеству за эти доказательства милости и надеюсь, что они будут иметь важные последствия.

В эту минуту разговор их был прерван приходом дежурного флигель-адъютанта, который доложил о гофмаршале дворца Долма-бахче. Султан приказал ввести его. Мансур-эфенди остался стоять в стороне и был свидетелем следующей сцены.

Гофмаршал вошел в кабинет и низко преклонился перед султаном.

– Какое известие привело тебя сюда в такой необычайный час и без предварительной просьбы об аудиенции? – спросил Абдул-Азис.

– Да всемилостивейше простит мне ваше величество мое появление! Необычайное происшествие привело меня сюда, – сказал гофмаршал с глубокой преданностью. – В эту ночь во дворце Долма-Бахче тремя офицерами вашего величества было совершено неслыханное дело!

– Значит, ты являешься ко мне с доносом на этих трех офицеров?

– Увы! Долг вынуждает меня всепокорнейше донести вашему величеству о свершенном!

– Что случилось?

– Трое офицеров отважились на невероятное дело! Язык мой немеет доносить об этом вашему величеству!

– Кто эти офицеры?

– Зора-бей и Сади-бей из башибузуков и Гассан-бей, адъютант принца Юсуфа!

– Я знаю этих офицеров! Они на деле выказали себя верными и отважными!

– Они неслыханным образом злоупотребили своей отважностью, и гнев вашего величества постигнет их!

– Говори, что случилось?

– Пусть ваше величество не сделает подателя этой вести ответственным за случившееся, – сказал гофмаршал, бледный от страха и волнения. – Я дрожу еще теперь при мысли о преступлении!

– Офицеры моей армии – и к тому же еще адъютант принца? Что могли они учинить? Они должны лучше всякого другого уметь отличать право от проступка, а потому я буду неумолим в своей строгости, если узнаю, что они употребили во зло свое достоинство!

– Трое офицеров осмелились прошлой ночью проникнуть во дворец Долма-бахче!

– С каким намерением?

– Чтобы войти в те покои вашего величества, где благочестивый лала и евнухи оберегают к Байраму жен!

Султан вскочил с дивана, на котором вел прием.

Мансур-эфенди с видимым удовольствием наблюдал, какое впечатление произвела на султана эта весть – погибли три изменившие его полку офицера; он это понял по вспыхнувшему гневом лицу султана при этом неожиданном известии.

– Они хотели проникнуть в женские покои? – спросил Абдул-Азис. – Офицеры хотели отважиться проникнуть в женские покои?

– Увы! Я принужден ответить утвердительно на вопрос вашего величества!

– Намерение это заслуживает строжайшего наказания! Говори же! Им ведь не удалось исполнить своего намерения, это не могло им удасться, так как покои строго охраняемы.

– Тем не менее они привели в исполнение свое желание.

– Как! Они попали в женские покои?

– Да, ваше величество!

– В таком случае неверные стражи первые получат наказание! – гневно воскликнул султан. – Где были стражи внизу?

– На своих местах, но капиджи не смели задержать офицеров!

– А евнухи? А ты? Где был ты?

– Я только что лег спать!

– В таком случае ты ответишь мне головой за то, что дерзким удалось это неслыханное дело! – воскликнул султан.

– Смилуйтесь! Умоляю ваше величество о помиловании!

– А евнухи? Где были они?

– Они отлучились на минуту!

– Пусть за это бросят их в подземные тюрьмы сераля и назначат других сторожей, ты же, под наблюдением которого находится весь дворец, сложишь немедленно маршальский жезл! Где трое офицеров?

– Они отдали мне свои шпаги и находятся теперь во дворце Долма-бахче в ожидании приговора вашего величества!

– Они заслужили смерть! – воскликнул султан в сильном раздражении. – За эту дерзость они поплатятся головами!

Шейх-уль-Ислам слышал приговор – улыбка торжества скривила его губы.

Итак, три офицера недолго должны были пережить выход из полка капиджи, выход, так оскорбивший Шейх-уль-Ислама.

– Умилосердитесь надо мной! – молил гофмаршал, преклоняя колени пред султаном. – Всенижайший раб вашего величества невинен в ужасном происшествии!

– Прочь с глаз моих, вон из моего дворца! Мне уже давно донесли, что ты в должности гофмаршала приобрел большой капитал! Если деньги нажиты честным путем, они останутся у тебя; но следствие покажет, верным ли слугой был ты мне.

Гофмаршал лежал на ковре, дрожа от страха, как преступник, внезапно увидавший, что вина его открыта; он не мог произнести ни слова и только простирал руки к султану.

Гневный жест последнего приказал ему оставить кабинет. Абдул-Азис был в таком гневном возбуждении, какое до этих пор было только раз замечено у него, именно когда он впал в тяжкую болезнь. Лицо его было бледно, глаза лихорадочно блестели, нервными порывистыми шагами ходил он взад и вперед по кабинету.

– Разошли приказы, великий муфтий! – закричал он Шейх-уль-Исламу. – Пусть их отошлют сегодня же к великому визирю! Трое офицеров должны быть приговорены к смерти, евнухи – к удалению, а гофмаршал привлечен к строжайшему следствию – это моя воля! Ступай!

Мансур-эфенди знал султана, он очень хорошо понимал, что в данную минуту лучше всего ретироваться, поэтому немедленно поспешил воспользоваться приказанием удалиться. Кроме того, в сегодняшнюю аудиенцию он достиг всего, чего только желал, а потому с внутренним удовлетворением оставил кабинет! В руках его был важнейший вопрос двора! В руках его было достижение полной доверительности принцев.

Таким образом, держал он теперь в своих руках все нити и одним ударом предупредил султаншу-мать в ее делах; приказы относительно принцев, которые лежали в его кармане и которые он немедленно хотел привести в исполнение, служили доказательством его победы!

Едва наступил вечер, как любимая яхта султанши-матери показалась внизу у берега Беглербега. Она пристала к берегу. Султан только что встал от послеобеденного сна, когда султанша Валиде в сильном волнении явилась к нему.

– Что сделал ты, великий султан! – воскликнула она, оставшись наедине со своим сыном. – Что случилось? Кто побудил тебя отдать те приказания касательно принцев? Шейх-уль-Ислам, эта хитрая, пронырливая лисица! Но мое – последнее слово, султан!

– Ты в волнении, успокойся, султанша, – отвечал Абдул-Азис.

– Мое – последнее слово, султан! Если Шейх-уль-Ислам останется твоим советником и главой церкви, я добровольно отправляюсь в ссылку! Он или я! Ты уволил мушира Изета, этого добросовестного и бдительного чиновника, ты возвратил принцам их увеселительные дворцы и прежних слуг – все это дело его рук. Но ты не думаешь о последствиях!

– Мансур-эфенди пересмотрит законы относительно престолонаследия!

– И ты доверяешь этому хитрому муфтию? Ты веришь, что он будет служить твоим целям? Ты исполнил его домогательства и просьбы и думаешь, что он будет следовать твоим желаниям? И если он даже действительно провозгласит прямой порядок престолонаследия, если ты достигнешь высшей цели, султан, к каким последствиям приведет тогда эта свобода, которую ты даешь принцам! К чему приведет твое великодушие? Умоляю тебя подумать – без противодействия не примут они этого порядка и не откажутся от своих прав! А ты еще увеличиваешь их власть, ты делаешь их свободными и независимыми? Отмени твои приказы, султан! Прикажи еще надежнее караулить их!

– Я не хочу посеять между нами яд злобы и возмущения!

– Ты этого не хочешь, но никто не может этому воспрепятствовать! Верь мне, что крайне необходимо еще внимательнее присматривать за принцами теперь, когда ты хочешь возвести на престол твоего сына, принца Юсуфа!

– Я не могу несколько раз на дню менять свои приказания. Раз я произнес, что принцы могут переехать в увеселительные дворцы, значит, должно быть посему!

– Хорошо же! Последствия твоего поступка не замедлят сказаться, – отвечала султанша Валиде, бледная и мрачная. – Пусть другие вернее служат тебе, пусть другие пожинают неблагодарность! Я долго наблюдала за всем – теперь это более невозможно! Я ухожу! Но выслушай и последуй последнему совету: я не могу уйти без этого, уволь этого Шейх-уль-Ислама! Он никогда не изменит порядка престолонаследия! Если ты доверишься ему, ты погиб!

– Султанша! – воскликнул Абдул-Азис, вскочив с места.

– Я одна могу сказать тебе это, султан, тебе же остается поступать, как тебе угодно, – продолжала султанша Валиде гордо, – ты сделал свой выбор – я удаляюсь! С облитым кровью сердцем посмотрю я издали, как-то ты доверяешь тем, кто давно служит и верен тебе, как-то ты слушаешь их. В этот час напоминаю тебе слова пророчества, которые сказал тот нищий дервиш у твоей колыбели: «Берегись твоих врагов во дворце твоем, вблизи тебя!» Решено – я удаляюсь! Аллах да защитит тебя, султан!

– Обдумай твое решение, султанша! – обратился Абдул-Азис к своей матери.

– Оно хорошо обдумано, все в твоей власти, – заключила султанша Валиде. – С тяжелым сердцем расстаюсь я с тобой, но иначе быть не может! Где владычествует этот Мансур, там нет места для меня! Прощай, султан!

Абдул-Азис видел, как удалилась его советница, его мать, но слова ее оскорбили его, и он не удержал ее. В первый раз султанша Валиде ошиблась в своих расчетах, она зашла слишком далеко, она чувствовала это, она проиграла! Она хотела выйти победительницей и сильным ударом раздавить соперника, но удар этот не удался! Игра была проиграна, и теперь уступить – значило изменить своему слову.

А потому султанша Валиде оставила дворец в страшном раздражении, она была так разгневана! Как богиня гнева, стояла она в своем роскошно убранном золотом павильоне лодки.

Точно так же и султан, после ухода султанши Валиде, был в самом дурном расположении духа. Ему казалось, что он сделал слишком поспешный шаг – он чувствовал, что ему не обойтись без своей всегдашней советницы, и все это возбуждало в нем беспокойство и гнев. Ничто не было так ненавистно султану, как подобное беспокойство.

Что должен он был сделать, чтобы выйти из этого положения? Визири явились во дворец с важными докладами – Абдул-Азис не принял их. Он быстрыми шагами ходил взад и вперед по комнате.

Вместо того чтобы прийти к какому-нибудь твердому решению, он мучился раздумьями, упреками и сомнениями.

Он даже почувствовал страх при мысли, что он должен обходиться без султанши, он так привык к ее советам, и она так умела руководить им, что он постепенно все более и более терял самостоятельность.

В это время камергер внезапно доложил султану о принце Юсуфе-Изеддине, имевшем крайнюю нужду видеть своего отца.

Известие это приятно подействовало на султана, казалось, лицо его подобрело и на душе его разом стало спокойнее.

Он приказал ввести принца.

Красивый, стройный принц Юсуф, полумальчик, полуюноша, вошел с ласковым видом в кабинет отца и приблизился к нему с покорностью и страхом! Он хотел опуститься на колени, но тот порывисто привлек его к себе и протянул ему руку для поцелуя.

Абдул-Азис любил своего сына, потому и появление его имело на султана такое благотворное влияние.

– Что надо тебе, Юсуф? Ты выглядишь таким озабоченным и печальным? – обратился султан к принцу.

– Ах, ваше величество, да, я очень печален, и сердце мое полно скорби! – порывисто воскликнул Юсуф.

– Так доверься мне, если с тобой случилось что-нибудь неприятное, Юсуф. Я охотно готов отогнать от тебя эту скорбь, преждевременную для твоей юности.

– В руках вашего величества лежит все: моя судьба, моя радость и моя печаль, – отвечал принц с трогательной покорностью и мягким голосом. – Все зависит от вашего величества!

– Мы одни, Юсуф, называй меня отцом.

– О благодарю, горячо благодарю за эту милость, – воскликнул впечатлительный принц и порывисто поцеловал руку султана. – О, какая бесконечная милость для меня – называть тебя отцом, тебя, всемогущего султана, повелителя и императора всех жителей этого государства! О, если бы мне только показать себя достойным этой милости – называться твоим сыном, мой добрый отец!

– Надеюсь, что ты это сделаешь, Юсуф. У меня большие надежды и планы на тебя!

– Планы? Смею ли я узнать их, мой добрый отец?

– Ты еще очень молод для этого, Юсуф.

– Ах, если бы только эти планы касались моего вступления в армию, если бы мой добрый отец послал меня в битву, в поход! Для себя лично мне нечего просить, я пришел к тебе попросить за другого, более заслуживающего твое снисхождение!

– А кто же этот другой? – спросил султан, удивленный и заинтересованный словами сына.

– О, мой добрый отец, я приближаюсь к тебе с тяжелым, скорбным сердцем! – воскликнул принц страстно. – Я прибыл сюда полный страха и скорби, и вся моя надежда на твою любовь ко мне и доброту!

– Говори же, за кого хочешь просить?

– За Гассана-бея и его двух товарищей!

– Ни слова более, Юсуф! – прервал его речь султан. – Не расточай свои просьбы для недостойных!

– Умилосердись, отец, умилосердись! – умолял принц. – Лучше лиши меня жизни, только пощади трех офицеров!

– Что побуждает тебя к этому ходатайству?

– Моя любовь, мое уважение к этим трем офицерам! Только не думай, что благородный Гассан-бей знает что-нибудь о моем ходатайстве, он не допустил бы его! Нет, только любовь к нему побуждает меня умолять за него и за двоих его друзей!

– Ты не знаешь, какое преступление совершили они, и не можешь измерить их вину, Юсуф! Приговор произнесен! Встань! Это прекрасная черта в тебе, что ты просишь за своего воспитателя, но довольно, ты исполнил свой долг!

– Мой долг, добрый отец? Я знаю только, что следовал непреодолимому влечению сердца! Я не мог поступить иначе, я должен был просить у тебя милости! Если умрет Гассан, я недолго переживу его!

– Какая экзальтированная речь, Юсуф. У тебя будет другой адъютант и воспитатель.

– Другой адъютант – пожалуй, мой добрый отец, этому я верю, об этом позаботится твоя доброта! Но другой не может заменить мне Гассана-бея, если ты прикажешь совершить над ним приговор, ужасный приговор! Сжалься, исполни просьбу твоего покорного сына!

Султан увидел слезу, заблестевшую на бледной, нежной щеке слабенького принца! Юсуф сильно привязался к Гассану! Если он у него будет отнят, то, при слабом здоровье принца, пожалуй, придется опасаться за него!

Султан раньше не думал и не знал, что Юсуф привязался так горячо к молодому офицеру.

– Пусть будет по-твоему, – сказал он после краткой паузы. – И по твоей просьбе, единственно по твоей просьбе, Юсуф, я милую Гассана-бея, чтобы доказать тебе мою отеческую доброту! Но пусть Гассан-бей в наказание не оставляет дворца в течение месяца!

– Благодарю, горячо благодарю тебя, мой добрый отец, за исполнение моей просьбы! – воскликнул принц, с сияющим от счастья лицом обнимая своего отца. – Но доверши свое милосердие! Из трех виновных ты простил одного – распространи твою великую доброту и великодушие также и на двух остальных!

Лицо султана омрачилось.

– Воздержись от дальнейших просьб, Юсуф, – сказал он серьезно, почти строго. – Я дал тебе одно доказательство моей отеческой любви, ну и довольно!

– Мой добрый отец! – просил принц, глядя с надеждой и мольбой на своего отца. – Не гневайся на меня, я следую внутреннему побуждению и не оставлю тебя до тех пор, пока ты не простишь обоих друзей Гассана-бея! Гневайся на меня, только отмени кровавый приговор, умоляю тебя об этом!

– Ты волнуешься, а это вредно для тебя, Юсуф!

– Я буду счастлив и весел, мой добрый отец, если мое ходатайство не пропадет даром! Избавь их от смерти, ах, как ужасно думать о могиле!

– Иди в свои покои, Юсуф!

– Я могу надеяться, я вижу это по твоему лицу!

– Я подумаю!

– О, теперь я счастлив и доволен! – продолжал принц и обнял отца. – Благодарю, тысячу раз благодарю, мой добрый отец!

Когда Юсуф, сияющий счастьем, возвращался в свои покои, Абдул-Азис велел позвать своего статс-секретаря.

– Приговор относительно трех офицеров надо изменить, – сказал ему султан. – И позаботься, чтобы мой приказ немедленно был объявлен тем, кого он касается! Гассан-бея я милую, он остается адъютантом принца Юсуфа, но в течение месяца не должен оставлять дворца! Касательно двух остальных офицеров, я заменяю смертный приговор ссылкой.

Племя бедуинов, Бени-Кавас, в области Бедр, возмутилось, и дочь одного эмира стоит во главе мятежников, которые беспрестанно нападают на отряды моих солдат. Эту девушку зовут Кровавая Невеста. Как мне об этом доносят, со всех сторон арабы стекаются под ее знамена, так что возмущение растет все более и более. Обоих офицеров ссылаю я в Бедр и назначаю их предводителями моих войск, посланных против мятежников.

Приготовь приказ и позаботься о том, чтобы он немедленно был доставлен обоим осужденным. Приказываю в двадцать четыре часа оставить Стамбул и отправиться в ссылку, из которой, если они не падут в битве, я верну их только тогда, когда они окажут какую-нибудь чрезвычайную услугу! Ступай!

 

XXX

Ужасная ночь

Вернемся теперь к Лаццаро и Черному гному, очутившимся среди воющих дервишей, которые при этом неожиданном и страшном зрелище в ужасе отступили, не имея возможности объяснить себе, что случилось так внезапно и что за создание очутилось между ними среди ночи.

Страшное, вызывающее ужас зрелище представлял грек, мчавшийся, как бешеный, и затем грохнувшийся на пол, и сидящая на нем, как бы сросшаяся с ним Сирра.

Дервиши бросились друг на друга, думая, что среди них появился злой дух.

Даже шейх отскочил в испуге.

Лаццаро, гонимый смертельным страхом, как безумный, опрокинулся назад, собрав последние силы.

Тут Сирра внезапно оставила грека, и новый ужас овладел присутствующими, когда безобразная фигура, подобно призраку, пронеслась между ними, бросилась к выходу и скрылась в развалинах.

Наконец-то грек избавился от ноши. Мало-помалу он поднялся, и дервиши, подойдя к нему, увидели, что между ними лежал человек.

– Дайте мне воды! – воскликнул Лаццаро хриплым голосом, и, озираясь по сторонам, он теперь только узнал, где находится.

Дервиши, по крайней мере некоторые из них, по-видимому, узнали грека; ему дали ковер, чтобы он сел и немного успокоился, и принесли воды.

Скоро он оправился, и шейх узнал в нем слугу принцессы Рошаны, который приходил в Башню мудрецов к Шейх-уль-Исламу с поручением от принцессы.

– Что с тобой случилось? – спросил он грека. – Ты все еще бледен и дрожишь.

– Черт возьми! – пробормотал Лаццаро. – Ведь это призрак Черного гнома вскочил на меня.

– Призрак Черного гнома? – спросил шейх, и дервиши окружили грека.

– Ты ведь знаешь гадалку Галаты? У старой Кадиджи была дочь-подкидыш! Видели вы ее?

– Что-то быстро промчалось между нами! – заметили дервиши.

– Эта коварная и злая девчонка, прозванная всюду Черным гномом, умерла недавно, я сам похоронил ее; ведь если бы я не сам положил ее в ящик, если бы я не видел, что она похоронена в Скутари, я бы усомнился, но Черный гном умерла, и теперь она вскочила мне на спину и сдавила мне горло!

– Мы сами видели призрак! – подтвердили дервиши.

– Вы его видели, а я его чувствовал, – продолжал грек. – Он так крепко сидел у меня на шее и сжимал мне горло, что я не мог избавиться от него, я не мог даже схватить его, чуть было не задохся! Это было невыносимо. О, если бы призрак еще раз попался мне, – продолжал скрежеща зубами грек, – я не выпустил бы его из рук!

– Он может мучить и душить тебя, для тебя же он неуловим, – заметил один из дервишей.

– Должно быть, мало хорошего сделал ты ему при жизни, – сказал другой.

Лаццаро встал; ему все еще казалось, как будто нес он груз и шея его в тисках. Он поблагодарил дервишей за помощь и отправился. «Не везде Черный гном может броситься на меня», – говорил себе грек.

На обратном пути во дворец его госпожи с ним ничего не случилось, и это еще более укрепило его в убеждении, что Черный гном носится в Чертогах смерти, вблизи заключенных.

Ужас мало-помалу уступил место бешенству, когда грек пришел во дворец. Призрак должен же быть, наконец, побежден. Он был неуловим, грек ведь испытал это, так как все попытки освободиться от него были неудачны, но если бы ему еще раз пришлось встретить его, он осторожнее бы взялся за дело. Он твердо принял это решение, а что решил Лаццаро, он непременно исполнял.

В тот вечер, когда Сади и Зора должны были отправиться в ссылку по приказу султана, Лаццаро вышел из дворца своей госпожи, выведав предварительно наверху в покоях кое-что, наполнившее его тайной радостью.

Он задумал один план! В этот вечер он решил исцелить Рецию от ее любви к Сади! И это намерение, которое он на этот раз надеялся привести в исполнение, радовало и вызывало в нем смех, когда же Лаццаро смеялся, казалось, злой дух торжествовал над побежденной душой!

Его жгучие глаза сверкали, и он решился на этот раз в руинах быть более осторожным. Под плащом у него был потайной фонарь. Он отправился в конюшни принцессы и велел запрячь ту самую карету, которую он брал уже однажды для перевозки Реции и принца в развалины. Затем он отдал кучеру приказание ехать в развалины Кадри.

Вся прислуга принцессы привыкла повиноваться греку: все боялись не только его влияния, но еще более его коварства и злобы, а потому Лаццаро играл роль хозяина во дворце еще незамужней принцессы.

Через час карета остановилась у развалин, которые вели в Чертоги смерти.

Грек с маленьким фонарем в руке вылез из кареты и приказал кучеру ждать, затем исчез в длинном страшном коридоре, в котором не было слышно ничего, кроме стука его шагов.

Он беспрестанно озирался по сторонам, боясь, не покажется ли где-нибудь призрак. Так он достиг витой лестницы, неся перед собой фонарь и освещая им каждый уголок.

Сирра не показывалась! Лаццаро достиг верхнего коридора и встретил здесь старого Тагира.

Грек достал из кармана записку, показал ее старому сторожу, три раза преклонившемуся перед ним со сложенными на груди руками, и взял у него ключ от камеры, где Реция находилась теперь одна, так как принц Саладин, лишившийся чувств от удара грека, по приказанию Мансура-эфенди был взят от нее и перенесен в другой покой, где его окружили роскошью и всячески угождали ему.

Реция была еще несчастнее теперь, когда у нее отняли Саладина. С трепетом сердечным ждала она со дня на день освобождения, ждала появления Сади, но дни проходили за днями, а она все еще томилась в тюрьме. Пропал нежный румянец ее щек – она ничего не пила и не ела, скорбь изнуряла ее душу, тоска терзала ее, и прекрасные глаза ее не высыхали от слез!

Но вот к дверям ее камеры снова приблизились шаги…

Реция стала прислушиваться.

Кто пришел в этот вечер? Кто приближался к ней?

Дверь распахнулась – ослепительный свет фонаря проник в камеру, Реция узнала вошедшего. Это был снова ужасный Лаццаро!

Реция не ожидала вторичного посещения Лаццаро. Она не предчувствовала, что эта ночь будет для нее еще ужаснее! Она хотела бежать. Хотела спастись в соседнем покое.

– Останься! – крикнул ей Лаццаро. – Я пришел увезти тебя!

– Увезти? Куда? – спросила Реция, вздохнув.

– К твоему Сади!

– Ты лжешь! Ты не настолько благороден!

– Почему нет? Клянусь тебе, ты увидишь своего Сади, я хочу доставить тебе это удовольствие!

– Ты в самом деле хочешь это сделать? – спросила Реция, все еще сомневаясь.

– Твоя душевная тоска трогает меня, твоя любовь к Сади отталкивает тебя от меня! Я хочу вылечить тебя от этой любви!

– Что значат эти слова?

– Ты все увидишь сама!

– Должна ли я надеяться или опасаться? О, какую муку заставляешь ты меня переносить! Сжалься! Освободи меня! Отведи меня к Сади, и моя вечная благодарность будет тебе наградой! Но к кому обращаю я эту мольбу! У тебя нет сердца.

– Не думай этого! Но мое сердце стремится владеть тобой! Я хочу назвать тебя своей! Я знаю твою верную любовь к Сади. Но будешь ли ты любить так пламенно человека, который оскорбляет твою любовь обманом и покоится в объятиях другой женщины в то время, как ты сохнешь от тоски по нему?

– Сади – мой повелитель и супруг, он может иметь еще других жен, но он этого не делает, я знаю это! Он поклялся мне в своей любви, и он принадлежит мне, мне одной.

– Безумная вера! – захохотал грек. – Говорю тебе, что он тебя бросил и обманывает! Мне жаль тебя, и потому я хочу вылечить тебя от твоей любви к изменнику! Он уже давно забыл тебя в объятиях другой женщины! Ты сохнешь от тоски и любви к нему, а он болтает с твоей соперницей, которая совершенно вытеснила тебя из его сердца, так что он ни разу не делал даже попытки увидеться с тобой.

– Прочь от меня, сплетник! Я знаю твою хитрость! Твои слова не действуют на меня! Сади – мой!

– Прихожу к тебе не с пустыми словами! Я приношу тебе доказательства!

– Сердце мое трепещет, какое испытание готовится мне!

– Я хочу отвести тебя к Сади! Ты увидишь его!

– Аллах, сжалься надо мной! Не оставляй меня! Руководи мной!

– Если ты не веришь моим словам, то поверишь своим глазам.

– Все, что исходит от тебя, все обман и лукавство! Я ничего не хочу видеть! Я буду любить Сади вечно!

– Дурочка, зачем тебе любить человека, который отказался от тебя и бросил! Ты должна следовать за мной!

Реция, дрожа, закрыла руками глаза, ей стало страшно! В ее душе разбуженное греком сомнение боролось с верой в клятву Сади, и вера пересилила сомнение!

– Сколько угодно призывай свое дьявольское искусство, чтобы мучить меня и заглушить мою любовь, тебе это не удастся! Сади – мой! Если бы он меня бросил, это было бы для меня смертью!

– Пойдем! Я увезу тебя отсюда! Ты должна сама, своими глазами, убедиться в истине моих слов, сомнение будет гибельно для тебя, – сказал грек. – Но что бы ты ни видела, не говори ни слова, вот единственное условие, какое я требую от тебя!

– Я не поеду с тобой! – вскричала Реция в отчаянии.

– Ты должна идти! Или ты не хочешь еще раз увидеть своего Сади? В эту ночь решится твоя участь, ты освободишься от своих страданий, когда увидишь все!

– Пусть будет так! – воскликнула Реция решительно. – Я иду с тобой!

– Встань на колени, чтобы я мог завязать тебе глаза!

– Я готова видеть все, что бы ни было!

– Ты должна увидеть все только на месте, куда я поведу тебя! Там я сниму повязку с твоих глаз, а теперь закрой покрывалом свое лицо!

Реция исполнила требование Лаццаро; она была в его власти, и к тому же внутренний голос побуждал ее следовать за ним! Если бы она в самом деле увидела Сади, один возглас, быстрое слово могли вызвать его к ней! Она предалась надежде освободиться, наконец, от власти ужасного грека! Покрывало, опущенное на ее лицо, закрывало и глаза. Грек, осмотрев, взял ее за руку.

Он вывел ее из комнаты, оставив ключ в дверях.

Печально последовала за ним Реция через коридор, вниз по лестнице и далее к выходу.

Лаццаро крепко держал руку Реции. Он довел ее до кареты, посадил в нее, и сел рядом с ней. Реция не видела, куда он ее вез.

Через какое-то время карета остановилась. Грек открыл дверцы и, соскочив на землю, помог Реции выйти из экипажа.

Глаза Реции были так плотно закрыты, что она не видела, как ярко освещены были окна дворца принцессы. Казалось, там праздновали блестящий пир.

Вошедшие во дворец Лаццаро и Реция услыхали обольстительные звуки музыки, доносившиеся к ним из отделенной залы.

Сади-бей, следуя приглашению принцессы, только что явился во дворец, чтобы перед своим внезапным отъездом в ссылку проститься с Рошаной. Она желала, прежде чем он отправится в далекую страну, на битву с арабским племенем, еще раз поговорить с ним и передать некоторые рекомендации к губернаторам Мекки и Медины, которые могли быть полезны ему.

Когда Сади получил приказ о ссылке, мысль о Реции сильно беспокоила его, но теперь он отправлялся на поле битвы, и Гассан, оставшийся в Константинополе, обещал ему в его отсутствие употребить все усилия, чтобы отыскать Рецию и защитить ее.

В эту ночь он должен был вместе с Зора-беем оставить столицу и отправиться в далекую Аравию, где близ берегов Черного моря, между Меккой и Мединой, лежит Бедр – цель их путешествия. Они должны были вместе с отрядом солдат сесть на военный корабль и ехать до Дамиетты на берегу Египта. Отсюда начинался дальний поход в Медину – мимо Суэца, через пустыню Эт-Гней, мимо Акабы.

Смертный приговор был отменен, но эта ссылка на отдаленную войну была не что иное, как отправление на гибель. Конечно, это изменение приговора было почетно, но опасности, поджидавшие обоих офицеров в далекой земле мятежников, едва оставляли в них надежду когда-нибудь снова увидеть столицу на берегу Босфора! Кто был пощажен пулями лукавых и многочисленных врагов, тот становился жертвой чумы, часто свирепствующей в тех местах. Ни один полководец, ни один офицер из тех, которых до сих пор посылали, чтобы положить конец кровопролитным нападениям и грабежам арабского племени, не вернулся обратно, все нашли там смерть.

Теперь Сади и Зора должны были предводительствовать войсками султана, число которых значительно уменьшилось, а приверженцев Кровавой Невесты с каждым днем становилось больше. Военный министр приказал переправить туда несколько сотен башибузуков и четыре пушки, чтобы они под начальством двоих офицеров двинулись на неприятеля и подкрепили находящийся в той далекой стране уже упавший духом гарнизон.

Задача, выпавшая на долю двух молодых офицеров, несмотря на все опасности, имела в себе много заманчивого! Не только странность этой экспедиции, где им предоставлялся случай выказать мужество и находчивость, но и борьба с опасностями имели большую притягательную силу.

Сади уже мечтал о геройских подвигах и победах, Зора-бей, точно так же полный надежд, спешил навстречу битвам, хотя и для него, как и для Сади, удаление из Константинополя было не очень приятно.

Мисс Сара Страдфорд еще находилась в турецкой столице, и так как она предпочла Зору всем другим, то между ней и молодым офицером установились скоро дружеские отношения. Она не только принимала преданность Зоры, но и давала понять, что она была для нее приятна. Когда он перед отъездом пришел проститься с ней, мисс Страдфорд была в высшей степени изумлена этим внезапным событием.

– Вы уезжаете так далеко? Вы отправляетесь на поле битвы и к тому же в далекую опасную страну? – спросила она. – Это печалит меня!

Зора сообщил ей, что он вместе с Сади-беем отправляется туда по приказанию султана.

– Нам предстоит отличиться, мисс Страдфорд.

– А может быть, и не вернуться! Мы, люди, склонны верить тому, чего желаем, но большей частью случается иначе, – отвечала прекрасная англичанка. – И я от души жалею о разлуке с вами! Знаете ли вы, какую надежду питала я относительно вас?

– Пожалуйста, доверьте ее мне!

– Отчего не быть мне откровенной! Я надеюсь, что рано или поздно вы вступите в дипломатический корпус, – говорила мисс Страдфорд, – не думаю, чтобы вы серьезно рассчитывали остаться военным, по-моему убеждению, вы, при ваших возможностях, вашем отличном образовании и светском поведении, рождены скорее для общения с политиками и женщинами, чем с пушками и эскадронами! Я надеюсь, почему, не знаю сама, скоро увидеть вас в салонах дипломатов!

– Эта жизнь и это общество были бы для меня довольно заманчивы, мисс Страдфорд, тем более, что там я имел бы случай постоянно видеться с вами, – отвечал Зора-бей. – Благодарю вас за это доказательство вашего участия, я возьму его как сладкое воспоминание с собой в дорогу, и если мне удастся победоносно вернуться сюда, я надеюсь тогда снова увидеть вас!

– Здесь, в Константинополе, это не удастся, – сказала мисс Страдфорд с улыбкой, – но в Англии, быть может, мы когда-нибудь и встретимся.

Зора обещался вновь увидеть ее, и с этим они расстались.

Сади прибыл по приглашению принцессы, которая приняла его в дорогом бархатном платье персикового цвета. Прекрасная фигура Рошаны и округлость ее форм выделялись более чем когда-либо в этой роскошной, истинно царской одежде. Лицо ее, по обыкновению, до самых глаз было закрыто затканным золотом покрывалом. Но широкие рукава, плотно облегавший ее стан корсаж с роскошным кружевным бордюром, вырезной лиф платья – все выказывало ее изящную шею, округлые плечи и прекрасные руки.

Весь костюм принцесса выписала из Парижа вместе с горничной, которая учила ее умению носить европейские платья.

Принцесса Рошана приняла Сади в летнем салоне своего дворца. Это был тенистый, прохладный салон, подобно беседке или павильону с трех сторон окруженный вековыми деревьями.

Устроен он был с чрезвычайной роскошью. Зеркальные стены отражали тысячи огоньков маленькой прелестной люстры, ковры, покрывавшие пол, были дорогой работы; стулья и подушки, гардины и портьеры были дороги и изящны. Мраморные колонны у входа поддерживали большие вазы с цветущими вьющимися растениями, а на столах стояли разные дорогие безделушки.

В отдаленном покое помещался хор музыкантов, цыган и греков, разнообразные инструменты которых производили чудное сочетание звуков. Рошана любила мечтать, лежа на подушке, волнуемая этими нежными звуками.

– Ты отправляешься на битву, – говорила она Сади, восхищенному видом салона и его обладательницею. – Высшее желание твое исполнено – ты имеешь, наконец, случай отличиться! Но береги свою жизнь, Сади, чтобы получить награды при твоем возвращении.

– Я иду победить или умереть, принцесса!

– Знаешь ли ты твоих врагов и их могущество? Знаешь ли ты союзников, которых дала им природа? Знаешь ли ты самум пустыни, черную смерть и опасности Бедра? Ты идешь навстречу всем ужасам, Сади, и я трепещу за твою жизнь, но да поможет тебе твое мужество! Ты имеешь могущественную противницу в далекой стране. Знаешь ли ты Кровавую Невесту? Слышал ли ты что-нибудь о ней?

– Я слышал только то, что она дочь эмира бени-кавасов, светлейшая принцесса!

– Кровавой Невесте едва только шестнадцать лет, но берегись ее, Сади! Она смертельно ненавидит каждого турка, каждого солдата падишаха и до тех пор не успокоится, пока не увидит его плавающим в собственной крови, – продолжала принцесса, а Сади жадно прислушивался к ее словам.

– Солия увлечена неутолимой жаждой мести! Она была обещана в жены одному юноше из бедуинского племени Эц-Цайядин, известному редкой храбростью и умом. Не довольствуясь кровавыми лаврами, приобретенными на охоте за тиграми и пантерами, он вздумал получить их и на поле битвы, как раз перед торжественными проводами обещанной ему невесты. Поэтому он напал с горстью своих приверженцев и друзей на небольшой отряд турецких солдат, бывших в разъездах по стране в Бедре.

В одной из этих битв бедуин был ранен, попал в руки солдат и был казнен по приказанию губернатора Медины. Все просьбы за него были тщетны. Хитростью только удалось невесте достать отрубленную голову своего жениха. У головы этой поклялась она страшно отомстить солдатам султана за преждевременную смерть своего возлюбленного. По приказу отца ее, тронутого слезами дочери и воспламененного ее клятвой мести, восстало все племя бени-кавосов против владычества падишаха.

Подобно Орлеанской деве идет теперь эта княжна на битву. Целое племя доверило ей свои знамена, и рассказывают, будто она со знаменем впереди всех бросается на неприятельские отряды и мужественно сражается рядом с отцом и братьями, чтобы отомстить за смерть своего жениха. Вот какова Кровавая Невеста, Сади! – заключила свой рассказ принцесса. – Ты идешь против нее и ее храбрых войск, которые имеют перед тобой большое преимущество: они знают свою гористую страну и везде имеют убежища, откуда могут нападать и стрелять по тебе и твоим солдатам!

– Стоит ли идти против девушки! – сказал Сади с презрительной улыбкой. – Мне было бы приятней, если бы во главе моих врагов, мятежников в такой далекой стране стоял паша, полководец!

– За ней стоит сила, которую ты так же мало должен презирать, как и ее, Сади! Не из одного только племени князя, ее отца, состоит ее войско, мне докладывают, что и родственные племена, ободренные успехами Кровавой Невесты, соединились с ним, и общие силы их объединяют много тысяч воинов! Это значительная сила, Сади, много ли солдат намерен ты им противопоставить?

– Это решено будет только на поле сражения, но не думай, о принцесса, что я боюсь с несколькими сотнями башибузуков выступить против арабов! Чем больше опасность, тем славнее победа!

– Это твои слова! Я знаю твое мужество и потому говорю: если только возможно кому-нибудь победить и усмирить дальнее племя, это сделаешь ты! Я буду сопровождать тебя в твоем походе, Сади! Мои мысли и желания будут следовать за тобой всюду: при переезде через море, в походе через пустыню и на поле битвы! И да защитит тебя Аллах! Если ты вернешься победителем, в триумфе недостатка не будет! Изгнанником уезжаешь ты – славным вернешься назад! Я сама тогда подам тебе венец героя и прикажу повесить на твою голову бунчук паши, и пусть толпа, исполненная восторга и удивления, любуется вернувшимся победителем!

– Какие божественно прекрасные образы рисуешь ты перед моими глазами, принцесса!

– Да, до паши ты должен возвыситься! Я еще впредь говорила тебе, что славная будущность манит тебя!

– Чудесны, возвышенны и прекрасны твои слова, принцесса! Да, я должен достигнуть этой цели или умереть!

– Ты будешь жив, ты победишь, Сади! Пусть мои слова и желания провожают тебя. Ты прав, божественна самим добытая слава, – говорила принцесса, между тем как исполненный смелых надежд и восторга Сади, как бы в блаженном сновидении, преклонил колена и простер к ней руки.

– Так и быть, уезжай и вернись победителем.

– Благодарю тебя за твои слова, о принцесса, ты возвысила мою душу! – воскликнул Сади, упоенный восторгом, – Ты не увидишь меня иначе, как окруженного славой, я решился победить или умереть.

Ты вручила мне рекомендательные письма к губернаторам, ты дала мне доказательства твоей благосклонности и милости, но прекраснейшее, что ты даешь мне в дорогу, – это божественный образ, которым ты очаровала мои взоры! Благословляю тебя за это! Благодарю тебя и беру с собой твои слова как могущественный талисман.

Сади порывисто прижал к своим пламенным устам протянутую ему руку принцессы, склонившейся к нему; казалось, он хотел сжать ее в своих объятиях и в страстном порыве простер руки к той, которая указала ему заманчивые горизонты, сияющие славой и почестями будущности.

В эту минуту упоенному восторгом Сади показалось, будто позади него прозвучал тихий крик: он узнал голос, и голос этот заставил его вздрогнуть.

– Сади! – раздалось у его уха, и этот скорбный возглас глубоко потряс его душу.

Это был голос Реции, или чувства обманывали его?

– Сади! – слышалось ему, и этот крик звучал как безнадежный крик разбитого сердца.

Он вскочил, взгляд его блуждал по салону и смежной оранжерее, но Реции нигде не было. Волнуемый разными чувствами, спешил он из дворца принцессы.

Реция упала в обморок при виде зрелища, на которое указал ей грек, заставив ее бросить взгляд на Сади и Рошану.

Это была ужасная ночь для несчастной; невольно вырвался из ее трепетных уст крик, который услышал Сади.

Затем она лишилась чувств.

 

I

Кровавая невеста

В одной котловине, окруженной небольшими возвышенностями и несколькими крутыми горами, между городами Мединой и Бедром в Аравии находился лагерь, состоящий из больших палаток. Вокруг лагеря, который, по-видимому, принадлежал дикому племени, бродили лошади и верблюды, обгладывая последние скудные стебли травы на каменистой бесплодной почве.

Это не был лагерь мирного кочевого племени, что доказывало не только военное убранство верхушек палаток, увенчанных различными предметами добычи, отнятой у побежденных турецких солдат, но и расставленная по окрестным вершинам стража; всадники, похожие на конные статуи, резко выделялись на ясном небе. Лошадь и человек, казалось, так срослись между собою, что оба, сознавая важность их положения и назначения, не двигались с места. Стоя на вершине и беззаботно опустив поводья лошади, всадник пристально устремлял взгляд в пространство, которое он должен был охранять. Дальше, внизу, между выступами гор и в трещинах, вглядевшись попристальнее, можно было заметить такие же неподвижные фигуры. Белый плащ, закрывавший все тело с головы до ног, обличал в них арабов. Вблизи каждого свободно паслась лошадь, она стояла или бродила вокруг, следуя малейшему знаку своего хозяина.

Солнце уже спускалось за горизонт, покрывая все заревом вечерней зари, тени принимали исполинские формы, и вдали небо и холмы соединялись морем фиолетового цвета. На палатках, на склонах гор и на уродливых пальмах лежало то чудное, то лучезарное освещение, которое придает всему Востоку и Индии их своеобразный колорит.

Палатки были покрыты сшитыми кусками войлока из козьей шерсти, защищающими от дождя и солнца. Со всех сторон эти палатки были плотно закрыты и имели почти все около двадцати футов длины и десяти футов ширины; только одна из них была значительно больше; по лучшей материи и всему устройству ее было видно, что она принадлежала шейху или эмиру племени.

Перед этой палаткой сидел на верблюжьей шкуре вождь с длинной белой бородой. Сверх грубой бумажной рубашки на нем надет был кафтан и затканный золотом плащ, на ногах – красные башмаки. Голова его была обвита дорогой дамасской шалью. Задумчиво, почти мрачно смотрел он вдаль. Вдруг сидевший увидел бедуина, приближавшегося к палаткам. Пригнувшись к шее лошади, мчался он через ущелья гор. В одной руке держал он повод лошади, в другой – ружье. Казалось, будто длинный, укутанный в белый плащ предмет был привязан к лошади, так абсолютно закрывал плащ фигуру всадника.

Приблизившись к большой палатке эмира, он соскочил с лошади и подошел к князю племени бени-кавасов, который вел около двух тысяч ружей против султанских солдат, из которых более четверти уже пало в битвах.

Молодой бедуин, преклонясь перед ним, положил правую руку на грудь.

– Я принес тебе важное извести, мудрый Гарун, тебе и твоей храброй дочери Солии! – сказал молодой воин. – Где теперь Кровавая Невеста?

Эмир Гарун откинул занавес палатки, внутренность которой была разделена ковром на две половины. В одной половине жил эмир с сыновьями Абу-Фарези и Абу-Барди, другую половину занимала его дочь Солия.

Эмир закричал сыновьям явиться к нему вместе с Солией. Явился только один.

– Абу-Фарези и Солия уехали, – сказал он, – посмотри туда, мне кажется, это они возвращаются!

– Да, это они, сестра твоя и брат, – отвечал старый эмир. – Эль-Омар, обожди с докладом!

Молодой араб, так же как и старый эмир и его сын, взглянул навстречу обоим всадникам, мчавшимся с быстротой ветра. Кто этого не знал, тот ни за что бы не заметил, что один из двух всадников была девушка, вооруженная по-мужски. Рядом с братом, Абу-Фарези, в белом полосатом плаще и в зеленой головной повязке, сидела она на своем стройном коне, одетая, подобно мужчинам, в шелковый кафтан под развевающимся плащом, на ногах у ней были желтые сапоги, а голова была обвита пестрой шалью. В руке держала она ружье, а за поясом, перехватывавшим ее шелковый кафтан, можно было заметить, когда она спрыгнула у палатки с лошади, воинское украшение, которое страшным образом оправдывало прозвище «Кровавая Невеста». Кроме пистолета и двух роскошных кинжалов, на поясе висела голова турецкого солдата на веревке, которая была продета через голову из одного уха в другое при помощи кинжала.

Вид этого победного трофея был ужасен! Черная, запекшаяся кровь прилипла к шее, к лицу и волосам головы и страшно выделялась на мертвенно-бледном лице. Кровью была забрызгана одежда Солии и запятнан дорогой шелковый кафтан – она, по-видимому, гордилась этими пятнами и этим трофеем. Вглядевшись вблизи в Солию, внимательный наблюдатель сразу бы узнал в ней девушку или же принял ее за безбородого юношу. У нее были правильные, но суровые черты лица, большие темные глаза и сильно развитый стан. Она презирала одежды и украшения женщин! Ни цветного покрывала на лице, ни серебряных колец в носу и ушах, ни серебряных обручей на шее и руках не носила она, ее украшениями были оружие и неприятельские головы, одну из которых она теперь положила к ногам отца, причем не дрогнул ни один мускул ее как бы высеченного из мрамора лица.

Эль-Омар, молодой араб, почтительно преклонился перед нею – она не обратила на это никакого внимания.

Эмир глядел на окровавленную голову.

– Мы встретили неприятельского караульного, – сказала Кровавая Невеста, – вот я принесла тебе его голову, отец!

– Солия выстрелила в него с лошади, это был новоприезжий башибузук, – прибавил Абу-Фарези, один из братьев Кровавой Невесты, в то время как другой приподнял привязанную к веревке голову и рассматривал ее. – Лошадь бросилась в сторону и потащила за собой полумертвого врага, и мы последовали за ним, наконец Солии удалось саблей отделить голову от туловища, и голову она взяла себе, а туловище принесет лошадь в неприятельский лагерь!

– Выслушайте известие Эль-Омара, который только что прибыл сюда в лагерь! – обратился эмир к Кровавой Невесте и двум ее братьям. Теперь только обратилась Солия с вопросом к молодому арабу:

– Разве брат мой Абу-Варди не прислал тебе сегодня утром сотни всадников, чтобы занять большую караванную дорогу?

– Да, храбрая и благородная дочь Гаруна, звезда нашего племени, наш смелый знаменосец, – отвечал молодой араб, – Эль-Омар принес важные известия тебе, мудрому эмиру и твоим мужественным братьям; я помчался сегодня утром с сотней всадников по той дороге. К полудню достигли мы горы Кора. Я бросился вперед. Едва достиг я вершины, чтобы произвести дальнейший осмотр, как в незначительном расстоянии от меня на большой караванной дороге заметил длинный отряд войска. Это были турецкие солдаты башибузуки.

– Значит, в числе их был и тот, которого мы встретили, пусть труп его объявит приближающимся нашу борьбу не на жизнь, а на смерть, – сказала Кровавая Невеста. – Продолжай же!

– Я вернулся к своим всадникам в хорошо скрытое место, так как враги тотчас же послали несколько пуль нам навстречу, и оттуда был нам виден весь отряд!

– Как велик он?

– Мы насчитали до пятисот солдат с предводителями! В середине длинного отряда лошади и верблюды тащили с трудом две пушки!

– Они везут с собой две пушки, – сказал старый эмир. – Это бесполезный труд, должны же они знать горные ущелья!

– Когда я со своими всадниками достаточно разглядел все и убедился, что это были новые войска, – продолжал молодой араб, – мы помчались назад! Там, за ложным лагерем, оставил я в засаде своих всадников, а сам поспешил сюда, донести тебе обо всем! Прикажи мне заманить сегодня ночью башибузуков с их пушками в лагерь, и ты можешь с главными силами твоего войска напасть на них и истребить прежде, чем они успеют начать битву, можешь отобрать их пушки и употребить их для укрепления и обороны твоего лагеря!

– Не все главные силы возьмем мы для истребления этих новых войск! – воскликнула Кровавая Невеста. – Дай мне еще сто человек, – обратилась она к отцу, – я и братья с этой горстью воинов нападем на врагов и победим их!

– Я встретил по ту сторону горы Джарль двух человек из племени алезов, – сообщил Эль-Омар, – они уже знали, что приближаются новые военные силы, и рассказали мне, что придет еще арьергард тоже с двумя пушками! Как велик последний, они не знали! Они узнали только, что каждый из этих отрядов имеет предводителем молодого бея, что оба предводителя в столице падишаха были приговорены к смерти, но потом смертный приговор был заменен ссылкой! Это они идут на нас, они дали священную клятву убить Кровавую Невесту и победить наше племя или пасть на поле битвы!

– Они поклялись в моей смерти? – спросила Солия мрачно. – Я отплачу им тем же! Посмотрим, кто останется победителем!

– Они хотят истребить нас и думают, что, захватив в плен Кровавую Невесту, будут уже у цели, – продолжал молодой араб, – твою же голову падишах оценил в двадцать тысяч пиастров.

– Мою голову? Дорого, однако ж, ценит меня султан, – сказала Солия с холодной язвительной улыбкой, – оба новых предводителя хотят, значит, приобрести эту награду! Я захвачу их в плен, и тогда увидим, какая цена будет выдана мне за их головы, когда я их пошлю султану! Я горю нетерпением начать бой с новым неприятелем! Даешь ли ты нам сотню воинов, отец?

Старый эмир утвердительно кивнул головой.

– Возьми больше, – сказал он.

– Сотню Эль-Омар оставил в засаде, у ложного лагеря, чтобы заманить башибузуков в долину, сотню возьмем мы теперь с собой, больше нам не надо, отец! Скорей, братья, наступил вечер, созовите сотню воинов и выступим!

– Осмелюсь ли я остаться с тобой, храбрая Солия? – спросил молодой воин Кровавую Невесту.

Она бросила на него почти сострадательный взгляд – она давно уже заметила, что Эль-Омар любит ее, – она же нисколько не чувствовала к нему взаимности, она служила высшим целям! Она должна была себя и свою жизнь принести в жертву кровавой мести, о возможности почувствовать любовь еще раз после смерти жениха она и не думала!

– Нет, – отвечала она, – лучше, если ты вернешься к своим воинам, Эль-Омар! Замани солдат падишаха в засаду лагеря, но не вступай с ними в битву до тех пор, пока братья и я не будем близко, тогда только можешь начинать битву, иначе они переколотят сначала всех вас, а потом и нас! Поспеши!

– Ты приказываешь – Эль-Омар повинуется! – ответил молодой араб, поклонился эмиру и Кровавой Невесте и кликнул лошадь. Вскочив на стройное животное, он умчался в сумерках быстро наступившего вечера.

Между тем оба сына эмира созвали уже сотню воинов. Все они на лошадях собрались на другом конце походного лагеря. За плечами у них были ружья, а в руках копья – любимое оружие сыновей пустыни.

И Солия, дочь князя, также надела ружье и приказала прислуживавшей ей молодой аравитянке подать копье. Теперь она была вооружена так же, как и мужчины.

Оба брата пришли и донесли старому эмиру, что сотня воинов уже готова к выступлению. Престарелый князь простился с детьми и пожелал им воинского счастья. Солия и братья вскочили на лошадей. Их ждал отряд, представлявший странное, даже, можно сказать, страшное зрелище в сумерках вечера. Выстроившись в длинные ряды, стояли в гробовом молчании всадники.

В белых бедуинских плащах, с капюшонами на головах и с высоко торчащими в воздухе копьями, на черных лошадях они казались привидениями.

Как облако пыли, исчез отряд, предводимый Солией и братьями, в долине и бросился в ущелье, соединявшее его с большой караванной дорогой. Под охраной сумерек направились они в ту сторону, где наполовину скрытый между возвышениями был разбит маленький лагерь, сооруженный, чтобы заманить неприятеля в засаду.

Через несколько часов Эль-Омар достиг высот этого лагеря. Тут он застал своих воинов в сильном волнении. Стражи видели, что предводитель баши-бузуков отослал половину войска с двумя пушками по дороге, уходящей в сторону от главной караванной.

Арабским форпостам удалось захватить в плен одного из отставших султанских солдат, и от него они узнали, что предводитель этого отряда, по имени Сади-бей, послал солдат с пушками, чтобы они примкнули к Зора-бею, который по другой дороге шел сюда с тремястами человек и двумя пушками.

Все неприятельские силы состояли, таким образом, из восемьсот солдат и четырех пушек. Сади же стоял во главе отряда только из двухсот шестидесяти человек, и арабы горели нетерпением заманить его в этот лагерь и истребить. Он только что прошел мимо по той стороне большой караванной дороги почти вблизи их. Эль-Омар приказал своим воинам дождаться полночи, когда прибудет Кровавая Невеста во главе еще одной сотни воинов.

Воины сидели на конях, готовые к исполнению приказаний. В безопасных убежищах стояли стражи, чтобы видеть все вокруг. Мнимый лагерь лежал в долине и совершенно походил на настоящий походный арабский лагерь, так что при взгляде на него неприятель не заподозрил бы никакого обмана. Около палаток было много верблюдов и лошадей. А между тем лагерь быт пуст. Ежедневно приезжали туда воины, приносившие корм и воду лошадям и верблюдам.

Между тем наступила ночь. Бледный свет луны падал на гористую, местами непроходимую местность, где обитало племя бени-кавасов, воевавшее теперь с войсками султана. В то время как арабы знали каждое ущелье, каждое убежище, каждое хранилище воды и каждое селение, солдаты султана должны были пользоваться только караванной дорогой, где за ними все время наблюдали хитрые враги. Преследуя племена арабов, они постоянно подвергались опасности: их увлекали в засаду, в опасные скалистые места, старались обмануть и разобщить. Солдатам попадались такие опасные скалистые места, где они не в состоянии были угнаться за арабами, в то время как те на своих привыкших к горным дорогам конях поспевали всюду. К тому же малочисленность турецких войск…

Так, Зора и Сади с трудом собрали всего восемьсот солдат, часть которых к тому же порядочно упала духом, а другие были сильно изнурены тяжелым и долгим походом через пустыни и горы.

Но оба молодых офицера ничуть не падали духом. Напротив, препятствия и трудности еще более укрепили в них решимость наказать и победить мятежников.

Сади все время был настороже, идя с отрядом ночью по караванной дороге. На следующий день они должны были соединиться с Зора-беем, шедшим туда же по другой дороге, более опасной. Объединившись, они могли бы подумать и о серьезном сражении с арабами.

Сади уже горел нетерпением начать битву, но два события, случившиеся в тот день, когда он отправил половину своего отряда на соединение с Зорой, находившимся, по его мнению, в большей опасности, сделали его осторожнее.

Прежде всего, лошадь одного из его разведчиков примчалась обратно к колонне, таща изуродованного всадника без головы.

Когда те солдаты, которых он взял из Медины и которые уже ранее участвовали в походе против арабов, увидели страшно изуродованный труп, они побледнели:

– Это сделала Кровавая Невеста! Это она отрубила голову и взяла ее себе вместо трофея! – воскликнули они. – Кровавая Невеста близко!

– Тем лучше, – отвечал Сади-бей, когда ему донесли об этом. – Нам представляется случай помериться силами с ней и с ее воинами!

– Она превосходит нас силами, – пронеслось между солдат.

Едва Сади заметил, что малодушие и страх могут овладеть воинами, он бросился к ним и пригрозил собственноручно застрелить каждого, кто только осмелится сеять панику в отряде.

– Или вы боитесь девушки, трусы? – кричал он. – Его величество султан, наш император и повелитель, назначил двадцать тысяч пиастров за ее голову! Я прибавляю к этому еще и мое жалованье и дарю его тому, кто первый отважится подступить к Кровавой Невесте. Следуйте за мной! Я поведу вас! И если вы останетесь верны, мы победим!

Эти слова Сади воодушевили воинов, пришедших вместе с ним из Константинополя. Все они с радостью присоединились к своему предводителю, дав клятву победить или умереть вместе с ним. Остальные же солдаты роптали на Сади, зачем он послал к Зоре половину отряда с пушками: они боялись, чтобы ночью не случилось с ними какого-нибудь несчастья. Страх этот поздно вечером еще более увеличился: второй всадник из разведки исчез. Вероятно, арабы захватили его в плен.

Получив это донесение, Сади понял, что враги караулили его; но он не робел, при нем все еще было двести пятьдесят солдат, из которых, впрочем, он мог положиться только на половину, остальные уже упали духом, так как, служа в этой стране, испытывали только одни лишения.

Боязливо озирались они по сторонам, опасаясь неприятельского нападения.

Сади ехал впереди всех. Наступила ночь. При нем находились фельдфебель и капралы, которым он приказал безжалостно убивать каждого солдата, сделавшего попытку к бегству. Только так надеялся он удержать ненадежных.

К счастью наших воинов, луна рано взошла на небо. Бледный, серебристый свет ее падал на песчаную, лежащую между холмами караванную дорогу, на которой кое-где на песке валялись побелевшие от солнца кости лошадей и верблюдов.

Между холмами пролегала бесплодная степь, через которую также пролегла дорога. Кругом не было ни одного дерева.

Но вот один из всадников-разведчиков подскочил к Сади и донес, что при ясном свете луны он хорошо различил вдали нескольких всадников на том месте возвышенности, где, казалось, было ущелье или вход в долину, и когда ему удалось незамеченным взобраться на высоту, он заметил в той долине палатки лагеря.

Сади слушал доклад спокойно и задумчиво.

– В твоем известии тревожит меня то обстоятельство, – сказал он строго, – что ты видел неприятельских всадников, а тебя они не заметили!

– Я был осторожен, если бы они заметили меня, они выстрелили бы по мне! – отвечал солдат.

– У араба острое зрение! Что они в тебя не выстрелили, это еще не доказывает того, что они тебя не видели. Мне кажется, они хотят заманить нас в западню, они готовятся к нападению и пощадили тебя только для того, чтобы разом захватить всех нас! – пояснил Сади. – Скачи немедленно по дороге, по которой отправились наши солдаты, к храброму Зора-бею, сообщи ему обо всем случившемся. И если ему не грозит опасность, пусть придет сюда, так как нам, по всей вероятности, придется столкнуться с неприятелем. Скачи скорее!

Сади послал туда еще двух курьеров на случай, если первый попадется в руки арабов, затем он разделил своих солдат на два отряда, первый под его личным командованием продвигался вперед низом, другой же, под предводительством Тшаума, должен был следовать за ним поверху. Полночь уже миновала, как вдруг несколько пуль просвистело с возвышенности из засады – и двое из солдат Сади уже плавали в крови.

Немедленно велел он бить наступление и бросился со всем своим отрядом на возвышение.

Тут увидел он целый неприятельский отряд, который при его приближении скрылся в ущелье.

Сади остановился. Положение его в этой неприятельской стране показалось ему чрезвычайно опасным. Тут к нему подъехал один из шедшего поверху отряда и сообщил, что внизу, в долине, за возвышенностью находится походный лагерь, а сверху, с другой стороны гор, неприятели устроили засаду.

Опасения Сади сбылись! Скрывшиеся от него внизу арабы были там только для того, чтобы заманить его в котловину, а остальные с гор хотели открыть по нему смертельный огонь.

Нужно было принять быстрое решение, и он скомандовал начать бой. Сади не позволил заманить себя в ущелье и в ложный лагерь.

Когда арабы увидели это, сильное бешенство овладело ими! План их не удался! Предводитель солдат раскусил его.

Внезапно, чтобы истребить его маленький отряд, из засады выскочила сотня арабов. Подобно вихрю, с копьями бросились враги на Сади и его солдат, которые немедленно составили каре и дали залп по неприятелям. Видно было, как повалилось несколько арабов вместе с лошадьми, остальные же с новой силой устремились на врага.

Новый залп встретил их – снова пали многие, но это не устрашило остальных: с поднятыми копьями бросились они на турецких солдат. Начался рукопашный бой, и Сади, бившийся в самой гуще, заметил, к большой своей радости, что воины его бились храбро, хотя многие из них были тяжело ранены неприятельскими копьями. Тут, как бы на погибель его, примчалась Кровавая Невеста с братьями и воинами – как белое облако, налетел ее отряд с возвышенности на сражающихся.

Между тем и Тшаум привел своих солдат на помощь товарищам, и вскоре у подошвы гор разгорелась отчаянная схватка. Число сражающихся с обеих сторон было почти одинаково. Кровавая Невеста билась в середине своих, возле нее сражались братья; пестрые бедуинские плащи выдавали их.

Завязался страшный рукопашный бой, в котором арабы имели преимущество благодаря своим копьям, хотя и башибузуки, в свою очередь, не только ловко владели ружьями, но употребляли в дело и ружейные приклады.

Но вот Сади увидел, что часть его войска ослабела и поколебалась! Не теряя ни минуты, бросился он в их сторону.

Кровавая Невеста, тоже заметившая, что враги слабеют, поспешила туда же, и с обеих сторон воины с новым напором бросились друг на друга.

Произошла страшная схватка: солдаты Сади стали одерживать верх, и Кровавая Невеста, пылая гневом, увидела, что ее воины один за другим валились с лошадей. Но она не хотела отступать! Она билась, как львица, и, казалось, была неуязвима.

Однако ж и ее геройский пример не мог удержать разбежавшиеся отряды ее и Эль-Омара. С громким победным криком бросились солдаты Сади по следам отступавших, и от двухсот неприятельских воинов едва осталась половина.

Вдруг один из братьев Кровавой Невесты громко и пронзительно крикнул, и возглас этот, казалось, прозвучал известным сигналом для всех арабов.

Отступавшие и Кровавая Невеста, размахивая копьями, снова помчались вперед на солдат.

Арабы получили подкрепление. Через минуту он понял, что старый эмир с большим войском мчался во весь опор на помощь дочери и сыновьям. Он боялся, что им недостаточно будет двухсот воинов, и вел теперь большой отряд им на помощь. Эти свежие силы с дикой яростью бросились на башибузуков, и началась страшная резня. Через несколько минут бой был решен. Сади воодушевлял своих воинов к сопротивлению, он все время был впереди всех, но все его геройские усилия были тщетны – солдаты его валились один за другим.

В эту минуту крайней опасности для теснимых башибузуков Сади был ранен ударом копья и без чувств упал с лошади: арабы с диким криком торжества бросились на оставшихся без предводителя турецких солдат, отступавших врассыпную.

Как хищные звери, бросились всадники Кровавой Невесты на бегущих воинов и без пощады рубили их.

Арабы одержали блистательную победу. Сади, упав с лошади, которая с громким ржанием умчалась прочь, лежал на земле без чувств, плавая в крови.

Солия, предоставив преследование братьям, сама бросилась к побежденному неприятельскому предводителю.

Эль-Омар был около Кровавой Невесты в то время, когда она приблизилась к Сади.

– Привяжи его на твою лошадь! – приказала она ему, указывая на безжизненного Сади. – Я хочу взять его с собой в наш лагерь и там воткнуть его голову на верхушку моего шатра.

Молодой араб соскочил с лошади и подошел к Сади.

– Он только без чувств, он еще жив, не отрубить ли мне ему голову?

– Не смей его трогать! – сказала Кровавая Невеста. – И делай, что тебе приказано! Он мой!

Эль-Омар поднял бесчувственного Сади на свою лошадь и привязал его к седлу. Затем он поймал другую лошадь, потерявшую всадника, и вскочил на нее.

– Ступай! – закричала ему Кровавая Невеста и вслед за тем, сделав знак своему отцу и братьям, со своим новым трофеем помчалась назад в дальний лагерь. Эль-Омар с лошадью, на которой лежал Сади, следовал за ней во весь опор.

Через несколько часов они достигли временного лагеря, где остальные воины, уже готовые к бою, с диким криком торжества приняли и приветствовали их.

Кровавая Невеста была предметом их обожания: они бросились перед ней на землю, целовали ее плащ и прославляли как героиню.

Она с триумфом провезла Сади через их ряды до своего шатра. Эль-Омар отвязал с лошади раненого, все еще не пришедшего в сознание. Затем она подошла поглядеть на того, кто находился в ее власти.

Яркий свет луны освещал хотя бледное и безжизненное, но благородное, прекрасное лицо Сади.

Вид этого молодого бея, по-видимому, произвел на нее необычайное впечатление. Она глядела на него и не поднимала руки, которая должна была убить его.

Эль-Омар стоял в некотором отдалении и с удивлением глядел на Солию: почему медлила она нанести смертельный удар пленному врагу?

Внезапно она обратилась к молодому воину:

– Эль-Омар, – сказала она глухим голосом, – снеси раненого туда, в пустой шатер, я хочу подождать отца и братьев, пусть они будут свидетелями его смерти.

Молодой воин исполнил приказание Кровавой Невесты. Он снес Сади в пустой шатер возле шатра эмира и положил его там. Затем он вернулся и стал на карауле у входа.

– Вернись в твой шатер, – приказала ему Солия, – я сама буду караулить.

Эль-Омар пошел, но пошел он недовольный. Внутренний голос говорил ему, что его любви грозит опасность. Почему рука Солии выпустила эфес сабли, после того как она посмотрела на раненого бея? Этого никогда еще не случалось.

Он вернулся в свой шатер, чтобы дождаться возвращения остальных воинов, но в душе его было неспокойно.

Как только ушел Эль-Омар, Солия вошла в шатер. Она далеко откинула занавес, закрывавший вход. Яркий свет луны падал на безжизненного врага, находившегося в ее плену.

Какую удивительную власть имел над ней ее враг? Что за чувство, какого она еще никогда не ощущала, прокралось в ее душу? Она встала на колени перед Сади и долго смотрела на него неподвижно; прекрасный бледный юноша, чело которого было как бы увенчано его геройским подвигом, возбудил в ее душе не сострадание, не радость, нет, он возбудил любовь, какой не ощущала прежде она даже к своему убитому жениху.

Так стояла она на коленях возле бесчувственного, покрытого кровью врага, как вдруг в лагере раздался лошадиный топот и громкие голоса, и этот шум дал ей знать, что отец и братья вернулись. Тогда она вскочила, как бы пробудившись от тяжкого сна, и оставила шатер.

В лагере царила радость победы – почти весь отряд турецких войск был уничтожен, немногим удалось спастись и донести известия о случившемся Зора-бею.

Эмир с сыновьями вошел в шатер, перед которым ждала их Солия. Лицо ее было строго и мрачно. Она молчала. Ничего не сказала она о пленном, которого привезла с собой.

Старый эмир и сыновья его пошли спать, после того как была расставлена новая смена часовых.

Кровавая Невеста все стояла на прежнем месте.

Теперь она сознавала, что чувство, которое испытывала она к молодому бею, было любовью. Она не понимала этого чувства, до сих пор ей еще неизвестного, потому-то оно и имело такое неодолимое на нее действие.

Луна скрылась за дальними горами при бледном полусвете наступающего утра.

Солия пристально смотрела вдаль – не волшебство ли было то чувство, которое вызвал в ней этот враг? Любовь, которую ощущала она, была преступлением! Мысль эта заставила ее содрогнуться! Она вспомнила о своей клятве мести. Не изменяла ли она ей теперь, щадя своего врага?

Внезапное решение, казалось, овладело ею – глаза ее снова сверкнули, и, по-видимому, внутренняя борьба окончилась.

Она быстрыми шагами пошла к маленькой площадке, находившейся посреди теперь безмолвного лагеря. Здесь стоял маленький, завешанный зеленой материей шатер. У входа находилось свернутое знамя, которое она в большие сражения возила с собой. Она вошла в шатер. В нем на возвышении лежала набальзамированная голова ее казненного неприятелями жениха.

Она встала перед ней на колени и пристально смотрела в страшно искаженные, неподвижные черты.

– Я поклялась тебе в мести, – говорила Солия дрожащим голосом, – прости мне, что сегодня я в первый раз замедлила исполнение своей клятвы! Рука моя медлила умертвить пленного врага, но ты не скажешь, что Солия нарушила свою клятву! И этот враг также должен принять смерть от моей руки! Пусть никто не упрекнет дочь Гаруна в слабости! Я иду!

Она поднялась – еще один взгляд бросила она на окруженную сероватыми сумерками голову казненного жениха, которую она с опасностью для жизни похитила у врагов, ужас охватил ее, ей показалось, будто глаза мертвеца пристально и гневно взглянули на нее, и она не могла отвести глаз.

Быстро пошла она к выходу, но глаза ее все еще были прикованы к глазам мертвеца.

Солия вышла из шатра. Решение ее было принято. Сади, пленный враг, должен был умереть. Она хотела собственноручно отрубить ему голову саблей, как это сделали враги с ее женихом.

Святость клятвы и кровавая месть победили в ней то странное чувство, которое проникло в ее сердце при виде молодого бея. Сабля висела еще у нее на поясе.

Она направилась мимо отцовского шатра к той палатке, где лежал Сади.

Но только успела она проскользнуть мимо отцовского шатра, как при бледном утреннем свете увидела перед собой Эль-Омара, который или только хотел войти в шатер раненого, или же вышел оттуда.

Солия содрогнулась, и ее глаза вспыхнули гневом; ведь этот молодой воин мог заметить ее слабость. Она побледнела.

Эль-Омар увидел Кровавую Невесту и хотел подойти к ней, чтобы сказать ей что-то.

Заметив это, она сделала повелительный жест рукой.

– Ступай в свой шатер, дерзкий! – закричала она дрожащим от гнева голосом. – Ступай или я убью тебя!

Молодой араб остановился на минуту, как будто в душе его происходила борьба, но затем повернулся и ушел.

Солия, проводив его мрачным взглядом, гордо и важно, как будто шла на празднество, направилась к шатру, где лежал раненый враг, и исчезла внутри его.

 

II

Чудо

Через несколько дней после той ночи, когда грек и призрак Черного гнома внезапно явились меж воющими дервишами, один из них нашел близ руины Сирру, совершенно истощенную от голода и жажды.

Вид этого странного существа тотчас же напомнил старому дервишу призрак Черного гнома, он думал, что снова видит его перед собой, и, гонимый непреодолимым ужасом, хотел бежать.

В эту минуту к руине приближался Шейх-уль-Ислам и увидел в страхе бежавшего дервиша.

– Что случилось? Что за причина твоего страха и бегства? – спросил он.

Дервиш бросился к ногам всемогущего главы всех мусульман и коснулся лбом земли в знак глубочайшей покорности.

– О великий и мудрый шейх над всеми шейхами! – воскликнул он. – Я видел призрак Черного гнома и боялся, чтобы он не вскочил на меня, как на грека два дня тому назад!

– Призрак Черного гнома? – спросил Мансур-эфенди.

– Да, мудрый и могущественный Баба-Мансур, – отвечал дервиш и подробно рассказал ему о ночном происшествии. В его рассказе было столько сверхъестественного, чудесного, что это заинтересовало Шейх-уль-Ислама.

– Ты говоришь, что существо это умерло и было погребено? – спросил он.

– Точно так, могущественный и мудрый Баба-Мансур: существо это (оно выглядит наполовину человеком, наполовину каким-то странным существом) воскресло из мертвых!

– Грек Лаццаро поклялся нам, что Черный гном умер, и он сам видел его погребение. Создание это умерло, было похоронено и теперь, однако же, ходит между живыми!

– Если только грека не обмануло сходство, – заметил Мансур-эфенди задумчиво, – то это, о чем ты говоришь, невозможно!

– Это кажется невозможным и немыслимым, мудрейший из мудрецов, а все же это случилось. Голова моя слишком слаба, чтобы дать тебе объяснение. Я могу только сказать, что это случилось, больше ничего! – продолжал дервиш. – Грек хорошо узнал Черного гнома, который вскочил ему на спину и хотел задушить его. Он утверждал, что это был призрак умершего и похороненного создания! В особенности одна примета убедила его в этом – у Черного гнома в гробу недоставало левой руки, и у призрака также ее нет!

– Куда девалось это создание в ту ночь, когда вместе с греком очутилось среди вас?

– Оно чуть не задушило его, наконец оставило, как тень проскользнуло мимо нас и исчезло.

– А где ты снова видел его теперь?

– Здесь, между старыми деревьями, оно лежит в кустарнике и не шевелится!

– Сведи меня туда! – приказал Мансур-эфенди.

– Как, великий и мудрый шейх над шейхами, ты хочешь…

– Я хочу видеть это чудо!

– Останься, исполни мою мольбу, останься здесь! – просил дервиш.

– Не думаешь ли ты, что я боюсь? Я приказываю тебе проводить меня туда. Я хочу видеть загадочное существо!

– Я дрожу за тебя, могущественный и мудрый Баба-Мансур! – жалобно воскликнул он.

– Ты дрожишь скорее за себя, чем за меня. Я это знаю! Но не медли дольше! – приказал Мансур-эфенди.

Дервиш увидел, что отговариваться более было невозможно, а потому, дрожа от страха, – безобразное существо возбудило в нем непреодолимый ужас, – медленно пошел вперед. Шейх-уль-Ислам следовал за ним.

Между тем уже начинало смеркаться. Они скоро дошли до того места в чаще, где Сирра, полумертвая от голода и жажды, неподвижно сидела на корточках. Вид ее был так необычен, так страшен, что Шейх-уль-Ислам невольно остановился: такого существа он еще никогда не видал. Оно вполне заслуживало названия гнома. Одетая в черное платье, с лицом, покрытым до самых глаз темным покрывалом, сидела она, сжавшись в комок, – фигуру ее едва можно было принять за человеческую.

Мансур-эфенди подошел к Сирре и нагнулся к ней. Затем – к невыразимому ужасу своего проводника – он дотронулся до Сирры – она упала.

– Удивительное создание, – пробормотал Мансур. – Оно кажется мертво, но оно из плоти и крови. Возьми ее на руки и неси вслед за мной, в Башню мудрецов, – обратился он к дервишу.

Тот хотел отговориться.

– Делай, что тебе приказано! – повелительно сказал Шейх-уль-Ислам.

Дрожа всем телом от страха и ужаса, дервиш повиновался приказанию своего повелителя.

Он нагнулся к Сирре, упавшей от изнеможения, и поднял ее на руки. Она была так тяжела, что он едва мог ее поднять.

Мансур-эфенди пошел к той части развалин, где в каменной стене находились маленькие ворота, которые он и отворил.

Он пропустил вперед дервиша с его ношей и последовал за ними. Из галереи одна дверь вела в залу совета, другая в смежный покой. Тут Мансур-эфенди велел дервишу положить бесчувственную Сирру на подушку и принести воды, фруктов и хлеба.

Дервиш, обрадовавшись, что наконец освободился от опасной ноши, поспешил уйти и через несколько минут принес требуемое. Затем он оставил Шейх-уль-Ислама одного с Черным гномом. Мансур-эфенди спрыснул бесчувственную Сирру водой – и она очнулась.

Она приподнялась и удивленно озиралась по сторонам – в первую минуту она не знала, где находилась, но потом узнала Шейх-уль-Ислама.

Мансур-эфенди дал ей поесть, напиться, и Сирра охотно принялась за все.

– Тебя ли зовут Черным гномом? – спросил он ее.

Сирра кивнула головой.

– Да, мудрый эфенди, так зовут меня за мою наружность, но мое имя Сирра, – отвечала она, и ее звонкий, как серебряный колокольчик, приятный голос, которого нельзя было ожидать при ее теле, поразил Шейх-уль-Ислама.

– Говорят, что ты воскресла из мертвых? – продолжал он.

– Да, мудрый эфенди, грек Лаццаро похоронил меня, все считали меня умершей, но я не была мертвой, – сказала Сирра. – Я была жива, только не могла двигаться!

– Ты была похоронена?

– Я была зарыта в землю в ящике. Мне казалось тогда, что я должна задохнуться и действительно умереть! Что было со мной дальше, не знаю, мудрый эфенди: когда я пришла в себя, я чувствовала только боль здесь, в остатке моей руки, которая теперь совсем зажила. Я лежала в лесу, возле меня стояла вода, пища и куча останавливающих кровотечение и освежающих листьев для моей раны!

– А ты не знаешь, Черная Сирра, каким образом очутилась ты снова на земле? – спросил Мансур.

– Нет, мудрый эфенди.

– Чудо! – пробормотал Шейх-уль-Ислам, и, по-видимому, в душе его возникло намерение воспользоваться этим воскресшим из мертвых существом для своих целей. Через подобное чудо он мог достигнуть многого, чего до сих пор не мог достичь другими средствами.

– Помоги мне, защити меня, мудрый и великий эфенди, – говорила Сирра, и голос ее звучал так нежно и прекрасно, точно небесная музыка. – Я услужу тебе за это!

– Ты знаешь меня? – спросил Мансур.

– Нет, я вижу только, что ты знатный и мудрый муж, – отвечала умная Сирра.

– Знаешь ли ты, где находишься?

– Нет, мудрый эфенди, я вижу только, что нахожусь в стенах, в здании, которое может стать мне кровом.

– Где была ты раньше?

– У моей матери Кадиджи.

– Кто она такая?

– Толковательница снов в Галату.

– Знает ли она, что ты жива?

– Нет, она, думая, что я умерла, отдала меня греку, чтобы он меня похоронил. Никто не знает, что я жива, кроме тебя и меня! Грек и моя мать Кадиджа, хотя и видели меня после, но они называли меня призраком! Они не знают, что я жива!

– Не хочешь ли ты вернуться к своей матери?

– Лучше умереть в лесу от голода и жажды! Умилосердись, мудрый и великий эфенди, оставь меня здесь! Я охотно буду служить тебе за пищу, питье и кров! Укрой меня, спрячь меня от матери Кадиджи и грека! Я буду тебе полезна и сделаю все, что тебе будет угодно!

Мансур-эфенди задумался. Что, если бы ему спрятать ее и выдавать за чудо? Если бы ему переодеть ее и никому не показывать, а пользоваться ею, как колдуньей или пророчицей? Если бы ему только ловко воспользоваться «чудом»? Султанша-мать была суеверна, и он смог бы, воспользовавшись этим, начать с помощью «чуда» руководить ею. Само собой разумеется, она не должна была знать, чьих это рук дело и кто направляет пророчицу. Надо было только тайно и ловко взяться за это. Чудеса и знамения безотказно действовали на султаншу. Теперь Шейх-уль-Ислам имел в руках верное средство. Если бы чудом возвращенная к жизни, руководимая и наставляемая им Сирра приобрела влияние на султаншу-мать, тогда он мог надеяться управлять ею через Сирру.

Развалины Кадри не должны были служить местом действия, это возбудило бы подозрение в его участии в этой игре! Так же мало мог служить для этого дворец принцессы Рошаны. Надо было скорее выбрать другое место, более подходящее. Никто не должен был подозревать, что Шейх-уль-Ислам участвует в этой игре, тогда тем действеннее было бы подтверждение этого чуда.

Кроме того, то обстоятельство, что воскресшая из мертвых, призрак, как называли ее грек и старая Кадиджа, не знала ни его, ни места, где находилась, позволяло ему делать с ней что угодно, обратив ее в свое орудие.

– Ах, мудрый и благородный эфенди, не прогоняй меня! – продолжала хитрая Сирра, – и хоть я тебя и не знаю, но все же умоляю тебя о покровительстве!

– Здесь ты не можешь остаться!

– Нет? О, так ты меня не хочешь прогнать?

– Будь покойна, я укажу тебе место, где ты должна будешь остаться!

– Благодарю тебя за твое милосердие и доброту, мудрый и благородный эфенди, я охотно буду служить тебе. Где то место, которое станет мне убежищем?

– Я сам отведу тебя туда, Сирра!

– О, твоя доброта так велика, чем могу я отблагодарить тебя?

– Молчи обо всем, говори и делай только то, что я прикажу тебе.

– Обещаю тебе это, великий и мудрый эфенди!

– Кроме того, ты должна повиноваться моей воле, никогда не расспрашивать о моих намерениях, никогда не оставлять того места, куда я хочу свезти тебя, ничего не делать без моего согласия, ничего не говорить обо мне и никогда не желать возвращения к своей матери, – сказал Шейх-уль-Ислам.

– Никогда, обещаю тебе это!

– Ты начинаешь новую жизнь, новое существование! Мать твоя похоронила тебя, как свое умершее дитя, – ты ожила и стала другой!

– Да, мудрый эфенди! Ты говоришь правду, я ожила для новой жизни!

– Настолько ли ты оправилась, чтобы следовать за мной, в состоянии ли ты ходить?

– Так далеко, как ты пожелаешь!

– Я должен завязать тебе глаза!

– Делай со мной все, что найдешь необходимым, высокий и мудрый эфенди!

Шейх-уль-Ислам взял большой темный платок, с необыкновенной тщательностью завязал им глаза Сирры, набросил на ее плечи широкий плащ и помог ей закутаться в него. Она была мала, как карлица, и как ни скрывай и ни укутывай ее безобразную фигуру, Сирра всегда выглядела уродом!

– Пойдем, я поведу тебя, ты ведь ничего не видишь! Я сведу тебя в одно место, где, если только беспрекословно будешь повиноваться мне, начнется для тебя беззаботная и прекрасная жизнь, – сказал Шейх-уль-Ислам и взял Сирру за правую руку.

Из Башни мудрецов, где находились Мансур-эфенди и Черный гном, вела постоянно запертая на замок дверь к выходу из развалин Кадри, которым пользовался только Шейх-уль-Ислам.

Он отворил дверь, вошел, ведя Сирру, в темный коридор башни и скоро достиг отверстия в стене, почти совершенно закрытого тернием и другими кустарниками.

Отсюда он вместе с Сиррой вышел на воздух.

Между тем уже настал поздний вечер и везде царствовал мрак.

Шейх-уль-Ислам, погруженный в думы, пошел к карете, стоявшей по другую сторону развалин. Сел в экипаж рядом с Черным гномом, захлопнул дверцы кареты и тогда только отдал кучеру приказание ехать к Рашиду-эфенди.

Конак этого знатного, но почти обедневшего из-за склонности к мотовству человека, очевидно, был известен кучеру.

Рашид-эфенди был чиновником министерства внутренних дел и имел одно желание – любым способом сделаться пашой или визирем, чтобы иметь возможность разом поправить свое состояние и жить в богатстве и роскоши.

Рашид был слепо предан Шейх-уль-Исламу, которому он был обязан своим положением. Он и теперь вел роскошную жизнь и имел маленький дворец, богаче и изящнее которого не стоило и желать. Он надеялся уплатить свои долги, как только, сделавшись визирем или муширом, будет располагать большими средствами, а пока все занимал новые суммы и всегда находил людей, которые охотно ссужали его деньгами. Он принадлежал к тем натурам, которые любят проводить жизнь в развлечениях, и таких людей в Константинополе множество.

Скоро карета остановилась перед домом Рашида в Скутари.

Мансур-эфенди приказал Черному гному не выходить, но ждать его возвращения и хранить глубокое молчание.

Рашид недавно вернулся со службы, кончил обед и курил сигару, прихлебывая горячий черный кофе из богато разрисованной чашки.

Когда слуга доложил ему о Шейх-уль-Исламе, он бросил сигару и поспешил навстречу своему могущественному покровителю.

Мансур-эфенди был, по обыкновению, спокоен и непроницаем. Оставшись наедине с Рашидом, он сел на подушку.

– Ты недавно просил моего покровительства для одного бедного софта, – начал он. – Сообщи мне некоторые сведения о нем.

– И ты об этом помнишь, мой высокий и мудрый Мансур-эфенди, – польстил ему Рашид, – ты ничего не забываешь, ничто не ускользает из твоей памяти. Дозволь мне удивляться тебе и принести тебе мое благоговение.

– Кончай свои похвалы, – прервал его Шейх-уль-Ислам, – назови мне имя софта!

– Его зовут Ибам, могущественный и мудрый Мансур-эфенди! Ибам живет в доме своей матери, недавно умершей. Пока она была жива, он был зажиточен, теперь же, когда он должен хозяйничать сам, он стал беден, так как не знал цены деньгам и не обращал на них внимания. Он живет в мире фантазий, и я боюсь за его будущее.

– Чем же бредит этот софт?

– Всем сверхъестественным!

– Каких он лет?

– Лет тридцати, но он выглядит пятидесятилетним.

– А где он живет?

– В Бостон-Джолли (Садовой улице), рядом с большим минаретом, мой мудрый и могущественный Мансур-эфенди.

– Ты не знаешь, почему он не имеет более высокого положения?

– Он и не домогается этого! Он учится и мечтает, не обращая внимания на мирские отличия и блага.

– Он один живет в доме?

– Совершенно один.

– Велик ли дом?

– В два этажа – внизу живет Ибам, вверху жила его мать.

– Ведет ли он знакомство с другими софтами?

– Нет, он вообще избегает общества и живет совершенно уединенно.

– Значит, это именно такой человек, какого мне надо, – внезапно сказал Шейх-уль-Ислам и встал.

– Смею ли узнать, в чем дело?

– Ибам, софт через несколько дней станет знаменитым человеком, его будут посещать самые знатные лица, – отвечал Мансур-эфенди. – В его доме находится чудо!

– Чудо?

– Конечно! Чудо и знамение!

– Какого оно рода? Прости мне мое любопытство.

– Одна ожившая из мертвых девушка, обладающая даром пророчества. Глазам ее являются чудесные видения, так что я мог бы назвать ее пророчицей!

– Пророчицей?!

– Она находится в доме Ибама!

– Должно ли это остаться тайной?

– Нет! Чудо могут узнать все! Донеси об этом и в сераль, если хочешь!

– Султанша Валиде заинтересуется тайной, может ли Мушир-Изет донести ей об этом?

– Отчего же нет, ведь пророчица может быть посещаема всеми! Только не упоминай при этом моего имени!

– Признаешь ли ты ее пророчицей, мой мудрый и могущественный Мансур-эфенди?

– Пока еще нет, но в скором времени это случится, – заключил Мансур-эфенди разговор и простился с Рашидом, проводившим его до подъезда.

Шейх-уль-Ислам снова вошел в карету и приказал кучеру ехать на Садовую улицу и остановиться близ большого минарета. Карета покатилась и вскоре остановилась у назначенного места.

Мансур-эфенди вышел и приказал кучеру ожидать его здесь, затем вынул Сирру из кареты и исчез с нею в кустах, окружавших минарет. Он довел Сирру, глаза которой все еще были плотно завязаны, до большого, даже чересчур роскошного для предместья Скутари пестро раскрашенного дома. Здесь, внизу, софт Ибам сидел с кабинетной лампой у рабочего стола и прилежно занимался вычислением математических формул. Возле него лежали открытые астрономические сочинения, а сбоку стояли реторты, до половины наполненные всевозможными эссенциями, склянки странной формы и многие чудные предметы, назначение которых для несведущего было непонятно.

Софт Ибам был так погружен в свое занятие, что был глух и слеп ко всему остальному. Дверь его дома была еще не заперта, хотя уже приближалась полночь. Его бледное лицо с большими беспокойными темными глазами, длинная редкая борода обнаруживали не только усердие, с которым он занимался своими математическими вычислениями, но и ту странность, которая, по словам Рашида, в будущем грозила ему сумасшествием. Но он был еще в полном рассудке, если не считать его веры в сверхъестественные явления и его беспокойного стремления во что бы то ни стало достигнуть непостижимого.

Мансур с минуту посмотрел с безлюдной улицы в окно на мудрствующего софта, и улыбка удовольствия скользнула по его мрачному лицу; этот софт был именно таким человеком, какого было нужно для планов Шейх-уль-Ислама – из него можно было сделать фанатика, готового пожертвовать жизнью ради своего дела.

Мансур-эфенди тихо приказал Черному гному не делать шума и поднял Сирру на руки. Она позволяла делать с собой все.

Он вошел в дом с задней стороны. Комната, в которую он вошел, была освещена маленькой лампой, и из нее вела лестница на второй этаж. Мансур тихо поднялся по ней и наверху опустил Сирру.

Тут, в коридоре, широком и длинном, находилось много дверей. Мансур отворил одну из них.

Она вела в большие женские покои, выходившие во двор дома. Они были обставлены хорошо сохранившимися диванами и столом, на полу был дорогой ковер, другой ковер разделял покои на две части. Сюда и ввел Мансур Черного гнома, снял с нее повязку и тихо отдал некоторые приказания. Затем он оставил комнату и неслышно спустился по ступенькам лестницы.

Не будучи никем замечен, вышел он на улицу и вернулся к своей карете, ждавшей его на другой стороне у минарета. Приказав кучеру ехать к дому софта Ибама за минаретом и остановиться там, он сел в экипаж и доехал до дверей дома, в котором он только что был. Тут он вышел из кареты и велел кучеру дожидаться. В доме он направился к дверям той комнаты внизу, где занимался софт. Постучал.

Дверь тотчас отворили. Бледный софт Ибам, одетый в широкий рваный кафтан, стоял перед Мансуром-эфенди. Он пристально смотрел на гостя своими большими огненно-черными глазами.

– Знаешь ты меня? – спросил Мансур, входя к нему в комнату.

Ибам, по-видимому, сильно испугался.

– Ты Шейх-уль-Ислам, мудрый и великий Баба-Мансур, – произнес он глубоким, глухим голосом. – Какая милость и честь пали на долю дома простого софта?

– Ты посылал за мной, софт, – сказал Мансур все еще изумленному Ибаму.

– Я?! Мудрый и могущественный Баба-Мансур! Как мог я дерзнуть на это?

– Нарочный, посланный от тебя час назад, явился ко мне!

– Нарочный? – спросил Ибам, дрожа и побледнев еще более. – Он приходил к тебе?

– Он принес мне известие, что в доме твоем случилось чудо!

– Чудо в моем доме?

– Так сообщил мне нарочный!

– Велик Аллах, мудрый и могущественный Баба-Мансур! – воскликнул софт. – Дух, которого я вызываю, повиновался! Вот победа моего учения! Но не к тебе вызывал я его, а к себе! Прости мой дерзкий поступок! Это и есть чудо, о котором говоришь ты!

– Ошибаешься, софт! Твой нарочный говорил мне, будто чудо находится в одном из верхних покоев твоего дома, и мне хотелось бы взглянуть на него!

Ибам снова устремил на Мансура-эфенди свой пристальный взгляд.

– Чудо вверху, в моем доме? Пойдем же посмотрим и убедимся, действительно ли постигла меня подобная награда, – сказал он и схватил лампу.

– Иди вперед, я пойду за тобой! – приказал Мансур.

С торжественной важностью, бормоча вполголоса странно звучащие слова, поднялся софт Ибам с лампой в руке по лестнице, между тем как Мансур-эфенди, не спуская с него глаз, следовал за ним.

Вверху Ибам открыл сначала одну дверь – комната была пуста. Затем он подошел к другой и отворил ее – там на ковре сидело на корточках, как страшный призрак, существо, какого софт еще никогда не видел.

Он содрогнулся. Затем сверхъестественная радость преобразила его мертвенно-бледное лицо! Заклинание духов удалось ему. Вот перед ним сидело странное, необыкновенное существо, и таинственный вестник сообщил, что в его доме случилось чудо!

Он опустился на колени и пробормотал невнятные слова.

– Кто ты? – закричал Мансур-эфенди Черному гному.

– Меня зовут Сирра, – зазвучал нежный ангельский голос, который вызвал блаженную улыбку на как бы преобразившемся лице софта. – Я мертвая и погребенная дочь Кадиджи, толковательницы снов Галату!

– Ты была похоронена?

– Да! Но я снова исторгнута из могилы.

– Как это случилось?

– Я этого не знаю! Когда я пришла в себя, я уже более не была в могиле, куда положил меня грек Лаццаро!

– Чудо и знамение! – воскликнул софт, и его бледное лицо при ярком свете стоявшей перед ним на ковре лампы блаженно улыбалось. – Чудо в моем доме! Какая награда! Какая милость!

– Я не знаю, где я, – продолжала Сирра, – но я вижу много людей, приходящих вопрошать меня, просить меня заглядывать в их будущее и в далекие страны. Я узнаю меж ними и знатных – и мать Кадиджу также! Защити меня от нее и от грека – я не хочу уходить отсюда! Я хочу остаться здесь!

– Да, ты должна здесь остаться! – воскликнул софт.

– Я ухожу допросить толковательницу снов Кадиджу и грека Лаццаро, – сказал Мансур-эфенди; – Только после их показаний объяснится странный случай. До тех пор держи это существо в твоем доме.

– Торжество! Награда! – восклицал между тем Ибам.

– Уйди и оставь воскресшую из мертвых одну! – приказал Мансур-эфенди. – Я хочу узнать обо всем, что имеет связь с необъяснимыми рассказами странного существа! Я хочу выслушать не только грека и толковательницу, но и муэдзина на кладбище, рывшего могилу! Необходимо разъяснить этот таинственный случай! Закрой и охраняй дверь.

Мансур-эфенди вышел с софтом из комнаты, где Черный гном остался снова один.

Софт в невыразимо гордом и торжественном расположении духа остался караулить у двери, а Мансур-эфенди спустился с лестницы и вернулся к своему экипажу, который быстро умчался по тихой и пустынной Бостон-Джолли.

 

III

Новая краса гарема

Праздник Байрама уже наступил, начался восточный пост. Безмолвие царило на улицах Константинополя. Можно было видеть старых и молодых мужчин с четками в руках, прохаживающихся из улицы в улицу и ничего не говорящих, кроме хвалы Аллаху и его великому пророку. Никто не смел работать, никто в продолжение дня не смел ни есть, ни курить – это тяжкое запрещение, и всякий, чтобы как-нибудь незаметно убить время поста, гуляет по базару, или стоит во дворе мечети, или на берегу ожидает желанных пушечных выстрелов, возвещающих закат солнца. Едва прозвучит сигнал – с новою силой кипит жизнь, которая под гнетом закона замерла на день. Все едят, пьют, курят, и весь народ с истинным восторгом бросается в вихрь запрещенных днем удовольствий.

«По извилистым улицам гремят трубы, – так описывает праздник Швейгер-Леркенфельд в своем сочинении. – Под полумесяцем глухо звучат тамбурины в руках смуглых детей арнаутов, и когда ночное покрывало спустится на освещенный Стамбул, там и сям слышится нежная игра на флейте, исполняемая за затейливыми проволочными окнами того или другого гаремника. С первыми лучами утренней зари за горами Скутари вторично пушечные удары возвещают наступление дня, и каждый мусульманин снова на день воздерживается от пищи, питья, курения и употребления благовонных эссенций.

Величие всего праздника составляет таинство святой ночи. Страх овладевает исламитами с наступлением этой ночи. С ней связано необъяснимое, таинственное представление о сверхъестественных влияниях на весь видимый мир; все существа одушевленной и неодушевленной природы в эти часы приводятся в движение волшебными силами, которые сильнее проявляют в них чувство бытия. Самым осязательным образом это исламитское таинство нашло себе проявление в одном обычае, который состоит в так называемой брачной ночи падишаха.

После большой церемонии в одной из императорских мечетей едет султан верхом в свой мраморный дворец Долма-Бахче, где с танцами и музыкой повелителя всех правоверных ждет еще нетронутый цветок гарема – новая жена, которая долгое время перед тем тщательно воспитывалась под руководством султанши Валиде, чтобы быть достойным образом подготовленной к этому часу.

Свидание происходит посреди празднества. Между тем как в великолепном зале, под отливающим рубинами стеклянным куполом, прогуливаются взад и вперед разодетые красавицы, и невидимый оркестр разносит по огромному покою тихие, приятно ласкающие слух мелодии, султан прислушивается к ним из-за сделанной из бархата занавеси своего ложа. Цветные огоньки перебегают с пуговицы на пуговицу – но вот зашумела пурпуровая занавесь, и Тала, единственное мужское существо, которое смеет находиться в течение этого праздника внутри императорских покоев, просит у султана дозволения сделать ему обычный туалет.

Все покои пусты, все двери заперты, зеркала завешаны, и на большой террасе, выходящей на Босфор, стоят хорошо вооруженные бостанджи, чтобы немедленно застрелить всякого злодея, дерзнувшего в эту святейшую из ночей приблизиться к султанскому святилищу.

В прелестном, сверкающем мозаичными, алебастровыми и янтарными украшениями брачном покое молодая, по мнению мусульман, счастливейшая девушка под солнцем Аллаха, ожидает той минуты, когда снова зашумит пурпуровая занавесь и появится султан, чтобы принять новую красу своего гарема.

На улице сотня пушечных выстрелов возвещает народу минуту свидания. Огромная толпа на улице ждет с любопытством того момента, когда султан на молочно-белой кобыле Недидере отправится верхом в одну из императорских мечетей, чтобы показаться народу во всем величии восточных государей.

Через два часа после захода солнца отправляется падишах в мечеть для молитвы.

Молитвенные галереи сверкают в блеске разноцветных огоньков, цветных лампад, которые блестящими цепями перебегают на красивые карнизы. Наверху, на голубом куполе, блестит золотой полумесяц, между тем как первые созвездия бросают свои серебряные нити на волшебную картину.

Султан приближается на лошади. Шталмейстеры с развевающимися плащами открывают шествие, их замыкает гвардия. Далее следует султан в роскошном мундире, окруженный блестящей свитой, и в сопровождении длинной пестрой толпы придворных и лейб-кавасов (жандармов). Во время церковной церемонии гвардия занимает все входы в храм, офицеры занимают лестницы и стоят шпалерами во внутреннем покое – и еще раз ярко сверкает полузабытый восточный блеск, расточительная роскошь Османидов, баснословное великолепие Востока…»

Наконец-то султанша Валиде праздновала торжество и победу своего влияния.

Шейх-уль-Ислам уже считал ее низвергнутой или, по крайней мере, отстраненной. Последний удар султанши, как мы уже видели, совершенно не удался – как вдруг «святая ночь» снова подняла ее до прежнего, а, может быть, еще и большего, чем прежде, влияния! Она надеялась на это! Императрица-мать знала могущество своего средства и сумела им воспользоваться! Праздник Байрама снова вернул во дворце ее прежнее положение. И теперь она была сильнее и могущественнее, чем когда-нибудь. Теперь смотрела она с торжествующим презрением на своего противника, Шейх-уль-Ислама, который с притворной преданностью безмолвно и сосредоточенно перенес эту перемену.

Султан Абдул-Азис был в таком восторге от новой красы гарема – молодой, прекрасной черкешенки, – избранной для него и представленной ему султаншей Валиде, что после церемонии в мечети он еще раз посетил свою мать, чтобы засвидетельствовать ей свою признательность.

Этот случай показал всем, что султанша Валиде находится снова на высоте своего могущества. Султан был в прекраснейшем расположении духа, и давно не видели его таким милостивым и веселым, как в вечер брачной ночи.

Однако императрица-мать стала осторожнее и на всякий случай обеспечила себя еще одной союзницей или, лучше сказать, орудием, которое при случае могло быть использовано. Она так воспитала и так опутала своим влиянием новую красавицу гарема, что в любом случае могла через прекрасную черкешенку добиться своего. И без того уже султан сожалел о разрыве с матерью; для него заметно было ее отсутствие, он не мог обходиться без ее советов. Императрица-мать сумела почти совсем подавить в нем самостоятельность и решимость.

В последний день Байрама принцы также могли являться к султану с уверениями в своей преданности. В прежние годы султан не хотел беспокоить себя их приемом, на этот же раз они, к удивлению своему, были введены гофмаршалами в гостиную султана.

Абдул-Азис принял их в мундире с орденскими звездами на груди. Он сидел, а принцы должны были стоять.

После того как они засвидетельствовали султану свою покорность и преданность, султан напомнил им в немногих словах, что его милости обязаны они своею жизнью и всем, что имеют. Затем он приказал им прочесть древние хроники и припомнить родовые законы. В одной из этих хроник говорится слово в слово следующее:

«После свержения с престола нашего повелителя, султана Мустафы, в 1618 году (по-турецки 1024) царствовал наш повелитель султан Осман. Перед началом своего победоносного похода против врагов государства позвал он к себе брата своего Магомета, чтобы приказать его умертвить. Когда принц вошел в покои, султан сидел на софе и читал книгу.

