I

Новые сановники

Много важных перемен произошло при турецком дворе в последние месяцы. Но они не могли задержать хода событий. Вследствие неимоверных поборов и жестокого обращения турецких властей находившиеся под владычеством султана христианские княжества восстали.

Первыми взялись за оружие, чтобы сбросить ненавистное иго, боснийцы и болгары.

Повсюду стали появляться люди, которые подстрекали недовольных к открытым выступлениям. Это были приверженцы Мансура-эфенди и его сообщников; делали они свое дело так ловко и с таким успехом, что сумели разжечь междоусобную войну; это дало туркам повод со всей своей ненавистью к христианам жестоко расправляться с ними во славу пророка.

Ревнители веры хотели восстановить падшее могущество и величие ислама, они видели и понимали, как быстро приближался к закату турецкий полумесяц при последних правителях.

При жизни султана Абдул-Меджида возлагали большие надежды на Абдул-Азиса. Последние дни управления Абдул-Меджид совершенно не заботился о положении в стране и ее авторитете в мире. Бледный, изнеженный деспот предавался пьянству, казна была пуста, служившие в его свите офицеры в рваных мундирах сопровождали его императорское величество, а по молочно-белым мраморным плитам больших лестниц дворца босиком слонялась неравная прислуга. Но вот наступила роковая ночь Рамазана, в которую Абдул-Меджид расстался с жизнью и таинственной кончиной закончил свое жалкое существование.

Абдул-Азис в последнее время более чем когда-либо предчувствовал, что он вместе со своей империей приближается к пропасти. Дружба с западными державами казалась ему недостаточно прочной, и, чтобы утвердить свое императорское достоинство, он обратился к князьям Востока, еще поддерживающим его и верящим в могущество Турции.

Со всем почетом встретил он у Золотого Рога посла кашгарского эмира – Якуба-бея, осыпал любезностями генералиссимуса афганской армии Магомета Саддык-хана и даже принял одного подвластного ему шейха, Гассира-пашу, как своего гостя в Долма-Бахче. Все эти дружественные отношения были необходимы, чтобы найти себе опору среди своих соплеменников и единоверцев. Насколько Абдул-Азис действовал успешно, стараясь воспрепятствовать разрушению калифата, мы увидим впоследствии.

В безрадостном уединении проводил султан свои дни.

21‑го числа месяца Джемади-эль Ауваль ежегодно совершалось в Константинополе празднество в честь восшествия на престол султана Абдул-Азис-хана.

Город калифов, центр бывшей мировой державы, пытался праздничной вакханалией заглушить вопли бедствующего народа. Вот наступил знойный летний вечер, за которым внезапно следует ночь. И тогда восточный семихолмный город (как называют Константинополь в противоположность Риму) заливается морем света. Необозримые потоки пламени бледно-пурпуровыми полосами обрисовывают на темном небесном своде части города, мечети, дворцы и даже безмолвные кладбища. Словно огненные волшебные корабли, скользят суда по спокойной глади моря, похожей на расплавленную бронзу… Это прекрасный сон, на несколько часов разгоняющий ужасную действительность.

Местами расставлены по улицам отряды пехоты и кавалерии. Последние, отдыхая от продолжительной праздничной службы, слезают со своих роскошных коней и взад и вперед разгуливают по улицам. Отряды эти занимают постоянно только одну сторону улицы – другая же отводится публике.

И какая пестрая картина представляется здесь взору. Европейцы по большей части избирают для своих прогулок главную улицу Галаты, большой мост и площадь перед Исла-Джами в Стамбуле. Выше, к Высокой Порте, к стенам сераля, теснятся фигуры мусульман; модничают разодетые турки в чалмах, персы в высоких конических шапках, курды, даже хивинцы и татары в своих исполинских, закрывающих все лицо головных покровах. У ворот сераля сидит толпа мусульманских женщин, с часу на час ожидающих появления «земного светила», турецкого повелителя, лицо которого освещено хотя и усталой, но исполненной сознания собственного достоинства улыбкой. Конечно, его величие лучезарно, но блеск алмазов и других драгоценностей, сияя на обыкновенных смертных, не дает теплоты.

Этот султанский праздник должен был напоминать жителям турецкой столицы о блеске и величии престола.

Но могущество турецкой империи, перед которой некогда трепетало пол-Европы, потеряло свою силу. Двести лет тому назад тогдашний султан послал такое объявление войны немецкому императору:

«Мы, Волки-ханы, милостью Великого Бога на небе, и я, Бог на земле и величайший державный император, отрада и спасение турок и язычников и губитель христианства» – это было вступлением, затем следовало само объявление войны, и в заключение говорилось: «А потому ты должен вполне ожидать, что мы в скором времени осадим и займем своими силами всю Германию, нашу империю, не желая держать у себя тебя и твоего брата Карла».

Теперь турецкая империя уже не та. Хотя великий визирь и мог еще ввести тот же язык в свой указ, но ему недоставало силы для того, чтобы тотчас же придать ему исполнение.

При дворе после падения Шейх-уль-Ислама произошли многочисленные перемены. Мансур-эфенди хотя и пал, но идеи его еще жили и царствовали. На место его Шейх-уль-Исламом назначен был Феми-эфенди, во всех отношениях следовавший советам Мансура.

Важным шагом в поддержку Мансура было назначение Рашида-паши министром. Рашид был слепым орудием Мансура, и назначение его визирем давало низверженному Мансуру в руки новые средства и впредь поддерживать всюду свое могущество. Одного визиря он имел вблизи султана, и именно такого, который во всем беспрекословно исполнял его волю. Теперь нужно было приобрести второго.

В вечер султанского праздника, полгода спустя после своего низвержения, Мансур-эфенди скрылся от торжественных огней, заливавших морем света все дома и площади города. Он отправился в развалины Кадри. Здесь все еще была его власть. Здесь был невидимый трон, нити которого были могущественнее, чем те, что находились в руках министров.

Войдя в галерею Башни мудрецов, Мансур увидел там грека Лаццаро, который, зорко глядя по сторонам, в почтительной позе приближался к нему. Лаццаро с тех пор, как его прогнала принцесса, находился в услужении у Мансура-эфенди. Теперь, по-видимому, он возвращался с важным известием.

Мансур дал ему знак следовать за ним, и оба вошли в залу совета.

– Ну что, был ты в конаке Гуссейна Авни-паши? – спросил Мансур своего слугу.

– Конак военного министра, могущественного Гуссейна Авни-паши, занят часовыми и слугами, – отвечал Лаццаро. – Мне удалось познакомиться с Ибрагимом, доверенным слугой паши, и я отправился к нему. Произошло нечто очень важное и благоприятное для тебя, мудрый Баба-Мансур, – продолжал грек, лукаво прищурив глаза. – Нечто такое, что отдаст в твои руки благородного пашу.

– Я поручил тебе узнать, желает ли Гуссейн Авни-паша иметь свидание со мной.

– И я принес тебе, мудрый Баба-Мансур, ответ, что благородный паша считает за честь сегодня же вечером посетить тебя здесь.

Сам Мансур был, по-видимому, поражен таким успешным результатом переговоров.

– Как это так случилось? – спросил он.

– Твой раб Лаццаро донесет тебе сейчас обо всем, мудрый повелитель, и посвятит тебя во все подробности. Гуссейн Авни-паша, военный министр, теперь твой. Он безусловно примкнет к тебе и вполне подчинится твоим советам, так как ему нанесено оскорбление.

– Ему нанесено оскорбление? Кем же? – спросил Мансур-эфенди.

– Тем, кому благородный паша был до сих пор самым ревностным слугой, – принцем Юсуфом-Изеддином.

– Что ты сказал? Принцем?

– Ты знаешь, повелитель, что у Гуссейна Авни-паши есть молодая прекрасная дочь, которую зовут Лейла. Благородный паша, желая обеспечить себе благосклонность султана и еще более расположение принца и приобрести на него влияние, отдал свою дочь Лейлу принцу Юсуфу в супруги. Принц, казалось, был тоже влюблен в дочь паши, но это было одно мимолетное увлечение, сердце принца все еще пылает любовью к пропавшей без вести дочери Альманзора. Юсуф приказал вчера одному из своих адъютантов отвезти прекрасную Лейлу в конак ее отца.

– Неслыханное оскорбление! – пробормотал Мансур, и торжествующая улыбка пробежала по его лицу, так должен улыбаться дьявол при виде новой жертвы, запутавшейся в его сети.

– В доме своего сиятельного отца прекрасная Лейла пала на колени, в отчаянии ломая себе руки, – продолжал свой доклад Лаццаро, – и паша едва мог удержать несчастную от самоубийства, она непременно хотела лишить себя жизни, так как любит принца!

– Трагическая судьба, клянусь бородою пророка!

– Постигший ее позор, отчаяние, свидетелем которого был сам отец, – все сошлось одно к одному, чтобы возбудить в могущественном визире страшную злобу. Однако как военный министр, член тайного совета сераля и один из высших сановников он преодолел свой гнев. Он заперся с дочерью и дал ей клятву мести. Это успокоило Лейлу; сегодня ее видели в экипаже на главной улице Перы.

– А паша?

В эту минуту в залу совета вошел молодой дервиш и с низким поклоном остановился перед Мансуром.

– Прости мне, мудрый Баба-Мансур, что я должен тебя беспокоить, – тихо сказал он, – сейчас прибыл благородный Гуссейн Авни-паша и спрашивает тебя.

– События опережают мой доклад! – с поклоном сказал Лаццаро.

– Проводи сюда господина военного министра! – приказал Мансур молодому дервишу и встал, чтобы принять высокого сановника, появление которого заставило его торжествовать в душе. В его руках были теперь все новые служители, все могущественные. Рашид-паша и теперь даже и Гуссейн Авни-паша, самый влиятельный из всех, так как в его распоряжении было войско, которое его любило, – слушали его, Мансура, указания.

Он дал своему доверенному слуге знак удалиться, а сам пошел навстречу военному министру.

Тот только что вошел в галерею башни. Министр был в европейском костюме и в красной чалме. Бородатое лицо его выражало энергию, но было мрачно.

Гуссейн Авни-паша поздоровался с Мансуром-эфенди и быстро вошел с ним в залу совета.

– Приветствую тебя, мой благородный паша! – сказал Мансур вкрадчивым тоном с видом преданности. – Я не смел надеяться приветствовать тебя здесь! Тем более благословляю тот час, который привел тебя сюда!

Гуссейн Авни-паша принял приглашение Мансура и сел рядом с ним.

– Благородный Рашид-паша сообщил мне, что ты приглашаешь меня на свидание! – отвечал он. – Теперь настал для меня час последовать твоему приглашению!

– И это случилось в день султанского праздника? – пытливо спросил Мансур-эфенди.

– Объясняй себе как угодно, Мансур-эфенди!

– В таком случае я объясню это в свою пользу или, лучше сказать, в пользу дела, которому я служу! – сказал Мансур. – Ты самый могущественный и усердный сторонник султана, желающего изменить порядок престолонаследия, чтобы доставить корону принцу Юсуфу. Я желал бы обменяться с тобою взглядами по этому делу, и твое посещение доказывает мне, что ты желаешь удостоить меня этой чести в то время, как султан из окон сераля любуется на ликующую толпу.

– Одни ли мы и не подслушивает ли нас кто-нибудь? – спросил Гуссейн Авни-паша.

– Никто нас не видит и не слышит.

– Так знай же: я был сторонником султана, о котором ты сейчас говорил, мудрый Мансур-эфенди!

– Так ты уже более не поборник этого нововведения? – спросил Мансур, по-видимому крайне удивленный. – Должен ли я верить своим ушам? Давно ли благородный паша, военный министр, надежда армии, так счастливо изменил свое мнение? Давно ли желания султана потеряли свою самую могущественную опору? Ты видишь меня радостно удивленным! Никакая другая весть не могла бы меня так осчастливить: ты должен же знать, что желание это не было поддержано остальными вельможами империи. Один ты защищал его, и я боялся тебя, нет, позволь мне говорить с тобой откровенно: я боялся за тебя! Теперь я вдвое счастлив приветствовать тебя, благородный паша! Одно твое содействие, одна твоя помощь нужна еще нам для сохранения старых традиций нашего могущественного государства.

– Я пришел предложить тебе руку помощи, мудрый Мансур-эфенди, я стал другим! Я вижу теперь, что изменение закона о престолонаследии может привести к гибели; с этого дня я непримиримый враг этой перемены, и мое единственное желание – употребить все средства для того, чтобы помешать исполнению этого.

– Дозволь мне обратить внимание твое на то обстоятельство, что люди сживаются со своими желаниями, – отвечал Мансур. – Султан и принц Юсуф всей душой преданы своему желанию, и они употребят все, чтобы привести его в исполнение.

– Тогда они погибнут вместе со своим желанием, – мрачно сказал Гуссейн Авни-паша.

Глаза Мансура сверкнули при этих словах – он дружески обратился к военному министру:

– Намерен ли ты сдержать свое слово, желаешь ли ты способствовать нашему делу? – спросил он.

– Я уже сказал тебе это!

– В твоей власти погубить султана и принца Юсуфа! В твоей власти низвергнуть их обоих!

Гуссейн Авни-паша, казалось, ужаснулся чудовищности этого плана.

– Государственная измена… – прошептал он.

Мансур дьявольски улыбнулся:

– Это пустой звук, подобные слова часто пугают нас. Пойми меня хорошенько, благородный паша, ни ты, ни я, ни мы все, наконец, низвергаем султана и принца – они сами погубят себя! Желание отмены древних законов приведет их к падению! Твое дело будет только подтолкнуть и поощрить их к этому государственному перевороту! Партия наша велика, она включает весь Стамбул и все государство – это партия принца Мурада, законного наследника престола! Спрашиваю только, желаешь ли ты тайно примкнуть к этой партии? В таком случае, ты должен пытаться поддержать и укрепить в султане его желание и привести к желанному и нужному результату!

– Я готов на это!

– Ты важен для султана, так как в твоем распоряжении войско, – продолжал Мансур. – Дай понять ему, что, действуя силою, он и принц скорее всего достигнут цели своих желаний!

– Да, да! Твоя правда! – воскликнул Гуссейн Авни-паша.

– Уверь султана, что войско безгранично предано ему и готово содействовать в перевороте, который должен отдать престол принцу Юсуфу. Это ободрит его и побудит к решительным действиям…

– Это будет предательство! – пробормотал паша.

– В твоей власти возвести на престол принца Юсуфа или…

– Ни за что! Никогда не бывать этому! – поспешил воскликнуть Гуссейн.

– Тогда прими во внимание мой совет – заставь султана поверить в успех насильственной меры, и он ухватится за нее, если ты только обнадежишь его в помощи войска! Больше тебе ничего не надо делать, благородный паша. Султан и принц Юсуф сами бросятся в пропасть – дело обойдется без нашей помощи!

– Пусть будет так! Я ваш! – отвечал военный министр, и этим словом была решена участь султана и Юсуфа. – Они падут, чего они вполне заслуживают, благородный паша!

– В добрый час! – заключил Мансур этот тайный и столь обильный последствиями разговор; затем он вместе с военным министром вышел из залы совета и провел его через всю галерею до самого выхода.

Там они расстались.

Мансур-эфенди, торжествуя, вернулся в Башню мудрецов, а Гуссейн Авни-паша в своем экипаже поехал в город, который все еще утопал в море света, – уныние и бедствие толпы были заглушены блеском праздника.

 

II

Предатель

Между тем Сади так сильно возвысился в милости не только у великого визиря, но и у султана, что уже причислялся к визирям, не нося еще в действительности этого титула. Сильное, непреодолимое желание подыматься все выше и выше при дворе наполняло его душу, и в сердце его не было другого стремления, как только сделаться необходимым султану.

Но благородство Сади побуждало его, сверх того, преследовать еще и другую цель – облегчить нищету и бедствия народа! Махмуд-паша, великий визирь, нисколько не заботился о том, что положение людей из низших классов в государстве с каждым днем становилось все ужаснее. Великий визирь преследовал только свои внешнеполитические планы, о внутренних же делах государства он очень мало беспокоился и менее всего думал о бедствиях несчастного народа.

Сади хотел воспользоваться своим высоким положением не для своего личного обогащения, как это делало большинство других сановников, но для облегчения нужд и бедствий народа.

Эти стремления вызывали в высших чиновничьих кругах только затаенный смех, а муширы и советники шептали друг другу, что эти человеколюбивые стремления молодого паши еще улягутся. Другие же полагали, что он питает слишком смелые замыслы на будущее, стремясь сделаться любимцем народа, и что это легко может ему удасться, так как вместе с рукою принцессы ему достанутся несметные богатства.

Новый визирь Рашид-паша, а также и Гуссейн Авни-паша выказывали ему большое расположение, а Сади был слишком доверчив, чтобы видеть за этим что-нибудь другое, кроме желания подружиться с ним.

Сади сам был чужд всякого лукавства. Его исполненная благородных планов и стремлений душа, его жаждущий великих подвигов ум и в других не подозревал ничего дурного, а потому он чистосердечно и с радостью примкнул к новым друзьям.

В этом бурном порывистом стремлении к славе и почестям он забыл Рецию, ее бледный образ только по ночам еще являлся ему. Виной тому было проснувшееся в нем честолюбие, которое заглушало все остальные чувства, но все-таки не могло уничтожить его благородства и великодушия.

Первое время часто по ночам, когда он покоился на своих мягких подушках, когда блеск и свет погасали вокруг и безмолвие ночи окружало его, в воображении его рисовался прекрасный образ Реции, слышался ее нежный голос, называвший его по имени. Он вскакивал с постели, и имя Реции замирало у него на устах.

Утром же образ ее бледнел перед хлопотами во дворцах, перед просьбами бедных просителей, которым покровительствовал Сади, перед встречами с визирями и министрами, перед блеском трона, к ступеням которого он мог приблизиться. Потом исчезал образ, терялось воспоминание, внутренний голос, напоминавший ему о Реции, был заглушен суетою мира, жаждою подвигов.

Упоенному взору молодого паши представлялось блестящее светило трона, и он чувствовал, что здесь найдется для него столько дела, сколько едва могли вынести его силы. Он чувствовал, что здесь, на высокой службе, необходимо честное сердце, бьющееся для блага народа и султана. И на нем, вышедшем из народа, прежде других лежала обязанность занять это место и выполнить все сопряженные с ним обязанности.

Через несколько дней после султанского праздника Гассан и Сади сошлись в Беглербеге.

– Очень рад, что встретил тебя, – сказал Гассан, входя вместе с Сади в пустую комнату по соседству с кабинетом султана.

– Ты хочешь что-нибудь передать мне?

– Предостеречь тебя, – отвечал Гассан.

– Предостеречь? И какой у тебя торжественный вид!

– Это потому, что мое предостережение очень важно.

– Относительно кого же намерен ты предостерегать меня, Гассан?

– Относительно новых друзей.

Сади с удивлением и вопросительно поглядел на своего товарища.

– Я все еще не понимаю тебя, – сказал он.

– Ты собираешься примкнуть к Рашиду и Гуссейну.

– Они весьма предупредительны относительно меня.

– И притом фальшивы.

– Ты меня удивляешь.

– Тем не менее это правда, Сади. Я не доверяю этим обоим визирям, они преследуют свои личные планы и замыслы. Рашид давным-давно – орудие Мансура.

– Мансур перестал иметь орудия, друг мой. Мансур не имеет уже более власти.

– Открыто нет, это правда. Но втихомолку он все еще закидывает свои сети. Ты знаешь, что Рашид-паша ему одному обязан своим теперешним положением и всем, что имеет. Рашид и теперь еще орудие Мансура.

– Ты, Гассан, глядишь на все слишком мрачно.

– Не отвергай моего предостережения. И Гуссейн Авни-паша с некоторых пор изменился, причина понятна: ты знаешь, принц был настолько неосторожен, что отослал дочь его Лейлу в конак отца. Гуссейн никогда не забудет этого оскорбления, но он слишком умен и осторожен, чтобы хотя чем-нибудь обнаружить происшедшую с ним перемену.

– Мне кажется, Гассан, ты слишком далеко заходишь в своих подозрениях, тем не менее благодарю за предостережение. Рашид никогда не будет моим другом, я отвечаю только на его любезность, как того требует долг вежливости, Гуссейн же – другое дело, он военный министр и благоволит ко мне.

– И постарается употребить тебя для своих целей, – запальчиво перебил Гассан своего товарища. – Он знает, что ты в последнее время стал правой рукой великого визиря, и хотел бы через тебя получить необходимые сведения о подробностях в решении разных дел. Остерегайся его, вот мой совет. Сейчас тебя позовут к султану.

– Право, я не знаю, по какому делу!

– По твоему собственному, как ты увидишь. Вчера я получил от Зоры первое письмо, кажется, в Лондоне он запутался в приключениях и интригах, – сказал Гассан, – по крайней мере, из письма его видно, что он завален делами, постоянно в обществе и окружен удовольствиями. Любовь же его к леди Страдфорд, кажется, еще усилилась; он бредит ее красотой, умом и любезностью. Хорошо, если только он не игрушка в ее руках.

– Ты всюду видишь ложь и измену.

– Нас окружает много лжи, друг мой, – отвечал Гассан, который в последнее время часто бывал угрюмым и сосредоточенным: пророчество старой Кадиджи не выходило у него из головы. – Мне кажется, – продолжал он, – что в будущем ожидает нас много скверного.

– Нет, Гассан, брось эти глупости! – улыбаясь, воскликнул Сади. – Отгони от себя эти мрачные мысли и образы, прежде они не так одолевали тебя.

– Тише, звонок, я должен вернуться в кабинет, – прервал Гассан разговор и, оставив своего друга, поспешил на зов султана.

Через несколько минут он снова вернулся к Сади.

– Султан зовет тебя, – сказал он и отвел Сади в маленький красивый тайный кабинет, где Абдул-Азис сидел на диване.

– Я приказал позвать тебя, Сади-паша, чтобы объявить тебе о решении, принятом мною и касающемся тебя, – начал султан, окинув испытующим взглядом красивого молодого пашу. – Мне докладывают, что принцесса Рошана намерена вступить в супружество и что она желает отдать тебе свою руку.

Лицо Сади засветилось надеждою, он горел нетерпением услышать решение султана.

– Хотя ты и низкого происхождения, но я не против этого союза, так как ты своими заслугами и моею милостью возвысился до сана паши, – продолжал Абдул-Азис. – Я даже очень доволен, что принцесса желает вступить в супружество.

– Приношу вашему величеству благодарность за это новое доказательство благосклонности! – прошептал Сади.

– Я ничего не имею против этого союза и желаю только, чтобы ты остался у меня при дворе, так как великий визирь хвалит мне тебя, – сказал султан. – Теперь ты знаешь мою волю. Гассан-бей, позови военного министра Гуссейна Авни-пашу в мой кабинет!

Сади не мог уйти, так как не был еще отпущен, и казалось, что Абдул-Азис хотел удержать его при себе.

Гассан отдернул портьеру.

Военный министр с поклоном вошел в кабинет.

– Садись, паша! – приказал ему султан. Сади же остался стоять возле Гассана. – Ты пришел ко мне с докладом, начинай!

Гуссейн бросил вопросительный взгляд на Сади.

– Сади-паша останется здесь! – сказал султан. – Говори так, как если бы мы были одни!

Визирю, по-видимому, вовсе не хотелось, чтобы Гассан и Сади оставались свидетелями его доклада: он не знал, насколько еще можно было доверять им.

– Новые полки выступают завтра, – начал он. – Корабли с солдатами и военными снарядами уже три дня, как оставили гавань и отправились на место возмущения! Все христианские народы, подвластные вашему величеству, намерены восстать, но пока довольно тех сил, которые мы уже отослали в Боснию.

– Мятежники принуждают меня к этому шагу; я приступаю к нему неохотно, так как заранее предвижу, что этот раздор приведет меня в столкновение с другими державами! Продолжай!

– Я хотел бы обратить внимание вашего величества на один благоприятный случай, – продолжал Гуссейн, – но не знаю, смею ли я в настоящую минуту говорить обо всем?

– Обо всем!

– Даже и о престолонаследии?

– Даже и об этом! Гассан-бей пользуется моим полнейшим доверием, и Сади-паша также знает мои намерения, Махмуд-паша не будет скрывать их от него.

– Я хотел, не теряя времени, указать вашему величеству, что теперь настал удобный момент ввести новый закон о престолонаследии! – сказал Гуссейн Авни-паша. – Шейх-уль-Ислам молчит, но исполнить желание вашего величества, может быть, удастся без него, принудив его затем дать свое согласие.

– Что ты говоришь? – перебил Абдул-Азис визиря. – Ведь это насилие!

– Государственный переворот, ваше величество, не редкость в истории разных государств, быстрый и энергичный шаг к достижению желания вашего величества, смелый удар, отмена обременительных и устаревших законов!

Сади недоверчиво глядел на человека, высказавшего такое предложение; ему казалось, будто возле султана шипела змея, как будто это были слова Иуды, хотевшего предать своего господина и благодетеля. Преследуя добрые, честные намерения, Гуссейн никогда не мог бы посоветовать султану подобной насильственной мерой поссориться с духовенством и этим дать грозное оружие в руки врагов!

– Ваше величество имеете в своем распоряжении меня и войско! – льстиво продолжал визирь, чтобы успокоить султана. – Теперь самый благоприятный момент. Всеобщее внимание устремлено на вассальные княжества, и войско внезапно выдвинулось на сцену! Войска вашего величества в образцовом порядке и душой и телом преданы своему повелителю, за это я уж ручаюсь!

– Ты говоришь о насилии, я должен буду штыками и пушками придать вес своей воле.

– В назначенный вашим величеством день совершится весь переворот, и, проснувшись на следующее утро, Константинополь найдет уже все оконченным, – продолжал Гуссейн. – Войска займут все важные пункты, Шейх-уль-Ислам и его советники будут окружены караулом, и новый закон о престолонаследии будет объявлен вашим величеством народу!

Абдул-Азис, по-видимому, находил удовольствие в заманчивой картине, которую рисовал ему военный министр, он задумчиво слушал его и дозволил ему продолжать.

– Большинство слуг вашего величества стоят за этот план, противники же его и ненадежные будут в ночь накануне решительного дня арестованы в своих квартирах. Примкнув к новому закону, они тотчас же будут освобождены. Если народ возмутится, тогда используем штыки; принцы будут отправлены в отдаленное место, а от имени наследника принца Юсуфа раздадим народу деньги. Одним днем решится все, и, не дожидаясь согласия Шейх-уль-Ислама, желание вашего величества будет приведено в исполнение.

– Я обдумаю твой план, Гуссейн-паша, – отвечал султан.

Затем, отдав визирю еще несколько распоряжений, отпустил его.

Сади не мог дольше сдерживать себя. Как только Гуссейн вышел из кабинета, он бросился перед султаном на колени.

– О чем хочешь ты просить, Сади-паша? – спросил Абдул-Азис.

– Быть милостиво выслушанным вашим величеством! – отвечал Сади. – Речь Гуссейна не была речью верного слуги, умоляю ваше величество оставить его слова без внимания! Это были советы предателя!

Даже Гассан был удивлен этой неожиданной выходкой Сади, но он следовал велению своего сердца.

– Не отвергайте, ваше величество, моей просьбы, – продолжал он, – внутренний голос говорит мне, что за словами этого визиря скрываются измена, фальшь. Это заставляет меня трепетать – трепетать за жизнь вашего величества!

– Что ты сказал! – резко и сердито перебил молодого пашу султан. – Обвинение твое падет на испытанного советника и слугу моего трона!

– Внутренний голос не обманывает меня, я взываю о милостивом внимании вашего величества! Заманчивые предложения визиря фальшивы, а если и не так, то результат заблуждения, последствия которого будут ужасны! – сказал Сади.

– Довольно, Сади-паша! – закричал султан. – Я извиняю твою опрометчивость твоими добрыми намерениями, но в этом случае просьба твоя опрометчива и недальновидна. Ступай!

Сади встал; предостерегающий голос его не был услышан, он только повредил себе своими словами, это он чувствовал, он впал в немилость, но не раскаивался, он не мог поступить иначе.

 

III

Отравление великого визиря

Единственное влиятельное лицо при дворе, которое оставалось противником бывшего Шейх-уль-Ислама и все еще мешало его замыслам, единственное лицо, которого еще боялся Мансур-эфенди, был великий визирь.

Махмуд-паша был человек энергичный, хоть об управлении им страной говорили немного хорошего, но он твердо преследовал свои планы и проникал в планы других. Мы знаем, что в продолжение многих лет он был противником Шейх-уль-Ислама, и Мансур неоднократно называл его интриганом.

Феми-эфенди, новый Шейх-уль-Ислам, был человек пожилой, держался вдали от двора и не слишком много давал говорить о себе, он был более под стать великому визирю, чем Мансур, который ненавидел и боялся великого визиря, потому что он один понимал его планы.

Мансур хотел возвести на престол принца Мурада и был уверен в его благодарности за такую услугу. За насильственное низвержение султана, кроме Рашида и Гуссейна Авни-паши, были также и визирь Халиль-паша, морской министр Ахмед Кейсерли-паша и Мидхат-паша. Мансур нашел уже нового преемника великому визирю в лице преданного ему Мехмеда Рушди-паши, но прежде всего надо было во что бы то ни стало устранить Махмуда.

При этом, однако, следовало избежать всякой огласки – открытое насилие, убийство, нападение не могли иметь места, к тому же подобное дело трудно было выполнить: великий визирь никогда не выезжал без свиты, и, кроме того, рассказывали, что он, по совету одного посланника, носил под сорочкой толстую кожаную кольчугу, которая вполне предохраняла его от ударов и пуль. Надо было, значит, подойти к нему другим путем.

Мансур-эфенди только потому взял к себе в услужение грека Лаццаро, что имел свои причины купить его молчание и еще нуждался в его услугах.

Лаццаро был при Мансуре и давно уже заметил, что тот ненавидел и боялся великого визиря.

– Что, ваша светлость, если бы Махмуд-паша умер скоропостижно? – тихо спросил Лаццаро, все еще величая своего господина прежним титулом и стоя в почтительной позе. Он искоса смотрел на Мансура своим страшным взглядом.

– Говорят, великий визирь по временам прихварывает! – отвечал Мансур-эфенди.

Никто, кроме него, ничего не знал об этом, но Лаццаро тотчас же понял смысл его слов.

– Правда, ходят такие слухи, – отвечал он, украдкой посмеиваясь. – Махмуд-паша уже немолод, притом же он довольно тучен – при подобном сложении с ним может когда-нибудь случиться что-нибудь вроде удара.

– Невелика будет потеря для государства.

– А ваша светлость избавитесь от одного противника. Мне хотелось бы сделать один опыт – у меня в Галате есть одна знакомая, которая в былое время много странствовала и принесла с собой из одного персидского монастыря много прелестных вещиц! Она показывала раз мне тоненький кожаный мешочек, но надо быть с ними чрезвычайно осторожным! Между редкостными средствами против всякого рода припадков есть и такие, что при случае могут иметь опасное действие. Мне помнится, что раз она показала мне маленькую коробочку с желтою цветочною пылью и говорила, что она ядовита. Кому наскучит жизнь и он захочет умереть, тому стоит только понюхать эту коробочку. Одного запаха, тонкой струйки этой пыли достаточно, чтобы приключилась мгновенная смерть.

– Достаточно одного вдыхания этой цветочной пыли? Вот, действительно, редкое средство!

– У моей знакомой в Галате их много! Мне помнится, в одном из ее кожаных мешочков есть несколько зернышек; кто проглотит хоть одно из них, делается жертвой неминуемой смерти.

– По-моему, цветочная пыль лучше. Такое зернышко все равно что пилюля, а пилюли так себе, зря не принимают.

– Так-то так, ваша светлость, но ведь можно растолочь это зернышко в порошок и насыпать в стакан, – сказал Лаццаро. – У моей знакомой есть еще более редкие средства! Так, в одном флакончике есть у нее белый, прозрачный, как вода, сок. Она говорит, будто он выжат из корня одного цветка, растущего в монастыре далеко в Персии. Сок этот действует, как экстракт гашиша, но еще в десять раз сильнее его! Одной капли достаточно, чтобы вызвать чудеснейшие видения; двумя можно возвести душу к небесам, а трех капель достаточно для того, чтобы она уже никогда больше не возвратилась на землю, чтобы человек заснул навеки!

– Опасные средства! – заметил Мансур-эфенди.

– Не даст ли, ваша светлость, какого-нибудь поручения к великому визирю? – вдруг спросил грек.

– Поручение? Гм, да, – отвечал Мансур медленно и растягивая слова как бы в раздумье.

– Мне помнится, я должен был запечатать и отнести письмо к великому визирю.

– Так, так – письмо! Разве я тебе говорил об этом?

– Кажется, сейчас, ваша светлость.

– Сейчас?

– Или давеча, хорошенько не помню!

Теперь Мансур хорошо понял, чего желал грек. Он сел за письменный стол и написал просьбу от неизвестного, в которой просил о месте, и подписался вымышленным именем.

Затем, свернув бумагу и написав адрес, но не запечатав письма, передал его греку.

– Проситель – бедняк, которому я желаю добра, – сказал он. – Может быть, у Махмуда-паши и найдется для него какое-нибудь место! Но не говори ему, что пришел от меня, это не принесет пользы просителю. Знает ли великий визирь, что ты у меня в услужении?

– Нет, ваша светлость, – отвечал Лаццаро, принимая письмо. – Этого никто не знает, кроме нас двоих да проклятого Черного гнома, который снова ускользнул из рук палача и с тех пор бесследно пропал. Я уже разыскивал лжепророчицу, но все усилия мои были тщетны, я нигде не мог найти ее. Теперь все мои надежды на Сади-пашу.

– На Сади-пашу? – с удивлением спросил Мансур.

– Точно так, ваша светлость. Через него я еще надеюсь отыскать ее, она, наверно, имеет тайные сношения с молодым пашой.

– Так затем-то ты и шляешься так часто по вечерам?

– До сих пор все было безуспешно. Но я терпелив, ваша светлость! Сирра и Сади-паша не друзья Лаццаро, хе-хе-хе, – пробормотал он, скаля зубы, – а враги Лаццаро рано или поздно непременно попадутся ему в руки.

– Доставь же просьбу Махмуду-паше, – перебил Мансур-эфенди откровенные излияния грека.

Мансур был слишком осторожен и боялся, чтобы откровенность грека не зашла слишком далеко.

Лаццаро пошел исполнять данное ему поручение. Из развалин он прямо отправился в Скутари и на пристани взял каик на весь вечер. Прежде всего он велел лодочнику везти себя в Галату. На противоположном берегу он вышел довольно далеко от дома старой Кадиджи и велел лодочнику ждать его. Он предпочел пройти немного пешком, чтобы лодочник не мог видеть, куда он направился.

Уже стемнело, когда Лаццаро подошел к грязному деревянному домику гадалки. У дома он увидел изящный экипаж – верно, у Кадиджи были знатные гости.

Пока грек раздумывал, не лучше ли ему подождать, дверь дома отворилась, и из него вышли две дамы, плотно закутанные в ячмаки. Лаццаро по одежде узнал в одной из них принцессу Рошану, в другой же – сестру ее, супругу Нури-паши. Старая Кадиджа проводила принцесс до экипажа.

Грек спрятался от них и только после отъезда экипажа подошел к старухе, все еще смотревшей вслед своим знатным гостьям.

– Это ты? – спросила она и указала в направлении, куда скрылся экипаж. – Ты их видел?

– Это были принцессы.

– Хи-хи-хи, – захохотала старая Кадиджа вслед уехавшим дамам, – пришли разгадывать свои сны – немного-то было в них приятного. Принцесса любит Сади и все еще опасается своей соперницы Реции.

– Ты все еще ничего не знаешь о ней?

– Ничего, сыночек, совсем ничего. Но войди в комнату. Ведь ты пришел ко мне, не так ли?

– Значит, все еще нет никаких следов Реции. И Сирры тоже.

– Я все думаю, что они обе умерли, – заметила старая Кадиджа, введя Лаццаро в грязную, жалкую комнату, где все еще носилось благоухание от нежных духов принцесс, а на столе горела старая лампа. – Третьего дня, – продолжала старуха, на девичьем рынке, у торговца Бруссы, я случайно встретилась с одной женщиной, муж которой, как я потом узнала, персиянин, башмачник. Она пришла спросить Бруссу, не попадалась ли ему девушка с ребенком, которую зовут Рецией.

– Рецией? С ребенком?

– Слушай дальше, – отвечала старая Кадиджа и в беспокойстве убрала золотые монеты, полученные ею от принцесс. – Услышав имя Реции, я стала прислушиваться, расспросила ту женщину, которую звали Макуссой, и от нее узнала, что дочь старого Альманзора нашла себе убежище у башмачника Гафиза.

– Так это действительно была она? А какой же это ребенок?

– Это ее сын от Сади! Но Сади теперь и знать ее не хочет, отчего она в отчаянии и бежала ночью из дома Гафиза.

– Когда же это было?

– Уже с полгода, старая Макусса сама, наверно, не знает когда.

– И она не возвращалась?

– Она так и пропала вместе с ребенком. Старая Макусса спрашивала у Бруссы, не попалась ли она ему, но он засмеялся и сказал, что он не торгует девушками с детьми.

– Сади-паша еще не раз вспомнит ее, он, у которого теперь другие сватовства в голове, – с пренебрежением сказал Лаццаро. – Он отнял у меня Рецию, выгнал меня из дома принцессы, я этого никогда не прощу бывшему лодочнику. Он должен бояться меня! Пробьет и его час.

– Так, так, сыночек, твоя правда. Если бы я только знала, живы ли еще Реция и Сирра. Но говори, что тебе нужно от меня? Зачем ты пришел к старой Кадидже?

– Ты должна дать мне щепотку пыли, которую принесла из персидского монастыря. Мне нужно ее для одного хорошего приятеля.

– Для одного хорошего приятеля? Хи, хи, хи, ты все еще такой же шутник, мой сыночек, – засмеялась старая гадалка. – Ты хочешь получить от меня тонкую драгоценную пыль, которая убивает на месте того, кто только вдохнет или понюхает или другим каким-либо образом примет ее, не так ли? Но у меня ее осталось только самая безделица.

– Если ее достаточно для одного, я дорого заплачу тебе, – отвечал Лаццаро, бренча деньгами.

– Посмотрим. Уж не для молодого ли Сади-паши готовишь ты это угощение? – спросила старая Кадиджа.

С этими словами она пошла в угол комнаты, где приподняла старую грязную подушку и вынула из-под нее оклеенный серебряной бумагой, звездами и разными фигурами ящичек.

– Тебе нужно это для прекрасного Сади, да? – повторила она.

– Да, если ты уж так любопытна.

– Посмотри, вот весь остаток, – продолжала старуха и достала из ящика тонкий стеклянный флакончик, где было еще немного мелкого, как мука, желтого порошка.

– Я куплю у тебя остаток!

– Весь остаток? В уме ли ты? – вскричала старая ворожея. – Этим количеством можно отправить на тот свет человек десять! Довольно будет одной хорошей щепотки! Что у тебя там такое, письмо? – продолжала она, увидев, что Лаццаро вынул бумагу. – Письмо? Ах, я понимаю, ты хочешь употребить порошок вместо песку, хочешь посыпать им письмо. Смотри, довольно будет четверти, и ты дашь мне за это сто пиастров!

– Сто пиастров за одну щепотку?

– Это еще полцены, сынок. Такого порошка больше нигде нет!

Лаццаро бросил на стол горсть пиастров и развернул письмо.

– Осторожнее, чтобы пыль не попала нам в нос или в рот, а то мы погибли, – предупредила старуха. – Предоставь мне это сделать, я уж знаю, как обходиться с этими вещами. Ба! – вдруг вскричала она, рассыпав немного порошка по бумаге и затем осторожно сложив письмо. – Вот какие у тебя знатные знакомые, хи, хи, хи!

Она успела пробежать глазами письмо и узнала, что оно адресовано великому визирю.

– На какие еще знакомства ты намекаешь? – сердито отвечал Лаццаро и вырвал письмо из ее костлявых рук.

– Зачем тебе иметь от меня тайны, сынок?

– Тайны не тайны, а если ты не будешь молчать, тогда между нами все кончено!

– Ого, ты, кажется, боишься, чтобы я не разболтала о твоем письме?

– Да, когда ты бываешь пьяна!

– Никогда не бываю я пьяна настолько, чтобы забыть, что можно говорить и чего нельзя, – возразила старая Кадиджа. – Мы делали с тобой немало хороших дел, не забудь это, сынок! Не я ли отвела тебя к Баба-Мансуру, когда ему понадобилось устранить Альманзора и его сына Абдаллаха…

– Ты это сделала. Но так как мы уже заговорили об этом, то скажи, пожалуйста, чему приписать твою ненависть к старому Альманзору и его семейству, что скажешь ты на это, Кадиджа?

– Другой раз, сыночек, другой раз, – отвечала старая гадалка.

При последних словах грека ею овладело сильное беспокойство, и судорожные гримасы совершенно исказли ее и без того безобразное, сморщенное лицо.

– Хорошая вещь твое письмо, хи, хи, хи, – продолжала старуха. – Да, да, по крайней мере, освободится место и младшие смогут получить повышение. Берегись только, чтобы в случае скоропостижной смерти Махмуда-паши красавец Сади-паша не сделался великим визирем. Хи, хи, хи, почем знать, принцессе снилось нечто подходящее!

– Лучше бы ты давеча ослепла, чтобы не читать, чего не следует, – пробормотал, скрежеща зубами, Лаццаро и вышел из дома старухи.

– Какие у тебя всегда благочестивые желания! – вскричала, смеясь, Кадиджа, провожая своего друга до дверей.

Долго слышался ему отвратительный, хриплый смех безобразной старухи.

Он поспешно вернулся к пристани, где ждал его каик, и приказал лодочнику везти себя в Стамбул.

Здесь, недалеко от сераля, помещался большой, роскошный конак великого визиря.

Махмуд-паша к вечеру отправился на совет визирей в сераль.

Заседание, на котором было принято решение о быстром усмирении вооруженного мятежа силою, продолжалось недолго, и в сумерках он вернулся в свой конак. Поужинав в кругу семейства, он отправился в свой рабочий кабинет, где имел обыкновение заниматься часто до поздней ночи. Рабочий кабинет великого визиря помещался рядом с большим приемным залом и возле маленькой прихожей.

Прежде чем приняться за работу, Махмуд-паша отворил высокие створчатые двери в приемный зал, так как в кабинете было очень жарко. Затем уже он сел за письменный стол, над которым висела большая роскошная лампа, и занялся окончанием некоторых административных дел. Но едва он успел просмотреть несколько бумаг, как вдруг услышал шум. Он быстро вскочил с места. В приемном зале, слабо освещенном несколькими канделябрами, ясно слышались шаги. Великий визирь посмотрел в залу, где царствовал таинственный полусвет. Вдруг его удивленным глазам представилась какая-то фигура. Было еще не поздно, по галереям везде еще сновали слуги, может быть, это был один из них. Он крикнул – ответа не было. Он хотел уже посмотреть, в чем дело, но в эту самую минуту у входа в приемный зал он увидел фигуру в лохмотьях, в зеленой арабской повязке, а под нею на лбу сверкала золотая маска. Великий визирь с удивлением посмотрел на таинственную фигуру, которая в ту же минуту исчезла.

– Золотая Маска, – пробормотал он. – Да, это была она, и в народе ходит поверье, что появление ее служит предостережением. Она появилась на улицах перед началом мятежа, что предвещает мне ее появление?

Махмуд-паша не окликнул ее и не преследовал. Он даже не позвал прислугу; несколько минут простоял он в раздумье, но размышления его были прерваны появлением камердинера. Великий визирь думал, что он пришел доложить ему о странном видении.

– Человек с письмом ожидает в передней, ваше сиятельство, – доложил камердинер. – Он так настоятельно просит видеть вас, что я, наконец, должен был уступить его просьбам.

– Что это за человек? – спросил Махмуд-паша.

– Какой-то проситель.

– Возьми от него письмо!

– Он не хотел его отдавать мне, боясь, что оно не дойдет до вашей светлости и его на прочитаете.

– Скажи ему, что я приму и прочту письмо. Если он и тогда не захочет уйти, ты выгони его.

Слуга с поклоном удалился.

– Странно, – пробормотал великий визирь. – Что означает появление этой сказочной фигуры в этих местах?

Он подошел к открытой двери и пристально посмотрел в далекое полутемное пространство. Зал был пуст – не оставалось никаких следов Золотой Маски.

Слуга с письмом вернулся в кабинет и, положив его на письменный стол, удалился. Махмуд-паша оставил зал. Что-то удерживало его спросить слугу о загадочном видении. Не было ли это просто обманом чувств, галлюцинацией?

Великий визирь сел за стол и снова принялся за работу. Час спустя взгляд его случайно упал на письмо, и, вспомнив свое обещание прочесть его, он взял письмо, развернул его и ударил рукой по бумаге: ему показалась на ней желтая пыль. Маленькое, едва заметное облачко пыли поднялось с бумаги прямо в лицо великому визирю, но он, ничего не подозревая, принялся читать просьбу. От вдыхания этой пыли им овладел легкий припадок кашля, но Махмуд-паша не обратил на это внимания, прочел письмо до конца и таким образом вдохнул в себя весь яд, в нем содержавшийся. Несколько времени спустя, он почувствовал сильную усталость и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Им овладело состояние полнейшего оцепенения – роковое письмо выпало у него из рук. Перед глазами его носились беспорядочные картины. Ему казалось, что молния ударяет в него, что яркое пламя огромными языками обвивает его тело. Ослепленный яркими лучами, казалось ему, закрыл он глаза и все не мог избавиться от света сверкающих молний, он хотел бежать от них, но не мог. Смертельный страх овладел им.

Супруга его, удивляясь, что он так долго сидит за работой, вошла в кабинет. Каков же был ее испуг, когда она увидела, что муж ее лежит в обмороке, откинувшись в кресле. Голова его и руки, словно налитые свинцом, тяжело свесились на пол. Крик ужаса сорвался с ее уст. Она бросилась к мужу – он был в совершенном оцепенении. Она позвала прислугу, и немедленно приняты были все средства, чтобы привести его в чувство. После долгого труда это наконец удалось им.

Махмуд-паша, действительно, пришел в себя, но жаловался на мучительную боль в голове и во всем теле.

Немедленно были приглашены доктора, а великий визирь был отнесен на постель.

За ночь, благодаря немедленной медицинской помощи, унялась головная боль, но зато боль в теле была так сильна, что доводила его до обморока. Доктора сказали супруге визиря по секрету, что тут действовало отравление. Это доказывали все признаки его болезни, хотя и не нашли ничего, что подтверждало бы это подозрение. Великий визирь ужинал в кругу семьи и после этого ничего не ел.

Состояние Махмуда-паши было так опасно, что доктора сочли нужным приготовить его супругу ко всему. Конечно, они не могли определить, когда наступит смерть, но на выздоровление было так мало надежды, что они сочли долгом прямо объявить это его близким.

