I

Мурад V – новый султан Турции

В ту же ночь, когда Абдул-Азис был принужден отречься от престола, принца Мурада приверженцы Гуссейна привезли во дворец Беглербег.

Согласно, вероятно, данному им приказанию, они не сказали наследнику престола ни куда его везут, ни что его ожидает.

Очутившись во дворце султана, принц Мурад решил, что наступил его последний час. Поэтому переход от страха и унижений к могуществу был слишком неожидан для принца.

Когда министры торжественно объявили ему о его восшествии на престол, эта весть поразила его и оглушила.

Его силы были слабы, чтобы вынести подобное волнение. Он и смеялся, и плакал, и от избытка чувств обнимал Мансура и Мидхата. Неожиданная радость едва не лишила его рассудка!

Наутро узнал он все подробности событий необычной ночи, и первым делом он приказал освободить сына свергнутого султана, принца Юсуфа, и великого шейха Гассана-бея. В остальном он во всем подчинился желаниям министров, которым он был обязан своим возвышением.

Министры освободили принца Юсуфа и определили ему для житья дворец Долма-Бахче, туда же привезены были его братья и сестры, но Гассан-бей казался им слишком опасным, и они, по совету Мансура, оставили его в каменной тюрьме старого сераля, куда он был заключен в ночь государственного переворота.

Сделавшись султаном, Мурад поспешил вознаградить тех, кто был ему верен и помогал в прошлое тяжелое время.

Но чаше всего, к сожалению, он оказывал благодеяния недостойным, вроде Нури-паши, его зятя, которого мы уже знаем как участника того рокового обеда, который стоил жизни муширу Изету.

Этот Нури-паша, которого слабый и добродушный Мурад сделал главным управителем дворца, не посовестился употребить во зло оказанное ему доверие. Впоследствии стали известны его мошеннические проделки.

Казнокрадство Нури-паши достигло таких колоссальных размеров, что, наконец, он попал под суд. Гамик-паша и сам великий визирь занялись расследованием этого дела. Было доказано похищение пятидесяти четырех лошадей, двадцати двух экипажей, двенадцати серебряных и золотых ящиков для сигар, семи осыпанных бриллиантами табакерок и множества орденов, украшенных драгоценными камнями.

Преемником Нури-паши стал Сеид-паша, директор оружейной фабрики. Он более всего был известен тем, что «потерял» в Лондоне сто тысяч франков, которые были даны ему для закупки оружия. И подобных людей назначали на высшие должности!..

Министры, свергнувшие Абдул-Азиса, достигли своей цели, захватили всю власть в свои руки. Мехмед Рушди-паша был сделан великим визирем, но истинным главой государства стал Мидхат-паша. Гуссейн Авни остался военным министром и Кайрула-эфенди – Шейх-уль-Исламом. Рашид-паша возглавил министерство иностранных дел, а Ахмед Кайзерли-паша – морское министерство.

Редиф-паша за выказанную им энергию и усердие был осыпан наградами и почестями.

Тимбо – солдат-негр – тоже не был забыт, и обещанная награда ожидала его.

Недоверчивый Мансур приказал нескольким дервишам наблюдать за убийцей султана, и в тот же вечер они сообщили ему, что солдат-негр пришел к развалинам и разговаривает у входа в них со своим товарищем доктором.

Этот доктор с самого начала вызвал подозрение у Мансура своим упорным нежеланием встретиться с ним.

Поэтому, узнав, что негр и доктор находятся у стен развалин, он поспешил к тому месту и, скрывшись за стеной, стал наблюдать за ними в отверстие старой бойницы – оттуда он мог видеть их, не будучи сам замечен.

Несмотря на наступивший уже вечер, было еще довольно светло.

Мансур не мог расслышать слов разговаривавших, но ясно видел лица, особенно солдата, лицо же доктора ему было трудно разглядеть, так как тот стоял к нему боком и головная повязка скрывала большую часть его лица.

По росту, фигуре и жестам товарищ негра тотчас же напомнил Мансуру Лаццаро.

Однако он не обратил сначала внимания на это сходство, так как был вполне уверен в смерти грека.

Но в ту минуту, когда разговор кончился и Тимбо направился ко входу в развалины, доктор обернулся лицом к стене – Мансур невольно вздрогнул. Этот доктор, помогавший в убийстве султана, был не кто иной, как Лаццаро! Он был жив!

Мансур знал, насколько опасен для него этот грек, и решение было в ту же минуту принято! Этот соучастник был гораздо опаснее негра, и поэтому он должен был умереть!

Не теряя ни минуты, Мансур поспешил возвратиться в Башню мудрецов. Едва успел он войти в залу совещаний, как дверь отворилась и вошел дервиш-привратник, чтобы доложить, что негр Тимбо хочет видеть мудрого Мансура-эфенди.

Мансур приказал его впустить.

Изгибаясь, как угорь, и униженно кланяясь до земли, Тимбо приблизился к Мансуру и бросился на колени.

– Тимбо пришел спросить тебя, мудрый и могущественный Мансур-эфенди, доволен ли ты им, – проговорил солдат.

– Ты хорошо сделал свое дело, и я очень доволен тобой, – отвечал Мансур с благосклонным видом. – Обещанная тебе награда уже готова, и ты сейчас ее получишь. Но где же твой товарищ доктор?

– Он не пришел, великий шейх, у него есть сегодня важные дела. Я честно поделюсь с ним!

– Я верю, что ты поделишься честно, но твой товарищ, которого я не знаю, поступит ли так же честно с тобой?

Тимбо взглянул с удивлением на Мансура.

– Тимбо не понимает, великий шейх!

– Я хочу сказать, поступит ли этот доктор с тобой честно и не выдаст ли он тебя и твоего поступка.

– Но, великий шейх, этим он выдаст также и самого себя!

– Ну, если он ловко поведет дело, этого, может быть, и не случится. А тебе, в случае его измены, не избежать смерти.

– Мне и ему!

– Что тебе в том, – сказал с улыбкой Мансур, – что он тоже умрет? Это не спасет тебе жизнь!

Тимбо задумался. «Великий шейх прав, скверно, когда есть сообщник!»

– Но ты посылаешь меня в Геджас! – прибавил он, обращаясь к Мансуру, и его черное лицо прояснилось.

– Ты думаешь, что будешь там в безопасности? На это тебе нечего надеяться. В случае доноса тебя будут искать повсюду и найдут. Тогда тебе не избежать виселицы как убийце султана. Все твои оправдания ни к чему не приведут.

– Но ведь Тимбо было приказано убить… – сказал в смущении негр.

– Все это так, но ты получил награду, и вся ответственность падает на тебя!

– Тогда я назову тех, кто нанял меня!

– Разве это поможет тебе? Кто станет тебя слушать, кто поверит тебе?..

Между тем Лаццаро, видя, что негр долго не возвращается, захотел узнать, что его там задержало, и, перелезши через стену, пробрался в ту часть развалин, где находилась Башня мудрецов.

Наступившая темнота помогла ему пробраться незамеченным в самую башню.

Тут, притаившись в комнате, которая соседствовала с залой совещаний, грек успел услышать часть разговора Мансура с негром.

– Ты говоришь, великий шейх, что сообщник опасен для Тимбо? – спросил негр. – Тимбо знает средство от этой опасности.

– Защити себя от измены, ты можешь рассчитывать только на себя и быть уверенным только в своем молчании!

– Да и кроме того, Тимбо не хочет делиться! – прибавил солдат, довольный, что Мансур навел его на хорошую мысль.

Лаццаро слышал все до последнего слова.

– Будь осторожен! Не делай ничего в Стамбуле, не делись здесь, так как такая большая сумма денег может выдать вас обоих, – заметил Мансур, протягивая негру кошелек с золотом.

– Благодарю тебя, великий шейх! – вскричал солдат, жадно схватив деньги и целуя край платья Мансура. – Ты милостив и великодушен, великий шейх! Сегодня же ночью мы отправляемся в путешествие! Тимбо осторожен!

– Бери свою награду и иди! Иди и молчи! Молчи и действуй! – сказал Мансур.

Тимбо поспешно исчез со своей драгоценной ношей из залы совещания. Он был вне себя от радости, что обладает такими деньгами. Он решил избавиться от опасного сообщника. Чтобы не возбудить в том подозрений, он хотел для виду поделиться, так как, убив доктора, он мог снова вернуть назад отданную половину.

Когда Тимбо подошел к деревьям, под которыми он до того разговаривал с доктором, Лаццаро был уже там.

– Ну, что? Получил деньги? – спросил он.

Тимбо кивнул головой.

– Деньги здесь! Надо ехать! – отвечал он с важным видом. – Ни одной минуты больше в Стамбуле!

– Надо ехать?

– Да, в Геджас.

– В эту же ночь?

– Сейчас!

– Но прежде нам надо поделиться.

– Дорогой. Так велел великий шейх.

– Мне все равно. Пожалуй, пойдем. Но надо достать двух лошадей, это самое главное. Ты должен купить их.

– Купить? Хорошо, я пойду куплю. Подожди меня здесь, – сказал солдат.

– Я вижу, что ты хочешь просто украсть их из конюшни в Беглербеге и потом надуть меня при дележе! – вскричал грек. – Я пойду с тобой и не отпущу тебя ни на шаг!

– Пойдем же вместе доставать лошадей, – отвечал солдат.

Оба сообщника поспешно направились к Беглербегскому дворцу, где в этот день было смятение и беспорядок из-за свержения султана. Во дворце оставались только одни слуги.

Перед самым наступлением ночи негр и грек достигли Беглербега.

Телохранители старого султана, о которых позабыли, оставались еще в своей казарме во дворце. Одни из них спокойно спали, другие от нечего делать играли в карты. Дворец совсем не охранялся. Негру и греку легко удалось войти на двор его и проникнуть в конюшни. Повсюду царствовала мертвая тишина, только из караульни слышались голоса.

Выбрав двух сильных лошадей, негр обмотал им копыта соломой и с помощью грека благополучно вывел на дорогу. Тут они, вскочив на лошадей, помчались во весь опор.

Между тем наступила ночь. Они решили воспользоваться для путешествия ночной прохладой, чтобы отдыхать в жаркое время дня, когда езда под палящими лучами солнца делается невозможной.

Сообщники выбрали караванную дорогу в Мекку, ведущую через Ангору и Анатолию, как самую ближайшую и, кроме того, хорошо знакомую Тимбо.

К утру достигли они караван-сарая, где они могли вместе с лошадьми отдохнуть и укрыться от дневного жара.

Караван-сарай не имеет ни малейшего сходства с европейскими гостиницами. Это по большей части простой деревянный сарай со стойлами для лошадей, верблюдов. Нечего и думать найти здесь какие-нибудь удобства. Каждый должен сам заботиться о себе.

Проснувшись уже после полудня, грек и Тимбо направились далее в путь.

Перед отъездом Лаццаро предложил было разделить деньги, но негр отказался, говоря, что это можно сделать и после. Он считал дележ напрасным трудом, так как твердо решил при первом удобном случае отделаться от опасного сообщника. Лаццаро не настаивал, точно так же рассчитывая скоро овладеть всеми деньгами без дележа.

Пустившись опять в дорогу, они ехали весь вечер и всю ночь. Дорога шла через лес, и они остановились отдохнуть под деревьями. Особенно Тимбо казался очень усталым, так как во время остановки в караван-сарае он выпил немного рому, предложенного ему греком, и этот совершенно новый для него напиток оказал на него сильное действие.

Привязав лошадь, Тимбо тотчас же повалился на траву и заснул. Этого только и надо было Лаццаро. Подождав, пока негр уснул крепким сном, он осторожно приподнялся и, вынув кинжал, вонзил его в сердце негра.

Удар был меток. Кровь хлынула на траву, негр открыл испуганные глаза, попытался было приподняться, но рана была смертельна, и он, испустив последний вздох, упал снова на обагренную кровью землю. Все было кончено.

– Это тебе за то, что ты позволил Мансуру уговорить себя лишить меня жизни! – проговорил Лаццаро. – Теперь коршуны съедят тебя, черная собака! Но здесь, над твоим трупом, клянусь, что тот, кто подговорил тебя, этот Баба-Мансур, последует за тобой скорее, нежели он того ожидает! Сначала этот ненавистный Сади-паша, которого я давно уже поклялся убить, а затем будет твоя очередь, мудрый и могущественный Баба-Мансур! Ты должен умереть от руки Лаццаро! Он умеет держать свои клятвы!

С этими словами Лаццаро взял кошелек с деньгами и, вскочив на лошадь, помчался обратно в Константинополь.

Несколько дней спустя купцы нашли на дороге привязанную полумертвую от голода лошадь и около нее изъеденный зверями и насекомыми труп человека.

Никто не обратил на это особого внимания, так как часто случались на этой дороге ограбления и убийства путешествующих.

 

II

Торговец розовым маслом

– Я придумала план освобождения твоего Сади, моя дорогая, бедная Реция, – сказала Сирра, возвратившись в дом старой гадалки, где Реция давно уже с нетерпением ожидала ее.

– Ты была в башне Сераскириата, Сирра?

– Да, я все там высмотрела. Очень трудно попасть в башню, так как она охраняется часовыми день и ночь. Весь Сераскириат похож на маленькую крепость; с дороги в него не легче проникнуть, чем с моря. Даже если и удастся пробраться во двор, то еще не значит, что можно пройти и в башню!

– Была ты на дворе?

– Да, но дальше меня не пустили.

– Как же удалось тебе попасть туда?

– Я спросила старого капрала Ифтара, имя которого я прежде слышала, и часовые пропустили меня. Дальше было невозможно пройти, и я осталась на дворе. Вскоре я увидала Сади-пашу, который гулял по двору в сопровождении караульного.

– Ты видела его!

– Он был печален и мрачен, но нисколько не изменился и смотрел гордо и спокойно, как и прежде. Бог знает, чего бы я ни дала, чтобы только подойти к нему или подать ему знак, но это было невозможно. Я выдала бы этим себя, а ему не принесла никакой пользы. Вскоре его отвели назад, в башню, и тут я заметила, что там стоит еще караул. Так старательно стерегут твоего Сади!

– Это доказывает только, что его враги замышляют что-то недоброе!

– Будь спокойна, моя дорогая Реция, мы сегодня освободим твоего Сади.

– При такой тройной страже, Сирра?

– Поверь мне, что нам удастся!

– Но когда? Мое сердце говорит мне, что Сади грозит страшная опасность.

– Но ведь он жив! Сегодня же вечером мы попытаемся освободить его!

– Я знаю твою ловкость, твое мужество, Сирра, но тут я сомневаюсь…

– Верь только моей любви, она сделает все возможным! – прервала Сирра. – Возвращаясь сюда, я все время думала и нашла, каким путем нам освободить Сади. Путь этот опасный, но хороший! Сегодня вечером мы пойдем обе в Сераскириат.

– Но как мы попадем туда?

– Мой отец торговал розовым маслом и опиумом, там, наверху, стоит еще ящик, в котором он возил свои товары. Этот ящик так устроен, что его можно разделить на две части, одну очень большую, а другую маленькую.

– Но к чему же нам этот ящик, Сирра?

– Выслушай, сейчас узнаешь! Ты наденешь персидский халат моего отца, повяжешь голову платком и будешь настоящим торговцем розовым маслом из Тегерана. Маленькое отделение ящика мы наполним баночками розового масла, мешочками с опиумом, янтарем, бальзамом, а в большое отделение сяду я. У меня есть маленькая двухколесная тележка, так что тебе будет легко везти меня. Когда мы проберемся в Сераскириат, я незаметно вылезу из ящика и попытаюсь пробраться к Сади и освободить его. Если это удастся, он сядет вместо меня в ящик, и ты вывезешь его из башни.

– Но что будет с тобой?

– Не беспокойся обо мне, я и одна сумею выбраться со двора.

– Это очень опасный план, но я готова, так как другого средства нет! Мы должны испытать все! Если даже нас поймают, то нам угрожает только заключение вместе с Сади.

– Я говорю тебе, что нам удастся! – вскричала Сирра, горя радостью и надеждой. – Никто и не заподозрит, кто скрывается под одеждой персидского торговца. У матери есть ключи, которыми можно открыть любые замки. Я возьму их и еще хорошую пилу, тогда легче будет освободить Сади из его темницы. Если мы вынем из ящика и последнюю перегородку, бросив все товары, то Сади легко поместится в ящике.

– Только бы он согласился бежать, Сирра! Ты знаешь, какой он гордый. Может быть, он не захочет искать спасения таким путем.

– Значит, он предпочитает быть убитым своими врагами, которые не так горды, как он? Нет, Реция, нет! Ради тебя и твоего ребенка он должен бежать.

– Дай бог, чтобы это было так! Сади слишком прямодушен, он не верит в хитрость и низость его врагов.

– Я надеюсь, что наш план удастся! Разреши мне только действовать! – отвечала Сирра, уверенная в успехе.

Не теряя ни минуты, она поспешила на галатский базар и накупила там опиуму, янтарю и розового масла. Затем она достала старый ящик ее отца и, очистив его от пыли и грязи, установила на двухколесной тележке.

Действительно, ящик был настолько велик, что Сирра легко могла в нем поместиться, и еще оставалось свободное место, где можно было устроить отделение для товаров.

Устроив ящик, Сирра достала пестрый халат и завязала голову Реции платком, так что большая часть лица ее была скрыта.

Труднее всего было с обувью, красные туфли отца Сирры были слишком велики для Реции, но и это затруднение было скоро устранено Сиррой, догадавшейся обернуть тканью ноги Реции.

– Ты теперь настоящий персидский торговец розовым маслом! – вскричала Сирра, подводя Рецию к старому небольшому зеркалу. – Теперь тебя никто не узнает.

– Ты права! – согласилась Реция, разглядывая себя в зеркале.

Сирра была полна надежды на удачу и с нетерпением ожидала наступления вечера. Что же касается Реции, то мысли о Сади придавали ей мужества и гнали все страхи. Она готова была идти навстречу опасности!

Наконец наступил вечер. Сирра и Реция поставили ящик с тележкой в лодку старой Кадиджи и поплыли на другой берег Босфора к Сераскириату.

Было еще довольно светло, и море было покрыто судами и лодками. В первый раз решилась Сирра показаться при свете. До сих пор, опасаясь преследований Мансура, она выходила из дому только ночью.

Вот лодка достигла берега, солдаты и лодочники, бывшие на берегу, с изумлением и любопытством стали рассматривать безобразного Черного гнома, но это нисколько ее не смутило.

– Розовое масло, янтарь, опиум, бальзам! – закричала Сирра, подражая крику торговцев.

Втащив тележку на берег, Реция покатила ее к Сераскириату, Сирра шла рядом с ней, так что стоявшие у берега часовые могли видеть их обеих, но едва они завернули за поворот дороги, как Сирра поспешно вскочила в ящик, так что к воротам Сераскириата подъехал один персиянин со своей тележкой.

Странствующие торговцы имеют в Турции доступ повсюду, поэтому появление Реции нисколько не удивило солдат, стоявших на часах у ворот Сераскириата. Они были очень этим довольны, так как у перса должен был быть любимый ими опиум или гашиш.

– Что, есть у тебя опиум и табак? – спросили они, когда Реция подкатила свою тележку к самым воротам.

Реция кивнула утвердительно головой и открыла маленькое отделение ящика, наполненное опиумом, бальзамом и янтарем, и подала солдатам небольшие мешочки с опиумом.

– А где же табак? – спросили те.

Реция пожала плечами и покачала отрицательно головой.

– Что ты – нем? – спросил один из солдат.

– Я охрип! – отвечала Реция, сдерживая голос. – У меня нет табаку.

– А что же у тебя тут? – спросил солдат и хотел было уже открыть большое отделение.

– Тут флаконы с духами и эссенциями! Возьмите опиум даром, только пустите меня во двор, я хочу поторговать там.

– Эй! Отопри ворота! – крикнул своему товарищу солдат, очень довольный неожиданным подарком, которого трудно было ожидать от торговца.

Ворота отворились, и Реция вкатила свою тележку на обширный двор Сераскириата.

Было уже довольно темно, так как солнце закатилось.

По двору ходили взад и вперед несколько солдат и офицеров. Тут и там стояли часовые.

Перед Рецией возвышалась старинная мрачная башня, где был заключен ее Сади.

– Дверь башни открыта? – тихо спросила Сирра.

– Нет! – отвечала Реция, наклоняясь над ящиком.

– Подъезжай потихоньку к ней, дорогая Реция, ее сейчас откроют.

Подчиняясь совету Сирры, Реция покатила свою тележку к башне.

Ее прибытие никого не удивило, только несколько солдат подошли к ней, рассчитывая купить опиума.

Прошло несколько минут, и наконец железная дверь башни отворилась. В это время меняли караулы и солдаты ужинали.

Реция воспользовалась удобной минутой и подкатила тележку к самой башне. Около нее в это время не было никого, и Сирра, поспешно выбравшись из ящика, проскользнула в дверь башни и исчезла, взбежав по ступенькам темной лестницы.

Как охотно последовала бы за ней Реция. Как хотелось бы ей увидеть снова Сади! Но наверху лестницы стоял еще караул; ловкой Сирре ничего не стоило пробраться мимо незамеченной, но Реции нечего было и думать о такой безумной попытке.

На дворе и внутри башни зажгли фонари, так как стало уже совершенно темно. Реция была почти одна и с лихорадочным нетерпением ожидала возвращения Сирры. Каждую минуту ждала она, что вот на пороге башни покажется Черный гном в сопровождении ее дорогого Сади.

Но время шло, а Сирра не возвращалась, солдаты отужинали и снова вернулись во двор. Волнение Реции было так велико, что она не обращала никакого внимания на свои товары, чем пользовались солдаты, забирая то одно, то другое.

Наконец страх овладел Рецией. Не будучи в состоянии долее ждать, она подошла ко входу в башню и начала подниматься по лестнице. Никто ее не удерживал.

Вдруг до нее донесся какой-то неясный шум. Она прислушалась, и ей показалось, что слышатся слова: «Гуссейн-паша идет! Принцесса идет в башню!»

Ужас объял Рецию.

Уж не ослышалась ли она? Нет! Голоса приближались, и слова «Гуссейн-паша» и «принцесса» были ясно слышны.

Зачем могла прийти еще раз в башню Рошана? Уж не боялась ли она, что Сади удастся соединиться с Рецией? Уж не предчувствовала ли она близость последней?

Реция хотела выйти из башни, но было уже поздно. Не успела она спуститься с нескольких ступеней, как принцесса вошла уже в башню в сопровождении Гуссейна-паши.

Каждое слово их было слышно Реции, ее отделяло от них только несколько шагов. Она принуждена была схватиться за стенку, чтобы не упасть. Реция понимала, какой страшной опасности подвергается в эту минуту: узнай ее принцесса – и все погибло.

Наконец они поравнялись, но принцесса прошла молча мимо, бросив только подозрительный взгляд на персидского торговца. Реция вздохнула свободно. Гуссейн-паша также не обратил на нее внимания и продолжал подниматься вверх по лестнице вслед за солдатами, несшими фонари.

Но Реция слишком рано радовалась своему спасению. Как ни было закутано лицо торговца, все-таки принцессе бросилось в глаза ее сходство с ее соперницей, и этого было достаточно.

– Стой, благородный паша! – вскричала, останавливаясь, Рошана. – Заметил ты этого перса?

– Который сейчас прошел мимо нас, ваше высочество?

– Да, того самого! Это не мужчина!

– Не мужчина? – спросил с изумлением Гуссейн.

– Это была переодетая женщина, мой благородный паша, – сказала принцесса.

– Слова вашего высочества изумляют меня, я не понимаю, зачем могла прийти сюда женщина.

– Чтобы проникнуть к заключенному Сади-паше! Чтобы освободить его с помощью этого переодевания! Мне кажется, что я узнала в этой женщине жену Сади-паши!

Эти слова произвели сильное впечатление на Гуссейна. Он поспешно взошел на лестницу и приказал стоявшим в первом этаже караульным схватить находящегося там персидского торговца.

В это время Реция, собрав все силы, поспешно сбежала вниз по лестнице.

Можно было подумать, что за ней гнались фурии.

Она бросилась к выходу, не думая уже о своем ящике с товаром.

Но железная дверь башни была заперта!

Все пути к спасению были отрезаны, и в ту же минуту до слуха Реции донеслось приказание Гуссейна-паши.

 

III

Битва

После бесчисленных схваток с переменным успехом войска Абдулы Керима-паши продвинулись вперед. Несмотря на мужество маленькой сербской армии, ей не удалось остановить наступление турок.

В это же время черногорцы одерживали победу за победой, и их пример еще более воодушевлял сербов и поднимал их дух…

Места, где происходили военные действия, были совершенно опустошены. Повсюду, где ни проходили турки, оставались груды развалин и трупов. Невозможно описать все жестокости, которые они совершали, особенно черкесы и башибузуки.

Черкесы и башибузуки зверски мучили раненых и пленных сербов.

Предстояло большое сражение.

Турки расположились на отлогой возвышенности за укреплениями, в миле расстояния от них развернули и сербы свою боевую линию. Они хотели разбить турок и отбросить их назад, за границу Сербии.

Им нужна была решительная победа! Разве могла геройская горстка сербов сдержать напор превосходящих сил врага! Даже если бы им удалось выйти победителями из этой битвы, уничтожить стоящие против них силы, то ведь и тогда через какое-то время турки получили бы подкрепление, так как азиатские орды были неистощимы. Между тем сербы давно уже выставили в поле все способное носить оружие население.

В турецком войске, благодаря стараниям Мансура, ходили по полкам дервиши, проповедуя беспощадную войну полумесяца против креста.

Что могли сделать там и сям появлявшиеся золотые маски? Им удавалось повсюду убирать агитаторов Мансура – никто не знал, куда они пропадали, вчера еще ходили они по лагерю, проповедуя священную войну, а сегодня их уже не было, они исчезали бесследно. Но это мало помогало! Мрачный дух Мансура овладел умами, и никакая земная власть не могла положить предел ужасам и жестокостям. Даже турецкие генералы объясняли, когда им жаловались на жестокость солдат, что таков обычай в турецком войске, и они не хотят и не могут его изменить…

Наступил день битвы.

На рассвете выступили сербские колонны.

Генерал Черняев любил длинные боевые линии, и поэтому армия сербов была растянута между тремя деревнями.

Взошло солнце и осветило поле битвы, рассеяв последний утренний туман. Турецкие батареи заговорили и встретили нападающих убийственным огнем.

Сербские военачальники предвидели этот маневр и отрядили часть кавалерии для нападения на неприятельские батареи с фланга.

Но турецкие генералы вовремя заметили это, и, прежде чем сербы успели принудить к молчанию батареи, отряд арабов, как белое облако, бросился им навстречу, и началась страшная схватка, кончившаяся наконец тем, что сербы раздались в обе стороны и открыли таким образом поспешно сооруженные батареи, которые открыли огонь по арабам и обратили их в беспорядочное бегство.

Этот легкий маневр изменил ход битвы. Сербские всадники, освободившись от своего врага, бросились на помощь своим пешим отрядам и так ударили во фланг турецкой пехоты, что та дрогнула и начала отступать. Но турецкий главнокомандующий был бдителен и успел послать вовремя в дело резервы. Это остановило наступление сербов, и завязался кровопролитный рукопашный бой, продолжавшийся с переменным успехом в течение нескольких часов.

В это время левое крыло сербов оказалось в очень опасном положении. Турки развернули здесь свои главные силы, чтобы отбросить значительно выдвинувшиеся вперед войска сербов и принудить к отступлению всю армию.