Принц обратился к нему с такими словами:

“Умоляю тебя именем Бога, не пятнай себя моей кровью и не делай меня твоим обвинителем в страшный день всеобщего воскресения мертвых! Я ничего не желаю от тебя, кроме сухого хлеба ежедневно!”

Султан отвечал на это приказанием удушить его, которое и было над ним исполнено в его же присутствии посредством окрашенного в красный цвет шнурка. При казни у него из носа брызнула кровь так высоко, что обагрила чалму нашего повелителя султана.

Это деяние случилось в Джемади 1030 года (по нашему исчислению 1621). Но не прошло и года, так говорится в хронике дальше, как с нашим повелителем, султаном Османом, случилось то же, что сделал он со своим братом, – и он был задушен, и на нем оправдалось справедливое изречение: “каким судом судишь, таким же и сам будешь осужден!”».

После указания на эти древние донесения султан отпустил испуганных принцев, которые были рады возможности вернуться к женам в свои дворцы, где они вели жизнь заключенных, а потому искали развлечения в тех удовольствиях, какие могли доставить себе в своих покоях.

Через несколько дней после того султанша Валиде явилась к султану во дворец Беглербег. В сильном волнении вошла она в покои сына, который по ее просьбе выслал свою свиту.

– Что случилось, султанша, что приводит тебя в такое волнение? – спросил Абдул-Азис.

– Твоя великая милость и доброта, султан, которую ты оказывал принцам, не остается без последствий, – отвечала строго императрица-мать. – Если бы ты только послушался моего совета! Теперь я не сомневаюсь более, что они находятся в тайных отношениях с Шейх-уль-Исламом!

– Из чего заключаешь ты это? – спросил султан.

– Конечно, из того, что Мансур-эфенди все еще ничего не делает для изменения порядка престолонаследия, хотя он и обещал это! Приверженцы этой идеи многочисленны, султан, и я говорю тебе, что новый закон не встретит ни малейших препятствий.

– Я подожду, что сделает Мансур!

– Ты ждешь напрасно, султан! Не доверяй ему!

– Неужели должно начаться снова старое соперничество? – спросил султан с мрачным видом.

– Никакого соперничества быть не может! Мансур слишком ничтожен, чтобы быть моим соперником, – отвечала султанша Валиде с явным презрением. – Только для того, чтобы предостеречь и охранить твое величество, говорю я это! Но слушай, коротко приведу я тебе надежное доказательство, объяснение, которое убедит тебя и поможет обличить виновных.

– Каким образом достала ты это доказательство?

– Верным способом, султан! – сказала султанша Валиде торжествующим тоном. – Столица твоя со времени Байрама скрывает в своих стенах чудо!

– Чудо? Что случилось?

– Я знаю твое отвращение ко всем вещам, которые кажутся тебе невероятными, но я другого мнения, султан, я верю в чудеса и знамения!

– Сначала я должен узнать, какого рода это чудо.

– С Байрама, с самой святой ночи, как говорят, явилось это чудо!

– А кто сообщил тебе это?

– Мушир Изет! Я доверяю ему во всех отношениях!

– Скажи же мне, что это такое?

– В доме одного бедного софта, который занимается магией, внезапно явилось чудо; никто не знает, каким образом и откуда.

– Как зовут этого софта?

– Ибам! Дом его стоит возле большого минарета в Бостон-Джолли! Изет был у него! Внезапно, в верхнем покое его дома, ночью, нашли существо, ожившее из мертвых!

Султан махнул рукой.

– Басни! – сказал он.

– Я наперед знала, что ты не поверишь этому. Я, может быть, и сама не поверила бы, если бы мне не представился случай ранее самой видеть это, теперь живое, существо мертвой, – горячо продолжала султанша Валиде, – но поверишь ли ты моим глазам! Мой раб при мне поднял мертвое, безжизненное, истекающее кровью существо на улице, когда я проезжала мимо! Он отнес его по моему приказанию в дом, где оно жило!

– А что это за создание?

– Дочь гадалки Кадиджи из Галату, несчастное созданье при жизни, обиженное природой и изуродованное; но, кажется, она вознаграждена за это наружное злополучие! Она была похоронена – допросили свидетелей, отрыли могилу – и нашли ящик пустым! Весь Стамбул только и говорит, что о чуде! Никто не знает, никто не может постигнуть, каким образом она ожила из мертвых. Народ толпами стекается туда посмотреть на чудо! Даже толковательница снов, по донесению мушира Рашида, была в доме софта и пала на колени перед ожившей. «Да, да, это Сирра, это моя умершая дочь!» – воскликнула она.

– Знает ли Шейх-уль-Ислам об этом происшествии?

– Пусть он опровергнет его, если может, чудо нельзя отрицать! – продолжала султанша Валиде. – Как пророчица дает она объяснение неизъяснимым предметам, подает советы и помощь! Она видит более, нежели могут видеть человеческие глаза, и голос ее звучит как ангельский! Дом софта не бывает теперь пуст, и бедность его превратилась в богатство, так как каждый спешит принести к нему в дом какой-нибудь дар!

– Твой рассказ доказывает твою веру в странный случай, – сказал султан, – но я не могу решиться серьезно поверить ему! О подобных происшествиях рассказывали уже неоднократно!

– Но никогда еще ни о чем подобном! – возразила султанша Валиде горячо.

– Ты была уже в доме софта?

– Нет еще, но я решилась посетить его не для себя лично, не для своих дел, но единственно для того, чтобы, наконец, получить объяснение планов Мансура, – сказала султанша Валиде и встала с места. – Должно же, наконец, решиться – мои ли сомнения основательны, или твое доверие справедливо!

– Я ничего против этого не имею, но сообщи мне о результате твоего посещения, – заключил султан разговор. – Из твоего рассказа, из твоего доклада о том, что ты видела и слышала, я лучше всего могу понять, что это за происшествие! Но будь осторожна, не выдай своего намерения касательно Мансура, чтобы невольно не содействовать могущему произойти обману! Да хранит тебя Аллах.

 

IV

Глас пустыни

Там, где из Каира в Суэц извивается караванный путь по пустыне Эль-Тей, где Синай гордо подымает свою священную вершину, а Красное море гонит свои волны до Суэца и Акабы, шел одинокий человек.

Это было удивительно, чтобы человек рискнул один идти навстречу опасностям пустыни, и к тому же без лошади или верблюда. Путешественники всегда соединяются в караваны. Человек этот отважился на невероятное. Спокойно, мерным шагом, сгорбившись, шел он по песку пустыни. Между тем после жаркого дня наступил вечер.

Одинокий путешественник опирался на пилигримский посох. Зеленая арабская головная повязка, концы которой развевались по обе стороны, полузакрывая бледное лицо, обвивала его голову, а под ней, при ярких лучах вечерней зари, сверкала узкая золотая маска. Рваный желтовато-серый плащ походил на полинялую орденскую мантию. На ногах путешественника были кожаные сандалии, которые укреплялись широкими ремнями выше лодыжки. Седая длинная борода спускалась на грудь, но он не казался стариком, напротив, походка его была тверда и уверенна. Кругом, насколько мог обнять глаз, не было видно ни одного живого существа. Далеко вокруг, до самого горизонта, ничего, кроме песка, облитого красноватым светом вечерней зари! Ни одной тропинки не было видно, ничто не указывало место отдыха, ничто не показывало направления! Песчаное море окружало путника в оборванном плаще. Но все же след был, обозначавший ведущую через пустыню дорогу – большие караваны оставили следы на пути! Тут лежали полусгнившие останки овцы, там сандалия, в другом месте – оборванный мех для воды, посох, остатки головной повязки и другие вещи, обозначая место, где караван отдыхал и откуда уже продолжал свой дальнейший путь.

Ни деревца, ни кустарника, ни былинки – ничего, кроме страшной пустыни смерти! Ни пения птички, ни жужжания жука, ни плеска воды – всюду тишина! Пагубна эта тишина, мучительна, и смертельный страх овладевает всяким, кто в первый раз отважится пуститься в это плавание по песчаному морю!

Но путник в оборванном кафтане не чувствовал, по-видимому, ни страха, ни одиночества. Он, казалось, привык к ужасам и опасностям пустыни.

Когда же вечерняя заря мало-помалу потухла и горизонт оделся сначала в пурпурно-красный, затем в фиолетовый цвет, когда в туманной дали песок пустыни, казалось, слился с небом и наступил час молитвы, одинокий путник опустился на колени и, обернувшись лицом к Мекке, тихо произнес молитву.

Едва на далеком западе зашло солнце, как на востоке уже взошла луна и тихо поднялась по небу, проливая свой серебристый свет на необозримую пустыню.

Фигура в лохмотьях встала. Теперь, при бледном лунном свете, она еще отчетливее выделялась своею длинной тенью.

Только хотел путник продолжать свой путь, как заметил вдали полузакрытое туманом, но все-таки очень заметное явление пустыни, ту фата-моргану, которая зовется караваном духов.

Точно так же, как это бывает вблизи некоторых берегов, кажется, будто в этом песчаном море или над ним несется длинный-предлинный ряд молчаливо двигающихся фигур, навьюченных верблюдов, с трудом передвигающих ноги лошадей, – одним словом, целый караван! Путешественникам пустыни хорошо знакомо это странное явление, которое вследствие миража переносит и приближает к удивленным глазам нечто такое, что удалено на несколько миль, и при виде такого каравана духов каждого невольно охватывает тайный ужас.

Одинокий путник, глядя на призрачный поезд, узнал в нем караван богомольцев, который король Египта, подобно султану, обязан ежегодно отправлять в Мекку. Он также посылает постоянно два драгоценных ковра в Мекку и Медину, один из них, называемый Кисвей-эль-Торбей, зеленого цвета и украшен изречениями из Корана. Он предназначается лежать на гробе пророка в Медине. Другой – из черного штофа с зеленой бахромой, называемый Кисвей-эль-Неббен, предназначается украшать кровлю Каабы в Мекке.

Верблюд в роскошной сбруе везет эти дары в дорогой палатке на спине.

Кавасы окружают верблюда, и отряд кавалерии сопровождает караван через пустыню для защиты его от разбойных набегов арабов.

Перед глазами одинокого путника прошел этот караван с его богомольцами и всадниками, с его чиновниками и дервишами и с необходимою принадлежностью каждого каравана – безумными богомольцами, которые на Востоке, как состоящие под особым божьим покровительством, причисляются к святым. Они составляют постоянно самостоятельную часть каравана и ездят почти каждый год в Мекку. Между ними можно было увидеть таких, все тело которых, смуглое и худое, блестит от жиру, которым они натираются каждый день, между тем как с головы висят длинные, заплетенные или всклокоченные волосы; другие же гладко стригут голову и обвешиваются старыми горшками, сковородами и котлами; третьи, совсем почти голые, носят на теле вериги или железные кольца на шее, четвертые увешиваются пестрыми лохмотьями и трубят в рога антилоп.

При виде этого длинного каравана человек в рваном кафтане остановился, и сложа руки на груди, ждал до тех пор, пока воздушная картина снова не обратилась в ничто, из чего она и возникла.

Затем он продолжал свой путь и свернул в сторону с караванной дороги. Тут вдали на горизонте выплыла едва видимая черная точка. К этой-то точке и направился одинокий путник; последняя становилась все больше по мере того, как он к ней приближался. Скоро показалась темная, громадных размеров пирамида. Среди песков пустыни и бесконечной глади равнины вырастало это мощное, воздвигнутое из больших плит здание. Оно высится здесь целые тысячелетия, как огромный знак давно минувшего времени, как памятник старины, которого никакая сила не в состоянии была разрушить – даже время.

Это была одна из тех пирамид, которые служат надгробным памятником царям, жившим тысячелетия назад. Огромное здание среди песков пустыни заключало в себе нечто строгое, мощное, и его громадность внушала уважение. Освещенное луной, оно выглядело еще таинственнее. Как немой исполинский сторож, как сверхчеловеческое произведение и все же воздвигнутое человеческими руками, как необыкновенный колосс, внутри которого, скрытая в каменистой массе, заключена мумия того царя, в царствование и по приказанию которого было воздвигнуто это исполинское произведение. Так предстало оно в своей величественности, в своей мощи глазам одинокого путника, который в сравнении с ним казался карликом.

Он направился к той из четырех сторон пирамиды, на которой находились иероглифические надписи, теперь уже давно разгаданные. Пирамида была сложена из огромных камней, но ни малейший знак не выдавал двери, входа или отверстия.

Итак, одинокий путник в оборванном кафтане подошел к пирамиде с той стороны, на которой находился удивительный иероглиф давно минувшего времени.

– Бейлерг-беги! – воскликнул он громким голосом.

– Кто зовет меня? – раздалось глухо, как из могилы.

– Твой вестник из Стамбула! – отвечал путник.

– Какую весть приносишь ты мне? – спросил как бы выходящий из глубины пирамиды голос.

– Семеро бегов шлют тебе со мной поклон и желание всякого благополучия! – воскликнул одинокий путник. – Стараниям Шейх-уль-Ислама не удалось еще открыть ни малейшего следа! Все его стремление, как и прежде, направлено к тому, чтобы захватить в свои руки верховную власть!

– Неужели он или его соперница пользуются еще властью? – прозвучал голос пустыни. – Это несчастье! Близок день, в который род Османов падет!

– Грек Лаццаро доставил принца Саладина и Рецию в руки Кадри, они находятся в развалинах.

– И маленький принц также? Он погибнет в неволе!

– Кадри содержат его хорошо, так как Шейх-уль-Ислам надеется через него влиять на принца Мурада, за которого, равно как и за принца Гамида, он ходатайствовал у султана Абдул-Азиса!

– Судьба должна свершиться! – продолжал голос пустыни. – Никакая власть и хитрость не могут удержать течение событий! Всякая вина будет отомщена на земле.

– Дочь гадалки возвращена к жизни, – продолжал одинокий путник. – Черная Сирра полна благородных намерений и чувств! Она с большой хитростью и умом служит добру, и все ее планы и действия направлены только к тому, чтобы помешать намерениям Кадри и грека!

– Это грек Лаццаро заколол Абдаллаха?

– Да, по приказанию Кадри! Он был только орудием Мансура.

– Горе вере, имеющей такого защитника, который прибегает к подобным средствам, – прозвучал голос пустыни. – Бог есть Бог, Бог есть любовь! Все люди братья! Вера должна не разделять их, но приводить к снисхождению, к справедливости, к согласию! Этой цели служим мы!

– Бог есть любовь! Все люди братья! – повторил стоящий снаружи торжественно и преклонился, сложив руки на груди.

– Продолжай! – приказал голос.

– Мансур-эфенди выдал Сирру за чудо, за пророчицу.

– Вот моя воля и приказание, которые ты должен сообщить всем: пусть братья, теперь и впредь, помогают Сирре и руководят ею! Пусть ни одна капля крови ее не прольется безнаказанно!

– Беги из Стамбула спрашивают, пришел ли последний час гадалке и греку?

– Мой голос уведомит братьев, когда придет час!

– Сади-бей и Зора-бей не умерщвлены, смертная казнь заменена ссылкой, – продолжал одинокий путник, – они здесь, для наказания Солии и эмира!

– Сади-бей подвергается тяжкой смертельной опасности в этой стране, – отвечал голос пустыни, – но он не должен погибнуть! Сообщи ближайшему бегу, чтобы ему были доставлены помощь и защита! Он удалился от Зора-бея; курьеры, которых он к нему посылает, не достигают цели.

Бег должен известить Зора-бея и привести его, иначе оба погибли!

– Приказание твое будет исполнено! Мое поручение теперь кончилось! Смиренно жду я дальнейших твоих распоряжений!

– Сообщи братьям, близким и далеким, что я бодрствую и знаю все! Сообщи бегам, что я доволен их усердием! Еще не настал час, когда мы все встретимся в Стамбуле, а он приближается! Великое лежит в лоне будущего! Уже подымается первый признак бури! Мансур-эфенди выбрал Салоники для того, чтобы дать первый сигнал к борьбе, к ожесточению умов! Око мое видит все! Пройдет немного месяцев, и первая кровь будет пролита!

Остерегайтесь вы все! Пусть каждый исполняет свою обязанность! Пламя вспыхнет, наше дело будет потушить и уничтожить его! Бог есть любовь! Все люди братья! Да не погибнет всякая любовь! Да будет везде согласие и благодать!

– Бог есть любовь, все люди братья! Вера не должна разлучать, но должна вносить согласие! – повторил стоящий у пирамиды.

– Да будет твоим путеводителем Господь! Иди с миром! – прозвучал голос пустыни.

Человек в рваном кафтане склонился, сложа на груди руки перед пирамидой, как перед повелителем, и, хотя никого нельзя было видеть, одинокий путник все-таки оказывал глубокую почтительность разговаривавшему с ним.

– Да будет надо мной твое благословение, Бейлер-беги! – сказал он и снова поднял свою укутанную голову. Месяц осветил золотую маску на лбу у него, и она ярко блеснула при лунном свете. Одинокий путник снова повернул от пирамиды в сторону и вернулся на большак, караванную дорогу, по которой в полумгле наступающей ночи исчез вдали.

Ветер размел следы его шагов на песке, ни одно существо не слышало ни его слов, ни голоса пустыни.

 

V

Атака Зоры

Вернемся теперь к Солии, к дочери пустыни, направлявшейся к палатке, где лежал раненый Сади без чувств.

Борьба ее была решена! Пред мертвой головой своего жениха призвала она снова на память долг кровавой мести, гневными словами отослав Эль-Омара, пошла к палатке. Занавесь ее не была откинута. Ничто не показывало, чтобы кто-нибудь был в шатре.

Кровавая Невеста вынула из ножен свой широкий блестящий хандшар и держала его в своей сильной руке, чтобы немедленно совершить долг мести над лежащим без чувств врагом.

Она откинула занавесь шатра и вошла в него – она не хотела еще раз увидеть в лицо раненого, не хотела больше видеть его черты, чтобы не поддаться искушению.

Но когда она вошла в шатер и окинула его взглядом, ею овладел ужас – шатер был пуст! Не обманывало ли ее безумное ослепление чувств? Не грезилось ли ей? Нет! Неподвижно стояла она и глядела на то место, где недавно лежал Сади, – оно было пусто!

Ужас Кровавой Невесты был невыразим! Что случилось? Куда девался раненый враг? Кто у нее похитил его? Она откинула занавесь у входа, чтобы лунный свет мог лучше проникнуть во внутренность палатки – она искала его кругом с отчаянной торопливостью.

Раненый исчез, палатка была пуста. Ничего, кроме кровавой лужи на полу, не обозначало того места, где лежал Сади. Тогда в уме Солии мелькнула мысль, что никто другой, кроме Эль-Омара, не мог похитить раненого врага. Она застала его у шатра! Он наблюдал за ней и, может быть, заметил ее медлительность, и потому взял у нее врага, чтобы умертвить его. Солия содрогнулась – ее душил этот позор. Что, если Эль-Омар сообщил всему племени, что Кровавая Невеста медлила умертвить врага, и он у нее взял его, чтобы не видеть его пощаженным?

Этого не могла вынести Солия! Мысль эта сводила ее с ума.

Кто другой, как не он, мог сделать это? Она поместила раненого в пустую палатку, среди лагеря, рядом с шатром эмира.

Отряд солдат раненого бея был разбит, уничтожен, ни один враг не мог отважиться проникнуть в лагерь, который со всех сторон был тщательно оберегаем стражей.

Как фурия, как лишенная жертвы тигрица, вскочила Солия после напрасных поисков. В гневе выскочила она из шатра. Кругом ничего не было видно – лагерь был безмолвен и пуст.

Кровавая Невеста схватила свой сигнальный рожок, висевший у нее на поясе, и в ту же минуту раздался ужасно неприятный звук, извлеченный из рожка. Это был звук, потрясший окрестность, наполнивший всю долину; это был сигнал, известный всему племени, который очень часто ночью созывал воинов к битве. Страшно звучал он в тишине ночи.

Удивительно было действие этого рожка, В несколько секунд весь лагерь, в это время тихий и безмолвный, как будто вымерший, мигом пришел в движение, воины вскочили и ловили своих коней, застучало оружие, раздались приказания, и все в минуту, забывши сон, были уже готовы к бою.

Братья Кровавой Невесты вышли также из шатра, и старый Эмир явился узнать, что случилось и почему рожок антилопы призывал к выступлению.

– Слушайте! – вскричала Солия громовым голосом, неукротимое бешенство делало из нее гиену. – Идите сюда все! Случилось неслыханное дело! Ни на что не похожий, бесчестный поступок! Раненый враг, которого я хотела принести в жертву мести, сейчас у меня похищен из палатки, куда он был отнесен!

– Бей исчез? – воскликнул Абу-Фарези, один из братьев Кровавой Невесты. – Сам он не мог убежать!

– Он был без чувств, – отвечала Солия.

– Кто же похитил его у тебя? – спросил Абу-Варди, другой брат Солии. – Враг не мог проникнуть в наш лагерь.

– Это должен быть враг внутри лагеря, – воскликнула Кровавая Невеста, – я видела Эль-Омара, бродившего около палатки! Я требую отчета у Эль-Омара!

– Эль-Омар! Эль-Омар! – прозвучало по рядам палаток.

Молодой араб спокойно и гордо подошел к Солии и ее братьям.

– В чем обвиняют меня? – спросил он.

– В измене! – воскликнула Кровавая Невеста в страшном гневе. – Никто другой, кроме тебя, не мог похитить у меня раненого врага!

– Ты думаешь, что раз ты пощадила его и чувствуешь к нему любовь, то я исполнил за тебя твою клятву мести и умертвил бесчувственного бея? – отвечал Эль-Омар. – Я не сделал этого, я не нарушил твоего права.

Слова молодого араба были мгновенно прерваны. Солия в неукротимом бешенстве пустила в него копье. Позор, который нанес Эль-Омар Кровавой Невесте своими словами, возмутил и старого эмира и его сыновей. Копье Солии хотя и ранило молодого араба, но он пошатнулся только на минуту, и хотя кровь струилась из его тяжело раненного плеча, но он преодолел боль и бурю своих чувств и стоял, холодно улыбаясь и вполне владея собой.

– И ты смеешь, презренный, поносить меня! – воскликнула Солия. – Если бы я не заботилась о том, чтобы ты сознался, куда девал раненого врага, я бы немедленно убила тебя!

– Чтобы заставить меня молчать, ты хочешь учинить несправедливость! В первый раз пощадила ты врага, я видел это! Ты хотела остаться незамеченной – но я был свидетелем! Ты стояла на коленях перед врагом и с восторгом смотрела ему в лицо, вместо того чтобы убить его.

– Замолчи, дерзкий! – воскликнул Абу-Фарези. – Знаешь ли ты, на кого бросают подозрение твои злобные слова? Солия стоит выше подобного позора! Твоя злоба не попадет в нее! Но оправдайся и очисти себя от подозрения в похищении раненого врага, сделанного для того, чтобы раздражить Солию и бросить на нее подозрение.

– Да, очисти себя от этого тяжкого греха, Эль-Омар! – согласился Абу-Варди со своим братом. – Что скажет мой мудрый и высокий отец?

– Никто, кроме тебя, не был на месте! Очисти себя от подозрения! – сказал старый эмир.

– Я не знаю, где у Кровавой Невесты раненый враг! – отвечал Эль-Омар. – Спросите не у меня, а у нее, где он спрятан, ибо когда я вошел в палатку, прежде чем Солия вернулась в нее, раненого там уже не было, а Солия грозила мне смертью, если я подойду только к палатке! Говори, будешь ли ты отрицать это?

– Ты должен сознаться, презренная собака, куда ты девал врага! – воскликнула Солия, бледная и дрожащая от страшного гнева. – Ты должен сознаться, куда ты его дел, чтобы бросить мне это дерзкое обвинение.

– Мне не в чем признаваться, я уже сказал все, что знал, – отвечал Эль-Омар, также смертельно бледный от волнения. – Ты можешь убить меня, можешь меня замучить, но все окружающие воины знают истину!

– Смерть нечестивцу! – воскликнула Кровавая Невеста и ударила копьем своим молодого араба так, что он упал. – Признавайся, неверная собака, где у тебя враг?

Братья бросились к упавшему.

– Я умираю – из-за тебя, – сказал он угасающим голосом, – я ничего не знаю о враге, которого ты пощадила, – прошептал он, все более и более слабея.

В эту минуту раздался в конце лагеря дикий шум, поднялась невыразимая суматоха.

Но прежде чем рассказывать, что произошло далее в лагере эмира, мы должны пояснить, что было с Зорой, когда Сади оказался побежденным впятеро превосходящей его силой.

Отряд, которым командовал Зора-бей, шел по дороге, которая была удалена почти на четыре мили от караванного пути, по которому кочевали бедуины.

Кочевники были менее опасны, чем те, которые жили в селениях. А потому на Зору не было сделано ни одного нападения, и он не потерял даже ни одного из выезжающих разведать всадников.

Тем более удивился он, когда с наступлением ночи к его тремстам тридцати солдатам пристали еще двести пятьдесят человек и две пушки от Сади, так что последний удержал при себе только двести пятьдесят человек. Может быть, так говорил себе Зора, Сади разведал, что ему грозят впереди еще большие опасности. Потому он и отправил ему новый отряд, теперь он имел в своем распоряжении около пятисот пятидесяти солдат и четыре пушки и, когда настала ночь, приказал принять все меры предосторожности, чтобы в темноте не подвергнуться опасности.

На склоне одной горы Зора велел сделать привал, так как люди его утомились от далекого путешествия, а лошади и верблюды нуждались в коротком отдыхе. Ночное время есть лучшее для путешествия по пустыням, поэтому отдых не мог продолжаться долго. Зора сел на камень, между тем как его солдаты бросились на песок, и задумчиво смотрел на стоящих на посту часовых. Зора думал о прекрасной англичанке, которая влекла его, и он невыразимо тосковал по ней.

Он знал, что она была в дружбе со знатными лицами Англии, что состояла в высших должностях и, вероятно, имела тайные планы, посещая Турцию, но истинного назначения ее он разгадать не мог. В ней и ее прошлом было что-то таинственное для Зоры, и это придавало англичанке свою прелесть, он страстно желал поскорее увидеть прекрасную иностранку.

Зора сидел немного в отдалении от своих воинов и их бивуака. Когда, спустя короткое время, он поднял глаза, то заметил перед собой полускрытую в ночной темноте фигуру в лохмотьях, которая шла прямо на него.

Странно! Стражи, казалось, вовсе не окликнули ее, по крайней мере, он не слышал никакого звука – как же мог этот человек незамеченным проникнуть в лагерь?

Фигура подошла ближе, и тут, при лунном свете, Зора мог ясно увидеть блестящую золотую маску под головной повязкой.

– Золотая Маска! – пробормотал Зора. – Так и мне является это таинственное существо? Это предостережение о предстоящем несчастье! Она идет ближе!..

– Зора-бей! – прозвучал глухой замогильный голос, и молодой офицер невольно поднялся с места.

– Зачем зовешь ты меня, таинственный человек? – спросил он.

– Я пришел к тебе, чтобы отвести тебя к Сади-бею, – прозвучал глухой голос. – Следуй за мной с твоими людьми, я сведу тебя к врагу, который напал на Сади и победил его!..

– Значит, Сади в опасности?

Золотая Маска не отвечала ничего больше, она только махнула рукой в знак того, что Зора со своими солдатами должен следовать за ней. Зора велел немедленно бить тревогу. Надо было, не теряя ни минуты, поспешить на помощь другу! Каким образом проникла Золотая Маска в лагерь? Зора допросил стражей – никто ничего не видел, теперь же солдаты видели сгорбленную фигуру и преклонились перед ней. Отряд двинулся в путь. Зора бросился на лошадь, верблюдов погнали далее, и весь отряд поспешно двинулся снова в путь. Солдаты не знали цели этого поспешного выступления, они думали, что появление Золотой Маски было предостережением, и поэтому-то немедленно состоялся дальнейший поход.

Зора ехал впереди, солдаты торопливо следовали за ним.

Перед ними, утопая в полусвете и тумане, как тень, колебалась фигура Золотой Маски, показывая направление, в котором должен был двигаться весь отряд.

Вдруг с другой стороны показалось несколько фигур, и люди Зоры скоро узнали в них бегущих солдат Сади.

Беглецы были приведены к Зоре, и они рассказали ему о битве, которая случилась едва за одну милю от того места, где они теперь находились, об истреблении почти всего отряда, немногим удалось спастись бегством.

– А где же сам Сади-бей? – спросил Зора в беспокойстве.

– Я видел, как он, тяжело раненный, упал с лошади, и Кровавая Невеста взяла его с собой, – отвечал солдат.

– Вперед! – скомандовал Зора. – Нужно отомстить коварным арабам за смерть павших! Они убили наших товарищей!

Громкими криками одобрения были встречены эти слова предводителя. И, следуя за далекой темной тенью, весь отряд устремился так быстро, как только мог, по непроходимой пустыне. Они доверились Золотой Маске. Но что, если таинственное видение манило их в бесконечную даль? Что, если призрачная фигура, как блуждающий огонь, увлекала войска Зоры в опасность?

Сади был в руках той, исполненной кровожадности и мести девушки, которая умерщвляла всех своих врагов! Если б Зора не поспешил, помощь его пришла бы поздно…

Наконец, когда уже утро должно было сменить ночь и луна скрылась, призрачная фигура Золотой Маски исчезла вдали за холмом. Когда же Зора со своими солдатами приблизился к этому холму, она внезапно показалась снова. И пристально всматривающемуся Зоре показалось, что фигура протянула руку в том направлении, куда он должен был идти. Он последовал по этому направлению и достиг ущелья, которое лежало между двумя крутыми холмами.

Высланные вперед разведчики скоро вернулись с важной и радостной вестью – в ближайшей котловине находится неприятельский лагерь.

Зора приказал расставить пушки, чтобы на всякий случай иметь возможность бомбардировать лагерь, и пробрался вперед со своей кавалерией и пехотой. Но так как ущелье было очень узко, то он мог только частями пробираться вперед и, достигнув лагеря, только с этой частью войск мог начать атаку. Он устремился вперед и достиг места, с которого при бледном утреннем свете увидел перед собой лежащий в долине лагерь. Зора мог даже заметить, что в последнем происходило смятение.

В эту минуту арабский часовой заметил в ущелье наступающего неприятеля.

Зора уже повел своих солдат на приступ, и передний отряд выступил из ущелья.

Перед лагерем произошла дикая схватка. Застигнутые врасплох неожиданным нападением, арабы, не знавшие, что за неприятель и какова его численность, в следующую минуту с достойной удивления отвагой и присутствием духа были уже готовы отразить врага. Эта-то тревога и дикий шум, внезапно возникшие в лагере, и достигли слуха Кровавой Невесты, когда она в слепой ярости убила молодого воина, осмелившегося перед всеми обвинять ее в любви и трусости и обратить ее короткое колебание в позор.

Весть о битве с быстротой молнии достигла эмира и его приближенных, и почти в ту же минуту прозвучал боевой сигнал.

Вооруженные арабы устремились на маленькую кучку врагов, проникшую в ущелье, и здесь вспыхнула отчаянная битва. Поспешно двигались из ущелья солдаты Зоры за своим смелым командиром и поражали арабов, которые не могли отступить, так как задние теснили передних. Около тысячи воинов эмира обороняли лагерь. Зора же имел в своем распоряжении не более половины этого числа, и если б он еще мог всех разом повести в атаку, а то в то время, как он с небольшим числом солдат сражался впереди, остальные находились еще в ущелье, не имея возможности ударить по врагу и, следовательно, помочь ему. А потому он терпел страшный урон: между тем как вся толпа арабов бросилась на него и его солдат и превосходством сил способна была подавить их, стоявшие позади теснили передний отряд Зоры и мешали вести боевые действия. Он не мог двинуться ни взад, ни вперед. Если же бы он пал со своим передним отрядом, то арабам оставалось только снова впустить остальную толпу его солдат в долину и изрубить их.

Зора понял эту страшную опасность.

Он обратился к ратникам со словами воодушевления, и ему удалось немного отбросить назад арабов. Тогда передние ряды сейчас же подались вперед, а остальная часть, бывшая в ущелье, взобравшись на возвышенные места, принялась стрелять по арабам. Это ободрило остальных, и Зора начал шаг за шагом подвигаться вперед со своими мужественно бившимися солдатами, неодолимо тесня неприятелей к лагерю и пробиваясь вперед по трупам павших.

В эту минуту страшной для арабов опасности Кровавая Невеста бросилась с развевающимся зеленым знаменем между сражающимися, трубя в рог.

С громким криком бросились они снова на врагов, и удар был так силен, что воины Зоры заколебались. Зора отчаянно сражался, и его мужество стоило многим арабам жизни, но даже его стойкость не имела успеха, так как враги, столпившись около Кровавой Невесты и ее братьев, стояли твердой, непреодолимой стеной.

В ту минуту, когда Зора увидел, что все храбрецы его падали один за другим, а Кровавая Невеста со страшным хохотом отрубила голову одному раненому и надела ее на острие копья, когда братья этой ужасной девушки уже прокричали победные клики и воины с дикими возгласами бросились в рукопашный бой, с вершины горы дошел в лагерь глухой шум, и вслед за тем внизу раздался страшный грохот, как будто бы произошло землетрясение.

Пушечное ядро было пущено с вершины в лагерь и снесло несколько палаток.

Вслед за тем земля еще раз содрогнулась от взрыва. На этот раз ядро второй пушки, уже вернее направленное, попало прямо в гущу арабского войска.

Страшное замешательство, внезапный ужас охватили воинов Кровавой Невесты. Они увидели себя с обеих сторон окруженными неприятелем. Как попали туда пушки? Не новый ли отряд турецкого войска приближался с другой стороны? Едва Зора заметил действие пушек, едва увидел он, что враги смешались, он с удивительной ловкостью воспользовался этим.

Лошадь была под ним убита, он сражался пеший, теперь Зора с диким криком повел своих воинов против растерянно смотревших на вершину горы арабов. Отчаяние и нерешительность овладели воинами Кровавой Невесты, и даже ее знамя не могло более воодушевить на защиту лагеря арабов, упавших духом.

Они бросились к лошадям, и, когда третье ядро снова было пущено в их стан, ничто уже не могло более удержать их и помешать их дикому бегству.

Правда, небольшая кучка еще сражалась вместе с эмиром, его сыновьями и Кровавой Невестой, но и они были смяты потоком ворвавшихся в долину солдат Зоры.

Увидев наконец, что держаться более было невозможно и что земля покрыта трупами их товарищей, остальные арабы также предпочли спастись бегством.

Зора со своей кавалерией преследовал их и разбил наголову, так что эмир сохранил не более половины своих воинов.

Но и турки понесли тяжелые потери, и победа дорого обошлась им! Но они завладели неприятельским лагерем и нашли в нем богатую добычу ковров, лошадей и съестных припасов, последним в особенности были они очень рады, и немедленно разделили их между собой.

Зоре необходимо было напасть на след Сади, но все его старания были тщетны, оставалось предположить, что он был убит. Хотя Зора страшно отомстил за его смерть, но не мог вернуть своего друга! В шатрах не нашлось никакого следа Сади, а пленные и раненые арабы охотнее умирали, чем давали хоть малейшие сведения.

 

VI

Безумный софт

В Башне мудрецов сидели рядом на диване Шейх-уль-Ислам и его помощник Гамид-кади, совещаясь друг с другом.

– Гяуры сами подадут повод к тому, чтобы истребить их огнем и мечом, – сказал Мансур-эфенди. – Новые донесения, дошедшие до меня, показывают, что возмущение неизбежно! Тогда Полумесяц накажет ненавистных и поступит с ними так, как они того заслуживают!

– А какие известия получил ты сегодня из Салоник? – спросил Гамид-кади.

– Еще несколько недель тому назад я говорил тебе, что в Салониках также должны произойти события, которые дадут повод заступиться за веру. Одна болгарская девушка, по имени Варда, хочет выйти за приверженца нашего пророка; он требует от христианки перехода в ислам. Родители ее против этого, а население города разделилось на две партии. Пустые причины часто имеют важные последствия! Задачей муфтия и губернатора будет подогреть волнение. Настал час оказать услугу делу нашей веры!

– Не слишком ли будет велик мятеж гяуров, мой мудрый брат? – спросил Гамид-кади. – Я знаю, что ты действуешь крайне осмотрительно, но позволь напомнить тебе, что восстанут все вассальные княжества и своей численностью легко могут превзойти наши военные силы!

– Все это уже взвешено мной, брат мой, – отвечал Мансур-эфенди. – Мы должны воспользоваться случаем доказать наше влияние и показать всем, как в любом деле необходима наша помощь.

– Это необходимо!

– В случае, если вспыхнувший мятеж достигнет такой силы, что имеющееся у нас войско окажется недостаточным, наше дело доказать, что стоит нам произнести слово – и каждый мусульманин с оружием в руках выступит на священную борьбу за веру, – продолжал Шейх-уль-Ислам. – И что не удалось султану и его визирям, то совершит одно наше слово!

– Твой план хорош, брат мой, но вот что: мы можем двумя различными путями доказать, как необходима наша помощь! Один из них ты только что назвал, сейчас я укажу тебе другой. Государственная сокровищница пуста, казна растрачена! Те небольшие суммы, которыми еще могут располагать министры, скоро истощатся, если мятеж примет большой размах. Ты не хуже меня знаешь, надолго ли хватает даже огромных сумм, если за ними жадно тянутся тысячи тысяч рук! Мой совет – избрать второй путь! Когда совершенно истощится казна, помощь должна прийти от нас. Суммы, которые находятся в нашем распоряжении, окажут необходимую помощь, которой никто и не ожидает в серале.

– Наш разговор навел меня на мысль о недавно прочитанных мною рукописях, принадлежавших старому толкователю Корана Альманзору, который выдает себя за потомка калифов из дома Абассидов, – сказал Мансур-эфенди.

– Документы доказывают справедливость его притязаний, – возразил Гамид-кади. – Я рассмотрел бумаги, они подтверждают все.

– Я с этой целью и отдал их тебе, – продолжал Мансур-эфенди. – Я прочел и другие рукописи и наткнулся на один удивительный древний документ, написанный неразборчивым почерком. Я постарался, однако, разобрать его и узнал, что последний из калифов перед своим бегством спрятал в безопасное место все громадные сокровища дома Абассидов; но место, где калиф спрятал богатства своего дома, указано неясно, к тому же эти указания отчасти стерты. Мне удалось только разобрать, что сокровища велики и что они спрятаны в безопасном месте, под камнями. Вы с ученым Али-шейхом возьмите документ, подробно рассмотрите его, – продолжал Мансур-эфенди, – и постарайтесь узнать, на какое место указывает составитель этого документа. Если мы отыщем его, мы можем приступить к делу, пополнив этими сокровищами нашу казну.

– Мы с Али-шейхом сейчас же разберем документ, как только ты передашь его нам, – отвечал Гамид-кади.

В эту минуту в залу совета вошел молодой дервиш и низко поклонился обоим могущественным сановникам.

– Ходжа Неджиб! – доложил он.

– Приведи его сюда! – приказал великий муфтий.

– Не этому ли ходже поручил ты надзор за софтом? – спросил Гамид-кади.

– Да, Неджиб стережет дом софта Ибама.

Молодой дервиш открыл двери и впустил в залу совета высокого, худощавого, одетого в черное, мужчину. Ходжа Неджиб со всеми знаками раболепства бросился на колени перед муфтием.

– Зачем ты пришел? – спросил Шейх-уль-Ислам.

– Не гневайся на меня, великий и мудрый Баба-Мансур, за то, что я оставил свой пост в доме, где находится чудо, – отвечал ходжа Неджиб, – это было необходимо! Я не смел мешкать долее! Софт Ибам сошел с ума!

– Как давно заметил ты это?

– С прошлой ночи.

– И ты только теперь пришел сюда доложить об этом?

– Я думал, это пройдет! Сначала мне казалось, что софт шутит, и я уговаривал его оставить эти неуместные шутки. Теперь же безумие его усиливается.

– Что же он делает?

– Он громко хохочет и кричит, что чудо не что иное, как обман, что люди допускают морочить себя и что все это одно плутовство!

Мансур-эфенди и Гамид-кади обменялись быстрым взглядом.

– Где теперь безумный софт? – спросил первый.

– Я запер его наверху в комнате.

– А где чудо?

– В другом покое. Я запер дом на замок.

– Слышали ли люди слова сумасшедшего?

– Да, мудрый Баба-Мансур. Они кричали, что софт не безумный, а говорит правду. Это очень радовало Ибама: он обнимал мужчин и кричал, что есть еще на земле люди, которые в состоянии понять его. Он добивался сверхъестественного, ломал над ним голову, исследовал его, но чудо отнюдь не было его произведением, плодом его трудов. Оно стало низким обманом – и снова начинал насмехаться над людьми, собравшимися в доме. Не зная, что делать, что отвечать на его безумные слова, они вопросительно глядели друг на друга, пожимали плечами, шептались, другие вторили его смеху и уходили прочь. Во всем виноват софт, и если, мудрый Баба-Мансур, ты в эту же ночь не прикажешь увезти его, он принесет несчастье своим безумием.

– Вернись как можно скорее в дом софта, не далее как сегодня ночью я сам приеду туда.

– Приезжай, мудрый Баба-Мансур, и посмотри сам, правду ли сказал твой раб Неджиб!

– А до тех пор ты отвечаешь мне головой за то, что софт не сделает никакого бесчинства и ни одна душа не будет к нему допущена, – сказал Шейх-уль-Ислам. – Если Ибам сумасшедший, его здесь у нас вылечат. Если же это притворство и им руководит злой умысел, тогда он получит свое наказание. Ступай!

Ходжа Неджиб встал, низко поклонился и оставил залу совета.

– Этот софт кажется мне опасным, – сказал Гамид-кади. – Подобные натуры с независимыми идеями и средствами к исследованию их могут наделать много вреда, и потому их нужно обезвредить.

– Я согласен с тобой, брат мой! Если софт не безумный, а только притворяется им, мы найдем средство привести его к сознанию своей вины, наказать его и положить конец его козням, – отвечал Шейх-уль-Ислам. – Сегодня же ночью я приму надлежащие меры, разузнаю обо всем, и, в случае нужды, он будет обезврежен.

При этих словах Мансур-эфенди позвонил.

Молодой привратник с поклоном вошел в комнату.

– Передай приказание, чтобы три дервиша ждали меня внизу, у кареты, – сказал Шейх-уль-Ислам, – пусть шейх выберет трех самых сильных дервишей и снабдит их веревками и платками.

Привратник удалился.

– Прежде чем отправиться к софту, – обратился Мансур к Гамиду-кади, – я хочу передать тебе, брат мой, тот документ, в котором упомянуто о сокровище калифов, чтобы ты вместе с Али-шейхом разобрал рукопись.

– Я не выпущу ее из рук и буду беречь как зеницу ока, брат мой! – отвечал Гамид-кади и вместе с Мансуром поднялся с места.

Они подошли к двери, которая вела в смежную комнату Башни мудрецов.

Тут помещалось несколько вделанных в углублениях стены со сводами шкафов, хорошо укрепленных и запертых на замки. В них содержались важнейшие документы. В этом и днем и ночью оберегаемом месте они были в безопасности.

Гамид-кади взял со стола канделябр с зажженными свечами и вместе с Мансуром подошел к среднему шкафу.

Шейх-уль-Ислам вынул несколько маленьких ключиков. Одним из них он отворил маленькую железную дверцу. Гамид-кади светил ему.

Вдруг Мансур отскочил, как бы охваченный внезапным ужасом; бледный как полотно, он смотрел на пустую полку шкафа.

– Что с тобой, брат мой? – спросил Гамид-кади.

– Документов нет! – вскричал Мансур.

– Пропали документы? Быть не может!

Шейх-уль-Ислам торопливо обыскал прочие полки – все остальные бумаги были нетронуты, не было только тех, которые он искал.

– Все тут, все остальные документы в наличии, – сказал он глухим голосом. – Нет только тех, которые мы отняли у толкователя Корана Альманзора и нашли в его доме! Это непостижимо! Никто не может проникнуть в эти покои! Никто не может добраться до шкафов! Однако ж документов нет!

– Я ровно ничего не понимаю, – сказал Гамид-кади.

– Документы похищены! – повторил Шейх-уль-Ислам. Но вдруг, казалось, ему пришла в голову мысль, пролившая свет на этот непостижимый случай. – Золотая Маска! – прошептал он, побледнев и задыхаясь от волнения; перед ее появлением в руинах документы были еще в шкафу! Теперь их там нет!

Но он скоро оправился от своего волнения и с гордой улыбкой обратился к совершенно растерявшемуся от испуга Гамиду-кади.

– Не все еще пропало, брат мой, – сказал он. – Я был настолько предусмотрителен, что снял точную копию с документа. Хотя неразборчивые места еще менее ясны в копии, все же еще не совсем пропала надежда объяснить их, я точь-в-точь скопировал все буквы.

– Какая счастливая мысль, мой мудрый брат! – воскликнул Гамид-кади, свободно переводя дух. – Где эта копия?

– Не здесь, она в моем архиве в городе! Завтра я вручу тебе ее, и ты можешь тогда, вместе с Али-шейхом, приняться за работу, – сказал Шейх-уль-Ислам и снова запер шкаф.

Затем оба вернулись в залу совета, и там Мансур-эфенди простился с Гамидом-кади.

Последний остался еще в развалинах окончить свои дела, а Мансур-эфенди отправился к ожидавшей его карете.

Возле кареты стояли трое дервишей. Мансур приказал им сесть к нему в карету и, вполголоса отдав приказание кучеру, сам последовал за ними. Карета быстро покатилась по направлению к Бостан-Джалли и остановилась перед домом Ибама, возле большого минарета.

Двери дома были заперты, окна завешаны. Толпа, всегда осаждавшая дом софта, мало-помалу разошлась, осталось только несколько нищих и калек.

Шейх-уль-Ислам вместе со своими провожатыми вышел из кареты и постучался.

В одну минуту ходжа Неджиб открыл дверь и впустил Мансура и трех дервишей.

– Где софт? – спросил его Шейх-уль-Ислам.

– Разве ты не слышишь его голос, мудрый Баба-Мансур? – спросил Неджиб, указывая наверх, откуда раздавался звонкий хохот, прерываемый криками, которых, однако, нельзя было разобрать.

– А где Черная Сирра?

– Она ни во что не вмешивается, кротка и покорна, я думаю, она теперь спит.

– Проводи нас наверх, к софту! – приказал Мансур-эфенди.

Неджиб взял лампу и пошел впереди, освещая путь. Шейх-уль-Ислам последовал за ним в сопровождении трех дервишей.

Ибам утих на минуту, но, услыша приближавшиеся шаги, он снова завопил:

– Новые гости! – кричал он. – Все верят в обман!

Мансур приказал дервишам ожидать его дальнейших приказаний, а сам вместе с Неджибом вошел в комнату, где находился безумный софт.

Едва только свет проник в комнату, как Ибам принялся бросать на пол все лежавшие на столе деньги и вещи, которые люди, веря в чудо, приносили в его дом, и в бешенстве топтать ногами.

– Это грехом нажитые деньги! – кричал он. – Прочь! Все это обман, гнусный обман! И я еще должен ему содействовать! Ни за что на свете! Ха, ха, ха! И люди ничего не понимают! Чудо это – дело не моих рук, это – твое произведение, великий муфтий! – кричал он, вытянув руку и указывая дрожащими пальцами на Шейх-уль-Ислама, мрачно смотревшего на не го. – Это твое дело, и я не желаю, чтобы мой дом служил для такой низкой цели! Завтра я созову сюда всех софтов! Пусть только они придут, я расскажу им все! Пусть они рассудят.

– Узнаешь ты меня, Ибам? – спросил Мансур-эфенди.

– Как мне тебя не узнать, ты великий муфтий, ты Баба-Мансур! Хорошо ты сделал, что пришел! Я не хочу иметь никакого дела с чудом и не желаю, чтобы оно оставалось в моем доме. Сними с плеч моих эту обузу и девай ее куда хочешь! Возьми у меня и эти деньги, они внушают мне отвращение и гнетут мою душу! Я не хочу принимать в этом никакого участия!

– Не чувствуешь ли ты себя больным, Ибам? – спросил Мансур-эфенди.

В ответ на эти слова софт разразился резким хохотом и язвительная усмешка исказила его бледное лицо.

– Ага, вот как, понимаю! – воскликнул он. – Не болен ли я? Да, кажется, я сумасшедший! Ха, ха, ха, тебе это угодно! Я безумный! Сумасшедший!

– Ибам, ты слишком разумно отвечаешь, чтобы уверить нас, что ты впал в безумие!

– Слишком разумный! Не помешан! В таком случае я ровно ничего не понимаю.

– Я объясню тебе все. Ты притворяешься безумным, ты намерен совершить постыдный обман с какой-то неизвестной мне целью! – вскричал Шейх-уль-Ислам, смерив софта презрительным взглядом. – Ты, конечно, принадлежишь к тем вольнодумцам, которые гордятся, противясь мне. Но вы все погибнете от моей руки!

– Хотя бы твоя рука и погубила меня, я все-таки скажу, что путь твой неправый, и наказание непременно постигнет тебя! Меня ты устранишь за то, что я говорю правду, но можешь ли ты устранить всех, кто постиг твои замыслы! Прочие софты низвергнут тебя, ибо все, что ты делаешь, приносит вере отцов более вреда, чем пользы!

– Довольно, попридержи свой язык! – вскричал Шейх-уль-Ислам, бледный от гнева, при этих неожиданных словах, открывших ему, что в некоторых кружках его подчиненных распространялись опасные для него идеи. – Ты доказал мне, что ты в здравом рассудке, что только злоба, неверие и плутовство побуждают тебя играть роль сумасшедшего! Позвать сюда дервишей!

Ходжа поспешил исполнить приказание Мансура.

При виде вошедших дервишей лицо Ибама страшно изменилось, теперь он только начинал осознавать всю угрожавшую ему опасность.

– Схватить софта Ибама! – приказал Мансур-эфенди.

– Насилие! Насилие! – кричал Ибам, в ужасе отступая назад. – Помогите! Меня хотят умертвить за то, что я сказал правду. Помогите, помогите!

Но скоро голос его смолк; один из дервишей набросил ему на голову шерстяной платок, а остальные два связали ему руки и ноги веревками.

В несколько минут он был связан. Слабо доносились его крики через толстую ткань. Софт Ибам был бессилен в руках троих дервишей, безмолвно исполнявших каждое приказание, малейший знак Шейх-уль-Ислама.

– Снесите его в карету и отвезите в развалины, – приказал Мансур-эфенди строгим тоном, – а там передайте его Тагиру, пусть он отведет его в тюрьму. Если же софт начнет буйствовать и продолжать притворяться помешанным, пусть наденут на него смирительную рубашку. Ступайте и исполните мое приказание!

Дервиши вынесли не способного ни к какому сопротивлению Ибама из комнаты и спустились с лестницы.

Мансур-эфенди стоял наверху, Ходжа же светил им.

Внизу дервиши усадили софта в карету и повезли в развалины Кадри.

Там они развязали ему ноги и сняли с него платок.

– Куда вы меня ведете? – кричал он, пристально озираясь кругом, когда дервиши втащили его в длинный темный коридор, который вел в Чертоги смерти.

Тут явился старый глухонемой старик с фонарем в руке.

Теперь Ибам знал, где он находился.

– Я погиб, все кончено! Аллах, спаси меня, Алла…

Крики ужаса несчастного замирали в толстых стенах ужасного дворца.

Дервиши привели его, и старый Тагир, не слыхавший его воплей, запер нового арестанта в одну из камер, где его крики наконец смолкли.

 

VII

Могущество Кадри

Как мы уже знаем, Сирра, от изнеможения и голода лишившаяся чувств близ развалин, была взята Шейх-уль-Исламом, который и постарался использовать ее для своих целей. Но еще до этого события Сирра через старую Ганифу разузнала, что Сади-бея нет в Константинополе, но что у него было два друга, и один из них находился в Беглербеге. Она знала даже, что последнего звали Гассаном.

Девушка размышляла о том, должна ли она сама отправиться в летний дворец султана.

– Предоставь это мне, – говорила старая Ганифа. – Ты права, Сирра, если кто может спасти нашу бедную Рецию, так это тот знатный молодой офицер! Его ходатайство что-нибудь да значит! Ах Аллах, Аллах! – горевала бывшая служанка. – Что будет с домом благородного и мудрого Альманзора! Он умер, сын, его гордость, убит, дочь, его радость, невинно томится в тюрьме. И всему этому виной никто иной, как ужасная, мстительная Кадиджа! Она одна!

– Замолчи! – перебила Сирра старую Ганифу. – Лучше посоветуемся, как нам освободить бедную Рецию теперь, когда ее Сади далеко отсюда! Я перепробовала все средства, но глухонемой сторож бдителен. Ночью пыталась я взять у него ключи и действовала ловко и осторожно; двумя пальцами моей единственной руки тихонько тронула я связку ключей, которую он придерживал своей рукой, но он тотчас же проснулся, и я должна была бежать!

– Поверь мне, будет лучше, если знатный господин, друг благородного Сади, вступится за бедную Рецию! Гассан-бей в Беглербеге, я это точно знаю!

– Постой, лучше всего сделаем так! – воскликнула Сирра. – Я напишу несколько строк, а ты отнесешь записку во дворец и отдашь прислуге, это менее всего бросится в глаза!

– Ты всегда была умницей! – согласилась старая Ганифа, очень довольная тем, что ей не надо было лично говорить с Гассаном.

Живо достала она у соседей перо и чернила и дивилась умению Сирры писать такие письма. Старая Ганифа, как и большинство бедных людей, не умела написать ни одной буквы.

– Вот! – сказала Сирра, проворно написав несколько строк. – Прежде выходило лучше, когда у меня были еще обе руки, но Гассан-бей прочтет и это! Возьми и отнеси ему в Беглербег.

Старая Ганифа в тот же вечер отправилась во дворец. Караульные внизу у ворот не хотели пропускать ее. К счастью, случайно подошел камердинер принца Юсуфа и спросил, что ей надо. Ему только доверила она, зачем сюда пришла.

Он обещал ей сейчас же передать записку адъютанту принца, но, несмотря на это, еще в продолжение нескольких минут должен был выслушивать убедительные просьбы, увещевания и мольбы старухи. Наконец ему удалось отделаться от нее, и он поспешил с письмом во дворец. Ганифа же отправилась обратно в Скутари.

Гассан-бей разговаривал с принцем в то время, как камердинер на серебряном подносе подал ему письмо.

Вот что было в письме:

«Благородный Гассан-бей, друг храброго Сади-бея. Беспомощная Реция оставлена на произвол злобы преследователей! Спаси жену твоего друга, Аллах наградит тебя за это! Она томится в заключении в развалинах Кадри. Избавь же ее от незаслуженных ею мук!»

– Что ты получил? – спросил его принц.

– Известие о бесследно исчезнувшей Реции, о ней я рассказывал вашему величеству! – отвечал Гассан.

– Не можешь ли ты показать мне записку?

Гассан молча подал письмо принцу.

– Ты ведь говорил, что друг твой Сади-бей избрал ее себе в жены? Бедняжка страдает? Она в заключении? Это скверно. Гассан, мы должны освободить ее, должны помочь ей, ведь Сади-бея нет здесь и за нее некому вступиться!

– Участие вашего высочества весьма милостиво.

– Мы должны употребить все старания, чтобы освободить ее! Кто ненавидит и преследует жену твоего друга? Она заключена в развалинах Кадри? Я думал, там одни только дервиши!

– Я никогда не бывал там, принц! Знаю только, что там всегда Шейх-уль-Ислам держит совет с Гамидом-кади.

– Недавно сюда подъехала карета Гамида-кади, я видел, как он вышел и отправился в кабинет моего отца.

– Если ваше высочество позволите мне, я воспользуюсь этим благоприятным случаем, чтобы узнать, действительно ли Реция, дочь Альманзора, находится в заключении.

– Не только позволяю тебе, но даже прошу сделать это в моем присутствии! – отвечал принц Юсуф, который, по-видимому, горячо принимал к сердцу дело Реции и Сади, так как последний был другом Гассана. Он позвонил.

Вошел слуга.

– Просить Гамида-кади ко мне! – сказал Юсуф.

– Если бы это только имело благоприятные последствия, принц!

– Чего же ты опасаешься?

– Надо быть осторожным, принц! Гамид-кади пользуется большим влиянием, и, как слышно, он в тесной дружбе с Шейх-уль-Исламом.

– Мне хочется только, чтобы ты узнал про Рецию! – отвечал принц.

– Боюсь, чтобы ваше высочество не повредили себе этим, – сказал Гассан, – этот кади пользуется большим влиянием, и влияние это очень важно при осуществлении тех планов, которые ваше высочество намерено осуществить в будущем.

– Не думаешь ли ты, Гассан, что из-за этого я откажусь от своего желания вступиться за невинно страждущую? Ты никогда еще не говорил так со мною.

– Прошу извинения! Я думал только о будущем вашего высочества! Слова вашего высочества напомнили мне о другом – о моих обязанностях к другу! Но сюда идут!

– Посмотри, кто это?

– Гамид-кади! – сказал Гассан, отдергивая портьеру и видя перед собой знакомого нам седобородого советника Шейх-уль-Ислама. С почтительным поклоном он пропустил его в комнату.

– Ты звал меня, принц? – спросил кади, почтительным, но твердым голосом обращаясь к Юсуфу, – Гамид-кади перед тобой!

Принц Юсуф холодным взглядом измерил сановника.

– Мой благородный Гассан-бей, – обратился он после небольшого молчания к своему адъютанту, – ты знаешь, что я хотел спросить. Обратись же от моего имени к кади.

Хотя султан очень редко сам разговаривал с удостоенными аудиенции сановниками, а большею частью поручал это присутствующему визирю, а сам же был только наблюдателем и слушателем, однако попытка принца поступить таким же образом, казалось, произвела неприятное впечатление на Гамида-кади. Он счел себя оскорбленным, даже изменился в лице, однако овладел собой. Глаза Гассана следили за всем. Он жалел о такой опрометчивости принца, но это продолжалось только одну минуту! При первых же словах кади сожаление уступило место крайнему негодованию.

– Так меня призвали сюда для того, чтобы отвечать на вопросы офицера, принц? – не мог удержаться, чтобы не сказать, Гамид-кади.

– Да, для того, чтобы отвечать на вопросы, мудрый кади, – начал Гассан, – однако не забывай, что вопросы часто бывают очень важными! Мы получили известие, что в развалинах Кадри томится в заключении девушка, дочь толкователя Корана Альманзора, так ли это?

– Я не обязан, да и не вправе давать объяснения в подобных обстоятельствах, все же и я решусь спросить: разве ваше высочество намерены уже обзавестись гаремом, что отыскиваете одалисок?

– Вопрос этот заставляет меня изменить тон, – сказал Гассан холодно и выразительно. – Мне дано поручение требовать ответа на мой вопрос о дочери Альманзора, в противном случае я принужден буду обратиться с жалобой к его величеству султану!

– Это должно оставаться тайной для всех! Дела Кадри не подлежат общественному суду, – отвечал Гамид-кади внешне учтивым, но надменным тоном. – Что делается там, скрыто и часто непостижимо для остального мира!

– Так ты оставляешь без ответа вопрос о заключенной? – спросил Гассан.

– Ты упомянул недавно о его величестве султане! Только в крайних случаях уполномочен я давать объяснения!

– Скажи кади, что он должен дать и непременно даст их! – сказал принц своему адъютанту. – Сейчас же отправляйся в покои моего светлейшего отца и доложи флигель-адъютанту, что ты должен, от моего имени, просить аудиенции у его величества.

С этими словами принц отвернулся от кади и в сильном неудовольствии вышел из комнаты.

Гамид был бледен и взволнован, оставляя покои принца. Между Юсуфом и партией Мансура-эфенди и Гамида-кади произошел разрыв, и Гассан имел основание опасаться последствий этого разговора для принца.

Из флигеля принца Гамид отправился в ту половину дворца, где заседали статс-секретари султана и министры обыкновенно сходились для совещаний. Там ему надо было с секретарями покончить одно важное административное дело. Бледность его поразила всех, но Гамид объяснил ее нездоровьем.

В ту минуту, когда кади собирался уже уйти, в кабинет торопливо вошел камергер султана. Он был так взволнован, что даже не заметил Гамида и несколько раз кряду спросил о нем.

Один из статс-секретарей указал ему на кади.

Камергер поспешно обратился к последнему и объявил, что ему поручено немедленно проводить кади к великому визирю, который, от имени султана и по его приказанию, должен переговорить с ним об одном важном деле. Султан сидел на диване в то время, когда Гамид-кади вошел в его кабинет и с почтением поклонился ему. Возле Абдула-Азиса стоял великий визирь.

– Сделан донос, – начал тот, – что в руине Кадри томится в тяжкой неволе одна девушка и совершенно невинно! Спрашиваю тебя, Гамид-кади, имеет ли основания этот донос, или ты можешь его опровергнуть?

– Оно имеет основание! – отвечал Гамид.

– Чем можешь ты мне объяснить подобное насилие?

– По-видимому, на меня возвели тяжкое обвинение, – сказал советник Мансура слегка дрожащим голосом. – И я непременно пал бы под гнетом его, если бы сознание исполненного долга не внушало мне мужества и силы! Кадри стремятся к одной цели – всячески упрочить и возвысить могущество вашего величества. Цель эта движет всем. Она и причина возведенного на меня обвинения.

– Говори яснее, Гамид-кади! – сказал великий визирь.

– Воля его величества для меня закон! – продолжал Гамид. – Невозможно, чтобы государственные власти видели и предотвращали все опасности, которые угрожают и вредят трону вашего величества! Я далек от того, чтобы обвинить кого-нибудь, напротив, но что совершается тайно, часто ускользает от их взоров. Это очень естественно. Наблюдению над этими тайными кознями против правления и трона вашего величества и посвящены все наши заботы, все наше внимание!

– Какое отношение имеет это предисловие к заключенной девушке? – спросил великий визирь.

– Состоялся заговор потомков дома Абассидов, – отвечал Гамид, нарочно возвысив голос, и с удовольствием заметил, что известие это осталось не без внимания опасавшегося за свой трон Абдул-Азиса. – Только в развалинах Кадри знали об этом заговоре, никто больше и не подозревал о нем.

Султан строго и с упреком посмотрел на великого визиря.

– В Скутари жил один старый толкователь Корана, по имени Альманзор, – с достоинством продолжал Гамид. – Этот Альманзор был потомок Абассидов. Вокруг него собралась толпа бунтовщиков, задавшихся отважной и преступной мыслью. Воля и приказание вашего величества заставили меня говорить, и потому да всемилостивейше простит мне ваше величество, если мои слова вам неприятны. В развалинах Кадри знали об этих замыслах. Толкователь Корана Альманзор умер и без вести пропал в дороге, сын его был убит в стычке на базаре, а дочь его, вместе с документами, заключена в тюрьму, чтобы можно было произвести расследование. Вот весь ход дела. Дочь Альманзора и теперь еще находится в заключении!

Рассказ о происках враждебной ему партии внушил султану страх, а бдительность, о которой говорил Гамид, была принята им одобрительно. Он дал понять великому визирю свою волю.

– Его величество довольны твоим оправданием, Гамид-кади! – сказал визирь. – Тебе и твоим товарищам разрешается действовать в том же духе, чтобы всегда иметь бдительное око везде, где только есть опасность для императора и империи! Его величество милостиво отпускает тебя!

Гамид-кади поклонился султану и великому визирю и с чувством одержанной победы гордо оставил императорские покои.

Из дворца он немедленно отправился в развалины Кадри, чтобы известить Шейх-уль-Ислама о блестящем результате своих аудиенций при дворе султана.

Между тем в мрачных Чертогах смерти, куда не смела пройти никакая власть, совершалась ужасная казнь. Гамид-кади застал еще это новое доказательство могущества Кадри.

Прежде чем быть свидетелями всех этих ужасов, безнаказанно происходивших в Чертогах смерти, вернемся к Реции и посмотрим, что произошло с ней со времени той страшной ночи, когда грек Лаццаро свез ее во дворец принцессы, чтобы показать ей, что Сади лежал у ног другой женщины.

План негодяя удался.

Разбитая душой и телом и до глубины души оскорбленная, она лишилась чувств, убедившись, что ее не обманывал грек, что действительно он, ее Сади, стоял на коленях перед другой женщиной и своими устами касался ее одежды.

Она не могла разглядеть этой соперницы – покрывало спрятало ее черты. Она знала только, что это была богатая и знатная дама, но все это припомнила она уже у себя в темнице, где снова очутилась, сама не зная как.

Случилось то, что она считала невозможным, так как до сих пор ни разу еще жало сомнения не прокрадывалось в ее душу, теперь же она своими глазами увидела невероятное.

Покинутая любимым человеком, оставленная всеми, она считала себя погибшей. Всю любовь свою сосредоточила она на Сади. Она обожала его, с ним вместе она, не задумавшись, умерла бы: смерть не казалась ей страшною в его объятиях… А теперь, не обманом ли оказались все ее надежды?

Нет, это невозможно! Сади не мог покинуть ее! Она всему поверила бы, только не этому! Неужели же глаза обманули ее? Нет, зорким оком любви она смотрела на своего Сади!

Но, может быть, какие-нибудь другие, не известные ей отношения существовали между ним и той, перед которой он стоял на коленях? Быть может, он и не нарушал своей клятвы верности? Так говорило сердце благородной женщины, и эта мысль чудесным образом укрепила ее больную, измученную душу.

– Нет, нет, это невозможно! – повторяла она. – Это неправда! Скорее погибнут земля и небо, чем мой Сади бросит меня! Как могла я поддаться обману? Не Лаццаро ли устроил все это, чтобы мучить меня и вырвать из моего сердца Сади? Но ты ошибся в своем расчете! Ты не знаешь истинной любви! Хотя ты и показал мне свидание, которое заставило меня содрогнуться, лишило меня сознания, все же любовь победила сомнение. Не мое дело знать, что происходило между Сади и той знатной госпожой. Мое сердце говорит мне, что Сади всецело принадлежит мне, одной мне, что он никогда не оставит меня и не променяет на другую! Пусть все обвиняют и чернят его, я ни за что не оскорблю его своим подозрением! – воскликнула Реция с прояснившимся лицом. – Он непременно придет освободить меня, как только узнает от Сирры, где меня найти! Прочь черные подозрения, прочь мрачные мысли и сомнения! Верь в своего возлюбленного! Надейся на его верность, ожидай свидания с ним и разгони недостойные образы, которые тревожат твою душу! Я твоя, мой Сади! Я твоя навеки! С радостью готова я безропотно перенести все, чтобы только снова увидеть тебя, чтобы только опять принадлежать тебе, одному тебе!

Благородство ее непорочной души одержало победу над всеми сомнениями, над всеми дьявольскими ухищрениями Лаццаро.

Но проходили дни за днями, а Сади все не было. Да и Сирра не приходила к ней более!

Маленького принца от нее взяли. Теперь она была совершенно одна, всеми покинутая!

Но вот однажды вечером она услыхала раздирающий душу крик о помощи, неизвестно откуда доносившийся. Часто, и днем и ночью, раздавались стоны и вопли закованных в цепи страдальцев, но такого ужасного крика Реция никогда еще не слышала.

Откуда же выходили эти ужасные стоны? Бедная Реция дрожала всем телом. Что такое происходило там, во дворе? Неужели никто не мог явиться на помощь несчастным, неужели никто не мог помешать и наказать дервишей-кадри и их начальников за насилие? Неужели не было над ними судьи? Долго ли будут эти люди совершать злодейства и поступать по своему произволу, не будучи никем привлечены к ответственности? Разве могущество их так велико, что никто не осмеливается осудить их поступки и потребовать у них ответа?

В темницах томились в оковах жертвы религиозной злобы, обреченные на голодную смерть! Это были жертвы, возбудившие подозрение и ненависть Шейх-уль-Ислама. Из камер слышались вопли и стоны. Трупы выносились глухой ночью из Чертогов смерти и зарывались где-нибудь на дворе.

Но что означал этот странный крик о помощи, этот вопль ужаса? Реция ясно слышала, что он выходил со двора.

Уже стемнело. Красноватый мерцающий свет падал на потолок той камеры, где находилась Реция.

Что совершалось на дворе под прикрытием ночи? Она должна была узнать, в чем дело! Ужасные звуки отогнали от нее сон!

Она приставила к окну стул из смежной комнаты, где так долго находился принц Саладин, и влезла на него. Теперь она доставала до окна и могла видеть, что происходило во дворе. Ее взорам представилось такое страшное зрелище, что она в ужасе отскочила назад.

На дворе совершался суд над каким-то несчастным. Это он испускал пронзительные крики о помощи.

Восемь дервишей с зажженными факелами составляли круг. Трое остальных сорвали с софта Ибама, так как это был он, одежду до самого пояса. Затем веревками привязали его руки, ноги и шею к деревянному столбу так крепко, что он не мог шевельнуть ни одним членом, они привязали его грудью к столбу, так что, казалось, несчастный обнимал столб.

Затем трое дервишей схватили палки, и через три удара кровь показалась на спине софта.

Ибам должен был сознаться, что он только играл роль сумасшедшего и все слова его были сказаны им из коварства, злобы и презрения к вере. Но он не хотел этого говорить, и за это ужасный приговор был исполнен. На дворе Чертогов смерти – «за измену и обман он должен был быть подвергнут бичеванию», так гласил приговор Шейха-уль-Ислама и его советника. Кровь текла со спины несчастного страдальца, но удары сыпались на израненную окровавленную спину.

Бледное лицо софта было обращено к небу, словно он взывал о помощи и защите.

Но, казалось, вид обнаженного, окровавленного тела только возбуждал в палачах злобу и бешенство.

Реция в ужасе закрыла глаза.

Дервиши довершали казнь уже над мертвым!

Софт Ибам уже отошел к праотцам, когда его наконец отвязали от позорного столба.

Дервиши наклонились над ним и, убедившись в его смерти, дали знать Шейху, что софт был подвергнут бичеванию, но не мог пережить его. Шейх же доложил Баба-Мансуру и его советнику, что софт умер и вместе с ним смолкли и его смелые речи.

 

VIII

Лжепророчица

Перед домом софта Ибама, обвиненного в ереси, которого, как говорили в народе, взяли для того, чтобы привлечь к ответственности, ежедневно собирались толпы людей: одни желали видеть чудо, другие делились друг с другом своими мыслями о воскресшей из мертвых.

Со всех частей города стекались горожане к пророчице и спрашивали ее совета в разных делах. Собравшиеся перед домом люди рассказывали, что она слово в слово знает все суры и часто ссылается на них в своих приговорах и советах. Часто она дает совершенно неясные, непонятные ответы, а иногда предсказывает удивительные вещи.

Весть о воскресшей из мертвых девушке скоро разнеслась повсюду и дошла до ушей слуги принцессы.

Грек остолбенел при этом известии, ему невольно вспомнился призрак Черного гнома.

Вечером он выбрал свободное время, чтобы отправиться к дому возле большого минарета. Перед домом он застал толпу. По большей части это были старики, и притом из беднейших слоев.

– Скажи-ка мне, – обратился Лаццаро к одному старому носильщику, который стоял в стороне с несколькими другими, – здесь ли находится чудо, восставшее из мертвых?

– Да, здесь, ты найдешь это наверху! Ступай и подивись чуду!

– Кто она такая и как ее зовут?

– Этого я не знаю! Да и что нам в ее имени? Она – пророчица, этого достаточно! – отвечал старик.

– Можно ли теперь ее видеть?

– Да, там наверху еще много народа! Когда она говорит, кажется, будто звучит голос с неба, – продолжал старик, снова обращаясь к своим знакомым.

Лаццаро вошел в дом. Там была страшная давка. Каждый хотел видеть чудо, многие желали обратиться с вопросами к пророчице. Большинство же было привлечено любопытством. Кое-как добрался он до лестницы. Сверху донизу стеной стояла толпа. Никто не мог двинуться ни взад, ни вперед.

Удивительно еще, как деревянная лестница могла выдержать такую тяжесть.

Лаццаро был всегда находчив в подобных обстоятельствах. Употребляя в дело свои локти, он именем светлейшей принцессы приказывал дать ему дорогу. Многие, следуя этому приказанию, сторонились перед ним, остальных же он бесцеремонно отталкивал в сторону и таким образом благополучно пробрался через толпу наверх. В сенях тоже было тесно, но все же не так, как на лестнице, и пройти здесь греку не стоило ни малейшего труда.

Дверь комнаты, где помещалось чудо, была открыта. Она, казалось, даже была снята, так что не только можно было беспрепятственно входить и выходить в нее, но и видеть саму комнату.

Лаццаро пробрался к дверям.

В комнате, на ковре, стояли на коленях десяток или более женщин и мужчин; по обе стороны пророчицы, но в некотором отдалении от нее, находились две свечи, так что благодаря темному ковру, спускавшемуся сзади с потолка и, по-видимому, делившему комнату на две части, да еще и без того царившему в покое мраку, нельзя было хорошо рассмотреть пророчицу.

По обе стороны около свечей стояло по ходже, или слуге имама; казалось, они наблюдали за порядком и были здесь сторожами.

Перед спускавшимся сверху ковром, на чем-то высоком, сидело или стояло чудо, или пророчица. Видна была только ее голова, все же остальное тело было закутано в плащ с богатым золотым шитьем. Он был очень широк и длинен: густыми складками покрывал он всю ее фигуру и закрывал даже тот предмет, на котором она сидела или стояла.

На голове у нее была надета зеленая косынка. Все лицо, за исключением глаз, было закрыто покрывалом. Таким образом, глядя на пророчицу, посетители видели одни глаза; лицо, руки, шея, туловище – все скрывала одежда.

В ту минуту, как Лаццаро подошел к двери и пристально стал смотреть на таинственно укутанную пророчицу, раздался ее голос. Время от времени принималась она говорить, после того как что-то шевелилось сзади ее – это не могло ускользнуть от взора внимательного наблюдателя. Голос ее был чрезвычайно благозвучен и производил неотразимое впечатление на всех тех, кто, стоя на коленях, с благоговением внимал ее речам.

«Зачем желать другого судьи, кроме Аллаха? Он дал вам Коран для отличия добра от зла! А потому не принадлежите к числу тех, которые сомневаются в нем. Слово Аллаха совершенно по своей правде и беспристрастию! Слова его не может изменить никто! Ибо он всеведущий и всемогущий!»

Пророчица снова смолкла, но все еще слышался ее голос, словно серебристый звон колокольчика.

У ног ее Лаццаро увидел разные дары, которые оба ходжи время от времени клали в сторону.

По голосу грек тотчас же узнал Сирру, в свою очередь и она не могла не видеть грека, но ни одно движение ее глаз не выдало этого.

Так это ей дивились все, кто стекался к этому дому? Она теперь уже некоторым образом имела если не власть, то, по крайней мере, сильное влияние на толпу, и он чувствовал, что влияние ее должно было расти, если бы она продолжала обращать свои речи к той части народа, в которой легко было разжечь слепую веру. Влияние ее могло сделаться громадным, это очень хорошо понимал хитрый грек.

Но какая опасность угрожала ему, когда считавшаяся мертвой была спасена из могилы и возвращена к жизни? Он понимал, что ему стоит бояться ее и ее ненависти. Он сознавал, что не было человека, которого Сирра ненавидела бы так глубоко, как его. Она знала кое-какие вещи, которые могли дорого обойтись ему, если он только не найдет себе могущественного защитника.

Он не мог объяснить себе, что произошло после того, как он сам положил ее в черный ящик и ее засыпали землей. Он видел только одно – она была жива. Но как вышла она из могилы, это оставалось для него непостижимым.

Но вот снова раздался ее прекрасный голос.

«Вы, правоверные, не водите дружбы с теми, кто не одной с вами веры. Они не преминут соблазнить вас и ищут только вашей гибели! Ненависть свою к вам произнесли уже их уста, но гораздо худшее еще скрыто в груди их!»

В эту самую минуту слова Сирры были прерваны чьим-то криком. У входа показалась старая гадалка Кадиджа. И она узнала по голосу свою умершую и схороненную дочь!

– Да, да! – кричала старуха и бросилась на ковер среди преклоненных мужчин и женщин. – Это она, воскресшая из мертвых! Это она, моя дочь Сирра! Потеря за потерей! Зачем не вернулась ты в мой дом? Зачем пошла ты в чужое место?! – продолжала она, жадными взглядами пожирая принесенные дары. – Здесь нахожу я тебя вновь! Чудо! Да, это чудо, и никогда еще не было ему подобного! Ты Сирра, дочь моя Сирра, умершая и схороненная!

Трудно описать впечатление, произведенное этой сценой на присутствующих! Все теснились к входу посмотреть на старую Кадиджу и послушать ее! Более убедительного доказательства справедливости существования чуда не могло быть, и Мансур-эфенди, за занавеской наблюдавший за успехом своего дела, не мог и желать более благоприятной для себя сцены.

Но вот один из слуг-дервишей пробрался сквозь толпу к одному из сторожей, шепнул ему что-то и тем же ходом удалился. Сторож подошел к самой портьере и сказал несколько слов довольно тихо, так что они были слышны только помещавшемуся за портьерой.

Вслед за тем внизу дома и на лестнице раздался шум. Ясно слышались громкие голоса и удары. Это кавасы очищали дом от любопытных, так как султанша Валиде желала посетить пророчицу. В несколько минут удалось им пробиться сквозь толпу и прогнать народ с лестницы, затем они поднялись наверх и так же бесцеремонно выгнали оттуда всех коленопреклоненных, в том числе грека и старую Кадиджу, громкие возражения и убеждения которой не привели ни к чему. В целом доме не должно было остаться ни души, кроме Сирры и двух сторожей у свечей. Вся улица была очищена от народа кавасами.

Вслед за тем подъехала закрытая карета без форейтора и без особенной пышности, которая бы указывала на высокое достоинство ее владетельницы. Карета эта была пропущена кавасами и остановилась перед домом софта.

Из нее вышла султанша Валиде и вошла в освещенный дом, где уже все было приготовлено к ее посещению. Она нашла постоянно осаждаемый публикой дом пустым, как она этого и желала, и поднялась по лестнице в мрачные покои, где находилось чудо. Войдя, она повелительным жестом приказала удалиться обоим низко склонившимся перед ней слугам.

Оставшись одна с Сиррой, она близко подошла к ней.

– Я узнаю тебя, – сказала она своим твердым мужским голосом, – сбрось покрывало с твоего лица, я хочу убедиться, та ли ты, которую я видела мертвой!

Из-за портьеры послышалось тихое приказание, и Сирра исполнила желание султанши.

– Да, это ты, я узнаю тебя! – воскликнула она, почти в ужасе отступая назад, – скажи, как ты воскресла из гроба?

– Через кого и как спрашиваешь ты, я этого не знаю, – отвечала Сирра своим нежным голосом, который произвел невыразимое впечатление на султаншу.

– Знаешь ли ты, что была в могиле? – спросила она наконец.

– Я знаю, что была схоронена, но не знаю, каким образом вышла я из могилы.

– Чудо! – прошептала Валиде, с возрастающим удивлением прислушиваясь к голосу Сирры. – Я пришла сюда, – продолжала она, – узнать, можешь ли ты ответить мне на несколько вопросов, более ли тебе доступно видеть, чем другим людям? Говори, я хочу знать, будет ли внук мой, принц Юсуф, на престоле?

За портьерой раздался тихий шепот, которого не могла слышать императрица-мать: этому мешало ее покрывало, но он, по-видимому, руководил ответами Сирры.

– Ты спрашиваешь, вступит ли на престол принц Юсуф? Да, только при том условии, – прозвучал снова голос Сирры, – если ты получишь свою прежнюю власть и влияние!

– Так отвечай мне еще: получу ли я их? – продолжала спрашивать султанша Валиде.

– Это возможно для тебя, но только при одном условии, о котором ты и не подозреваешь!

– Какое же это условие?

– Желание твое будет исполнено, и ты получишь свою прежнюю власть, если доверишься тому, кого первого встретишь завтра на своем первом пути! – отвечала Сирра.

– Куда же поведет этот путь?

– Во дворец Беглербег!

– Беглербег? Не думаю! Я вовсе не намерена отправляться завтра рано утром в Беглербег!

– Ты поедешь туда склонить султана тайно отправиться сюда!

Султанша Валиде остолбенела, мысль эта до сих пор не приходила ей самой в голову.

– Еще один вопрос, – сказала она после короткого молчания, – какие средства должна употребить я, чтобы достигнуть названных тобой целей?

– Средства эти еще не созрели! Ты узнаешь их при твоем следующем приходе. Султан придет сюда перед тобой.

Слова эти и вся таинственность, которой облечено было чудо, укрепили суеверие султанши и окончательно расположили ее в пользу Сирры! Она удивлялась ей и верила в нее!

– Я приду сюда еще кое о чем расспросить тебя, – сказала она и положила у входа небольшой кожаный кошелек с золотыми монетами в дар пророчице. Затем в сильном волнении оставила дом софта.

Всю дорогу мысли ее всецело были заняты всем виденным и слышанным. Даже в то время, как она в Скутари пересела из экипажа в свою лодку, которая должна была перевезти ее в увеселительный дворец на берегу Босфора, в ушах ее все еще звучали слова чуда: «Султан приедет сюда перед тобой!» И в связи с этим пророчица сказала: «Средства еще не созрели. Ты их узнаешь при твоем следующем приходе!»

Так для этих средств необходимо было появление султана у пророчицы? Без сомнения!

И вот султанша Валиде решилась уговорить своего царственного сына посетить чудо. Чем скорее будет это, тем лучше!

Но в ту самую минуту, как она приняла намерение на следующее же утро отправиться к султану и убедить его съездить к пророчице, вспомнились ей слова Сирры: «Желание твое будет исполнено, если ты соединишься с тем, кто первый встретится тебе на твоем пути во дворец Беглербег!» Так это была правда! Ведь она решила же теперь отправиться завтра утром во дворец. Кого-то встретит она на дороге? Невыразимое любопытство и томительное ожидание овладели императрицей-матерью. Почти всю ночь она провела без сна, метаясь на своих шелковых подушках. Раньше чем когда-либо позвала она горничных и гораздо раньше того часа, в который она это обыкновенно делала, она уже отдавала приказания своему гофмаршалу.

Султанша Валиде была в сильном беспокойстве, причина которого была никому неизвестна. Нетерпение и ожидание томило ее. Беспрестанно вспоминались ей слова пророчицы, объявившей ей, что для достижения своих целей она должна вступить в союз с тем, кого первого в этот день встретит на пути к султану.

Давно желанный час наконец настал – она могла ехать на своей любимой яхте в Беглербег.

Султанша поспешно сошла вниз. С этой минуты начался уже ее путь в Беглербег. Никогда еще не обращала она такого внимания на встречавшихся ей, как в этот день.

Она взошла на яхту. По воде, взад и вперед, обыкновенно шныряло много лодок и пароходов, на которых было много народу. Ну а если она увидит нескольких сразу, что тогда? Что, если ей встретятся лица вовсе незнакомые? Как сбудутся тогда слова пророчицы? Тысячи вопросов и предположений занимали султаншу всю дорогу.

Но беспокойство о встрече с несколькими лицами оказалось несостоятельным, и слова пророчицы приобретали все большее и большее значение. Когда яхта султанши переезжала Босфор, ни одной лодки, ни одного каика, ни одного парохода не попалось ей навстречу, тогда как незадолго до нее и вслед за ней бесчисленное множество их шныряло взад и вперед! Точно все они, следуя тайному приказанию, должны были держаться вдали от нее.

Итак, только на берегу, по дороге к террасе дворца или на ней, мог попасться тот, с кем должна она была соединиться, кому должна была довериться, чтобы достигнуть своих целей и желаний. Слова пророчицы ясно гласили: «На пути во дворец». Как скоро она войдет во дворец, как скоро она переступит порог его, все будет кончено.

Между тем яхта пристала уже к берегу. Султанша вышла из нее, окруженная своей прислугой. Четыре черных невольника держали носилки, чтобы перенести ее во дворец. Сев в носилки, султанша откинула шелковые занавески, чтобы иметь возможность увидеть того, кто попадется ей навстречу.

Ни одного человека, даже часового, не видно было на пути.

Негры по обыкновению спустили носилки у широкого крыльца, которое вело к террасе дворца; императрица-мать предпочитала подниматься сама по его ступеням.

Она вышла из носилок. На большом широком крыльце также никого не было. Но вот, когда волнуемая ожиданиями султанша дошла уже до последних ступеней, сверху, навстречу ей показался Шейх-уль-Ислам.

Султанша словно остолбенела от удивления при виде этого человека, которого она менее всего ожидала! Она встретила Мансура-эфенди, своего ненавистного соперника, – он был тем, на кого указала ей пророчица.

Шейх-уль-Ислам, отойдя немного в сторону, остановился, узнав императрицу-мать, и с почтительным поклоном пропустил ее. Она же, едва будучи в состоянии ответить на его поклон, прошла мимо и направилась к главному входу во дворец.

 

IX

Встреча

После своей блестящей победы над бедуинами Зора занял их лагерь, чтобы дать своим людям давно желанный отдых после всех трудов и лишений. Везде были расставлены часовые, так как Зора был уверен, что разбитый враг соберется с духом и будет продолжать борьбу.

Он сильно беспокоился о Сади и не мог понять, куда он девался. На следующий день он велел схоронить убитых и при этом приказал тщательно поискать между ними своего товарища, но Сади не нашелся.

Неужели обратившиеся в бегство враги взяли его с собой? Это было немыслимо! Не убили ли они его? Но тогда остался бы от него какой-нибудь след.

Зора по всем направлениям разослал разведчиков, приказав им не только разыскать Сади и следить за действиями врага, но отыскать также тех из солдат Сади, которые спаслись бегством в ночь битвы. Сделав эти распоряжения, он тем не менее и сам решил приняться за поиски. Он все еще не верил в смерть своего друга, все еще не терял надежды найти его живым. Он знал, что тяжело раненный Сади попал в руки врагов, теперь надо было только проверить, взяли ли они его с собой.

Пока Зора все это обдумывал, к нему явился один из разведчиков и доложил, что враги снова соединились и заняли прежний лагерь, лежащий в четырех милях от того, где расположился отряд Зоры. Кроме того, разведчик узнал, что Кровавая Невеста вместе с братьями и несколькими всадниками отправились к другому племени просить у него помощи.

Это было важное известие! Если бы врагам удалось найти себе союзников, то сопротивление бедуинов увеличилось бы, и тогда вряд ли Зора и Сади, если тот был еще жив, могли бы успешно справиться с этим мятежом, так как находившиеся в их распоряжении силы были слишком незначительны.

В этой ситуации Зора должен был пока довольствоваться тем, что разослал повсюду разведчиков. Главным для него в эту минуту было узнать об участи Сади. Ему хотелось также добыть сведения о численности врагов, их новом расположении и, если возможно, немедленно напасть и истребить все это племя.

Этого он мог достигнуть только в том случае, если бы разведчику удалось пробраться в неприятельский лагерь. Но дело это было сопряжено с такими опасностями и выполнить его было так трудно, что он не хотел поручить его даже самому опытному из своих воинов, а решился сам, не говоря ни слова, привести этот смелый план в исполнение, отдав предварительно необходимые распоряжения на время своего отсутствия.

В сумерках он выехал из лагеря, захватив с собой бурнус и копье одного из убитых бедуинов. Он хорошо знал, в каком направлении находится неприятельский лагерь, разведчики его объяснили ему и путь, который был ближе и безопаснее.

Оставив свой лагерь, Зора завернулся в белый бурнус и с копьем в руках стал походить на сына пустыни, так что издали его смело можно было счесть за бедуина.

Подъехав к месту, где, по его расчету, должен был находиться лагерь арабов, он очутился в узкой, далеко простиравшейся между холмами долине и скоро, несмотря на темноту ночи, на скалистом выступе холма заметил неприятельский караул.

Зора только для виду держал копье в руке, в другой же у него было ружье, чтобы воспользоваться им в случае необходимости.

Но часовой принял его за своего воина, возвращавшегося в лагерь.

Единственно, что могло подвести Зору, это то обстоятельство, что он не знал дороги в лагерь. Часовому должно было броситься в глаза, как это возвращающийся в лагерь воин блуждает, не находя палаток.

Но удача благоприятствовала Зоре. Он случайно попал в боковую долину и там вдали увидел неприятельские палатки.

Теперь он находился в логовище врага! Несчастный случай, оклик часового мог выдать его и стоить ему жизни!

Но он смело, не медля ни минуты, спокойно поехал к палаткам.

В лагере царило уже ночное безмолвие. Стояли и лежали лошади. У палаток тут и там сидели бедуины, молча покуривая свои трубки. Никто, по-видимому, не обратил внимания на возвращавшегося так поздно в лагерь воина.

Было уже довольно темно, когда Зора спрыгнул с лошади и хотел поставить ее рядом с другими. Но, опасаясь, что лошади узнают чужую и тем выдадут его, он сделал вид, будто хочет осмотреть животное, и отвел его в такое место лагеря, где не видно было ни одного воина.

Здесь он поставил в стороне своего коня и, завернувшись в бурнус, осторожно прошел между палатками, чтобы по величине лагеря определить, хотя приблизительно, численность врагов. Посреди лагеря он увидел большую палатку и едва успел подумать, что, должно быть, она принадлежит эмиру, как услышал приближающиеся сбоку шаги.

Он спрятался за одну из палаток и оттуда увидел, что бедуин быстрыми шагами подошел к большой палатке.

Зора тихонько приблизился к большому шатру и услышал, что бедуин произнес имя эмира.

Вслед за тем тот вышел из палатки. Вблизи не было ни одного воина, никто не видел Зору, стоявшего за палаткой эмира, да если бы кто и видел его, то ни за что не узнал бы в нем своего врага, офицера падишаха.

– Я принес тебе ответ от молодого эмира из племени бени-шемтаров, – докладывал воин старцу. – Молодой эмир знает уже, что неприятель нанес нам тяжкий ущерб и из всего твоего войска у тебя осталось немногим более пятисот воинов. Эмир бени-шемтаров хитер. Он боится ничего не выиграть союзом с нами!

– Так он отказывается от него? – спросил эмир.

– Он хочет держать совет!

– Знаю я этот совет! Хорошо, что сыновья мои избрали другой путь! – сказал эмир. – Напал ли ты на след врага?

– Одного шпиона башибузуков я встретил на горе Катан, он выстрелил в меня из ружья, я проткнул его копьем, он лежит теперь у подошвы Катана, лошадь его я привел с собой.

Зора не проронил ни одного слова. Неукротимое бешенство овладело им при последних словах араба. Разведчики были крайне важны, и вот снова один из них поплатился жизнью.

Между тем молодой воин удалился. Зора недаром рисковал собой, он, по крайней мере, узнал, что все племя состояло из пятисот воинов и что эмир, чувствуя свою слабость, искал союзников. Оставалось еще узнать, не был ли Сади пленником в лагере.

Зора знал обычай бедуинов – знатных или важных пленников держать под строгим караулом в шатре эмира или поблизости от него. Но ни у палатки эмира, ни у одной из ближайших к ней не было часовых.

Оставалось предположить одно: может быть, Сади попал в руки врагов уже мертвым. Но как мог он разузнать об этом?

Зора заметил, что шатер эмира имел два входа, и после того, как одним из них старик вернулся в палатку, Зора решился узнать назначение другого.

Палатка, по-видимому, состояла из нескольких отделений.

Тихо и осторожно подошел он к занавеси и немного приподнял ее. Слабый свет здесь слегка проникал во внутренность палатки.

Зоре хотелось узнать, спал ли кто-нибудь в палатке. Он немного более откинул занавесь и увидел посреди шатра возвышение, на котором лежало что-то, показавшееся ему человеческой головой. На заднем плане увидел он постель, которая была пуста.

Тогда Зора решился войти в шатер, не спустив занавеси. У входа стояло свергнутое зеленое знамя Кровавой Невесты, так как это отделение палатки эмира принадлежало ей. Самой ее не было в лагере. Чья же была голова, лежавшая на возвышении посреди шатра? Зора вздрогнул при мысли, что это могла быть голова Сади.

Но, рассмотрев голову вблизи, он убедился, что она принадлежала не Сади. Хотя бальзамирование и изменило ее, но все-таки он мог узнать, что голова эта не была головой его друга. Мы уже знаем, что это была голова жениха Солии. Кровавая Невеста успела захватить ее с собой во время своего бегства из прежнего лагеря.

Теперь Зора уже более не думал найти Сади, живым или мертвым, в руках врагов. Мстительная Кровавая Невеста непременно оставила бы его у себя.

Тогда он решился взять ее знамя, но только хотел протянуть к нему руку, как вдруг услыхал чьи-то шаги.

У входа показалась чья-то голова: должно быть, это был ночной патруль.

Зора успел забиться в глубину шатра и там неподвижно стоял, затаив дыхание.

– Разве благородная и храбрая дочь Гаруна в шатре, что открыта занавесь его? – спросил начальник патруля.

Гробовое молчание царило в палатке.

– Ты в шатре, храбрая Солия? – повторил воин уже громче, но не шел далее: было бы неслыханное дело, если бы он вошел в палатку женщины, хотя бы даже и Кровавой Невесты, которая походила скорее на мужчину, чем на женщину, и носила мужскую одежду.

Должно быть, старый эмир из смежной части палатки, только толстым ковром отделявшейся от той, где был Зора, услыхал слова воина, так как его голос отвечал:

– Солия сегодня утром вместе с братьями отправилась в Бедр!

Голова воина тотчас же исчезла, и рука его задернула занавесь.

Зора не трогался с места. Страшная опасность миновала. Ощупью отыскал он знамя и тихо, осторожно сорвал зеленую полуизорванную материю с древка. Затем расстелил его по полу и, пройдя через него, вышел из палатки.

Но едва сделал он несколько шагов, как тот же высокий широкоплечий воин, который делал ночной дозор, вышел из-за ближайшей палатки и быстро направился к Зоре. По всей вероятности, не удовлетворившись коротким ответом эмира, он спрятался поблизости и высматривал оттуда. Он догадывался, что кто-нибудь да был в шатре Кровавой Невесты, и теперь догадки его подтвердились. Из палатки вышел воин.

Зора сейчас же угадал страшную опасность, грозившую ему. Хотя он и знал по-арабски, но все-таки ответ его тотчас же выдал бы в нем иностранца.

– Стой! – закричал ему воин.

Зора поспешно схватился за рукоятку надетого у него под бурнусом кинжала, чтобы на всякий случай иметь его наготове.

Не отвечая ничего, он хотел идти дальше.

– Что тебе надо было в шатре Кровавой Невесты? Кто ты? – продолжал воин, быстрыми шагами направляясь к Зоре.

Только мгновенная решимость могла еще спасти его, минуту спустя было бы уже поздно.

Вместо ответа Зора вытащил кинжал и, прежде чем враг его мог отступить или закричать, он с такой силой вонзил в него оружие, что тот не успел ни оказать сопротивления, ни позвать на помощь. Как сноп повалился он на землю, истекая кровью. Острое лезвие кинжала вонзилось ему в горло, слышалось только его страшное хрипение.

Зора не дождался смерти врага. Торопливо прошел он между палатками к тому месту, где стояла его лошадь. Он счастливо избежал опасности. Если бы не присутствие духа и ловкость, с какою он умертвил бедуина, то его погибель была бы несомненна. Минута колебания, промах, и он поплатился бы жизнью.

Через несколько минут Зора свободно добрался до своей лошади, проворно вскочил на нее и тем же путем выехал из лагеря.

Было уже далеко за полночь, когда Зора снова мчался по узкой долине. Он достиг своей дели и должен был радоваться, что вышел невредимым из своего опасного предприятия.

Посмеиваясь втихомолку, скакал он далее, отыскивая глазами часового, которого он видел при выезде из своего лагеря, но никак не мог найти его.

Но вот, когда он проехал уже порядочное пространство, дорога показалась ему совсем незнакомой, а долина значительно больше. Внимательно стал он присматриваться к местности и тут только, к удивлению своему, заметил, что сбился с пути. Вернуться назад он не мог, вероятно, уже на милю отъехал он от лагеря, и теперь нужно было или выбраться на нужную дорогу, или выехать на большую караванную.

Немного спустя попал он в глубокий песок и тут остановил лошадь, не отваживаясь пускаться в это страшное песчаное море.

Зора хорошо знал лошадиный инстинкт и довольно часто полагался на него в подобных случаях. И на этот раз он решил предоставить животному выбор направления и отпустил поводья. Почувствовав свободу, умное животное, казалось, поняло намерение своего господина, ласково трепавшего его по шее. Сначала высоко подняла она голову, по всем направлениям нюхая воздух, затем нагнулась к земле и стала обнюхивать ее.

По мнению Зоры, надо было ехать направо, чтобы вернуться в свой лагерь. Лошадь же повернула влево.

– Я вверяюсь твоему выбору! – прошептал он. – Но мне кажется, что ты ошибаешься.

Лошадь оставила в стороне пустыню, а пошла по холмам, где она чувствовала под ногами твердую, местами даже каменистую почву.

Скоро наш одинокий всадник заметил, что находился как будто на проезжей дороге: там и сям, на более слабом грунте, виднелись следы лошадиных подков. Но дорога эта была незнакома Зоре.

Около получаса, если не больше, ехал он в этом направлении, как вдруг невольно вздрогнул.

Он ясно расслышал треск взведенного курка ружья или пистолета.

В ту же минуту раздался выстрел, пуля провизжала как раз между головой Зоры и шеей лошади, и та, чтобы избегнуть опасности, сделала прыжок вперед и хотела мчаться далее.

Но Зора был другого мнения. Хотя он и не знал, один или много врагов находилось поблизости, и не мог быть уверен, что в следующую за сим минуту не посыпятся на него новые выстрелы, но все-таки он решился мужественно встретить нападение.

Но вот прогремел второй выстрел и указал Зоре место, где находится враг. В ту же минуту он полетел туда, держа наготове ружье.

Подъехав ближе, он увидел перед собой человека, с трудом поднимавшегося с места. И в ту же минуту, прежде чем выстрелить, он заметил, что человек этот не похож на бедуина. Тут только вспомнил он о своем бурнусе и, подъехав поближе, увидел, что выстреливший в него был в турецком мундире.

Проворно соскочил он с лошади, и радостная надежда вновь ожила в нем.

– Эй! – закричал он. – Ты из чьего отряда: Седи-бея или Зоры-бея?

– Какое тебе дело? Защищайся! – отвечал тот.

– Сади! Ты ли это? Отвечай же! – воскликнул Зора-бей.

– Но кто ты такой? – вскричал турок.

– Я – Зора!

– Зора! Какое счастье! – воскликнул тот. – Действительно, я Сади и, приняв тебя за врага, чуть было собственноручно не застрелил своего лучшего друга и товарища.

– Вот где пришлось мне отыскать тебя! – радовался Зора и заключил в свои объятия Сади, который казался очень слабым, а его шея и плечо были на перевязке. – Хвала Аллаху! Ты жив!

– Да, я жив! Только со вчерашнего дня знаю я это, – сказал Сади после первых приветствий, – но, кажется, жизнь моя была на волоске!

– Ты тяжело ранен, Сади?

– В шею неприятельским ятаганом в рукопашном бою, и в плечо – выстрелом.

– И на голове есть что-то!

– Это, друг мой, пустяки, удар, который только оглушил меня!

– Ты был в плену у Кровавой Невесты, так донесли мне твои солдаты.

– Прежде всего, где мои солдаты?

– Немногие из них уцелели!

– Я так и думал! – сказал как бы про себя Сади. – Клянусь бородой пророка, они храбро бились, но они погибли! Так только немногие уцелели? Где же они?

– Они присоединились ко мне. Я отомстил за них и за тебя, Сади. Враги разбиты и изгнаны из своего лагеря, который я и занял теперь своим отрядом!

– Отлично! – воскликнул Сади, и его глаза засветились восторгом. – Я не находил покоя в Бедре!