Наутро султан, узнав о внезапной болезни Махмуда-паши, послал Гассана-бея в его конак узнать о состоянии здоровья великого визиря.

Гассан принес зловещий ответ, и весть об опасном положении первого сановника в государстве быстро разнеслась из уст в уста, а телеграф передал ее во все концы.

 

IV

Восстание начинается

Угнетенные христианские народы вассальных княжеств не хотели более подчиняться и переносить самоуправства турецких чиновников. Тщетно другие державы ходатайствовали за подчиненные ей христианские княжества. Турецкие визири обещались немедленно приступить к улучшению их положения, но дальше обещаний дело не шло, а христиане оставались в прежнем положении. Тогда угнетенные народы, гяуры, как с пренебрежением называли их турки, восстали.

Они не хотели выносить долее нестерпимое иго и, зная, что ничего не достигнут просьбами, взялись за оружие. К этому их еще подстрекали подосланные Мансуром и его сторонниками дервиши – фанатичные ревнители ислама. Фанатикам божественного пророка необходима была новая кровавая жертва, новое торжество.

Как при лесном пожаре опустошительное пламя неудержимо стремится вперед, не зная преград, так и пламя мятежа с неимоверной быстротою переходило с места на место, и в короткое время борцы уже собрались по призыву своих вождей. Все клялись бороться с турками не на жизнь, а на смерть, обещая скорее умереть, чем снова покориться.

Силы восставших возрастали с каждым днем, и турецкие войска уже выступили для усмирения мятежа, о бурном начале которого дошли известия и в столицу.

А здесь тайно и открыто разжигали религиозный фанатизм. Повсюду на площадях появлялись дервиши с зеленым знаменем и подстрекали толпу к кровавой войне. На улицах толпились софты. На оружейных рынках в скором времени распродали все запасы, и на улицах Стамбула ослепленные фанатизмом турки грозно сжимали кулаки и размахивали кинжалами.

В Бейко, прелестном летнем дворце, а также на пустынной Тагандшитарской равнине между Скутари и Кадикией уже с давних пор возвышались белые конусообразные палатки войск. Этот пункт был историческим местом сборища созываемых под знамена пророка борцов династии Османов.

Военный министр употребил все усилия для подкрепления своих войск в мятежных областях. Хотя система набора рекрутов в азиатских провинциях и находилась в младенческом состоянии, но кто знал короткую процедуру этого дела в Турции, тому нисколько не покажется удивительным, что отряды, расположенные лагерем по Босфору, с каждым днем все увеличивались. В больших городах барабанным боем сзывали уволенных в запас солдат, затем следует чтение короткого приказа, и дикие орды мчатся в соседние округа, где ловят всех способных носить оружие мужчин и тащат в казармы.

Долгие и утомительные походы приходится делать этим новобранцам. С высот Киликийского Тавра и опасных разбойничьих притонов Антитаврской горной страны спускаются они в малоазийские области: в Ангору или Канвий.

Многие из новобранцев пришли из северных районов. Надетые на них колючие амулеты обличают в них береговых жителей островов Симсонских, между тем как сильные, рослые фигуры, занятые приготовлением жирного барана, внутренность которого они начиняли пилавом, не могли скрыть их происхождения с Аракса, с озера Ван и из Курдистана. Все они вместе примкнули к малоазийским башибузукам. Ими управляет седобородый дервиш из Баязета, амулеты которого, состоящие из камней, раковин, зубов акулы, бренчат на мускулистой обнаженной шее. С восторгом взирает старик на сверкающие золотом исполинские купола Айя-Софии.

Взгляд этот словно устремлен на видение, может быть, он вызван употреблением слишком сильной дозы гашиша, сквозь розовый туман тусклый взгляд его погружается в золотую область рая.

Пронзительно звучат барабаны арнаутов. Радостные крики потрясают воздух. Боязливо смотрит мрачный Аймар, а старый дервиш с истоков Евфрата вздрагивает, словно пробужденный от тяжелого сна.

Суеверные сыны гор Курдистана, которые у себя на родине находят большое удовольствие в таинственных приключениях, снова увидели давно исчезнувший призрак – Золотую Маску, предвестницу бурных событий…

После заката солнца, когда вечерняя заря уже погасла на небосклоне и яркое пламя костров освещало живописные группы башибузуков, черкесов и других горцев, в одном конце бивуака внезапно возникло дикое смятение. Нельзя было разобрать ни одного звука, и высокомерные дервиши с благоговением складывали руки на груди. Скоро загадка разрешилась – фигура в лохмотьях, с бледным лицом и необычайным взглядом, словно желавшим открыть мир страданий, проходила сквозь остолбеневшие от удивления ряды. Затем таинственный гость исчез во мраке ночи.

Мало-помалу на обширном поле водворялась тишина, только собаки с громким лаем бродили еще по лагерю, забираясь в глубину его, к кострам, где они поедали остатки мяса и кости. По временам раздавался однообразный оклик часовых: «Кто идет?»

Вот картина турецкого лагеря. Теперь бросим взгляд на лагерь восставших боснийцев и герцеговинцев, пестрой толпы людей в разнообразнейших костюмах, зачастую слабо вооруженных, которые близ одной деревни расположились на несколько дней для отдыха, между тем как предводитель их ждет еще подкрепления из окрестных деревень и всех призывает принять участие в борьбе за веру и отечество.

Восстание начинается! Из всех деревень, через которые проходят восставшие, примыкают к ним новые борцы за веру и свободу, благословляемые женами и невестами. Отважное мужество и воодушевление всецело овладели ими! Они были в том возбужденном состоянии, в котором воины, презирая опасность, смело идут на смерть.

Вот в лагере за деревней, словно цыгане, столпившись у огня, лежат эти мощные, стройные люди с угрюмыми лицами, обрамленными черными кудрями и усами, с темными сверкающими глазами. Пристально смотрят они в ярко-красное пламя, и один из них рассказывает о новых оскорблениях турками. Ночной ветерок колышет над ними верхушки вековых деревьев, а вдали слышится тихая музыка скрипок и цимбал – там танцует веселая, пылкая молодежь с красивыми черноглазыми деревенскими девушками, забывая на время смерть, на которую они идут.

Как обнимаются они в диком, бешеном танце.

Сегодня танцуют – завтра будут биться! Сегодня целуются – завтра будут истекать кровью, сегодня веселятся, пьют, едят – завтра пойдут на смерть!

В шинке, расположенном на краю деревни, два бледных, чернобородых вождя с каким-то высоким иностранцем сидят за столом и пьют вино. Он сам присоединился к ним и, яркими красками рисуя злодейства последователей полумесяца, разжигает в сердцах их еще большую ненависть к притеснениям, в сильном негодовании подстрекает восставших к решительным действиям.

По-видимому, он отлично знаком с местностью, а между тем он ни босняк, ни серб, ни болгарин!

Он говорит обоим славянским предводителям, что слабый турецкий отряд под. предводительством паши прибыл в лагерь в двух милях расстояния от лагеря восставших и ждет подкрепления. Он так увлекся своим красноречием, что даже не замечает, что в тени открытого портика два больших черных глаза наблюдают за ним и что стоящий в темноте слышит каждое его слово.

– С рассветом нападите на этот отряд, и вы наверно одержите победу, – продолжал иностранец, – первую победу в вашем походе против ваших притеснителей. Враги ваши слабы, они и не думают о нападении. Позовите сюда ваших солдат и начните атаку!

– Что там такое? – перебил один из вождей иностранца. – Кто там? Что случилось?

Громкий крик раздался в портике, толпа мужчин и женщин обступила какого-то необыкновенно высокого полунагого человека.

– Укротитель змей! Посторонитесь! Укротитель змей! – слышалось со всех сторон, и собравшаяся толпа проводила старика, вокруг мускулистых, загорелых, обнаженных рук которого обвились змеи, до залы, где сидели оба вождя вместе с иностранцем.

Укротитель змей был в старой грязной чалме, с амулетом и дудкой на шее и в коротких, до колен, широких шароварах. Лицо его, так же как руки и ноги, было сильно загорелое, и резкий контраст с темным цветом кожи представляла длинная белая борода. Он казался очень старым. Был худощав, но рослый, мускулистый, сильный. Рубашка, покрывавшая верхнюю часть туловища, расходясь спереди, обнажала худощавую, но широкую и сильную грудь.

– Дайте место укротителю змей! – слышалось из толпы. – Он заставит сейчас танцевать змей!

И в несколько минут около странного старика образовался кружок любопытных из девушек и парней.

Старик бросил шкуру на гладко утоптанный глинистый пол шинка, поджав ноги уселся на нее и снял с рук пять-шесть змей, которые, повертевшись несколько минут, спокойно улеглись около своего хозяина.

При виде длинных извивающихся змей присутствующие, особенно девушки, в ужасе отскочили назад, затем снова образовали круг, увидев, что страшные животные, повинуясь знаку своего господина, смирно легли у его ног.

Но вот укротитель змей заиграл на дудке, и притихшие, словно сонные, животные, услыхав эти звуки, мигом вскочили одна за другой. Странно было смотреть, как они, привлекаемые музыкой, прямо, как стрела, тянулись кверху, приближали голову к дудке и трясли своим острым раздвоенным языком.

Тут старик стал извлекать другие звуки из своей дудки, змеи вскакивали, приседали и принялись как бы танцевать под музыку.

Это вызвало у присутствующих громкие крики одобрения: одни бросали старику деньги, другие предлагали ему вина, но старик отказался.

– Турок, он турок! – послышалось несколько голосов, но они заглушены были всеобщим интересом к танцующим змеям.

Но вот старик оставил дудку, музыка смолкла, а змеи остались стоять в той же позе перед своим укротителем – длинным рядом, приподнявшись всем корпусом и высоко вытянув головы.

Старик взял маленькую палочку и коснулся ею затылка первой змеи, она, словно мертвая, мгновенно упала, как бы по мановению волшебного жезла. И со второй, третьей и так до последней повторил он свой фокус; все повиновались ему и, словно мертвые, попадали на землю. Это был, по-видимому, конец странного представления. Между тем как старик все еще оставался на земле со своими змеями, толпа любопытных разошлась, только за столом пировало еще несколько человек.

Оба начальника и сидящий с ними иностранец, казалось, совсем позабыли о странном зрелище. Они все еще были увлечены жарким разговором, а иностранец прилежно пил за их здоровье.

– Если вы соберете всех ваших солдат, то у вас будет достаточно сил для того, чтобы обратить в бегство весь корпус паши! – сказал он так громко, что ни одно слово не ускользнуло от сидевшего сбоку укротителя змей. – Он еще не знает, что вы со всех концов собираетесь сюда, иначе он не отважился бы зайти так далеко! До наступления утра вы должны выступить со своими храбрыми воинами, а на рассвете сделать нападение.

– Не делайте этого! – внезапно прозвучал глубокий, сильный голос – он принадлежал укротителю змей. – Это было бы для вас гибелью!

Незнакомец вскочил с места.

– Кто сказал это? – гневно вскричал он.

– Я, Абунеца, укротитель змей! Не полагайтесь на слова этого человека, он хочет заманить всех вас на смерть!

– Допросить старика! – закричали другие, а иностранец громко выражал свою ярость и, казалось, не хотел допустить, чтобы услышали укротителя змей.

– Это турок, шпион! – закричал он, указывая на Абунецу. – Он держит змей только для виду!

– Он – турок! Он отказался от вина, – раздалось в толпе.

– Паша подослал его выведать численность ваших сил, – продолжал иностранец. – Он – шпион!

– Шпион! Да, да! Он шпион! – кричали многие.

Абунеца поднялся с места.

– Делайте что угодно, господа, – сказал он, – возьмите меня под стражу, как шпиона, или выступайте против паши, – говорю вам, что вы погибли, если сделаете нападение! Не хотите верить моему предостережению, так слушайте вон того…

Присутствующие, по-видимому, разделились на две партии.

– Тот же, что назвал меня шпионом, – явился сюда подстрекать вас к нападению и тем предать вас в руки паши, – продолжал укротитель змей. – Берегитесь его, он – орудие Мансура, служитель бывшего Шейх-уль-Ислама, он пришел заманить вас на смерть.

– Замолчи, старый пес, или я выбью из тебя наглость! – закричал иностранец и, бешено размахивая кулаком, подступил к Абунеце.

– Не трогай меня, Алабасса – младший ходжа из Перы, или ты пропал! – отвечал укротитель змей.

– Он знает его! Он его знает! – воскликнули присутствующие, обступая обоих противников. – Он знает его имя! Он назвал его младшим ходжой! А тот назвал старика шпионом!

Иностранец, которого укротитель змей назвал Алабассой, орудием бывшего Шейх-уль-Ислама, был вне себя от гнева; злоба кипела в нем на старика, который снял с него маску и назвал его последователем Мансура! Откуда мог знать это укротитель змей? Почему знал он его имя? С бешенством напал он на старого Абунецу и ударом кулака хотел заставить его молчать, считая, что лучше всего избавиться от опасного врага! Он полагал, что старость сделала Абунецу неспособным к серьезному сопротивлению и поэтому ему нетрудно будет справиться с ним.

Но расчет Алабассы оказался неверным. Нападение его неожиданным образом приняло другой оборот, чем он предполагал!

Оба вождя оставались пока безмолвными свидетелями происшедшей ссоры. Они не знали, кому из двоих верить! Алабасса выказал себя их другом и доброжелательным советником, пил с ними вино и призывал их к нападению – они никак не могли поверить, чтобы он мог быть изменником! Другой был – бродяга, укротитель змей, по-видимому принадлежащий к врагам или туркам!

Итак, положение старого Абунецы было далеко не завидное! Он был посреди мятежников, которые ненавидели и опасались каждого турка! Поведение присутствующих уже убедило его, что между ними не было ни одного, кто бы поддержал его сторону! Никто не помогал ему, никто не удерживал его противника, когда он, размахивая кулаками, бросился на старика – все оставались безучастными зрителями происшедшего жестокого кулачного боя, никто не вмешивался в него – все стояли кругом и смотрели, даже оба вождя, и те, сидя за столом, равнодушно взирали на бойцов, спокойно пуская голубоватый дым из своих коротких глиняных трубок.

Алабасса, шпион Мансура, боялся, что если только ему не удастся заставить молчать проклятого старика, который обличил его, то как изменника его могут повесить на одном из ближайших деревьев.

Но его бешеный удар кулака по голове старика отскочил от нее, словно она была из железа. Но тем не менее никто из присутствующих не сомневался, что в этой борьбе старый укротитель змей должен уступить, так как противник его был моложе и, казалось, значительно превосходил его силой.

Алабасса вторично поднял кулак, чтобы на этот раз, словно молотком, ударить Абунецу прямо в голову, – но в ту же минуту он почувствовал на себе кулаки старика. Укротитель змей спокойно выдержал первый удар – второго он не стал дожидаться, а схватил своего противника за грудь и шею и далеко отбросил его от себя.

При этом Алабасса нечаянно наступил на одну из змей – в бешенстве со страшным шипением бросилась она на него и заставила в ужасе отступить назад – рассвирепевшее животное хотело преследовать его, остальные змеи последовали примеру своей подруги.

– Убери твоих ядовитых гадов, старый пес, иначе мы убьем их! – закричал вне себя от ярости Алабасса.

– Убейте змей! – кричали некоторые из присутствующих, сильно напуганные яростью страшных животных.

– Кто тронет у меня хоть одну из них, смерть тому! – грозно воскликнул укротитель змей.

– Уж не хочешь ли ты воспользоваться ими для своей защиты, шпион? – с сарказмом спросил Алабасса, желая натравить всех присутствующих на старика.

– Я сам сумею защититься против тебя, младший ходжа из Перы, который хочет по поручению Мансура заманить этих воинов на погибель, – отвечал Абунеца.

– Так спрячь же своих змей, чтобы я мог размозжить тебе твой проклятый череп, злоречивый пес! – кричал Алабасса, не в силах будучи сдерживать долее свой гнев.

– Будешь ли ты отрицать, что ты Алабасса? – спросил укротитель змей, успокаивая раздраженных животных и пряча их в стоявший сбоку ящик. – Уж не намерен ли ты отрицать, что ты младший ходжа из Перы?

Алабасса бросился на старика, завязалась бешеная схватка. Яростное нападение молодого и к тому же раздраженного человека, по-видимому, должно было сейчас же положить конец этой борьбе – старый Абунеца принужден был отступить.

Но он отступил только на два шага, затем положение дел мгновенно изменилось. Укротитель змей схватил своего противника и со всего размаху бросил его на землю. Он сделал это так быстро, так легко. Казалось, это не стоило ему никаких усилий. По его обнаженным, смуглым, худощавым рукам нельзя было догадаться о присутствии в нем такой силы, и все считали падение Алабассы просто несчастной случайностью.

Мигом вскочил он на ноги и, бледный, дрожа от бешенства и злобы, снова бросился на старого Абунецу, v вытащив из кармана маленький кинжал, которого до сих пор никто не видел у него.

Абунеца заметил блестящее оружие в руках не помнящего себя от ярости врага.

– А, так вот чего ты хочешь, младший ходжа из Перы, – хладнокровно сказал он. – В таком случае ничто тебе не поможет, ты должен умереть!

С пеной у рта бросился Алабасса на своего противника, однако ему не удалось ранить его. Старик снова далеко отбросил его от себя, и на этот раз с такой ужасной силой, что вызвал всеобщее удивление и на минуту поднялся во мнении толпы.

В первый раз видели они старика, обладавшего такой силой; этого никто не ожидал от него и теперь просто не верили своим глазам. Такой оборот поединка невольно вызвал у всех крики удивления, и казалось, что благосклонность толпы перешла теперь на сторону человека, который имел еще такую громадную силу в своих сухих старческих руках.

Но Алабасса вовсе не хотел признать себя побежденным, хотя при падании и вывихнул левую руку. Он вскочил как ни в чем не бывало. В правой руке при свете спускавшейся с потолка лампы сверкал кинжал. Скрежеща зубами, бросился он в третий раз на старика.

На этот раз нападение обошлось ему гораздо дороже.

Терпение старика, казалось, истощилось. Не ожидая нового удара, он ударил Алабассу по лицу.

Кровь хлынула у того изо рта или из носа, он зашатался: с такой ужасной силой поразил его меткий удар укротителя змей.

Но тому хотелось положить конец борьбе. Второй меткий удар его кулака лишил чувств посланника Мансура. Тогда Абунеца вырвал у побежденного врага кинжал.

Словно мертвец, лежал Алабасса на полу, а Абунеца с мрачным видом стоял над ним, как победитель над побежденным. В его власти был этот человек, жалкое орудие Мансура. Ему оставалось только убить негодяя, вонзив ему в сердце кинжал.

Но укротитель змей считал унизительным для себя убивать сраженного, лежащего у ног его врага и с отвращением оттолкнул от себя кинжал.

В эту самую минуту один из вождей встал из-за стола; на улице перед шинком поднялся страшный шум, с каждой минутой принимавший все большие и большие размеры.

Ясно слышались крики нетерпеливых солдат, громко требовавших, чтобы их вели на битву.

Но вот и внутри шинка снова поднялась суматоха. Воины утверждали, что турецкий укротитель змей был шпионом.

Предводитель подошел к нему.

– Ты слышишь, солдаты мои считают тебя шпионом! – сказал он. – Я не желаю слушать твоих оправданий, все равно они ничем не могут изменить твоего положения! Ты мой пленник.

– Я не отказываюсь от плена, – отвечал старый укротитель змей, – я знаю, что я невинен. Я вовсе не шпион. Я пришел предостеречь тебя от нападения. Не полагайся на слова того человека, который лежит на полу без чувств, он изменник!

– Обыскать карманы иностранца! – приказал предводитель стоявшим около него воинам.

Они бросились на Алабассу, оборвали его шитый шнурками кафтан и перешарили карманы.

– Вот бумажник! – закричал вдруг один из них, ощупав его рукой и почувствовав, что он глубоко вшит в подкладку.

– Оторвать его! – приказал начальник.

Солдаты сделали это и подали бумажник вождям.

Те подошли к столу, чтобы подвергнуть бумаги тщательному осмотру.

Все они, по-видимому, были вполне невинного свойства, так как один из вождей хотел уже собрать их и положить обратно в бумажник. Но в эту минуту другой нашел в нем секретное отделение, разорвал бумажник и достал несколько бумаг, доказавших, что старый укротитель змей был прав, называя иностранца младшим ходжой Алабассой из Перы. Но это было бы еще ничего, он мог отказаться от своего прежнего положения и прежней религии. Но вот оба вождя, вокруг которых с любопытством столпились воины, нашли еще другие бумаги, из которых узнали, что Алабасса был родом серб, что он, желая возвыситься в Турции, перешел в мусульманство, состоял на службе у бывшего Шейх-уль-Ислама и действовал в его интересах.

Ярость всех бывших в шинке восставших не знала границ, и оба вождя вовсе не считали своею обязанностью защищать изменника, шпиона и врага отечества. Все бросились на успевшего уже прийти в чувство Алабассу, он мигом был вытащен из шинка на улицу и растерзан на куски. Подобно диким зверям, набросилась разъяренная толпа на изменника, одни побивали его камнями и палками, другие рвали на куски.

– Ведите нас в бой! – кричали воины, размахивая оружием. – Мы хотим напасть на проклятых мусульман, хотим биться с ними! Зачем вы еще медлите, ведите нас! Мы хотим победить!

– Победить! Хотим победить! – отовсюду раздавались крики воинов, воодушевленных мужеством и ненавистью к врагам.

Это высокое чувство увлекло и обоих вождей.

– Не вступайте в битву! – закричал старый укротитель змей, которого два воина связывали веревками, чтобы, как пленника, потащить за собой. – Послушайтесь моего предостережения! Вы будете побеждены! Паша имеет в своем распоряжении силы, втрое превосходящие ваши…

Но голос предостерегающего Абунецы был заглушен криками солдат.

– Вперед! – громко разнеслось во все стороны.

Вожди приказали бить тревогу.

– В бой! К победе! – кричали исполненные мужества воины, размахивая оружием.

Под прикрытием ночи они собрали свои отряды. Это было значительное войско. Затем жаждущие брани смельчаки выступили, увлекая за собой и пленного укротителя змей.

 

V

Жертва верной любви

Мы оставили Рецию как раз в ту минуту, когда она, беспомощная, всеми покинутая, в отчаянии, с ребенком на руках, бросилась на рельсы перед приближающимся локомотивом.

Что было ей теперь в ее жалком нищенском существовании, когда Сади оставил ее? Что было ей в жизни без него? Зачем должен был бедный ребенок, залог его любви, прежде времени узнать горе и нищету – единственный удел его и матери в этом мире с тех пор, как Сади бросил ее?

Есть глубина скорби, равная безумию! Если она охватит нас своими когтями, если эта лютая скорбь терзает наше сердце, тогда нет места ни размышлению, ни страху, ни колебанию.

В такую-то минуту, когда нам кажется, что Бог отступился от нас и нечего уже более ожидать нам на свете, в такую минуту Реция решилась умереть, не испугавшись ужасной кончины и греха, в такую минуту с улыбкой мужества, словно шла не на смерть, а на освобождение, бросилась она на рельсы.

Не являлась ли эта ужасная картина во сне Сади-паше? Где был он в то время, когда несчастная Реция искала смерти?

Не подозревая ее ужасной участи, занятый своими планами и важными делами, он сидел в роскошном дворце принцессы Рошаны.

Неужели в эту минуту страшное предчувствие внезапно не охватило ужасом его душу? Не подсказал ли ему внутренний голос имя несчастной, покинутой им возлюбленной? Или ласки принцессы заглушили в нем тихий голос совести и он остался неуслышанным?

Говорят, что при такой пылкой любви между любящими сердцами существует тесная связь, так что один предчувствует опасности и особенно тяжелые события в жизни другого, как бы далеко он от него ни был.

Имел ли Сади подобное предчувствие? Казалось, что да: у принцессы им внезапно овладело непреодолимое беспокойство, казалось, что-то влекло его оттуда, точно где-то ждало его какое-то дело.

Но не образ Реции носился над ним, не он наполнял его душу, не он всюду преследовал его! Он был давно уже вытеснен из его сердца другими, более блестящими образами!

В то время как несчастная женщина приняла отчаянное решение умереть вместе со своим ребенком, сторож на железной дороге, Туссум, человек уже пожилой, вышел из своего маленького, близ рельсов лежащего домика исполнить свою обязанность: перед приближением поезда осмотреть полотно железной дороги.

Осмотр этот приходилось делать ему так часто, что мало-помалу он стал чисто механическим обходом рельсов. Такие работы, часто повторяющиеся и которые, в сущности, вовсе нельзя назвать работой, в конце концов делаются весьма небрежно. Но Туссум и в эту ночь исполнил свою обязанность; низко, над самой землей держа фонарь, обходил он полотно железной дороги, производя осмотр.

Была холодная, темная, неприветливая ночь, и старый Туссум качал головой, отправляясь в путь. Все небо было подернуто облаками. Сквозь них не сияла ни одна звездочка.

Вот Туссум осмотрел свою полосу и хотел уже повернуть назад по направлению к дому, как вдруг, близко за собой, услышал рев локомотива. Он хотел отойти немного в сторону, так как ему хорошо было известно, что нельзя стоять близко к проходящему мимо поезду – ветром может втянуть неосторожного между колес.

В эту минуту шагах в пятидесяти ему показалась человеческая фигура.

Туссум подумал, что ошибся, и хотел подойти поближе, но поезд с такой быстротой и силой приближался к нему, что старик поневоле должен был отскочить от рельсов. Он побежал дальше, но не прошло и минуты, как с шумом мчавшийся локомотив догнал его.

Тут он заметил, что какая-то женщина с ребенком бросилась на рельсы.

Он закричал, но было уже слишком поздно. Шум поезда и рев локомотива заглушили его голос.

Он хотел броситься к несчастным и оттащить их прочь с полотна – но опоздал. Он сам бы неминуемо погиб, если бы в ту же минуту поспешил к Реции. Она уже бросилась на рельсы.

Ужасная машина была совсем близко, для несчастной не было уже спасения.

Словно окаменелый, Туссум не двигался с места. Глаза его устремлены были на то место, где бросилась Реция, он ясно видел еще ее белую одежду, резко выделявшуюся на темной земле, видел, как она еще раз простерла свою белую руку, как будто в последнюю минуту еще искала спасения и помощи, искала руки, которая бы вырвала ее и ребенка из когтей близкой смерти, казалось, в последний момент ею овладело раскаяние.

Но было уже поздно, все было кончено. Неподвижно стоял Туссум под гнетом этого ужасного зрелища, пристально смотрел на рельсы – фонарь выпал у него из рук прямо на песок.

Поезд поравнялся с несчастными матерью и ребенком – вот он уже промчался через них… они безвозвратно погибли.

Старый Туссум упал на колени, скрестил руки на груди и прошептал молитву – такого ужаса он никогда еще не видывал. С отвращением, из крайности только поступил он сторожем на железную дорогу, эту дьявольскую машину, как называли ее сначала старые турки. Он и старая сестра его Харрем не имели больше никаких средств к жизни, а другого места он не нашел. Но в эту ужасную минуту, сделавшись свидетелем такого страшного происшествия, от которого его всего трясло, словно в лихорадке, он снова был охвачен раскаянием, это было слишком ужасно! Он не мог спасти несчастную и ее невинное дитя. Может быть, он даже подвергнется наказанию, сделав донесение о случившемся.

Поезд давным-давно уже умчался и, наверно, достиг отдаленного города, а Туссум все еще стоял на коленях на песке возле своего фонаря. Никто во всем поезде и не подозревал о случившемся. Один он, Туссум, знал это, один он был свидетелем ужасного происшествия.

Но вот до ушей его долетел тихий крик ребенка.

Он прислушался – он не ошибся, это был плач дитяти. Через минуту он стал громче.

Туссум сейчас же подумал, что, может быть, бедный, брошенный на рельсы ребенок избегнул смерти, хотя и тяжело ранен.

Собравшись с духом, он встал с колен, взял фонарь и по рельсам пошел к тому месту, где лежали Реция с сыном. Он думал найти изувеченный, окровавленный труп, но – удивительно! – хотя Реция и лежала, словно мертвая, между рельсами, так что вагоны, наверно, прошли через нее и ребенка, но Бог спас несчастных, один какой-нибудь удар лишил Рецию чувств, ребенок же остался невредим и громко плакал.

Туссум прежде всего осторожно отнес обоих с опасного места и положил на песок далеко от рельсов, так что теперь они были уже в безопасности; затем взял фонарь и по рельсам поспешил к своему довольно просторному сторожевому домику.

– Харрем! – крикнул он, толкнув ногою дверь, своей сестре, уже спавшей. – Харрем, поди-ка сюда! Случилось большое несчастье!

– Несчастье? – спросила сестра Туссума, она имела очень сострадательное сердце и прежде, когда еще была побогаче, охотно делилась всем с каждым бедняком.

Туссум рассказал ей о несчастном случае.

– Может быть, можно еще помочь им? – спросила Харрем. – Пойдем. Сведи меня туда.

– Ребенок жив, но женщина, или девушка, кажется, погибла, – заметил Туссум, провожая сестру к тому месту, где лежала Реция с сыном. – Она не шевелится.

– Избави Боже! – вскричала старая турчанка, с надеждой сложив руки, она была богобоязненна и добра.

– Клянусь нашим божественным пророком, это было зрелище, какого я век не забуду!

– Ты и теперь, Туссум, бледен как мертвец.

– Я дрожу еще всем телом.

– Бог велик, – сказала Харрем, – если будет на то святая воля, мы застанем в живых обоих.

– Мы отправим их в город.

– В город? Теперь, ночью, Туссум? Ни за что я не могу допустить этого. Их надо перенести в мою комнату.

– Но если она умерла?

– Вот они! Ты слышишь голос ребенка? Он кричит так жалобно! Бедная, несчастная женщина! – сказала сострадательная Харрем при виде бездыханной Реции. – Какую нужду и горе должна была испытать бедняжка, чтобы искать здесь смерть и бросить в ее страшные объятия невинную крошку. Мы с тобой, Туссум, бедны, но есть на свете люди еще беднее нас.

И добрая Харрем, в широком платье из светлой материи, с лицом, закрытым старым белым ячмаком, прежде всего подняла плачущего ребенка.

– Маленький мальчик! Возьми, подержи его, Туссум, он цел и невредим, – сказала она.

Старик довольно неловко взял ребенка на руки, тот испугался и закричал еще громче.

Харрем наклонилась над Рецией и прежде всего сдернула покрывало с ее лица.

– Она еще так молода и прекрасна, но так бледна и безжизненна, словно мертвая. Вот посмотри, – говорила добрая старушка, – в это место должна она была получить страшный удар, отсюда, через головную косынку, течет кровь!

– Ну что, она умерла? – спросил Туссум.

– Кажется, что так.

– Послушай, дышит ли она еще?

Харрем нагнулась к Реции, приложилась губами к устам безжизненной девушки, чтобы почувствовать, есть ли у нее еще дыхание.

Ребенок кричал так громко, так сильно, что Туссум совсем не слышал, что говорила сестра.

Он отнес его немного в сторону и положил на песок, а сам вернулся оказать помощь Реции.

– Она еще дышит, но очень слабо! – крикнула ему Харрем.

Теперь ребенок был довольно далеко и крик его не мешал их разговору.

– Что нам с нею делать?

– Мы должны помочь ей, должны прежде всего отнести ее домой, – отвечала Харрем. – За дело, Туссум.

Старик исполнил желание сестры, и оба попробовали нести Рецию, но эта ноша оказалась не по силам престарелой Харрем; Туссум как можно тише и осторожнее взял безжизненную Рецию на руки и один отнес ее в свою хижину.

Харрем несла ребенка и фонарь.

Сторожевой домик был жалкой ветхой деревянной хижиной, как и большинство домов в Константинополе, но зато состоял из нескольких комнат.

Добрая Харрем прежде всего позаботилась перенести Рецию на свою постель. Чтобы успокоить ребенка, дала ему немного молока и уложила спать.

Теперь она могла сосредоточить все свое внимание на несчастной больной. Промыла ее рану и позаботилась о том, чтобы Реции было покойно. Туссум предоставил все заботы своей сострадательной сестре, а сам лег спать.

Рана вскоре, по-видимому, начала заживать, но больная все еще не приходила в сознание: страх и возбужденное состояние, которые пришлось пережить бедной Реции, вызвали горячку.

Много тяжелых дней и ночей принесла старой Харрем болезнь Реции. Целые недели пролежала больная, борясь со смертью. Добрая старушка, кроме того, должна была еще заботиться и о ребенке, расцветавшем благодаря ее материнскому уходу.

Пришла весна. Казалось, что горячка хотела наконец покинуть Рецию. К больной вернулось уже сознание, рана зажила – но бедняжка была так слаба, что все еще надо было опасаться за ее жизнь.

С удивительной самоотверженной любовью ухаживала за нею старая Харрем, употребляя все усилия для ее спасения… Отрывками, насколько позволяли силы больной, узнала она обстоятельства ее жизни и еще более привязалась к прелестной девушке. При своей бедности она не жалела ничего, тратила последний грош для подкрепления и восстановления упадших сил выздоравливающей больной.

Что более всего помогло выздоровлению Реции, так это то обстоятельство, что дитя ее было спасено и она снова могла держать в объятиях своего любимца, свое единственное сокровище.

Так медленно подвигалось ее выздоровление; с наступлением лета она могла уже по целым часам оставлять хижину, утром и вечером гулять вблизи нее, под тенью деревьев, вдыхая чудный освежающий и подкрепляющий аромат.

Харрем радовалась, что ей так хорошо удалось спасти молодую женщину, на выздоровление которой она употребила целые месяцы, и Реция чувствовала горячую благодарность к доброй набожной старушке, сестре Туссума.

Грустная улыбка сияла на бледном, но прекрасном лице Реции всякий раз, как Харрем говорила с ней и всячески старалась развлечь ее. Глубокая задумчивость лежала в ее взгляде и была разлита по всему прелестному лицу ее; длинные темные ресницы, осенявшие ее глаза, усиливали это выражение.

Она была спасена, вырвана из когтей смерти и снова возвращена к жизни; горячо благодарила она свою спасительницу за все ее благодеяния. Она оказала ей помощь, спасла от неминуемой смерти и от греха. И Реция должна была жить, жить для своего сына!

Часто в жаркие летние дни сидела она под старыми тенистыми деревьями по соседству с домиком. Деревья эти прилегали к стене, по-видимому окружавшей какой-то парк или сад. Реция не знала, кому принадлежал этот сад, вблизи которого охотно сиживала, погруженная в свои мысли. Да она и не спрашивала об этом.

На незначительном расстоянии находился маленький летний дворец султана, называемый цветочным павильоном, так как огромный сад, окружавший этот маленький невидимый дворец, представлял из себя роскошный цветник, далеко разливавший благоухание. В конце сада росли большие вековые деревья, цветущие кустарники, располагались жасминовые беседки и розовые аллеи, и истинное наслаждение было гулять там вечером.

Султан Абдул-Азис подарил этот цветочный павильон принцу Юсуфу, который всегда с удовольствием посещал его и очень любил гулять в его прелестном саду.

Для принца произведены были некоторые перемены в павильоне: расширили гаремные покои, выстроили конюшни, устроили бег, и по приказанию султана сделало было все, чтобы этот дворец для принца стал приятным местом отдыха.

Несколько недель тому назад принц Юсуф со всем своим штатом переселился в цветочный павильон на все летние и осенние месяцы.

Принц не имел уже более при себе своего друга, своего прежнего наставника и адъютанта: Гассан постоянно находился в свите султана, и с тех пор Юсуф не мог уже более так привязаться к другому адъютанту. Чаще всего любил он быть один и без свиты выезжать на прогулки вечером.

Однажды принц, по обыкновению, приказал седлать свою любимую лошадь. Он сошел в переднюю часть сада, где слуги взад и вперед водили стройное, изящное животное, вскочил в седло и один выехал из сада; все давным-давно знали его обычай выезжать на прогулку без свиты.

Да никто в это время и не узнал бы в нем принца. Он был в черном европейском костюме, красной феске, подобно тысячам знатных турок, да и сбруя его коня была нисколько не богаче, чем у любого банкира в Галате.

Вследствие своего странного необщительного и меланхолического характера принц Юсуф не очень-то был любим своей свитой, да и в остальных кругах.

Было странно и даже неприлично принцу вести себя таким образом.

Принц Юсуф, по-видимому, ни к чему не имел пристрастия. Даже красота женщин и та не восхищала его. Несколько недель тому назад, как мы уже знаем, он отослал прекрасную и умную дочь Гуссейна Авни-паши назад к отцу, так как не чувствовал к ней любви. Сердце мечтательного Юсуфа все еще принадлежало той звезде его жизни, которую он только раз видел и с тех пор не мог уже забыть.

Говорят, человек любит истинно только раз в жизни, все остальное, принимаемое им за любовь, не истинное, подогретое чувство.

Принц все еще мечтал о Реции: гулял ли он в часы уединения по аллеям сада, катался ли верхом – всюду стоял у него перед глазами ее прекрасный образ.

Он не видел больше Реции, тщетными оставались все попытки отыскать свой предмет страсти; одно время он думал даже, что может полюбить другую и сделаться счастливым обладателем ее, потому-то он и взял в свой гарем дочь военного министра. Но то, что в первую минуту он счел любовью, было не более как мимолетная вспышка страсти, и она прошла так же быстро, как и возникла.

Что было ему теперь в Лейле, дочери Гуссейна? Он чувствовал, что не может сделать ее счастливой. Он не любил ее, он любил другую, которую не мог назвать своею, и любил ее так восторженно, так обожал ее, как прекрасный цветок, как яркую звезду!

Он не хотел, чтобы Лейла была несчастна, но осчастливить ее он был не в силах, и так, из доброго побуждения, вовсе не желая оскорблять чувства девушки, он отослал ее в конак отца.

В этот вечер, катаясь по полям, он всю дорогу думал о Реции, и из головы его не выходил вопрос, придется ли ему еще когда-нибудь увидеть ее.

На обратном пути, когда солнце уже склонялось к горизонту и тени приняли большие размеры, он случайно подъехал к той части стены, окружавшей его сад, по соседству с которой росли старые тенистые деревья.

Вдруг Юсуф заметил под сенью их медленно прогуливавшуюся молодую женщину.

Казалось, она не слышала и не замечала его приближения, она откинула покрывало с лица, чтобы свободнее вдыхать освежительный вечерний воздух.

Это была Реция. Оставив спящего ребенка в хижине, словно гонимая какою-то невидимою силой, она снова вернулась под сень деревьев, чтобы насладиться чудным вечером.

Тут-то и заметил ее Юсуф. Радостный испуг охватил его при виде прекрасного, горячо любимого им существа. Он не ошибался: это была она, прелестная Реция! Он снова нашел ее, снова видел перед собою ее чудный образ!

Он невольно остановил лошадь, боясь пошевелиться, чтобы не быть замеченным. Он свободно мог любоваться прекрасной фигурой, прелестным, милым лицом своей возлюбленной.

Вдруг Реция заметила всадника и проворно накинула ячман на лицо.

Юсуф спрыгнул с лошади, не схватив ее поводья, что было ему за дело, куда денется лошадь и что с нею станется! Он пустил ее, а сам поспешил к Реции. Какое счастье! Он снова нашел ее!

Заметив, что она не узнала его, он не сказал, что давным-давно знает и любит ее, не сказал и кто он. Но он был с нею так вежлив, приветлив и деликатен, что расположил Рецию в пользу незнакомого юноши; она позволила ему идти рядом с собой и с удовольствием прислушивалась к его умному, увлекательному разговору. Да, она должна была сознаться себе, что этот знатный юноша обладал нежным, чувствительным сердцем.

Юсуф был счастлив, что нашел Рецию.

Он спросил, где она живет, и молодая женщина чистосердечно и без замешательства отвечала ему. Тут Реция заметила, что лошадь его все удаляется. В ответ на это принц сказал, что она не убежит, но что он готов обойтись без лошади, он так доволен, что наконец встретил ее.

При этих словах молодая женщина покраснела под своим покрывалом. Немного погодя она объявила, что должна идти домой, и Юсуф не удерживал се. Он простился, и они расстались.

Принц в счастливом настроении вернулся в павильон. Трудно было узнать в нем прежнего меланхоличного, необщительного Юсуфа. К удивлению прислуги, он пришел пешком. Никто не смел спросить его о лошади. Через несколько часов конюхи поймали блуждающее по полю верное животное, отыскивающее своего хозяина. Прислуга не знала, чем объяснить этот странный случай, все заметили только, что принц был гораздо веселее и счастливее обыкновенного.

Реция не знала, что юноша, говоривший с нею, был принц. Правда, ей показалось, что она уже раз видела его, но где – этого она не могла припомнить.

Вернувшись домой, она долго еще думала о незнакомом красивом, приветливом юноше. Когда она на следующий вечер снова пришла на свое любимое место, он был уже там.

Теперь ей казалось, что она сделала нехорошо, снова придя на это место.

Он же подошел к ней с нескрываемой радостью, подал ей руку в знак приветствия и предложил быть ее кавалером, уверяя, что это было бы для него высшим наслаждением и что всю ночь и весь день он радовался возможности снова увидеть ее.

Эти слова, так искренне выходившие из глубины души Юсуфа, произвели удивительное действие на Рецию. Она чувствовала, что юноша любит ее, что он всем своим чистым сердцем привязан к ней, может быть, она могла бы быть счастливой, ответив ему взаимностью… но она принадлежала другому, она была не свободна, она не могла принадлежать ему! Ее сердце, любовь – отданы были другому! Хотя Сади оставил и забыл ее, она все-таки желала оставаться ему верною до смерти! Она не могла отдать свою руку этому юноше, если бы даже он и желал осчастливить ее; она должна была остаться в нищете и бедности, должна была принести эту жертву своей любви!

На следующий вечер, снова встретив Рецию в тени деревьев, Юсуф опустился перед нею на колени, страстно схватил ее руку и признался в своей пламенной любви.

– Будь моей, Реция, – умолял он, – я люблю тебя, я не могу быть счастлив без тебя! Ты должна быть моею!

Хотя Реция и знала, что юношу зовут Юсуфом-Изеддином, но ей неизвестно было, что это – сын султана.

– Встань! – коротко сказала она, поднимая принца. – Не заставляй страдать себя и меня, Юсуф! Не ищи моей взаимности, не требуй, чтобы я принадлежала тебе! Будь другом бедной Реции, которая не смеет нарушить своей клятвы! Я принадлежу другому, – тихо созналась она, – я не могу быть твоей!

– Ты принадлежишь другому? Еще и теперь?

– Вечно! Вечно!

При этих словах у принца так и упало сердце.

– Так ты не можешь любить меня? – тихо спросил он.

– Нет, я могу любить тебя, Юсуф, как друга, как брата, – отвечала Реция, – такою же любовью должен и ты любить меня! Умоляю тебя сделать это! Не требуй от меня большего! Будем друзьями!

Просьба была так искренна, нежна и так мило произнесли ее уста Реции, что принц, увлеченный добротою и прелестью своей возлюбленной, схватил ее руку и осыпал ее поцелуями.

– Не отталкивай меня, Реция! – воскликнул он. – Я ведь ничего другого не желаю, как только иметь право любить тебя, прекраснейшая и очаровательнейшая из всех женщин.

И страстный юноша порывисто прижимал руку Реции к своим устам.

Она дрожала, она чувствовала, что должна удалиться, должна бежать от Юсуфа, что она принадлежит Сади…

– Я твоя, мой Сади, твоя! – прошептала она, вырвалась от принца и убежала.

Юсуф посмотрел ей вслед, ему было и больно и вместе с тем так хорошо на сердце, он ничего больше не хотел, как только иметь право любить Рецию!

 

VI

Сирра и черкес-палач

Вернемся теперь к Сирре, которую Будимир доставил на место казни перед деревянными воротами Скутари.

Только небольшая кучка любопытных собралась перед страшным эшафотом, воздвигнутым палачом.

Холодная, сырая, пасмурная погода, да еще то обстоятельство, что ни газеты, ни объявления не извещали о казни пророчицы, объясняли незначительное присутствие народа на этом ужасном зрелище, которое должно было произойти после заката солнца.

Мансур-эфенди, до самого часа казни все еще остававшийся Шейх-уль-Исламом, тоже не одобрял лишней огласки; он не знал, какое еще действие произведет на публику казнь пророчицы. Очень легко могло случиться, что в подобном случае народ вступился бы за «чудо» и на месте казни дело дошло бы до опасных демонстраций. Мансур-эфенди имел обыкновение заранее обдумывать все и принял меры для предупреждения подобного неприятного случая.

Когда карета с преступницей подъехала к подмосткам, на которых возвышалась виселица, Будимир прежде всего приказал своему помощнику продеть веревку сквозь массивное железное кольцо в передней перекладине.

Между тем отряд кавасов широко оцепил подмостки.

Только что Будимир попробовал, хорошо ли действует опускной клапан, как вдруг прискакал гонец от Мансура с приказанием поспешить с исполнением приговора, дабы не привлечь большого внимания.

На место казни прибыло уже несколько имамов, на которых возложена была обязанность перед казнью призвать преступников к покаянию и молитве. Не раз приходилось им исполнять эту обязанность – сотни, даже тысячи преступников в последнюю минуту жизни видели они, – но и они содрогнулись при виде Сирры. Такого страшного существа, такого безобразия они никогда еще не видывали.

На Сирре надета была длинная красная одежда приговоренных к смерти.

В этом ужасном костюме она казалась еще страшнее, чем когда-либо.

Сирра проворно и ловко, словно кошка, влезла на подмостки, когда помощник палача снял с нее веревки, кроме одной, привязанной к ее руке. Подобно тому, как водят на цепи диких зверей, так и помощник палача на веревке ввел Сирру на подмостки.

Небольшая кучка зрителей из народа с ужасом и отвращением смотрела на преступницу – на это страшное существо, влезавшее на подмостки. Они не знали, что это была пророчица, бывшее орудие Шейх-уль-Ислама.

Напрасно искала Сирра удобного случая вырваться из рук палача. Она была таким созданием, для которого ничего не значило при случае обновить рубцы, покрывавшие лицо и шею Будимира! В бешенстве и отчаянии она была страшна, владея тогда ужасной силой, и готова на все, чтобы только освободиться или отомстить за себя.

Но помощник палача был осторожен! Он оставил одну веревку на руке Сирры. В то время как он поднимался по ступеням подмосток, рядом с ним лезла и она, будучи не в силах убежать; слуга Будимира крепко держал ее.

Солнце, так долго огненным шаром видневшееся из-за тумана и туч, уже склонялось к горизонту, через минуту оно должно было исчезнуть – а казни в Константинополе совершались всегда после заката.

Когда Сирра подошла к столбам, составлявшим виселицу, слуга передал своему господину веревку, на которой он держал Сирру, словно дикого зверя.

К ней подошли имамы. Она потребовала, чтобы ее прежде всего освободили от позорной веревки.