Большая часть турецкой кавалерии бросилась на сербов, и последние, несмотря на свое геройское мужество, принуждены были отойти к деревне. Здесь они засели в дома, за разрушенные стены и заборы и встретили нападавших таким убийственным огнем, что те, после нескольких неудачных попыток, отступили.

Взбешенные упорным сопротивлением, турки выдвинули орудия, и через час вся деревня была уже объята пламенем.

Тогда турки снова бросились вперед с дикими криками, надеясь на этот раз уничтожить ненавистных врагов.

Потери сербов были ужасны! Уцелевшие от ядер и осколков собрались на церковном дворе, обнесенном каменной стеной, и решились здесь защищаться до последней капли крови.

Увидя, что число врагов ничтожно, турки удвоили усилия и, устилая церковный помост грудами трупов, ворвались наконец за ограду.

Сербы принуждены были отступить.

Но в эту минуту к ним подоспело подкрепление; с новыми силами бросились они вперед, и перевес снова перешел на их сторону. Турки принуждены были оставить деревню.

Наступил вечер, и темнота разделила сражающихся. Ни та, ни другая сторона не имела решительного перевеса. Враги сохранили свои прежние позиции. Правда, левое крыло сербов было оттеснено назад, но зато на правом крыле была взята одна турецкая батарея.

После диких криков боя и грома выстрелов наступила глубокая тишина. Только кое-где раздавались одиночные выстрелы да слышались крики часовых.

На рассвете следующего дня турки перешли в наступление, так как в течение ночи они получили подкрепление. Утомленные сербы едва могли сдерживать напор врагов.

Напрасно офицеры вели в огонь свои отряды, напрасно поощряли их личным примером – силы были слишком неравны.

Несмотря на отчаянное мужество, сербы были сломлены и отступили с поля битвы. Но это не было поспешное, беспорядочное бегство. Они отступали шаг за шагом, каждую пядь земли туркам приходилось брать с бою.

Облитое кровью поле битвы осталось во власти турок, и на него ринулись дикие орды черкесов и башибузуков, которые слишком трусливы, чтобы принимать участие в битвах, обыкновенно они находились в тылу регулярных войск и занимались только грабежом.

Ночью в лагере турок появился пляшущий дервиш, посланный Мансуром. Это был уже знакомый нам ходжа Неджиб, ставленник Мансура, который наблюдал в доме софта за предсказательницей и объявил его помешанным.

– К чему щадите вы трупы гяуров! – проповедовал он. – Разве вы не знаете, кто они? Они неверные собаки! Ступайте и отрубите им головы. Пусть видят гяуры, что значит подымать оружие против пророка! Дело ислама должно победить, и все противники его должны погибнуть!

С такими словами переходил он от одного отрада к другому, от палатки к палатке, разжигая фанатизм полудиких варваров.

Зверская ярость овладела турками, и они бросились с дикими криками вслед за Неджибом на поле сражения, где лежали раненые сербы.

Луна скрылась за облаками, чтобы не быть свидетельницей зверств этих варваров.

Вдруг в самый разгар адских зверств среди обезумевшей толпы появилась Золотая Маска. Она не произнесла ни слова, только молча прошла по полю битвы, но и этого было достаточно. Черкесы и башибузуки в ужасе бросились бежать во все стороны.

На следующее утро солдаты, занимавшиеся уборкой трупов правоверных, нашли труп ходжи Неджиба.

Таинственная смерть положила конец его преступной жизни.

 

IV

Таинственный суд

Два дервиша вышли поспешно из развалин Кадри. Казалось, им были даны какие-то важные поручения.

– Куда ты идешь? – спросил один другого.

– В Галату! А ты?

– В Сераскириат к Гуссейну-паше с письмом от мудрого Баба-Мансура.

– Знаешь ты, что это за письмо?

– Это совет или приказание умертвить Сади-пашу, бывшего великого визиря свергнутого султана. А тебе что поручено, Гаким?

– Я должен пойти в дом старой гадалки Кадиджи и привести дочь ее в Чертоги смерти. Так приказал мудрый Баба-Мансур.

– Она не пойдет за тобой!

– Тогда мне велено принести ее хоть мертвую, – отвечал Гаким.

Это было вечером того дня, когда Сирра и Реция пытались освободить Сади.

Дойдя до морского берега, дервиши расстались. Товарищ Гакима понес письмо Мансура в Сераскириат, а Гаким сел в каик и велел лодочнику везти себя в Галату.

Каикджи думал, что сделал богоугодное дело, которое не останется без награды. Он не знал, с какой преступной целью ехал Гаким в Галату.

Медленно и осторожно прошел дервиш по улицам Галаты и подошел к старому деревянному дому Кадиджи, возвращения которой напрасно ожидала Сирра.

В доме было тихо и темно. Между тем наступила уже ночь. Не слыша ни малейшего движения в доме, Гаким подошел к нему с твердым намерением проникнуть в жилище и захватить Черного гнома мертвой или живой.

Мансур велел привести Сирру не только для того, чтобы, завладев ею, устранить опасное для него лицо, но и потому, что он надеялся от нее узнать, где скрывается Реция, которая, по его мнению, должна была знать о сокровищах калифов и могла дать объяснение таинственной записке, найденной им в пирамиде. Сверх того, он надеялся, что, может быть, Реция нашла убежище у Черного гнома, и таким образом ему удастся овладеть сразу обеими.

Как мы уже знаем, эта надежда могла оправдаться, если бы Сирра и Реция в этот вечер не пошли в Сераскириат для исполнения своего смелого плана.

Подойдя к двери, дервиш прислушался. Внутри слышался легкий шорох и звук голосов. Но ведь, может быть, он ошибался. Может быть, в доме были только большие водяные крысы, которых водилось много около воды и которые довольно часто проникали в дома.

Гаким не знал страха. Он сам был ужасом для всех тех, кто имел несчастье навлечь на себя гнев Мансура и подвергнуться его преследованиям.

Он осторожно нажал рукой на дверь, она не была заперта и тотчас же отворилась. Внутри дома царствовал глубокий мрак, но Гаким, не колеблясь, вошел, зная, что его глаза скоро привыкнут к темноте.

Заперев дверь, он протянул руки, чтобы ощупью идти далее, как вдруг почувствовал, что около него стоит кто-то.

Гаким вздрогнул.

– Кто тут? – спросил он тихо.

В ту же минуту он почувствовал, что его схватили и набросили ему что-то на голову. Он хотел бежать, сопротивляться, но было уже поздно. Его руки были связаны.

– Кто вы? Чего вы от меня хотите? – вскричал он, делая отчаянные усилия, чтобы освободиться. – Пустите меня!

– Молчи, Гаким! – раздался глухой голос. – Мы искали тебя! Мы должны отвести тебя на суд.

Эти слова произвели страшное впечатление на дервиша. В ту же минуту он перестал сопротивляться и, дрожа, упал на колени.

– Это ты! Золотая Маска! – вскричал он в ужасе. – Эти слова слышал и дервиш Саиб перед своей смертью.

– Молчи и поднимись! Я поведу тебя! – отвечал тот же голос.

Дервиш молча повиновался. Он почувствовал, как кто-то взял его за руку; дверь отворилась, и пахнуло свежестью ночного воздуха.

Уже раз слышал Гаким, что один из слуг Мансура попал в руки Золотой Маски, этого таинственного существа, которое было так страшно для всех тех, кто был виновен перед Богом и людьми.

Но тогда Гаким не верил этому, считал басней, выдумкой, и вдруг ему пришлось убедиться в своей ошибке таким странным и ужасным образом. Он, никогда ничего не боявшийся, чувствовал теперь, что страх леденит кровь в его жилах.

– Куда ты ведешь меня? – спросил он дрожащим голосом.

– Не спрашивай! Молчи! – раздалось в ответ.

Между тем он чувствовал, как его привели к берегу моря, посадили в лодку и после долгого переезда заставили выйти на берег.

Пройдя еще несколько шагов, его проводник остановился: очевидно, они достигли цели.

– Дервиш Гаким здесь! – сказал кто-то.

– Сними с него повязку и развяжи ему руки! – послышался чей-то голос.

В ту же минуту, как бы по волшебству, повязка исчезла с глаз Гакима, и он почувствовал, что его руки свободны.

Вокруг него на камнях сидели семь человек в зеленых головных повязках и с узкими золотыми полосами на лбу.

Ужас объял Гакима при виде этих таинственных существ, совершенно похожих одно на другое, сидевших молча и неподвижно.

Он раньше слышал о Золотой Маске и знал по рассказам ее наружность, но тут перед ним была не одна, а семь Золотых Масок.

И где он был? В каких-то развалинах, так как кругом кое-где еще стояли уцелевшие стены.

– Гаким, дервиш из развалин Кадри! – раздался вдруг глухой голос. Одна из Золотых Масок заговорила. – Мера твоих преступлений переполнилась. Ты обвиняешься в том, что умерщвлял невинные жертвы в Чертогах смерти. Сознаешься ли ты в этом?

– Это ты, Золотая Маска! Сжалься! – вскричал дервиш, падая на колени. – Я сознаю свою вину, но все, что я делал, я делал по приказанию моего повелителя, всемогущего Баба-Мансура.

– Ты обвиняешься далее, Гаким, дервиш из развалин Кадри, – продолжала Золотая Маска, – в том, что бичевал софта Ибама, пока смерть не избавила его от незаслуженных мук. Сознаешься ты в этом?

– Да! Да! Я сознаюсь! Но сжалься! Это велел мне Баба-Мансур!

– Далее, ты обвиняешься в том, что проник сегодня в дом гадалки Кадиджи с намерением захватить или убить несчастную дочь ее…

– Я этого не сделал! – прервал дервиш умоляющим голосом. – Я этого не сделал!

– Ты не сделал этого, так как ты был прежде схвачен, но это было твое намерение и желание. Сознаешься ли ты в этом?

– Выслушай меня! Это не было моим желанием! Меня посылал Баба-Мансур.

– Вы слышали все, братья мои! – сказал говоривший, обращаясь к своим шестерым товарищам. – Теперь я спрашиваю вас: виновен ли Гаким, дервиш из развалин Кадри, в преступлениях, которые могут быть искуплены только смертью?

– Нет! – сказала одна из Золотых Масок.

– Нет! – повторили остальные.

– Значит, ему следует другое наказание? – продолжал обвинитель.

– Да! Пусть он будет изгнан! – раздалось в ответ, и эти слова были повторены всеми Масками.

– Как! Вы не убьете меня? Вы пощадите меня! – вскричал дервиш, который думал уже, что наступил его последний час.

– Отведите его в подземелье! – приказал обвинитель.

В ту же минуту дервиш почувствовал, что ему снова набросили на голову какую-то повязку, закрывшую ему глаза, и повели.

В это время издали Гаким услышал знакомый ему голос Лаццаро. Преступник, которому суждено было появиться перед таинственным судом после дервиша, был грек.

У него точно так же были завязаны глаза и связаны руки.

– Кто вы? Куда вы меня ведете?! – кричал грек в бессильном бешенстве. – Вы, верно, слуги Мансура, который поклялся убить меня потому, что я знаю много о его преступлениях! Но горе ему, если он осмелится убить меня!

В это мгновение с его глаз упала повязка, и он увидел себя в кругу семи Золотых Масок.

Неописуемый ужас овладел им.

– Как! Это вы? – прошептал он еле слышно. – Я в ваших руках?

– Лаццаро, грек по рождению, слуга принцессы Рошаны и Мансура-эфенди, – послышался глухой голос обвинителя. – Мера твоих преступлений переполнилась. Ты обвиняешься в том, что убил сына толкователя Корана Альманзора и положил его на базарной площади, чтобы могли подумать, будто он убит в драке.

– Откуда вы это знаете? – вскричал в ужасе Лаццаро.

– От нас ничего не скроется. Сознаешь ли ты свою вину? Ты молчишь – это молчание есть также ответ. Ты обвиняешься далее в поджоге дома муэдзина Рамана, отца Сади-паши, и в преследовании дочери Альманзора! Сознаешься ты в этом?

– Я любил ее! Я хотел обладать ею! – вскричал грек. – Страсть делала меня безумным.

– Далее ты обвиняешься в покушении на убийство дочери галатской гадалки Кадиджи, а также в том, что вместе с солдатом-негром Тимбо убил бывшего султана Абдул-Азис-хана.

– Аллах! – вскричал в ужасе Лаццаро, как будто бы он был мусульманином. – Вы знаете все. Вы всеведущи. Вы убьете меня.

– Сознаешься ты в своей вине? – продолжал обвинитель.

– Вы знаете все! – сказал грек после минутного молчания. – Что может скрыться от вас, всемогущих и всеведущих. Разве поможет мне ложь? Вы знаете мои поступки лучше, чем я сам. Я в вашей власти. Я знаю, что мне не избежать смерти…

– Молчи, грек! – прервал обвинитель. – Отвечай на заданный тебе вопрос. Твоя участь еще не решена. Вы слышали все, братья мои, – продолжал он, обращаясь к остальным таинственным судьям. – Теперь я спрашиваю вас, виновен ли грек Лаццаро в преступлениях, которые может искупить только смерть?

– Да! Он виновен! Пусть он умрет! – послышался глухой голос одной из Золотых Масок.

Грек отчаянно вскрикнул.

– Он виновен! Он должен умереть, – повторили остальные.

Лаццаро видел, что он погиб, если ему не удастся с помощью какой-нибудь хитрости добиться хотя бы отсрочки казни.

– Пусть он умрет, – заключил обвинитель. – Имеешь ли ты что-нибудь сказать, грек Лаццаро?

– Ваше решение справедливо, я это чувствую! – отвечал Лаццаро с притворным смирением и покорностью. – Я знаю, что ничто уже не может спасти меня, что мне не избежать смерти! Поэтому я хочу теперь высказать вам, всемогущим, все, что лежит у меня на душе. Выслушайте мои последние слова, последние желания! Я ненавижу Мансура всеми силами души! Что значу я со всеми моими преступлениями в сравнении с ним! Разве худшие из них не сделаны по его приказанию? Разве вся эта война не дело его рук? Кто такой Лаццаро в сравнении с этим дьяволом? Дитя! Ученик! Я ненавижу его, как моего смертельного врага, который уже два раза пытался убить меня. Мне хотелось бы перед смертью видеть его наказанным, выдать его в ваши руки!

– Час Мансура скоро пробьет! И он не избегнет наказания! – сказал обвинитель.

– Но вы могли бы иметь во мне страшного для него свидетеля! – продолжал Лаццаро. – Если вы хотите исполнить мое последнее желание, то вы дадите мне свободу, хотя бы на самое короткое время. Я хочу только выдать вам Мансура! Мысль о мщении не даст мне умереть спокойно!

– Хорошо, казнь твоя будет отсрочена, грек Лаццаро! – раздался глухой голос обвинителя. – Но не думай, что ты можешь избежать наказания.

– Как могу я подумать об этом? Разве вы не всеведущи! – вскричал грек.

– Ступай, но через семь дней возвратись! При малейшей попытке бежать ты будешь наказан смертью! – раздался глухой голос обвинителя.

Снова на глаза Лаццаро была надета повязка, и его повели вон из развалин.

Когда, наконец, он почувствовал себя свободным и снял повязку, то увидел себя в пустынном месте далеко от города.

В ту же ночь дервиш Гаким был отвезен на «Калисси» – большой корабль, который отходил в Индию и должен был отвезти туда в изгнание дервиша.

 

V

В башне Сераскириата

Мы оставили Рецию в ту минуту, когда она увидела, что железная дверь башни заперта и ей отрезаны все пути к спасению.

Солдаты уже спускались с лестницы, еще минута – и она погибла!

Но вдруг у нее блеснула неожиданная мысль – она поспешила к ящику с товаром, отворив его большое отделение, влезла в него и закрыла за собой крышку.

Это было делом одного мгновения. В ту же минуту солдаты сбежали вниз и, увидя, что нижний этаж пуст, отперли железную дверь. Они бросились во двор, думая, что персу удалось выбраться из башни прежде чем дверь была заперта.

Второпях охрана забыла запереть за собой дверь, и это помогло спастись Реции: подождав, пока солдаты удалились от башни, она вылезла из ящика и спряталась вблизи башни.

Через несколько минут стражники возвратились в башню, и тут одному из них бросился в глаза ящик перса, стоявший недалеко от лестницы.

– Смотри-ка, он позабыл свой ящик! – крикнул солдат своим товарищам.

– Это он нарочно сделал! – заметил другой.

– Погляди-ка, что там у него?

Первый солдат открыл крышку ящика.

– Пусто! Ни одной штуки!

– Хитрый перс! Оставил пустой ящик и убежал!

Солдаты не захотели больше искать и донесли Гуссейну-паше, что торговца нигде нет.

– Ваше высочество, можете быть спокойны, – сказал с дьявольской усмешкой Гуссейн, – Сади-паше не удастся бежать! Я думаю, что он не переживет эту ночь!

– Разве его думают умертвить? – спросила Рошана.

– Я боюсь, что это так! – отвечал Гуссейн.

– Если такой приговор произнесен, то он и должен быть исполнен! – сказала мрачно принцесса.

Вслед за тем Гуссейн проводил Рошану через двор Сераскириата к экипажу, поджидавшему ее у ворот.

Спустя какое-то время в комнату, где жил Сади, вошли два офицера в сопровождении нескольких солдат и объявили ему, что ему отведено другое помещение.

Войдя в новую, хорошо освещенную и убранную комнату, Сади был приятно удивлен. Он подумал, что его, верно, перевели сюда для того, чтобы предоставить ему больше удобств; значит, о нем заботились, и это было добрым знаком.

В комнате стоял диван, стол и прочая мебель, более всего бросалась в глаза роскошная постель с балдахином.

Едва дверь закрылась за вышедшими офицерами, как подушка кровати пришла в движение.

Сади с удивлением взглянул на постель, и в ту же минуту из нее показалась Черный гном.

– Это ты, Сирра? Как ты сюда попала? – спросил изумленный Сади.

– Тише! Не так громко, благородный паша, – прошептала Сирра, подходя к Сади.

– Что теперь делает Реция? Где она? Ты видела ее? – спросил Сади.

– Она здесь, в башне!

– Здесь? Возможно ли это!

– Мы хотим освободить тебя в эту ночь, благородный паша. Не бойся ничего! Реция переодета персидским торговцем.

– Переодета! Но если ее узнают? Какой безумный поступок. Через несколько дней меня, наверно, освободят, может быть, даже завтра!

– Ты не покинешь никогда этой тюрьмы, если тебе не удастся сегодня ночью бежать.

– Что значат твои слова?

– Тебя затем и перевели в эту комнату, чтобы умертвить сегодня ночью. Сам Аллах внушил нам мысль попытаться спасти тебя, завтра было бы уже поздно!

– Но почему ты думаешь, что меня хотят убить?

– Военный министр Гуссейн-паша, Рашид-паша и Баба-Мансур решились умертвить тебя. Я слышала, как говорили об этом два офицера. Они входили в эту комнату; и мне удалось пробраться сюда вслед за ними. Таинственная смерть угрожает тебе! Я знаю только, что тот, кто проведет хотя одну ночь на этой постели, погиб. Офицеры назвали многих, которых умертвили таким образом.

Сади был храбр, он не раз доказал свое мужество в многочисленных сражениях и не отступил бы ни перед какой явной опасностью, но перед таинственной смертью, грозившей ему таким необъяснимым образом, его мужество не устояло.

– Мы должны бежать сегодня ночью! – шепнула Сирра. – Если ты не хочешь бежать для спасения своей жизни, то беги ради Реции, чтобы избавить ее от мучений и страха. Я принесла много ключей и пилу, нам легко будет отворить дверь, и я уверена, что нам удастся пробраться на свободу, несмотря на многочисленную стражу.

– Хорошо, пусть будет по-твоему…

– Благодарю тебя за эти слова!

– Мы попытаемся бежать, но я не думаю, чтобы нам удалось обмануть бдительную стражу.

– Можно обмануть самый бдительный караул.

– Да, ты права! Это доказывает твое присутствие здесь.

Сирра вынула связку ключей и, подкравшись осторожно к двери, начала по очереди вставлять их в замок, пробуя найти подходящий.

Вдруг послышались приближающиеся шаги. Кто-то шел в комнату Сади, или, быть может, был услышан стук ключей, несмотря на всю осторожность Сирры.

Едва успела она отскочить и спрятаться снова за кроватью, как дверь отворилась.

Вошел капрал и принес пленнику корзинку с хлебом и шербетом.

Поставив свою ношу на стол, он тотчас же вышел, пожелав Сади спокойной ночи.

Сирра вышла из-за кровати и снова начала пробовать ключи; но все ее старания были бесполезны – ни один из них не подходил.

Между тем наступила полночь.

В коридоре слышались шаги. Видно было, что пленника стерегли очень тщательно. О бегстве нечего было и думать, и Сирра стала такой же пленницей, как и Сади.

– Ты не веришь, что тебе грозит опасность? – шепнула Черный гном. – Мы можем сейчас убедиться в этом. Ляг на постель, как будто бы ты спишь, я спрячусь около и буду наблюдать. В этой постели скрыта гибель. Погаси свечи, и мы будем ждать, что будет.

Сади последовал совету Сирры и, погасив свечи, бросился на постель.

Не прошло и четверти часа, как он увидел при слабом свете, проникавшем через узкое окно, что балдахин постели зашевелился и начал тихо и бесшумно опускаться.

– Берегись! – шепнула Сирра.

– Я не сплю! – тихо отвечал Сади.

– Опасность близка. Балдахин должен опуститься и задушить тебя на постели. Высунь свою голову так, чтобы она осталась на свободе, иначе ты погиб.

Наконец балдахин опустился так низко, что коснулся Сади, и тот вдруг почувствовал, что громадная тяжесть давит его грудь.

Он едва мог дышать, и не будь его голова свободна, он, наверно, был бы задушен.

Прошло около четверти часа, и балдахин снова заколебался. Он стал медленно подниматься и вскоре возвратился на прежнее место; в ту же минуту у дверей послышались шаги.

– Сделай вид, как будто бы ты задушен! – шепнула Сирра, поспешно скрываясь за постелью.

Дверь отворилась, и на пороге показался Гуссейн-паша в сопровождении адъютанта и двух солдат, несших свечи.

Сади лежал как мертвый. С каким удовольствием крикнул бы он негодяям, что он жив и что будет время, когда он отомстит своим врагам. Но мысль о Реции удержала его, и он притворился мертвым.

– Да, ты прав, – сказал Гуссейн, обращаясь к адъютанту. – Он умер! До утра пусть он останется лежать здесь. – С этими словами Гуссейн невольно взглянул на балдахин постели. Казалось, при виде этой адской машины его охватил ужас, так как он поспешно отвернулся и молча вышел из комнаты пленника.

Некоторое время слышны были удаляющиеся шаги, затем все стихло.

 

VI

Благородное сердце

Всю ночь Реция напрасно прождала возвращения Сирры. Наконец стало рассветать. Ей нельзя было более оставаться в Сераскириате, не подвергая себя опасности быть узнанной, и поэтому она скрепя сердце подошла к воротам, выходившим на берег, думая тут выйти на свободу.

Солдаты, стоявшие у ворот, были очень удивлены, увидя так рано персидского торговца.

– Как ты сюда попал? – спросил один из них Рецию.

– Я пришел сюда еще вчера, – отвечала Реция, стараясь изменить голос. – Но я опоздал и должен был ночевать на дворе.

– Без разрешения караульного офицера никого нельзя выпускать! – закричал солдат. – Назад!

– Но ведь вы видите оба, что я торговец.

– Кто бы ты ни был, но мы тебя не пропустим.

Реция увидела, что ей здесь ничего не добиться, и повернула назад.

Обойдя башню, она направилась к другим воротам, выходившим на дорогу, думая тут попытать счастья.

Солдаты, стоявшие здесь, видели уже накануне персидского торговца.

– Как? Ты опять сюда пришел? – спросил один из них, обращаясь к Реции.

– Я пришел еще вчера вечером! Я торговец розовым маслом.

– Да, я тебя знаю, я купил у тебя вчера опиума. Куда же ты девал свой ящик?

– Я сейчас расскажу тебе, что со мной случилось! Твои товарищи требовали опиума, а у меня его больше не было.

– Как, ты все распродал?

– Все! Где же мне было достать опиума. «Ну, так принеси нам еще, а пока мы оставим в залог здесь твой ящик», – сказали твои товарищи. – Я думал, что они шутят, и ждал до вечера, пока не заснул, но теперь я вижу, что они, пожалуй, и в самом деле не отдадут мне ящика, вот я и хочу поэтому сходить за опиумом.

Солдаты рассмеялись.

– Да, ты прав! – сказал один из них. – Принеси-ка еще опиума, нам тоже его надо.

– Так вы пустите меня.

Солдат отпер ворота, Реция вышла, и тяжелая дверь снова за ней захлопнулась. Она была свободна!

Что она должна была сделать, чтобы освободить Сади и бедную Сирру?..

Но оставим Рецию и войдем в тюрьму, где был заключен Гассан.

Свержение султана вызвало у него страшный гнев против заговорщиков, при известии же о смерти Абдул-Азиса им овладели ярость и бешенство, и он поклялся отомстить изменникам, убийцам султана.

Его гнев и ненависть покажутся нам справедливыми, если мы вспомним, что Гуссейн-паша постоянно старался выказать султану свою преданность, что это он предложил оставить престол принцу Юсуфу, так как надеялся выдать дочь свою за принца, и поэтому свершение этого плана обещало ему неисчислимые выгоды. Когда же надежды его не сбылись и брак расстроился, он сделался злейшим врагом султана. Мансур был еще хуже его. Рашид тоже не лучше. А эти трое и были душой заговора!

Из трех друзей, казавшихся опасными заговорщикам, на свободе остался один Зора-бей, но против него они не смели действовать открыто, так как он был очень любим в лондонском дипломатическом кружке, а при тяжелом положении Турции необходимо было поддерживать дружеские отношения с Англией.

Как мы уже знаем, Мурад V тотчас по восшествии на престол велел освободить принца Юсуфа и выразил желание видеть его.

Желание султана было немедленно исполнено, и принцы встретились первый раз после перемен, происшедших в их положении.

Не ненависть и гнев, а только одна печаль о потере отца была написана на бледном лице принца Юсуфа, когда он вошел в звездный дворец Мурада.

– Я призвал тебя, – начал Мурад, – чтобы сказать, что ты совершенно свободен и тебе нечего опасаться. Ты можешь на выбор занять один из босфорских дворцов.

– Благодарю вас, ваше величество за эту милость, – отвечал Юсуф. – У меня нет никакого желания, мне все равно, где ни жить!

– От покойного султана осталось тебе в наследство несколько дворцов, они неотъемлемо твои, и я оставляю их за тобой. Твой цветочный дворец хорош летом, но для зимы, я думаю, тебе приятнее будет дворец Долма-Бахче. Надеюсь видеть тебя при моем дворе. Я хочу изменить прежние отношения между султаном и принцами.

– Прием вашего величества доставляет мне большое утешение в несчастиях, которые на меня обрушились, – отвечал Юсуф, в глазах которого блеснули слезы. – Вы можете понять всю глубину моей печали…

– Я знаю все! Аллах свидетель, что я невиновен в случившемся, – прервал Мурад дрожащим от волнения голосом. – Меня так же, как и тебя, ужаснули страшные события в Черагане! Не в моей власти было предупредить их!