– В Бедре? Разве ты был в Бедре? – спросил Зора.

– Да, вот эта дорога ведет в Бедр.

– Так, значит, я давеча не ошибался в направлении! Да и Тибур мой, мое верное животное, тоже не совсем был не прав: он чуял ближайшую дорогу и пошел по ней! Но прежде всего скажи, как попал ты в Бедр? Как вырвался ты из рук Кровавой Невесты, которая не щадит ни одного врага?

– Эти вопросы задавал себе и я, но никак не могу на них ответить, мой храбрый Зора, – отвечал Сади-бей, очень слабый от боли и потери крови, что хорошо видел Зора.

– Ты не можешь ехать дальше, ты изнурен, Сади, отдохнем несколько часов, а там будем продолжать наш путь в лагерь, – сказал он. – Пока мы сделали самое трудное – нашли друг друга, все остальное легче! Благо ты жив! Мы вернемся к нашим соединенным отрядам, разгромим обессиленного противника, и мы завладеем этой землей мятежников, если…

– Если что? – спросил Сади.

– Если Кровавой Невесте и братьям ее не удастся склонить родственные им племена к союзу. Но пойдем же, отыщем где-нибудь поблизости местечко, где нам можно будет подкрепить сном свои силы! – сказал Зора и повел своего друга к ближайшей отвесной скале. Обе лошади следовали за ними.

– Ты видишь, что мне нужен покой, – сознался наконец Сади. – Я должен признаться, что я еще слаб, но все же я не мог оставаться там долее, я должен был вернуться к вам! Вот уже четыре часа я в дороге, и от езды мои раны снова заболели!

– Что это такое! – воскликнул Зора, указывая на отверстие между каменными глыбами. – Кажется, мы нашли здесь пещеру, которая может стать нам отличным убежищем на ночь!

– Осторожнее, друг мой! – предупредил Сади. – Мы не должны входить, не проверив.

– Мой Тибур пойдет вперед и укажет нам дорогу, а у меня есть при себе свеча и огниво, – отвечал Зора, зажигая вынутую им из кармана свечу. Лошадь его, нагнув морду и обнюхивая землю, первая вошла во внутрь, по-видимому, очень обширной, далеко простиравшейся вглубь скалы пещеры. Вход в нее был очень широк и высок. За нею следовал Зора с пылавшей свечой в руке, Сади замыкал шествие, ведя за узду своего коня.

– Здесь приятная прохлада, – сказал Зора, и его голос как-то странно зазвучал в пустом пространстве. – Знаешь, что я заметил сейчас?

– Что такое? – спросил Сади, входя в пещеру.

– Что в этом убежище не мы первые.

– Охотно верю этому, к тому же и пещера эта не особенно скрыта, – сказал Сади. – Посмотри-ка, вон там остатки обеда, вот лежат обуглившиеся кусочки дерева – следы того, что здесь зажигали огонь. В той половине, на отвесной скале валяется сено, должно быть, служившее постелью прежним посетителям пещеры. Превосходно, Зора, пробудем здесь несколько часов, уснем сами, да и лошадям нашим дадим отдых. Сено будет нам постелью. Утром двинемся в путь. Хвала Аллаху, что я возвращаюсь снова к своему отряду!

Оба товарища легли на сено, неподалеку от своих лошадей. Свеча Зоры все еще освещала внутренность пещеры, которая внизу была очень широка, наверху же сходилась в виде остроконечного свода. Потолка вовсе не видно. В сравнении с величиной внутреннего помещения, вход казался узким и низким.

– Расскажи немножко, – предложил Зора, загасив свечу, – я все еще не знаю, что было с тобой и как попал ты в Бедр, ты ведь был в руках Кровавой Невесты. Хотя ты и сказал, что сам не понимаешь, как все это случилось, но все-таки расскажи, по крайней мере, то, что знаешь!

– Те две раны я получил еще раньше удара в голову, потерял немало крови, а поэтому удар в голову лишил меня чувств. Что было потом со мной, право, не знаю! Когда я, наконец, пришел в себя – должно быть, я долго пробыл в бесчувственном состоянии – и удивленно осмотрелся кругом, я лежал на постели в чужом доме, около меня сидел старик, житель Бедра. На вопрос мой, как попал я к нему в дом, он отвечал, что он нашел меня утром у дверей, как попал я туда, он сам не знал; к этому он прибавил только, что раны мои тщательно перевязаны.

– Однако ты сам не мог добрести до Бедра, – задумчиво заметил Зора, – невозможно же предположить, чтобы тебя доставили туда бедуины.

– К чему все вопросы и рассуждения, это напрасный труд, мой благородный Зора-бей, – ответил Сади, и голос его выдавал усталость после сильного утомления. – Довольно того, – продолжал он, – что я пришел в себя; мне помнилось и теперь смутно помнится, что еще перед тем я приходил однажды в сознание. Кажется, я находился в темном покое и ощущал качку, но вслед за тем я опять лишился чувств, и когда снова очнулся, я был, как ты уже знаешь, в доме старого обитателя Бедра, который не хотел даже принять никакой награды за оказанную мне помощь и попечение.

– Как зовут этого благородного старика?

– Мутталеб! Я быстро оправился и сегодня вечером решился вернуться к своим солдатам! Добрый старик уговаривал меня остаться. Но я не мог оставаться долее в постели. Раны мои зажили. Я объяснил ему, что я воин и не могу выносить долго бездействия. Наконец он уступил моим доводам и отпустил меня, перед тем натерев освежающим и целительным бальзамом мои раны и сделав новую перевязку. Тогда настала другая забота: лошади моей не было, осталась ли она на поле битвы или умчалась оттуда при моем падении, неизвестно, одним словом, ее не было.

– Так у тебя новая лошадь? А я и не заметил, – сказал Зора, с наслаждением потягиваясь на мягком сене.

– Губернатор Бедра прислал мне другую, тогда все пошло как по маслу! Я простился с добрым стариком, поблагодарил его за все его хлопоты и с наступлением сумерек отправился в путь. Я намерен был ехать не по караванной дороге, а по окольному пути. Там я тебя, конечно бы, не застал, но я этого не предполагал. Зато я так счастлив, что встретил тебя здесь. Однако спокойной ночи, друг мой Зора. С восходом солнца мы должны снова двинуться в путь.

– Доброй ночи, Сади! – отвечал Зора, затем все стихло в пещере. Лошади давно успокоились, слышно было только мерное дыхание спящих, глубокая тишина царила кругом. Слабый свет проникал в пещеру, не будучи в состоянии разогнать царившего в ней мрака. Вой голодных гиен и шакалов доносился сюда из пустыни.

Но не одни алчные звери под прикрытием ночи делали свои набеги. Бедуины рыскали по пустыне, подстерегая добычу. Как вихрь, мчались они на своих быстрых конях по песчаному морю, белые бурнусы развевались по воздуху.

Вот показались всадники, человек десять или двенадцать. Трое ехали впереди, остальные позади. Это были воины из племени бени-кавасов. Кровавая Невеста с двумя своими братьями в сопровождении свиты возвращалась из соседнего бедуинского племени, которое она приглашала в союзники.

Посольство было неудачно. Между племенами быстро разнеслась весть, что бени-кавасы потерпели сильное поражение. К тому же эмиры получили от губернатора приказ остерегаться всяких сношений с мятежниками, ибо султан без пощады накажет и истребит всех бунтовщиков.

Дела бени-кавасов были плохи, они увидели, что никто из других эмиров не захотел примкнуть к ним, а у них было всего пятьсот воинов. В мрачном настроении возвращалась Солия. Оба брата ее были также взбешены отказом эмиров, и кому же? Им, гордым сыновьям эмира, союза с которым еще недавно добивались все эмиры пустыни как величайшей для себя чести.

Война с падишахом уменьшила их племя с трех тысяч до пятисот воинов, и теперь, если им не поможет счастливый случай, погибель их неминуема.

Солия ехала погруженная в эти мрачные мысли. По бокам ее ехали братья, девять всадников следовали за ними.

– Мы едем мимо пещеры Эль-Куриб, – сказала Кровавая Невеста. – Прежде чем ехать дальше, отдохнем тут час-другой!

– Я согласен с тобой, – отвечал один из братьев.

– Я тоже, – сказал и другой. – Ты, Солия, можешь лечь в пещере, мы же с лошадьми расположимся около нее.

И всадники поскакали к пещере Эль-Куриб, уже занятой двумя офицерами падишаха.

Была уже поздняя ночь, когда они достигли ее. Проворно соскочили они с коней, двое стали сторожить, остальные улеглись у входа в пещеру, а Солия вошла во внутренность ее. Глаза, еще не освоившиеся с глубоким мраком пещеры, ничего не видели. Осторожно пробиралась она ощупью вперед. Вдруг рука Солии ухватилась за голову лошади. Она испугалась, затем убедилась, что пещера была уже занята! Рука ее ясно ощупала двух лошадей.

Тихо и осторожно вернулась Солия к братьям.

– У кого есть с собой свеча? – тихо спросила она. – В пещере лежат две лошади, а где кони, там и всадники!

Один из воинов принес сухой сук, у другого было с собой огниво. В несколько минут сук был зажжен. Солия запретила воинам следовать за ней, велела остаться и братьям, а сама, держа в одной руке свой маленький факел, а другой прикрывая его, снова вошла в глубину пещеры.

Не обращая внимания на угрожавшую ей опасность, она бесстрашно направилась к входу, воины же остались, держа наготове ружья. Свет ее факела слабо освещал пещеру. Сделав несколько шагов, она увидела и узнала двух крепко спавших неприятельских офицеров.

Солия вздрогнула от радостного испуга. Оба предводителя султанских войск попались ей в руки! Это могло теперь дать войне неожиданный оборот, благоприятный для ее племени.

Словно очарованная, остановилась она на минуту.

«Что, если офицеры проснулись? В любом случае они погибли, – говорила она себе с торжествующей улыбкой. – Живыми или мертвыми должны они будут попасть в мои руки. Убежать они не могут! Из пещеры только один выход, но и он занят солдатами».

Со злой усмешкой на смуглом лице смотрела она на спящих врагов и радовалась, что ей удалось захватить эту неожиданную добычу.

Рука ее схватила уже висевший у нее на поясе ятаган; ей хотелось убить врагов одного за другим во сне. Но в ту же минуту она переменила намерение! Неприятельские вожди должны были попасть в ее руки живыми. Все воины должны были видеть пленных врагов! И затем уже легко было разбить, истребить лишенных командиров и упавших духом солдат падишаха!

Упоенная этими мыслями, Солия повернулась, чтобы идти и сказать братьям о своей добыче. В эту самую минуту Сади проснулся. Он быстро вскочил с места и пристально смотрел на Солию. Все это показалось ему плодом расстроенного воображения. При мрачном свете дымного факела Солия выглядела совершенным привидением. Тихо направилась она к выходу. Тут только узнал Сади Кровавую Невесту и понял опасность! Движением руки разбудил он Зору.

Кровавая Невеста увидела, что оба офицера вскочили с места и схватились за оружие.

– Сюда! – закричала она, вернувшись к своим. – Оба неприятельских предводителя в пещере! Следуйте за мной! Мы должны захватить их!

Весть эта вызвала необычайное волнение между арабами, и прежде чем Солия смогла сказать еще хотя бы одно слово, все уже теснились к пещере.

Зора и Сади сразу поняли весь ужас угрожавшей им опасности.

В минуту вскочили они, схватились за ятаганы и стали у входа.

– Смерть каждому, кто осмелится войти в пещеру! – кричал Зора, размахивая своей саблей.

Но два араба проникли уже в глубину ее: один был брат Солии, другой – простой воин. Раздались два удара сабли: Сади и Зоры, оба бедуина замертво повалились на землю. Бешеный крик, последовавший за ними, показывал, что бедуины видели внезапную смерть своих товарищей и, горя мщением, готовы были растерзать врагов.

Когда еще один воин, сраженный ударами обоих офицеров, пал на трупы двух первых, остальные отступили. Положение Сади и Зоры было очень опасное, хотя они с успехом отбили первое нападение врагов. В глубине пещеры они были, правда, в безопасности, каждый, желавший проникнуть в нее через узкий вход, должен был пасть под ударами их ятаганов, но, несмотря на это, они все-таки были пленники! Они были в пещере, имевшей только один выход, занятый и охраняемый врагами. Выйти из нее они не могли, так что на счастливый исход вряд ли можно было рассчитывать! Они должны были опасаться также быть изрубленными при выходе, как они это сделали с врагами при входе их в пещеру.

– Что нам теперь делать? – тихо спросил Сади, когда перед пещерой водворилась тишина.

– Положение наше прескверное! – так же тихо сознался Зора. – Нам сделали плохой сюрприз.

– Мы должны попытаться вырваться отсюда!

– Это, наверно, будет стоить нам жизни!

– Наша погибель так же верна и здесь, в пещере, если нас будут осаждать и голодом принудят к сдаче!

– Обсудим спокойно наше положение, – сказал Зора, – надо обдумать все, Сади. Мы не знаем, сколько там врагов, не знаем, какие меры примут они в отношении нас, ясно только одно: они непременно будут осаждать нас здесь!

– Пустим лошадей вперед, и, когда арабы бросятся на них и будут стрелять по ним, мы тем временем попытаемся вырваться на свободу, – сказал Сади.

– Так уж лучше нам поступить так, как Одиссей со слепыми циклопами: прицепимся к брюху лошади и таким манером удерем отсюда, – отвечал Зора полушутя, полусерьезно.

– Предложение это стоит принять к сведению! – согласился Сади. – Я думаю, что таким образом нам удастся уйти от врагов.

– Смотри-ка, что это? – воскликнул вдруг Зора, указывая по направлению к выходу.

– Огонь, огонь! – вырвалось у Сади.

– Клянусь вечным спасением, эта дьявольская уловка умертвит нас дымом, смотри, они разводят огонь!

Огненное море загородило выход, бежать было невозможно… До ушей несчастных офицеров доносился крик торжествующих врагов. Арабы по приказанию Кровавой Невесты натащили засохшей травы, хворосту и свалили все это в кучу перед входом в пещеру. Солия бросила туда свой факел.

Трава мгновенно вспыхнула – и вместе с густым черным дымом поднялось пламя. Воины сновали взад и вперед, беспрестанно таскали сухие сучья и траву, доставляя новую пищу пламени.

Удушливый дым густым облаком проникал в пещеру, красноватое пламя ворвалось уже во внутренность ее.

В короткое время вся пещера, не имея свежего воздуха, должна была наполниться дымом, и тогда оба офицера погибнут.

Торжествующие арабы, выучившиеся этому маневру от французов в Алжире или, по крайней мере, слышавшие о нем, теперь применили его. Они все глубже и глубже толкали в проход дымящиеся головни. Все попытки Зоры и Сади, которые, чтобы преградить доступ дыму, совали в проход трупы врагов, не могли спасти их от неминуемой смерти.

В отчаянии взялись они за ружья, в густом черном дыму не видя, куда и удачно ли они попадают. Один из врагов, смертельно раненный, пал, сраженный их выстрелом. Остальные же, поощряемые одобрительными криками Кровавой Невесты, неутомимо продолжали поддерживать огонь.

Долго ли могли выдержать пленные этот ужасный приступ?

Они попытались было вырваться из пещеры, но ширина и сила пламени были слишком велики! Они погибли. Им суждено было задохнуться.

Кровавая Невеста заранее торжествовала: победа улыбалась уже ее племени!

 

Х

Попытка освобождения

– Все напрасно, мой благородный Гассан-бей! – воскликнул принц Юсуф. – Нам нечего и надеяться на освобождение Реции.

– Хоть бы вернулся поскорее Сади-бей!

– Неужели мы будем ждать столько времени и допустим, чтобы бедная девушка томилась в заключении? – горячо возразил принц. – На моего державного отца рассчитывать более нельзя!

– Я это знаю, принц!

– Но мы должны сами попытаться помочь ей!

– Это благородное намерение, принц, но мне не хотелось бы, чтобы ты подвергал себя опасности.

– Я знаю тебя, мой верный Гассан, и уверен, что с той самой минуты, как ты понял, что бесполезно надеяться на содействие султана, ты сам решил попытаться освободить или по крайней мере хоть чем-нибудь помочь бедной девушке. Уж не станешь ли ты отрицать это?

– Реция – возлюбленная жена моего друга, принц, и подобное намерение с моей стороны неудивительно!..

– Не обязан ли каждый разделять эти честные мысли, мой благородный Гассан?

– Как могу я отвечать отрицательно на твой вопрос! Но подобное великодушие не должно заводить нас слишком далеко! Спасибо тебе, принц, за твое желание помочь мне, но ты не должен исполнять его сам!

– Почему же, Гассан? – быстро спросил Юсуф. – Не потому ли, что я принц? А я думал, что это-то прежде всего и побуждает меня к великодушным поступкам!

– Ты должен быть осмотрителен, принц!

– Ты напоминаешь мне об обязанности повиноваться моему державному отцу, ты прав! Но наш владыка и повелитель не приказывал наказать девушку. Мы же знаем, что она страдает невинно. Ты хочешь попытаться ее освободить, дозволь же и мне участвовать в этом, – просил принц своего адъютанта. – Не отвергай меня потому, что я принц! Не принц Юсуф, а простой смертный Юсуф примет участие в твоем деле! Не откажи ему, Гассан!

– Этого нельзя, принц!

– Почему же нельзя? Это пустые отговорки с твоей стороны!

– Подумай только о гневе его величества!

– Подумаем лучше о страданиях заключенной, законный защитник которой далеко отсюда. Как будет тебе благодарен твой друг, когда, вернувшись, узнает, что бедняжка спасена тобой! А как прекрасно сознание совершить подобный поступок!

– Ты отгадал, принц. Я сегодня же вечером хотел бы сделать попытку освободить ее!

– Я был уверен в этом! Я знаю тебя, друг мой! – воскликнул Юсуф, подавая руку своему адъютанту. – Не откажи мне в желании принять участие в твоем деле!

– Я не смею допустить этого, принц!

– Гассан, я должен поступить так! На этот раз только уступи моей просьбе! Я сам не знаю, какая непреодолимая сила влечет меня; в других случаях, ты знаешь, твой совет и твоя воля для меня закон, на этот раз сделай по-моему!

– Пусть вся ответственность за это падет на тебя, принц!

– Ты берешь меня с собой, ты исполняешь мою просьбу! Спасибо тебе, Гассан! Я знаю, что ты любишь меня, мог ли бы я иначе всей душой привязаться к тебе. Заключенная должна находиться в развалинах Кадри, где это? Знаешь ли ты эти развалины? – спросил Юсуф.

– Хоть я и видел их снаружи, но не знаю, в какой части находится заключенная! – отвечал Гассан.

– Кто принес тебе записку, Гассан?

– Какая-то старуха.

– Нельзя ли разыскать ее? Через нее, может быть, мы могли бы подробнее узнать место.

– Я сделал все, чтобы найти ее, но это мне не удалось.

– Что ты намерен теперь делать?

Гассан молчал.

– Осмотрел ли ты броненосец, прибывший из Англии, принц? – спросил он.

– Ты хочешь отвлечь меня, пытаешься еще раз отговорить меня от моего намерения, но это не удастся тебе, Гассан, даю тебе слово! – в благородном негодовании воскликнул принц. – Еще раз спрашиваю тебя: есть ли у тебя уже какой-нибудь план? Или не хочешь ли ты наудачу пробраться в развалины, которые, как я слышал, населены дервишами, так что посторонние не имеют туда доступа.

– Я хочу испытать одно средство, чтобы получить подробные сведения!

– Пожалуйста, скажи мне, что это за средство?

– Ты принимаешь такое живое участие во всем, пусть будет по-твоему, принц! Ты, вероятно, слышал уже о пророчице в доме софта?

– Да. Так ты хочешь идти к ней?

– Я хочу спросить ее, где Реция, пусть она подробно опишет мне ее местопребывание! Если она пророчица, она должна знать и это!

– Так ты веришь в ее таинственную силу?

– В нее более, чем во все другое! Знаешь ли ты, что это и есть чудо, о котором столько говорят все!

– Я пойду с тобой к пророчице!

– Она – воскресшая из мертвых девушка!

– Когда мы поедем, Гассан?

– Сегодня же вечером! Не далее как через час!

– Никто не должен знать, куда мы едем. Сегодня прекрасный вечер, скажем, что мы едем кататься.

– Еще одно условие, принц, пока мы еще не уехали, – сказал Гассан Юсуфу, – предоставь мне говорить и действовать, ты же должен исполнить мою просьбу не подвергать себя опасности каким-нибудь опрометчивым словом или необдуманным поступком!

– Хорошо, я обещаю исполнить твое желание.

– Теперь отправимся в путь, принц! Надень серую военную шинель, я сделаю то же, наши мундиры не должны быть видны.

Юсуф во всем следовал совету своего адъютанта. Оба накинули поверх мундиров серые шинели и отправились на берег, где принца уже ждала его прелестная маленькая лодка, на которой он часто катался по Босфору.

Отъехав на некоторое расстояние от берега, Гассан отдал гребцам приказание ехать в Скутари.

Уже стемнело, когда они приехали туда и остановились у пристани.

– Знаешь ли ты дом софта? – спросил принц своего адъютанта, выйдя с ним на берег.

– Рашид-эфенди описал мне его, пойдем, принц!

С этими словами они отправились в Бастит-Джаили. Войдя в дом софта возле большого минарета, они застали там еще много народа. Один из сторожей подошел к адъютанту, и, когда тот назвал себя, всех любопытных поспешили выгнать из дома, после чего сторож нашел еще время известить о неожиданном посещении того, кто, скрываясь за портьерой, руководил ответами пророчицы.

Принц и Гассан торопливо поднялись наверх.

Принцу было не по себе, когда он вошел в таинственное помещение пророчицы, где царили полумрак и приятный запах ладана. Даже Гассан, родом черкес, прошлое которого было полно всевозможных приключений, и тот почувствовал себя как-то необычно вблизи этого удивительного существа, которое он увидел перед собой при неясном свете двух восковых свечей.

Черная Сирра, по обыкновению, неподвижно сидела на возвышении, с ног до головы укутанная в свою длинную, широкую одежду.

Но вот неожиданно раздался ее голос, словно звон серебряного колокольчика.

– Говорите, зачем явились вы сюда! – воскликнула пророчица.

– Мы пришли за твоим советом и помощью, – начал Гассан, – открой нам местопребывание одной заключенной девушки!

– Как ее зовут и чья она дочь?

– Реция, дочь Альманзора!

Тут только узнала Сирра Гассана.

Но она не должна была обнаружить это, не смела подать вида, что имя Реции было близко ее сердцу. Точно так же не имела она права сказать ни одного слова от себя, она должна была только повторять все то, что подсказывал ей стоявший за портьерой.

– Что желаете вы знать? – спросила она.

– Мы пришли узнать от тебя, где содержится в заключении Реция и нельзя ли освободить ее?

– Через час – с наступлением ночи – отправляйтесь в развалины Кадри! – прозвучал снова ангельский голос пророчицы. – Там с одной стороны увидите вы длинный открытый мрачный коридор. Войдите в него.

– Доберемся ли мы этим путем до тюрьмы Реции?

– Вы дойдете до лестницы, подниметесь по ней и войдете в первый боковой коридор вправо от главного.

– Там найдем мы Рецию?

– В конце коридора увидите вы камеру – она там. Своей цели достигнет лишь тот, кто презирает опасность. Строго следуйте моим указаниям и отправляйтесь туда не раньше и не позже того, как я сказала!

– Благодарим тебя за сообщенные нам сведения, – сказал Гассан, – они помогут нам совершить доброе дело!

С этими словами он вместе с Юсуфом вышел от пророчицы, и оба оставили дом софта.

Вскоре после них и Мансур-эфенди вышел из дома и отправился к своему экипажу, ожидавшему его близ кустарников, окружавших минарет.

Оба сторожа также ушли сверху и оставили Сирру одну.

Невыразимый страх и беспокойство терзали ее. Она не могла предостеречь Гассана, друга Сади и Реции. Скрепя сердце должна она была повторять слова Мансура. Она знала, что Гассан и товарищ его погибнут, если последуют ее словам, а внутренний голос говорил ей, что они это непременно исполнят.

Что ей было теперь делать? Она должна была спасти их. Но как могла она совершить это? Она сама, словно заключенная, содержалась под караулом. Она должна была предостеречь Гассана, должна была догнать его. Через час он отправится в развалины, если бы ей теперь удалось вырваться из дома, то она могла бы еще догнать его, могла бы предостеречь его, так что он и не узнал бы в ней ту, которая, повинуясь чужой воле, заманила его в ловушку.

Но как ей было уйти? Ворота были уже, наверно, заперты, да и сторожа внизу дома непременно задержали бы ее. Медлить было нельзя долее, время шло, и час быстро приходил к концу.

Сирра взглянула на окно, оно, как во всех гаремах, было заделано решеткой. Отсюда убежать было невозможно. Но были еще комнаты, окна которых не были заделаны и выходили на безмолвную и пустынную Садовую улицу.

Очень часто и прежде случалось ей совершать путешествия в окно, когда его стерегли, а между тем ей хотелось уйти. Теперь, правда, у Сирры была всего одна рука, но она и не думала об опасности, не знала страха. Она обязана была предостеречь Гассана. В эту ночь освобождение Реции не могло ему удасться. Скорее ему угрожала опасность самому попасть в число заключенных. Сирра хорошо знала Мансура и его планы. Помешать ему осуществить его замыслы была ее единственная цель.

Сторожа были внизу и, конечно, уже спали. Она была одна наверху, никто не наблюдал за ней.

Она сбросила с себя длинный плащ и осталась в своем прежнем черном платье.

Тихонько прошла она в одну из передних комнат. Хотя они были и не слишком высоко от земли, но все-таки спуститься вниз через окно было нелегко.

Сирра взяла одеяло, зубами разорвала его пополам и связала оба конца вместе. Затем один из концов прикрепила к окну и отворила его.

Она осторожно выглянула на улицу и внимательно прислушалась, но все было тихо и безлюдно.

С ловкостью кошки вскочила она на окно, схватила рукой свернутое в трубку одеяло и начала спускаться.

Наконец она была на свободе, но уже час, назначенный ею адъютанту принца, истекал, а до развалин было еще далеко.

Если бы кто-нибудь в ее отсутствие прошел мимо дома софта и увидел висящее из окна одеяло, то побег ее был бы открыт. Но все эти мысли отошли перед необходимостью предостеречь Гассана и его спутника, которого сразу узнал Мансур-эфенди, но которого Сирра еще никогда не видела.

В смертельном страхе оставила она дом: она боялась прийти слишком поздно. Торопливо пошла она ближайшей дорогой по улице, которая вела к отдаленному дворцу Беглербегу; затем уже свернула влево на дорогу, ведущую в развалины.

Туда же стремились в это время и Гассан с принцем. Нетерпение их было так велико, что они на четверть часа раньше срока пришли в развалины. Сирра опоздала… Когда Гассан и Юсуф дошли до развалин, она была еще далеко.

Они строго следовали указаниям пророчицы, и оба были твердо уверены, что смогут найти и освободить Рецию.

Следуя описанию Сирры, они искали в указанной им стороне развалин открытый длинный мрачный коридор и скоро действительно нашли его. Это был коридор, ведший в Чертоги смерти, тот самый, через который Реция и Саладин были отведены в темницу.

Гассан шел впереди, за ним ощупью следовал принц. Было так темно, что глаза не видели даже своей вытянутой руки.

Ни один луч света не проникал в этот длинный со сводами коридор, и странно отдавались в нем их шаги.

Отважный Гассан не думал о себе, но за принца он очень боялся. Принцы в тогдашней Турции и без того очень часто подвергались опасности.

Но он успокаивал себя тем, что никто не мог ничего знать о присутствии Юсуфа в развалинах.

Наконец он почувствовал под ногами довольно крутую витую лестницу, которая вела в верхние помещения. Слабый свет проникал теперь сверху.

– Не лучше ли тебе здесь, внизу, подождать меня, принц? – тихо спросил он своего юного спутника.

– Нет, мой благородный Гассан, где ты, там и я! – отвечал тот. – Не теряй напрасно слов, я пойду за тобой наверх.

– Мне страшно за тебя, принц, весь этот дом кажется мне тюрьмой!

– Что бы ни было, Гассан, я иду с тобой!

После такого решительного ответа Юсуфа Гассану ничего не оставалось делать, как отказаться от своих попыток удержать принца.

Молча поднялся он по ступеням лестницы. Принц тихо следовал за ним.

Наверху лестницы он заметил еще новый длинный, высокий коридор, в конце которого горел фонарь.

Свет был ему необходим. Он попросил принца остаться на лестнице, а сам отправился по пустому коридору к фонарю. До него доносились страшные стоны и вопли томившихся в тюрьме заключенных.

Дрожь пробежала по телу принца. Первый раз в жизни находился он в таком месте, в первый раз слышал он стоны и вопли несчастных.

Между тем Гассан снял со стены фонарь и вернулся с ним к Юсуфу, бросая подозрительные взгляды во все стороны на многочисленные мрачные боковые коридоры; но, к удивлению своему, он не видел никого. Не потому ли назначила им пророчица этот час, что сторожей в это время не было поблизости?

Они должны были идти по первому боковому коридору, вправо от главного, в конце которого, по словам пророчицы, находилась темница Реции, цель их стремлений.

Каждый боковой коридор отделялся от главного большой тюремной дверью. Только некоторые из них были заперты, большинство же было открыто настежь, в том числе и та, что вела к первому коридору направо.

Коридор этот был довольно длинен. Гассан с фонарем в руках шел впереди, Юсуф следовал за ним, держа правую руку под серой шинелью у пояса, на котором висели его шпага и кинжал.

Но вот они дошли до конца коридора и при слабом свете фонаря могли уже видеть дверь указанной им камеры, вдруг позади них раздался глухой звук. В первую минуту ни тот, ни другой не могли понять, в чем дело; удивленно озирались они вокруг, но свет фонаря не доходит до начала коридора.

В ту же минуту звук оборвался слабым треском, как это обыкновенно бывает при захлопывании двери.

– Клянусь бородой пророка – это что-нибудь да значит! – пробормотал Гассан.

– Кажется, сквозной ветер захлопнул дверь коридора, – отвечал Юсуф.

Оба на минуту остановились, затем Гассан, высоко держа в руке фонарь, вернулся к началу коридора, чтобы узнать, в чем дело.

За ним последовал и Юсуф.

– Дверь заперта! – тихо сказал Гассан.

– Ее можно будет потом отворить! Вначале отыщем в конце коридора ту комнату, которую указала нам пророчица, – посоветовал Юсуф.

Гассан толкнул широкую тяжелую дверь, она не поддалась. Дверь была заперта, в этом не было сомнения, и отворить ее было невозможно с той стороны, где находился принц со своим адъютантом.

Лицо Гассана омрачилось. Был ли это только несчастный случай? Действительно ли сквозной ветер захлопнул тяжелые деревянные двери? Это было немыслимо! Гораздо вернее и правдоподобнее было то, что дверь запер сторож.

Принц между тем спешил в конец коридора к находившейся там камере, не поняв всей угрожавшей им опасности. Гассан, напротив, хорошо осознавал ее. Несмотря на то, он поспешил за принцем до дверей камеры. Она была заперта, в замке не было ключа.

Гассан постучался.

– Здесь ли ты, дочь Альманзора, супруга Сади-бея? – тихо спросил он.

Ответа не было.

Гассан постучал еще громче.

В камере все было тихо по-прежнему.

Юсуф толкнул дверь и попробовал отворить ее, но ему это не удавалось, несмотря на все его усилия.

– Что это значит? – сказал он, бледнея.

– Боюсь, что мы попали в ловушку, – прошептал Гассан.

Но принц спешил назад по коридору, теперь он убедился, что в нем не было ни одного окна, везде только крепко запертые двери.

– Будь осторожен, принц! – тихо сказал Гассан ему вслед, – я должен тебе напомнить о твоем обещании.

– Мы должны попытаться найти какой-нибудь выход!

– Который не найдется! – прибавил Гассан.

– Что же ты думаешь о нашем положении?

– Что оно очень опасно, принц!

– Мы заключенные?

– Мне кажется, что так! Я предостерегал тебя, принц.

– Не думаешь ли ты, что я раскаиваюсь? Нет, нет!

– Здесь не видно и следов Реции! – заключил немного спустя Гассан, постучавшись и у остальных дверей и нигде не получив ответа, – пророчица, у которой мы были, обманщица!

Принц подошел к высокой тяжелой двери, которая, как нам известно, была заперта, и громко постучал. По-прежнему все было тихо, никто не являлся. Точно все вокруг вымерло.

– Выходит так, как я сказал, мы заключенные, – объявил Гассан. – В этих заброшенных стенах, без всякого выхода, мы можем умереть от голода и жажды, если только нам не поможет счастливый случай, а бедная Реция по-прежнему останется в заточении.

– Мы должны уйти отсюда! – вскричал принц, все еще по всем сторонам ища выход.

Вдруг он остолбенел от удивления.

– Я сейчас слышал голос, – тихо сказал он Гассану, указывая на одну дверь, которая, по-видимому, вела в камеру, на самом же деле – к одному боковому коридору.

Гассан подошел к принцу.

– Ты слышишь? – спросил тот.

За дверью раздался тихий, совсем тихий голос:

– Гассан-бей, – шепнул он чуть слышно.

– Я здесь! – тихо отвечал Гассан.

– Хвала Аллаху, что я нашла тебя! Ты один?

– Нет, вдвоем со своим спутником! Но кто ты?

– Не спрашивай меня! Я хочу освободить тебя и привести к Реции, – прозвучал нежный приятный голос, которым заслушались принц и Гассан.

– Что это, узнаешь ли ты этот чудный голос? – тихо спросил принца Гассан.

– Мне кажется, будто я слышу пророчицу, – отвечал Юсуф.

– Пойдемте! – прозвучал снова тот же голос, дверь отворилась, и глаза молодых людей увидели безобразную, едва похожую на человеческую, фигуру Сирры.

Появление ее в этих страшных местах производило ужасное впечатление! Фигура этого меленького урода, ее внезапное появление в этих страшных коридорах, ее закрытое покрывалом лицо и черная одежда – все это делало ее такой страшной, что принц Юсуф невольно отшатнулся от нее.

– Человек ли ты! – вскричал Гассан.

– Я проведу тебя, Гассан-бей, и твоего спутника к Реции, довольно с тебя этого! – отвечала Сирра своим нежным ангельским голосом, и контраст его с ее фигурой произвел на принца и его адъютанта не менее сильное впечатление.

– Ты не чудо ли из… – хотел спросить Гассан, но Сирра не дала ему докончить.

– Скорей, скорей, иначе все погибло! Реция жива, она в другой камере, я отведу вас к ней! У меня ключ от дверей ее камеры, – пробормотала она и вывела Гассана и принца из того коридора, в котором они были заперты.

– Ты хочешь это сделать? Ты это можешь? – спросил Гассан; принц же все еще полуудивленно, полунедоверчиво и вместе с тем сострадательно рассматривал безобразное существо.

– Я могу это сделать! В том коридоре заперли и стерегли вас, я помогу вам бежать вместе с Рецией.

– Где ты взяла ключи? – тихо спросил Гассан, вместе с Юсуфом следуя за Черным гномом по узкому боковому коридору.

– К счастью, старый Тагир, поторопившись запереть вас в том коридоре, забыл их в одной двери.

– Так ты наша избавительница?

– Я исполняю только свой долг, но тише! Не выдайте себя, вы должны еще сходить за Рецией, я провожу вас до дверей, затем я должна уйти, знаете ли вы дорогу назад?

– Если только снова не попадем в тот коридор, где были заперты. Кто сыграл с нами эту шутку?

– Не спрашивайте более.

– Только одно, – прошептал принц, – ты не пророчица ли из дома софта?

– Ни слова более, если ты не хочешь погубить нас всех, – грозно прошептала Сирра, и ее большие черные глаза гневно сверкнули при свете фонаря, бывшего в руках Гассана. – Вот, – продолжала она, – главный коридор, который ведет назад к лестнице, но здесь вы не должны идти, старый Тагир стережет внизу дверь в первый боковой коридор. По этому коридору доберемся мы до камеры Реции, держитесь его, затем войдите в другой, из него ведет узкая лестница во двор. Коль скоро будете вы во дворе, вы – спасены. Со двора войдите в длинный прямой коридор, ведущий обратно на улицу. Тише, вот дверь в камеру Реции, вот ключи, я должна уйти. Да защитит вас Аллах! Будьте осторожны, прощайте.

Гассан хотел поблагодарить загадочное создание, хотел удержать ее, но она проворно и неслышно шмыгнула назад по коридору, оставив их одних у двери, ведущей в тюрьму Реции.

Помощь Сирры не только разом избавила их от всех опасностей, но и привела к цели. Стоит им только открыть двери, освободить Рецию и вместе с ней оставить это старинное, страшное здание, и они достигнут всего, чего только желали.

– Зачем оставляет она нас? – тихо спросил принц.

– Она говорит, что должна уйти. Почему? Не знаю, – отвечал Гассан. Поставив фонарь на пол, он взял из связки ключей тот, на который указала ему Сирра, и тихо вложил его в замок двери.

– Это была она! Я твердо уверен, что это было чудо из дома софта, – шептал Юсуф.

– Мы спасены, – тихо сказал Гассан, открывая дверь. – Здесь ли, в этой ли тюрьме ты, прелестная дочь Альманзора, супруга Сади-бея?

– Кто там, кто ты? – прозвучал дрожащий голос, и Реция, вставши с постели, вышла навстречу молодым людям, так неожиданно явившимся к ней ночью.

Все это казалось ей сном! Но удивление и радость Реции при словах Гассана были так велики, что она даже забыла накинуть на свое прекрасное лицо ячмак, который она снимала на ночь.

– Мы пришли от имени Сади освободить тебя, прекрасная Реция, – отвечал Гассан. – Я друг и приятель Сади-бея – Гассан-бей.

– Почему же не пришел сам Сади? – спросила Реция. – Зачем послал он тебя? Уж не забыл ли он меня?

– Нисколько! Он должен был отправиться на битву, а мы пришли освободить тебя, – сказал Гассан.

Тут только вспомнил он о принце, который стоял как очарованный при виде прелестной девушки – такой красоты он никогда еще не видел.

Неподвижно смотрел он на сиявшие радостью черты Реции, в ее сверкавшие слезами глаза, на ее грациозную фигуру и, очарованный, не мог произнести ни слова.

– Освободи меня, благородный бей, – воскликнула Реция вне себя от радости, – и спаси меня от этой тяжкой неволи, я хочу следовать за Сади хотя бы на край света!

Тут только заметила она юношу, взоры которого были прикованы к ней. В ту же минуту вспомнила она, что лицо ее не закрыто.

Яркий румянец разлился по ее нежным щекам, и она проворно накинула покрывало.

– Пойдем скорее, – тихо промолвил ей Гассан, – час освобождения наконец пробил.

– Это ты, Реция, дочь Альманзора, – сказал принц. – Тот час, когда я увидел тебя, – счастливейший в моей жизни!

– Скорее уйдем отсюда, – торопил Гассан.

– Дай мне твою руку, прекраснейшая из женщин, – просил Юсуф, – доставь мне блаженство вывести тебя из этих мест мучений на свободу.

Реция подала руку принцу, Гассан с фонарем пошел впереди, и все трое вышли из камеры.

Но только что вступили они в коридор, как вдруг навстречу им показался Мансур-эфенди, окруженный несколькими дервишами.

– Что такое произошло здесь? – спросил он ледяным тоном. Затем, обращаясь ко всей свите: – Запереть двери! – приказал он. – Здесь совершено преступление!

– Назад! Дорогу для этой заключенной и для меня! – вскричал принц Юсуф.

– Кто осмеливается говорить таким тоном в развалинах Кадри? – прогремел Шейх-уль-Ислам.

– Я! Ты меня не знаешь? Так знай же, я – Юсуф Изеддин, сын всемогущего султана, повелителя всех правоверных!

– Хоть бы ты был сам его величество султан! – вскричал Мансур-эфенди. – Дело в насилии, а не в лице, позволившем его себе! Запереть двери! Должно проверить, кто те, что самовольно проникли в эти места и, таким образом, сами попали в число заключенных! Пусть его величество султан сам произнесет приговор над ними.

 

XI

Принцы

По приказанию султана Абдул-Азиса в жизни обоих принцев, Мурада и Абдул-Тамида, произошла перемена. До того времени они под строгим надзором жили в отведенном им дворце. Теперь же каждый из них мог свободно переехать в свой собственный дворец. Несмотря на это, принц Мурад по-прежнему вел замкнутую жизнь. Мать его, черкешенка, была христианка, и Мурад охотно перешел бы в христианство, если бы не его виды на престол.

Принц Мурад мечтал одно время вступить в брак с европейской принцессой и вести европейский образ жизни. Но желание это было невыполнимо при установленном исламом порядке престолонаследия. Так, он решился завести трех жен, и то потому только, что первая из них оставалась бездетной. Она сама выбрала ему двух других, из которых одна была матерью принца Саладина.

Из детей султана Абдул-Меджида, который на смертном одре взял со своего брата Абдул-Азиса клятву пощадить его сыновей, принц Мурад был старшим и потому после смерти Абдул-Азиса должен был наследовать престол. Следующий за ним был принц Абдул-Гамид, его единокровный брат. Родная мать его рано умерла в гареме, и мальчик был усыновлен бездетной второй женой Абдул-Меджида, так что и теперь она считалась матерью Гамида.

Радостно прошли детство и юность принца до двадцати лет. Пока жив был отец его, султан Абдул-Меджид, весело и приятно проводил он время сначала в кругу мальчиков, потом рабов и слуг и, наконец, среди прекрасных рабынь.

Не много оставалось времени на учение. Принц Мурад, а также и Гамид, учились читать и писать по-турецки и по-арабски, а когда султан Абдул-Азис в 1867 году во избежание заговора взял их с собой на Парижскую выставку, они выучились еще нескольким французским фразам.

Принц Гамид занимался также некоторыми науками, и в комнатах, где он жил, можно было увидеть целую коллекцию географических карт. Принц завел себе европейский костюм и такую же обстановку. Он уже более не любил турецких украшений с полумесяцем и звездами, и работали у него французские и немецкие рабочие, которые должны были поддерживать порядок в европейском вкусе. Так, на службе у него были садовник Шлерф и скульптор Ульрих, гаремный врач был тоже немец из Ганновера.

В то время как принц Мурад любил спиртные напитка и часто сорил деньгами, брат его, Гамид, был ему полной противоположностью. Деньги он тратил расчетливо и аккуратно, не любил пирушек и вел довольно скромную жизнь. Худощавый, с суровым лицом, с длинным армяно-турецким носом и черными усами, он казался человеком волевым и энергичным.

От отца Гамид унаследовал маленький дворец в Киагиме-Хане на пресных водах и земли в Маслаке, где он устроил себе поместье, совершенно в своем вкусе. Когда его главный дом – крестообразное здание с фронтонами на все стороны – был вчерне окончен, он отослал архитектора и сам принялся размещать обстановку по разным образцам, выписанным им с Запада, преимущественно из Вены. По этим-то образцам устроил он все в своем новом дворце. Наружный фасад этого маленького двухэтажного здания внешне был не особенно привлекателен. Зато роскошны были окружающие его парки и восхитителен вид, расстилающийся с его террасы во все стороны, так как он лежит на холме. В садах располагались оранжерея, богатый птичник, великолепные фонтаны и прелестный Ей-мунлук. Гаремный сад обнесен был огромной стеной.

Вступив во дворец, вы прежде всего входили в белый зал с ясеневой мебелью. Далее, по широкой лестнице, подымались наверх в такой же, но украшенный позолотой и с золоченой же мебелью зал верхнего этажа.

Внизу, направо, располагались покои Гамида, состоящие из трех комнат, отделенных одна от другой тонкой стеной. Во всех трех мебель была из розового и палисандрового дерева. Первая комната – кабинет Гамида, вторая, отделяющаяся от первой подвижной зеркальной стеной, – уборная, а последняя – спальня. Налево от зала находился гарем с белой мебелью, спальня и уборная хозяйки дома, главной жены принца.

В верхнем этаже, налево от золотой залы, имелись комнаты в арабском стиле; те же, что лежали направо, украшены были мебелью из черного дерева. В этих-то покоях и жил принц со своей женой и двумя детьми, маленьким мальчиком и девочкой, совершенно a la Franca, как говорят в Турции. Желая подражать европейскому образу жизни, он обедал с ними за одним столом, вместе с ними гулял по саду после того, как султан Абдул-Азис неожиданно дал свободу принцам.

В то же время принца Гамида можно было считать верным мусульманином: он не пропускает ни одного из предписанных исламом религиозных обрядов, любил даже похвалиться своим благочестием. Когда однажды случилось ему в час молитвы быть вне дома, он приказал сопровождавшим его слугам разостлать ковер и при всех совершил свою молитву. В странном противоречии с этим было то обстоятельство, что он держал домашнего дервиша, который служил ему придворным шутом.

Принц Гамид не имел близких друзей, брат же его Мурад напротив. Из слуг его с некоторых пор наибольшим доверием пользовался Хешам. Впоследствии он приблизил зятя своего Нури-пашу. Нури-паша был женат на его сестре, принцессе Фатиме. Другая же сестра, принцесса Рефига, была замужем за Эдхемом-пашой. Нури стал впоследствии гофмаршалом Мурада.

Однажды после обеда перед маленьким дворцом принца Мурада остановился экипаж.

Из кареты вышла султанша Валиде и отправилась во внутренние покои, где жил принц Мурад, по турецким законам будущий наследник престола. Она послала к нему гофмаршала доложить о ее приезде. В сильном волнении подымалась султанша по лестнице в верхние покои дворца. На ней было дорогое черное бархатное платье, тяжелыми складками ниспадавшее с ее стройного, величественного стана. Лицо ее покрывал ячмак, оставляя одни глаза. Ее воле и предписаниям в деле моды подчинялась вся империя; не в одном султанском гареме царствовала она, по-видимому, она распоряжалась поступками жен всех подданных турецкого императора. Неоднократно давала она предписания о плотности ткани для ячмака, запрещала носить сапожки по европейской моде, прогуливаться но улицам Перу, останавливаться перед магазинами европейских купцов и, таким образом, в некотором отношении открыто господствовала над ними. Но турецкие женщины так же ловко умели обходить предписания султанши Валиде, как мужья их – приказы султана.

Поднимаясь по лестнице, императрица-мать увидела принца Мурада, шедшего сверху к ней навстречу в глубочайшем почтении. Он низко поклонился султанше. Он боялся этой могущественной женщины!

– Какая милость выпала мне на долю! – сказал он, низко кланяясь. – Какую честь оказала ты, великая государыня, моему дому, переступив порог его!

Султанша Валиде холодно приняла это приветствие Мурада, не удостоив его даже ответом: она очень хорошо знала настоящий смысл его.

– Проводи меня во внутренние твои покои, принц Мурад, – отвечала она своим повелительным голосом. – Мне надо поговорить с тобой.

– Да будет прославлено твое вступление в мой дом, государыня, милостивая и могущественная мать моего дяди. Мурад благословляет тот час, в который он удостаивается чести проводить тебя в свои покои, – сказал принц и повел султаншу Валиде в свою отделанную золотом и бархатом парадную гостиную, где предложил ей мягкий и великолепный диван.

Императрица-мать молча опустилась на него.

– Ты живешь теперь здесь удобнее и свободнее прежнего, – начала она после небольшой паузы. – Ценишь ли ты это?

– Всякая милость моего державного дяди дорога мне, всякую милость его принимаю я с благодарностью!

– Я пришла заметить тебе, принц Мурад, что ты мог бы пользоваться еще большей свободой, даже мог бы жить совершенно независимо, где и как тебе вздумается, если бы только захотел!

– Слова твои поражают меня, великая государыня! Как может зависеть от меня изменить свой жребий?

– Да, от тебя одного зависит отвратить от себя всякое недоверие, всякую, понятную в настоящее время и обременительную для тебя, предосторожность. Ты знаешь причину всех стеснительных для тебя распоряжений – они вызваны законом о престолонаследии.

– Глубоко сожалею об этом! Но сколько раз на коленях клялся я тебе и державному дяде никогда при жизни султана не делать самому незаконного шага к достижению трона.

– Это пустые слова, принц Мурад, я это отлично знаю. До сих пор, благодаря бдительности мушира и слуг, тебе не представлялось случая к совершению заговоров. Представься же такой случай – и блеск трона прельстит тебя и заставит нарушить слово. Не возражай, принц Мурад, что я говорю, то верно. Султан, в своем бесконечном милосердии, пощадил жизнь твою и твоего брата, но не забывай, что жизнь эта только подарок султана. Есть только одно средство, которое могло бы гарантировать тебе дальнейшую жизнь и доставить полную свободу.

– Назови его мне, великая государыня.

– Средство это – торжественное отречение от престола.

– А ты не подумала, милостивая и могущественная повелительница, о том, что мое отречение не изменит положения, что явится другой наследник, коль скоро я отрекусь от своих прав?

– Ближайший наследник – ты. Все дело только в твоем отречении, которое бы избавило тебя совершенно от необходимого в противном случае насилия, – продолжала султанша Валиде. – Ты очень умно поступил бы, следуя моему совету; тогда не только для тебя, но и для всех началась бы другая жизнь. Я знаю, что ты любишь владеть большими средствами и имеешь их теперь в своем распоряжении. Ты боишься, что в случае отречения не будешь больше иметь столько. Но я обещаю тебе все мои сокровища, если ты только подпишешь отречение.

– Как, великая государыня! Ты хочешь отказаться от своих сокровищ? – спросил изумленный Мурад.

– Да, я готова это сделать. Ты получишь мои сокровища, если согласишься отречься от своих прав. И какая полная наслаждений жизнь ждет тебя, принц Мурад! Ты будешь богат, ты окружишь себя всевозможной роскошью, ничто не помешает тебе жить как и где вздумается.

– Это, конечно, заманчиво.

– За отречение от престола ты будешь осыпан золотом и сможешь исполнить каждое свое желание. Более того, ты сможешь тогда жить где угодно, хоть в Париже, который так манит тебя. Можешь иметь прекрасных одалисок, я сама подарю их тебе, принц Мурад! Говори, согласен ли ты отречься?

– Я не могу сделать этого, великая государыня.

Султанша Валиде порывисто вскочила с места. Неужели все ее обещания и льстивые речи должны были пропасть даром?

– Отчего не можешь? – спросила она. – И кто мешает тебе? Чьей посторонней воле должен ты повиноваться? Или тебе мало того, что я тебе предлагала?

– В своей великой милости ты предлагала мне все, что имеешь. Не думай, чтобы я не ценил этого, но все-таки я должен ответить тебе, милостивая повелительница, что я не могу отречься от своих прав.

– А, понимаю, ты мечтаешь о блеске трона, ты помышляешь о пышности государева двора, о могуществе, о радости носить титул императора; но ты видишь только внешний блеск, не замечая того, что за ним скрывается. Ты не помышляешь о врагах при дворе и в семействе. Как только вступишь ты на престол, для тебя тоже появится наследник, как ты для нынешнего султана, и у тебя не будет ни одной покойной минуты. Подумай обо всем этом, принц Мурад!

– Я все взвесил, великая государыня!

– И все-таки остаешься при своем решении?

– В интересах самого себя, в интересах всего народа я обязан не отрекаться от престола без важных причин, – решительно объявил Мурад.

Султанша, гордо подняв голову, встала с места.

– Так вини же себя за свой отказ, – сказала она с угрозой, заставившей содрогнуться принца. – Я пришла сюда в надежде сделать спокойнее твою жизнь; теперь ты сам будешь виноват в последствиях, которые вызваны твоим ответом!

– Я готов на все!

– Даже на смерть? – в сильном раздражении воскликнула султанша Валиде, увидев, что намерение ее не удалось.

– Если мне суждено умереть насильственной смертью, я не смогу избежать этой участи даже и в том случае, если отрекусь от моих прав на престол, – отвечал Мурад.

– Я пришла предложить тебе выход, пришла спасти тебя, ты меня не послушал, так лезь же в петлю, – сказала императрица-мать. – Султан должен заботиться о своей безопасности! Я сама буду действовать, если увижу, что султан не замечает угрожающей ему опасности. Но вот что еще, – прибавила она вдруг, удача улыбнулась ей, и она ласково обратилась к принцу: – Я вспомнила, что у тебя, неизвестно с какой целью, забрали твоего сына Саладина и до сих пор удерживают его у себя. Ты любишь мальчика?

– Я всем сердцем привязан к нему, великая государыня!

– Ты хотел бы иметь его при себе?

– Это мое самое большое желание!

– И оно может быть исполнено, если ты согласишься на отречение от престола, принц Мурад!

Султанша Валиде рассчитывала этим последним обещанием склонить принца изменить свое решение.

Несколько минут длилось молчание, в душе его, по-видимому, происходила борьба.

– Ты снова будешь иметь его, ты будешь в безопасности! – соблазняла его императрица-мать.

– Я должен быть готов приносить все в жертву моему долгу, – отвечал принц, бледнея, слегка взволнованным голосом. – Любовь к сыну борется с этим долгом – пусть она будет первой жертвой!

– Ты остаешься при своем решении?

– Я не могу иначе!

– Так ты не согласен на отречение?

– Я не могу этого сделать, великая государыня!

– Так ты не хочешь изменить своего решения, – пробормотала султанша Валиде в невыразимой ярости. – Пусть же вся ответственность падет на твою голову!

– Могущественная государыня, державная мать моего дяди изволит гневаться на меня?

– К чему это напоминание родственных отношений, принц Мурад? – холодно отвечала султанша. – Сын, который не следует совету своих родителей, перестает быть их сыном! Я ухожу! Дай бог, чтобы тебе никогда не пришлось раскаяться в своем ответе!

Мурад хотел проводить императрицу-мать до подъезда, но она резким тоном запретила ему это и в сильном гневе рассталась с принцем.

На следующее утро во дворец принца явился Нури-паша. Он несколькими годами был старше Мурада, черты его лица и манеры свидетельствовали, что он был энергичен и хитер. Смуглое лицо его было обрамлено густой черной бородой, а маленькие блестящие глазки так и бегали во все стороны.

Принц Мурад приветливо встретил своего зятя, хотя они особенно и не дружили.

– Как здоровье принцессы? – спросил принц, очень любивший свою сестру.

– Принцесса шлет тебе поклон, принц, а главное, – прибавил Нури, подходя ближе к принцу, – а главное – просьбу быть осторожнее!

Мурад улыбнулся и удивленно посмотрел на Нури-пашу.

– Осторожнее? Что хочет сказать сестра этими словами? – спросил он. – Нужно ли мне еще остерегаться, когда меня и так уже стерегут?

– Я затем и пришел, чтобы предостеречь тебя, принц! Мушир Изет внизу, в твоем дворце!

– Мушир? Я этого еще не знал!

– Разве тебе об этом не докладывали?

– Никто. Впрочем, что касается других слуг, это меня не удивляет, но Хемам, вот что странно!

– Может быть, он и сам не знает о присутствии мушира, – заметил Нури-паша. – Есть причина быть осторожнее, когда хотят нанести тебе решительный удар!

– О каком решительном ударе говоришь ты?

– Могу я говорить откровенно, принц? Я пришел сюда просить тебя остерегаться в эти дни пищи и питья.

– Что ты хочешь этим сказать? Уж не боишься ли ты отравы?

– Конечно, принц! Мушир Изет в твоем дворце недаром! Мушир Изет человек, от которого можно всего ожидать.

Мурад в мрачном раздумье слушал своего зятя.

– Я все еще не верю в возможность этого, – сказал он после небольшого молчания.

– Но, может быть, ты исполнишь просьбу мою и принцессы быть в эти дни более осторожным, чем доверчивым! Исполни же наше желание!

Мурад подошел к столу и прижал пуговку колокольчика.

Вошел Хемам. Он днем и ночью находился при принце.

– Знаешь, кто с самой ночи находится в моем доме? – спросил Мурад?

Хемам, казалось, не понял всей важности этого вопроса.

– Отвечай же! – приказал Мурад своему доверенному слуге. – Знаешь ли ты, что случилось там, внизу, в моем доме?

– Ничего особенного, ваше высочество!

– Разве ты не видел мушира?

– Мушира Изета? Нет, ваше высочество!

– Так от тебя сумели скрыть его присутствие! Приказываю тебе никому и виду не подавать, что мне известно присутствие мушира, – сказал принц. – Я жду к обеду гостей, пусть накроют на стол не для меня одного, как всегда, а еще на две персоны!

– Позволь, принц, – перебил Нури-паша своего шурина, – мне кажется, лучше будет, если ты отдашь это приказание уже в столовой, когда кушанья будут поданы! Я, кажется, угадываю твой план?

– Хорошо! – сказал Мурад, следуя совету хитрого Нури. – Так молчи же! Я желаю обедать через четверть часа! Ступай!

Когда слуга удалился, Мурад обратился к Нури-паше:

– Прошу тебя быть моим гостем! Мне хотелось бы иметь свидетеля! Мы будем обедать втроем, и, я думаю, это будет необыкновенно интересный обед!

Нури улыбнулся.

– Приглашение твое делает мне честь и очень радует меня, принц, – сказал он с легким поклоном, – только прошу тебя не оставлять моего предостережения без внимания!

– Увидишь сам, как я ценю его!

– Это будет для меня большим утешением!

Немного времени спустя Хемам доложил, что обедать подано.

– Проводи меня и будь моим гостем, – обратился принц к Нури и вместе с ним отправился в столовую, где был накрыт маленький столик для принца. На столе дымились кушанья и стоял хрустальный графин с шербетом.

– Ступай вниз, – приказал Мурад своему слуге, – и отыщи мушира Изета! Передай ему мое желание видеть его у себя за столом!

– Если бы мы только могли видеть физиономию мушира при этом известии, принц, – сказал Нури с язвительной усмешкой Мураду, когда ушел слуга. – Увидев меня здесь, он догадается, кому обязан он этой милостью и честью!

В это время Хемам спешил по ступеням лестницы. Он пришел вовремя, застав мушира Изета уже на галерее, готовым покинуть дворец. При виде Хемама лицо его невольно омрачилось, и он ускорил шаги.

Но слуга принца догнал его.

– Прошу извинения, благородный мушир, – сказал он. – Мне приказано позвать тебя к столу!

Мушир Изет слегка вздрогнул.

– К столу? – переспросил он.

– Так приказал его высочество!

– Хотя у меня и есть спешные дела в серале, но это приглашение светлейшего принца – такая милость и честь для меня, что я следую за тобой! – сказал мушир, быстро овладев собой.

Хемам отвел мушира в столовую.

– Принести приборы! – приказал Мурад слуге. – Нури-паша и мушир составят мне компанию.

Последний бросил язвительный взгляд на стоявшего у стола Нури, быстрые, проницательные глаза которого пристально смотрели на мушира.

– Какая неожиданная милость, мой светлейший принц, – обратился Изет с глубоким поклоном к Мураду, – сердце мое исполнено благодарности!

– С каких пор ты снова в моем доме, чтобы помогать мне в личных моих делах? – спросил принц.

Изет нисколько не растерялся.

– Гофмаршал вашего высочества сегодня утром принимал от меня срочные суммы, – отвечал он.

Хемам между тем ставил стулья.

– Я нуждаюсь в обществе, – продолжал Мурад простодушным тоном, садясь за стол. – Пора положить конец одиночеству! Я желаю видеть у себя побольше гостей! Садитесь! Нури-паша принял сегодня мое приглашение, хотя он и имеет обыкновение обедать всегда с принцессой; но я не могу часто видеть его за своим столом: это могло бы рассердить сестру мою! Ты же, мушир, с сегодняшнего дня будешь постоянно разделять со мной трапезу, таково мое желание! Без отговорок! Я знаю, ты будешь отговариваться делами – передай их в другие руки, ты останешься у меня и будешь за столом забавлять меня твоим знанием всех новостей!

Нури и Изет заняли свои места. Хемам стал разносить кушанья. Прежде всего он подал принцу блюдо из риса, особенно любимого в Турции. Мурад положил немного себе на тарелку; Хемам подал затем паше, тот сделал то же. Наконец дошла очередь и до мушира Изета, и он принужден был взять себе.

– Мы с Нури-пашой не очень проголодались, – начал принц. – Мы давеча славно позавтракали, а потому не обращай на нас внимания, а ешь вволю. Хемам, наполни стакан мушира, пусть он выпьет за мое здоровье!

Изет побледнел. Он понял теперь план Мурада и увидел, что принц был предупрежден. Но хитрый мушир не растерялся: он быстро сообразил, как поступить ему в этом опасном положении.

– Как могу я есть и пить, когда ваше высочество не прикасаетесь к пище, – сказал он.

– Я приказываю тебе это. Пей за мое здоровье!

– Приказание вашего высочества приводит меня в замешательство – не знаю, как и объяснить его, – отвечал Изет, не дотрагиваясь ни до кушанья, ни до стакана.

– Объясняй его, как хочешь, но съешь все и осуши стакан!

– Неужели меня будут принуждать к этому? Это похоже на подозрение, – осмелился сказать Изет, прикидываясь оскорбленным. Нури не спускал с него глаз.

– Я приказываю тебе выпить за мое здоровье! – повторил Мурад.

Мушир, видя, что все погибло, рискнул на последнее – он хотел бежать.

В это мгновение Мурад вскочил со стула и приказал Хемаму принести заряженный пистолет.

– Съешь все и осуши стакан, не то я застрелю тебя! – закричал страшно взбешенный Мурад, указывая ему на тарелку.

Хемам принес пистолет. Принц взял его в руку и поместился рядом с муширом.

Дрожа всем телом, Изет поневоле должен был исполнить приказание принца.

– Надеюсь, что обед нисколько не повредит тебе, – сказал Мурад смертельно бледному муширу. – С этого дня, как я уже сказал тебе, ты будешь каждый день обедать со мной! Скромность твоя завела тебя слишком далеко: если у меня нет аппетита, ты из-за этого не должен голодать!

– Ваше высочество поступаете со мной очень странно, – заикаясь произнес Изет. – Я не знаю…

– Ты не знаешь, чему обязан честью обедать в моем обществе? Я объясню тебе это, мушир!.. Мой прадед Солиман, опасаясь за свою жизнь, имел обыкновение заставлять повара пробовать каждое кушанье, прежде чем есть его самому. Ты назначен мне помощником и советником – я избрал тебя для пробы блюд при моем столе. Сегодня ты сделал уже начало. Но что с тобой? – спросил Мурад, увидя, что Изет через несколько минут зашатался на стуле.

– Небольшой припадок… следствие немилости… – пробормотал мушир.

Мурад позвонил.

Несколько слуг вошли в столовую.

– Муширу дурно! – сказал принц. – Отнесите его в соседнюю комнату, пусть он останется там! Вы отвечаете мне за него своей головой. Делайте, что приказано!

Слуги отнесли мушира в указанную им комнату.

– Подождем и увидим, – обратился принц к Нури-паше. – Обморок ли у него только или какая-нибудь болезнь! Тебе же спасибо за посещение и за предостережение. Передай также и принцессе мою благодарность. Я желаю чаще видеть тебя, Нури-паша, моим гостем! Ты знаешь, что я некоторым образом живу здесь в одиночестве. Надеюсь найти в тебе друга!

 

XII

Соучастница в тайне

Сирра предчувствовала угрожавшую ей опасность и поэтому поспешила скрыться из развалин Кадри, доведя Гассана и принца до камеры бедной Реции – освобождение ее более всего остального беспокоило Сирру. Словно гонимая фуриями, спешила она назад. Не за себя боялась она, она чувствовала только, что должна остерегаться. Ведь она еще не достигла своей цели, не исполнила своего намерения. Ей хотелось посрамить и разрушить низкие планы Мансура, которым она как бы содействовала, она хотела постараться обратить зло в добро. В случае своей неудачи она намерена была разоблачить Мансура.

С быстротой ветра бежала она по коридорам, не встречая препятствий и даже не подозревая, что именно теперь-то и поджидала главная опасность Гассана, Рецию и Юсуфа.

Она бежала так быстро, что казалась тенью, и всякий, кто увидел бы ее в эту минуту, ни за что не принял бы ее за человеческое существо.

Не отдыхая ни минуты, не давая себе времени перевести дух, спешила она в Бостан-Джонгли.

Приближаясь к дому софта, она к ужасу своему увидела перед домом троих сторожей. Сильно размахивая руками, с фонарями рыскали они вокруг, озабоченно ища что-то. Сирра сразу поняла, в чем дело. Наверно, они заметили ее отсутствие и теперь, в ужасе, искали ее, заранее предвидя гнев Мансура-эфенди, когда он узнает, что они упустили «чудо».

Сирра остановилась и наблюдала за сторожами; со своего места она могла видеть все, что они делали, не будучи сама замечена ими. Как только они подошли к деревьям и кустарникам, окружавшим большой минарет, чтобы и здесь с фонарем поискать исчезнувшую пророчицу, Сирра подкралась поближе и проворно проскользнула в открытые настежь двери. Мигом поднялась по лестнице, вытащила назад служившее ей недавно вместо каната полотно, побежала в свою комнату и, как ни в чем не бывало, легла спать.

Только что успела она это сделать, как услышала тихие шаги на лестнице. Сирра не шевелилась, думая, что это один из сторожей шел наверх посмотреть, не тут ли она. Свет от двух горевших у нее в комнате свечей слабо проникал в сени, дверь была довольно далеко.

Но вот внезапно показалась одетая в лохмотья фигура. Сирра вздрогнула, она ясно различала старый желтовато-серый плащ, зеленую арабскую головную повязку и под ней на лбу ярко сверкавшую золотую маску.

– Сирра! – прозвучал голос вошедшего.

– Я слушаю, – отвечала Сирра, мгновенно вскочив с постели и низко, до самой земли склоняясь перед Золотой Маской.

– Тебе грозит опасность от Мансура-эфенди! – продолжал глухой, замогильный голос Золотой Маски, – но ты восторжествуешь над ним, если только поступишь согласно моим указаниям!

– Говори! Я готова повиноваться тебе! – отвечала Сирра, не подымая головы, точно боялась, что один вид Золотой Маски ослепит ей глаза.

– Я с тобой! Ты не погибнешь! – продолжал снова прежний голос. – Только делай то, что я тебе прикажу! В один из следующих вечеров султан, переодетый в мундир мушира, явится к тебе и будет спрашивать тебя о будущем! Не говори ему тех слов, которые будет подсказывать тебе Мансур, не называя султана по имени, скажи ему такое пророчество: «До наступления третьего Рамазана опустеет трон пророка. Не смерть лишит повелителя правоверных престола, а человеческая воля и человеческая рука! Враги во дворце страшнее гяуров! Потом на престол взойдет Магомет Мурад, под именем Мурада Пятого, но его царствование будет всего три месяца, затем трон пророка снова опустеет, и опять это сделает не смерть, а человеческая рука! Затем наследует Абдул-Гамид, и еще раз опустеет трон пророка! На нем воссядет Мехмед Решад-эфенди, и тогда пророчество мое будет исполнено!

Золотая Маска смолкла.

– Каждое из твоих слов запечатлелось в душе моей, – сказала Сирра, – я непременно исполню твою волю!

Когда она подняла голову, Золотая Маска уже исчезла, – тихие шаги ее уже смолкли внизу дома.

Между тем сторожа вернулись после своих неудачных поисков. Они видели, как Золотая Маска вышла из дому и исчезла во мраке ночи, но не осмелились преследовать ее.

Один из них поднялся в комнату пророчицы. Сирра спала на своем месте.

Он не верил своим глазам и позвал двух остальных. Словно вкопанные остановились они при виде спящей пророчицы – это не был обман чувств! Та, которая исчезла и которую они напрасно искали повсюду, в глубоком сне лежала теперь перед ними.

Они тихонько вышли из комнаты и легли на дворе у лестницы, решившись караулить. Тут они принялись совещаться, как поступить им после всего случившегося, и наконец пришли к решению признаться во всем Баба-Мансуру, опасаясь, что в противном случае наказание будет еще строже.

Когда на другой день Мансур-эфенди явился в дом софта, все три сторожа бросились ему в ноги, прося прощения.

Баба-Мансур удивленно посмотрел на них.

– Что случилось? – спросил он.

– Мы невинны, мудрый и могущественный Баба-Мансур, – отвечал первый сторож. – Сирра, должно быть, уходила ночью из дома!

– Как смели вы ее выпустить? – с гневом вскричал Мансур.

– Мы не знаем, как это случилось! В полночь пришли мы наверх посмотреть свечи; они были погашены, мы принесли другие. Тут увидели мы, что постель, на которой обыкновенно спит Сирра, была пуста!

– Она была, верно, в другой комнате!

– Мы обыскали весь дом, – отвечал второй сторож, – осмотрели всякий уголок, но нигде ее не было. В сильном испуге вышли мы с фонарями на улицу, искали повсюду, но нигде не могли найти ее!

– Как могла она выйти из дому, не будучи замечена вами? – грозно спросил Мансур.

– Из окна с улицы висело полотно, по нему, должно быть, она и спустилась!

– А ее вы так и не видели?

– Нет, могущественный и мудрый Баба-Мансур, – сказал третий сторож, – когда мы, наконец, нигде не найдя ее, возвращались домой, то увидели у дома Золотую Маску; когда же пришли наверх, Сирра уже спокойно спала, как всегда, на своей подушке.

– Вы видели Золотую Маску?

– Казалось, она вышла из дому! – отвечал первый сторож.

– Едва увидели и узнали мы ее, как она уже исчезла во мраке ночи, – прибавил второй.

– Мы поспешили наверх, мы страшно боялись, мудрый Баба-Мансур!

С возрастающим удивлением слушал Шейх-уль-Ислам последнюю часть доклада, все мрачнее и мрачнее становилось его лицо. Какую связь имело все это? Была ли Золотая Маска в доме? Действительно ли уходила Сирра? Связан ли уход и приход Сирры с появлением Золотой Маски?

В первую минуту Мансур хотел дать сторожам почувствовать свой гнев, но потом одумался.

– Вы должны загладить свою ошибку, – сказал он строго, – вот вам к тому удобный случай. Вы дурно исполняли свою обязанность в прошлую ночь, тем бдительнее должны быть вы в следующие. Но делайте вид, будто спите или уходите прочь, чтобы смелее чувствовала себя та, которую вы караулите.

– Хорошо, милостивый и могущественный Баба-Мансур, мы это сделаем, приказание твое будет исполнено в точности! – отвечали сторожа, – мы постараемся заслужить твое прощение.

– Вы говорите, что видели Золотую Маску здесь, около дома, – продолжал Мансур, – мне важно знать, войдет ли еще Золотая Маска в дом или нет. Будьте бдительны. Если Золотая Маска придет в дом и вы увидите ее, позаботьтесь, чтобы она не могла уйти отсюда!

Сторожа молчали, сильно смущенные словами Мансура.

– Или вы боитесь Золотой Маски? – спросил Шейх-уль-Ислам.

– Никто не знает, что это такое, – отвечал один из сторожей, – большинство говорит, что она не из плоти и крови, как мы. И другие утверждают, что нельзя ее ни тронуть, ни преследовать, она делает одно добро и служит предостережением тем, к кому является, – так говорят люди, мудрый и могущественный Баба-Мансур, правда ли это или нет, мы не знаем!

– Чтобы нам это узнать и убедиться, что такое Золотая Маска, ваше дело только запереть двери и окна и стеречь ее, если она появится здесь в доме! – приказал Мансур-эфенди. – Все остальное предоставьте мне. Нет ли у вас еще чего?

– Мудрый и правосудный, кади здесь и ожидает тебя в нижнем покое, – доложил один из сторожей.

Мансур-эфенди отправился в указанную сторожем комнату. Там ожидал его кади.

– Я заставил тебя ждать, брат мой, – сказал Мансур, – но в эту ночь мне удалось захватить важную добычу, и до сих пор пришлось провозиться с ней.

– Какую добычу? – спросил Гамид-кади.

– Принца Юсуфа и адъютанта его Гассана, они хотели силой освободить Рецию, но в Чертогах смерти попались мне в руки, тем не менее дочь Альманзора, воспользовавшись суматохой, успела убежать!

– Она найдется. Так принц Юсуф был там! – с радостью вскричал кади. – Это ему не пройдет даром!

– Я только что сделал доклад султану и просил его произнести над ними приговор, – продолжал Мансур. – Он был страшно взбешен, тем более что имел относительно его известные тебе планы. Само собой разумеется, я дал ему понять, что подобные события могут дурно отозваться на принятом нами решении.

– Так, так, брат мой, теперь нельзя более обвинять тебя в проволочке, – сказал кади, лукаво прищурив глаза, – все к лучшему! Знаешь ли, зачем я сюда явился?

– Получить теперь вдвойне важную копию с того старинного документа, где говорится о сокровищах калифов? Я принес ее, брат мой, вот она, – отвечал Мансур и подал своему сообщнику аккуратно спрятанный в кожаном бумажнике документ. – Разбери его вместе с ученым Али и дай нам надежду, что богатства наши еще увеличатся!

– Будь спокоен! С этого же дня мы, вместе с Али, примемся за разбор древнего документа, – сказал Гамид-кади, пряча бумажник в карман своего сюртука. – Что делать дальше, решим на совете. К ночи увидимся в развалинах, а пока прощай!

Кади ушел, а Шейх-уль-Ислам отправился в комнату пророчицы.

Сирра, по обыкновению, сидела на похожем на трон возвышении в комнате, возле спускавшегося с потолка ковра. Длинная широкая одежда по-прежнему скрывала ее безобразную фигуру. Лицо ее было закрыто покрывалом, видны были одни глаза.

Она не шевельнулась, когда вошел Мансур-эфенди. Она сидела спокойно и невозмутимо, как будто ни в чем не бывало, в ожидании посетителей, ежедневно приходивших спрашивать ее или просто дивиться чуду.

– Что делала ты ночью? – сердитым, грозным тоном спросил ее Мансур.

– Ты пришел мучить меня, эфенди? Ты хотел взять меня под свое покровительство, я же взялась за это служить тебе. Разве я не делаю этого, эфенди?

– Ты нарушила свое обещание, которое дала мне в тот день, когда я взял тебя под свою защиту, ты уходила ночью из этого дома!

– Кто сказал тебе это, эфенди, сторожа?

– Говори, будешь ли ты отрицать, что уходила из дому и тем нарушила свое обещание? Ты молчишь! Я желаю знать, где ты была!

– В развалинах Кадри!

– В развалинах? Зачем ты туда ходила? – спросил Мансур, крайне удивленный ее словами.

– За тобой!

– За мной?

– Да, туда, куда ты отвел меня тогда, Баба-Мансур, – отвечала Сирра.

Шейх-уль-Ислам вздрогнул, к досаде своей он понял, что Сирра знает его имя. Глаза эфенди, сверкая злобой, встретились с глазами пророчицы, но она твердо выдержала его грозный взгляд.

– Так ты нарушила и второе обещание, – закричал он слегка дрожащим голосом, выдававшим его волнение, его бесило, что орудие его, Сирра, уходила из дому и к тому же знала его имя, – я запретил тебе шпионить за мной, и ты обещала это!

– Я и не шпионила, Баба-Мансур!

– Как же узнала ты мое имя?

– Я и тогда уже знала тебя!

– Так ты притворялась, лицемерка! – в бешенстве закричал на нее Шейх-уль-Ислам, все более и более сознавая опасность, в которой он очутился, делая Сирру, так сказать, соучастницей в своей тайне, орудием своих планов. – Так ты меня тогда обманула!

– Почему опасаешься ты того, что я знаю твое имя? Разве ты делаешь что-нибудь такое, что заставляет тебя скрываться? – с возмущением спросила его Сирра.

– Каким тоном осмеливаешься говорить ты, недостойная моего участия, тварь! – закричал Шейх-уль-Ислам. – Как смеешь ты идти против своего благодетеля?

– Мы обоюдно нуждаемся друг в друге, Баба-Мансур, благодеяние твое состоит в том, что меня держат взаперти и дают мне скудное пропитание! За это я служу тебе пророчицей!

– Замолчи! Ни слова, отвечай на мои вопросы! – приказал Шейх-уль-Ислам. – Я хочу знать, что делала ты ночью и кто у тебя был! Если ты будешь и далее тянуть с ответом, я вырву его у тебя силой!

– Что значат твои угрозы, Шейх-уль-Ислам?! – закричала Сирра, в бешенстве вскочив с места. – Чем намерен ты принудить меня отвечать?

– Наказаниями и пытками, как ты этого и заслуживаешь!

– Посмей только! – вскричала Сирра, дрожа от гнева. – Тронь меня только, тогда узнаешь меня! Или ты забыл, что сделал меня орудием для достижения своих тайных замыслов? Берегись употребить против меня насилие, не смей оскорблять меня, не то я разоблачу тебя! Никакое наказание не может меня постигнуть, все падет на тебя; ведь я проповедую по твоему же внушению, говорю только то, что ты подсказываешь мне, стоя за портьерой. Чем угрожаешь ты мне за мою службу? Пыткой? Тюрьмой в Чертогах смерти, где ты заставляешь томиться бедную Рецию?

Мрачными, удивленными взглядами пристально смотрел Мансур на Сирру, внезапно ставшую фурией, этого он никак не ожидал! Это безобразное, всегда тихое существо выглядело теперь раненой гадюкой, готовой ужалить врага.

– Ты говоришь это в безумии! – сказал Шейх-уль-Ислам.

– Не намекаешь ли ты на безумие Ибама, которого велел замучить до смерти? Не смей прикасаться ко мне, предупреждаю тебя заранее! Это было бы твоей гибелью. Ты гораздо умнее поступишь, продолжая делать своей соучастницей ту, которую ты сейчас оскорбляешь!

«Чем допустить ее погубить тебя теперь же!» – добавил Мансур про себя; он знал теперь, чего ему ждать и чего бояться!

«Я уничтожу тебя, дура, прежде чем ты успеешь исполнить свою угрозу, – думал Шейх-уль-Ислам про себя. – Ты позволила себе в гневе угрожать мне, не подумав, что этим готовишь себе гибель как соучастнице моей тайны, ты не должна оставаться в живых! Участь твоя решена!»

Затем он громко сказал Сирре:

– Я готов забыть и на этот раз простить тебе все, что произошло ночью!

– Я и ожидала от тебя этого, Баба-Мансур! – отвечала Сирра и добавила: – Лучше, если мы будем действовать сообща, и я по-прежнему буду служить тебе!

– Я готов сделать так, как будто и не слыхал твоих опрометчивых слов, – притворно согласился Мансур.

Обе заключили мир, причем каждый преследовал свои планы. Каждый из них хотел погубить другого! Теперь все дело было в том, кто в этой неравной борьбе одержит верх.

 

XIII

Помощь в беде

Положение двух молодых офицеров в пещере Эль-Нуриб было ужасно.

Дым начинал уже наполнять всю пещеру, едкий удушливый воздух проникал в горло и легкие Сади и Зоры.

Лошади задыхались и беспокойно перебирали копытами.

Тогда оба товарища решились на последнюю, отчаянную попытку спастись. Расстреляв в неприятелей все заряды, чтобы помешать им поддерживать пламя, они, размахивая кинжалами, бросились к выходу в узкую расщелину скалы. Офицеры решили оружием пробить себе путь или умереть под неприятельскими ударами, чем задохнуться в пещере.

Но оба одновременно не могли поместиться в узкой трещине, пришлось идти поочередно.

Сади шел впереди, за ним Зора. Так пробивались они вперед, размахивая саблями. Злобный торжествующий крик врагов встретил их. Не с оружием наступали они, загораживая выход несчастным пленникам. В этом не было нужды! Они могли предоставить это огню. Широко и высоко вспыхнувшее пламя служило достаточным препятствием, преодолеть которое не мог никто.

Пятеро арабов пали в битве, остальные, вместе с Кровавой Невестой, увидели показавшиеся среди пламени фигуры неприятельских офицеров.

Это было ужасное зрелище, но радостное для Солии и ее братьев.

Гонимые смертельным страхом, несчастные пробирались в облаках дыма, среди высоко вздымавшегося яркого пламени, они шли почти на верную смерть, чтобы только вырваться из пещеры и умереть в бою, чем задохнуться в дыму.

Но огненное море было велико, этого из глубины пещеры они не могли видеть. Они не знали, что пламя загородило весь выход. Какую пользу могло принести им их мужество и оружие?

Сади пробовал было пробраться сквозь пламя, но огненные языки со всех сторон обвили его тело, в один миг обожгли ему ноги, во многих местах зажгли одежду, так что он принужден был вернуться опять в глубь пещеры.

Зора точно так же должен был отказаться от этой последней, отчаянной попытки к спасению.

Вернувшись в пещеру, оба принялись тушить вспыхнувшее платье.

Теперь они окончательно погибли. Они были обречены на медленную и мучительною смерть, оставался только один исход – самим покончить поскорее со своей жизнью.

Дым уже так густо наполнил пещеру, что оба друга начали задыхаться.

Со страданием взглянул Зора на мучившихся, подобно им, лошадей, которые беспрестанно поворачивали головы к своим господам, как будто спрашивая их: зачем остаемся мы здесь? Почему не умчимся прочь отсюда?

– Все кончено, Сади, – обратился Зора к своему другу, – для нас нет больше никакой надежды на спасение. Умрем вместе! Убьем сначала наших верных животных и тем избавим их от мучений, потом умрем и сами.

– Я не боюсь смерти, Зора, но меня печалит мысль о Реции, – отвечал Сади, – она снова осиротеет! Что-то будет с бедняжкой?

– Успокойся, друг мой! Гассан, узнав о нашей смерти, сочтет своим долгом вступиться за дочь Альманзора и взять ее под свою защиту.

– Мне не суждено было еще раз увидеть ее и проститься с ней, – сказал Сади. – Прощай, Реция, да защитит тебя Аллах, – я ухожу от тебя.

– Все кончено – я задыхаюсь, – прозвучал хриплый от дыма голос Зоры; он не мог более видеть Сади, хотя тот и стоял почти около него, так густо была пещера наполнена черным дымом. – Лошади уже хрипят и валятся – я облегчу им смерть – а там мы и сами бросимся на свои ятаганы.

Сади и Зора подошли к лошадям, которые уныло глядели на хозяев, словно жалуясь на свои мучения, – тяжело было смотреть на страдания верных, беспомощных животных.

Сади, боясь расчувствоваться, первый вонзил ханджар в грудь своей лошади, кровь ручьем хлынула из раны – он попал прямо в сердце, животное сделало отчаянную попытку вскочить на ноги, но тут же с глухим, жалобным ржанием грохнулось на землю, утопая в своей крови.

Зора, по-видимому скрепя сердце, последовал совету друга, ему было больно убивать своего коня, так долго верно служившего ему, однако он принужден был сделать это. Стиснув зубы, он нанес ему смертельный удар и быстро отвернулся, чтобы не видеть его агонии.

– Теперь наша очередь, – обратился он к Сади, держа в руке свой окровавленный ятаган, – смерть наша будет отомщена бедуинам!

– Умрем вместе, Зора, – отвечал Сади, раскрывая объятия, – скажем последнее прости друг другу, а там, как верные товарищи, умрем вместе!

Зора обнял Сади, минуту длилось прощание. Дикий вой торжествующих врагов проникал в пещеру снаружи, пламя закрывало весь вход, а в пещере два благородных, мужественных сердца готовились к смерти.

Они простились, еще одно пожатие, краткая молитва, и каждый из них искал себе место, где бы укрепить ханджар и тогда уже броситься на него.

В это самое мгновение торжествующие крики бедуинов смолкли, между ними поднялась сильная суматоха, а вслед за тем раздались выстрелы.

– Слышишь? Что бы это значило? – спросил Зора, внезапно ободряясь.

– Клянусь моим вечным спасением, это наши солдаты!

Слышно было, как арабы отвечали на выстрелы и завязался бой.

– А мы не можем выйти отсюда! – в отчаянии говорил Сади. – Мы должны остаться здесь и задохнуться, прежде чем будем освобождены!

– Я не могу держаться больше на ногах, не могу больше открыть глаза! – воскликнул Зора.

– Потерпи еще несколько минут, друг мой, помощь близка, – утешал его Сади, хотя и сам готов был лишиться чувств от угарного едкого дыма.

Бой все еще продолжался: это слышно было по быстро следовавшим один за другим выстрелам.

Но вот до ушей пленных офицеров донеслись крики солдат:

– Сюда, они обложили вход огнем! – раздался громкий голос. – Может быть, оба бея здесь! Уберите прочь горящие головни!

– Это голос моего тшауша! – сказал Зора.

– Сюда все! – закричал тот же голос. – Пусть бегут остальные враги, мы все равно их догоним. Очистим сначала вход в пещеру!

– Сюда! – крикнул, наконец, и Сади, становясь у входа. – Мы здесь, в пещере!

Живо закипела работа. Солдаты, пришедшие с тшаушем, чтобы отыскать Зора-бея, долгое отсутствие которого сильно его беспокоило, саблями своими проворно очистили вход от горящих головней.

Сади, не в силах произнести ни слова, вел к выходу полубесчувственного от дыма Зору – свежий воздух начинал уже проникать в пещеру.

– Пойдем, пойдем! – повторял Сади, увлекая за собой товарища, хотя перед входом и валялись еще раскаленные уголья, но огонь был прекращен, и путь открыт.

Зора, опираясь на руку друга, шатаясь, вышел на воздух – но тут он без чувств упал на землю, и Сади также потерял сознание.

Маленький отряд солдат окружил их, громкими криками выражая свою радость, что командиры их снова с ними.

Только на рассвете Зора и Сади пришли, наконец, в сознание.

Между тем солдаты обыскали пещеру и нашли там мертвых лошадей; к счастью, им удалось поймать несколько лошадей убитых, валявшихся около пещеры арабов, так что оба офицера взамен своих убитых получили новых.

– Где враги? Где Кровавая Невеста? – были первые слова Зоры, как только он пришел в себя.

Вслед за ним очнулся и Сади, жадно глотая чистый свежий воздух.

– Мы должны догнать их! – вскричал он.

– Они бежали, мы разбили их, – отвечал тшауш обоим офицерам.

– Кровавая Невеста не должна ускользнуть от нас! – повторял Зора. – Давайте мне скорее лошадь! Мы должны догнать ее!

С этими словами он встал, с трудом преодолевая последствия удушливого дыма. Сади проворно вскочил и точно так же потребовал себе лошадь и оружие.

– Мы должны пуститься в погоню за ними! – воскликнул он. – Во что бы то ни стало надо догнать и уничтожить их, а главное – захватить в плен Кровавую Невесту!

В несколько минут все были на конях.

Зора поскакал вперед, за ним следовал Сади рядом с тшаушом, указывавшим направление, в котором бежали оставшиеся в живых арабы.

– Помощь пришла как нельзя более кстати, – сказал Сади, – еще несколько минут, и вы нашли бы в пещере одни трупы! Теперь мы должны догнать бежавших врагов!

– Куда они повернули? – спросил Зора своего унтер-офицера, ехавшего между ним и Сади.

– Они помчались в эту и в ту стороны! – отвечал тшауш.

– Так ты с отрядом поезжай по этому направлению, Сади-бей и я повернем туда! Им от нас не уйти!

– В том направлении, куда ты намерен ехать, Зора-бей, лежит вдали неприятельский лагерь!

– Все равно, – отвечал Зора, – делай как тебе приказано! Ну, Сади-бей, пустимся в погоню!

Тшауш должен был повиноваться, со своими солдатами он поскакал по тому направлению, которое указал ему Зора-бей, сам же Зора вместе с Сади повернули в другую сторону.

Между тем на небе занималась уже заря и красноватым светом обливала пустыню. Свежий утренний воздух подкрепил силы Сади и Зоры. Сади не чувствовал даже боли от своих еще не заживших ран, горя одним желанием, – догнать и уничтожить врагов. Его прекрасное лицо дышало отвагой, он решил наказать врагов за те муки, которые они готовили ему и Зоре!

На песке ясно обозначился след лошадиных копыт, оставленный бежавшим неприятелем.

– Видишь след? – спросил Сади. – Мне кажется, что в эту сторону свернуло только двое всадников.

Все сильнее и сильнее пришпоривали они своих новых, еще не привыкших к ним коней и мчались по залитой утренним светом пустыне.

Тшауш и его солдаты давно уже скрылись из виду. Сади и Зора, не сознаваясь в своем голоде и жажде, мчались далее, однако втихомолку каждый желал освежиться глотком воды или подкрепить себя едой. Но в окружавшей их пустыне нечего было и надеяться найти что-либо подобное. Кругом не было ни источника, ни малейшего жилья.

Они без отдыха мчались все дальше и дальше, наконец через несколько часов они увидели шатры небольшого мирного племени кочевников.

Изнуренные офицеры, проворно соскочив с лошадей, подошли к шатрам, вокруг которых бродили лошади и верблюды.

– Эй! – закричал изнемогавший от жажды Сади. – Дайте нам хоть несколько глотков молока или чего-нибудь, чтобы напиться.

Из палатки вышел старый араб.

– С удовольствием бы, сударь, – отвечал он, – но полчаса тому назад были здесь два всадника и взяли у нас все, что только было в запасе.

– Два всадника? Вы знаете их? – спросил Зора.

– Они из племени бени-кавасов. Мой сын говорит, будто это были сыновья эмира.

– И они все взяли у тебя? – спросил Сади.

– Все, сударь!

– Куда они повернули?

Старик указал им направление.

– Я умираю от жажды, – сказал Сади, подавая старику несколько монет, – хоть здесь ты и не можешь никак употребить эти деньги, но в Бедре или Медине купи на них что-нибудь себе. Дай нам только кружку молока!

– Подождите, сударь, я сейчас подою кобылиц, они дадут еще немного молока! – отвечал араб.

Вскоре он вернулся с кружкой лошадиного молока, которое Сади разделил с Зорой.

Питательный, освежающий напиток чудесным образом подкрепил их силы и уничтожил все дурные последствия ночи.

Поблагодарив старика, они вскочили на лошадей и помчались по направлению, в котором ускакали два всадника, которых они надеялись вскоре догнать.

Сначала они различали следы беглецов на песке, но вскоре они затерялись на холме.

Товарищи остановили лошадей, чтобы посоветоваться, куда им теперь ехать. Сади только что хотел предложить взобраться на холм и оттуда хорошенько осмотреть местность, как вдруг из-за выступа горы показался всадник.

Его неожиданное появление привело в замешательство Зору, который первый заметил его, Сади же схватил пистолет.

– Стой! – закричал всадник. – Не стреляй! Я сын старого Бену-Намура, в шатер которого вы сейчас заходили. Вы ищете двоих воинов из племени бени-кавасов?

– Да! Ты знаешь, где они?

– Они не должны знать, что я предостерегаю вас, иначе смерть моя неизбежна, но они ограбили нас, поэтому я стал их врагом. Берегитесь их, они здесь, за холмами, в засаде подстерегают вас. Не проезжайте здесь, поверните лучше в сторону, тогда подъедете к ним с тыла! Здесь же вы наверняка погибнете.

– Благодарю тебя за твое предостережение! Это сыновья эмира бени-кавасов? – спросил Сади.

– Да, храбрый бей, это они!

– Теперь скажи нам еще вот что: далеко ли отсюда до лагеря племени, ты ведь хорошо знаешь эту местность!

– За три часа скорой езды можно до него добраться. Он лежит вот в той стороне! – отвечал сын Бену, указывая направление. – Если вы с другой стороны проедете мимо холмов, то увидите черные горы, поверните к ним, и наткнетесь на лагерь бени-кавасов.

Зора подал молодому арабу прекрасный кинжал, один из двух, висевших у него на поясе.

– Прими этот подарок в награду за твое известие, – сказал он ему, – возьми его от нас на память!

– Благодарю, храбрый бей! – радостно вскричал молодой человек, любуясь кинжалом. – Если бы мне не надо было сторожить наш скот здесь на холме, я охотно бы проводил вас, но, к сожалению, я не могу этого сделать.

– Мы сами найдем дорогу, спасибо тебе, – отвечал Сади.

И оба офицера поскакали в указанном им направлении.

– Так они здесь, поблизости, отдыхают и подстерегают нас, – после небольшого молчания произнес Зора, – значит, они не уйдут от нас.

– Будем осторожнее! Хотя я и вовсе не намерен нападать на них с тыла, но мне не хотелось бы также, чтобы и они разбойнически, из-за угла, подстрелили меня, – заметил Сади. – Я желаю честного боя, лицом к лицу.

В это время они обогнули холмы, возвышавшиеся среди песчаной пустыни, и скоро добрались до гор.

Они пришпорили лошадей, как вдруг из ущелья выскочило навстречу им двое всадников, которые в первую минуту были поражены, увидев турок.

Сади и Зора в первый момент были также озадачены этой встречей, но почти сейчас же опомнились.

Они помчались навстречу сыновьям эмира, размахивая ханджарами, ярко сверкавшими на солнце.

Арабы успели уже приготовиться к нападению. Неукротимая ненависть и жажда мести возбуждали четырех всадников. Одна только сторона могла живой оставить поле битвы.

С удивительной ловкостью взмахивали сыновья эмира своими копьями и стреляли из ружей, но не могли попасть в ловко отскакивавших в сторону офицеров.

Длинные копья бедуинов были тем более опасны, что их обладатели с ранней юности в совершенстве умели владеть ими.

Но Сади и Зора были не менее искусные бойцы. Они хорошо знали все приемы своих противников, и хотя их ятаганы далеко уступали копьям, однако они так искусно и смело наступали на врагов, что все усилия бедуинов ранить их были безуспешны.

Несмотря на то что Сади еще не оправился от раны, ему первому удалось прорубить голову своему противнику. Только что тот попытался поразить Сади копьем, как офицеру удалось отскочить в сторону и в ту же минуту сильным ударом раскроить бедуину голову. Ханджар вонзился так глубоко, что раздробил череп арабу, который, не успев даже вскрикнуть, упал с лошади, а та, заметив падение своего всадника, диким прыжком отскочила в сторону.

Тогда Сади хотел поспешить на помощь своему товарищу, но тот закричал ему, что желает сам сразиться со своим врагом.

Лошадь Зоры, еще к нему не привыкшая, была далеко не так быстра и ловка, как лошадь араба, это давало последнему преимущество над противником.

Араб хотел во что бы то ни стало выбить Зору из седла или смертельно ранить, но Зора с таким искусством отражал все его удары, что поединок не имел никакого результата.

Но вот бедуин, по-видимому, стал одерживать верх. Копье его задело лошадь Зоры, та сделала дикий прыжок.

Сын эмира хотел уже нанести противнику второй, смертельный удар, но в эту минуту произошло нечто, что отвлекло внимание бедуина, и этого мгновения достаточно было Зоре.

К ним мчался сын старого араба Бену.

Ятаган Зоры ударил по правой руке противника – копье упало на землю, вторым искусным ударом Зора убил врага.

– Уезжайте, уезжайте скорее, иначе вы погибли! – раздался громкий голос араба. – Кровавая Невеста ведет сюда все племя! Пятьсот воинов идут с ней! Вон движется вдали облако пыли. Если они окружат вас, вы погибли! Вы должны скрыться и призвать сюда своих солдат. Но я боюсь, что уже поздно!

– Смелым Аллах помогает! – воскликнул Сади, и его мужественное прекрасное лицо осветилось. – Спасибо тебе за предостережение! Мы должны во что бы то ни стало добраться до своего лагеря и привести сюда солдат. Вперед, Зора!

– Увидя своих братьев убитыми, Кровавая Невеста до тех пор не успокоится, пока не догонит вас! – закричал араб, указывая на трупы обоих бедуинов. – Да сохранит вас Аллах, храбрые беи!

 

XIV

Бегство

Когда Гассан и принц Юсуф вместе с Рецией, убегая из коридора Чертогов смерти, внезапно увидели перед собой Шейх-уль-Ислама, окруженного дервишами, дочь Альманзора снова потеряла надежду на спасение и едва не лишилась чувств от ужаса.

– Беги! – шепнул ей Гассан. – Не теряй удобной возможности. Мы останемся здесь. Ты же беги!

Она невольно повиновалась этим словам и, пользуясь моментом, когда все внимание Шейх-уль-Ислама было обращено на принца Юсуфа и его адъютанта, решилась бежать.

Пользуясь всеобщим замешательством, она спряталась в коридоре, куда проникал только слабый свет.

Вдруг она невольно остановилась, до ушей ее долетели умоляющие крики нежного детского голоса. Они раздавались за дверью, возле которой она стояла.

– Ах, освободите и меня! – прозвучал жалобный голосок. – Возьмите меня с собой!

Реция узнала этот голос, он принадлежал Саладину. Вероятно, он услышал, что в коридоре происходило что-то, уловил отдельные слова, не постигая их связи, и невольно прокричал свое заветное желание в надежде, что его услышат. И надежда не обманула его: Реция, стоя у его камеры, хорошо расслышала его слова.

– Саладин! – шепнула она. – О, если бы я могла взять с собой моего бедного, милого мальчика!

– Кто там? Это ты, Реция? – продолжал тот же голос.

– Это я, Саладин!

– Ты свободна? Так освободи и меня!

– Дверь твоя заперта!

– Она только на задвижке, я это видел, Реция, попробуй только отодвинуть задвижки снаружи!

В этой части коридора было совершенно темно. Вдали еще стояли Гассан, Юсуф, Шейх-уль-Ислам и дервиши; через какую-нибудь минуту они могли заметить ее бегство, хотя Гассан и старался продлить разговор, чтобы дать ей время убежать.

Несмотря на это, она должна была освободить Саладина.

Дверь действительно заперта была на две задвижки. Реция тихонько отодвинула их, дверь отворилась, и Саладин выбежал в коридор.

– Тише! – шепнула Реция, указывая вдаль. – Уйдем скорее, милый мой мальчик, только скорее, иначе мы оба погибли!

Саладин чуть было не закричал от радости, снова встретившись с горячо любимой Рецией, но, вспомнив о ее предостережении, он боязливо молчал.

Торопливо схватила она его руку и повлекла с собой по мрачному коридору.

Далее они спустились по узкой лестнице и через несколько минут были уже во дворе.

В эту самую минуту сверху раздались голоса их преследователей. Дервиши, заметив бегство Реции, поспешили за ней, чтобы догнать и отвести назад.

Ужас охватил обоих беглецов. Увлекая за собой Саладина, Реция спешила по двору в длинный мрачный коридор, выходивший на улицу. Гонимая непреодолимым страхом, она бежала с мальчиком. Колени ее дрожали, и маленькие ножки отказывались служить ей, но она превозмогала усталость.

Саладин, ее любимец, сознавая опасность, напрягал все свои силы, чтобы успевать за ней.

В коридоре было так темно, что Реция должна была ощупывать дорогу левой рукой, чтобы не наткнуться на стену, правой же тащила за собой мальчика.

Они уже почти выбрались на улицу, свежий ночной воздух дул им в лицо, Реция свободно вздохнула, как вдруг Саладин в страхе обернулся назад.

– Они идут, они идут сюда! – воскликнули его дрожащие губки.

Реция также взглянула назад в коридор – там показались преследовавшие ее дервиши с факелами. Они быстро приближались к беглецам, и Реция поняла, что им опасно бежать по дороге – они непременно попали бы в руки своих преследователей, которые в скором времени должны были увидеть и догнать их.

Саладин плакал от страха. Тогда Реция потащила его к стенам развалин. Там она завернула в примыкавший к ним лесок, чтобы укрыться в его чаще.

Саладин тотчас же понял намерение Реции. Горе и опасности рано развили в нем рассудок. Теперь он и сам тащил дальше свою спасительницу, беспрестанно оглядываясь назад.

Дервиши с факелами не дошли еще до выхода из развалин, когда Реция с мальчиком были уже в кустах, скрывавших их от взоров преследователей. Все дальше и дальше спешила она, тернии рвали ей одежду и до крови царапали ноги, но она не чувствовала боли: любой ценой надо было спасти себя и мальчика.