Один из имамов дал знак палачу исполнить желание преступницы, и вот последние оковы сняты были с Сирры.

Она увидела себя теперь свободной, но Будимир и его помощник были так близко, что стоило им только протянуть руку, чтобы снова схватить ее.

Имамы призвали осужденную к молитве и показали ей место, где должна она была совершить ее. Сирра последовала приглашению и опустилась на колени. Ей было это очень кстати: теперь она избавилась от неприятного соседства черкеса-палача.

Минута, назначенная для молитвы, была последняя в жизни преступника! И так уже слишком долго длилась вся эта церемония! Будимир думал о приказании Шейх-уль-Ислама. Казнь должна была совершиться сию же минуту.

Однако он не смел помешать молитве. Сложив свою руку на груди для молитвы, Сирра обдумывала возможность побега. Она все еще не отказалась от мысли избежать виселицы, все еще не приготовилась к смерти. Неужели она должна была умереть безвинно, неужели Мансур должен был победить, он и грек восторжествовать? Нет, этого не должно случиться! Даже в последнюю минуту она не отчаивалась! Одно, что ее беспокоило, – это длинная красная одежда! Если бы она на самом деле рискнула на попытку к бегству, эта длинная одежда стала бы ей непреодолимым препятствием, а скинуть ее она не могла. Будимир крепко привязал ее к телу.

Однако она должна была на что-нибудь решиться; время, данное ей для молитвы, уже проходило – палачом овладело нетерпение. Через минуту, когда он схватит ее и набросит петлю на шею, будет уже поздно, тогда все уже будет кончено!

Не теряя ни минуты, Сирра внезапно вскочила, прежде чем Будимир и слуга его могли схватить ее, своею единственною рукою быстро сорвала с себя красный балахон и, оставшись в своей обычной черной одежде, проворно и ловко, как кошка, спрыгнула с подмостков в середину отступивших от ужаса жандармов. Громкий крик раздался из толпы свидетелей этого неожиданного происшествия при казни; безобразное создание, на которое с тех пор, как явилось оно на подмостки, все смотрели с удивлением и отвращением, теперь внезапно приобрело в глазах зрителей дьявольский характер, и большинство из них расступилось с громким криком.

Но Будимир не хотел так легко отказаться от своей жертвы. Вместе с помощником он бросился в погоню за осужденной, в то время как кавасы разбежались с диким криком, а все свидетели этой страшной, дикой погони в ужасе расступились.

Несмотря на свою ловкость и проворство, она ошиблась в расчете: число зрителей было так незначительно, да и те, которые были, так боязливо отступали перед нею, что она тщетно пыталась найти среди них защиту и спасение. Она бросалась туда и сюда, преследуемая палачом и его слугой, – но все было напрасно. Недолго продолжалась эта погоня и кончилась неудачно для Сирры, которая снова очутилась в руках черкеса-палача.

Будимир опять втащил свою жертву на подмостки. Хитрой Сирре вторично чуть было не удалось убежать от него – в третий раз этого не должно было случиться. Со свойственной ему уверенностью и искусством он накинул ей петлю на шею, в то время как она стояла на опускном клапане – через минуту Сирра, вися на веревке, качалась бы в воздухе…

Но вот по дороге с другой стороны ворот показался во весь опор мчавшийся всадник, издали махавший белым платком. Палач, глаза которого от бешенства и напряжения во время погони за преступницей налились кровью, не видел всадника, но имамы закричали ему, чтобы он остановил казнь.

Уже нога Будимира была на засове, руки Сирры были уже завязаны на спине – и петля накинута ей на шею.

В эту минуту всадник подъехал к подмосткам. Это был Гассан, адъютант султана.

– Именем могущественного султана, остановись! – закричал он. – Осужденная помилована! Именем его величества, она должна остаться в живых! – слова эти подействовали.

Во всаднике, проворно соскочившем с коня, черкес-палач сразу узнал адъютанта султана.

Сирра поняла, что она спасена.

Петля уже так крепко стягивала ей шею, что она заранее предвкушала ужасную смерть на виселице, и теперь в последнюю минуту ей вдруг подоспела помощь.

Будимир выпустил из рук веревку. Гассан подал ему приказ султана.

– Я прибыл не слишком поздно! Осужденная невинна в убийстве! – воскликнул Гассан и затем приказал кавасам привести карету.

Палач был лишен своей жертвы! Изумленные имамы тихонько перешептывались между собой – Сирра же, как только сняли с нее петлю, дрожа опустилась на колени.

Все зрители: мужчины и женщины – были крайне удивлены тем, что осужденная в последнюю минуту была помилована; этого никогда еще не бывало! В это время Гассан приказал освобожденной из рук палача девушке сесть в приведенную карету и ехать в Беглербег; сам вскочил на лошадь и последовал за каретой. Любопытные разбрелись, не увидев ожидаемой казни.

Имамы поспешили в конак Шейх-уль-Ислама донести ему о случившемся, но не застали дома Мансура-эфенди.

Черкес-палач был в крайнем негодовании, хотя он и должен был получить такую же плату за казнь, как если бы Сирра действительно была повешена, однако он был сильно раздражен тем, что у него похитили жертву в последнюю минуту, когда им овладела уже жажда крови.

Когда кавасы и любопытные все разошлись, он все еще оставался вместе с работником на подмостках. В слепом бешенстве он начал рубить столбы виселицы и ломать подмостки. Глухие удары топора доносились до ближайших улиц Скутари, между тем как вечер быстро покрыл своею мглою город и место казни.

В это время карета, в которой ехала избавленная от ужасной смерти Сирра, доехала до Беглербега. Здесь у больших проезжих ворот Гассан приказал спасенной им девушке подождать немного, пока он вернется.

После этого он отправился в покои султана и доложил ему, что пророчица еще не казнена, а ждет внизу, чтобы выступить свидетельницей против Мансура и раскрыть его преступления.

– Я не желаю более ни видеть, ни выслушивать ее! – воскликнул Абдул-Азис. – Она должна радоваться, что избежала смерти, а в доказательствах вины Шейх-уль-Ислама мы более не нуждаемся. После того как он сегодня же вечером уже отрешен от должности, я желаю, чтоб Феми-эфенди занял его место, и приказываю, чтобы он от моего имени передал это бывшему Шейх-уль-Исламу; пусть он радуется, что сильнее не почувствовал моей немилости. Тебе же обязаны мы благодарностью за твои неусыпные старания постоять за истину и обличить виновных, тебе и Сади-паше!

Мы желаем дать тебе новое доказательство нашей благосклонности и с этого дня жалуем тебя великим шейхом нашего двора. Ты знаешь, сан этот равносилен званию визиря.

Гассан преклонил колено перед султаном и благодарил его за эту необыкновенную милость. Титул великого шейха при Константинопольском дворе давно уже был вакантным. Последним владельцем его был принц. Теперь же Гассан как любимец султана носил этот титул, дававший ему право не только по-прежнему быть всегда в свите султана, но и занять одну из высших должностей, приносящую огромные доходы.

Когда через несколько дней после того великий визирь занемог так опасно, что едва ли можно было надеяться на его выздоровление, большинство его дел и докладов султану принял на себя Сади-паша. Абдул-Азису он был симпатичнее других, к тому же он пользовался полным доверием Махмуда-паши и более всех был посвящен в его дела.

Гуссейн Авни-паша и его сослуживцы с досадой смотрели на нового молодого советника султана. Сади возвышался по службе слишком быстро. Они начали бдительно наблюдать за ним. Хотя он еще и не мог вытеснить их, но все-таки положение его начинало сильно тревожить их.

От Махмуда-паши они уже избавились, хотя он еще не умер, но болезнь его была такого рода, что он фактически был устранен. Теперь им угрожала новая опасность в лице Сади и Гассана.

В кругу визирей возникали уже мысли и планы, преследовавшие неслыханную цель – свержение с престола султана Абдул-Дзиса, который вел себя чересчур независимо, хотел возвести на престол сына своего Юсуфа и отменить старые законы престолонаследия.

Но об этих планах пока еще умалчивали, они возникали только в головах отдельных лиц.

Хотя великий визирь Махмуд-паша и не умер скоропостижно от яда, поднесенного ему греком Лаццаро в письме, однако заболел таким сильным воспалением, что в продолжение нескольких недель жизнь его была в опасности. Даже когда, по-видимому, последняя была устранена, состояние его здоровья было еще настолько опасным, что доктора предписали ему немедленный отъезд из Константинополя. Махмуд-паша должен был в сопровождении семейства отправиться куда-нибудь подальше, в высоко над морем лежащее место, и здесь попытаться восстановить свое расстроенное здоровье. О занятии прежней, крайне ответственной должности пока нечего было и думать.

Гассан через одного из слуг объявил ожидавшей его внизу, в карете, Сирре, что она свободна и может идти куда угодно. Итак, Сирра счастливо избежала всех опасностей, вырвалась из рук низвергнутого ею Мансура, – но куда было ей теперь идти?

Прежде всего ей хотелось отыскать Рецию. С этой целью она отправилась в дом убитой и уже схороненной Ганнифы, но нашла дом пустым. Наступила ночь. Пробродив по улицам Скутари, она велела перевезти себя в Галату. Казалось, что-то тянуло ее к жалкому, старому, грязному домишке ее бесчеловечной матери, Кадидже, от которой она никогда не видела ничего, кроме оскорблений и мучений.

Чудно создано человеческое сердце! Вечно стремится оно вернуться под родительский кров, будь это даже бедная, жалкая хижина, хотя ты там ничего не видел, кроме горя и лишений.

Что за таинственная сила влечет нас под родительский кров? Есть ли хоть один человек на свете, который бы не стремился к нему или даже в старости с отрадой не вспоминал о нем?

Итак, Сирра прокралась к жалкому, грязному деревянному домишке, где жила ее мать Кадиджа.

Дверь была заперта. Над подъездом, как почти во всяком турецком доме, помещался маленький балкон. Со свойственным ей проворством Сирра вскочила на балки, а оттуда уже и на балкон. С него она пролезла на чердак, где старая Кадиджа хранила разные ненужные и ломаные вещи и куда она никогда не ходила.

Тут Сирра расположилась на ночлег, и здесь намерена она была жить, подобно летучей мыши или сове, которые ищут себе убежища в заброшенных необитаемых местах, где они защищены от людского преследования.

 

VII

Салон леди Страдфорд

Густой серый туман расстилался над улицами Лондона. Сквозь это покрывало не было видно ничего, кроме бесчисленного множества мерцающих огоньков уличных фонарей.

Экипажи двигались медленно, зато на тротуарах пешеходы с деловой суетливостью толкали друг друга.

В аристократическом квартале Лондона, известном под именем Вест-Энда, под вечер тоже господствовало сильное оживление, но пешеходов здесь было немного, разве только лакеи да повара. А все улицы были переполнены экипажами.

По Риджент-стрит, одной из лучших улиц Лондона, шел в этот туманный вечер какой-то молодой иностранный офицер. Он был в турецкой форме: серой военной шинели и фуражке. По-видимому, он искал нужный дом.

Навстречу ему попался лакей.

– Одно слово, – обратился к нему иностранец на чистом английском языке, – близко ли отсюда дом леди Страдфорд?

Лакей пристальным взглядом окинул молодого иностранного офицера.

– Да, милорд, – отвечал он, – на этой стороне, сейчас же за Кондуит-стрит.

Молодой турецкий офицер поблагодарил его и пошел дальше.

Завернув за угол вышеупомянутой улицы, выходящей на Риджент-стрит, он увидел впереди себя одетую в черное даму, которая переходила через грязное, сырое и скользкое шоссе. В это же время несколько кабриолетов мчались по улице в направлении Риджент-стрит.

Даме грозила опасность быть раздавленной.

Молодой офицер увидел, что лошади одной кареты чуть было уже не наехали на нее, и счел долгом спасти даму.

Схватить ее и поставить на тротуар было для него делом одной секунды.

– Прошу извинения, миледи, – сказал он, когда дама была уже в безопасности, – одна секунда – и вы были бы опрокинуты лошадьми.

Дама под густой черной вуалью, пораженная бесцеремонностью незнакомца, смерила его гневным взглядом и хотела уже высказать ему свое негодование, но внезапно изменила тон, узнав настоящую причину такого поступка иностранца и поняв, что обязана ему спасением.

Молодой офицер сразу понял, что она принадлежит к высшему кругу.

– Если так, то к чему извинения, милорд, – сказала она, – я не имею никакого повода сердиться на вас, напротив, должна быть благодарна вам за оказанную услугу.

Очевидно, что-то особенное заставило эту даму отправиться в такое позднее время одну, да еще пешком и под такой густой вуалью, чтобы не быть узнанной.

Молодой турецкий офицер был, по-видимому, заинтересован. Дама, в свою очередь, была удивлена, встретив в этот час на Реджент-стрит турецкого офицера не в экипаже, а пешком.

– Я, кажется, угадываю ваши мысли, миледи, – сказал молодой офицер, продолжая идти рядом с таинственной незнакомкой, – вас удивляет то, что я отправился в один из отелей этой улицы не в экипаже, а пешком.

– Еще более дивлюсь я тому, что вы, иностранец, так превосходно владеете английским языком, – прервала его дама. – Вы уроженец Востока?

– Точно так, миледи, я собираюсь сделать визит леди Страдфорд, отель которой должен быть здесь поблизости, – откровенно продолжал молодой офицер.

При этих словах дама чуть заметно вздрогнула, искоса взглянув на своего юного, простодушного спутника; вероятно, он принадлежал к иностранным дипломатам, но, казалось, мало еще освоился с ее тонкостями.

Но дама под черной вуалью жестоко ошибалась. Эта простодушная откровенность скрывала глубокий расчет и, действительно, имела быстрый и блестящий успех.

– Леди Страдфорд? – спросила она. – Вы разве ее знаете?

– Точно так, миледи. Год тому назад я имел честь быть представленным леди Страдфорд в Константинополе.

– Так она была и на Босфоре? – спросила дама, сопровождая слова свои язвительной улыбкой.

– Точно так, миледи! Но смею спросить, что значит это «и», с таким ударением произнесенное вами?

– То, что леди Страдфорд по разным тайным делам была уже в Париже, Мадриде и Риме!

– Я слышал, что леди служит дипломатии!

– Дипломатии, вот как! – сказала она, и в тоне ее голоса слышалось сильное раздражение. – Другие, – продолжала она, – напротив, утверждают, что леди просто авантюристка, цель которой составляют одни интриги!

– Это слишком суровый приговор, миледи!

– Ах, не говорите этого! – почти с гневом прервала дама своего спутника. – Такой авантюристке ни один приговор не может быть назван суровым! Эта леди Страдфорд – одна из тех темных личностей, о которых никто не знает ничего настоящего. Верно только то, что в Париже поведением своим она вызвала разные сплетни, наделавшие много шума, и что она в разводе с мужем.

– Так леди замужем?

– Разумеется! Разве вы этого не знаете? – отвечала таинственная незнакомка. – Впрочем, в ее духе оставлять всех в недоумении касательно своих семейных отношений, это ее метод!

Казалось, теперь только разговор приобрел интерес в глазах молодого офицера; после этих слов он решил, что дама под черной вуалью, наверно, соперница Сары Страдфорд.

– Известие, что леди Страдфорд замужем, действительно, застало меня врасплох, – сказал он.

– Замужем ли леди Страдфорд, я не знаю. Говорят только, что муж ее – капитан или адмирал сэр Страдфорд!

– Так адмирал!

– С адмиралом ли или с капитаном она в разводе, не знаю, слышала только, что в скором времени он вернется в Лондон из дальнего путешествия. Это вас удивляет, милорд, – сказала, смеясь, дама под вуалью. – Да, да, о, если бы только поклонники этой авантюристки знали, как они обманываются и как предмет их обожания обманывает своего супруга!

– Кто же эти поклонники, миледи?

– Какая нужда мне знать и называть всех их, милорд, говорят даже, что к числу их принадлежит и герцог Норфолк. Говорят так, правда ли, я еще не знаю!

– Герцог Норфолк! Приятель первого министра? – спросил изумленный турецкий офицер.

– Он самый. Видите там экипаж? – вдруг воскликнула дама, указывая на изящную карету, куда только что вошел господин, вышедший из роскошного, как дворец, дома леди Страдфорд. – Это герцог! Это действительно он!

Молодой офицер хотел задать еще один вопрос своей незнакомке, но она, не сказав ни слова больше, скрылась уже в тумане, расстилавшемся над Лондоном. Появление герцога Норфолка, которого она, казалось, ожидала, внезапно спугнуло ее; она поспешно удалилась, по всей вероятности, она была или отвергнутая возлюбленная герцога, или вообще соперница прекрасной Сары Страдфорд – так решил молодой турецкий офицер и, подойдя к дому известной англичанки, позвонил.

Мигом отворилась дверь, и молодой человек вошел в теплый, освещенный подъезд, образующий собою просторную, устланную коврами галерею.

Навстречу ему вышел швейцар в ливрее.

– Нельзя ли доложить обо мне леди Страдфорд? – обратился к нему молодой офицер.

Дворецкий позвонил, и через несколько секунд на ступенях лестницы явился лакей, которому швейцар поручил иностранца.

В это время Сара Страдфорд стояла в своем будуаре, куда она только что вернулась после отъезда герцога Норфолка, который привез ей роскошный букет.

Сара держала еще в руках душистый подарок из редких дорогих цветов, задумчиво смотрела она на цветы и в рассеянности ощипывала лепестки, на лице ее играла улыбка. Немного погодя, положив букет на мраморный столик, она подошла к зеркалу.

Казалось, она осталась довольна осмотром. Сара должна была признать, что все еще была красива, а ее изящный, эффектный туалет еще более увеличивал ее очарование.

Но вот в будуар вошла горничная и доложила, что в приемной ждет иностранный офицер, желающий засвидетельствовать свое почтение.

– Кто это такой? – спросила Сара, быстро оживляясь.

Горничная на серебряном подносе подала ей визитную карточку.

«Зора-бей, военный атташе при турецком посольстве», – прочла Сара, радость сверкнула в ее глазах.

– Пусть проводят благородного бея в желтый салон, – приказала она и еще раз с улыбкой взглянула на визитную карточку. – Это он! Он приехал! – шептала она в сильном волнении. – Наконец-то, наконец-то!

Казалось, Сара давно уже ждала молодого дипломата и тосковала о нем.

Она, расположения которой добивались самые высокопоставленные лица Лондона, с трепетною радостью встретила посещение этого молодого турецкого бея!

С сияющим лицом спешила она через анфиладу роскошно меблированных комнат в желтый круглый салон. Стены салона были обиты золотисто-желтым штофом, потолок был чудесно расписан художником.

Освещение салона производило удивительное впечатление. В стенах были окошечки с матовыми стеклами, разливавшими мягкий, нежный свет. Меблировка представляла смесь восточной роскоши с европейским стилем. У круглой стены помещались диваны, обитые дорогим желтым, затканным цветами атласом. Посреди салона стояла огромная ваза с тропическими широколиственными растениями и редкими душистыми цветами, у входа, точно в карауле, стояли два амура из белого мрамора, поддерживая большие вазы с цветами. Там и сям стояли золоченые столики с шахматами, альбомами и разными безделушками. Пол был устлан дорогим ковром.

При входе Сары в желтый салон Зора-бей пошел к ней навстречу в восторге от их встречи.

– Наконец-то я опять вижу вас, миледи, – сказал он, наклоняясь поцеловать руку прелестной женщины.

– Вы сдержали свое слово, сэр, вы явились сюда дипломатом!

– Я у королевы дипломатов! – тихо отвечал Зора-бей, любуясь прекрасной англичанкой.

– Милости просим, сэр, – сказала Сара, любезно приглашая гостя сесть рядом с нею, – я очень рада видеть вас! Теперь вы должны мне рассказать о Стамбуле, о том, что было с вами за то время, что мы не виделись.

Зора-бей последовал ее приглашению и рассказал о позднейших событиях в Турции, о своих личных приключениях, об угрожавших ему опасностях и о своем назначении.

Сара принимала такое живое участие во всем, что разговор с каждой минутой становился все живее и увлекательнее.

Так быстро и радостно прошел первый визит.

Зора рано распростился, он слышал, что леди Страдфорд надо ехать куда-то на вечер или в театр, и, должно быть, не ошибся, так как Сара не удерживала его. Она пригласила его на следующий вечер, объяснив, что тогда она надеется быть свободной. Зора с удовольствием принял приглашение, какая-то непреодолимая сила влекла его к прекрасной англичанке.

На другой день Сара в восхитительном туалете приняла своего гостя, и Зора должен был сознаться, что он никогда еще не видел ее такой очаровательной, как в этот вечер.

Она провела его в маленький кабинет, меблированный черным деревом, где стоял ее большой письменный стол. Комната освещалась маленькой люстрой с тонкими матовыми колпаками.

Черная мебель и темно-зеленая обивка стульев и диванов создавали в комнате чудный полумрак.

Зора рассказал своей покровительнице об успехе его первых визитов у влиятельнейших лиц лондонской дипломатии.

– Затем я был у герцога Норфолка, – продолжал он и при этом имени пристально посмотрел на Сару.

– Вот как! – улыбаясь, сказала она. – Так вы были у герцога!

– Не он ли правая рука первого министра? Не от него ли зависит все, мой дорогой друг? – спросил Зора. – Вы знакомы с герцогом?

– Так себе, отчасти!

– Он кажется немного угрюмым и необщительным!

– Дипломат, мой благородный бей! – снова сказала, улыбаясь, Сара.

– Потом я был и во французском посольстве!

– У маркиза Вителя?

– Не забывайте, что и он принадлежит к числу важнейших для меня лиц!

– И он принял вас любезно, не правда ли?

– По его обращению можно было подумать, что я ему уже известен, однако этого быть не могло, – продолжал Зора-бей, с улыбкой взглянув на Сару, – он казался моим покровителем!

– Вы не ошиблись, Зора. Я недавно говорила ему о вас в одном обществе! Вы не сердитесь на меня за это?

– Так вы знакомы и с маркизом? Значит, я не ошибся, миледи, предполагая у вас обширный круг знакомств и множество поклонников, – сказал Зора-бей, – к ним, вероятно, принадлежат и маркиз, и герцог, и министр.

– Да, мой дорогой друг, все, все! – улыбаясь, согласилась Сара. – Вы называете их моими поклонниками, хорошо! Пусть так, вы зовете их обожателями леди Страдфорд, но прибавьте: для достижения ее целей.

– Так, значит, и я служу тем же целям, миледи?

Взгляд, полный упрека, был ему ответом.

– Я до сих пор еще не знала, что вы умеете так оскорблять, – сказала она глухим голосом.

– Если я обидел вас, то простите меня, Сара, – с чувством произнес молодой бей. – Простите мне и вопрос, который я должен предложить вам!

– Говорите! – отвечала Сара.

– Вы замужем?

Сара слегка вздрогнула, казалось, она не ожидала этого вопроса, однако он был сделан вполне естественно и должен был дать ей понять, что Зора любит ее. Прежде всего он хотел получить объяснение этому. Он должен был знать во что бы то ни стало, была ли Сара свободна!

– Меня оклеветали перед вами, – после короткой паузы тихим, дрожащим голосом сказана она. – Ваш вопрос убеждает меня в этом! Но я отчасти сама заслужила этот удар!

– Так это правда, Сара? Отвечайте мне! Так вы уже замужем?

– Нет, сэр! – коротко и гордо, отвечала леди Страдфорд. – Все, что вам об этом наговорили, – ложь! Но довольно. Вы получили от меня объяснение, не спрашивайте более!

– Так это тайна, Сара?

– Пока еще – да! Позже вы все узнаете!

– Однако вы или другие ожидают адмирала Страдфорда?

– Я просила вас, Зора, не спрашивать больше; от вашей чести я требую на этот раз уважить мою просьбу, – гордо и энергично перебила его Сара. – Я знаю, – продолжала она, – что вам и одному вам я обязана дать объяснение. Не дождавшись, пока я сама открою вам все, вы теперь уже коснулись этого дела; не знаю, почему мне так трудно именно вам говорить об этом. Пока вы знаете довольно, впоследствии, повторяю, вы узнаете все!

– Не считайте меня недостойным вашего доверия, Сара! Я спрашиваю не из пустого любопытства, этого неудержимо требует мое сердце.

– Мне отрадно слышать такие речи, – прошептала леди Страдфорд.

Была ли это комедия? Или в ней заговорило глубоко пережитое чувство? Казалось, она была сильно взволнована. Зора схватил ее руку, она была холодна, влажна и дрожала.

По-видимому, он коснулся глубокой, тяжкой тайны, скрывавшей прошлое этой женщины.

– Простите меня, Сара, – кротко и нежно сказал он, заключая в свои объятия дрожащую леди, как будто желая утешить и защитить ее. – Я не буду больше беспокоить вас своими расспросами. Вы сами должны открыть мне все, когда придет время.

– Благодарю вас, Зора, за это обещание и за добро. Поверьте мне, вы не будете обмануты. Если я только увижу, что не стою больше вашего внимания, что я слишком низко пала, чтобы заслуживать ваше участие, тогда… но довольно, – перебила она внезапно, стыдясь своей минутной слабости и быстро вскакивая с места. – Прочь все эти мысли и воспоминания! – решительно вскрикнула она. – Прочь все беспокойства и сомнения! Вы у меня, Зора, я рада, что снова вижу вас. Вы сдержали свое слово. Если бы даже я хотела сомневаться в серьезности и искренности вашего чувства, то ваше присутствие здесь – лучшее доказательство этому. Как должна я благодарить вас за то, что вы первый в жизни оказали мне такое благодеяние.

– Как первый, Сара?

– Да, первый. Вы хотите намекнуть мне на моих обожателей, как вы тогда назвали их, – чем могут быть они мне, Зора? Или вы думаете, я не вижу их замыслы и не понимаю речи? Подобного благодеяния не могут они оказать мне, друг мой! Но мы добрались до серьезных вещей, от которых отвязаться не так-то легко, разве только силою отогнав их, как мрачные привидения, как порхающих летучих мышей, беспокоящих нас. Будем говорить о другом, Зора.

Тут мрачная серьезность внезапно исчезла с лица прекрасной леди, и она снова стала прежней, тонко улыбающейся дамой большого света, умеющей так мило и остро шутить, прежней веселой и любезной собеседницей.

Поздно ночью ушел от нее Зора, и то скрепя сердце. Он должен был сознаться, что Сара была удивительным существом, что под дипломатической улыбкой ее и кажущимся ледяным спокойствием и строгой обдуманностью скрывалось нечто такое, чего не подозревал за нею никто: тайная скорбь, снедавшая ее сердце, которой она не смела коснуться.

Что скрывалось в ее тревожном прошлом? Каковы были ее отношения с ее многочисленными обожателями высшего круга? Не имел ли Зора полное основание быть осторожным? В душе его происходила борьба… но любовь одержала верх! И если бы даже любовь к этой прекрасной, живущей двойной жизнью леди влекла его к гибели, он не мог бы поступить иначе – Сара приворожила его. Какая-то волшебная сила влекла его к ней. К тому же она была не только прекрасной, умной, одаренной натурой, но вместе с тем и опытной, сведущей дипломаткой.

Незаметно для Зоры, в минуту опасности, она помогала ему своим советом и знакомством, благодаря ей он скоро стал любим и уважаем во всех высших кружках лондонского общества как тонкий, ловкий дипломат.

Так прошло несколько месяцев.

Однажды, вернувшись из гостей, Зора узнал от своего лакея, что в его отсутствие спрашивал его какой-то незнакомый господин.

Зора спросил его имя, но слуга не знал, незнакомец не захотел назвать себя и сказал, что придет на другой день.

С нетерпением ждал Зора таинственного гостя и на другой день остался дома.

В назначенный час слуга вошел в комнату и доложил о приходе гостя.

Зора приказал ввести его.

Через минуту дверь отворилась и на пороге показался таинственный незнакомец.

Трудно описать удивление Зоры; в одно мгновение оно уступило место шумной радости.

– Сади-паша! Мой старый верный друг! – воскликнул он и с распростертыми объятиями поспешил ему навстречу. – Ты здесь, в Лондоне?

Это был действительно Сади, в европейском костюме. Его стройная фигура, твердая, уверенная поступь, изящные манеры – все обличало в нем придворного, а его искренность и радушие выдавали в нем прежнего Сади.

– Да, друг мой Зора. Тебя действительно посетил Сади, который инкогнито здесь, в Лондоне! – отвечал он, усаживаясь в кресло.

– Вот так приятный сюрприз! – вскричал Зора. – Какое неожиданное свидание!

И оба рассказали друг другу все, что было пережито ими в это последнее время. Зора поведал, как он через Вену и Кельн счастливо добрался до Лондона и как тогдашний поединок его с изменником Магометом остался без всяких последствий, что Сади и сам уже знал. Затем он описал свои первые шаги на дипломатическом поприще и очень удивился тому, что Сади знаком со всеми посланными им в Стамбул рапортами и письмами.

– Ты должен узнать причину этого, – улыбаясь, сказал Сади. – Последнее время я находился в свите Махмуда-паши и пользовался его доверием, так что все важные депеши проходили через мои руки.

– Говорят, великий визирь внезапно захворал?

– Да, от яда, неизвестно каким манером ему поднесенного. С трудом смогли спасти ему жизнь, и он давно уже уехал из Стамбула!

– А кто его преемник? – спросил Зора.

– Пока еще не назначен, только после моего возвращения отсюда решится это!

– Уж не сбывается ли мое предчувствие? – вскричал Зора, вопросительно посмотрев на своего друга. – Не твоей ли голове предназначается эта честь?

– Нет, Зора, не думаю. По этому поводу султан не высказал еще ничего определенного. Тебе хочется знать, что привело меня сюда, я это вижу. И так как в моем тайном поручении ты должен помогать мне и делом, и советом, то я намерен прежде всего посвятить тебя в эту тайну!

– Ты здесь инкогнито?

– Как приезжий путешествующий паша, а не чрезвычайный посол султана! Ты знаешь, что вассальные государства поднимаются, и это может иметь серьезные последствия, которые теперь никто и не предвидит. При дворе узнали, что недавно французским посланником послана в Англию к первому министру депеша, в которой сообщается решение Франции относительно Турции. Поэтому очень важно достать эту бумагу или, по крайней мере, копию с нее. Это и есть цель моей поездки. Я хочу попытаться узнать от министров содержание этого документа.

– Я боюсь, чтобы тебе не пришлось удовольствоваться одними обещаниями, друг мой.

– Как это случилось со мной в Париже? Мне не удалось что-нибудь сделать; я узнал только, что бумага была помечена номером семьсот тринадцать.

– Семьсот тринадцать! – вскричал с улыбкой Зора.

– Какое несчастное совпадение. Подумай только, ведь 7 и 13 самые несчастливые цифры.

– Но, может быть, для нас они будут благоприятны.

– Ты ничего не узнаешь от министров, Сади. Это государственная тайна. Но если ты не откажешься от помощи, которую предлагает тебе друг твой Зора, то он употребит все усилия, чтобы помочь тебе достичь твоей цели.

– Какие же средства есть у тебя для этого?

– Я могу сделать все тайными путями и средствами.

– Мне более нравится делать открыто и прямо!

– Я это знаю, но теперь это может только повредить, Сади. Не заботься об интригах, которые связаны неизбежно с дипломатией, я беру на себя достать бумагу № 713 или копию с нее.

– Копию? Да, это было бы лучше всего.

– Как долго думаешь ты остаться в Лондоне?

– Пока не исполню данного мне поручения. Но мне надо спешить, так как долг призывает меня в Стамбул.

– Дело с этой бумагой, должно быть, будет интересно. Кроме того, у меня еще есть здесь союзница, которая будет в этом очень полезна. Ты хочешь, может быть, остаться неизвестным?

– Да, я хотел бы пожить здесь как можно тише и незаметнее.

– Хорошо, друг мой. Мы примемся за дело и попытаемся достать тебе копию, а пока останься у меня, и мы поговорим о прошлом и о том, что нам еще предстоит.

Дружеская беседа Зоры и Сади продолжалась далеко за полночь.

 

VIII

Крест и полумесяц

Отряд обоих восставших вождей, ведший с собой старого заклинателя змей, проходил ночью через редкий лес. Ранним утром они хотели напасть на стоявший за лесом лагерь турецкого войска. Только несколько миль разделяло врагов.

Этот отряд являл собою пеструю, плохо вооруженную толпу, правда, во многих местах к ней примыкали уже хорошо организованные отряды, и восстание все более и более разгоралось. Народ, терпевший до сих пор иго турок, поднимался и готов был скорее умереть, чем переносить долее угнетение.

Несмотря на бесчисленные обещания улучшить участь христиан и дать им одинаковые права с мусульманами, турецкое правительство и не думало сделать что-либо для «гяуров».

Более чем когда-либо мусульмане давали почувствовать христианам свое превосходство над ними.

Неудивительно поэтому, что один за другим поднимались угнетенные народы, доведенные до отчаяния притеснениями.

С гор и равнин – отовсюду собирались люди в отряды восставших; каждый знал жестокость и беспощадность турок, каждый знал, что угрожает ему, если победа будет на стороне войск султана…

Тихо приближался отряд к турецкому лагерю.

Старый заклинатель, которого вели связанным двое босняков, потребовал, чтобы его привели к предводителю отряда.

Один из вождей тотчас же подошел к старику.

– Ты считаешь меня шпионом, – сказал тихим голосом Абунеца. – Я не сержусь на тебя за это, хотя я доказал уже тебе, что шпион был не я, а Алабасса.

– Ты турок!

– Но все-таки я не хочу вашей гибели. Я не хочу пролития крови, – отвечал старик. – Разве может быть шпионом тот, кто советует вам вернуться, кто предупреждает вас, что ваши силы слишком слабы и что вы идете на погибель. Вы ведете меня с собой; что же, я готов следовать за вами, пока вы не убедитесь, что я был прав, предостерегая вас.

– Когда мы это увидим, ты будешь освобожден.

– Будет уже поздно, когда вы это увидите, – сказал заклинатель. – Вернитесь, пока еще есть время.

– Вернуться было бы трусостью! Нет, никогда! – отвечал предводитель восставших. – Если мы победим, ты погиб, так как это докажет, что ты хотел спасти своих. Если мы будем разбиты, ты будешь свободен идти куда хочешь. Я так решил, и мое слово неизменно.

– Ты хочешь, чтобы было так, – хорошо! Я сделал все возможное, чтобы отвратить пролитие крови…

Восставшие продолжали молча двигаться вперед, и наконец шедшие впереди отряда разведчики донесли, что на опушке леса находится лагерь турок, окруженный цепью часовых.

Тотчас же решено было немедленно напасть на турок. Старый заклинатель змей был привязан к дереву, чтобы не мог сбежать и сообщить туркам численность и намерение восставших.

При первом свете зари бойцы креста двинулись вперед.

Вдруг в лагере турок зазвучали трубы, и все пришло в движение, восставшие бросились вперед, чтобы не дать врагам времени собраться, но было уже поздно, и ядра полетели навстречу нападающим.

Хотя при бледном и неверном свете зари трудно было узнать силы противника, однако предводители христиан убедились в ту же минуту, что силы турок были гораздо значительнее, чем они предполагали. Старый заклинатель был, значит, прав!

Но было уже поздно отступать, и бойцы бросились вперед.

Турки подпустили их почти к самому лагерю и встретили тут убийственным огнем.

В то же время отряд кавалерии ударил с фланга на нападавших, которые, таким образом, очутились между двух огней.

Христиане дрались с изумительным мужеством, хотя ядра и вырывали целые ряды их и перевес сил турок был слишком велик.

Но, казалось, на этот раз мужество заменяло недостаток численности.

Несмотря на страшные потери, восставшие неудержимо двигались вперед, проникли, наконец, в самый лагерь, и тут закипела отчаянная борьба. Однако неравенство сил было слишком велико, и после двухчасового боя восставшие принуждены были отступить к лесу, чтобы там, под защитою деревьев, продолжать битву.

Такой маневр был очень благоприятен для бойцов. Только таким образом могли они спастись от совершенного истребления, которое было бы неизбежно, если бы туркам удалось отрезать их от леса. Турки сами увидели это, но было уже поздно.

В лесу восставшим нечего было опасаться нападения турецкой кавалерии, а пехота была для них не страшна. Битва продолжалась, и гром выстрелов далеко разносился по лесу. Турки употребляли все усилия, чтобы проникнуть в чащу, но бойцы мужественно отбивали все их нападения, и каждый шаг вперед стоил туркам потоков крови.

Час проходил за часом, а бойцы полумесяца все еще не могли продвинуться вперед, и офицеры видели, что ряды их отрядов редеют от губительного огня противника.

Сам паша убедился, наконец, в безуспешности борьбы и отозвал свои войска.

Ужасный план созрел в его голове, план, в случае удачи которого восставшие были бы истреблены или отброшены с громадными потерями.

Паша приказал кавалерии и пехоте занять опушку леса со всех сторон, а артиллерии стрелять в ту часть леса, где скрывались восставшие.

Земля дрожала от грома выстрелов, и ядра посыпались на лес, дробя деревья и убивая бойцов, искавших за ними защиты!

Началась ужасная бойня. Избегнувшие счастливо ядер и падающих деревьев гибли под пулями турок, занимавших опушку леса, а спасшиеся от пуль гибли под саблями кавалеристов.

Один из предводителей был убит, но другому удалось, наконец, собрать в глубине леса остаток своего отряда. Мало-помалу собрались все уцелевшие, и к вечеру на поляне среди леса из уцелевших осталась третья часть отряда, остальные были или убиты, или тяжело ранены.

Несмотря на этот страшный урон, восставшие не пали духом и единодушно требовали от вождя, чтобы тот вел их снова против турок.

Они хотели во что бы то ни стало пробиться сквозь ряды врагов, чтобы соединиться с другими отрядами своих товарищей.

Предводитель не противился их желанию и с наступлением ночи повел их опять к лагерю турок.

Дружно бросились восставшие на врагов, не ожидавших нападения, и ворвались в лагерь.

Кровавый бой закипел между бойцами креста и полумесяца.

Кто мог устоять против этого отчаянного мужества! Кто мог выдержать этот бешеный натиск!

Турки смешались и дрогнули.

Ничтожный отряд бойцов проложил себе дорогу сквозь их ряды. Паша приказал было кавалерии остановить наступление врага, но было уже слишком поздно. Восставшие успели уже пробиться сквозь ряды турок, хотя и ценою громадных потерь.

Кавалерия пыталась было преследовать уходивших на соединение со своими, но несколько залпов заставили ее отказаться от этого намерения.

Несколько восставших поспешили на то место, где они оставили заклинателя змей, чтобы излить на него свой гнев, хотя его слова и оправдались, – но этому несправедливому намерению не суждено было исполниться. У подножия дерева лежали только веревки, которыми был связан старик, а самого его не было.

Нашли ли его турки и освободили, или ему удалось самому отвязаться, никто не мог этого сказать. Как бы то ни было, но заклинатель исчез.

 

IX

Реция и принц

Однажды вечером, вскоре после заката солнца, Черный гном проскользнула в развалины Кадри.

Повсюду вокруг царствовала глубокая тишина, нарушавшаяся только треском бесчисленных кузнечиков.

До сих пор Сирре не удалось еще узнать что-либо о судьбе Реции. Она перестала уже питать надежду, что той удалось избегнуть преследования Мансура и Лаццаро, и снова ею овладела мысль, что несчастная находится опять в Чертогах смерти.

Но несмотря на знание всех самых потаенных мест этого ужасного места, все поиски Сирры были бесплодны.

Это только усилило решимость Сирры защитить во что бы то ни стало несчастную. Она хотела своей любовью загладить все зло, которое принесла Реции ненависть Кадиджи.

Старая гадалка и не подозревала, что ее дочь нашла себе убежище так близко от нее, поэтому Сирра вышла из дома незамеченная матерью.

Добравшись до развалин, Черный гном стала внимательно рассматривать их, как бы ища след Реции.

В ту же минуту она заметила, что к развалинам подходит Лаццаро с каким-то человеком, с которым он, по-видимому, горячо о чем-то говорил. Спрятавшись за развалившейся стеной, Сирра стала наблюдать за подходившими и узнала в спутнике грека ходжу Неджиба, того самого, который в доме софта был в числе ее сторожей, которого она в последнее время часто видела у матери.

По оживленности, с которой они вели разговор, Сирра догадалась, что дело идет о чем-то важном, поэтому она решилась следить за ними и, проникнув в середину развалин, добраться до комнаты совета и слушать у дверей ее. Для Черного гнома, проворной и ловкой, это было легко, и, проскользнув, как змея, сквозь расщелину стены, она без труда добралась до комнаты совета почти в одно время с греком и ходжой Неджибом.

В комнате совета находился уже Мансур-эфенди.

С того времени, как он перестал быть Шейх-уль-Исламом, его честолюбие еще более возросло.

Ничто не могло остановить его в стремлении к власти. Все средства казались ему хороши для достижения его планов. Он, не задумываясь, пускал в дело кинжал и яд, чтобы только избавиться от тех, кто стоял у него поперек дороги.

Сирра окаменела от ужаса, узнав из разговора Мансура с Лаццаро и Неджибом, что его ненависть простирается уже на Сади и что уже найдены убийцы, которые должны лишить его жизни вместе с великим визирем Махмудом-пашой.

– Сади-паша уже несколько дней, как уехал, – сказал Лаццаро. – Куда и с каким поручением, этого я не мог никак узнать. Очевидно, тут есть какая-то тайна, тем более, что паша уехал так неожиданно, что даже не успел побывать у принцессы.

– Продолжай следить! Он должен скоро вернуться! – приказал Мансур.

– Я принес тебе сведения о галатской гадалке Кадидже, могущественный Баба-Мансур, – начал ходжа Неджиб. – До сих пор тебе была неизвестна причина ненависти, которую питала Кадиджа к толкователю Корана Альманзору и всему его семейству. Теперь эта загадка разрешена.

– Говори, ходжа.

– Я следовал твоему приказанию, могущественный и мудрый Баба-Мансур, и в последнее время часто бывал у старой гадалки, – продолжал Неджиб. – Скоро я добился ее полного доверия, только об Альманзоре и ненависти к нему она продолжала упорно молчать. Но сегодня, благодаря опиуму, она выдала мне последнюю тайну, рассказала мне причину своей ненависти к Альманзору. Жадность побуждала ее к этому!

– Жадность? – спросил Мансур.

– Я давно уже знал, что Кадиджа не без причины ненавидит толкователя Корана и его семейство, – заметил Лаццаро.

– Это открытие очень важно, мудрый Баба-Мансур, – продолжал Неджиб. – Оно касается важной тайны, которая до этой минуты была от тебя скрыта. Старая Кадиджа знает о сокровищах калифов могущественного дома Абассидов, последними потомками которых были Альманзор и его дети.

– Сокровища? – спросил мрачно Мансур.

– Да, мудрый и могущественный шейх! Сокровища, скрытые внутри одной пирамиды.

Мансур-эфенди был почти испуган словами Неджиба. Для него было очень неприятно, что о существовании сокровищ калифов знает старая гадалка и что, кроме того, об этом узнали Лаццаро и Неджиб. Однако он победил овладевшее им волнение и принял презрительный вид.

– Глупости! – сказал он. – Пирамид так много. А сказала ли тебе Кадиджа, в которой из них лежат сокровища?

– Она искала и нашла их. Она проникла даже внутрь ее, – но не могла найти сокровища.

– Должно быть, благодаря опиуму, она сделала все эти открытия?

– Нет, мудрый Баба-Мансур, ты ошибаешься, – возразил Неджиб. – Опиум только развязал ей язык. Эти сокровища – цель всех ее желаний, и уже десятки лет она прилагает все усилия, чтобы овладеть ими.

– Значит, она еще не потеряла надежду?

– Нисколько! Эти сокровища для нее все. Для того чтобы присвоить их себе, она хотела истребить все семейство Альманзора.

– Присвоить? Значит, она уже нашла их? – спросил Мансур.

– Она еще раз пыталась проникнуть внутрь пирамиды. Как я понял из ее слов, ей оставалось только проникнуть за одну стену, чтобы найти сокровища, и этого она не могла сделать.

– Этим и кончились ее попытки?

– До сих пор, да! Но она нисколько не потеряла надежды и ждет только удобного случая, чтобы…

– Исполнить свое безумное намерение, – прервал Мансур-эфенди. – Эта гадалка, должно быть, помешалась, и на это надо обратить внимание, так как она может причинить много бед, если будет гадать не в полном разуме.

– Она не помешана, мудрый и могущественный Баба-Мансур.

– Очень часто случается, что сумасшествие незаметно, но тем не менее оно существует. Необходимо присматривать за гадалкой, приведите ее сюда, она, не колеблясь, последует за вами, а здесь вы поручите Тагиру смотреть за ней.

Мансур хотел захватить в свои руки Кадиджу, с ее помощью попытаться найти сокровища калифов и затем, когда не будет более в ней надобности, сделать ее навек немой.

Сирра слышала весь разговор, происходивший в комнате совета, и таким образом также узнала, отчего мать ее с такой ненавистью преследовала Альманзора и его детей.

Выйдя осторожно из развалин, Сирра спряталась за кустом у входа в Чертоги смерти, откуда ей было видно ведущую внутрь развалин дорогу.

Было уже совершенно темно.

Прошло не более часа, как Сирра услышала снова шаги и голоса и увидела приближавшихся Лаццаро и Неджиба в сопровождении ее матери.

Старая гадалка, очевидно, и не подозревала о грозящей ей опасности, так как она спокойно следовала за своими спутниками и, по-видимому, была в лучшем расположении духа.

Скоро все трое подошли так близко, что Сирра могла расслышать их разговор.

– Да, мой сыночек, – говорила Кадиджа, – там ты найдешь прекрасную Рецию, которую ты так давно ищешь.

Сирра стала жадно прислушиваться. К несчастью, она не могла расслышать названия места, где спряталась Реция.

– Как ты могла это узнать? – спросил Лаццаро.

– Хи, хи! От меня ничего не скроется! – засмеялась старуха. – То, что я сказала, верно, ищи и ты найдешь ее там. Что это, разве мы не идем к башне?

– Нет, мы пройдем тут, – отвечал грек.

– Здесь я еще ни разу не была, сыночек.

В эту минуту они поравнялись с кустом, за которым сидела Черный гном, и вскоре исчезли в темных переходах развалин. Кадиджа все еще не подозревала, что через одно мгновение она будет уже заключена в тюрьму, откуда ей не суждено выйти живой. Смерть ожидала ту, которая так часто употребляла ее как орудие для выполнения своих замыслов. Наказание постигло преступницу скорее, чем кто-либо мог предвидеть.

Сирру больше всего беспокоило, что ей не удалось расслышать названия места, где скрывалась Реция, и поэтому она решилась ожидать возвращения грека, так как была уверена, что он тотчас же отправится на поиски Реции. Следуя за Лаццаро, Черный гном могла таким образом найти пропавшую дочь Альманзора.

Не прошло и четверти часа, как Лаццаро и Неджиб показались снова, разговаривая между собой и смеясь над испугом и криками гадалки, слишком поздно узнавшей, что она попала в западню.