– Я не сомневался в этом ни одной минуты! – вскричал Юсуф.

– Может быть, у тебя есть еще какое-нибудь желание, – продолжал султан. – Скажи мне, и я исполню его.

– Для себя мне ничего не нужно, ваше величество, но я воспользуюсь милостью вашей для одной дорогой мне особы.

– Мне уже давно известно твое благородное сердце, Юсуф. За кого же ты просишь?

– У меня был адъютант, которого я любил и доверял ему, как самому себе. У него было много врагов, и при перемене правления он пострадал более всех. Он томится теперь в каменной тюрьме сераля. Я говорю про великого шейха Гассана!

– Ты вскоре увидишь его свободным. Я сам сейчас напишу приказ о его освобождении, – сказал Мурад.

С этими словами он подошел к письменному столу и, написав приказ, передал его растроганному Юсуфу.

С драгоценной бумагой в кармане поспешил принц освободить своего несчастного друга.

До сераля было далеко, и только около полуночи Юсуф приехал туда.

Повеление султана отворило перед ним все двери, и спустя несколько минут он уже входил в тюрьму, где был заключен Гассан.

Гассан не спал. Мысли о мщении не давали ему ни минуты покоя. Только при виде входящего принца его мрачное лицо немного прояснилось.

Он вскочил, бросился навстречу Юсуфу и заключил его в свои объятия.

– Я принес тебе свободу, Гассан-бей! – вскричал принц, сияя радостью. – Я пришел, чтобы вывести тебя отсюда.

Но эти слова не обрадовали Гассана. Его лицо снова омрачилось.

– Кому обязан я этой свободой, принц? – спросил он. – Министрам? Изменникам?

– Тише, Гассан! Сам султан написал повеление освободить тебя!

– Это другое дело! Тем людям я не хотел бы ничем быть обязанным, но от султана я могу принять свободу. Благодарю тебя за помощь, принц. Освобождение поможет мне исполнить долг мести!

– Что с тобой, Гассан? Твой вид и твои слова пугают меня. К чему такие мрачные мысли?

– И ты еще спрашиваешь, Юсуф! Разве не моя обязанность наказать презренных изменников, отомстить за несчастного султана его низким врагам!

– Это погубит тебя!

– Что значит моя жизнь, Юсуф? Я с радостью пожертвую ею для мщения!

Принца ужаснули мрачные слова Гассана, он поспешил выйти с ним из сераля, где их могли слышать доверенные заговорщиков.

– Ты слишком возбужден, друг мой! – сказал Юсуф, когда они вышли на дорогу. – Пожалей себя! Не торопись на дело, которое может погубить тебя! Обещай мне…

– Не требуй от меня никакого обещания, Юсуф, – прервал Гассан, – я не дам его!

– Значит, я увидел тебя свободным только для того, чтобы лишиться вновь? Иди лучше за мной в мой цветочный дворец и будь моим лучшим другом, как и прежде.

– В твой прекрасный дворец? Нет! Оставь меня на свободе, Юсуф.

– Но куда же ты хочешь?

– На улице Мустафы есть большая гостиница.

– Ты хочешь жить там? Но отчего же не хочешь ты жить со мной в моем дворце? – спросил печально Юсуф.

– Не сердись на меня за это, принц. Так будет гораздо лучше!

В это время они достигли улицы Мустафы. Принц не мог расстаться с Гассаном, ему казалось, что он его теряет навеки. Он долго ходил, разговаривая с ним, взад и вперед перед гостиницей, пока, наконец, не наступило утро и первые лучи восходящего солнца не осветили бесчисленные минареты Стамбула.

– Прощай теперь, принц. Благодарю тебя за твою любовь, за свободу, которую я получил благодаря тебе, – сказал Гассан, прощаясь с Юсуфом.

– Я вижу, что ты хочешь расстаться со мной навсегда! – вскричал принц.

– Нет, решительный час еще не наступил, – отвечал твердым голосом Гассан. – Мы еще увидимся!

Они распрощались. Гассан вошел в гостиницу, а принц медленно и задумчиво пошел по пустынным еще улицам.

Это было утро того дня, когда Реция счастливо успела выйти из башни Сераскириата.

Юсуф шел по узкой улице, проходившей мимо ворот Сераскириата. В ту минуту, когда он был уже недалеко от башни, он увидел, что ворота отворились и из них вышел какой-то человек, по-видимому торговец-перс.

Принц не обратил бы на это никакого внимания, если бы в жестах и походке перса не было чего-то особенного.

Только несколько шагов разделяли их, как вдруг перс при виде принца вздрогнул и остановился. Черты его показались Юсуфу знакомыми, несмотря на повязку, закрывавшую большую часть лица.

– Как? Это ты, Реция! – вскричал принц, узнавая девушку. – К чему это переодевание?

– Тише! Заклинаю вас, ваше высочество, – прошептала Реция умоляющим голосом, боязливо оглядываясь по сторонам, как бы опасаясь, что слова принца будут кем-нибудь услышаны. – Аллах привел тебя сюда! – продолжала она. – Я в горе и опасности!

– Что же случилось с тобой? Говори!

– Сади-паша, мой муж, находится в башне Сераскириата.

– Твой муж? Да! Да! Теперь я помню! Он свергнут в немилости.

– И я пробралась в башню, чтобы освободить его.

– Какой безрассудный поступок!

– Не укоряй меня, принц! Я сделала это для моего мужа, чтобы спасти его! В ту ужасную ночь, когда мы были разлучены, я просила, чтобы мне позволили разделить заключение Сади, но все мои просьбы были напрасны!

Когда Реция рассказала о своей попытке освободить Сади, принц был тронут до глубины души этой высокой, самоотверженной любовью.

– Ты не должна падать духом! Я помогу тебе, – сказал он мягким, ласковым голосом. – Если я не могу назвать тебя моей, то я хочу, по крайней мере, видеть тебя счастливою. Я помогу тебе освободить Сади из этой башни.

– Ты хочешь это сделать, принц? – вскричала Реция. – Как? Ты хочешь помочь мне?

– Клянусь тебе, что сделаю все возможное, чтобы дни твоего горя скорее прошли!

– Тогда все будет хорошо! Если ты мне поможешь, Сади скоро будет на свободе.

– Не надейся очень на меня! Моя власть теперь ничтожна! Но, во всяком случае, я сделаю все, что от меня зависит. Теперь посоветуемся, как нам надо действовать.

– Благодарю тебя, принц! Предчувствие не обмануло меня – я всегда доверяла тебе, как другу! Твое благородное сердце победило!

 

VII

Новые опасности

Когда Гуссейн-паша вышел из комнаты Сади, убедившись, что адская машина хорошо делает свое дело, дверь была снова заперта.

Сади поднялся с постели. С помощью Сирры он счастливо избежал опасности, но все-таки еще находился во власти врагов, поклявшихся погубить его.

Когда шаги в коридоре замолкли, Сирра выбралась из своего убежища.

– Они уверены теперь в твоей смерти, благородный паша, – шепнула она с торжествующим видом. – Эта весть скоро дойдет и до часовых, так что, я думаю, тебе легко будет обмануть их и бежать.

– Но каким образом?

– Вера в призраки поможет тебе! Я отопру сейчас дверь, ты завернешься в простыню, как в саван, и пройдешь по коридору. Часовые не осмелятся остановить тебя. Они решат, что это привидение.

– Нет, Сирра, такие средства мне противны! – прервал Сади. – Я никогда не решусь на это!

– Но против врагов, которые замышляют убить тебя, хороши всякие средства.

– Я презираю обман!

– Значит, ты лучше останешься здесь? Подумай о Реции!

– Да, ты права, она ведь еще в башне, мы должны бежать, но не так, как ты предлагаешь, может быть, нам удастся спастись и не прибегая к обману.

С этими словами Сади подошел к столу, на котором находилась корзина с пищей и шербет, принесенные для него солдатом, и, взяв стакан шербета, стал пить, так как его начинала уже мучить жажда.

Едва Сирра заметила это, как бросилась к Сади и вырвала у него из рук стакан.

– Что ты делаешь! – вскричала она в ужасе.

– Почему же мне не пить, если мне хочется?

– Ты разве не знаешь, что твои враги всячески стараются погубить тебя. Может быть, этот шербет, эти фрукты, все это отравлено!

– Ты слишком подозрительна!

– Не пей ни одной капли более, Сади-паша, умоляю тебя! Ты уже выпил немного, но, к счастью, только несколько глотков, так что, быть может, это не будет для тебя смертельно.

Сирра снова принялась подбирать ключи, и наконец, подпилив слегка один из них, ей удалось отпереть дверь.

– Теперь с помощью Аллаха попытаемся сойти вниз, к Реции.

Сирра осторожно открыла дверь. В коридоре царил полумрак, так как свет проникал в него только из главного коридора, который был освещен.

В эту минуту должно было решиться, удастся или нет смелый план Сирры.

Осторожно ступая, Сирра и Сади дошли до главного коридора, но дальше следовать не было никакой возможности. Коридор был ярко освещен, и по нему ходили взад и вперед двое часовых.

Невозможность пройти незамеченными была слишком очевидна. Враги Сади стерегли его даже и тогда, когда они были уже уверены в его смерти.

Оставалось только вернуться назад.

– Мы должны подождать до утренней смены часовых, – сказала с тяжелым вздохом Сирра, запирая снова дверь комнаты Сади. – Может быть, тогда нам удастся пройти.

– Бедная Реция! – проговорил печально Сади.

– Я хочу, по крайней мере, попытаться пройти к ней, – продолжала Черный гном, – и передать ей весть о тебе. Я все еще надеюсь, что нам удастся счастливо выбраться отсюда. Тут есть другой коридор, рядом с главным, может быть, по нему можно дойти до лестницы. Но все-таки придется перейти и через главный коридор. Я одна смогу прошмыгнуть, а ты навряд ли…

– Ты думаешь, что я слишком неловок?

– Нет, благородный паша, но ты слишком высок и твои шаги далеко слышны.

– Однако мы сделаем еще одну попытку.

– Конечно, я пройду вперед и буду наблюдать. Может быть, во время смены караула нам удастся пробраться к лестнице. Тогда ты оденешься персидским торговцем, Реция сядет в ящик, и вы выйдете на свободу.

С этими словами Сирра отворила снова дверь и исчезла в коридоре.

Неожиданное горе ждало ее, когда она вернулась в комнату, где оставался Сади. Он лежал на полу, как мертвый.

Сирра бросилась к нему – Сади лежал бездыханный, сердце его не билось.

Шербет! Сирра тотчас поняла, в чем дело, она не ошибалась, говоря, что враги Сади не побрезгают никакими средствами, чтобы только избавиться от него. Шербет был отравлен.

Ужас и отчаяние овладели Сиррой. Она не знала, что делать.

Прежде всего она решила предупредить Рецию о происшедшем несчастии и для этого пробралась осторожно к лестнице. Воспользовавшись происходившей в это время сменой часовых, сбежала в нижний этаж башни.

Но все ее поиски были бесплодны, ящик с тележкой был еще в башне, но Реция исчезла.

Это еще более увеличило ужас и смятение Сирры. Обыкновенно она отличалась хладнокровием и решительностью, но в эту минуту она не знала, что делать, на что решиться.

Между тем железная дверь башни была снова заперта, и Сирре на оставалось ничего, как только вернуться в комнату, где был заключен Сади.

В ту минуту, когда она вошла в нее, в коридоре послышались шаги, дверь отворилась, и вошел капрал с тремя солдатами. Сирра не успела спрятаться за подушками постели, капрал заметил, как при входе его что-то черное промелькнуло, в комнате.

– Возьмите мертвого пашу и снесите его вниз, – приказал капрал солдатам. Те поспешно повиновались.

– Не заметили вы, что здесь кто-то был, когда мы вошли? – спросил капрал.

– Да, мне кажется, что кто-то спрятался за подушками, – заметил один из солдат.

– Клянусь бородой пророка, я отыщу этот призрак! – вскричал капрал и, обнажив свою саблю, начал протыкать ею подушки.

В ту же минуту Сирра с быстротой стрелы выскочила из своего убежища и, толкнув капрала так, что тот упал на постель, бросилась вон из комнаты мимо изумленных часовых.

На подушках виднелась кровь. Сабля капрала ранила Сирру.

– Ого! У привидения есть кровь! – вскричал капрал. – Но что это такое было? Это не человек! Держите его!

– Это походило скорей на какого-то чертенка! – заметил один из солдат.

– Вон он там бежит! – прибавил другой, указывая рукой в направлении, по которому убежала Сирра.

Солдаты не могли преследовать бежавшую, так как они несли Сади-пашу, и капрал один бросился вслед за ней, потрясая саблей.

– Держите! Держите! – крикнул он двум солдатам, стоявшим на часах в главном коридоре.

– Что такое случилось, капрал? – спросили те, с изумлением глядя на своего бегущего начальника.

– Держите его! – кричал капрал. – Разве вы не видели черта, который выскочил из комнаты Сади-паши?

– Он не может никуда убежать, – вскричал один из солдат, – дверь внизу заперта!

Вслед за тем все трое бросились в погоню за Сиррой.

Началась дикая охота. Сирра летела как стрела по мрачным коридорам и переходам башни, и за ней с криками неслись преследователи.

Добежав до конца одного из коридоров, Сирра бросилась в полуоткрытую дверь и взбежала по узкой и крутой лестнице в верхний этаж башни. Через минуту солдаты были уже у лестницы.

– Он вбежал наверх! – вскричал капрал.

– Там нам не найти его, – сказал один из солдат.

– Почему?

– Там слишком много комнат и разных закоулков.

– Все равно! Мы должны во что бы то ни стало поймать его. Вперед!

Рана, полученная Сиррой, сильно ее мучила, упорное преследование истощило ее силы, так что наконец она была загнана в угол и схвачена солдатами.

– Девушка! Урод! – вскричал капрал, разглядывая ее. – Как она могла попасть в комнату паши? Заприте ее в одну из пустых комнат, – приказал он, обращаясь к солдатам, – пусть она посидит тут, пока не узнаем, кто она и как сюда попала.

Солдаты повиновались.

 

VIII

Замужество леди Страдфорд

– Вы пришли, Зора, вы исполнили мою просьбу, несмотря на все случившееся! – воскликнула леди Страдфорд, встречая Зору в саду своего дома. – Благодарю вас за это!

– Как мог я обидеться на вас за поступки человека, который кажется мне проклятием вашей жизни! – отвечал Зора, целуя руку Сары.

– Проклятие моей жизни! – повторила печально Сара. – Я хочу поведать вам о всех событиях моей жизни, чтобы вы могли судить, достойна ли я ваших симпатий.

– Это доверие, Сара, служит мне новым доказательством, что вы принимаете мои чувства.

– Вы узнаете мою жизнь. Вы первый человек, которому я решаюсь раскрыть мою душу! Перед другими я скрываю мое горе, так как они или не поняли бы его, или не поверили. Свет так легко готов бросать камни в одинокую беспомощную женщину. Узнав свет, я стала ненавидеть, презирать его. Меня называли авантюристкой, я же нашла наслаждение в дипломатических интригах, нити которых я умела захватить в свои руки. Но сейчас вы все узнаете, Зора, и я верю, что ваше сердце поймет меня!

– Шесть лет тому назад, – начала свой рассказ Сара, – я жила с моей матерью, леди Кей, в нашем замке Кей-Гоуз.

– Как? Кей-Гоуз, этот рай, принадлежал вам?

– Да, он принадлежал моей матери, у которой я была единственной дочерью. Моя мать была слаба и больна и думала тогда, что ее дни сочтены. В это-то время и появился в Кей-Гоузе адмирал и сумел завладеть полнейшим доверием моей матери. Она так была очарована им, что, даже не пытаясь разузнать, что он за человек, решилась отдать ему меня в жены. В то время адмирал был уже в отставке и пользовался сомнительной репутацией, но никто не смел осуждать его открыто, так как он был известным бретером. И этого ничего не знала моя мать! Никто не сказал ей, да она никого и не спрашивала! Мне было тогда всего шестнадцать лет, и, не будучи приучена к самостоятельности, я повиновалась во всем матери, нисколько не думая о моей будущей судьбе. Я вышла за адмирала, и мы поселились в этом доме, который был подарен мне матерью; кроме того, адмиралу она дала значительную сумму денег. Я была так беспечна и неопытна, что меня нисколько не интересовало, как велика была эта сумма и что надо с ней сделать. Я удивилась только, когда через несколько месяцев стали появляться люди со счетами, по которым не было заплачено. Адмирал сумел еще раз обмануть меня относительно своего состояния и положения в свете, но я начала уже смутно понимать, что мне никогда не полюбить этого человека и что, отдав ему руку, я слепо пошла навстречу несчастью. Мало-помалу это становилось для меня все очевиднее, и наконец передо мной открылся целый лабиринт обманов и низостей. Тогда во мне все изменилось, и виной этому стал человек, не постыдившийся принести меня в жертву своим целям. Вы не знаете, что я тогда вынесла! Если бы вы знали меня ребенком, вы были бы напуганы происшедшей во мне тогда переменой!

– Если бы я вас тогда знал, Сара! – сказал тихо Зора.

– Зятю леди Кей, – продолжала после минутного молчания Сара, – ростовщики Лондона открыли огромный кредит, и адмирал вел самую разнузданную жизнь, нисколько не заботясь обо мне. В это время моя мать была при смерти, но и от нее не укрылись поступки адмирала, и она перед смертью успела спасти меня от нищеты, написав в завещании, что все свое состояние она оставляет мне одной. Тут адмирал, узнав, что не имеет никакого права на оставленные мне богатства, пришел в бешенство и не постыдился даже сказать мне в лицо, что он женился на мне только ради моего состояния.

– Этот презренный недостоин, чтобы солнце освещало его, недостоин жизни! – вскричал в негодовании Зора.

– Не успели похоронить мою мать, как меня со всех сторон осадили кредиторы адмирала. Одна за другой обрушивались на меня ужасные вести. Я узнала тогда, что адмирал надавал фальшивых векселей, и должна была продать Кей-Гоуз, чтобы только спасти мое имя от бесчестия. Но это нисколько не остановило адмирала, он постоянно требовал от меня новых сумм, так что наконец, я принуждена была просить о расторжении нашего брака. Дело решилось в мою пользу. Адмирал согласился возвратить мне свободу, но за большую сумму денег, и я, было, думала уже, что избавилась от его преследований. Но моя надежда оказалась тщетной, я уезжала в Париж, потом в Брюссель, но адмирал всюду находил меня и требовал деньги. Наконец он довел меня до того, что я ради средств к существованию сделалась исполнительницей тайных дипломатических поручений, одним словом, тем, кем вы знали меня в Константинополе.

– Но чего же хотел от вас этот презренный после того, как вы все ему отдали?

– Он думал, что у меня есть еще деньги, и хотел угрозами заставить меня отдать их ему. Недавно получила я наследство от одного дальнего родственника. Едва узнал об этом адмирал, как бросился ко мне, как жадный коршун, чтобы вырвать у меня и это. Я поделилась с ним. Но к чему это привело? Не прошло и нескольких месяцев, как я узнала, что адмирал подделал не только мою подпись, но и подпись герцога Норфолка. Герцог хотел замять это дело из уважения ко мне, но я потребовала суда. Мое терпение истощилось, и я хочу, чтобы суд избавил меня от позора носить имя этого презренного.

– Да, вы правы, Сара. Все, все потеряли вы по вине этого негодяя…

– Идут! – прервала вдруг Сара. – Кто это? Боже! Это он! Адмирал!

– Отчего вы так испугались, Сара? – спросил Зора-бей. – Я с вами, и в моем присутствии адмирал не осмелится оскорблять вас!

– Вы не знаете его, Зора! Прошу вас, оставьте меня!

– Не просите, Сара. Это было бы трусостью и только поощрило бы адмирала к новым дерзостям.

– Он подходит… уже поздно!.. Боже мой! Я боюсь…

– Чего вы боитесь?

– Я боюсь за вас!

– Благодарю вас за эти слова, Сара, но теперь я прошу вас оставить меня одного с адмиралом, – сказал Зора-бей.

– А! – вскричал адмирал подходя, слегка пошатываясь. – Моя жена с офицером, да еще опять с турецким! Мне очень приятно, миледи, что я еще раз застал вас в обществе вашего нового поклонника!

– Остановитесь, милостивый государь! – прервал в негодовании Зора-бей. – Нам надо свести старые счеты, но только не в присутствии этой дамы!

– Почему же нет? – сказал, смеясь, адмирал. – Эта дама может все слышать.

– Извините, миледи, но я должен вас оставить, – сказал Зора, обращаясь к Саре.

– Что вы хотите делать? – спросила она в испуге.

– Не бойтесь ничего, миледи, – отвечал Зора. – Предоставьте мне действовать! Не угодно ли вам пойти со мной в эту боковую аллею, – продолжал он, обращаясь к адмиралу.

Тот повиновался и последовал за Зорой.

– Что хотите вы сообщить мне? – спросил он.

«Что вы негодяй, которому не избежать тюрьмы!» – хотел сказать Зора, но удержался.

– В моей власти было бы, – сказал он, – отдать вас первому полицейскому за ваш поступок в Олд-Кентской таверне, но из уважения к миледи…

– Ха, ха, ха! Из уважения!.. – засмеялся адмирал. – Уж не думаете ли вы, что я, тоже из уважения к миледи, стал бы щадить вас, если бы мне пришла фантазия влепить вам в лоб пулю!

– Я предупрежу ваше желание. Я хотел послать к вам моего секунданта, графа Варвика, но теперь вынужден сам передать вам мой вызов!

– Как? Что? Вызов?

– Конечно! Вас, я думаю, это удивляет, так как вы сознаете, что недостойны такой чести, не так ли? Я предоставляю вам выбор оружия и место, сам же назначаю только время. Я хотел было кончить все сегодня вечером, но так как вы теперь не в нормальном состоянии, то я откладываю дуэль на завтра. Рано утром мы можем встретиться.

– Согласен! – вскричал адмирал. – Пистолеты! Двадцать шагов! В парке Уэмбли! Девять часов!

– Согласен! И оружие?

– Я привезу с собой. Вы захватите доктора.

– Мой секундант граф Варвик. Кто же ваш?

– Я еще не знаю! Я поищу.

– Значит, я буду ожидать вас завтра утром, в девять часов, в парке Уэмбли.

С этими словами Зора холодно поклонился и вышел из сада.

Адмирал, в первую минуту выказавший храбрость и решительность, казалось, не ожидал такой скорой и решительной развязки.

После ухода Зоры он несколько раз молча и сосредоточенно прошелся по саду, затем вышел и, сев в карету, поехал к другу своему, капитану Гризби, – капитану без корабля и команды.

С этим Гризби адмирал переговорил о предстоящей ему дуэли, и тот согласился не только сопровождать адмирала в парк, но и привезти пару пистолетов, внешне совершенно одинаковых, но из которых стрелял хорошо только один…

Наутро противники сошлись, как было условлено, на краю парка Уэмбли.

– Что скажете вы про попытку примирить противников? – спросил капитан Гризби, обращаясь к графу Варвику.

– Мой друг Зора-бей, – отвечал Варвик, – ни при каких условиях не согласится на примирение.

Слуга капитана принес ящик с пистолетами и положил его на находившийся вблизи каменный стол. Граф и капитан зарядили пистолеты и отмерили условленные двадцать шагов.

Капитан Гризби, верный своему обещанию, сумел выбрать исправный пистолет, предоставив Варвику другой, плохо стрелявший.

– Первый выстрел принадлежит адмиралу! – объявил капитан, когда оружие было вручено противникам. Секунданты и доктор отошли в сторону.

– Готово! – скомандовал капитан. – Дуэль начинается! Адмирал стреляет! Раз, два, три!

Выстрел глухо раскатился под тенистыми деревьями парка.

– Кровь! – вскричал капитан, поспешно бросаясь к Зоре, на щеке которого показались капли крови.

– Ничего! – отвечал тот хладнокровно.

– Да, это пустяки, царапина! – сказал граф Варвик, также подошедший в это время.

– Готово! – скомандовал снова капитан. – Дуэль продолжается! Господин офицер стреляет! Раз, два, три!

Снова раздался выстрел, но последствия были совершенно неожиданны.

Зора хорошо прицелился, так что адмирал, пораженный пулей в грудь, упал без чувств на землю, но в то же время пистолет разорвало и ранило руку Зоры.

Рана адмирала казалась более опасной, и поэтому доктор поспешил прежде к нему, чтобы наложить наскоро перевязку, которая позволила бы перевезти адмирала в ближайший госпиталь.

– Что это значит? – спросил Зора графа Варвика. – Смотрите, сюда приближаются несколько человек.

– С виду они похожи на полицейских.

– Уж не донесено ли о нашей дуэли?

Граф Варвик вышел навстречу приближавшимся, и они объявили ему, что им поручено арестовать бывшего адмирала Страдфорда, обвиняемого в подлоге и подделке векселей.

– Адмирал опасно ранен, – отвечал Варвик. – Его отвезут сейчас в госпиталь.

В это время доктор и капитан с помощью слуг понесли адмирала к карете, полицейские последовали за ними.

Через несколько часов Зора, Варвик и доктор были уже в Лондоне, где рука Зоры была тщательнее перевязана, причем оказалось, что рана гораздо опаснее, чем сначала казалось, и даже угрожает сделаться смертельной.

 

IX

Приказание принцессы

На другой день после неудачной попытки Реции освободить Сади Лаццаро снова явился к принцессе.

– Я принес тебе важное известие, – сказал он. – Новость, которой ты не ожидаешь!

– Если твоя новость стоит награды, ты получишь ее! – отвечала Рошана.

– Такие новости не часто встречаются, ваше высочество, – продолжал грек. – Я видел сегодня труп.

– Труп? Что значат твои слова?

– Да, труп! И как ты думаешь, чей, принцесса? Труп Сади-паши! Он лежит теперь в караульной комнате.

– Сади-паша умер? – спросила принцесса, казалось, испуганная тем, чего она так страстно желала. – Ты лжешь!

Лаццаро заметил действие, произведенное его словами на принцессу.

– Я думал, что ты желаешь его смерти, – сказал он, – что тебе приятнее видеть его мертвым, чем в объятиях прекрасной Реции. Но, может быть, я ошибся? Однако мне кажется, принцесса, что для тебя лучше, что он мертв. Подумай только: если бы Сади-паша соединился снова с Рецией, если бы он нашел своего ребенка, что бы ты тогда сказала?

Рошана молчала.

– Или, может быть, ты думаешь, – продолжал грек, – что Сади не удалось бы найти ребенка? Тогда, значит, ты не знаешь Сади!

– Молчи! Я не хочу тебя слушать! – вскричала гневно Рошана.

– Прости, принцесса, если я сказал что-нибудь тебе неприятное, я не хотел этого! Я хотел только передать тебе весть…

– Бери свои деньги и ступай! Я хочу остаться одна! – приказала Рошана, бросив греку несколько золотых монет.

– Лаццаро повинуется! Благодарю за твое великодушие! – сказал грек и, накинув на голову свое покрывало, поспешно скрылся, подобрав брошенные ему деньги.

Тотчас после его ухода принцесса поспешно позвонила.

Вошла Эсма, ее доверенная невольница.

– Где дитя, которое я тебе поручила? – спросила ее принцесса.

– Оно у садовницы, ваше высочество! – отвечала Эсма.

– Оно должно погибнуть! – приказала Рошана. – Возьми его, снеси на берег и там, привязав к нему камень, брось в море!