Они уже отошли на большое расстояние от стен и скрывались под сенью деревьев, как вдруг Саладин, боязливо прижимаясь к Реции, шепнул ей, что видит на дороге факелы.

Реция увлекала его все глубже и глубже в чащу леса.

Пробежав значительное расстояние по дороге, некоторые из дервишей поняли, что здесь не найти им беглецов, что, вероятно, они спрятались где-нибудь в кустах.

Двое продолжали бежать, а двое с факелами принялись обыскивать примыкавшие к развалинам кустарники.

Саладин и Реция заметили, что дервиши повернули в кусты.

Мальчик не мог идти дальше. Его маленькие ножки были изранены тернием.

– Так останемся здесь, – решила Реция, – войдем в этот большой густой куст.

– А если они найдут нас здесь, Реция?

– Тогда мы должны будем вернуться в нашу тюрьму.

– Спрячемся хорошенько.

Реция и Саладин раздвинули ветви высокого кустарника и забрались в самую середину его, со всех сторон окруженные густым лесом листьев и игл.

Здесь они надеялись укрыться от преследователей.

Было так темно и кустарники так густы, что они не могли видеть, что происходило вокруг.

Только по приближавшимся голосам и слабому свету они догадались, что дервиши близко.

Несчастные дрожали от страха в своем убежище, еще минута, и все должно было решиться. Что, если преследователи найдут их?

Саладин крепко прижался к Реции, и та прислушивалась, затаив дыхание, она слышала уже шаги дервишей, ясно могла разобрать их слова. Она услышала, что и остальные два дервиша поблизости обыскивали кусты, убедившись, что на дороге Реции не было.

Все ближе и ближе подходили они к тому месту, где укрывались наши беглецы, обыскивая чуть ли не каждый кустик.

Вот они уже у самого их убежища, стоит им раздвинуть ветви – и бедняги погибли.

Вдруг они повернули в сторону.

Реция свободно вздохнула и в радостном волнении обняла Саладина, теперь они снова стали надеяться.

Но уже через минуту один из дервишей вернулся назад, как раз к тому кусту, где сидели, прижавшись, Реция и Саладин. Теперь они совсем отодвинулись в другую сторону.

Дервиш раздвинул ветки и факелом своим осветил густо заросший кустарник. Густо сплетшиеся между собой сучья скрыли беглецов. Дервиш не заметил их и опустил ветви.

Теперь только Реция и Саладин были спасены.

Оба преследователя отправились дальше.

– Здесь их нет, – заметил один из них, – ведь не можем же мы обыскать весь лес!

– Может быть, их нашли другие!

– Вернемся, что терять понапрасну время!

Вслед за тем оба дервиша вернулись в развалины.

Раздвинув немного ветви, Реция следила за красноватым светом удалявшихся факелов.

Вдали она увидела остальных дервишей, также безуспешно возвращавшихся назад, и скоро, подобно блуждающим огонькам, мерцающий свет факелов совершенно исчез в стенах развалин.

Тут только поднялась Реция, за ней вскочил и Саладин.

– Ах, моя милая, дорогая Реция! – вскричал он. – Не оставляй меня! Возьми меня с собой!

– Куда? – невольно вполголоса вырвалось у Реции. – Куда нам теперь деваться?

В это самое время Шейх-уль-Ислам вполне вознаградил себя за утрату дочери Альманзора, последней отрасли дома Абассидов, захватив в свои руки ненавистного ему принца Юсуфа и его адъютанта.

– Теперь я узнаю ваше высочество, – сказал он, – тем не менее я должен просить вас пробыть здесь до утра, мне нужно известить его величество султана о неожиданном событии! И бей останется также при вашем высочестве, пусть его величество сам произнесет приговор!

– Я должен уйти! – вскричал принц Юсуф, увидев, что Реция уже убежала, тогда как непреодолимая сила влекла его к ней. – Зачем оставаться мне здесь, с какой стати?

– Ваше высочество, вероятно увлекшись соблазнительными речами, проникли в эти места, – отвечал Мансур-эфенди, – и теперь не выйдете отсюда до тех пор, пока его величеству султану не будет известно все!

– Донести обо всем его величеству султану ваша светлость может в любое время, – обратился Гассан к Шейх-уль-Исламу, – но ничто не дает вашей светлости права держать здесь под арестом императорского принца и меня! Подобное насилие не останется без последствий!

– Побереги для других свои угрозы и увещевания, – отвечал Мансур-эфенди со всем высокомерием, на какое был только способен, – я остаюсь при своем решении.

– Я не могу оставаться здесь! – воскликнул Юсуф, делая несколько шагов в том направлении, куда бежала Реция. – Я должен уйти!

– Запереть ворота! – приказал Шейх-уль-Ислам.

– Ваша светлость не думает о последствиях подобного приказа? – спросил, дрожа от гнева, Гассан, между тем как окружавшие Мансура дервиши бросились исполнять его приказание.

– Я ни за что не останусь, если бы даже осмелились употребить силу! – закричал Юсуф.

– Будь рассудителен, принц! – шепнул Гассан.

– Если вашему императорскому высочеству угодно расположиться поудобнее, здесь к вашим услугам есть комната.

– Мы заключенные? Так это правда? – в негодовании спросил принц.

– Это неслыханное насилие! – воскликнул Гассан.

– Кто виноват в насилии, пусть решит его императорское величество! – с ледяным равнодушием отвечал Шейх-уль-Ислам.

– Так останемся же здесь. Пусть решится, имеет ли этот человек право поступать с нами, как с заключенными! – запальчиво вскричал принц, видя невозможность следовать за девушкой, красота которой произвела на него такое впечатление.

– От вашего высочества зависит выбор места, – ответил Мансур-эфенди, пожимая плечами. – Если вам угодно остаться здесь, я против этого ничего не имею! За мной! – обратился он затем к своим спутникам.

Дверь с шумом захлопнулась за ними.

Принц Юсуф и Гассан остались одни, в крайнем негодовании на ненавистного им Мансура.

Фонарь слабо освещал страшный коридор Чертогов смерти.

– Что скажешь ты на это приказание, Гассан? – обратился крайне взбешенный всем этим принц к своему наставнику.

– Скажу, что мы должны пока уступить, чтобы остаться правыми!

– Я согласен с тобой! Одно только тревожит меня!

– Что же это такое, принц?

– Что я не могу последовать за освобожденной узницей! Утешимся же той мыслью, что, по крайней мере, мы исполнили свое намерение и освободили Рецию!

– Ваше высочество хотели бы следовать за ней? – спросил сильно удивленный Гассан.

– Ах, да, Гассан, мне хотелось бы еще раз увидеть ее, еще раз поговорить с ней! О, как хороша она!

– Кажется, ваше высочество очарованы ее красотой?

– Мне так хотелось бы следовать за ней, и вдруг мы принуждены остаться здесь, – печально сказал Юсуф. – Пойдем в тот покой, где так долго томилось прелестнейшее существо на свете!

С этими словами принц вошел в бывшую темницу Реции. Лицо его сияло радостью, точно он переступил порог святилища.

– Вот здесь она жила, здесь она плакала! – продолжал он. – Там она отдыхала, в то окно смотрела! Останемся в этой комнате, Гассан?

Гассан молча смотрел на очарованного первой чистой любовью принца.

– Теперь я благодарен Шейх-уль-Исламу за то, что он не отпустил нас. Я могу теперь быть в том покое, где еще час тому назад томилась Реция! Здесь ступали ее ножки, там на постели отдыхала она – останемся здесь, Гассан! – сказал Юсуф, обнимая своего любимца. – Понимаешь ли ты, что наполняет и волнует мою душу!

– Я с удивлением слышу и вижу это, принц!

– Чему ты удивляешься? Оттого, что я не обращаю внимания на приставленных ко мне в услужение рабынь и одалисок, не заключил ли ты, что я не могу любить ни одной женщины? Или тебя удивляет, что так внезапно все во мне потянулось к ней? – спрашивал Юсуф. – Разве я сам знаю, как это случилось? Та непостижимая сила, что непреодолимо влекла меня принять участие в ее освобождении, была уже предчувствием любви! Мне казалось, что иначе не могло и не должно быть, точно нужно было освободить часть меня самого! Теперь я разгадал эту загадку!

– Реция уже не свободна, принц! Боюсь, что любовь эта будет несчастной!

– Это вопросы, до которых мне нет никакого дела, Гассан. Я должен увидеть Рецию – одна эта мысль занимает меня! Мне приятно быть в той комнате, где она так долго жила. Видеть прелестную девушку, не спускать своих очарованных глаз с ее прекрасного лица, слушать ее чудный голос – вот что мне нужно! Все остальное нисколько меня не касается.

– Тем пламеннее еще эта любовь, принц! Я боюсь той минуты, когда ты из ее уст услышишь, что она принадлежит другому, что она любит другого!

Принц подумал с минуту.

– Ты боишься этого? – сказал он. – Я же нет, Гассан! Ты думаешь, ее любит другой – а я думаю, что все должны любить Рецию.

– Ваше высочество…

– Не зови меня так, Гассан, в этот прекрасный час, прошу тебя, зови меня своим другом, зови меня Юсуфом, не иначе.

– А свита, принц?

– Когда мы одни, зови меня Юсуфом.

– Какое счастье! – сказал Гассан, заключая принца в свои объятия. – Это новое доказательство твоей благосклонности – большая честь для меня, Юсуф.

– А для меня – это еще никогда не испытанное мной блаженство! Но что ты хотел сказать?

– Ты неверно понял меня, Юсуф. Я сказал, что Реция любит другого.

– Это нисколько меня не тревожит, Гассан. Оставь мне мою прекрасную мечту, зачем стараешься ты разрушить ее?

– Чтобы впоследствии не пришлось тебе, Юсуф, испытать горькое чувство разочарования.

– Не делай этого, дай мне помечтать, оставь мне мою любовь. Знаешь ли, Гассан, все твои слова бессильны против этой любви. Она владеет моим сердцем, она наполняет мое существо, все остальное исчезает перед ней. Не думай также, что, любя Рецию, я должен непременно обладать ею. Мне хотелось бы только следовать за ней, хотелось бы еще раз увидеть ее, еще раз поговорить с ней – что будет дальше, не знаю. Ты беспокоишься о будущем, о чем-то таком, что мне и в голову не приходит! Я ее люблю, Гассан, вот все, что я знаю.

Так прошла ночь. Утром принцу тяжело было расставаться с тем покоем, где каждый уголок напоминал ему о Реции.

Крытая дворцовая карета была по приказанию султана послана в развалины. Юсуф и не подозревал бури, вызванной на его голову Шейх-уль-Исламом, но Гассан предвидел ее и вооружился твердостью.

Карета отвезла принца с его адъютантом во дворец Беглербег.

Упоенный любовью Юсуф был занят своими мечтами. А султан в сильном волнении ходил взад и вперед по кабинету. Он был в страшном гневе на принца из-за доноса и ловкого подстрекательства Мансура.

Он немедленно велел позвать к себе принца.

Юсуф, как ни в чем не виноватый, спокойно вошел в покои своего державного отца. Он хотел уже подойти к нему, чтобы по обыкновению поцеловать у него руку, но султан гневным движением отстранил своего сына.

– Что ты наделал ночью? – сердито закричал Абдул-Азис. – О каком неслыханном насилии докладывают мне? Разве достойно принца идти против законов? Неужели должны еще поступать ко мне жалобы на моего сына?

– Мой милостивый владыка и отец изволит на меня гневаться? – спросил Юсуф.

Его удивленный тон, казалось, еще более взбесил султана.

– Что еще за притворство? – закричал он. – Ты не знаешь разве, что наделал? Принц неслыханным никогда насилием довел себя до того, что провел ночь в заключении, как какой-нибудь пьяный софт! Прочь с глаз моих! У меня нет более сына Юсуфа! Прочь с глаз моих!

В такие минуты султан не мог владеть собой. Он был в гневе.

– Пощади, державный отец и государь, – сказал Юсуф.

– Нет тебе пощады! Прокурор передаст тебе мой приговор! – вскричал султан.

– Прокурор? Отчего милостивый мой отец и повелитель не скажет мне сам, какое наказание заслужил я?

– Нельзя ли без вопросов! Не смей выходить из дворца, если не хочешь быть задержанным часовыми, – прибавил султан.

– Так я и здесь заключенный? – пробормотал Юсуф. Приказ этот, казалось, более всего печалил его: теперь он не мог отыскать Рецию.

– Ступай в свои комнаты! – приказал султан, повелительным жестом указывая на дверь.

Юсуф попытался еще раз пасть к ногам отца, но тот отвернулся от него. Казалось, что принц разом потерял любовь отца. Задумчивый вернулся он к Гассану и рассказал ему о немилостивом приеме.

– Я опасался этого, Юсуф. Будем надеяться, однако, что его величество не даст склонить себя к насильственным мерам, но с той самой минуты, как ты упомянул мне о прокуроре, я предчувствую беду, – с мрачным видом отвечал Гассан.

– Я не смею выходить из дворца, не могу еще раз увидеть Рецию, вот что самое скверное, – заключил сумасбродный принц.

Вечером принцу доложили о прокуроре.

Юсуф приказал ввести его. При этом свидании присутствовал Гассан.

Прокурор передал принцу его смертный приговор!..

Юсуф был поражен, несколько минут он не мог прийти в себя, потом упал в объятия Гассана…

 

XV

Смерть мушира

Во всяком случае, очень странным казалось то обстоятельство, что мушир Изет захворал от кушанья из риса, которое был принужден съесть за столом принца Мурада.

Была ли схватившая мушира колика случайностью, или же следствием дозы мышьяка, случайно попавшей в кушанье?

Мушир принадлежит к знатнейшим государственным чиновникам при турецком дворе, в гражданском ведомстве он считается даже высшим чином и значит почти то же, что маршал в военном.

Мушир носит титул «девисти» (счастливец) и, по обыкновению, в европейском экипаже ездит на службу. Он может возвышаться даже до звания великого визиря.

Другое дело мушир военного ведомства: здесь состав их многочисленнее, а содержание меньше. Несмотря на то, они всегда занимают высокое положение, и мушир Изет носил титул «девисти». Тем более имел он на то право с тех пор, как был командирован на дежурство в сераль и долгое время втайне занимал должность шпиона за принцами.

За муширами непосредственно следуют «рютбе-и-бама» (высокий чин), распадающиеся на два класса. Титул их «утуфетли» (милостивый). Затем идут «рютбе-и-ули» с титулом «зеадетлин» (счастливый), опять-таки составляя два класса; далее «мутемайнц», в звании столоначальников с титулом «эфенди».

Затем следуют ранги других чиновников: рютбе-и-сализе (третий класс) с титулом рифатлу (возвышенный) и рютбе-и-раблие (четвертый класс) с титулом ритуфетли (великодушный). Мелкие чиновники носят титул гамьетли (ревностный).

Из служителей церкви, непосредственно за Шейх-уль-Исламом следуют судри и пять пайесов Стамбула и священных городов: Билады, Арбы, Гумилии и Анатолии.

Положение военных в бюрократическом мире выражается преимущественно в чине офицеров. Низшие чины уже названы раньше, упомянем теперь о высших. В турецкой армии есть муширы в чине приблизительно наших полковников, затем пашей в чине дивизионных и бригадных генералов. Все они по чину стоят ниже другого – эфенди гражданского ведомства.

Говоря о паше, заметим еще, что титул этот жалуется как гражданским чиновникам, так и военным; у первых он дается только муширам и мутссарифам (губернаторам второго разряда) провинций, хотя бы они были только в чине мутемайнцов, у военных же он может быть пожалован каждому офицеру в чине полковника и выше.

За пашой следует титул «бей» у военных и «эфенди» (господин) у статских, за ним идет титул «ага». Под «эфенди» подразумевается в общепринятом понятии ученый, в бюрократическом мире – часто весьма высоко поставленное лицо, даже сами принцы крови прибавляют к своему имени только титул «эфенди».

Министры называются «эркиат-девлет» (столпами правительства), на. них лежат все заботы о государственном правлении, и стоящий во главе каждого министерства носит титул «визирь» (бремяносец). Из числа их избирается великий визирь. Наравне с Шейх-уль-Исламом, занимает он высший сан, но не имеет, подобно ему, права на титул «светлости», хотя при всяком официальном выезде его и сопровождают два офицера из армии, двое конных кавасов, двое слуг и чибукчи верхом на лошадях, в то время как Шейх-уль-Ислам только в торжественных случаях имеет свиту, но зато его свита больше и богаче.

Как мы теперь видим, муширы принадлежат к высшему классу чиновников, их часто назначают визирями, которым они, собственно, служат советниками, советник же великого визиря называется «мустемар».

По приказанию принца Мурада внезапно заболевший мушир Изет был помещен в одной из комнат дворца и окружен строгим присмотром. К вечеру состояние больного стало настолько опасно, что позвали докторов. Те были в большом затруднении. Помочь они не могли, а объявить об этом не смели и ограничились пропиской нескольких безвредных лекарств.

Принц Мурад спал в это время в своей уборной на софе и, проснувшись, уже забыл о мушире. Затем он отправился к брату своему Абдул-Гамиду с тем, чтобы позавтракать у него, и только тут вспомнил о больном мушире. Тогда он рассказал брату о приключении.

Возвратясь домой, он позвонил, чтобы послать слугу своего Хешама справиться о мушире. Каково же было удивление Мурада, когда вместо ожидаемого слуги явился новый, до сих пор служивший только внизу, в комнате чиновников.

– Где Хешам? – спросил принц.

– Хешама во дворце нет, ваше высочество.

– Нет во дворце? Так где же он?

– Час тому назад его увез Магомет-бей.

Мурад знал теперь, где был Хешам. Враги нашли нужным удалить от него верного слугу.

– Как тебя зовут? – спросил он нового слугу.

– Махмед, ваше высочество.

– Ну что, как больной мушир?

– Он, ваше высочество, сейчас скончался.

– Умер! Так Изет умер?

– Он лежит холодный и бездыханный.

– Сделан ли уже доклад о его смерти в сераль?

– Час тому назад мушир Изет через Магомет-бея послал за имамом и передал ему свою предсмертную волю, – отвечал новый слуга Махмед.

– А остальная прислуга еще во дворце?

– Только самое небольшое число, все остальные отпущены и заменены новыми.

В эту самую минуту в коридорах раздались шаги и голоса. Казалось, словно кто плачет. По временам ясно слышалось слово «Аллах» в связи с одним из девяносто девяти прозвищ его, сопровождаемых вздохами и стонами.

– Что там такое? – спросил принц.

Махмед вышел из комнаты и сейчас же вернулся назад.

– Слуги имама уносят мертвого мушира, – доложил он.

– Скоро же все это делается! Впрочем, мне это очень приятно! – сказал Мурад. – Кто ведет их?

– Имам.

– Как может имам отважиться на это?

– Он с провожатым.

– С каким провожатым? – сердито спросил разгоряченный вином Мурад.

– С новым муширом, ваше высочество, который займет место умершего.

– Как его зовут?

– Девлет Чиосси, ваше высочество!

– Мне помнится, мушир этот служит в серале? Позови его ко мне!

Махмед поспешно вышел, а Мурад в ожидании мушира уселся на диван. За тем на пороге комнаты показался новый шпион принца. Изет умер, но в лице этого Чиосси нашелся еще более ревностный и внимательный наблюдатель за каждым шагом принца.

Мушир Чиосси был уже немолод. Он был одет в блестящий мундир. Физиономия его выражала скрытость и лукавство. Он вошел в комнату и с низким, почтительным поклоном остановился перед принцем.

– Ты послан ко мне во дворец? – спросил Мурад.

– Если ваше императорское высочество согласны, – отвечал мушир с особенным язвительным ударением, – я займу место так скоропостижно умершего мушира Изета!

– Кто прислал тебя сюда?

– Я явился сюда по приказу, который только что передал мне Магомет-бей!

– Здешняя служба, мушир, очень опасна, наперед говорю тебе это! Кто не может переносить подаваемых мне кушаний, пусть лучше отказывается от нее заранее, – сказал Мурад с явной насмешкой. – Мушир Изет служит примером тому, как быстро схватывает колика даже здорового человека и только после одного кушанья!

– Я уверен, ваше высочество, что мушир Изет был болен еще до получения приказания откушать блюдо, которое, быть может, было ему противно.

– Тогда я советую тебе в случае, если ты также не совсем здоров, лучше не брать этого места, – продолжал принц. – Знай, что и ты всегда будешь обедать со мной и прежде меня отведывать все подаваемые мне блюда!

Чиосси поклонился со злобной улыбкой.

– Вашему императорскому высочеству остается только приказать, – отвечал он. – Я чувствую себя вполне здоровым и высоко ценю честь обедать за одним столом с вашим высочеством!

– Знает ли султанша Валиде об этом неожиданном происшествии?

– К сожалению, я не могу ответить на этот вопрос, ваше высочество! Я сейчас только узнал о скоропостижной смерти мушира Изета и получил приказ поспешить сюда, чтобы велеть вынести покойника и занять место мушира.

– Тебе известно, почему сменили мою прислугу?

– Вероятно, ее в чем-нибудь подозревают.

– Сменили и камердинера моего Хешама!

– Должно быть, это произошло из-за сегодняшнего несчастья, ваше императорское высочество, другой причины я не знаю!

– Мне вовсе не нравится эта перемена!

– Часто доверяют слуге, который вовсе не заслуживает доверия, а, напротив, только злоупотребляет им!

– Я желаю снова взять Хешама!

Новый мушир зловеще пожал плечами.

– Очень жаль, что не могу исполнить желания вашего императорского высочества, – отвечал он, – насколько я слышал, слуги Хешама нет уже больше в живых.

– Так его убили потому, что он нравился мне? – сказал принц Мурад.

– Если ваше высочество недовольны новым камердинером Махмедом, то вашему высочеству стоит только всемилостивейше уведомить меня, и он будет сменен.

– Так бедного Хешама действительно заставили поплатиться своей жизнью за смерть мушира, в которой он совершенно невинен, – продолжал Мурад, не обращая внимания на слова Чиосси. – Мне теперь все равно, кто бы мне ни служил, каков бы ни был следующий камердинер, я не могу удостоить его своим доверием, не подвергая его жизнь опасности. Я очень хорошо понимаю это теперь.

– Как я уже сказал, люди эти не всегда заслуживают подобного доверия, ваше высочество. На Хешаме лежит подозрение, что он не совсем невинен в смерти мушира.

– Ступай, объяви всем им, что это ложь, Хешам стоит выше подобного подозрения. Но они воспользовались смертью мушира, чтобы взять его у меня и лишить жизни за его верность. В моих глазах он стоит в тысячу раз выше иного визиря или паши, который, под личиной верности и преданности, ловко умеет набивать свои карманы. Хешам же умер бедняком, он даже не брал от меня жалованья.

– Быть в мелочах бескорыстным не так трудно, и, – с многозначительной улыбкой заметил мушир, – он не брал жалованья, зато, может быть, он тем более умел вознаграждать себя.

– Ты потому так думаешь, что так поступает большинство в нашем государстве, ты думаешь, что недуг этот так заразителен, что уже не найдется более ни одного слуги, который бы не воровал и не обманывал, не наживался бы вымогательством при всяком удобном случае. Так знай же, что невинно пострадавший сегодня Хешам был образец бескорыстия. Я хочу воздать ему теперь, после смерти, добрую память – он был честный человек. Одно это ставит его выше другого мушира, паши и визиря.

Чиосси менялся в лице от едва сдерживаемой им злобы при этих намеках.

– Нет ли у вашего высочества еще поручения для меня? – спросил он дрожащим голосом, едва владея собой. – Выслушивать похвалы слуге вовсе не входит в мои обязанности.

– Мушир, я приказываю тебе, чтобы на его надгробном камне была сделана надпись: «Он был честный человек», это лучше всякого саркофага. Еще вот что: у Хешама осталась жена и малолетние дети, я желаю, чтобы они каждый месяц получали по нескольку сот пиастров из моей казны! Теперь ступай, я хочу спать. Прикажи новому камердинеру Махмеду принести мне к ночи стакан шербета.

Чиосси поклонился.

– Приказания твои, светлейший принц, будут исполнены, – сказал он. – Желаю вашему высочеству продолжительного и спокойного сна.

И, злобно сверкнув глазами, он вышел из комнаты. Последние слова его имели двоякий смысл.

Но Мурад и не подумал об этом. Он едва ли даже слышал его слова, едва ли обратил на них внимание. Его одолевала усталость, он чувствовал сильный жар и нуждался в прохладительном.

Но вот в комнату вошел новый камердинер Махмед с золотым подносом, на котором помещались хрустальный стакан с лимонадом и золотой холодильник со льдом.

Он поставил поднос на низенький круглый мраморный столик, стоявший возле постели принца. Вид прохладительного напитка был так заманчив для томимого жаждой Мурада, что он сейчас же положил несколько кусков льда в лимонад, чтобы сделать его еще холоднее, и с жадностью стал глотать приятный напиток.

Сделав несколько глотков, он остановился, он попробовал еще раз и нашел, что тот имеет какой-то особенный, посторонний вкус.

Тут только Мурад вспомнил о новой прислуге и о необходимой предосторожности, которой он только что пренебрег. Горькая улыбка пробежала по его полному лицу при мысли, что он не может безопасно выпить ни глотка. Принц в эту минуту позавидовал нищему! Теперь только понял он всю безвыходность своего положения, он не мог даже утолить жажды, не подвергая себя опасности вкусить смерть с лимонадом.

Новый камердинер уже ушел.

Мурад посмотрел на шербет, еще раз попробовал его, вкус его был до того отвратителен, что принц с размаху отбросил от себя до половины налитый лимонадом стакан. Он попал в большое стенное зеркало, и то со звоном разбилось вдребезги.

Прислуга слышала шум, но никто не рискнул войти в комнату.

Между тем Мурада еще более томила жажда. Чтобы утолить ее, не подвергая себя опасности, он взял в рот несколько кусков льда, это освежило его, ему стало легче, тогда как после лимонада внутренний жар, казалось, еще увеличился.

Проворно вскочив с постели, бросился он к окну, открыл его и жадно вдыхал пропитанный влагой ночной воздух.

Немного погодя принцу стало вдруг дурно, он зашатался.

Голова закружилась, тщетно пытался он добраться до стола, чтобы позвонить. В изнеможении он упал на ковер.

Теперь только смысл пожелания мушира стал понятен. Конечно, продолжительный и спокойный сон, наверно, предстоял тому, кто ложился спать после такого питья.

– Кто приготовил его? Кто поднес ему это угощение? Неужели еще недостаточно было одной человеческой жизни, уже уничтоженной?

Если бы Мурад в эту ночь умер, народ еще долго не знал бы ничего о его смерти; ничего не слыхала бы о ней и прислуга. По-прежнему бы накрывали на стол, стряпали, делали доклады, ничто не выдавало бы смерть, пока тем, кто должен был знать об этом, не вздумалось бы официально известить о кончине принца прислугу и народ. Затем были бы справлены поминки, и никто не знал бы, отчего умер принц.

Прошло какое-то время, и Мурад стал шевелиться. Бледный, как мертвец, с закрытыми глазами, не придя еще окончательно в себя, он попытался встать, чтобы позвать на помощь.

– Сюда! – закричал он слабым, беззвучным голосом. – Хешам! Я умираю! Позови доктора!

Это было ужасное зрелище.

Он собрал последние силы, чтобы встать и позвонить, но когда он приполз к столу и хотел уже, опираясь на него, привстать с полу, стол упал, и Мурад снова свалился на ковер.

Была поздняя ночь, никто не являлся, беспомощный лежал принц в своем покое, Хешама не было, а новая прислуга пошла уже спать. Он попытался закричать еще раз; в своем полубесчувственном состоянии он и не помнил, что Хешама не было.

– Помогите! Сюда, Хешам! – кричал он. – Позови греческого врача! Я умираю! Шербет был…

Тут голос его оборвался, да и без того никто не слыхал его хриплых криков.

В эту минуту Мурад вполне походил на мертвеца, только руки его конвульсивно сжимались и сжались в кулак так крепко, что ни один человек не в силах был бы разжать их. Мускулы лица также подергивались конвульсиями. Но скоро он успокоился, совсем утих.

Умер ли он или скорая помощь могла еще спасти его? Он лежал точно в глубоком сне.

– Желаю вашему высочеству продолжительного и спокойного сна, – сказал мушир Чиосси.

Принц Мурад действительно спал сном, или вечным, или был только в обмороке – этого не знал еще никто.

 

XVI

Султан и пророчица

Ужасный приговор, произнесенный Абдул-Азисом своему старшему сыну, не произвел особенного впечатления на Юсуфа.

После ухода прокурора Гассан в сильном волнении подошел к принцу, и тот горячо пожал руку своему адъютанту.

– У меня теперь, Гассан, только одно желание, – сказал он с каким-то ледяным спокойствием, сильно удивившим Гассана, – мне хотелось бы перед смертью еще раз увидеть Рецию.

– Ты не должен умереть, Юсуф, – страстно перебил его Гассан и, как сумасшедший, бросился вон из комнаты.

– Куда ты, друг мой? – закричал принц.

Но Гассан не слушал его.

Бледный от волнения, приняв отчаянное решение, отправился он к Абдул-Азису. Как воспитатель старшего принца, он имел доступ к султану.

Гассан был в сильно возбужденном состоянии, в эту минуту он и не думал об опасности и с презрением глядел в лицо смерти. Неожиданное известие прокурора взволновало и встревожило его. Приговор этот казался ему чудовищной несправедливостью. Как мог султан осудить на смерть своего любимого сына? Он мог сделать это только необдуманно, в пылу гнева! Не думая о последствиях, бросился Гассан через императорские покои в кабинет султана.

Тщетно пытались гофмаршалы, камергеры и адъютанты удержать безумного, не знавшего никаких препятствий. Не прося аудиенции, без доклада, бросился Гассан в кабинет султана, встретившего его удивленным и гневным взглядом, и бросился ему в ноги.

– Ты не воспитатель ли принца? – спросил Абдул-Азис. – Как попал ты сюда? Ты знаешь, чем рискуешь?

– Моею жизнью, ваше величество, но я только для того и пришел сюда, чтобы повергнуть ее к стопам вашего величества! – взволнованным голосом воскликнул Гассан. Султан был крайне удивлен этой неслыханной отвагой молодого офицера, этого еще никогда не бывало! В эту минуту лицо Гассана было так выразительно, так ярко виделось на лице презрение к смерти, что Абдул-Азис невольно залюбовался им.

– Разве ты не знаешь путь ко мне? – гневно спросил он.

– Ваше величество! То, что сейчас произошло, уничтожает все преграды и законы! Аллах с высоты взирает на нас! Именем Всемогущего умоляю вас, выслушайте меня. Приговор над принцем ужасен…

– Понимаю! – перебил его султан. – Ты помнишь, что принц некогда спас жизнь тебе и твоим обоим товарищам, и теперь хочешь заплатить ему свой долг.

– Я буду взывать только к правосудию и мудрости вашего величества, более ничего! – неустрашимо отвечал Гассан. – Приговор пал на невинного! Я один виновен во всем! Прикажите умертвить меня, ваше величество, только пощадите принца!

– Виноват ли ты или нет, я не желаю знать, гнев мой разразился над принцем, донос был сделан на него! Приговор уже произнесен!

– О, возьмите его назад, ваше величество! Подумайте только о позднем раскаянии и о невозможности вернуть назад приговор, уже приведенный в исполнение!

– Гассан-бей!

– Сжальтесь, ваше величество, над собственной плотью и кровью! Должен ли я напомнить отеческому сердцу о любимце? Ужасно видеть, как прольется невинная кровь принца. Одна мысль об этом приводит меня в трепет. Неужели благороднейшее сердце должно перестать биться? И за что же? За что должно постигнуть наказание пылкого, жаждущего высоких подвигов юношу? Он должен принять смерть только за то, что помог мне освободить бедную, несчастную девушку! Сжальтесь, ваше величество! Не дайте исполнить этот ужасный приговор! В прошлом столетии в Пруссии был король, который также хотел смертью наказать своего сына за безрассудный поступок юности. Однако в конце концов король внял просьбам своих вернейших слуг и советников и дозволил товарищу его умереть вместо него. Кетте звали этого счастливца, которому дозволено было положить свою жизнь за принца и сохранить для страны величайшего из королей – принц этот был Фридрих Великий! Последуйте, ваше величество, примеру этого короля, дозвольте мне быть Кетте для принца Юсуфа, дозвольте мне умереть за него, я с радостью встречу смерть, только оставьте жизнь принцу!

Никогда еще ни один смертный не осмеливался говорить так с султаном! Но никогда и никто не трогал так глубоко сердце султана, не пробуждал в нем всех чувств.

– Ваше величество, позовите сюда караульных капиджей, – умолял страстно Гассан. – Прикажите вонзить в эту грудь все штыки, я умру с радостной улыбкой благодарности на устах, если только, умирая, услышу слова: принц помилован!

Султан был, по-видимому, тронут словами Гассана, может быть, отеческое сердце уже сожалело о произнесенном в пылу гнева приговоре.

– Мужество твое служит лучшим доказательством того, что ты не бросаешься своими словами, – сказал он Гассану. – Чтобы спасти принцу жизнь, сделал ты то, на что до сих пор не отважился никто! За твою любовь к принцу тебе прощается твой необдуманный шаг!

– Хвала Аллаху, теперь я надеюсь на жизнь принца, умоляю ваше величество помиловать не меня, а его! Пусть я буду наказан, лишь бы он был прощен!

Удивительное чувство овладело султаном, такого мужества, такой самоотверженной любви никогда еще не случалось ему видеть! Невольно проснулось в нем желание не убивать, не отталкивать от себя этого верного, жертвующего своей жизнью за принца человека, но приобрести в нем одного из тех приверженцев, в которых нуждается и которых желает себе всякий государь и которые в особенности необходимы повелителю Востока. Окруженный многочисленными интригами и опасностями, должен он владеть хоть одним верным сердцем, иметь в свите своей хоть одного человека, стоящего вне всякого подозрения.

Врагов у него было довольно, друзьями же он не мог похвалиться.

– Встань, Гассан-бей! – строго приказал султан. – Я хочу быть милосердным не только в отношении принца, но и тебя! Твое самовольное вторжение в мои покои будет тебе прощено! Я готов исполнить твое желание. Принц будет помилован, и ты сегодня ночью умрешь вместо него!

– Благодарю, горячо благодарю вас, ваше величество! – воскликнул Гассан. – Теперь я счастлив! Высшее желание моей жизни должно исполниться!

– Передай принцу, что он прощен, но позаботься о том, чтобы он снова не пришел просить за тебя, – продолжал султан. – До завтра я не желаю видеть принца, до завтра! Сегодня, с наступлением ночи, ты должен быть у меня в кабинете, и тогда узнаешь дальнейшие мои приказания, а пока приготовься к смерти!

– Милосердие вашего величества наполнило радостью мое сердце, и последнее слово, которое произнесут мои уста, будет благодарность за то, что мне дозволено умереть за принца! – в благородном восторге воскликнул Гассан. – Приказ вашего величества будет в точности исполнен мной.

Султан отпустил Гассана, проводив его взглядом, в котором живо отражались чувства, впервые вспыхнувшие в его душе.

Гассан, после многочисленных приключений и испытаний занесенный судьбой в Стамбул, поступил здесь в военное училище, хотя во многих кружках втихомолку и поговаривали, что некогда он занимался торговлей рабами.

Теперь Гассан произвел на султана необычайное впечатление. Он должен был сознаться, что Гассан ему очень понравился и не мешало бы иметь вблизи себя такого отважного офицера.

Еще более усиливала это впечатление любовь к Юсуфу, которая снова вспыхнула в нем с прежней силой и совершенно победила гнев. Гассан только ускорил эту победу. Слова: «должен ли я напоминать отеческому сердцу о любимце? Ужасна мысль, видеть, как прольется кровь принца!» – не выходили из головы султана.

Вместе с расположением к Гассану росло отвращение к Шейх-уль-Исламу, хотя в последнее время и произошла перемена в отношениях между султаншей Валиде и великим муфтием. Мансуру-эфенди удалось лживым наговором вызвать гнев султана против Юсуфа и довести его до кровавого приговора собственному сыну!

И что за ужасное преступление совершил Юсуф? Шейх-уль-Ислам выставил его поступок немыслимым произволом.

Но разговор с Гассаном заставил султана изменить решение, и, отпуская его, Абдул-Азис принял уже намерение, о котором и не подозревал Гассан.

С торжествующим видом победителя вернулся он к принцу и горячо обнял его.

– Ты спасен! Мне удалось предотвратить ужасную опасность! – в радостном волнении воскликнул Гассан.

– Благодарю тебя, Гассан, за дружескую услугу! Я хочу поблагодарить и моего державного отца за его милость!

– Только не сегодня, Юсуф. Отложи благодарность до завтра! Так желает его величество, – сказал Гассан, сияя счастьем, между тем как во дворце говорили о его предстоящей казни и не могли понять его торжествующего вида.

– Скажи, как удалось тебе так скоро изменить намерение султана? Я сильно боялся за тебя.

– Не спрашивай, Юсуф, как удалось мне это! Будь доволен тем, что это сделано.

– Скажи, какой жертвой добился ты моего помилования? Какое-то ужасное предчувствие сжимает мне сердце! – с испугом вскричал принц. – Лицо твое сияет таким странным торжеством, Гассан, скажи мне, что волнует тебя?

– Ничего, кроме радости, что ты спасен! Сегодня вечером я должен буду тебя оставить.

– Оставить? – спросил принц.

– Только на короткое время! Так приказал султан.

– Гассан, я предчувствую что-то недоброе! – воскликнул принц. – Что ты сделал для меня?

– Я только исполнил свой долг, ничего больше! Не беспокойся, Юсуф.

– Ты хочешь меня оставить, Да еще по приказанию моего державного отца, ты что-то скрываешь от меня, но я узнаю, я должен во что бы то ни стало узнать это!

– Успокойся, Юсуф, ничего нет! Разве ты не видишь, какая искренняя радость, какое торжество светятся на моем лице?

– Я ровно ничего не понимаю! Ты дурно делаешь, Гассан, таясь от меня. Я не в силах отгадать, что случилось или что должно случиться, но на душе тревога, что тебе угрожает что-то недоброе.

Гассан старался успокоить принца и навести его на другие мысли, что наконец и удалось ему сделать, напомнив принцу о Реции. Юсуф всей душой отдался этой любви и чувствовал непреодолимое желание снова увидеть девушку.

Наступил вечер.

– Прощай, Юсуф, – сказал Гассан, стараясь казаться как можно спокойнее и веселее, чтобы скрыть от принца цель своего ухода. – Я должен идти в покои его величества.

– Гассан, я тебя больше не увижу! – воскликнул принц.

– Мы увидимся, принц! – отвечал Гассан, стараясь успокоить молодого человека.

– Ты идешь, ты оставляешь меня, я не пущу тебя одного, где ты, там должен быть и я!

– Этого нельзя, Юсуф, я уже говорил тебе, что султан желает видеть тебя не ранее, как завтра. Мы мужчины и должны твердо встречать все удары судьбы. Что бы ни случилось, принц, не будет ничего такого, что не служило бы доказательством моей верности и преданности. Но я должен идти! Прости мне, что я должен тебя оставить, иначе нельзя. Еще раз прощай!

– Ты не вернешься, сердце говорит мне об этом!

– Тогда с любовью вспомни обо мне, Юсуф.

– Аллах, сжалься! Скажи… Гассан… останься!

Горячо прижал Гассан принца к своему сердцу, насильно вырвался из его объятий и, еще раз кивнув головой, бросился из комнаты. Юсуф поспешил вслед за ним. Но Гассана уже не было. Через час Юсуф узнал от адъютантов и камергеров, что Гассан-бей в эту ночь должен умереть вместо принца.

Известие это повергло его в страшное горе. Он хотел идти к султану, но не смел явиться к нему в этот час, хотел догнать Гассана, отказаться от его жертвы, но где был теперь этот благородный человек, вызвавшийся умереть за него? В невыразимом отчаянии бросился он в свои покои, закрыв лицо руками, упал на постель и разразился неудержимыми рыданиями. Он должен был потерять своего друга, которого любил, как никого другого, он должен был потерять его ради спасения собственной жизни. Это было ужасно!

В это время Гассан был уже в покоях султана.

К нему подошел флигель-адъютант и объявил, что ему приказано в своей военной шинели отправиться во внутренние покои султана.

Приказание это очень удивило Гассана. Однако он велел одному из слуг принести свою серую военную шинель и, надев ее, в сопровождении флигель-адъютанта отправился во внутренние покои султана.

Зачем он должен был явиться в шинели и с какой целью позвал его султан в свои внутренние покои? Не должен ли он был получить здесь красный шнур, чтобы удавиться? Но зачем же было ему умирать в шинели?

В недоумении вошел он в ярко освещенную комнату, где находился султан, и с низким поклоном остановился у входа. К удивлению своему, он увидел, что и султан тоже был одет в серую военную шинель.

Ночь только что наступила. Богато разукрашенные драгоценными камнями стенные часы своим серебристым боем возвестили ее приход. Держа в руках маленький золотой ключик, султан подошел к потаенной двери.

– Иди за мной! – резким, повелительным тоном обратился он к Гассану, отворяя дверь. – Запри дверь за нами!

С этими словами султан вошел в слабо освещенный коридор, устланный коврами и служивший только для одного султана. Гассан последовал за ним и золотым ключом снова запер двери.

Что это значило? Султан вместе с ним уходил из дворца?

Пройдя длинный коридор, они спустились на несколько ступенек и вышли к боковым воротам дворца. Там, с внутренней стороны, воткнут был ключ.

– Отвори! – приказал султан. – Вели со двора подъехать сюда карете, но никому не говори, что для меня. Кучеру прикажи ехать в Скутари и там остановиться вблизи большого минарета. Ты поедешь со мной и ничем не выдашь, кто я.

Гассан поклонился, все еще не понимая, что происходит. Уж не должна ли была его казнь произойти вблизи минарета? Но зачем же ехал туда султан? Может быть, он сам хотел присутствовать при ней? Все это было непостижимо. Молча отворил он ведущие на большой двор Беглербега ворота, которыми султан дозволял пользоваться только при тайных поручениях, и через двор и галереи прошел в богатейшие конюшни, где наготове стояло несколько сотен сильных, породистых, прекраснейших лошадей.

Две кареты были постоянно заложены: одна парадная – для султана, другая простая – для придворных.

Этой последней и велел Гассан подъехать к воротам, отдав кучеру необходимые приказания.

Султан поспешно вышел на улицу и вскочил в экипаж. Гассан, заперев ворота, последовал за ним, и карета быстро покатилась по дороге к Скутари и менее чем через час была уже в Бостон-Джонгли, близ большого минарета.

Там она остановилась. Оба офицера вышли. Гассан приказал кучеру дожидаться тут. Осмотревшись кругом, он не увидел ничего, что бы могло указать ему на намерение султана, ему и в голову не приходило, что они едут к Сирре.

– Проводи меня к дому за рощей, возле большого минарета! – тихо сказал султан. – Что бы ни случилось, ты должен быть со мной!

Теперь только понял Гассан намерение султана, и, следуя его приказанию, отправился к дому замученного в ту ночь софта Ибама.

Там в это время происходило совещание между Мансуром-эфенди и Гамидом-кади.

В этот вечер Мансур не смел выезжать из дома: он ожидал султана, и кади приехал к нему на совет.

– После долгого бездействия дело пророка должно, наконец, торжествовать, это высшая цель моей жизни, брат мой! – сказал Шейх-уль-Ислам Гамиду-кади. – Давно уже не делалось ничего для славы и могущества Полумесяца, пришло время загладить прошлое.

– Все, что ты избираешь своей целью, мой мудрый брат, будет непременно достигнуто, я это очень хорошо знаю! – отвечал кади.

– Ради этой цели я готов пожертвовать своей жизнью, – продолжал Мансур. – Древний блеск империи Османов должен быть восстановлен, и если народ станет под знамя божественного пророка, то останется непобедим. Надо возбудить веру, а что может разжечь ее таким ярким пламенем, как не борьба с гяурами!

– Посланные твои, брат мой, неутомимо действуют в вассальных землях, раздувая пламя восстания. Какие известия получил ты от них?

– Прежде всего, пламя восстания вспыхнет в Боснии! Там уже начинает волноваться христианское население. Восстанут и горцы, за ними последуют Сербия, Черногория и остальные вассальные княжества, – сказал Мансур, и глаза его засверкали зловещим блеском. – Пока еще огонь только тлеет, но, постоянно разжигаемый, он скоро вспыхнет ярким пламенем. В Салониках нашелся повод к восстанию, и одного намека, одного знака довольно, чтобы вспыхнуло пламя войны между правоверными и гяурами!

– Я удивляюсь твоим мудрым распоряжениям. Действительно, нужна твоя неутомимая деятельность, твой все обдумываюший и всем пользующийся разум, чтобы разжечь такое пламя, чтобы ничтожную болгарскую девушку сделать орудием своих планов! Только великие люди, брат мой, способны на такие дела, но подумал ли ты о том, что может случиться, если вспыхнувшее пламя достигнет таких размеров, что ты не в силах уже будешь остановить его?

– От нас будет зависеть воспользоваться удобной минутой и водрузить знамя пророка, – отвечал Мансур. – Кровопролитие послужит очистительной жертвой делу всех правоверных, царство пророка получит новый блеск. Но скажи мне, какие сведения почерпнули вы с мудрым Али-шейхом из старого документа? Я полон ожидания, брат мой, так как для исполнения моих обширных планов нужны огромные средства. Первое и самое могущественное у меня в руках – это сила веры, разожженной во всех землях, над коими сияет Полумесяц. Второе средство должен ты открыть и доставить мне в руки. Для восстановления прежнего блеска нашей империи, для достижения ее могущества нужны богатства, которых, при расстроенной государственной казне, нет в нашем распоряжении. Что же содержит документ?

– Мудрость твоя напала на истинный след, – отвечал кади. – Старый документ есть действительно завещание калифов из дома Абассидов, которые перед бегством укрыли свои сокровища в безопасном месте. Документ переходил из рук в руки, и, по-видимому, никто не обращал на него внимания и не потрудился разобрать его. Так он попал в руки последнего потомка Абассидов, старого толкователя Корана Альманзора, который последний имел право на наследство калифов, но со смертью его сокровище не имеет наследников.

– Только дочь его еще жива!

– Это нисколько не помешает нашим планам, – продолжал кади. – Одно, что заставило меня призадуматься после разбора старинного документа, это непонятное и таинственное исчезновение подлинного документа, я никак не могу объяснить себе этого!

– Слава Богу, что у нас осталась копия! Так в документе действительно говорится о сокровище Абассидов?

– Да, брат мой! Мы узнали место, где скрыли его калифы перед своим бегством, одного только не знаем мы – не расшифрована ли рукопись раньше и не взяты ли уже сокровища.

– Самое простое средство узнать об этом – немедленно обыскать это место! Назови мне его.

– В одном уединенном месте пустыни Эюб-Тей, недалеко от караванной дороги, возвышается, как гласит документ, громадная пирамида, не поддающаяся разрушительному действию времени! Внутри ее, там, где находятся мумии древних царей, лежат сокровища, оберегаемые мертвецами.

– Победа! Победа! – воскликнул Мансур-эфенди. – Мы возьмем у мертвецов громадные сокровища Абассидов, в которых они уже больше не нуждаются.

– На этом месте рукопись оборвалась, – продолжал кади, – немногие строчки только дают понять, что на следующих листах ясно обозначено место и путь во внутрь пирамиды, но листы эти или уничтожены, или затеряны, одним словом, их нет!

– Так мы сами отыщем место и путь в пирамиду, брат мой!

– Мы перерыли и пересмотрели остальные документы, найденные в доме Альманзора, но пропавших листов нет между ними, и ни в одной из остальных рукописей не было и намека на это объяснение!

– Так будем довольствоваться тем, что узнали! Я сам с несколькими заслуживающими доверия людьми при первом удобном случае отправлюсь к указанной пирамиде и найду доступ в нее. Я до тех пор не успокоюсь, пока не достигну того или другого результата. Еще один шаг к осуществлению моих планов я намерен сделать сегодня ночью. Султан будет здесь, в доме.

– Новый знак твоего могущества! Никогда еще не случалось ничего подобного, брат мой!

– Он придет, и моя обязанность – воспользоваться этим часом для дела нашей веры.

– Понимаю, ты хочешь устами пророчицы расположить его в пользу твоих планов и подготовить к предстоящим событиям!

– Я хочу подвигнуть его к подвигам во имя нашей веры, чтобы он содействовал достижению моей цели и не противился моим планам!

– Я слышу голоса, – внезапно прервал разговор Гамид.

– Это он!

– Но, кажется, он не один!

Шейх-уль-Ислам подошел к полуотворенной двери. В это время один из сторожей встретил внизу султана и его проводника.

– С ним офицер, – сказал Мансур.

Гамид-кади распрощался с Шейх-уль-Исламом и вышел из дома, тогда как султан в сопровождении Гассана подымался по лестнице.

Мансур-эфенди другим путем, со двора, тоже отправился наверх и, никем не замеченный, был уже на своем месте. Гассан все еще не понимал, зачем взял его султан с собой к пророчице, на которую он, после событий прошлой ночи, смотрел совсем другими глазами. Он должен был умереть вместо принца, а теперь вдруг сопровождал султана в дом софта? Что же это значило?

Абдул-Азис вошел в слабо освещенную комнату, где чудо встало, по обыкновению, на возвышение. По-прежнему широкая и длинная белая одежда с золотым шитьем закрывала всю ее фигуру. Какое-то мистическое, таинственное впечатление произвела на султана пророчица и вся обстановка комнаты. Сторожа принесли для него подушку, Гассан встал позади него.

Но вот зазвучал чудный, серебристый голос Сирры.

– Когда придет помощь Божья и победа и ты увидишь моих людей вступающими в религию Аллаха, восхвали тогда твоего Владыку и проси у него прощения, ибо он прощает охотно.

– Говорят, ты можешь видеть далекое будущее и предсказывать людям их судьбу, – после непродолжительного молчания обратился к Сирре Абдул-Азис. – Скажи мне, что видишь и что знаешь ты.

Мансур шепнул ей сообразный его планам ответ, но каков был его ужас, когда Сирра, которая всегда понимала и буквально повторяла его слова, на этот раз заговорила совсем другое – он едва верил своим ушам. Что случилось? Что он услышал?

Сирра исполнила приказание Золотой Маски!

– До наступления третьего Рамазана трон пророка опустеет, – сказала она своим неземным голосом. – Не смерть лишит повелителя правоверных престола, но человеческая рука! Враги во дворце страшнее гяуров! Затем вступит на престол Магомед Мурад, под именем Мурада V, но его царствование продлится всего три месяца, затем трон пророка снова опустеет, и опять не через смерть, а по воле людей! Следующий за ним Абдул-Гамид будет царствовать еще меньше, и престол пророка опять опустеет. Его займет Мухмед-Решад-эфенди.

– Замолчи! – в ужасе вскричал султан: он страшно дрожал и едва держался на ногах под гнетом этого ужасного пророчества.

Гассан был также поражен ее словами.

– Уйдем скорее из этого дома, – с трудом выговорил султан и, шатаясь, вышел из комнаты. – Иди за мной.

– Я ни на шаг не отстану от вашего величества! – отвечал Гассан и вместе с султаном покинул дом софта.

По дороге Абдул-Азис быстро повернулся к следовавшему за ним Гассану и взволнованным голосом сказал:

– Теперь ты видишь, что я только для вида принял твою жертву, чтобы испытать тебя. Ты не умрешь за принца! Я желаю иметь тебя при себе. Садись со мной в карету и никому не говори о том, что ты сейчас слышал!

 

XVII

Лаццаро и принц

Прежде чем следовать за нитью нашего повествования, заметим, что описанные здесь лица и события при турецком дворе, хотя и могут многим показаться невероятными и даже нелепыми, однако же до мельчайших подробностей соответствует истине. Равно и сообщенное в прошлой главе пророчество, которое стало известно всему Константинополю и рассказывалось повсюду еще до его исполнения.

Теперь вернемся к нашим событиям.

Бегство Реции, по понятным нам теперь причинам, встревожило Мансура и Гамида-кади тем сильнее, что вместе с Рецией исчез и маленький принц Саладин.

Оба были равно важны для правителей могущественных Кадри. Реция, как последняя в роде Абассидов, вырвавшись на свободу, могла помешать и даже быть опасной для осуществления замыслов Мансура. А обладание принцем давало возможность влиять на наследника престола Мурада, отца Саладина. И вдруг оба неожиданным образом ускользнули от него, да и казнь Юсуфа была отменена султаном.

Хотя Мансур и принял немедленно все надлежащие меры для поиска беглецов, но это было дело далеко не легкое в огромной турецкой столице, к тому же разъединенной на части, отделенные друг от друга водой.

На второй день после бегства Реции и Саладина принцесса Рошана послала своего доверенного слугу Лаццаро в развалины с поручением к Шейх-уль-Исламу. Грек уже несколько дней втихомолку обдумывал, как бы ему лучше устранить «чудо». Он боялся Сирры, знавшей о всех его преступлениях! Если бы она обвинила его в поджоге, это могло бы дурно кончиться для него, несмотря на заступничество принцессы.

Но как ему было подступиться к ней, когда она стала пророчицей? То сверхъестественное появление пророчицы особенно беспокоило его: как мог он заставить ее молчать или сделать ее безвредной, когда она раз уже воскресла из мертвых?

Страшно было выражение глаз Лаццаро, когда он на пути в развалины раздумывал о средствах погубить Сирру, одна мысль о которой уже приводила его в бешенство и ужас.

Желтовато-бледное лицо его казалось окаменелым. Вся жизнь сосредоточивалась в одних глазах, которые, казалось, имели какую-то злобную силу. На Востоке настолько распространена вера в злой глаз, что о могуществе его упомянуто даже в Коране, поэтому многих охватывал ужас при одном взгляде Лаццаро.

Ненависть и злоба Лаццаро направлены были теперь против Сирры – но она была для него недосягаема! Если бы он только осмелился подойти к ней, то наверняка был бы схвачен и растерзан ее сторожами или коленопреклоненной перед ней толпой. Он слишком хорошо знал фанатизм магометан. В подобную минуту они приходили в такое дикое бешенство, что на месте же побивали камнями или разрывали на куски, не допуская вмешательства кавасов.

Расправа черни очень легко принимает чудовищный характер, но нигде она не склонна так к фанатизму, как в Турции.

Между тем как турки в других случаях вообще обнаруживают большое хладнокровие и нелегко могут быть выведены из терпения, толпа фанатиков тем опасна, что Лаццаро, более чумы, боялся ее и не отваживался на открытую вражду с пророчицей.

Грек не знал, что и думать о ней! Он боялся ее, и это сильно мучило его, так как она была единственным существом, которого боялся Лаццаро.

В развалинах Кадри он узнал от сторожа в Башне мудрецов, что Баба-Мансур в отсутствии, а Гамид-кади работает в Зале совета.

Лаццаро велел доложить ему о себе и тотчас был введен к кади. Тот сидел у стола и писал, перед ним лежали документы. Он взял из рук грека письмо принцессы и приказал ему ждать ответа. Лаццаро поместился у дверей.

Должно быть, письмо заключало в себе важное известие. Кади заботливо спрятал его, затем обратился к слуге принцессы, с которым был знаком уже много лет. Он хорошо знал, что это он убил сына Альманзора и привез Рецию в Чертоги смерти.

Письмо содержало, по-видимому, какое-то известие о дочери Альманзора. Гамид-кади вторично развернул и прочел его и тогда только сказал:

– Знаешь ли, что дочери Альманзора удалось убежать вместе с принцем?

– Нет, мудрый кади. Лаццаро от твоей милости впервые слышит об этом бегстве! – отвечал грек, и глаза его дико сверкнули при этих словах.

– Им удалось бежать из развалин, – продолжал кади. – Все попытки отыскать их не удались.

Лаццаро гордо и презрительно улыбнулся.

– Если мудрому кади угодно будет поручить мне это дело, беглецы недолго пробудут за пределами развалин, – сказал он.

– Я знаю, как ты искусен в подобных делах, но на этот раз эта задача нелегкая. Чтобы помочь тебе, сообщу важную новость. Не мы одни разыскиваем дочь Альманзора, принц Юсуф, ослепленный ее красотой, тоже ищет ее!

Лицо грека приняло злобное, полное ненависти выражение.

– Светлейший принц? – спросил он. – О, дочь Альманзора счастлива, нечего сказать! Красота ее находит много поклонников!

– В чем успел принц Юсуф, я не знаю, но думаю, что ему легче будет отыскать ее след. Ты можешь разузнать обо всем, предложив принцу свои услуги в этом деле.

– Так должно быть, если ты это приказываешь, мудрый кади!

– Сегодня вечером принц намерен отправиться в развалины Хебдоман, чтобы отыскать дочь Альманзора! Знаешь ли ты эти развалины?

– Не во Влахернском ли они квартале, куда можно пройти через высокую арку ворот, минуя большое стамбульское кладбище?

– Да, там! Через несколько часов ты можешь встретить там принца. Постарайся подойти к нему и предложи ему свои услуги! Принц тебя знает?

– Боюсь, что светлейший принц помнит меня. Впрочем, тем лучше, это еще увеличит его доверие! – отвечал Лаццаро.

– Эта местность далеко не безопасна, и слишком рискованно со стороны принца отправляться в этот притон цыган, нищих и мошенников!

– Любовь не знает опасностей! – усмехнулся грек. – Дочь Альманзора обворожила светлейшего принца! Чтобы отыскать ее, он готов идти хоть на край света!

– Узнаешь ли ты принца, если он явится туда в простом платье?

– Будь покоен, мудрый кади, я найду светлейшего принца!

– От проживающей там сволочи можно ожидать всего дурного, – с умыслом заметил кади, что хитрый грек очень хорошо понял. – Ты не хуже других знаешь, что нападения разбойников там не редкость! Отправляясь туда, принц, сам того не подозревая, подвергает себя опасности. Это отребье – персидские лудильщики и нищие – зорко следят за теми, у кого есть золото и драгоценности!

– Да, нападение там не диво, – согласился Лаццаро.

– Тебе предстоит отвратить несчастье. Но так как в этом костюме цыгане и мошенники легко могут принять тебя за провожатого принца и попытаться ограбить и убить также и тебя, – сказал Гамид-кади, – то советую тебе лучше переменить одежду.

– Кажется, я вполне понял тебя, мудрый кади, спешу в точности исполнить твои приказания.

– Может быть, тебе удастся через принца напасть на след дочери Альманзора. Вот все, чего я от тебя требую, ничего другого и в мыслях у меня не было, – заключил разговор осторожный кади. – Ступай и сообщи мне о результатах твоих дел!

Грек удалился с низким поклоном. Прежде всего он вернулся в Скутари и там на одном из рынков купил себе красную феску и темный кафтан.

Затем он отправился в указанное ему Гамидом-кади предместье города.

От серальского шпица в Стамбуле, пройдя некоторое пространство возле высоких дворцовых стен и тенистых платанов, достигают насыпи, по которой проходит железная дорога. Развалившиеся башни здесь чередуются с потрескавшимися полуразрушенными стенами.

Здесь, у Семи башен Эди-Кули, сворачивают от берега Мраморного моря назад, к Золотому Рогу, вдоль огромных Юстинианских земляных стен. Тут, оставив почерневшие от времени и также обреченные на разрушение башенные колоссы, приходят к арке ворот бывшего портала святого Романа. Через несколько проломов в стенах выходят сначала на большие Стамбульские кладбища с многочисленными каменными обелисками, затем достигают Влахерна, прежде большой части города, теперь же местечка, состоящего из грязных, населенных евреями лачужек, значительную часть которых истребляют ежемесячные опустошительные пожары.

Здесь же находятся и развалины Хебдоман – притон египетских цыган, еврейских нищих и греческих мошенников. Вместе с летучими мышами и скорпионами они населяют эти мрачные убежища, а в прекрасные весенние дни праздношатающиеся ребятишки греются на солнце, на плитах и обломках колонн, остатках прежней роскоши, прежнего великолепия греческой империи.

Как развалины Кадри на другом конце города, так и это угрюмое, каменное здание ведет свое начало с тех времен, когда Константинополь еще не был завоеван турками.

Развалины Хебдоман состоят из высоких и низких стен, заросших кустарниками и вьющимися растениями, там и сям находятся отверстия в виде остроконечного свода. Местами заметны нижние части окон.

Внутренность Хебдоманских развалин делится на бесчисленное множество отдельных помещений, из которых большая часть закрыты сверху и наполовину завалены мусором и обломками камней, так что там образовались целые поселения, строго обособленные. И там, посреди мусора и травы, живет множество бесприютных бродяг, слишком бедных и ленивых для того, чтобы за несколько пиастров нанять себе квартиру в порядочном доме.

Это сборище людей представляло пестрое смешение всевозможных племен, костюмов, наречий и обычаев.

На стенах и внизу на траве сидят и лежат смуглые цыганские ребятишки, у входов, прислонясь к стене, стоят стройные цыганские девушки, сбоку старые; полунагие укротители змей и персидские факиры сидят на шкурах зверей и с наслаждением покуривают трубки; кругом, в своих помещениях, лежат опьяневшие от опиума нищие, стараясь блаженными сновидениями заглушить свои земные бедствия. Восточные музыканты и греки бренчат на своих инструментах, дальше, вверху, на одиноком стенном выступе сидит на корточках молодой цыган и извлекает из своей скрипки глубокие, жалобные мелодии, слышанные им от отцов.

Был уже вечер, и разноплеменные бродяги, подобно ночным птицам, оставляли свои дневные убежища и отправлялись блуждать по городским улицам, выжидая удобного случая для грабежа или убийства.

Вечерняя заря мало-помалу потухала вместе с отлетом летучих мышей, мошенники тоже вышли на свою ночную работу, отдохнув за день.

В это время какой-то мужчина в темном кафтане шел по дороге к вышеупомянутому убежищу бесприютных горемык. Красная повязка наподобие чалмы обвивала его голову.

До развалин было еще далеко, когда под развесистым платаном он увидел лежащего человека. Человек этот, по-видимому, спал. Наружность его испугала бы всякого: с первого взгляда можно было узнать в нем разбойника. Судя по его усеянному рябинами лицу и беспорядочной одежде, это был грек. Казалось, человека в красной чалме влекло к этому бродяге, он толкнул его, как будто хотел что-то спросить.

Но тот, очевидно страшно опьяневший от опиума, ничего не чувствовал и даже не пошевелился.

Только незнакомец хотел повторить свою попытку разбудить его, как вдруг вблизи его что-то зашевелилось, чего он до той минуты и не заметил.

Внизу, у толстого ствола платана, сидел какой-то старик, поджав под себя полуобнаженные ноги, с голыми руками и плохо прикрытым туловищем; на голове у него была надета широкая грязная чалма. Чудное впечатление производило сильно загорелое морщинистое лицо его, обрамленное длинной, белой, как снег, бородой, ниспадавшей на худощавую костлявую грудь старика. Смуглые руки и ноги его были поразительно худы, но в то же время сильны и крепки. На шее у него висела цепочка с мощами, а ниже – дудка. Возле него в траве лежали, свернувшись, семь или восемь змей, головы которых почти касались голого тела старика.

Неподвижно, как восковая фигура, сидел он, прислонившись спиной к дереву. Он только тогда шевельнулся, когда человек в красной чалме вторично хочет толкнуть спящего бродягу.

– Не делай этого! – сказал он. – Грек убьет тебя, если ты теперь его разбудишь.

– Как, ты укротитель змей? – спросил тот, и при звуке его голоса все еще зоркие глаза старика так быстро и живо скользнули по нему, как будто он узнал этот голос и хотел удостовериться в личности этого человека.

– Я египетский укротитель змей, Абунеца, и вчера ночью удостоился чести заставить танцевать моих змей в гареме всемогущего султана всех правоверных, – отвечал старик подошедшему к нему ближе незнакомцу.

– А что, милость эта наполнила твои карманы? – спросил он.

Укротитель змей промолчал.

– Я так и думал, – продолжал незнакомец, посмеиваясь втихомолку. – Гофмаршалы, начальники евнухов, слуги и весь штат тратят столько денег, что ничего не осталось на твою долю. Я знаю все. Ты бедняк, я это вижу.

– Да, сударь, я беден, очень беден! – отвечал укротитель змей, опустив голову.

– Отчего же ты не умеешь сам себе помочь? – продолжал тот. – Ты ничего не достанешь, во дворце богачей не получаешь даже предназначенных тебе денег: их берут себе гофмейстеры и слуги. Иначе и быть не может. Но скажи мне, не проходил или не проезжал здесь верхом молодой эфенди?

– Молодой знатный господин?

– Да, на руках у него дорогие перстни, карманы его туго набиты золотом.

– Нет, сударь, такого пока еще не видел!

– Так он еще придет.

– Ты ждешь его?

– Я хочу предложить ему свои услуги!

– Так! Но что нужно молодому эфенди здесь, в Хебдомане? – спросил укротитель змей. – Не слугу же намерен он нанимать?

– Здесь, в развалинах, он ищет одну девушку с мальчиком.

– Турчанку?

– Да, и очень красивую!

Старик отрицательно покачал головой.

– Нет, сударь, здесь не видел. Но в Скутари видел я вчера прелестную турецкую девушку с десятилетним мальчиком.

– Это они! – воскликнул Лаццаро. – Их-то и ищет молодой богатый эфенди. Скажи ему это, когда он вернется из развалин, может быть, он даст тебе бакшиш.

– Кажется, ты хочешь поступить к нему в услужение?

– Разумеется! Дай сначала ему пройти, чтобы мне встретиться с ним у развалин! Обратись к нему, когда он пойдет обратно.

– Но, поступая к нему в услужение, ты скажи, что я видел девушку и мальчика в Скутари.

– Зачем? Надо же и тебе что-нибудь заработать!

– Ах, ты очень добр! – воскликнул старый укротитель змей. – Абунеца два дня уже ничего не ел!

– Ну, а что, если он ничего тебе не даст? – с язвительной усмешкой спросил его тот. – Делай, что хочешь, меня это нисколько не касается, он богатый эфенди!

Старик осторожно и робко осмотрелся кругом, не слышал ли кто этих слов.

– Ты очень добр, – сказал он затем, понизив голос, – ты хочешь дать кое-что старому Абунеце! Я думаю даже, ты еще что-нибудь прибавишь, если… – проговорил он совсем тихо, – если я верно понял тебя.

– Понял или нет, делай, что хочешь! Кто от своей честности умирает с голода, тот ничего лучшего не заслуживает. Какие еще у тебя, старик, сильные ноги и руки, я думаю, ты справишься с любым молодым парнем! Далеко ли еще до развалин?

– Не очень!

– Ладно! Мы потом вернемся сюда, старик, – сказал человек в красной чалме, поклонился укротителю змей и снова вернулся на дорогу.

Он поспешно пошел по направлению к развалинам, где там и сям стояли и лежали девушки, женщины и мужчины. Подойдя ближе, он услышал шум и брань.

Все бросились к тому месту посмотреть, чем кончится крупная ссора между цыганом и турком.

Лаццаро, человеком в красной чалме был он, как уже, наверно, отгадали читатели, по-видимому, хотел сначала убедиться, не нашли ли Реция и Саладин себе убежище в развалинах.

У входа в них, вся сгорбившись, сидела на корточках старая цыганка.

Лаццаро подошел к ней.

– Уходишь ли ты каждое утро вместе с другими в город или остаешься здесь? – спросил он ее.

– Я не могу больше ходить, сударь, я всегда здесь, – отвечала горбатая старуха.

– Не приходили ли вчера или сегодня новые бесприютные искать здесь убежище?

– Да, сударь, целая толпа пришла сегодня ночью.

– Не было ли между ними девушки с мальчиком?

– Ты говоришь о женщине с ребенком на руках!

– Каких лет был мальчик?

– Не старше четырех лет!

– Нет, я говорю не о том, я спрашиваю о…

В этот момент разговор их был прерван: на дороге Лаццаро увидел принца без проводника, приближавшегося к развалинам. Он был в европейском костюме, с чалмой на голове. Хотя платье его и было из лучшей материи, но ничто не обличало в нем его высокого звания, тем более он шел пешком. Однако по рукам его, обтянутым перчатками, можно было угадать в нем знатного турка.

Лаццаро отошел от цыганки и медленно пошел навстречу принцу, делая вид, что принадлежит к обитателям развалин.

Принц Юсуф, увидя его, знаком подозвал к себе.

– Ты живешь здесь? – спросил он.

– Да, знатный барин! – отвечал тот, в полной уверенности, что принц не узнал его, тем более что он был в турецком кафтане и чалме, и к тому же стемнело.

– Я отыскиваю здесь одну девушку из Скутари, – продолжал Юсуф. – Знакомо тебе это место?

– Да, знатный господин, я был прежде слугой в доме мудрого толкователя Корана Альманзора!

Принц был поражен.

– Так ты знаешь и дочь его? – обрадовался он.

– Рецию, знатный барин?

– Мне сказали, что она с мальчиком отправилась сюда!

– Дочь Альманзора? Тогда я знал бы об этом. Я видел бы ее. Нет, знатный господин. О, если бы мне только увидеть ее! Нет, знатный барин, она не здесь!

– Не здесь? Ты верно это знаешь?

– Так же верно, как то, что над нами Аллах! Так ты, знатный барин, ищешь прекрасную Рецию?

– Странная встреча! – задумчиво произнес Юсуф. – Ты, значит, был слугой в доме ее отца?

– И ропщу на Аллаха, что не могу быть им более! Мудрый Альманзор не вернулся, единственный сын его убит, весь дом опустел! Но знаешь, что я думаю? Там, в Скутари, живет старая Ганифа, прежняя служанка и поверенная дочери Альманзора, не у нее ли приютилась прекрасная Реция?

– Очень может быть. Знаешь ли ты эту служанку? Знаешь ли, где она живет? – быстро спросил Юсуф.

– Да, знатный барин.

– Можешь ли ты проводить меня к ней?

– Сейчас же, если прикажешь.

– Так пойдем же, проводи меня, я награжу тебя за это.

– Какую хорошую, беззаботную жизнь вел я прежде, пока еще жив был мудрый Альманзор, – говорил Лаццаро. – Что это было за время! Хотя там и не было распущенности, а соблюдались чистота и строгий порядок, но нам было хорошо; как любящий отец заботился Альманзор обо всех… Мы должны вернуться сюда на дорогу к серальскому шпицу, знатный барин, – перебил он свою речь, – оттуда мы должны переехать в Скутари.

– Там ждет меня моя яхта.

– Тем лучше. Я сейчас увидел, что имею дело со знатным господином, – льстивым тоном сказал коварный грек, вместе с принцем Юсуфом удаляясь от развалин. – Да, чудное было это время. Как ропщу я на Аллаха, что мудрый Альманзор не вернулся!

– Теперь ты без места? – с участием спросил Юсуф.

– После такого доброго господина трудно отыскать себе нового!

То обстоятельство, что человек этот знал Рецию и был слугой в доме ее отца, расположило принца в его пользу. В душе он решил уже взять его к себе в услужение.

– Как темно здесь у платанов, – сказал он после небольшого молчания, вместе с Лаццаро подходя к тому месту дороги, где сидел старый укротитель змей.

Глаза грека беспокойно забегали, отыскивая старого Абунецу.

– Здесь темно, знатный барин, но с той стороны падает лунный свет на нашу дорогу, – сказал он так громко, что укротитель змей должен был его слышать, если он был бы еще поблизости. – Не сказал ли ты давеча, что прекрасная Реция имела при себе мальчика?

– Да, десятилетнего мальчика, – так сказали мне недавно в Скутари.

– Но мне ничего неизвестно об этом мальчике, – продолжал Лаццаро еще громче, – если бы я только знал…

В эту минуту между старыми тенистыми деревьями, возле дороги, что-то зашевелилось.

– Кто тут? – громко спросил принц Юсуф.

Но в этот самый момент к ним подступила высокая, окутанная мглой ночи фигура.

Лаццаро в полной уверенности, что это укротитель змей и он сейчас набросится на принца, быстро приблизился к деревьям. Но вдруг он почувствовал удары двух здоровенных кулаков. Принц же в ужасе отступил назад.

– Что здесь такое? – воскликнул он.

– Ничего, принц, ничего! – тихо сказал голос. – Дело касается не вас, а вашего коварного проводника, идите спокойно своей дорогой.

В первую минуту, пораженный этой неожиданной встречей, Юсуф не знал, что ему делать, тем более что кругом было совершенно темно.

Раздался глухой стон.

– Что случилось? – спросил он. – Кто ты такой?

Он ближе подошел к тому месту, где было сделано неожиданное нападение на его проводника, но не мог видеть ни его, ни нападавшего на него, только что-то шумело и шевелилось между деревьями.

Но через минуту все смолкло.

Грек куда-то исчез, напрасно звал он его, искал между деревьями, он никого не нашел. Кругом все было тихо и безмолвно.

 

XVIII

Победа

Сади и Зора оставили поле битвы, где в честном бою пали сыновья эмира. Они быстро поскакали к открытой равнине, узнав от молодого пастуха о неприятельских силах, приближавшихся туда, по-видимому, с целью окружить их и взять в плен.

– Боюсь, что тшауш со своим отрядом попался в руки бедуинов! – сказал Зора своему товарищу. – Он рискнул зайти слишком далеко!

– Коварные арабы заманили его к своему лагерю, – отвечал Сади, – должно быть, Кровавая Невеста уже там, иначе ее воины не могли бы выступить на помощь ее братьям.

– Прежде всего, надо нам пробраться в свой лагерь, – продолжал Зора, – все остальное сейчас неважно. Только бы нам соединиться со своими солдатами, а там мы уже одолеем врагов.

– Так, так, мой храбрый Зора-бей, надо спешить!

– Чем скорее мы разобьем врагов, тем раньше сможем победителями вернуться на родину!

– Знаю, что тебе не терпится вернуться в Стамбул!

– Я беспокоюсь за Рецию!

– А я думал, что тебя обворожила принцесса! Она тебя любит, Сади, и недурно было бы, если бы ты сделался пашой и женился на принцессе! Не возражай ничего, друг мой, – полушутя, полусерьезно сказал Зора. – Не следует отталкивать от себя счастье, если оно случайно выпадает нам на долю. Оно и без того только раз в жизни улыбается человеку! Если он им вовремя не воспользуется, то потеряет его навсегда и всю жизнь будет в этом раскаиваться. Будь благоразумен, Сади, следуй голосу рассудка и не давай воли своим чувствам!

– Ты хорошо умеешь читать наставления другим! – сказал, смеясь, Сади. – Как идут твои дела с прекрасной англичанкой, а?

– То совсем другое дело, Сади. Она дипломат, и я чувствую большое желание по счастливом возвращении на родину избрать то же поприще! Ты же, напротив, намерен продолжать военную карьеру, и если достигнешь звания паши, как будет заманчиво для тебя жениться на принцессе! Поверь мне, гордость и честолюбие возрастают вместе с нашим возвышением. Теперь ты еще и не думаешь об этом, сегодня ты сомневаешься в справедливости моих слов, но придет время, когда ты на пути к славе будешь ослеплен честолюбием.

– Принцесса ко мне благосклонна, не думаешь ли ты, что я буду отрицать это?

– Короче говоря, она любит тебя!

– И это может быть, но между нами лежит такая глубокая пропасть, что нечего и думать об исполнении твоих пожеланий, друг мой!

– Пропасть эта в скором времени будет уничтожена! Вспомни о Нури-паше, о Эдхеме-паше, оба женаты на принцессах.

– Я не хотел бы быть на их месте.

– То опять-таки другое дело, Сади! Они не то, чем был бы ты, – не хозяева в своем доме. Но что там такое – видишь ты дым?

– Это пыль, друг мой! – отвечал Сади. – Облако пыли, поднятое скакунами наших врагов!

– Твоя правда, теперь я и сам это вижу, мы должны взять немного правее, чтобы, миновав их, добраться до своего лагеря. Мы потом, наверно, найдем их на тех горах, где мы давеча были!

– Мы должны держать вправо, – сказал Сади через несколько минут, когда они уже своротили немного в сторону от видневшегося вдали облака пыли, – но посмотри-ка сюда, Зора, и тут, кажется, тоже подымается вдали легкий туман.

– Клянусь бородой пророка, и это облако пыли!

– Если мы повернем еще правее, нам придется сделать круг!

– Это не поможет, Сади. Однако не можем же мы броситься в руки арабам, чтобы они окружили и уничтожили нас! Это было бы безумием. – Зора повернул немного правее, и Сади последовал за ним, хотя и с внутренним колебанием. Бедуины были близко и должны были увидеть их на голой песчаной равнине, местами только прерываемой холмами. Чтобы остаться незамеченными, офицеры должны были сделать дальний обход. Оба товарища слегка пришпорили лошадей, и верные животные с быстротой ветра понеслись по пустыне.

Вдруг Сади вздрогнул и остановил своего коня.

– Что такое? – спросил, подскочив к нему, Зора.

– Стой! – закричал Сади. – Посмотри-ка туда, – и он указал ему на другую сторону горизонта, и там вдали мало-помалу подымалось облако, а другие сбоку заметно увеличились.

– Мне кажется, мы окружены неприятелями, – мрачно сказал Зора, остановив лошадь. – Со всех сторон идут сюда небольшие отряды!

– В таком случае, нам ничего больше не остается, как, спрятавшись где-нибудь поблизости, ждать их приближения и затем, в самом удобном месте пробиться сквозь их ряды, – отвечал Сади. – Это единственная для нас возможность соединиться со своими солдатами!

– Они хотят отрезать нам дорогу, окружить нас и взять в плен. Спешимся, Сади! И кони и всадники должны лечь, если они увидят нас, прежде чем пойдут врассыпную, то нам придется сразиться со всеми, и тогда мы погибли!

Оба офицера проворно соскочили с лошадей.

– Пойдем вон туда, где буря нанесла песку наподобие окопа! – вскричал Сади и за узду отвел своего коня к означенному месту. – Ляжем за этот холм и будем караулить неприятеля. – Зора последовал за ним к нанесенному ветром песчаному холму, за которым со всех сторон окруженные неприятелями офицеры могли укрыться до тех пор, пока не высмотрят, с какой стороны удобнее пробиться сквозь неприятельские ряды.

Вместе с ними улеглись и лошади.

Оба офицера были теперь закрыты холмом, и мчавшийся вдали со всех сторон неприятель не мог их видеть.

Должно быть, отряды собрала Кровавая Невеста и сама предводительствовала ими, так как Сади вскоре заметил развевающееся по ветру знамя.

Чтобы не упустить офицеров из своих рук, арабы, как увидели теперь Сади и Зора, разделились на небольшие отряды, которые на некотором расстоянии друг от друга мчались к одному общему месту, где они и намерены были соединиться.

Каждый из отрядов, по-видимому, состоял из двадцати или тридцати воинов, и расстояние между ними было около четверти мили. Таким образом, ничто не могло ускользнуть от них, и Сади и Зора поняли, что они только чудом могут пробиться между этими отрядами.

Из своей засады они ясно видели направление отдельных неприятельских отрядов и при приближении их заметили, что отряд со знаменем остался далеко слева. Но два отряда все еще мчались прямо на них; но чем ближе приближались они, тем более становился между ними промежуток, издали казавшийся незначительным.

Вместе с тем возросла и надежда офицеров пробиться между отрядами.

Кругом, с семи сторон, приближались отдельные всадники бедуинов, и, возможно, было еще много других, которых из-за отдаленности не могли видеть Сади и Зора.

Отряды, которые с обеих сторон прямо шли на них, казались им наиболее удаленными друг от друга.

– Здесь мы должны пробиться, – решительно сказал Сади, – дадим им подойти на несколько сотен шагов, затем вскочим на лошадей и бросимся вперед! Враги с обеих сторон кинутся на нас. Мы выстрелим в ближайших, а там, пришпорив лошадей, ринемся вперед к нашему лагерю.

– Ты прав, Сади! – согласился Зора. – Кровавая Невеста собрала все свои силы и разделила их на отряды, чтобы тем вернее уничтожить нас; значит, ей удалось убежать от тшауша и его солдат.

– Тем лучше, друг мой, только бы нам проскочить и добраться до лагеря, там мы сможем подпустить Кровавую Невесту и все ее силы, чтобы сразиться с ними.

– Они подходят ближе – вот тот отряд, слева, на значительном расстояний движется от нас, другой, справа, тоже далеко, хотя и ближе первого, в ту сторону мы и должны броситься. Заряжено ли твое ружье?

– Да, и ружье, и оба пистолета.

– Мое тоже! – вполголоса сказал Сади. – Не надо упускать удобной минуты – раз, два, три – вперед! Да поможет нам Аллах!

Они проворно вскочили – между тем как неприятельские отряды с обеих сторон промчались мимо.

Они увидели и узнали обоих офицеров! Раздался дикий крик, бедуины бросились в погоню.

Сади и Зора, казалось, погибли, около сотни всадников бросились на них на двоих, каждый отряд состоял из пятидесяти человек.

Сади и Зора первые выстрелили из своих винтовок, затем перебросили ружья на плечи, так как некогда было заряжать их, и поскакали.

Беспорядочный шум поднялся со всех сторон, арабы помчались за ними. Гремели выстрелы, и пули свистели вокруг двух смелых всадников, пытавшихся пробиться сквозь окружавшие их неприятельские отряды.

Поднялась невыразимая суматоха, крики, выстрелы, ржание лошадей – все это слилось в какой-то беспорядочный гул. Притом же бедуины так поспешно бросились в погоню за турками, что следы их скрыли два столба пыли.

Когда они рассеялись, видно было, что арабы, пригнувшись к шеям лошадей, в своих белых развевающихся плащах, мчались все в одном направлении. Они боялись, что офицеры ускользнут от них.

Сади и Зоре удалось оторваться от бедуинов. Сзади их раздавались еще отдельные выстрелы, но пули не попадали в цель. Мало-помалу бедуины расстреляли все заряды, а заряжать им тоже было некогда – надо было догнать неприятеля, а у некоторых арабов были такие лошади, что с ними редко какая другая могла сравняться в быстроте и выносливости.

Эти-то всадники и пустились теперь в погоню. Сади и Зоре невозможно было ускользнуть от них, как бы ни гнали они своих лошадей.

Когда остальные арабы увидели, что шесть лошадей, известных всем как лучшие бегуны, помчались в погоню и через несколько минут уже далеко оставили за собой всех остальных, то раздались дикие крики радости. Оба офицера услышали их и увидели, что шесть бедуинов опередили других и приближались к ним.

– Они нас догоняют! – закричал Сади своему товарищу, ехавшему впереди. – Но им не захватить нас! С шестью бедуинами мы справимся, если дело дойдет до рукопашной.

– Вперед! – отвечал Зора.

– Арабы все больше и больше отстают, и только шестеро быстро приближаются к нам. Пистолеты в руки, Сади. Каждому из нас надо сделать по два выстрела, и должно пасть по два врага, тогда останутся только два, а с ними мы живо справимся.

Сади горел нетерпением покончить со своими преследователями и выстрелил еще раньше, чем скомандовал Зора. Пуля сшибла одного араба с лошади.

– Ловко попал! – закричал Зора и тоже выстрелил, не остановив лошади, а только обернувшись на скаку.

Почти в то же время и Сади дал второй выстрел, и по какой-то странной случайности обе пули попали в одного.

– Как жаль! – воскликнул Сади. – Могли бы быть два.

Видя, как товарищи их пали, сраженные неприятельскими пулями, остальные четверо бедуинов проворно отскочили в разные стороны, заметив, что Зора снова прицелился в них.

Но Зора был меткий стрелок. Хотя он и не попал в того всадника, в которого метил, так как тот неожиданно рванул в сторону свою лошадь, но зато пуля ударила в лошадь, бедное животное сделало прыжок и грохнулось на землю, придавив ногу всаднику.

– И от этого мы избавились, – сказал Зора. – Осталось трое, с ними мы справимся, если они нас догонят.

– Остальные, кажется, бросили преследовать нас.

– Как видно, они рассылают во все стороны нарочных.

– Пусть они соединяются, – отвечал на это Сади, – потом не надо нам будет сгонять их.

Трое остальных арабов, увидя, что офицеры истратили все заряды, с удвоенной быстротой бросились за ними, им хотелось отомстить врагам за убитых.

Опасность все еще была велика для Сади и Зоры. Для защиты не было у них ничего, кроме ятаганов; нечего делать, надо было довольствоваться и этим.

Сади внезапно повернул лошадь и, взмахнув ятаганом, бросился на троих бедуинов.

Его примеру последовал и Зора. Копье было опасным оружием в руках сынов пустыни, лошади тоже повиновались любому знаку своего господина. Но ничто не могло противостоять безграничному мужеству обоих офицеров.

Нападение их было так быстро и неожиданно, что арабы невольно отступили.

Сади и Зора поспешили воспользоваться своим преимуществом. В то время как Сади был занят двумя, Зоре удалось ловким ударом повалить лошадь третьего, а бедуин без лошади – все равно что побежден. Хотя он ловко выскочил из седла, но выронил при этом копье.

Двумя прыжками Зора очутился возле Сади, теснимого бедуинами, и помог ему одолеть обоих врагов. Вскоре им удалось изрубить одного и сильно ранить другого, третий же, сброшенный с лошади, вскочил на лошадь одного из убитых и, не вступая в битву, бросился к своим товарищам.

– Вперед! Мы должны как можно скорей добраться до лагеря и немедленно вместе со всеми солдатами выступить против них. День этот еще не кончен! Надеюсь, что он будет славным днем нашей жизни! – воскликнул Сади.

– Тебе следует награда победителя! – отвечал Зора. – Принцесса была права, открыв в тебе талант и предсказав тебе блестящую будущность.

– Ни слова более, Зора, – перебил его Сади, – мы оба выдержали тяжелый день и сумели выйти из опасного боя живыми. Но бой еще не кончен.

– Мы можем отдохнуть минуту, – заметил Зора после небольшого молчания и медленно пустил своего взмыленного коня. – Кажется, в пылу битвы мы свернули с настоящей дороги.

– Солнце садится там, значит, ехать надо сюда, – сказал Сади.

– Видишь ли ты кругом возвышения?

– Нет, горизонт заволокло тучами.

– Мы или едем не по той дороге, или еще так далеко от лагеря, но раньше ночи нам до него не добраться. Однако молодой пастух полагал, что лагерь на расстоянии всего трех или четырех миль.

– Едем дальше, – предложил Сади.

– Лошади очень устали.

– Я думаю, мы с тобой, Зора, устали еще больше, однако не смеем и заикнуться об этом.

– Ну так едем, – согласился Зора.

– Будем держаться немного левее, – сказал немного спустя Сади, – кажется, в той стороне лежат холмы, полузакрытые фиолетовым паром.

– В этой пустыне гораздо легче, чем на море, сбиться с пути! – отвечал Зора.

– К ночи будет вдвое хуже!

– А мой желудок дьявольски пуст!

– Успокойся, – улыбнулся Сади, – в лагере мы найдем чем подкрепиться, – и он яркими красками стал рисовать своему товарищу все удовольствия хорошего обеда. Зора, смеясь, снова погнал коня.

– Ого, посмотри-ка туда! – закричал он наконец, как только последние лучи заходящего солнца засияли на горизонте. – Что там такое, друг мой?

– Помоги Аллах, чтобы оправдались твои слова, чтобы это были те холмы, за которыми лежит наш лагерь, – отвечал Зора. – Но теперь мне и самому кажется, что мы на верной тропе.

Они помчались далее, и чем ближе подъезжали они к горам, тем яснее видели, что они на пути к цели.

Наступила уже ночь, когда их окликнул часовой, и они увидели перед собой лагерь. Тшауш со своим отрядом не вернулся, наверно, они попали в руки Кровавой Невесты и стали жертвой ее дикой мести.

Пока оба офицера утоляли голод, солдаты готовились к выступлению.

Пушки снова были разобраны и навьючены на верблюдов. Войско выстроилось, приведя в порядок ружья и прихватив с собой провиант. Через полчаса солдаты сидели на конях.

Сади и Зора объявили своим воинам, что на этот раз надо одержать решительную победу, враги все собрались на равнине, и придется выдержать упорный бой.

Солдаты радостными криками отвечали своим смелым командирам. Зора и Сади стали во главе своих отрядов и оставили лагерь. Они решились разъединиться, чтобы с обеих сторон внезапно напасть на неприятеля.

Впрочем, они держались недалеко друг от друга, чтобы при внезапном нападении иметь возможность при первых же выстрелах немедленно соединиться.

Между тем Кровавая Невеста была в невыразимом бешенстве. Впервые слышала она, что все принятые ею меры остались тщетными и оба офицера падишаха все-таки ускользнули от нее, в то время как она уже твердо рассчитывала овладеть ими. Не было никакой надежды на успех дальнейшего преследования, и Солия решилась лучше отыскать сначала братьев и затем уже, соединившись с ними, продолжать военные действия против турецких войск. Каков же был ее ужас, когда она нашла обоих братьев убитыми.

Это еще сильнее взбесило Солию! В отчаянии бросилась она на трупы, которые печально обступили воины, затем вскочила и дрожащим голосом поклялась до тех пор не успокоиться, пока не истребит всех врагов или сама не падет в битве.

Арабы последовали ее призыву и столпились под знаменем Кровавой Невесты. Все клятвенно обещали или отомстить за смерть своих вождей, или пасть в сражении. Затем обоих воинов погребли на том самом месте, где нашла их Солия, и огромными камнями завалили их могилу. Так, среди пустыни упокоились рядом, головами к Мекке, оба брата Кровавой Невесты.

Совершив погребение, бедуины снова вскочили на коней. Солия развернула знамя, так как решилась немедленно вести своих воинов на врагов – победить или умереть. Ей не терпелось известием об окончательном уничтожении ненавистных врагов обрадовать престарелого отца, с одним старым слугой оставшегося в лагере, и этим смягчить печальную весть о смерти обоих сыновей.

Словно вихрь мчалась она во главе своих войск по направлению к неприятельскому лагерю.

Ей хотелось не только истребить войска падишаха, но и жестоко наказать те соседние племена, которые отказались помочь ей и тем нанесли оскорбление, которое Солия хотела непременно смыть кровью.

Неукротимая жажда мести руководила каждым ее шагом. Ненависть пересилила то чудное чувство, которое овладело ею при виде смелого неприятельского вождя, и она хотела видеть всех врагов мертвыми у своих ног.

И воины Кровавой Невесты были увлечены ее мужеством. Жажда брани томила их с той минуты, как они увидели трупы сыновей их эмира. До последнего человека, до последней капли крови решились они биться и теперь устремились за развевающимся по ветру знаменем Кровавой Невесты, которая впереди всех мчалась к неприятельскому лагерю. Как стая призраков, в белых развевающихся плащах, мчались бедуины, численностью своей превосходя силы, бывшие в распоряжении Сади и Зоры.

Солнце уже закатилось, и вечерняя мгла покрыла пустыню. На небе засияли первые звезды, и прохлада сменила удушливый дневной жар.

Но вот Солия внезапно вздрогнула: вдали она увидела какую-то двигающуюся в их сторону черную массу.

Это было турецкое войско.

Воины Кровавой Невесты тоже увидели приближающихся солдат падишаха.

Настала решительная минута. Солия велела своим воинам остановиться, дать врагам подойти поближе и затем внезапно броситься на них.

Такое внезапное нападение всегда приносило успех, это она не раз испытала. Тщетными оставались все попытки регулярных войск противостоять дикому натиску такой орды, искусно использующей вначале оружие, а затем свои длинные копья.

Бледный свет луны и звезд освещал равнину.

Ослепленная ненавистью, не владея настоящим военным опытом, она видела только приближавшегося неприятеля и не подозревала, что, бросившись вперед, в атаку, она увлекала своих воинов на смерть и на гибель.

Длинной шеренгой бросились за ней бедуины и в одну минуту далеко растянулись в обе стороны, чтобы, сомкнувшись, окружить неприятеля. Раздались выстрелы из длинных ружей бедуинов, а когда солдаты ответили им тем же, арабы с поднятыми копьями бросились на неприятеля.

Отрядом турецких войск командовал Сади. С невозмутимым спокойствием отдавал он приказания своим солдатам открыть сильный огонь по бедуинам.

Кровавая Невеста и ее воины были встречены градом пуль, многие из них полегли убитыми, но оставшиеся так же неудержимо стремились вперед.

Завязался горячий, отчаянный бой. В несколько минут сыны пустыни окружили отряд Сади и своими длинными копьями опустошали ряды солдат.

Бедуины были уже уверены в своей победе, бившаяся в передних рядах Кровавая Невеста заранее торжествовала, как вдруг битва неожиданно приняла другой оборот.

Вдали раздались звуки трубы.

Зора-бей по выстрелам определил начало боя и поспешил со своим отрядом на помощь Сади.

Чудесной музыкой прозвучали трубы для Сади, который сражался, как лев, и намерен был победить и без помощи Зоры. Но врагам давали большой перевес их оружие и хорошо выдрессированные лошади.

Неоспоримое искусство арабов владеть копьями непременно помогло бы им одержать победу, их было вдвое больше, чем отряд Сади, но, к счастью, раздавшиеся звуки труб воодушевили солдат.

С еще большим ожесточением бросились они за своим командиром на бедуинов.

В своей неукротимой злобе Солия не слыхала сигналов приближающихся врагов. Она даже не следила более за успехами своих воинов, раз убедившись в их перевесе. Глаза ее были прикованы к Сади, смелому неприятельскому вождю. До него она хотела добраться, чтобы сразиться с ним.

Это непреодолимое желание влекло ее вперед. С помощью ханджара она пробилась сквозь неприятельские ряды и увидела себя, наконец, у цели. Сади-бей мчался прямо на нее. В первую минуту он не узнал в ней Кровавую Невесту, так как, чтобы удобнее было сражаться, она передала знамя одному из своих воинов. Но страстный крик, вырвавшийся из груди ее, выдал в ней женщину. Несколькими прыжками коня он очутился перед ней.

– Сдайся мне со своими воинами! – закричал он. – Ты Кровавая Невеста!

– Нет, нет, никогда! – страстно воскликнула Солия, бросаясь на Сади.

– В таком случае ты погибла вместе со всем твоим племенем! – отвечал Сади. – Не хочешь иначе, так умри же!

Начался поединок. В схватке сошлись неукротимая злоба Солии и военное искусство Сади, который хотел живой захватить ее в свои руки.

Он должен был призвать на помощь всю свою ловкость, чтобы противостоять ее бешеному натиску. Словно богиня мести бросалась она на Сади.

Между ними шел кровавый турнир не на жизнь, а на смерть.

Во время поединка подоспел со своим отрядом Зора, и с этой минуты участь арабов была уже решена. Они были внезапно окружены вновь прибывшим неприятелем, но не хотели сдаваться.

Но вот одному из солдат Сади удалось овладеть знаменем, сокрушив ятаганом несшего его воина.

Арабы испугались – они искали Кровавую Невесту, но свет луны был слишком слаб, чтобы можно было видеть все, что происходило вокруг: знамя было потеряно, Кровавой Невесты нигде не было видно…

И все оставшиеся в живых бедуины бросили оружие, когда Зора снова потребовал сдаться.

В ту же минуту Сади, все еще сражавшемуся с Солией, удалось наконец обезоружить свою противницу, ранив ее в правую руку.

– Убей меня! – закричала Кровавая Невеста. – За мою голову назначена награда! Убей же меня!

– Нет, – отвечал Сади, – ты должна живой попасть мне в руки. Сдавайся же!

– Нет, никогда! – вскричала Солия и хотела левой рукой вонзить себе в сердце кинжал, но Сади вовремя успел схватить ее руку и, соскочив с седла, силой приподнял с лошади бешено сопротивлявшуюся Солию.

Кровавая Невеста походила на пойманную львицу. Она все еще делала отчаянные попытки умертвить себя. Но все было тщетно. Сади приказал нескольким солдатам связать ее.

– Покорись твоей участи! – закричал он ей. – Посмотри-ка туда: твое племя уничтожено.

Не говоря ни слова, в невыразимом отчаянии стояла связанная Кровавая Невеста и видела, как маленькая кучка ее воинов, избежавших смерти, сложила оружие.

Побежденная Солия находилась в руках ненавистных врагов, под властью того, кого она ненавидела более всех остальных.

Она только выжидала удобного случая умертвить себя. Со связанными руками, окруженная караулом неприятеля, она стояла и пристально смотрела на покрытое кровью и трупами поле битвы, где племя ее кончило свое существование.

Зора узнал о подвиге Сади и немедленно же поспешил к нему, оставив пленников под караулом своих солдат.

Торопливо соскочив с лошади, он бросился обнимать своего друга.

– Победа, Сади, победа! – радостно воскликнул он, горячо сжимая его в своих объятиях. – Ты взял в плен Кровавую Невесту! Большего торжества и желать нельзя!

– Мы у цели, друг мой, – отвечал Сади. – Спасибо тебе за твою помощь, без тебя победа не была бы одержана так быстро и решительно!

– Да здравствует Сади-бей! – громко разнеслось в ночи. В первый раз войска султана торжествовали такую блистательную победу среди этой пустыни.

– На коней! – скомандовали офицеры. Пленные арабы были привязаны к лошадям солдат. – Пусть с рассветом пришлют из Бедра помощь раненым, а мертвым найдется здесь одна общая могила!

Затем отряд вместе с пленниками двинулся к отдаленному неприятельскому лагерю, чтобы захватить еще нескольких остававшихся там воинов. Это длинное шествие, в котором можно было видеть и ликующие, и печальные, удрученные горем и отчаянием лица, медленно двигалось по песчаной пустыне, слабо освещенной бледным светом луны.

Только к утру добрались они до лагеря бени-кавасов, но он казался вымершим. Ни один звук, ни одно движение между палатками не нарушали мертвой тишины его.

При слабом утреннем свете Сади и Зора отправились в шатер эмира.

У входа в палатку они нашли престарелого эмира мертвым – он предпочел умереть, чем пережить поражение. Возле него лежал и воин, принесший известие о поражении, и старый слуга, последовавший примеру своего господина и лишивший себя жизни.

– Он предпочел смерть позору, – сказал Сади, указывая на труп эмира. – В душе этого человека было много истинного величия. Отдадим же ему последний долг и на восходе солнца, при пушечной пальбе, предадим его прах земле. Затем двинемся в Бедр и оттуда с пленниками и завоеванной добычей вернемся в Стамбул, куда гонцы еще раньше принесут известие о нашей победе. Племя бени-кавасов достойно наказано.

 

XIX

Новый фаворит

Пророчество Сирры и встреча с Мансуром-эфенди на террасе дворца побудили султаншу Валиде примириться с ним. Она так верила в чудеса и знамения, что слова пророчицы были для нее законом.

Шейх-уль-Ислам заметил эту перемену и употребил всю свою хитрость, чтобы закрепить эти отношения.

В один из следующих дней султанша Валиде приказала муширу Изету намекнуть Мансуру, что в назначенный час она желает встретить его в Айя-Софийской мечети.

Императрица-мать имела собственную мечеть в Скутари и часто посещала ее, чтобы в присутствии народа совершать свои молитвы. В окрестностях мечети, внутренние помещения которой были отделаны мрамором и устланы коврами, у султанши Валиде было несколько религиозных училищ, называемых в Турции медресе, а также квартиры для студентов, столовые для бедных, больница, бани и караван-сарай – пристанище для путешественников. Все это делала она для того, чтобы заслужить любовь народа.

Но в назначенный день к вечеру она отправилась не в свою мечеть, в большую, роскошную Айя-Софию, на паперти которой желала она встретить Шейх-уль-Ислама.

Прежде чем войти в мечеть, каждый мусульманин производит омовение в находящемся перед ее дверью бассейне. В собственной мечети султанши Валиде устроен был для нее особый бассейн; здесь же в Айя-Софии был только один, общий. Слегка обмакнула она туда несколько пальцев и коснулась ими лба, не закрытого покрывалом.