У входа они расстались, и грек пошел через открытое поле по направлению к берегу Босфора.

Поле было совершенно открыто, не было ни малейшего деревца или кустарника, за которым можно было бы скрыться, поэтому Сирра, несмотря на глубокий мрак, могла следовать за Лаццаро только с чрезвычайной осторожностью и на большом расстоянии.

Пройдя мимо дворца принца, Лаццаро направился к полотну железной дороги.

Вдали виднелся огонек, и к нему-то, казалось, и шел грек.

Подойдя ближе, Сирра увидела, что свет виднелся в окне домика железнодорожного сторожа. Реция должна была быть тут, или, по крайней мере, обитатели домика могли указать, где найти ее.

Когда грек подошел к домику, Сирра остановилась и, припав к земле, чтобы не быть замеченной, стала наблюдать за всеми его движениями.

Лаццаро подошел к окну, в котором виднелся свет, и заглянул в него, затем он обошел с другой стороны и взглянул в противоположное окно.

Вслед за тем он отошел от домика и пошел по на правлению к Скутари.

Подождав немного и видя, что грек не возвращается, Сирра пошла к хижине и тогда увидела, что было причиной поспешного ухода грека. Какой-то человек, должно быть сторож, вышел из домика и обошел вокруг него.

Не найдя ничего подозрительного, сторож вернулся в хижину, дверь заперлась, и свет погас.

Тогда Сирра проскользнула к окну и тихо постучала.

Обитатели домика, вероятно, крепко спали, так как внутри не послышалось никакого движения.

– Реция! Ты здесь? – спросила Сирра.

Внутри домика послышался шепот.

– Реция! Милая Реция! – продолжала, возвысив голос, Сирра. – Скажи мне, тут ли ты? Это я, твой друг, Черная Сирра.

Окно отворилось, и показалась голова Реции.

– Слава Аллаху! Это ты! – вскричала Сирра вне себя от радости. – Наконец-то я снова тебя вижу, дорогая моя Реция.

– Как ты меня нашла? – спросила Реция, узнавая Черного гнома.

– О! Как я рада, что нашла тебя в живых!

Обменявшись несколькими словами со старой Харрем, Реция отворила дверь и вышла из хижины.

В кратких словах Сирра поспешила рассказать ей обо всем случившемся в последнее время, особенно предостерегая от грека, которому сделалось известно, где она укрывается.

Узнав, что у Реции есть ребенок, Черный гном пришла в восторг и начала прыгать, как дитя. Просьбы Сирры были так настоятельны, что Реция наконец сдалась и вынесла из хижины сына, видеть которого непременно хотела бедная девушка.

– О! Это просто ангел! Маленький ангел! – вскричала сквозь слезы Сирра, осыпая дитя поцелуями. – Он будет так же красив, как ты и Сади.

Это имя напомнило Реции ее горе, и она залилась слезами.

Сирра принялась утешать ее.

– Он возвратится к тебе! – говорила она. – Он не может забыть тебя! Ты так добра, так хороша, так верна, так достойна его любви! Ты одна можешь сделать его счастливым, а не та гордая принцесса. Утешься, не приходи в отчаяние, прекрасная Реция.

– Вот мое единственное утешение, – сказала Реция, прижимая к сердцу дитя. – Все прошло, Сирра. Ах, я так люблю Сади!

– Знает он, где ты скрываешься? Знает он про ребенка? – спросила Сирра. – Нет? Но ведь он должен это знать.

– Ты хочешь отыскать его, позвать сюда от моего имени? Не делай этого, Сирра. Если Сади не вернется ко мне сам, если его любовь не настолько сильна, тогда пусть лучше мое сердце разорвется от горя!

– Сади-паша не в Стамбуле. Он уехал.

– Откуда ты это знаешь?

– Я узнала это от его слуг несколько дней тому назад. Он уехал надолго, но куда и зачем, неизвестно. Сам султан послал его. Как высоко, значит, ценит его султан, как много он ему доверяет!

– Да, он высоко поднялся! – сказала Реция. – Лучше бы этого не было! Он осыпан почестями и наградами, но они разобьют его счастье, как и мое! Теперь я одна и покинута, Сирра!.. Но нет, это неправда! Аллах хотел дать мне утешение в моем горе!

– Сади к тебе возвратится!..

– Пусть он будет свободен! – прервала Реция. – Я не хочу делить его с другой, после того как я владела им одна!

– Ты не хочешь, чтобы он слышал о твоем ребенке?

– Нет! Нет!

– Но ведь он должен же знать, что ты жива, что ты его еще любишь. Ты не можешь запретить мне сказать ему об этом! Ты хочешь, чтобы он не знал ничего о ребенке? Хорошо, пусть будет по-твоему! Но я расскажу ему, когда он вернется, что ты по-прежнему верна ему. Только это одно. Пусть он делает, что хочет, но он должен знать это, я не могу молчать! Аллах да защитит тебя и твое дитя! – продолжала Сирра, целуя ребенка. – Я скоро тебя увижу. Берегись Лаццаро! Прощай!

С этими словами Черный гном оставила Рецию и исчезла во мраке…

На другой день вечером, когда Реция по своей привычке сидела далеко от хижины, под тенью старых громадных деревьев, ей вдруг послышался какой-то шорох.

Она стала прислушиваться.

Вдруг росшие вблизи кусты зашевелились, ветви раздвинулись, и между листьев показалась голова Лаццаро.

Реция окаменела от ужаса, она не могла ни вскрикнуть, ни двинуться с места.

Осмотревшись кругом, грек выскочил из скрывавших его кустов и бросился к несчастной.

– Наконец-то я тебя нашел, прекрасная Реция! – вскричал он, злобно сверкая глазами. – Не жди Сади! Он не придет сюда, он позабыл о тебе. Тебе остается теперь на выбор: или принадлежать мне, или попасть снова в руки Кадри.

Реция бросилась бежать, но не успела сделать несколько шагов, как грек был уже около нее и схватил ее за платье.

Кругом не видно было никого, и хижина сторожа была слишком далеко, чтобы там мог быть услышан крик. Реция, казалось, была полностью во власти Лаццаро.

Собрав последние силы, она крикнула, призывая на помощь.

– Молчать! – крикнул Лаццаро. – Чего ты кричишь, глупая! Будь моей и тебе нечего будет бояться!

Реция снова крикнула, употребляя все усилия, чтобы вырваться из рук грека.

В эту минуту вдали показался всадник, которого не заметили ни Реция, ни Лаццаро. Услышав крик, он пришпорил лошадь и поспешил на помощь несчастной.

– На помощь! – вскрикнула Реция в смертельном страхе.

– Она близка! – послышался вдруг чей-то голос.

Реция оглянулась и, увидев приближавшегося всадника, упала на колени.

Это был принц Юсуф.

– Что это значит? – вскричал принц, соскакивая с лошади и подходя к Лаццаро.

Вместо ответа грек устремил на него взгляд, полный злобы и ненависти.

Страшная сила этого взгляда была такова, что принцем невольно овладел страх, и он остановился неподвижно, казалось, не будучи в состоянии произнести слово.

Прошла страшная, тягостная минута.

Собрав последние силы, Реция бросилась к принцу и упала к ногам его, моля о защите.

Глаза Лаццаро оставили на минуту принца, и это разрушило их силу. Юсуф опомнился и вынул из кармана револьвер.

Увидев это угрожающее движение, Лаццаро поспешил спрятаться за ствол дерева.

Послав вслед ему пулю, принц наклонился к стоявшей перед ним на коленях Реции.

– Ступай в мой дворец, там ты будешь в полной безопасности, Реция, – сказал он. – Не бойся ничего, никто тебя не потревожит там, даже я сам не войду без твоего позволения.

– Прости, принц! Я не могу на это согласиться! – отвечала Реция. – Ты слишком добр и великодушен! Я не заслуживаю этого. Будь счастлив! Ты никогда более не увидишь меня.

В эту минуту принц и Реция были в нескольких шагах от домика сторожа.

– Ты не должна жить в этой несчастной хижине, – сказал принц. – Умоляю тебя, Реция, следуй за мной!

– Я не могу принадлежать тебе, принц. Я должна уйти! Я более уже не свободна. Прощай, ты более меня не увидишь!

С этими словами она исчезла в дверях хижины.

– Я буду искать тебя – и найду! – вскричал принц.

 

X

Адмирал Страдфорд

В одном из салонов своего роскошного дома леди Страдфорд принимала знатного француза, которого прежде, однако, заставила бы довольно долго прождать счастливой минуты, чтобы увидеть ее. Это был не кто иной, как французский посланник.

– Милости просим, маркиз, – приветствовала его леди Сара, протягивая гостю руку, которую тот почтительно поцеловал.

– Я принес вам билет в ложу на скачки в Дерби, – сказал маркиз.

– Какая любезность с вашей стороны, маркиз!

– Ваш поступок еще любезнее, – отвечал маркиз, указывая на розу, украшавшую голову леди Страдфорд, – или, может быть, это другая?

– Нет, эта роза из того букета, который вы мне прислали.

– Знаете вы, откуда она?

– Таких нет теперь в нашем туманном Лондоне.

– Она из моего дорогого Парижа. То есть не прямо оттуда, а из моих оранжерей, которые находятся в окрестностях. Как вам понравилась вчера примадонна?

– Я не была вчера в опере.

– Нет? Что с вами, мой дорогой друг, вы, кажется, чем-то опечалены? Доверьте мне ваше горе, я сделаю все, чтобы утешить вас…

– Все! – прервала насмешливо Сара. – Остановитесь, маркиз!

– Как, миледи? Неужели я дал вам повод сомневаться во мне? Вы не в духе? – продолжал маркиз. – Это делает вас еще прекраснее, так что я безропотно покоряюсь.

– Вы говорите «не в духе», маркиз! Я убедилась вчера, что у меня нет ни одного друга.

– А! Теперь я понимаю. Всему виною эта бумага, которую вы вчера просили. Но скажите мне, пожалуйста, к чему вам она?

– Я держала пари.

– Пари?

– Ну да!

– С кем?

– С одной дамой.

– Но что это может значить – пари о дипломатическом документе, да еще с определенным номером! Кстати, какой это номер?

– Семьсот тринадцать.

– Право, нечасто встречаются пари о номере!

– Номер здесь назван совершенно случайно.

– А! – заметил, смеясь, маркиз; – В таком случае мы можем смастерить этот номер семьсот тринадцать.

– Нет, этого нельзя! Мне нечего и говорить после того, как вы вчера объявили мне, что я могу требовать ваше сердце, ваше состояние – все, кроме этой бумаги. Мне нужна была она как доказательство.

– Не будьте несправедливы, Сара! Не ворчите на меня. Что вы хотите сказать? Дело идет о пари, о доказательстве. Доказательстве чего?

– На прошлой неделе у меня был разговор с одной дамой относительно вас.

– Меня?

– Да, вас! Эта дама оспаривала у меня ваше внимание. Дело дошло до пари, и я обещала доставить доказательство вашего ко мне внимания. Я должна была попросить у вас какую-нибудь бумагу из вашего архива или копию с нее. Назначен был номер семьсот тринадцать. И теперь результат этого таков: я вижу, что ошиблась в вас, и, значит, проиграла пари.

– Но что за странная идея пришла вам – держать пари о бумаге? Отчего вы не назначили вместо этого какой-нибудь убор, экипаж, лошадей?

– О лошадях и уборах держат пари разбогатевшие лавочницы, маркиз, – возразила оскорбленным тоном Сара. – Для нас нужно что-нибудь не совсем обыкновенное. Теперь я знаю, что я ошиблась в вас.

– Но, друг мой, обдумайте хорошенько…

– К чему? – прервала Сара. – Разве теперь не все уже ясно?

– Ищите какое-нибудь другое доказательство. Вы знаете, что я готов положить к ногам вашим все.

– Все! Опять все! – сказала с насмешливой улыбкой Сара. – Это «все» все равно, что ничего. Поэтому-то я и требую от вас эту ничтожную бумагу, не имеющую никакого значения!

– Вы называете ничтожными государственные бумаги!

– Но ведь нужна только копия.

– Нет! Это невозможно!..

– Довольно, маркиз, перестаньте говорить об этом, – прервала поспешно Сара.

– Вы сердитесь на меня, мой друг?

– Нет, – отвечала сухо Сара.

Маркиз пытался было продолжать разговор, но Сара ясно дала понять ему, что его присутствие для нее нисколько не приятно.

– Я оставляю вас, миледи. Надеюсь, что ваша немилость будет непродолжительна.

– Она продолжится до тех пор, пока я буду чувствовать, что ошиблась в вас.

– Сара!

– Милостивый государь!

– Я вижу, сегодня ничего нельзя от вас добиться. До свидания, мой дорогой друг.

Маркиз вышел.

– А, ты отказал! – прошептала Сара. – И ты, может быть, думаешь, что я позволю тебе надоедать мне своим присутствием. О! Ты будешь жестоко наказан! Хорошо, что у меня есть еще другая возможность добиться этой бумаги.

С этими словами Сара позвонила.

– Заложить карету! – приказала она вошедшему слуге и пошла в уборную, чтобы переменить туалет.

Она надела дорогой бриллиантовый убор, подарок герцога Норфолка, и оделась с роскошной простотой, отличающей аристократок.

Через несколько минут экипаж был готов, и Сара приказала везти себя к герцогу Норфолку.

Едва вошла она в приемную, как сам герцог поспешил выйти ей навстречу.

Он был неравнодушен к прекрасной леди Страдфорд.

– Милости просим, дорогой друг! – сказал он, увидя ее. – Как я рад, что вас вижу. Я уже собирался ехать к вам, чтобы узнать о вашем здоровье.

– Я знаю, что вы мой истинный друг, по крайней мере, я надеюсь, что это так, – отвечала Сара. – Впрочем, может быть, я ошибаюсь.

– Что за вопрос!

– Этот вопрос и мое неожиданное посещение – все это следствие одного неприятного сна, который я видела в эту ночь.

– Но что это за сон, который мог вас так обеспокоить?

– Мне приснилось, что вы любите другую и не думаете более обо мне.

– Что за идея!

– Я не могла уснуть всю ночь. Какой-то внутренний голос говорил мне: «Ты безумна, герцог уже забыл о тебе!» Но в то же время другой голос повторял: «Он любит тебя!»

– И этот голос не лгал, моя дорогая Сара! К чему было напрасно беспокоиться, лишать себя сна! По вашему лицу видно, что вы утомлены.

– Тогда мне пришла в голову мысль, – продолжала Сара. – Я должна достать доказательство безосновательности моего беспокойства. Но какого рода доказательство?

– Доказательство моей верности вам, моя дорогая? Если оно нужно, требуйте, что хотите, я с удовольствием дам вам его.

– Вы думаете о жертве, о драгоценностях, а я думаю о доказательстве любви, которая не имела бы никакой материальной ценности. Сегодня утром я увидела во сне…

– Что же?

– Число.

– Число – и доказательство моей любви к вам? Как связать это, мой дорогой друг?

– Вы сейчас это узнаете, герцог. Я видела во сне число 713 на одном письме или бумаге.

– Странный сон! Что же далее?

– Тогда я подумала, что я должна просить у вас как доказательство вашей любви бумагу с номером 713 из вашего архива.

– Странная просьба!

– Назовите это женским капризом, герцог, но только дайте мне это доказательство, успокойте меня! Дайте мне бумагу с номером 713.

– Но, дорогой друг мой, этого никак нельзя сделать, – уверял герцог в сильном смущении. – К чему вам эта, ничего не значащая бумага?

– Поэтому-то я ее и прошу, что она не имеет никакой цены.

– Но выберите лучше какое-нибудь другое доказательство, дорогая моя Сара. Требуйте убор, который носит только королева, требуйте мое имение Рамгет! – вскричал герцог. – Все, все я с радостью отдам вам!

– Я ничего не хочу другого. Я не хочу, чтобы существовала даже тень подозрения, что, требуя этого доказательства, я хочу только обогатиться за ваш счет, – прервала Сара. – Поэтому-то я и прошу именно эту бумагу.

– Но это невозможно!

– Неужели нельзя дать даже копию?

– Даже и копию! Ведь содержание этих бумаг – государственная тайна.

– Тем более я буду настаивать на моей просьбе.

– Но что это за странней каприз!

– Значит, вы не хотите исполнить мою просьбу? Это подтверждает справедливость моих опасений.

– Требуйте все, все что хотите, кроме этого!

Бледность покрыла лицо Сары.

– Благодарю вас, герцог, – сказала она, вставая с кресла, – благодарю вас, теперь я знаю достаточно. Прощайте!

– Но… прошу вас, дорогая моя Сара…

– Леди Страдфорд! – поправила гордо Сара.

– Вы поймите…

– Довольно, герцог.

– Останьтесь хоть одну минуту.

– Ни одной секунды. Прощайте, герцог.

Герцог был в отчаянии.

Сара гордо и спокойно вышла из его кабинета и поспешно вернулась домой.

В этот день ее надежды уже два раза были обмануты. Это поражение было невыносимо. Она считала, что ни герцог, ни маркиз не осмелятся отказать в ее просьбе, и жестоко ошиблась. Она не знала, что они не могли исполнить ее желания, не подвергаясь сами тяжелой ответственности.

Дома Сару ожидала новая неприятность. В ее отсутствие явился адмирал Страдфорд.

Адмирал походил более на какого-нибудь пирата, чем на морского офицера. Уже давно он должен был выйти в отставку, чему причиной были его многочисленные неблаговидные поступки и вообще жизнь авантюриста, которую он вел.

Густая растрепанная борода окаймляла его обожженное ветром лицо. Он носил еще морской мундир, но ордена и другие знаки отличия были давно у него отобраны. Казалось, он никогда не протрезвлялся. И на этот раз он также был уже навеселе. Он шумел и распоряжался, как у себя дома.

Увидя этого ненавистного ей человека, Сара побледнела. Она была готова ко всему, только не к встрече с мужем.

– Вот и я опять! – сказал, увидя ее, адмирал. – Тебе это не нравится? Еще бы! Ну что, есть какие-нибудь новые связи?

– Что вам надо здесь? – спросила Сара, овладев, наконец, собой.

– Что мне надо в Лондоне?

– Что вам надо в моем доме?

– Тебя!

– Но ведь у меня есть ваше письменное обязательство не беспокоить меня вашим присутствием? За это обязательство я заплатила вам десять тысяч фунтов.

– Что мне до этого обязательства?

Сара вздрогнула. Она догадалась, что Страдфорд успел уже пропить и растратить эти десять тысяч, а теперь возвратился, чтобы выудить у нее новые деньги.

– Что это значит, милостивый государь? – сказала она. – Мы окончательно расстались, наши дороги никогда не сойдутся более, вы это знаете. Чего же вы хотите от меня?

– Я повторяю тебе, что мое обязательство ничего не значит. Я уничтожаю его.

– Я надеюсь, что это не так-то легко сделать.

– Ты увидишь, что это возможно. Я сейчас докажу!

– Это значит, что вы пришли снова за деньгами?

– О! Твои слова нисколько меня не оскорбляют, – сказал с насмешливой улыбкой Страдфорд. – Моя жена не может оскорбить меня.

– Я запрещаю вам входить в мой дом! – вскричала с гневом Сара. – И если вы не исполните моего требования, я принуждена буду прибегнуть к защите закона.

– Не волнуйся напрасно, дитя мое! Это все одни пустые слова. Я знаю причину такого приема, и этот проклятый турок поплатится мне за это!

Сара вскочила.

– Что вы говорите! – вскричала она.

– Я говорю, что переломаю ребра этому проклятому турку! – крикнул адмирал, ударив кулаком по столу.

Сара поняла: необходимо сделать вид, что она покоряется. Во избежание скандала, чтобы выгадать время, нужно было успокоить бешеного. К этому побуждало ее еще то, что он угрожал единственному человеку, которого Сара Страдфорд искренне любила.

– Я готова слушать вас! – сказала она, делая страшные усилия, чтобы сдержать свой гнев.

– Вот так лучше! Ты убедилась, значит, в своем бессилии, – засмеялся адмирал с довольным видом. – Ты видишь теперь, что против меня упорство – плохое оружие. Тебе придется пока выносить мое присутствие. Я вернулся из Индии и хочу пробыть с месяц в Лондоне. Я занял четыре комнаты около желтой гостиной; надеюсь, что их будет для меня довольно.

Сара не показала и виду, как ужасны были для нее слова мужа.

– Я давно уже не видел Лондон, – продолжал адмирал, – и мне хочется пожить здесь. Кстати, моя касса совершенно пуста, кроме того, тебе представят завтра мои векселя, по которым тебе надо будет заплатить.

– Что же хотите вы здесь делать?

– Делать? Сначала я хочу немного поразвлечься, а потом… да, ведь герцог Норфолк, кажется, в близких отношениях с тобой?

– Зачем он вам?

– Я хочу ему представиться. Приятно было бы получить место с хорошим жалованием и где притом можно было бы ничего не делать.

Глаза Сары внезапно блеснули – казалось, ей пришла в голову неожиданная мысль.

«Не попробовать ли достать эту бумагу с номером 713 при помощи адмирала?»

Страдфорд поднялся.

– Обед подан уже, – сказал он, – пойдем в столовую.

Сара, чтобы не делать сцены, уступила и последовала за адмиралом.

Теперь все ее мысли были заняты планом использовать того, кто был ей так неприятен.

 

XI

Сокровища калифов

– Я хочу видеть Мансура-эфенди! Проводите меня к нему! – кричала старая гадалка в Чертогах смерти.

Но глухонемой Тагир не слышал ее криков, а толстые стены тюрьмы не пропускали ни малейшего звука…

Наконец однажды вечером в тюрьму Кадиджи вошел Баба-Мансур.

Увидя его, гадалка бросилась ему навстречу и упала на колени.

– Наконец-то ты пришел, мудрый и могущественный Мансур! – вскричала она. – За что заключили меня в эту тюрьму?

– Но ты вовсе не в тюрьме, – отвечал Мансур, – только ты нужна мне, и я хотел обеспечить себе твою помощь.

– О! Это совсем другое дело! Но зачем же ты велел схватить меня? Разве я не готова была всегда служить тебе?

– Ты гадалка из Галаты, не так ли?

– Да, Кадиджа по имени, мудрый Баба-Мансур.

– Не была ли ты в родстве с толкователем Корана Альманзором? – продолжал Мансур.

– Да, мудрый шейх, ты прав.

– В каком родстве находишься ты с ним?

– О! Этого я сама не знаю.

– Как узнала ты о сокровищах калифов?

Кадиджа с изумлением взглянула на Мансура, казалось, не доверяя своим ушам.

Как он мог узнать о сокровищах старых калифов? Кроме нее, никто не знал этого!

Она не помнила о том, что рассказала Неджибу под влиянием опиума.

– Я спрашиваю тебя, как узнала ты о сокровищах калифов из дома Абассидов? – повторил Мансур.

– Как я это узнала… о сокровищах… старый Альманзор был из дома калифов… – бормотала бессвязно Кадиджа прерывающимся голосом. – О! Ты всеведущ, мудрый Баба-Мансур, ты также знаешь о сокровищах калифов. О! Ты всеведущ!

– Кто сказал тебе, что сокровища лежат в одной из пирамид?

– Сам Альманзор.

– И они еще там?

– Да, ими никто еще не мог овладеть.

– Ты искала сокровища!

– Как? Ты и это знаешь? – вскричала Кадиджа.

– Ты знаешь пирамиду! – продолжал Мансур.

– Тебе все это известно?

– Ты была внутри нее!

Кадиджа молчала, пораженная.

– Однако ты ничего не нашла.

– Ты всеведущ! – вскричала гадалка. – Что значу я в сравнении с тобой! Приказывай – и старая Кадиджа будет тебе повиноваться. Я твоя раба!

– Верно ли ты знаешь, что пирамида, в которой ты была, именно та, в которой скрыты сокровища? – спросил Мансур.

– Я уверена, мудрый шейх. Толкователь Корана указал мне ее.

– А если он дал тебе ложное указание?

– Альманзор никогда этого не делал.

– На которую же пирамиду он указал тебе?

– На пирамиду в пустыне Эль-Тей.

– Как могла ты проникнуть внутрь ее?

– Автранна был тогда еще жив. Он вынул камень, который закрывал вход.

– Кто этот Автранка?

– Мой муж! Он умер от чумы.

– Следующей ночью мы едем, и ты будешь сопровождать нас, – сказал Мансур.

– К пирамиде? Ты хочешь сам отыскать сокровища калифов?

– Наследники умерли, и эти сокровища принадлежат церкви. Так решил кади.

С этими словами Мансур-эфенди вышел из тюрьмы старой гадалки.

Через несколько дней пароход высадил в Дамиетте Мансура-эфенди, Лаццаро, Кадиджу и шестерых дервишей, из которых один был хорошо знаком с минным искусством.

В Дамиетте были наняты верблюды, и маленький караван двинулся в пустыню. Старая гадалка указывала путь.

Когда конному конвою каравана, сопровождавшему его для защиты от арабов, стала известна цель путешествия, всадники пришли в такое волнение и страх, что на это обратил внимание Мансур. Оказалось, что пирамида пользовалась в окрестности недоброй славой. Там слышны были по временам голоса, крики и стоны.

Услышав эту легенду, Мансур только презрительно улыбнулся. Но на другой день утром весь конвой исчез. Они предпочли лучше лишиться платы, чем подвергаться опасностям.

Это обстоятельство даже обрадовало Мансура-эфенди, так как с ним теперь остались только его дервиши, на которых он мог положиться в любом случае.

Наконец пирамида была найдена, и старая гадалка начала отыскивать камень, закрывавший вход.

Но или она успела уже позабыть это место, или не хотела его указывать, только она довольно долго ходила вокруг пирамиды совершенно безуспешно.

Нетерпение овладело Мансуром.

Но вдруг Лаццаро заметил в стене пирамиды круглый, небольшой камень, который, по-видимому, был недавно сдвинут с места.

– Смотри-ка! – крикнул он старой гадалке. – Не этот ли камень ты ищешь?

– Ах, да! Это, должно быть, тот самый! – сказала Кадиджа. – Автранна вынимал его из стены.

Грек попробовал сдвинуть камень, но не получилось.

– Только один Автранна мог это сделать! – заметила Кадиджа.

Мансур приказал дервишам помочь греку, и камень уступил наконец их соединенным усилиям.

За камнем показалось четырехугольное темное отверстие.

Первый шаг был сделан! Доступ внутрь пирамиды был открыт.

Дервиши зажгли маленькие лампы, и по приказанию Мансура один из них пролез во внутренность пирамиды.

За ним последовал Мансур и остальные дервиши, наконец последними влезли грек и Кадиджа.

Спертый, удушливый воздух пахнул в лицо вошедшим.

Мансур остановился, мрачный и задумчивый. Со всех сторон были глухие стены, и ничто не показывало существования сообщения с внутренностью пирамиды, а между тем старый документ говорил, что золото калифов скрыто во внутренней камере.

– Надо взорвать эту стену! – сказал Мансур-эфенди, обращаясь к дервишу, умевшему закладывать мины.

– Этого нельзя сделать, пока мы все тут, – отвечал дервиш. – Это слишком опасно: потолок может обрушиться и задавить нас.

– Сделай тогда только слабую мину; надо узнать, можно ли с этой стороны проникнуть вовнутрь. Для этого надо только расшатать стену, чтобы легче было проделать в ней отверстие.

Дервиши повиновались и начали сверлить отверстие для мины. Мансур следил за их работой с лихорадочным нетерпением.

Наконец после нескольких часов трудной работы все было готово, и Мансур приказал заложить мину.

– Я исполню твою волю, мудрый Баба-Мансур, – сказал дервиш, – но я не могу отвечать за последствия. Как бы ни был слаб взрыв, все-таки я боюсь, что разрушение будет сильнее, чем ты желаешь.

– Пирамида не развалится?

– Нет, мудрый Баба-Мансур, пирамида не развалится, но внутренность ее во всяком случае должна пострадать.

– Тем лучше! Нам легче будет проникнуть внутрь ее, если стены будут разрушены.

Дервиш более не возражал и принялся за исполнение данного ему приказания.

Все вышли из пирамиды; последним оставил ее дервиш, устраивавший мину и предварительно поджегший фитиль, который должен был гореть в течение нескольких минут.

Наступило тягостное ожидание. Среди мрака, окружавшего пирамиду, там и сям мелькали огни ламп дервишей.

Наконец послышался глухой взрыв. Порох сделал свое дело.

В сопровождении всех своих спутников бросился Мансур внутрь пирамиды, чтобы увидеть результат взрыва.

В первой камере не было никакой перемены, только в одном месте заметна была широкая трещина, которой прежде не было.

Результат взрыва оказался гораздо меньше ожидаемого: стена, закрывавшая сокровища калифов, была почти не повреждена.

Тогда Мансур-эфенди приказал дервишам разломать стену ломами.

Они тотчас же принялись за работу, и после страшных усилий им удалось, наконец, сдвинуть с места один громадный камень.

С глухим стуком упал колосс на песок, покрывавший пол камеры; в ту же минуту раздался страшный грохот и послышались крики ужаса и отчаяния.

Казалось, вся внутренность пирамиды обрушилась, чтобы наказать дерзких, осмелившихся нарушить покой царской могилы.

Дервиши бросились на колени. Пораженный ужасом Лаццаро был бледен как смерть.

Даже Мансур почувствовал, что страх овладевает им.

Когда прошла первая минута ужаса, Шейх-уль-Ислам схватил лампу и бросился к выходу из пирамиды.

В том месте, где находился выход, потолок обрушился и громадные камни совершенно закрыли отверстие в стене.

Мансур и его спутники были заживо похоронены внутри пирамиды!

 

XII

Таверна Ольд-Кент

– Ну что, не известно ли чего-нибудь о таинственном номере 713? – спросил Сади своего друга Зору, садясь рядом с ним на диван.

– Дело, оказывается, труднее, чем я ожидал, – отвечал Зора. – Я знаю, как хочется тебе иметь эту бумагу, как важно для Турции ее содержание, но я боюсь, чтобы наши поиски не остались бесплодными.

– Единственно, что я мог узнать наверное, – сказал Сади, – так это то, что Англия на стороне Турции. И это уже успех, хотя и не такой, какого бы мне хотелось.

– Ты прав, Сади! Англия на нашей стороне, и я думаю, нетрудно будет заключить с ней союз. Но очень важно знать намерения французского правительства. Моя последняя надежда на леди Страдфорд.

– Ты все еще надеешься на нее?

– Да, хотя теперь оказалось новое, совершенно неожиданное препятствие моим планам.

– Что такое случилось? Я заметил, что ты сегодня что-то печален.

– Случилось нечто очень важное, друг мой! Адмирал Страдфорд, который все еще считает себя мужем Сары, внезапно явился в Лондон. Он называет себя адмиралом, но, как мне кажется, не имеет ни малейшего права на это.

– А!

– Ты можешь представить себе, как было неприятно для леди это неожиданное возвращение. Мне очень жаль ее, она, должно быть, втайне много страдает. Мне кажется, что она жертва семейных расчетов.

– Могу ли я откровенно говорить с тобой? – сказал Сади, открытая натура которого не могла более сдерживаться. – Мне кажется, Зора, что ты подвергаешься опасности попасть в скверное положение. Ведь леди Страдфорд замужем.

– Мы не можем судить о ней и об этом браке, Сади, – прервал Зора, – мы не знаем обстоятельств его, и мне кажется, что ты несправедливо судишь о Саре.

– Я не сужу о ней, – отвечал Сади. – Я только счел своим долгом предупредить тебя о грозящих тебе неприятностях.

В эту минуту вошел слуга и подал Зоре письмо на серебряном подносе.

– Кто принес это письмо? – спросил Зора.

– Слуга леди Страдфорд, – отвечал лакей.

После ухода слуги Зора тотчас же распечатал письмо и прочитал его.

– Странно! – сказал он, качая головой. – Нет никакой подписи!

– Значит, письмо не от леди?

– Может быть, и от нее. Но почему тогда она не подписала его?

– Может быть, этому была какая-нибудь особенная причина!

– Ах, да! Это, должно быть, так, дело идет, по всей вероятности, о новом средстве достать нужную нам бумагу. Слушай, что тут написано: «Приходите сегодня вечером в таверну Олд-Кент, вас будут там ждать».

– И больше ничего?

– Ничего!

– Действительно, очень странное письмо! – заметил Сади. – Ты знаешь эту таверну?

– Да, она находится на улице того же имени, на другой стороне Темзы, в квартале, который пользуется довольно дурной славой.

– Странно довольно и непонятно!

– Я думаю, что это имеет какое-нибудь отношение к нашим поискам, – заметил Зора. – Поэтому я пойду в эту таверну.

– Позволь мне провожать тебя?

– Ты свободен сегодня вечером?

– Да, я исполнил уже все, что мне было поручено. Осталось только достать копию с этой таинственной бумаги номер 713.

– В таком случае, мне будет очень приятно, если ты будешь сопровождать меня. Не потому, что я боюсь идти один, но мне всегда приятно твое общество.

– Там мы узнаем, что значило это странное письмо.

Зора позвонил и приказал слуге подать карету.

Через минуту экипаж был подан, и друзья вышли из дома.

– На улицу Олд-Кент! – приказал Зора кучеру, садясь в карету.

Экипаж покатился по узким и мрачным улицам Лондона.

– Да, друг мой, – сказал Сади, – Турция теперь очень несчастна. Советники султана побуждают его к самым необдуманным поступкам. Я думаю, что злейшие враги наши не в Боснии, Сербии и Черногории, но в самом серале.

– Я не доверяю министрам! Все они – и Рашид-паша, и Гуссейн Авни-паша, и Мидхат-паша, – все они преследуют только свои личные цели.

– Я надеюсь, Сади, что рано или поздно увижу тебя во главе управления. Тогда положен будет конец этим смутам и беспрестанным восстаниям. Тебя не ослепляет фанатизм, ты сочувствуешь несчастьям страны!

– Будущее скрыто от нас, но я уверен, что тот путь, по которому следует теперь Турция, приведет ее на край бездны, так как ее обрек на этот путь человек, которого хотя мы однажды и свергли, но планы его исполняют теперь министры. Мансур перестал быть Шейх-уль-Исламом и действует тайно.

– Восстание в Боснии дело его рук!

– Да, я думаю, что это так, и я боюсь, что теперь он всеми силами старается разжечь восстание. И у султана не нашлось ни одного советника, который убедил бы его дать христианам полную свободу и безопасность! К чему это угнетение, этот безумный фанатизм? Они копают могилу для Турции! Прости мне эти горькие слова, – продолжал Сади. – Я не понимаю ослепления министров! Я почти готов думать, что они только слепые орудия в руках какого-то человека, который хочет погибели Турции.

– Может быть, тебе удастся еще отвратить опасность, – сказал Зора. – Будь всегда уверен в моей помощи и поддержке. Для тебя я готов на все!

В эту минуту карета остановилась в начале улицы Олд-Кент. Друзья оставили экипаж и пошли по узкой и грязной улице, отыскивая таверну.

Прохожие, попадавшиеся им навстречу, оправдывали дурную славу квартала. Видно было, что здесь собирались подонки Лондона.

При виде этого в душе Зоры зародилось сомнение.

Что могло предвещать приглашение в подобное место, не посещаемое никогда порядочными людьми? Не было ли это какой-нибудь западней?

А Зора еще не знал, что здесь не редкость ссоры и драки, оканчивающиеся кровопролитием, что здесь нередко находят на улицах убитых или тяжело раненых.

Наконец Зора и Сади подошли к таверне.

Окна и двери ее были отворены, и оттуда неслись несвязные крики, хохот, брань.

Посетители, то и дело входившие и выходившие, имели отталкивающий вид. Это были подонки общества, собравшиеся отовсюду в огромную столицу. Тут были и матросы без мест, и люди, имевшие старые счеты с законом, и авантюристы, неразборчивые на средства, представители всех наций земного шара.

– Хотел бы я знать, что нас ждет в этой таверне, – шепнул Зора. – Однако войдем в нее.

Сади молча последовал за своим другом.

Внутренность таверны была очень проста. Большие, крепко сколоченные столы и простые скамейки и стулья составляли всю ее меблировку. Несколько ламп, висевших с потолка, освещали обширную залу или, скорее, сарай.

Казалось, еще не началась обычная жизнь этого заведения, так как в нем было сравнительно тихо и не слышно было сильной брани.

Несколько столов было занято по большей части мастеровыми. Особенно бросалась в глаза группа хорошо одетых людей, сидевших за отдельным столом и пивших вино.

Друзья сели за отдельно стоявший стол и спросили себе бутылку капского вина.

– Ну что, нашел ты кого-нибудь из знакомых тебе? – спросил тихо Сади.

– Нет, пока я не вижу никого, – отвечал тот, также сдерживая голос.

В эту минуту отворилась дверь одной из боковых комнат, на пороге показался человек в мундире морского капитана, загорелый, с густой нечесаной бородой и диким выражением лица, на котором оставило следы неумеренное употребление спиртных напитков.

Как только он вошел, тотчас из группы матросов отделились двое, очевидно его поджидавшие, и подошли к нему.

Вошедший сказал им несколько слов шепотом и указал стол, стоявший вблизи того, за которым сидели Зора и Сади.

– Клянусь бородой пророка, это адмирал Страдфорд, – сказал Зора, обращаясь к Сади.

– Муж леди Страдфорд?

– Мне кажется, что я не ошибся.

– Значит, это он пригласил тебя сюда!

– Я просто ничего не понимаю!

– Что ты думаешь делать?

– Это мы увидим, – отвечал Зора, в то время как адмирал подошел к указанному им столу и громко приказал хозяину таверны подать рому его «юнгам».

– Что ты на это скажешь? – сказал Зора. – Смотри, как низко опустился этот так называемый адмирал! Эти «юнги», как мне кажется, вовсе не матросы, а просто переодетые негодяи. И с такими людьми он пьет вместе ром!

– Он, кажется, уже довольно пьян.

– Если бы я раньше узнал, что это за приглашение! Что ты посоветуешь мне теперь делать?

– Он, кажется, тебя не узнал.

Но Сади тотчас же убедился, что он ошибся.

Адмирал узнал Зору, и все показывало, что он намерен затеять с ним ссору. Развалившись на стуле и засунув руку в карманы панталон, адмирал смотрел с презрительной, вызывающей улыбкой на Зору и его друга.

Зора не обращал ни малейшего внимания на его выходки; теперь было ясно, кем и с какой целью было написано приглашение.

Тут только Зора понял, какой опасности он подвергался. Два матроса тоже начали поглядывать на него с вызывающим видом и ожидали малейшего повода, чтобы завязать ссору.

Кроме того, было очевидно, что нечего было рассчитывать на чью-либо помощь, – честные люди в подобных местах были так же редки, как белые вороны.

Благоразумнее всего было не обращать никакого внимания на выходки адмирала и его матросов и воспользоваться первым удобным случаем, чтобы оставить таверну.

Наступала ночь, а таверна все более и более наполнялась посетителями.

– Мы, кажется, попали в западню, – шепнул Сади.

– Нам остается только одно – уйти, – отвечал Зора, вставая со своего места.

Увидя это, адмирал вскочил, в свою очередь, со стула.

Казалось, это был заранее условленный знак, так как в ту же минуту оба матроса бросились с громким криком на Зору и Сади.

Остальные посетители даже не пошевелились и остались равнодушными зрителями этой неожиданной сцены.

Адмирал бросился на Зору; противниками Сади были два матроса, мускулистые руки которых доказывали, что адмирал выбрал их не наудачу.

Впрочем, ловкость Сади заменяла недостаток силы, и он, схватив первый попавший под руку стул, стал защищаться довольно успешно.

Рассчитывая на свою исполинскую силу, адмирал думал, что легко справится с Зорой, в котором он видел только молодого, изящного франта, умеющего говорить любезности дамам.

– А! Я научу тебя ухаживать за моей женой в мое отсутствие! Это не пройдет тебе так! – крикнул он, в бешенстве бросаясь на Зору и думая одним ударом уничтожить своего противника.

Но он жестоко ошибся – Зора не уступал ему в силе и превосходил его ловкостью. Отбив легко два нападения адмирала, он схватил его наконец поперек туловища и бросил в угол таверны на груду столов и стульев.

Послышался страшный треск, адмирал с криком и проклятиями упал среди обломков мебели, не выдержавшей его тяжести.

Воспользовавшись этой минутой, Зора позвал Сади, думая оставить таверну, прежде чем адмирал успеет подняться.

В это время Сади удалось уже избавиться от одного противника, у которого сильный удар по голове отбил охоту нападать на него.

Но в ту минуту, когда он думал уже разделаться так же и со вторым матросом, дело неожиданно приняло очень дурной для него оборот.

Хозяин таверны бросился на него с диким криком.

Увидя это, Сади ловким ударом стула, все еще бывшего у него в руках, заставил второго матроса отлететь на несколько шагов и приготовился встретить нападение нового врага.

Но в этот момент все бывшие в таверне поднялись, как один человек, и бросились на Сади и Зору.

Положение обоих друзей сделалось в высшей степени опасным.

Выход из таверны был загорожен для них; нападающие бросались, как дикие звери; о сопротивлении нечего было и думать, надо было отступать, и Зора, заметив в глубине таверны дверь, стал изо всех сил пробиваться к ней, он думал, что через нее можно будет выбраться на улицу.

После нечеловеческих усилий друзьям удалось добраться до двери, и, отворив ее, они бросились в открывшийся узкий проход.

В эту минуту среди нападающих, хорошо знакомых с расположением таверны, раздались крики дикой радости и торжества.

Радость их была понятна: проход вел не на улицу, а на небольшой двор, со всех сторон окруженный стенами.

Зора и Сади попали в западню, из которой не было никакой возможности освободиться.

 

XIII

Помощь в нужде

Снова пришла осень, и в столице Турции наступила зима с дождями и ветром.

Начинало рано темнеть, и богатые жители Стамбула покинули свои загородные виллы на берегу Босфора.

Вечером одного прекрасного зимнего дня по широкой дороге, ведущей к Долма-Бахче, шел какой-то человек спокойным, мерным шагом. На голове его была надета зеленая арабская повязка, из-под которой виднелась закрывавшая лоб золотая полоса.

Двое старых турок, проходивших по дороге, при встрече с незнакомцем заметили при колеблющемся свете фонарей, там и сям мелькавших по дороге, его золотую повязку и, почтительно поклонившись ему, прошептали, прикладывая левую руку к сердцу: «Салам-алейкум!»

Золотая Маска отвечала им поклоном и продолжала свой путь.

Стоявшие у дворца часовые также почтительно склонились при проходе незнакомца, увидя его золотую повязку.

Наконец Золотая Маска подошла к маленькому домику в парке, где год тому назад Реция нашла убежище вместе с принцем Саладином.

Теперь парк был печален и мрачен. Деревья стояли обнаженные, и ветер носил по дорожкам опавшие сухие листья.

В нише стены около домика, который был уже заколочен по случаю наступления зимы, спала женщина, держа на руках ребенка.

– Реция и ее ребенок! – прошептала Золотая Маска, взглянув на спавшую.

С этими словами таинственная Маска опустилась на колени и сложила руки, как для молитвы.

Через несколько минут она поднялась и пошла назад той же дорогой, положив прежде около Реции хлеб, плоды и небольшую сумму денег.

Пройдя Перу, Золотая Маска вошла в Галату и остановилась у деревянного дома, в котором жила Кадиджа.

Подойдя к двери, таинственная Маска постучала в нее. Но, очевидно, этот стук не был услышан, так как в доме все осталось по-прежнему тихо.

Тогда Маска постучала во второй раз и, отойдя несколько шагов от двери, позвала Сирру глухим голосом.

В окне под крышей показалась голова Черного гнома.

– Матери Кадиджи нет дома! – крикнула она.

– Я это знаю, – отвечала Маска повелительным тоном. – Я зову тебя, а не ее.

Несмотря на темноту, Сирра узнала, кто стоит перед ней.

– А! Это ты! – вскричала она. – Я иду сейчас! – С этими словами она вылезла в окно и с ловкостью кошки спустилась на маленький балкон, находившийся под окном.

– Зачем ты звал меня? – спросила Сирра.

– Ступай по дороге в Долма-Бахче, – сказала Золотая Маска, – там около садового киоска ты найдешь Рецию с ее ребенком.

– Рецию? Бедную Рецию? Там, на дороге?

– Ступай туда и приведи ее в дом твоей матери, пусть она найдет здесь себе убежище!

– Твои приказания для меня священны, – отвечала Сирра, – но позволь мне только сказать тебе, что моя мать ненавидит Рецию!

– Я знаю это, но твоя мать теперь далеко и не скоро вернется. Но спеши же, ты знаешь, где найти Рецию! Спеши, ночь скоро кончится.

С этими словами Золотая Маска отошла от дома Кадиджи и пропала во мраке.

Сирра поспешно соскользнула с балкона на землю и быстро пошла по дороге к Долма-Бахче, на поиски Реции.

Между тем Реция все еще продолжала крепко спать, спрятавшись в нише стены.

Уже светало, когда она проснулась. Можно себе представить, с каким удивлением увидела она лежавший около нее хлеб, плоды и деньги. Кто мог принести все это? Она спала так крепко, что приближение Золотой Маски не пробудило ее, и эта неожиданная помощь казалась ей теперь чем-то волшебным.

Вдруг ей послышались чьи-то шаги. Со страхом прижав к груди спавшее еще дитя, она взглянула на дорогу.

Но утренний туман покрывал окрестности и мешал различать предметы. Шаги между тем все более и более приближались, и наконец на повороте дороги показалась женщина.

Это была Сирра.

– Как ты попала сюда, Сирра! – вскричала с удивлением Реция. – Как ты могла узнать, что я здесь?

– Я видела Золотую Маску, и она сказала мне, где я могу тебя найти, – отвечала Сирра. – Как я рада, что наконец нашла тебя!

– Золотая Маска? Значит, это она принесла мне и пищу, и деньги! Я еще ни разу не могла высказать своей благодарности этому таинственному человеку, который так часто помогал мне и спасал меня от опасности. Он приходит и исчезает, как дух.

– Да, Реция, ты права, и я тоже ему многим обязана! Но это не всегда один и тот же человек; я думаю, что Золотых Масок несколько.

– Я ничего об этом не знаю. Если их и много, то они повинуются воле одного или все одинаково добры и благородны.

– Я пришла сюда, чтобы позвать тебя в наш дом в Галате.

– В ваш дом, Сирра? – спросила с удивлением Реция. – Разве твоей матери нет там?

– Нет, Реция, ее нет дома, и она долго не вернется, так сказала мне Золотая Маска, она же и велела мне позвать тебя к нам.

– О! В таком случае, я пойду с тобой. – Сирра схватила на руки дремавшего еще ребенка и покрыла его поцелуями. Затем они двинулись в путь, и по дороге Реция рассказала своей спасительнице, какие нужду и лишения вынесла она в последнее время.

Было уже совсем светло, когда они достигли наконец дома Кадиджи.