Привыкшая к безусловному повиновению, невольница не посмела возразить ни слова и молча вышла из комнаты принцессы.

Но через четверть часа она вернулась с ребенком на руках и бросилась к ногам Рошаны.

Дитя не подозревало о готовящейся ему участи и, улыбаясь, смотрело на принцессу.

У Эсмы слезы выступили на глазах. Она чувствовала, что у нее не хватит мужества лишить жизни невинное существо.

– Сжалься, принцесса! – вскричала она дрожащим голосом. – Сжалься над ребенком! Смотри, как он улыбается тебе!

– Что? – крикнула в гневе Рошана. – Как смеешь ты говорить это! Или ты хочешь умереть вместе с ребенком? Берегись!

Эсма знала характер своей госпожи, знала также, что турецкие законы не наказывают за убийство рабов. Она покорилась, поняв, что просьбы и мольбы не тронут принцессу.

– Я повинуюсь твоему желанию, повелительница, – сказала Эсма. – Я твоя слуга, и воля твоя для меня закон!

– Ночь наступает, ступай скорее на берег! – приказала принцесса.

Эсма взяла на руки ребенка и, закутав его платком, вышла из дворца, чтобы исполнить приказание принцессы.

До берега моря, где можно было бы незаметно бросить несчастного ребенка, было далеко, и когда Эсма достигла его, была уже ночь.

Между тем небо заволокло облаками, душный, неподвижный воздух предвещал бурю. На горизонте мелькала молния, и слышались глухие раскаты грома.

Подойдя к берегу, Эсма развернула платок и вынула из него ребенка. Наступила решительная минута!

Надо было исполнить приказание принцессы; но в тот момент, когда Эсма хотела уже бросить ребенка в волны, в ней снова заговорила жалость. Она чувствовала, что не в состоянии лишить жизни несчастное дитя.

После некоторого колебания Эсма положила маленького Сади в тростник, решившись оставить его на произвол судьбы: если ему суждено умереть, думала она, волны унесут его, если же нет, то его, наверно, найдет какой-нибудь сострадательный человек, как некогда малютку Моисея.

Но тут ее объял страх при мысли, что кто-нибудь из слуг принцессы, может быть, следит за ней и донесет о ее поступке.

Вдруг сверкнула молния и разразился страшный гром, оглушивший Эсму.

В страхе и ужасе, не владея более собой, она бросилась к берегу и, положив Сади в стоявший вблизи челнок, столкнула его в воду.

Сделав это, она бросилась бежать, как бы преследуемая фуриями.

Между тем предоставленный волнам челнок медленно плыл, покачиваясь, в открытое море.

 

X

Отчаяние

В маленьком старом доме старой Кадиджи у окна стояла Реция и с нетерпением ждала возвращения принца Юсуфа.

Проводив ее сюда, принц отправился в Сераскириат, чтобы узнать о судьбе Сирры и Сади и попытаться освободить их.

Час проходил за часом, а ни принца, ни Сирры не было; нетерпение и беспокойство Реции росли с каждой минутой.

Наконец ей послышался отдаленный плеск весел по воде.

Спустя несколько минут послышались чьи-то приближающиеся шаги, кто-то открыл дверь. Реция поспешила навстречу вошедшему.

Это был принц.

Волнение Реции было так велико, что она не заметила печального выражения лица Юсуфа.

– Какую весть приносишь ты мне, принц? – спросила она.

Юсуф хотел постепенно приготовить Рецию к ужасному известию, которое он принес ей. Он видел Сади лежащего мертвым.

– Я надеялся на лучшее, – сказал он, – я надеялся, что мне удастся сделать что-нибудь для освобождения Сади-паши.

– Значит, твои старания были бесплодны? Не печалься об этом, принц! Я уверена, что рано или поздно истина восторжествует и заслуги моего Сади будут вознаграждены! Видел ты там Сирру?

– Нет!

– Был ты у Сади?

– Да, я был у него.

– Ты говорил с ним?

– Нет, я только видел его!

– Ты видел только? Что это значит?

– Я ужаснулся!

– Ты ужаснулся? Что случилось? Мой Сади болен?

– Он, должно быть, внезапно захворал.

– И теперь? Что значит твой мрачный вид, принц? Теперь? Говори! Не скрывай от меня ничего! Мой Сади умер? Они убили его?

– Я надеюсь, что его еще можно спасти!

– Ты надеешься… его еще можно спасти… – сказала Реция дрожащим голосом. – Он умер! Умер!

Ужасная весть, казалось, поразила ее как громом.

– Я не думаю, чтобы он умер, моя бедная Реция. Он только лежит без чувств! Он скорее похож на спящего! Я просил Редифа-пашу послать за доктором, и он согласился.

– Благодарю тебя, принц! – беззвучно сказала Реция. Ее глаза были сухи, ни один крик горя или отчаяния не вырвался из ее груди. Горе было слишком велико, чтобы его можно было высказать словами, облегчить рыданиями. – Я хочу просить у тебя еще одной милости, принц, – продолжала она через какое-то время, когда, казалось, снова овладела собой. – Это мое последнее желание! Дай мне увидеть Сади-пашу! Сведи меня к нему!

– Я боюсь, что это только еще более опечалит тебя.

– Будь спокоен, принц, не жалей меня! Реция знает, что ей надо делать. Исполни, умоляю тебя, мою просьбу! Сведи меня к Сади! Я хочу в последний раз его увидеть!

– Хорошо! Пусть будет по твоему желанию! Но еще раз повторяю, не отчаивайся, может быть, Сади еще можно спасти!

Реция не верила словам принца, она приняла их за желание утешить.

– Как должна я благодарить тебя за твою доброту, принц! – сказала Реция. – Но если молитва истерзанного горем сердца может принести счастье, то тебе оно должно скоро улыбнуться. Когда это наступит, вспомни о несчастной дочери Альманзора, которая для того только узнала счастие, чтобы потерять его навеки!

– Что это значит? Это похоже на прощание, Реция! Что ты хочешь сделать? Я предчувствую несчастие. Нет! Я не могу вести тебя в Сераскириат.

– Отчего же нет, принц? Не отступай от твоего первого решения. Кто хочет умереть, тому не надо для этого особенного места, – сказала Реция с почти неземным спокойствием. Казалось, внутри ее произошел какой-то переворот.

Принц не решился более противоречить и вышел из дома старой гадалки в сопровождении Реции. Потом они сели в каик принца, который скоро привез их к Сераскириату.

Но что давало Реции такое мужество, такую силу переносить горе? Это была мысль о том, что она скоро соединится с Сади, так как она решилась умертвить себя у его трупа. Ее смущала сначала мысль о сыне, но она знала, что Сирра будет для него второй матерью и станет без устали его отыскивать. Еще несколько минут, думала она, и конец всем земным горестям!

Мысль, что Сади, быть может, еще жив и его еще можно спасти, не приходила ей в голову. Она была уверена в его смерти, и у нее было только одно желание: соединиться с ее дорогим Сади.

Наконец каик остановился, принц помог Реции выйти, и они пошли ко входу в Сераскириат.

Часовые знали принца и, кроме того, видели его раньше в сопровождении Редифа-паши, поэтому они не осмелились остановить его и беспрекословно отперли ворота.

Дверь башни была открыта, и принц ввел свою спутницу в караульную комнату.

Наступила решающая минута.

Посреди обширной комнаты стоял диван, на котором лежал недвижим, как мертвец, Сади. Но что это значило? Уж не вечерние ли лучи солнца окрашивали его лицо? Его щеки не были бледны! На его лице не было ни малейшего выражения боли и мучений. Он скорее походил на спящего, чем на мертвого. Казалось, что вот сейчас откроются его полуприкрытые глаза и он поднимется с дивана.

Но Реция не обратила на все это внимания. Она видела только, что ее Сади лежал перед нею безжизненный, и, бросившись около него на колени, спрятала лицо свое на его груди.

Уважая ее печаль, Юсуф остановился в отдалении, не желая мешать ей в эту торжественную минуту.

Отчаяние овладело Рацией, и она без колебаний и страха готовилась расстаться с жизнью.

Она вынула спрятанный на груди маленький кинжал и, глядя в лицо Сади, твердой рукой вонзила его себе в сердце.

Кровь хлынула ручьем на диван, и Реция со вздохом опустилась на пол.

– Что ты сделала? Ты ранила себя? – вскричал Юсуф, увидя Рецию, истекающую кровью.

– Прости… мне… что я… сделала… – прошептала прерывающимся голосом Реция.

– Аллах, сжалься над нею! Она умирает! – вскричал принц. – Принесите диван! Пошлите скорее за доктором! – приказал он поспешно солдатам, стоявшим у входа в башню.

Приказание Юсуфа было немедленно исполнено.

Двое солдат принесли диван, на который тотчас же уложили бесчувственную Рецию, и через несколько минут явился доктор, старый грек…

– Что за кровавая драма разыгралась здесь? – спросил вполголоса доктор при виде крови около мертвого Сади и лежащей без чувств Реции.

Когда он осмотрел рану Реции, его лицо омрачилось. Казалось, рана была смертельна.

– Теперь еще нельзя исследовать рану, – сказал он тихо принцу, накладывая повязку, – я сомневаюсь в выздоровлении больной, она слишком слаба от потери крови.

– Она не должна умереть! Проси все, что хочешь, я готов пожертвовать всем, только бы спасти Рецию.

– Я сделал все, что от меня зависит, – отвечал доктор, – но я не надеюсь на успех.

– Тут лежит Сади-паша, – продолжал Юсуф, – часовые принесли его сюда из своей комнаты, решив, что он умер.

Старик подошел к Сади и стал его осматривать, между тем как Юсуф, весь поглощенный своим горем, остался молча и неподвижно около Реции.

– Паша не умер! – сказал доктор, подходя снова к нему. – Я надеюсь скоро привести его в чувство.

– Сади-паша не умер? – вскричал принц. – А Реция должна умереть? О! Горе без конца!

– Но паша не должен ничего знать о случившемся. Сильное волнение может иметь гибельные последствия, – заметил доктор, – тогда все мое искусство будет бессильно!

С этими словами он возвратился к дивану Сади и, вынув из кармана маленький флакон с какой-то жидкостью, поднес его ко рту и носу Сади и смочил несколькими каплями его губы.

Действие было мгновенно.

Сади тотчас же открыл глаза и с удивлением огляделся вокруг.

Затем он глубоко вздохнул, как бы пробудившись от долгого сна, и слегка приподнялся.

– Где я? – спросил он слабым голосом.

– Ты спасен, благородный паша! – отвечал доктор и тотчас же приказал вынести Сади из караульной комнаты.

 

XI

Мщение Лаццаро

Старый нищенствующий дервиш с головой, закутанной шерстяным покрывалом, сел на берегу в Скутари в большой каик и велел перевозчику везти его к сералю.

Был уже поздний вечер.

В ту минуту, когда лодочник хотел отъехать от берега, вдруг показались на берегу два незнакомца в поношенных халатах и, подойдя к каику, сели в него.

– Вы хотите тоже к сералю? – спросил их лодочник.

Один из незнакомцев молча кивнул головой и подал лодочнику несколько пиастров, положенных за перевоз. В эту минуту лодочник взглянул на лицо его и заметил, что на лбу у него виднелась золотая повязка.

Это была Золотая Маска!

Лодочник невольно наклонил голову и не хотел брать денег, но Золотая Маска положила их на скамейку и, молча поклонившись в ответ на приветствие, села рядом с дервишем; спутник ее поместился по другую сторону.

Это неожиданное соседство обеспокоило Лаццаро, так как дервиш был не кто иной, как он.

Зачем они сели в одну лодку с ним? Почему сели они так, что он оказался между ними? Было ли это с намерением? Или, может быть, это было простое совпадение?

Скоро каик достиг сераля, Лаццаро вышел на берег, Золотая Маска с товарищем также.

Тут должно было проясниться, следили ли они за ним или нет.

Не предчувствуя ничего хорошего, Лаццаро поспешно выскочил на берег и вошел в находившийся вблизи рыбный рынок, который в это время был необыкновенно оживлен.

Лаццаро вмешался в толпу, думая, что Золотые Маски не решатся за ним следовать, и, к величайшему своему удовольствию, увидел, что его надежда оправдалась, – Маски исчезли.

Радуясь своей хитрости, грек пробрался сквозь рынок и вошел в находившуюся на другой стороне его узкую, пустынную улицу.

Но не успел он сделать нескольких шагов, как невольно остановился в ужасе – впереди его показалась одна из Золотых Масок. Он хотел бежать, но было уже поздно, другая Маска загородила ему отступление.

– Грек Лаццаро! – раздался глухой голос. – Следуй за мной!

– Куда? – спросил грек дерзким тоном.

– Куда я поведу тебя! – отвечала Золотая Маска.

– Зачем ты меня преследуешь?

– Ты не исполнил своего обещания!

– Такое дело нелегко делается! Я хотел сегодня вечером привести Мансура на ваше собрание.

– В собрание? Но разве ты знаешь, где оно бывает? – спросила Золотая Маска.

– Так назови мне его. Ведь должен же я выдать вам Мансура.

– Ты должен привести его к ограде кладбища, там тебя будут ждать.

– Хорошо! В одну из ближайших ночей я приведу его туда.

– Тебе дается еще три дня сроку! – сказала одна из Золотых Масок.

С этими словами они обе оставили Лаццаро и удалились.

Три дня были подарены ему, но затем опять грозила верная смерть. Нечего было и думать скрыться от преследований. Лаццаро видел, что была не одна, а семь Золотых Масок, а быть может, к этому тайному союзу принадлежали сотни и тысячи. Их власть была громадна и простиралась далеко за пределы Турции. Было только одно средство спастись, и Лаццаро жадно за него ухватился. Нужно выдать правительству место сборищ Золотых Масок. Только уничтожив этот таинственный союз, Лаццаро мог вздохнуть свободно.

Поэтому он решился следить за Золотыми Масками и, скрываясь в тени домов, осторожно следовал за ними в некотором отдалении. Пройдя несколько улиц, Маски подошли к старому деревянному дому и вошли в него. Лаццаро притаился вблизи, ожидая их выхода, чтобы продолжать следить за ними.

Но прошло более получаса, а Золотые Маски не показывались. Тогда Лаццаро осторожно подошел к дому, куда они скрылись, думая узнать, кто в нем живет и не служит ли он убежищем для Золотых Масок.

Подойдя к дому, он осторожно тронул ручку двери. Дверь отворилась. Казалось, дом был необитаем. В нем было повсюду темно и тихо. Войдя во двор, грек, несмотря на темноту, тотчас же понял, что Золотые Маски его перехитрили и все его труды пропали даром. На дворе был выход на другую улицу, куда, верно, и вышли уже давно обе Маски.

Несмотря на неудачу, Лаццаро не отказался от своего плана, он сказал только себе, что надо действовать еще хитрее и осторожнее.

С этими мыслями отправился он в гостиницу и лег спать, чтобы собраться с силами для предстоящей ночной работы.

На одной из лучших улиц города у Мансура-эфенди был если не роскошный, то обширный дом. В нем не было гарема, казалось, его нисколько не интересовали красивые женщины.

Все его мысли и стремления были направлены на усиление своей власти как невидимого главы государства, соперника султана.

У него не было другой страсти, кроме громадного честолюбия, которому он приносил в жертву все.

В центре города дома построены довольно тесно, так что конюшни Мансура находились не у его дома, а в одной из ближайших улиц, так как около дома для них не было места.

Почти каждый вечер Мансур ездил в развалины Кадри. Это случилось и в тот день, накануне которого Лаццаро безуспешно преследовал Золотые Маски.

Кучер Мансура – Гамар закладывал лошадей, когда к нему подошел старый дервиш, закутанный с головой в темное шерстяное одеяло.

– Ты не Гамар ли, кучер мудрого Баба-Мансура? – спросил он.

– Да, – отвечал Гамар. – А ты дервиш из развалин? Как ты попал сюда?

– Не возьмешь ли ты меня сегодня с собой? Мудрый Баба-Мансур, верно, едет в Кадри?

– Я не могу никого брать, – отвечал кучер. – Спроси у самого мудрого Мансура. Только не думаю, чтобы он позволил тебе. Смог дойти сюда, сумеешь и назад вернуться.

– Я хочу тебе кое-что сказать! – обратился снова Лаццаро к кучеру, подходя ближе.

– Чего ты лезешь! Чего тебе надо? – вскричал тот с неудовольствием.

– Не кричи так! Можно, право, подумать., что тебя режут! – продолжал Лаццаро, следуя за Гамаром к конюшне.

Настойчивость дервиша взбесила Гамара.

– Ни шагу! – вскричал он. – Убирайся!

– Тише! Тише! – успокаивал Лаццаро, не переставая идти за кучером.

Вдруг покрывало упало с его головы, и вместо старого, сгорбленного дервиша перед кучером явился высокий, здоровый человек.

Прежде чем тот успел крикнуть, Лаццаро схватил его за горло, и началась дикая борьба.

Это продолжалось недолго, Лаццаро с изумительной ловкостью выхватил бывший в руках у Гамара тяжелый бич и с такой силой ударил его рукояткой по голове, что тот повалился без чувств на каменный помост конюшни.

Воспользовавшись этим, Лаццаро поспешно надел кучерское платье и, сев на козлы кареты, поехал к дому Мансура.

Вскоре вышел Мансур и велел везти себя в развалины.

Он не заметил обмана, и план Лаццаро до сих пор безусловно удался.

Благодаря закрытой карете Мансур не видел, что кучер везет его вовсе не туда, куда было приказано. Только уже около кладбища, казалось, Мансур заметил, что они едут не в развалины, и отворил дверцу кареты, но было уже поздно – Лаццаро ударил по лошадям, и через мгновение экипаж остановился у ограды.

– Куда ты привез меня? – послышался голос Мансура.

Лаццаро не отвечал.

Мансур вышел из кареты, в ту же минуту к нему подошли Золотые Маски.

Предоставив Мансура его судьбе, Лаццаро медленно отъехал, но на некотором расстоянии остановился, чтобы не терять из виду Золотых Масок.

Он увидел, как они, несмотря на сопротивление Мансура, схватили его и завязали ему глаза платком.

Тогда Лаццаро соскочил с козел и, подкравшись к таинственным Маскам, стал следить за ними, следуя в нескольких шагах позади них. Наконец они исчезли в развалинах семибашенного замка. Лаццаро узнал довольно и, не рискуя продолжать преследование, вернулся к карете, все еще стоявшей у кладбища.

Тут он снова вскочил на козлы и, вернувшись к конюшням Мансура, оставил там экипаж, кучерскую одежду и пошел далее, довольный собой.

Между тем очнувшийся Гамар шумел и кричал, запертый в конюшне.

 

XII

Помилование

Султан Мурад, заняв после тяжких испытаний трон, далеко не чувствовал себя счастливым. Он нисколько не доверял министрам, которым он обязан был своим возвышением. Он говорил себе, что они могут легко поступить с ним так же, как и с покойным султаном.

Эта мысль не давала ему ни минуты покоя. Кроме того, и ужасные события прошедшего года не прошли для него бесследно. Малейшего повода было достаточно, чтобы расстроить и без того уже потрясенную нервную систему Мурада.

Его доброта относительно Юсуфа и других принцев, его милосердие к Гассану и другим ненавистным министрам лицам произвели самое неприятное впечатление на заговорщиков. Кроме того, Мурад желал царствовать по-своему и не желал подчиняться их указаниям.

Все это убедило врагов убитого султана, что и новый правитель также не в их вкусе и скорее следует подумать о том, чтобы произвести новый переворот.

Единственные светлые часы своего царствования Мурад проводил в кругу семейства, в особенности его радовал подраставший Саладин.

Маленький принц имел только одно желание: он желал во что бы то ни стало найти ту, которая заботилась о нем в дни несчастия и которую он любил, как вторую мать. Султан находил это вполне естественным и сам желал вознаградить дочь Альманзора за ее заботы о маленьком принце, поэтому было приказано навести справки о Реции.

Сначала проведали только то, что Реция вышла замуж, но затем Саладин узнал от принца Юсуфа подробности о том, что Реция вышла замуж за бывшего великого визиря Сади-пашу и жила в его доме. Тогда Саладин привел Юсуфа к своему отцу, султану.

– Я привел того, кто может нам дать самые подробные сведения о Реции! – вскричал Саладин, подведя Юсуфа к отцу.

Султан встретил принца очень милостиво.

– Я слышал, что дочь Альманзора Реция замужем за бывшим великим визирем, – сказал он. – Так ли это, принц Юсуф?

– Ваше величество имеет совершенно верные сведения, но я боюсь, что в настоящее время можно сказать, что несчастная Реция была супругой Сади-паши!

– Была? Что это значит? Разве она разводится с пашой?

– Нет, смерть разлучит их.

– О отец! Слышишь? Реция умирает! – вскричал со слезами Саладин.

– Расскажи, что ты знаешь, – обратился султан к Юсуфу. – Мне говорили, что Сади-паша неожиданно захворал в тюрьме Сераскириата, где он находится в заключении.

– Да, ваше величество, он захворал сегодня ночью. Сохрани Аллах моего повелителя от подобной скоропостижной болезни!

– Сади-паша умер?

– Он казался мертвым, когда его увидела Реция, дочь Альманзора. Вне себя от отчаяния и не будучи в состоянии жить без Сади, она вонзила себе в сердце кинжал!

– Какая трагическая судьба! – воскликнул видимо взволнованный султан.

– Когда несчастная смертельно ранила себя, Сади стал подавать признаки жизни, и появилась надежда сохранить ему ее, но на выздоровление несчастной исчезла всякая надежда!

– Сади знает, что она сделала?

– Нет, ваше величество, это могло бы убить его.

– И дочь Альманзора все еще в опасности?

– Очень может быть, что в эту минуту ее уже нет на свете.

– Где она?

– В доме Сади-паши!

– Приняты ли все меры для ее излечения?

– Да! Она окружена врачами и служанками.

– Если Реция умрет, то Стамбул лишится благороднейшей женщины! – вскричал Саладин.

– Это правда! – подтвердил Юсуф.

– Какая тяжелая судьба, – сказал задумчиво султан, очевидно взволнованный тем, что узнал. – Где теперь Сади-паша?

– В военной тюрьме, в руках своих злейших врагов, – бесстрашно сказал Юсуф, – в руках тех, кто смертельно ненавидит его.

– Принц Юсуф! Не забывай, что ты говоришь про визирей!

– Ваше величество, простите мне мои горькие слова, но это истина! Я опасаюсь за жизнь благородного Сади-паши точно так же, как и за жизнь вашего величества!

– Я не хочу слушать такие слова, принц! Как ты думаешь, может ли помилование и освобождение Сади-паши поддержать слабую искру жизни дочери Альманзора?

– Если еще не поздно, если эта милость поспеет вовремя, она будет иметь самое хорошее действие на страждущую.

– Отец, помилуй Сади-пашу! – попросил принц Саладин.

– Сади-паша не должен никогда узнать, что мы просили за него ваше величество, – сказал Юсуф. – Я знаю этого человека, он столь же горд, как и благороден, и не принял бы подобного помилования.

– Мы освободим его, так как его невиновность доказана!

– Вся его вина заключается в ненависти к нему его врагов! – сказал принц Юсуф. – Простите меня, ваше величество, но какое-то предчувствие говорит мне, что вашей жизни также угрожает опасность, пока Гуссейн-паша, Рашид-паша и Мансур-эфенди стоят во главе…

– Предоставь решить это мне, принц, – перебил Мурад. – Я не хочу более слышать подобных подозрений.

– Не гневайся на меня, всемилостивый повелитель и отец! – вскричал, падая на колени, принц Саладин. – Послушайся предостережения Юсуфа, я также не могу видеть Рашида-паши и его помощника, не испытывая какого-то страха.

Мурад несколько мгновений задумчиво молчал, слова любимого сына произвели на него сильное впечатление.

– Довольно! Благодарю вас за преданность! Сади-паша получит свободу по моему приказанию. Что касается дочери Альманзора, то я желаю, чтобы за ней ухаживали самым тщательным образом! Когда ей станет лучше, ты можешь сообщить ей, Юсуф, о помиловании Сади-паши.

Принц Юсуф поблагодарил Султана и удалился.

С любовью поцеловав сына, Мурад отправился в кабинет, где уже ожидал его посланник Мансура – Рашид-паша.

– Я очень рад, что ты здесь, – сказал Мурад лицемерно кланявшемуся Рашиду-паше. – Я желаю, чтобы бывший великий визирь, Сади-паша, был немедленно освобожден. Передай мое приказание сейчас же в военную тюрьму.

Казалось, что это приказание привело в ужас Рашида.

– Ваше величество желает… – прошептал он. – Подобное решение будет иметь в настоящее время крайне опасные последствия!

– О каких это опасностях ты говоришь?

– У Сади-паши много приверженцев, а он открытый противник вас и ваших министров!

– Понятно, что он враг министра, который сверг его, но я не думаю, чтобы он был моим врагом. Поэтому мне бояться нечего! – отвечал Мурад.

– Кроме того, я должен напомнить вашему величеству, что предстоит празднество опоясания мечом, – сказал Рашид-паша. – Это может стать поводом к восстанию в пользу принца Юсуфа, к которому, сколько мне известно. Сади-паша очень расположен.

– Я не боюсь ни Сади-паши, ни принца Юсуфа, меня точно так же предостерегают против тебя и Гуссейна-паши…

Рашид изменился в лице при этих словах.

– Кому должен я верить? – продолжал султан, пристально глядя на Рашида. – На которое предостережение обратить внимание?

– Ваше величество предостерегают от вернейших слуг, – сказал министр, притворяясь огорченным. – Тем не менее мы, будучи оклеветаны, принуждены будем просить у вашего величества милостиво отпустить нас.

– Я хочу только доказать тебе, что бывают разные предостережения. Ваша же преданность скоро будет доказана полностью, что же касается Сади-паши, то я остаюсь при моем решении сегодня же возвратить ему свободу. Вместе с тем я предупреждаю тебя, что велю нарядить строжайшее следствие в случае, если Сади-паша неожиданно умрет! Теперь ты знаешь мою волю, исполняй ее.

Против такого приказания Рашиду-паше не оставалось ничего возражать, он поклонился и оставил кабинет.

Решение султана казалось ему опасным, тем не менее он сейчас же отправился в Сераскириат, где встретил Гуссейна-пашу и передал ему свой разговор с султаном.

Лицо Гуссейна омрачилось.

– В таком случае этот Сади должен умереть, прежде чем ему будет возвращена свобода! – вскричал он.

– Султан уже подумал о возможности этого, – поспешно отвечал Рашид. – В таком случае он угрожал начать строгое следствие.

– Новый султан еще не признанный повелитель правоверных, – с гневом продолжал Гуссейн, – в настоящее время он не что иное, как наш ставленник, и только тогда освободится от этой зависимости, когда будет опоясан мечом Османа.

– Ты прав, Гуссейн-паша! Я боюсь, что мы не должны допускать Мурада до опоясания мечом, – сказал Рашид. – На последнем заседании Мансур-эфенди тоже говорил, что Мурад не такой султан, какой нужен при настоящем положении дел!

– В таком случае он падет так же, как пал Абдул-Азис, – отвечал военный министр.

– Но надо избежать всяких подозрений, – сказал хитрый Рашид. – Поэтому я считаю, что нужно исполнить пока его приказание относительно Сади-паши.

– Ты думаешь, что мы должны освободить Сади для того, чтобы тем вернее свергнуть султана, который начинает противиться нашим планам?