Ни снаружи, ни внутри мечети не видно ни образа, ни резьбы. Коран строго запрещает изображать людей и животных. Зато стенные украшения, состоящие из арабесок и изречений из Корана, украшают внутренность магометанских мечетей, стены которых ночью бывают освещены бесчисленным множеством ламп.

Богослужение на Востоке не величественно и не торжественно, оно состоит из одних механически произносимых молитв и чтения текстов из Корана.

В каждой мечети в стороне, обращенной к Мекке, находится большой мраморный престол святого пророка, и к нему должен быть обращен лицом каждый молящийся.

Константинопольские мечети делятся по пышности и значимости на два разряда: императорские – Джами-эс-Салатин и молельни, известные под именем Меджидие. Первых – шестнадцать, вторых – около ста пятидесяти. Кроме наибольшей и прекраснейшей из всех мечетей Айя-Софии (Святой Софии), ежегодный доход которой насчитывает до полутора миллионов пиастров, к императорским мечетям принадлежат: мечеть Эюб, мечеть Магомета II, далее, мечети Баязида II, Селима I, мечеть наследного принца (Шайзаде), затем Ахмеда I, Солимана I, Наи-Джами, Палиде, Аясма, Нури-Осман, Лалели (Тюльпанная мечеть) и множество других.

Айя-София была соборной церковью Константинополя, когда он был еще христианским городом. В 538 году (IV в.), после неоднократных пожаров, император Юстиниан принялся вновь отстраивать его с еще большим, чем прежде, великолепием. Спустя двадцать лет обрушилась восточная половина большого купола, но Юстиниан восстановил поврежденную церковь еще прекраснее и прочнее. Чтобы дать хотя бы некоторое представление о величине и роскоши этой, теперь магометанской мечети, сообщим, что для покрытия издержек на ее сооружение были введены специальные налоги и вычеты из жалованья чиновников. Стены и своды выведены были простыми плитами, но роскошь колонн превзошла собой все до сих пор известное. Тут были всевозможные сорта мрамора, гранита и порфира; фригийский белый мрамор с розоватыми полосками, зеленый из Лаконии, голубой из Ливии, черный кельтийский с белыми жилками и белый босфорский с черными, египетский звездчатый гранит и порфирные колонны, взятые Аврелием из Солнечного храма в Баальбеке, восемь зеленых колонн, привезенных из храма Дианы в Эфесе, а также из Трои, Кизина, Афин и с Цикладских островов.

Впоследствии турки еще более украсили эту великолепнейшую из церквей.

Магомет II воздвиг оба столба, подпирающие юго-восточную часть храма, обращенную к морю, и один минарет. Султан Селим II выстроил следующий, немного ниже первого. Мурад III соорудил остальные.

До ста архитекторов руководили постройкой Айя-Софии, пять тысяч рабочих трудились на правой стороне и столько же на левой.

По преданию, план был вручен императору Юстиниану ангелом, явившимся ему во сне.

Семь с половиной лет затратили на доставку и заготовку материалов, восемь с половиной лет продолжалась сама постройка. Когда все было уже закончено, император в сочельник 554 года на колеснице, в которую было запряжено четверо лошадей, поехал в церковь. Он велел заколоть тысячу быков, тысячу овец, тысячу свиней, десять тысяч кур и шестьсот баранов, в то же время тридцать тысяч мер ржи и триста центнеров золота розданы были народу.

Впоследствии, когда Константинополь завоевали турки, церковь эта была превращена в мечеть, в ней почти все было сохранено, так что Айя-София остается сохранившимся памятником давно минувшей эпохи и, вероятно, некогда будет снова возвращена христианам.

В большом куполе бросается в глаза известное изречение из Корана: «Аллах есть светильник неба и земли». Текст этот в ночи Рамазана бывает залит морем света от тысячи тысяч ламп, которые тройным окружением, помещаясь одно над другим, освещают свод купола, между лампами висят букеты и пучки искусственных цветов и золотые блестки.

В церковной нише, в виде полукруга, помещался престол с дарохранительницей. Это было место для священников, и к нему вели семь ступеней. Так как место это прямо выходило на восток, оно не могло быть мирабом – молитвенной нишей с престолом пророка, святилищем исповедников ислама. Магометане должны молиться с лицом, обращенным в сторону, где находится Кааба в Мекке. Константинопольские мечети должны иметь свой святой престол на юго-западе, и потому во всех тех церквах, которые были прежде христианскими, молящиеся никогда не обращались лицом прямо к алтарю, а всегда отвернувшись от него вкось.

Против престола, в центре обширной церкви, находилась христианская кафедра. В некотором расстоянии от нее помещается теперь кафедра мусульман, предназначенная для богослужения каждую пятницу, с нее-то проповедник, называемый хатибом, провозглашает молитву за султана. Настоящие же проповеди, бывающие здесь, произносятся с христианской кафедры, причем хатиб всходит на нее с деревянным мечом в руке – в знак напоминания о победе пророка. Двое знамен на кафедре – одно справа, другое слева – означают победу ислама над христианством.

С Мурада III ведут свое начало две огромные мраморные вазы в нижней части здания, каждая из которых содержит до тысячи мер воды. Ежедневно они наполняются свежей водой и похожи на огромные кропильницы.

На шпицах минаретов ярко сверкают золоченые серпы луны, самый большой находится на некогда осененном крестом, главном куполе, как вечный, издалека видимый символ торжества Полумесяца; в ясную погоду на двадцать миль кругом виден он с моря светлой точкой, словно напоминая всем остальным народам Европы, что в одной ее части и теперь еще вместо креста господствует враждебный ему символ. В Айя-Софии находятся три мусульманские святыни: светящийся камень, холодное окно и потеющая колонна, почитаемая в народе чудом.

Потеющий столб находится налево у входа, ведущего на паперть северных ворот храма, выступающей на нем влаге приписывают чудодейственную целебную силу. Появление этой влаги легко объясняется тем, что колонна эта, как песчаная, вбирает в себя много паров из окружающего воздуха и затем, при сухом воздухе, выделяет влажность на своей поверхности. Это обстоятельство и теперь еще позволяет наживаться некоторым слугам ислама: каждую ночь они смачивают колонну водой.

Недалеко от тех ворот мечети, через которые выезжает из сераля султан, и вблизи мираба находится выходящее на север окно, постоянно холодное, у которого знаменитый Шейх-Ак-Шамиддин – наставник Магомета II впервые излагал в этой церкви Коран. С этого времени место это стало священным для всех учителей и проповедников ислама. Еще известный турецкий путешественник Стягия в своих описаниях Константинополя упоминает о чудесном действии холодного окна. И теперь еще верят, что своей прохладой оно доставляет особенную мудрость учителям. Проникающий в это окно свежий северный ветерок поддерживает в нем прохладу, и это понятно, что в свежем, прохладном месте и учителя и слушатели чувствуют себя бодрее и находчивее, чем во всех других, с жаркой, удушливой атмосферой.

Светящийся камень находится в верхней галерее. Это светлый, прозрачный камень, многие принимают его за оникс, но на самом деле это не что иное, как кусок персидского мрамора, который вбирает в себя солнечные лучи и искрами отражает их.

Чудо светящегося камня ничто, в сравнении с чудесным освещением мечети во время семи святых ночей, в особенности в ночь Предопределения (15‑е Рамазана), называемую Лейлет-Эль-Кадр, в которую сходит с неба пророк.

В эту ночь султан с большой процессией является в Айя-Софию и, выслушав богослужение, при свете бесчисленного множества разноцветных ламп возвращается в сераль, а оттуда, как уже было сказано раньше, отправляется в Долма-Бахче продолжать свое брачное торжество. В этот день, во всей своей пышности, собираются там все шейхи, имамы, хабибы, мурдины и другие низшие служители церкви.

Из остальных мечетей самая роскошная – мечеть Солимана Великого, являющаяся блестящим произведением турецкой архитектуры. Огромный главный купол поддерживается четырьмя колоннами. Купол футов на двадцать выше Айя-Софийского, внутренность ее тоже украшена текстом из 24‑й суры Корана: «Аллах есть светило неба и земли. Его свет есть мудрость, с которой горит лампа под стеклом. Стекло блестит как солнце, лампа наполнена маслом священного дерева. Не восточное, не западное это масло – оно светит для всякого, кто только захочет!»

Затем следует мечеть Ахмеда I, из которой всегда отправляется караван в Мекку, потом Магомета II, завоевателя Константинополя. Мечеть эту строил греческий архитектор Христодул и в награду получил от султана всю смежную улицу. Предание говорит, будто Магомет, рассердившись на Христодула за то, что тот построил эту мечеть ниже Айя-Софийской, велел отрубить ему обе руки.

На другой день Христодул пошел к судье (кади) с жалобой на жестокий приговор султана. Кади приказал султану явиться на суд. Магомет II повиновался голосу закона, которому должны подчиняться все без различия, но при этом взял с собой под кафтан бердыш.

Султан хотел сесть перед кади, но тот приказал ему стоять наравне с истцом. Христодул повторил свою жалобу, объяснив, что столбы и всю мечеть сделал он ниже для того, чтобы она могла лучше уцелеть во время землетрясения, и за это султан велел отрубить ему руки и тем лишает его возможности зарабатывать на пропитание. Магомет посчитал поступок наказанием. На это кади сказал:

– Падишах, блеск порождает часто несчастье! Низкие стены твоей мечети никому не мешают молиться и служить в ней Аллаху! Если бы даже вся твоя мечеть состояла из одних драгоценностей, все равно ничего не значила бы она в глазах Аллаха. Отрубив руки этому человеку, ты сделал бы противозаконный поступок. Он не может более работать! На тебя теперь ляжет обязанность заботиться о его семействе! Что скажешь ты на это?

– Что правда, то правда! – отвечал султан. – Пусть решит закон!

– Закон, – продолжал кади, – определяет отрубить тебе руки в случае, если тот человек не согласится на полюбовную сделку!

– Я согласен выдавать ему ежегодную пенсию из общественных сумм, – возразил султан…

– Нет! – вскричал кади. – Не из общественной казны! Твоя вина, ты и в ответе; вот мой приговор!

– Ну, так я готов каждый день давать ему по двадцати кусков золота, довольно будет этого?

Архитектор согласился с этим вознаграждением, и тяжба была прекращена.

Тут только воздал кади должное почтение султану.

– О судья, счастье твое, что ты беспристрастно решил это дело. Если бы ты, из уважения к моему сану, произнес приговор не в пользу архитектора, я убил бы тебя вот этим бердышем! – сказал тогда султан.

Замечательны еще странные названия некоторых мечетей, которыми они обязаны своему происхождению. Так, например, одна из них называется Тадки Джедим («Прими, я съел бы это»). Она лежит недалеко от Псаматийских ворот и, должно быть, была воздвигнута кутилой, который, внезапно раскаявшись в своем чрезмерном обжорстве, стал ежедневно откладывать в шкатулку те деньги, которые употреблял прежде на стол. Скопил таким образом значительную сумму и на эти деньги построил мечеть.

Когда дворецкий подавал ему меню, он, вместо того чтобы заказывать блюда, бросал деньги в шкатулку со словами: «Прими, я съел бы это!»

Другая мечеть носит название Лити-Богадата (шесть пирожков). Она была основана придворным булочником султана Магомета II, обязанным ежедневно доставлять к столу его шесть горячих пирожков и за это получившим монополию на торговлю мукой. Он сильно нажился за счет бедняков и в старости для облегчения своей нечистой совести построил мечеть.

Рассказывают, однако, что жертва эта нисколько не помогла лихоимцу: по окончании постройки взбешенный народ ворвался в его булочную и утопил его в квашне.

После этого беглого очерка турецких церквей вернемся к султанше Валиде.

Как мы уже знаем, она отправилась в Айя-Софию и там, на женской галерее, совершив свою молитву, пошла на паперть.

Невдалеке, в тени колонн, стоял Шейх-уль-Ислам.

Императрица-мать направилась к нему. Заметив это, Мансур, со всеми знаками глубокой преданности, пошел к ней навстречу.

– Я вижу, что ты пришел на мой зов, мудрый Шейх, – заговорила императрица-мать, – проводи меня немного по улице, мне нужно спросить тебя кое о чем.

– Кажется, светлейшая государыня хочет удостоить меня своим доверием; это такая честь для меня, что я прежде всего спешу изъявить ей свою благодарность, – отвечал хитрый Шейх-уль-Ислам, желая сделать императрицу-мать своей союзницей.

– Да, я хочу довериться тебе, мудрый Шейх! Давно я не обращалась к тебе. Придворные интриги разъединили нас, – говорила султанша Валиде, возвращаясь в сопровождении Мансура-эфенди в сераль. – Я очень рада, что наступила, наконец, перемена в наших отношениях!

– Может ли кто-нибудь более меня оценить твою благосклонность, светлейшая государыня, я всеми силами постараюсь доказать тебе свою преданность!

– Ты сейчас узнаешь, зачем я звала тебя, – продолжала императрица-мать. – Я пришла в интересах нашего могущественного султана или, лучше сказать, меня привела сюда забота о престолонаследии! Ты не хуже меня знаешь о недостатках нашего законодательства в этом отношении, и мое единственное желание изменить существующие у нас по этому вопросу постановления и тем успокоить моего державного сына. Ты молчишь, мудрый Шейх?

– Я слушаю. Говори все, светлейшая государыня!

– От одного твоего слова, от твоего толкования закона зависит многое. Ты можешь изменить закон, если докажешь необходимость этого. Будем действовать сообща, и нам нетрудно будет придать вес этим нововведениям.

– Ты думаешь, светлейшая султанша, что будет возможно отменить древние законы императорского дома?

– Если и нет, то все-таки я бы хотела, чтобы для принца Юсуфа было сделано исключение!

– Ты желаешь, чтобы после кончины султана вместо законного наследника вступил на престол принц Юсуф?

– Ты угадал! Впрочем, ты еще раньше знал об этом желании.

– Подобные изменения в существующем порядке вещей должны быть тщательно взвешены, – уклончиво отвечал Шейх-уль-Ислам.

– Будем действовать сообща!

– Своим предложением, светлейшая султанша, ты делаешь мне большую честь!

– Согласен ли ты принять его?

– Я пересмотрю все законы и тогда увижу, возможно ли это.

– Этот ответ я уже вторично слышу от тебя.

– Ты должна извинить меня, но никто без известных гарантий и выгод не решится на такой важный и рискованный шаг!

– Ты желаешь вознаграждения, понимаю!

– Не вознаграждения, а только работы, светлейшая султанша, участия в государственных делах, одним словом, опекунства!

– Вступив на престол, принц Юсуф будет слишком велик для опеки.

– Ну, тогда назови это местом первого тайного советника.

– Ты рассчитываешь занять место возле меня?

– С неограниченными правами!

– Об этом надо еще поговорить и посоветоваться, мудрый Шейх, но наперед я хочу выслушать от тебя, какого рода желаешь ты иметь место: возле меня или надо мной?

– Возле меня не должно быть никого, светлейшая султанша.

– Понимаю, – сказала императрица-мать, – но прежде чем согласиться на такие условия, я должна еще подумать. Через несколько дней ты узнаешь мое решение.

Этими словами она дала понять Шейх-уль-Исламу, что разговор их окончен.

– Да защитит и сохранит тебя Аллах, светлейшая султанша! – отвечал Мансур и с низким поклоном оставил двор сераля.

Султанша же отправилась в свои покои, чтобы покончить некоторые дела, прежде чем вернуться в свой летний дворец.

«Я понимаю твои планы, ты хочешь повелевать, хочешь захватить в свои руки власть правления, – пробормотала она, – но я вместе с тобой скажу: надо мной – никто! Даже и ты думаешь, что я переживу султана! По крайней мере, не рассчитываешь на мою смерть! Я думаю, мы еще увидимся с тобой, великий муфтий! Я сделаю тебе уступки, ты получишь достаточные выгоды, но надо мной – никто!»

Несколько дней спустя во дворце принца Мурада произошел случай, стоивший муширу Изету жизни, а в тот вечер, когда смертельно занемог сам принц, султан в сопровождении Гассана ездил в дом софта.

На другой день, рано утром, Гассан явился в приемную императора.

Флигель-адъютанты и весь придворный штат были крайне удивлены неожиданным появлением впавшего в немилость и даже осужденного на смерть адъютанта принца, казнь которого все считали уже делом решенным.

Но Гассан и сам не мог объяснить внезапную благосклонность султана. Он сам не знал, что все это значило и что ждало его впереди, и все еще готов был пожертвовать своей жизнью за принца.

Он хорошо видел, как шептались придворные при его появлении. Никто не отваживался подойти к впавшему в немилость, никто не хотел говорить с осужденным на смерть.

Но Гассан был не из тех людей, которые от чего-нибудь смущаются. Он без малейшей робости обратился к дежурному камергеру с просьбой передать гофмаршалу, что он явился по приказанию его величества и просит аудиенции.

Всеобщее удивление возросло еще более, когда Гассан, впавший в немилость и даже осужденный на смерть, все-таки был удостоен аудиенции.

Между прислугой разнеслась уже весть, что накануне, поздно вечером, он был проведен к султану, и никто не видел, как вышел он из царских покоев. Все это было крайне непонятно.

Какое-то время спустя все удостоенные в тот день аудиенции высшие чиновники находились уже в приемной и с нетерпением ожидали, когда явится гофмаршал отвести их к султану; некоторые же в полной уверенности, что их позовут первыми, с презрением смотрели на остальных. Но каково же было их удивление, когда вошедший гофмаршал объявил, что его величество желает принять адъютанта принца Юсуфа Гассана-бея. С гордыми вопросительными лицами и вздернутыми носами смотрели они на молодого офицера, которому султан оказал предпочтение перед всеми ними.

Это было непостижимо! Какая нужда была ему в этом адъютанте? По какому случаю он был принят первым?

Недоумевая, качали они головами, делали всевозможные предположения, но никто не мог доискаться настоящей истины.

Гассан был отведен в кабинет султана.

– Исполнил ли ты, Гассан-бей, поручение, которое я возложил на тебя сегодня ночью по возвращении во дворец? – спросил его султан.

– Приказание вашего величества исполнено, я явился с докладом из дворца принца Мурада, – отвечал Гассан.

– Ночью мушир принес известие о смерти принца.

– Мушир слишком поторопился сообщить о смерти принца, не дождавшись результатов его болезни, – продолжал Гассан-бей. – Действительно, принц Мурад внезапно захворал вечером и больше часа пробыл без сознания, борясь со смертью! Затем судорожным движением он опрокинул стол, где стоял колокольчик. Шум дошел до передней, и новый камердинер поспешил в спальню принца. Он нашел его на ковре в тяжелом болезненном состоянии и прежде всего позвал мушира Чиосси.

– Тот ли это мушир, что приходил сюда ночью?

– Точно так, ваше величество!

– Мне помнится, к принцу был командирован другой мушир!

– Мушир Изет! Вчера после обеда он скоропостижно умер от колик во дворце принца!

– И принц также заболел? Странный случай! Говори дальше!

– Новый мушир, войдя к принцу, прежде всего велел перенести его на кровать, в это время принц был в состоянии очень похожем на смерть, и Чиосси, послав за лейб-медиком, сам поспешил сюда, объявить о смерти принца.

– Я очень рад, что известие это оказалось ложным.

– Благодаря искусству врача, принявшего все необходимые меры к спасению, принц немного оправился и подает теперь надежды на выздоровление.

– Пусть в награду выдадут лейб-медику принца тысячу дукатов из моей шкатулки! – воскликнул султан. – Я не хочу смерти принца и его братьев, пусть не говорят, что я нарушил свою клятву.

– Хотя светлейший принц и впадал еще раз в оцепенение, но сегодня утром врачу удалось наконец устранить опасность.

– Значит, принц спасен?

– Светлейший принц изволил заснуть, и лейб-медик уверил меня, что наступил решительный перелом в его болезни и дело идет к выздоровлению.

– Говорил ли ты с новым муширом?

– Точно так, ваше величество.

– Что можешь ты сказать о нем?

– С позволения вашего величества, я предпочитаю молчать.

– Высказал ли ты принцу мое соболезнование?

– Меня до него не допустили, но я поручил сделать это врачу.

– Я доволен твоим докладом. Теперь я сообщу тебе одну новость, которая, надеюсь, обрадует тебя. Я прощаю принцу его проступок, тебя же перевожу из его штата в свой и предварительно жалую тебя своим личным адъютантом и секретарем.

– Милость вашего величества слишком велика! – воскликнул Гассан, бросившись на колени.

Султан, в знак своей особой благосклонности, дал ему поцеловать свою руку, чего до сих пор он никогда не удостаивал ни одного из сановников.

– Ты сегодня же вступишь в исполнение своих обязанностей, – продолжал султан, – и я желаю, чтобы ты бессменно находился при моей особе. В будущем тебя ждет назначение пашой или великим шейхом, если ты только оправдаешь мои ожидания. Надеюсь иметь в тебе верного и самоотверженного слугу! Кто с радостью готов умереть за принца Юсуфа, тот, надеюсь, всем пожертвует и за своего господина и повелителя. Они все должны бы быть такими, – продолжал султан, указывая на приемную, – и все прикидываются готовыми умереть из преданности и верности ко мне, но боюсь, что если дело дойдет до этого, то ни один из них не пожертвует за меня своей жизнью, как ты хотел пожертвовать ею за принца.

– Я постараюсь оправдать доверие и заслужить благосклонность вашего величества, – отвечал Гассан дрожащим от волнения голосом.

– Я хочу дать тебе новое доказательство своего доверия, удостоив тебя еще одного поручения, – продолжал султан. – Я приказываю тебе арестовать ту пророчицу в доме софта, слова которой ты уже слышал. Но сначала ты должен допытаться, что это за личность. Разузнай хорошенько обо всем и сообщи мне.

– Приказание вашего величества будет в точности исполнено.

– Теперь позови ко мне сюда гофмаршала.

Гассан бросился исполнять приказание султана. Маршал был очень удивлен, что султан дал это поручение бею.

С низким поклоном он вошел в кабинет султана.

– Я только что пожаловал Гассана-бея моим бессменным адъютантом и секретарем, – обратился Абдул-Азис к гофмаршалу, – и потому объяви всем маршалам и камергерам, что Гассан-бей имеет право без доклада входить в мои покои. Это моя воля. Ступайте.

Гофмаршал и Гассан были отпущены.

Новое светило взошло при константинопольском дворе – Гассан-бей стал явным любимцем султана, неоспоримым подтверждением этого обстоятельства служило то, что он мог без доклада входить в покои султана, чем не мог похвастаться ни один сановник.

Гассан невольно улыбался втихомолку, заметив внезапную перемену в отношении к нему у придворных. Все сразу стали почти раболепно ласковы и преданны, и придворные чиновники, которые до сих пор бог знает как высоко задирали перед ним нос, внезапно стали считать за честь осведомиться о его здоровье. Скоро повсюду узнали, что он сделался новым фаворитом.

 

XX

Ложное известие

Нападение укротителя змей на грека произошло во мраке и притом так быстро, что тот насилу пришел в себя, хотя и не потерял присутствия духа.

Лаццаро был уверен, что укротитель змей «обратил внимание» на его спутника и только по ошибке схватил его самого. Все это произошло так быстро и неожиданно, что грек не успел даже защититься. Он попробовал возмутиться, но страшные удары кулаком укротителя змей лишили его речи, затем и чувств.

Когда Лаццаро очнулся, он лежал в стороне от дороги между деревьями.

Уже рассветало. В голове его была такая путаница, что он сначала не мог собраться с мыслями, и прошло немало времени, прежде чем он пришел в себя и припомнил случившееся.

Он с трудом поднялся, старого укротителя змей, который угостил его, вместо принца, ударами кулаков, и след простыл; принц Юсуф тоже давным-давно ушел. Черты лица укротителя змей напоминали ему кого-то, но он не мог вспомнить, на кого тот походил.

Какой удачей казалась встреча с ним и как скверно все окончилось!

Но Лаццаро не заподозрил в дурном умысле старого укротителя змей, а считал, что виновата во всем темнота, царившая вблизи деревьев. Он говорил себе, что старик сам понес убыток, потому что у принца Юсуфа он, без сомнения, нашел бы немало пиастров, теперь же остался без ничего, так как карманы Лаццаро остались нетронутыми. Он нашел в них все свои наличные деньги.

Мало-помалу он оправился от нападения, и хотя голова его болела еще во многих местах, однако его здоровая натура быстро преодолела последствия ночи. Он поклялся при встрече со старым укротителем змей Абунецой примерно наказать его за ошибку. Попробовал встать, чтобы добраться, до ближайшей цистерны. Это оказалось труднее, чем он думал. Грек много раз падал на траву и мох, прежде чем смог твердо держаться на ногах. Затем он дотащился до находящейся близ развалины цистерны и освежил водой голову.

Вода помогла ему, он чувствовал только сильную боль в голове, и в то время как к нему окончательно вернулись силы, он уже начал строить планы на день.

Когда уже совсем рассвело, он отправился в сторону Скутари, чтобы приняться за поиски Реции и Саладина, которых укротитель змей видел на улицах этого предместья.

Между тем ему снова пришла мысль, что черты этого старика кого-то напоминали ему, но не мог вспомнить и продолжал свои поиски Реции. К вечеру он решил, что она, может быть, уже находится в развалинах Кадри, и отправился, туда, чтобы донести обо всем кади или Баба-Мансуру.

Последний давно находился в развалинах, когда Лаццаро был введен в комнату совета.

Грек рассказал ему, что случилось ночью, и услышал от Мансура, что Реции и Саладина не было в развалинах.

– Их видели вчера здесь, в Скутари, – продолжал Лаццаро, – но я не мог еще найти их, я хотел узнать обо всем здесь.

– Твое усердие, которое ты неоднократно оказываешь, побуждает меня предостеречь тебя от дочери старой толковательницы снов. – Пророчица казалась опасной ему после того, как при встрече с султаном она произнесла слова не Мансура, а свои собственные. – Пророчица обвиняла тебя, а ты знаешь, что греки из-за своей дурной славы не могут более рассчитывать на покровительство законов! Хоть ты и слуга принцессы, но твоя высокая покровительница не в состоянии будет защитить тебя, так как обвинение пророчицы слишком тяжко.

Лаццаро давным-давно, как мы знаем, опасался подобной мести Сирры – теперь она наступила.

Черный гном донес на него, и ему предстояла смерть за поджог, если бы кади расследовал обвинение.

– Обвинение Сирры внушено ее местью.

– Я желаю тебе добра, так как я неоднократно замечал твое усердие, потому и предостерегаю тебя! Если пророчица будет допрошена по всей форме, если она потребует выслушать и твое показание перед судьей, то тебе никто уже не сможет помочь!

– Я буду и впредь служить тебе, мудрый и могущественный Баба-Мансур, я буду беспрекословно исполнять каждое твое приказание, дай мне только с твоей великой мудростью совет в этом затруднительном положении!

Мансур хотел воспользоваться положением грека, чтобы убрать с его помощью Сирру из дома софта и доставить ее в развалины, но он не хотел открыто участвовать в этом. Набралось много причин, вызвавших в нем крайнее недоверие к Сирре: внезапное посещение Золотой Маской дома софта, ночное исчезновение «чуда», ее угрозы как соучастницы в тайне и, наконец, ее собственное предсказание, данное султану.

Мансур не мог более верить ей, он должен был, скорее, бояться ее.

Однако он сам не мог участвовать во внезапном исчезновении пророчицы, точно так же, как и в доме софта не должно было ничего случиться. Сирру нужно было выманить оттуда. И Мансур решил использовать грека.

– Есть только два средства, могущие спасти тебя от последствия доноса: бежать или помешать пророчице обвинить тебя, – сказал он с важным видом, – или ты избежишь наказания, или воспрепятствуешь приговору; последнее средство, если оно только возможно для тебя, бесспорно лучше. Если не случится повторное обвинение и пророчица не потребует твоего наказания, то и никакого суда не будет для тебя.

– Прости мне один вопрос, могущественный и мудрый Баба-Мансур, – сказал грек после короткого раздумья, – не состоит ли пророчица под твоим покровительством?

– Под таким же покровительством, как и все прочие верующие.

– Ты трогал ее – из плоти ли и крови она?

– Как все прочие люди.

– Я сперва думал, что она дух, призрак! Потом говорили, будто бы она чудо!

– Доказано, что она каким-то, до сих пор необъяснимым, образом была исторгнута из могилы, в которую ты сам опустил ее.

– Да, я сам, мудрый и могущественный шейх. Она была мертвая, ничего другого я не могу сказать.

– Однако, должно быть, жизнь еще была в ней.

– Это превышает мое понимание! Довольно того, что она жива. Ты сказал мне, что она не находится под твоим покровительством, благодарю тебя за твой совет и помощь.

– Она открыто обвиняет тебя в трех преступлениях и пригласила к себе на завтра кади, – сказал Мансур. – Она утверждает, что ты поджег дом Сади-бея.

Мансур-эфенди следил взглядом за действием его слов на грека и делал паузу после каждого обвинения.

Лаццаро позеленел, он очень хорошо знал, какое наказание ждало его, если бы дело дошло до расследования.

– Она утверждает далее, что ты умертвил сына толкователя Корана Альманзора!

– По твоему поручению, могущественный и мудрый Баба-Мансур, по твоему повелению!

Мансур внезапно привскочил с места.

– Что говорит твой язык! – с гневом воскликнул он. – По моему приказанию? Я давал тебе поручение?

– Не поручение, нет, не сердись на меня за неверное слово, но мне казалось, тогда я понял, что…

– Тебе казалось, ты понял! – гневно перебил его Мансур. – Удержи свой язык! Повторение подобных слов не может вторично пройти тебе безнаказанно!

– Смилуйся, мудрый и могущественный Баба-Мансур!

– Пророчица утверждает, в-третьих, что ты пытался умертвить ее, чтобы заставить ее молчать, что ты изувечил ее, отрубил у нее руку и что ты заживо похоронил ее.

– Если бы ты мне только дал волю, владыка, над всеми владыками, я сумел бы устранить пророчицу без шума и не возбудив ничьего внимания, – сказал Лаццаро.

– Как ты это сделаешь?

– Обещаю тебе, что пророчица сама оставит дом софта! Обещаю тебе привести ее сюда в развалины, – отвечал грек.

– Будет ли она в доме софта или здесь в развалинах, для меня все равно, только бы ты избегнул всякого наказания.

– Я имею твое дозволение, мудрый и могущественный Баба-Мансур, для меня достаточно этого.

– Я отказываюсь от всякого участия в том деле, иначе ты, в конце концов, опять скажешь, что действовал по моему поручению, – сказал Мансур-эфенди. – Не плати вторично за мою доброту подобной неблагодарностью! Ступай!

Лаццаро встал с ковра, на котором он стоял на коленях.

– Хвала и слава тебе, мудрый и могущественный Шейх! – воскликнул он и затем оставил комнату совета и Башню мудрецов.

Несколько минут он простоял в раздумье на улице – стемнело, он должен был действовать в этот же вечер, завтра могло быть уже слишком поздно. Слова Мансура лучше всего доказали ему, как велика была для него опасность.

Лаццаро подумал и, спустя немного времени, казалось, определил план действий, это подтверждала его дьявольская улыбка и дикий блеск его страшных глаз.

– Пусть будет так, – пробормотал он про себя. – Главное дело в том, что я должен только в крайнем случае прихватить ее с собой – меня пугает этот Черный гном, я боюсь Сирры! Лучше всего на этот раз увидеть ее мертвой, и настолько мертвой, чтобы она более не воскресла. Вернее всего использовать огонь.

Лаццаро оставил развалины Кадри и направился к предместью Скутари. Затем он подошел в темноте к дому, где жила старая Ганифа, прежняя служанка прекрасной Реции, дочери Альманзора.

В доме было тихо и темно.

Вероятно, старая служанка уже легла спать.

Он постучал внизу, и вслед за тем кто-то вышел на маленький, наподобие балкона, выступ дома.

– Кто там внизу? – спросил женский голос.

– Потише! У меня есть для тебя известие.

– Известие для меня? Посмотрим. От кого же?

– Не ты ли старая служанка Ганифа?

– Это я. А ты кто?

– Я принес тебе важное известие.

– Говори же, что бы это могло быть.

– Знаешь ли ты Черную Сирру?

– Дочь старой толковательницы снов?

– Чудо в доме софта!

– Знаю ли я Сирру? Конечно!

– Ты должна приказать Сирре в эту же ночь отправиться к воротам Скутари, Ганифа.

– Кто приказывает это? Кто посылает тебя?

– Реция, дочь Альманзора.

Вверху, на балконе, внезапно стало тихо.

– Что же это такое? – сказала наконец старая Ганифа, снова прервав молчание. – Это странно. Как же может Реция присылать ко мне с поручением, когда она находится здесь, у меня!

– Если Реция у тебя – тогда это ошибка, – отвечал Лаццаро внизу, – тогда это была другая.

– Кто же ты, говори?

– Нарочный принца Юсуфа и Гассана-бея, которые освободили прекрасную Рецию.

– Так, так – нарочный принца и храброго бея.

– Удержи только дочь Альманзора под твоим надзором, – воскликнул грек глухим голосом, – я немедленно сообщу принцу и благородному бею, что она находится в твоем доме!

– Что же скажешь ты о чуде? – спросила Ганифа, которая была любопытна, как большинство старых одиноких женщин.

– Черная Сирра должна прийти к воротам Скутари.

– Я сообщу ей немедленно, раз я знаю, что ты слуга храброго Гассана-бея, – вызвалась старая служанка.

– Найдешь ли ты так поздно дорогу к Сирре?

– Об этом не беспокойся.

– Она должна поскорей прийти к воротам, и так, чтобы стража в доме не заметила ее ухода.

– Хорошо. Кто велел сказать ей это?

– Только передай ей, что это очень важно, там она узнает обо всем. Скажи, что повеление идет от женщины, или лучше скажи – от Гассана-бея и принца Юсуфа.

– От благородного бея и принца – тогда она придет.

– За воротами у платанов ее будут дожидаться, там будет стоять карета, пусть она сядет в нее.

– Карета! Вероятно, карета принца?

– Да, все остальное услышит она там, она также увидит прекрасную Рецию.

– Все это я скажу ей.

– Поспеши! Пусть Сирра будет осторожна и постарается незамеченной выйти из дома, никто не должен знать, что она оставила дом, – тихо продолжал грек.

– А если она не пойдет в эту ночь?

– Она во что бы то ни стало должна идти! Завтра будет уже слишком поздно.

– Она захочет узнать, зачем должна она идти туда?

– Лучше, если бы она наперед не знала этого.

– Но если она потребует этого?

– Тогда скажи ей, что старая Кадиджа лежит при смерти.

– Старая Кадиджа при смерти! Возможно ли это! Да, я должна сейчас же сказать ей это, тогда она немедленно отправится туда, – сказала старая Ганифа. – Могу ли я сопровождать ее?

– Мне не велено разрешить тебе это, мне приказано только, чтобы Сирра пришла к воротам.

– Старая Кадиджа при смерти, как могло случиться это?

– Я больше ничего не знаю. Поспешите.

– Я иду, – отвечала старая Ганифа и исчезла с балкона.

Лаццаро остался стоять внизу, в тени дома. Случай открыл ему местопребывание Реции. Она находилась, спрятанная вверху, в доме старой Ганифы, и не подозревала, что он так неожиданно узнал об этом.

Грек мог в эту ночь захватить двойную добычу: завладеть Рецией, а затем и Сиррой, так как он не сомневался, что Черный гном не медля поспешит к платанам перед воротами Скутари.

Против дома находился внизу, на каменном фундаменте, стенной выступ. Это место показалось греку самым удобным для того, чтобы спрятаться. Отсюда он следил за домом старой Ганифы.

Немного спустя старая служанка, закутанная в черный платок, вышла из дома на мрачную извилистую улицу. Она притворила за собой двери дома, но не заперла на замок, что вызвало у грека злобную усмешку.

Но старая Ганифа, казалось, вдруг испугалась, так как внезапно вернулась и снова подошла к двери дома. Теперь она заперла ее и тогда только отправилась к дому софта.

Грек проводил служанку взглядом – через несколько минут она исчезла во мраке узких, грязных и мрачных улиц квартала.

Злорадная улыбка скользнула по губам грека! Он нашел Рецию! Она была одна в неохраняемом доме! Стоило ему только отворить дверь и проникнуть в дом – и она будет в его власти! Кругом было тихо и пусто. Никто не мог услышать крика Реции о помощи.

Старая полугнилая дверь дома не была для него препятствием, хотя Ганифа и заперла ее.

Он изо всей силы навалился на дверь. Ему хотелось избежать шума, чтобы не разбудить Рецию наверху.

Наконец дверь поддалась сильному натиску – гнилое дерево не выдержало – перед греком лежали старые темные сени…

Хотя внутреннее расположение дома Ганифы и не было ему известно, но так как старые дома Константинополя почти все внутри устроены на один лад, он мог пройти с такой же уверенностью, как будто был бы в знакомых покоях. Чтобы не наткнуться на что-нибудь и тем не произвести шума, он вытянул руки, ощупывая заднюю стену и дверь на двор или лестницу.

В какой комнате находилась Реция, он не знал, но в маленьких домах немного комнат и нетрудно отыскать ту, где она пребывала.

Он поднялся по старой деревянной лестнице и наверху вошел в комнату, дверь которой старая Ганифа оставила отпертой.

Глаза Лаццаро сверкнули – при слабом свете месяца, проникавшем туда со двора в окно, он заметил спавшую Рецию – он был у цели! Дочь Альманзора была в его руках! Какая награда ожидала его, если бы он доставил ее в руки Кадри, которые искали ее и хотели завладеть ею! В этом мрачном пустынном доме Реция не могла убежать от него: поблизости не было никого, кто бы мог прийти на ее крики и вступиться за нее!

Лаццаро вошел в темный покой. Реция проснулась от шума и с диким криком ужаса вскочила… Уже давеча, когда старая Ганифа разговаривала с гостем, ей показалось, что звук его голоса хорошо был знаком ей.

Теперь же она внезапно увидела перед собой того, кого боялась, как смертельного врага.

Ужас охватил ее. И сюда, среди ночи, внезапно явился этот страшный человек! Неужели он мог проникнуть всюду? Неужели он будет преследовать ее до конца жизни?

Когда Лаццаро хотел подбежать к ней, Реция бросилась от него.

Страшная, ужасная борьба началась в тесных комнатах старой Ганифы.

Вдруг Реция отворила дверь, которая вела на маленький балкон, Лаццаро кинулся за ней и туда. Не раздумывая ни минуты, Реция соскочила через железную решетку балкона на темную пустую улицу, и ее громкий крик о помощи нарушил тишину ночи.

Грек заскрежетал зубами, глаза его искали ее в темноте. Бросившись вниз, он кинулся преследовать ее…

 

XXI

Сади-паша

– Ты говоришь, что оба офицера уже вернулись? – спросил султан своего адъютанта Гассана.

– Сегодня утром корабли вашего величества вступили в гавань! – отвечал тот. – После блестящих побед войска возвращаются в Стамбул, чтобы сложить к ногам вашего величества завоеванные трофеи.

– Военный министр уже сообщил мне, что племя мятежников истреблено и дочь эмира взята в плен. Я хочу наградить победителей по заслугам. Благодаря им окончена война!

– Благосклонность вашего величества будет высшей наградой для Сади-бея и Зоры-бея.

– Мне помнится, они твои товарищи и друзья!

– Однако мои действия не одобрили бы мои храбрые товарищи, если бы я замолвил за них хоть слово перед вашим величеством, они хотят собственными подвигами заслужить прощение.

– Они уже сделали это, исполнив мои приказания.

– И теперь у них одно только желание – получить от вашего величества дозволение на триумфальное шествие.

– Пусть им будет это доставлено! Я сам хочу быть свидетелем их триумфа, – отвечал Абдул-Азис. – Они наказали мятежное племя, установили наконец мир – это достойно награды. Да будет забыто прошлое. Ссылка отменена. Твои товарищи могут вступить в город, я отдам сераскиру соответствующие приказания. Меня удивляет только то, что он еще не доложил мне об этом!

В эту минуту в кабинет султана явился дежурный камергер и сообщил о прибытии принцессы Рошаны.

Абдул-Азис отдал приказание ввести принцессу.

Гассан остался, как положено личному адъютанту, свидетелем их разговора; с некоторого времени он безотлучно находился при особе султана.

Принцесса вошла в кабинет и была чрезвычайно любезно принята султаном.

– Очень рад тебя видеть, – сказал он. – Садись возле меня. Мне все еще не представляется случая поздравить тебя с обручением, принцесса. Мне кажется, ты очень долго выбираешь!

– Извини меня, дорогой мой дядя и султан, что я все еще должна отвечать на твой вопрос: я еще не выбрала! – возразила принцесса. – Я все еще не встретила человека, достойного моей любви, а если и встретила, то успехи его не настолько велики, чтобы назвать его моим супругом.

– Твои притязания слишком велики, принцесса!

– В особенности одно – мною должна руководить любовь, мой добрый дядя и султан! Ты знаешь, что Фуад-паша, умерший несколько лет тому назад в Ницце, мудрый министр и советник, искал моей руки, но я не любила его. Ты знаешь, что Кирулли-паша, двоюродный брат вице-короля Египта, был у моих ног, но я знала его склонность к одалискам. Я не смогла бы делить любовь моего супруга с моими служанками!

Султан улыбнулся, он временами любил разговаривать с принцессой Рошаной.

– Я уже привык слышать от тебя необычные суждения, – сказал он. – Ты имеешь европейские взгляды, и, я думаю, ты охотнее всего жила бы со своим супругом в Париже или в Вене.

– Ошибаетесь, дорогой мой дядя и султан. Я предпочитаю остаться здесь, я добрая, ревностная дочь пророка! Супруга я все еще не имею, но имею дорогого мне человека и пришла к вашему величеству просить за него!

– Дорогого человека? Говори же, кто он, принцесса. Мне интересно узнать твой вкус!

– Я хочу просить за него, мой милостивейший дядя и султан, – продолжала принцесса, – и клянусь тебе, что он достоин твоей милости и благосклонности!

– Я хочу услышать его имя!

– Это Сади-бей, один из двух предводителей твоих войск, которых ты послал усмирить мятежных бедуинов.

– Сади-бей! Ты за него хочешь просить, принцесса?

– Ты наказал его вечной ссылкой, дорогой мой дядя и султан!

– И тем обидел тебя. Ссылка, я могу сказать для твоего успокоения, уже отменена.

– Отменена? О, благодарю, горячо благодарю, мой добрый дядя! – пылко воскликнула принцесса. – Твою милость получил достойный, ибо где найдешь ты между твоими офицерами такого, который бы проявил подобную храбрость? Где можно встретить офицера, который одержал бы такую победу? Кровавую Невесту он везет живую, он доставит пленную в Стамбул, чтобы привести ее к твоему трону! Чего не удавалось другим, того он достиг мужеством и оружием!

– Ты, без сомнения, ходатайствуешь за достойного, принцесса! Я с удовольствием награжу его.

– И еще ценнее его мужества – его благородный ум, его возвышенное сердце, его великодушие. От всех ходатайств он отказался. Он хотел сам заслужить себе прощение своими заслугами, он ни в чем не хотел быть обязанным другим. Это велико, мой дорогой дядя и султан, это редко, это признак благородного характера, и если такой слуга вашего величества не достоин особой благосклонности, тогда ее не заслуживает ни один человек в нашем обширном государстве!

– Твой восторг для меня лучшее доказательство достоинств молодого офицера!

– Он возвращается как победитель, дорогой мой дядя и султан, он приближается с пленными врагами, которых он в триумфальном шествии приведет к тебе, к ступеням твоего трона.

– Я вижу, ты уже в душе своей пожаловала ему награду, которая кажется тебе справедливой и достойной, – сказал султан. – Говори, принцесса, какой ты просишь награды?

– О мой добрейший дядя и султан, ты осчастливишь меня, ты наградишь истинные заслуги, если Сади-бея пожалуешь титулом паши! – воскликнула принцесса.

– Ты умеешь награждать и просить! – отвечал Абдул-Азис.

– Но я прошу справедливо, дорогой мой дядя и султан, этот титул не слишком высок для Сади-бея. Я никогда еще не обращалась с просьбой для себя, не оставь же эту сегодняшнюю просьбу без внимания!

– Я очень рад, что, пожаловав этот ранг, могу обрадовать два сердца: твое, принцесса, и молодого победителя! Пусть будет по-твоему!

– Ты хочешь возвысить его до звания паши?

– Пусть будет так!

– О, благодарю, мой добрейший дядя и султан!

– Я надеюсь этим действительно заслужить твою благодарность, принцесса. Но я исполняю твою просьбу тем охотнее, что она касается достойного!

– Он получит бунчук паши! – воскликнула принцесса в радостном волнении, что сильнее всего свидетельствовало о ее любви. – Сади будет достойно награжден тобой. Благодарю, горячо благодарю!

– И ты сама вручишь ему императорский приказ о его назначении!

– Позволь мне присутствовать при этом, мой милостивый дядя и султан, – возразила принцесса. – Позволь мне явиться в Тронную залу к великому торжеству, и я буду тебе обязана лучшими минутами моей жизни!

– Пусть будет так! Я хочу отпраздновать победоносное возвращение моих войск, и пусть в празднестве этом принимают участие и дамы, – сказал султан. – После доклада сераскира я назначу день, когда должен совершиться торжественный въезд. Триумфальное шествие должно закончиться праздником в залах сераля. Я хочу своей милостью и богатой наградой поощрить и других к такому же усердию. Перед придворной свитой я хочу наградить за подвиги!

Аудиенция принцессы была окончена, и после пылких слов благодарности она оставила кабинет. Гассану же дано было поручение передать сераскиру приказание немедленно доложить об окончании войны и разгроме мятежного племени.

На следующий день сделан был подробный доклад, из которого видно было, что Сади-бей и Зора-бей проявили необычайную храбрость.

Сам султан теперь не только дал позволение на триумфальное шествие по городу до сераля, но и назначил для этого день, который должен считаться праздником. Шествие должно окончиться в Тронной зале, и на этом торжестве должны присутствовать принцы, принцессы и все сановники.

Уже накануне праздника были сделаны приготовления к триумфальному шествию, и с быстротой ветра разнеслась по всему городу весть, что пленная Кровавая Невеста со своими воинами будет проведена с кораблей по всему городу к сералю и там они, как трофеи, будут повергнуты к ступеням трона султана.

С наступлением праздника по всей обширной гавани корабли были украшены флагами, и когда шествие сошло с больших морских пароходов и вышло на берег, десять пушечных выстрелов возвестили всему народу начало торжества.

Все улицы, по которым должно было пройти шествие, были забиты любопытными, и тысячи людей стояли на крышах и балконах. Закрытые покрывалами женщины сидели у окон, желая увидеть знаменитого Сади-бея, имя которого было на устах у всех. Рассказывали чудеса о подвигах его и Зоры-бея, и все с возрастающим любопытством ожидали триумфальное шествие.

Наконец показались первые всадники – это были императорские гвардейцы, они расчищали дорогу и должны были смотреть, чтобы при виде пленных не возникли беспорядки. За ними появились всадники верхом, которые время от времени трубили в свои золотые трубы, возвещая всем о приближении желанного шествия.

За ними показался отряд победоносных войск с верблюдами, тащившими пушки так, как они двигались по пустыне.

Громкие радостные возгласы встретили смуглых, мускулистых солдат.

Затем следовали пленные арабы, закованные в цепи в своих белых плащах.

За ними лошади и верблюды везли взятые трофеи; меха, оружие, шатры и драгоценности эмира.

Снова раздался громкий, радостный крик, пленные же сыны пустыни шли сгорбившись и быстрыми шагами, они не хотели слышать ни радостных криков победителей, ни видеть их.

Затем следовал маленький отряд музыкантов, его брали с собой войска, он играл торжественный марш. Но крики тысячной толпы заглушали его. Слышны были возгласы: «Сади-бей, Зора-бей, Кровавая Невеста».

Вот появилась и она. Закованная в цепи, она сидела на своей лошади. Знамя, которое она носила в сражениях, было прикреплено к седлу, так как держать его она не хотела.

Так совершился въезд Солии!

Рядом с ней ехали – по правую руку Сади, слева – Зора, приветствуемые со всех сторон.

Сади со счастливой улыбкой отвечал на поклоны, и из уст в уста переходили слова восхищения его красотой.

Сади стал героем дня! Победитель бедуинов, смелый бей, которому удалось захватить Кровавую Невесту и живую доставить в Стамбул. Он сделался предметом поклонения, обожания, и многочисленные лавровые венки летели с балконов на дорогу, по которой он ехал.

Другой отряд победоносных войск замыкал длинное шествие, которое с музыкой и барабанным боем, при громе пушек, направилось к сералю, где должно было произойти настоящее торжество.

На большом дворе стояли длинными шеренгами вернувшиеся солдаты Сади и Зоры.

Сераскир со своими офицерами от имени султана принял вернувшихся победителей у ворот сераля и велел раздать солдатам денежные награды. Сади и Зора соскочили с лошадей, сошла с коня и Кровавая Невеста. Между тем как солдаты с пленными бедуинами остались внизу, на большом дворе, оба офицера с Кровавой Невестой были введены сераскиром во внутренние покои султана. Сади-бей нес в руках знамя Солии.

В передней появились гофмаршалы, чтобы с особенной торжественностью ввести их в Тронную залу к падишаху.

Абдул-Азис сидел на своем высоком золотом троне, подле него стояли принцы, за ними высшие сановники, министры, придворные и большое число высших офицеров, ближе всех к султану стоял Гассан.

Придворные дамы заняли свои места наверху в галереях Тронной залы, и даже султанша Валиде явилась, чтобы участвовать в этом редком празднестве.

В переднем ряду сидела также принцесса Рошана в роскошном костюме.

На ступенях трона стояли по обеим сторонам пажи, сзади трона – визири, все в своих блестящих мундирах.

У дверей Тронной залы Сади и Зора были встречены великим визирем, который подвел их к ступеням трона.

Кровавая Невеста также должна была приблизиться к нему.

Сади-бей поверг знамя к ногам султана, затем он и Зора опустились на колени.

Кровавая Невеста стояла, мрачно глядя перед собой, она не видела всей окружающей роскоши и думала только о своем позоре, о гибели своего племени.

– Сади-бей! Зора-бей! – громко сказал султан. – Победителями возвратились вы на родину! Вы наказали мятежное племя бени-кавасов и привезли мне как живой трофей дочь эмира в мою столицу! Я доволен вашими успехами и хочу перед собравшимися здесь наградить и отличить вас! Я назначил за голову Кровавой Невесты цену в двадцать тысяч пиастров, я удваиваю ее.

– Лучшая награда вашего величества за исполненный нами долг – почетное шествие, устроенное войскам, – сказал Сади громким голосом. – Знамя я повергаю к ногам вашего величества, гофмаршал вручит вам договоры с прочими эмирами далекой страны! Да всемилостивейше примет их ваше величество!

– Сади-бей! Ты поверг к моим ногам знамя племени и вручил гофмаршалу договоры, я хочу тебя за это особо отличить моей милостью и поощрить других к соревнование – я жалую тебя пашой!

В ту же минуту подошел гофмаршал со знаком трех бунчуков в руках и поднял его над Сади.

На улице загремели пушки.

– Ты получишь знаки твоего нового сана из маршальской палаты, Сади-паша! – продолжал султан. – И надеюсь, что это отличие поощрит тебя к новым подвигам!

Сади, стоя на коленях перед султаном, взволнованным голосом произнес несколько слов благодарности.

Всеобщее удивление царило в кругу присутствующих. Султанские жены и принцессы с восхищением смотрели на прекрасного молодого офицера, которого ожидало такое блестящее поприще.

Сади был ошеломлен, изумлен, этого он не ожидал! Едва ли он был в состоянии сразу постигнуть значение этого повышения! Он был неожиданно причислен к высшим офицерам и сановникам! Он достиг положения, какого до сих пор так быстро не достигал никто другой на его месте.

Теперь всеобщее внимание обратилось к Кровавой Невесте.

Сам султан рассматривал пленную с интересом, а принцессы и другие женщины с галереи глядели на нее и шептались между собой.

Зора-бей, нисколько не завидуя Сади, однако немного смущенный, стоял в стороне.

Султан отдал приказание увести в надежную темницу кровожадную аравитянку, от рук которой погибло так много его солдат.

Затем султан со своими советниками и министрами оставил Тронную залу.

Теперь только Гассан подошел к своим друзьям и сердечно приветствовал их. Сначала он поздравил Сади, затем обратился к немного смущенному улыбавшемуся Зоре.

– Теперь я скажу тебе, мой храбрый Зора, почему ты не получил еще здесь, в Тронной зале, особого отличия, как Сади, – говорил Гассан тихим голосом. – Тебе также предстоит повышение и неожиданная радость! Твое главное желание исполнится! Ты вступаешь на дипломатическое поприще и будешь военным атташе при посольстве. Ты можешь заявить, куда хочешь отправиться!

– Гассан, друг мой, правду ли ты говоришь? – горячо воскликнул Зора, забыв свою прежнюю сдержанность.

– Что я говорю, то верно! Через несколько дней ты получишь касающиеся этого известия.

– Это настоящая радость для меня! – сказал Сади. – Ни одно мое повышение не могло бы так осчастливить меня!

– Теперь мы все трое на пути к успехам, – обратился Гассан к своим друзьям, – но я должен следовать за султаном! Сегодня вечером мы опять увидимся! Вы еще должны рассказать мне о своих военных приключениях!

После этого Гассан поспешно удалился.

Тут взоры Сади скользнули вверх по галерее, наверху, у золотой решетки, стояла принцесса Рошана! Он узнал ее! Она благосклонно приветствовала его рукой, как будто бы хотела знаком передать ему свое поздравление.

Сади представил соблазнительную картину блестящего будущего, его влекли богатство, блеск и слава. Принцесса любила его! Теперь он был паша, сановник, для которого открыт был путь к почестям, и в его душу прокралась мысль, что было бы недурно иметь право назвать принцессу своей супругой…

Но он уже оставил Тронную залу.

Сади и Зора передали пленницу сторожам подземной государственной тюрьмы, и ее повели в подземные камеры.

На следующую же ночь Кровавой Невесте удалось задушиться с помощью своего покрывала. Она не могла смириться с позором неволи, улучила, наконец, удобный момент, когда за ней не наблюдали, чтобы лишить себя жизни.

Так кончилась полная приключений жизнь этой дочери пустыни.

 

XXII

Наказание предателя

Великий визирь Махмуд-паша, управляющий министерством иностранных дел и отличавшийся своей страстью к интригам, находился в рабочем кабинете вдвоем с доверенным секретарем, муширом Рашидом.

– Вот назначение Зоры-бея, ваша светлость! – обратился мушир к великому визирю, подавая документ.

– Этот Зора-бей, кажется, тот самый офицер, которого отличила англичанка мисс Сара Страдфорд? – спросил Махмуд-паша.

– Точно так, ваша светлость! – отвечал Рашид, улыбаясь. – Зора-бей переводится в дипломатический корпус и назначается военным атташе, так гласит нота!

– Не говорил ли ты мне, что мисс Сара Страдфорд тайно играет в Лондоне важную роль?

– Точно так, ваша светлость, мисс Страдфорд использует дипломатические знакомства для достижения своих личных интересов, – отвечал Рашид. – Я получил вчера подробное донесение относительно ее стремлений и связей. О ее прошлом никто не знает или, лучше сказать, никто не желает знать!

– Какое нам дело до прошлого, мушир Рашид, будем интересоваться настоящим!

– В настоящее время мисс Страдфорд играет немаловажную роль! Она, как сообщают мне, влиятельная фаворитка первого английского министра, но леди Страдфорд не довольствуется этим. Мне известно, что она также не отказывается от ухаживаний и французского посланника в Лондоне.

– И французского посланника? – спросил удивленный Махмуд-паша. – В самом деле, эта леди увлечена скорее приключениями, чем политикой!

– Ошибаетесь, ваша светлость, – заметил Рашид с двусмысленной улыбкой. – Я думаю, что леди предана более всего дипломатическим интригам – будучи фавориткой английского министра и причисляя французского посланника к своим поклонникам, она действует по поручению третьего?

– Знаешь ли ты этого третьего?

– Это тайна, ваша светлость! Даже моему агенту, который действует очень ловко и от которого не так-то легко что-нибудь скрыть, не удалось узнать, кто этот третий, который руководит ее действиями! Только известно, что английский министр ничего не подозревает о главном руководителе поступков леди, а французский посланник ничего не знает об английском министре!

– Ловкая интриганка эта леди, – признал великий визирь. – Но для нас было бы важно склонить на свою сторону эту леди, хотя бы действуя через того, чьи бумаги мне были здесь только что поданы!

– Если только он способен выполнить эту задачу, – усомнился мушир Рашид.

– Нужно попробовать проверить его. Мне говорили, что эта англичанка изъявила желание снова, в других условиях, встретиться с молодым беем, а что она «под другими условиями» подразумевала дипломатическую службу, это ясно! Приглашен ли сюда Зора-бей?

– Он уже ожидает в приемной.

– Если он ловок и смел, то может быть нам полезен в Лондоне, – продолжал великий визирь. – Дело только в том, чтобы он постарался проникнуть в дела леди и не сделался орудием в ее руках.

– Чтобы влиять на нее, нужно, я думаю, более чем в совершенстве понимать придворные интриги. Леди кокетничает с двумя могущественными сановниками, не любя ни одного, единственно для того, чтобы через них достигать своих целей. Тот же, которого полюбит леди, через нее будет управлять теми двумя так, что они не заметят этого.

– Но ведь неизвестно, кто этот третий?

– К сожалению, как я уже докладывал вашей светлости, моему агенту, несмотря на все его старания, не удалось узнать этого.

– Так Зора-бей узнает это! Попросите его сюда, я хочу немедленно встретиться с ним.

Мушир отправился в приемную и вслед за тем ввел вежливо раскланивавшегося Зору к великому визирю.

– Мой храбрый бей, – обратился к нему Махмуд-паша, – настало время, когда твое желание может быть исполнено и ты заменишь меч пером.

– Эта замена мне крайне приятна, ваша светлость! – отвечал Зора-бей. – Я давно уже страстно желаю вступить на дипломатическое поприще.

– Но ты не должен совершенно изменять своему военному делу, – продолжал великий визирь. – Мы решили назначить тебя военным атташе какого-нибудь посольства. При этом мне пришло на ум состоявшееся когда-то твое знакомство со знатной англичанкой.

– Это доказательство незаслуженного участия радует меня, ваша светлость.

– Эта англичанка, мисс Сара Страдфорд, принадлежит к числу влиятельных дипломатических дам, мой храбрый бей, и мой долг обратить твое внимание на то, что ты, если ловко используешь это, возможно, проникнешь во все ее тайны. Но для этого необходимо тебе быть осторожным и суметь завоевать ее симпатию.

– Леди – самая любезная дама, какую когда-либо приходилось мне знать, ваша светлость, и я давно желаю снова увидеть ее! – сказал Зора.

– Относительно дел ты обратишься к нашему посланнику в Лондоне, – продолжал великий визирь. – Нужные бумаги будут вручены тебе. Когда ты думаешь уехать?

– Немедленно, ваша светлость, как только окончу здесь, в Стамбуле, дело моей чести, – отвечал Зора-бей. – Речь идет о наказании лживого и коварного изменника, которое я раньше не мог исполнить, так как по приказу султана неожиданно был послан на войну.

– А много времени займет исполнение этого дела?

– Только несколько дней, пока не состоится дуэль, затем я оставляю Стамбул!

– Я еще раз хочу видеть тебя, чтобы передать тебе бумаги! Но разве это дело чести не может кончиться полюбовно?

– Нет, ваша светлость, оно должно быть решено оружием!

– Как я ни уверен в твоем искусстве владеть им, но все-таки будь осторожен, раненый не сможет выехать в срок.

Зора убедил великого визиря в неизменности своего решения, рассказав ему, в чем дело, не называя имени виновного.

– Здесь замешана месть и ненависть, причина которых непонятна мне. Он прибег к обману, который привел нас троих к тому, что мы были приговорены к смерти, затем Сади-бей и я были избавлены от смертной казни и отправлены на войну, которая заменила ссылку.

– А из этой ссылки освободила тебя и Сади-пашу ваша храбрость, – прибавил великий визирь. – Ты и на новом поприще найдешь немало случаев выказать твое мужество, присутствие духа и ум. Бумаги твои будут на днях готовы!

Зора-бей был отпущен, простился с великим визирем и отправился верхом в Беглербег, где надеялся застать Гассана и Сади.

Сади-паша в этот день, на особой аудиенции, докладывал султану и принцу Юсуфу о подробностях похода, а Гассан взял отпуск, чтобы исполнить некоторые дела в городе.

Когда Зора-бей приехал в Беглербег, он застал Сади-пашу в покоях дворца, занимаемых Гассаном.

Они поздоровались, и Сади не мог нахвалиться милостивым приемом, оказанным ему султаном и принцем.

– А наш товарищ Гассан действительно любимец султана? – спросил Зора.

– Султан желает его постоянно иметь при себе! Кажется, султан встревожен тем, что Гассан выпросил короткий отпуск. Но принц Юсуф еще более привязан к нему!

– Я через несколько дней уезжаю в Лондон, Сади!

– Так нам действительно предстоит разлука?

– Иначе и быть не может, но я слышу шаги!

– Это Гассан возвращается, наконец, от Магомет-бея.

Гассан вошел в комнату и приветствовал своих друзей. Он был серьезен, почти мрачен.

– Поручение твое исполнено и не исполнено, смотря по тому, как ты это примешь! – сказал он Зоре.

– Так ты застал Магомет-бея? – спросил тот.

– Да, в серале!

– Сообщил ли ты ему, что побудило Зору послать ему вызов? – спросил Сади.

– Я в нескольких словах объяснил ему, что между нами решено было жребием, кому следует наказать его за изменническую шутку, которую он сыграл с нами! – рассказывал Гассан. – Сначала он сделал вид, как будто ничего не знает. Когда же я спокойно и обстоятельно заявил ему, что тогдашний таинственный вестник был не кто иной, как он, Магомет-бей наконец сознался в этом. «Если ты этого непременно хочешь – да, это был я, – сказал он, – и сделал это, чтобы наказать вас за унижение, нанесенное вами моему полку! Итак, это был я, что же далее?»

– Я пришел вызвать тебя по поручению Зоры-бея, – сказал я. – Он предоставляет тебе право выбора оружия, места и времени, одним словом, все, и желает только наказать тебя за тогдашнее предательство!

– Отлично сказано! – воскликнул Зора. – Но по правде, этот презренный плут заслуживает, чтобы его наказали просто хлыстом! Но продолжай, мой благородный Гассан!

– «Наказать? – спросил он, – продолжал Гассан свой рассказ. – Ты пришел вызвать меня от имени Зоры, это все, ничего больше? Я думаю сделать твоему другу одолжение, не приняв твоего вызова!»

– Не приняв вызова? – воскликнули в один голос Сади и Зора.

– При этом он так оскалил зубы, как будто этот ответ доставлял ему особое удовольствие, – продолжал Гассан. – Я, так же как и вы, переспросил его, и он отвечал мне: «Я не принимаю вызова, потому что Зора-бей ниже меня в чине, и я не хочу застрелить его, чтобы не навлечь на себя неприятности!»

– Это жалкий плут! – воскликнул Сади. – Он в моих глазах стоит ниже самой негодной собаки!

– Так я беру на себя вызов! – отвечал я ему. Он пожал плечами: «Ты бей башибузуков, я – бей капиджей», – отвечал он презрительно, так что я почувствовал искушение без дальнейших разговоров проткнуть его шпагой.

– Хорошо, что ты удержал твой порыв, – сказал Зора, бледный, но спокойный. – Этот презренный бей – орудие Мансура – только того и хотел, чтобы ты ранил его, а он имел бы повод к новому обвинению. И хотя ты адъютант самого султана, все же он, благодаря силе Кадри, мог бы кое в чем тебе напакостить!

– Стоит ли более говорить об этом, – обратился Сади к своим друзьям, – предоставьте мне потребовать от него удовлетворения!

– Он не даст его тебе ни в каком случае! – продолжал Гассан. – И от твоего имени повторил я ему вызов, но он с презрительным видом сказал мне в ответ, что не будет ни биться, ни стреляться, так как уверен, что убьет противника, а ему вовсе нет охоты из-за нас путешествовать в крепость!

– Тогда мы должны принудить его к этому! – воскликнул Сади в волнении.

– Или наказать, где бы мы его ни нашли, – сказал Зора хладнокровно, но хладнокровие его было только наружное; его бледное лицо выдавало его внутреннее волнение.

– Посоветуемся насчет этого, – сказал Гассан. – После того как он отказался от дуэли, я объявил ему, едва владея собой, что пусть он пеняет на себя самого за последствия своего малодушия, затем я с презрением отвернулся от него и ушел. Мой совет – все дело представить султану на его разрешение!

– Все это хорошо, мой друг, – отвечал Зора, – но ты знаешь не хуже меня, кто скрывается за этим Магомет-беем. Боюсь, что нам не получить в ответ совета о примирении!

– Я остаюсь при том, что мы должны принудить его дать нам удовлетворение, и не позднее, как сегодня! – воскликнул Сади.

– Как же ты его заставишь, если он находится в серале и смеется в глаза в ответ на твой вызов? – спросил Гассан.

– Клянусь бородой пророка, я думаю, это было бы хорошо!

– Я хочу попробовать другое средство, – заметил Зора после некоторого молчания. – Сегодня вечером Магомет-бей сменится и отправится в свой конак. Вы же, после заката солнца, взяв с собой греческого врача и офицера, который взялся бы исполнить обязанность секунданта у Магомета, поезжайте к пустынному месту, что во дворе серальского шпица. Направо, в некотором расстоянии от дороги, стоят несколько старых деревьев, там ждите меня и захватите с собой пистолеты. Я буду у сераля ждать Магомета. Когда он выйдет оттуда, я заставлю его следовать за мной.

– А если он не последует за тобой? – спросил Гассан.

– Тогда… ну уж не знаю, что произойдет тогда, – отвечал Зора.

– Я думаю, он не будет отговариваться, – заметил Гассан.

– По-моему, попытай свое счастье или вызови его при других офицерах, – посоветовал Сади.

– Это ничего не дает. Ты еще мало знаешь его! – возразил Гассан.

– Тут поможет только страх немедленного наказания, – сказал Зора: – Людей, подобных ему, можно исправить, только приставив к груди кинжал. Если он не примет мой вызов, то я публично заставлю его защищаться, а если и это не поможет, пусть уходит с унизительными палочными побоями, так как ничего другого не заслуживает!

– Решено, Зора! Гассан и я отправляемся после заката солнца к назначенному месту вместе с врачом и секундантом для Магомет-бея, – сказал Сади, – и там будем ждать твоего прихода.

– Вероятно, я приду не один! – заключил Зора разговор.

Затем три друга расстались. Гассан хотел привезти с собой пистолеты и офицера, Сади – сходить за греческим врачом, а Зора сделать несколько визитов, так как еще немало часов оставалось до смены Магомета с дежурства в серале.

Зора снова успокоился, как будто ничего особенного не должно было случиться с ним вечером.

Он окончил свои визиты, и никто из его знакомых ничего не заметил о принятом им намерении.

С наступлением вечера Зора отправился в улицу, ведущую к сералю. Она была пуста. Здесь обыкновенно можно было встретить только экипажи знатных чиновников, конные и пешие караулы и прислугу сераля. Дежурство Магомет-бея должно было скоро кончиться.

Зора пришел пешком и в волнении ходил взад и вперед по улице.

Мимо него катились экипажи, выехавшие из двора сераля.

Начинало смеркаться. Приближался новый караул.

Зора направился к воротам, так как теперь каждую минуту мог прийти бей капиджей.

Несколько конных офицеров оставили сераль и, вежливо раскланявшись с Зорой, проехали мимо.

Наконец показалась фигура Магомета.

Зора изо всех сил сдерживал себя, чтобы не прийти в бешенство при виде ненавистного изменника.

Когда бей вышел на улицу, Зора направился к нему.

– Ты отверг мой законный вызов, Магомет-бей! – обратился он.

Начальник капиджей был изумлен этой неожиданной встречей.

– Ты, кажется, подстерегал меня на улице? – спросил он.

– Я пришел сам спросить тебя, хочешь ли ты теперь же дать мне удовлетворение?

– Ты уже слышал мой ответ.

– Я приглашаю тебя следовать за мной к серальскому шпицу, там готовы свидетели и оружие.

– Повторяю тебе, что я не принимаю твоего вызова, разве тебе еще мало этого? Или я еще должен сказать тебе, что мне наскучила твоя навязчивость?

– Если ты не хочешь иначе, так защищайся же, презренный! – воскликнул Зора, бледный от негодования, и обнажил шпагу.

– Безумный! – вскричал Магомет-бей. – Что ты делаешь под окнами императорского дворца!

– Что бы за этим ни последовало, ты не ускользнешь от меня.

– Я требую, чтобы ты вложил свою шпагу в ножны! – воскликнул Магомет-бей, но Зора так стремительно нападал на него, что он должен был обороняться, если не хотел пасть мертвым.

– Это нападение убийцы! – прокричал он и затем обнажил шпагу. – Пусть вся ответственность падет на твою голову!

– Я хочу наказать тебя, жалкий предатель, честь моя обязывает меня к этому. Обороняйся!

Жаркая битва разгорелась под стенами императорского дворца. Шпаги звенели и сверкали при свете только что вышедшей луны.

Зора так стремительно нападал на Магомета, что тот отступил на несколько шагов – они приблизились к воротам.

Скрежеща зубами от бешенства, Магомет отражал удары своего противника и ждал только случая обезоружить его, чтобы тогда, без дальнейших разговоров, донести о нем и предать его военному суду.

Но этот коварный план разбился об искусство Зоры владеть оружием.

Через несколько минут Магомет понял превосходство своего противника, он кипел яростью и решил заманить Зору во двор сераля.

– Ого! – воскликнул тот. – Я понял твой план, мошенник, ты снова хочешь использовать свое коварство, чтобы победить и погубить меня! Но на этот раз тебе это не удастся, так как я теперь знаю твои предательские уловки! Ни с места! Твоя трусость должна быть наказана, оставайся здесь на улице, и только один из нас сойдет с места.

Магомет понял, что если этот бой продолжится еще несколько минут, то он пропал, так как он мог только обороняться.

Зора твердо решил на этот раз наказать предателя и ни за что не выпустить его:

Не говоря ни слова, он усилил нападение, чтобы окончить дуэль среди улицы.

Теперь Магомет надеялся только на то, что из сераля придут свидетели и разведут противников. Тогда дело Зоры было бы скверно, потому что этот бой под окнами императорского дворца, это нападение, это принуждение к обороне, конечно, походило гораздо более на покушение из мести, чем на дуэль. Все это могло бы иметь самые дурные последствия для Зоры, тем более что за ним стоял Мансур-эфенди и Гамид-кади. Приговор мог быть суровым, но Зора вовсе не думал о последствиях, он решился наказать негодяя.

Вдруг Зора нанес удар в шею или плечо Магомет-бея. Брызнула кровь, но Магомет продолжал биться, ожидая свидетелей. Наконец ему показалось, будто он слышит шум шагов из ворот дворца.

Зора продолжал наступать. Не теряя ни минуты, он снова напал на Магомет-бея. Шпага его сверкнула, и в следующую минуту он с такой силой ударил в голову начальника капиджи, что тот, смертельно раненный, пошатнулся.

В эту минуту в воротах показался мушир Рашид и, увидев, что Магомет зашатался и готов упасть, поспешил к нему, чтобы поддержать знакомого ему офицера.

– Что здесь происходит? Что случилось? – воскликнул он, бросаясь к Магомет-бею.

– Узнаешь ли ты меня? – прозвучал слабый голос Магомет-бея.

– Конечно, я узнаю тебя, мой благородный бей.

– Я жертва подлого нападения, отомсти за меня и мою смерть Зора-бею. – Это были последние слова Магомета.

– Ты слышал мое имя? – обратился Зора-бей к муширу. – Но я избавлю тебя от доноса и всех хлопот, так как сам утром отправлюсь в башню сераскира для разрешения моего дела. Теперь, если этот бей твой друг, позаботься только о том, чтобы его доставили домой.

– Это неслыханное дело! – произнес разгневанный мушир Рашид. – Несчастный бей умирает на моих руках.

Но Зора уже удалился, он прошел в караульню и приказал прислать врача, затем отправился туда, где его все еще ждали оба его товарища, чтобы уведомить их о случившемся.

Умирающий Магомет-бей был привезен в свой конак; и когда врачи подошли к его кровати, им ничего уже не оставалось делать, как подтвердить наступающую смерть.

 

XXIII

Жертва непримиримого врага

Спасаясь от Лаццаро, не медля ни минуты, Реция перескочила через решетку балкона и выбежала на улицу с громким криком о помощи.

Грек стоял вверху, на балконе, когда разнесся по узкой мрачной улице этот призыв о помощи.

Минуту он простоял в ожидании, а затем поспешил из дома вниз по лестнице за убежавшей Рецией.

Никто не отозвался на ее крик, на улице по-прежнему все было тихо и пусто, обитатели ветхих деревянных домов вокруг уже легли спать, может быть, крик о помощи и проник в их сновидения, но он не пробудил крепко спавших.

Лаццаро не хотел выпустить Рецию, которую случай бросил в его руки, поэтому он поспешил, чтобы не потерять ее из виду.

Девушка завернула на более широкую и оживленную улицу, но когда Лаццаро бросился за нею, она точно провалилась сквозь землю; грек стоял и напряженно искал ее глазами – нигде ее не было, она исчезла бесследно.

Куда могла она деться? Грек в растерянности пробежал всю улицу, он искал ее во всех переулках и закоулках между домами, но все было напрасно – Реция пропала, и он не мог понять, каким непостижимым для него образом ей удалось убежать от него?

Лаццаро охватило бешенство на самого себя, зачем он тотчас же не спрыгнул вслед за нею вниз на улицу и не схватил ее. Тогда бы она не смогла убежать от него. Теперь он сам был виноват в случившемся.

«По крайней мере, – думал он, – Черная Сирра не ускользнет от меня. Если она поверит словам старой Ганнифы, которой Сирра доверяла, то она попадет в западню, из которой на этот раз ей не так-то легко будет уйти».

Сирра была для него ненавистна и опасна с тех пор, как воскресла из мертвых и стала пророчицей, ее существование сулило ему постоянную угрозу разоблачения. И слова Мансура доказывали, какие опасности поджидают его.

Но он надеялся наконец избавиться от этого страха!

Несмотря на это, встреча с Сиррой вовсе не была ему приятна. Он, не боявшийся никого, ощущал неприятное чувство при мысли о ней, он не мог отогнать от себя чувство ужаса с тех пор, как призрак Сирры сидел у него на спине и душил его. «Но я должен во что бы то ни стало избавиться от этого чувства, от этого ужаса и страха», – говорил он себе.

Он знал, что она жила, как и прочие люди, что она была из плоти и крови и, следовательно, ее можно было убить. На этот раз он намеревался не просто убедиться в ее смерти, он хотел сжечь ее, чтобы она исчезла бесследно, и эта мысль успокаивала его: когда пламя истребит ее безобразные члены, она не сможет снова восстать из гроба, чтобы свидетельствовать против него; он не хотел более хоронить ее, а решил развеять прах по ветру.

Грек дошел до деревянных ворот Стамбула и скрылся в их глубокой мрачной тени, чтобы его не было заметно, в случае если Сирра уже явилась туда или была поблизости.

Перед воротами царил еще больший мрак, чем в грязных улицах Стамбула, так как та дорога, на которой ожидал грек, совершенно не освещалась.

Между тем было уже поздно, когда Лаццаро добрался до лежащей близ берега и обсаженной платанами дороги. Возле нее было болото и роскошно разрослись камыши.

Лаццаро бросил взгляд в сторону ворот – Сирры еще не было видно.

Пришла ли она? Грек знал, что Сирра была осторожна и недоверчива. Но она ничего не могла заподозрить, так как Ганнифа не узнала его. Когда грек добрался до платанов, было уже за полночь, и с этой стороны перед воротами было тихо и безлюдно; по большой же улице, которая вела к Беглербегу и к селениям по эту сторону Босфора, там и сям катились кареты и скакали всадники.

Лаццаро встал позади платана, до которого почти доходили камыши; когда Сирра показалась бы у ворот, ему стоило только нагнуться в камыши, чтобы остаться незамеченным, а между тем из своего убежища он мог видеть все.

Тут он решил караулить Сирру. Как дикий зверь, спрятавшийся в камыши, чтобы броситься на добычу, как змея, неподвижно во мраке поджидающая ничего не подозревающую жертву, так и он во мраке ночи поджидал бедную, несчастную Сирру, в смерти которой он поклялся…

В это время старая Ганнифа, не подозревая ничего дурного, шла к дому софта.

Когда она пришла, было уже поздно, и она услышала от сидящих на корточках вблизи дома нищих, что уже два дня в дом никого не допускают. Но она решилась любым путем проникнуть к Сирре.

Почему же в дом никого не допускали? Что случилось? Она подошла ближе. Двери были заперты.

Что же ей теперь было делать?

Старая Кадиджа могла не дожить до следующего дня, как сказал ей посланный от принца Юсуфа и Гассана-бея!

Одно окно внизу было освещено.

Она подошла к нему и постучала. Вслед за тем оно открылось и показалась голова худощавого ходжи Неджиба.

– Кто там? Кто ты? – спросил он.

– Старая Ганнифа, сударь. Мне хотелось бы пройти к пророчице!

Ходжа, по-видимому, был уже извещен Мансуром об этом посещении, потому что тотчас же впустил старую Ганнифу.

– Ты можешь подняться наверх, – сказал он. – Я устал и хочу спать, я запру дверь только на задвижку.

– Хорошо, мудрый эфенди! – сказала старая Ганнифа. – Хорошо, больше тебе ничего не надо и делать, спи спокойно, я потом уйду и снова захлопну дверь! Не беспокойся обо мне! – Она была рада, что таким образом Сирра могла незаметно, вместе с нею, оставить на несколько часов дом, чтобы поспешить к старой Кадидже, прежде чем та отойдет в вечность.

Наверху, в комнате Сирры, еще горел огонь, слабый свет проникал на лестницу.

Старая Ганнифа, низко согнувшись, ждала, пока худощавый ходжа внизу не вошел в комнату и не запер за собой дверь, тогда только она поднялась по ступенькам лестницы. Она действовала с большою поспешностью, озабоченная важностью своего поручения. Сирра только что легла, когда старая служанка Реции, которую Сирра хорошо знала, внезапно вошла к ней. Подле ковра горели еще две свечи.

– Это ты пришла, Ганнифа? – спросила Сирра.

– Одни ли мы, дочь моя?

– Да, если за тобой не следуют сторожа.

– Они остались внизу!

– Тогда ты можешь говорить смело.

– Я пришла к тебе с известием!

– Прежде всего отвечай мне, где Реция? – спросила Сирра своим ангельским голосом, с трогательной доверчивостью схватив руку старой Ганнифы и притянув ее к себе.

– Будь покойна, дочь моя, – отвечала добрая старуха, – Реция у меня!

– У тебя? Тогда я спокойна! Береги ее, добрая Ганнифа! А где маленький принц?

– Саладин тоже в безопасности!

– Это для меня большая радость! У тебя Реция хорошо спрятана, но я все-таки страшусь за ее жизнь!

– Старая Кадиджа до тех пор не успокоилась, пока не разорила дом мудрого, благородного Альманзора! Она достигла этого кто знает какими путями!

– Не говори об этом, Ганнифа! – сказала Сирра печально. – Скажи, что привело тебя сюда?

– Поручение к тебе, дитя мое! Ничто на земле не остается безнаказанным! – продолжала старая Ганнифа, устремив взор свой к небу. – Для каждого пробьет последний, тяжкий час, и благо тому, кто может с чистым сердцем и без всякого трепета идти ему навстречу!

– Что же за поручение принесла ты мне, Ганнифа?

– Час тому назад благородный Гассан-бей и принц Юсуф прислали ко мне нарочного!

– Гассан-бей? Нарочного?

– Да, я должна была тотчас же собраться и поспешить к тебе, но надо, чтобы никто не слышал, что я сообщу!

– А что же хочешь ты сообщить мне? – тихо спросила Сирра.

– Чтобы ты ускользнула из дома! – отвечала старая Ганнифа так же тихо, но с невыразимой важностью.

– Из дома? Куда же?

– К старым деревянным воротам. Перед ними, у платанов налево, найдешь ты карету, воспользуйся ею!

– К чему же?

– Ты должна отправиться к старой Кадидже!

– Я? К моей матери?

– Да, Сирра. Старая Кадиджа лежит при смерти, как сообщил мне посланный. Ты должна сейчас же идти туда, завтра, может быть, будет уже поздно!

– Моя мать? И это сообщил посланный Гассана-бея?

– Он, должно быть, знал уже об этом. Он говорил тогда еще об одной женщине или девушке, это я не совсем поняла, главное дело в том, что старая Кадиджа при смерти и что ты должна отправиться к платанам перед воротами!

– Это странное известие… – заметила Сирра в раздумье. – Зачем же я пойду к платанам?

– Я думаю, там будет ждать карета, чтобы никто не видел твоего ухода!

– А карету прислал туда благородный Гассан, друг Сади? Это для меня слишком большая честь, – сказала Сирра, – я лучше сама поползу по улицам!

– Отсюда тебе легко будет уйти со мной: ходжа устал и спит!

– Тем лучше – я тотчас же поспешу в Галату; если же я пойду к воротам, я зря сделаю большой круг и приду слишком поздно, добрая Ганнифа.

– Тогда не пользуйся каретой, ты права, ты умна и ловка, ты проберешься к воде, а там тебе легко будет пройти к матери! Можешь не идти к воротам, я скажу тому, кто ждет тебя в карете, что ты прямо побежала туда.

– Ах да, добрая Ганнифа, сделай это! Пойдем скорее! Знаешь, я больше не вернусь сюда, если мне только удастся уйти!

– Ты больше не вернешься сюда?

Сирра потрясла головой.

– У меня свои планы, – прошептала она. – И враги Реции в моих руках. Если они не оставят ее, у меня есть средство наказать их!

– Что ты говоришь? – вскричала удивленная старая Ганнифа.

– Я до сих пор стремилась к этой цели, теперь я достигла ее, – продолжала Сирра, и ее большие темные глаза так грозно сверкнули, что старая Ганнифа совсем испугалась. – Теперь они не посмеют более преследовать бедную Рецию! Но пойдем. Мы должны уйти! Ты говоришь, что ходжа спит?

– Да, Сирра, внизу никого нет.

– И другого сторожа также нет?

– Я его не видала.

– Так убежим отсюда!

– Но куда же ты денешься?

– Не примешь ли ты меня к себе, добрая Ганнифа?

– Я, я? – удивилась она. – Тогда в мой дом будут приходить люди. Что же будет с Рецией и со мной?

– Никто не будет приходить к тебе, никто не должен знать, что я у тебя!

– Так-так! Значит, ты будешь у меня тайно?

– Ты не боишься этого, Ганнифа?

– Я думала только о Реции.

– Не бойся, она не будет более жить в страхе и опасности. Как только я приду к вам, я скажу вам все! Сейчас должна поспешить в Галату к моей матери, чтобы еще увидеть ее и поговорить с нею. Она поступила со мною не как мать, но все-таки она остается ею. Пойдем!

Ганнифа и Сирра тихо оставили верхний этаж и прокрались к старой лестнице. Внизу, в сенях, было мрачно и безмолвно.

Но они обе счастливо вышли в сени и затем через двери из дома. Старая Ганнифа снова заперла дверь. На улице она рассталась с Сиррой.

В то время как та поспешила к берегу, чтобы переехать в Галату, старая служанка, не подозревая ничего дурного, повернула по направлению, где в некотором отдалении находились старые деревянные ворота Скутари. Она очень спешила, чтобы не заставить долго ждать поверенного благородного Гассана-бея – она не думала о том, что шла на смерть, что минуты ее сочтены!

Не было видно ни зги. Небо покрылось облаками, подул сильный ветер.

Старая Ганнифа плотнее закуталась в старый платок и большое покрывало и, сгорбившись, пошла дальше; погода была промозглая, и она сильно продрогла. С минуты на минуту становилось темнее, и накрапывал мелкий дождь.

Старуха дошла до деревянных ворот. Полночь давно уже прошла, нигде не было видно ни души.

Подойдя к воротам, она попробовала взглянуть по направлению платанов, но был такой туман, что она ничего не могла различить. Она знала дорогу и повернула налево – и вскоре встретила перед собой первые деревья и должна была ощупать их руками, так темно было кругом.

– Здесь ли карета? – хотела она закричать и, сгорбившись, прошла еще несколько шагов, чтобы лучше видеть.

В эту минуту кто-то схватил и прижал ее к земле. Это случилось так быстро и неожиданно, что она не смогла даже опомниться. Старая и слабая женщина, она не могла защищаться. Ганнифа чувствовала только, что пришел ее последний час! Она хотела позвать, хотела закричать, хотела обороняться, – но не могла ничего сделать. В смертельном страхе она пыталась сопротивляться, но что значило ее сопротивление в сравнении со сверхчеловеческой силой того, кто неожиданно напал на нее во мраке ночи?

Ни стона, ни крика не сорвалось с ее уст – в последнее мгновение, когда она лежала с оцепенелыми членами, наклонился над своею жертвою тот, кто бросился на нее и душил.

Старая Ганнифа пристально посмотрела в ужасное лицо грека Лаццаро, – и он, казалось, узнал ту, кого, схватил во мраке ночи. Что произошло далее между платанами в камышах, скрыла ночь своим черным покрывалом…

В это самое время Сирра, со свойственной ей ловкостью и проворством, спешила по узким улицам Стамбула, пробираясь по своему обыкновению в глубокой тени домов. Она походила тогда на животное, и если бы действительно кто-нибудь увидел ее тень, скользившую у домов, то никто бы не принял ее за человеческую, так горбата и изуродована, так мала и безобразна была Сирра.

Но в душе ее соединились все добрые начала, – чтобы вознаградить за то, чем обделила ее природа внешне. Она была умна, добра, и поступки ее были благородны. Сирра позволила Мансуру-эфенди использовать ее для своих целей только потому, чтобы низвергнуть его! При этом она следовала не одному внушению своего сердца, но и голосу Золотой Маски. В ее руках были теперь доказательства, чтобы свергнуть и обличить всемогущего шейха. Что у нее были свои собственные цели, он понял из ответа, который дала она султану по приказанию Золотой Маски. И теперь пришло ее время уйти из дома софта.

Но не за себя боролась Сирра! Ее побудило к этому беспрестанное преследование Реции после того, как у ней были уже похищены отец и брат. Преследования шли от кадри, от Мансура и Гамида-кади, – теперь она могла побороться с ними, и она, жалкий урод, хотела воспользоваться тем, чем владела.

Дойдя до набережной, Сирра нашла много каиков, но ни одного лодочника.

Недолго думая она села в лучшую лодку, оттолкнула ее от берега и стала грести одной рукой. Путь через всю гавань в Галату широк, но она быстро проплыла его.

Она привязала лодку к известному ей довольно отдаленному месту набережной, вблизи той улицы, где стоял деревянный дом ее матери.

Она быстро дошла до старого маленького дома. Там все было тихо и темно.

Неужели старая Кадиджа уже умерла? Неужели никто не помог ей в ее предсмертных муках?

Сирра подошла к двери – она была заперта. Никто не шевелился внутри дома, никакого стона не было слышно.

Сирра постучалась, никто не вышел на ее стук. Она постучала еще громче – все то же молчание.

Тут Сирра легко и проворно, как кошка, подошла к полуоткрытому окну, отворила его и прислушалась – внутри ничего не было слышно, еще менее могла она что-нибудь видеть при царившем там мраке.

Тогда Сирра влезла в окно и тихо пробралась в комнату. Глаза ее должны были привыкнуть к царившему там мраку, поэтому она постояла несколько минут неподвижно.

Потом, подойдя к старой постели, на которой спала всегда ее мать Кадиджа, она осторожно ощупала ее, постель была пуста – старой Кадиджи не было в комнате.

Сирра зажгла маленькую, стоявшую на столе лампу и начала обыскивать сени, маленький двор и остальные комнаты, но ни больной, ни мертвой нигде не было! Неужели Кадиджу уже унесли? Не слишком ли поздно пришла Сирра?

Дверь дома была заперта. Все было по-прежнему. Внизу в комнате на столе еще лежали остатки обеда: рыбные кости, сладкий рис и маисовый хлеб.

Потушив лампу, Сирра вылезла в окно на улицу.

Едва только она очутилась внизу, как услышала произносимые вполголоса слова человека, который приближался, разговаривая и смеясь сам с собою. Она прислушалась: это была мать Кадиджа. Так она говорила всегда, возвращаясь ночью пьяная домой.

Сирра не верила своим глазам.

Тут подошла старая Кадиджа. Она была совершенно здорова.

Следовательно, известие старой Ганнифы было неверно, и Сирра решилась немедленно отыскать дом и ее самую. Предварительно она убедилась, что мать Кадиджа жива и здорова возвращалась из ближайшей таверны, опьяневшая от опиума.

Старая Кадиджа не заметила Сирры, сидевшей на корточках у дома: было слишком темно, и мысли ее носились в другом мире. Шатаясь, дотащилась она до постели и бросилась на нее.

Сирра убедилась, что известие о болезни матери было ложное. Она со свойственной ей проницательностью тотчас поняла, что за этим скрывался какой-то дурной умысел, что Ганнифа при своей доверчивости стала жертвой обмана. Сирра не могла еще проникнуть в цели этого ложного известия. Но она решила сейчас же разузнать все.

Сирра поспешно вернулась к лодке и отправилась по направлению к Скутари.

По дороге ей пришла в голову мысль, что тут действовал не кто иной, как Лаццаро, и, без сомнения, дело шло о Реции. Что, если она придет слишком поздно? Что, если Реция снова попала в руки своих могущественных врагов? Тогда помощь и защита Сирры могли быть бесполезными. К чему привело бы то, что она выследила замысел Мансура и готова разоблачить его, если Реции уже нет? Как могла она найти след Реции, если бы даже низвергла Шейх-уль-Ислама?

Тысячи мыслей и предположений волновали ум Сирры в то время, как она с удивительным проворством добралась до Скутари.

Тут Сирра выскочила на берег и поспешила по темным, грязным улицам.

Сеял мелкий, как пыль, дождь, так что на расстоянии нескольких шагов ничего невозможно было разглядеть.

Она дошла до дома старой Ганнифы, дверь не была заперта – одно это подтвердило ее подозрение насчет нового несчастья. Она поспешила в сени и окликнула старую служанку – ответа не было. Неужели она еще не вернулась от платанов? Это было непостижимо, так как Сирра в это время сделала вдесятеро больший путь. Дом был пуст, Реции не было. Сирра еще раз позвала Ганнифу и, не получив ответа, вышла из дому.

Она решилась узнать, где была Ганнифа. Но где искать ее? Одно только могло навести ее на след – она должна отправиться к деревянным воротам, может быть, на дороге она и встретит Ганнифу, может быть, она между платанами все еще ждет карету.

«Добрая старуха, – думала Сирра, – была вызвана туда только затем, чтобы, не опасаясь, можно было явиться в ее дом за Рецией и Саладином. Ганнифа и не подозревала этого! Без сомнения, она все еще ждет за воротами».

Сирра спешила по мрачным, безмолвным улицам к деревянным воротам. Она была полна беспокойства, ожидания и страха за Рецию и мальчика. Если бы ей только отыскать Ганнифу, с нею вернется она к ней в дом и немедленно примется за розыски. Никто другой, кроме грека Лаццаро, не мог участвовать в этом деле и, наверно, по поручению Мансура. Мансур и грек доживают свои последние дни, если ей удастся обличить их гнусные поступки и тем добиться их падения. Но удастся ли ей это? Если бы она даже и доказала плутовство Мансура и преступления грека, то, спрашивается, нашелся ли бы теперь в Константинополе такой справедливый судья, как тот, который не побоялся некогда осудить султана? Все кади были подчинены Гамиду-кади. Донос должен был дойти вначале до него, пройти через его руки. При его отношениях с Мансуром-эфенди что могло из этого выйти?

Сирра была достаточно умна, чтобы понимать все это.

У кого же должна была она искать правосудия? У кого другого, как не у Гассана-бея, чтобы со своим доносом прямо добраться до султана. Один султан стоял выше Шейх-уль-Ислама. Конечно, как мы уже знаем, тоже только в известном отношении. Чтобы свергнуть султана, достаточно было решения главы церкви, так что в этом случае он стоял выше султана. Но в то же время султан еще достаточно крепко держал в руках бразды правления, чтобы отстранить Шейх-уль-Ислама от его поста и наказать его.

Но вот Сирра достигла ворот и через них вышла к извивающейся у берега тропинке, где росли платаны. Начинало уже рассветать. Когда она подходила к платанам, ей показалось, будто позади ее кто-то шмыгнул через ворота по направлению к городу, но она не обратила на это внимания и пошла дальше. Сероватый туман и частый мелкий дождь застилали слабый утренний свет. Наконец она добралась до платанов и окликнула Ганнифу. Ответа не было. Ни человека, ни кареты тоже не было видно.

Вдруг нога Сирры наступила на что-то мягкое, она нагнулась и невольно вскрикнула. Перед нею лежала мертвая Ганнифа, плавая в своей крови. Сирра со слезами бросилась к доброй старой служанке, знавшей ее с детства… Ганнифа была уже мертва. Она не шевелилась, хотя и не успела еще похолодеть. Но печать смерти лежала на ее лице. Кровавая пена струилась изо рта, полуоткрытые, словно остекленевшие глаза, заострившийся нос – все выдавало, что смерть уже наступила.

Сирра пробовала поднять ее, обращаясь к ней с ласковыми словами, называла ее самыми нежными именами, все было тщетно: старая Ганнифа ничего более не слышала.

Вопли Сирры, сидевшей на корточках возле мертвой, надрывали душу.

Вдруг в воротах послышался шум…

Что там такое случилось? Голоса и шаги приближались. Утренние лучи все более и более разгоняли мрак ночи, и скоро можно было заметить, что это были пять или шесть жандармов, приближавшихся с громкими криками.

Сирра поднялась с места.

– Вот она! Вот она! – воскликнули они. – Здесь, у платанов, лежит убитая!

– А вот и чудовище, убившее ее!

– Схватите убийцу! Она не может еще расстаться со своей жертвой! – кричали кавасы, окружив Сирру и мертвую Ганнифу.

В первую минуту Сирра не понимала, что происходит, но, наконец придя в себя, она хотела объяснить, в чем дело, но напрасно, кавасы не обращали никакого внимания на ее слова. Они схватили несчастную как убийцу Ганнифы, которая не могла опровергнуть этого обвинения, и потащили вместе с трупом в ближайшую караульню, где бросили Сирру в тюрьму.

 

XXIV

Арест Зоры

– Это добром не кончится, – сказал Гассан в мрачном раздумье, когда Зора уведомил его и Сади о результате своей встречи с Магомет-беем.

– Иначе и быть не могло, этого плута нельзя было оставить без наказания, а так как он не хотел принять честного вызова, то и получил должное возмездие за свои поступки, – отвечал Зора-бей.

– Я поступил бы так же, – согласился с ним Сади.

– Все это хорошо, но во всех случаях надо соображаться с обстоятельствами, – заметил Гассан. – Вмешательство мушира Рашида, этого орудия Мансура, способного на все, делает в моих глазах это происшествие еще опасней!

– Мне ничего более не остается делать, как завтра же утром отправиться в башню Сераскириата и обстоятельно донести обо всем, – сказал Зора.

– Я боюсь, что донесение это со стороны ваших недругов уже сделано сегодня и что завтра утром ты опоздаешь со своим.

– Конечно, это было бы досадно, – заметил Сади. – Этот Магомет был, как вы помните, правой рукой Мансура-эфенди и Гамида-кади.

– А они не оставят без отмщения смерть своего приверженца и любимца, я готов поручиться за это, – продолжал Гассан. – В настоящую минуту они уже знают о случившемся, а потому мне хотелось бы немедленно принять меры!

– Мне кажется, ты это дело принимаешь серьезнее, чем оно есть, – сказал Зора. – Спор, перешедший в поединок, в котором одна сторона тяжело ранена, – вот и все!

– Между прочим, этого достаточно для того, чтобы подвергнуть тебя смертельной опасности, несмотря на все твои заслуги, – возразил Гассан. – Я постараюсь отвратить худшее и, по крайней мере, у султана опередить других.

– Сделай это, друг мой, а сам я рано утром явлюсь с надлежащим докладом. Тогда относительно остального мы можем быть покойны!

Три друга вернулись в город, и между тем как Зора и Сади отправились на свою общую квартиру, Гассан немедленно поехал в Беглербег.

Чего он опасался, то уже случилось. Весть о нападении под окнами дворца была уже доставлена Мансуром-эфенди и муширом Гамидом во дворец и дошла до султана, который был ею сильно раздражен.

Гассан тотчас же понял опасность, но он не постиг всей ее глубины.

Шейх-уль-Ислам был уже в кабинете султана. По просьбе Мансура ненавистный ему Гассан должен был на время аудиенции оставить кабинет. Это обстоятельство неприятно подействовало на султана, хотя он и уступил желанию Мансура-эфенди.

Шейх-уль-Ислам с важным видом вошел в кабинет и преклонился перед султаном.

– Что ты желаешь мне донести, великий муфтий? – спросил Абдул-Азис.

– Я пришел вымолить у вашего величества наказание на голову недостойного, – отвечал Мансур-эфенди, едва сдерживая свое бешенство, – на голову офицера из армии вашего величества, который недопустимым образом злоупотребил оказанными ему доверием и милостью. Не по опрометчивости, не в минуту раздражения совершен этот поступок – он совершен с умыслом и обдуманно!

– О каком поступке ты говоришь?

– Не знаю, донесено ли уже вашему величеству, что сегодня вечером совершено убийство начальника капиджей Магомета-бея.

– Убийство? Я слышал о поединке, – сказал султан. – Это другого рода дело!

– Поединком назвать это нельзя, так как Магомет-бей не принял вызова! Это было убийство, а не дуэль; Зора-бей поджидал начальника капиджей, подкараулил его и затем, несмотря на отказ его принять вызов, обнажил против него оружие!

Лицо султана омрачилось.

– Конечно, это не поединок, – подтвердил он, – хотя и тот был также достоин наказания. Я желаю, чтобы мои офицеры жили в согласии!

– Зора-бей во мраке ночи подкараулил начальника капиджей у ворот дворца и в своей безмерной дерзости, даже не приняв во внимание места, заколол Магомета-бея под окнами дворца вашего величества!

– Заколол? Убил?

– Магомета-бея более нет в живых.

– Это неслыханно! И еще под окнами сераля?

– Это-то и увеличивает тяжесть моего обвинения!

Султан позвонил. Вошел дежурный адъютант.

– Позови Гассана-бея! – приказал султан.

Когда Гассан явился на зов, Шейх-уль-Ислам искоса глядел на него, не меняя своего положения.

– Гассан-бей, отправляйся немедленно с двумя офицерами к Зоре-бею и арестуй его! – приказал султан, подходя к письменному столу и подписывая приказ об аресте. – Зора-бей совершил тяжкое преступление! Я знаю, что он твой друг, но, надеюсь, обязанности по исполнению приказа султана стоят у тебя выше личной дружбы! Делай, что тебе приказано, и отведи офицера в тюрьму сераля, и там пусть он ждет следствия и приговора!