– Знаешь, где я теперь живу? – сказала Сирра. – Там вверху, под крышей, – продолжала она, указывая на небольшое окно.

– Ты возьмешь меня к себе наверх? – спросила Реция. – Тогда нас никто не побеспокоит.

– Подожди здесь немного. Мать заперла дом, когда ушла, но есть ключи, которые, я думаю, могут подойти к двери. Ты ведь не можешь так карабкаться, как я.

С этими словами Сирра вскарабкалась на балкон и исчезла в узком отверстии окна.

Через несколько минут послышался за дверью звон ключей. Черный гном скоро нашла подходящий ключ, и дверь отворилась.

Таким образом, по странной игре случая, Реция нашла убежище в доме своего злейшего врага. Но что, если старая гадалка вернется скоро назад?

Эта мысль пришла в голову Реции, и она поделилась опасениями с Сиррой.

– Будь спокойна, моя дорогая Реция, – отвечала с дружеской улыбкой девушка. – Золотая Маска охраняет нас и не покинет в минуту опасности!

– Да, ты права, Сирра. Я и позабыла этого благородного, таинственного покровителя, – сказала Реция, поднимаясь вслед за Сиррой на второй этаж дома по узкой и темной деревянной лестнице.

– Сюда мать никогда не поднимается, – сказала Сирра, входя в маленькую комнату под самой крышей.

– Что у тебя там лежит около стены? – спросила Реция, глаза которой еще не привыкли к полусвету, царствовавшему в комнате.

– Это моя постель, – отвечала Сирра. – Правда, она сделана только из соломы и морской травы, но ее будет довольно для нас обеих. Тут есть и одеяло.

Утомленная продолжительной ходьбой, Реция опустилась на солому, Сирра села около нее, и они начали рассказывать друг другу, что случилось с каждой из них за последнее время. Они говорили о смерти старой Ганнифы, о преступлении, совершенном Лаццаро, и о защите, оказанной ему Мансуром-эфенди, а также об ужасных часах, которые Сирра провела у черкеса-палача.

Несколько дней прошло в совершенном покое. Реция оставалась постоянно наверху, и только одна Сирра оставляла по временам дом.

Однажды, когда Реция вышла на балкон, чтобы подышать чистым и свежим морским воздухом, ей бросилась в глаза плывущая вблизи великолепная яхта.

Может быть, она и не обратила бы на эту яхту особенного внимания, если бы ее не поразило то обстоятельство, что два человека, стоявшие на палубе судна, глядели на нее и горячо о чем-то говорили.

Яхта плыла по направлению к Константинополю и скоро исчезла из глаз Реции.

Вскоре после этого вернулась Сирра, уходившая ненадолго из дома.

– Ты видела эту красивую яхту, которая недавно проплыла мимо нас? – спросила Сирра.

– Да, Сирра, чья она?

– Бруссы, богатого торговца невольниками.

– Значит, это он, должно быть, стоял на палубе? – спросила в беспокойстве Реция, вспоминая слова жены башмачника-перса.

– Ты говоришь про одного из тех, что стоял на палубе? Я не могла разглядеть, кто они, но мне показалось, что один был одет в ливрею слуг принца Юсуфа, – отвечала Сирра. – Брусса, должно быть, привез невольниц, и принц захотел купить какую-нибудь из них.

– Не знаю отчего, но мне вдруг сделалось страшно, – сказала Реция. – Я предчувствую, что мне грозит какая-то опасность.

– Не бойся ничего, моя дорогая Реция, – возразила Сирра. – Кому придет в голову искать тебя здесь? Под крышей этого дома ты более в безопасности, чем где-либо в другом месте.

– Я боюсь не за себя, а за мое дитя, за моего крошку Сади, который вылитый портрет отца! – прибавила Реция. – Я уже привыкла к ударам судьбы и готова теперь ко всему. Но меня страшит мысль, что какое-нибудь несчастье может разлучить меня с моим дитятей. Я не перенесу этого!

Вечером того же дня, когда Реция и Сирра давно уже спали, к берегу недалеко от дома Кадиджи подошла лодка. Из нее вышел толстый турок, богато одетый и со множеством колец на руках.

На всей фигуре его лежал отпечаток напыщенной гордости.

Вслед за ним из лодки вышли еще двое, из них один был, очевидно, раб толстого турка, а другой носил ливрею слуг принца Юсуфа.

– Джем! Это и есть дом галатской гадалки? – спросил турок своего раба.

С этими словами Брусса, так как это был не кто иной, как торговец невольниками, указал пальцем на дом Кадиджи.

– Да, господин, это ее дом! – отвечал раб.

– Тут-то ты и видел красивую женщину?

– Да, она стояла тут на балконе. У нее на руках был, как мне показалось, ребенок. Впрочем, этого я не мог хорошо разглядеть.

– Но хорошо ли ты видел женщину?

– Да, господин. Она прекрасна, как роза! Ее глаза блестели, как звезды! – отвечал Джем.

– А ты, Фазиль, узнал ее? – спросил Брусса другого своего спутника.

– Да, я узнал ее, это была Реция, красавица Реция, к которой мой господин давно уже чувствует любовь.

– Принц не мог найти ее?

– Да, насколько я знаю, все его поиски были безуспешны. Но я уверен, что принц все еще любит ее и, чтобы овладеть ею, не остановится ни перед чем.

– В таком случае, необходимо захватить эту женщину, чтобы оказать услугу принцу.

– За которую он щедро вознаградит. Принц не пожалеет денег!.. А ведь если бы не я, ты ничего не знал бы о прекрасной Реции, – заметил Фазиль.

– Другими словами, это значит: Брусса, заплати мне за мою помощь! Не так ли?

Джем и Фазиль засмеялись.

– Да, – сказал последний, – я думаю, что мне перепадет что-нибудь.

– Будь спокоен на этот счет, но только ты должен, разумеется, помочь мне овладеть Рецией.

– Для этого-то я и здесь, Брусса! Джем и я, мы проберемся в дом и похитим красавицу.

– А если старая гадалка станет шуметь и поднимет тревогу?

– Мы ее свяжем тогда! В темноте она нас не узнает, да если бы даже и узнала, то и тогда тебе нечего бояться, так как ты исполнишь сердечное желание принца, и он не откажет тебе в защите.

– Эта женщина должна быть довольна! – заметил Джем. – Сколько других желали бы быть на ее месте! Все будут ей завидовать.

– Ступайте же за ней, – сказал Брусса. – Я буду ждать вас в лодке.

Джем и Фазиль повиновались и осторожно направились к дому гадалки.

Когда дело шло о выгоде, оба они не имели себе равных по ловкости и решительности.

Дверь дома Кадиджи была заперта, но дерево, из которого она была сделана, было так старо и гнило, что Джем без труда одним напором плеча сломал ее. Стук был так невелик, что ни Реция, ни Сирра не проснулись.

Войдя в дом, Фазиль и Джем зажгли маленькую лампу и тщательно осмотрели весь нижний этаж дома.

– Старухи нет дома, – заметил Фазиль, – но Реция должна быть здесь.

– Я видел ее на балконе, – сказал Джем, – верно, она живет там, наверху, под крышей. Надо подняться туда.

– Хорошо, но оставь лампу здесь и пойдем как можно осторожнее.

Сирра и Реция спали крепким сном, не подозревая о приближении опасности.

В маленькой комнатке под крышей было почти совсем темно, так как свет мог проникать в нее только через узкое отверстие в стене.

Осторожно поднявшись по лестнице, Фазиль и Джем проникли в тесную комнату под крышей, и последний, глаза которого уже привыкли к темноте, тотчас же увидел спящих.

Джем указал на Рецию и на себя, потом на Сирру и Фазиля.

Фазиль кивнул головой в знак согласия, и оба осторожно поползли к своим жертвам.

Послышался слабый крик и шум короткой борьбы.

Реция и Сирра были связаны прежде, чем они успели прийти в себя. Затем им завязали обеим рты, чтобы их крики не привлекли чьего-нибудь внимания; Сирра и ребенок были брошены на солому, а пораженная ужасом Реция перенесена в лодку, которая тотчас же отъехала от берега.

 

XIV

Ужасная ночь

Как мы уже видели, ужас объял Мансура и его спутников, когда обрушились камни со свода, потрясенного взрывом.

Мансур первый опомнился, и к нему тотчас же вернулось его обычное присутствие духа.

Осмотрев разрушение, причиненное обвалом, он подумал, что ему можно будет с помощью дервишей разобрать камни, закрывавшие проход, и таким образом прочистить себе дорогу на свободу.

Но он не заметил всей величины опасности!

Он не видел, что весь проход был завален камнями, далеко превосходившими размерами те, которые лежали внутри пирамиды.

– Надо приняться за работу! – сказал Мансур-эфенди, обращаясь к дервишам. – Возьмите ломы и попытайтесь разобрать камни, завалившие выход.

И в то время как дервиши и Лаццаро при свете двух ламп начали расчищать проход, сам Мансур, взяв третью лампу, направился в глубь камеры.

Там, где прежде был камень, падение которого было причиной обвала, зияло темное отверстие. Было очевидно, что далее находились другие камеры пирамиды.

Мансур заглянул в отверстие и увидел, что за ним было довольно большое пространство, посреди которого стояли каменные саркофаги.

Не там ли было сокрыты и сокровища калифов? Мансур не сомневался, что он нашел путь к сокровищам, все поиски которых были до сих пор бесплодны, потому что никто не решался взорвать стену или эта мысль никому не приходила в голову.

Он радовался уже огромным успехам, которых достигнет благодаря обладанию этими несметными богатствами.

Вдруг у него мелькнула неожиданная мысль – что, если Кадиджа и Лаццаро найдут свою смерть внутри пирамиды? Их помощь становилась теперь бесполезной, и в то же время они были опасны, так как знали о существовании сокровищ.

Но как этого достичь? Их не могли задавить камни, так как более уже ничего не осыпалось со сводов и никакая сила на земле не могла принудить дервишей заложить новую мину.

В эту минуту к Мансуру подошел один из дервишей.

– Приди и взгляни сам, мудрый Баба-Мансур, – сказал он, – обломки камней засыпали весь проход, кажется, там все обрушено!

Искаженное ужасом лицо дервиша показывало, какое отчаяние и страх овладели спутниками Мансура-эфенди.

– Отчего ты дрожишь? – спросил Мансур.

– О! Мудрый и могущественный Баба-Мансур, мы погибли! Ничто не может спасти нас!

– Чего же ты боишься? – продолжал Мансур. – Ты боишься смерти, маловерный?

– Не гневайся на меня, великий шейх! Я боюсь не смерти, но жизни до смерти.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мы отделены от всего света, мудрый шейх, и даже твоя воля будет не в силах уничтожить преграду, закрывшую нам путь к спасению. Мы обречены на медленную смерть от голода и жажды. Я не боюсь смерти, но дрожу при мысли о предсмертных мучениях, которые нам предстоят!

Мансур не ответил ни слова и, схватив свою лампу, пошел к заваленному проходу.

Там, около камней, неподвижно стояли дервиши, бросившие в отчаянии свою работу.

– А! Это ты! – вскричал в смертельном страхе Лаццаро, увидя подходившего Мансура. – Ты мудр, ты всемогущ! Покажи же нам теперь твое могущество, спаси нас из этой могилы, где мы похоронены заживо!

– Да! Помоги, спаси нас! – вскричала старая гадалка. – Мы не хотим гибнуть здесь! Мы хотим жить!

– Что значат эти безумные слова? – сказал суровым тоном Мансур. – Разве я не с вами?

– Что нам за польза в том, что ты тоже похоронен с нами. Умирай! Но мы хотам, мы должны жить! – вскричала обезумевшая от страха Кадиджа, и, схватив лом из рук одного из дервишей, она бросилась к груде камней, крича: – За мной! Помогайте! Надо вынуть эти камни! Сюда!

Грек последовал примеру Кадиджи, но дервиши остались на своих местах, ожидая приказаний Шейх-уль-Ислама. Они не дошли еще до такого отчаяния, когда человек перестает быть человеком, и между ними сохранялась еще дисциплина.

Они еще готовы были повиноваться тому, кого они так долго считали своим верховным начальником.

Мансур все еще не осознал всей величины опасности, грозившей ему и его спутникам, он думал, что удастся легко расчистить выход. Поэтому все его мысли были сосредоточены на сокровищах, и он хотел во что бы то ни стало осмотреть всю внутренность пирамиды. Время показалось ему подходящим для поисков, так как все его спутники думали теперь только о спасении и легко можно было уйти от них незамеченным.

– Ступайте, – приказал он, – возьмите ломы и старайтесь расчистить проход. Если каждый будет исполнять свой долг, мы скоро будем на свободе.

Дервиши бросились исполнять волю своего повелителя, а тот взял снова свою лампу и направился в глубину камеры, где находилось отверстие в стене.

Отверстие было довольно велико, так что Мансур без труда пролез в него.

Подняв над головой лампу, Мансур огляделся вокруг: так же, как и в первой камере, здесь стояли посредине два каменных гроба с мумиями.

Было очевидно, что сокровища, если только они скрыты в пирамиде, должны находиться именно здесь, так как ничто не показывало, что дальше, внутрь, есть еще камеры.

Но здесь не было ничего. Тогда взгляд Мансура упал на каменные гробы. Не в них ли скрыты сокровища Абассидов? Может, они находятся под мумиями?

Эта мысль сверкнула у Мансура, и, бросившись к гробам, он начал осматривать их с лихорадочной поспешностью.

Не довольствуясь осмотром, он принялся шарить руками в гробах, не обращая внимания на мумии; вдруг ему бросился в глаза лежавший на дне гроба пожелтевший от времени лист бумаги.

Он поспешно схватил ее и прочитал следующие слова, написанные на арабском языке:

«Ты ищешь напрасно, корыстолюбец! Сокровища калифов лежат не здесь. Уже многие искали их прежде тебя и заплатили жизнью за свою жадность! Беги!

Альманзор, последний потомок Абассидов».

Мансур стоял как пораженный громом и с ужасом, смешанным с изумлением, смотрел на письмо. Как! Значит, старый толкователь Корана, которого он считал мертвым, еще жив? Он успел, значит, перенести сокровища в безопасное место!

Итак, Мансур и его спутники напрасно подвергались опасностям, все их труды и усилия были напрасны!

Но где же мог быть Альманзор? Где он скрывается?

Вдруг послышался крик ужаса, глухой стук – и затем все стихло.

Что случилось?

Бумага выпала из рук Мансура, и, схватив лампу, он бросился назад, в первую камеру пирамиды.

Там царствовала глубокая тишина, прерываемая только тихими стонами.

Дервиши не работали более, а стояли молча, столпившись все вместе.

– Что такое случилось? – спросил сурово Мансур-эфенди.

– Взгляни, мудрый и могущественный Баба-Мансур! – отвечал один из дервишей. – Случилось ужасное несчастье! Со свода упал большой камень, ранил твоего слугу и убил старую гадалку!

В ту же минуту Мансуру бросилась в глаза Кадиджа, лежавшая в луже крови, почти совсем раздавленная каменной глыбой. Это был уже труп! Ее агония длилась только несколько секунд.

Рядом с нею лежал и стонал грек, но он был более испуган, чем ушиблен. Камень только слегка задел его при падении.

Часть желания Мансура исполнилась. На свете было меньше одним человеком, знавшим о сокровищах, которые Мансур все еще надеялся найти, несмотря на найденную им бумагу.

Но в эту минуту близкая опасность заставила его забыть на время о сокровищах.

Тут только глаза Мансура открылись, и он понял, что грозило ему и его спутникам.

Дервиши с отчаянием в голосе сообщили ему, что весь проход завален камнями, вытащить которые нет никакой возможности, так как едва пошевелят один, как сверху обсыпается еще несколько.

– Ты не ранен? – спросил Мансур лежавшего без движения Лаццаро.

– Я сам еще этого не знаю, господин! – отвечал грек слабым голосом. – Мы все погибли! Все, и ты также!

– Вы говорите, что нельзя разобрать камни? – спросил Мансур, обращаясь к дервишам.

– Взгляни сам, мудрый Баба-Мансур! – вскричали они. – Камни лежат грудой и грозят убить каждого, кто осмелится их тронуть. Нет более никакой надежды! Мы погибли!

– Камни не могут падать вечно! – отвечал Мансур твердым голосом. – Мы должны разбирать их, пока ничего более не будет обсыпаться.

– Все напрасно! – возразил один из дервишей. – Даже если нам и удастся после долгих трудов и усилий вынуть некоторые камни, все-таки…

– Ни слова больше! – вскричал гневно Мансур. – А что будет, если вы станете сидеть сложа руки? Знаете ли вы, что вам не избежать тогда голодной смерти?

– И здесь смерть тоже неизбежна! – сказал мрачно один из дервишей. – Смотри, старая гадалка плавает в своей крови!

Мансур невольно вздрогнул. Он видел, что его послушные слуги, его рабы переставали повиноваться ему и думали только о спасении своей жизни.

– А! Неверные собаки! – вскричал он. – Разве вы не знаете, что всегда должны быть готовы умереть без ропота, если на то будет моя воля?

– Разве ты не мудрый Баба-Мансур? – сказал один из дервишей, которому отчаяние и страх давали мужество смотреть без страха в лицо повелителю. – Разве ты не могущественный Баба-Мансур? Если ты так мудр и могуч, то помоги нам и спаси нас от гибели!

– Я приказываю вам взять снова ваши ломы! – вскричал Мансур. – Кто хочет спастись, пусть следует за мной!

С этими словами он схватил лом и бросился сам к груде камней, заграждавших выход.

Дервиши тотчас же последовали его примеру, и даже Лаццаро присоединился к ним, убедившись, что он не ранен и даже не ушиблен.

Наконец после продолжительной и тяжелой работы удалось отодвинуть один большой камень, не вызвав нового обвала, затем другой, третий, но тут силы работавших истощились от голода и жажды.

Мрачное отчаяние овладело спутниками Мансура. Они ясно видели, что работа эта не по силам и им не удастся расчистить весь проход; усталость давала уже себя знать, и нечем было подкрепить упавшие силы, так как у них не было никакой пищи.

Прошел еще день, и лампы одна за другой потухли. Воцарился глубочайший мрак, еще более усиливавший отчаяние заживо похороненных.

На третий день голод и жажда достигли высшей степени, так как вышла вся вода, бывшая в дорожных фляжках дервишей.

Безумие овладело дервишами, дикие крики и вопли перемешивались с громкими молитвами. Выкрикивая все девяносто девять заповедей Аллаха, они просили его даровать им хлеба и воды.

Наконец голод принудил Лаццаро и некоторых дервишей переступить границу, отделяющую людей от зверей. Они решились утолить свой голод мясом мертвой Кадиджи.

Один Мансур не принял участия в этом каннибальском поступке. Он страдал не менее других, но его железная воля давала ему силу молча выносить мучения. Кроме того, он нашел у себя в кармане несколько фиников, которыми мог отчасти утолить голод; но зато жажда еще более стала мучить его.

На шестой день, когда мучения голода и жажды стали невыносимы, Мансур созвал своих спутников.

– Очень возможно, – сказал он, – что мулла в Дамиетте, который знает о нашей поездке, видя, что мы не возвращаемся, пошлет нас отыскивать. Но кто знает, когда придет эта помощь? Я слышу ваши крики отчаяния, я сам чувствую, что, если мы не найдем скоро пищи и питья, мы все неизбежно погибнем. Поэтому один из нас должен принести себя в жертву для спасения других. Его мясо и кровь сохранят нам жизнь!

– Да, ты прав! Один из нас должен пожертвовать собой! – вскричали с дикой радостью спутники Мансура, в которых не было уже ничего человеческого; голод и жажда обратили их в диких зверей.

– Вы все, значит, согласны, – продолжал Мансур. – Хорошо, здесь есть заряженный револьвер, тот, кому придется умереть, может с помощью его лишить себя жизни. Но теперь остается решить, кто должен принести себя в жертву?

– Мы должны бросить жребий! – закричали дервиши. – Да, жребий! Пусть жребий решит это!

– Мы не можем бросать жребий, – возразил Мансур, – здесь слишком темно. Я предлагаю другой способ. Один из нас пусть ловит других, и тот, кого судьба наведет на него, пусть будет убит.

– Да, да! Ты прав, Баба-Мансур, пусть так, но никто не должен быть исключен, и ты, и грек должны тоже участвовать в жребии.

– Разве мы не здесь? Мы не можем никуда бежать, перед смертью все равны! Пусть сегодня Лаццаро будет отыскивать жертву!

Дервиши согласились и с этим, и началась ужасная охота за людьми.

Воцарилась мертвая тишина; каждый боялся пошевельнуться, чтобы не выдать своего убежища. Слышны были только легкие шаги грека, отыскивавшего свою жертву.

План Мансура был хорошо обдуман. Назначая Лаццаро, он знал, что тот подвергается такой же точно опасности, как и жертва, которую он схватит.

И по всей вероятности, произойдет борьба, так как всякому дорога жизнь, и неизвестно, кто выйдет из нее победителем – схвативший или схваченный.

Мясо побежденного послужило бы пищей остальным, которые не стали бы разбирать, кто побежден и кто победитель.

Прошло несколько томительных минут.

Вдруг Лаццаро начал приближаться к каменным гробам, на одном из которых сидел Шейх-уль-Ислам.

Несмотря на все свое хладнокровие, Мансур невольно почувствовал, что холодный пот выступил у него на лбу.

Но его опасения были напрасны. Не его схватили руки грека. Кто-то из дервишей, думая, что Лаццаро не посмеет схватить своего господина, стал вблизи последнего, думая таким образом быть в безопасности.

Во мраке началась отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть. Пойманный дервиш употребил все усилия, чтобы вырваться из рук Лаццаро.

Кто боролся с греком? Кто победит? Кто послужит пищей обезумевшим от голода? Темнота скрывала все.

 

XV

Бумага № 713

Австрийский посланник в Лондоне давал большой обед, на который был приглашен весь дипломатический корпус.

Граф Бейст употребил все усилия, чтобы достойным образом принять своих гостей, и к концу обеда, благодаря шампанскому, разговор сделался чрезвычайно оживленным.

На одном конце стола сидели маршал Грант, маркиз де Вилэн, французский посланник, и герцог Норфолк.

Между ними завязался разговор о красавицах Лондона, о светилах оперы и балета, и, наконец, маршал заметил, что он любит первую красавицу Лондона и пользуется взаимностью.

– Позвольте, маршал! Я оспариваю ваши слова, – заметил с улыбкой герцог.

– Оспариваете?

– Я могу утверждать, что красивейшая женщина Лондона принадлежит мне.

– Извините, господа, – вмешался маркиз, – позвольте и мне вставить слово. Я думаю, вы знаете мой вкус. Я знаю здесь, в Лондоне, одну даму, расположением которой я имею счастье пользоваться; я могу признать ее первой красавицей Лондона.

– Значит, вы оспариваете, маркиз, что моя дама превосходит всех красотой? – спросил герцог Норфолк.

– И значит, вы сомневаетесь в моем вкусе? – прибавил маршал.

– Я вижу, – сказал с улыбкой маркиз, – что каждый из нас считает свою даму красивейшей. Очень легко решить, кто из нас прав. Выслушайте мое предложение.

– Я готов держать какое угодно пари! – вскричал маршал.

– И я тоже, конечно, – заметил герцог, уверенный в победе.

– Я предлагаю пригласить в одно и то же место наших дам и тогда уже решить спор, – сказал маркиз.

– Согласен! – вскричал маршал.

– Один вопрос, маркиз, – вмешался герцог, обращаясь к французу. – Где вы думаете устроить это свидание?

– Сегодня вечером в опере! Что скажете вы о моем предложении?

– Я думаю, что оно вполне исполнимо, – ответил герцог. – Теперь скоро восемь часов, двух часов будет, я думаю, достаточно, чтобы все устроить.

Впрочем, в душе герцог был не вполне спокоен, так как он был в несколько натянутых отношениях со своей дамой.

Он уже давно раскаивался, что отказал ей в ее оригинальной просьбе, и велел уже принести бумагу с номером 713, чтобы рассмотреть ее и обсудить, нельзя ли будет пожертвовать ею для заключения мира.

Обед уже кончился, и маршал Грант, не теряя времени, встал из-за стола, чтобы написать записку своей даме, прося ее приехать в оперу.

Его соперники последовали его примеру, причем герцог в своей записке выразил желание исполнить просьбу своей дамы касательно одной известной бумаги.

Послав записки, все трое успокоились, вполне уверенные каждый в своей победе.

Когда офицер маршала Гранта принес Саре Страдфорд любезное приглашение в оперу, она вспомнила, что не пробовала еще достать столь важную для нее бумагу через маршала; поэтому она тотчас же решилась воспользоваться удобным моментом.

«Я буду, маршал!» Эти слова без всякой подписи стояли на записке, которую Сара отдала посланному для передачи маршалу.

Через несколько минут явился слуга маркиза де Вилэна также с приглашением в оперу:

Ответ был тот же: «Я буду!», и тоже без подписи.

Наконец, явился и посланный герцогом.

Насмешливая улыбка скользнула по лицу Сары, когда она увидела третье приглашение. Но когда она прочитала, что бумага, которую она просила, лежит уже на письменном столе герцога, ее глаза блеснули странным огнем, и она велела позвать слугу, принесшего письмо.

– Когда герцог написал это письмо? – спросила Сара.

– Полчаса тому назад, миледи!

– Герцог у себя дома?

– Нет, миледи, его светлость на обеде у австрийского посланника.

– Там он и написал письмо?

– Точно так, миледи!

– Кто еще был на обеде?

Слуга назвал несколько имен, в том числе маркиза де Вилэна и маршала.

Узнав это, Сара угадала все остальное, и ее гордость возмутилась при мысли, что она должна удовлетворить желание, внушенное вином людям, которых она привыкла видеть у своих ног.

«Подождите, великие дипломаты! – прошептала с саркастической улыбкой Сара, отослав слугу герцога с запиской, в которой, как и в двух первых, стояло: “Я буду!” – Сегодня я перехитрю вас! – продолжала она. – Игра должна, наконец, кончиться! Сегодня у меня будет бумага, которая так нужна Зоре!»

Поспешно одевшись, Сара велела заложить экипаж и поехала к герцогу Норфолку.

Как она предвидела, герцога не было дома; по всей вероятности, он думал отправиться в оперу прямо с обеда.

Это обстоятельство благоприятствовало как нельзя более планам Сары. Она выразила желание войти в кабинет герцога, чтобы написать ему записку. Прислуга, знавшая хорошо леди Страдфорд, не посмела противиться.

Войдя в кабинет, Сара подошла к письменному столу и стала разглядывать лежавшие на нем бумаги.

Торжествующая улыбка скользнула по губам Сары – драгоценная бумага была в ее руках!

Схватив поспешно карандаш и лист бумаги, она начала переписывать содержание документа, имевшего для Турции такое важное значение.

Что, если в эту минуту вернулся бы герцог? Эта мысль нисколько не смущала Сару. Она спокойно переписала бумагу и, положив ее на старое место, спрятала копию у себя на груди.

Затем она сняла с себя богатый бриллиантовый убор, подарок герцога, и положила его также на стол, рядом с запиской, на которой стояли только два слова: «Своей преемнице!»

Сделав это, она вышла из кабинета герцога и, сев в карету, велела везти себя в оперу.

– Герцог – лисица! – прошептала она, когда экипаж тронулся с места. – Он хотел привлечь меня обещанием отдать эту бумагу, которой он никогда не решился бы пожертвовать. Но теперь он увидит, что я его перехитрила!

Через несколько минут Сара входила уже в свою ложу, в которой она часто принимала своих многочисленных поклонников.

В находившейся напротив ложе сидели в нетерпеливом ожидании герцог, маркиз и маршал.

Герцог бросил гордый, торжествующий взгляд на маршала, невольное движение которого при виде Сары он счел за выражение удивления и восхищения. Маркиз тоже увидел Сару и улыбнулся, вполне будучи уверен в победе.

– Ну, что вы теперь скажете? – обратился герцог к маршалу.

– Я удивляюсь, – отвечал тот, – отчего не явились еще ваши дамы.

– Как? Как? Что вы говорите! – вскричал герцог.

– Жаль, что ваши дамы не приехали! – заметил маркиз. – Что вы скажете о моем вкусе?

– Но ведь в ложе напротив нас сидит леди Страдфорд! – вскричал герцог.

– Леди Страдфорд и есть та дама, о которой я говорил, – отвечал маршал.

Все трое взглянули друг на друга с выражением глубочайшего изумления.

– Мне кажется, что я понял, в чем дело, – заметил с улыбкой маркиз. – Нам очень легко решить наш спор, так как мы все трое думали про одну и ту же особу.

– Как? И вы тоже думали о леди Страдфорд? – спросил озадаченный маршал.

– Конечно, о леди Страдфорд, – сказал герцог.

– Значит, между нами царствует полнейшее единодушие, – засмеялся маркиз.

– И ни один из нас не знал ничего об остальных! – вскричал маршал. – Право, я начинаю думать, что эта прекрасная дочь Альбиона – великолепный дипломат.

Герцог вспомнил в эту минуту о бумаге номер 713 и, поспешно оставив оперу, вернулся в свой отель.

На письменном столе в кабинете он нашел доказательство недавнего визита Сары, неприятно его поразившее, так как оно говорило, что между ними все кончено.

 

XVI

Убийство консулов в салониках

В пятницу, вечером 5‑го мая 1876 года по тенистой дороге недалеко от железнодорожной станции в Салониках шли два путника.

Один из них был одет очень бедно, почти в лохмотья. Его руки и ноги, загорелые от солнца, были обнажены, голову покрывала старая белая чалма.

Его спутник был одет почти так же бедно, только вместо белой чалмы он носил зеленую, из-под которой виднелась золотая маска, покрывавшая лоб.

– Они не хотели слушать моих предостережений и были рассеяны. Алабасса же поплатился жизнью за свои преступления, – сказал первый путник, старик с седой бородой, обращаясь к Золотой Маске.

Это был не кто иной, как старый заклинатель змей Абунеца.

– Уже давно, – продолжал он, – я хожу по стране, стараясь повсюду тушить пламя восстания, которое раздувают сподвижники Мансура. Но этого не удалось мне достичь, восстание принимает угрожающие размеры, и сербы поднимаются на защиту своих единоверцев.

– Все братья попытаются отвратить несчастье, мудрый Бейлер-беги, – отвечала Золотая Маска глухим голосом. – Но фанатизм слишком возбужден, и успех увенчал все происки Мансура.

– Я иду сегодня в Салоники, брат мой, оттого только, что и здесь сегодня должны начаться беспорядки.

– Ты говоришь о деле болгарской девушки Варды?

– Да, и оно тоже устроено Мансуром, я сам иду туда, чтобы помешать пролитию крови, и теперь вижу, что и ты думаешь о том же.

– Мы служим одному общему делу, брат Хункиар. С тех пор как я оставил пирамиду Эль-Тей, все мои усилия направлены на служение нашему девизу «Все люди братья!». Для этого я снял знаки нашего братства и сделался заклинателем змей, чтобы легче, и не будучи замеченным, исполнять свой долг. В Каире купил я змей, и старый перс выучил меня искусству заклинателя.

– Твою неутомимую деятельность, твою мудрость прославляют все беги, – отвечала Золотая Маска, почтительно склоняясь перед Абунецой.

– Ты идешь, чтобы помешать восстанию вспыхнуть в Салониках. Беги, Хункиар, оставь мне это дело и ступай дальше. Агенты Мансура и здесь не оставались в бездействии, и достаточно ничтожного повода, чтобы начались большие беспорядки!

– Я знаю только, что болгарка Варда, которая живет в деревне недалеко от города, любит одного молодого турка и ради него готова отречься от своей веры.

– В деревне образовались теперь две враждебные партии! Христиане и мусульмане угрожают друг другу, и сегодня вечером все должно решиться.

– Сегодня вечером?

– Да, мусульмане похитили Варду из дома родных, которые не соглашались на переход ее в другую веру, и сегодня вечером привезут се в Салоники. Эта девушка – жертва обмана, который придуман Мансуром. Турок, которого она любит, презренный помощник Мансура, и Варда будет отведена в гарем Эмира-эфенди.

Девушка легко позволила себя уговорить отречься от своей веры, но ее родные поняли бесчестную игру, поэтому-то агенты Мансура и похитили ее из дома родных. Напрасно те жаловались губернатору на это насилие, их просьбы остались без всяких последствий. Это раздражило христиан и теперь может стать причиной беспорядков. Сегодня вечером Варда будет привезена мусульманами в Салоники.

– Взгляни, мудрый Бейлер-беги, – сказала Золотая Маска, указывая на видневшуюся вдали станцию железной дороги, около которой стояла толпа народа. – Вот уже начало!

– Христиане в Салониках узнали о похищении девушки, – продолжал Абунеца, – и хотят силой отнять ее у турок. Для этого-то они и собрались около станции. Наступает решительная минута, брат Хункиар, спеши в город к губернатору и предостереги его о предстоящих беспорядках; я сам вмешаюсь в толпу, чтобы предупредить пролитие крови, если это будет возможно. Ступай же, брат, спеши исполнить, что велит тебе долг.

– Будь благословен, благородный Бейлер-беги! Много нам предстоит еще труда для защиты несчастных жертв религиозной ненависти. Бог с тобой и всеми нами! Бог есть любовь!

– Все люди братья! – прибавил Абунеца, и путники расстались. Золотая Маска направилась вглубь городских улиц, а заклинатель змей поспешил к станции.

Несколько сотен болгар собрались уже там в ожидании поезда, и повсюду слышались угрожающие речи.

В эту минуту, когда свисток локомотива возвестил о приближении поезда, мимо станции проезжал американский консул Ходжи, родом болгарин.

Узнав о причине сборища толпы, он выскочил из своей кареты и бросился на станцию.

Там могло произойти в это время первое столкновение враждебных партий. Турки привезли уже одетую по-турецки Варду, а христиане хотели отнять ее у них.

В это мгновение посреди спорящих появился старый заклинатель змей.

– Слушайте! – вскричал он. – Выслушайте мой совет! Не следуйте наговорам дервишей! Они хотят только поселить между вами раздор!

Наиболее благоразумные из толпы остановились, но, к несчастью, американский консул бросился в эту минуту с несколькими болгарами на спутников Варды, чтобы отнять у них девушку, посадить ее в карету консула и отвезти в его дом.

– Остановитесь! – крикнул Абунеца болгарам. – Отведите девушку в дом губернатора, пусть он разберет это дело. Не дайте восторжествовать фанатикам дервишам!

Дикий крик заглушил этот предостерегающий голос.

Спутники американского консула овладели Вардой и, посадив ее в карету, поспешно увезли со станции.

Готова была уже начаться свалка, но Абунеце после нечеловеческих усилий удалось уговорить толпу мирно разойтись.

Но на другой день поднялась буря, которую не мог успокоить таинственный глава Золотых Масок. Мрачное, демонское могущество Мансура победило!

Около полудня в мечетях собрались толпы народа, которые вслед за тем двинулись к дому губернатора требовать выдачи Варды.

Губернатор обещал исполнить это требование, и толпа разошлась.

Но по непонятной причине, быть может с умыслом, губернатор не принял никаких мер для восстановления порядка. Вместо этого он послал узнать, где находится Варда.

Через несколько часов толпа снова собралась в главной мечети и около нее.

Муллы и дервиши разжигали религиозную вражду и говорили, что для всех мусульман будет позором, если девушка-мусульманка останется во власти гяуров.

Эти слова произвели сильное действие на толпу. Волнение достигло высшей степени, слышались яростные крики и угрозы. Фанатики клялись истребить всех неверных.

Только тут решился губернатор принять меры и для этого послал за матросами двух турецких военных судов, стоявших в гавани, и приказал собрать солдат.

Но что значила против разъяренной толпы эта горсть солдат, да еще турецких!

Кроме того, и они пришли слишком поздно. Нечаянно или с умыслом – это осталось невыясненным.

Германский консул Аббош, узнав об угрожающем настроении мусульман, отправился в мечеть вместе с зятем своим, французским консулом Муленом, думая личным влиянием подействовать на толпу и уговорить ее разойтись.

Но консулы не подумали, что чернь была в высшей степени возбуждена агентами Мансура, что слепая ярость и религиозная ненависть так овладели ею, что никакая сила не могла предупредить пролитие крови.

Едва толпа завидела их, как они тотчас же были окружены бешеными фанатиками, их втащили в мечеть, где ожидала консулов смерть. Напрасно, узнав об этом, губернатор и кади Салоник бросились в мечеть, чтобы восстановить порядок и успокоить возбужденные умы, напрасно Абунеца пытался образумить бешеных фанатиков.

Все было напрасно! Разъяренные мусульмане бросились с кинжалами на обоих консулов и умертвили их!..

Тогда только пришли войска, которые требовал губернатор, но было уже поздно!..

В результате энергичных требований всех держав было произведено строгое следствие, главные виновники были наказаны.

Тела жертв были торжественно похоронены с воинскими почестями, но все это не могло возвратить жизнь погибшим, не могло смыть пролитую кровь!

 

XVII

Великий визирь Сади Раман-паша

Мы оставили Сади и Зору в ту минуту, когда они проникли в тесный и отовсюду загороженный двор таверны, а адмирал и его сообщники уже торжествовали свою победу.

Но когда вся толпа со свечами и фонарями двинулась на двор, чтобы излить свое бешенство на пленников, двор был уже пуст.

С дикими криками бросились полупьяные сообщники адмирала обыскивать все закоулки двора, но их поиски были бесплодны.

Наконец небольшая дверь в углу, о существовании которой они позабыли, объяснила им исчезновение пленников.

Это привело их в бешенство, и они бросились в дверь, думая еще догнать бежавших, но вместо Сади и Зоры они встретили нескольких полицейских, при виде которых более благоразумные и менее пьяные обратились в бегство.

Но адмирал и его два матроса продолжали шуметь, кричать и пытались сопротивляться, так что были арестованы, что, впрочем, случалось с адмиралом не в первый раз.

Сади и Зора вернулись домой поздно ночью, довольные, что так счастливо избавились от грозившей им опасности.

Это была та самая ночь, когда произошла в опере описанная нами выше сцена между Сарой Страдфорд. маркизом, герцогом и маршалом.

На другой день Сади решил не пытаться более овладеть бумагой № 713 и ехать в Константинополь, так как его ничего более не удерживало в Лондоне.

В это же утро он сделал последний визит герцогу Норфолку.

– Чем могу я быть вам полезен, благородный паша? – спросил герцог после обычных приветствий.

– Я люблю действовать открыто, герцог, и поэтому прямо спрошу у вас, какое решение примет Англия в случае войны. Мне поручено узнать, каков будет образ действий Франции и Англии, когда наконец станет невозможным избежать военных действий.

Герцог с удивлением взглянул на Сади. Тот спрашивал ни больше ни меньше, как содержание бумаги № 713.

– Э! Э! Любезный паша, – засмеялся герцог, – оказывается, вы такой искусный дипломат, что умеете даже пользоваться услугами дам для достижения ваших целей. Поздравляю вас, тем более что дама, о которой идет речь, так же умна, как хороша и любезна; последнее, конечно, только тогда, когда она хочет. Разве вы не узнали через нее то, о чем вы теперь меня спрашиваете?

– Нет, ваша светлость! Я действую прямо и никогда в этом не раскаивался. Этим путем можно всего достичь!

– И вы достигли многого, как я вижу, так как поручение, подобное данному вам, не дается первому встречному.

Накануне вечером Сара, выходя из своей ложи, потеряла копию с бумаги № 713, и поэтому содержание ее действительно не было известно Сади.

Но, как бы в вознаграждение за эту неудачу, герцог Норфолк сообщил молодому паше некоторые сведения о планах Англии относительно будущих событий. В свою очередь Сади уверил герцога, что, возвратившись, он употребит все усилия, чтобы добиться издания новых законов и принятия мер для предупреждения пролития крови.

От герцога Сади поехал к Зоре и, простившись с ним, в тот же день оставил Лондон.

Между тем в Турции все более и более усиливались беспорядки и смуты. Султан Абдул-Азис потерял голову, стал слушать самые нелепые советы и этим еще более ухудшал положение государства.

Софты возбуждали народ, и толпы черни ходили по улицам Константинополя с криками: «Долой великого визиря!»

Оружейники были буквально осаждаемы покупателями; даже старые ружья и ржавые сабли – все раскупалось нарасхват. Шейх-уль-Ислам Феми-эфенди казался фанатичным софтам недостаточно энергичным, и они громко требовали его низложения.

Положение дел становилось угрожающим.

Войска набирались и вооружались с лихорадочной поспешностью.

В такое-то время вернулся Сади из Лондона и тотчас же отправился в Беглербег, чтобы доложить султану о результатах своей поездки.

Успех, увенчавший усилия Сади, произвел сильное впечатление на упавшего духом султана.

Когда в заключение Сади сообщил мнение герцога Норфолка о необходимых переменах и улучшениях, Абдул-Азису, казалось, пришла в голову неожиданная мысль.

– Ты не только оказал мне новую важную услугу, исполнив так успешно данное тебе поручение, но и высказал благоразумные мысли, которые я вполне разделяю. За успешное исполнение поручения я награждаю тебя орденом Османии с бриллиантами, что же касается до мыслей, то я поручаю тебе обработать их и изложить на бумаге как можно скорее. Теперь я нуждаюсь в благоразумном, опытном советнике, который ясно видел бы положение и нужды государства.

Новое повышение Сади снова возбудило зависть при дворе. Завистники не могли простить ему его быстрого повышения, хотя он и был этим обязан только своим заслугам.

Но он не обращал на это ни малейшего внимания и, не теряя ни минуты, принялся за работу, порученную ему султаном.

Дело шло о необходимых переменах во внутреннем управлении, об уравнении в правах всех подданных султана, о средствах к прекращению восстания, принимавшего все более и более угрожающие размеры.

Дни и ночи работал Сади, не зная усталости, наконец его проект был готов и представлен на рассмотрение султана и министров.

Всякий, знакомый с положением Турции, конечно, не будет удивлен, узнав, что предложения Сади вызвали у министров целую бурю негодования и возражений, более того, даже ненависть к их автору. Но султан нашел проект заслуживающим внимания и исполнения и назначил Сади великим визирем.

Таким образом, Сади достиг высшей ступени государственной службы. Но вместе с повышением его увеличивалась и его опасность. Зависть сделалась, правда, скрытою, но еще более опасною. Поэтому друг его Гассан не выказал большой радости, узнав о его новом высоком назначении.

– Я знаю, что ты думаешь, Гассан, – сказал Сади, заметив печаль друга, которым овладело смутное предчувствие близкого несчастья. – Ты думаешь, кто высоко поднялся, тот может низко упасть! Но не бойся ничего! Тому нечего опасаться, кого ведет только желание блага своей родине, кто готов всем для нее пожертвовать!

– Так ты думаешь, надеешься! Но сама эта уверенность в успехе твоего справедливого дела, она-то и погубит тебя! Ты знаешь, что тебя давно уже преследует зависть! Ты знаешь бесчестные и своекорыстные намерения министров – Гуссейна Авни-паши, Рашида-паши.

– Тем более я буду остерегаться их и защищать отечество от опасности, которая грозит исполнению планов.

– Все-таки я боюсь за тебя, Сади! Еще есть время! Еще ты можешь отступить. Не дай блеску почестей ослепить тебя, он увлечет тебя на край гибели! Послушай меня!

– Не трать напрасно слов, друг мой! Мое намерение неизменно. Я не могу отказаться от милости султана!

– Я не поздравляю тебя с новым повышением, Сади! Теперь настали тяжелые дни. Тебе не победить всех затруднений, которые будут преграждать тебе путь. Последний раз прошу тебя, остановись! Чтобы держаться в этой стране и при этом дворе, надо быть опытным в интригах и заговорах!

– Довольно! – прервал Сади своего друга. – Было бы трусостью отступить теперь. Теперь-то, в это время испытаний, и надо доказать свою любовь к отечеству и свое искреннее желание служить всеми силами его благу. Мое решение неизменно! Я охотно принимаю на себя тяжелую ответственность, сопряженную с моим высоким положением. И я надеюсь на твою помощь, Гассан! Ты мой старый, мой единственный друг, ты будешь предостерегать меня, когда увидишь, что я вступил на ложную дорогу или сделал какую-нибудь ошибку!..

Спустя несколько дней после разговора, однажды утром слуги доложили Сади, что его хочет видеть какая-то девушка, которая уверяет, что она принесла великому визирю важные известия.

Сади тотчас подумал о несчастной дочери галатской предсказательницы, которую он вместе с Гассаном когда-то хотел спасти. Он приказал поэтому впустить девушку.

Предчувствие не обмануло Сади: на пороге действительно показалась Сирра, Черный гном, казавшаяся еще меньше ростом и безобразнее, чем прежде.

При виде Сирры перед глазами Сади невольно встал образ Реции, Сирра напомнила ему о его преступной забывчивости.

– Наконец-то я нашла тебя, благородный паша! – вскричала Сирра, падая на колени. – Теперь ты можешь выслушать меня! Помоги мне! Случилось великое бедствие, и только ты один можешь в нем помочь!

– Говори, что привело тебя сюда?

– Несчастье Реции! Господин! Помоги той, которая тебя так верно и горячо любит! Не дай ей погибнуть! – умоляла Сирра своим мягким, проникающим в душу каждого голосом. – Теперь, когда я нашла тебя, я уверена, что ты не оставишь в несчастье бедную Рецию! Ты не можешь ее оставить!

Голос совести говорил Сади то же самое, и он стоял бледный и неподвижный.

– Ты говоришь про Рецию, дочь Альманзора? – спросил он наконец.

– Да, господин, про твою жену!.. И про твоего ребенка!

– Ребенка? – спросил Сади дрожащим голосом. – Где же теперь Реция?

В эту минуту он почувствовал всю тяжесть своего проступка.

– Благородный паша! Великое несчастье случилось с Рецией и ее ребенком, который был ей единственным утешением. Но в твоей власти помочь ей. Твоя могущественная рука может защитить и освободить их.

– Но скажи же, где Реция? Где дитя?

– Несколько дней тому назад дочь Альманзора вместе со своим ребенком нашла убежище в маленьком домике моей матери, в Галате. Это бедная и тесная хижина, но Реция думала, что она будет в ней в безопасности до твоего возвращения. Но в одну ночь случилось ужасное несчастье. Двое каких-то людей прокрались ночью в хижину, похитили Рецию, а меня связали и оставили в хижине, так же как и ребенка.

– Кто же были эти дерзкие разбойники?

– Была темная ночь, и я не могла их видеть, но я не сомневаюсь, что ее взяли рабы Бруссы.

– Стамбульского торговца рабами?

– Его яхта плыла накануне мимо нашего дома, и он смотрел на Рецию, стоявшую на балконе. Это, наверное, были его люди!

– Но где же ребенок?

– Не гневайся на меня, благородный паша, ребенка у меня украли!

– Значит, ты нехорошо берегла его!