– Я вижу, что ты вполне согласен со мною, – сказал Рашид, довольный своим разговором с военным министром. – Необходим новый переворот, Мурад не должен быть опоясан мечом Османа.

– Да, мы станем откладывать это до тех пор, пока не возведем на трон нового султана, – сказал Гуссейн. – Передай султану, что Сади-паша будет освобожден сегодня вечером, и не спускай с султана глаз, чтобы не случилось более ничего подобного!

Затем Гуссейн простился со своим сообщником и позвал к себе дежурного офицера, которому передал приказание относительно освобождения Сади-паши.

 

XIII

Три друга

Когда Сади пришел в себя, об этом доложили караульному офицеру, а он, в свою очередь, сейчас же передал это известие военному министру, который был этим крайне удивлен.

Между тем доктор употребил все старания, чтобы спасти жизнь Сади. Здоровая натура его взяла наконец верх, и он заснул крепким, спокойным сном и проспал таким образом до утра, так что проснулся на другой день почти здоровым.

Проснувшись, он вспомнил все происшедшее и начал расспрашивать о Сирре, но не мог ничего узнать.

Вдруг вечером, к его крайнему удивлению, явился к нему караульный офицер и почтительно объявил ему о его освобождении.

Этого Сади никак не ожидал. Что значила эта неожиданная перемена в его судьбе? Неужели были назначены новые министры? Или, может быть, было наконец установлено, что Сади напрасно томится в темнице?

Сади не мог расспрашивать об этом офицера. К тому же он был уже доволен и тем, что свободен и может возвратиться к своей Реции! Все остальное, говорил он себе, он узнает после.

Выйдя из башни, Сади сел в проезжавшую мимо карету и поехал домой, желая скорее увидеть Рецию.

Слуга, отворивший ему дома дверь, в первое мгновение не мог выговорить от удивления ни слова, затем бросился на колени и заплакал от радости.

– Слава Аллаху! – вскричал он, целуя руки Сади. – Ты возвращаешься назад здоров и невредим! Какое счастье!

– Встань! – сказал Сади, тронутый радостью слуги. – Где моя супруга Реция?

– О господин, – сказал слуга, и на лице его выразилась печаль. – О господин… не спрашивай.

– Что случилось? Говори! Разве Реции нет более здесь?

– Нет, твоя супруга здесь!

– Почему же ты отворачиваешься?

– Большое горе случилось в твоем доме, благородный паша!

– Реция умерла? Говори…

– Вот идет врач, – указал слуга на спускавшегося с лестницы старика-доктора, – спроси его!

– Что случилось? – с беспокойством обратился Сади к доктору, который спас его от смерти. – Я узнаю тебя, ты лечил меня, но скажи мне, что ждет меня?

– Надежды очень мало, благородный паша! – отвечал доктор.

– Моя Реция…

– Лежит тяжело больная, благородный паша. Твоя супруга увидела тебя лежащим бездыханно и в отчаянии поразила себя в грудь кинжалом, чтобы умереть вместе с тобою.

Сади с горя закрыл лицо руками, этот новый удар рушил все его надежды.

– А я жив… – прошептал он наконец. – Моя верная Реция умирает за меня, а я пробуждаюсь для жизни! О, к чему ты не дал мне умереть!

Доктор был также взволнован, а старый слуга громко плакал.

– Теперь я все понимаю, надежды нет никакой, – продолжал Сади. – Если Реция уже умерла, не скрывай от меня ничего. Я достаточно силен, чтобы перенести и это несчастье.

– Она еще жива, благородный паша, – отвечал доктор, – но надежды остается все меньше!

– Она умрет, и я должен быть свидетелем этого!

– Я прошу тебя не ходить к ней, – с испугом сказал доктор. – Такая радость может убить твою супругу! Принц Юсуф-Изеддин был сегодня здесь с великим шейхом Гассаном, чтобы сообщить твоей супруге о твоем скором освобождении…

– Гассан и принц Юсуф? – с радостью спросил Сади. – Значит, они также свободны?

– Да, они были здесь, но как ни радостно было принесенное ими известие, я не мог позволить передать его больной, так как всякая радость может убить ее.

– Спаси Рецию! – вскричал Сади умоляющим голосом. – Заклинаю тебя, сделай все, чтобы сохранить ей жизнь, и я готов отдать тебе все мое состояние.

– Я знал, что ты щедро вознаградишь меня, великодушный паша, – отвечал грек, который был корыстолюбив, как все его соотечественники, – будь покоен, я приложу все старания, чтобы спасти жизнь твоей супруге. Я скоро возвращусь и останусь около нее.

– Я вполне доверяю тебе.

– И я не обману твоего доверия, благородный паша. Я сделаю только самые необходимые визиты и затем возвращусь сюда.

– А я не могу видеть Рецию?

– Ты можешь видеть ее, но так, чтобы она этого не знала и не видела тебя.

Еще недавно Сади был счастлив и могуществен, как все изменилось с тех пор! Найди он Рецию здоровой, он, может быть, немедленно оставил бы неблагодарную страну, но положение больной связывало его по рукам.

Сади осторожно прошел в комнаты жены и тихо подошел к ее постели… Ковер заглушал его шаги.

Реция лежала перед ним, бледная от страданий, и спала… Она была так прекрасна, что Сади остановился, пораженный.

Она не чувствовала, что около ее изголовья стоял тот, ради кого она, не колеблясь, готова была умереть.

Сади долго стоял у постели, задумчиво глядя на Рецию. Он никак не мог примириться с мыслью потерять ее. Затем он вернулся к себе. Тяжелая печаль о возлюбленной жене не давала ему покоя.

Доктор вскоре возвратился, но не мог сказать ничего утешительного. Так прошло несколько дней между страхом и надеждой.

Однажды вечером Сади доложили о приходе Гассана.

Сади с распростертыми объятиями поспешил навстречу другу, но при взгляде на Гассана почти испугался. Смертельная бледность покрывала его лицо, глаза сверкали, и все говорило о его лихорадочном возбуждении.

– Что случилось, Гассан? – озабоченно спросил Сади. – Отчего ты так изменился? Ты меня пугаешь!

– Я совершенно спокоен! Я пришел для того, чтобы сообщить тебе, что Зора приехал сегодня в Стамбул и через полчаса будет у тебя, – отвечал Гассан.

– Зора в Стамбуле? Это для меня приятное известие, Гассан, а ты передаешь его с выражением отчаяния.

– Приятное известие, Сади-паша? – насмешливо сказал Гассан. – Это было бы приятным известием, если бы Зора приезжал сюда для того, чтобы получить награду за свою службу… Но несчастие и проклятие тяготеют над этой страной, и я боюсь, что она гигантскими шагами движется к гибели.

– В таком случае мы должны соединить наши силы, чтобы спасти ее и помешать падению.

– Неужели ты получил еще мало уроков, Сади? – с горечью спросил Гассан. – Неужели ты думаешь дойти прямой дорогой до цели? Я говорил тебе тогда, как надо было действовать, но ты не послушался меня, и через двенадцать часов ты был свергнут. Но скажи мне прежде всего, как здоровье твоей супруги?

Сади пожал плечами.

– Она все еще в опасности, друг мой, – отвечал он. – Я спасен для того, чтобы видеть ее страдания.

– И после всего этого ты можешь простить своих врагов, которые хотели убить тебя? – спросил Гассан.

– Я сделаю все, чтобы освободить от них страну.

– Это Мансур, Гуссейн и Рашид! Горе стране, во главе которой они стоят.

– Ты сильно взволнован, Гассан!

– Я ненавижу их! Они должны умереть! Умереть! – вскричал Гассан.

– Предоставь их приговор султану и судьбе! – спокойно сказал Сади, озабоченно глядя на волнение друга. – Не говори громко таких вещей…

– А не то могу поплатиться за это жизнью? – поспешно перебил Гассан. – Но подумай одно, друг мой, что эти люди и без того не оставят нас в покое надолго. Они снова примутся за нас, когда достигнут той цели, которую теперь преследуют! Дни нового султана также сочтены.

– Что ты говоришь, Гассан?

– Истину! Я говорю то, в чем твердо убежден. Клянусь тебе, что Мурад будет так же свергнут, как и Абдул-Азис, – а после дойдет очередь и до нас.

– Что ты хочешь делать?

– Неужели ты и на этот раз не послушаешься моих предостережений, как и тогда? Люди, которые пытались тебя убить, которые ненавидят меня и Зору, неужели ты думаешь, что эти люди могли без всякой причины освободить нас?

– Они поняли, что мы невиновны и не заслужили такой участи.

– Оставь подобные предположения, не будь так доверчив, Сади! – вскричал Гассан. – Ты уже раз был жертвой твоей доверчивости, не послушавшись моих предостережений, не отталкивай их вторично, это может иметь самые ужасные последствия. Протяни мне руку! Заключим союз против врагов султана, которые и наши враги. Дело идет о спасении всей страны. Конечно, мы ставим на карту нашу жизнь, но я с радостью пожертвую ею, чтобы уничтожить этих людей, которые ведут Турцию к погибели…

– Ты заходишь слишком далеко, Гассан!

– Они уже собираются устранить нового султана, который не подчиняется их требованиям! Но так как на этот раз неудобно было бы снова свалить все на самоубийство, они придумали другое! Их приспешники уже проникли к султану и начинают поговаривать о начале нервной болезни, чего-то вроде безумия…

– Все это только предположения! – перебил Сади своего друга.

– Слушай дальше и потом решай, – возразил Гассан. – Молю Аллаха, чтобы мне удалось возбудить в тебе ненависть и недоверие. Знай, Сади, что я приговорил к смерти этих заговорщиков, и моя рука отомстит неблагодарным за султана.

– Остановись, Гассан, ты заблуждаешься!

– Ты, может быть, думаешь, что тебе удастся заставить султана убедиться в планах его врагов? Или ты думаешь, что твой предостерегающий голос может спасти его и нас и предотвратить войну? Для этого есть только одно средство – смерть приверженцев Мансура, которые думают о новом перевороте и смене султана. Они хотят иметь такого, который бы согласился быть их слепым орудием. Поверь мне, эти люди день и ночь сторожат султана. Они до сих пор еще не допустили султана опоясаться мечом Османа. Почему это, Сади? Отвечай мне!

– Вероятно, султан чувствует себя нездоровым!

– Нездоровым? Это правда, но это нездоровье есть дело тех негодяев, в смерти которых я поклялся! Сади, скажи, такой же ли ты мне друг, как прежде?

– Конечно, но я советую тебе не быть опрометчивым, нужно все основательно обдумать!

– Не советуй, Сади. Мое решение твердо! Ты знаешь меня, я человек решительный!

– Когда ты только вошел, я увидел, что с тобой происходит что-то ужасное, Гассан!

– Ужасное? Да! Но не обвиняй меня, Сади, будь справедлив!

– Выслушай меня, друг мой! Спокойный совет часто предупреждает большие несчастья, – сказал Сади, беря Гассана за руку. – Неужели ты хочешь взять на себя ответственность наказывать других? В таком случае ты будешь не лучше тех, которых хочешь наказать. Нет, нет, Гассан, предоставь наказание другому!

– Теперь я знаю, чего могу ожидать от тебя, Сади, – мрачно сказал Гассан. – Я вижу, что не могу тебя спасти, и должен положиться только на свои силы! Но не думай, чтобы это могло удержать меня от исполнения моего долга!

– Твоего долга, Гассан? – спросил Сади.

– Да, я поклялся наказать людей, которые по своему положению и могуществу не подлежат человеческому суду! Я поклялся отомстить этим людям за султана Абдул-Азиса, принца Юсуфа, за тебя, за твою жену, за себя и с радостью пожертвую для этого своей жизнью, хотя бы все бросили и прокляли меня…

– Гассан, ты ослеплен, ты вне себя! Успокойся сначала…

– Я один… но у меня достаточно сил и мужества, чтобы одному выступить против этих людей! Но тише! Сюда идут… не говори ничего про наш разговор…

Дверь быстро отворилась, на пороге появился Зора, протягивая руки обоим друзьям.

– Добро пожаловать! – вскричал Сади.

– Наконец-то я снова с вами, друзья мои! – воскликнул Зора, обняв Сади и Гассана. После первых приветствий он стал рассказывать, что привело его в Константинополь.

– Мне кажется, я стою поперек дороги новым министрам, так как на мое место в Лондоне, не предупредив меня, прямо прислали Амид-бея.

– Это позор! – вскричал Гассан.

– Да, это ни на что не похоже! – согласился Сади.

– Я очень хорошо понимаю, в чем тут дело, хотя мне и предлагают теперь другое место, в Мадриде, но понятно, что они хотят отделаться от меня!

– Они не верят тебе, Зора! Этот Мансур и его сообщники никогда не забывают тех, с кем им хоть раз пришлось столкнуться! Вспомни о смерти Магомета! – сказал Гассан. – Они хотели устранить тебя, как устранили меня и Сади, и это удалось им. Надеюсь, что ты откажешься ехать в Мадрид?

– Конечно! Это назначение один позор для меня!

– Что же ты решил делать? – спросил Сади.

– На днях умер мой отец, и теперь ничто более не удерживает меня здесь!

– Ты оставляешь Стамбул?

– Как можно скорее! Я возвращаюсь в Лондон, отказавшись от чести служить новым министрам!

Тогда Зора рассказал про свою встречу с адмиралом и про дуэль.

– Он умер, и Сара Страдфорд освободилась от него. Я был тяжело ранен в руку, но теперь вполне вылечился!

– А леди? – спросил Сади.

– Что мне сказать тебе на это, друг мой, кроме того, что я при первой возможности еду в Лондон, чтобы поселиться там!

– Но как можешь ты навсегда оставить свою родину?

– Я не в состоянии удержать Турцию от падения и не в силах переносить долее унижения!

– Зора, Турцию можно освободить от людей, которые губят ее! – мрачно сказал Гассан.

– Я не хочу помогать новому пролитию крови! Пусть будет, что будет! – отвечал Зора.

– В таком случае, я пойду один, – сказал Гассан. – Наши дороги расходятся навсегда! Зора едет в Лондон, чтобы приобрести себе там новое отечество, Сади остается здесь, думая повлиять своим благородством…

– Ты тоже хочешь уехать? – спросил Зора, не понимавший таинственных планов и слов Гассана.

– Мы не увидимся более, мы должны расстаться надолго, может быть, навсегда! – торжественно сказал Гассан. – Было время, когда мы составляли гордые планы, друзья мои, мечтали о счастье и золотом будущем… Теперь вокруг нас мрак, и ничто не светит для нас в будущем! Что может быть для меня лучше, чем пожертвовать жизнью ради освобождения страны от тех, отомстить которым я поклялся на могиле Абдул-Азиса…

Зора хотел перебить Гассана, хотел сказать ему, что его жертва будет бесполезна, что она не спасет страны. Но Гассан ничего не хотел слушать.

– Прощайте, друзья мои! – сказал он, пожимая им руки. – Простимтесь в последний раз!

– Послушайся меня, Гассан! Ты напрасно хочешь жертвовать собою! – вскричал Сади.

– Если я умру, то умру за свои убеждения, а в этом нет ничего недостойного!

– Твои убеждения ложны, ты стремишься к своей погибели! – снова воскликнул Сади.

Но Гассан не обратил никакого внимания на его слова, он в последний раз поклонился друзьям и поспешно ушел.

– Его невозможно удержать! – с горечью сказал Сади.

– Что он хочет делать? – спросил Зора.

– Он хочет наказать людей, которые свергли и умертвили Абдул-Азиса.

– Относительно Мансура он уже опоздал.

– Что это значит? Что случилось? – спросил Сади.

– Я сейчас узнал от одного офицера, что Мансур со вчерашнего дня пропал бесследно, самым таинственным образом.

– Значит, он бежал?

– Нет, Сади. Говорят, что его могущество встретилось с другим, более сильным, положившим конец его постыдным подвигам, – отвечал Зора. – Говорят, что тут замешана Золотая Маска. Я надеюсь узнать об этом подробнее, тогда я расскажу и тебе. Во всяком случае, я увижусь еще с тобой, прежде чем оставлю Стамбул.

– Разве ты так скоро едешь?

– Как только смогу! До свидания.

Так расстались в этот вечер друзья, дороги которых, казалось, совершенно разошлись.

 

XIV

Мансур и золотые маски

Мансур опустил окно кареты и сейчас же заметил, что едет не по той дороге, которая вела в развалины Кадри. Он увидел перед собой каменную стену и не сразу смог понять, где находится.

Он крикнул кучеру остановиться и, когда карета стала, вышел из нее, предчувствуя опасность и желая взглянуть, что такое с кучером.

Оглянувшись вокруг себя, Мансур увидел, что к нему подходят четверо незнакомцев. В первую минуту он подумал, что на него хотят напасть грабители, что нередко случается в окрестностях Стамбула, но вскоре увидел на одном золотую маску.

Он с ужасом взглянул на подходивших и разглядел такие же маски и на трех остальных, в то же время карета его быстро уехала.

Мансур был невооружен, вокруг не видно было никого, кроме четырех Золотых Масок, так как изменник кучер был уже далеко.

Мансур сделал шаг назад.

– Что это значит? – спросил он дрожащим от гнева голосом. Он столько раз желал встретить Золотую Маску, и вот теперь эта встреча состоялась, но не она находилась в его власти, а сам Мансур был во власти Золотой Маски.

– Сдайся нам! – раздался замогильный голос. – Настал час расплаты за твои дела, Мансур-эфенди.

– Кто смеет требовать ответа от духовного главы? – вне себя вскричал Мансур. – Кто смеет употребить против меня силу?

– Тот, кто могущественнее и справедливее тебя, тот, кто происходит от Абассидов! – отвечал прежний голос.

– Последний потомок Абассидов умер!

– Он жив! – в один голос отвечали все четыре Золотые Маски.

– Следуй за нами! – обратилась первая Золотая Маска к изумленному Мансуру, который хотя и нашел в пирамиде записку, но счел эту записку за старую, и ему даже не пришло в голову, чтобы Альманзор, о смерти которого ему донесли, был еще жив.

– Что вам от меня надо? – спросил Мансур, побледнев и начиная ощущать страх, хотя и не желал этого показать.

– Возьмите его! – приказала одна из Масок, и в то же мгновение на лицо Мансура был накинут толстый платок, а руки и ноги крепко связаны так, что он не мог ни крикнуть, ни пошевельнуться.

Он неожиданно очутился в руках Золотых Масок, и невольный ужас охватил его.

Тогда Мансур решился подождать, что будет, надеясь, что случай откроет ему, в чьи руки он гопал, и тогда он уничтожит этих людей.

Наконец после долгого пути он был приведен в развалины, где на площадке башни находились семь камней, на которых заседали Золотые Маски.

Здесь Мансура развязали, и при слабом лунном свете он увидел себя в кругу семи закутанных фигур. Вся обстановка поневоле произвела на Мансура сильное впечатление – он понял, что находится перед строгими судьями, и в то же время внутренний голос говорил ему, что он во многом виноват; но не раскаяние и сожаление о совершенных преступлениях наполняло его душу – нет, она кипела гневом и мщением.

– Мансур-эфенди, – обратилась к нему одна из Масок, – настал день твоего суда – мера твоих преступлений переполнилась.

– Кто осмеливается судить меня? – вскричал Мансур. – Кто вы, преследующие ваши цели под покровом тайны? Что ответите вы мне, если я, в свою очередь, назову вашу цель преступной?

– Ты здесь для того, чтобы дать ответ за свои дела, а не для того, чтобы разговаривать…

– Кто дал вам право требовать от меня ответа? Этого права не имеет никто из живущих. Что я сделал, то я сделал на служение вере, и только ваша близорукость не видит этого.

– Потому-то ты и приведен сюда, что никто на свете не имеет права потребовать от тебя ответа за недостойные средства, которые ты употребил для достижения своей цели! – сказала Золотая Маска строгим голосом. – Теперь молчи и слушай. Затем уже будешь защищаться. Твои обвинители бесчисленны. Мы приведем только самые тяжкие преступления, чтобы братья могли произнести свой приговор.

– Вы хотите судить меня? – спросил Мансур, с мрачной угрозой оглядываясь вокруг. – Хорошо. Но трепещите моего наказания, которое найдет и постигнет вас. Кому служите вы?

– Богу и справедливости! Ты же стремишься только к власти, желаешь удовлетворить лишь одно свое честолюбие, и для достижения этой цели у тебя все средства хороши. Кровь и ужас обозначают твой путь, точно так же, как и шаги твоих приверженцев и слуг. Но мы поставили своей целью уничтожить тайную твою власть.

– Чего вы хотите? – насмешливо спросил Мансур. – Как уничтожите вы то, что существует сотни лет?

– Да, благодаря тому, что такой порядок вещей существует сотни лет, страна идет к развалу. Но в твоем лице умрет последний правитель тайного могущества церкви.

– Не ослышался ли я? Вы говорите о моей смерти? – спросил, побледнев, Мансур.

– Твой приговор еще не произнесен. Выслушай сначала обвинение. Брат Оскар, начинай.

– Я обвиняю тебя в убийстве! – раздался голос Оскара. – Потому что человек, заставляющий другого совершить убийство, сам есть убийца. Ты приказал убить Абдаллаха, сына толкователя Корана Альманзора, чтобы добыть бумаги последнего. Ты приказал умертвить самого Альманзора, чтобы добыть сокровища калифов. Абдаллах умер, но Альманзор жив, чтобы свидетельствовать против тебя. Кровь за кровь! Я нахожу, что земля должна быть освобождена от тебя!

– Что скажешь ты на это, Мансур-эфенди? – спросила первая Золотая Маска.

– То, что сделано, сделано во славу святого дела пророка! – вскричал Мансур. – Не для себя лично желал я сокровищ калифов, но для церкви правоверных.

– Брат Багира, начинай! – сказала первая Маска.

– Я обвиняю тебя в постыдной измене делу веры, – начал Багира. – Ты назвал дочь гадалки Кадиджи пророчицей, чтобы получить от этого выгоду. Затем ты преследовал несчастную, чтобы устранить ее, точно так же, как ты преследовал своей ненавистью Сади-пашу и его друзей. Не тебе они обязаны тем, что еще живы. Я также говорю, что мера твоих преступлений переполнилась, ты проклятие страны, которая должна быть освобождена от тебя!

– Что скажешь ты на это, Мансур-эфенди? – снова спросила первая Маска.

– Мне надоело отдавать вам отчет, требовать который от меня никто не имеет права! – отвечал Мансур с презрительной гордостью. – То, что сделано, сделано, такова была моя воля, и я считал это нужным и полезным.

– Брат Муталеб, начинай! – сказала прежняя Маска.

– Я обвиняю тебя в том, что ты неслыханным образом злоупотреблял своей властью; множество твоих жертв вопиет к небу о мщении! Кто сосчитал число этих жертв? Кто назовет их имена? Разве несчастная дочь Альманзора не томилась у тебя в темнице? Разве Ибам не умер мученической смертью? Мои взоры отворачиваются от твоих жестокостей! Произнесите ваш приговор, братья!

– Продолжай, брат Бену-Амер! – сказала первая Маска.

– Я обвиняю тебя в убийстве консулов в Салониках, – сказал Бену-Амер. – От наших глаз ничто не скрывается! Это убийство было твоим делом! Твоя воля умертвила консулов, чтобы вызвать войну за веру! Твои руки запятнаны кровью! Все старания нашего мудрого начальника, Альманзора, были тщетны: ты ослепил народ!

– А ты, брат Калеб? – спросила первая Маска, когда Бену-Амер замолчал.

– Взгляните на военные сражения, братья! – сказал Калеб. – Там также видны ужасные последствия тайного могущества подсудимого! Бог есть любовь, говорим мы, все люди братья, вот истина, соединяющая нас! А ты? Разве ты не называешь себя тайным главою церкви? Кровь и кровь ознаменовывают твое владычество! Бог с гневом и отвращением отворачивается от тебя, потому что ты злоупотребляешь его именем и своим могуществом! Ты вызвал войну! Твои посланники рыскают по вассальным землям! Все жестокости, в которых виновны солдаты, – твое дело! Горящие деревни, люди, взывающие к небу о мщении, – все это твое дело! Трепещи того дня, когда предстанешь пред престолом высочайшего Судии! Все грешники получат прощение, потому что, в сравнении с тобой, они безгрешны! Достаточно преступлений совершил ты на свете! Тот, кто остановит твои преступления, сделает угодное Богу. Теперь произнесите приговор, братья, я все сказал.

– Брат Абульфеда, говори! – сказал после небольшого молчания тот, кто казался председателем.

Абульфеда, последний из круга, заговорил.

– Я обвиняю тебя, Мансур-эфенди, в цареубийстве! – сказал он. – Смерть Абдул-Азиса – твое дело. Да, трепещи, видя, что твое преступление не осталось в тайне! От наших глаз ничто не скрывается! А что происходит теперь? Что хочешь ты сделать с новым султаном, едва поднявшимся на ступени трона? Слушайте, братья, и ужасайтесь! Мансур желает устранить нового султана Мурада, и тот уже пьет отравленное питье, а затем в один из дней будет объявлено, что султан Мурад отстранен, потому что не способен управлять.

Абульфеда замолчал.

– Довольно, братья! – сказал председатель. – Ваши обвинения привели нас в ужас, и я, Хункиар, мулла Кониара, подтверждаю справедливость этих обвинений! Султан Мурад будет твоей последней жертвой, Мансур, жестокий деспот, злоупотреблявший своей властью!

– Остановись! – повелительно перебил его Мансур. – Я довольно слушал вас! Что значит эта полуночная комедия? Долой ваши золотые маски! Вы хотите судить меня? Меня, которого воля Аллаха сделала высшим лицом в государстве? Зная мое могущество, вы вообразили поэтому, что можете судить меня? Я хочу знать, кто вы такие, кому вы служите? Долой ваши маски, я хочу знать своих противников.

– Так узнай же их! – вскричал председатель. – Мое имя ты уже слышал!

– Это ложь! Ты не мулла Кониара – первое лицо церкви, потомок божественного пророка! – отвечал Мансур.

– Гляди! – сказал тогда председатель, срывая платок, закрывавший его лицо, и золотую повязку. При бледном свете луны Мансур увидел перед собою почтенного старца с длинной седой бородой.

– Да… ты мулла Кониара… – сказал Мансур глухим голосом. – Ты тот, кто первый имеет право на занимаемое мною место.

– А здесь, вокруг тебя, ты видишь могущественнейших мулл государства, не всех, но тех, которые, подобно мне, стремятся к общей высокой цели, – сказал старик. – Мы же все повинуемся воле мудрого и благородного потомка калифов Альманзора, которого ты считаешь мертвым, но он живет под именем Абунецы! В настоящее время он исполняет священный долг, употребляя все старании на далекой войне, чтобы уничтожить твое влияние!

Золотая Маска снова закрылась и заняла свое место в кругу.

Теперь Мансур знал, что находится в руках служителей церкви.

– Вы слышали обвинения против Мансура-эфенди, братья мои, – продолжал Хункиар. – Теперь надо произнести приговор!

– Как можете вы произносить приговор, – вскричал Мансур, – когда, по вашим словам, все люди братья и Аллах есть Бог любви?

– Ты презрел этот закон и не следовал ему! Не употребляй же его для своего оправдания, – сказал Хункиар. – Кто, как ты, взял себе в союзники преступление, тот в день суда напрасно будет взывать к божественной любви и прощению! Никогда ни один смертный не будет занимать то положение, какое имел ты в стране.