Шейх-уль-Ислам с удовольствием выслушал этот приказ, он добился новой победы и готовился доставить своим приверженцам новое подтверждение своего могущества! Искоса поглядывал он на Гассана, но тот ничем не выдал своего волнения. Он поклонился и вышел из кабинета.

Что, если Гассан вместо того, чтобы арестовать товарища, поможет его бегству? Мысль эта на минуту встревожила Мансура, но он тотчас же успокоился, сказав себе, что тогда он имел бы двух ненавистных людей в своих руках и мог бы окончательно устранить их.

Султан был раздражен происшествием и обещал Шейх-уль-Исламу строжайшее наказание виновного.

Что касается Гассана, то он нисколько не был огорчен, что именно ему досталось поручение арестовать Зору; напротив, он был доволен этим обстоятельством: он спешил предотвратить угрожавшую Зоре опасность – тот мог забыться и в минуту раздражения поступить вопреки повелению султана в случае, если бы приказ был передан ему другим, и, наконец, Гассан старался избежать огласки происшествия и ареста. Он даже не взял с собою двух офицеров, а с приказом об аресте в кармане один отправился на квартиру Зоры.

Он застал его одного. Сади не было дома.

Зора побледнел при таком позднем посещении Гассана.

– Ты знаешь, зачем я пришел? – спросил тот, заперев за собой дверь. – Где Сади?

– Он хотел идти куда-то в гости. Но тебе, без сомнения, нужен только я, Гассан?

– Да, ты!

– В чем дело?

– Предостережение мое сбылось скорее, чем я даже полагал, Зора!

– Ты пришел известить меня об опасности, мой друг. Спасибо тебе за это. Может быть, даже посоветовать мне бегство?

– Теперь уже поздно, – перебил Гассан своего друга глухим голосом.

– Что это значит? Что означает этот зловещий вид?

– Вот ответ, – сказал Гассан, подавая Зоре собственноручно подписанный султаном приказ об аресте.

Зора пристально посмотрел на бумагу, затем на Гассана.

– Ты… и ты вручаешь мне этот приказ! – воскликнул он дрожащим голосом.

– Да, Зора-бей, я! Не отворачивайся от меня! Мне кажется, ты меня не понял. Я принес тебе приказ потому, что в руках другого он был бы для тебя ужаснее. Я принес его тебе, чтобы известить тебя об опасности и сговориться обо всем дальнейшем.

– Вовсе нет! – отвечал Зора, отстраняя его движением руки. – Именно потому-то мне так больно и тяжело это известие, что оно передано мне тобою. Только потому, что потерять друга гораздо ужаснее, чем с сознанием своей правоты попасть под суд!

– Так-то ты принимаешь мое посредничество?!

– Так принимает его мое сердце, Гассан! Ты пришел арестовать меня! Итак, не будем попусту терять слов – я следую за тобой!

Не такая натура была у Гассана, чтобы после подобных слов еще давать объяснения и оправдываться, он только мрачным взглядом посмотрел на Зору, видно было, что ему тяжело выслушивать от него эти слова, однако же он не сказал ничего.

– Я хочу только написать несколько строк Сади, – сказал Зора, взяв бумагу и перо. – Я попрошу его о некоторых услугах, на которые он, может быть, согласится; для меня они очень важны!

Гассану так и хотелось сказать: дай мне эти поручения, Зора, не отрекайся от меня! Предоставь мне позаботиться о том, что для тебя важно… но опять-таки он не сказал ничего. После слов Зоры, после его внезапной ледяной холодности он не мог произнести слов, просившихся на его уста.

Но должно ли роковое недоразумение действительно разлучить двух верных, испытанных друзей?

Казалось, почти что так. Зора сел, предложив стул Гассану, и написал несколько строк, затем встал, надел фуражку и передал свою шпагу Гассану. Рука его дрожала при этом.

Это было слишком даже и для сдержанного и самолюбивого Гассана.

– Зора! – воскликнул он. – Возможно ли, чтобы ты мог усомниться в моей дружбе?

– Разве я не должен был сделать это?

– Мы в этом случае думаем по-разному, – сказал Гассан, – вот и все! Мансур-эфенди явился к султану с жалобой на тебя. Султан поручил мне арестовать тебя, и я доволен был этим, хотя меня в то же время и печалило постигнувшее тебя несчастье. Но я говорил себе: ты можешь известить Зору обо всем, следовать за тобою будет ему легче, чем за посторонним… а теперь…

– Я чувствую, что обидел тебя! – воскликнул Зора, раскрывая объятия. – Прости мне мою горячность, Гассан, мне было больно получить приказ об аресте из рук моего друга!

– Обсудим совершенно спокойно, что нам делать, – продолжил Гассан после того, как они с Зорой дружеским объятием заключили мир. – Тише, я слышу шаги! Это Сади возвращается домой.

– Тем лучше, будем держать общий совет, так как дела твои плохи.

Сади вошел в комнату и в немногих словах был извещен обо всем.

– Настал час объявить Мансуру-эфенди борьбу не на жизнь, а на смерть, – сказал Сади. – Он до тех пор не успокоится, пока суровый приговор не обрушится на Зору.

– То же самое думаю и я, он ненавидит нас! – согласился Гассан. – Заполучив Зору в свою власть, он не так-то легко снова выпустит его из своих рук. Я видел в кабинете султана этого высокомерного Мансура-эфенди, он до тех пор не успокоится, пока не погубит Зору!

– А пока он сделал уже достаточно, добившись со свойственной ему быстротой моего ареста, – сказал Зора. – Я пропал!

– Я сам опасаюсь этого.

– Ты должен быть освобожден! – воскликнул Сади.

– Не делай только теперь еще одного необдуманного поступка, – сказал Гассан, – а то мы окончательно проиграли.

– Нет, нет, выслушай только мое предложение! – продолжал Сади. – Завтра принцесса Рошана дает празднество в честь нашей победы над племенем Кровавой Невесты. Зоре нельзя будет явиться на праздник, мы же с тобой отправимся.

– Я должен буду сопровождать султана, который на полчаса явится на праздник.

– Хорошо. И султанша Валиде также приедет, а она явная противница Шейх-уль-Ислама.

– Теперь уже не то! – перебил Гассан своего друга. – Султанша Валиде надеется, что Мансур будет ей содействовать в отмене закона о престолонаследии.

– Так мы должны постараться сообщить султанше Валиде, что Мансур только обманывает ее и пользуется ею в своих целях, – предложил Сади.

– Как же ты докажешь это? – спросил Зора.

– Все это устроится. Главное дело в том, чтобы как можно скорее низвергнуть Шейх-уль-Ислама и освободить друга нашего Зору.

– Это легко сказать, – возразил Гассан в раздумье, – у него столько средств и союзников!

– Принцесса Рошана с завтрашнего дня будет его противницей! – воскликнул Сади.

– Если ты этого достигнешь, – сказал, смеясь. Зора, – ты докажешь только то, что я уже давно говорил, – принцесса страстно любит тебя.

– Несмотря на это, я не думаю, чтобы она допустила падения Мансура, – заметил Гассан.

– Я докажу вам противное! Я желаю низвергнуть этого враждебного нам и служащего только своему властолюбию Мансура, это первое! Вероятно, завтрашний праздник доставит мне желанный случай, так как, без сомнения, Мансур также явится во дворец. Если бы я только мог обличить его коварные замыслы!

– Я рассказывал тебе, что случилось с твоей Рецией, с принцем и со мной, – сказал Гассан, – поэтому ты можешь судить о влиянии и могуществе человека, которого мы хотим разоблачить.

– Безделицы пусть остаются на долю мальчиков и робких! – воскликнул Сади, положив руку на плечо Гассана. – Нас же манят великие дела. Ну, мой друг Гассан, твою руку в знак союза! Зора и на этот раз был бы третьим, если бы не был разлучен с нами приказом султана. Но он во что бы то ни стало должен быть спасен и освобожден!

– Благодарю вас, друзья мои, – сказал Зора спокойно и ласково, пожимая руки своим товарищам. – Я теперь снова узнал, чем владею! Кто имеет двух таких друзей, тот может спокойно положиться на них, отправляясь в заключение. Идем, Гассан. Куда должен ты отвести меня?

– В темницу сераля.

– Это, конечно, жестоко, – продолжал Зора, – но пусть будет так. Прощайте, друзья мои! Я не мог поступить иначе, вы знаете мою вину, и в вашем мнении я ничего не теряю, этого для меня достаточно.

Сади и Зора дружески простились, затем последний вместе с Гассаном оставил квартиру.

Они отправились в сераль, и здесь Гассан велел попросить к себе маршала императорского дворца.

Тот уже лег спать, но его разбудили, и он скоро явился. Гассан показал ему приказ об аресте.

– Я должен доставить благородного Зору-бея в тюрьму, – сказал он. – Сделай милость, прикажи провести нас.

– Клянусь моей бородой, это пренеприятный сюрприз! – воскликнул маршал, который давно уже знал и глубоко уважал Зору. – Храбрый и благородный бей арестован?

– Надеюсь, что скоро все разъяснится и примет другой оборот, – отвечал Гассан. – Пожалуйста, прикажи оказывать благородному Зоре-бею все уважение, какого заслуживает такой храбрый воин его величества.

– Я сам позабочусь об этом, – отвечал маршал.

Затем велел позвать начальника этого отделения дворца, который явился с фонарем и ключами.

В нижнем этаже сераля, между толстыми каменными стенами находились каморки, окна которых были плотно заделаны решетками, а двери – из толстого железа. Комнаты эти прежде предназначались для хранения императорских капиталов; в новейшее же время для этого были назначены новые помещения; к тому же заведующие государственным имуществом, следуя примеру всех нынешних государей, большую часть сокровищ хранят в иностранных банках.

С тех пор комнаты эти стояли пустые и уже неоднократно служили для содержания арестованных высших чиновников сераля, внезапно впадавших в немилость.

В эти-то отдаленные каморки, к которым вел целый ряд коридоров, отправились Гассан, маршал и охранник вместе с Зорой-беем.

Приличный стол и содержание этого заключенного должно было идти из кухни сераля, где готовилась пища на всех дворцовых чиновников. Чтобы получить понятие о величине этой кухни, о прислуге и издержках, которых она требовала, достаточно будет упомянуть, что только четыре жены султана получали ежегодно по четыреста тысяч франков и имели прислугу из трехсот рабов. Сюда же относились целые труппы танцовщиц, певиц, множество горничных и служанок, сверх того пятьсот евнухов, так что в одном гареме садилось за стол ежедневно около тысячи человек. Если сюда причислить многочисленных чиновников и слуг султанских покоев, то получится целая армия людей, на содержание которых ежедневно затрачивались огромные суммы, которые при султане Абдул-Азисе доходили до десятка миллионов ежегодно.

Охранник открыл железную дверь и осветил путь. Гассан, Зора и маршал вошли в комнаты с серым, затхлым воздухом. Вся меблировка их состояла из нескольких вделанных в стены шкафов, столов и подушек; в каждом отделении было также по одной свисающей с потолка люстре, подобно тем, какие встречаются в маленьких церквах.

В одну из этих камер был заключен Зора, остальные были заперты. Засветили люстру, позаботились и о теплом одеяле на ночь, так что Зора ни в чем не терпел недостатка, и заключение его походило скорее на домашний арест.

Таким образом, арестовав своего друга, Гассан вернулся в Беглербег и на следующее утро передал султану шпагу арестованного офицера. Сераскир должен был немедленно произвести подробное и строжайшее следствие по этому делу – так приказал султан, бывший в самом дурном расположении духа.

 

XXV

Ночное празднество

Во дворце принцессы Рошаны проходило празднество в честь победоносного возвращения императорских войск и взятия в плен Кровавой Невесты; но, собственно, праздник ею давался в честь одного Сади и назначения его пашой. Принцесса разослала многочисленные приглашения, и с наступлением ночи залы ее дворца наполнились разодетыми придворными дамами и кавалерами. Только с недавнего времени, с тех пор как европейское влияние начало вытеснять восточные предрассудки, в Турции вошли в обыкновение подобные праздники. Но всякий раз на это нужно было согласие султанши Валиде, которой полностью подчинялась в стране общественная жизнь женщин.

Принцесса Рошана, очень хорошо зная, как султанша Валиде любит участвовать в подобных празднествах, первой лично пригласила ее. Таким образом, султанша ничего не могла иметь против этого праздника.

Она явилась на торжество в бархатном платье темного пунцового цвета, вышитом золотыми колосьями. Лицо ее было закрыто тонким покрывалом, а головной убор представляла драгоценная диадема из бирюзы.

На принцессе Рошане, богатство которой вошло в пословицу, было светло-зеленое, украшенное золотом платье, роскошный головной убор из бриллиантов, а на лице, так же как и у всех присутствующих придворных дам, тонкое покрывало.

Кавалеры были: одни в блестящих военных мундирах, другие – в черных европейских костюмах.

На галерее большого главного зала, среди которого был душистый фонтан, помещался отличный оркестр музыкантов принцессы.

Большая зала дворца, в которой принцесса только что приняла султаншу Валиде и теперь принимала министров и их жен, была отделана с необыкновенной пышностью и совершенно в парижском вкусе.

Потолки были украшены такой живописью, что, глядя вверх, казалось, будто все эти фигуры движутся.

Огромная люстра с бесчисленным множеством огоньков заливала всю залу морем света, и, отражаясь в зеркальных стенах залы, светильники казались бесконечными.

Вдоль стен были поставлены мягкие диваны, а в нише, отделявшейся от залы пунцовой шелковой портьерой, помещались высокие, наподобие трона, кресла для султана и султанши Валиде.

В соседнем зале слуги раскладывали на золотые подносы и беспрестанно разносили закуски и лакомства, а черные невольники на хрустальных блюдах – редкие фрукты. Тут же были шербет и вода со льдом.

Шейх-уль-Ислам также явился с главными своими советниками и сановниками. Принцесса была его давнишняя союзница, а потому при входе в зал он поспешил засвидетельствовать ей свое почтение.

Но принцесса Рошана не могла уделить ему много внимания: она должна была приветствовать визирей и других знатных гостей, явившихся на ее приглашение.

Сказав несколько приветливых слов присутствующим высшим сановникам, чтобы заслужить их расположение, Мансур-эфенди обратился к Гамиду-кади, также удостоенному приглашения принцессы.

– Мы накануне великих событий, брат мой, – тихо сказал Шейх-уль-Ислам Гамиду-кади, подходя вместе с ним к пунцовой портьере султанской ниши. – В следующие дни должно многое решиться!

– Ты находишь, что арест пророчицы может иметь тяжкие последствия? – спросил Гамид-кади.

– Это возможно, но я надеюсь вовремя предупредить их.

– Она не смела уйти! – сказал кади. – Мы должны вытребовать ее!

– Изменить этого теперь уже нельзя, брат мой. Надо только предупредить дурные последствия. Другое событие кажется мне более важным. Скоро будет помолвка принцессы Рошаны.

– Помолвка? Когда же?

– Мне почти кажется, что сегодняшний праздник можно считать помолвкой.

– А кто тот счастливец, кого принцесса удостоила своей благосклонностью?

– Сади-паша!

– Новоиспеченный солдатский вождь? Быть не может, Мансур-эфенди!

– Известие это передано мне из верного источника, – ответил Шейх-уль-Ислам. – Лаццаро, слуга принцессы, доверил мне эту тайну.

– Сначала еще должен дать свое согласие султан!

– Оно уже дано!

– Этого не может быть! – воскликнул кади. – Один из трех офицеров, как ты увидишь из последних приказов и рапортов, в прошлую ночь попал в немилость и был арестован.

– Зора-бей, я знаю это…

– Я рассчитываю на то, что остальные два офицера помогут ему и прибегнут к какому-нибудь насилию – тогда они пропали!

– Принцесса с Сади-пашой? Это было бы ничем не восполнимой потерей! – прошептал Гамид-кади.

В эту минуту разговор обоих сановников был прерван громким грохотом труб.

– Султан! – сказал Шейх-уль-Ислам своему советнику и поверенному.

Роскошно одетые пажи вошли в зал и стали по обеим сторонам входа. Два церемониймейстера возвестили о появлении падишаха. Затем вошел султан в черном европейском платье с большой орденской звездой на груди. Сзади его шел Гассан, за ним следовали важные сановники и генералы, составлявшие блестящую свиту султана.

Принцесса вышла навстречу дяде и, поблагодарив его за милостивое посещение, повела в нишу к предназначенным для него креслам.

Султан приветствовал султаншу Валиде и пригласил ее сесть рядом с собою. Принцесса должна была также несколько минут пробыть с ним, и дядя был с ней очень любезен. Затем он велел позвать к себе Шейх-уль-Ислама и других присутствующих сановников, которым хотел оказать благосклонность и каждого удостоить несколькими приветливыми словами.

Султанша Валиде улучила время, когда султан разговаривал с министрами, и встала посмотреть на толпу гостей.

Недалеко от себя она заметила Гассана-бея и обратилась к нему. Она знала, что он был новым любимцем султана и его ожидала блестящая карьера. Императрица-мать расспрашивала его о некоторых неизвестных ей гостях.

– А принц Юсуф не приехал? – между прочим спросила она.

– Его императорское величество остались дома по случаю нездоровья!

– Передай принцу, что я очень жалею об этом и охотно воспользовалась бы случаем сблизить его с Шейх-уль-Исламом.

– Ошибаетесь, светлейшая повелительница, принц Юсуф слишком хорошо знает намерения Шейх-уль-Ислама, чтобы что-нибудь ожидать от него, – тихо отвечал Гассан.

– Ты, как говорят, поверенный принца – так это его собственные слова ты передаешь мне?

– Точно так, светлейшая повелительница! Кроме того, принц Юсуф считает, что дни Шейх-уль-Ислама сочтены.

Султанша Валиде удивленно взглянула на Гассана-бея.

– На каком основании? – спросила она. Затем, не дождавшись ответа, заметив Сади, спросила: – Не новый ли это паша?

– Точно так, ваше высочество, это Сади-паша, взявший в плен Кровавую Невесту!

– Я желаю, чтобы ты мне представил обоих офицеров! – приказала султанша Валиде.

– К сожалению, светлейшая повелительница, я могу представить только одного из них, другой же, Зора-бей, арестован в прошлую ночь.

– Арестован? За что?

– За поединок, в котором убил своего противника, и, к сожалению, противником этим был Магомет-бей, поверенный Шейх-уль-Ислама.

– Так я хочу говорить с Сади-пашой! – приказала султанша Валиде.

Гассан поклонился и сквозь толпу гостей поспешил к Сади, который в это время разговаривал с Махмудом-пашой, великим визирем, и некоторыми высшими сановниками.

Извинившись, что беспокоит, он объявил Сади, что с ним желает говорить султанша Валиде.

– Дела наши идут хорошо! – успел шепнуть своему другу по дороге Гассан. – Сирра-пророчица уже более не в руках Мансура. Я должен был арестовать Сирру.

– Арестовать? – спросил Сади.

– От имени султана за пророчество! Сирра сегодня вечером сообщила мне обо всем, что для нас так важно! Я теперь полон надежд. Через Сирру мы низвергнем Шейх-уль-Ислама. Я достаточно-таки знаю о нем. Если он будет обличен, если Сирра расскажет все, то ему невозможно будет увернуться!

В это время оба офицера подошли к султанше Валиде.

– Сади-паша, светлейшая повелительница, победитель мятежников, – представил Гассан своего друга, низко склонившегося пред султаншей.

– Я много наслышалась о твоей храбрости, – обратилась к нему императрица-мать, – и очень рада, что султан так отличил тебя своею милостью, Сади-паша.

– Очень благодарен вашему высочеству за милостивое участие! – отвечал Сади. – Но эта похвала, считаю, относится не ко мне одному, но и к моему товарищу, который, к сожалению, не может принять ее, так как вследствие необдуманного поступка попал в немилость к Шейх-уль-Исламу. И за это он теперь томится в тюрьме сераля.

Султанше Валиде очень понравился молодой паша, и она попросила его рассказать обо всем случившемся с Зорой.

– Мне очень жаль твоего храброго товарища, Сади-паша. Надеюсь, что следствие оправдает его, – сказала она сочувственно.

– Следствие будет сделано не в его пользу, может даже быть, что он поплатится жизнью, если этого пожелает Шейх-уль-Ислам, – осмелился заметить Сади, – но говорят, что «чудо» оказалось обманом! – прибавил он.

– Чудо? Пророчица? – спросила султанша Валиде, крайне удивленная.

– Если следствие открыто докажет это, значит, пророчица не что иное, как слепое орудие Мансура-эфенди, – отвечал Сади.

– Что ты говоришь, Сади-паша! Как можешь ты возводить подобное обвинение на пророчицу?

– Насколько оно справедливо, пусть докажет следствие, светлейшая повелительница! Гассан-бей получил приказание арестовать пророчицу!

– Арестовать чудо? Быть не может! От кого же?

– От его величества султана!

– Я еще этого не знала! На каком основании?

– За пророчество! Но Гассан-бей не мог арестовать пророчицу.

– Я так и думала!

– Пророчица, орудие Мансура-эфенди, была уже арестована жандармами, ее нашли на трупе одной убитой старухи.

– Клянусь нашим божественным пророком, это для меня непостижимо! Правда ли это?

– За это я ручаюсь моей головой, светлейшая повелительница! Если Сирра, невинно захваченная и мучимая кавасами…

– Невинно, да, это правда. Так они должны страшно поплатиться за это!

– Если Сирра не умрет внезапной смертью, то истина выйдет на свет!

– Она не должна умереть! Где она?

– В караульне жандармов, в Скутари.

– Я немедленно прикажу снова доставить ее в дом софта.

– Тогда она погибла.

– Я не понимаю тебя, Сади-паша.

Сади увидел, что Гамид-кади обратил внимание Шейх-уль-Ислама на него и на султаншу Валиде, и хотя он и был далеко от Сади и не мог слышать его разговора с императрицей-матерью, но все-таки не мешало быть осторожнее.

– Мне остается только обратиться к вашему величеству с всепокорнейшей просьбой отправить Сирру-пророчицу в свой дворец, чтобы избавить ее от всех оскорблений, мучений и опасностей.

– Хорошо! – воскликнула султанша Валиде решительно. – Я это сделаю сейчас же! Позови ко мне Керима-пашу, моего камергера, я дам ему поручение послать адъютанта с приказанием привести пророчицу ко мне во дворец.

Сади поблагодарил и поклонился. Новый шаг был сделан, новый невидимый удар был нанесен Мансуру. Он был тем значительнее, что Мансур не мог и подозревать о нем. Сади немедленно отыскал Керима-пашу и послал его к султанше Валиде.

Султан уже уехал с праздника принцессы, остальные же гости тем свободнее предались удовольствиям.

Женщины, принимавшие участие в празднестве, мало-помалу удалились в смежные комнаты и болтали на свободе, ели мороженое и курили папиросы.

Сади, убедившись, что Керим-паша вышел из залы, не будучи замечен Мансуром и его приверженцами, только хотел снова войти в залу, как к нему подошла доверенная служанка принцессы.

– Эсме поручено просить тебя, благородный паша, следовать за ней, – тихо сказала она.

– Кем ты послана? – спросил Сади.

– Ты сейчас узнаешь это, благородный паша, – отвечала Эсма и боковым ходом привела его к двери.

– Войди туда, – сказала она, указав на дверь, затем неслышно удалилась по мягким коврам, застилавшим весь пол.

Сади открыл дверь и вошел в маленькую комнату, обитую зеленым атласом. Первое, что бросилось ему в глаза, – это великолепная золотая подставка с тремя бунчуками – знаком достоинства паши, над ними висел лавровый венок, окруженный свечами. «Тебе принадлежит торжество этого дня! – было написано сверкающими буквами, состоявшими как бы из маленьких, едва заметных блуждающих огоньков. – Слава тебе, Сади-паша!»

Сади осмотрелся кругом, в маленькой комнате никого не было. Казалось, что невидимая рука устроила все это. Предназначенный Сади сюрприз, конечно, был делом принцессы.

Сади был обрадован и осчастливлен этим, чрезвычайно льстившим его самолюбию сюрпризом. С сияющим лицом глядел он на блестящие знаки своего достоинства. Он был так погружен в созерцание, что даже не заметил, как близ него зашумела портьера и показалась стройная фигура принцессы. Она увидела Сади и заметила его восторг.

– Прими это от меня в знак моей благосклонности, – тихо сказала она.

Сади обернулся и, увидев Рошану, опустился пред нею на колени.

– Благодарю, горячо благодарю тебя, принцесса! – взволнованно прошептал он, страстно целуя протянутую ему руку.

– Ты скоро исполнил свое обещание, Сади. Ты возвратился победителем, ты достиг тех блестящих знаков достоинства, которые висят там, – сказала принцесса, поднимая Сади с колен. – Прими же от меня эти отличия и позволь пожелать тебе всякого счастья, Сади! Этот праздник устроен в твою честь и твоего товарища Зоры-бея – и я желаю обоих вас видеть в числе моих гостей.

– Я не могу представить тебе, светлейшая принцесса, моего друга Зору-бея. Он стал жертвой низкой измены, – отвечал Сади.

– Жертвой измены? Пойдем в мой будуар, Сади, и расскажи мне обо всем.

И принцесса повела Сади из маленького зеленого покоя в соседний, немного побольше, куда слегка доходили нежные, чарующие звуки музыки.

Будуар Рошаны представлял смесь восточной пышности с европейским вкусом. Мягкие, обитые светло-пунцовой шелковой материей диваны, обтянутые дорогими коврами стенные ниши с золотыми висячими лампами – все это влекло к отдыху и неге. Кругом стояли прелестные мраморные столики со всевозможными дорогими безделушками: часы из мрамора, античные вазы и различные вещи из янтаря. В середине будуара с потолка свисала люстра, лампы которой были закрыты матовыми колпаками. У окна с тяжелыми затканными золотом занавесями стоял дорогой, отделанный золотом и перламутром письменный столик принцессы и на нем золотой письменный прибор, украшенный драгоценными камнями.

Принцесса ввела Сади в этот слабо освещенный роскошный покой, где они были совершенно одни, вошла в одну из полукруглых ниш и опустилась на диван. Сади, стоя перед нею на коленях, рассказал ей обо всем, что произошло между Зорой и Магометом-беем.

– Ты прав, Сади. Магомет был фаворитом Мансура-эфенди, – сказала она. – Шейх-уль-Ислам никогда не простит Зоре-бею убийство его доверенного слуги.

– Задача моя теперь – освободить Зору и низвергнуть Мансура.

– Это слишком смелый план, Сади. Оставь его. Он может испортить всю твою будущность.

– Когда я отправлялся в бой, ты говорила иное, принцесса, и твои слова были для меня талисманом, зачем ты на этот раз предостерегаешь меня? Будь лучше заодно с нами, помоги нам в нашем деле, оставь Мансура-эфенди! Прошу тебя!

– Если ты просишь, Сади, я не могу отказать тебе – ты еще никогда не просил.

– Будь нашей союзницей, тогда дни Мансура сочтены.

– Если ты объявишь ему войну, я буду на твоей стороне, Сади.

– О, благодарю, принцесса, благодарю! – воскликнул Сади в упоении: любовь Рошаны, ее прелестный, обольстительный образ и роскошная обстановка заставили его забыть все остальное.

Он был один с нею, в нише полутемного будуара, он стоял на коленях перед диваном, на котором лежала Рошана, – принцесса отвечала на его любовь, он мог назвать ее своею. Его манили блеск и богатство, но еще более предполагаемая красота Рошаны и упоение этой минуты.

Он обнял и с любовью смотрел на нее, она склонилась к нему, и в ее прекрасных черных глазах сверкнуло целое море любви и блаженства.

– Любишь ли ты меня? – спрашивала она едва слышно трепетным голосом.

– Выслушай мое признание, о принцесса, да, я люблю тебя! Последние преграды между нами должны разрушиться, ты должна быть моей, беззаветно моей!

– Не спрашивай, не требуй ничего, лежи у ног моих, и жизнь будет блаженством, – шептала Рошана.

– Будь моя! Будь беззаветно моя! – страстно шептал Сади и хотел приподнять покрывало с ее лица.

Но она поспешно отстранила его руку.

– Что хочешь ты сделать? – спросила она с упреком.

– Будь моею! Дай мне взглянуть на твое личико, дай мне поцеловать твои губки, – отвечал он, устремив на нее страстный взгляд.

– Я твоя – но не требуй видеть мое лицо! Обещаю тебе все, только не это.

– Не сердись на меня, ты даешь мне так много, так согласись же быть моею.

– Я твоя, мой возлюбленный, наконец-то я в твоих объятиях, – шептала Рошана в блаженном упоении.

– А ты не дашь мне взглянуть на твое лицо? – тихо спросил Сади, обвив рукою стан принцессы.

Она поспешно опустила руку на покрывало, боясь, чтобы он не приподнял его, точно под ним скрывалась тайна.

Кругом воцарилась тишина. Музыка смолкла. Гости разъехались. Сади держал в своих объятиях Рошану, и оба упивались блаженством полной, взаимной любви – забыт был весь свет, забыто было все, что разделяло их, принцесса с сияющими глазами покоилась в объятиях своего возлюбленного, и Сади на груди Рошаны вкушал все радости и блаженства жизни.

Но внезапный шум пробудил его от блаженного сновидения.

Рошана была в таком упоении, что ничего не слышала, ничего не видела.

Сади обернулся по направлению полутемного будуара. Ему послышался глухой голос, как бы выходящий из могилы: «Сади, вспомни о Реции».

Он встал. Что такое это было? Не был ли это голос совести, напоминавший ему о покинутой девушке? Он пристально посмотрел в полутемный покой. Как будто там что-то зашевелилось. Сади казалось, что он видит все это во сне. По слабо освещенному красноватым светом будуару пронеслась как будто призрачная фигура, которая уже не раз являлась Сади, на лбу ее он ясно разглядел блестящую золотую маску.

Сади со страхом вскочил.

– Что с тобой, мой возлюбленный? – тихо спросила принцесса, тоже поднявшись с места.

– Золотая Маска, – прошептал Сади, указывая на будуар.

– Тебе пригрезилось, Сади. Я ничего не вижу, – сказала, улыбаясь, Рошана.

«Сади, вспомни о Реции», – прозвучало тихо, совсем тихо.

Сади бросился из ниши.

Комната была пуста – призрак исчез.

 

XXVI

Борьба из-за пророчицы

Вернемся еще раз в зал принцессы. Когда Шейх-уль-Ислам от султана снова вернулся к Гамиду-кади, последний обратил его внимание на то обстоятельство, что султанша Валиде разговаривала сначала с Гассаном, потом с Сади. Мансур-эфенди еще не был уверен в императрице-матери, союз, заключенный между ними, был еще непрочен. А потому его сильно беспокоил разговор обоих офицеров с султаншей; он чувствовал, что над головой его собиралась гроза. Гассан и Сади были его враги, он знал это, и они с каждым днем приобретали все большее и большее влияние. Наибольшая же опасность грозила ему от Сирры, если она еще не была казнена за убийство старой Ганнифы. Он надеялся на это и предпочел до времени не заботиться о ней.

Но вот Гамид-кади заметил, что слуга принцессы, хитрый грек Лаццаро, неподвижно стоял у пунцовой занавеси царской ложи; с этого места его не могли видеть ни султанша, ни Гассан, ни Сади, между тем как он мог спокойно подслушать их разговор.

Лаццаро, казалось, ждал здесь приказаний, на самом же деле он поместился тут только затем, чтобы все высмотреть и подслушать. Его умысел удался, ожидание не обмануло его. Он стал свидетелем важных разговоров. Он внезапно очутился возле Мансура-эфенди, осторожно высматривая по сторонам.

– Важное известие, – шепнул он ему.

– Говори! Тебе надо многое загладить, – мрачно ответил Мансур-эфенди.

– Гассан и Сади сообщили султанше Валиде, что чудо было не что иное, как обман.

Мансур вздрогнул, он не ошибся – гроза готова была уже разразиться.

– Они говорили о пророчице, исчезнувшей из дома софта? – спросил он.

– Они сообщали неслыханные вещи! Они объявили, что пророчица была твоим орудием. Гассан-бей должен был по приказанию султана арестовать ее за пророчество, но он нашел ее уже в руках кавасов, обвиненную в убийстве старой служанки Ганнифы.

– Так Сирра еще жива?

– Да, она жива. Гассан и Сади, чтобы доказать свое тяжкое обвинение, просили султаншу Валиде взять пророчицу от жандармов и отправить к ней во дворец.

– Ну, и что сказала султанша?

– Она только сейчас дала своему камергеру Кериму-паше поручение вытребовать Сирру.

Мансур-эфенди побледнел – глаза его засверкали мрачно и беспокойно, опасность была больше, чем он даже предполагал, и этим он обязан был греку, который вместо Сирры задушил служанку. Хотя он, желая загладить свою ошибку и выйти сухим из этого дела, и призвал кавасов арестовать Сирру, когда та лежала на трупе убитой, но это теперь вызвало величайшую опасность на голову Мансура-эфенди. Если бы даже его показания, что Сирра – низкая лгунья и обманщица, и могли возбудить более доверия, чем ее собственные слова, все-таки весь этот неожиданный оборот дела с пророчицей был очень опасен; он мог низвергнуть Мансура, тем более что пророчество сильно раздражило султана.

За это последнее обстоятельство и решил ухватиться Шейх-уль-Ислам. Еще не все пропало. Он мог еще рассчитывать на победу. Если бы ему удалось захватить в свои руки Сирру, прежде чем этого достигнут его противники, то он мог быть уверен, что одним ударом отвратит все их козни. Все зависело оттого, удастся ли ему овладеть ею. Султанша Валиде уже послала своего камергера доставить Сирру к ней во дворец. Нужно было во что бы то ни стало опередить его. Стоило Кериму-паше явиться к кавасам и передать им приказание султанши, и Сирра в ту же ночь была бы в ее власти, так как караул не смел медлить ни минуты при исполнении приказа могущественной матери султана.

Керим-паша быстро прошел через зал.

Султан собирался уже уезжать.

– Ступай скорей вслед за пашой, – приказал Мансур-эфенди решительно Лаццаро, – следуй за ним почти до караульни, затем сделай вид, будто догоняешь его. Скажи, что султанша Валиде велела вернуть его, чтобы еще что-то сообщить ему; вероятно… – прибавил он; но грек уже спешил исполнить данное ему поручение: «Наверняка султанша последует за султаном, прежде чем вернется паша. Тогда игра будет нами выиграна. Керим-паша должен будет отправиться за разъяснением к султанше Валиде, а тем временем мне удастся овладеть Сиррой».

Затем Шейх-уль-Ислам обратился к Гамиду-кади.

– Не теряя времени, отправляйся в караульню кавасов, мой брат, – сказал он. – Надо во что бы то ни стало опередить наших противников. Пророчица не должна попасть в их руки. Ее подозревают в убийстве. Поспеши в караульню. Если захотят ее вытребовать от кавасов, то откажи во имя закона. Никто не должен опередить меня. Через несколько часов, а может быть и раньше, я сам буду в караульне и вытребую эту тварь! А пока не дозволяй отпускать подозреваемую в убийстве.

– Спешу исполнить твое желание, мудрый Мансур-эфенди, – отвечал Гамид-кади и потихоньку вышел из залы. Грек уже исчез и последовал за пашой.

Необходимые приготовления были сделаны Мансуром со свойственным ему присутствием духа и энергией. Холодная улыбка уже скользила по его лицу. Он надеялся на победу, на захват Сирры, так как победа должна была остаться за тем, в чьих руках будет пророчица. Если Мансуру-эфенди удастся опередить и одолеть противников, они страшно поплатятся за неслыханную дерзость – желание свергнуть его. Один из офицеров был уже в его власти, значит, все равно что уничтожен; той же участи должны подвергнуться и остальные, хотя один из них и был любимцем султана, а другой – почти женихом принцессы. Кроме того, Рошана была, по мнению Мансура, его союзницей, может быть, даже через нее ему удастся захватить в свои руки и погубить Сади. Они должны быть устранены – это было первое, что он намеревался сделать, овладев Сиррой.

Шейх-уль-Ислам вышел из залы и в ожидавшей его у подъезда карете немедленно последовал в Беглербег за султаном, которым хотел воспользоваться для своих планов. Тут, правда, ему мешал Гассан, но это не могло остановить его.

Дело шло к победе, а Мансур-эфенди принадлежал к тем энергическим характерам, которые в подобном случае не знают ни преграды, ни страха.

Вслед за султаном вошел в Беглербег и Мансур, и едва вступил султан в свои покои, как за ним последовал и Шейх-уль-Ислам.

Гассан, как и всегда, был при султане.

Узнав о прибытии Мансура, Гассан тотчас понял, к чему клонится эта необычная аудиенция. Но помешать он не мог, так как султан приказал ввести Шейх-уль-Ислама.

Мансур низко поклонился султану и извинился за позднее беспокойство, затем указал взглядом на стоящего в отдалении Гассана, попросил аудиенции с глазу на глаз.

Султан дал знак своему адъютанту удалиться.

– Я пришел донести вашему величеству, что почитаемая многими пророчица, – сказал он, – которую адъютант вашего величества тщетно искал в доме софта, находится в известном мне месте, необходимо отвести ее в более надежное место.

– Ты знаешь, где она находится, великий муфтий?

– Да, эта благодаря различным странным обстоятельствам прослывшая за пророчицу личность, прошлое которой покрыто мраком неизвестности, – продолжал Мансур-эфенди, – исчезла из дома софта. Как это произошло и по какому поводу, этого я не в состоянии объяснить вашему величеству, знаю только, где она теперь находится.

– Где же?

– В караульне кавасов, в Скутари.

– В караульне кавасов? Как это случилось? Разве ее схватили?

– Кавасы нашли ее на трупе старухи, убитой в прошлую ночь.

– Так ее подозревают в убийстве?

– Кажется, что так, ваше величество! Пока еще ничего не известно, но следствие должно раскрыть не только это дело, но и прежние ее действия. Эта прослывшая пророчицей личность слишком долго была покрыта непроницаемым, таинственным мраком. Теперь время приподнять эту завесу.

– Я сам желаю этого, – перебил султан Шейх-уль-Ислама, вспоминая о страшном для него пророчестве, – и поручаю тебе заключить эту обманщицу в надежную тюрьму и назначить над ней следствие.

– Приказание вашего величества будет немедленно исполнено! – отвечал Мансур-эфенди, который только и ждал этого приказания.

– Пусть ее запрут в тюрьму сераля! – продолжал султан.

– Приказание вашего величества заключить обманщицу и преступницу в надежную тюрьму будет исполнено. Но я принужден буду избрать для нее другую тюрьму. В серале уже находится один из вернувшихся на родину офицеров, находящихся с пророчицей в тайных сношениях.

– В тайных сношениях? – спросил Абдул-Азис.

– Я не могу скрыть этого от вашего величества! Подробности неизвестны, но все указывает на то.

– Так предоставляю тебе заключить колдунью в другую тюрьму, – согласился султан. – Если будет нужно, ты войдешь в соглашение с великим визирем.

– Обвинительный акт находится уже в руках кади Стамбула.

– Так пусть же произнесут приговор!

Шейх-уль-Ислам был доволен своим успехом. Теперь он уже более не сомневался в победе, и когда после низкого поклона он удалялся из покоев султана, то гордая и вызывающая улыбка снова заиграла на его лице. Он вышел во двор и, приказав кучеру как можно скорее ехать в караульню кавасов, в Скутари, сел в карету. Лошади помчались во весь опор, и скоро Мансур был у старого, полуразвалившегося дома, где находилась караульня Скутари. Не опередил ли его Керим-паша?

В эту минуту должно было решиться все.

Мансур вышел из кареты. Навстречу ему шел из дома Гамид-кади. Мансур радостно вздохнул – победа была на его стороне. Сирра была в его руках.

– Посланный султанши Валиде был уже здесь?

– Нет! Здесь никого не было.

– Значит, Сирра еще в караульне?

– Без сомнения, там!

– Говорил ли ты с кавасами, мой брат?

– Я избегнул всякого шума!

– Хорошо, теперь мы должны поспешить!

– Был ли ты у султана?

– Все отлично! Все предоставлено нам, султан желает только одного наказания – устранения страшной пророчицы, ее немедленного предания в наши руки, чтобы сделать ее безвредной.

– Ты уже принял какое-нибудь решение, мудрый Мансур-эфенди? – спросил кади.

– Я по дороге расскажу тебе обо всем, надеюсь, ты поедешь со мною? – отвечал Шейх-уль-Ислам. – А прежде всего отправимся в караульню кавасов. Я до тех пор не успокоюсь вполне, пока Сирра не будет в наших руках.

Мансур-эфенди и Гамид-кади вошли в караульню жандармов, большую, полную табачного дыма. Все дремали, кто сидя, кто лежа. Увидя верховного судью Константинополя, все вскочили с мест, и начальник их приблизился к кади со всеми знаками глубочайшей преданности.

– Всё ли еще здесь, в караульне, существо, подозреваемое в убийстве и называемое пророчицей и чудом? – спросил кади.

– Да, мудрый и могущественный Гамид-кади, – отвечал начальник жандармов, – мои люди захватили ее на трупе старухи, которая, казалось, была задушена ею.

– Я пришел за нею, – продолжал Гамид-кади повелительным тоном. – Передай ее мне, чтобы могло начаться следствие.

Начальник жандармов дал знак двоим из своих людей, и они из мрачной, сырой тюрьмы вытащили Сирру в комнату, где находились Мансур-эфенди и Гамид-кади. Сирра вздрогнула, увидев этих двух людей, – теперь она знала свою участь, знала, что погибла, попав в руки этих ненавистных врагов.

– Свяжите руки и ноги подозреваемой в убийстве и отнесите ее в карету! – приказал Гамид-кади.

Жандармы повиновались с той поспешностью, какую они всегда проявляли пред высшим начальством, между тем как, не будучи никем наблюдаемы, не шевельнули бы и пальцем. Они связали руки и ноги несчастной девушке, называя ее исчадием ада, отродьем сатаны, и грубо потащили в карету, куда вслед за тем сели Мансур и Гамид-кади, приказав кучеру ехать к набережной.

Мансур-эфенди свободно вздохнул – теперь всякая опасность миновала. Керим-паша опоздал. Гассан и Сади потеряли своего свидетеля.

– Куда мы едем? – спросил кади дорогою.

– Я только что думал об этом и нашел, что есть только одно место, которое может служить надежной тюрьмой для опасной преступницы, преследующей свои собственные цели, – отвечал Мансур-эфенди. – Это башня палача перед Перой.

Сирра слышала все, но не шевелилась и безмолвно выслушала свой приговор, по-видимому покоряясь предназначенной ей участи, но более точный наблюдатель заметил бы по ее сверкающим взглядам и закрытому старым, темным покрывалом лицу, что она прислушивалась к каждому слову и внимательно следила за всем, не упуская ничего из виду.

– К Будимиру-палачу. Ты прав, мой мудрый брат, это самое приличное место, – согласился Гамид-кади, а карета покатилась дальше и скоро доехала до набережной.

Сирра не чувствовала ни малейшего ужаса при мысли, что ее везут к черкесу-палачу. Она знала уединенный, глухой дом Будимира, неоднократно приходила она туда из Галаты, знала и палача, и старую башню, в которой он жил, и потому нисколько не боялась своей новой тюрьмы. Напротив, ей было очень приятно, что ее отправляют именно в это глухое, уединенное место. Она все еще не теряла надежды обличить и низвергнуть ненавистного, прибегающего к подлым средствам Мансура-эфенди. Одно ужасало ее – это мысль, что Мансур и Гамид-кади, прикрываясь законом, велят казнить ее за подозрение в убийстве. Она давно уже не сомневалась в том, что убийство старой Ганнифы было совершено греком по поручению Мансура и Гамида-кади и что при этом рассчитывали именно на нее. Теперь, когда она была во власти кади, не было никакой возможности, да и бесполезно было приводить доказательства своей невиновности.

На набережной они сели в лодку и приказали везти себя в Перу, к каналу, проходящему через лежащий на берегу цыганский квартал. Лодочник отнес связанную Сирру в лодку, куда вошли Мансур и Гамид-кади.

На Босфоре совсем было тихо, и лодка неслышно плыла от Скутари наискось к другому отдаленному берегу. Скоро они добрались до канала, и лодочнику велено было завернуть в него и ехать до Симон-Перы. В цыганском квартале, состоящем из полуразвалившихся шалашей и лавок, там и сям слышались шум и музыка, сверкали огоньки, вероятно, пировали богатые иностранцы, забавляясь цыганскими песнями, танцами и музыкой.

Скоро лодка пристала к совершенно пустынной местности за Перой. Невдалеке стояла старая башня, окруженная стеной и отданная во владение черкесу-палачу Будимиру. Гамид развязал ноги Сирре, а Мансур расплатился с лодочником.

Затем они отправились в дом к Будимиру, чтобы передать ему Сирру. Никому и в голову не пришло бы искать ее в этом убежище.

 

XXVII

Союзница

После отъезда султана и султанши Валиде гости еще некоторое время оставались на празднике принцессы, а потом незаметно удалились один за другим.

Гассан должен был сопровождать султана и потому не мог дождаться результата посольства Керима-паши; но он был твердо уверен, что тот непременно доставит Сирру во дворец султанши Валиде, значит, была еще надежда низвергнуть Мансура.

Последние гости заметили отсутствие Сади-паши и по секрету говорили друг другу, что во внутренних покоях принцессы, вероятно, в этот вечер празднуется помолвка, но пока не хотят делать ее гласной, и весь остальной вечер, пока не разошлись последние гости, только и говорили, что о счастье молодого, смелого офицера и о любви принцессы.

Вдруг во дворец, запыхавшись, вошел камергер султанши Валиде и, узнав, что императрица-мать давно уже отправилась к себе во дворец, опрометью бросился туда.

Вскоре вернулся и Лаццаро: он застал еще ненавистного ему Сади в будуаре своей госпожи и успел подслушать происходивший между ними разговор.

Кровь бросилась ему в голову при виде Сади в объятиях принцессы. Зависть, злоба к этому счастливцу вспыхнули в нем: он должен был видеть его возлюбленным своей госпожи и, очень может быть, даже назвать его своим господином.

Мысль эта бесила грека, он не мог выносить ее. Смертельно ненавидя Сади-пашу, он принужден был скрывать свои чувства.

Сади уже поздно оставил дворец принцессы. Во дворе ждал его щегольский экипаж, который Рошана подарила ему вместе с лошадьми, кучером и лакеем, но Сади не принял этого подарка.

На следующее утро, едва успел он проснуться, как слуга доложил ему о Гассане-бее, и только Сади вскочил с постели, как друг его быстрыми шагами вошел в комнату.

– Мне очень нужно поговорить с тобой, Сади. Хорошо еще, что я застал тебя дома, – сказал он. – Я должен передать тебе одно важное известие: Керим-паша слишком поздно пришел в караульню кавасов!

– Слишком поздно? Быть не может! – воскликнул Сади.

– Тем не менее это так. Он час тому назад был у меня в Беглербеге и сообщил обо всем.

– Но как же это случилось?

– Должно быть, разговор мой с султаншей Валиде был подслушан, так как в это время Шейх-уль-Ислам и Гамид-кади стояли недалеко, они опередили Керима-пашу и вытребовали Сирру.

– И взяли ее с собой?

– Так сказали жандармы!

– Так, дело наше плохо! Но как могло случиться, что Керим-паша запоздал?

– Недалеко от караульни его догнал слуга принцессы и сказал, что султанша Валиде еще что-то хочет передать ему, поэтому тот вернулся и задержался.

– Это был обман! – перебил Сади своего друга. – Этот слуга принцессы мошенник! Рошана должна сегодня же прогнать его.

– Да, обман, ошибка, как оправдывался этот грек, султанша Валиде вовсе не давала подобного приказания.

– О, это негодяю не пройдет даром! Он давно уж мне не нравится. Не понимаю, как может принцесса терпеть около себя этого грека: у него пренеприятный вид.

– Все это пустяки, друг мой, важно то, что мы потеряли Сирру, а с нею и единственное орудие, которое могло бы помочь нам добиться успеха в борьбе с Мансуром-эфенди, – сказал Гассан. – Все остальное вздор.

– Мы должны возвратить ее!

– Хотя бы нам только узнать, куда дел ее Мансур! Но нет никакой возможности сделать это, и кто знает, жива ли еще Сирра!

– Они увезли ее ночью неизвестно куда.

– Теперь самое главное – найти место.

– За этим-то я и пришел к тебе, Сади, – продолжал Гассан. – Я состою при султане! Узнавать что-нибудь через него напрасный труд. Ты должен приняться за дело и употребить все, чтобы как можно скорее открыть местопребывание Сирры.

– Как поживает Зора?

– Если нам не удастся расположить в его пользу великого визиря, который опасается влияния на султана Мансура, и побудить его доказать на решении судьбы нашего товарища, что великий визирь играет при дворе не менее значительную роль, то я опасаюсь, как бы наш друг не подвергся продолжительному заключению в крепости. Но об этом после! В настоящее время все зависит того, чтобы найти и обратно взять Сирру. С падением Шейх-уль-Ислама будет помилован и Зора!

– Это удастся, это должно нам удасться! – воскликнул Сади.

– Мне пришло в голову одно средство!

– Какое, Гассан?

– Ты должен постараться расположить в нашу пользу принцессу!

– Это уже наполовину сделано.

– Она часто бывает в развалинах. Может быть, нам удастся получить от нее некоторые сведения. Ты должен склонить ее на это!

– Не проще ли будет нам самим отправиться туда?

– Не для того ли, чтобы нас арестовали, как некогда меня с принцем? – спросил Гассан. – Нечего и думать об этом, друг мой!

– Я знаю здесь, в Стамбуле, одного нищенствующего дервиша, попробуем послать его разыскать пророчицу.

– Все это напрасно, Сади. Мансур знает наши намерения и опасается нашей вражды, и потому можешь судить, как осторожно на этот раз примется он за дело, и послу твоему, конечно, не удастся разыскать следов Сирры, – сказал Гассан. – Или он отвез пророчицу, которая при своем уме надеялась уже перехитрить Шейх-уль-Ислама, в развалины, или уже над нею исполнен тайный приговор.

– Приговор не может остаться тайной, так как сам султан приказал арестовать пророчицу, – отвечал Сади.

– Казнь должна быть совершена палачом Будимиром.

– Что, если бы нам навести у него справки?

– Это ни к чему не привело бы, – отвечал Гассан. – Мой совет – расположить в нашу пользу принцессу и поручить ей розыски.

– Я последую твоему совету, – отвечал Сади, который был очень рад представившемуся ему случаю посетить Рошану. – Я отправляюсь к принцессе и не сомневаюсь, что она окончательно перейдет на нашу сторону.

– Я поручаю тебе все это дело, – заключил Гассан. – Ты знаешь, что зависит от успеха твоего визита к принцессе! Я же возвращаюсь в Беглербег.

– Я провожу тебя до дворца принцессы, – сказал Сади и вместе с Гассаном вышел из дома.

У дворца Рошаны они расстались. Сади отправился во дворец, и так как благодаря перстню он имел во всякое время доступ к принцессе, к тому же вся прислуга уже знала его, он немедленно был принят и. проведен в гостиную. Грека он не видел в комнатах. Теперь только вполне вспыхнуло в нем отвращение к Лаццаро. Что он в зале мечети угрожал Реции, этого Сади не знал. Он видел только его неприятное лицо и узнал теперь, что грек, неизвестно с какой целью, занимался тайным шпионством за ним и за своей госпожой и, вероятно, был подкуплен Мансуром. Во всяком случае, он твердо решил устранить этого опасного негодяя, если бы даже принцесса и имела к нему большое доверие; он никогда еще не обращался к ней ни с какой просьбой, и эту она должна была непременно исполнить.

Рошана была удивлена и обрадована приходом Сади и велела Эсме провести его в будуар. Она наслаждалась воспоминаниями о минувшей чудной ночи, когда вошел Сади, ее возлюбленный.

Принцесса отпустила служанок и порывисто протянула ему руки.

– Благодарю, что пришел! – воскликнула она, и глаза ее сияли радостью. – Милости просим.

– Ты так любезно встречаешь меня, принцесса, – отвечал Сади. – Меня какою-то неодолимой силой влечет к тебе, точно ты владеешь всесильными чарами; я не могу жить без тебя, не могу не лежать у твоих ног, не говорить, что я принадлежу тебе.

– Мне кажется, я вижу облако на твоем челе, – обратилась принцесса к молодому человеку.

В это время за портьерой показалась и тотчас же снова исчезла голова Лаццаро.

– От твоего взгляда, принцесса, не ускользнет ничто! – отвечал Сади.

– Ибо в нем светится любовь, Сади. Не скрывай от меня ничего!

– Я вчера рассказывал тебе о планах Мансура, о его вражде и о пророчице, – сказал Сади, и голова грека снова показалась из-за портьеры. – Ты дала мне понять, что не будешь против нас! Теперь случилось нечто для нас очень важное. Пророчица, единственная свидетельница против Мансура и его планов, увезена им, и никто не знает, куда девалась она.

– Что же может из-за этого произойти?

– Наше падение.

– Этого быть не должно!

– Если ты будешь нашей союзницей, принцесса, то мы победим!

– В этой борьбе интриг вы нуждаетесь в помощи женщины? – сказала, улыбаясь, принцесса. – Впрочем, ты прав, Сади. В таких случаях необходима хитрость и помощь женщины. Вы хотите узнать, куда отвезена пророчица ночью?

– От этого зависит все, принцесса!

– С этой минуты я ваша союзница, Сади! – воскликнула принцесса и протянула молодому паше свою руку. – Перехожу на вашу сторону.

– Благодарю за это новое доказательство твоей милости и доброты! Ты объявляешь себя нашей союзницей, теперь я не сомневаюсь в нашей победе! – отвечал Сади, страстно целуя протянутую ему руку. – Тебе удастся разузнать в развалинах Кадри, куда отвезена Сирра, нам только это и нужно знать.

– Вы узнаете это, – обещала Рошана; в это время голова грека снова исчезла за портьерой. – Я съезжу к Мансуру и постараюсь разузнать обо всем.

– Только, пожалуйста, будь осторожнее, принцесса, берегись обмана, берегись шпионства здесь, в твоем дворце.

– В моем дворце? – вспыхнула Рошана. – Ты думаешь, я в нем не в безопасности?

– Боюсь, что так! У тебя есть слуга, которому ты доверяешь, – продолжал Сади, – но мне кажется, он не заслуживает твоего доверия.

– Кто? Лаццаро?

– Да.

– Я ни разу не замечала за ним ничего дурного.

– Тем не менее, однако, обрати внимание на мое предостережение: твой слуга в союзе с Мансуром и передает ему все планы. Доказательство этому у нас в руках!

– Какое доказательство?

– Султанша Валиде после разговора с Гассаном поручила своему камергеру взять Сирру из караульни кавасов к ней во дворец, но вот на дороге догоняет его твой слуга и объявляет, что султанша велела вернуть его, чтобы дать ему еще кое-какие приказания. Керим-паша вернулся и отправился к султанше, но там оказалось, что все это была ложь и султанша не поручала греку ничего подобного. Все это было придумано с целью дать Мансуру время захватить пророчицу.

– От Лаццаро я менее всего ожидала измены!

– Очень жаль, принцесса, что приходится разочаровывать тебя в слуге, которого ты удостаивала своего неограниченного доверия; однако лучше тебе теперь же утратить веру в него, чем дойти до этого горьким опытом.

– Ты прав, Сади, – сказала Рошана. – Он орудие Мансура-эфенди, его шпион.

– Такие слуги, служащие двум господам, всегда опасны.

– Он уже более не слуга мне, пусть служит тому, ради кого он обманул мое доверие, – гневно возразила Рошана и взялась за колокольчик.

– Не горячись, принцесса, – тихо сказал Сади.

– Он должен немедленно оставить мой дворец! – решила принцесса и позвонила.

Вошла Эсма.

– Позови ко мне Лаццаро и вели подавать карету! – приказала Рошана.

Служанка удалилась.

– Я хочу сейчас же ехать в развалины к Мансуру и разузнать о местопребывании пророчицы, – обратилась принцесса к Сади. – Сегодня вечером приходи ко мне за ответом.

Эсма вернулась с докладом, что Лаццаро во дворце нет. Швейцары внизу утверждали, что он только что вышел из дома.

– Я не давала ему никаких приказаний! – гневно воскликнула принцесса. – Он неверный слуга! Передай швейцарам, что я приказываю им более не пускать Лаццаро ко мне во дворец! Я не хочу его более видеть!

– Так ему отказано? – вскричала Эсма, сильно удивленная этой неожиданной отставкой Лаццаро, который столько времени повелевал остальными слугами и служанками.

– Да. Пусть он не осмеливается более показываться мне на глаза! – сказала Рошана. – Двери моего дома заперты для него! Пойдем, Сади-паша, проводи меня до кареты.

Отличия, выпавшие на долю молодому паше, ясно показывали всем, что принцесса любила его и не хотела долее скрывать своего намерения отдать ему свою руку. Прислуга тотчас же смекнула, что отставка грека, этого столько времени полновластного слуги, ненавистного всем, была сделана по внушению молодого паши, и все были ему за это очень благодарны. Вообще вся прислуга Рошаны очень полюбила Сади и радовалась его браку с их госпожой.

Рошана поехала в развалины и отправилась в Башню мудрецов, в залу совета, где она уже не раз бывала.

В ту самую минуту, как она намеревалась войти в галерею башни, грек собирался уже уходить. Увидя принцессу, он поспешно шмыгнул в сторону и встал в тени, желая остаться незамеченным.

Но Рошана заметила и узнала его. Теперь она сама убедилась, что Сади говорил правду. Не удостоив его ни одним словом, она прошла мимо, бросив на него взгляд глубочайшего презрения, чтобы дать ему понять, что она его узнала, несмотря на темноту галереи. Лаццаро, видя, что его узнали, хотел что-то сказать в свое оправдание, но это не удалось.

О принцессе уже доложили, и привратник распахнул перед ней двери в круглую залу, где были Шейх-уль-Ислам и Гамид-кади.

Рошана была встречена холодным, проницательным взглядом Мансура, но не такова была она, чтобы испугаться подобных взглядов! Вся фигура Мансура-эфенди доказывала, что здесь сейчас что-то произошло, что доклад был уже сделан.

– Что это значит? – начала принцесса с гордо поднятой головой. – Нуждаясь в своем слуге, я должна отыскивать его в Башне мудрецов? Меня очень удивляет, что вы пользуетесь моим слугой для того, чтобы шпионить за мной!

– Мы удивлены твоим словам, светлейшая принцесса, – отвечал Мансур, пожимая плечами. – Мы ничего не знаем о том, о чем ты говоришь нам в порыве гнева.

– Это дурно рекомендует тебя и твое дело и не делает чести твоему сану, великий муфтий, – ты прибегаешь ко лжи! – воскликнула принцесса.

Мансур-эфенди вздрогнул, как бы ужаленный змеей.

– С каких пор прибегает принцесса к подобным выражениям и обвинениям! – воскликнул он. – Это грозит ей не быть больше принятой в этом месте.

– Я больше и сама не побеспокою вас своим посещением: в последний раз видите вы меня здесь! – гордо отвечала принцесса.

– Значит, ты пришла объявить нам разрыв?

– Вы сами вызвали его, с той самой минуты, как осмелились подкупить моего слугу. Я не за тем пришла, чтобы что-нибудь объявлять вам, на это у меня есть слуги. Мою благосклонность вы употребили во зло. Я пришла узнать от вас о местопребывании пророчицы!

– Речь твоя, светлейшая принцесса, так изменилась со вчерашнего празднества, что ты должна извинить нас, если мы не совсем понимаем ее! – отвечал Мансур-эфенди резким тоном. – Говорят, тебе не удалось намерение сочетаться браком с молодым пашой, который своим быстрым возвышением обязан твоей благосклонности, отсюда понятно твое раздражение, однако ж…

– Замолчи! – перебила Рошана Мансура. – Это ложь! А Шейх-уль-Ислам, раз заслуживший подобный упрек, не может долее оставаться на своем высоком посту. Я открыто обвиняю тебя во лжи, и это погубит тебя, дерзкий! Молодой паша, о котором ты говоришь, ничем мне не обязан. Он слишком благороден, чтобы принять награду, им не заслуженную! Это редкий пример в нашем государстве, и желательно было бы, чтобы он нашел себе многих подражателей. Я еще не кончила! – повелительно воскликнула принцесса, когда Мансур хотел возразить ей. – Подожди, пока я тебе позволю отвечать! Я требую, чтобы ты сказал, где находится Сирра-пророчица! Если ты откажешься открыть мне ее местопребывание, это будет доказательством твоего страха и вины, великий муфтий: если бы ты не боялся показаний пророчицы, тебе ни к чему было бы скрывать ее местопребывание. Отвечай мне теперь!

Мансур-эфенди дрожал от злобы; никто еще никогда не осмеливался обращаться к нему с подобными словами! Он, которого боялись все, даже султан и великий визирь, стоял теперь перед женщиной, называвшей его лжецом!

– Если я никому не говорю о местопребывании этой личности, виновной в гнусном обмане, на то моя воля – и воля эта непреклонная! – отвечал он дрожащим голосом. – Впрочем, за этими сведениями я должен посылать всех к мудрому и справедливому кади Стамбула и Скутари, – продолжал он, указывая на Гамида. – Эта девушка, допускавшая называть себя чудом, подлежит его суду и вполне зависит от его воли.

– Я спрашиваю вас обоих, вы ведь действуете заодно: назовете ли вы мне место, куда вы заключили пророчицу?

– Я не вижу никакого основания исполнить твое требование, светлейшая принцесса, – отвечал Гамид-кади.

– Так вы не дадите мне никакого объяснения?

– Никакого! – сказали в один голос Мансур и Гамид.

– Так другой потребует его у вас! – грозно воскликнула принцесса, при этом насмешливая улыбка скользнула по губам Мансура. – Бойтесь меня: теперь я ваша противница.

И с этими словами она отвернулась от них и направилась к выходу.

Был уже вечер, когда она оставила Башню мудрецов. Вышедши из развалин, она увидела старого полунагого укротителя змей, который стоял на дороге у дерева и просил милостыню.

Увидя принцессу, он сложил на груди свои худощавые руки и опустился на колени.

Рошана бросила ему несколько монет и при этом ясно расслышала слова, которые успел шепнуть ей старик;

– О принцесса, не ищи Сирру здесь, она у палача-черкеса Будимира!

Удивленная принцесса только хотела обратиться с вопросом к старику, как вдруг возле своей кареты заметила Лаццаро. Тут она сразу поняла, что присутствие ее слуги побудило старика так тихо произнести свое таинственное известие.

Она быстро подошла к карете, и Лаццаро открыл дверцы.

Он стоял у кареты в смиренной, раболепной позе, ожидая принцессу.

– Что тебе здесь надо? – спросила Рошана в сильном негодовании.

– Твоей милости, высокая повелительница! Сжалься надо мной, выслушай меня! – отвечал грек и бросился на колени.

– Прочь с глаз моих, негодяй! – закричала на него принцесса.

– Прости, выслушай меня! Смилуйся, светлейшая принцесса!

– Для тебя у меня нет более снисхождения! Не теряй слов понапрасну. Двери моего дворца заперты для тебя. Никогда более не пытайся проникнуть ко мне, не то мои слуги плетью прогонят тебя, изменник!

И, отвернувшись от него, она поспешно вошла в карету.

Лаццаро поднялся и отскочил назад, страшно сверкнув глазами.

– Это твоих рук дело, Сади-паша! – пробормотал он, скрежеща зубами. – Я мешаю тебе в твоих любовных похождениях. Этого Лаццаро никогда не простит тебе! Раз уже я поклялся в твоей смерти, когда ты похитил у меня Рецию, теперь чаша переполнилась. Хорошо же, паша, ты прогоняешь меня из дворца принцессы, за это я проткну твое сердце кинжалом, где бы я тебя ни встретил!

 

XXVIII

Мать и сын

Теперь вернемся к Реции и принцу.

Реция отправилась к старой служанке Ганнифе и с радостью поселилась у нее, чувствуя себя здесь в безопасности. С материнской заботливостью ухаживала добрая старуха за дочерью Альманзора и маленьким принцем; и те дни, которые Реция провела в этом доме, были отдыхом для измученной физически и морально девушки. Здесь впервые, благодаря старой, верной и заботливой Ганнифе, она узнала кое-что о Сади. Она услышала, что он давно уже не в Стамбуле, а в Аравии, и теперь ей было понятно, почему он до сих пор не нашел ее: это немного успокоило Рецию, хотя, с другой стороны, она была полна тревоги за жизнь любимого.

Тоска и беспокойство все более и более мучили бедняжку и довели ее до того, что она не могла уже более оставаться у Ганнифы, несмотря на все заботы и ласки старухи. Она решилась оставить Константинополь и разыскать Сади. Но предварительно она должна была отвести в безопасное место маленького принца; оставить его у Ганнифы она не хотела, не желая подвергать старушку опасности, которая некоторым образом угрожала всякому, кто давал приют принцу или ей.

Старая служанка ни за что не хотела отпускать Рецию, но все ее просьбы и убеждения были тщетны. В особенности она беспокоилась о здоровье Реции и употребила все усилия, чтобы удержать ее, но ничто не помогло. Реция простилась с нею, поблагодарила за всю ее доброту и в один пасмурный вечер оставила дом Ганнифы, ведя за руку Саладина.

Ночь была холодная и дождливая. Наступила зима, которая принесла пасмурные, холодные дни с дождем и изредка даже и снегом. Куда девались прекрасные весенние дни, те блаженные часы, в которые она впервые увидела Сади и отдала ему свое сердце, когда она переехала в его дом как нежно любимая жена и вкусила все блаженство взаимной любви!

От этих прекрасных часов, от лучезарных дней не осталось в ничего, кроме одних воспоминаний, тоски и бесконечной любви.

Куда было ей идти? Где должна она была искать убежище?

Ночь была так страшна, она дрожала от холода и все далее и далее брела по грязным улицам. Ни от кого не могла она получить известия о Сади, никто не принимал участия в ней и в мальчике!

Она хотела бежать из Стамбула. Одно намерение, казалось, всецело овладело ею: ей хотелось во что бы то ни стало быть с Сади, если бы даже для этого пришлось ей пройти тысячи миль! Мысль о свидании с Сади была так прекрасна – ради нее можно было перенести все.

Но Саладин не мог следовать за нею. Где должна была она оставить его?

– Ах, Реция, милая Реция, я так устал! – жаловался он. – А мы все еще должны блуждать ночью. Лучше бы нам остаться у старой Ганнифы.

– Успокойся, мой милый Саладин! Послушай-ка, что я тебе скажу. Не хочешь ли, я сведу тебя к твоему отцу?

– К нашему отцу, Альманзору?

– Нет, мой милый мальчик, к твоему отцу.

– Я больше не знаю никакого отца!

– Вот видишь, – сказала Реция, выйдя на набережную и садясь с мальчиком в пустую лодку, чтобы немного собраться с силами, – добрый отец Альманзор в действительности не был твоим отцом, он только взял тебя на воспитание от твоего настоящего отца, принца Мурада.

– Ты уже раз говорила мне об этом, – отвечал полусонный Саладин.

– Хочешь ли ты к своему отцу, принцу?

– Да, если он любит меня. Реция, ты ведь тоже останешься у моего отца?

– Heт, мой мальчик, я должна уйти.

– Уйти? Куда же?

– Далеко, к моему Сади.

– Ах, лучше возьми меня с собою, милая Реция! – просил мальчик.

– Ты не можешь идти так далеко. А когда ты будешь у отца, тебе не надо будет блуждать более, милое мое дитя, у тебя будут защита и покой. Теперь принцу нечего более опасаться за твою жизнь, как в то время, когда ты был отдан на воспитание моему отцу.

– Но ты ведь не останешься со мной?

– Нет, Саладин, этого я не могу обещать тебе!

– Но почему же ты хочешь теперь отдать меня?

– Потому что у нас нет никакого убежища!

– Ах, милая Реция, мы очень бедны и несчастны, – сказал маленький принц, и голос его звучал так печально и трогательно, что у Реции надрывалось сердце.

Но что ей было делать с Саладином? Если она ради свидания с Сади готова была перенести все лишения и горе, то какое право имела она подвергать этому ребенка?

– Вот видишь, милое мое дитя, – сказала она ему, – твой отец богат, он принц, и он, верно, уже давно скучает о тебе и только не может найти тебя. Но как обрадуется он, если ты теперь вернешься к нему, и ты, как принц, будешь жить в довольстве и счастье. Каждое твое желание будет исполнено, и у тебя будут слуги, которые станут тебе повиноваться.

– И никто не будет больше преследовать меня?

– Никто, ты будешь жить в роскошном конаке.

– Ах, это прекрасно!

– Ты будешь играть в парке, а отец твой будет ласкать тебя, – продолжала Реция.

– Но тебя не будет со мной, – проговорил, вспомнив, Саладин.

– Я должна уйти. Пойдем, я отведу тебя к отцу.

Мальчик беспрекословно последовал за Рецией, он был уверен в любви той, которая столько времени заменяла ему мать. Они вышли из пустой лодки на берег и отыскали каик, где еще был лодочник, который и перевез их на противоположный берег.

Реция знала, что принц жил в своем маленьком дворце на этой стороне Босфора, и немедленно отправилась туда с Саладином.

Ночь давно уже наступила. Все еще шел мелкий, холодный дождь. Чуть брезжил сероватый утренний свет, но на востоке уже начинала загораться заря.

Саладин безразлично шел за Рецией, которая вела его за руку, глаза его совершенно смыкались от усталости.

Но вот они пришли к парку. Одна из беседок не была заперта. Реция вошла в нее с Саладином. Должно быть, богатый владелец ее забыл запереть дверь. В беседке было много диванов. Реция заперла дверь, уложила спать Саладина, потом легла и сама.

Освежительный сон на несколько часов заставил их забыть все невзгоды. Яркое солнце разбудило Рецию. Она мигом вскочила. Но никто еще не входил в беседку. Она разбудила Саладина и вместе с ним покинула свое ночное убежище. Поблизости они нашли цистерну, где и освежились свежей, холодной водой. Затем Реция повела мальчика к маленькому дворцу принца Мурада.

В караульне она велела доложить о себе: слуга провел в нижние покои рядом с галереей: там гордый, важный человек, которого слуга назвал муширом Чиосси, взял от нее мальчика и отпустил ее.

Реция, решив, что отцовский дворец лучшее убежище для Саладина, простилась с ним, что, впрочем, нелегко ей было сделать, так как маленький принц ни за что не хотел отпускать ее, и поспешно удалилась.

Во дворе она забеспокоилась, что следовало бы ей отдать ребенка самому принцу Мураду; она вернулась, чтобы увидеть самого принца, но прислуга не допустила ее.

Это еще более увеличило беспокойство и недоверие Реции, сильно тревожившейся за Саладина. Как ни слаба была она, тем не менее решилась остаться вблизи дворца и подождать, что будет с Саладином.

Знатный, гордый, молчаливый мушир невольно возбуждал в ней недоверие, которое еще более возросло с тех пор, как она оставила дворец.

Реция села на дерновую скамью в тени дерева близ дороги, откуда она хорошо могла видеть ворота, вделанные в стену, окружавшую двор и парк дворца.

У проходившего мимо разносчика она купила несколько фиников, утолила голод и предалась своим мыслям. Тоска о Сади гнала ее прочь из Константинополя, она должна была следовать за ним, она должна была непременно увидеть его.

Несколько часов спустя ворота открылись, Реция поспешила туда. У подъезда стоял экипаж. Из него вышел довольно полный господин лет тридцати с черными жидкими бакенбардами и усами, в европейском костюме, только на голове была надета пунцовая чалма. На лице его заметно было страдание. Это, должно быть, был принц Мурад. За ним следовал тот господин, который взял от нее ребенка и которого слуги называли муширом Чиосси.

Реция подошла к карете. При виде ее мушир побледнел и взорами искал слуг, чтобы приказать им прогнать ее.

– Принц Мурад! – воскликнула закрытая покрывалом Реция.

Изумленный принц повернулся к девушке и, приняв ее за просительницу, бросил ей несколько золотых монет. Но Реция не подняла их и продолжала:

– Принц Мурад! Дочь Альманзора сегодня привела к тебе во дворец сына твоего, принца Саладина, и отдала его этому муширу, – прибавила она, указывая на Чиосси.

Принц Мурад удивленным и вопросительным взглядом обратился к Чиосси.

– Где мой сын? Правду говорит эта девушка? – вскричал он.

– Точно так, ваше императорское высочество, – отвечал с поклоном мушир, меняясь в лице. – Маленький принц находится во дворце.

– И никто не известил меня об этом? Никто не привел ко мне принца Саладина?

– Об этом, вероятно, забыли, ваше императорское высочество.

– Как! Забыли передать отцу его ребенка? – запальчиво спросил всегда хладнокровный, почти флегматичный принц и немедленно вернулся во дворец. – Я тоже когда-нибудь забуду награждать своих слуг! Это неслыханное дело! Где мой сын?

Чиосси был вынужден отвести маленького принца к отцу. О Реции более никто не заботился. Но она достигла своей цели – отдала Саладина принцу и, успокоенная, покинула дворец. Когда через некоторое время принц Мурад вспомнил о дочери Альманзора и Саладин с несколькими слугами бросился во двор, чтобы позвать Рецию к своей матери, кадыне, жене принца, она была уже далеко.

Она велела лодочнику перевезти себя на другой берег и отправилась в путь отыскивать своего Сади. Но ноги ее скоро устали, и к вечеру, пройдя значительное расстояние, она почувствовала, что слишком поздно пришла ей мысль следовать за мужем: невыразимая усталость одолевала ее. Она была на холме, далеко за предместьем Скутари. Поблизости было разбросано несколько бедных хижин. Здесь жили обнищавшие или выселенные из города мастеровые. Они сами построили себе эти жалкие, покривившиеся набок деревянные хижины и занимались кто выделкой циновок, туфель, кто починкой посуды. Работу свою они сбывали в город и тем обеспечивали себе скудное пропитание.

Реция взглянула на хижины – ее так и влекло туда, она нуждалась в людской помощи перед наступлением холодной ночи. Но она не могла идти далее и упала возле дороги. Начинало быстро темнеть. Смертельный страх овладел несчастной женщиной, она была одна в этом уединенном месте, вдали от людей.

Она звала, но никто не приходил, бедняжке казалось, что она умирает, она плотнее завернулась в свою теплую одежду и прислонилась к дереву. Темнота совершенно скрывала ее, слышны были только ее тихие вопли и стоны.

В это позднее время одна горбатая старуха возвращалась из города, где она продала работу своего мужа, старого башмачника Гафиза, и выручила за это немного денег. В веселом расположении духа, гордо побрякивая монетами, шла она к своей покривившейся хижине, где вела свое жалкое существование вместе с мужем.

Старая Макусса и Гафиз были родом из Персии, но уже с давних пор жили в Константинополе. Сначала они были довольно зажиточны, имели отличный дом, но всевозможные несчастья мало-помалу разорили их, и старый Гафиз сделался башмачником.

Но это нисколько не уменьшило его добросердечия, веселого нрава и страсти к стихотворству. Сидя в своей жалкой хижине и молотком вколачивая сапожные гвоздики, он сочинял в такт какие-нибудь стихи. Когда же Макусса бранилась, что случалось очень часто, так как она никак не могла привыкнуть к своей бедственной жизни, Гафиз сейчас же сочинял на нее стихи и был очень доволен, если они ему удавались.

Эта странная чета была еще самая почтенная между обитателями маленьких хижин, хотя старая Макусса в последнее время и не пренебрегала никакими средствами для приобретения денег. Гафиз был и малым доволен, он никогда не говорил ни о своей прежней зажиточности, ни о своем несчастии и терпеливо переносил свою участь, не ропща даже в тех случаях, когда ему приходилось голодать. В свое утешение он сочинил на этот случай опять-таки стихи:

Итак, старая Макусса возвращалась этой дорогой и, услышав тихие стоны, пошла к месту, откуда они выходили, чтобы узнать, в чем дело. Не будь она в веселом настроении благодаря полученным деньгам, она не сделала бы этого и равнодушно прошла бы мимо, так как чувство сострадания к ближнему она потеряла с тех пор, как сама стала бедна.

Как бы то ни было, она подошла к деревьям и там нашла Рецию, которая только что произвела на свет мальчика.

– Здесь, на дороге! – в ужасе воскликнула старуха, оказав необходимую помощь молодой матери. – Что это значит? Как попала ты сюда?

Реция рассказала ей, как она собиралась следовать за благородным и храбрым Сади-беем, но внезапно, охваченная болью, упала здесь, на дороге.

– Сади-бей? – спросила старуха с возрастающим интересом. – Так ты жена Сади-бея?

– Да, но он далеко отсюда! И теперь мне негде даже преклонить голову!

– И еще с ребенком! Этого быть не должно, ты будешь иметь приют! У тебя будет что поесть, и малютке сделано все необходимое, – продолжала Макусса, рассчитывавшая на богатую награду от молодого офицера. – Я сейчас схожу за Гафизом, чтобы он помог мне довести тебя вместе с ребенком в нашу хижину!

– О, неужели ты это сделаешь? – спросила Реция со слезами радости и надежды, что ее новорожденный ребенок не останется на дворе в эту холодную, неприветливую ночь.

– Непременно! Иначе и быть не может, – отвечала старуха и хотела идти в свою хижину за Гафизом.

– Постой, – попросила Реция, с трудом поднимаясь на ноги. – Я могу идти, я пойду с тобой.

– Тем лучше! Дай мне ребенка, Реция, я понесу его.

По дороге Макусса рассказала Реции, как зовут ее и мужа, упомянула, что он башмачник, и была очень довольна, когда та сунула ей в руку остаток своего небольшого капитала в награду за ее услуги.

– Это лишнее. Сади, вернувшись, может заплатить мне за все издержки, – сказала она, однако охотно взяла деньги.

Реция рассказала ей, что она дочь Альманзора, что, кроме Сади, у нее нет никого на свете, и через четверть часа Макусса так хорошо ознакомилась со всеми обстоятельствами жизни Реции, как будто бы знала ее в продолжение многих лет. Она заботливо несла ребенка, завернув его в свое платье, а Реция, собрав последние силы, следовала за нею. Свою странную находку на дороге старуха считала счастливым случаем: она была твердо уверена, что вернувшийся офицер сторицею вознаградит за все ее труды и заботы.

Наконец кое-как добрались они до хижины, где было уже тихо и темно. Старый Гафиз, соблюдая экономию в освещении, уже лег спать. Дверь оставалась незапертой.

– Пойдем, пойдем же, Реция! – кричала старуха и первая вошла в хижину, состоявшую из двух комнат. В первой на соломенной постели лежал Гафиз и при виде посетителей удивленно поднялся с места.

– Опять гости? – спросил он, но в темноте никак не мог разглядеть, кто там пришел с его женой. – Кого еще ведешь ты с собою?

Макусса в коротких словах рассказала ему о случившемся. Тогда Гафиз поспешно оделся в свой старый кафтан и засветил огонь.

– Милости просим! – приветствовал он Рецию и, улыбаясь, смотрел на маленького новорожденного мальчика, для которого Макусса тотчас же стала приготовлять ванну. – Славный маленький мальчик. Этого я и не представлял! Свари молодой госпоже супу, Макусса!

– Да, да! Одно за другим! – отвечала та и принялась стряпать на плохом очаге, стоявшем в углу комнаты.

– Я же покамест приготовлю для молодой мамы постель из свежей маисовой соломы, – хлопотал Гафиз. – И то благодать, что удается и на соломе спать! – проговорил он про себя в рифму.

– Ах, да, пожалуйста, приготовьте мне постель, я так устала! – созналась Реция, которая едва стояла на ногах, да к тому же держала ребенка, кричавшего своим нежным голоском.

Гафиз отправился в соседнюю комнату и там приготовил постель для Реции. При этом он качал головой от удивления на свою жену, которая вдруг стала так сострадательна, что приняла к себе молодую мать с ребенком. Этого с ней никогда еще не случалось.

Присутствие Реции с ребенком в доме старого башмачника, нарушив вечное однообразие его жалкой жизни, приносило ему развлечение и удовольствие. Он сам устал, была уже поздняя ночь, однако он не ограничился устройством постели; когда Реция уже легла, он послал жену покормить бедную, слабую мать, а сам принялся делать ванну ребенку. С трогательной заботливостью взял он его на руки и выкупал сам.

– Старик и дитя – близкая родня, – бормотал он, улыбаясь, так как мальчик спокойно выносил всю эту процедуру, как будто бы добрый старик доставлял ему удовольствие. И действительно, трогательную картину представлял старый башмачник, возившийся с малюткой.

Наконец мать и сын успокоились, и тогда только легли Гафиз и Макусса.

Реция свободно вздохнула, она лежала, держа на груди свое дитя, под гостеприимной кровлей добрых людей, здесь она была в безопасности от своих преследователей, здесь она могла спокойно ожидать возвращения Сади, отца ее ребенка, и с блаженной улыбкой представляла себе ту минуту, когда покажет вернувшемуся отцу его сына, сладкий залог их любви.

Под впечатлением этих мыслей и образов бедная страдалица заснула; благодетельный сон отрадно подействовал на нее после всех тревог этого дня и прошлой ночи, тем более что в объятиях у нее лежало ее дитя.

Рано утром проснулась Макусса и с удивительною заботливостью принялась ухаживать за случайно попавшими в ее руки питомцами, так что старый Гафиз не мог надивиться этому.

– Она чует деньги, – бормотал он, улыбаясь. Рано сел он за работу, но как можно осторожнее принялся за дело, чтобы не разбудить спящих в соседней комнате Рецию и ребенка. – Если моя старуха держит ее, значит, она чует деньги, ибо ничего нет для нее на свете, что она любила бы так, как деньги!

Мать и сын отлично чувствовали себя под гостеприимным кровом этой хижины, окруженные нежным, заботливым уходом добрых людей. Реция вскоре могла встать с постели. Малютка был ее утехой и гордостью, и она с блаженной улыбкой утверждала, что он был уже вылитый отец.

Старик часто качал ребенка на руках. Макусса стряпала для молодой матери и ухаживала за нею. Проходили дни за днями, неделя за неделей, а Реция с сыном все еще спокойно жили в хижине старого башмачника.

Но вот однажды к старому Гафизу пришел его знакомый и рассказал, что на следующий день будет праздноваться торжественный въезд пленной Кровавой Невесты и офицеров Зоры-бея и Сади-бея, вернувшихся победителями.

Услыша эти слова, Реция побледнела от радостного волнения и испуга.

– Сади-бей! – воскликнула она. – Он вернулся победителем!

При этом известии старая Макусса оскалила зубы от удовольствия.

– Вот видишь, – сказала она, – теперь наступили твои красные деньки. Он возвращается назад, да еще победителем! Как рад он будет увидеть тебя и своего сына!

– Ах, я-то как обрадуюсь ему!

– В толпу на въезде ты не должна ходить, Реция. Что скажет Сади, увидя тебя в толпе!

– А как бы мне хотелось, Макусса, видеть его на блестящем празднике, гордо сидящим на коне!

– Еще увидим, он ли это, его ли будет радостными криками приветствовать народ! Пусть пойдет туда мой муж, он, кстати, узнает, где живет Сади-бей и имеет ли он снова конак здесь, в Стамбуле. Гафиз скажет ему, где он может найти свою кадыню и сына, – уговаривала ее старая Макусса; она ни за что не хотела отпускать Рецию одну с ребенком, боясь лишиться награды от ее мужа. Она решила, что лучше будет, если Сади-бей прямо из их хижины получит свою жену и сына, тогда награда будет вернее.

Как она желала, так и сделала. Гафиз один пошел в город и к вечеру вернулся в свою хижину с известием о блестящем триумфальном шествии и о назначении Сади пашою.

Эта радостная весть вызвала всеобщий восторг, конечно, по разным причинам у каждого: у Реции из любви к своему Сади; у старой Макуссы из корыстолюбия. Она рассчитывала, что паша совершенно иначе наградит оказанную его кадыне и ребенку помощь, чем простой бей; теперь тем более не должна она была выпускать из своей хижины Рецию с сыном.

Она объявила, что лучше завтра сама пойдет в город и передаст Сади-паше известие о его жене и ребенке, и Реция волей-неволей должна была уступить ее желанию, ведь она была в ее руках. Сверх того, старуха умела так ловко обставить свое предложение, что даже Гафиз и тот должен был с ним согласиться.

Старая Макусса надела свой лучший наряд, остаток прежней роскоши: старое с разводами платье и пестрый платок. Обе одежды своим покроем и полинялыми красками сразу выдавали свою древность, но Макусса важничала этими остатками прежней роскоши. Она гордо вышла из своей хижины и прошла мимо жилищ остальных мастеровых, чтобы бедный люд подивился ее наряду и увидел бы, что она совсем не то, что другие. Реция была в сильном волнении; ее томило ожидание, даже старый Гафиз и тот с нетерпением ждал результатов задуманного его женою путешествия. Но напрасны были все их ожидания. Макусса вернулась вечером, не разыскав Сади-пашу. Собственного конака у него еще не было. У сераля она понапрасну прождала несколько часов, спрашивая о нем. Одно только-то узнала она, что принцесса Рошана устраивает празднество в честь Сади-паши. Она намерена была в этот день отправиться в город и там, перед дворцом Рошаны, ждать Сади. Реция была безутешна, она хотела сама идти, чтобы отыскать своего Сади, но старая Макусса удерживала ее.

– Зачем ты будешь блуждать по улицам? Или ты думаешь, что узнаешь более меня? – говорила старуха.

– Не думай этого, – согласился со своею дражайшей половиной Гафиз, многозначительно и добродушно улыбаясь. – Предоставь Макуссе все разузнать, выведать – это уж ее дело, верь мне!

– Но мне бы так хотелось отыскать его. Может быть, старая Ганнифа знает что-нибудь о нем, – говорила Реция: невыразимая тоска сжимала ее сердце.

Но Макусса не пускала ее.

– Скоро вечер, – говорила она, – положись на меня, я все устрою, тебе незачем идти!

Однако Реция ее не послушалась. Хорошенько укутав ребенка, она взяла его на руки, простилась с Гафизом и Макуссой, обещав им вернуться с богатой наградой, и поспешила к Скутари. Старуха была вне себя от досады за такой оборот дел; она боялась остаться с пустыми руками; Гафиз же пытался успокоить ее.

В сумерки Реция достигла предместья и отправилась к старой Ганнифе. С невыразимою радостью приняла ее добрая старушка, нежно ласкала и целовала ребенка. Она оставила Рецию ночевать, но в эту ночь пришел Лаццаро, чтобы с помощью старой Ганнифы заманить пророчицу к платанам перед воротами Скутари. В эту ночь Реция принуждена была, спасаясь от грека, спрыгнуть с балкона и второпях оставила там ребенка. Ей удалось убежать от своего преследователя, во что бы то ни стало хотевшего ее назвать своею. В одно мгновение из широкой улицы она завернула в переулок и, быстро обогнув его, вернулась в дом Ганнифы, чтобы взять там свое сокровище, своего возлюбленного сына. Ганнифы нигде не было, и Реция, сознавая всю опасность своего пребывания в ее доме, вторично ушла из него – посреди ночи, прижимая ребенка к своей груди, чтобы защитить от холодного и сырого ночного воздуха. Она побежала к отдаленной хижине старого башмачника. Не за свою жизнь дрожала она, но за жизнь своего ненаглядного дитяти. В хижине старого Гафиза они оба были в безопасности, надо было спешить туда. Она застала Макуссу еще не спящей. Едва отворила она дверь, как старуха уже угадала, кто был пришедший.

– Это ты, Реция? – спросила она.

В это время проснулся и старик.

– Да, я опять пришла к вам, ожидать моего Сади.

– Не говорила ли я тебе, что ты ничего не узнаешь? Предоставь мне, я уж отыщу благородного Сади-пашу, – говорила старуха, очень довольная тем, что мать и сын снова очутились в ее руках: она во что бы то ни стало хотела сделать их золотым дном для себя.

Реция рассказала о случившемся с нею.

– Здесь, у нас, ты в безопасности! – говорила Макусса. – Ложись спать. Счастье еще, что ты была так отважна! Ох, эта молодежь, никогда ничего и слышать не хочет!

– Вот она и опять права, – заметил полусонный Гафиз.

Реция легла на свою постель в соседней комнате и скоро заснула вместе с сыном.

В тот вечер, когда должно было состояться празднество у принцессы, старая Макусса, снова облекшись в свой парадный наряд, отправилась ко дворцу, перед которым уже собралась большая толпа любопытных.

Экипажи с гостями въезжали во двор, и Макуссе невозможно было поговорить там с Сади-пашой. Когда он отправился во дворец и большинство гостей собралось уже там, старая сапожница смело вошла во двор и оттуда поднялась на галерею. Здесь она, разумеется, встретила дворцовый караул, который бросился прогонять ее.

Макусса хотела объяснить, что ей нужно видеть одного из гостей, но бешеные крики их ошеломили ее. Она насилу смогла опомниться и объяснить им, что она пришла увидеть Сади-пашу.

Те отвечали, что это невозможно. Сади-паша наверху в залах принцессы, на которой он скоро женится, и никто не смеет беспокоить его.

Услышав это, старая Макусса обезумела от испуга.

– Что? – закричала она. – Что вы там такое говорите? Я спрашиваю о Сади-паше!

– Мы о нем и говорим.

– Вы сказали, будто он женится на принцессе?

Невольники подтвердили это и сообщили старухе адрес Сади, но при этом заметили, что это только его временная квартира, так как для него уже строится новый конак.

Макусса стояла как громом пораженная, если б слуги довольно бесцеремонно не прогнали ее с галереи, а затем и со двора, она все еще стояла бы неподвижно на том самом месте.

О, это была ужасная весть, одним ударом разбившая все ее надежды на богатую награду! Его удостаивала своей любви принцесса! Теперь, разумеется, он уже более не спросит о той, которую он некогда любил и которая теперь с тоскою ожидает его. Он должен быть супругом принцессы! Несметно богатая и могущественная принцесса Рошана хотела за него выйти замуж.

Старуха все еще продолжала бы расспрашивать у всех и у каждого, но, прежде чем она собралась с мыслями, ее выдворили на улицу.

Перед дворцом стояло много любопытных, ожидавших султана и султаншу Валиде.

Макусса обратилась с вопросом к нескольким разговаривающим между собою женщинам:

– Разве вы не знаете, что будет помолвка принцессы?

– Без сомнения, – отвечали те. – Молодой, прекрасный Сади-паша обворожил ее! Это очень красивый офицер! Он привез Кровавую Невесту, он любимец двора! – И много еще чего рассказывали они.

– Как же мне этого не знать? – заметила одна из женщин с чувством собственного достоинства. – Сестра моя – судомойка здесь, во дворце, и знает все! Славная парочка будет принцесса и прекрасный Сади-паша; втайне они уже помолвлены; сегодня же будут открыто праздновать их помолвку!

Этого было достаточно для старухи. Она поспешно отправилась домой. В одну минуту рушились все ее надежды! Чего еще могла она ждать от паши, который женится на принцессе? Какое теперь ему дело до Реции?

В невыразимом волнении вернулась она поздно ночью в свою хижину, где ее с нетерпением ждали Гафиз и Реция.

На пороге она споткнулась: бешенство и досада не давали ей ничего видеть.

– Вот тебе и раз! – вскричала она. – Все кончено! Все погибло! Твой Сади-паша!..

– Что же такое случилось? – в смертельном страхе спросила Реция.

– Вот что случилось! В эту ночь твой Сади празднует свою помолвку с принцессой!

– С принцессой? Так это правда? – беззвучным голосом произнесла Реция.

– Какое ему теперь дело до тебя? – продолжала старая Макусса. – Он более и не думает о тебе. Вы с сыном теперь вольные пташки.

Реция, рыдая, закрыла лицо руками.

– Кто же сказал тебе это? – спросил Гафиз, которому скорбь Реции глубоко проникала в сердце.

– Кто мне сказал? Люди, знающие это! – злобно вскричала старая Макусса. – Ты, может быть, думаешь, что я сама выдумала все это?

– Сохрани Боже! – успокаивал Гафиз свою расходившуюся супругу. – Я только спрашиваю, кто тебе это сказал?

– Дворцовый караул. Но, не довольствуясь этим, я еще спросила у людей, стоявших перед дворцом. Там была одна женщина, сестра которой во дворце кое-что значит. Как же ей было не знать этого. И она подтвердила мне то же самое. Они давно уже помолвлены, потому-то он и не заботился о Реции и ребенке. Он давно домогается брака с принцессой, и та, должно быть, до безумия любит красивого молодого офицера.

Гафиз молчал.

Бедная Реция вернулась в соседнюю комнату к своему мальчику, там она легла на жесткую соломенную постель и заплакала в отчаянии. У нее никого теперь не было: одинокая, покинутая, она погибла, и никакой надежды на счастье не было больше в ее сердце.

Ее единственное сокровище, наследник Сади, любившего другую, был сын. Не ведая ни горя, ни страданий, он безмятежно спал возле плачущей матери.

Всю ночь Реция не могла сомкнуть глаз. Настало утро, а она все еще не спала, все еще струились слезы по ее бледным, исхудалым щекам.

Но вот одна мысль внезапно овладела ею: она быстро вскочила с места, ей хотелось самой убедиться во всем. Она хотела сама услышать то, чему все еще не верила и чего не могла себе даже представить. Она сейчас же решилась идти к Сади и спросить его, правда ли, что он хотел покинуть и отвергнуть ее? Проворно оделась она, закутала ребенка и вместе с ним оставила хижину старого Гафиза. Она отправилась в город. Старая Макусса сказала ей, где жил Сади-паша.

Солнце высоко поднялось на небе, когда она дошла до ворот Скутари. Когда же она с тревожно бьющимся сердцем вошла в квартиру Сади, был уже полдень, так далек был путь. Она задыхалась от волнения: одна минута должна была решить все.

Навстречу ей вышел слуга.

Дрожащим голосом в бессвязных словах спросила она о Сади-паше.

– Его сиятельства благородного Сади-паши нет дома, – отвечал слуга.

– Мне надо его видеть, – просила Реция.

– Благородный Сади-паша отправился во дворец светлейшей принцессы, и неизвестно, когда его сиятельство вернется оттуда.

– Во дворец принцессы Рошаны? – спросила Реция, едва владея собой.

– Ну да, мой господин женится на принцессе, – подтвердил слуга.

Реция должна была собрать все свои силы, чтобы не выдать своей слабости перед слугами и от потрясения не лишиться чувств, чтобы громко не вскрикнуть от скорби и отчаяния: она чувствовала, что все погибло.

Слуга не заботился о бедной матери и покоящемся на руках ее ребенке и удалился, оставив ее одну.

Сердце ее разрывалось на части, она задыхалась, ей казалось, будто пол колеблется у нее под ногами.

– Возможно ли это? – спрашивала она себя, выходя, шатаясь от горя, из его квартиры. – Неужели это правда? Неужели Сади забыл свои клятвы?

Но она все еще сомневалась в возможности его измены! И снова разрывалось ее сердце от скорби, лишь только вспоминала она слова старой Макуссы и слуги.

Ее тоска, любовь и верность – неужели все было напрасно? А ее дитя, которое так безмятежно лежало теперь у нее на груди, залог их любви, неужели и оно должно быть покинуто, должно погибнуть?

Погруженная в свои грустные мысли, Реция незаметно подошла к хижине старого Гафиза. Был теплый день, он сидел за работой у открытой двери. Там стояла и старая Макусса и, вероятно, ждала ее.

Реция сама не знала, как добралась до их хижины, не знала, что с нею будет: она была в отчаянии.

Гафиз не спрашивал ничего, он только взглянул на Рецию – и угадал все. Другое дело Макусса.

– Что, убедилась ты теперь? – спросила она вошедшую Рецию. – Иначе и быть не могло, он бросил тебя! Как быть теперь?

– Да, как теперь быть? – механически повторила за нею Реция и забилась с ребенком в угол, бесцельно глядя на окружающее.

На другой же день жадная Макусса дала ей понять, что она ей в тягость, ведь она более уже не могла рассчитывать на награду. Гафиз, напротив, старался своим ласковым обращением с Рецией загладить грубые выходки своей жены и ночью упрекал за это старуху.

– Что нам с нею делать? – злобно возражала ему Макусса. – Чем нам кормить ее, когда мы сами едва можем достать себе кусок хлеба?

– По крайней мере, не будь так груба с нею.

– Груба или нет, все же мы не можем держать ее у себя!

– Завтра работа будет готова, ты отнесешь ее в город, вот у нас и будут деньги!

– Она ведь красивая женщина и всегда может найти себе другого, чего же она, глупая, так горюет о паше, который вовсе и не думает о ней! – сказала Макусса.

Реция не спала и из соседней комнаты слышала каждое слово, она была в тягость старикам, они хотели избавиться от нее и ее ребенка.

Что было ей делать? Куда деваться с мальчиком, который так безмятежно спал теперь у нее на руках?

На следующее утро старая Макусса отправилась в город продать работу мужа и с вырученными за нее пиастрами вернулась к вечеру в свою хижину.

Должно быть, она выведала что-то новенькое: это видно было по ее многозначительному виду.

Поговорив с мужем о работе, она обратилась к Реции, которая, удрученная, молча сидела в отдалении.

– У меня есть кое-что и для тебя, – сказала она. – Долго ли будешь ты тут плакать и сокрушаться? Красота проходит, нет ничего хуже тайной скорби; она сушит человека, вызывает седину в волосах, морщины на лице и преждевременно старит его. Какая польза тебе плакать и сокрушаться? Ведь изменить ничего нельзя. Ты должна на что-нибудь решиться. Разве ты не молода и не прекрасна? Зачем же тебе приходить в: отчаяние? Тебя ожидает лучшая жизнь, ты можешь быть так счастлива, как никто.

Реция унылым взглядом посмотрела на старую Макуссу.

– Счастлива? – спросила она взволнованным голосом.

– Ты хороша и молода, – продолжала старуха, – ты всегда можешь составить свое счастье! Сегодня я случайно встретила старого торговца Бруссу из Стамбула и пожаловалась ему на твое беспомощное положение! «Гм, – заметил он, – если, как ты говоришь, она молода и хороша, я, может быть, найду ей хорошее местечко! Пришли ее ко мне, я посмотрю сам, что с нею делать. Богатый Формоза из Перы хочет купить себе жену! Быть может, она ему и понравится, и тогда она может быть уверена в своем счастье!»

– Богатый Формоза? – спросил Гафиз. – Это хороший пожилой господин!

– Вот видишь ли! Я обещала Бруссе, что ты завтра придешь к нему!

– Чтобы он меня продал? Чтобы я стала женой человека, которого я никогда еще не видела, человека нелюбимого? – вскричала Реция. – Не требуй от меня этого!

– Как, ты отказываешься от подобного счастья? – возмутилась Макусса. – Вот как! Чего ж тебе еще надо? Чего ты намерена ждать? Не возвращения ли Сади-паши? Не его ли свадьбы с принцессой?

– Ты должна спокойнее говорить с ней, – заметил Гафиз. – Она принимает все это близко к сердцу.

– Она должна слушаться советов старых, опытных людей! Ребенка я возьму у тебя, пусть он воспитывается здесь. Ты будешь каждый месяц платить мне за его содержание, – говорила Макусса. – Никто не должен знать, что ты была женой Сади. Завтра я отвезу тебя к Бруссе. Если тот тебя только увидит, ты будешь иметь хорошее место в богатом доме, это верно!

– Сжалься надо мною и не принуждай меня к этому! Я не могу быть женою другого, я лучше готова умереть!

– Говорю тебе, что ты дура! – вскричала старая Макусса. – Не думаешь ли ты вечно оставаться здесь? Поупрямься-ка еще у меня! Отчего ты не хочешь идти к другому?