– Нет! Я берегла маленького Сади как зеницу ока! Господин, это был твой живой портрет. Аллах написал на его лице, что он твой сын! Я не спускала с него глаз…

– И все-таки его украли у тебя? – прервал Сади.

– Выслушай, как это случилось, и потом суди меня, благородный паша! Когда Реция была похищена людьми Бруссы, я осталась, связанная, на полу в хижине, только к утру удалось мне развязать мои веревки. Я взяла тогда плакавшего ребенка и прижала его к моей груди, страдая от горя. Прошло уже много времени, и было поздно гнаться за похитителями, так как они были уже далеко. Поэтому я пыталась сначала успокоить ребенка. Он все требовал мать и отталкивал меня прочь…

– И ты ничего не узнала о судьбе Реции?

– Нет, ничего! Спустя несколько дней я воспользовалась минутой, пока Сади спал, и побежала в город, чтобы отыскать Бруссу. Но я не нашла его и ничего не узнала о Реции. Тогда я поспешила домой. Не более двух часов я отсутствовала, но когда вернулась, ребенка уже не было в хижине. Я искала повсюду, в отчаянии думая напасть хотя бы на след похитителей, но все было напрасно. В это время я услышала о твоем приезде и поспешила к тебе, чтобы просить о помощи! Не гневайся на меня, благородный паша!

– Я нисколько не сержусь на тебя, хотя меня очень печалит, что сын мой более не у тебя и ты не можешь отдать его мне. Ступай домой! Я употреблю все усилия, чтобы отыскать Рецию. Будь уверена в моей вечной благодарности за любовь, которую ты питала к моей несчастной Реции! Но я вижу, ты бедна!..

С этими словами Сади взял со стола кошелек с деньгами.

– Я пришла сюда не затем, чтобы требовать награды, благородный паша, – сказала Сирра. – Не для того спешила я к тебе! Ты и Гассан-бей, вы оба спасли мне однажды жизнь и этим заплатили мне за все мои услуги тебе! Моя любовь к Реции не нуждается в вознаграждении!

– Все-таки возьми хоть эту небольшую сумму! – настаивал Сади, протягивая кошелек Черному гному. – Старайся напасть на след ребенка. Если тебе понадобится для этого помощь, ты только скажи мне!

– Лучшая награда за мои труды – это твое обещание отыскать Рецию, твою несчастную жену! Да поможет тебе Аллах!

С этими словами Сирра вышла.

Сади задумчиво глядел ей вслед. Слова этого несчастного, изуродованного создания еще звучали в его ушах. Сколько чистой, верной любви, готовой на всякие жертвы, скрывалось под этой грубой оболочкой!

Что он сделал! Он покинул Рецию и позабыл о ней, ослепленный стремлением к славе и почестям! Он был богат и знатен, наслаждался счастьем, а она, его жена, терпела нужду и лишения.

Где теперь она? Где она страдает? Где возносятся ее стоны и жалобы к престолу Всемогущего? Где ломает она в отчаянии руки, разлученная со своим сыном, со своим единственным сокровищем и утешением!

Сади позвал одного из слуг и велел ему привести тотчас же Бруссу, торговца невольниками.

Не прошло и четверти часа, как Брусса входил уже в дом нового великого визиря – Сади Рамана-паши, гордый и счастливый, что и этот сановник будет принадлежать к числу его клиентов.

Брусса не сомневался, что Сади хочет пополнить свой гарем его рабынями. Его круглое лицо сияло при мысли о громадной поживе.

– Ты Брусса, торговец рабами? – спросил Сади, увидев его.

– Да, могущественный повелитель и паша! Бруссой зовется тот, кому выпало неслыханное счастье узреть твою высокую особу!

– С такими словами обращаются только к султану, нашему повелителю! – отвечал Сади, с презрением слушавший низкую лесть жадного торговца. – Что за женщины находятся на твоем рынке?

– Окажи моему роду высшую милость, благородный паша, и осчастливь своим посещением мой рынок. Высшие сановники не брезгают смотреть на моих несравненных красавиц. У меня была куплена та невольница, которую Мехмед Рушди-паша и Ахмед Кайзерли-паша недавно подарили султану, нашему повелителю, тени Бога на земле!

– Я спрашиваю тебя, какие женщины есть на твоем рынке, – прервал Сади поток красноречия торговца невольниками.

– Жаль, могущественный паша, что ты не послал за мной три дня тому назад. У меня были тогда три красавицы. Клянусь бородой пророка, они достойны были назваться тремя розами. Самую красивую из них, названную Гюль-Багар (Весенняя роза) ты не найдешь более – она продана. Но остальные две: роза Грузии и Черная роза, черкешенка, – еще у меня, приди и взгляни на них!

– Откуда достаешь ты невольниц?

– Из Грузии, с Кавказа, из страны Нила, из Персии и Армении! Повсюду ездит твой раб, могущественный паша, чтобы покупать красивых девушек.

– Ты говоришь, что покупаешь – правда ли это?

Этот неожиданный вопрос, казалось, изумил и испугал Бруссу.

– Если бы ты знал, повелитель, какие громадные деньги трачу я ежегодно на покупку невольниц…

– Я спрашиваю тебя, – прервал Сади, – всех ли ты покупаешь? Мне говорили, что ты часто похищаешь женщин и силой приводишь их на свой рынок.

– Об этом я ничего не знаю, мудрый паша. Конечно, случается иногда что-нибудь подобное, но только как исключение.

– Это не должно больше продолжаться! – вскричал в гневе Сади. – Это не будет долее оставаться безнаказанным. Моим первым делом будет уничтожение этого позора нашей страны! Я знаю, что до сих пор на торговлю рабами и похищение их смотрели сквозь пальцы, но этого более не будет! Я хочу положить конец этим низким и бесчестный делам!

– Ты гневаешься на меня, могущественный паша и повелитель! Грозный взгляд твой поражает твоего преданного раба!

– Ты не мой раб и не можешь им быть, побереги для других эту грубую лесть, которая только усиливает мой гнев! Ты говорил сейчас о трех женщинах, одну ты назвал розой Грузии, другую Черной розой, третью Весенней розой, какие их настоящие имена?

– Они называются Надине и Зитта!..

– А третья? Весенняя роза?

– Ее уже нет у меня, могущественный паша. Ее звали Рецией!

– Рецией! Где ты достал ее?

– Я нашел ее в одной бедной хижине, в Галате.

– И ты украл ее там?

– Украл? Украл? – вскричал Брусса с отлично разыгранным удивлением. – Мой раб Джем привел ее ко мне. Значит, он украл ее? О! Я убью его, как собаку!

– Горе тебе, если по твоей вине какое-нибудь несчастье постигнет Рецию! – вскричал с гневом Сади. – Ты говорил, что ее уже нет у тебя?

– Весенняя роза уже три дня как куплена, могущественный паша и повелитель, – отвечал в смущении Брусса.

– Кем? – спросил Сади в лихорадочном волнении.

– Ее высочеством принцессой Рошаной, могущественный паша!

Сади вздрогнул. Это, очевидно, была не случайность, это было дело Рошаны! Узнав о Реции, она захотела захватить в свои руки соперницу, которую Сади предпочел ей.

Решение Сади было скоро принято – поступок Рошаны прекратил все его колебания, выбор был сделан! Он должен был спешить освободить Рецию, свою дорогую, верную жену!

Отпустив сильно встревоженного торговца невольниками, Сади велел заложить карету. Он хотел тотчас же ехать к принцессе.

 

XVIII

Три розы

Прежде чем описывать бурное свидание Сади-паши с принцессой Рошаной, мы должны бросить взгляд назад и вернуться к тому времени, когда Реция была похищена Фазилем и Джемом из дома старой гадалки.

Они перенесли ее в лодку, и через полчаса несчастная была уже в доме Бруссы; она не могла даже позвать на помощь, так как ее рот был завязан платком, под которым она едва не задохнулась.

В доме Бруссы ее отвели в отдельную, для нее специально приготовленную комнату, где ожидали ее черные невольницы, которые одели ее в роскошное платье и красиво убрали волосы.

Рядом с комнатой Реции были комнаты двух других красавиц – Надине, розы Грузии, и Зитты, Черной розы Кавказа. Они были отделены от остальных рабынь, так как Брусса надеялся получить за них большие деньги.

На следующий день в дом Бруссы явился богатый турок, паша из Адрианополя, специально приехавший в Константинополь, чтобы купить у Бруссы красивую женщину для своего гарема.

Хитрый торговец знал богатство паши, а также и то, что тот был чрезвычайно скуп, поэтому он показал ему только обыкновенных невольниц, не отличавшихся особенной красотой и не имевших большой ценности.

В то же время пришел один стамбульский купец, желавший купить красивую жену своему сыну.

– Нет ли у тебя чего-нибудь получше? – спросил он. – Эти женщины мне не нравятся.

– Да, у меня есть три необыкновенные красавицы, но я их не выставляю напоказ. Они берегутся для важных особ, – отвечал с улыбкой Брусса.

– Так покажи их нам! – вскричал паша.

– Боюсь, чтобы они не показались тебе слишком дорогими, благородный паша! – заметил с улыбкой торговец.

– Уж не думаешь ли ты, что у меня не хватит денег заплатить?

– Сохрани меня Аллах от таких мыслей, твое богатство велико, благородный паша, но я думаю, что цена покажется тебе слишком высокой!

– Покажи нам твой лучший товар, – попросил стамбульский купец, – мой сын хочет иметь красивую жену, и я не пожалею денег.

– Я очень рад, что могу показать вам гордость моего рынка, – отвечал Брусса. – Следуйте за мной, я покажу три цветущие розы, красивее которых нет на земле!

Войдя в большую прохладную залу, Брусса посадил своих покупателей на широкий диван и велел подать шербет.

Тотчас вошли две темнокожие, но красивые девушки-египтянки и, встав на колени, подали обоим покупателям шербет на серебряных подносах.

В то же время Брусса вывел на показ сначала грузинку Надине, потом Рецию и, наконец, черкешенку Зитту.

Купец и паша оба были поражены их необыкновенной красотой.

– Что стоит Весенняя роза? – спросил паша, указывая на Рецию. – Я хочу купить ее.

– Тысячу австрийских дукатов, благородный паша, – отвечал с низким поклоном Брусса.

– В своем ли ты уме? – вскричал паша.

– Скажи же теперь цены остальных двух? – спросил купец, обращаясь к Бруссе.

– Надине, роза Грузии, стоит восемьсот дукатов, а Зитта девятьсот.

Купцу так же, как и паше, цены показались слишком высоки.

– Я говорил вам это заранее, – заметил с улыбкой Брусса. – Но все-таки мне было очень приятно показать вам эти три прелестные розы.

– А что стоит вот эта? – спросил паша, указывая на невольницу, принесшую ему шербет.

– Дай мне сто дукатов, благородный паша, – и она твоя, – отвечал Брусса.

– Возьми восемьдесят.

– Дай хоть девяносто.

– Ни одного пиастра более; хочешь соглашайся – хочешь нет, я не прибавлю ничего.

Брусса уступил, и торг был заключен в ту же минуту.

Купец же из Стамбула ушел, не купив ничего.

В этот же самый день Фазиль сообщил принцу, что он будто бы случайно узнал, что Реция, дочь Альманзора, находится в доме Бруссы, торговца невольниками.

Это известие произвело на принца ожидаемое впечатление, и Фазиль не сомневался, что получит двойное вознаграждение, от Бруссы и от принца.

Вечером принц велел подать карету и в сопровождении одного Фазиля поехал в Стамбул. Фазиль ввел его в дом Бруссы и поспешил сообщить последнему о приезде принца.

Брусса был очень этим обрадован и поспешил навстречу принцу, ожидавшему его с беспокойством и нетерпением.

Принц Юсуф глубоко любил Рецию, и его ужасала мысль, что, если бы Фазиль не узнал случайно о судьбе Реции, несчастная могла быть уже продана.

Наконец вошел Брусса и приветствовал принца длинной, льстивой речью.

– Довольно! – прервал принц поток его красноречия. – Как попала в твои руки Реция, дочь Альманзора?

– Я знаю только, что ее зовут Рецией, ваше императорское высочество! Ее привели ко мне только вчера.

– Сколько хочешь ты за нее?

– Две тысячи дукатов, ваше высочество!

– Хорошо, завтра ты получишь их от моего кассира. Я не хочу спрашивать, имеешь ли ты право требовать эту сумму. Я хочу освободить несчастную Рецию из этого дома, – сказал принц. – Приведи ее сюда, чтобы я мог сказать ей, что она свободна.

– Осмелюсь ли я попросить ваше высочество написать мне приказание выдать эти деньги. Я боюсь, что чиновники не поверят мне на слово.

– Хорошо, дай бумагу и перо.

Брусса поспешно подал принцу все принадлежности для письма, и тот написал приказание о выдаче двух тысяч дукатов.

– Теперь веди меня к Реции! – приказал принц.

Брусса позвал слугу с лампой и повел принца внутрь дома, в комнату, где была заключена Реция.

При виде принца луч надежды проник в сердце несчастной женщины.

– Ты пришел! – вскричала она. – О! Теперь я могу надеяться на спасение! Ты так благороден! Так добр! Помоги мне. Я здесь пленница!

– Ты не должна оставаться ни одного часа в этом доме, Реция, – сказал принц. – Ты свободна!

– Благодарю тебя, великодушный принц! Ты исполнен истинного благородства!

– Довольно! Не благодари меня! Ты можешь идти, куда ты хочешь, теперь ты свободна, но я еще раз спрашиваю тебя, хочешь ли ты следовать за мной, хочешь ли ты быть моей?

– Не спрашивай меня! Я не могу принять этого, принц! – отвечала в волнении Реция. – Я не могу принадлежать тебе! Не требуй этого!

– Ты свободна в своем выборе! Я не хочу принуждать тебя. Я мог протянуть тебе руку помощи, и этого сознания для меня довольно. Ступай, куда хочешь. Но помни, если тебе понадобится помощь, ты знаешь, где найти ее! Прощай!

С этими словами принц бросился из комнаты Реции.

Реция была свободна. Она тотчас же сказала прислуживавшим ей рабыням, чтобы они принесли ее платье.

Невольницы вышли, но не принесли платья, а вместо того стали под разными предлогами уговаривать Рецию остаться в доме Бруссы до утра.

Реция согласилась. Но на следующий день повторилось то же самое, и несчастная с отчаянием увидела, что Брусса и не думает освобождать ее.

Получив деньги, этот негодяй вместо того, чтобы довольствоваться этим громадным барышом, решил еще более увеличить его и снова продать Рецию кому-нибудь.

Прождав несколько дней и видя, что никто не заботится о судьбе несчастной, он убедился, что может безнаказанно привести в исполнение свой бесчестный план.

Раз Фазиль встретил на улице слугу принцессы Рошаны – Могафи, и через полчаса последний явился к своей госпоже с видом человека, принесшего важное известие.

– Ваше высочество поручили мне, – сказал он, – узнать, не дочь ли Альманзора та женщина, которую любит его высочество принц Юсуф, и сегодня я услышал от Фазиля…

– Кто этот Фазиль? – прервала Рошана.

– Слуга принца, ваше высочество, – отвечал Могафи. – Сегодня я услышал от него, что она действительно дочь Альманзора, что ее зовут Рецией и что у нее есть маленький сын, который находится теперь в доме старой Кадиджи, галатской гадалки.

– Сын? – спросила принцесса, слушавшая с напряженным вниманием рассказ слуги.

– Да, ваше высочество. Это сын Реции и Сади-паши, которого она все еще так любит, что не хочет принадлежать его высочеству принцу, – отвечал ловкий слуга.

– Ты говоришь, что дитя теперь в доме галатской гадалки? Где же мать?

– Она в доме Бруссы, торговца невольниками, ваше высочество!

В течение нескольких минут Рошана оставалась в задумчивости. Казалось, она что-то обдумывала.

После возвращения из Лондона Сади был у нее только раз, и то на несколько минут, так как он был поглощен работой.

В голове Рошаны мелькнула неожиданная мысль. Не вернулся ли Сади к Реции? Может быть, он искал ее? Может быть, в его сердце вспыхнула снова любовь к покинутой? У нее было дитя, залог их любви! При этой мысли кровь принцессы закипела. Она хотела во что бы то ни стало владеть одна сердцем Сади. «Не захватить ли в свои руки мать и ребенка? – думала она, – Тогда я могу быть спокойна!»

– Могафи! – позвала она слугу. – Я хотела бы, чтобы ты принес во дворец ребенка из дома гадалки. Ему будет здесь гораздо лучше.

– Если ты этого желаешь, принцесса, то я сейчас же поспешу исполнить твое приказание!

– Но я хочу, чтобы об этом никто не знал.

– Я буду осторожен, ваше высочество!

– В таком случае – ступай!

Могафи отправился исполнять волю своей госпожи.

Он стал сторожить у дома Кадиджи и, улучив минуту, когда Черный гном ушла из дома, пробрался в хижину и похитил ребенка.

Принцесса же немедленно поехала к Бруссе, спеша привести в исполнение свой план.

Торговец невольниками обрадовался приезду Рошаны и встретил ее с низкими поклонами, расточая самые льстивые слова.

– Я слышала, что у тебя есть одна девушка, по имени Реция, – сказала принцесса.

Брусса испугался, он подумал, что принцесса знает о покупке Реции Юсуфом.

– Я не знаю, у меня ли она еще, – отвечал он, прикидываясь, будто не хорошо помнит. – Кажется, ее купил его высочество принц Юсуф.

– Я думаю, что она еще у тебя, и хочу ее купить, – продолжала Рошана.

– Значит, она не у его величества, принца Юсуфа?

– Я никогда не вижу принца и не говорю с ним. Я слышала, правда, что он хотел овладеть этой девушкой, но я не знаю, у него ли она.

Эти слова успокоили Бруссу.

– Позволь мне разузнать, благородная принцесса, – сказал он. – Может быть, Реция еще и у меня. У меня так много красивых женщин, что я не могу всех их помнить.

– Покажи мне их, я знаю ту, которую хочу купить, – приказала принцесса.

Брусса вышел из комнаты, где он встретил принцессу, и велел невольницам привести Рецию.

Увидя принцессу, несчастная бросилась в отчаянии перед нею на колени.

– Кто бы ты ни была, – вскричала она, – спаси меня! Освободи меня из этой тюрьмы! Ты женщина! Ты поймешь мое горе! У меня есть дитя, которое у меня безжалостно отняли!

Реция не могла узнать Рошану, лицо которой было закрыто, но та тотчас же узнала ту, которую она однажды видела в объятиях Сади. Она увидела, что с того времени красота ее соперницы еще более расцвела, но это только усилило ее ненависть и укрепило в намерении устранить соперницу, захватив ее в свои руки.

– Я покупаю Рецию, – сказала принцесса, обращаясь к Бруссе. – Ты получишь деньги в моем дворце.

– Возьми меня с собой! – умоляла Реция в смертельном страхе. – Не оставляй меня здесь ни одной минуты!

– Твоя просьба будет исполнена! Закройте ей лицо покрывалом! – приказала принцесса невольницам, которые привели Рецию. – Посадите ее в мою карету. Я хочу взять ее с собой.

– Благодарю тебя! – сказала Реция, закутывая лицо покрывалом.

Она и не подозревала, в чьих она руках!

Только когда карета остановилась перед дворцом Рошаны и слуги принцессы отвели новую невольницу во внутренность мрачного здания, только тогда действительность предстала во всей жестокости перед изумленной и испуганной Рецией.

Что все это значит? Для чего привезли ее сюда? Не должна ли она была встретить тут Сади уже мужем принцессы? Должна ли она быть свидетельницей его любви к другой или ей было назначено занять место в гареме Сади?

Эти вопросы волновали несчастную, и она не могла найти ответа ни на один из них.

Через несколько дней, как мы уже знаем. Сади-паша неожиданно явился во дворец Рошаны.

Принцесса тотчас же приняла его, и он был введен в приемную залу дворца, окна которой выходили в сад.

Рошане бросилось в глаза сильное волнение, овладевшее Сади, лицо которого выражало гнев. Она подумала, что он пришел, чтобы искать Рецию. Виновные прежде всего думают о разоблачении их вины.

– Наконец-то ты пришел ко мне! – воскликнула принцесса, с улыбкой встречая Сади. – Наконец-то я тебя снова вижу! Но что с тобой, Сади-паша? Уж не заботы ли о государственных делах волнуют тебя?

– Мне сказали, но я не могу этому поверить, что Реция, дочь Альманзора, находится в твоем дворце, – сказал Сади в сильном волнении.

– Реция, дочь Альманзора? – спросила принцесса с хорошо разыгранным удивлением. – К чему ты спрашиваешь об этом? Я думала, ты пришел, чтобы загладить свою вину за свое долгое отсутствие у меня, а ты с гневом спрашиваешь о какой-то Реции!

– Прости, принцесса, мое волнение. Ответь мне, здесь ли Реция?

– Ты совершенно переменился, Сади-паша, ты был прежде совсем другой!

– Положи конец неизвестности, которая меня мучит, принцесса.

– Ты спрашиваешь о Реции? Да, я купила как-то у Бруссы невольницу, которую так звали.

– Где она? Я хочу ее видеть!

– Какое странное требование! Что за дело тебе до моих невольниц?

– Я должен ее видеть! Я хочу узнать истину! – вскричал Сади.

– Подойди к окну и взгляни в сад, – сказала гордо принцесса.

Дрожа от нетерпения, Сади бросился к окну. Вдруг он вскрикнул и отскочил назад.

В саду, под окнами залы, он увидел Рецию, работавшую под наблюдением садовницы.

– Что с тобой, Сади-паша? – спросила она ледяным тоном.

Но Сади не слышал ничего. Сомнения и борьба, происходившие в нем, окончились. Он знал теперь свой долг! Сознание вины глубоко проникло в его сердце при виде той, которую он забыл и покинул, стремясь к славе и почестям.

Рошана унижением соперницы достигла только того, что с этой минуты выбор Сади был сделан.

Не говоря ни слова, Сади бросился вон из залы.

Принцесса взглянула вслед ему с холодной, злой усмешкой.

 

XIX

Подземный ход

Мы оставили заключенных в пирамиде в ту минуту, когда Лаццаро схватил одного из дервишей и между ними завязалась отчаянная борьба.

Желание Мансура, по-видимому, исполнялось.

Старая гадалка была мертва, а противник грека боролся со всем мужеством отчаяния, и очень могло случиться, что тот будет победителем. А в таком случае смерть грека была бы неизбежна.

Мансур был невозмутимо хладнокровен и спокоен: он был вполне уверен в спасении.

Он говорил себе, что он не может здесь погибнуть. Каким образом будет он спасен, этого он не знал еще, но более всего надеялся на помощь от дамиеттского муллы.

Между тем борьба все еще продолжалась, и в ней приняли участие остальные дервиши, не видя, на кого они нападают. Они помогали тому, на чьей стороне был перевес, не разбирая, кто это, Лаццаро или схваченный им дервиш.

Наконец отчаянное сопротивление жертвы было сломлено, и обезумевшие от голода и жажды бросились на него, как волки, и в одну минуту разорвали его на куски.

В другое время они отвернулись бы с ужасом и омерзением от подобной пищи, но тут голод заглушил в них все человеческие чувства и обратил их в хищных зверей.

– Однако как он защищался! Пусть в следующий раз другой ловит, с меня довольно! – раздался вдруг голос, в котором Мансур тотчас же узнал голос грека.

Лаццаро вышел победителем из отчаянной борьбы, и надежда Мансура не оправдалась.

Ни Мансур, ни грек не решились прикоснуться к трупу дервиша, несмотря на то, что они страдали не меньше прочих. Железная воля помогала им переносить то, что было невыносимо для других.

Разделив еще теплый труп товарища, дервииш попрятались по углам, как бы боясь, чтобы кто-нибудь не отнял у них их кровавую добычу.

Один из них, чтобы быть более в безопасности, пролез через отверстие в стене во вторую камеру пирамиды. Но боясь, что его и там легко смогут найти, он пробрался в самый дальний угол и там прижался к стене.

Вдруг ему показалось, что один из камней уступил давлению его руки и слегка пошевелился.

Безотчетный страх охватил его. Он стал ощупывать руками стену и нашел, что, действительно, один из камней, а именно широкая, вделанная в стену плита только слабо держится. Он нажал рукой, и плита с глухим шумом упала на землю, открыв отверстие в стене, бывшее началом идущего в глубину прохода.

Глухой шум от падения камня был услышан Мансуром, и он тотчас же бросился по направлению звука.

– Что ты тут делаешь? – спросил он, подходя к дервишу.

– А! Это ты, мудрый Баба-Мансур! – ответил узнавший его голос дервиш. – Посмотри сюда, я нашел отверстие в стене. Тут выпала плита.

Мансур с лихорадочным нетерпением стал ощупывать отверстие. Он был уверен, что это была какая-нибудь скрытая ниша, где находились сокровища калифов.

Отверстие было настолько высоко, что в него мог пройти человек, немного согнувшись.

Казалось, это был какой-то проход между обломками скал, из которых была сложена главная масса пирамиды. По-видимому, он вел вниз, так как пол его заметно понижался.

Дикая радость овладела дервишем при этом открытии.

– Сюда! Сюда! Проход! – закричал он, созывая остальных во вторую камеру пирамиды.

– Где? Где ты? – раздалось со всех сторон.

– Здесь! Идите сюда! Здесь есть выход!

– Зачем ты зовешь других! – сказал с гневом Мансур. – Разве ты знаешь, куда ведет этот проход?

– Он ведет на свободу, мудрый Баба-Мансур! – вскричал дервиш, радость которого не знала границ. – О! Мы теперь спасены! Я говорю тебе, мы спасены! Иль-Алла! Аллах Акбар!

Дервиши плакали, кричали и бесновались, как помешанные.

Мансур углубился в проход в сопровождении открывшего его дервиша. Некоторое время они двигались в совершенном мраке; вдруг вдали блеснула яркая звездочка. Эго был луч света!

– Свет! Свет! – заревел дервиш. – Свобода! Мы спасены! Спасены! Сюда!

При этом известии всеми спутниками Мансура овладело неописуемое волнение: давя друг друга, бросились они разом к узкому отверстию – каждый хотел выйти первым на свободу.

Можно было подумать, что их жизнь зависала от каждой минуты промедления.

К счастью для них, ход был длинен и узок, так что они могли продвигаться вперед только медленно. В противном случае им грозила бы слепота, так как их глаза, отвыкшие от света, не вынесли бы быстрого перехода, хотя солнце уже заходило и наступали сумерки.

Мансур первый достиг конца прохода, наполовину засыпанного песком, и вышел на свободу.

Тут только его железная натура сломилась. Он зашатался и упал без чувств на песок. Дервишами окончательно овладело безумие, одни из них скакали и кривлялись, произнося имя Аллаха, другие, лежа на земле, корчились в судорогах, третьи повалились от истощения сил. Двое даже помешались. Их расстроенный мозг не вынес неожиданного потрясения.

Один только Лаццаро спокойно вынес этот переход от гибели к спасению.

Очнувшись от забытья, Мансур тотчас же с двумя дервишами пошел отыскивать своих верблюдов.

Только два из них еще дожидались, остальные же, по всей вероятности, убежали в пустыню, так как они не были привязаны.

В их вьюках были финики и несколько мехов с водой, которые Мансур и разделил между своими спутниками, но понемногу, так как он знал, что после долгого голода большое количество пищи может быть смертельно.

Наконец наступила ночь, и, подкрепив себя немного пищей, несчастные заснули, утомленные долгим голодом и бессонницей, так как в течение шести дней, проведенных ими в пирамиде, они не могли заснуть ни на минуту.

Только один Лаццаро не спал. Жадность, которая в нем была сильнее, чем в Мансуре, победила усталость. Этот бледный, истощенный страданиями человек выносил лишения легче всех других товарищей!

Он притворился спящим и лежал без движения до тех пор, пока не убедился, что всеми остальными овладел глубокий сон.

Тогда он осторожно приподнялся и осмотрелся вокруг – все было тихо и спокойно, даже верблюды спали.

Неслышными шагами подошел грек к Мансуру и, наклонившись над ним, осмотрел все его карманы.

Но они были пусты. Также и во вьюках верблюдов не было и следа сокровищ калифов.

Было очевидно, что Мансур или не нашел сокровищ, или оставил их внутри пирамиды. Лаццаро хотел во что бы то ни стало воспользоваться этим случаем, чтобы обогатиться. Если Мансур нашел сокровища, он должен с ним делиться!

С этими мыслями Лаццаро лег, решив наблюдать за поведением Мансура, если тот проснется. Но тут тело взяло верх над духом, и крепкий сон овладел им. Когда грек проснулся, была еще ночь, но луна уже спустилась к горизонту. Близилось утро. Первой мыслью Лаццаро было взглянуть на Мансура: место, где тот лежал вечером, было пусто.

Демоническая улыбка искривила бледные черты Лаццаро.

Мансур еще раз решился проникнуть внутрь пирамиды для поисков сокровищ калифов!

Он не хотел делиться добычей, так он должен погибнуть в этой охоте за богатством!

Кругом было темно, дервиши спали крепким сном; грек осторожно поднялся и прокрался к подземному ходу, который вел во внутренность пирамиды. Тут он убедился, что его догадки были справедливы. В глубине узкого прохода виднелся слабый свет. Мансур воспользовался сном своих спутников и, взяв с собой лампу, проник снова во внутренность пирамиды, чтобы продолжать свои поиски сокровищ.

Казалось, что свет мало-помалу приближается. Мансур, значит, уже возвращался? Может быть, он нес уже часть сокровищ, чтобы спрятать их во вьюках верблюдов! Лаццаро прижался за выступом стены и ожидал приближения Мансура.

Страшное волнение овладело им. В висках стучало, в ушах раздавался шум, казалось, вся кровь ударила ему в голову. В эту минуту должно было решиться, будет он или нет обладателем громадного богатства. Неужели он подвергался всем этим опасностям только для того, чтобы вернуться в Константинополь с пустыми руками?

Свет все более и более приближался, и наконец можно уже было различить Мансура, который медленно, согнувшись, шел по узкому проходу.

Вдруг в нескольких шагах перед собой он увидел человека, заградившего ему путь.

– Кто тут? – спросил он, вынимая из кармана револьвер. – А, это ты Лаццаро! Что ты здесь ищешь?

– Сокровища, Баба-Мансур! – отвечал грек. По тону его ответа Мансур понял, какая огромная опасность грозит ему.

– Назад! – вскричал он, вздрогнув и побледнев от охватившего его ужаса. – Выйди вон из прохода и дай мне пройти!

– Если я повернусь, ты меня убьешь! Нет, я хочу, чтобы ты поделился со мной.

Вместо ответа Мансур прицелился в грека, приближавшегося к нему с угрожающим видом.

– Назад! – крикнул он.

Грек бросился вперед. Прогремел выстрел, и в ту же минуту лампа, которую держал в руках Мансур, упала на землю и разбилась.

Пуля Мансура не задела Лаццаро, тот остался невредим, и во мраке завязалась отчаянная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть.

Дервиши спали так крепко, что их не разбудил даже гром выстрела, а шум борьбы в подземелье даже и не достигал их слуха.

Поэтому Мансуру нельзя было надеяться на помощь, и он напрягал все силы, чтобы одолеть своего противника.

Со своей стороны, Лаццаро знал, что смерть его неизбежна, если Мансур одержит верх.

Несколько минут слышался глухой шум борьбы, наконец все стихло.

В конце подземного хода показался Мансур, бледный, в разорванной одежде, с окровавленным кинжалом в руке.

Отерев кровь с кинжала и приведя, насколько это было возможно, в порядок свое платье, Мансур подошел к спящим дервишам и, разбудив их, велел собираться в путь.

Тотчас же верблюды были навьючены, и маленький караван двинулся по пустыне.

Дервиши спросили было о Лаццаро, но Мансур отвечал им, что с ним случилось несчастье, и они замолчали. Дисциплина, ослабевшая во время ужасного заключения, была восстановлена, и дервиши не смели расспрашивать своего повелителя.

Через несколько дней Мансур счастливо достиг гавани, где ожидал его нанятый им пароход, и возвратился в Константинополь.

 

XX

Покушение на жизнь принцев

Поздно вечером, в субботу 13‑го мая 1876 года, у входа в развалины Кадри остановился экипаж, на козлах которого рядом с кучером сидел черный слуга.

Это был экипаж султанши Валиде.

– Здесь мудрый Мансур-эфенди? – спросила она подбежавшего старого, оборванного дервиша.

– Да, повелительница! Мудрый Баба-Мансур недавно возвратился счастливо из своего большого путешествия! – отвечал дервиш.

Негр соскочил с козел и открыл дверцу кареты. Султанша Валиде вышла из экипажа.

– Веди меня к Мансуру-эфенди! – приказала она дервишу.

В первый раз султанша искала льва в его берлоге, в первый раз проникла она в мрачные развалины Кадри.

Дервиш показывал ей дорогу, слуга-негр шел позади. Она прошла мимо вертевшихся и кривлявшихся дервишей, мимо тех, которые пели и призывали Аллаха, и наконец достигла Башни мудрецов, где находился Мансур.

Тут она увидела странное зрелище.

Старый дервиш, помешанный и считавшийся святым, лежал около полуобрушившейся стены, положив левую руку на землю, и ударял кинжалом с такой быстротой, что едва можно было уследить за его движениями. С неописуемой ловкостью вонзал он блестящую сталь в землю между раздвинутыми пальцами левой руки.

Он был так поглощен этим занятием, что не видел и не слышал ничего, что около него происходило.

Султанша, проходя мимо, бросила ему золотую монету. Он подобрал ее и, кивнув несколько раз головой, покрытой длинными седыми волосами, снова взялся за кинжал.

– Как имя этого несчастного? – спросила султанша у провожавшего ее дервиша.

– Алаи, повелительница! Но он не несчастен, он один из самых счастливых!

– Знает ли он, что делает?

– Его душа у Аллаха! – отвечал дервиш, указывая на небо.

Дверь башни отворилась, и султанша вошла в залу совета.

Мансур находился там.

– Благословляю вечер, в который я удостоился высокого посещения вашего величества! – сказал он, почтительно кланяясь султанше.

– Наступило тяжелое и опасное время, – начала султанша, по своей привычке прямо приступая к делу: – Я хочу переговорить с тобой!

– Посещение вашего величества для меня великая милость! Потеря доверия султана тяжело поразила меня, но это новое доказательство вашей благосклонности подняло мой упавший дух! – продолжал бывший Шейх-уль-Ислам.

– Перейдем к делу, Мансур-эфенди, – прервала его султанша. – Я приехала сюда сама, а не позвала тебя в мой дворец оттого, что хотела, чтобы наше свидание осталось тайной. Ты знаешь, какое бурное время наступило! Война и смуты охватили все государство, и происходят события, которые очень меня беспокоят.

– Что же беспокоит тебя, повелительница? Одари меня своим доверием!

Султанша опустилась на диван, Мансур остался стоять перед ней.

– Знаешь ты о заговоре в пользу принца Мурада? – спросила она вдруг и бросила на бывшего Шейх-уль-Ислама проницательный взгляд, наблюдая за действием, произведенным на него ее словами. Ей указывали на Мансура как на одного из заговорщиков.

– О заговоре, повелительница? – спросил Мансур с так искусно разыгранным изумлением, что даже проницательная и недоверчивая султанша была обманута. – Нет, об этом я ничего не слышал! Волнение в столице очень велико! Ты сама знаешь требования недовольных. Гяуры должны быть безжалостно истреблены! Софты недовольны главой ислама и находят его слишком уступчивым и медлительным.

Неудивительно, что при таких обстоятельствах принцы думают о возможности переворота и рассчитывают на успех своих планов.

– Это значит, что принц Мурад надеется, что близко время его восшествия на престол!

Мансур видел, что если он через султаншу побудит Абдул-Азиса принять относительно принцев слишком суровые меры, то это только увеличит число недовольных и ускорит переворот. Он всеми силами помогал министрам готовить свержение султана, так как только от преемников его он мог надеяться на поддержку своих планов.

– Я боюсь, ваше величество, что принцы рано или поздно возымеют эту надежду, – сказал он.

– Твои сдержанные слова только подтверждают справедливость моих опасений.

– Мне не было позволено доказывать долее мою преданность вашему величеству и нашему высокому повелителю, султану, так как интриги одного выскочки лишили меня доверия его величества, но я по-прежнему предан моему повелителю, несмотря ни на что! – сказал хитрый Мансур. – Если ты хочешь, высокая повелительница, выслушать мое мнение и мои советы, то я готов повергнуть их к твоим ногам.

– Говори.

– Скорые, энергичные меры могут уничтожить все замыслы врагов. Одно повеление может уничтожить самый корень опасности и отвратить мысли всех от какого бы то ни было заговора.

– Назови мне это повеление, Мансур-эфенди.

– Опасность будет уничтожена, если его величество султан даст приказание немедленно же арестовать принцев, отвести их во дворец Долма-Бахче и там содержать под строгим надзором.

– Арестовать! Да, ты прав! – сказала султанша, которую легко было побудить к подобным поступкам.

– Должно арестовать всех принцев, кроме принца Юсуфа, – продолжал Мансур. – Не только принцев Мурада и Гамида, но и Рашида и Нурредина; таков мой совет. Арест должен быть произведен со всей возможной осторожностью и никак не позже, как завтра утром.

– Да, я согласна с тобой, это необходимо.

– Сверх того, надо объявить принцам, что они не могут принимать никого без ведома главного камергера, мушира Чиосси, и что они могут посылать письма только прочитанные им и подписанные.

– Да, никакая мера не слишком строга, когда дело идет о безопасности султана. Я сейчас же еду в Беглербег, чтобы уговорить султана арестовать принцев. Благодарю тебя за твои советы, – продолжала султанша, поднимаясь с дивана. – Я надеюсь, что скоро буду иметь возможность вознаградить тебя за них.

С этими словами она покинула залу совета, у дверей которой ее ожидал черный слуга.

Выйдя из развалин, султанша Валиде села в карету и велела везти себя в Беглербег.

Мансур глядел ей вслед с торжествующей улыбкой. Прежде такая хитрая и проницательная, султанша попала в расставленные ей сети. Если ей удастся уговорить султана последовать советам Мансура, то его падение неизбежно, так как подобные меры заставят колеблющихся еще министров примкнуть к заговору.

Кроме того, он думал еще более усилить впечатление, произведенное султанскими повелениями. Он хотел совершить покушение на жизнь принцев, и притом так, чтобы оно было приписано султану или султанше Валиде.

С этой целью он направился в келью дервиша Алаи, который с наступлением ночи оставлял свое обычное место вблизи Башни мудрецов.

Алаи лежал на полу своей темной кельи, в которую свет и воздух проникали только через узкое окно.

Но, несмотря на мрак, он узнал Мансура и упал перед ним на колени.

– Алаи! – сказал Мансур.

– Я слушаю, великий шейх.

– Ты молишься?

– Я молюсь день и ночь, но мои грехи так велики. Я должен постоянно кинжалом напоминать себе, что я заслуживаю смерть.

– Хочешь получить прощение грехов?

– Да, великий шейх, мудрый и могущественный Баба-Мансур! – вскричал в восторге дервиш. – Ты сжалился надо мной, ты хочешь дать мне прощение?

– Но ведь ты знаешь, что для того, чтобы заслужить это, надо свершить что-нибудь необыкновенное, какой-нибудь подвиг.

– Назови мне его, повелитель. Сжалься над твоим несчастным рабом!

– Тогда ступай в Долма-Бахче и проникни во дворец с кинжалом.

– И потом? Потом что?

– Ударь кинжалом, если увидишь принцев.

– Принцев? Они должны погибнуть?

– Сохрани тебя от этого Аллах! Ты должен дать схватить себя там!

– И это то дело, о котором ты говорил?

– Иди и исполни его! – приказал Мансур.

С этими словами он скрылся за выступом стены и оставил келью дервиша прежде, чем тот успел заметить его исчезновение.

– Где ты, великий шейх? – вскричал в изумлении Алаи, не видя больше Мансура. – Где ты?.. Здесь нет никого! Это было, значит, явление! Я повинуюсь его приказанию. Наконец я заслужу прощение!.. Прощение!.. Прощение!..

Слова Мансура Алаи счел за слова духа, посланного пророком, и слепо им повиновался.

Между тем султанша Валиде не теряла времени, и все принцы были арестованы и отвезены во дворец Долма-Бахче.

Там мушир Чиосси сообщил им, что султан приказал, чтобы они не выходили из дворца и не принимали никого, иначе как испросив прежде на это разрешение.

– Значит, мы здесь в тюрьме? – вскричал принц Мурад. – Я протестую против такого обращения с нами; ни я, ни мои братья не делали ничего против воли султана и во всем ему повиновались. Передайте его величеству султану, нашему дяде, что мы не будем никуда выходить из этих комнат, так как не согласны подвергаться таким унижениям. О! Скоро ли окончится наша жизнь, исполненная печали, горя и опасений!

Вскоре принцы получили также письмо султанши Валиде, в котором повторялись приказания султана и сверх того было добавлено:

«Принцы не должны иметь детей, иначе последних будут убивать тотчас же после их рождения».

Теперь принцы не могли ни одного часа быть уверенными в безопасности, так как преследование принцев крови было не новостью в Турции. В этом полуевропейском, полуазиатском государстве проклятие тяготело над тем, в чьих жилах текла султанская кровь.

С самого раннего возраста им угрожает смерть. Ни одного спокойного дня, ни одного веселого часа не выпадало на их долю.

Их жизнь проходила в беспрестанном страхе перед гневом султана и преследованиями султанши Валиде.

Вечером того же дня случилось событие, еще более усилившее опасения принцев.

В их комнаты проник неожиданно старый дервиш. Никто не знал, как он мог пройти внутрь дворца; вероятно, стоявшие у входов часовые не заметили его.

С обнаженным кинжалом бросился он на Мурада, наследника трона, и убил бы его, если бы принц Гамид не успел отвести вовремя руку убийцы.

На зов принцев сбежались слуги и схватили безумного Алаи, так как это был не кто иной, как тот помешанный дервиш, которому Мансур велел совершить покушение на жизнь принцев.

Слуги передали его часовым дворца. Те были из полка капиджи и потому отвели Алаи не в тюрьму, а назад, в развалины Кадри, где дервиш за свой поступок отделался только запрещением выходить из своей кельи в течение месяца.

Это приключение усилило боязнь принцев, особенно Мурада. Но было уже близко время, когда должна была кончиться их полная опасностей жизнь, а старший из принцев возложить на свою голову корону.

 

XXI

Снова вместе

Увидя Рецию, Сади бросился вон из дворца принцессы. Никакая сила на земле не могла бы удержать его!

Между ним и Рошаной все было кончено. Поступок принцессы прекратил все его колебания. Его выбор был сделан навсегда.

Он смертельно оскорбил принцессу, оттолкнув ее от себя, чтобы возвратиться к своей первой любви.

Гнев и бешенство овладели гордой Рошаной. Она была покинута! Она должна была уступить сопернице! Это было позорно, невыносимо!

Страстная любовь к Сади в одну минуту обратилась в глубокую ненависть к нему и к Реции. Она хотела их обоих уничтожить, раздавись.

Демоническая улыбка пробежала по ее лицу, когда она вспомнила, что у нее есть средство отомстить. Дитя тех, кого она ненавидела, было в ее руках.

Между тем Сади, выйдя из дворца, поспешил в сад, который был отовсюду огорожен высокой стеной.

Вход в сад был заперт, и сбежавшиеся на зов Сади слуги и рабы объявили, что они не могут отпереть этой двери.

Одна эта дверь отделяла Сади от Реции, и он хотел во что бы то ни стало проникнуть в сад.

Тогда он вдруг вспомнил, что для этого есть еще другой путь, и поспешил к террасе, выходившей на канал, который доходил до самого сада принцессы.

Быстро сбежал он по ступеням лестницы, спускавшейся с террасы к самой воде, вскочил в лодку с двумя гребцами, к счастью тут находившуюся, и велел везти себя к саду дворца.

Гребцы не колебались исполнить волю паши и направили лодку к указанному им месту, откуда доступ в сад был легок.

Когда лодка остановилась у берега, Сади выскочил из нее и бросился по дорожкам и аллеям сада к тому месту, где он видел Рецию, работавшую над розовыми кустами.

Под надзором садовника и садовницы Реция работала вместе с другими рабынями; слезы отчаяния падали из глаз ее на роскошные цветы.

Вдруг ей показалось, что она слышит знакомый и дорогой ей голос.

– Реция! Реция! Моя бедная, дорогая Реция, – донеслось издали.

Послышались чьи-то приближающиеся шаги.

Садовник и садовница бросились на колени.

Кто шел?.. Кто назвал имя Реции? Страх и надежда боролись в душе несчастной.

Наконец она решилась поднять глаза. Это был Сади! Это был действительно он!

Упавшие на колени слуги с удивлением глядели на Сади. Что могло быть общего у могущественного паши и бедной невольницы? Этого они не могли понять…

– Моя дорогая Реция! – вскричал Сади, схватив в свои объятия дрожащую, безмолвную Рецию. – Наконец кончились твои несчастья!

– Ты меня не позабыл? – сказала слабым голосом Реция. – Ты меня не покинешь?

– Никогда! Я хочу быть твоим, я увезу тебя с собой!

– Это сон! – сказала Реция улыбаясь сквозь слезы. – Этот сон так хорош, что я хотела бы, чтобы он продолжался вечно!

– Он и будет вечен! Но это не сон, это действительность, моя дорогая!

Это была трогательная сцена!

Даже невольницы, столпившиеся кругом, не могли удержать слез, хотя и не понимали всего значения этого свидания.

Сади бросил невольницам горсть денег и, схватив в объятия Рецию, понес ее к ожидавшей его на канале лодке.

– И ты меня не позабудешь? Я буду снова твоей, совсем твоей? И ты снова будешь моим Сади? – спрашивала Реция нерешительным голосом, как бы все еще не доверяя своему счастью.

– Да, я буду тебя защищать! Я отведу тебя в мой дом, гарем которого пуст.

Реция не осмелилась спросить про Рошану.

– Пуст? – спросила она только. – Твой гарем пуст? А ты так высоко поднялся? Ты – паша, ты богат и знатен!

– Ты одна можешь войти в мой гарем, быть моей женой! Ты одна должна быть радостью и гордостью Сади. Ты не должна делить с кем-либо моей любви!

– О! Теперь я вижу, что ты такой же, как и прежде! – вскричала в восторге Реция. – Это твои слова! Ты мой прежний Сади! Куда ты меня везешь? – спросила Реция, когда лодка переехала через пролив и они сели в наемную карету, попавшуюся им на берегу.

– В мой дом, который отныне будет также твоим, – отвечал Сади.

Через несколько минут экипаж остановился у дворца великого визиря. Реция взглянула с удивлением на Сади.

– Как, твой дом здесь? – спросила она.

– Да, здесь ждет нас счастье!

– Значит, ты великий визирь?