– Никогда! – повторили все, и Мансуру показалось, что он уже слышит свой смертный приговор.

– Ты же, – продолжал Хункиар, – трепещи божьего суда! На земле же твое владычество кончено, и я спрашиваю вас, братья, какой приговор заслужил этот человек.

– Он заслужил смерть от руки палача! – сказала первая Золотая Маска.

– Он заслужил смерть! – сказал следующий, и все присутствующие повторили то же самое.

– Ты слышал, Мансур-эфенди? – обратился к нему Хункиар. Твой приговор произнесен! Ты приговорен к смерти!

– Вы хотите исполнить надо мной этот приговор? – вскричал Мансур, дико оглядываясь вокруг. – Сместите меня, вы имеете право это сделать, потому что принадлежите к главам церкви, но смертного приговора вы не имеете права произносить, и во имя…

– Довольно! – повелительным голосом перебил его Хункиар. – Ты злоупотреблял своей властью, кровь требует крови! Наш приговор не подлежит обжалованию или отмене!

– Значит, вы не лучше меня! Произвол – ваше орудие! – вскричал Мансур. – Бойтесь наказания, мою кровь вам не удастся пролить безнаказанно! Меня уже должны разыскивать.

– Уведите приговоренного! – сказал Хункиар, и в то же мгновение лицо Мансура было снова закрыто…

 

XV

План мщения

В один из следующих вечеров около дома Сади-паши бродил старый нищенствующий дервиш.

Он узнал от одного из слуг, что Реция хотела покончить с собой, и казалось, это известие произвело на него сильное впечатление.

Лаццаро, которого никто не узнавал, страшно ненавидел Сади и поклялся убить его. Известие о его освобождении и опасное положение, в котором находилась Реция, еще более укрепили его решимость отомстить молодому паше. Уничтожить Мансура и предать его в руки Золотых Масок ему удалось. Теперь он хотел разделаться с Сади, а затем уже, для обеспечения своей безопасности, выдать Золотых Масок. Но он должен был спешить, так как знал страшное могущество и всеведение Золотых Масок.

Лаццаро уже составил свой план, и в случае его удачи он отомстил бы всем, кого он ненавидел.

Реция умирала – он должен был еще раз видеть ее! Все его отчаянные попытки овладеть дочерью Альманзора остались тщетными… Теперь она умирала… Сади, отнявший ее у него, также не будет более обладать ею! Эта мысль утешала Лаццаро и наполняла его душу дьявольской радостью.

Нищенствующий дервиш вошел в дом…

– Проведи меня к своему господину, – попросил он подошедшего слугу, – у меня есть к нему важное известие!

– Кто ты и чего тебе надобно от моего господина? – спросил слуга.

– Разве ты не видишь, кто я? – вскричал Лаццаро, нимало не смущаясь. – А что мне надо, это я скажу твоему господину, благородному Сади-паше. Отведи меня к нему, мое дело очень важно!

– Благородного паши нет дома, он поехал проводить на железную дорогу своего друга Зору-бея, который оставляет сегодня Стамбул.

– Благородного Зору-бея, так, так! – отвечал Лаццаро. – Мне говорили, что твоя госпожа больна, а я знаю средство спасти ее, для этого я и пришел сюда.

– Ты знаешь такое средство?

– Для этого я и пришел к твоему господину.

– Я думаю, что благородный паша скоро возвратится, – сказал слуга.

– Устрой так, чтобы я мог увидеть твою госпожу, а по возвращении паши мог дать ему необходимый совет.

– Я не могу ввести тебя к ней, дервиш!

– Но я должен видеть больную!

– И ты знаешь средство? В таком случае, ты можешь сейчас назвать его, дервиш.

Лаццаро покачал головой.

– Так нельзя, – сказал он, – я должен видеть больную!

Слуга задумался.

– Или ты должен подождать, пока возвратится благородный паша, или же я позову надсмотрщицу за гаремом, чтобы она переговорила с тобой.

– Позови ее!

Слуга удалился и вскоре вернулся со старухой, бывшей надсмотрщицей за гаремом Сади-паши.

– Вот старик дервиш, – сказал слуга, указывая на Лаццаро.

– Отведи меня к своей госпоже, – попросил Лаццаро, – я могу помочь ей и спасти ее.

– К ней никто не может пройти, – отвечала старуха. – Греческий врач строго запретил это, поэтому я не могу ввести тебя.

– Я хочу спасти ее!

– Сегодня ей и без того лучше, – продолжала старуха, – и доктор сказал, что наша госпожа выздоровеет, если только все его предписания будут в точности исполняться.

– Наша госпожа выздоровеет! – вскричал старый слуга, радостно всплеснув руками. – Слава и благодарение Аллаху!

Это было неожиданным препятствием для Лаццаро…

– Так ты не хочешь пустить меня к ней? – еще раз спросил он.

– Я не могу взять на себя ответственность за это, – отвечала старуха.

– Знает ли Сади-паша о том, что сказал доктор? – спросил Лаццаро.

– Нет, эта радость еще предстоит ему!

Тогда Лаццаро поспешно удалился.

– Теперь я понимаю, – сказал слуга, – этому дервишу нужен был какой-нибудь подарок, и вот теперь он спешит на железную дорогу, к нашему господину, чтобы передать ему приятное известие и получить за это бакшиш.

Между тем в это самое время Сади провожал Зору, уезжавшего в этот вечер в Лондон.

– Мне кажется, – говорил Зора, – что ты тоже долго не останешься в этой неблагодарной стране, которую глупый фанатизм и недостойные правители ведут прямо к гибели. Я уезжаю потому, что мне надоело получать за мою службу одни оскорбления.

– И ты никогда более не возвратишься? – спросил Сади своего друга, прощаясь с ним.

– Не думаю, Сади, но, несмотря на это, я надеюсь снова увидеться с тобой, – отвечал Зора. – Если ты последуешь моему совету, то также уедешь. Мне кажется, ты достаточно испытал на себе неблагодарность, и боюсь, что если ты останешься, то тебе придется еще немало испытать ее. Ты сам рассказывал, что едва избежал смерти. И хотя враги подарили тебе жизнь, но это только пугает меня, и мне кажется, Гассан прав, говоря, что его и тебя ждут большие испытания, если вы не устраните людей, стоящих теперь во главе правительства.

– Я еще не отказался от мысли быть полезным моей родине, Зора, но даю тебе слово, что в тот день, когда увижу, что я здесь больше не нужен, с тяжелым сердцем, но все-таки оставлю эту страну. До тех же пор я останусь здесь…

– Да защитит тебя Аллах, – заключил Зора свой разговор и, дружески простившись с Сади, сел в вагон.

В ту минуту, как Сади хотел выйти с вокзала, к нему подошел нищенствующий дервиш, голова которого была плотно закутана в капюшон.

Сади не любил дервишей, но, подумав о нищете большинства из них, хотел бросить ему несколько мелких монет.

Лаццаро, так как это был он, быстрым взглядом убедился, что он один с Сади. Минута была удобна для мщения.

– Одно слово, паша! – попросил он, когда Сади хотел пройти мимо.

– Вот тебе! – отвечал Сади, бросая ему деньги.

– Благодарю! Я знаю, что ты добр, паша…

Сади хотелось пройти дальше.

– Еще одно слово, паша, – настойчиво просил дервиш, подходя ближе.

– Что тебе еще надо? – спросил Сади, взглянув на закутанную фигуру дервиша.

Тогда ему показалось, что в глазах подошедшего сверкнула молния, взор Сади остался как бы прикованным – он испытал на себе могущество взгляда Лаццаро.

– Важное известие, могущественный паша! – воскликнул дервиш.

– Кто ты? Твой взгляд напоминает мне взгляд грека, бывшего слугой принцессы.

– Что ты говоришь, паша, я бедный дервиш!

Тогда Сади повернулся, чтобы идти дальше…

Но в то мгновение, как он поворачивался, взгляд его невольно упал на бывшее перед ним зеркало: он увидел, что сгорбленный дервиш вдруг выпрямился, отбросил капюшон, и в его правой руке сверкнул кинжал…

В своей жажде мщения Лаццаро забыл, что Сади мог видеть в зеркале его движения.

Сади в одно мгновение обернулся и схватил грека за руку.

– Подлый предатель! Ты действительно слуга принцессы. Для чего у тебя в руках кинжал? – закричал Сади, бледный, крепко держа убийцу, который напрасно изо всех сил старался вырваться.

– Кинжал этот должен был умертвить тебя! – злобно прошипел грек, снова устремляя на Сади свой приковывающий взгляд. – Он должен был убить тебя, и то, что не удалось теперь, удастся в другой раз…

На шум сбежалось несколько служащих дорог. Сади все еще держал Лаццаро за руку, в которой был кинжал.

– Позовите кавасов! – приказал он, и несколько человек сейчас же бросились исполнять его приказание.

Грек извивался, как змея, стараясь вырваться.

– Ты не уйдешь от меня! – кричал он Сади. – Говорю тебе, что ты погибнешь! Кого Лаццаро поклялся убить, тот погибнет, не сегодня, так завтра! Ты должен умереть!

В это время явились кавасы, показывая для виду такое усердие, что могли бы обмануть человека неопытного.

Сади передал им Лаццаро с требованием предать его суду, как убийцу.

Кавасы схватили грека и пока паша был тут, по-видимому, усердно стерегли его, но Лаццаро, зная их, не беспокоился.

Передав грека кавасам, Сади возвратился домой и там скоро забыл все случившееся под впечатлением радостного известия о том, что Реции лучше и появилась небольшая надежда на выздоровление.

Между тем кавасы вывели Лаццаро с вокзала, и тут их рвение уже начало уменьшаться.

– Отведите меня к благородному Гуссейну-паше! – попросил грек. – Мне надо передать ему важное известие.

– Тебе – известие? Из-за тебя нам идти в Сераскириат? Ну нет, мы отведем тебя на ближнюю гауптвахту.

– В таком случае я должен буду там повторить мое требование, и уверяю вас, что вам может порядком достаться, если из-за вас не удастся важное дело, которого очень желает Гуссейн-паша! – сказал Лаццаро.

Кавасы вопросительно переглянулись, в словах грека могла быть правда, иначе зачем было ему требовать, чтобы его отвели в такое время к военному министру.

Тогда они решили исполнить его требование.

Было уже далеко за полночь, когда они пришли в Сераскириат.

Здесь они узнали, что Гуссейн-паша еще не возвратился, и принуждены были остаться ждать его, что привело кавасов в сильное раздражение.

– Идите спокойно. Что вам еще надо? Чего вы ждете? Вы привели меня сюда, этого довольно. Кроме того, разве вы не знаете, что вам передал меня Сади-паша?

– Да, я узнал его, – сказал стражник.

– Чего вам от него ждать или бояться? – насмешливо продолжал Лаццаро. – Ведь он теперь в немилости. Вот каковы дела Сади-паши!

– Он прав! – согласились кавасы.

– Его власть скоро кончится, – продолжал грек. – И почем вы знаете, может быть, поднимая на него руку, я действовал по приказу другого, – сказал, подмигнув, Лаццаро.

Тогда, посоветовавшись немного, кавасы решились последовать совету Лаццаро и уйти, оставив его, так как они решили, что, вероятно, сам Гуссейн-паша дал греку поручение относительно Сади.

Едва кавасы ушли, как к Лаццаро подошел адъютант, спросив, тот ли он грек, который требовал, чтобы его привели к министру.

– Это я, и мое донесение очень важно! – поспешно отвечал Лаццаро.

– В таком случае следуй за мной, – сказал адъютант и повел грека в ту часть дома, где находилась квартира Гуссейна-паши.

Военный министр только что вернулся из совета.

Войдя, Лаццаро упал на колени, отлично зная всемогущество министра.

– Что это за известие, которое ты хочешь мне передать? – спросил Гуссейн-паша, глядя на грека своим проницательным взглядом.

– Ты несколько дней ищешь Мансура-эфенди, не так ли? – сказал Лаццаро.

– Мне кажется, что я тебя где-то видел, и теперь, когда ты назвал имя мудрого эфенди, я вспоминаю, что ты был его слугой, – сказал Гуссейн.

– Точно так, могущественный паша. Я был слугой Баба-Мансура. Мудрый Мансур-эфенди исчез…

– Я ищу его!

– И я пришел, чтобы просить твоей помощи спасти его, могущественный паша! – продолжал Лаццаро. – Тяжелое несчастие обрушилось на Баба-Мансура, но ты можешь спасти его!

– Ты знаешь, что сталось с эфенди?

– Да. Золотые Маски схватили Баба-Мансура, чтобы умертвить его.

– Золотые Маски? – мрачно и с удивлением спросил Гуссейн. – Я слыхал только об одной, разве их много?

– Это целый союз, кто может назвать их число? Мудрый Баба-Мансур попался им в руки.

– Ты знаешь, куда они спрятали его?

– Да, я узнал это с опасностью для жизни. В полночь Золотые Маски собираются в развалинах Семи башен.

– Значит, сегодня уже поздно захватить их, чтобы узнать, наконец, что это за тайный союз, – сказал Гуссейн. – Но в следующую ночь я прикажу занять развалины и освободить Мансура-эфенди. Ты останешься здесь и проводишь завтра солдат в развалины.

 

XVI

Абунеца

Темная ночь сошла на поле сражения, на котором бились воины креста и полумесяца.

Повсюду царствовали тишина и спокойствие; вдруг между ранеными и убитыми замелькал огонек, показываясь то тут, то там.

Что это был за свет? Он падал от маленького ручного фонаря, который держал высокий старик, бродивший между сербами и турками.

Казалось, что незнакомец был турком, потому что на голове его была чалма. У него было сильно загорелое лицо, обрамленное длинной белой бородой, и, несмотря на старость, очевидно, был еще силен.

Это был руководитель Золотых Масок, последний потомок Абассидов Альманзор, известный нам под именем Абунецы, заклинателя змей.

Что же он искал на поле сражения?

Вот турок остановился около стонавшего серба, стал на колени и, вынув фляжку, дал раненому напиться.

Затем он пошел дальше и подошел к тяжелораненому турку, обмыл его рану и перевязал ее.

– Спаси меня! – обратился к старику русский доброволец, которому мертвая лошадь придавила ноги, и Абунеца оттащил лошадь и, не слушая благодарности молодого человека, поднявшегося на ноги, пошел дальше.

Турецкий офицер протягивал к нему руки.

– Я умираю! – говорил он, – Дай мне воды.

И снова Абунеца подал свою фляжку, видя, что хотя не может спасти жизнь раненому, но может облегчить ему последние минуты.

В то время как старик оказывал таким образом помощь друзьям и врагам, к полю сражения подъехал турецкий конный патруль.

Свет, мелькавший на поле битвы, возбудил любопытство и подозрение патруля.

– Что это такое? Видите огонь? – говорили они между собою. – Фонарь должен нести какой-то человек.

Подъехав ближе, турки увидели, что незнакомец перевязывает серба, которого ясно освещал поставленный на землю фонарь.

Этого было достаточно, чтобы они увидали в незнакомце врага, неверного, хотя на нем и была надета чалма. Тот злодей, по их мнению, кто оказывает помощь врагу, вместо того, чтобы убивать и мучить его.

Вне себя от ярости они бросились на Абунецу, и в несколько мгновений он был схвачен и связан, и солдаты уже готовы были убить его на месте.

Тогда начальник остановил их.

– Не ваше дело убивать старика! – вскричал он. – Он называет себя правоверным мусульманином! Возьмите его в плен и предоставьте паше произнести над ним приговор.

Тогда один из солдат привязал к шее старика веревку, другой конец взял в руки и, вскочив на лошадь, что сделали и все остальные, поскакал в галоп, так что старик принужден был бежать за лошадью, и это доставляло туркам большое удовольствие.

Ни стона, ни жалобы не вырвалось из уст Абунецы. Он прощал своим мучителям то, что они делали, ослепленные фанатизмом.

Когда, наконец, Абунеца, весь покрытый потом и кровью, был приведен к палатке паши, последний еще не спал и при взгляде на Абунецу невольно почувствовал сострадание.

– Ты правоверный? – спросил паша.

Старик утвердительно наклонил голову.

– Как тебя зовут?

– Абунеца.

– Что ты делал на поле битвы?

– Я помогал раненым, это священный долг.

– Ты тем рассердил моих людей, что помогал и неверным.

– Я не делал разницы! Мы верим в Аллаха, они в Бога, но все люди братья.

– Ты забываешь, что те, кому ты помогал, наши враги! Разве ты не слышишь угрожающего ропота солдат? Они требуют твоей смерти!

– Убей меня, если ты их раб, – отвечал Абунеца.

– Ты говоришь дерзко. Не будь ты старик, седую бороду которого я уважаю, я выдал бы тебя солдатам – и они разорвали бы тебя в клочки!

– Я не боюсь смерти, благородный паша! Я тысячу раз без страха глядел ей в глаза, – отвечал Абунеца. – Делай со мной, что хочешь, я готов умереть, если таков будет твой приговор, но у меня есть одна просьба, одно последнее желание, и я знаю, что ты перед смертью не откажешь мне.

– Что это за желание? – спросил паша.

– Дай мне три дня срока, чтобы я успел исполнить мой последний долг и последнее мое желание.

– Я не хочу быть один твоим судьей! Я отправлю тебя в Адрианополь. Там решится твоя судьба, – сказал паша. – Здесь, в лагере, твоя жизнь в опасности, потому что мои солдаты ненавидят всякого, кто жалеет врагов!

– Делай со мной, что хочешь, храбрый паша! Пошли меня в Адрианополь, но обещай дать мне три дня!

– Хорошо! – сказал паша. И еще до наступления дня отправил Абунецу под конвоем верных солдат в Адрианополь.

Решение солдат, что тот враг, кто помогает врагам, совпало с решением адрианопольских судей.

Они были турки, а все турки, как простолюдины, так и знать, одинаково ненавидели всякого, кто помогал гяурам. Абунеца был приговорен к расстрелу, но казнь, как обещал паша, была отсрочена на четыре дня.

Когда наступил вечер, Абунеца подошел к маленькому решетчатому окну своей темницы и с нетерпением взглянул на улицу; вдруг снаружи послышался слабый стук.

Старик прислушался, затем подошел к двери.

Стук повторился.

– Это ты, брат мой? – спросил Абунеца.

– Я ждал твоего приказания, мудрый Бейлер-беги, – отвечал голос снаружи.

– Приговор произнесен и будет исполнен самое позднее через четыре дня, – сказал Абунеца.

– Я это знаю, мудрый Бейлер-беги! Что прикажешь? Когда желаешь ты быть освобожден?

– Приговор должен быть исполнен, я не хочу избежать его бегством, – отвечал старик, – но ты должен исполнить мое последнее желание.

– Приказывай!

– Спеши в Стамбул и скажи братьям, что мое последнее желание – видеть мою дочь Рецию и говорить с нею! Где бы она ни была, она должна быть приведена сюда, чтобы я мог благословить ее перед смертью и передать ей мое имущество! Иначе я не могу умереть спокойно! Мне дано сроку три, самое большее четыре дня: спеши, чтобы Реция не опоздала сюда, в Адрианополь, дорога неблизкая, брат мой.

– Я сейчас же оставлю Адрианополь, чтобы исполнить твое приказание, мудрый Бейлер-беги, – раздался голос снаружи.

– Передай братьям все, что произошло, – закончил Абунеца разговор, – я посылаю им мой последний поклон и благословение на продолжение общего дела, которому я с радостью приношу себя в жертву! Иди с миром и сделай, что я тебе приказал! Да сохранит тебя Аллах!

– Да утешит он тебя! Время испытания коротко, награда и блаженство вечны, – раздался прежний голос, потом послышались легкие шаги, и затем все стихло.

По коридорам тюрьмы прошла Золотая Маска.

Караульные, видевшие ее, низко кланялись, приложив руку к сердцу…

– Мир с тобою! – шептали они.

Золотая Маска оставила дом и скрылась в темноте.

Абунеца успокоился. Он съел кусок маисового хлеба, сотворил молитву и лег на свое жесткое ложе. Спокойная совесть дала ему спокойный сон, хотя через несколько дней он должен был умереть.

На следующий день его призвали, чтобы произнести окончательный приговор.

– Вы дали мне тот срок, какой я просил, – сказал Абунеца. – Слава Аллаху! Моя душа спокойна!

– Почему ты, будучи правоверным, подавал помощь гяурам, старый дурак? – спросил судья. – Теперь ты умрешь за это!

– Я не боюсь смерти! Но я помогал не одним христианам, – отвечал Абунеца, – я оказывал помощь всем раненым одинаково, будь они правоверные или нет! Аллах знает все!

– Было глупо помогать врагам божественного пророка! Ты призываешь Аллаха, а между тем ты разгневал его! Теперь заплатишь за это жизнью.

– Бог есть любовь, – отвечал Абунеца, – все люди братья!

– Что за глупые слова говоришь ты! – вскричал с гневом судья. – На старости лет ты противоречишь Корану!

Абунеца улыбнулся, как бы желая сказать: я прощаю тебя, потому что ты ослеплен! Никто не знает лучше меня Корана и его толкования.

– Если я согрешил, – сказал он, – я искуплю этот грех смертью! Оставь меня в покое. Иди, твои слова не имеют на меня никакого влияния. Ты исполнил свой долг, предоставь остальное Аллаху и мне!

– Тебя не убедишь, старый грешник. Умирай же в грехе, – сказал судья и оставил вместе со своими спутниками темницу старика.

Когда наступил вечер, Абунеца подошел к железному окну и взглянул в него; казалось, он ожидал чего-то.

Прошло уже два дня и две ночи с того времени, как он послал Золотую Маску в Стамбул, но дорога от Адрианополя до Стамбула была неблизкая, и никто не мог предвидеть всех случайностей, которые могли встретиться на ней.

Ночью Абунеца почти не спал. Наступил день – последний день срока! Он стал бояться, что Реция опоздает, что ему не удастся увидеть свое дитя, которому он хотел передать благословение и наследство.

По мере того как день подвигался, беспокойство старца все увеличивалось; когда солнце зайдет, наступит его последний час, а Золотой Маски и Реции все еще не было!

Мысль умереть, не прижав дочь в последний раз к своей груди, заставила глаза старика наполниться слезами, и с уст его сорвалась первая жалоба.

– Реция, дитя мое! – вскричал он. – Где ты? Почему не спешишь к своему умирающему отцу, чтобы еще раз увидеть его и принять благословение? Горе мне, моя молитва осталась неуслышанной! Неужели я не увижу мое дитя перед смертью?

В это время послышался грохот барабана, и в коридоре показался отряд, которому назначено было исполнить казнь над Абунецой.

Фельдфебель вошел в комнату, чтобы вести Абунецу на место казни.

Когда караул вывел Абунецу, последний с беспокойством огляделся кругом, но его взгляд встретил только чужие, равнодушные лица любопытных.

Абунеца был приведен на поле за городским валом и там привязан к столбу. Солнце заходило…

– Аллах, – прошептал старик, – пошли ко мне Рецию, не то будет уже поздно…

Солдаты с заряженными ружьями стали на другом конце поля.

Настала последняя минута.

Взгляд старика Абунецы снова повернулся к дороге из города, и ему показалось, что он видит вдали какой-то экипаж или всадника.

Солнце закатилось.

– Готовься! – скомандовал офицер.

Солдаты прицелились.

– Пли! – раздалась команда.

Прозвучало двенадцать выстрелов, и старик повис на веревках, привязывавших его к столбу…

– Реция! Реция, ко мне… – прошептал он, и его потухающий взор все еще искал ту, которую он хотел благословить…

 

XVII

Убийство министров

Вечером на следующий день после того, как Лаццаро был у военного министра и выдал ему тайну, где собирались Золотые Маски, грек ожидал, когда по приказанию министра отправится проводником в развалины Семибашенного замка, как вдруг в десять часов вечера Гуссейн-паша был неожиданно вызван к султану.

Это было 14‑го июня 1876 года. Около полуночи должен был собраться совет министров в доме Мидхата-паши.

Гуссейн-паша вел себя очень осторожно, чтобы не возбудить в Мураде ни малейшего подозрения. Потому он сейчас же отправился на приглашение султана.

Около одиннадцати часов вечера к дому Мидхата подошел человек, одетый в белую одежду.

– Знаете ли вы меня? – спросил он, обращаясь к стоявшим у дома кавасам, сбрасывая с себя верхнюю одежду.

– Да, благородный бей, мы знаем тебя, – ответили они. – Ты великий шейх Гассан.

Гассан был в парадной форме; кроме заряженного револьвера, за поясом у него имелись два кинжала, сбоку висела сабля.

– Министры уже собрались? – спросил Гассан.

– Надо спросить Ахмета-агу, лейб-каваса великого Мидхата-паши, он должен знать, – отвечали кавасы.

Седой Ахмет-ага подошел и низко поклонился Гассану.

– Что ты желаешь, господин? – спросил он.

Гассан повторил ему свой вопрос.

– Да, министры уже собрались, – отвечал лейб-кавас. – Благородный Мехмед Рушди-паша, Халиль-паша и Ахмед Кейзерли-паша у моего повелителя.

– Значит, главных еще нет! – прошептал Гассан.

В это время к дому подъехал экипаж. Гассан воспользовался той минутой, когда внимание кавасов обратилось на приехавших, и, открыв дверь, поспешно поднялся по лестнице.

Лестница была уставлена тропическими растениями. Гассан остановился на мгновение между ними, чтобы взглянуть вниз, не приехали ли Гуссейн-паша или Рашид-паша.

Но он ошибся! Внизу стоял старый Шейх-уль-Ислам Кайрула-эфенди.

Его появление доказывало, что предстоящее совещание должно было иметь важное значение.

Кавасы забыли про Гассана или думали, что он принадлежит к числу приглашенных, только никто более не вспомнил о нем. Казалось, он отлично знал расположение дома, потому что сейчас же повернул по слабо освещенной боковой лестнице, ведущей в комнату рядом с кабинетом, в котором должны были собраться министры и другие гости Мидхата.

В это же самое время Кайрула-эфенди вошел в кабинет и поздоровался с бывшими уже там гостями.

Из той комнаты, в которую вошел Гассан, он мог слышать все, что говорилось в кабинете.

Вскоре к дому подъехал еще экипаж, и затем Гассан по голосу узнал, что в кабинет вошел Рашид-паша.

Незадолго до полуночи перед домом Мидхата снова остановился экипаж, из которого вышел сначала адъютант военного министра, а затем и сам Гуссейн-паша. Таким образом, все были, наконец, в сборе.

– Ты собрал нас для важного совещания, благородный Мидхат-паша, – сказал Рашид, – это доказывает присутствие мудрого Кайрулы-эфенди.

– Без сомнения, дело идет о решении такого вопроса, когда нужна помощь священного закона, – заметил Ахмет Кайзерли, который, казалось, уже знал о предмете совещания.

– Перейдемте к делу, мои благородные друзья, – заговорил Мехмед Рушди. – Дела идут все хуже и хуже, потому что мы с каждым днем все более и более погружаемся в лень и беспечность, вместо того чтобы энергично действовать.

– Скажите откровенно, – вскричал Гуссейн, – что мы ошиблись в государе, возведенном нами на трон!

– К сожалению, я должен присоединиться к мнению моего друга военного министра, – сказал Рашид. – И мы должны силою положить конец такому положению вещей! Эта слабость, эта бездеятельность…

– Я боюсь, мудрый Кайрула-эфенди, что это еще недостаточный повод для произнесения Фетвы, – сказал Мехмед Рушди-паша.