– Не спрашивай меня! Я не могу этого сделать! Я принадлежу Сади, хотя он меня забыл и покинул!

– А я говорю тебе, что завтра ты пойдешь со мною к Бруссе! – в бешенстве вскричала старуха. – Не безумная ли она? Любит человека, который и знать ее не хочет, а еще отказывается от такого прекрасного случая составить свое счастье. Старый Формоза ищет жену в свой гарем, так как у него умерла его любимая жена! Очень мне надо спрашивать, хочешь ли ты или нет! Ты должна слушаться опытных старых людей: они лучше знают, что хорошо и что дурно, и позаботятся о том, чтобы ты не погибла. Любовь к паше! Какое дело ему до твоей любви и верности!

Реция ничего не отвечала, она сделала вид, как будто покорилась, по крайней мере, так объясняла себе старуха ее молчание. Бедняжка неподвижно сидела, бесцельно глядя перед собой. Она слышала каждое слово старухи, которая через торговца невольниками Бруссу хотела продать ее старому богатому турку и, конечно, получить за это свою долю барыша. Она видела, что теперь все погибло!

Она стояла у пропасти, на краю гибели. Ее хотели оторвать от ее ребенка, от ее единственного сокровища, от нее требовали, чтобы она нарушила любовь и верность Сади! Нет, она никогда не сделает этого! Лучше встретит она смерть. Да, смерть казалась ей спасением! Мысль разом избавить себя и ребенка от всех унижений и скорбей, от всех забот и бедствий овладела ею. Тогда все было бы кончено. Тогда она сохранила бы верность своему Сади. Чем ей дорога была жизнь теперь, когда он ее покинул? Она не сердилась на него, не проклинала, хотя сердце ее и разрывалось на части, – она простила ему все! Она была бедная, недостойная его девушка, его же ожидали блеск, слава и величие, ей не место было в его конаке – лучше всего ей было умереть вместе с ребенком.

Пожелав покойной ночи старикам, она, по обыкновению, отправилась в соседнюю комнату и сделала вид, будто легла спать.

Когда в передней комнате водворилась тишина и старики заснули, она тихо и осторожно поднялась с постели.

Она прислушалась, все было тихо. Чтобы успокоить проснувшегося ребенка, она покормила его грудью и, когда тот заснул, встала. Кругом были тишина и безмолвие. Она осторожно отворила дверь в соседнюю комнату. Гафиз и Макусса крепко спали, их громкий храп разносился по комнате.

Реция тихо прокралась мимо их постелей, тихонько отворила дверь в сени. Холодный ночной воздух пахнул на нее, но она даже и не почувствовала этого – так была взволнована. Она быстро вышла из хижины, осторожно притворив за собою дверь.

Никто не слышал ее ухода; повсюду было тихо, все уже спали. С ребенком на руках она бежала прочь, бесцельно стремясь вперед; ее преследовала одна мысль – поскорее избавить себя и свое дитя от всех скорбей этого мира!

Пробегая по полю, она вдруг заметила вдали два огненных глаза приближающегося локомотива.

Луч надежды блеснул на ее лице. Что, если бы она, чтобы избавиться от своего отчаяния и беспомощного состояния, вместе с ребенком бросилась на рельсы? В одну минуту все было бы кончено.

Она торопливо бросилась к рельсам.

Ясно слышался шум приближающегося поезда.

Она поцеловала своего ребенка.

– Так должно быть! – воскликнула она. – Только на небе ждет нас спасение и покой, здесь, на земле, мы беспомощны и обречены на гибель.

Крепко прижав малютку к своей груди, она бросилась на рельсы. Горе и отчаяние ее были так велики, что она не чувствовала при этом ни малейшего страха. Напротив, казалось, будто она уже готова была вступить в ту блаженную обитель, где кончаются все земные бедствия.

Она еще раз поднялась.

Громче слышался шум локомотива, словно бешеное фырканье ужасного дракона с огненными глазами.

На минуту ею овладел ужас.

– Прощай, мой Сади, я умираю за тебя! – воскликнула она.

Ночной мрак скрывал страдальцев от глаз машиниста, если бы он и видел их, то было уже поздно остановить поезд и тем спасти несчастных.

Свист локомотива возвестил городу о приближении поезда. В эту самую минуту вагоны переехали несчастную мать и сына…

 

XXIX

Бегство Зоры

Принц Юсуф напрасно употреблял все старания, чтобы отыскать след Реции, но он все еще не успокоился, хотя не говорил более Гассану о своем желании еще раз увидеть прекрасную девушку.

Юсуф платонически любил Рецию. Он вовсе и не думал назвать ее своею. Он хотел только еще раз увидеть ее, поговорить с нею. Она была так прекрасна: ему хотелось полюбоваться ее лицом, ее чудными выразительными глазами. Но ему никак не удавалось ее увидеть, хотя чего только он ни делал, чтобы отыскать Рецию.

Гассан, приобретавший все большую и большую благосклонность султана, не говорил Сади более ни слова о Реции с тех пор, как заметил, что между ним и принцессой возникла любовь, которая с каждым днем принимала все более и более серьезный характер. Об открытой помолвке не было и речи: султан еще не дал на то своего согласия, но что в скором времени она должна была состояться, в этом Гассан не сомневался, а потому и молчал о Реции.

«Если бы Сади еще думал о ней, – рассуждал Гассан, – он мог бы спросить меня сам».

Но Сади не спрашивал.

Это нисколько не удивляло Гассана, в сердечных делах он был нечувствителен, почти суров. Ему не казалось странным, что Сади отрекся от своей первой любви теперь, когда ему, смелому, домогающемуся величия и славы паше, выпала на долю любовь принцессы. Он находил естественным, что Сади был настолько умен, чтобы всем остальным пожертвовать ради этой блестящей будущности, тем более что и фигура Рошаны была прекрасна, заманчива и величественна; судя по ней, можно было заключить и о красоте ее лица.

Высота ее сана и богатство еще усиливали это обаяние и увеличивали число домогавшихся ее руки.

Сообщая своему другу, что принцесса Рошана стала их союзницей, Сади ни слова не сказал ни о своей помолвке, ни о своей любви к Рошане. Гассан и не спрашивал его об этом; он рад был, что они нашли новую союзницу в борьбе с Шейх-уль-Исламом, и вместе с Сади надеялся, что ей удастся открыть место, где спрятана пророчица.

Однажды вечером Сади был у Гассана в Беглербеге. Вдруг на взмыленной лошади приезжает туда его слуга и передает ему собственноручную записку от принцессы.

Эту записку принес один из ее невольников на квартиру к Сади и просил как можно скорее передать ее паше.

Сади взял записку и отпустил слугу. Тут он развернул элегантное письмецо.

– Читай скорее, я горю нетерпением узнать, что это такое! – просил Гассан.

Сади стал читать вслух:

«Союзница твоя извещает тебя, что время между твоим посещением и получением этих строк она провела не в бездействии. Во-первых, я прогнала своего неверного слугу Лаццаро. Во-вторых, я разошлась с Мансуром. В-третьих, благодаря счастливому случаю, от одного старого укротителя змей я узнала, где пророчица».

– Принцесса знает это! – горячо перебил его Гассан.

«Если ты поторопишься, – продолжал Сади, – ты сегодня же можешь иметь ее в своих руках, и тогда тебе и твоему товарищу Гассану-бею удастся освободить Зору-бея, чего я от души желаю, так как это и твое желание! Пророчица – у палача-черкеса Будимира».

– У черкеса-палача! Дальше! Читай дальше!

– Я кончил, – отвечал Сади. – Последние слова – доказательство благосклонности ко мне.

– Письмо это важно для нас, Сади! Поспешим же немедленно к палачу!

В эту минуту разговор обоих друзей был прерван. Явился камергер султана и по высочайшему повелению позвал Гассана. Султан желал, чтобы он сопровождал его на прогулку.

Новая помеха!

– Я сейчас же отправлюсь один, – сказал Сади и простился с товарищем. Гассан поспешил к султану. Сади же из дворца отправился к берегу и сел в приготовленную уже для него лодку, приказав гребцам ехать к противоположному берегу и завернуть в канал.

Начинало темнеть. Быстро, как стрела, скользила по воде лодка. Сади был исполнен ожидания и нетерпения. Если бы удалось ему найти пророчицу у черкеса-палача, он был бы вновь обязан принцессе! Он и так уже гордится тем, что одного его слова было достаточно, чтобы она стала их союзницей!

Со дня его возвращения с войны у него не было ни одной покойной минуты. Умчались, так сказать, все преследовавшие его невзгоды: чины и почести буквально посыпались на него. И теперь его волновала только одна забота – отыскать Сирру.

Лодка завернула в канал, который тянулся далеко в глубь страны за Перой и Тофаной. Со сложенными на груди руками Сади задумчиво глядел вдаль.

Лодка подъехала к тому месту, где Сади должен был выйти. Он приказал гребцам ждать его здесь и, завернувшись в свою военную шинель, пешком отправился к отдаленному дому палача. Старая, мрачная башня резко выделялась среди ровной, пустынной местности.

Ни дома, ни хижины, ни души кругом. Эта часть константинопольских окрестностей ровна и почти обнажена. Кое-где виднелись поросшие деревьями холмики, но и те имели очень печальный вид.

Наконец Сади добрался до стены, окружавшей со всех сторон старую башню, и насилу отыскал в ней маленькую деревянную дверь. Она не была заперта. Сади толкнул ее – она отворилась, так что он, даже не постучавшись, мог пробраться во двор палача.

Это его озадачило. С внутренней стороны двери находилась большая тяжелая задвижка. «Неужели Будимир всегда оставляет дверь открытой?»

Сади подошел к старой огромной башне, которая в былое время служила, вероятно, сторожевым пунктом при укреплениях. Двор был невелик. Как раз посреди него стояла башня. В углах, у стены валялись бревна, доски, части виселицы и большие позорные столбы. Сбоку помещался старый, черный дровяной сарай.

Сади заметил, что в одном из нижних покоев горел огонь, и подошел к низенькому окошку, которое, как и все башенные окна, было мало и заделано решеткой.

Он заглянул в комнату и увидел палача Будимира. Это был уже пожилой человек; он сидел у стола и, казалось, что-то рисовал или записывал на нем мелом. Его обрамленное седое бородой воинственное, испещренное рубцами лицо, его большие серые глаза, устремленные на стол, – все показывало, что он сильно был занят чем-то.

Сади подошел к двери, ведущей в башню, – она также не была заперта. Он открыл ее и по мрачным коридорам со сводами отправился в ту сторону, где находилась комната Будимира.

Вдруг в конце коридора открылась высокая, огромная, тяжелая дверь, и на пороге ее показался палач со свечою в руке.

Он вышел посмотреть, кто ходит по коридору. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собою молодого офицера.

– Я – Сади-паша, – сказал офицер, – мне нужно переговорить с тобою! Ты неосторожен, Будимир. Как можно оставлять двери открытыми!

– Ты вправе, благородный паша, делать мне этот упрек! – отвечал палач мрачным тоном, его задел подобный упрек. – Большая опрометчивость оставлять двери открытыми здесь, в тюрьме, но я-то не имею этой привычки и готов побожиться, что давеча, как и всякий другой вечер, запер их на задвижку.

– Тогда я не мог бы пробраться сюда, – сказал Сади и последовал за широкоплечим высоким мужчиной в его комнату. Там он заметил, что Будимир что-то мелом нарисовал на столе.

– Подойди ближе, благородный паша, – попросил палач. – Что привело тебя в мою избегаемую всеми башню?

– Что ты рисуешь там, Будимир? – обратился Сади к палачу вместо ответа.

– Да, видишь ли, – отвечал палач, – я соображаю, насколько выдержат некоторые бревна и доски. Сегодня ночью я с несколькими работниками хочу устроить виселицу и такую высокую, чтобы ее можно было видеть издали.

– Виселицу? Для кого это? – спросил Сади.

– Для мнимой пророчицы, задушившей старую аравитянку Ганнифу.

– Так она приговорена к смерти?

– Недавно мудрый и справедливый Гамид-кади прислал мне приказание, чтобы завтра, после заката солнца, вздернуть мнимую пророчицу на виселицу.

– Она здесь, у тебя в тюрьме?

– Да, благородный паша, она там, наверху, в одной из камер.

– Ты уже готовишься сооружать для нее виселицу, а неизвестно еще, будет ли она на самом деле казнена.

– Как можно в этом сомневаться, когда слово мудрого и правосудного кади решило уже ее участь? Она осуждена на смерть.

– Но она еще жива, а пока она жива, приговор может еще быть отменен.

– Кто имеет на это власть, мой благородный паша? – спросил палач.

– Могущественный султан.

– Не поверю я этому, благородный паша, как глубоко ни уважаю я тебя и твои слова. Его величество султан не может отменить приговора Шейх-уль-Ислама и кади.

– Но может назначить новое следствие, и это непременно случится. Кади очень торопится. В прошлую ночь только передал он тебе пророчицу, сегодня произнес приговор, а завтра уже должна она быть на виселице!

– Так гласит приказ, благородный паша.

– Хорошо! Но жива ли она еще – или бедное создание уже умертвили, чтобы только заставить ее молчать, и завтрашняя казнь не что иное, как комедия для публики?

– Нет, мой благородный паша, мнимая пророчица еще жива.

– Проводи меня к ней, мне надо ее видеть и сказать ей несколько слов.

– Не гневайся на твоего раба, благородный Сади-паша, если он осмелится заметить тебе, что ему предписано присутствовать при подобных посещениях, – сказал палач.

– Ты можешь и обязан сделать это, Будимир. Можешь слушать, о чем я буду говорить с Сиррой-пророчицей. Не думай, что я хочу принудить тебя преступить свои обязанности, – отвечал Сади, очень довольный тем, что ему удалось хоть отыскать Сирру. До завтрашнего вечера он имел еще время использовать ее против Мансура и спасти от ужасной смерти. Но он должен был не терять времени, если только хотел добиться, чтобы теперь же, в последнюю минуту, успешно предупредить быстрые и решительные действия Мансура и его помощника.

Палач взял ключи и свечку.

– Прошу следовать за мною, – обратился он к Сади и отправился из комнаты по старому коридору со сводами. В конце коридора находилась дверь, которою, вероятно, замыкалась лестница. Будимир хотел отворить ее, но в эту самую минуту ему почему-то пришло в голову осветить верхнюю часть двери, где было сделано маленькое окошечко, – стекло было выдавлено.

Это обстоятельство в связи с открытыми дверями показалось палачу странным и подозрительным. Человек не мог выдавить стекла и убежать через окно – оно было так высоко, да и дверь была такая гладкая и скользкая, что не было никакой возможности добраться по ней до окна.

Дверь была крепко заперта, Будимир открыл ее.

Сильный порыв ветра чуть было не затушил свечу. Но откуда же мог он выходить?

Будимир не сразу нашел объяснение этому, он поднялся с Сади по ветхой широкой каменной лестнице наверх – тут помещалось то отделение башни, где обыкновенно содержались уже обреченные на смерть жертвы. Оно состояло из нескольких расположенных рядом комнат, все они были снабжены чрезвычайно крепкими дверями и маленькими, заделанными решеткой окошечками, и никогда еще не удавалось бегство ни одной из жертв палача.

Со свечою в левой руке и со связкою ключей в правой он подошел в сопровождении Сади к одной из дверей и стал отпирать ее. Большой ключ упрямо гремел в старом, заржавленном замке, но что могло противостоять страшной силе пальцев Будимира? Дверь быстро отворилась.

– В этой камере содержится мнимая пророчица, – сказал он Сади, освещая комнату. – Подойди ближе, мой благородный паша.

Сади последовал его приглашению. В камере, кроме низенькой постели да каменного стола, на котором стояла кружка с водой и лежало немного хлеба, ничего и никого не было. Сади смотрел во все стороны, отыскивая глазами Сирру.

– Ты ошибаешься, палач, здесь нет пророчицы, эта комната пуста.

– Пуста? – в ужасе спросил Будимир и тоже вошел в комнату, осмотрел каждый уголок, везде ища Сирру; но нигде ее не было. – Она убежала, – сказал он, дрожа от гнева и страха.

– Убежала? Да, твоя правда. Здесь, возле двери, сделала она отверстие в стене, вынув несколько кирпичей.

– Для меня это непостижимо, словно этот Черный гном не человек, – проворчал палач, рассматривая отверстие в стене.

– Пророчица убежала и таким образом ускользнула от приговора кади.

– Так это она открыла все двери внизу – этого никогда еще не бывало. Это может стоить мне головы.

– Я советовал бы тебе скрыть пока ее бегство, – обратился Сади к палачу, лицо которого было мрачно и сердито. – Очень может быть, что до завтра она еще и найдется. Посвети-ка мне, я напрасно пришел сюда.

С этими словами он оставил башню палача и отправился к реке, где он нашел свою лодку, которая и перевезла его обратно в город.

Между тем Гассан, совершив прогулку с султаном, нашел время избрать другой путь для скорейшего освобождения Зоры. С этой целью он отправился к великому визирю Махмуду-паше. Этот важный государственный сановник, благодаря своим искусно сплетаемым интригам имел большое влияние на султана. Он в сговоре с другими визирями составлял силу, которой должен был бояться Абдул-Азис.

Мало-помалу удалось им захватить в свои руки все привилегии, и в то время, как прежние министры были в постоянном страхе впасть в немилость к султану, новые министры могли образовать союз, который никого и ничего более не боялся.

Султан был постепенно ограничен в своей власти, различные лица хватались за кормило правления.

Возникла тайная борьба за управление, причем важную роль играли придворные интриги, и понятно, что при такой погоне за властью немного оставалось на долю самого султана. Султанша Валиде, Шейх-уль-Ислам, великий визирь, остальные министры, послы иностранных держав – все стремились руководить, все добивались верховной власти, все питали честолюбивые замыслы, и, завидуя остальным, каждый старался осуществить свои планы, не выбирая средств. Сам султан давно уже заметил, что предсказанные ему старым нищим-дервишем враги были не кто иные, как его сановники и советники, которые своим дурным управлением разоряли страну и думали только о том, как бы увеличить свою казну и удовлетворить свое честолюбие. Прежде султан пользовался таким неограниченным самодержавием, что даже великий визирь трепетал перед ним, а министры при малейшей ошибке или подозрении дрожали за свою жизнь. Теперь же дела начали принимать другой оборот.

Махмуд-паша мог похвалиться, что в политике он всемогущ, разумеется, только в том, что касалось интересов Турции.

Он самовластно распоряжался во внешней политике страны. Султан Абдул-Азис его слушался и, по-видимому, даже побаивался.

К этому-то сановнику и отправился Гассан, предварительно подав великому визирю через одного своего приятеля мушира иностранных дел рапорт, по которому Зору-бея требовали в Лондон.

При этом докладе Махмуд-паша сейчас же вспомнил о леди Сарре Страдфорд и предался размышлениям о том, что присутствие Зоры в Лондоне было бы очень кстати для Турции. В эту самую минуту доложили о Гассане, адъютанте султана.

Великий визирь велел ввести его в свой кабинет.

– Ты пришел с известием из кабинета его величества, мой благородный бей? – спросил Махмуд-паша.

– Нет, ваша светлость, прошу извинения. Я пришел по частному делу, – отвечал Гассан. – И не по моему собственному, а по делу моего арестованного друга Зоры-бея.

– Разве Зора-бей арестован? – спросил удивленный великий визирь.

– Странно, что ваша светлость еще не получили донесения об этом от сераскира, – отвечал Гассан и вкратце рассказал о случившемся, причем не пощадил и Шейх-уль-Ислама, очень хорошо зная, что великий визирь с ним не особенно-то ладит.

– Это не дело! – сердито воскликнул Махмуд-паша в ответ на донесение Гассана. – Этого быть не должно! Министерство иностранных дел нуждается в Зоре-бее.

– Я слышал, ваша светлость, что Зора-бей должен ехать при посольстве в Лондон.

– Разумеется, и как можно скорее, он там нужен. Он назначен туда военным атташе.

– Одного слова вашей светлости будет достаточно, чтобы помешать действиям Шейх-уль-Ислама, – сказал Гассан. – Его величество султан мог бы освободить Зору-бея, но влияние Мансура-эфенди так велико! Он употребляет все усилия, чтобы помешать этому!

Эти слова пробудили в великом визире старую неприязнь к его сопернику.

– Шейх-уль-Ислам может делать что угодно в пределах своей власти, – отвечал Махмуд-паша, – но дел дипломатии касаться не должен.

– Я опасаюсь, ваша светлость, что вследствие влияния Шейх-уль-Ислама арест Зоры протянется еще долго.

– Думаешь мой благородный Гассан-бей, что его величество султана нельзя склонить к приказу об освобождении твоего друга?

– Боюсь, что так, ваша светлость.

– В таком случае мы должны сами взяться за это дело, – коротко объявил Махмуд-паша. – Зора-бей не должен больше оставаться здесь, он нужен в Лондоне.

– Смею ли я доложить о вашей светлости в кабинете его величества?

– Нет, сегодня не мой день! – поспешил ответить великий визирь.

– В таком случае смею ли я секретно сообщить вашей светлости еще одну новость?

– Говори, я слушаю.

– Дни могущества Шейх-уль-Ислама сочтены.

– Что привело тебя к такому заключению?

– Чересчур честолюбивые планы и недозволенные средства Мансура-эфенди должны привести его к падению.

– Ты знаешь еще больше?

– Мне кажется, ваша светлость, что на днях должна решиться его участь.

– Будь что будет, а пока нужно противодействовать влиянию Шейх-уль-Ислама. Зора-бей должен уехать! Я считаю: лучше, если он попытается убежать из тюрьмы, уехать в эту же ночь и, не останавливаясь ни в Вене, ни в Кельне, прямо отправиться в Лондон. Прежде чем он прибудет туда, мы выхлопочем ему помилование, прежде чем он устроится в Лондоне, он уже будет назначен военным атташе.

– Слова вашей светлости пробуждают во мне радость и благодарность! Можно ли считать их окончательным решением, приказом? – спросил Гассан.

– Мне ничего не известно об аресте Зоры-бея. Я передам тебе его бумаги, необходимые для его отъезда, и Зора-бей может в эту же ночь оставить Стамбул.

– А бегство из тюрьмы, ваша светлость, объясните необходимостью?

– Я буду его защищать.

– Приношу вашей светлости благодарность за эту милость.

Великий визирь подошел к письменному столу, выбрал несколько приготовленных бумаг, подписал их и передал Гассану-бею, который принял их с глубоким поклоном.

– О бегстве, в сущности, не может быть и речи, дело идет скорее об исполнении приказа министерства иностранных дел, – сказал Махмуд-паша. – Если Шейх-уль-Ислам постарался отправить нужного нам офицера в тюрьму, то должен быть готовым к тому, что мы его освободим, когда он нам нужен, вот и все! Я дам отчет за это, когда придет время, его величеству султану. Тебе ничего не остается делать, как передать бумаги Зоре-бею и позаботиться о том, чтобы он в эту же ночь с экстренным поездом выехал из Стамбула! Времени еще довольно.

Гассан взял бумаги, поблагодарил пашу и в радостном волнении оставил конак великого визиря. Он немедленно отправился в сераль. Было еще не поздно. Он застал смотрителя того отделения огромного императорского дворца, в котором помещалась тюрьма. Тот низко поклонился влиятельному высокопоставленному офицеру – давно всем уже было известно, что Гассан стал любимцем султана.

– Открой мне тюрьму! – приказал Гассан. – Я должен передать благородному Зоре-бею этот приказ, который я и тебе показываю, чтобы ты не помешал ему оставить тюрьму.

– Оставить тюрьму? – спросил удивленный смотритель.

– Прочитай этот приказ министерства иностранных дел.

– Мудрый и высокий Мансур-эфенди был здесь и приказал мне соблюдать особенную бдительность.

– Нет, эти бумаги предписывают немедленный отъезд Зоры-бея военным атташе в Лондон.

– Если ты говоришь и приказываешь мне это, благородный бей, я не осмеливаюсь противоречить тебе, – согласился смотритель, сам не зная, что делать, и отворил камеру, в которой находился Зора-бей. Там была уже зажжена лампа.

Увидя Гассана, Зора бросился к нему навстречу.

– Будь желанным гостем в моем одиночестве! – воскликнул он.

– Твое одиночество должно кончиться, – сказал Гассан, дружески поздоровавшись с Зорою.

– Разве Шейх-уль-Ислам уже низвергнут? – спросил Зора.

– Тише, – сказал Гассан, так как смотритель был в коридоре и мог слышать их разговор. – Еще нет, но мы с Сади надеемся, что дни его сочтены, но обо всем этом ты узнаешь уже в Лондоне.

– В Лондоне?

– Да, Зора, ты в эту же ночь должен отправиться туда.

– Значит, я должен бежать?

– Да, пожалуй, что так, но по приказу великого визиря и министерства иностранных дел.

– Какую связь имеет все это, я ничего не понимаю.

– Все очень просто: в министерстве иностранных дел не знают, что ты арестован. Ты назначен военным атташе в Лондон с приказанием немедленно отправиться к месту назначения.

– Друг мой, ты говоришь правду?

– Вот твое назначение.

– В Лондон? Ведь это мое заветное желание! Всем я обязан тебе!

– Ни слова более, друг мой, нельзя терять ни минуты. Ты должен ехать с ночным поездом! – сказал Гассан и вручил своему товарищу бумаги, который их перелистывал вне себя от радости.

– Какое счастье! Все в порядке… я бегу… или нет, я уезжаю… вот приказ.

– Счастливого пути, Зора! Перед тобою открывается новый мир, новое поприще! – радовался Гассан, прощаясь со своим другом. – Да поможет тебе Аллах! Присылай известие о себе и помни своих друзей в Стамбуле.

– Благодарю, Гассан, горячо благодарю за все, кланяйся Сади! – воскликнул Зора.

Гассан поспешно оставил тюрьму, вслед за ним вышел и Зора. Внизу ожидал его смотритель.

– Ты, насколько возможно, облегчал мой арест, вот тебе в награду, – сказал Зора, подавая старому смотрителю значительную сумму.

Старик чуть не заплакал от радости, поцеловал руку Зоры и пожелал ему всякого благополучия. Затем он снова запер двери камеры и вернулся в свое жилище внизу сераля.

Зора немедленно отправился на свою квартиру. Сади еще не было дома.

Он поспешно велел укладывать чемоданы и отправился на железную дорогу. В полночь он уже мчался к новой, давно манившей его цели.

В это позднее время Шейх-уль-Ислам, возвращаясь с конференции в сераль, зашел в квартиру смотрителя и сообщил ему, что завтра кади отошлет документы к сераскиру и тогда уже начнется следствие.

Ужас охватил старого смотрителя при этих словах.

– Благородный Зора-бей уже уехал, – сказал совершенно озадаченный смотритель.

– Уехал? Зора-бей?

– Точно так, ваша светлость, два часа назад благородный бей оставил тюрьму.

– Он ее оставил? Что это значит? Ты его выпустил?

– По приказу его светлости великого визиря, который Зоре-бею передал благородный Гассан-бей.

– Значит, они меня опередили, – пробормотал Шейх-уль-Ислам с мрачным видом. – Но не все еще пропало, его можно догнать и схватить, – а затем, обратившись к смотрителю, сказал, что он будет привлечен за это к ответственности.

Бледный от страха смотритель хотел просить помилования, но Мансур-эфенди не слушал его и быстро вышел из коридора, решившись немедленно употребить все средства, чтобы помешать бегству Зоры.

 

XXX

Падение Шейх-уль-Ислама

Приняв Сирру из рук Мансура-эфенди и кади, палач запер ее в одну из комнат наверху башни, где мы были уже вместе с Сади. Черный гном с покорностью переносила все, она ни слова не говорила Будимиру, приносившему ей хлеб и воду. Но когда вслед за уходом Мансура-эфенди и кади палач запер все ворота и двери и в башне водворилась тишина, Сирра проворно вскочила с места.

Глаза ее привыкли к темноте, она видела не хуже кошки и ясно могла рассмотреть всю камеру. Окошечко было очень высоко, но это была еще не беда, так как она лазила лучше любой белки. Скверно было то, что оно так плотно и крепко было заделано решеткой, и Сирра не в состоянии была ничего с ним сделать. Она пробралась к двери и стала разглядывать ее – дверь была так толста и крепка, что Сирра не могла и думать открыть ее. Но, пробуя замок и крюки, она нашла, что задвижка была слаба, и наконец после небольших усилий ей удалось ее вытащить; задвижка была железная и заостренная. В голове Сирры сейчас же возникла мысль – воспользоваться этим орудием для своего бегства, и она немедленно решилась сделать отверстие где-нибудь в стене. Это была нелегкая работа, но Сирра принялась за нее со свойственной ей настойчивостью. Она очень хорошо понимала, что в стене, выходящей на улицу, этого сделать невозможно: она была так толста и крепка, что даже рабочие со всеми необходимыми инструментами лишь в несколько дней могли пробить в ней отверстие. К тому же палач, войдя в комнату, мог заметить все. Сирра должна была отыскать более удобное место и вскоре нашла его в стене, выходящей в коридор; она была тоньше и к тому же лежала за дверью, что совершенно скрывало ее от глаз Будимира. Сирра немедленно принялась за работу; при помощи железной задвижки она стала пробуравливать отверстие. Твердая стена долго не поддавалась ее усилиям. Наконец к утру ей удалось вытащить кирпич. Боясь быть замеченной палачом, который мог скоро прийти к ней, она снова вложила кирпич в отверстие и рукою размела весь мусор.

Только через несколько часов пришел к ней Будимир, принес свежую воду и хлеб и сейчас же удалился. Сирра поспешно продолжала работу. Она могла действовать только одной рукой, другой у нее не было, но недостаток силы восполнялся ловкостью. В продолжение дня отверстие значительно увеличилось, а к вечеру в одном месте оно уже доходило до коридора.

Надо было быть осторожнее. Но она должна употребить все средства, чтобы в эту же ночь совершить бегство. Она напрягла все усилия и с еще большим рвением принялась за работу. К счастью ее, Будимир весь день и вечер не показывался, с наступлением ночи отверстие было так велико, что она могла проскользнуть в него. Не медля ни секунды, она пробралась в коридор, вложив задвижку обратно в дверь, Сирра проскользнула на лестницу и спустилась вниз.

Но вот, подойдя к высоким крепким дверям, которые внизу отделяли лестницу от сеней, она услышала шаги палача.

Затаив дыхание, она прислушивалась. Сердце замерло в ней от испуга и ожидания.

Простояв несколько минут, она вскочила на широкие перила и по ним поднялась до маленького окошечка наверху двери. Для всякого другого не было бы никакой возможности влезть так высоко, но для Сирры не было препятствия, которого она не сумела бы преодолеть. Окно не открывалось – это было досадно!

К тому же наверху не на что было опереться, так что Сирра должна была сейчас же спрыгнуть. На дворе бушевал ветер. Комната палача была далеко, она могла отважиться разбить стекло. Пленница снова взобралась наверх и решительно выдавила стекло – зазвенев, полетели вниз осколки. Сирра прождала минуту – дольше держаться она не могла – никто не приходил, Будимир не услышал шума.

Проворно, как кошка, пролезла она в образовавшееся отверстие, держась рукой за внешний край двери. Затем она освободила руку и спрыгнула на плиты больших сеней, откуда расходилось несколько коридоров.

Она была спасена. Палач не являлся. Тихонько прокралась она к большим дверям башни и осторожно отодвинула задвижку. Теперь открылись перед нею двери темницы! Она вышла на свободу и так же тихонько притворила за собою дверь.

Быстрыми шагами миновала она двор, подошла к маленьким воротам в наружной стене, так же осторожно отодвинув засов. Затворив за собою ворота, не теряя ни минуты, она опрометью бросилась через поле, чтобы ближайшей дорогой добраться до берега, переправиться в Беглербег и там в султанском дворце отыскать Гассана-бея.

На берегу она нашла много лодочников и переехала в Беглербег.

До сих пор все как нельзя лучше удавалось ей.

Теперь наступало главное дело: нужно было при содействии Гассана-бея убедить султана в низких замыслах и интригах Мансура-эфенди.

Сирра счастливо пробралась мимо стражи во двор, проскользнула в галерею, где взад и вперед шныряли слуги. У одного из них она спросила о Гассане-бее. Он поспешил наверх узнать, был ли тот во дворце.

Но в ту минуту, когда невольник вернулся с ответом, что Гассана там нет, Гамид-кади в сопровождении двух слуг вошел в галерею дворца, направляясь в это позднее время в покои султана.

Вдруг он увидел перед собою Сирру. На минуту он остолбенел от удивления – неужели это ужасное создание имело двойника? Как попало оно сюда, тогда как должно было сидеть в тюрьме палача?

Заметив кади, Сирра страшно испугалась, но со свойственным ей присутствием духа сейчас же хотела ускользнуть от него и потихоньку выбраться из галереи.

Но Гамид-кади дал знак своим слугам схватить ее, что им удалось сделать уже на дворе. Затем он приказал им отвести пойманную к палачу, так что к рассвету Будимир снова имел в своих руках ускользнувшую от него жертву.

На этот раз он позаботился поместить ее в более надежную тюрьму, чтобы она еще раз не убежала от него, и сам принялся караулить свою жертву.

Кади отправился к султану представить ему на утверждение приговор, присудивший ложную пророчицу к смерти на виселице, и Абдул-Азис скрепил его своею подписью. Он боялся пророчества, заранее предсказавшего ему скорое низвержение с престола, и думал уничтожить его действие, бросив в тюрьму и казнив пророчицу.

На следующий вечер, тотчас после заката солнца, пророчица должна была быть повешена на той площади, вблизи которой совершила она свое мнимое преступление над старой Ганнифой, так как никто не хотел и слышать ее оправданий.

Перед деревянными воротами Скутари, на песчаном обнаженном холме палач построил виселицу, форма которой знакома каждому и на которую всякий смотрит не иначе как с тайным ужасом.

В отсутствие свое Будимир поставил своего помощника перед дверью камеры, где была Сирра, чтобы на этот раз уже не выпустить ее из рук, а сам принялся за работу. Сначала он полагал, что лжепророчица будет сожжена, и приготовил уже все нужное для устройства костра.

Теперь же ему нужно было только поставить виселицу, что было для него делом привычным.

Так как Будимир работал над виселицей один, то настал полдень, а она все еще не была готова. В этот день вечером, тотчас после заката, должна была совершиться казнь. Был пасмурный холодный зимний день, и обитатели Константинополя, по-видимому, не желали выходить из своих домов. К тому же только немногие знали о предстоящей казни, Мансур-эфенди предпочел не разглашать о ней и не делать ее публичной: он не знал еще, какое впечатление произведет на толпу казнь прежде всеми почитаемой чудом и многими посещаемой пророчицы. Могло дойти до возмущения, и хотя в подобном случае одного торжественного появления его на месте казни в сопровождении свиты было бы достаточно для удержания фанатичной толпы, но все-таки такой мятеж мог иметь дурные последствия, и лучше было совсем избежать его. Казнь Сирры устранила бы всякую опасность.

Тем не менее вид виселицы все-таки привлек несколько любопытных прохожих, они подошли к эшафоту, но нашли там одних кавасов, от которых не могли получить никаких сведений.

К вечеру туман покрыл весь Константинополь, море и ворота, густым покрывалом завесил ужасный эшафот. А потому только небольшая кучка зрителей собралась перед старыми деревянными воротами и остановилась вблизи эшафота подождать, что будет.

Между тем Сирра вполне покорилась своей участи и спокойно, без трепета шла навстречу смерти. Ее сокрушала только мысль, что она не увидит больше Реции и не в силах будет помочь ей. Она должна была умереть, не узнав, нашел ли ее Сади и взял ли ее под свою защиту.

Но какую пользу могли принести теперь вопросы и сожаления? Участь Сирры была решена. С каждым часом день клонился к концу, а после заката солнца она должна была распроститься с жизнью, не помешав низким планам и делам Мансура. Он оставался продолжать свои дела, безнаказанно злоупотребляя своею властью.

Сирра проиграла в борьбе, должна была уступить ему, и Мансур поспешил заставить ее молчать.

После обеда, окончив свою работу, Будимир вернулся в тюрьму. Он немедленно пошел к своему помощнику и велел отворить дверь комнаты, где сидела его жертва, – он хотел убедиться, там ли еще она была. Затем он принес ей красную блузу, какую всегда должны были надевать осужденные к смерти на виселице, и приказал надеть ее и быть готовой, так как скоро придет ее последний час.

Отдав все необходимые приказания, Будимир отправился во двор и принялся запрягать старого, одряхлевшего на службе мула в низенькую повозку с толстыми, однако же, стенками.

Через час должно было закатиться солнце. До места казни было довольно далеко, Будимир вернулся в камеру заключенной, которая, следуя его приказанию, надел красную блузу. Она казалась в этом костюме страшней и ужасней, чем когда-либо. Красная одежда, покрывавшая ее безобразное тело, была слишком длинна для нее и шлейфом волочилась по земле. Сам Будимир с удивлением смотрел на Сирру, одетую в красную блузу, – такого страшного существа он никогда еще не видел.

– Готова ли ты, Сирра? – спросил он. – Сойдем вниз, пора тебе идти. На месте казни имам прочтет тебе напутственную молитву. Не нужно ли тебе сказать что-нибудь?

Сирра вместо ответа отрицательно покачала головой, затем между палачом и его помощником вышла на двор, где ожидала их низенькая двухколесная повозка.

Будимир открыл дверку сзади и втолкнул Сирру в небольшое, замкнутое со всех сторон пространство. Сверху было отверстие, заделанное железными прутьями, наподобие клетки, чтобы преступники могли видеть небо, но не смели и думать о бегстве.

Дверку затворили, палач взмахнул кнутом, и мул потащил повозку. Рядом с нею шел, держа вожжи, Будимир, а за ним его помощник.

Так этот «экипаж» добрался до того места берега Босфора, где постоянно был наготове большой паром для перевозки экипажей и животных.

Повозку вкатили на паром, и гребцы принялись за работу.

Будимир видел, что нельзя терять ни минуты. Ему показалось, что муэдзины возвестили уже о наступающем закате.

Сирра сидела неподвижно, словно птичка в клетке. Она забралась в угол и пристально смотрела на улицу. Теперь, казалось, она не могла более рассчитывать на помощь и спасение. Не нашлось никого, кто бы помог ей обличить Шейх-уль-Ислама. Еще немного, и она будет на месте казни, близ которого она нашла труп доброй старой Ганнифы.

Сирра не сомневалась, что бедная старуха стала жертвой Мансура и грека, ее убили вместо нее. Она была уверена, что смерть предназначалась именно ей, Ганнифа же случайно попалась в руки подстерегавшего свою жертву убийцы.

Достигнув противоположного берега, повозку выкатили с парома, и Будимир снова погнал своего мула, чтобы скорее добраться до места казни.

В это время Гассан был вдвоем с султаном в его кабинете. Он знал, что через несколько часов совершится казнь пророчицы и что с нею исчезнут все улики, необходимые, чтобы низвергнуть Шейх-уль-Ислама.

С каждым часом влияние Гассана на Абдул-Азиса возрастало, и он мог позволить себе больше, чем кто-либо другой.

Но вот в кабинет явился камергер и доложил Гассану, что Шейх-уль-Ислам во дворце и настоятельно просит султана об аудиенции.

Гассан поручил камергеру продержать Шейх-уль-Ислама до тех пор, пока он не придет звать его в кабинет султана.

– Что там такое? – спросил султан, когда камергер безмолвно удалился.

– Мансур-эфенди просит аудиенции у вашего величества, – отвечал Гассан, сразу угадавший, что тот пришел доложить султану о бегстве Зоры.

– Что ты хотел сообщить мне сегодня утром о великом муфтии и о приговоренной к смерти лжепророчице? – спросил султан.

– Я хотел открыть вашему величеству, что пророчица эта была орудием Мансура-эфенди!

– Орудие Мансура? Для чего?

– Для того, чтобы с ее помощью усилить свою власть, свое могущество и, прежде всего, расположить в свою пользу светлейшую султаншу Валиде!

– Это тяжкое обвинение, Гассан-бей, – сказал Абдул-Азис.

– Я никогда не решился бы легкомысленно рисковать доверием и благосклонностью вашего величества, – отвечал Гассан. – Я говорю правду! Мансур-эфенди пользовался для своих целей тем уродом, которому он дал название «чуда» и сделал пророчицей; она сама призналась мне в этом. Еще не ушло время допросить ее, однако надо поторопиться, Мансур-эфенди очень проворен, он хочет устранить эту соучастницу своих тайн, которая кажется ему теперь опасною, и сегодня же вечером совершится ее казнь!

– Ведь пророчица обвинена в убийстве!

– Это ложное обвинение, сделанное для того, чтобы скорее и под прикрытием закона совершить ее казнь!

– Кавасы нашли ее на трупе!

– Убитая была дружна с нею! Убить хотели пророчицу, и только случай спас ее! Ее вызвали ложным известием из дома софта в это отдаленное место! Вместо нее пошла та, которая через несколько часов после того была найдена убитой!

– На кого же ты имеешь подозрение, Гассан?

– Пока еще я не могу ответить на это вашему величеству, но клянусь моим вечным спасением, что пророчица не совершала этого преступления!

– Позови ко мне великого муфтия! – приказал султан. Гассан возбудил в нем и более важное подозрение: он снова вспомнил, что Мансур-эфенди все еще не дал ответа по делу о престолонаследии! Это замедление, это молчание были все равно что отказ. Итак, все милости, которыми осыпал Абдул-Азис Шейх-уль-Ислама, пропали даром, он понял это. Сейчас ему впервые показалось подозрительным, что мать его, султанша Валиде, в последнее время совсем перестала враждовать с Шейх-уль-Исламом и стала недоверчиво относиться к нему, по-видимому заключив с ним мир! Уж не заговор ли это? Не прав ли Гассан? Этот Мансур не один ли из тех врагов, которых он должен опасаться при своем дворе?

Абдул-Азис вполне доверял Гассану. Его обвинение не могло не оказать воздействия на султана. Но султан, казалось, хотел поставить Шейх-уль-Ислама лицом к лицу с человеком, предъявившим ему обвинения. Гассан ввел Мансура в кабинет; последний сразу угадал беду, как только его заставили ждать. Однако он ничем не выдал своего недоверия и с гордым, величественным видом прошел в кабинет султана.

Шейх низко поклонился императору и сделал недовольный вид, когда Гассан встал возле своего повелителя.

– Ты пришел доложить мне, что пророчица будет казнена? – спросил Абдул-Азис.

– Я пришел к вашему величеству с другою вестью, – отвечал Мансур-эфенди, не удостоив Гассана даже взгляда, – с вестью о событиях, которые привели меня в крайнее изумление и которые немедленно должен довести до сведения вашего величества!

– Ты возбуждаешь мое внимание, великий муфтий. Что это за события?

– Убийца Магомета-бея, начальника твоих телохранителей, в прошлую ночь бежал из тюрьмы сераля!

– Офицер, который содержался там под арестом? – с досадою спросил султан.

– Зора-бей, ваше величество, бежал ночью, и все попытки догнать и задержать его были тщетны.

– Убежал? Как это могло случиться?

– Двери тюрьмы открылись перед Зора-беем, – отвечал Мансур-эфенди с иронической улыбкой.

– Двери открылись?

– Обстоятельство это кажется удивительным, – продолжал Шейх-уль-Ислам, злобно улыбаясь, – но с дозволения вашего величества я сейчас же разрешу загадку!

– Говори!

– Молодой офицер, который стоит возле вашего величества, приказал открыть двери и вручил беглецу необходимые бумаги!

Султан вопросительно взглянул на Гассана.

– Что такое? Что все это значит? – строго спросил он.

– Его светлость, мудрый и правосудный Шейх-уль-Ислам изволит говорить правду, ваше величество! – невозмутимо отвечал Гассан. – Зоре-бею прислан был приказ из министерства иностранных дел! Он был назначен военным атташе в Лондон и немедленно ночью уехал к месту своего назначения, где он, вероятно, добьется таких же успехов, как и в борьбе с мятежными арабами!

– И ты, Гассан-бей, вручил ему этот приказ?

– Точно так, ваше величество!

– Я пришел просить ваше величество о преследовании беглеца и наказании виновного, – продолжал Мансур.

– Разве ты не знал, что Зора-бей арестован по моему именному приказу? – обратился султан к Гассану. – Как мог ты явиться подателем бумаг?

– Я поступил по совести: Зора-бей – верный слуга вашего величества! Тот же, которого он наказал за недостойный поступок, служил не вашему величеству, а Шейх-уль-Исламу, – бесстрашно отвечал Гассан. – Пусть гнев вашего величества падет на меня и на Зору-бея – нас поддерживает сознание, что мы верой и правдой служим вашему величеству и никому больше!.. А Магомет-бей душой и телом предан был его светлости Шейх-уль-Исламу и исполнял лишь одни его приказания, никогда не могли бы вы, ваше величество, удостоить его полного доверия!

Мансур-эфенди задрожал от бешенства при этих словах Гассана.

– А потому на старания Шейх-уль-Ислама отомстить Зоре-бею за начальника капиджей надо смотреть не иначе как на попытку отомстить за смерть своего слуги, чтобы доказать свое могущество его преемнику, – продолжал Гассан. – Я же того мнения, что солдаты и офицеры какого бы то ни было государства не могут служить двум господам, что они должны быть верными, преданными и покорными слугами своему императору и никому больше!

Султан был поражен словами Гассана, и когда тот смолк, наступила пауза.

– Я желаю сначала выслушать доклад великого визиря о деле того офицера, который ночью убежал из тюрьмы, – строго сказал Абдул-Азис, и этот ответ дал понять Шейх-уль-Исламу, что он проиграл дело… – Махмуд-паша сообщит мне о назначении Зоры-бея, и, я думаю, оно крайне важно и необходимо!

– Крайне важно и необходимо, так слышал я из уст Махмуда-паши, – подтвердил Гассан. – Зора-бей назначен служить при посольстве в Лондоне, где он имеет важные связи!

– Доклад великого визиря разъяснит это дело. Мне говорят, – обратился султан к Шейх-уль-Исламу, который стоял перед ним бледный и со сверкающими глазами, – мне говорят, что воскресшая из мертвых девушка, называемая пророчицей, состояла под твоим надзором и руководством. Так ли это, великий муфтий?

Мансур ожидал всего, только не этих слов, которые прямо доказывали, что султан уже явно не доверяет ему. Абдул-Азис пристально и строго смотрел на Мансура, и тот должен был собрать все свое присутствие духа, чтобы не выдать ужасного состояния своего от этого вопроса.

– Правда, я был в доме софта, чтобы убедиться в чуде, – отвечал он тихим, беззвучным голосом. – Вот и все.

– Где теперь тот софт? – спросил султан.

– Он сошел с ума.

– Я спрашиваю, где он? Великий муфтий, ты понял меня?

– Он умер, ваше высочество!

При этих словах Мансура Абдул-Азис быстро взглянул на него – взгляд этот был красноречивее слов, он ясно показал Шейх-уль-Исламу, что султан знал слишком много!

– Кто это, ваше величество, приписывает мне руководство пророчицей? – обратился Мансур-эфенди к султану; он понял теперь опасность своего положения и должен был употребить все возможное, чтобы только победить, – в противном случае ему грозила погибель.

– Гассан-бей, я уполномочиваю тебя отвечать, – обратился султан к своему адъютанту.

Оба противника стояли теперь друг против друга.

– Я имею доказательства, подтверждающие мои слова, – начал Гассан. – Его светлость Шейх-уль-Ислам не захочет, да и не в состоянии будет отрицать то, что пророчица по имени Сирра, дочь старой толковательницы снов Кадиджи из Галаты, была орудием его планов. Его светлость не в силах будет также опровергнуть, что пророчица только повторяла слова, которые он подсказывал ей, стоя за ковром!

– Подсказывал ей! – вскричал султан.

– Свидетельница еще жива, стоит вашему величеству приказать, и она, пока еще не казнена, будет приведена сюда, от нее мы узнаем всю правду!

Мансур-эфенди видел, что падение его близко, однако ж он не хотел так легко проиграть.

– Слишком поздно! Солнце заходит! Лжепророчица сейчас примет достойное наказание, – сказал он.

– В таком случае, перед высоким лицом его величества, – обратился Гассан к Мансуру, – я спрашиваю вашу светлость, правду ли я сказал, и надеюсь, ваша светлость не допустит того, чтобы допрашивать свидетелей, подчиненных вашей светлости! Я повторяю свое показание, что пророчица была орудием вашей светлости и только повторяла те слова, которые ваша светлость подсказывал ей.

– Говори! Правда ли это? – спросил Абдул-Азис, едва сдерживая гнев.

– Надеюсь, ваша светлость не будет принуждать меня допрашивать ходжу Неджиба и другого сторожа пророчицы, вами же поставленных!

– Ты приставил к ней сторожами своих слуг? – вскричал султан, не дожидаясь ответа от смертельно бледного Шейх-уль-Ислама. – Довольно! Я не нуждаюсь в показаниях слуг великого муфтия! Все так, как утверждаешь ты, Гассан-бей, невероятное оказалось правдой! Итак, пророчица была орудием в руках Мансура-эфенди! Тебе представится случай, – обратился он к последнему, – в уединении, в одиночестве подумать о том, что ты наделал и что произнес устами той лжепророчицы!

Шейх-уль-Ислам хотел просить султана выслушать его объяснения, но страшно разгневанный Абдул-Азис наотрез отказал ему.

– Ты узнаешь мои дальнейшие приказания, – сказал он, – а теперь ступай!

Мансур-эфенди был низвергнут, впал в немилость и перестал быть главой всех мусульман Турции. Но он был слишком горд, чтобы пасть в ноги перед султаном, а может быть, даже видел бесполезность подобного унижения, а потому и удержался от него.

Он ограничился безмолвным поклоном и вышел из кабинета, бросив на Гассана взгляд смертельной ненависти.

С этой минуты Мансур перестал быть Шейх-уль-Исламом, так как султан мог назначать и снимать, но никогда, не мог приговорить высшее духовное лицо к смерти или к лишению имущества.

– Ты оказал мне новую услугу, обличив этого неверного слугу моего трона, – сказал султан своему адъютанту, когда они остались вдвоем. – Теперь я верю, что пророчица была невинна.

– Несчастное орудие этого человека, которого постигла теперь немилость вашего величества, должна поплатиться жизнью за то, что показалась ему опасной, – отвечал Гассан. – Солнце закатилось, и в эту минуту несчастное создание должно умереть.

– Этому не бывать! – воскликнул султан. – Пророчица должна жить, чтобы доказать вину Мансура-эфенди.

– Ваше величество прикажете…

– Я приказываю пощадить жизнь пророчицы.

– Если только не поздно, если палач в своем усердии не исполнил уже приговор Мансура и его сообщника и не казнил несчастную, то она будет спасена.

– Поспеши же исполнить мое приказание, – сказал Абдул-Азис своему любимцу.

Гассан поклонился и бросился вон из кабинета.

Может быть, Сирра, несчастная жертва Мансура, была еще жива, может быть, Гассан мог еще вырвать ее из рук палача, который уже вез ее на место казни.

 

I

Новые сановники

Много важных перемен произошло при турецком дворе в последние месяцы. Но они не могли задержать хода событий. Вследствие неимоверных поборов и жестокого обращения турецких властей находившиеся под владычеством султана христианские княжества восстали.

Первыми взялись за оружие, чтобы сбросить ненавистное иго, боснийцы и болгары.

Повсюду стали появляться люди, которые подстрекали недовольных к открытым выступлениям. Это были приверженцы Мансура-эфенди и его сообщников; делали они свое дело так ловко и с таким успехом, что сумели разжечь междоусобную войну; это дало туркам повод со всей своей ненавистью к христианам жестоко расправляться с ними во славу пророка.

Ревнители веры хотели восстановить падшее могущество и величие ислама, они видели и понимали, как быстро приближался к закату турецкий полумесяц при последних правителях.

При жизни султана Абдул-Меджида возлагали большие надежды на Абдул-Азиса. Последние дни управления Абдул-Меджид совершенно не заботился о положении в стране и ее авторитете в мире. Бледный, изнеженный деспот предавался пьянству, казна была пуста, служившие в его свите офицеры в рваных мундирах сопровождали его императорское величество, а по молочно-белым мраморным плитам больших лестниц дворца босиком слонялась неравная прислуга. Но вот наступила роковая ночь Рамазана, в которую Абдул-Меджид расстался с жизнью и таинственной кончиной закончил свое жалкое существование.

Абдул-Азис в последнее время более чем когда-либо предчувствовал, что он вместе со своей империей приближается к пропасти. Дружба с западными державами казалась ему недостаточно прочной, и, чтобы утвердить свое императорское достоинство, он обратился к князьям Востока, еще поддерживающим его и верящим в могущество Турции.

Со всем почетом встретил он у Золотого Рога посла кашгарского эмира – Якуба-бея, осыпал любезностями генералиссимуса афганской армии Магомета Саддык-хана и даже принял одного подвластного ему шейха, Гассира-пашу, как своего гостя в Долма-Бахче. Все эти дружественные отношения были необходимы, чтобы найти себе опору среди своих соплеменников и единоверцев. Насколько Абдул-Азис действовал успешно, стараясь воспрепятствовать разрушению калифата, мы увидим впоследствии.

В безрадостном уединении проводил султан свои дни.

21‑го числа месяца Джемади-эль Ауваль ежегодно совершалось в Константинополе празднество в честь восшествия на престол султана Абдул-Азис-хана.

Город калифов, центр бывшей мировой державы, пытался праздничной вакханалией заглушить вопли бедствующего народа. Вот наступил знойный летний вечер, за которым внезапно следует ночь. И тогда восточный семихолмный город (как называют Константинополь в противоположность Риму) заливается морем света. Необозримые потоки пламени бледно-пурпуровыми полосами обрисовывают на темном небесном своде части города, мечети, дворцы и даже безмолвные кладбища. Словно огненные волшебные корабли, скользят суда по спокойной глади моря, похожей на расплавленную бронзу… Это прекрасный сон, на несколько часов разгоняющий ужасную действительность.

Местами расставлены по улицам отряды пехоты и кавалерии. Последние, отдыхая от продолжительной праздничной службы, слезают со своих роскошных коней и взад и вперед разгуливают по улицам. Отряды эти занимают постоянно только одну сторону улицы – другая же отводится публике.

И какая пестрая картина представляется здесь взору. Европейцы по большей части избирают для своих прогулок главную улицу Галаты, большой мост и площадь перед Исла-Джами в Стамбуле. Выше, к Высокой Порте, к стенам сераля, теснятся фигуры мусульман; модничают разодетые турки в чалмах, персы в высоких конических шапках, курды, даже хивинцы и татары в своих исполинских, закрывающих все лицо головных покровах. У ворот сераля сидит толпа мусульманских женщин, с часу на час ожидающих появления «земного светила», турецкого повелителя, лицо которого освещено хотя и усталой, но исполненной сознания собственного достоинства улыбкой. Конечно, его величие лучезарно, но блеск алмазов и других драгоценностей, сияя на обыкновенных смертных, не дает теплоты.

Этот султанский праздник должен был напоминать жителям турецкой столицы о блеске и величии престола.

Но могущество турецкой империи, перед которой некогда трепетало пол-Европы, потеряло свою силу. Двести лет тому назад тогдашний султан послал такое объявление войны немецкому императору:

«Мы, Волки-ханы, милостью Великого Бога на небе, и я, Бог на земле и величайший державный император, отрада и спасение турок и язычников и губитель христианства» – это было вступлением, затем следовало само объявление войны, и в заключение говорилось: «А потому ты должен вполне ожидать, что мы в скором времени осадим и займем своими силами всю Германию, нашу империю, не желая держать у себя тебя и твоего брата Карла».

Теперь турецкая империя уже не та. Хотя великий визирь и мог еще ввести тот же язык в свой указ, но ему недоставало силы для того, чтобы тотчас же придать ему исполнение.

При дворе после падения Шейх-уль-Ислама произошли многочисленные перемены. Мансур-эфенди хотя и пал, но идеи его еще жили и царствовали. На место его Шейх-уль-Исламом назначен был Феми-эфенди, во всех отношениях следовавший советам Мансура.

Важным шагом в поддержку Мансура было назначение Рашида-паши министром. Рашид был слепым орудием Мансура, и назначение его визирем давало низверженному Мансуру в руки новые средства и впредь поддерживать всюду свое могущество. Одного визиря он имел вблизи султана, и именно такого, который во всем беспрекословно исполнял его волю. Теперь нужно было приобрести второго.

В вечер султанского праздника, полгода спустя после своего низвержения, Мансур-эфенди скрылся от торжественных огней, заливавших морем света все дома и площади города. Он отправился в развалины Кадри. Здесь все еще была его власть. Здесь был невидимый трон, нити которого были могущественнее, чем те, что находились в руках министров.

Войдя в галерею Башни мудрецов, Мансур увидел там грека Лаццаро, который, зорко глядя по сторонам, в почтительной позе приближался к нему. Лаццаро с тех пор, как его прогнала принцесса, находился в услужении у Мансура-эфенди. Теперь, по-видимому, он возвращался с важным известием.

Мансур дал ему знак следовать за ним, и оба вошли в залу совета.

– Ну что, был ты в конаке Гуссейна Авни-паши? – спросил Мансур своего слугу.

– Конак военного министра, могущественного Гуссейна Авни-паши, занят часовыми и слугами, – отвечал Лаццаро. – Мне удалось познакомиться с Ибрагимом, доверенным слугой паши, и я отправился к нему. Произошло нечто очень важное и благоприятное для тебя, мудрый Баба-Мансур, – продолжал грек, лукаво прищурив глаза. – Нечто такое, что отдаст в твои руки благородного пашу.

– Я поручил тебе узнать, желает ли Гуссейн Авни-паша иметь свидание со мной.

– И я принес тебе, мудрый Баба-Мансур, ответ, что благородный паша считает за честь сегодня же вечером посетить тебя здесь.

Сам Мансур был, по-видимому, поражен таким успешным результатом переговоров.

– Как это так случилось? – спросил он.

– Твой раб Лаццаро донесет тебе сейчас обо всем, мудрый повелитель, и посвятит тебя во все подробности. Гуссейн Авни-паша, военный министр, теперь твой. Он безусловно примкнет к тебе и вполне подчинится твоим советам, так как ему нанесено оскорбление.

– Ему нанесено оскорбление? Кем же? – спросил Мансур-эфенди.

– Тем, кому благородный паша был до сих пор самым ревностным слугой, – принцем Юсуфом-Изеддином.

– Что ты сказал? Принцем?

– Ты знаешь, повелитель, что у Гуссейна Авни-паши есть молодая прекрасная дочь, которую зовут Лейла. Благородный паша, желая обеспечить себе благосклонность султана и еще более расположение принца и приобрести на него влияние, отдал свою дочь Лейлу принцу Юсуфу в супруги. Принц, казалось, был тоже влюблен в дочь паши, но это было одно мимолетное увлечение, сердце принца все еще пылает любовью к пропавшей без вести дочери Альманзора. Юсуф приказал вчера одному из своих адъютантов отвезти прекрасную Лейлу в конак ее отца.

– Неслыханное оскорбление! – пробормотал Мансур, и торжествующая улыбка пробежала по его лицу, так должен улыбаться дьявол при виде новой жертвы, запутавшейся в его сети.

– В доме своего сиятельного отца прекрасная Лейла пала на колени, в отчаянии ломая себе руки, – продолжал свой доклад Лаццаро, – и паша едва мог удержать несчастную от самоубийства, она непременно хотела лишить себя жизни, так как любит принца!

– Трагическая судьба, клянусь бородою пророка!

– Постигший ее позор, отчаяние, свидетелем которого был сам отец, – все сошлось одно к одному, чтобы возбудить в могущественном визире страшную злобу. Однако как военный министр, член тайного совета сераля и один из высших сановников он преодолел свой гнев. Он заперся с дочерью и дал ей клятву мести. Это успокоило Лейлу; сегодня ее видели в экипаже на главной улице Перы.

– А паша?

В эту минуту в залу совета вошел молодой дервиш и с низким поклоном остановился перед Мансуром.

– Прости мне, мудрый Баба-Мансур, что я должен тебя беспокоить, – тихо сказал он, – сейчас прибыл благородный Гуссейн Авни-паша и спрашивает тебя.

– События опережают мой доклад! – с поклоном сказал Лаццаро.

– Проводи сюда господина военного министра! – приказал Мансур молодому дервишу и встал, чтобы принять высокого сановника, появление которого заставило его торжествовать в душе. В его руках были теперь все новые служители, все могущественные. Рашид-паша и теперь даже и Гуссейн Авни-паша, самый влиятельный из всех, так как в его распоряжении было войско, которое его любило, – слушали его, Мансура, указания.

Он дал своему доверенному слуге знак удалиться, а сам пошел навстречу военному министру.

Тот только что вошел в галерею башни. Министр был в европейском костюме и в красной чалме. Бородатое лицо его выражало энергию, но было мрачно.

Гуссейн Авни-паша поздоровался с Мансуром-эфенди и быстро вошел с ним в залу совета.

– Приветствую тебя, мой благородный паша! – сказал Мансур вкрадчивым тоном с видом преданности. – Я не смел надеяться приветствовать тебя здесь! Тем более благословляю тот час, который привел тебя сюда!

Гуссейн Авни-паша принял приглашение Мансура и сел рядом с ним.

– Благородный Рашид-паша сообщил мне, что ты приглашаешь меня на свидание! – отвечал он. – Теперь настал для меня час последовать твоему приглашению!

– И это случилось в день султанского праздника? – пытливо спросил Мансур-эфенди.

– Объясняй себе как угодно, Мансур-эфенди!

– В таком случае я объясню это в свою пользу или, лучше сказать, в пользу дела, которому я служу! – сказал Мансур. – Ты самый могущественный и усердный сторонник султана, желающего изменить порядок престолонаследия, чтобы доставить корону принцу Юсуфу. Я желал бы обменяться с тобою взглядами по этому делу, и твое посещение доказывает мне, что ты желаешь удостоить меня этой чести в то время, как султан из окон сераля любуется на ликующую толпу.

– Одни ли мы и не подслушивает ли нас кто-нибудь? – спросил Гуссейн Авни-паша.

– Никто нас не видит и не слышит.

– Так знай же: я был сторонником султана, о котором ты сейчас говорил, мудрый Мансур-эфенди!

– Так ты уже более не поборник этого нововведения? – спросил Мансур, по-видимому крайне удивленный. – Должен ли я верить своим ушам? Давно ли благородный паша, военный министр, надежда армии, так счастливо изменил свое мнение? Давно ли желания султана потеряли свою самую могущественную опору? Ты видишь меня радостно удивленным! Никакая другая весть не могла бы меня так осчастливить: ты должен же знать, что желание это не было поддержано остальными вельможами империи. Один ты защищал его, и я боялся тебя, нет, позволь мне говорить с тобой откровенно: я боялся за тебя! Теперь я вдвое счастлив приветствовать тебя, благородный паша! Одно твое содействие, одна твоя помощь нужна еще нам для сохранения старых традиций нашего могущественного государства.

– Я пришел предложить тебе руку помощи, мудрый Мансур-эфенди, я стал другим! Я вижу теперь, что изменение закона о престолонаследии может привести к гибели; с этого дня я непримиримый враг этой перемены, и мое единственное желание – употребить все средства для того, чтобы помешать исполнению этого.

– Дозволь мне обратить внимание твое на то обстоятельство, что люди сживаются со своими желаниями, – отвечал Мансур. – Султан и принц Юсуф всей душой преданы своему желанию, и они употребят все, чтобы привести его в исполнение.

– Тогда они погибнут вместе со своим желанием, – мрачно сказал Гуссейн Авни-паша.

Глаза Мансура сверкнули при этих словах – он дружески обратился к военному министру:

– Намерен ли ты сдержать свое слово, желаешь ли ты способствовать нашему делу? – спросил он.

– Я уже сказал тебе это!

– В твоей власти погубить султана и принца Юсуфа! В твоей власти низвергнуть их обоих!

Гуссейн Авни-паша, казалось, ужаснулся чудовищности этого плана.

– Государственная измена… – прошептал он.

Мансур дьявольски улыбнулся:

– Это пустой звук, подобные слова часто пугают нас. Пойми меня хорошенько, благородный паша, ни ты, ни я, ни мы все, наконец, низвергаем султана и принца – они сами погубят себя! Желание отмены древних законов приведет их к падению! Твое дело будет только подтолкнуть и поощрить их к этому государственному перевороту! Партия наша велика, она включает весь Стамбул и все государство – это партия принца Мурада, законного наследника престола! Спрашиваю только, желаешь ли ты тайно примкнуть к этой партии? В таком случае, ты должен пытаться поддержать и укрепить в султане его желание и привести к желанному и нужному результату!

– Я готов на это!

– Ты важен для султана, так как в твоем распоряжении войско, – продолжал Мансур. – Дай понять ему, что, действуя силою, он и принц скорее всего достигнут цели своих желаний!

– Да, да! Твоя правда! – воскликнул Гуссейн Авни-паша.

– Уверь султана, что войско безгранично предано ему и готово содействовать в перевороте, который должен отдать престол принцу Юсуфу. Это ободрит его и побудит к решительным действиям…

– Это будет предательство! – пробормотал паша.

– В твоей власти возвести на престол принца Юсуфа или…

– Ни за что! Никогда не бывать этому! – поспешил воскликнуть Гуссейн.

– Тогда прими во внимание мой совет – заставь султана поверить в успех насильственной меры, и он ухватится за нее, если ты только обнадежишь его в помощи войска! Больше тебе ничего не надо делать, благородный паша. Султан и принц Юсуф сами бросятся в пропасть – дело обойдется без нашей помощи!

– Пусть будет так! Я ваш! – отвечал военный министр, и этим словом была решена участь султана и Юсуфа. – Они падут, чего они вполне заслуживают, благородный паша!

– В добрый час! – заключил Мансур этот тайный и столь обильный последствиями разговор; затем он вместе с военным министром вышел из залы совета и провел его через всю галерею до самого выхода.

Там они расстались.

Мансур-эфенди, торжествуя, вернулся в Башню мудрецов, а Гуссейн Авни-паша в своем экипаже поехал в город, который все еще утопал в море света, – уныние и бедствие толпы были заглушены блеском праздника.

 

II

Предатель

Между тем Сади так сильно возвысился в милости не только у великого визиря, но и у султана, что уже причислялся к визирям, не нося еще в действительности этого титула. Сильное, непреодолимое желание подыматься все выше и выше при дворе наполняло его душу, и в сердце его не было другого стремления, как только сделаться необходимым султану.

Но благородство Сади побуждало его, сверх того, преследовать еще и другую цель – облегчить нищету и бедствия народа! Махмуд-паша, великий визирь, нисколько не заботился о том, что положение людей из низших классов в государстве с каждым днем становилось все ужаснее. Великий визирь преследовал только свои внешнеполитические планы, о внутренних же делах государства он очень мало беспокоился и менее всего думал о бедствиях несчастного народа.

Сади хотел воспользоваться своим высоким положением не для своего личного обогащения, как это делало большинство других сановников, но для облегчения нужд и бедствий народа.

Эти стремления вызывали в высших чиновничьих кругах только затаенный смех, а муширы и советники шептали друг другу, что эти человеколюбивые стремления молодого паши еще улягутся. Другие же полагали, что он питает слишком смелые замыслы на будущее, стремясь сделаться любимцем народа, и что это легко может ему удасться, так как вместе с рукою принцессы ему достанутся несметные богатства.

Новый визирь Рашид-паша, а также и Гуссейн Авни-паша выказывали ему большое расположение, а Сади был слишком доверчив, чтобы видеть за этим что-нибудь другое, кроме желания подружиться с ним.

Сади сам был чужд всякого лукавства. Его исполненная благородных планов и стремлений душа, его жаждущий великих подвигов ум и в других не подозревал ничего дурного, а потому он чистосердечно и с радостью примкнул к новым друзьям.

В этом бурном порывистом стремлении к славе и почестям он забыл Рецию, ее бледный образ только по ночам еще являлся ему. Виной тому было проснувшееся в нем честолюбие, которое заглушало все остальные чувства, но все-таки не могло уничтожить его благородства и великодушия.

Первое время часто по ночам, когда он покоился на своих мягких подушках, когда блеск и свет погасали вокруг и безмолвие ночи окружало его, в воображении его рисовался прекрасный образ Реции, слышался ее нежный голос, называвший его по имени. Он вскакивал с постели, и имя Реции замирало у него на устах.

Утром же образ ее бледнел перед хлопотами во дворцах, перед просьбами бедных просителей, которым покровительствовал Сади, перед встречами с визирями и министрами, перед блеском трона, к ступеням которого он мог приблизиться. Потом исчезал образ, терялось воспоминание, внутренний голос, напоминавший ему о Реции, был заглушен суетою мира, жаждою подвигов.

Упоенному взору молодого паши представлялось блестящее светило трона, и он чувствовал, что здесь найдется для него столько дела, сколько едва могли вынести его силы. Он чувствовал, что здесь, на высокой службе, необходимо честное сердце, бьющееся для блага народа и султана. И на нем, вышедшем из народа, прежде других лежала обязанность занять это место и выполнить все сопряженные с ним обязанности.

Через несколько дней после султанского праздника Гассан и Сади сошлись в Беглербеге.

– Очень рад, что встретил тебя, – сказал Гассан, входя вместе с Сади в пустую комнату по соседству с кабинетом султана.

– Ты хочешь что-нибудь передать мне?

– Предостеречь тебя, – отвечал Гассан.

– Предостеречь? И какой у тебя торжественный вид!

– Это потому, что мое предостережение очень важно.

– Относительно кого же намерен ты предостерегать меня, Гассан?

– Относительно новых друзей.

Сади с удивлением и вопросительно поглядел на своего товарища.

– Я все еще не понимаю тебя, – сказал он.

– Ты собираешься примкнуть к Рашиду и Гуссейну.

– Они весьма предупредительны относительно меня.

– И притом фальшивы.

– Ты меня удивляешь.

– Тем не менее это правда, Сади. Я не доверяю этим обоим визирям, они преследуют свои личные планы и замыслы. Рашид давным-давно – орудие Мансура.

– Мансур перестал иметь орудия, друг мой. Мансур не имеет уже более власти.

– Открыто нет, это правда. Но втихомолку он все еще закидывает свои сети. Ты знаешь, что Рашид-паша ему одному обязан своим теперешним положением и всем, что имеет. Рашид и теперь еще орудие Мансура.

– Ты, Гассан, глядишь на все слишком мрачно.

– Не отвергай моего предостережения. И Гуссейн Авни-паша с некоторых пор изменился, причина понятна: ты знаешь, принц был настолько неосторожен, что отослал дочь его Лейлу в конак отца. Гуссейн никогда не забудет этого оскорбления, но он слишком умен и осторожен, чтобы хотя чем-нибудь обнаружить происшедшую с ним перемену.

– Мне кажется, Гассан, ты слишком далеко заходишь в своих подозрениях, тем не менее благодарю за предостережение. Рашид никогда не будет моим другом, я отвечаю только на его любезность, как того требует долг вежливости, Гуссейн же – другое дело, он военный министр и благоволит ко мне.

– И постарается употребить тебя для своих целей, – запальчиво перебил Гассан своего товарища. – Он знает, что ты в последнее время стал правой рукой великого визиря, и хотел бы через тебя получить необходимые сведения о подробностях в решении разных дел. Остерегайся его, вот мой совет. Сейчас тебя позовут к султану.

– Право, я не знаю, по какому делу!

– По твоему собственному, как ты увидишь. Вчера я получил от Зоры первое письмо, кажется, в Лондоне он запутался в приключениях и интригах, – сказал Гассан, – по крайней мере, из письма его видно, что он завален делами, постоянно в обществе и окружен удовольствиями. Любовь же его к леди Страдфорд, кажется, еще усилилась; он бредит ее красотой, умом и любезностью. Хорошо, если только он не игрушка в ее руках.

– Ты всюду видишь ложь и измену.

– Нас окружает много лжи, друг мой, – отвечал Гассан, который в последнее время часто бывал угрюмым и сосредоточенным: пророчество старой Кадиджи не выходило у него из головы. – Мне кажется, – продолжал он, – что в будущем ожидает нас много скверного.

– Нет, Гассан, брось эти глупости! – улыбаясь, воскликнул Сади. – Отгони от себя эти мрачные мысли и образы, прежде они не так одолевали тебя.

– Тише, звонок, я должен вернуться в кабинет, – прервал Гассан разговор и, оставив своего друга, поспешил на зов султана.

Через несколько минут он снова вернулся к Сади.

– Султан зовет тебя, – сказал он и отвел Сади в маленький красивый тайный кабинет, где Абдул-Азис сидел на диване.

– Я приказал позвать тебя, Сади-паша, чтобы объявить тебе о решении, принятом мною и касающемся тебя, – начал султан, окинув испытующим взглядом красивого молодого пашу. – Мне докладывают, что принцесса Рошана намерена вступить в супружество и что она желает отдать тебе свою руку.

Лицо Сади засветилось надеждою, он горел нетерпением услышать решение султана.

– Хотя ты и низкого происхождения, но я не против этого союза, так как ты своими заслугами и моею милостью возвысился до сана паши, – продолжал Абдул-Азис. – Я даже очень доволен, что принцесса желает вступить в супружество.

– Приношу вашему величеству благодарность за это новое доказательство благосклонности! – прошептал Сади.

– Я ничего не имею против этого союза и желаю только, чтобы ты остался у меня при дворе, так как великий визирь хвалит мне тебя, – сказал султан. – Теперь ты знаешь мою волю. Гассан-бей, позови военного министра Гуссейна Авни-пашу в мой кабинет!

Сади не мог уйти, так как не был еще отпущен, и казалось, что Абдул-Азис хотел удержать его при себе.

Гассан отдернул портьеру.

Военный министр с поклоном вошел в кабинет.

– Садись, паша! – приказал ему султан. Сади же остался стоять возле Гассана. – Ты пришел ко мне с докладом, начинай!

Гуссейн бросил вопросительный взгляд на Сади.

– Сади-паша останется здесь! – сказал султан. – Говори так, как если бы мы были одни!

Визирю, по-видимому, вовсе не хотелось, чтобы Гассан и Сади оставались свидетелями его доклада: он не знал, насколько еще можно было доверять им.

– Новые полки выступают завтра, – начал он. – Корабли с солдатами и военными снарядами уже три дня, как оставили гавань и отправились на место возмущения! Все христианские народы, подвластные вашему величеству, намерены восстать, но пока довольно тех сил, которые мы уже отослали в Боснию.

– Мятежники принуждают меня к этому шагу; я приступаю к нему неохотно, так как заранее предвижу, что этот раздор приведет меня в столкновение с другими державами! Продолжай!

– Я хотел бы обратить внимание вашего величества на один благоприятный случай, – продолжал Гуссейн, – но не знаю, смею ли я в настоящую минуту говорить обо всем?

– Обо всем!

– Даже и о престолонаследии?

– Даже и об этом! Гассан-бей пользуется моим полнейшим доверием, и Сади-паша также знает мои намерения, Махмуд-паша не будет скрывать их от него.

– Я хотел, не теряя времени, указать вашему величеству, что теперь настал удобный момент ввести новый закон о престолонаследии! – сказал Гуссейн Авни-паша. – Шейх-уль-Ислам молчит, но исполнить желание вашего величества, может быть, удастся без него, принудив его затем дать свое согласие.

– Что ты говоришь? – перебил Абдул-Азис визиря. – Ведь это насилие!

– Государственный переворот, ваше величество, не редкость в истории разных государств, быстрый и энергичный шаг к достижению желания вашего величества, смелый удар, отмена обременительных и устаревших законов!

Сади недоверчиво глядел на человека, высказавшего такое предложение; ему казалось, будто возле султана шипела змея, как будто это были слова Иуды, хотевшего предать своего господина и благодетеля. Преследуя добрые, честные намерения, Гуссейн никогда не мог бы посоветовать султану подобной насильственной мерой поссориться с духовенством и этим дать грозное оружие в руки врагов!

– Ваше величество имеете в своем распоряжении меня и войско! – льстиво продолжал визирь, чтобы успокоить султана. – Теперь самый благоприятный момент. Всеобщее внимание устремлено на вассальные княжества, и войско внезапно выдвинулось на сцену! Войска вашего величества в образцовом порядке и душой и телом преданы своему повелителю, за это я уж ручаюсь!

– Ты говоришь о насилии, я должен буду штыками и пушками придать вес своей воле.

– В назначенный вашим величеством день совершится весь переворот, и, проснувшись на следующее утро, Константинополь найдет уже все оконченным, – продолжал Гуссейн. – Войска займут все важные пункты, Шейх-уль-Ислам и его советники будут окружены караулом, и новый закон о престолонаследии будет объявлен вашим величеством народу!

Абдул-Азис, по-видимому, находил удовольствие в заманчивой картине, которую рисовал ему военный министр, он задумчиво слушал его и дозволил ему продолжать.

– Большинство слуг вашего величества стоят за этот план, противники же его и ненадежные будут в ночь накануне решительного дня арестованы в своих квартирах. Примкнув к новому закону, они тотчас же будут освобождены. Если народ возмутится, тогда используем штыки; принцы будут отправлены в отдаленное место, а от имени наследника принца Юсуфа раздадим народу деньги. Одним днем решится все, и, не дожидаясь согласия Шейх-уль-Ислама, желание вашего величества будет приведено в исполнение.

– Я обдумаю твой план, Гуссейн-паша, – отвечал султан.

Затем, отдав визирю еще несколько распоряжений, отпустил его.

Сади не мог дольше сдерживать себя. Как только Гуссейн вышел из кабинета, он бросился перед султаном на колени.

– О чем хочешь ты просить, Сади-паша? – спросил Абдул-Азис.

– Быть милостиво выслушанным вашим величеством! – отвечал Сади. – Речь Гуссейна не была речью верного слуги, умоляю ваше величество оставить его слова без внимания! Это были советы предателя!

Даже Гассан был удивлен этой неожиданной выходкой Сади, но он следовал велению своего сердца.

– Не отвергайте, ваше величество, моей просьбы, – продолжал он, – внутренний голос говорит мне, что за словами этого визиря скрываются измена, фальшь. Это заставляет меня трепетать – трепетать за жизнь вашего величества!

– Что ты сказал! – резко и сердито перебил молодого пашу султан. – Обвинение твое падет на испытанного советника и слугу моего трона!

– Внутренний голос не обманывает меня, я взываю о милостивом внимании вашего величества! Заманчивые предложения визиря фальшивы, а если и не так, то результат заблуждения, последствия которого будут ужасны! – сказал Сади.

– Довольно, Сади-паша! – закричал султан. – Я извиняю твою опрометчивость твоими добрыми намерениями, но в этом случае просьба твоя опрометчива и недальновидна. Ступай!

Сади встал; предостерегающий голос его не был услышан, он только повредил себе своими словами, это он чувствовал, он впал в немилость, но не раскаивался, он не мог поступить иначе.

 

III

Отравление великого визиря

Единственное влиятельное лицо при дворе, которое оставалось противником бывшего Шейх-уль-Ислама и все еще мешало его замыслам, единственное лицо, которого еще боялся Мансур-эфенди, был великий визирь.

Махмуд-паша был человек энергичный, хоть об управлении им страной говорили немного хорошего, но он твердо преследовал свои планы и проникал в планы других. Мы знаем, что в продолжение многих лет он был противником Шейх-уль-Ислама, и Мансур неоднократно называл его интриганом.

Феми-эфенди, новый Шейх-уль-Ислам, был человек пожилой, держался вдали от двора и не слишком много давал говорить о себе, он был более под стать великому визирю, чем Мансур, который ненавидел и боялся великого визиря, потому что он один понимал его планы.

Мансур хотел возвести на престол принца Мурада и был уверен в его благодарности за такую услугу. За насильственное низвержение султана, кроме Рашида и Гуссейна Авни-паши, были также и визирь Халиль-паша, морской министр Ахмед Кейсерли-паша и Мидхат-паша. Мансур нашел уже нового преемника великому визирю в лице преданного ему Мехмеда Рушди-паши, но прежде всего надо было во что бы то ни стало устранить Махмуда.

При этом, однако, следовало избежать всякой огласки – открытое насилие, убийство, нападение не могли иметь места, к тому же подобное дело трудно было выполнить: великий визирь никогда не выезжал без свиты, и, кроме того, рассказывали, что он, по совету одного посланника, носил под сорочкой толстую кожаную кольчугу, которая вполне предохраняла его от ударов и пуль. Надо было, значит, подойти к нему другим путем.

Мансур-эфенди только потому взял к себе в услужение грека Лаццаро, что имел свои причины купить его молчание и еще нуждался в его услугах.

Лаццаро был при Мансуре и давно уже заметил, что тот ненавидел и боялся великого визиря.

– Что, ваша светлость, если бы Махмуд-паша умер скоропостижно? – тихо спросил Лаццаро, все еще величая своего господина прежним титулом и стоя в почтительной позе. Он искоса смотрел на Мансура своим страшным взглядом.

– Говорят, великий визирь по временам прихварывает! – отвечал Мансур-эфенди.

Никто, кроме него, ничего не знал об этом, но Лаццаро тотчас же понял смысл его слов.

– Правда, ходят такие слухи, – отвечал он, украдкой посмеиваясь. – Махмуд-паша уже немолод, притом же он довольно тучен – при подобном сложении с ним может когда-нибудь случиться что-нибудь вроде удара.

– Невелика будет потеря для государства.

– А ваша светлость избавитесь от одного противника. Мне хотелось бы сделать один опыт – у меня в Галате есть одна знакомая, которая в былое время много странствовала и принесла с собой из одного персидского монастыря много прелестных вещиц! Она показывала раз мне тоненький кожаный мешочек, но надо быть с ними чрезвычайно осторожным! Между редкостными средствами против всякого рода припадков есть и такие, что при случае могут иметь опасное действие. Мне помнится, что раз она показала мне маленькую коробочку с желтою цветочною пылью и говорила, что она ядовита. Кому наскучит жизнь и он захочет умереть, тому стоит только понюхать эту коробочку. Одного запаха, тонкой струйки этой пыли достаточно, чтобы приключилась мгновенная смерть.

– Достаточно одного вдыхания этой цветочной пыли? Вот, действительно, редкое средство!

– У моей знакомой в Галате их много! Мне помнится, в одном из ее кожаных мешочков есть несколько зернышек; кто проглотит хоть одно из них, делается жертвой неминуемой смерти.

– По-моему, цветочная пыль лучше. Такое зернышко все равно что пилюля, а пилюли так себе, зря не принимают.

– Так-то так, ваша светлость, но ведь можно растолочь это зернышко в порошок и насыпать в стакан, – сказал Лаццаро. – У моей знакомой есть еще более редкие средства! Так, в одном флакончике есть у нее белый, прозрачный, как вода, сок. Она говорит, будто он выжат из корня одного цветка, растущего в монастыре далеко в Персии. Сок этот действует, как экстракт гашиша, но еще в десять раз сильнее его! Одной капли достаточно, чтобы вызвать чудеснейшие видения; двумя можно возвести душу к небесам, а трех капель достаточно для того, чтобы она уже никогда больше не возвратилась на землю, чтобы человек заснул навеки!

– Опасные средства! – заметил Мансур-эфенди.

– Не даст ли, ваша светлость, какого-нибудь поручения к великому визирю? – вдруг спросил грек.

– Поручение? Гм, да, – отвечал Мансур медленно и растягивая слова как бы в раздумье.

– Мне помнится, я должен был запечатать и отнести письмо к великому визирю.

– Так, так – письмо! Разве я тебе говорил об этом?

– Кажется, сейчас, ваша светлость.

– Сейчас?

– Или давеча, хорошенько не помню!

Теперь Мансур хорошо понял, чего желал грек. Он сел за письменный стол и написал просьбу от неизвестного, в которой просил о месте, и подписался вымышленным именем.

Затем, свернув бумагу и написав адрес, но не запечатав письма, передал его греку.

– Проситель – бедняк, которому я желаю добра, – сказал он. – Может быть, у Махмуда-паши и найдется для него какое-нибудь место! Но не говори ему, что пришел от меня, это не принесет пользы просителю. Знает ли великий визирь, что ты у меня в услужении?

– Нет, ваша светлость, – отвечал Лаццаро, принимая письмо. – Этого никто не знает, кроме нас двоих да проклятого Черного гнома, который снова ускользнул из рук палача и с тех пор бесследно пропал. Я уже разыскивал лжепророчицу, но все усилия мои были тщетны, я нигде не мог найти ее. Теперь все мои надежды на Сади-пашу.

– На Сади-пашу? – с удивлением спросил Мансур.

– Точно так, ваша светлость. Через него я еще надеюсь отыскать ее, она, наверно, имеет тайные сношения с молодым пашой.

– Так затем-то ты и шляешься так часто по вечерам?

– До сих пор все было безуспешно. Но я терпелив, ваша светлость! Сирра и Сади-паша не друзья Лаццаро, хе-хе-хе, – пробормотал он, скаля зубы, – а враги Лаццаро рано или поздно непременно попадутся ему в руки.

– Доставь же просьбу Махмуду-паше, – перебил Мансур-эфенди откровенные излияния грека.

Мансур был слишком осторожен и боялся, чтобы откровенность грека не зашла слишком далеко.

Лаццаро пошел исполнять данное ему поручение. Из развалин он прямо отправился в Скутари и на пристани взял каик на весь вечер. Прежде всего он велел лодочнику везти себя в Галату. На противоположном берегу он вышел довольно далеко от дома старой Кадиджи и велел лодочнику ждать его. Он предпочел пройти немного пешком, чтобы лодочник не мог видеть, куда он направился.

Уже стемнело, когда Лаццаро подошел к грязному деревянному домику гадалки. У дома он увидел изящный экипаж – верно, у Кадиджи были знатные гости.

Пока грек раздумывал, не лучше ли ему подождать, дверь дома отворилась, и из него вышли две дамы, плотно закутанные в ячмаки. Лаццаро по одежде узнал в одной из них принцессу Рошану, в другой же – сестру ее, супругу Нури-паши. Старая Кадиджа проводила принцесс до экипажа.

Грек спрятался от них и только после отъезда экипажа подошел к старухе, все еще смотревшей вслед своим знатным гостьям.

– Это ты? – спросила она и указала в направлении, куда скрылся экипаж. – Ты их видел?

– Это были принцессы.

– Хи-хи-хи, – захохотала старая Кадиджа вслед уехавшим дамам, – пришли разгадывать свои сны – немного-то было в них приятного. Принцесса любит Сади и все еще опасается своей соперницы Реции.

– Ты все еще ничего не знаешь о ней?

– Ничего, сыночек, совсем ничего. Но войди в комнату. Ведь ты пришел ко мне, не так ли?

– Значит, все еще нет никаких следов Реции. И Сирры тоже.

– Я все думаю, что они обе умерли, – заметила старая Кадиджа, введя Лаццаро в грязную, жалкую комнату, где все еще носилось благоухание от нежных духов принцесс, а на столе горела старая лампа. – Третьего дня, – продолжала старуха, на девичьем рынке, у торговца Бруссы, я случайно встретилась с одной женщиной, муж которой, как я потом узнала, персиянин, башмачник. Она пришла спросить Бруссу, не попадалась ли ему девушка с ребенком, которую зовут Рецией.

– Рецией? С ребенком?

– Слушай дальше, – отвечала старая Кадиджа и в беспокойстве убрала золотые монеты, полученные ею от принцесс. – Услышав имя Реции, я стала прислушиваться, расспросила ту женщину, которую звали Макуссой, и от нее узнала, что дочь старого Альманзора нашла себе убежище у башмачника Гафиза.

– Так это действительно была она? А какой же это ребенок?

– Это ее сын от Сади! Но Сади теперь и знать ее не хочет, отчего она в отчаянии и бежала ночью из дома Гафиза.

– Когда же это было?

– Уже с полгода, старая Макусса сама, наверно, не знает когда.

– И она не возвращалась?

– Она так и пропала вместе с ребенком. Старая Макусса спрашивала у Бруссы, не попалась ли она ему, но он засмеялся и сказал, что он не торгует девушками с детьми.

– Сади-паша еще не раз вспомнит ее, он, у которого теперь другие сватовства в голове, – с пренебрежением сказал Лаццаро. – Он отнял у меня Рецию, выгнал меня из дома принцессы, я этого никогда не прощу бывшему лодочнику. Он должен бояться меня! Пробьет и его час.

– Так, так, сыночек, твоя правда. Если бы я только знала, живы ли еще Реция и Сирра. Но говори, что тебе нужно от меня? Зачем ты пришел к старой Кадидже?

– Ты должна дать мне щепотку пыли, которую принесла из персидского монастыря. Мне нужно ее для одного хорошего приятеля.

– Для одного хорошего приятеля? Хи, хи, хи, ты все еще такой же шутник, мой сыночек, – засмеялась старая гадалка. – Ты хочешь получить от меня тонкую драгоценную пыль, которая убивает на месте того, кто только вдохнет или понюхает или другим каким-либо образом примет ее, не так ли? Но у меня ее осталось только самая безделица.

– Если ее достаточно для одного, я дорого заплачу тебе, – отвечал Лаццаро, бренча деньгами.

– Посмотрим. Уж не для молодого ли Сади-паши готовишь ты это угощение? – спросила старая Кадиджа.

С этими словами она пошла в угол комнаты, где приподняла старую грязную подушку и вынула из-под нее оклеенный серебряной бумагой, звездами и разными фигурами ящичек.

– Тебе нужно это для прекрасного Сади, да? – повторила она.

– Да, если ты уж так любопытна.

– Посмотри, вот весь остаток, – продолжала старуха и достала из ящика тонкий стеклянный флакончик, где было еще немного мелкого, как мука, желтого порошка.

– Я куплю у тебя остаток!

– Весь остаток? В уме ли ты? – вскричала старая ворожея. – Этим количеством можно отправить на тот свет человек десять! Довольно будет одной хорошей щепотки! Что у тебя там такое, письмо? – продолжала она, увидев, что Лаццаро вынул бумагу. – Письмо? Ах, я понимаю, ты хочешь употребить порошок вместо песку, хочешь посыпать им письмо. Смотри, довольно будет четверти, и ты дашь мне за это сто пиастров!

– Сто пиастров за одну щепотку?

– Это еще полцены, сынок. Такого порошка больше нигде нет!

Лаццаро бросил на стол горсть пиастров и развернул письмо.

– Осторожнее, чтобы пыль не попала нам в нос или в рот, а то мы погибли, – предупредила старуха. – Предоставь мне это сделать, я уж знаю, как обходиться с этими вещами. Ба! – вдруг вскричала она, рассыпав немного порошка по бумаге и затем осторожно сложив письмо. – Вот какие у тебя знатные знакомые, хи, хи, хи!

Она успела пробежать глазами письмо и узнала, что оно адресовано великому визирю.

– На какие еще знакомства ты намекаешь? – сердито отвечал Лаццаро и вырвал письмо из ее костлявых рук.

– Зачем тебе иметь от меня тайны, сынок?

– Тайны не тайны, а если ты не будешь молчать, тогда между нами все кончено!

– Ого, ты, кажется, боишься, чтобы я не разболтала о твоем письме?

– Да, когда ты бываешь пьяна!

– Никогда не бываю я пьяна настолько, чтобы забыть, что можно говорить и чего нельзя, – возразила старая Кадиджа. – Мы делали с тобой немало хороших дел, не забудь это, сынок! Не я ли отвела тебя к Баба-Мансуру, когда ему понадобилось устранить Альманзора и его сына Абдаллаха…

– Ты это сделала. Но так как мы уже заговорили об этом, то скажи, пожалуйста, чему приписать твою ненависть к старому Альманзору и его семейству, что скажешь ты на это, Кадиджа?

– Другой раз, сыночек, другой раз, – отвечала старая гадалка.

При последних словах грека ею овладело сильное беспокойство, и судорожные гримасы совершенно исказли ее и без того безобразное, сморщенное лицо.

– Хорошая вещь твое письмо, хи, хи, хи, – продолжала старуха. – Да, да, по крайней мере, освободится место и младшие смогут получить повышение. Берегись только, чтобы в случае скоропостижной смерти Махмуда-паши красавец Сади-паша не сделался великим визирем. Хи, хи, хи, почем знать, принцессе снилось нечто подходящее!

– Лучше бы ты давеча ослепла, чтобы не читать, чего не следует, – пробормотал, скрежеща зубами, Лаццаро и вышел из дома старухи.

– Какие у тебя всегда благочестивые желания! – вскричала, смеясь, Кадиджа, провожая своего друга до дверей.

Долго слышался ему отвратительный, хриплый смех безобразной старухи.

Он поспешно вернулся к пристани, где ждал его каик, и приказал лодочнику везти себя в Стамбул.

Здесь, недалеко от сераля, помещался большой, роскошный конак великого визиря.

Махмуд-паша к вечеру отправился на совет визирей в сераль.

Заседание, на котором было принято решение о быстром усмирении вооруженного мятежа силою, продолжалось недолго, и в сумерках он вернулся в свой конак. Поужинав в кругу семейства, он отправился в свой рабочий кабинет, где имел обыкновение заниматься часто до поздней ночи. Рабочий кабинет великого визиря помещался рядом с большим приемным залом и возле маленькой прихожей.

Прежде чем приняться за работу, Махмуд-паша отворил высокие створчатые двери в приемный зал, так как в кабинете было очень жарко. Затем уже он сел за письменный стол, над которым висела большая роскошная лампа, и занялся окончанием некоторых административных дел. Но едва он успел просмотреть несколько бумаг, как вдруг услышал шум. Он быстро вскочил с места. В приемном зале, слабо освещенном несколькими канделябрами, ясно слышались шаги. Великий визирь посмотрел в залу, где царствовал таинственный полусвет. Вдруг его удивленным глазам представилась какая-то фигура. Было еще не поздно, по галереям везде еще сновали слуги, может быть, это был один из них. Он крикнул – ответа не было. Он хотел уже посмотреть, в чем дело, но в эту самую минуту у входа в приемный зал он увидел фигуру в лохмотьях, в зеленой арабской повязке, а под нею на лбу сверкала золотая маска. Великий визирь с удивлением посмотрел на таинственную фигуру, которая в ту же минуту исчезла.

– Золотая Маска, – пробормотал он. – Да, это была она, и в народе ходит поверье, что появление ее служит предостережением. Она появилась на улицах перед началом мятежа, что предвещает мне ее появление?

Махмуд-паша не окликнул ее и не преследовал. Он даже не позвал прислугу; несколько минут простоял он в раздумье, но размышления его были прерваны появлением камердинера. Великий визирь думал, что он пришел доложить ему о странном видении.

– Человек с письмом ожидает в передней, ваше сиятельство, – доложил камердинер. – Он так настоятельно просит видеть вас, что я, наконец, должен был уступить его просьбам.

– Что это за человек? – спросил Махмуд-паша.

– Какой-то проситель.

– Возьми от него письмо!

– Он не хотел его отдавать мне, боясь, что оно не дойдет до вашей светлости и его на прочитаете.

– Скажи ему, что я приму и прочту письмо. Если он и тогда не захочет уйти, ты выгони его.

Слуга с поклоном удалился.

– Странно, – пробормотал великий визирь. – Что означает появление этой сказочной фигуры в этих местах?

Он подошел к открытой двери и пристально посмотрел в далекое полутемное пространство. Зал был пуст – не оставалось никаких следов Золотой Маски.

Слуга с письмом вернулся в кабинет и, положив его на письменный стол, удалился. Махмуд-паша оставил зал. Что-то удерживало его спросить слугу о загадочном видении. Не было ли это просто обманом чувств, галлюцинацией?

Великий визирь сел за стол и снова принялся за работу. Час спустя взгляд его случайно упал на письмо, и, вспомнив свое обещание прочесть его, он взял письмо, развернул его и ударил рукой по бумаге: ему показалась на ней желтая пыль. Маленькое, едва заметное облачко пыли поднялось с бумаги прямо в лицо великому визирю, но он, ничего не подозревая, принялся читать просьбу. От вдыхания этой пыли им овладел легкий припадок кашля, но Махмуд-паша не обратил на это внимания, прочел письмо до конца и таким образом вдохнул в себя весь яд, в нем содержавшийся. Несколько времени спустя, он почувствовал сильную усталость и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Им овладело состояние полнейшего оцепенения – роковое письмо выпало у него из рук. Перед глазами его носились беспорядочные картины. Ему казалось, что молния ударяет в него, что яркое пламя огромными языками обвивает его тело. Ослепленный яркими лучами, казалось ему, закрыл он глаза и все не мог избавиться от света сверкающих молний, он хотел бежать от них, но не мог. Смертельный страх овладел им.

Супруга его, удивляясь, что он так долго сидит за работой, вошла в кабинет. Каков же был ее испуг, когда она увидела, что муж ее лежит в обмороке, откинувшись в кресле. Голова его и руки, словно налитые свинцом, тяжело свесились на пол. Крик ужаса сорвался с ее уст. Она бросилась к мужу – он был в совершенном оцепенении. Она позвала прислугу, и немедленно приняты были все средства, чтобы привести его в чувство. После долгого труда это наконец удалось им.

Махмуд-паша, действительно, пришел в себя, но жаловался на мучительную боль в голове и во всем теле.

Немедленно были приглашены доктора, а великий визирь был отнесен на постель.

За ночь, благодаря немедленной медицинской помощи, унялась головная боль, но зато боль в теле была так сильна, что доводила его до обморока. Доктора сказали супруге визиря по секрету, что тут действовало отравление. Это доказывали все признаки его болезни, хотя и не нашли ничего, что подтверждало бы это подозрение. Великий визирь ужинал в кругу семьи и после этого ничего не ел.

Состояние Махмуда-паши было так опасно, что доктора сочли нужным приготовить его супругу ко всему. Конечно, они не могли определить, когда наступит смерть, но на выздоровление было так мало надежды, что они сочли долгом прямо объявить это его близким.

Наутро султан, узнав о внезапной болезни Махмуда-паши, послал Гассана-бея в его конак узнать о состоянии здоровья великого визиря.

Гассан принес зловещий ответ, и весть об опасном положении первого сановника в государстве быстро разнеслась из уст в уста, а телеграф передал ее во все концы.

 

IV

Восстание начинается

Угнетенные христианские народы вассальных княжеств не хотели более подчиняться и переносить самоуправства турецких чиновников. Тщетно другие державы ходатайствовали за подчиненные ей христианские княжества. Турецкие визири обещались немедленно приступить к улучшению их положения, но дальше обещаний дело не шло, а христиане оставались в прежнем положении. Тогда угнетенные народы, гяуры, как с пренебрежением называли их турки, восстали.

Они не хотели выносить долее нестерпимое иго и, зная, что ничего не достигнут просьбами, взялись за оружие. К этому их еще подстрекали подосланные Мансуром и его сторонниками дервиши – фанатичные ревнители ислама. Фанатикам божественного пророка необходима была новая кровавая жертва, новое торжество.

Как при лесном пожаре опустошительное пламя неудержимо стремится вперед, не зная преград, так и пламя мятежа с неимоверной быстротою переходило с места на место, и в короткое время борцы уже собрались по призыву своих вождей. Все клялись бороться с турками не на жизнь, а на смерть, обещая скорее умереть, чем снова покориться.

Силы восставших возрастали с каждым днем, и турецкие войска уже выступили для усмирения мятежа, о бурном начале которого дошли известия и в столицу.

А здесь тайно и открыто разжигали религиозный фанатизм. Повсюду на площадях появлялись дервиши с зеленым знаменем и подстрекали толпу к кровавой войне. На улицах толпились софты. На оружейных рынках в скором времени распродали все запасы, и на улицах Стамбула ослепленные фанатизмом турки грозно сжимали кулаки и размахивали кинжалами.

В Бейко, прелестном летнем дворце, а также на пустынной Тагандшитарской равнине между Скутари и Кадикией уже с давних пор возвышались белые конусообразные палатки войск. Этот пункт был историческим местом сборища созываемых под знамена пророка борцов династии Османов.