– Для тебя я был и всегда буду твоим Сади, – отвечал он с улыбкой, – так как все, что ты здесь видишь, все эти почести и богатство, все это непрочно и неверно! Вот твое царство, – сказал Сади, вводя Рецию в великолепно убранные, но пустые комнаты гарема. – Здесь ты должна быть госпожой!

Счастье Реции и Сади было бы полное, если бы нашелся пропавший ребенок, маленький Сади, исчезнувший таким таинственным образом; но все поиски его были бесплодны.

Сади позволил Реции взять к себе несчастную дочь Кадиджи, Сирру. Но Черный гном отказалась от предложенной ей спокойной жизни и осталась по-прежнему в бедной хижине матери, продолжая свои поиски пропавшего ребенка.

Сади между тем работал дни и ночи, стараясь отвратить опасности, угрожавшие стране и трону, стараясь провести задуманные им нововведения и улучшения.

Из всех советников и приближенных султана он один только употреблял свое влияние и власть на пользу отечеству. Он видел собирающиеся на горизонте мрачные тучи, на которые султан не обращал внимания; он видел всю опасность, грозившую трону от тех, кого беспечный Абдул-Азис дарил своим доверием, и все его усилия были направлены на то, чтобы обезвредить всех врагов султана в стране, в серале – повсюду. В этом деле он мог рассчитывать только на помощь одного Гассана.

Зора все еще не возвращался. Хоть Сади и был бы рад видеть его около себя, но присутствие его в Лондоне было необходимо. Кроме этих двух, у Сади не было больше друзей при дворе, и он стоял один на такой высоте.

Спустя несколько дней после того, как Сади послал принцессе деньги, которые та заплатила Бруссе за Рецию, сама Рошана явилась неожиданно во дворец великого визиря. До глубины души оскорбленная принцесса сама искала Сади! Это должно было иметь важную причину! Гордая женщина решилась идти к тому, кого она любила и кто отверг ее любовь!

Сади был чрезвычайно изумлен, когда ему доложили, что его желает видеть принцесса, и поспешил навстречу неожиданной посетительнице.

– Мой приезд доказывает тебе, – сказала, увидя его Рошана, – что я нисколько не сержусь на тебя, хотя ты и даешь к этому повод. Я всегда была твоей доброжелательницей, всегда заботилась о тебе, и если ты обязан своим успехом своей деятельности и уму, то и я могу сказать, что доказала мое расположение к тебе. Но довольно! Я приехала сюда не затем, чтобы требовать от тебя признательности!

– За чем бы ты ни приехала, принцесса, я всегда рад видеть тебя в моем доме! – сказал Сади.

– В твоем доме, говоришь ты! Хорошо, называй его так, ведь сегодня твой тот дом, в котором ты живешь, дом великого визиря.

– Ты хочешь сказать, принцесса, что никто не может быть уверен в будущем. Что воля моего повелителя султана, сделавшая меня великим визирем, может и лишить меня этого сана, – но это не оскорбит меня и не поразит! Я готов ко всему!

– Ко всему – тем лучше! – продолжала принцесса. – Я по-прежнему принимаю в тебе участие и поэтому приехала, чтобы предостеречь тебя. Ты, кажется, слепо доверяешь той женщине, которую увез из моего дворца, – я повторяю еще раз, что нисколько не сержусь на твой бесцеремонный поступок! Но я хочу предостеречь тебя – ты подарил свое доверие недостойной!

– Недостойной? – спросил Сади с улыбкой. – Сади знает, кому он доверяет!

– Ты в этом убежден, Сади-паша? И тем необходимее оказать тебе печальную услугу, разрушив эту уверенность. Ты жертва обмана!

Сади показалось, что он понял намерение Рошаны.

– Я всегда был благодарен тебе за твои советы, принцесса, – сказал он, – но теперь они бесполезны. Я боюсь, что тебя ввели в заблуждение ложные слухи.

– Нет, я хорошо знаю истину того, что говорю, и еще раз советую тебе обратить внимание на ту, которой ты так слепо доверяешь! Тебе, может быть, неизвестно, что ее любит принц Юсуф, – спроси ее, знает ли она принца или нет! Спроси ее, виделась ли она с принцем, когда и где? Я говорю тебе только: спроси ее! Более ничего! Я вижу, что ты считаешь все это клеветой, тем лучше, убедись сам в ее несостоятельности!

– Мне жаль обращаться к Реции с таким оскорбительным вопросом, принцесса! Реция так доказала мне свою любовь и верность, что я не имею права оскорблять ее таким вопросом.

– Значит, ты не хочешь последовать моему совету? Как хочешь! Ты убедишься, что я была права, но будет уже поздно! – сказала принцесса и тон этих слов обличил ее внутреннее волнение, которое она всеми силами старалась скрывать. – Мое предостережение должно оправдаться, – продолжала она. – Я не сомневаюсь, что свидания не прекратятся и здесь! Наблюдай внимательно. Сади-паша! Я не оставлю тебя без помощи и надеюсь, что скоро ты получишь доказательство моих слов.

Затем Рошана оставила Сади. Она знала, что сделала первый шаг к мщению.

Хотя Сади и не поверил ей, но все же ее слова не остались без внимания.

 

XXII

Заговор министров

Прошло несколько дней со времени внезапного ареста принцев. Народу об этом ничего не было известно, но при дворе эта весть произвела сильное впечатление.

В доме военного министра Гуссейна Авни-паши собралось тайное собрание министров и разных влиятельных лиц. По обстановке можно было принять его за простое дружеское собрание по случаю обеда или чего-нибудь подобного, действительная цель его была неизвестна.

Тут находились министры Мехмед Рушди-паша, Мидхат-паша, Халиль-паша, Рашид-паша и Ахмед Кайзерли-паша, далее Мансур-эфенди и комендант столицы Редиф-паша.

Цель собрания была известна всем, кроме Мидхата и Халиля, так как те не присоединились еще до сих пор к планам заговорщиков.

Разговор зашел сначала о последних событиях на театре войны, и Гуссейн Авни-паша, не колеблясь, объявил, что при настоящих условиях, при царствовании Абдул-Азиса, нечего и думать об успехе.

– Разве вы не видите, друзья мои, – прибавил он, – что все теперь настроены против султана. Что вы скажете о его недавнем возмутительном поступке относительно принцев?

– Этого нельзя долее выносить! – объявил Рашид. – Или мы должны спокойно смотреть, как убьют наследника трона? Да, убьют! Разве ты не знаешь о покушении на жизнь принцев, Мидхат-паша?

– Я ничего до сих пор не знал об этом, – отвечал Мидхат.

Мансур-эфенди с удовольствием смотрел на этот взрыв недовольства, так долго им подготавливаемого возмущения. Конечно, он и не думал объяснять, чья рука направила кинжал убийцы.

– Да, это так, как говорит Рашид-паша, – подтвердил Мехмед Рушди. – Нанятый убийца проник в покои принца, и, если бы принц Гамид не успел вовремя заметить опасность и отклонить руку убийцы, наследник престола неминуемо погиб бы.

– Это, действительно, неслыханно! – сказал мрачно Мидхат-паша.

Он давно уже был недоволен в глубине души, и одного повода было достаточно, чтобы заставить его употребить свою энергию и решительность на пользу заговора.

– Причина этого покушения ясна! – сказал военный министр, этот враг султана и принца Юсуфа с тех пор, как последний пренебрег его дочерью. – Хотят переменить порядок престолонаследия, а что более всего облегчит исполнение этого плана, как не устранение тех, кто имеет право на престол!

– Этот план никогда и ни в коем случае не должен исполниться! – вскричал Мидхат-паша.

– Значит, ты одного с нами мнения, благородный паша, – сказал Рашид. – Нововведения не должны быть терпимы.

– Мы должны препятствовать исполнению этого плана всеми силами, хотя бы даже пришлось прибегнуть к открытой силе! – объявил морской министр Ахмед Кайзерли-паша.

– Я тоже думаю, что только энергичные меры могут спасти старые законы, – поддержал Мехмед Рушди. – Ты молчишь, мой благородный Халиль, что же ты думаешь делать, когда будут силой менять порядок престолонаследия? Ты будешь спокойно смотреть на это?

– Этого я не хочу и не могу! – отвечал Халиль-паша.

– Этого не может сделать ни один истинный мусульманин! – вскричал Рашид.

– Тогда мы должны действовать, – заметил Гуссейн. – У нас не спрашивают более нашего мнения, делают без нас все, что хотят!

– Хотят, должно быть, исполнить свои планы при помощи нового великого визиря, – сказал насмешливо Ахмед Кайзерли-паша. – Этот Сади-паша только для этого и годится! Кто из нас поддерживает его? Никто!

– Зачем этот человек стоит во главе управления? – заметил Мидхат. – К чему нам все его свободные идеи, его стремления к переменам и нововведениям? Знаете вы его предложения, друзья мои? Нашей власти конец, если они будут приведены в исполнение! К чему нам это равенство прав, уменьшение налога с вассальных государств, учреждение школ – все эти выдумки Сади-паши!

– Не любовью и благодеяниями, а оружием должны мы уничтожить восстание. Мы обязаны быть верны нашим старым законам, чувствовать, что мы турки и мусульмане!

– Да, мы должны быть верны нашей вере! – сказал, поднимаясь, неожиданно Мансур-эфенди. – Пусть она будет нашим руководителем, в это мрачное время! Благородный Мидхат-паша сказал, что мы должны твердо придерживаться наших старых законов, и это-то и есть главное! Кто хочет их уничтожить, должен пасть, хотя бы вместе с ним разрушилось государство! У нас только один выбор, друзья мои: или мы свергнем неверных и неспособных, или мы сами падем!

– Скажи лучше прямо, Мансур-эфенди, или султан падет, или мы вместе с государством! – вскричал Гуссейн Авни-паша.

– Ты сказал решительное слово! Другого выбора у нас нет, – поддержал Рашид.

Глаза Мидхата-паши мрачно сверкнули. Вместе с сознанием опасности им сильнее овладевало желание принять участие в исполнении смелого плана. Замышлялась ни более ни менее как государственная измена, и если бы слова, сказанные в доме Гуссейна, дошли до ушей султана, каждый из присутствующих получил бы непременно красный шнурок.

Они замышляли наложить руки на наследника пророка, на тень Бога, лишить его власти и захватить управление государством в свои руки.

– Да, другого выбора быть не может! – подтвердил Ахмед Кайзерли-паша.

– Теперь надо только узнать, что скажет Шейх-уль-Ислам, – заметил Мехмед Рушди. – Я думаю, его надо пригласить сюда.

– Нет, друзья мои, – возразил Гуссейн. – Его появление здесь могло бы возбудить подозрение. Разве нет с нами мудрого Мансура-эфенди? Что скажет он о нашем намерении?

– Свержение султана справедливо и необходимо, когда этого требует вся страна! – отвечал Мансур-эфенди.

– Не довольно ли для этого решения министров? – спросил Гуссейн.

– Нет! Но я могу поручиться за согласие Шейх-уль-Ислама, – продолжал Мансур. – Известно, что с некоторого времени Абдул-Азис страдает припадками умопомешательства. В эту ночь будет подобный припадок, и это обеспечит вашему плану помощь Шейх-уль-Ислама и его подчиненных во всем государстве.

Как мог знать вперед Мансур о том, что в эту ночь с султаном будет припадок безумия? Как мог он сказать об этом заранее, если бы этот припадок не был делом его рук!

– Тогда исчезает последняя трудность! – вскричал Рашид. – В народе ни один голос не поднимется на защиту султана.

– Особенно если будет лишен престола мертвый! – прибавил мрачно Гуссейн.

Вдруг в эту минуту в дверях залы послышался стук.

Заговорщики с изумлением переглянулись, как бы спрашивая друг у друга, что это может значить.

Гуссейн колебался, не зная, отворить ли дверь или нет.

Но стук снова повторился, и притом громче прежнего. Гуссейн подошел тогда к дверям и отпер их.

На пороге показался его адъютант.

– Простите, ваше превосходительство! – сказал он. – Великий шейх Гассан приехал с поручением от его величества султана и желает видеть вас.

Делать было нечего. Гуссейн не мог не принять посланного султаном и скрепя сердце велел просить его войти.

Гассан вошел и поклонился побледневшему Гуссейну, который уже думал, что его замыслы стали известны султану и его дворец оцеплен солдатами.

– Его величество султан посылает меня к тебе, благородный Гуссейн Авни-паша, – сказал Гассан, обращаясь к Гуссейну. – Его величество, видя твое усердие и верность, желает, по представлению великого визиря Сади-паши, дать тебе доказательство своего благоволения.

Гуссейн ожидал всего, только не награды!

Прочие министры, казалось, были также изумлены.

– Его величество султан, – продолжал Гассан, – награждает тебя орденом Османии с бриллиантами.

С этими словами Гассан приказал войти ожидавшему его в соседней зале камергеру и, взяв у него лежавший на красной шелковой подушке орден, передал его изумленному Гуссейну.

Одну минуту Гуссейн, казалось, колебался, но вскоре ненависть одержала верх над раскаянием и благодарностью.

Между тем Гассан внимательно смотрел на лица присутствовавших; какой-то внутренний голос говорил ему: вот враги султана!

– Прошу тебя, Гассан-бей, передать его величеству мою глубочайшую благодарность, – сказал наконец Гуссейн, принимая орден.

Только когда Гассан вышел из залы, смогли заговорщики вздохнуть свободно.

– Выслушайте меня, друзья мои! – сказал Мехмед Рушди. – Скрывалось ли шпионство за этой присылкой ордена или это было просто совпадение, но во всяком случае нам надо ускорить наши действия.

– Да, это правда, Рушди-паша, – подтвердил Рашид. – Этого любимца султана и принца Юсуфа надо остерегаться. Я заметил его пытливые взгляды, он нам не доверяет!

– Зачем при дворе эти любимцы, ради которых отстраняют от дел других, более достойных? Что мне в этом ордене, когда я получил его благодаря милости выскочки! – вскричал в бешенстве Гуссейн, бросая орден на пол. – Кто управляет султаном? Этот Сади-паша, из-за которого был отставлен благородный Мидхат-паша, и этот любимец султана, великий шейх Гассан-бей! Клянусь Аллахом, это должно кончиться! И это будет так, если вы все думаете, как я!

– Да, мы все согласны с тобой! – раздалось со всех сторон.

– Выслушайте мой совет! – послышался голос Мидхата-паши.

– Говори, благородный паша! – сказал Гуссейн. – Мы готовы последовать твоим советам!

– Нам необходимо принять твердое решение! – начал Мидхат-паша. – Не возбудив подозрений, нам едва ли можно будет еще раз собраться. Поэтому я советую обсудить сегодня весь план действий. Кто за свержение султана, тот пусть подойдет ко мне, кто же против, тот пусть останется на своем месте!

Все столпились около Мидхата, даже Халиль-паша присоединился к заговорщикам.

– Хорошо, друзья мои! – продолжал Мидхат. – Свержение Абдул-Азиса, значит, решено. И чтобы не рисковать успехом, мы должны спешить.

– Назначь день или ночь! – сказали заговорщики.

– Скоро будет последнее число мая, пусть оно и будет последним днем власти Абдул-Азиса и его сына.

– Хорошо, мы согласны.

– Мудрое предложение Мидхата-паши принято! – вскричал Гуссейн. – Мудрый Баба-Мансур ручается нам за помощь Шейх-уль-Ислама. Но если нам удастся свергнуть султана, нам необходимо будет докончить дело и не останавливаться на полпути. Что сделаем мы с Абдул-Азисом? Смерть должна сделать трон свободным и успокоить нового султана. Абдул-Азис и его сын должны погибнуть!

Несколько минут продолжалось молчание. Слова Гуссейна, казалось, устрашили всех.

– Отчего вы молчите, друзья мои? – продолжал он. – Вы сделали уже один шаг и останавливаетесь перед вторым? Я повторяю еще раз, Абдул-Азис и его сын Юсуф должны погибнуть! Поручите мне сделать их смерть похожею на самоубийство.

– На самоубийство помешанного! – прибавил хладнокровно Мансур-эфенди.

Мидхат и Халиль с немым изумлением смотрели на бывшего Шейх-уль-Ислама. Его хладнокровие пугало их; они нуждались в нем для своих целей, но чувствовали тем не менее к нему невольное отвращение.

– Прежде всего должен быть устранен Сади-паша, – продолжал Гуссейн. – Этот новый советник султана и великий визирь стоит нам поперек дороги. Он должен быть устранен, так как нам никогда не привлечь его на нашу сторону.

– И великий шейх Гассан должен пасть! – сказал Мансур-эфенди.

– Прежде всего подготовить падение Сади-паши, – сказал Рашид. – Запугайте султана ужасом грозящего ему возмущения, подготовленного этим выскочкой, и не пройдет и дня, как великий визирь падет!

– Я предлагаю свою помощь в этом! – вмешался Мехмед Рушди.

– О, если ты присоединишься ко мне, никакая сила на земле не спасет Сади-пашу! – вскричал Гуссейн.

– Я тоже готов помочь вам, – сказал Рашид.

Мансур улыбнулся.

– Он будет первым! – заметил он. – За ним последуют султан и все его приверженцы!

Разделив таким образом между собой роли в предстоящей кровавой драме, заговорщики расстались.

 

XXIII

Счастливая звезда Сади закатывается

Выйдя из дома военного министра, Гассан тотчас же поехал во дворец великого визиря.

Сади-паша еще работал со своими секретарями. Узнав о приезде друга, он поспешил ему навстречу.

– Я хочу переговорить с тобой наедине, – сказал ему в сильном волнении Гассан.

– Что с тобой? Отчего ты так взволнован? – спросил Сади.

– Нас никто здесь не может услышать? – продолжал Гассан.

– Нет! Ты можешь говорить все.

– Я был у Гуссейна Авни-паши.

– Ты возил ему орден?

– Да, и я нашел в его доме странное собрание! Знаешь ты о совете министров, который теперь проходит?

– Нет, Гассан. Но успокойся же, друг мой!

– Знаешь ты также, что на этом совете присутствует бывший Шейх-уль-Ислам?

– Кто?

– Мансур-эфенди!

Сади вздрогнул.

– Как! – вскричал он в удивлении. – Мансур в доме Гуссейна Авни-паши?

– С каких пор на советах министров присутствует комендант Стамбула?

– Редиф-паша?

– Да, и он был там! Выслушай мой совет, Сади, и последуй ему, иначе все погибло! Будет поздно, если мы пропустим эти часы! Надо принять решительные меры. Еще можно все поправить! Ты должен повелеть арестовать всех, кто теперь находится в доме Гуссейна-паши!

– Что за мысли, дорогой мой друг!

– Поверь мне, Сади, теперь решается все! В доме военного министра готовится что-то ужасное, я прочитал это на лицах собравшихся!

– Остановись! Ты слишком легко поддаешься мрачным предчувствиям!

– Все погибло, если ты не последуешь моему совету! – продолжал настаивать Гассан и перечислил всех, бывших у Гуссейна.

– Но что они могут замышлять?

– Я уверен, что они готовят что-то ужасное! Твое свержение, может быть, даже что-нибудь еще хуже! Но время еще не ушло! Ты можешь еще все поправить!

– Арестовать первых сановников государства! Какой необдуманный поступок, Гассан! На каком основании могу я дать такое неслыханное приказание?

– Ты велишь арестовать их за государственную измену. Я уверен, что они замышляют по меньшей мере это!

– Что за мысль, Гассан?

– Завтра будет уже поздно! Ты колеблешься, ты смеешься, Сади! Еще раз умоляю тебя – последуй моему совету!

– Гуссейн-паша слишком честен, слишком предан султану, чтобы в нем могла зародиться подобная мысль! Вспомни также о благодарности и дружбе ко мне Халиля-паши!

– Не верь этой дружбе и благодарности, Сади! Не рассчитывай на верность Гуссейна. Заклинаю тебя всем, что для тебя дорого, только на этот раз послушайся моего совета. Вели отряду надежных солдат оцепить дом военного министра и арестовать всех, там находящихся. Я принимаю на себя ответственность перед султаном за этот поступок. Подумай только, что там Мансур! Одно присутствие этого человека доказывает, что готовится измена! Разве ты не знаешь его? Сжалься над собой, Сади!

– Довольно, друг мой! – прервал Сади со спокойной улыбкой. – Ты заблуждаешься. Твоя подозрительность заводит тебя слишком далеко! Как могут все министры составить заговор против меня и султана? Выслушай меня спокойно! Очень может быть, что министры недовольны моими планами, но тогда их вражда направлена только против одного меня, а я их не боюсь.

– Нет, они замышляют не только против тебя, но против всего существующего порядка. И ты можешь еще отвратить опасность.

– Это невозможно, Гассан! Что сказали бы о подобном поступке? Да и кроме того, я не верю в измену. Ты знаешь, что Мехмед Рушди-паша при каждом удобном случае доказывает мне свою преданность.

– Тем более опасайся его.

– Ты знаешь также, что Халиль-паша обязан одному мне своим возвышением. Он известил бы меня, если бы заговор против меня на самом деле существовал.

– Не доверяй ему, Сади! Последние дни мая будут богаты событиями. 31‑го мая день рождения Лейлы, дочери Гуссейна, и слуги мои говорили мне, что в этот день в доме Гуссейна будет большой праздник.

– Что же ты в этом видишь, друг мой? К чему все эти мрачные мысли? Разреши мне идти выбранным путем, прямым путем, который всегда ведет к цели, несмотря ни на что.

– Пусть же тогда гибнет все, благодаря твоей беспечности! – сказал мрачно Гассан, – Вместе с тобой я мог бы еще отвратить опасность, но один я не в силах этого сделать. Ты спокойно работаешь над своими планами, а враги уже подкапываются под тебя. Даже султан, хотя он ценит тебя, не так уже расположен к тебе, как прежде, с тех пор, как ты покинул принцессу. Поверь мне, что слова клеветников легко проникнут в его душу.

– Я исполняю мой долг и стремлюсь только добиться спокойствия в стране. Этого довольно.

– Как знаешь, Сади! Пусть Аллах защитит тебя. Люди уже не могут этого сделать! – вскричал Гассан и поспешно удалился из дворца.

Сади с состраданием смотрел вслед уходящему другу. Он жалел Гассана, который повсюду видел мрачные тучи и грозящую опасность.

Но буря уже собиралась над головой Сади, и его счастливая звезда закатилась.

Между тем волнение в Константинополе еще более усилилось и начинало принимать угрожающий характер. Фанатические призывы дервишей возбуждали религиозную ненависть черни и звали открыто к священной войне против неверных. А министр внутренних дел и полиции Рашид-паша и не думал принимать какие-нибудь меры для водворения порядка и спокойствия в городе, напротив, он даже втайне разжигал страсти черни.

Вечером того дня, когда происходило собрание заговорщиков в доме военного министра, Рашид явился неожиданно в Беглербег и попросил аудиенции у султана, говоря, что хочет сообщить ему важные известия.

Он вошел к султану с таким озабоченным видом, что тот невольно заметил это и спросил его о причине волнения.

– Надо опасаться больших несчастий! – отвечал изменник. – Волнения в народе принимают угрожающие размеры, и уже есть признаки, что следует опасаться открытого возмущения.

Ничто не могло испугать султана более этого известия о тайной опасности.

– Возмущения? – спросил он. – Чего же хочет народ?

– Это и меня обеспокоило, – отвечал хитрый Рашид, – и я попытался собрать сведения. Все донесения говорят одно и то же. Народ требует усмирения гяуров силою оружия, и его раздражают нововведения твоего великого визиря.

– Народ не хочет перемен? – спросил султан.

– Нет, народ проклинает их, угрожает советникам вашего величества, – продолжал Рашид-паша. – Народ хочет только видеть, как прольется кровь христиан.

– Разве не довольно уже пролито крови! – вскричал Абдул-Азис.

– Народ боится, что великий визирь Сади-паша хочет уничтожить веру наших отцов и наши старые законы! Народ не доверяет первому министру вашего величества. Против него особенно сильно возбуждено неудовольствие.

– В казармах довольно войск, чтобы подавить возмущение черни, – сказал мрачно султан. – Но в нынешнее тяжелое время опасность удваивается. Я подумаю, что надо сделать. Благодарю тебя, Рашид-паша, за твое усердие и надеюсь, что и впредь рад будешь наблюдать за спокойствием и порядком в столице.

Эти слова означали конец аудиенции, и Рашид вышел, почтительно поклонившись своему повелителю. Радость наполняла его душу при мысли, что он успел сделать первый шаг на пути к осуществлению плана, составленного заговорщиками.

Доверие султана к Сади поколебалось. Но, казалось, Рашид-паша явился во дворец не для одной только аудиенции у султана. У него была еще другая цель.

Вместо того чтобы оставить дворец, он углубился в его переходы, направляясь к собственным покоям султана.

Эта часть дворца, где находился также гарем, была в ведении особого визиря, которого можно было бы назвать гаремным министром.

Этот визирь был во всех отношениях равен с прочими министрами, исключая того только, что он не присутствовал на заседаниях их совета.

Рашид-паша велел одному из евнухов передать визирю, что он желает его видеть.

Евнух поспешил исполнить приказание паши, и не прошло и четверти часа, как визирь гарема вышел к ожидавшему его Рашиду.

– Мансур-эфенди посылает тебе свое приветствие, – сказал, сдерживая голос, Рашид-паша. – Он поручил мне передать тебе этот сверток, если возможно, без свидетелей. Что он содержит, я не знаю, – продолжал он, подавая визирю узкий и длинный сверток, который он вынул из кармана своего платья. – Я приносил уже тебе однажды подобный сверток.

– Я помню это и благодарю тебя, – отвечал визирь, поспешно пряча таинственную посылку Мансура. – Мудрый Мансур-эфенди сообщил тебе еще что-либо?

– Он сказал следующие слова: это назначено для этой ночи! Скажи так благородному паше. Более ничего он не поручал мне.

– Его желание будет исполнено! – сказал визирь.

Этими словами закончился их разговор, никем не слышанный, но который должен был иметь важные последствия.

Немного спустя после отъезда Рашида-паши во дворец явился Гуссейн Авни и также потребовал аудиенции.

Он был тотчас же принят, так как Абдул-Азис в это смутное время очень дорожил военным министром. Он доверял ему более, чем остальным министрам, и всеми силами старался привязать его к себе; с этой целью и наградил он его важнейшим орденом государства.

Восстание росло с каждым днем, и положение Турции делалось все более и более опасным. Это имело громадное влияние на слабого султана. Известие о волнениях в столице еще более усилило его страх.

Имей Абдул-Азис больше твердости и решительности, чтобы узнать причины беспорядков и неудовольствия в народе, он увидел бы, что виной всему высшие чиновники Турции. Он сумел бы тогда отличить своих врагов от тех, которые действительно были воодушевлены благородными стремлениями и искренне желали блага государству.

Тогда, может быть, ему удалось бы избежать грозившей ему опасности.

Но он доверял больше всего тем, которые только что составили заговор против него и его сына, чтобы лишить их трона и жизни.

– Я хотел доказать тебе сегодня мое расположение, – сказал султан своему тайному врагу, когда тот униженно склонился перед тем, кого он замышлял погубить.

– И я пришел, ваше величество, прежде всего для того, чтобы повергнуть к ногам вашим мою глубочайшую благодарность! – отвечал Гуссейн.

– Разве благодарность не дает тебе покоя, Гуссейн-паша, что ты так спешишь?

– Я не беспокоил бы сегодня ваше величество, – сказал военный министр, – если бы на это не было важной причины. Приближающаяся опасность вынуждает меня возвысить предостерегающий голос, пока еще не поздно.

– И ты? – спросил в испуге султан. – Что значат твои слова?

– Я пришел, чтобы предостеречь ваше величество против смелых планов, которые преследует новый великий визирь, – продолжал Гуссейн. – Я не сомневаюсь, что Сади-паша делает это с добрым намерением, я сам слишком хорошо знаю его благородство. Но неопытность увлекла его на опасный путь. Народ и даже армия недовольны им. Нам нельзя будет рассчитывать на войско при приведении в исполнение планов Сади-паши.

– Что ты говоришь? Войска отказываются повиноваться?

– О! Этого еще нет, ваше величество, но дух недовольства и сомнения овладел умами, и я вижу, что армия с недоверием смотрит на Сади-пашу.

Эти слова Гуссейна решили участь Сади. Султан даже и не думал проверять истину слов министра – он полностью поверил им. Как предвидел Гассан, слова, направленные против его бывшего любимца, легко нашли доступ в его душу. Он тотчас же решился лишить Сади сана великого визиря и таким образом оказать огромную услугу своим врагам.

Между тем Гассан был так убежден в существовании заговора, что приискивал средства отвратить опасность без помощи Сади.

Какое-то предчувствие говорило ему, что последняя майская ночь будет богата событиями, поэтому он решился опередить заговорщиков. Надо было спешить, так как конец мая был уже близок.

Это решение было безумно смело, так как после отказа Сади Гассан остался один против всех важнейших сановников государства. Но он был из числа тех людей, которые не отступают ни перед каким отчаянным делом, если только оно кажется им справедливым и необходимым.

 

XXIV

Кровавая ночь в гареме

Оставшись один, визирь султанского гарема открыл сверток, переданный ему Рашидом от имени Мансура-эфенди.

В нем находились четыре розовые свечи, подобные тем, какие обыкновенно горели в покоях султана. Но хотя внешне они ничем не отличались, они должны были иметь какое-то особое назначение, известное только визирю.

Однажды уже были посланы Мансуром такие свечи в гарем султана, и в ту ночь у Абдул-Азиса был припадок помешательства, причина которого осталась неизвестной. Только приближенные султана знали об этом припадке, походившем на какое-то дикое опьянение.

Взяв свечи, визирь вошел в те покои, в которых султан обыкновенно проводил вечер.

Все было пусто и безмолвно, ни одной невольницы, ни одного евнуха не встретилось визирю.

Как мы уже сказали, свечи, посланные Мансуром, нисколько не отличались от тех, которыми обыкновенно освещались покои султана, так что их можно было незаметно заменить, что и сделал визирь. Две свечи он поставил в спальне султана и две в соседней комнате, где на низком столе стояли приготовленные для султана графины дорогих вин всех стран.

Абдул-Азис любил перед сном выпить вина вместе с избранными своими женами.

Шампанское уже давно надоело султану, и в последнее время он обратил свое внимание на испанские вина, изредка, правда, пробовал он сладкое венгерское, которое более всего нравилось его женам.

– Стены были обиты темно-красным шелком, пол покрыт мягким ковром. В комнате царствовал приятный полумрак, так как все освещение ее состояло из нескольких розовых свечей.

Сама спальня султана была убрана с необыкновенной роскошью. Над широкой и мягкой шелковой постелью возвышался балдахин, украшения и кисти которого были из чистого золота.

Стены были сделаны из голубого просвечивающего камня, на котором сверкали, как звезды, золотые и серебряные блестки. В нише стены стоял под золотой висячей лампой малахитовый столик, на котором лежал развернутый Коран, из-за своей древности и роскошных украшений считавшийся драгоценностью.

Около постели в стене виднелся ряд пуговок из различных драгоценных камней. Если султану приходила фантазия послушать музыку, то ему надо было только тронуть одну из этих пуговок, и тотчас же раздавались звуки скрытого в стене органа.

Слабый аромат амбры разносился по всем покоям гарема.

Из покоев султана в гарем вел широкий коридор, предназначавшийся только для слуг, так как для самого султана существовал другой ход, скрытый в стене и замаскированный вращавшимся зеркалом в спальне султана.

Залы гарема были также убраны со всевозможной роскошью, но от времени и небрежного присмотра их украшения обветшали, так что вообще они походили более на залы парижских публичных балов, чем на покои дворца.

В маленькой зале, уставленной диванами, ожидали султана его многочисленные жены. Тут были красавицы Армении, Египта, Грузии и Аравии. Не было недостатками в дочерях Европы. Одним словом, тут были собраны представительницы всех стран и частей света.

Вокруг залы обходила галерея – там находился гаремный оркестр, который наигрывал своеобразные мелодии в чисто восточном вкусе.

Как только в дверях залы показался султан, между женщинами произошло радостное движение, но ни одна из них не бросилась навстречу своему повелителю. Все должны были ожидать, кого из них выберет султан, которой отдаст он предпочтение на этот вечер.

Только тогда могли некоторые из них приблизиться к своему повелителю. Одни подавали ему длинную трубку, другие приносили в маленьких чашках кофе и шербет.

Обыкновенно за музыкой следовало происходившее в соседней большой зале представление акробатов и борьба атлетов, затем выступали придворные танцовщицы, немного погодя султан уходил в свои покои в сопровождении избранных жен.

Этот вечер не был исключением.

Когда султан вернулся в свои покои, в которых горели уже розовые свечи, распространявшие тонкий аромат, евнухи тотчас же принесли вино. Для женщин были поданы бокалы шампанского, а для султана капское вино, которое он в последнее время предпочитал всем прочим.

Вдруг султан пришел в беспокойство. Им овладело какое-то странное волнение, капли пота выступили на его лбу, чрезмерно расширенные глаза дико блуждали по сторонам.

Он приказал увести женщин, начинавших тоже жаловаться на сильную головную боль.

Схватив со стены саблю, Абдул-Азис, как бы движимый инстинктом, сбил на пол один из канделябров с розовыми свечами.

Но при этом одна из свечей продолжала гореть, и вслед за нею затлелся ковер.

Не обращая на это внимания, султан вскочил с дивана, на котором он сидел, и с обнаженной саблей бросился в свою спальню.

Спальня была также наполнена ароматом, распространяемым свечами, который, по-видимому, имел такое странное действие на султана.

Два остававшихся евнуха бросились тушить тлевший ковер.

Вдруг на пороге появился снова Абдул-Азис с таким ужасным и злобным выражением лица, что страх невольно объял обоих евнухов.

На измененном до неузнаваемости лице султана лежала печать безумия. Широко раскрытые глаза, казалось, хотели выскочить из орбит. Бледные, почти белые губы бормотали бессвязные слова.

Но позади султана виднелось нечто, еще более ужаснувшее евнухов.

В спальне показалось светлое пламя и клубы дыма – горели подушки и одеяла постели.

И там Абдул-Азис, объятый слепым бешенством, разбил и сшиб саблей подсвечники и канделябры.

Евнухи бросились мимо султана, продолжавшего бешено махать саблей, и начали изо всех сил тушить пожар.

При виде этого непонятный гнев овладел султаном, и он бросился на евнухов, которые уже успели при помощи ковров и подушек потушить огонь.

Один из рабов увидел вовремя приближавшегося с обнаженной саблей султана и, поняв грозившую опасность, успел отскочить в сторону. Затем он с громким криком бросился в коридор, ища спасения в бегстве.

Но другой евнух не успел спастись, и сильный удар саблей по голове повалил его без чувств на пол.

Ударив несколько раз саблей несчастного, Абдул-Азис бросил его и в гневе начал преследовать убегавшего, махая в воздухе окровавленной саблей.

В одну минуту ужасная весть облетела весь гарем, и все бежало перед султаном.

Женщины убегали в самые отдаленные комнаты и запирались там.

Черные слуги и евнухи в паническом страхе собрались в отдаленной зале дворца, надеясь быть тут в безопасности, как вдруг среди них появился обезумевший султан.

Все бросились бежать, но ни один не осмелился вырвать оружие из рук бешеного.

Выход был слишком тесен, чтобы все могли враз убежать, и несколько раз сверкнула в воздухе сабля султана, каждый раз находя новую жертву.

Стены и пол залы окрасились кровью.

Наконец удалось запереть все выходы из покоев султана; долго еще были слышны крики бешеного, звон разбитых зеркал, шум ломаемой мебели, но мало-помалу все стихло.

Наступило утро, явились доктора и султанша Валиде, и только тогда решились войти в покои султана.

Он лежал без чувств на полу одной из зал, все еще держа в руке окровавленную саблю.

По приказанию докторов султан был перенесен в его спальню, и когда он, спустя несколько часов, очнулся, то был в полном сознании и не помнил ничего из событий прошедшей ночи, только жаловался на усталость и головную боль.

 

XXV

Заговор

Каждую пятницу принцесса Рошана ездила в одну из мечетей Скутари, где на женской галерее у нее было особое место.

Однажды, когда она возвращалась из мечети, у подножия одного из минаретов ее остановил сгорбленный и, по-видимому, старый дервиш, который до самой головы был закутан своим ирамом (шерстяным покрывалом).

Думая, что он хочет попросить милостыню, принцесса бросила ему деньги.

– Позволь одно только слово, принцесса! – сказал вполголоса дервиш, когда Рошана проходила мимо него.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила резко Рошана, недовольная навязчивостью дервиша.

– Передать тебе весть, принцесса, хочу я! Выслушай меня! Эта весть очень важна!

Принцесса не обратила внимания на эти слова и хотела уже пройти мимо старика.

– Подожди только одну минуту! – продолжал дервиш. – Сади-паша покинул тебя для дочери Альманзора. Ты ненавидишь их обоих, принцесса! И я также ненавижу их.

Рошана остановилась и взглянула пытливо на старика.

– Откуда знаешь ты про Сади-пашу и мою ненависть? – спросила она.

– Я знаю еще более, принцесса! Ты была предусмотрительна и приняла меры предосторожности! Дитя Реции в твоих руках, и ты можешь ужасно отомстить Сади!

– Кто ты? – спросила принцесса.

– Человек, который ненавидит Сади, ненавидит Мансура, ненавидит всех людей! – отвечал сгорбленный дервиш подавленным, шипящим голосом. – Теперь ты узнаешь меня, принцесса?

– Твой голос кажется мне знакомым.

– Я мог бы тебе служить и помогать!

– Прежде всего твое имя!

Дервиш выпрямился и снял с головы ирам. Вблизи стоял фонарь, колеблющийся свет падал на странную фигуру старика, которому, казалось, было известно все, что касалось тайн принцессы.

– Кто ты? – повторила с нетерпением Рошана.

Ей хотелось во что бы то ни стало раскрыть эту загадку. Дервиш повернулся к свету, и перед глазами принцессы явилось бледное, искривленное демонической улыбкой лицо Лаццаро.

– Это ты! – вскричала принцесса. – К чему это переодевание?

– Тише, принцесса! Я не могу иначе показываться, – отвечал Лаццаро, снова закрывая лицо ирамом. – Никто еще не знает, что я избежал смерти в пирамиде. Мансур-эфенди не должен этого знать, он думает, что я гнию теперь в подземном проходе.

– Ты сделался слугой Мансура, не так ли?

– К моему несчастью, да! После того как ты по наущению Сади отослала меня, принцесса! Несколько месяцев тому назад мы поехали в Египет и далее в пустыню Эль-Тей. Мансур-эфенди хотел отыскать сокровища старых калифов и овладеть ими. Мы искали их в одной пирамиде и при этом едва не поплатились жизнью! Но Аллах не хотел нашей смерти, и мы снова увидели свет!

– Если бы Мансур и ты вместе…

– И гадалка Кадиджа была тоже с нами, но она не вернулась живой, – прервал грек.

– Если бы вы там все погибли, человечество могло бы вздохнуть свободно! – сказала Рошана.

– О! Тебе нравится шутить, принцесса! Мансур-эфенди и Лаццаро счастливо вышли из пирамиды, но сокровища не были найдены. В ту же ночь Мансур снова пошел один в пирамиду, и я последовал за ним, чтобы достать что-нибудь и на мою долю. Мы встретились в подземелье, и Мансур сначала попробовал на мне свой револьвер, а потом обработал кинжалом, как бешеную собаку! Только чуду обязан я был, что во мне сохранилась еще искра жизни. Когда я очнулся, Мансура и оставшихся в живых дервишей уже не было, я был один среди песчаной пустыни. Тогда я напряг последние силы и, выбравшись из подземелья, пополз к караванному пути, который, как я знал, проходил недалеко от пирамиды. Там нашли меня купцы из Суэца. Ты думаешь, они помогли мне, принцесса? Нет! Они бросили мне только кусок черствого хлеба и порченых плодов и пошли далее. Но потом мне встретились два бедуина, два степных разбойника., и они помогли мне в благодарность за то, что я сообщил им о близости каравана, который они давно уже искали. Они дали мне пить, отвезли меня к цистерне, где я мог обмыть мои раны, одним словом, они спасли мне жизнь! И это были разбойники, принцесса!

– Ненависть овладела тобой, грек! – сказала Рошана.

– Да, ты права, принцесса! Я ненавижу твоего Сади-пашу, ненавижу мудрого Баба-Мансура, ненавижу всех людей! Если бы не эта ненависть, я до сих пор еще не оправился бы от моих ран, она возвратила мне силы! Возьми меня к себе, принцесса! Я думаю, тебе нужен теперь такой слуга, как я! Возьми меня в твой дворец! Моя ненависть может оказать тебе не одну услугу. Такой, как я, едва избегнувший смерти, кому, как мне, нечего терять или выигрывать, только годен к чему-нибудь!

Сначала принцесса слушала с удивлением слова Лаццаро, но потом решилась еще раз воспользоваться для своих целей услугами грека. Мысль, что Сади и Реция соединились снова, что она покинута и забыта, – эта мысль не давала ей покоя и усиливала ее ненависть. Теперь ей представлялся удобный случай отомстить за себя. Лаццаро понял, что принцесса готова исполнить его просьбу.

– Я знаю все, – сказал он, – я исполню все твои желания, принцесса, прежде чем ты их выскажешь! Не пройдет и недели, как Сади будет разлучен с Рецией. Не далее как через семь дней Реции не будет более в его гареме! Они не должны торжествовать, смеяться над тобой! Они не должны наслаждаться счастьем ни одной минуты! Я отвечаю за это! Я отомщу за себя и за тебя! Если ты этого хочешь, то возьми меня к себе, принцесса!

– Возьми этот кошелек, – сказала принцесса. Лаццаро ловко поймал его на лету. – Чтобы оказать мне услугу, тебе не надо делаться моим слугой! Покажи, что ты можешь сделать, и тогда мы поговорим.

– Хорошо! Благодарю за деньги, повелительница. Значит, договор заключен!

Рошана оставила грека и пошла к своей карете, ожидавшей ее невдалеке.

Лаццаро проводил ее глазами, и, когда экипаж скрылся из виду, он снова закутался в свой ирам и пошел от мечети, сгорбившись и едва передвигая ноги.

Он направился к Беглербегу и после двухчасовой ходьбы достиг наконец дворца.

Часовые, стоявшие у ворот, не хотели его впускать во двор: нищенствующие дервиши тысячами бродили по Константинополю и пользовались дурной славой.

Но наконец греку удалось найти более сговорчивого часового, согласившегося пропустить его.

Войдя во двор, Лаццаро отошел в сторону и, скрывшись под тенью одной из стен, казалось, чего-то ждал.

Вдруг он оставил свой пост и направился поспешно на другую сторону широкого двора – там показался Фазиль, слуга принца Юсуфа.

– Фазиль! – крикнул Лаццаро, сдерживая голос.

Фазиль остановился и с изумлением оглянулся вокруг.

– Сюда, Фазиль! – повторил грек.

Тут только тот заметил старого дервиша.

– Кто ты? – спросил он с недовольным видом. – Как ты сюда попал?

– Подойди ко мне на одно слово, Фазиль. Ты сейчас все узнаешь.

Голос дервиша показался Фазилю знакомым, и он решился подойти к нему.

Тогда Лаццаро снял с головы ирам.

– Подойди же сюда! Подойди! – повторил он настойчиво.

– Как, это ты? Ты еще жив! – вскричал Фазиль, узнавая грека. – Ты, значит, вернулся?

– Ты слышал, что я не вернулся вместе с прочими, не так ли? Но Лаццаро еще жив! Добрый вечер, Фазиль! Да, это я опять!

– Это очень меня радует, – сказал слуга принца с видимым удовольствием. – Но к чему ты нарядился нищим дервишем?

– Об этом поговорим в другой раз. Сегодня у нас есть более важные дела! Есть у тебя свободное время, Фазиль?

– Только не сейчас. Я послан, чтобы принести льду. И кроме того, я хочу во что бы то ни стало слышать, что они там говорят, – отвечал Фазиль, указывая на ту часть дворца, где находились комнаты принца.

– Что же там такое? – тихо спросил грек.

– После! Гассан-бей у принца! Я скоро вернусь, жди меня здесь!

– Хорошо! Смотри же слушай внимательно, Фазиль, не пропускай ни одного слова, я заплачу тебе, быть может, за них, – пообещал Лаццаро и снова отошел под тень стены.

– Принц должен помочь моим планам относительно Реции и Сади, – прошептал, оставшись один, Лаццаро. – И если не он, так его слуги. Искусно составленное письмо к прекрасной Реции, потерянное на полу во дворце великого визиря, – это будет первый шаг! Фазиль поможет мне сделать остальное! Гассан-бей у принца? Они говорят, верно, о чем-нибудь важном! Ты и это узнаешь, Лаццаро! Мне кажется, ты как раз вовремя вернулся в Константинополь.

Спустя некоторое время во дворе снова показался Фазиль и, осторожно оглядываясь вокруг, протянул греку бутылку.

– Выпей-ка, это недурно! – сказал он тихо.

– Токайское! – заметил грек, попробовав вино. – Кто его тут пьет?

– Все! – засмеялся Фазиль. – Начиная с принца и кончая поваренком. Знаешь ты, что все это великолепие скоро кончится? – прибавил он, еще более понизив голос.

– Я знаю только, что начинаются беспорядки.

– Дело плохо! Надо приискивать новое место, так как на принца через несколько дней нельзя уже будет рассчитывать.

– Что там они говорили? – спросил Лаццаро.

– Гассан-бей был у принца. Когда они одни, они разговаривают, как родные братья.

– Ты все слышал?

Фазиль утвердительно кивнул головой.

– Гассан-бей говорил принцу, что готовится заговор, заговор министров для свержения султана! Это будет также и падение самого принца.

– Заговор министров? И Сади-паша в числе их?

– Нет, он тоже погибнет, если заговор удастся, – отвечал Фазиль.

«О! Это совсем другое дело! – подумал Лаццаро. – Тут нам нечего больше делать!»

– Гассан-бей, как видно, хотел, – продолжал Фазиль, – уговорить Сади-пашу принять меры против заговора, но тот не согласился и вообще не поверил его словам. Так что теперь Гассан-бей хочет взяться за это один.

– Чего же он хочет?

– Уничтожить заговор и отвратить опасность. Он сказал принцу, что ночь последнего дня мая месяца назначена заговорщиками для исполнения их плана. Поэтому он хочет опередить их в предшествующую ночь и арестовать всех.

– Гассан-бей?! Министров!

– Да, в ночь с тридцатого на тридцать первое мая.

– Какое у нас сегодня?

– Двадцать восьмое, – отвечал Фазиль. – Ждать придется недолго.

– Ты уверен, что Сади не участвует в этом заговоре?

– Я уже сказал тебе, что Сади-паша должен был арестовать министров, но он не захотел этого сделать!

– Тогда нам ничего больше не остается делать, как помогать заговорщикам. Гассан-бей тогда тоже падет.

– Он это хорошо сам знает. Поэтому-то он и хочет опередить заговорщиков, принц тоже будет ему помогать.