– Как так! – перебил Гуссейн. – Султан Мурад душевно болен, он неспособен управлять! Я открыто высказал это! Мы здесь не для того, чтобы разыгрывать друг перед другом комедию и играть словами. Я первый начинаю действовать прямо и открыто.

Мидхат с ненавистью взглянул на Гуссейна, как бы не в силах скрыть своей досады оттого, что тот берет на себя почин в этом деле, но Гуссейн не заметил этого взгляда.

– К сожалению, я также вот уже несколько дней замечаю в султане Мураде признаки умопомешательства, – сказал Рашид. – Поэтому я полагаю, что следовало бы снова отложить церемонию опоясания мечом!

– Султан Мурад еще не султан, пока не опоясан мечом Османа, и тем легче свергнуть его, – пояснил Гуссейн.

– Доказана ли болезнь, о которой ты говоришь, благородный паша? – спросил Халиль сидевшего с ним рядом Рашида.

– Я сам был вчера свидетелем припадка, доказывающего полнейшее безумие, – отвечал Рашид.

– Будь так добр, сообщи нам, что ты видел? – сказал Мехмед Рушди.

– Это было вчера вечером, – начал Рашид, – когда меня потребовали в кабинет султана. Я вошел и увидел его сидящим и странно глядевшим на меня большими глазами. Затем он вдруг стал громко хохотать и выкрикивать бессвязные слова. Тогда мне сказали, что с некоторых пор эти припадки стали часто повторяться, и падишах не знает сам, что в это время делает и говорит.

– Значит, он сумасшедший, но мы не должны терпеть на престоле безумного, и следует как можно скорее устранить его.

– Странно, – заметил Мидхат, – я всегда слышал, что принц Мурад был совершенно здоров, пока оставался принцем.

– А теперь он султан и безумен! – резко вскричал Гуссейн.

– Нам ничего не остается, благородный Мидхат-паша, – заметил, в свою очередь, Рашид, – как заменить султана Мурада принцем Абдул-Гамидом.

– А что, если через несколько недель он также сойдет с ума? – спросил Мидхат.

– Тогда он также падет! – вскричал Гуссейн.

В это мгновение дверь соседней комнаты распахнулась, и Гассан бросился в комнату, где совещались министры. В первую минуту после появления офицера, одетого в полную форму, они подумали, что дом окружен солдатами…

Один Мидхат, казалось, понял намерение Гассана, потому что поспешно бросился в сторону, чтобы оставить кабинет.

Гуссейн-паша поднялся с места.

– Настал вам конец, злодеи! – вскричал Гассан громовым голосом. – Ни с места, цареубийцы! – Он прицелился в Гуссейна и выстрелил.

– Я умираю! – вскричал военный министр и грохнулся на землю. Гассан верно прицелился.

Рашид-паша бросился, чтобы остановить его руку, но Гассан поразил его кинжалом, и Рашид упал на землю, обливаясь кровью.

Кайзерли-паша тоже хотел остановить убийцу, но после недолгой борьбы упал, раненный в плечо и в бок.

В это время на крики и шум в комнату вбежали Шейхри-бей и мушир.

Везде был страшный беспорядок, на полу лежало двое убитых и один раненый.

В первое мгновение Шейхри-бей не мог понять, что происходит, и, увидя одиноко стоявшего Мидхата, принял его за виновника всего происшедшего. Он прицелился в него из револьвера, но в это мгновение в комнату вбежал старый кавас Ахмет-ага и бросился между Мидхатом и Шейхри-беем, так что пуля адъютанта Гуссейна попала в него, и Ахмет-ага был убит на месте.

Но, в свою очередь, адъютант Гуссейна был поражен кинжалом Гассана и, обливаясь кровью, упал на ковер.

Оставшиеся в живых министры в ужасе бросились вон из кабинета.

Гассан кинулся за ними, и началась ужасная охота.

Мехмед Рушди скрылся в соседней комнате, а Халиль-паша спрятался в приемной за занавесью.

В это время раненый Гуссейн пришел в себя и, с трудом поднявшись на ноги, дотащился до коридора, желая спасти свою жизнь, но в это мгновение его увидел Гассан, считавший его убитым.

– Ты должен умереть, злодей! – вскричал Гассан, бросаясь за военным министром, который уже стал спускаться с лестницы.

Выходные двери были заперты кавасами, чтобы Гассан не смог убежать, но и Гуссейн оказался в руках преследователя, который поразил его кинжалом.

Гуссейн со стоном упал на землю…

В это мгновение кавасы со всех сторон окружили Гассана, требуя, чтобы он сдался.

Но Гассан отчаянно сопротивлялся, так что несколько кавасов были ранены, но наконец одному из них удалось нанести Гассану удар в спину, и когда он обернулся назад от боли, то двое других ранили его в голову.

– Я с радостью умираю за отечество! – вскричал, падая, Гассан, кавасы с яростью кинулись на него.

Доктора, вызванные в дом Мидхата-паши, застали в живых только Ахмета Кайзерли-пашу, что же касается Гуссейна и Рашида-паши, а также Шейхри-бея и каваса. Ахмета-аги, то жизнь уже оставила их навсегда.

 

XVIII

Султан Абдул-Гамид

Убийство министров произошло в ночь с 14‑го на 15‑е июня.

Народ узнал на другой день о случившемся только то, что Мидхат-паша находится в добром здравии.

Когда султану Мураду доложили о случившемся, он так испугался, что целый день боялся оставить дворец и даже молился в своих покоях, чего прежде никогда еще не случалось. Он боялся за свою жизнь, но не чувствовал, что его здоровье было уже совершенно погублено теми самыми людьми, которые теперь сошли со сцены.

По требованию матери и жены Мурад сменил, наконец, своего гаремного визиря, служившего еще Абдул-Азису, но было уже поздно.

Когда после убийства министров состояние здоровья Мурада стало быстро ухудшаться, ничего не оставалось делать, как призвать докторов.

Доктора единогласно объявили, что Мурад помешался, и тогда была обнародована Фетва Шейх-уль-Ислама, которая объявляла изумленному народу о новой перемене монарха.

Султаном был назначен Абдул-Гамид, брат Мурада.

Мурад был сменен, но с какими чувствами вступал на престол новый султан?..

Говорили, что у нового султана больной и взволнованный вид, но обстоятельства последнего времени едва ли могли пройти, не оставив следа в правящих верхах. Во всяком случае, новый султан каждый день показывался народу, посещая то ту, то другую мечеть.

Брат Гамида, Рашид, сделавшийся теперь наследником престола, помогал новому султану словом и делом. Вообще, семейные отношения двора сделались теснее после последних событий. Взаимное недоверие уступило место заботе об общем благополучии.

Бывший комендант Стамбула Редиф-паша в благодарность за оказанные им услуги был назначен военным министром.

Абдул-Гамид, так же как и его свергнутый брат, вопреки старым традициям, оставил в живых сыновей Абдул-Азиса, но он держал их в таком же строгом заключении, как некогда Абдул-Азис содержал своих двоюродных братьев.

Между тем со вступлением на престол Гамида начались многочисленные заговоры, преследовавшие различные цели, и в числе прочих приверженцы свергнутого султана Мурада старались доказать, что он совсем не был болен; для распространения этих слухов мать Мурада воспользовалась его окружающими.

Тогда Абдул-Гамид приказал арестовать десять слуг Мурада и среди них – начальника его гарема Сулеймана-эфенди. Призвав их к себе, он сказал им:

– Я слышал, что вы распространяете неверные слухи про состояние здоровья моего брата. Но я не ставлю вам этого в вину, так как это доказывает вашу к нему привязанность и желание его выздоровления! Я сам от всей души желаю этого, но ваши разговоры несправедливы, поэтому будет лучше, если вы станете молчать.

Затем он дал им всем должности при себе, следуя мудрому закону – делать приверженцев из врагов.

Вообще, Абдул-Гамид начал со многих нововведений. Во-первых, он значительно сократил издержки придворной кухни, затем отказал в особом содержании султанше Валиде; впрочем, у него не было родной матери, а только приемная, так что, может быть, будь жива его мать, он действовал бы в этом отношении иначе.

Этикет турецкого двора требует, чтобы министры разговаривали с султаном стоя, но Гамид при первой же аудиенции предложил им сесть и курить в его присутствии.

Убийца министров, прежде могущественный любимец Абдул-Азиса великий шейх Гассан, был приговорен к смерти на виселице.

Свергнутый султан Мурад был без шума ночью отправлен в Чераган. Пребывание в этом дворце, где так недавно окончил свои дни тоже свергнутый султан Абдул-Азис, могло бы произвести на Мурада ужасное впечатление, если бы он пришел в себя, но, к его счастью, этого не случилось, так как он был действительно серьезно болен и не понимал, что с ним делается и куда его везут.

Вскоре распространилось по Константинополю известие, что султан Мурад отравился, и это вызвало сильное волнение в народе, но это известие было почти сейчас же опровергнуто.

Свергнутый султан был еще жив, но что за ужасную жизнь он вел! Он ни на минуту не приходил в сознание, и его жена и мать постоянно наблюдали за ним, не пуская к нему никого постороннего, так как помнили, как окончил свою жизнь Абдул-Азис.

В одну из ночей, когда около постели Мурада дежурила его жена, она не совладала со своей усталостью и невольно поддалась сну.

Прошло около получаса, как вдруг Мурад открыл глаза и дико оглядел комнату, освещенную слабым светом лампы с матовым колпаком.

Он увидал, что его жена спит, и осторожно поднялся с постели. Вокруг все было тихо. Несколько мгновений Мурад просидел в нерешимости, его дикие взгляды доказывали полное безумие.

Вдруг им неожиданно овладело какое-то непреодолимое желание.

Тихо, без шума встал он и в одной рубашке проскользнул к двери. Осторожно открыл ее, в коридоре не было никого, и дверь, ведущая на террасу, спускавшуюся к морю, была открыта.

На террасе днем и ночью стояли часовые. Когда же Мурад подошел к двери, то увидел, что благодаря лунному свету на террасе светло почти так же, как днем.

Мурад неслышно проскользнул на террасу, где увидел в некотором расстоянии разговаривавших между собой часовых. Тогда он поспешно побежал по лестнице, ведущей к морю, и бросился в воду.

Часовые услышали плеск воды и бросились спасать несчастного. Вскоре одному из них удалось вытащить полумертвого Мурада.

 

XIX

Несчастная Сирра

Состояние здоровья Реции улучшалось с каждым днем, и наконец доктор объявил Сади, что всякая опасность для жизни больной исчезла, тем не менее необходима была большая осторожность, так как рана еще не совсем закрылась.

В это время до Сади дошло известие о том, каким образом Гассан привел в исполнение свои угрозы. Это сильно взволновало Сади, он понял, что его друг погиб, для него уже не могло быть помилования, но Сади все-таки надеялся еще раз увидеться с ним в тюрьме.

В это время Реция озабоченно напомнила ему, что никто ничего не знает о судьбе Сирры, и Сади решил, что, посетив в тюрьме Гассана, он постарается отыскать там и следы несчастной девушки. Правда, он ничего не сказал Реции о своем намерении, чтобы не беспокоить ее.

В это время начальником военной тюрьмы был сделан Кридар-паша, бывший прежде товарищем и другом Сади.

Сади отправился к Кридару. Но бывший приятель, казалось, потерял память с того времени, как Сади-паша попал в немилость, и принял Сади с холодной вежливостью.

– Мне сказали, что Гассан-бей находится в башне Сераскириата, – обратился Сади к Кридару, – так ли это?

Кридар пожал плечами.

– К сожалению, я не могу отвечать вам на это, – сказал он. – Дано строгое приказание ничего не сообщать.

– Разве это приказание распространяется на всех? И на меня? – спросил Сади.

– Исключения ни для кого не сделано.

– В таком случае, я не стану говорить о моем желании видеть великого шейха, – сказал Сади, – но у меня есть к тебе еще один вопрос.

– Я буду очень рад, если смогу на него ответить, – холодно отвечал Кридар-паша.

– В тот день, когда я еле живой был принесен в караульную башню Сераскириата, там было несчастное существо, которому я обязан моей жизнью.

– Мне донесли об аресте одной до крайности уродливой девушки.

– Где она находится?

– Это тайна, паша, которую я не имею права выдать.

Терпение Сади, казалось, истощилось:

– Ты не хочешь сказать мне такой простой вещи, как то, где находится несчастная девушка, вся вина которой заключается в том, что она спасла мне жизнь, так знай же, что теперь я считаю своим долгом освободить несчастную!

– Это ваше личное дело! – отвечал Кридар-паша, кланяясь со злобной улыбкой.

– Да, это дело моей чести, – гордо продолжал Сади. – Султан узнает все происшедшее, и надеюсь, что моя справедливая жалоба не останется без последствий.

– Это точно так же от вас зависит, – колко отвечал Кридар-паша.

– Было время, паша, когда я не думал, что нам придется столкнуться, – сказал Сади. – У тебя дурные друзья, не забывай, что счастье изменчиво! Но довольно! Султан решит между мною и моими противниками, и я счастлив, что могу явиться перед султаном с сознанием, что не сделал ничего несправедливого! Прощай!

Сказав это, Сади слегка кивнул головою Кридару и вышел.

Возвратимся снова к Черному гному, заключенному в башне Сераскириата.

Ее заключили в каморку, находившуюся под самой крышей. Во время дня жар доходил здесь до страшной силы. Много дней прошло, ей приносили раз в сутки кусок хлеба и немного воды. Казалось, что бегство из этой новой тюрьмы было совершенно невозможно, так как дверь была окована железом и крепко заперта, а единственное окно хотя и не было заделано железной решеткой, но находилось на страшной высоте над землею. Тем не менее изобретательная Сирра нашла и тут средство бежать. Из тряпок, которые были брошены ей в угол вместо матраса, она сумела сплести веревку, достаточно крепкую, чтобы сдержать ее.

В тот самый день, когда Сади был у Кридара-паши, Сирра решилась бежать, как только наступит вечер.

Она ни минуты не сомневалась в успехе и не боялась страшной высоты, с которой ей придется спускаться.

Наконец настало, по ее мнению, удобное время: было около часа ночи. Луна скрылась за тучами. Внизу никого не было ни видно, ни слышно. Часовые ходили у ворот и не могли видеть, что происходит на внутреннем дворе, на который выходило окошко Сирры, к тому же никто, конечно, и не подозревал, что Сирра собралась бежать.

Она укрепила как могла лучше у окна один конец веревки и спустила другой за окно. Насколько Сирра могла видеть в темноте, веревки не совсем хватало до низа, но Сирра полагалась на свою ловкость и решила не откладывать бегства.

Затем она скользнула в окно и начала спускаться… Это было тем труднее, что у нее была всего одна рука.

Спустившись до половины, она вдруг почувствовала, что веревка рвется у нее под рукой. Будь у нее две руки, она могла бы еще надеяться на спасение, но теперь она погибла! Веревка затрещала в последний раз, и Сирра полетела вниз со страшной высоты.

Но даже в эту ужасную минуту присутствие духа не оставило Сирру, она протянула руку – и ей удалось удержаться за острый выступ стены. Этот выступ был не более четверти фута ширины, и Сирра могла только держаться за него рукой, а внизу ее ждала верная смерть.

Как часто бедная Сирра бывала в опасности, но еще никогда ее положение не было до такой степени безнадежно! Казалось, что на этот раз для нее не могло быть спасения и смерть ее была неизбежна.

 

XX

Отдай мне мое дитя!

Принцесса Рошана купила себе летний дворец по другую сторону Босфора и переехала туда. По секрету говорили, что она ищет уединения, чтобы переждать, пока умолкнут насмешки, которыми везде преследовали после приключения с Сади принцессу Рошану.

Но ее богатство позволяло ей украсить свое уединение всем, что только могли доставить деньги.

В особенности роскошно был отделан парк перед дворцом, в котором принцесса любила одна проводить время.

Мрачная ненависть наполняла сердце Рошаны. Она уже давно знала, что Сади-паша освобожден, выздоровел и снова соединился с Рецией, Но она торжествовала, что омрачила смертью их ребенка счастье ненавистных ей людей.

Однажды вечером, когда принцесса, по обыкновению, гуляла в парке, к ней подбежало несколько служанок и с удивленными, испуганными лицами донесли, что приехал Сади-паша.

Рошана сейчас же догадалась, что привело к ней Сади.

По ее отвратительному лицу пробежала улыбка, и глаза засверкали.

В это мгновение Сади уже подходил к принцессе, и прислужницы отступили.

Если бы покрывало не прятало лица принцессы, то видно было бы, как она побледнела при виде Сади.

Эсма же задрожала, сердце ее трепетало при мысли о ребенке, и в то время как другие служанки пошли во дворец, Эсма спряталась за деревьями, чтобы подождать Сади.

– Ты удивляешься, принцесса, что снова видишь меня у себя? – говорил между тем Сади, поклонившись Рошане. – И поверь мне, что этого бы не случилось, но меня привела сюда необходимость.

– К чему это вступление – гордо перебила его принцесса. – Ты явился ко мне как проситель, и меня действительно удивляет, что после всего происшедшего у тебя хватает смелости просить меня о чем-нибудь!

Сади побледнел, услышав эти оскорбительные слова.

– Сади еще ни разу ни о чем не просил тебя, – сказал он дрожащим голосом, – и сегодня он явился не с просьбой, а с требованием! Я явился сознавая свое право, а не как проситель. Я требую у тебя обратно мое дитя, которым ты овладела недостойным образом…

– Остановись! Что осмелился ты мне сказать?

– Истину! Ты сама созналась мне, что овладела моим ребенком, – продолжал Сади. – Я пришел потребовать его у тебя назад!

– Как приходил ко мне требовать мою невольницу? Но опыт научил меня! Невольницу ты взял у меня, но ребенка тебе взять не удастся!

– Ты, значит, не хочешь отдать мне мое дитя, так подло похищенное тобой?

– Говори осторожнее, а не то я прикажу слугам вытолкать тебя из моего дворца, несмотря на то, что ты паша! – гордо сказала принцесса. – Мои слуги принесли мне ребенка из пустого дома гадалки Кадиджи! Чем докажешь ты, что этот ребенок твой?

Сади невольно вздрогнул при виде злобы этой женщины и мысленно поблагодарил Аллаха, что вовремя возвратился к Реции.

– Моя любовь к ребенку должна служить достаточным доказательством, – отвечал он. – Перестань бороться со мной, мне ничего от тебя не надо, кроме ребенка! Отдай мне его, и ты никогда больше меня не увидишь!

– Ни о какой борьбе между нами не может быть и речи, так как я принцесса, а ты выскочка, которому я напрасно оказывала милость. Теперь место милости заменил гнев.

– Итак, ты хочешь перенести свою месть на безвинное существо? Неужели ты женщина, а не зверь?

– Ты не получишь ребенка!

– В таком случае пусть султан решит между нами! – с угрозою вскричал Сади. – Будь ты мужчина, все решило бы оружие!

– Ты осмеливаешься угрожать мне султаном, мне, принцессе! – вскричала с гневом Рошана. – Так знай же, что твоего ребенка нет в живых, что я приказала убить его! Теперь иди к султану!

– Да накажет тебя Аллах! – вскричал Сади, вздрогнув при этом ужасном известии.

Злодейка принесла невинное дитя в жертву своей мести! Этого не в состоянии был вынести Сади.

– Горе тебе! – сказал он дрожащим голосом. – Аллах, защищающий невинных детей, накажет тебя! Я с отвращением отворачиваюсь от тебя! И никогда нога моя не переступит порога твоего жилища.

– Я поклялась разбить твое счастье, и это мне удалось!

– Аллах рассудит нас, это мое последнее слово, – сказал Сади, поворачиваясь, чтобы уйти.

Между тем вечер уже наступил.

Сади шел, торопясь как можно скорее оставить это проклятое место.

Проходя мимо кустарников, он вдруг увидел перед собой Эсму, с мольбой протягивавшую ему руки.

– Выслушай меня, паша, – прошептала она. – Никто не должен знать, что я говорю с тобой, а не то я погибла безвозвратно.

– Зачем же ты подвергаешь себя этой опасности?

– Потому что я должна тебе сознаться!

Сади сейчас же подумал о своем ребенке.

– О ребенке? – поспешно спросил он.

– Не так громко, заклинаю тебя! Никто не должен знать, что я здесь говорю с тобой! То, что я хочу тебе передать, есть глубочайшая тайна. Принцесса дала мне твое дитя, чтобы я умертвила его.

– Так, значит, это ты была исполнительницей этого ужасного преступления!

– Она приказала мне утопить ребенка!

– Ужасно! У этой принцессы нет сердца…

– Она угрожала мне смертью, если я не исполню ее приказания. Ты знаешь мою повелительницу, благородный паша, она непреклонна и ужасна в гневе, она приказала бы меня убить, если бы я ослушалась ее, но я почувствовала сострадание к безвинному малютке.

– У тебя доброе сердце. Но говори скорее, что ты сделала?

– Это было не так давно, ночь была бурная! Я сошла к берегу и хотела бросить ребенка, сердце у меня сильно билось, я со страхом оглянулась вокруг, не подсматривают ли за мною. Я не знала, что мне делать, и была как безумная, я положила ребенка в тростнике, но потом снова возвратилась, боясь, чтобы какой-нибудь невольник не бросил бедняжку в воду. Тогда я увидела вблизи стоявшую лодку и, сама не знаю как, положила ребенка в нее и оттолкнула от берега…

– Ты отвязала лодку?

– Да, отвязала!

– И положила ребенка в пустую лодку?

– Да, я не могла сделать ничего другого, и сама даже не знаю, почему поступила именно так.

– Но ребенок, без сомнения, погиб, он нашел смерть в волнах.

– Я должна была сознаться тебе во всем!

– Несчастная Реция, – прошептал Сади. – Я не могу дать ей никакой надежды.

– Ах, я думала, что поступаю справедливо, я поручила ребенка покровительству Аллаха! Какой-то тайный голос говорит мне, что твой ребенок жив!

– Твоя надежда обманчива! Я не надеюсь более! Море поглотило мое дитя! Я не обвиняю тебя в случившемся, Эсма. Я знаю, что ты должна была повиноваться!

– Ты прощаешь меня, благородный паша?

– Не ты виноватая! – отвечал Сади и повернулся прочь. Эсма поглядела ему вслед и исчезла в кустах.

Около дворца Сади ждал экипаж.

Мы не будем описывать чувства, с которыми Сади возвращался домой, – они вполне понятны.

Доехав до дому, он выскочил из кареты, но едва он переступил порог, как навстречу ему в смятении кинулись прислужницы гарема, они были испуганы, в доме слышны были крики печали.

Что это значило? Неужели его ждало новое несчастье?

К нему подошла старая смотрительница гарема, с отчаянием ломая руки.

Сади подумал, что, вероятно, что-нибудь случилось с Рецией, что ее здоровье вновь ухудшилось.

– Что вы кричите? – спросил он. – Говорите, что случилось в мое отсутствие?

– Увозил ли ты нашу милостивую повелительницу?

– Знаешь ли ты, где она находится? – допрашивала старая прислужница.

Сади с удивлением поглядел на нее.

– Ты ведь знаешь, что я уехал один! – отвечал он. – Где моя жена?

Крики и плач усилились.

– Ах, господин, помоги нам! – вскричала старая смотрительница гарема. – Наша повелительница исчезла!

– Реция? Она оставила дом?

– Никто из нас не видел этого.

– Когда это случилось?

– Слушай, благородный паша! Час тому назад наша госпожа приказала нам, как всегда, идти обедать, – начала старая смотрительница. – Мы спокойно обедали, как вдруг нам послышался шум в передней, будто чьи-то шаги. Я открыла дверь, в передней было темно, тем не менее мне показалось, что через нее идет какой-то человек. Я вскрикнула, тогда незнакомец повернул ко мне голову, и на лбу его что-то засверкало.

– Это была Золотая Маска?

– Да, благородный паша, по передней шла Золотая Маска. Никто не знал, как она сюда вошла. Я поспешно захлопнула дверь…

– Ты испугалась Золотой Маски?

– Никто не знает, что это такое!

– Золотая Маска делает только добро!

– Остальные прислужницы разбежались! Я осталась одна!

– Какая глупость! Чего они разбежались?

– Они испугались таинственного посетителя! Тогда до меня вдруг долетел как будто слабый крик из комнаты нашей госпожи! Я была одна, прости меня, господин, со страху я была неспособна на что-нибудь решиться! Но наконец я собралась с мужеством, схватила свечу и пошла в комнату госпожи! Но о ужас!

– Что случилось?

– Непонятная вещь, благородный паша! Комната была пуста, наша госпожа исчезла!

– Реция… моя Реция… исчезла! – вскричал Сади. – Звала ли она кого-нибудь из вас?

– Никто ничего не знает, никто ничего не видел, так как все служанки убежали в дальние комнаты.

Тогда Сади бросился туда. Что произошло в его отсутствие? Что значило появление Золотой Маски?

Он вошел в комнаты Реции, они были освещены, но везде было пусто! Напрасно Сади звал Рецию, никто не отвечал на его зов! До его слуха долетали только слезы и жалобы служанок.

Перед Сади была неразрешимая загадка. Что такое произошло? Куда могла Реция отправиться так неожиданно, что даже не сказала об этом своим прислужницам? Не поспешила ли она ему навстречу? Или, может быть, она не могла дозваться прислужниц, испуганных появлением Золотой Маски?

На все эти вопросы не было ответа.

Сади поспешно оставил дом. Ночь уже наступила. Он искал Рецию, безуспешно бродя по улицам, так как все еще надеялся, что она вышла ему навстречу. Но час за часом проходил, а он не мог найти никаких следов исчезнувшей.

В смертельном страхе Сади поспешил обратно домой, надеясь, что в этот промежуток Реция успела вернуться, но он нашел только одних плачущих прислужниц.

Реция исчезла бесследно!

Наступило утро, а Сади все еще напрасно ждал возвращения возлюбленной! Что такое с ней случилось? Что могло заставить Рецию покинуть его, не оставив после себя никакого знака?

В ее верности Сади не сомневался, он боялся нового несчастья…

 

XXI

Казнь Гассана

Погребение убитых министров было совершено с большим великолепием и почетом, как будто они заслужили этот почет.

Поступок Гассана загладил их преступления, превратил их как бы в мучеников, так как только немногие знали, что было истинною причиной такого поступка Гассана.

Он был приговорен к позорной смерти на виселице, но, как мы знаем, он не боялся смерти, он жертвовал жизнью ради своих убеждений. Он отомстил за смерть своего повелителя, он достиг своей цели и не желал ничего более.

Мы оставили Гассана в то время, как он упал, тяжело раненный кавасами, и был отнесен в башню Сераскириата. У него была рана в спине и две на голове. Никто не знал, были ли они смертельны, но их было достаточно, чтобы сломить сопротивление Гассана.

Когда Гассан был доставлен в тюрьму, известие о смерти Гуссейна уже распространилось между солдатами, и они отовсюду спешили, чтобы отомстить за смерть своего министра. В слепой ярости бросались они на Гассана, так что кавасы едва могли защитить его.

Но когда повергнутого шейха передали страже, та без жалости бросила его в тюрьму, не заботясь о его ранах.

На другой день по приказанию султана в тюрьму явился визирь с несколькими офицерами, чтобы допросить убийцу министров.

Войдя к Гассану, они нашли его лежащим на полу в луже крови, на том самом месте, куда его накануне бросили солдаты.