Военный министр употребил все усилия для подкрепления своих войск в мятежных областях. Хотя система набора рекрутов в азиатских провинциях и находилась в младенческом состоянии, но кто знал короткую процедуру этого дела в Турции, тому нисколько не покажется удивительным, что отряды, расположенные лагерем по Босфору, с каждым днем все увеличивались. В больших городах барабанным боем сзывали уволенных в запас солдат, затем следует чтение короткого приказа, и дикие орды мчатся в соседние округа, где ловят всех способных носить оружие мужчин и тащат в казармы.

Долгие и утомительные походы приходится делать этим новобранцам. С высот Киликийского Тавра и опасных разбойничьих притонов Антитаврской горной страны спускаются они в малоазийские области: в Ангору или Канвий.

Многие из новобранцев пришли из северных районов. Надетые на них колючие амулеты обличают в них береговых жителей островов Симсонских, между тем как сильные, рослые фигуры, занятые приготовлением жирного барана, внутренность которого они начиняли пилавом, не могли скрыть их происхождения с Аракса, с озера Ван и из Курдистана. Все они вместе примкнули к малоазийским башибузукам. Ими управляет седобородый дервиш из Баязета, амулеты которого, состоящие из камней, раковин, зубов акулы, бренчат на мускулистой обнаженной шее. С восторгом взирает старик на сверкающие золотом исполинские купола Айя-Софии.

Взгляд этот словно устремлен на видение, может быть, он вызван употреблением слишком сильной дозы гашиша, сквозь розовый туман тусклый взгляд его погружается в золотую область рая.

Пронзительно звучат барабаны арнаутов. Радостные крики потрясают воздух. Боязливо смотрит мрачный Аймар, а старый дервиш с истоков Евфрата вздрагивает, словно пробужденный от тяжелого сна.

Суеверные сыны гор Курдистана, которые у себя на родине находят большое удовольствие в таинственных приключениях, снова увидели давно исчезнувший призрак – Золотую Маску, предвестницу бурных событий…

После заката солнца, когда вечерняя заря уже погасла на небосклоне и яркое пламя костров освещало живописные группы башибузуков, черкесов и других горцев, в одном конце бивуака внезапно возникло дикое смятение. Нельзя было разобрать ни одного звука, и высокомерные дервиши с благоговением складывали руки на груди. Скоро загадка разрешилась – фигура в лохмотьях, с бледным лицом и необычайным взглядом, словно желавшим открыть мир страданий, проходила сквозь остолбеневшие от удивления ряды. Затем таинственный гость исчез во мраке ночи.

Мало-помалу на обширном поле водворялась тишина, только собаки с громким лаем бродили еще по лагерю, забираясь в глубину его, к кострам, где они поедали остатки мяса и кости. По временам раздавался однообразный оклик часовых: «Кто идет?»

Вот картина турецкого лагеря. Теперь бросим взгляд на лагерь восставших боснийцев и герцеговинцев, пестрой толпы людей в разнообразнейших костюмах, зачастую слабо вооруженных, которые близ одной деревни расположились на несколько дней для отдыха, между тем как предводитель их ждет еще подкрепления из окрестных деревень и всех призывает принять участие в борьбе за веру и отечество.

Восстание начинается! Из всех деревень, через которые проходят восставшие, примыкают к ним новые борцы за веру и свободу, благословляемые женами и невестами. Отважное мужество и воодушевление всецело овладели ими! Они были в том возбужденном состоянии, в котором воины, презирая опасность, смело идут на смерть.

Вот в лагере за деревней, словно цыгане, столпившись у огня, лежат эти мощные, стройные люди с угрюмыми лицами, обрамленными черными кудрями и усами, с темными сверкающими глазами. Пристально смотрят они в ярко-красное пламя, и один из них рассказывает о новых оскорблениях турками. Ночной ветерок колышет над ними верхушки вековых деревьев, а вдали слышится тихая музыка скрипок и цимбал – там танцует веселая, пылкая молодежь с красивыми черноглазыми деревенскими девушками, забывая на время смерть, на которую они идут.

Как обнимаются они в диком, бешеном танце.

Сегодня танцуют – завтра будут биться! Сегодня целуются – завтра будут истекать кровью, сегодня веселятся, пьют, едят – завтра пойдут на смерть!

В шинке, расположенном на краю деревни, два бледных, чернобородых вождя с каким-то высоким иностранцем сидят за столом и пьют вино. Он сам присоединился к ним и, яркими красками рисуя злодейства последователей полумесяца, разжигает в сердцах их еще большую ненависть к притеснениям, в сильном негодовании подстрекает восставших к решительным действиям.

По-видимому, он отлично знаком с местностью, а между тем он ни босняк, ни серб, ни болгарин!

Он говорит обоим славянским предводителям, что слабый турецкий отряд под. предводительством паши прибыл в лагерь в двух милях расстояния от лагеря восставших и ждет подкрепления. Он так увлекся своим красноречием, что даже не замечает, что в тени открытого портика два больших черных глаза наблюдают за ним и что стоящий в темноте слышит каждое его слово.

– С рассветом нападите на этот отряд, и вы наверно одержите победу, – продолжал иностранец, – первую победу в вашем походе против ваших притеснителей. Враги ваши слабы, они и не думают о нападении. Позовите сюда ваших солдат и начните атаку!

– Что там такое? – перебил один из вождей иностранца. – Кто там? Что случилось?

Громкий крик раздался в портике, толпа мужчин и женщин обступила какого-то необыкновенно высокого полунагого человека.

– Укротитель змей! Посторонитесь! Укротитель змей! – слышалось со всех сторон, и собравшаяся толпа проводила старика, вокруг мускулистых, загорелых, обнаженных рук которого обвились змеи, до залы, где сидели оба вождя вместе с иностранцем.

Укротитель змей был в старой грязной чалме, с амулетом и дудкой на шее и в коротких, до колен, широких шароварах. Лицо его, так же как руки и ноги, было сильно загорелое, и резкий контраст с темным цветом кожи представляла длинная белая борода. Он казался очень старым. Был худощав, но рослый, мускулистый, сильный. Рубашка, покрывавшая верхнюю часть туловища, расходясь спереди, обнажала худощавую, но широкую и сильную грудь.

– Дайте место укротителю змей! – слышалось из толпы. – Он заставит сейчас танцевать змей!

И в несколько минут около странного старика образовался кружок любопытных из девушек и парней.

Старик бросил шкуру на гладко утоптанный глинистый пол шинка, поджав ноги уселся на нее и снял с рук пять-шесть змей, которые, повертевшись несколько минут, спокойно улеглись около своего хозяина.

При виде длинных извивающихся змей присутствующие, особенно девушки, в ужасе отскочили назад, затем снова образовали круг, увидев, что страшные животные, повинуясь знаку своего господина, смирно легли у его ног.

Но вот укротитель змей заиграл на дудке, и притихшие, словно сонные, животные, услыхав эти звуки, мигом вскочили одна за другой. Странно было смотреть, как они, привлекаемые музыкой, прямо, как стрела, тянулись кверху, приближали голову к дудке и трясли своим острым раздвоенным языком.

Тут старик стал извлекать другие звуки из своей дудки, змеи вскакивали, приседали и принялись как бы танцевать под музыку.

Это вызвало у присутствующих громкие крики одобрения: одни бросали старику деньги, другие предлагали ему вина, но старик отказался.

– Турок, он турок! – послышалось несколько голосов, но они заглушены были всеобщим интересом к танцующим змеям.

Но вот старик оставил дудку, музыка смолкла, а змеи остались стоять в той же позе перед своим укротителем – длинным рядом, приподнявшись всем корпусом и высоко вытянув головы.

Старик взял маленькую палочку и коснулся ею затылка первой змеи, она, словно мертвая, мгновенно упала, как бы по мановению волшебного жезла. И со второй, третьей и так до последней повторил он свой фокус; все повиновались ему и, словно мертвые, попадали на землю. Это был, по-видимому, конец странного представления. Между тем как старик все еще оставался на земле со своими змеями, толпа любопытных разошлась, только за столом пировало еще несколько человек.

Оба начальника и сидящий с ними иностранец, казалось, совсем позабыли о странном зрелище. Они все еще были увлечены жарким разговором, а иностранец прилежно пил за их здоровье.

– Если вы соберете всех ваших солдат, то у вас будет достаточно сил для того, чтобы обратить в бегство весь корпус паши! – сказал он так громко, что ни одно слово не ускользнуло от сидевшего сбоку укротителя змей. – Он еще не знает, что вы со всех концов собираетесь сюда, иначе он не отважился бы зайти так далеко! До наступления утра вы должны выступить со своими храбрыми воинами, а на рассвете сделать нападение.

– Не делайте этого! – внезапно прозвучал глубокий, сильный голос – он принадлежал укротителю змей. – Это было бы для вас гибелью!

Незнакомец вскочил с места.

– Кто сказал это? – гневно вскричал он.

– Я, Абунеца, укротитель змей! Не полагайтесь на слова этого человека, он хочет заманить всех вас на смерть!

– Допросить старика! – закричали другие, а иностранец громко выражал свою ярость и, казалось, не хотел допустить, чтобы услышали укротителя змей.

– Это турок, шпион! – закричал он, указывая на Абунецу. – Он держит змей только для виду!

– Он – турок! Он отказался от вина, – раздалось в толпе.

– Паша подослал его выведать численность ваших сил, – продолжал иностранец. – Он – шпион!

– Шпион! Да, да! Он шпион! – кричали многие.

Абунеца поднялся с места.

– Делайте что угодно, господа, – сказал он, – возьмите меня под стражу, как шпиона, или выступайте против паши, – говорю вам, что вы погибли, если сделаете нападение! Не хотите верить моему предостережению, так слушайте вон того…

Присутствующие, по-видимому, разделились на две партии.

– Тот же, что назвал меня шпионом, – явился сюда подстрекать вас к нападению и тем предать вас в руки паши, – продолжал укротитель змей. – Берегитесь его, он – орудие Мансура, служитель бывшего Шейх-уль-Ислама, он пришел заманить вас на смерть.

– Замолчи, старый пес, или я выбью из тебя наглость! – закричал иностранец и, бешено размахивая кулаком, подступил к Абунеце.

– Не трогай меня, Алабасса – младший ходжа из Перы, или ты пропал! – отвечал укротитель змей.

– Он знает его! Он его знает! – воскликнули присутствующие, обступая обоих противников. – Он знает его имя! Он назвал его младшим ходжой! А тот назвал старика шпионом!

Иностранец, которого укротитель змей назвал Алабассой, орудием бывшего Шейх-уль-Ислама, был вне себя от гнева; злоба кипела в нем на старика, который снял с него маску и назвал его последователем Мансура! Откуда мог знать это укротитель змей? Почему знал он его имя? С бешенством напал он на старого Абунецу и ударом кулака хотел заставить его молчать, считая, что лучше всего избавиться от опасного врага! Он полагал, что старость сделала Абунецу неспособным к серьезному сопротивлению и поэтому ему нетрудно будет справиться с ним.

Но расчет Алабассы оказался неверным. Нападение его неожиданным образом приняло другой оборот, чем он предполагал!

Оба вождя оставались пока безмолвными свидетелями происшедшей ссоры. Они не знали, кому из двоих верить! Алабасса выказал себя их другом и доброжелательным советником, пил с ними вино и призывал их к нападению – они никак не могли поверить, чтобы он мог быть изменником! Другой был – бродяга, укротитель змей, по-видимому принадлежащий к врагам или туркам!

Итак, положение старого Абунецы было далеко не завидное! Он был посреди мятежников, которые ненавидели и опасались каждого турка! Поведение присутствующих уже убедило его, что между ними не было ни одного, кто бы поддержал его сторону! Никто не помогал ему, никто не удерживал его противника, когда он, размахивая кулаками, бросился на старика – все оставались безучастными зрителями происшедшего жестокого кулачного боя, никто не вмешивался в него – все стояли кругом и смотрели, даже оба вождя, и те, сидя за столом, равнодушно взирали на бойцов, спокойно пуская голубоватый дым из своих коротких глиняных трубок.

Алабасса, шпион Мансура, боялся, что если только ему не удастся заставить молчать проклятого старика, который обличил его, то как изменника его могут повесить на одном из ближайших деревьев.

Но его бешеный удар кулака по голове старика отскочил от нее, словно она была из железа. Но тем не менее никто из присутствующих не сомневался, что в этой борьбе старый укротитель змей должен уступить, так как противник его был моложе и, казалось, значительно превосходил его силой.

Алабасса вторично поднял кулак, чтобы на этот раз, словно молотком, ударить Абунецу прямо в голову, – но в ту же минуту он почувствовал на себе кулаки старика. Укротитель змей спокойно выдержал первый удар – второго он не стал дожидаться, а схватил своего противника за грудь и шею и далеко отбросил его от себя.

При этом Алабасса нечаянно наступил на одну из змей – в бешенстве со страшным шипением бросилась она на него и заставила в ужасе отступить назад – рассвирепевшее животное хотело преследовать его, остальные змеи последовали примеру своей подруги.

– Убери твоих ядовитых гадов, старый пес, иначе мы убьем их! – закричал вне себя от ярости Алабасса.

– Убейте змей! – кричали некоторые из присутствующих, сильно напуганные яростью страшных животных.

– Кто тронет у меня хоть одну из них, смерть тому! – грозно воскликнул укротитель змей.

– Уж не хочешь ли ты воспользоваться ими для своей защиты, шпион? – с сарказмом спросил Алабасса, желая натравить всех присутствующих на старика.

– Я сам сумею защититься против тебя, младший ходжа из Перы, который хочет по поручению Мансура заманить этих воинов на погибель, – отвечал Абунеца.

– Так спрячь же своих змей, чтобы я мог размозжить тебе твой проклятый череп, злоречивый пес! – кричал Алабасса, не в силах будучи сдерживать долее свой гнев.

– Будешь ли ты отрицать, что ты Алабасса? – спросил укротитель змей, успокаивая раздраженных животных и пряча их в стоявший сбоку ящик. – Уж не намерен ли ты отрицать, что ты младший ходжа из Перы?

Алабасса бросился на старика, завязалась бешеная схватка. Яростное нападение молодого и к тому же раздраженного человека, по-видимому, должно было сейчас же положить конец этой борьбе – старый Абунеца принужден был отступить.

Но он отступил только на два шага, затем положение дел мгновенно изменилось. Укротитель змей схватил своего противника и со всего размаху бросил его на землю. Он сделал это так быстро, так легко. Казалось, это не стоило ему никаких усилий. По его обнаженным, смуглым, худощавым рукам нельзя было догадаться о присутствии в нем такой силы, и все считали падение Алабассы просто несчастной случайностью.

Мигом вскочил он на ноги и, бледный, дрожа от бешенства и злобы, снова бросился на старого Абунецу, v вытащив из кармана маленький кинжал, которого до сих пор никто не видел у него.

Абунеца заметил блестящее оружие в руках не помнящего себя от ярости врага.

– А, так вот чего ты хочешь, младший ходжа из Перы, – хладнокровно сказал он. – В таком случае ничто тебе не поможет, ты должен умереть!

С пеной у рта бросился Алабасса на своего противника, однако ему не удалось ранить его. Старик снова далеко отбросил его от себя, и на этот раз с такой ужасной силой, что вызвал всеобщее удивление и на минуту поднялся во мнении толпы.

В первый раз видели они старика, обладавшего такой силой; этого никто не ожидал от него и теперь просто не верили своим глазам. Такой оборот поединка невольно вызвал у всех крики удивления, и казалось, что благосклонность толпы перешла теперь на сторону человека, который имел еще такую громадную силу в своих сухих старческих руках.

Но Алабасса вовсе не хотел признать себя побежденным, хотя при падании и вывихнул левую руку. Он вскочил как ни в чем не бывало. В правой руке при свете спускавшейся с потолка лампы сверкал кинжал. Скрежеща зубами, бросился он в третий раз на старика.

На этот раз нападение обошлось ему гораздо дороже.

Терпение старика, казалось, истощилось. Не ожидая нового удара, он ударил Алабассу по лицу.

Кровь хлынула у того изо рта или из носа, он зашатался: с такой ужасной силой поразил его меткий удар укротителя змей.

Но тому хотелось положить конец борьбе. Второй меткий удар его кулака лишил чувств посланника Мансура. Тогда Абунеца вырвал у побежденного врага кинжал.

Словно мертвец, лежал Алабасса на полу, а Абунеца с мрачным видом стоял над ним, как победитель над побежденным. В его власти был этот человек, жалкое орудие Мансура. Ему оставалось только убить негодяя, вонзив ему в сердце кинжал.

Но укротитель змей считал унизительным для себя убивать сраженного, лежащего у ног его врага и с отвращением оттолкнул от себя кинжал.

В эту самую минуту один из вождей встал из-за стола; на улице перед шинком поднялся страшный шум, с каждой минутой принимавший все большие и большие размеры.

Ясно слышались крики нетерпеливых солдат, громко требовавших, чтобы их вели на битву.

Но вот и внутри шинка снова поднялась суматоха. Воины утверждали, что турецкий укротитель змей был шпионом.

Предводитель подошел к нему.

– Ты слышишь, солдаты мои считают тебя шпионом! – сказал он. – Я не желаю слушать твоих оправданий, все равно они ничем не могут изменить твоего положения! Ты мой пленник.

– Я не отказываюсь от плена, – отвечал старый укротитель змей, – я знаю, что я невинен. Я вовсе не шпион. Я пришел предостеречь тебя от нападения. Не полагайся на слова того человека, который лежит на полу без чувств, он изменник!

– Обыскать карманы иностранца! – приказал предводитель стоявшим около него воинам.

Они бросились на Алабассу, оборвали его шитый шнурками кафтан и перешарили карманы.

– Вот бумажник! – закричал вдруг один из них, ощупав его рукой и почувствовав, что он глубоко вшит в подкладку.

– Оторвать его! – приказал начальник.

Солдаты сделали это и подали бумажник вождям.

Те подошли к столу, чтобы подвергнуть бумаги тщательному осмотру.

Все они, по-видимому, были вполне невинного свойства, так как один из вождей хотел уже собрать их и положить обратно в бумажник. Но в эту минуту другой нашел в нем секретное отделение, разорвал бумажник и достал несколько бумаг, доказавших, что старый укротитель змей был прав, называя иностранца младшим ходжой Алабассой из Перы. Но это было бы еще ничего, он мог отказаться от своего прежнего положения и прежней религии. Но вот оба вождя, вокруг которых с любопытством столпились воины, нашли еще другие бумаги, из которых узнали, что Алабасса был родом серб, что он, желая возвыситься в Турции, перешел в мусульманство, состоял на службе у бывшего Шейх-уль-Ислама и действовал в его интересах.

Ярость всех бывших в шинке восставших не знала границ, и оба вождя вовсе не считали своею обязанностью защищать изменника, шпиона и врага отечества. Все бросились на успевшего уже прийти в чувство Алабассу, он мигом был вытащен из шинка на улицу и растерзан на куски. Подобно диким зверям, набросилась разъяренная толпа на изменника, одни побивали его камнями и палками, другие рвали на куски.

– Ведите нас в бой! – кричали воины, размахивая оружием. – Мы хотим напасть на проклятых мусульман, хотим биться с ними! Зачем вы еще медлите, ведите нас! Мы хотим победить!

– Победить! Хотим победить! – отовсюду раздавались крики воинов, воодушевленных мужеством и ненавистью к врагам.

Это высокое чувство увлекло и обоих вождей.

– Не вступайте в битву! – закричал старый укротитель змей, которого два воина связывали веревками, чтобы, как пленника, потащить за собой. – Послушайтесь моего предостережения! Вы будете побеждены! Паша имеет в своем распоряжении силы, втрое превосходящие ваши…

Но голос предостерегающего Абунецы был заглушен криками солдат.

– Вперед! – громко разнеслось во все стороны.

Вожди приказали бить тревогу.

– В бой! К победе! – кричали исполненные мужества воины, размахивая оружием.

Под прикрытием ночи они собрали свои отряды. Это было значительное войско. Затем жаждущие брани смельчаки выступили, увлекая за собой и пленного укротителя змей.

 

V

Жертва верной любви

Мы оставили Рецию как раз в ту минуту, когда она, беспомощная, всеми покинутая, в отчаянии, с ребенком на руках, бросилась на рельсы перед приближающимся локомотивом.

Что было ей теперь в ее жалком нищенском существовании, когда Сади оставил ее? Что было ей в жизни без него? Зачем должен был бедный ребенок, залог его любви, прежде времени узнать горе и нищету – единственный удел его и матери в этом мире с тех пор, как Сади бросил ее?

Есть глубина скорби, равная безумию! Если она охватит нас своими когтями, если эта лютая скорбь терзает наше сердце, тогда нет места ни размышлению, ни страху, ни колебанию.

В такую-то минуту, когда нам кажется, что Бог отступился от нас и нечего уже более ожидать нам на свете, в такую минуту Реция решилась умереть, не испугавшись ужасной кончины и греха, в такую минуту с улыбкой мужества, словно шла не на смерть, а на освобождение, бросилась она на рельсы.

Не являлась ли эта ужасная картина во сне Сади-паше? Где был он в то время, когда несчастная Реция искала смерти?

Не подозревая ее ужасной участи, занятый своими планами и важными делами, он сидел в роскошном дворце принцессы Рошаны.

Неужели в эту минуту страшное предчувствие внезапно не охватило ужасом его душу? Не подсказал ли ему внутренний голос имя несчастной, покинутой им возлюбленной? Или ласки принцессы заглушили в нем тихий голос совести и он остался неуслышанным?

Говорят, что при такой пылкой любви между любящими сердцами существует тесная связь, так что один предчувствует опасности и особенно тяжелые события в жизни другого, как бы далеко он от него ни был.

Имел ли Сади подобное предчувствие? Казалось, что да: у принцессы им внезапно овладело непреодолимое беспокойство, казалось, что-то влекло его оттуда, точно где-то ждало его какое-то дело.

Но не образ Реции носился над ним, не он наполнял его душу, не он всюду преследовал его! Он был давно уже вытеснен из его сердца другими, более блестящими образами!

В то время как несчастная женщина приняла отчаянное решение умереть вместе со своим ребенком, сторож на железной дороге, Туссум, человек уже пожилой, вышел из своего маленького, близ рельсов лежащего домика исполнить свою обязанность: перед приближением поезда осмотреть полотно железной дороги.

Осмотр этот приходилось делать ему так часто, что мало-помалу он стал чисто механическим обходом рельсов. Такие работы, часто повторяющиеся и которые, в сущности, вовсе нельзя назвать работой, в конце концов делаются весьма небрежно. Но Туссум и в эту ночь исполнил свою обязанность; низко, над самой землей держа фонарь, обходил он полотно железной дороги, производя осмотр.

Была холодная, темная, неприветливая ночь, и старый Туссум качал головой, отправляясь в путь. Все небо было подернуто облаками. Сквозь них не сияла ни одна звездочка.

Вот Туссум осмотрел свою полосу и хотел уже повернуть назад по направлению к дому, как вдруг, близко за собой, услышал рев локомотива. Он хотел отойти немного в сторону, так как ему хорошо было известно, что нельзя стоять близко к проходящему мимо поезду – ветром может втянуть неосторожного между колес.

В эту минуту шагах в пятидесяти ему показалась человеческая фигура.

Туссум подумал, что ошибся, и хотел подойти поближе, но поезд с такой быстротой и силой приближался к нему, что старик поневоле должен был отскочить от рельсов. Он побежал дальше, но не прошло и минуты, как с шумом мчавшийся локомотив догнал его.

Тут он заметил, что какая-то женщина с ребенком бросилась на рельсы.

Он закричал, но было уже слишком поздно. Шум поезда и рев локомотива заглушили его голос.

Он хотел броситься к несчастным и оттащить их прочь с полотна – но опоздал. Он сам бы неминуемо погиб, если бы в ту же минуту поспешил к Реции. Она уже бросилась на рельсы.

Ужасная машина была совсем близко, для несчастной не было уже спасения.

Словно окаменелый, Туссум не двигался с места. Глаза его устремлены были на то место, где бросилась Реция, он ясно видел еще ее белую одежду, резко выделявшуюся на темной земле, видел, как она еще раз простерла свою белую руку, как будто в последнюю минуту еще искала спасения и помощи, искала руки, которая бы вырвала ее и ребенка из когтей близкой смерти, казалось, в последний момент ею овладело раскаяние.

Но было уже поздно, все было кончено. Неподвижно стоял Туссум под гнетом этого ужасного зрелища, пристально смотрел на рельсы – фонарь выпал у него из рук прямо на песок.

Поезд поравнялся с несчастными матерью и ребенком – вот он уже промчался через них… они безвозвратно погибли.

Старый Туссум упал на колени, скрестил руки на груди и прошептал молитву – такого ужаса он никогда еще не видывал. С отвращением, из крайности только поступил он сторожем на железную дорогу, эту дьявольскую машину, как называли ее сначала старые турки. Он и старая сестра его Харрем не имели больше никаких средств к жизни, а другого места он не нашел. Но в эту ужасную минуту, сделавшись свидетелем такого страшного происшествия, от которого его всего трясло, словно в лихорадке, он снова был охвачен раскаянием, это было слишком ужасно! Он не мог спасти несчастную и ее невинное дитя. Может быть, он даже подвергнется наказанию, сделав донесение о случившемся.

Поезд давным-давно уже умчался и, наверно, достиг отдаленного города, а Туссум все еще стоял на коленях на песке возле своего фонаря. Никто во всем поезде и не подозревал о случившемся. Один он, Туссум, знал это, один он был свидетелем ужасного происшествия.

Но вот до ушей его долетел тихий крик ребенка.

Он прислушался – он не ошибся, это был плач дитяти. Через минуту он стал громче.

Туссум сейчас же подумал, что, может быть, бедный, брошенный на рельсы ребенок избегнул смерти, хотя и тяжело ранен.

Собравшись с духом, он встал с колен, взял фонарь и по рельсам пошел к тому месту, где лежали Реция с сыном. Он думал найти изувеченный, окровавленный труп, но – удивительно! – хотя Реция и лежала, словно мертвая, между рельсами, так что вагоны, наверно, прошли через нее и ребенка, но Бог спас несчастных, один какой-нибудь удар лишил Рецию чувств, ребенок же остался невредим и громко плакал.

Туссум прежде всего осторожно отнес обоих с опасного места и положил на песок далеко от рельсов, так что теперь они были уже в безопасности; затем взял фонарь и по рельсам поспешил к своему довольно просторному сторожевому домику.

– Харрем! – крикнул он, толкнув ногою дверь, своей сестре, уже спавшей. – Харрем, поди-ка сюда! Случилось большое несчастье!

– Несчастье? – спросила сестра Туссума, она имела очень сострадательное сердце и прежде, когда еще была побогаче, охотно делилась всем с каждым бедняком.

Туссум рассказал ей о несчастном случае.

– Может быть, можно еще помочь им? – спросила Харрем. – Пойдем. Сведи меня туда.

– Ребенок жив, но женщина, или девушка, кажется, погибла, – заметил Туссум, провожая сестру к тому месту, где лежала Реция с сыном. – Она не шевелится.

– Избави Боже! – вскричала старая турчанка, с надеждой сложив руки, она была богобоязненна и добра.

– Клянусь нашим божественным пророком, это было зрелище, какого я век не забуду!

– Ты и теперь, Туссум, бледен как мертвец.

– Я дрожу еще всем телом.

– Бог велик, – сказала Харрем, – если будет на то святая воля, мы застанем в живых обоих.

– Мы отправим их в город.

– В город? Теперь, ночью, Туссум? Ни за что я не могу допустить этого. Их надо перенести в мою комнату.

– Но если она умерла?

– Вот они! Ты слышишь голос ребенка? Он кричит так жалобно! Бедная, несчастная женщина! – сказала сострадательная Харрем при виде бездыханной Реции. – Какую нужду и горе должна была испытать бедняжка, чтобы искать здесь смерть и бросить в ее страшные объятия невинную крошку. Мы с тобой, Туссум, бедны, но есть на свете люди еще беднее нас.

И добрая Харрем, в широком платье из светлой материи, с лицом, закрытым старым белым ячмаком, прежде всего подняла плачущего ребенка.

– Маленький мальчик! Возьми, подержи его, Туссум, он цел и невредим, – сказала она.

Старик довольно неловко взял ребенка на руки, тот испугался и закричал еще громче.

Харрем наклонилась над Рецией и прежде всего сдернула покрывало с ее лица.

– Она еще так молода и прекрасна, но так бледна и безжизненна, словно мертвая. Вот посмотри, – говорила добрая старушка, – в это место должна она была получить страшный удар, отсюда, через головную косынку, течет кровь!

– Ну что, она умерла? – спросил Туссум.

– Кажется, что так.

– Послушай, дышит ли она еще?

Харрем нагнулась к Реции, приложилась губами к устам безжизненной девушки, чтобы почувствовать, есть ли у нее еще дыхание.

Ребенок кричал так громко, так сильно, что Туссум совсем не слышал, что говорила сестра.

Он отнес его немного в сторону и положил на песок, а сам вернулся оказать помощь Реции.

– Она еще дышит, но очень слабо! – крикнула ему Харрем.

Теперь ребенок был довольно далеко и крик его не мешал их разговору.

– Что нам с нею делать?

– Мы должны помочь ей, должны прежде всего отнести ее домой, – отвечала Харрем. – За дело, Туссум.

Старик исполнил желание сестры, и оба попробовали нести Рецию, но эта ноша оказалась не по силам престарелой Харрем; Туссум как можно тише и осторожнее взял безжизненную Рецию на руки и один отнес ее в свою хижину.

Харрем несла ребенка и фонарь.

Сторожевой домик был жалкой ветхой деревянной хижиной, как и большинство домов в Константинополе, но зато состоял из нескольких комнат.

Добрая Харрем прежде всего позаботилась перенести Рецию на свою постель. Чтобы успокоить ребенка, дала ему немного молока и уложила спать.

Теперь она могла сосредоточить все свое внимание на несчастной больной. Промыла ее рану и позаботилась о том, чтобы Реции было покойно. Туссум предоставил все заботы своей сострадательной сестре, а сам лег спать.

Рана вскоре, по-видимому, начала заживать, но больная все еще не приходила в сознание: страх и возбужденное состояние, которые пришлось пережить бедной Реции, вызвали горячку.

Много тяжелых дней и ночей принесла старой Харрем болезнь Реции. Целые недели пролежала больная, борясь со смертью. Добрая старушка, кроме того, должна была еще заботиться и о ребенке, расцветавшем благодаря ее материнскому уходу.

Пришла весна. Казалось, что горячка хотела наконец покинуть Рецию. К больной вернулось уже сознание, рана зажила – но бедняжка была так слаба, что все еще надо было опасаться за ее жизнь.

С удивительной самоотверженной любовью ухаживала за нею старая Харрем, употребляя все усилия для ее спасения… Отрывками, насколько позволяли силы больной, узнала она обстоятельства ее жизни и еще более привязалась к прелестной девушке. При своей бедности она не жалела ничего, тратила последний грош для подкрепления и восстановления упадших сил выздоравливающей больной.

Что более всего помогло выздоровлению Реции, так это то обстоятельство, что дитя ее было спасено и она снова могла держать в объятиях своего любимца, свое единственное сокровище.

Так медленно подвигалось ее выздоровление; с наступлением лета она могла уже по целым часам оставлять хижину, утром и вечером гулять вблизи нее, под тенью деревьев, вдыхая чудный освежающий и подкрепляющий аромат.

Харрем радовалась, что ей так хорошо удалось спасти молодую женщину, на выздоровление которой она употребила целые месяцы, и Реция чувствовала горячую благодарность к доброй набожной старушке, сестре Туссума.

Грустная улыбка сияла на бледном, но прекрасном лице Реции всякий раз, как Харрем говорила с ней и всячески старалась развлечь ее. Глубокая задумчивость лежала в ее взгляде и была разлита по всему прелестному лицу ее; длинные темные ресницы, осенявшие ее глаза, усиливали это выражение.

Она была спасена, вырвана из когтей смерти и снова возвращена к жизни; горячо благодарила она свою спасительницу за все ее благодеяния. Она оказала ей помощь, спасла от неминуемой смерти и от греха. И Реция должна была жить, жить для своего сына!

Часто в жаркие летние дни сидела она под старыми тенистыми деревьями по соседству с домиком. Деревья эти прилегали к стене, по-видимому окружавшей какой-то парк или сад. Реция не знала, кому принадлежал этот сад, вблизи которого охотно сиживала, погруженная в свои мысли. Да она и не спрашивала об этом.

На незначительном расстоянии находился маленький летний дворец султана, называемый цветочным павильоном, так как огромный сад, окружавший этот маленький невидимый дворец, представлял из себя роскошный цветник, далеко разливавший благоухание. В конце сада росли большие вековые деревья, цветущие кустарники, располагались жасминовые беседки и розовые аллеи, и истинное наслаждение было гулять там вечером.

Султан Абдул-Азис подарил этот цветочный павильон принцу Юсуфу, который всегда с удовольствием посещал его и очень любил гулять в его прелестном саду.

Для принца произведены были некоторые перемены в павильоне: расширили гаремные покои, выстроили конюшни, устроили бег, и по приказанию султана сделало было все, чтобы этот дворец для принца стал приятным местом отдыха.

Несколько недель тому назад принц Юсуф со всем своим штатом переселился в цветочный павильон на все летние и осенние месяцы.

Принц не имел уже более при себе своего друга, своего прежнего наставника и адъютанта: Гассан постоянно находился в свите султана, и с тех пор Юсуф не мог уже более так привязаться к другому адъютанту. Чаще всего любил он быть один и без свиты выезжать на прогулки вечером.

Однажды принц, по обыкновению, приказал седлать свою любимую лошадь. Он сошел в переднюю часть сада, где слуги взад и вперед водили стройное, изящное животное, вскочил в седло и один выехал из сада; все давным-давно знали его обычай выезжать на прогулку без свиты.

Да никто в это время и не узнал бы в нем принца. Он был в черном европейском костюме, красной феске, подобно тысячам знатных турок, да и сбруя его коня была нисколько не богаче, чем у любого банкира в Галате.

Вследствие своего странного необщительного и меланхолического характера принц Юсуф не очень-то был любим своей свитой, да и в остальных кругах.

Было странно и даже неприлично принцу вести себя таким образом.

Принц Юсуф, по-видимому, ни к чему не имел пристрастия. Даже красота женщин и та не восхищала его. Несколько недель тому назад, как мы уже знаем, он отослал прекрасную и умную дочь Гуссейна Авни-паши назад к отцу, так как не чувствовал к ней любви. Сердце мечтательного Юсуфа все еще принадлежало той звезде его жизни, которую он только раз видел и с тех пор не мог уже забыть.

Говорят, человек любит истинно только раз в жизни, все остальное, принимаемое им за любовь, не истинное, подогретое чувство.

Принц все еще мечтал о Реции: гулял ли он в часы уединения по аллеям сада, катался ли верхом – всюду стоял у него перед глазами ее прекрасный образ.

Он не видел больше Реции, тщетными оставались все попытки отыскать свой предмет страсти; одно время он думал даже, что может полюбить другую и сделаться счастливым обладателем ее, потому-то он и взял в свой гарем дочь военного министра. Но то, что в первую минуту он счел любовью, было не более как мимолетная вспышка страсти, и она прошла так же быстро, как и возникла.

Что было ему теперь в Лейле, дочери Гуссейна? Он чувствовал, что не может сделать ее счастливой. Он не любил ее, он любил другую, которую не мог назвать своею, и любил ее так восторженно, так обожал ее, как прекрасный цветок, как яркую звезду!

Он не хотел, чтобы Лейла была несчастна, но осчастливить ее он был не в силах, и так, из доброго побуждения, вовсе не желая оскорблять чувства девушки, он отослал ее в конак отца.

В этот вечер, катаясь по полям, он всю дорогу думал о Реции, и из головы его не выходил вопрос, придется ли ему еще когда-нибудь увидеть ее.

На обратном пути, когда солнце уже склонялось к горизонту и тени приняли большие размеры, он случайно подъехал к той части стены, окружавшей его сад, по соседству с которой росли старые тенистые деревья.

Вдруг Юсуф заметил под сенью их медленно прогуливавшуюся молодую женщину.

Казалось, она не слышала и не замечала его приближения, она откинула покрывало с лица, чтобы свободнее вдыхать освежительный вечерний воздух.

Это была Реция. Оставив спящего ребенка в хижине, словно гонимая какою-то невидимою силой, она снова вернулась под сень деревьев, чтобы насладиться чудным вечером.

Тут-то и заметил ее Юсуф. Радостный испуг охватил его при виде прекрасного, горячо любимого им существа. Он не ошибался: это была она, прелестная Реция! Он снова нашел ее, снова видел перед собою ее чудный образ!

Он невольно остановил лошадь, боясь пошевелиться, чтобы не быть замеченным. Он свободно мог любоваться прекрасной фигурой, прелестным, милым лицом своей возлюбленной.

Вдруг Реция заметила всадника и проворно накинула ячман на лицо.

Юсуф спрыгнул с лошади, не схватив ее поводья, что было ему за дело, куда денется лошадь и что с нею станется! Он пустил ее, а сам поспешил к Реции. Какое счастье! Он снова нашел ее!

Заметив, что она не узнала его, он не сказал, что давным-давно знает и любит ее, не сказал и кто он. Но он был с нею так вежлив, приветлив и деликатен, что расположил Рецию в пользу незнакомого юноши; она позволила ему идти рядом с собой и с удовольствием прислушивалась к его умному, увлекательному разговору. Да, она должна была сознаться себе, что этот знатный юноша обладал нежным, чувствительным сердцем.

Юсуф был счастлив, что нашел Рецию.

Он спросил, где она живет, и молодая женщина чистосердечно и без замешательства отвечала ему. Тут Реция заметила, что лошадь его все удаляется. В ответ на это принц сказал, что она не убежит, но что он готов обойтись без лошади, он так доволен, что наконец встретил ее.

При этих словах молодая женщина покраснела под своим покрывалом. Немного погодя она объявила, что должна идти домой, и Юсуф не удерживал се. Он простился, и они расстались.

Принц в счастливом настроении вернулся в павильон. Трудно было узнать в нем прежнего меланхоличного, необщительного Юсуфа. К удивлению прислуги, он пришел пешком. Никто не смел спросить его о лошади. Через несколько часов конюхи поймали блуждающее по полю верное животное, отыскивающее своего хозяина. Прислуга не знала, чем объяснить этот странный случай, все заметили только, что принц был гораздо веселее и счастливее обыкновенного.

Реция не знала, что юноша, говоривший с нею, был принц. Правда, ей показалось, что она уже раз видела его, но где – этого она не могла припомнить.

Вернувшись домой, она долго еще думала о незнакомом красивом, приветливом юноше. Когда она на следующий вечер снова пришла на свое любимое место, он был уже там.

Теперь ей казалось, что она сделала нехорошо, снова придя на это место.

Он же подошел к ней с нескрываемой радостью, подал ей руку в знак приветствия и предложил быть ее кавалером, уверяя, что это было бы для него высшим наслаждением и что всю ночь и весь день он радовался возможности снова увидеть ее.

Эти слова, так искренне выходившие из глубины души Юсуфа, произвели удивительное действие на Рецию. Она чувствовала, что юноша любит ее, что он всем своим чистым сердцем привязан к ней, может быть, она могла бы быть счастливой, ответив ему взаимностью… но она принадлежала другому, она была не свободна, она не могла принадлежать ему! Ее сердце, любовь – отданы были другому! Хотя Сади оставил и забыл ее, она все-таки желала оставаться ему верною до смерти! Она не могла отдать свою руку этому юноше, если бы даже он и желал осчастливить ее; она должна была остаться в нищете и бедности, должна была принести эту жертву своей любви!

На следующий вечер, снова встретив Рецию в тени деревьев, Юсуф опустился перед нею на колени, страстно схватил ее руку и признался в своей пламенной любви.

– Будь моей, Реция, – умолял он, – я люблю тебя, я не могу быть счастлив без тебя! Ты должна быть моею!

Хотя Реция и знала, что юношу зовут Юсуфом-Изеддином, но ей неизвестно было, что это – сын султана.

– Встань! – коротко сказала она, поднимая принца. – Не заставляй страдать себя и меня, Юсуф! Не ищи моей взаимности, не требуй, чтобы я принадлежала тебе! Будь другом бедной Реции, которая не смеет нарушить своей клятвы! Я принадлежу другому, – тихо созналась она, – я не могу быть твоей!

– Ты принадлежишь другому? Еще и теперь?

– Вечно! Вечно!

При этих словах у принца так и упало сердце.

– Так ты не можешь любить меня? – тихо спросил он.

– Нет, я могу любить тебя, Юсуф, как друга, как брата, – отвечала Реция, – такою же любовью должен и ты любить меня! Умоляю тебя сделать это! Не требуй от меня большего! Будем друзьями!

Просьба была так искренна, нежна и так мило произнесли ее уста Реции, что принц, увлеченный добротою и прелестью своей возлюбленной, схватил ее руку и осыпал ее поцелуями.

– Не отталкивай меня, Реция! – воскликнул он. – Я ведь ничего другого не желаю, как только иметь право любить тебя, прекраснейшая и очаровательнейшая из всех женщин.

И страстный юноша порывисто прижимал руку Реции к своим устам.

Она дрожала, она чувствовала, что должна удалиться, должна бежать от Юсуфа, что она принадлежит Сади…

– Я твоя, мой Сади, твоя! – прошептала она, вырвалась от принца и убежала.

Юсуф посмотрел ей вслед, ему было и больно и вместе с тем так хорошо на сердце, он ничего больше не хотел, как только иметь право любить Рецию!

 

VI

Сирра и черкес-палач

Вернемся теперь к Сирре, которую Будимир доставил на место казни перед деревянными воротами Скутари.

Только небольшая кучка любопытных собралась перед страшным эшафотом, воздвигнутым палачом.

Холодная, сырая, пасмурная погода, да еще то обстоятельство, что ни газеты, ни объявления не извещали о казни пророчицы, объясняли незначительное присутствие народа на этом ужасном зрелище, которое должно было произойти после заката солнца.

Мансур-эфенди, до самого часа казни все еще остававшийся Шейх-уль-Исламом, тоже не одобрял лишней огласки; он не знал, какое еще действие произведет на публику казнь пророчицы. Очень легко могло случиться, что в подобном случае народ вступился бы за «чудо» и на месте казни дело дошло бы до опасных демонстраций. Мансур-эфенди имел обыкновение заранее обдумывать все и принял меры для предупреждения подобного неприятного случая.

Когда карета с преступницей подъехала к подмосткам, на которых возвышалась виселица, Будимир прежде всего приказал своему помощнику продеть веревку сквозь массивное железное кольцо в передней перекладине.

Между тем отряд кавасов широко оцепил подмостки.

Только что Будимир попробовал, хорошо ли действует опускной клапан, как вдруг прискакал гонец от Мансура с приказанием поспешить с исполнением приговора, дабы не привлечь большого внимания.

На место казни прибыло уже несколько имамов, на которых возложена была обязанность перед казнью призвать преступников к покаянию и молитве. Не раз приходилось им исполнять эту обязанность – сотни, даже тысячи преступников в последнюю минуту жизни видели они, – но и они содрогнулись при виде Сирры. Такого страшного существа, такого безобразия они никогда еще не видывали.

На Сирре надета была длинная красная одежда приговоренных к смерти.

В этом ужасном костюме она казалась еще страшнее, чем когда-либо.

Сирра проворно и ловко, словно кошка, влезла на подмостки, когда помощник палача снял с нее веревки, кроме одной, привязанной к ее руке. Подобно тому, как водят на цепи диких зверей, так и помощник палача на веревке ввел Сирру на подмостки.

Небольшая кучка зрителей из народа с ужасом и отвращением смотрела на преступницу – на это страшное существо, влезавшее на подмостки. Они не знали, что это была пророчица, бывшее орудие Шейх-уль-Ислама.

Напрасно искала Сирра удобного случая вырваться из рук палача. Она была таким созданием, для которого ничего не значило при случае обновить рубцы, покрывавшие лицо и шею Будимира! В бешенстве и отчаянии она была страшна, владея тогда ужасной силой, и готова на все, чтобы только освободиться или отомстить за себя.

Но помощник палача был осторожен! Он оставил одну веревку на руке Сирры. В то время как он поднимался по ступеням подмосток, рядом с ним лезла и она, будучи не в силах убежать; слуга Будимира крепко держал ее.

Солнце, так долго огненным шаром видневшееся из-за тумана и туч, уже склонялось к горизонту, через минуту оно должно было исчезнуть – а казни в Константинополе совершались всегда после заката.

Когда Сирра подошла к столбам, составлявшим виселицу, слуга передал своему господину веревку, на которой он держал Сирру, словно дикого зверя.

К ней подошли имамы. Она потребовала, чтобы ее прежде всего освободили от позорной веревки.

Один из имамов дал знак палачу исполнить желание преступницы, и вот последние оковы сняты были с Сирры.

Она увидела себя теперь свободной, но Будимир и его помощник были так близко, что стоило им только протянуть руку, чтобы снова схватить ее.

Имамы призвали осужденную к молитве и показали ей место, где должна она была совершить ее. Сирра последовала приглашению и опустилась на колени. Ей было это очень кстати: теперь она избавилась от неприятного соседства черкеса-палача.

Минута, назначенная для молитвы, была последняя в жизни преступника! И так уже слишком долго длилась вся эта церемония! Будимир думал о приказании Шейх-уль-Ислама. Казнь должна была совершиться сию же минуту.

Однако он не смел помешать молитве. Сложив свою руку на груди для молитвы, Сирра обдумывала возможность побега. Она все еще не отказалась от мысли избежать виселицы, все еще не приготовилась к смерти. Неужели она должна была умереть безвинно, неужели Мансур должен был победить, он и грек восторжествовать? Нет, этого не должно случиться! Даже в последнюю минуту она не отчаивалась! Одно, что ее беспокоило, – это длинная красная одежда! Если бы она на самом деле рискнула на попытку к бегству, эта длинная одежда стала бы ей непреодолимым препятствием, а скинуть ее она не могла. Будимир крепко привязал ее к телу.

Однако она должна была на что-нибудь решиться; время, данное ей для молитвы, уже проходило – палачом овладело нетерпение. Через минуту, когда он схватит ее и набросит петлю на шею, будет уже поздно, тогда все уже будет кончено!

Не теряя ни минуты, Сирра внезапно вскочила, прежде чем Будимир и слуга его могли схватить ее, своею единственною рукою быстро сорвала с себя красный балахон и, оставшись в своей обычной черной одежде, проворно и ловко, как кошка, спрыгнула с подмостков в середину отступивших от ужаса жандармов. Громкий крик раздался из толпы свидетелей этого неожиданного происшествия при казни; безобразное создание, на которое с тех пор, как явилось оно на подмостки, все смотрели с удивлением и отвращением, теперь внезапно приобрело в глазах зрителей дьявольский характер, и большинство из них расступилось с громким криком.

Но Будимир не хотел так легко отказаться от своей жертвы. Вместе с помощником он бросился в погоню за осужденной, в то время как кавасы разбежались с диким криком, а все свидетели этой страшной, дикой погони в ужасе расступились.

Несмотря на свою ловкость и проворство, она ошиблась в расчете: число зрителей было так незначительно, да и те, которые были, так боязливо отступали перед нею, что она тщетно пыталась найти среди них защиту и спасение. Она бросалась туда и сюда, преследуемая палачом и его слугой, – но все было напрасно. Недолго продолжалась эта погоня и кончилась неудачно для Сирры, которая снова очутилась в руках черкеса-палача.

Будимир опять втащил свою жертву на подмостки. Хитрой Сирре вторично чуть было не удалось убежать от него – в третий раз этого не должно было случиться. Со свойственной ему уверенностью и искусством он накинул ей петлю на шею, в то время как она стояла на опускном клапане – через минуту Сирра, вися на веревке, качалась бы в воздухе…

Но вот по дороге с другой стороны ворот показался во весь опор мчавшийся всадник, издали махавший белым платком. Палач, глаза которого от бешенства и напряжения во время погони за преступницей налились кровью, не видел всадника, но имамы закричали ему, чтобы он остановил казнь.

Уже нога Будимира была на засове, руки Сирры были уже завязаны на спине – и петля накинута ей на шею.

В эту минуту всадник подъехал к подмосткам. Это был Гассан, адъютант султана.

– Именем могущественного султана, остановись! – закричал он. – Осужденная помилована! Именем его величества, она должна остаться в живых! – слова эти подействовали.

Во всаднике, проворно соскочившем с коня, черкес-палач сразу узнал адъютанта султана.

Сирра поняла, что она спасена.

Петля уже так крепко стягивала ей шею, что она заранее предвкушала ужасную смерть на виселице, и теперь в последнюю минуту ей вдруг подоспела помощь.

Будимир выпустил из рук веревку. Гассан подал ему приказ султана.

– Я прибыл не слишком поздно! Осужденная невинна в убийстве! – воскликнул Гассан и затем приказал кавасам привести карету.

Палач был лишен своей жертвы! Изумленные имамы тихонько перешептывались между собой – Сирра же, как только сняли с нее петлю, дрожа опустилась на колени.

Все зрители: мужчины и женщины – были крайне удивлены тем, что осужденная в последнюю минуту была помилована; этого никогда еще не бывало! В это время Гассан приказал освобожденной из рук палача девушке сесть в приведенную карету и ехать в Беглербег; сам вскочил на лошадь и последовал за каретой. Любопытные разбрелись, не увидев ожидаемой казни.

Имамы поспешили в конак Шейх-уль-Ислама донести ему о случившемся, но не застали дома Мансура-эфенди.

Черкес-палач был в крайнем негодовании, хотя он и должен был получить такую же плату за казнь, как если бы Сирра действительно была повешена, однако он был сильно раздражен тем, что у него похитили жертву в последнюю минуту, когда им овладела уже жажда крови.

Когда кавасы и любопытные все разошлись, он все еще оставался вместе с работником на подмостках. В слепом бешенстве он начал рубить столбы виселицы и ломать подмостки. Глухие удары топора доносились до ближайших улиц Скутари, между тем как вечер быстро покрыл своею мглою город и место казни.

В это время карета, в которой ехала избавленная от ужасной смерти Сирра, доехала до Беглербега. Здесь у больших проезжих ворот Гассан приказал спасенной им девушке подождать немного, пока он вернется.

После этого он отправился в покои султана и доложил ему, что пророчица еще не казнена, а ждет внизу, чтобы выступить свидетельницей против Мансура и раскрыть его преступления.

– Я не желаю более ни видеть, ни выслушивать ее! – воскликнул Абдул-Азис. – Она должна радоваться, что избежала смерти, а в доказательствах вины Шейх-уль-Ислама мы более не нуждаемся. После того как он сегодня же вечером уже отрешен от должности, я желаю, чтоб Феми-эфенди занял его место, и приказываю, чтобы он от моего имени передал это бывшему Шейх-уль-Исламу; пусть он радуется, что сильнее не почувствовал моей немилости. Тебе же обязаны мы благодарностью за твои неусыпные старания постоять за истину и обличить виновных, тебе и Сади-паше!

Мы желаем дать тебе новое доказательство нашей благосклонности и с этого дня жалуем тебя великим шейхом нашего двора. Ты знаешь, сан этот равносилен званию визиря.

Гассан преклонил колено перед султаном и благодарил его за эту необыкновенную милость. Титул великого шейха при Константинопольском дворе давно уже был вакантным. Последним владельцем его был принц. Теперь же Гассан как любимец султана носил этот титул, дававший ему право не только по-прежнему быть всегда в свите султана, но и занять одну из высших должностей, приносящую огромные доходы.

Когда через несколько дней после того великий визирь занемог так опасно, что едва ли можно было надеяться на его выздоровление, большинство его дел и докладов султану принял на себя Сади-паша. Абдул-Азису он был симпатичнее других, к тому же он пользовался полным доверием Махмуда-паши и более всех был посвящен в его дела.

Гуссейн Авни-паша и его сослуживцы с досадой смотрели на нового молодого советника султана. Сади возвышался по службе слишком быстро. Они начали бдительно наблюдать за ним. Хотя он еще и не мог вытеснить их, но все-таки положение его начинало сильно тревожить их.

От Махмуда-паши они уже избавились, хотя он еще не умер, но болезнь его была такого рода, что он фактически был устранен. Теперь им угрожала новая опасность в лице Сади и Гассана.

В кругу визирей возникали уже мысли и планы, преследовавшие неслыханную цель – свержение с престола султана Абдул-Дзиса, который вел себя чересчур независимо, хотел возвести на престол сына своего Юсуфа и отменить старые законы престолонаследия.

Но об этих планах пока еще умалчивали, они возникали только в головах отдельных лиц.

Хотя великий визирь Махмуд-паша и не умер скоропостижно от яда, поднесенного ему греком Лаццаро в письме, однако заболел таким сильным воспалением, что в продолжение нескольких недель жизнь его была в опасности. Даже когда, по-видимому, последняя была устранена, состояние его здоровья было еще настолько опасным, что доктора предписали ему немедленный отъезд из Константинополя. Махмуд-паша должен был в сопровождении семейства отправиться куда-нибудь подальше, в высоко над морем лежащее место, и здесь попытаться восстановить свое расстроенное здоровье. О занятии прежней, крайне ответственной должности пока нечего было и думать.

Гассан через одного из слуг объявил ожидавшей его внизу, в карете, Сирре, что она свободна и может идти куда угодно. Итак, Сирра счастливо избежала всех опасностей, вырвалась из рук низвергнутого ею Мансура, – но куда было ей теперь идти?

Прежде всего ей хотелось отыскать Рецию. С этой целью она отправилась в дом убитой и уже схороненной Ганнифы, но нашла дом пустым. Наступила ночь. Пробродив по улицам Скутари, она велела перевезти себя в Галату. Казалось, что-то тянуло ее к жалкому, старому, грязному домишке ее бесчеловечной матери, Кадидже, от которой она никогда не видела ничего, кроме оскорблений и мучений.

Чудно создано человеческое сердце! Вечно стремится оно вернуться под родительский кров, будь это даже бедная, жалкая хижина, хотя ты там ничего не видел, кроме горя и лишений.

Что за таинственная сила влечет нас под родительский кров? Есть ли хоть один человек на свете, который бы не стремился к нему или даже в старости с отрадой не вспоминал о нем?

Итак, Сирра прокралась к жалкому, грязному деревянному домишке, где жила ее мать Кадиджа.

Дверь была заперта. Над подъездом, как почти во всяком турецком доме, помещался маленький балкон. Со свойственным ей проворством Сирра вскочила на балки, а оттуда уже и на балкон. С него она пролезла на чердак, где старая Кадиджа хранила разные ненужные и ломаные вещи и куда она никогда не ходила.

Тут Сирра расположилась на ночлег, и здесь намерена она была жить, подобно летучей мыши или сове, которые ищут себе убежища в заброшенных необитаемых местах, где они защищены от людского преследования.

 

VII

Салон леди Страдфорд

Густой серый туман расстилался над улицами Лондона. Сквозь это покрывало не было видно ничего, кроме бесчисленного множества мерцающих огоньков уличных фонарей.

Экипажи двигались медленно, зато на тротуарах пешеходы с деловой суетливостью толкали друг друга.

В аристократическом квартале Лондона, известном под именем Вест-Энда, под вечер тоже господствовало сильное оживление, но пешеходов здесь было немного, разве только лакеи да повара. А все улицы были переполнены экипажами.

По Риджент-стрит, одной из лучших улиц Лондона, шел в этот туманный вечер какой-то молодой иностранный офицер. Он был в турецкой форме: серой военной шинели и фуражке. По-видимому, он искал нужный дом.

Навстречу ему попался лакей.

– Одно слово, – обратился к нему иностранец на чистом английском языке, – близко ли отсюда дом леди Страдфорд?

Лакей пристальным взглядом окинул молодого иностранного офицера.

– Да, милорд, – отвечал он, – на этой стороне, сейчас же за Кондуит-стрит.

Молодой турецкий офицер поблагодарил его и пошел дальше.

Завернув за угол вышеупомянутой улицы, выходящей на Риджент-стрит, он увидел впереди себя одетую в черное даму, которая переходила через грязное, сырое и скользкое шоссе. В это же время несколько кабриолетов мчались по улице в направлении Риджент-стрит.

Даме грозила опасность быть раздавленной.

Молодой офицер увидел, что лошади одной кареты чуть было уже не наехали на нее, и счел долгом спасти даму.

Схватить ее и поставить на тротуар было для него делом одной секунды.

– Прошу извинения, миледи, – сказал он, когда дама была уже в безопасности, – одна секунда – и вы были бы опрокинуты лошадьми.

Дама под густой черной вуалью, пораженная бесцеремонностью незнакомца, смерила его гневным взглядом и хотела уже высказать ему свое негодование, но внезапно изменила тон, узнав настоящую причину такого поступка иностранца и поняв, что обязана ему спасением.

Молодой офицер сразу понял, что она принадлежит к высшему кругу.

– Если так, то к чему извинения, милорд, – сказала она, – я не имею никакого повода сердиться на вас, напротив, должна быть благодарна вам за оказанную услугу.

Очевидно, что-то особенное заставило эту даму отправиться в такое позднее время одну, да еще пешком и под такой густой вуалью, чтобы не быть узнанной.

Молодой турецкий офицер был, по-видимому, заинтересован. Дама, в свою очередь, была удивлена, встретив в этот час на Реджент-стрит турецкого офицера не в экипаже, а пешком.

– Я, кажется, угадываю ваши мысли, миледи, – сказал молодой офицер, продолжая идти рядом с таинственной незнакомкой, – вас удивляет то, что я отправился в один из отелей этой улицы не в экипаже, а пешком.

– Еще более дивлюсь я тому, что вы, иностранец, так превосходно владеете английским языком, – прервала его дама. – Вы уроженец Востока?

– Точно так, миледи, я собираюсь сделать визит леди Страдфорд, отель которой должен быть здесь поблизости, – откровенно продолжал молодой офицер.

При этих словах дама чуть заметно вздрогнула, искоса взглянув на своего юного, простодушного спутника; вероятно, он принадлежал к иностранным дипломатам, но, казалось, мало еще освоился с ее тонкостями.

Но дама под черной вуалью жестоко ошибалась. Эта простодушная откровенность скрывала глубокий расчет и, действительно, имела быстрый и блестящий успех.

– Леди Страдфорд? – спросила она. – Вы разве ее знаете?

– Точно так, миледи. Год тому назад я имел честь быть представленным леди Страдфорд в Константинополе.

– Так она была и на Босфоре? – спросила дама, сопровождая слова свои язвительной улыбкой.

– Точно так, миледи! Но смею спросить, что значит это «и», с таким ударением произнесенное вами?

– То, что леди Страдфорд по разным тайным делам была уже в Париже, Мадриде и Риме!

– Я слышал, что леди служит дипломатии!

– Дипломатии, вот как! – сказала она, и в тоне ее голоса слышалось сильное раздражение. – Другие, – продолжала она, – напротив, утверждают, что леди просто авантюристка, цель которой составляют одни интриги!

– Это слишком суровый приговор, миледи!

– Ах, не говорите этого! – почти с гневом прервала дама своего спутника. – Такой авантюристке ни один приговор не может быть назван суровым! Эта леди Страдфорд – одна из тех темных личностей, о которых никто не знает ничего настоящего. Верно только то, что в Париже поведением своим она вызвала разные сплетни, наделавшие много шума, и что она в разводе с мужем.

– Так леди замужем?

– Разумеется! Разве вы этого не знаете? – отвечала таинственная незнакомка. – Впрочем, в ее духе оставлять всех в недоумении касательно своих семейных отношений, это ее метод!

Казалось, теперь только разговор приобрел интерес в глазах молодого офицера; после этих слов он решил, что дама под черной вуалью, наверно, соперница Сары Страдфорд.

– Известие, что леди Страдфорд замужем, действительно, застало меня врасплох, – сказал он.

– Замужем ли леди Страдфорд, я не знаю. Говорят только, что муж ее – капитан или адмирал сэр Страдфорд!

– Так адмирал!

– С адмиралом ли или с капитаном она в разводе, не знаю, слышала только, что в скором времени он вернется в Лондон из дальнего путешествия. Это вас удивляет, милорд, – сказала, смеясь, дама под вуалью. – Да, да, о, если бы только поклонники этой авантюристки знали, как они обманываются и как предмет их обожания обманывает своего супруга!

– Кто же эти поклонники, миледи?

– Какая нужда мне знать и называть всех их, милорд, говорят даже, что к числу их принадлежит и герцог Норфолк. Говорят так, правда ли, я еще не знаю!

– Герцог Норфолк! Приятель первого министра? – спросил изумленный турецкий офицер.

– Он самый. Видите там экипаж? – вдруг воскликнула дама, указывая на изящную карету, куда только что вошел господин, вышедший из роскошного, как дворец, дома леди Страдфорд. – Это герцог! Это действительно он!

Молодой офицер хотел задать еще один вопрос своей незнакомке, но она, не сказав ни слова больше, скрылась уже в тумане, расстилавшемся над Лондоном. Появление герцога Норфолка, которого она, казалось, ожидала, внезапно спугнуло ее; она поспешно удалилась, по всей вероятности, она была или отвергнутая возлюбленная герцога, или вообще соперница прекрасной Сары Страдфорд – так решил молодой турецкий офицер и, подойдя к дому известной англичанки, позвонил.

Мигом отворилась дверь, и молодой человек вошел в теплый, освещенный подъезд, образующий собою просторную, устланную коврами галерею.

Навстречу ему вышел швейцар в ливрее.

– Нельзя ли доложить обо мне леди Страдфорд? – обратился к нему молодой офицер.

Дворецкий позвонил, и через несколько секунд на ступенях лестницы явился лакей, которому швейцар поручил иностранца.

В это время Сара Страдфорд стояла в своем будуаре, куда она только что вернулась после отъезда герцога Норфолка, который привез ей роскошный букет.

Сара держала еще в руках душистый подарок из редких дорогих цветов, задумчиво смотрела она на цветы и в рассеянности ощипывала лепестки, на лице ее играла улыбка. Немного погодя, положив букет на мраморный столик, она подошла к зеркалу.

Казалось, она осталась довольна осмотром. Сара должна была признать, что все еще была красива, а ее изящный, эффектный туалет еще более увеличивал ее очарование.

Но вот в будуар вошла горничная и доложила, что в приемной ждет иностранный офицер, желающий засвидетельствовать свое почтение.

– Кто это такой? – спросила Сара, быстро оживляясь.

Горничная на серебряном подносе подала ей визитную карточку.

«Зора-бей, военный атташе при турецком посольстве», – прочла Сара, радость сверкнула в ее глазах.

– Пусть проводят благородного бея в желтый салон, – приказала она и еще раз с улыбкой взглянула на визитную карточку. – Это он! Он приехал! – шептала она в сильном волнении. – Наконец-то, наконец-то!

Казалось, Сара давно уже ждала молодого дипломата и тосковала о нем.

Она, расположения которой добивались самые высокопоставленные лица Лондона, с трепетною радостью встретила посещение этого молодого турецкого бея!

С сияющим лицом спешила она через анфиладу роскошно меблированных комнат в желтый круглый салон. Стены салона были обиты золотисто-желтым штофом, потолок был чудесно расписан художником.

Освещение салона производило удивительное впечатление. В стенах были окошечки с матовыми стеклами, разливавшими мягкий, нежный свет. Меблировка представляла смесь восточной роскоши с европейским стилем. У круглой стены помещались диваны, обитые дорогим желтым, затканным цветами атласом. Посреди салона стояла огромная ваза с тропическими широколиственными растениями и редкими душистыми цветами, у входа, точно в карауле, стояли два амура из белого мрамора, поддерживая большие вазы с цветами. Там и сям стояли золоченые столики с шахматами, альбомами и разными безделушками. Пол был устлан дорогим ковром.

При входе Сары в желтый салон Зора-бей пошел к ней навстречу в восторге от их встречи.

– Наконец-то я опять вижу вас, миледи, – сказал он, наклоняясь поцеловать руку прелестной женщины.

– Вы сдержали свое слово, сэр, вы явились сюда дипломатом!

– Я у королевы дипломатов! – тихо отвечал Зора-бей, любуясь прекрасной англичанкой.

– Милости просим, сэр, – сказала Сара, любезно приглашая гостя сесть рядом с нею, – я очень рада видеть вас! Теперь вы должны мне рассказать о Стамбуле, о том, что было с вами за то время, что мы не виделись.

Зора-бей последовал ее приглашению и рассказал о позднейших событиях в Турции, о своих личных приключениях, об угрожавших ему опасностях и о своем назначении.

Сара принимала такое живое участие во всем, что разговор с каждой минутой становился все живее и увлекательнее.

Так быстро и радостно прошел первый визит.

Зора рано распростился, он слышал, что леди Страдфорд надо ехать куда-то на вечер или в театр, и, должно быть, не ошибся, так как Сара не удерживала его. Она пригласила его на следующий вечер, объяснив, что тогда она надеется быть свободной. Зора с удовольствием принял приглашение, какая-то непреодолимая сила влекла его к прекрасной англичанке.

На другой день Сара в восхитительном туалете приняла своего гостя, и Зора должен был сознаться, что он никогда еще не видел ее такой очаровательной, как в этот вечер.

Она провела его в маленький кабинет, меблированный черным деревом, где стоял ее большой письменный стол. Комната освещалась маленькой люстрой с тонкими матовыми колпаками.

Черная мебель и темно-зеленая обивка стульев и диванов создавали в комнате чудный полумрак.

Зора рассказал своей покровительнице об успехе его первых визитов у влиятельнейших лиц лондонской дипломатии.

– Затем я был у герцога Норфолка, – продолжал он и при этом имени пристально посмотрел на Сару.

– Вот как! – улыбаясь, сказала она. – Так вы были у герцога!

– Не он ли правая рука первого министра? Не от него ли зависит все, мой дорогой друг? – спросил Зора. – Вы знакомы с герцогом?

– Так себе, отчасти!

– Он кажется немного угрюмым и необщительным!

– Дипломат, мой благородный бей! – снова сказала, улыбаясь, Сара.

– Потом я был и во французском посольстве!

– У маркиза Вителя?

– Не забывайте, что и он принадлежит к числу важнейших для меня лиц!

– И он принял вас любезно, не правда ли?

– По его обращению можно было подумать, что я ему уже известен, однако этого быть не могло, – продолжал Зора-бей, с улыбкой взглянув на Сару, – он казался моим покровителем!

– Вы не ошиблись, Зора. Я недавно говорила ему о вас в одном обществе! Вы не сердитесь на меня за это?

– Так вы знакомы и с маркизом? Значит, я не ошибся, миледи, предполагая у вас обширный круг знакомств и множество поклонников, – сказал Зора-бей, – к ним, вероятно, принадлежат и маркиз, и герцог, и министр.

– Да, мой дорогой друг, все, все! – улыбаясь, согласилась Сара. – Вы называете их моими поклонниками, хорошо! Пусть так, вы зовете их обожателями леди Страдфорд, но прибавьте: для достижения ее целей.

– Так, значит, и я служу тем же целям, миледи?

Взгляд, полный упрека, был ему ответом.

– Я до сих пор еще не знала, что вы умеете так оскорблять, – сказала она глухим голосом.

– Если я обидел вас, то простите меня, Сара, – с чувством произнес молодой бей. – Простите мне и вопрос, который я должен предложить вам!

– Говорите! – отвечала Сара.

– Вы замужем?

Сара слегка вздрогнула, казалось, она не ожидала этого вопроса, однако он был сделан вполне естественно и должен был дать ей понять, что Зора любит ее. Прежде всего он хотел получить объяснение этому. Он должен был знать во что бы то ни стало, была ли Сара свободна!

– Меня оклеветали перед вами, – после короткой паузы тихим, дрожащим голосом сказана она. – Ваш вопрос убеждает меня в этом! Но я отчасти сама заслужила этот удар!

– Так это правда, Сара? Отвечайте мне! Так вы уже замужем?

– Нет, сэр! – коротко и гордо, отвечала леди Страдфорд. – Все, что вам об этом наговорили, – ложь! Но довольно. Вы получили от меня объяснение, не спрашивайте более!

– Так это тайна, Сара?

– Пока еще – да! Позже вы все узнаете!

– Однако вы или другие ожидают адмирала Страдфорда?

– Я просила вас, Зора, не спрашивать больше; от вашей чести я требую на этот раз уважить мою просьбу, – гордо и энергично перебила его Сара. – Я знаю, – продолжала она, – что вам и одному вам я обязана дать объяснение. Не дождавшись, пока я сама открою вам все, вы теперь уже коснулись этого дела; не знаю, почему мне так трудно именно вам говорить об этом. Пока вы знаете довольно, впоследствии, повторяю, вы узнаете все!

– Не считайте меня недостойным вашего доверия, Сара! Я спрашиваю не из пустого любопытства, этого неудержимо требует мое сердце.

– Мне отрадно слышать такие речи, – прошептала леди Страдфорд.

Была ли это комедия? Или в ней заговорило глубоко пережитое чувство? Казалось, она была сильно взволнована. Зора схватил ее руку, она была холодна, влажна и дрожала.

По-видимому, он коснулся глубокой, тяжкой тайны, скрывавшей прошлое этой женщины.

– Простите меня, Сара, – кротко и нежно сказал он, заключая в свои объятия дрожащую леди, как будто желая утешить и защитить ее. – Я не буду больше беспокоить вас своими расспросами. Вы сами должны открыть мне все, когда придет время.

– Благодарю вас, Зора, за это обещание и за добро. Поверьте мне, вы не будете обмануты. Если я только увижу, что не стою больше вашего внимания, что я слишком низко пала, чтобы заслуживать ваше участие, тогда… но довольно, – перебила она внезапно, стыдясь своей минутной слабости и быстро вскакивая с места. – Прочь все эти мысли и воспоминания! – решительно вскрикнула она. – Прочь все беспокойства и сомнения! Вы у меня, Зора, я рада, что снова вижу вас. Вы сдержали свое слово. Если бы даже я хотела сомневаться в серьезности и искренности вашего чувства, то ваше присутствие здесь – лучшее доказательство этому. Как должна я благодарить вас за то, что вы первый в жизни оказали мне такое благодеяние.

– Как первый, Сара?

– Да, первый. Вы хотите намекнуть мне на моих обожателей, как вы тогда назвали их, – чем могут быть они мне, Зора? Или вы думаете, я не вижу их замыслы и не понимаю речи? Подобного благодеяния не могут они оказать мне, друг мой! Но мы добрались до серьезных вещей, от которых отвязаться не так-то легко, разве только силою отогнав их, как мрачные привидения, как порхающих летучих мышей, беспокоящих нас. Будем говорить о другом, Зора.

Тут мрачная серьезность внезапно исчезла с лица прекрасной леди, и она снова стала прежней, тонко улыбающейся дамой большого света, умеющей так мило и остро шутить, прежней веселой и любезной собеседницей.

Поздно ночью ушел от нее Зора, и то скрепя сердце. Он должен был сознаться, что Сара была удивительным существом, что под дипломатической улыбкой ее и кажущимся ледяным спокойствием и строгой обдуманностью скрывалось нечто такое, чего не подозревал за нею никто: тайная скорбь, снедавшая ее сердце, которой она не смела коснуться.

Что скрывалось в ее тревожном прошлом? Каковы были ее отношения с ее многочисленными обожателями высшего круга? Не имел ли Зора полное основание быть осторожным? В душе его происходила борьба… но любовь одержала верх! И если бы даже любовь к этой прекрасной, живущей двойной жизнью леди влекла его к гибели, он не мог бы поступить иначе – Сара приворожила его. Какая-то волшебная сила влекла его к ней. К тому же она была не только прекрасной, умной, одаренной натурой, но вместе с тем и опытной, сведущей дипломаткой.

Незаметно для Зоры, в минуту опасности, она помогала ему своим советом и знакомством, благодаря ей он скоро стал любим и уважаем во всех высших кружках лондонского общества как тонкий, ловкий дипломат.

Так прошло несколько месяцев.

Однажды, вернувшись из гостей, Зора узнал от своего лакея, что в его отсутствие спрашивал его какой-то незнакомый господин.

Зора спросил его имя, но слуга не знал, незнакомец не захотел назвать себя и сказал, что придет на другой день.

С нетерпением ждал Зора таинственного гостя и на другой день остался дома.

В назначенный час слуга вошел в комнату и доложил о приходе гостя.

Зора приказал ввести его.

Через минуту дверь отворилась и на пороге показался таинственный незнакомец.

Трудно описать удивление Зоры; в одно мгновение оно уступило место шумной радости.

– Сади-паша! Мой старый верный друг! – воскликнул он и с распростертыми объятиями поспешил ему навстречу. – Ты здесь, в Лондоне?

Это был действительно Сади, в европейском костюме. Его стройная фигура, твердая, уверенная поступь, изящные манеры – все обличало в нем придворного, а его искренность и радушие выдавали в нем прежнего Сади.

– Да, друг мой Зора. Тебя действительно посетил Сади, который инкогнито здесь, в Лондоне! – отвечал он, усаживаясь в кресло.

– Вот так приятный сюрприз! – вскричал Зора. – Какое неожиданное свидание!

И оба рассказали друг другу все, что было пережито ими в это последнее время. Зора поведал, как он через Вену и Кельн счастливо добрался до Лондона и как тогдашний поединок его с изменником Магометом остался без всяких последствий, что Сади и сам уже знал. Затем он описал свои первые шаги на дипломатическом поприще и очень удивился тому, что Сади знаком со всеми посланными им в Стамбул рапортами и письмами.

– Ты должен узнать причину этого, – улыбаясь, сказал Сади. – Последнее время я находился в свите Махмуда-паши и пользовался его доверием, так что все важные депеши проходили через мои руки.

– Говорят, великий визирь внезапно захворал?

– Да, от яда, неизвестно каким манером ему поднесенного. С трудом смогли спасти ему жизнь, и он давно уже уехал из Стамбула!

– А кто его преемник? – спросил Зора.

– Пока еще не назначен, только после моего возвращения отсюда решится это!

– Уж не сбывается ли мое предчувствие? – вскричал Зора, вопросительно посмотрев на своего друга. – Не твоей ли голове предназначается эта честь?

– Нет, Зора, не думаю. По этому поводу султан не высказал еще ничего определенного. Тебе хочется знать, что привело меня сюда, я это вижу. И так как в моем тайном поручении ты должен помогать мне и делом, и советом, то я намерен прежде всего посвятить тебя в эту тайну!

– Ты здесь инкогнито?

– Как приезжий путешествующий паша, а не чрезвычайный посол султана! Ты знаешь, что вассальные государства поднимаются, и это может иметь серьезные последствия, которые теперь никто и не предвидит. При дворе узнали, что недавно французским посланником послана в Англию к первому министру депеша, в которой сообщается решение Франции относительно Турции. Поэтому очень важно достать эту бумагу или, по крайней мере, копию с нее. Это и есть цель моей поездки. Я хочу попытаться узнать от министров содержание этого документа.

– Я боюсь, чтобы тебе не пришлось удовольствоваться одними обещаниями, друг мой.

– Как это случилось со мной в Париже? Мне не удалось что-нибудь сделать; я узнал только, что бумага была помечена номером семьсот тринадцать.

– Семьсот тринадцать! – вскричал с улыбкой Зора.

– Какое несчастное совпадение. Подумай только, ведь 7 и 13 самые несчастливые цифры.

– Но, может быть, для нас они будут благоприятны.

– Ты ничего не узнаешь от министров, Сади. Это государственная тайна. Но если ты не откажешься от помощи, которую предлагает тебе друг твой Зора, то он употребит все усилия, чтобы помочь тебе достичь твоей цели.

– Какие же средства есть у тебя для этого?

– Я могу сделать все тайными путями и средствами.

– Мне более нравится делать открыто и прямо!

– Я это знаю, но теперь это может только повредить, Сади. Не заботься об интригах, которые связаны неизбежно с дипломатией, я беру на себя достать бумагу № 713 или копию с нее.

– Копию? Да, это было бы лучше всего.

– Как долго думаешь ты остаться в Лондоне?

– Пока не исполню данного мне поручения. Но мне надо спешить, так как долг призывает меня в Стамбул.

– Дело с этой бумагой, должно быть, будет интересно. Кроме того, у меня еще есть здесь союзница, которая будет в этом очень полезна. Ты хочешь, может быть, остаться неизвестным?

– Да, я хотел бы пожить здесь как можно тише и незаметнее.

– Хорошо, друг мой. Мы примемся за дело и попытаемся достать тебе копию, а пока останься у меня, и мы поговорим о прошлом и о том, что нам еще предстоит.

Дружеская беседа Зоры и Сади продолжалась далеко за полночь.

 

VIII

Крест и полумесяц

Отряд обоих восставших вождей, ведший с собой старого заклинателя змей, проходил ночью через редкий лес. Ранним утром они хотели напасть на стоявший за лесом лагерь турецкого войска. Только несколько миль разделяло врагов.

Этот отряд являл собою пеструю, плохо вооруженную толпу, правда, во многих местах к ней примыкали уже хорошо организованные отряды, и восстание все более и более разгоралось. Народ, терпевший до сих пор иго турок, поднимался и готов был скорее умереть, чем переносить долее угнетение.

Несмотря на бесчисленные обещания улучшить участь христиан и дать им одинаковые права с мусульманами, турецкое правительство и не думало сделать что-либо для «гяуров».

Более чем когда-либо мусульмане давали почувствовать христианам свое превосходство над ними.

Неудивительно поэтому, что один за другим поднимались угнетенные народы, доведенные до отчаяния притеснениями.

С гор и равнин – отовсюду собирались люди в отряды восставших; каждый знал жестокость и беспощадность турок, каждый знал, что угрожает ему, если победа будет на стороне войск султана…

Тихо приближался отряд к турецкому лагерю.

Старый заклинатель, которого вели связанным двое босняков, потребовал, чтобы его привели к предводителю отряда.

Один из вождей тотчас же подошел к старику.

– Ты считаешь меня шпионом, – сказал тихим голосом Абунеца. – Я не сержусь на тебя за это, хотя я доказал уже тебе, что шпион был не я, а Алабасса.

– Ты турок!

– Но все-таки я не хочу вашей гибели. Я не хочу пролития крови, – отвечал старик. – Разве может быть шпионом тот, кто советует вам вернуться, кто предупреждает вас, что ваши силы слишком слабы и что вы идете на погибель. Вы ведете меня с собой; что же, я готов следовать за вами, пока вы не убедитесь, что я был прав, предостерегая вас.

– Когда мы это увидим, ты будешь освобожден.

– Будет уже поздно, когда вы это увидите, – сказал заклинатель. – Вернитесь, пока еще есть время.

– Вернуться было бы трусостью! Нет, никогда! – отвечал предводитель восставших. – Если мы победим, ты погиб, так как это докажет, что ты хотел спасти своих. Если мы будем разбиты, ты будешь свободен идти куда хочешь. Я так решил, и мое слово неизменно.

– Ты хочешь, чтобы было так, – хорошо! Я сделал все возможное, чтобы отвратить пролитие крови…

Восставшие продолжали молча двигаться вперед, и наконец шедшие впереди отряда разведчики донесли, что на опушке леса находится лагерь турок, окруженный цепью часовых.

Тотчас же решено было немедленно напасть на турок. Старый заклинатель змей был привязан к дереву, чтобы не мог сбежать и сообщить туркам численность и намерение восставших.

При первом свете зари бойцы креста двинулись вперед.

Вдруг в лагере турок зазвучали трубы, и все пришло в движение, восставшие бросились вперед, чтобы не дать врагам времени собраться, но было уже поздно, и ядра полетели навстречу нападающим.

Хотя при бледном и неверном свете зари трудно было узнать силы противника, однако предводители христиан убедились в ту же минуту, что силы турок были гораздо значительнее, чем они предполагали. Старый заклинатель был, значит, прав!

Но было уже поздно отступать, и бойцы бросились вперед.

Турки подпустили их почти к самому лагерю и встретили тут убийственным огнем.

В то же время отряд кавалерии ударил с фланга на нападавших, которые, таким образом, очутились между двух огней.

Христиане дрались с изумительным мужеством, хотя ядра и вырывали целые ряды их и перевес сил турок был слишком велик.

Но, казалось, на этот раз мужество заменяло недостаток численности.

Несмотря на страшные потери, восставшие неудержимо двигались вперед, проникли, наконец, в самый лагерь, и тут закипела отчаянная борьба. Однако неравенство сил было слишком велико, и после двухчасового боя восставшие принуждены были отступить к лесу, чтобы там, под защитою деревьев, продолжать битву.

Такой маневр был очень благоприятен для бойцов. Только таким образом могли они спастись от совершенного истребления, которое было бы неизбежно, если бы туркам удалось отрезать их от леса. Турки сами увидели это, но было уже поздно.

В лесу восставшим нечего было опасаться нападения турецкой кавалерии, а пехота была для них не страшна. Битва продолжалась, и гром выстрелов далеко разносился по лесу. Турки употребляли все усилия, чтобы проникнуть в чащу, но бойцы мужественно отбивали все их нападения, и каждый шаг вперед стоил туркам потоков крови.

Час проходил за часом, а бойцы полумесяца все еще не могли продвинуться вперед, и офицеры видели, что ряды их отрядов редеют от губительного огня противника.

Сам паша убедился, наконец, в безуспешности борьбы и отозвал свои войска.

Ужасный план созрел в его голове, план, в случае удачи которого восставшие были бы истреблены или отброшены с громадными потерями.

Паша приказал кавалерии и пехоте занять опушку леса со всех сторон, а артиллерии стрелять в ту часть леса, где скрывались восставшие.

Земля дрожала от грома выстрелов, и ядра посыпались на лес, дробя деревья и убивая бойцов, искавших за ними защиты!

Началась ужасная бойня. Избегнувшие счастливо ядер и падающих деревьев гибли под пулями турок, занимавших опушку леса, а спасшиеся от пуль гибли под саблями кавалеристов.

Один из предводителей был убит, но другому удалось, наконец, собрать в глубине леса остаток своего отряда. Мало-помалу собрались все уцелевшие, и к вечеру на поляне среди леса из уцелевших осталась третья часть отряда, остальные были или убиты, или тяжело ранены.

Несмотря на этот страшный урон, восставшие не пали духом и единодушно требовали от вождя, чтобы тот вел их снова против турок.

Они хотели во что бы то ни стало пробиться сквозь ряды врагов, чтобы соединиться с другими отрядами своих товарищей.

Предводитель не противился их желанию и с наступлением ночи повел их опять к лагерю турок.

Дружно бросились восставшие на врагов, не ожидавших нападения, и ворвались в лагерь.

Кровавый бой закипел между бойцами креста и полумесяца.

Кто мог устоять против этого отчаянного мужества! Кто мог выдержать этот бешеный натиск!

Турки смешались и дрогнули.

Ничтожный отряд бойцов проложил себе дорогу сквозь их ряды. Паша приказал было кавалерии остановить наступление врага, но было уже слишком поздно. Восставшие успели уже пробиться сквозь ряды турок, хотя и ценою громадных потерь.

Кавалерия пыталась было преследовать уходивших на соединение со своими, но несколько залпов заставили ее отказаться от этого намерения.

Несколько восставших поспешили на то место, где они оставили заклинателя змей, чтобы излить на него свой гнев, хотя его слова и оправдались, – но этому несправедливому намерению не суждено было исполниться. У подножия дерева лежали только веревки, которыми был связан старик, а самого его не было.

Нашли ли его турки и освободили, или ему удалось самому отвязаться, никто не мог этого сказать. Как бы то ни было, но заклинатель исчез.

 

IX

Реция и принц

Однажды вечером, вскоре после заката солнца, Черный гном проскользнула в развалины Кадри.

Повсюду вокруг царствовала глубокая тишина, нарушавшаяся только треском бесчисленных кузнечиков.

До сих пор Сирре не удалось еще узнать что-либо о судьбе Реции. Она перестала уже питать надежду, что той удалось избегнуть преследования Мансура и Лаццаро, и снова ею овладела мысль, что несчастная находится опять в Чертогах смерти.

Но несмотря на знание всех самых потаенных мест этого ужасного места, все поиски Сирры были бесплодны.

Это только усилило решимость Сирры защитить во что бы то ни стало несчастную. Она хотела своей любовью загладить все зло, которое принесла Реции ненависть Кадиджи.

Старая гадалка и не подозревала, что ее дочь нашла себе убежище так близко от нее, поэтому Сирра вышла из дома незамеченная матерью.

Добравшись до развалин, Черный гном стала внимательно рассматривать их, как бы ища след Реции.

В ту же минуту она заметила, что к развалинам подходит Лаццаро с каким-то человеком, с которым он, по-видимому, горячо о чем-то говорил. Спрятавшись за развалившейся стеной, Сирра стала наблюдать за подходившими и узнала в спутнике грека ходжу Неджиба, того самого, который в доме софта был в числе ее сторожей, которого она в последнее время часто видела у матери.

По оживленности, с которой они вели разговор, Сирра догадалась, что дело идет о чем-то важном, поэтому она решилась следить за ними и, проникнув в середину развалин, добраться до комнаты совета и слушать у дверей ее. Для Черного гнома, проворной и ловкой, это было легко, и, проскользнув, как змея, сквозь расщелину стены, она без труда добралась до комнаты совета почти в одно время с греком и ходжой Неджибом.

В комнате совета находился уже Мансур-эфенди.

С того времени, как он перестал быть Шейх-уль-Исламом, его честолюбие еще более возросло.

Ничто не могло остановить его в стремлении к власти. Все средства казались ему хороши для достижения его планов. Он, не задумываясь, пускал в дело кинжал и яд, чтобы только избавиться от тех, кто стоял у него поперек дороги.

Сирра окаменела от ужаса, узнав из разговора Мансура с Лаццаро и Неджибом, что его ненависть простирается уже на Сади и что уже найдены убийцы, которые должны лишить его жизни вместе с великим визирем Махмудом-пашой.

– Сади-паша уже несколько дней, как уехал, – сказал Лаццаро. – Куда и с каким поручением, этого я не мог никак узнать. Очевидно, тут есть какая-то тайна, тем более, что паша уехал так неожиданно, что даже не успел побывать у принцессы.

– Продолжай следить! Он должен скоро вернуться! – приказал Мансур.

– Я принес тебе сведения о галатской гадалке Кадидже, могущественный Баба-Мансур, – начал ходжа Неджиб. – До сих пор тебе была неизвестна причина ненависти, которую питала Кадиджа к толкователю Корана Альманзору и всему его семейству. Теперь эта загадка разрешена.

– Говори, ходжа.

– Я следовал твоему приказанию, могущественный и мудрый Баба-Мансур, и в последнее время часто бывал у старой гадалки, – продолжал Неджиб. – Скоро я добился ее полного доверия, только об Альманзоре и ненависти к нему она продолжала упорно молчать. Но сегодня, благодаря опиуму, она выдала мне последнюю тайну, рассказала мне причину своей ненависти к Альманзору. Жадность побуждала ее к этому!

– Жадность? – спросил Мансур.

– Я давно уже знал, что Кадиджа не без причины ненавидит толкователя Корана и его семейство, – заметил Лаццаро.

– Это открытие очень важно, мудрый Баба-Мансур, – продолжал Неджиб. – Оно касается важной тайны, которая до этой минуты была от тебя скрыта. Старая Кадиджа знает о сокровищах калифов могущественного дома Абассидов, последними потомками которых были Альманзор и его дети.

– Сокровища? – спросил мрачно Мансур.

– Да, мудрый и могущественный шейх! Сокровища, скрытые внутри одной пирамиды.

Мансур-эфенди был почти испуган словами Неджиба. Для него было очень неприятно, что о существовании сокровищ калифов знает старая гадалка и что, кроме того, об этом узнали Лаццаро и Неджиб. Однако он победил овладевшее им волнение и принял презрительный вид.

– Глупости! – сказал он. – Пирамид так много. А сказала ли тебе Кадиджа, в которой из них лежат сокровища?

– Она искала и нашла их. Она проникла даже внутрь ее, – но не могла найти сокровища.

– Должно быть, благодаря опиуму, она сделала все эти открытия?

– Нет, мудрый Баба-Мансур, ты ошибаешься, – возразил Неджиб. – Опиум только развязал ей язык. Эти сокровища – цель всех ее желаний, и уже десятки лет она прилагает все усилия, чтобы овладеть ими.

– Значит, она еще не потеряла надежду?

– Нисколько! Эти сокровища для нее все. Для того чтобы присвоить их себе, она хотела истребить все семейство Альманзора.

– Присвоить? Значит, она уже нашла их? – спросил Мансур.

– Она еще раз пыталась проникнуть внутрь пирамиды. Как я понял из ее слов, ей оставалось только проникнуть за одну стену, чтобы найти сокровища, и этого она не могла сделать.

– Этим и кончились ее попытки?

– До сих пор, да! Но она нисколько не потеряла надежды и ждет только удобного случая, чтобы…

– Исполнить свое безумное намерение, – прервал Мансур-эфенди. – Эта гадалка, должно быть, помешалась, и на это надо обратить внимание, так как она может причинить много бед, если будет гадать не в полном разуме.

– Она не помешана, мудрый и могущественный Баба-Мансур.

– Очень часто случается, что сумасшествие незаметно, но тем не менее оно существует. Необходимо присматривать за гадалкой, приведите ее сюда, она, не колеблясь, последует за вами, а здесь вы поручите Тагиру смотреть за ней.

Мансур хотел захватить в свои руки Кадиджу, с ее помощью попытаться найти сокровища калифов и затем, когда не будет более в ней надобности, сделать ее навек немой.

Сирра слышала весь разговор, происходивший в комнате совета, и таким образом также узнала, отчего мать ее с такой ненавистью преследовала Альманзора и его детей.

Выйдя осторожно из развалин, Сирра спряталась за кустом у входа в Чертоги смерти, откуда ей было видно ведущую внутрь развалин дорогу.

Было уже совершенно темно.

Прошло не более часа, как Сирра услышала снова шаги и голоса и увидела приближавшихся Лаццаро и Неджиба в сопровождении ее матери.

Старая гадалка, очевидно, и не подозревала о грозящей ей опасности, так как она спокойно следовала за своими спутниками и, по-видимому, была в лучшем расположении духа.

Скоро все трое подошли так близко, что Сирра могла расслышать их разговор.

– Да, мой сыночек, – говорила Кадиджа, – там ты найдешь прекрасную Рецию, которую ты так давно ищешь.

Сирра стала жадно прислушиваться. К несчастью, она не могла расслышать названия места, где спряталась Реция.

– Как ты могла это узнать? – спросил Лаццаро.

– Хи, хи! От меня ничего не скроется! – засмеялась старуха. – То, что я сказала, верно, ищи и ты найдешь ее там. Что это, разве мы не идем к башне?

– Нет, мы пройдем тут, – отвечал грек.

– Здесь я еще ни разу не была, сыночек.

В эту минуту они поравнялись с кустом, за которым сидела Черный гном, и вскоре исчезли в темных переходах развалин. Кадиджа все еще не подозревала, что через одно мгновение она будет уже заключена в тюрьму, откуда ей не суждено выйти живой. Смерть ожидала ту, которая так часто употребляла ее как орудие для выполнения своих замыслов. Наказание постигло преступницу скорее, чем кто-либо мог предвидеть.

Сирру больше всего беспокоило, что ей не удалось расслышать названия места, где скрывалась Реция, и поэтому она решилась ожидать возвращения грека, так как была уверена, что он тотчас же отправится на поиски Реции. Следуя за Лаццаро, Черный гном могла таким образом найти пропавшую дочь Альманзора.

Не прошло и четверти часа, как Лаццаро и Неджиб показались снова, разговаривая между собой и смеясь над испугом и криками гадалки, слишком поздно узнавшей, что она попала в западню.

У входа они расстались, и грек пошел через открытое поле по направлению к берегу Босфора.

Поле было совершенно открыто, не было ни малейшего деревца или кустарника, за которым можно было бы скрыться, поэтому Сирра, несмотря на глубокий мрак, могла следовать за Лаццаро только с чрезвычайной осторожностью и на большом расстоянии.

Пройдя мимо дворца принца, Лаццаро направился к полотну железной дороги.

Вдали виднелся огонек, и к нему-то, казалось, и шел грек.

Подойдя ближе, Сирра увидела, что свет виднелся в окне домика железнодорожного сторожа. Реция должна была быть тут, или, по крайней мере, обитатели домика могли указать, где найти ее.

Когда грек подошел к домику, Сирра остановилась и, припав к земле, чтобы не быть замеченной, стала наблюдать за всеми его движениями.

Лаццаро подошел к окну, в котором виднелся свет, и заглянул в него, затем он обошел с другой стороны и взглянул в противоположное окно.

Вслед за тем он отошел от домика и пошел по на правлению к Скутари.

Подождав немного и видя, что грек не возвращается, Сирра пошла к хижине и тогда увидела, что было причиной поспешного ухода грека. Какой-то человек, должно быть сторож, вышел из домика и обошел вокруг него.

Не найдя ничего подозрительного, сторож вернулся в хижину, дверь заперлась, и свет погас.

Тогда Сирра проскользнула к окну и тихо постучала.

Обитатели домика, вероятно, крепко спали, так как внутри не послышалось никакого движения.

– Реция! Ты здесь? – спросила Сирра.

Внутри домика послышался шепот.

– Реция! Милая Реция! – продолжала, возвысив голос, Сирра. – Скажи мне, тут ли ты? Это я, твой друг, Черная Сирра.

Окно отворилось, и показалась голова Реции.

– Слава Аллаху! Это ты! – вскричала Сирра вне себя от радости. – Наконец-то я снова тебя вижу, дорогая моя Реция.

– Как ты меня нашла? – спросила Реция, узнавая Черного гнома.

– О! Как я рада, что нашла тебя в живых!

Обменявшись несколькими словами со старой Харрем, Реция отворила дверь и вышла из хижины.

В кратких словах Сирра поспешила рассказать ей обо всем случившемся в последнее время, особенно предостерегая от грека, которому сделалось известно, где она укрывается.

Узнав, что у Реции есть ребенок, Черный гном пришла в восторг и начала прыгать, как дитя. Просьбы Сирры были так настоятельны, что Реция наконец сдалась и вынесла из хижины сына, видеть которого непременно хотела бедная девушка.

– О! Это просто ангел! Маленький ангел! – вскричала сквозь слезы Сирра, осыпая дитя поцелуями. – Он будет так же красив, как ты и Сади.

Это имя напомнило Реции ее горе, и она залилась слезами.

Сирра принялась утешать ее.

– Он возвратится к тебе! – говорила она. – Он не может забыть тебя! Ты так добра, так хороша, так верна, так достойна его любви! Ты одна можешь сделать его счастливым, а не та гордая принцесса. Утешься, не приходи в отчаяние, прекрасная Реция.

– Вот мое единственное утешение, – сказала Реция, прижимая к сердцу дитя. – Все прошло, Сирра. Ах, я так люблю Сади!

– Знает он, где ты скрываешься? Знает он про ребенка? – спросила Сирра. – Нет? Но ведь он должен это знать.

– Ты хочешь отыскать его, позвать сюда от моего имени? Не делай этого, Сирра. Если Сади не вернется ко мне сам, если его любовь не настолько сильна, тогда пусть лучше мое сердце разорвется от горя!

– Сади-паша не в Стамбуле. Он уехал.

– Откуда ты это знаешь?

– Я узнала это от его слуг несколько дней тому назад. Он уехал надолго, но куда и зачем, неизвестно. Сам султан послал его. Как высоко, значит, ценит его султан, как много он ему доверяет!

– Да, он высоко поднялся! – сказала Реция. – Лучше бы этого не было! Он осыпан почестями и наградами, но они разобьют его счастье, как и мое! Теперь я одна и покинута, Сирра!.. Но нет, это неправда! Аллах хотел дать мне утешение в моем горе!

– Сади к тебе возвратится!..

– Пусть он будет свободен! – прервала Реция. – Я не хочу делить его с другой, после того как я владела им одна!

– Ты не хочешь, чтобы он слышал о твоем ребенке?

– Нет! Нет!

– Но ведь он должен же знать, что ты жива, что ты его еще любишь. Ты не можешь запретить мне сказать ему об этом! Ты хочешь, чтобы он не знал ничего о ребенке? Хорошо, пусть будет по-твоему! Но я расскажу ему, когда он вернется, что ты по-прежнему верна ему. Только это одно. Пусть он делает, что хочет, но он должен знать это, я не могу молчать! Аллах да защитит тебя и твое дитя! – продолжала Сирра, целуя ребенка. – Я скоро тебя увижу. Берегись Лаццаро! Прощай!

С этими словами Черный гном оставила Рецию и исчезла во мраке…

На другой день вечером, когда Реция по своей привычке сидела далеко от хижины, под тенью старых громадных деревьев, ей вдруг послышался какой-то шорох.

Она стала прислушиваться.

Вдруг росшие вблизи кусты зашевелились, ветви раздвинулись, и между листьев показалась голова Лаццаро.

Реция окаменела от ужаса, она не могла ни вскрикнуть, ни двинуться с места.

Осмотревшись кругом, грек выскочил из скрывавших его кустов и бросился к несчастной.

– Наконец-то я тебя нашел, прекрасная Реция! – вскричал он, злобно сверкая глазами. – Не жди Сади! Он не придет сюда, он позабыл о тебе. Тебе остается теперь на выбор: или принадлежать мне, или попасть снова в руки Кадри.

Реция бросилась бежать, но не успела сделать несколько шагов, как грек был уже около нее и схватил ее за платье.

Кругом не видно было никого, и хижина сторожа была слишком далеко, чтобы там мог быть услышан крик. Реция, казалось, была полностью во власти Лаццаро.

Собрав последние силы, она крикнула, призывая на помощь.

– Молчать! – крикнул Лаццаро. – Чего ты кричишь, глупая! Будь моей и тебе нечего будет бояться!

Реция снова крикнула, употребляя все усилия, чтобы вырваться из рук грека.

В эту минуту вдали показался всадник, которого не заметили ни Реция, ни Лаццаро. Услышав крик, он пришпорил лошадь и поспешил на помощь несчастной.

– На помощь! – вскрикнула Реция в смертельном страхе.

– Она близка! – послышался вдруг чей-то голос.

Реция оглянулась и, увидев приближавшегося всадника, упала на колени.

Это был принц Юсуф.

– Что это значит? – вскричал принц, соскакивая с лошади и подходя к Лаццаро.

Вместо ответа грек устремил на него взгляд, полный злобы и ненависти.

Страшная сила этого взгляда была такова, что принцем невольно овладел страх, и он остановился неподвижно, казалось, не будучи в состоянии произнести слово.

Прошла страшная, тягостная минута.

Собрав последние силы, Реция бросилась к принцу и упала к ногам его, моля о защите.

Глаза Лаццаро оставили на минуту принца, и это разрушило их силу. Юсуф опомнился и вынул из кармана револьвер.

Увидев это угрожающее движение, Лаццаро поспешил спрятаться за ствол дерева.

Послав вслед ему пулю, принц наклонился к стоявшей перед ним на коленях Реции.

– Ступай в мой дворец, там ты будешь в полной безопасности, Реция, – сказал он. – Не бойся ничего, никто тебя не потревожит там, даже я сам не войду без твоего позволения.

– Прости, принц! Я не могу на это согласиться! – отвечала Реция. – Ты слишком добр и великодушен! Я не заслуживаю этого. Будь счастлив! Ты никогда более не увидишь меня.

В эту минуту принц и Реция были в нескольких шагах от домика сторожа.

– Ты не должна жить в этой несчастной хижине, – сказал принц. – Умоляю тебя, Реция, следуй за мной!

– Я не могу принадлежать тебе, принц. Я должна уйти! Я более уже не свободна. Прощай, ты более меня не увидишь!

С этими словами она исчезла в дверях хижины.

– Я буду искать тебя – и найду! – вскричал принц.