– Этого не должно случиться, Фазиль!

– Почему же? Если этого не случится, я потеряю мое место, Лаццаро.

– Его тебе ни в каком случае не удержать, поверь мне! Гассан-бей ничего не сможет сделать!

– Он мужествен и умен, говорю тебе!

– Ну, даже если ему и удастся на минуту отвратить опасность, то все-таки ему никогда не уничтожить ее совсем. Что ты хочешь: оставить это место и заработать завтра большую сумму денег или остаться здесь на несколько дней и потом не иметь ничего?

– Большую сумму?

– Не меньше твоего годового жалованья.

– Это стоит послушать!

– Ты можешь завтра очень легко заработать эти деньги, Фазиль, – сказал вполголоса Лаццаро.

– Гм!.. Почему же ты сам не хочешь их заработать? – спросил недоверчиво Фазиль.

– Я не могу заработать их сам, – отвечал грек. – Во-первых, тебе, как слуге принца, скорее поверят, чем мне, во-вторых, я не могу теперь еще показываться. Одним словом, я не могу заработать сам этих денег и поэтому хочу передать это дело тебе, так как ты мой друг!

– Хорошо, я согласен: ты прав, тут я ничего не потеряю!

– Ну так иди завтра, но чтобы этого никто не заметил, к одному из заговорщиков – ты знаешь их имена?

– Да, Гассан-бей называл их: Гуссейн-паша, Мидхат-паша…

– Довольно! Ступай завтра к Мидхату-паше и скажи ему, что заговор открыт и Сади-паша приготовился арестовать всех их накануне назначенного ими дня.

– Не Сади-паша, – заметил Фазиль.

– Это все равно! Скажи, что Сади-паша!

– Хорошо, пускай он!

– Тогда Мидхат не станет торговаться о вознаграждении. Завтра будет двадцать девятое мая, и у него будет еще время предупредить своих товарищей о грозящей им опасности. Они успеют еще исполнить свой замысел.

– Да, это правда!

– Когда же ты пойдешь?

– Завтра вечером.

– Не слишком поздно только!

– В девять часов.

– Ты в этом не раскаешься! Я приду узнать, как все произошло. Спокойной ночи, Фазиль.

И старые приятели расстались.

Когда на другой день Мидхат-паша возвращался в свой дом, у самого входа его остановил нищенствующий дервиш, который опять был не кто иной, как Лаццаро.

– Великий паша! – сказал он глухим голосом.

– Ступай во двор моего дома, – сказал ему Мидхат, – там тебя накормят и дадут денег.

– Я знаю, что ты великодушен и щедр, великий паша! Выслушай мои слова! Берегись Сади-паши!

Мидхат невольно остановился и взглянул с изумлением на нищего дервиша.

– Берегись твоего врага, Сади-паши! – продолжал тот. – Высокое место предстоит тебе! Займи его! В эту ночь все зависит от тебя! Воспользуйся ею и берегись Сади-паши.

С этими словами Лаццаро низко поклонился Мидхату-паше и отошел прочь.

Слова старого нищего еще более усилили волнение, все более и более овладевавшее Мидхатом по мере того, как приближался день развязки.

Эта развязка была ужасна! Дело шло о свержении султана и о возведении на трон другого. Удайся этот переворот, и те, которые его задумали, стали бы самыми сильными и могущественными людьми государства. В случае же неудачи им не избежать позорной смерти.

Мидхат хотел быть сильнейшим и первым. Он не доверял остальным участникам заговора. Он более всего боялся, что их сила и влияние будут первенствующими и он будет ими, как прежде Сади-пашой, отодвинут на второй план.

Но если бы ему удалось стать во главе их и захватить в свои руки все нити заговора, тогда нечего было бы их опасаться и, в случае успеха, легко было бы устранить их.

В то время, когда Мидхат, объятый этими мрачными думами, ходил взад и вперед по своему кабинету, вошел слуга и доложил ему, что один из слуг принца Юсуфа хочет его видеть.

Это известие изумило Мидхата. Как? К нему явился посланный от принца?

Он тотчас же велел впустить слугу, и на пороге кабинета появился, униженно кланяясь, Фазиль.

– Выслушай меня, великий паша! – сказал он умоляющим голосом, падая на колени перед пашой.

– Кто ты? – спросил Мидхат с удивлением. – Мне сказали, что меня хочет видеть слуга его высочества принца Юсуфа.

– Это я, великий паша! Но лучше, если никто этого не узнает, так как я пришел не от имени принца! Я пришел, чтобы сообщить тебе об опасности, грозящей тебе и прочим министрам!

– Значит, ты изменник? – сказал Мидхат ледяным тоном.

– Ты можешь велеть кавасам взять меня, если хочешь, но я думаю, что ты наградишь меня! Заговор выдан!

– Выдан – кем? – вскричал Мидхат, пораженный ужасом.

– Сади-паша знает, что ты и прочие заговорщики назначили последнее число мая днем исполнения ваших планов! Он хочет накануне ночью арестовать всех вас в ваших домах!

– Сади-паша… – прошептал Мидхат, к которому уже вернулось его спокойствие. – И он назначил ночь с тридцатого на тридцать первое мая?

– Чтобы опередить вас!

– Это ночь с завтра на послезавтра! – продолжал вполголоса Мидхат. – Нам, значит, остается еще сегодняшняя ночь!

– Я пришел, чтобы предостеречь тебя и твоих друзей! – сказал Фазиль.

Мидхат подошел к своему письменному столу и, вынув из ящика кошелек с деньгами, протянул его Фазилю.

– Ты вовремя пришел предостеречь меня, бери свои деньги и беги, так как ты рискуешь теперь своей головой, – сказал он, указывая на дверь.

Фазиль поспешил взять кошелек и с низкими поклонами исчез из комнаты.

Мидхат-паша дернул за зеленый шелковый шнурок колокольчика.

Вошел слуга.

– Заложить карету! – приказал Мидхат.

 

XXVI

Свержение султана

В тот же день, когда происходили описанные в предыдущей главе события, Сади-паша отправился в Беглербег с намерением просить аудиенции у султана.

Сади очень удивлялся, что в последние дни его ни разу не звали во дворец для совещаний, хотя положение дел на театре войны и в самой столице становилось все более и более угрожающим.

Абдул Керим-паша, генералиссимус турецких войск, настойчиво требовал людей, пушек, провианта, особенно же денег.

Султан очень неблагосклонно принял своего бывшего любимца.

В ответ на сообщение Сади о требованиях генералов он сказал сурово, что, конечно, все должно быть им послало, чего они требуют.

– Это, к сожалению, невозможно, ваше величество. В государственном казначействе нет ни одного пиастра.

– Тогда надо достать денег! На что же у меня министры? – вскричал Абдул-Азис.

– Вашему величеству известно, – отвечал решительно Сади, – что в настоящий момент невозможно достать денег. Но ваше величество может одним решением предотвратить опасность смуты.

– Что же это за решение?

– В подвалах этого дворца хранятся огромные суммы, принадлежащие лично вашему величеству, пожертвуйте половину их для стесненной страны, и вся опасность поражения исчезнет. Такой великодушный поступок будет…

– Довольно, Сади-паша! – прервал в гневе султан. – Молчи, если у тебя нет лучшего совета.

– Другого средства наполнить пустую кассу не существует, и я считал своей священной обязанностью в это опасное время поставить ваше величество в известность.

– Ни одного пиастра! – вскричал султан. – Что значит этот совет? Уж не думаете ли вы, господа министры, что вы можете распоряжаться моими частными средствами?

– Я этого никогда не думал! Ваше величество не поняли моего предложения. Я предлагал только средство быстро удовлетворить все государственные нужды.

– Ищи лучших средств! – вскричал Абдул-Азис и в сильном волнении прекратил аудиенцию.

Султан был так взволнован, что долго после ухода великого визиря ходил взад и вперед по своему кабинету, наконец, позвав секретаря, велел приготовить приказ об отставке Сади-паши.

Спустя немного времени после того, как Сади вернулся домой, к нему явился посланный султаном офицер с указом об отставке.

В указе было сказано, что Сади-паша отстраняется от должности великого визиря, так как задуманные им нововведения и перемены противны желаниям султана и народа.

Сади еще стоял в задумчивости, держа в руках это доказательство постыдной неблагодарности и несправедливости, когда к нему подошла Реция и, положив ему на плечо руку, с любовью взглянула ему в лицо.

Сади бросил бумагу и прижал Рецию к своему сердцу.

– Гассан был прав, когда говорил, что не поздравляет меня с новым повышением! – сказал он. – Великий визирь Сади-паша получил уже отставку!

– Наконец-то ты принадлежишь безраздельно мне! – вскричала обрадованная Реция. – До сих пор я владела тобой только наполовину! Я благословляю эту бумагу, хотя она тебя и огорчила, – она возвращает мне тебя!

– Только это и утешает меня, – сказал Сади.

– Я знаю и понимаю твои чувства, – продолжала Реция. – Тебя оскорбляет, что твои благородные намерения не поняты другими. Теперь ты свободен. Удались от неблагодарных с сознанием, что ты честно исполнил свой долг и заботился только о благе страны! Там, на берегу Босфора, мы купим маленький домик и будем жить без горя и забот! Мы будем искать и найдем нашего ребенка, и тогда счастье снова улыбнется нам на земле.

– Это прекрасные мечты, Реция! – сказал Сади с грустной улыбкой. – Я хотел бы, чтобы они сбылись! Но теперь оставь меня на некоторое время одного. Я должен еще привести в порядок дела. Скоро уже ничто не будет разлучать нас.

Реция ушла в свои комнаты, а Сади снова принялся за работу. Курьеры, адъютанты, кавасы то и дело посылались с бумагами и депешами: великий визирь был так поглощен работой, что не заметил, как наступил вечер.

Вдруг ему послышалось, что кто-то робко и осторожно постучал в дверь.

Сначала Сади показалось что он ошибся, так как никто не мог проникнуть в его кабинет, не будучи замечен слугами.

Но стук повторился. Сади хотел было уже позвонить, чтобы позвать слуг, но в эту минуту стук раздался в третий раз. Какое-то странное чувство овладело Сади, и вместо того чтобы позвать слуг, он сам встал и подошел к двери, у которой слышался стук.

Дверь вела в библиотеку, где также стояли шкафы с бумагами. Чиновники все уже давно разошлись с наступлением вечера, и в библиотеке не могло быть никого.

Сади отворил дверь и взглянул в темную комнату.

– Сади-паша! – послышался глухой, замогильный голос.

В ту же минуту Сади заметил в глубине библиотеки Золотую Маску.

– Зачем ты зовешь меня?.. – спросил он.

Его, казалось, нисколько не удивило появление Золотой Маски. Он не спросил, как она могла попасть к нему, не позвал своих слуг.

Сади, как и многие, думал, что все возможно для таинственной Маски.

– Бери Рецию, твою жену, и беги! – продолжала Золотая Маска. – Тебе грозит опасность!

– Я должен бежать? Теперь?

– В этот же час, Сади-паша! Завтра будет уже поздно!

– Это было бы трусостью и дало бы повод к подозрению, что я злоупотреблял доверенной мне властью! – ответил Сади. – Благодарю за твое предостережение, таинственный человек, но я не могу последовать твоему совету. Это бегство дало бы оружие в руки моих врагов.

– Ангел-губитель султана близок к своей цели!

– Кому даешь ты это ужасное имя?

– Тому, кто называл себя главой ислама, Мансуру-эфенди, – отвечала Золотая Маска. – Берегись его и тех, кто помогает его планам! Еще есть время! Еще ты можешь спастись и спасти Рецию!

С этими словами таинственная Маска исчезла во мраке, прежде чем Сади успел опомниться от изумления.

В задумчивости вернулся Сади в свой кабинет. «Не должен ли он последовать совету Маски? – думал он. – Но вместе с тем это бегство послужило бы к его обвинению. Только преступник бежит перед судом! Да и к чему бежать? Разве он не исполнял честно свой долг? Ему нечего опасаться самого строгого судьи! Нет! Надо твердо и мужественно встретить опасность! Но султан? Ведь Золотая Маска сказала, что ангел-губитель султана близок к своей цели? Что значат эти слова? Может быть, Абдул-Азису грозит опасность, которую еще есть время отвратить? Тогда моя обязанность предупредить его».

Сади хотел уже приказать заложить экипаж и ехать тотчас же, не теряя ни минуты, в Беглербег, как вдруг в кабинет вбежали несколько слуг с бледными, испуганными лицами и бросились на колени перед великим визирем, дрожа от страха.

– Что случилось? Что вас так испугало? – спросил Сади.

Но все объяснилось прежде, чем испуганные слуги успели выговорить слово. Дверь отворилась, и на пороге показался комендант Константинополя Редиф-паша в сопровождении нескольких высших офицеров.

– Что это значит? – спросил его Сади с тем замечательным спокойствием и хладнокровием, которые составляли отличительную черту его характера.

– Я должен арестовать тебя, Сади-паша! – отвечал Редиф.

– Кто приказал тебе это?

– Министры!

– Великий визирь выше министров! И в этот час я еще великий визирь! – сказал повелительно Сади. – Где письменный приказ, я хочу видеть его!

Редиф-паша вынул сложенную бумагу и подал ее Сади-паше.

– Мидхат, Гуссейн, Мехмед-Рушди, Халиль. А! И ты, Рашид! Ахмед Кайзерли… – читал Сади. – Тут недостает главной особы! – сказал он, обращаясь к Редифу-паше. – Здесь нет подписи Мансура-эфенди! Неужели эти люди в самом деле думают, что я покорюсь их безумному решению, комендант? – спросил Сади.

– Я должен напомнить тебе, Сади-паша, – отвечал Редиф, – что твой дворец занят войсками, и если ты не последуешь за мной добровольно в башню Сераскириата, то я принужден буду прибегнуть к силе!

– А! Значит, заговор министров! Гассан! Гассан! Как ты был прав!

В эту минуту на пороге кабинета появилась Реция, до которой уже успела дойти страшная весть.

С ужасом и отчаянием бросилась она в объятия Сади.

– Успокойся, моя дорогая! – шепнул он ей. – Мужайся! Я скоро к тебе возвращусь!

– Ты оставляешь меня?

– Я хочу, насколько от меня зависит, предупредить пролитие крови. Я не боюсь суда и со спокойной совестью буду ожидать рассмотрения моих поступков. Будущее покажет, могут ли сказать то же те, которые подписали это повеление от имени народа! Я готов за тобой следовать, комендант. Передаю тебе мою саблю, которую обнажал только на защиту отечества. Прощай, моя дорогая! Да защитит тебя Аллах до моего возвращения!

– Как! Ты уходишь! Я не увижу тебя более! – вскричала в отчаянии Реция.

– Мужайся! Разве ты не жена Сади? – сказал Сади, пытаясь успокоить ее. – Прощай, мы скоро увидимся!

С этими словами он поцеловал в последний раз Рецию и последовал за Редифом-пашой, который посадил его в ожидавшую у дворца закрытую карету и повез в Сераскириат, башня которого давно уже была обращена в тюрьму.

В это же время заговорщики, собранные Мидхатом, послали султанше Валиде приглашение явиться в полночь на совет министров в Беглербег. Гуссейн Авни, со своей стороны, пригласил принца Юсуфа и Гассана-бея в Сераскириат под предлогом совещания касательно вновь формируемых полков. Там они были арестованы приверженцами Гуссейна и посажены в башню.

Затем Редиф-паша пришел в Беглербег с отрядом солдат полка капиджи.

В это смутное время ночные движения войск были не редкостью, и это не удивило никого. Никто не заподозрил в эту ночь, что происходит дворцовый переворот, и Константинополь остался совершенно спокоен.

Вечером султан, как это уже нередко бывало, отправился в подвал дворца, чтобы насладиться видом собранных там сокровищ.

В Абдул-Азисе наряду с безумной расточительностью существовала крайняя скупость и жадность к деньгам, доходившая до того, что для него не было большего наслаждения, чем любоваться накопленными им богатствами, собранными в то время, когда государство было полным банкротом и в казначействе часто не было ни одного пиастра, а солдаты и чиновники по нескольку месяцев не получали жалованья.

Никому не удавалось проникнуть в подвал, где хранились эти богатства. Никто не знал их стоимости, и только впоследствии стало известно, что там хранилось сокровищ на много миллионов.

Отперев собственноручно железные двери подвала, султан вошел в него и, поставив свечу на большой мраморный стол, стал открывать один за другим железные шкафы с деньгами и драгоценностями.

Тут находились бриллианты различной величины, сапфиры, ярко сверкали рубины, жемчуг редкой величины!

С довольной улыбкой султан пересыпал их между пальцами. Это было его удовольствие, его наслаждение!

Весь поглощенный этим занятием, султан не слышал, как во двор замка въезжали кареты, как вошел в него отряд кавалерии.

Вдруг послышался сильный стук в дверь подвала. Кто-то осмеливался проникнуть к самой сокровищнице, куда вход был строго запрещен всем. В гневе и страхе за свои богатства султан поспешил к двери со свечой в руке.

– Кто тут? – спросил он.

– Отвори, повелитель! – послышалось за дверью.

Абдул-Азис узнал голос своей матери.

– Зачем пришла ты сюда? – спросил он с удивлением, отпирая дверь, но не впуская мать в сокровищницу.

– Но ведь сегодня в полночь назначен совет министров! Они давно уже собрались и ждут тебя, – отвечала султанша.

– Как? Совет министров? Здесь? Во дворце? В эту ночь? – продолжал султан, удивление которого все более и более возрастало.

– Ты велел сам им собраться, повелитель, и позвал также и меня, – отвечала султанша.

– Министры собрались? Что это значит? Уж не дело ли это Сади-паши? Великий визирь тоже здесь?

– Нет, но Шейх-уль-Ислам здесь!

Абдул-Азис побледнел, он едва не выронил из руки подсвечник.

– Что с тобой, повелитель? Ты беспокоишь меня! – воскликнула султанша Валиде, невольно опасаясь повторения ужасной ночи, уже описанной нами, когда на султана нашел припадок бешенства.

– Я не знаю ничего о совете министров! Но пойдем! – сказал Абдул-Азис с мрачным видом и, заперев свои богатства, поднялся по каменной лестнице, ведшей из подвала в его покои. Султанша следовала за ним.

Через минуту они были уже в зале, где собрались министры и Шейх-уль-Ислам в ожидании султана.

При входе Абдул-Азиса Шейх-уль-Ислам, седой Кайрула-эфенди, торжественным тоном произнес следующие слова:

– Мы пришли к вашему величеству с надеждой, что наша просьба будет уважена и нам можно будет передать народу добрую весть…

– Кто созвал вас сюда в такой час? – прервал султан.

– Необходимость! – отвечал Шейх-уль-Ислам, этот преемник Мансура, которого Золотая Маска назвала ангелом-губителем султана.

При этом ответе Абдул-Азис побледнел от гнева и быстрыми шагами подошел к столу, около которого стояли министры.

– Что это значит? – вскричал он дрожащим от ярости голосом.

– Мы пришли, чтобы спросить ваше величество, – сказал Шейх-уль-Ислам, – согласны ли вы пожертвовать для блага страны теми сокровищами, которые лежат в подвалах этого дворца.

Султанша Валиде окинула взглядом заговорщиков. Только тут поняла она их намерения и увидела всю величину опасности.

– Что они смеют говорить! – вскричала она высокомерным тоном, указывая султану на министров. – Я думаю, что это просто заговор, повелитель, и ты не можешь дать им иного ответа, как…

– Мы спрашивали его величество! – прервал суровым и угрожающим тоном Шейх-уль-Ислам. – Мы ждем ответа: согласны ли вы, ваше величество, пожертвовать стране ваши сокровища или нет?

– Поберегите ваши глупые вопросы! – вскричал Абдул-Азис. – Мои деньги не выйдут из этого дворца! Ищите другие средства помочь стране!

– Если так, то я считаю своей обязанностью возвестить вашему величеству, что волею народа вы лишаетесь престола!

– Часовые, сюда! Мои адъютанты! – вскричал в бешенстве Абдул-Азис. – Ни один из этих изменников не должен выйти из дворца! Их головы должны пасть! Схватить их! Заковать их в цепи!

Султанша Валиде бросилась к выходу, чтобы передать приказание султана, но Редиф-паша загородил ей дорогу.

– Остановитесь, – приказал Шейх-уль-Ислам. – Дворец занят войсками!

Двери залы отворились, и вошел отряд капиджи, верных слуг заговорщиков.

В ужасе стоял Абдул-Азис, не в состоянии выговорить ни слова.

Шейх-уль-Ислам развернул бумагу, бывшую у него в руках.

– Мы просим ваше величество, – сказал он, – подписать следующий документ:

«Мы, султан Абдул-Азис, уступая желанию большинства наших подданных, отрекаемся от престола в пользу племянника нашего, султана Мегемеда Мурада».

– Никогда! Никогда! – вскричал султан хриплым, беззвучным голосом.

– Мы очень об этом сожалеем, ваше величество, – сказал Шейх-уль-Ислам. – Это принуждает нас прибегнуть к силе.

– Гуссейн-паша! – вскричал султан, протягивая руки к тому, кто был ему всем обязан.

Но Гуссейн стоял, мрачно скрестив руки, и не обратил внимания на слова своего повелителя.

Кайрула-эфенди протянул султану перо.

– Разве у меня нет более солдат? Разве все мне уже изменили? – вскричал в отчаянии Абдул-Азис. – Сади-паша! Сади-паша!

Тут только понял он, что, уступая проискам заговорщиков, отдалил от себя единственного человека, бывшего ему верным, и тем лишил себя последней опоры.

Теперь его положение было безвыходно! Помощи ждать было неоткуда!

Перо было всунуто в руку султана, и он, покорившись своей участи, дрожащей рукой подписал свое отречение.

Затем сверженный султан, султанша и весь гарем были перевезены водой в дворец Тофана, находившийся на берегу Босфора и назначенный местом жительства Абдул-Азиса.

На следующее утро в своем послании Шейх-уль-Ислам возвестил удивленной столице о свержении султана:

«Если повелитель правоверных не способен управлять государством, если он делает личные расходы, которые не может вынести страна, если его дальнейшее пребывание на престоле может иметь гибельные последствия, то позволено ли свергнуть его с трона? Да или нет?

Шариат говорит: “Да”.

Шейх-уль-Ислам Кайрула-эфенди».

 

XXVII

Женщина с мертвой головой

Жители Константинополя спокойно приняли весть о дворцовом перевороте.

Послание Шейх-уль-Ислама произвело сильное впечатление. Повсюду в мечетях улемы вели фанатические проповеди против нарушителей законов Корана, против государей, которые осмеливаются щадить врагов ислама.

Набожные мусульмане оделяли бедных единоверцев деньгами, и все надеялись, что наступили лучшие времена.

На утро следующего дня слуги доложили принцессе Рошане, что ее хочет видеть нищий дервиш, который говорит, что принес ей важную весть.

Рошана тотчас же велела впустить дервиша, который был не кто иной, как Лаццаро. Ей хотелось поскорее узнать подробности событий прошедшей ночи.

– Что скажешь ты теперь, принцесса? – спросил грек, когда Рошана выслала слуг и они остались одни. – Что это была за ночь!

– Знаешь ты все достоверно? Все подробности?

– Конечно, ваше высочество.

Грек поспешил рассказать о событиях прошедшей ночи, которые нам уже известны из предыдущей главы. Он не скрыл также, что душой всего заговора был Мансур-эфенди.

– Я устроил все, что ты хотела, принцесса, – сказал он наконец. – Твое желание исполнено, Сади-паша разлучен с прекрасной Рецией.

– Разлучен? Что же с ним случилось? Я думала, что он стоит во главе заговорщиков.

– Нисколько, ваше высочество! Сади-паша не принимал участия в заговоре. Он заключен теперь в башню Сераскириата.

– Сади заключен?

– Главное то, что он разлучен с прекрасной Рецией, и это сделал я! Счастье кончилось! Дворец, в котором живет Реция, занят войсками! Ее глаза, я думаю, уже покраснели от слез, но слезы ей не помогут! Голова благородного Сади-паши, наверно, не останется на его плечах! Мансур-эфенди не найдет более удобного случая отомстить ему и Гассану-бею за те усилия, которые они употребили, чтобы свергнуть его! Черкесскому палачу будет немало работы!

– Ты говоришь, что он в башне Сераскириата?

– Да, ваше высочество, в отдельной комнате башни. Жаль, что ты не в ладах с Мансуром-эфенди, а то тебе легко было бы проникнуть к пленнику.

Рошана молчала. Казалось, она обдумывала какое-то решение.

– Ее высочество султаншу Валиде сегодня утром отвезли в старый сераль, – продолжал Лаццаро, – точно так же и принца Юсуфа, и великого шейха Гассана. Теперь все переменилось, и новый султан скоро решит судьбу принца. Если бы было сделано, как хотел Гуссейн-паша, то с принцем покончили бы еще ночью, но Мидхат-паша воспротивился этому и отговорил остальных министров.

– Я исполнил все, что ты мне поручила, не прикажешь ли еще чего-нибудь, принцесса?

Догадавшись, что Лаццаро ожидает платы, Рошана вынула несколько золотых монет и бросила ему.

– Благодарю повелительница, ты знаешь, что нужно бедному слуге, который должен дорого платить за каждый кусок хлеба, за каждый глоток воды.

Принцесса отпустила Лаццаро и, поспешно одевшись и закутав лицо покрывалом, вышла в сопровождении нескольких слуг из дворца. Сев в великолепный каик, она велела везти себя к Сераскириату, который находился на самом берегу моря.

По всему берегу и на ступенях мечетей виднелись группы турок. Одни читали обращение Шейх-уль-Ислама, другие говорили о перемене на престоле и военных новостях. Но вообще повсюду царствовало полнейшее спокойствие. Народ, как и все народы, надеялся, что перемена правителя поведет за собой улучшение.

Через несколько минут великолепный каик принцессы достиг берега, на котором возвышалась старая башня Сераскириата.

Комнаты главной башни уже давно служили тюрьмой для важных преступников. В окружающих строениях помещалось военное министерство, военное казначейство и жили солдаты, занимавшие караулы в здании.

Высадившись на берег, принцесса послала вперед слугу, чтобы предупредить караул, кто делает Сераскириату честь своим посещением. Но только приказание министра могло открыть ворота, и принцессе пришлось, как и всем прочим, ждать разрешения.

Министра не было в Сераскириате, но Редиф-паша, узнав о посещении принцессы, поспешил выйти ей навстречу и ввести ее в Сераскириат, уверяя, что считает за особую честь оказать услугу принцессе.

– Можешь ты свести меня к Сади-паше? – спросила его Рошана, входя на обширный двор.

– Ваше высочество желает видеть Сади-пашу?

– Да, по одному очень важному делу!

Комендант отлично знал, какие отношения существовали между принцессой и Сади-пашой.

– Я не могу колебаться ни одной минуты, чтобы исполнить желание вашего высочества, – поспешно отвечал он.

– Благодарю тебя за твою готовность к услугам, но я должна заметить еще, что хочу переговорить с Сади-пашой наедине, без свидетелей.

– И это желание вашего высочества будет исполнено.

– Тогда веди меня к пленнику!

Редиф-паша тотчас же приказал отпереть дверь башни и повел принцессу по ступеням старой каменной лестницы.

Во втором этаже также находился караул, несмотря на то, что дверь башни постоянно была заперта.

Поднявшись сюда, Редиф-паша велел отпереть комнату Сади. Принцесса знаком поблагодарила услужливого коменданта и вошла.

Сади-паша стоял у окна, заделанного решеткой, и смотрел на город, расстилавшийся у его ног.

Стук открывшейся двери заставил его обернуться.

По роскошному платью и гордой походке неожиданной посетительницы он тотчас же узнал в ней принцессу.

Рошана пришла к нему в тюрьму? Уж не была ли и она в числе заговорщиков?

– Где я тебя нахожу, Сади-паша! – сказала Рошана, подходя к заключенному.

– Арест нисколько не тяжел для меня, принцесса, – отвечал спокойно Сади. – Только сознающий себя виновным может дрожать – я же не знаю за собой никакой вины и не боюсь суда.

– И теперь ты сохранил то спокойствие и гордость, которым я с самого начала удивлялась в тебе, – продолжала принцесса. – Я пришла сюда, чтобы попытаться устроить между нами примирение! Я не хотела тебя больше видеть, я хотела ненавидеть и презирать тебя, но не могу! Какая-то неодолимая сила влечет меня к тебе! Я не могу жить без тебя, Сади! Я должна соединиться с тобой или ты погибнешь!

Страстные слова принцессы изумили Сади, он менее всего ожидал этого.

– Мой выбор уже сделан, принцесса, – отвечал он, – я женат!

– Разве это может помешать тебе протянуть мне руку? Твоя первая жена станет прислужницей в твоем гареме.

– Остановись, принцесса! Этого никогда не будет.

– Не спеши с решением, Сади! Еще раз все зависит от тебя! Новое счастье, новые почести предстоят тебе, если ты будешь мужем принцессы. Я не колеблясь говорю тебе это, так как в эту минуту решается судьба моего счастья. Если оно будет разрушено, то, клянусь тебе, та же участь ожидает и тебя! Я освобожу тебя отсюда! Я снова возведу тебя на ступени трона султана, если ты согласишься быть моим – обещаю тебе свободу и…

– Не обещай мне ничего! Я не хочу получить освобождение такой ценой! – прервал Сади. – Ты знаешь меня! Моя правота должна дать мне свободу, а не милость других, не твое заступничество!

– Может случиться, что правда не восторжествует.

– О! Тогда я буду искать средства заставить признать мою правоту, но никогда не соглашусь быть обязанным тебе!

– Ты отказываешься от моей помощи, Сади! Отказываешься ли ты так же и от моей руки? – вскричала Рошана дрожащим голосом.

– Должен ли я оставить Рецию и принадлежать тебе? Должен ли я принадлежать вам обеим? Этого я не могу! Я проклинаю многоженство как причину всех несчастий нашей страны! И какая судьба ожидала бы тогда Рецию? Ты показала уже мне это однажды, когда…

– Когда она была моей невольницей, – сказала Рошана со злобой и ненавистью.

С этими словами она гордо выпрямилась и при этом нечаянно задела головой за свисавшую с потолка лампу.

Покрывало, закрывавшее ее лицо, упало, и Сади в первый раз увидел лицо Рошаны.

Это была мертвая голова! Выдающиеся скулы, беззубый рот и глубоко ввалившиеся глаза делали сходство поразительным.

В эту минуту гнева и возбуждения принцесса не обратила внимания на то, что ее лицо так неожиданно открылось, хотя обыкновенно она старалась, чтобы никто, даже из близких слуг, не видел ее без покрывала.

Сади невольно отступил в ужасе.

– Так знай же, чью участь решаешь ты в эту минуту! – продолжала Рошана беззвучным голосом. – Последний раз протягиваю я тебе мою руку для союза и мира. От твоего ответа зависит жизнь и смерть твоего ребенка!

– Моего ребенка? Значит…

– Твое дитя в моей власти, да!

Сади вздрогнул. Эта неожиданная весть поразила его как громом.

Ему предстоял ужасный выбор: или пожертвовать Рецией, или лишиться ребенка.

– Выбирай! Говори! – вскричала принцесса в лихорадочном нетерпении.

– Оставь меня! Того нельзя назвать человеком, кто может предлагать такой выбор! Кто может полюбить женщину, говорящую такие слова! Выслушай мое последнее слово, принцесса! Я останусь всегда верен Реции.

Не говоря ни слова, принцесса закутала снова голову покрывалом и, отворив дверь, вышла.

Начальник караула встретил ее у дверей.

– Исполняй свою обязанность! – приказала принцесса повелительным тоном, указывая на дверь комнаты Сади. – Ты отвечаешь за пленника!

С этими словами она поспешно вышла из башни.

Сади долго не мог опомниться от изумления и ужаса.

«Была ли принцесса человеческим существом? – невольно спрашивал он себя. – Было ли у нее сердце, так же как и у других женщин?»

Его дитя, сокровище Реции, находится в ее руках! Это более всего ужасало Сади.

И он был пленником! Он не мог защитить, спасти своего ребенка! Никто, кроме него, не знал, где тот находится, и не мог поспешить ему на помощь! Нечего было и думать, что принцесса отступит перед убийством!

Судьба Реции также очень его беспокоила, так как он знал, что и она осталась одинокой и беззащитной, а между тем ей грозила опасность, у нее был неумолимый и жестокий враг в лице принцессы Рошаны.

В это время Реция все еще оставалась во дворце великого визиря, где она так недолго наслаждалась счастьем.

Со страхом прислушивалась она к малейшему шуму в доме. Она еще не могла найти объяснения случившемуся. Реция знала только одно, что у нее отняли ее Сади, благороднейшего человека в стране. Но что предстояло ей еще?

Слуги все покинули ее, и она оставалась одна в великолепных залах дворца, который казался теперь печальным и пустым.

Вдруг, уже поздно вечером, ей послышалось, как будто кто-то назвал ее по имени.

Она оглянулась и увидела, что на пороге залы стоит Черный гном, которой удалось пробраться во дворец, несмотря на расставленные около него караулы.

– Как! Это ты! – вскричала Реция, счастливая, что есть хоть одна душа, сочувствующая ей, которой она может высказать свое горе.

– Я знаю все! – сказала Сирра. – Оттого и пришла. Ты одна?

– Да, одна! Слуги покинули меня!

– Презренные! Но ты ничего от этого не потеряла, моя бедная, милая Реция. Возьми меня вместо них, я буду тебе верна! Часовые пропустили меня к тебе!

– Часовые? – спросила, бледнея, Реция.

– О! Не пугайся. Они только оберегают бумаги, которые здесь хранятся.

– Мне страшно с тех пор, как нет здесь моего Сади!

– Ты знаешь, куда его отвезли?

– Нет, я ничего еще не узнала, но я должна узнать, где он! Я должна быть с ним!

– Это будет трудно сделать, моя бедная Реция! – отвечала Сирра. – Заговорщики, которые боялись Сади, отвезли его ночью в тюрьму, где его теперь строго караулят.

– Ты, значит, все уже знаешь?

– Да, он в башне Сераскириата. Там, в одной из комнат наверху, находится твой муж, твой Сади! Но мужайся. Знаешь, что я хочу предложить тебе, Реция?

– Я уже решилась! Я хочу идти в башню Сераскириата. Я хочу разделить горе моего Сади!

– Я думаю, это было бы напрасным трудом. Тебя ни за что не допустят к Сади. Нет, я хочу предложить тебе другое! Мы должны освободить Сади.

– Освободить! Да, Сирра, ты права! Аллах поможет нам! Мы должны освободить Сади!

– Тише! – шепнула Сирра, приложив палец к губам. – Никто не должен слышать нас. Я боюсь, что если твоему Сади не удастся бежать, то в благодарность за все услуги, оказанные им стране, его осудят на вечное заключение, может быть даже на смерть!

Поэтому мы должны приступить к делу, не теряя ни минуты! Здесь нам нечего больше делать, Реция! Прежде всего, надо оставить этот дом. Потом мы обдумаем наш план, и я говорю тебе, что он должен нам удасться! Ты снова соединишься с Сади!

– Идем! – шепнула Реция и, набросив на себя темное покрывало, вышла из дворца в сопровождении Сирры.

Часовые, расставленные повсюду, свободно пропустили их.

 

XXVIII

Смерть султана Абдул-Азиса

Для проживания свергнутого султана был назначен Чераганский дворец, наиболее удаленный от столицы.

Жены Абдул-Азиса и султанша Валиде также были отвезены туда.

Дворец находился у самого берега Босфора, так что султан был перевезен туда водой.

Выйдя из каика, он начал ходить взад и вперед по берегу. На замечание одного из сопровождавших его офицеров, что он лучше бы сделал, если бы пошел в назначенный ему дворец, султан приказал оставить его одного.

Офицер, из сторонников Гуссейна, отошел, как бы исполняя волю султана, но вместо этого другой офицер подошел к чрезвычайно раздраженному султану и потребовал снова, чтобы тот шел во дворец.

В бешенстве султан, выхватив револьвер, стал угрожать им назойливым офицерам.

Тогда те решились оставить его в покое и ушли, расставив повсюду часовых.

Это не понравилось султану, и он тотчас же отправился в назначенный ему дворец. Тогда офицер, командовавший караулом, приказал отнять у султана саблю и револьвер, которыми тот был вооружен. Ненормальное состояние Абдул-Азиса оправдывало эту меру предосторожности. Оружие было отобрано и отослано в сераль.

С пятницы до вечера субботы у султана постоянно были припадки исступления и ярости, за которыми следовали упадок сил и полнейшее уныние и отчаяние.

Но в ночь с субботы на воскресенье солдаты, стоявшие на часах, все время слышали в саду дворца шум и дикие крики. Это Абдул-Азис кричал, требуя оружие и негодуя, что броненосцы спокойно стоят на якорях вместо того, чтобы стрелять в его врагов изо всех своих орудий.

Эта печальная сцена долго продолжалась, так что офицер, командовавший караулом, послал об этом донесение к министрам.

Это как нельзя более благоприятствовало планам заговорщиков, давая им неоспоримое доказательство расстройства умственных способностей свергнутого султана.

Немедленно по получении донесения караульного офицера враги султана собрались на совет в развалинах Кадри.

Это были Мансур-эфенди, Гамид-кади и министры Гуссейн и Рашид. Мидхат и Халиль не хотели более подчиняться бывшему Шейх-уль-Исламу и способствовать успеху его планов.

– Я созвал вас, чтобы обсудить, что должно теперь предпринять, – сказал Мансур, обращаясь к собравшимся. – Вам уже известно донесение караульного офицера. Нам надо обдумать, какие меры следует принять. Я боюсь вмешательства Европы!

– Еще большая опасность угрожает со стороны приверженцев бывшего султана, – прибавил Гамид-кади. – Пока султан жив, мы не должны упускать этого из виду! Его приверженцы могут тайно сговориться и устроить государственный переворот.

– Хуже всего то, что, пока жив старый султан, новый должен постоянно беспокоиться за свою безопасность, – заметил Рашид-паша.

– К чему так много разговоров! – вскричал Гуссейн. – Если Абдул-Азис опасен для нас, то его жизнь должна прекратиться.

– Я согласен с тобой, благородный паша! – сказал Мансур. – Она должна прекратиться.

– Но позвольте мне заметить, друзья мои, – вмешался Рашид. – Внезапная смерть Абдул-Азиса может возбудить подозрения не только в народе, но и у других государств. Ее сочтут насильственной.

– Этого не будет, если бывший султан лишит себя жизни в припадке умопомешательства, – возразил с хитрой улыбкой Мансур.

– На это у него не хватит мужества!

– Но пойми, друг мой, – сказал Гуссейн, – вовсе не нужно, чтобы Абдул-Азис сам лишил себя жизни. Нужно только, чтобы это так казалось.

– О! Теперь я понимаю слова моего мудрого друга Мансура-эфенди, – сказал с легким поклоном Рашид-паша. – Если это будет так же хорошо исполнено, как умно задумано, тогда важнейший вопрос, занимающий нас, можно считать разрешенным.

– Когда мудрый Мансур-эфенди предлагает какой-нибудь план, он обыкновенно знает уже и средства к исполнению его! – заметил Гуссейн. – Мы согласны с тобой!

– Устранение, смерть Абдул-Азиса необходима! – отвечал Мансур. – Для него самого она будет избавлением от постоянных мучений и страха, для нас же это необходимая мера предосторожности. Но необходимо, чтобы его смерть показалась всем самоубийством. Случай помог мне найти человека, который может лишить жизни так, что самое внимательное исследование не найдет следов насильственной смерти.

– Что же это, яд? – спросили все присутствовавшие враз.

– Нет, это совсем особенное средство. От него нечего опасаться даже вскрытия, тогда как почти всякий яд может быть легко обнаружен, – продолжал Мансур. – Применит его солдат – негр по имени Тимбо.

– Солдат? – спросил Гуссейн.

– Да, господин военный министр, солдат одного из вновь сформированных полков. С помощью какого-то доктора, знакомого ему, он берется умертвить султана.

– Но как же устроят они это? – спросил Гуссейн.

– Будет сделано так, как будто бы Абдул-Азис лишил себя жизни каким-нибудь оружием, которое найдут у него же в руках, – отвечал Мансур.

– Что же, можно использовать этого солдата, – заметил Рашид, – но что мы с ним сделаем, когда он кончит свое дело?

– Они оба получат награду и будут посланы в Аравию, – сказал Гуссейн. – Я берусь наблюдать за ними.

– Лучше всего, если они оба найдут смерть по дороге в Аравию, – заметил Мансур таким спокойным тоном, как будто бы дело шло о самой ничтожной и простой вещи на свете.

– Согласен! – сказал Гуссейн. – Где же тот солдат, о котором ты говоришь, мой мудрый Мансур-эфенди?

Мансур потянул за шнурок колокольчика. Вошел один из дервишей.

– Они оба тут? – спросил Мансур.

– Нет, мудрый Баба-Мансур, – отвечал дервиш, – здесь только один из них.

– Кто же?

– Солдат – негр Тимбо.

– Пусть он войдет!

Дервиш вышел, и через минуту в залу совещания вошел, униженно кланяясь, Тимбо и бросился на колени перед Мансуром.

– Где же твой товарищ-шарлатан? – спросил Мансур, в то время когда Рашид и Гуссейн внимательно рассматривали солдата. Гамид, казалось, уже знал его.

Негр вопросительно взглянул на Мансура, очевидно не понимая, что тот ему сказал.

– Я спрашиваю, где доктор, которого ты хотел взять в помощники, – повторил тот.

– А! Да, доктор! Доктор не пришел. Его не надо. Тимбо может все за него сделать!

– Но мы должны же видеть и знать, кто он такой, – продолжал Мансур. – Как его зовут?

– О! Он придет сюда! Когда ему прийти? – вскричал негр. – Тимбо отвечает за него. Он благоразумен и молчалив, как могила. Прикажи мне – и я сделаю все! Я буду смотреть за доктором.

– Этого довольно! – сказал нетерпеливый Гуссейн-паша, обращаясь к Мансуру и Рашиду.

– И ты обещаешь нам устранить свергнутого султана в его покоях без шума, осторожно? – спросил Рашид.

Негр утвердительно кивнул головой.

– Да, без шума! – сказал он.

– И никто не догадается, что он умер насильственной смертью?

– Никто! Доктор и я, мы все отлично устроим! Ни красного следа на шее, ни малейшей раны, ни яду – ничего.

– Должно сделать так, чтобы даже доктора подумали, что султан сам лишил себя жизни! – приказал Гуссейн-паша.

– Все будет сделано, как ты приказываешь, великий паша.

– По окончании вашего дела вы получите оба пятнадцать тысяч пиастров и должны будете тотчас же отправиться в Аравию, – продолжал Гуссейн.

– И это приказание будет исполнено, великий паша.

– Ступай теперь в свой полк. Завтра утром ты будешь назначен в караул к бывшему султану. Тогда тебе можно будет ввести к нему доктора, и вам будет удобно сделать ваше дело, – продолжал Гуссейн.

Негр униженно поклонился каждому из присутствующих и поспешно вышел.

За развалинами ожидал его товарищ, называвший себя доктором.

Это был не кто иной, как грек Лаццаро.

Он был одет, как и все греческие и турецкие доктора, в широкий и длинный зеленый халат, на голове у него был намотан платок, свисающие концы которого скрывали часть лица.

– Ну что, сделано? – спросил он Тимбо, когда тот вернулся из развалин. Негр кивнул головой.

– Сделано! – сказал он. – Завтра утром за работу! Я иду в караул во дворец и введу тогда тебя в комнаты султана.

– А что мы за это получим?

– Пятнадцать тысяч пиастров.

– Собачья плата за такую работу! – заметил грек. – Ты мог бы потребовать больше. Не каждый день убивают султанов. Я, право, в убытке, а ты как? Ведь я должен устроить, чтобы султан лишился сознания, иначе ничего не выйдет.

– Мы поделимся! Ты возьмешь половину – Тимбо возьмет половину.

– Идет! Я приду завтра рано утром в Чераган, и ты проведешь меня к султану.

Сообщники расстались. Негр-солдат отправился в свой полк, и еще ночью восемь человек, в числе которых был и он, получили приказание идти в караул в Чераганский дворец, где жил свергнутый султан. Тимбо был поставлен у дверей комнаты, в которой спал Абдул-Азис.

Утомленный и разбитый страшным волнением, несчастный султан к утру уснул, но ненадолго, не прошло и двух часов, как он уже проснулся. И во сне не нашел он покоя. Ему все грезились убийцы, подосланные его врагами.

Поднявшись и совершив предписанное религией омовение, он перешел в соседнюю комнату и потребовал зеркало и ножницы.

Требуемые предметы были ему принесены, и он начал подстригать себе волосы и бороду, как он обыкновенно делал каждое утро.

В эту минуту в комнату, где он находился, вошел Тимбо и за ним Лаццаро, одетый по-прежнему турецким доктором.

Султан с удивлением взглянул на вошедших незнакомых ему людей и положил около себя зеркало и ножницы, бывшие у него в руках.

– Доктор! – сказал с почтительным поклоном Тимбо, указывая на Лаццаро.

– Кто ты? Чего тебе от меня надо? Я тебя не знаю! – отвечал султан.

– Я пришел освидетельствовать состояние здоровья вашего величества! – сказал грек, подходя к Абдул-Азису.

Несчастный подумал, что это, верно, доктор, посланный султаншей Валиде, и машинально протянул руку, чтобы тот мог пощупать пульс.

В ту же минуту Лаццаро поднес к лицу султана белый шелковый платок, который был пропитан одуряющей жидкостью. Султан тотчас же лишился сознания.

Началось преступное дело.

Солдат-негр вынул из своего платья крепкую длинную иглу и воткнул ее в затылок султана так, что конец ее проник до мозга. Сон несчастного оборвала смерть. Только легкое вздрагивание обозначило этот переход.

Тимбо вынул осторожно иглу из ранки и вытер выступившую каплю крови.

Оставалось только придать смерти султана подобие самоубийства.

Лаццаро схватил лежавшие около убитого ножницы и проткнул ими жилы на обеих руках – кровь хлынула потоком. Тогда грек вложил ножницы в руку султана, чтобы казалось, будто тот сам нанес себе раны, затем убийцы вышли из комнаты так спокойно, как будто бы ничего не случилось.

Спустя несколько минут слуги вошли в комнату, где лежал султан, и отступили в ужасе, увидя его плавающим в крови. Тотчас же послали за докторами, но было уже поздно. Доктора могли только констатировать смерть Абдул-Азиса, которая, по их мнению, произошла от слишком большой потери крови.

План Гуссейна и Мансура удался вполне. Европейские доктора, призванные, в свою очередь, подтвердили то же самое, и только двое убийц могли рассказать истинную причину смерти несчастного султана.

Они были опасны, так как знали истину, и поэтому их смерть была также решена. Но близок уже был для врагов султана час возмездия.

Земная кара готова была обрушиться на их преступные головы!..