Визирь наклонился над Гассаном…

– Мы пришли к покойнику! – сказал он глухим голосом.

– У великого шейха Гассана две глубокие раны, – прибавил один из офицеров.

– Он почти совсем похолодел, – сказал другой.

– В этом виноваты его сторожа, – сказал после небольшого молчания визирь. – И они не избегнут строгого наказания, тем не менее мы подвергаемся большой опасности, если скажем об этом!

– В таком случае мы умолчим об этом. Пусть другие, кто придет после нас, сообщают это неприятное известие, которое помешает публичному наказанию преступника.

– Пусть другие доносят об этом! – согласились все офицеры.

– Пусть его смерть будет тайной между нами, – решил визирь, – мы ничего не скажем о ней.

Мертвый Гассан был оставлен по-прежнему на полу в луже крови. Комиссия оставила его, не тронув. Двери были заперты, и ни султан, ни оставшиеся в живых министры, ни народ не подозревали, что приговоренный к виселице Гассан давно избавлен смертью от земного наказания.

Правда, стража доносила Кридару-паше, что Гассан не шевелится.

Но Кридар-паша запретил говорить об этом под страхом смерти, так как убийца министров не должен был умереть.

Этого приказания было достаточно, чтобы заставить всех замолчать.

В башне Сераскириата знали о смерти Гассана, но никто не смел говорить об этом вслух. Он был мертв, но это была неправда, так как он был приговорен к смерти на виселице.

Неожиданная смерть Гуссейна и последовавшие за нею события помешали захвату Золотых Масок, которым должен был руководить Лаццаро, все еще находившийся в Сераскириате.

Лаццаро, так же как и другие, узнал, что Гассан умер и что это создало большие неудобства, так как его публичная казнь должна была состояться во что бы то ни стало.

Тогда Лаццаро попросил аудиенции у Кридара-паши и был принят им.

– Ты грек Лаццаро, который обещался выдать нам людей, которых зовут Золотыми Масками? – спросил Кридар.

– К твоим услугам, благородный паша! Прошу выслушать меня, я хочу передать тебе нечто о Гассане-бее. Могу ли я говорить?

– Говори!

– В Афинах я был однажды свидетелем казни одного разбойника, которому, однако, удалось умереть раньше!

– Какое же это имеет отношение к Гассану-бею?

– Так как для страха другим разбойника надо было обязательно казнить, – продолжал Лаццаро, – то поступили следующим образом: виселицу сделали очень низкой, любопытных держали при помощи солдат как можно дальше, и повесили мертвого, так что никто из народа не заметил, что палач показал свое искусство над трупом.

– Все это дело Будимира, а не твое и не мое, – резко сказал Кридар и без разговора отпустил грека; но затем он сейчас же отдал приказание, как только придет Будимир, отвести к нему Лаццаро.

Между тем день казни Гассана был уже объявлен, и в таком городе, как Константинополь, конечно, нашлось немало людей, желавших посмотреть на казнь.

В день казни черкес-палач явился в башню Сераскириата. Этот человек, в котором, казалось, давно умерли все чувства, был странно взволнован известием о том, что ему придется казнить Гассана.

Войдя в тюрьму и увидя на полу безжизненное тело, палач почувствовал, что это чувство в нем еще усилилось.

– Хм! У него такой вид, как будто он уже помер, – раздался голос подле Будимира.

Палач обернулся, за ним стоял грек Лаццаро.

– Над Гассаном-беем нельзя более исполнить никакого приговора, – отвечал палач, – он мертв.

– Тем не менее он должен быть казнен, – заметил Лаццаро.

– Пусть его казнит, кто хочет! – отвечал палач.

– Это значит, что ты не хочешь его вешать? – спросил Лаццаро.

Палач подумал несколько мгновений, затем повернулся к греку.

– Ты прислан допрашивать меня? – спросил он.

– Нет, я прислан только дать тебе совет, – дипломатично отвечал Лаццаро.

– Это не моя обязанность – вешать мертвых!

– Ты не так понял меня, Будимир, – перебил Лаццаро рассерженного черкеса. – Я должен дать тебе совет, как устроить казнь, чтобы никто не заметил преждевременной смерти.

Будимир покачал головой.

– Береги свой совет для себя, – сказал он, – но я же не нуждаюсь в твоих советах.

Лаццаро постоял еще какое-то время около черкеса и затем вышел.

Когда Будимир, в свою очередь, хотел уйти, в коридоре его остановил караульный и сообщил, что комендант башни требует к себе палача.

– Комендант? – удивленно и рассерженно спросил Будимир. – Скажите! Какая честь! Иди вперед, я следую за тобой.

Черкес понял, что что-то не так, но он был совершенно спокоен и хладнокровен.

Придя к Кридару-паше, он поклонился ему.

Паша пристально взглянул в ужасное лицо палача, выражавшее непоколебимую волю.

– Был ли ты у приговоренного? – спросил Кридар-паша.

– Да, я был у мертвого Гассана-бея, – отвечал палач.

– Завтра, после заката солнца, ты должен исполнить произнесенный над ним приговор.

– Этого я не могу сделать, благородный паша.

– Не можешь?

– Это не моя обязанность – казнить мертвых!

– И все-таки ты должен это сделать!

– Кто это говорит? – спросил Будимир, глядя в лицо паше.

– Такой отдан приказ!

– Я не стану казнить мертвого!

– Ну так тебя принудят к этому! – с гневом вскричал Кридар.

– Кто это?

– Я!

– Этого ты не можешь сделать, благородный паша! – со злобной улыбкой возразил Будимир.

– Ты останешься здесь до казни и, надеюсь, будешь тогда сговорчивее?

– Силой ты от меня ничего не добьешься, благородный паша. Ты можешь держать меня здесь, но ты не сможешь принудить меня вздернуть на виселицу мертвого перед собравшимся народом. Кроме того, еще надо поставить виселицу.

– Довольно! Ты думаешь, что только ты один можешь казнить, но есть и другие, способные сделать то же самое, и мне кажется, что я нашел такого человека. Ты не хочешь совершить казнь, за которую назначено тройное вознаграждение, хорошо, в таком случае другой заменит тебя! Потому что казнь должна быть совершена! Ты же останешься здесь!

Казалось, что эти слова произвели неожиданное впечатление на Будимира, может быть, это была только ловкая ложь со стороны Кридара, подметившего слабую сторону этого непоколебимого человека, во всяком случае, эти слова не остались без внимания.

– Что ты говоришь? – поспешно спросил палач. – Другой?

– Ты отказываешься исполнить свою обязанность, хорошо! Тогда твое дело исполнит другой и получит тройное вознаграждение…

– Мне нет дела до вознаграждения! Но никто другой не должен занимать моего места!

– Ты думаешь, что ты только один способен на это?

– Другой, когда я еще жив? Такого позора Будимир не перенесет.

– Кто же в этом виноват…

Будимир, видимо, боролся сам с собой, затем подошел к Кридару.

– Я исполню приговор! – сказал он.

– Как над живым?

– Пока я жив, никто не займет моего места! Я согласен! Отпусти меня!

– Твоих слов для меня достаточно. Ты свободен! Исполняй завтра после заката солнца твой долг! – заключил разговор Кридар-паша и отпустил черкеса.

К утру другого дня на рыночной площади была готова виселица, но на этот раз она была построена гораздо ниже обыкновенного.

Еще задолго до заката солнца на площадь были приведены войска и поставлены густой стеной вокруг эшафота, чтобы помешать народу приблизиться к месту казни. Кроме того, все ближайшие дома были заняты солдатами, так что никто посторонний не мог бы увидеть вблизи, что произойдет на эшафоте.

Несмотря на это, площадь была битком набита народом, который и не подозревал, что собрался смотреть на казнь мертвеца.

Редиф-паша и Кридар-паша находились в одном из домов на площади и глядели из окна.

Солнце уже зашло, а кареты с преступником все еще не было видно. Казалось, что Будимир запоздал. Любопытные с удивлением качали головами, так как Будимир в первый раз опаздывал.

Никто не знал, что ему было предписано опоздать, чтобы темнота скрыла казнь.

Наконец вдали показалась карета.

Солнце давно зашло, и вечерний сумрак уже распространился над Константинополем.

Напрасно толпа желала рассмотреть казнь, темнота и войска, окружавшие эшафот, делали это совершенно невозможным.

По окончании казни войска удалились, и вокруг виселицы оставлены были только часовые. Толпа также стала расходиться.

На другое утро Будимир снял труп с виселицы, и таким образом окончилась эта отвратительная комедия.

 

XXII

Доказательство любви

– Я думаю, бей, – говорил граф Варвик Зоре, сидя у него в гостях, – я думаю, что вас привела сюда любовь к леди Страдфорд.

– Вы думаете, граф, что я не принял место в Мадриде единственно из-за леди? Вы ошибаетесь! Я отказался от Мадрида потому, что принять его – значило бы для меня унижение.

– Конечно нет. Я думаю, что в Турции все идет вверх дном!

– Главные виновники уже наказаны Гассаном-беем! – продолжал Зора в волнении. – Что касается меня, то я имею состояние и могу жить без службы, поэтому я решился бросить ее!

– Во всяком случае, причиной вашего возвращения сюда все считают прелестную вдову, которую вы освободили от ее мучителя.

– Да, граф. Я не стану лгать, вы правы!

– Я знаю, что вы любите леди!

– И это правда.

Граф Варвик помолчал немного.

– Я знаю, что вы не любите леди, – сказал Зора.

– Сказать, что я ее не люблю, было бы слишком, – возразил граф, – я признаю ее красоту, любезность и ум, но…

– Говорите, не стесняйтесь!

– Я боюсь, что она не в состоянии сделать человека действительно счастливым!

– Другими словами, вы считаете леди бессердечной кокеткой!

– Да, около того.

– Я боюсь, что вы ошибаетесь, граф!

Варвик засмеялся.

– Вы неизлечимы! – сказал он. – Но все-таки я сомневаюсь, что леди в состоянии истинно полюбить! Я не верю в ее истинную, чистую, бескорыстную любовь, это мое внутреннее убеждение, и я считаю своим долгом высказать вам его, чтобы предостеречь вас!

– Я также сомневался, граф, пока не узнал, сколько ей пришлось пережить.

– Вы в состоянии сделать решительный шаг, не оставляйте без внимания моих сомнений! – сказал с жаром граф Варвик. – Я боюсь, что леди известно ваше громадное состояние, и оно играет немалую роль в ее привязанности.

– Граф Варвик, – с упреком сказал Зора, – мне кажется, что вы заходите слишком далеко!

– Простите мне мои слова, я говорю, желая вам добра. Я не могу избавиться от мысли, что леди думает только о себе и ваше богатство имеет для нее особую цену. Не сердитесь на меня!

– Мне очень жаль, что у вас о ней такое превратное мнение, и моя обязанность защищать ее, так как я знаю историю ее страданий! Но слова на вас не действуют, я дам вам другое доказательство моей правоты.

– Доказательство ее любви! – потребовал Варвик.

– Хорошо! Вы утверждаете, что леди корыстолюбива, что она не в состоянии любить самоотверженно, что она мечтает о моем богатстве, я утверждаю противное! Я верю в любовь и бескорыстие леди Страдфорд! Я готов дать вам доказательство того, что вы заблуждаетесь!

– Вы очень обрадуете меня этим и… удивите!

– Хорошо, вы будете иметь это доказательство.

– Каким образом?

– Это вы узнаете сегодня вечером или завтра утром, и даю вам слово, что леди ничего не будет подозревать.

Варвик встал.

– Я с нетерпением буду ждать вашего доказательства, дорогой бей, – сказал он, прощаясь. – Не сердитесь на вашего друга.

– Вы едете домой?

– Да, я буду ждать вашего доказательства!

– В таком случае, вы поедете по Риджент-стрит, и я прошу вас довезти меня до дома леди Страдфорд.

– С удовольствием!

Молодая вдова, чувствовавшая себя необыкновенно счастливой со времени смерти адмирала, только что возвратилась домой, сделав несколько визитов, когда ей доложили о приезде Зоры, которого она еще не видела со времени его возвращения из Турции. Она сейчас же приказала принять его.

– Как я счастлива, что вижу вас! – вскричала она радостно, протягивая Зоре руки. – Как давно возвратились вы в Лондон?

– Два дня, миледи!

– И только сегодня приехали ко мне!

– Я чуть было совсем не уехал, не простившись с вами, миледи! – отвечал Зора.

– Как возможно, Зора! – вскричала леди Страдфорд. – Я так рада, что вижу вас, а вы так холодны со мной, как никогда! Что случилось? Что встало между нами?

– Я приехал, чтобы проститься, миледи!

– Вы хотите снова оставить Лондон?

– Я приехал только для того, чтобы устроить свои дела.

– А куда вы едете?

– Меня назначили в Мадрид, но я думаю бросить службу!

– Вы не едете в Мадрид?

– Но, миледи, я бросаю службу!

– Если вы себя чувствуете оскорбленным, то я вполне сочувствую вашему решению.

– И я думаю возвратиться в Стамбул!

– В Стамбул? Почему же вы не хотите остаться здесь?

– Я буду говорить с вами откровенно, Сара! Я оставляю Лондон потому, что не могу более здесь жить! Я беден и, выходя в отставку, лишаюсь последних средств, но я не стыжусь признаться в этом, потому что не считаю бедность пороком.

– И поэтому вы хотите уехать?

– Мне будет легче там, где меня знают.

– Вас и здесь знают, Зора!

– Да, меня знали, пока я был при посольстве, но теперь совсем иное, дорогая леди! Зору-бея, военного советника при посольстве, все знали и любили, но Зору-бея без места и средств не будут ни знать, ни любить!

– Может быть, в отношении многих вы правы, Зора, но есть и исключения!

– Я не желаю сострадания, миледи! Я ненавижу это сострадание.

– Вы слишком горды, Зора, чтобы внушать сострадание!

– Как бы то ни было, в Стамбуле мне легче будет приобрести новое положение.

– И ваше решение твердо?

– Да, миледи, я только хочу привести здесь в порядок мои дела, а затем возвращусь в Константинополь. Я приехал к вам, чтобы проститься!

– Это для меня так… неожиданно… – сказала Сара побледнев. Она едва могла преодолеть свое волнение. – Такой быстрый и неожиданный отъезд!

– Теперь уже ничего нельзя изменить, миледи. Я не могу служить настоящему правительству… Прощайте, Сара!

– Неужели я вас более не увижу?

– К чему лишние прощания!

– Мне кажется, что вы действуете слишком поспешно из ложной гордости, Зора!

– Повторяю, что изменить ничего более нельзя!

– И вы думаете, что ваши друзья бросят вас, потому что ваши обстоятельства изменились? Прошу вас, не думайте этого, Зора. Не сомневайтесь во мне! Эта мысль не даст мне покоя. Или вы хотите разорвать все прежние связи…

– Так будет лучше!

– Вы думаете, что перемена в вашей службе будет для вас унизительной…

– Вы знаете все, Сара. Прощайте!

– Боже, и я должна пережить это!

– Будем тверды, может быть, нам еще придется снова увидеться! Вы совершенно свободны! Сознавая это, мне легче было бы расстаться с вами!

– Свободна?.. Да, вы правы, Зора… – Сара не могла дальше говорить, голос ее задрожал, она отвернулась и протянула руку человеку, которого любила и который хотел с ней расстаться.

– Прощайте… – прошептала она чуть слышным, дрожащим голосом… – Да защитит вас Бог… верно, так должно быть!

Зора готов уже был заключить в свои объятия женщину, любовь которой для него была несомненна, но для графа Варвика этого было мало, это было не то доказательство, которого он требовал. Сам Зора более не сомневался, он верил, что Сара любила его не за богатство, что она любила и бедного Зору. Он знал, что одного его слова достаточно, чтобы Сара бросилась в его объятия.

Он поднялся – Сара отвернулась и закрыла лицо руками. Она более всего на свете любила этого человека и должна была разлучиться с ним!

Когда Зора приехал к себе домой, то получил депешу о казни Гассана.

Это известие так сильно взволновало Зору, что он не спал всю ночь.

Около полудня ему передали письмо, принесенное слугою леди Страдфорд.

Зора поспешно распечатал его.

«Дорогой друг! – писала Сара. – Позвольте мне так в последний раз назвать вас. Я знаю, что я вас недостойна, и терпеливо переношу мою судьбу! Но вы не можете помешать мне любить и уважать вас! Вы были единственным человеком, которого я по-настоящему любила и уважала, единственный, кому я верила, около которого я дышала свободно. Увидя вас, я испытала совершенно новое чувство».

Кое-где буквы расплылись от упавших на них слез.

«Но вчера все погибло, все кончено, Зора! Вы уезжаете! Вы подумали, что я изменилась, узнав, что вы без средств… Я все надеялась, что вы меня любите, Зора… Теперь я на это больше не надеюсь, потому что если вы так думаете, значит, не любите меня! Но все-таки я хочу сказать вам, что я горячо любила, я вечно буду вас любить… Когда вы получите это письмо, меня не будет более в Лондоне».

Зора бросился из комнаты, чтобы задержать слугу Сары, но тот уже ушел.

«Я продала мой дом, – говорилось далее в письме, – и все, что у меня было лишнего. Получила за все это порядочную сумму. Мне немного надо, Зора, я буду жить в уединении! Не сердитесь на меня, Зора, и примите от меня половину моих денег, которые я положила в банк на ваше имя! Не откажите, еще раз прошу вас, в моей просьбе! Вы бедны, я также хочу быть бедной!..»

Зора не в состоянии был читать дальше… Буквы исчезали у него из глаз, он чувствовал, что слезы застилают ему глаза.

В это время на пороге кабинета появился граф Варвик.

– Ну что? – вскричал он. – Готово ли доказательство?

Вместо ответа Зора молча подал ему письмо леди Страдфорд.

 

XXIII

Опоясание мечом

В Константинополе шли приготовления к великому торжеству – опоясания султана Абдул-Гамида мечом Османа.

Наступил день, в который это торжество должно было произойти в мечети Зюба.

В половине двенадцатого новый султан Абдул-Гамид в сопровождении знатнейших сановников государства выехал из Долма-Бахче, направляясь в предместье Эюб.

В час пополудни среди собравшейся толпы народа пронеслась весть, что шествие приближается.

Впереди ехал военный министр Редиф-паша в открытой коляске, сопровождаемый громадной свитой пеших и конных слуг. Затем следовали Камиль-паша, церемониймейстер и множество различных придворных, каждый в сопровождении большой свиты слуг.

За ними ехали верхами улемы в белых чалмах. Среди них был виден меккский шериф, а сзади всех Кайрула-эфенди – глава церкви.

Затем следовали министры с Мидхатом-пашой во главе, так как великий визирь Мехмет Рушди-паша был болен.

Наконец, все шествие заканчивал султан, ехавший под роскошным балдахином в сопровождении множества слуг и невольников, которые едва были в состоянии сдерживать напор толпы, кричавшей: «Да здравствует султан!»

Вслед за церемонией опоясания мечом, происходившей внутри мечети, султан отправился к гробу своего отца – Абдул-Меджида, чтобы произнести там молитву, после чего все шествие двинулось к Софийской мечети, и только в пять часов пушечная пальба возвестила, что султан возвратился в свою резиденцию. Затем начались различные увеселения для народа, продолжавшиеся три дня.

Вечером после опоясания мечом Кридар-паша неожиданно отдал приказание, чтобы к полуночи отряд из сорока надежных солдат был отдан под начальство Лаццаро для произведения ареста. В приказе не было сказано, кого надо арестовать.

За час до полуночи Лаццаро в сопровождении солдат оставил башню Сераскириата.

Грек ставил в эту ночь на карту все! Не удайся ему неожиданная поимка Золотых Масок – и он погиб! Они приговорили его к смерти, и, попадись он им еще раз в руки, смерть его будет неизбежна.

Но Лаццаро надеялся, что с помощью солдат предприятие удастся ему. Арестовав же семерых главных начальников, он мог надеяться, что всякая опасность исчезнет для него.

Между тем в развалинах семибашенного замка действительно собрались Золотые Маски. В середине круга воздвигнут был эшафот, на котором лежала секира.

Молча сидели семь Масок на своих обычных местах, торжественное молчание царило на освещенной луной площадке.

Вот появились две новые Маски, ведя связанного Мансура-эфенди, и поставили его в круг. Его голова была закутана темным покрывалом, так что он не мог видеть, куда его привели.

Когда Мансур был поставлен перед эшафотом, одна из Масок встала сзади него, другая осталась рядом.

По знаку председателя покрывало упало с головы приведенного.

Мансур с ужасом сделал шаг назад, увидя перед собой блестящую секиру, на одно мгновение он потерял самообладание.

– Мансур-эфенди! – обратился председатель. – Настал твой последний час! Твой приговор произнесен! Ты заслужил смерть!

– Вы не имеете права убивать! Ты мулла Кониара и другие служители церкви, вы не должны убивать! Не пятнайте своих рук кровью! – сказал Мансур.

– Не хочешь ли ты сознаться еще в чем-нибудь, Мансур-эфенди? – спросил председатель, не слушая слов Мансура.

– Вы слышали мое последнее слово! На вас падет ответственность за мою смерть!

– Преклони колена и молись, Мансур-эфенди, приготовься проститься с этим миром!

Маска, стоявшая позади Мансура, заставила его преклонить колени.

Должно быть, Мансур понял, что он погиб безвозвратно, потому что он не сопротивлялся и, казалось, молился.

Когда он хотел подняться, стоявшая сзади Маска развязала ему руки и привязала его к эшафоту.

Когда Мансур почувствовал, что на голову ему было снова наброшено покрывало, сознание как будто покинуло его, ему казалось, что он чувствует на шее холодную сталь и умирает…

Его голова бессильно повисла, руки и ноги болтались, как у спящего…

Но меч не опустился! Маска снова сняла Мансура с эшафота, от страха или от чего другого, но Мансур был похож на мертвеца.

В это время на площадке появились три или четыре Маски.

– Грек Лаццаро ведет сюда отряд солдат, – донесли они. – Отряд уже начал занимать развалины! Но проход под стенами башен свободен, если вы желаете воспользоваться им, чтобы оставить развалины.

– На что вы решаетесь, братья? – спросил председатель.

– Мы остаемся! – единодушно решили все.

– Унесите Мансура, – приказал тогда мулла Кониара, – но будьте готовы по моему приказу взять грека Лаццаро! Его преступлениям должен быть положен конец. Он думает, что может предать нас суду и тем избежать наказания, но он не знает, насколько наша власть стоит выше его подлой измены! Мера его преступлений переполнилась! В эту ночь приговор над ним будет исполнен!

В это мгновение послышался шум приближающихся шагов и голосов.

Золотые Маски неподвижно остались на своих местах.

– Сюда! – послышался голос Лаццаро. – Мы их поймали! Хватайте их!

На площадке появился Лаццаро в сопровождении пяти солдат.

– Никто не уйдет! – продолжал грек. – Вот так удачная поимка!

Но солдаты с испугом попятились назад, они увидели Золотые Маски и, исполненные священного ужаса, отступили, вместо того чтобы следовать за греком! Никакая власть на земле не могла бы заставить их схватить эти таинственные существа.

Лаццаро не подумал о возможности такого оборота дела. Он обернулся к солдатам и увидел, что они отступают.

– Сюда! – закричал он. – Схватите этих людей! Это что такое? Или вы не солдаты, а трусы? Сюда, а не то вы будете расстреляны!

Но никакие угрозы не могли подействовать на солдат. К тому же Лаццаро не был их начальником.

Он увидел, что они оставляют его одного.

– Назад, трусливые собаки! – закричал он вне себя от ярости, видя, что солдаты уходят. – Смерть вам, подлые трусы!

Остальные солдаты, занявшие выходы из развалин, точно так же не хотели арестовывать Золотые Маски. Узнав от товарищей, кто находится в развалинах, они, не колеблясь ни минуты, решили как можно скорее оставить развалины и возвратиться в город.

Лаццаро увидел себя одного среди врагов, которых он хотел выдать…

Ярость наполнила его душу при виде бегства солдат. Что он сделал? Вместо того чтобы уничтожить Золотые Маски, он сам попался в их руки!

– Возьмите грека! – раздался голос председателя, когда Лаццаро хотел последовать за солдатами.

При виде угрожавшей опасности Лаццаро, казалось, решился отчаянно защищаться. Он выхватил из-за пояса кинжал и хотел бежать.

Но две Маски, повинуясь полученному приказанию, бесстрашно бросились к греку, злой взгляд которого как бы ошеломил одну из них.

Лаццаро воспользовался этим, кинулся на Маску и ударил ее кинжалом, но кинжал скользнул, не сделав Маске никакого вреда…

В этот момент другая Маска быстро набросила покрывало на голову греку и тем положила конец его сопротивлению.

Через мгновение Лаццаро был связан.

 

XXIV

Изгнание Сади

Это было накануне казни Гассана.

Известие об этом ужасном приговоре невыразимо опечалило Сади.

Уже два дня прошло с тех пор, как Реция исчезла бесследно, а теперь Сади получил и этот новый удар.

Мысль, что Гассан должен умереть позорной смертью, от руки палача, не давала ему покоя. Правда, вина Гассана была велика, но и убитые им были тоже преступники!

Сади твердо решил просить султана изменить приговор, а для этого сорвать маску с тех, кого султан одарил своим покровительством.

Он отправился во дворец Долма-Бахче, который новый султан выбрал для своей резиденции.

Настроение при дворе было самое неблагоприятное, были получены очень неприятные известия не только с театра войны в Сербии, но и относительно намерений России.

Эти обстоятельства привели султана в дурное расположение духа, так что он не хотел и думать о каких бы то ни было переменах в государстве.

Султан принимал Мидхата-пашу, когда ему доложили, что Сади-паша просит аудиенции.

Само собою разумеется, что новый султан не мог иметь доверия к сановниками, которые остались верными его свергнутым предшественникам. Тем менее он был расположен к Сади-паше, которому он не мог простить его разрыв с принцессой Рошаной, своей близкой родственницей.

Знай Абдул-Гамид, что произошло между Сади и принцессой, он, возможно, судил бы иначе, но теперь он думал, что бывший великий визирь оскорбил принцессу, поэтому хотя и велел принять его после ухода Мидхата, но принял очень холодно.

Сади едва заметил это, так он был удручен. Зато султан был неприятно поражен гордым видом Сади.

– Тебя освободили по приказанию моего несчастного брата, – сказал султан. – Я не хочу мешать этому, хотя мне и советовали так поступить! Ты просил аудиенции, Сади-паша, говори!

– Я пришел к вашему величеству с просьбой!

– Говори, хотя только что прощенному и не следовало бы обращаться с новой просьбой.

– Я прошу не за себя, а прошу только правосудия.

– Правосудия имеет право требовать последний из моих подданных.

– Это прекрасные слова, ваше величество!..

– Говори, в чем состоит твоя просьба, – перебил султан.

– Над великим шейхом Гассаном произнесен ужасный приговор, я пришел просить смягчения этого приговора.

– Как! Ты просишь за убийцу?

– Я прошу ваше величество только изменить приговор! Если бы все ваши слуги, и те, которые не погибли от руки Гассана, и те, что еще находятся на вашей службе, также поплатились за свою вину, тогда…

– За какую вину? – перебил султан пашу. – Ты говоришь об убийце!

– Наказанные Гассаном и их товарищи также замышляли против меня убийство!

– Против тебя?

– Да, ваше величество! – бесстрашно отвечал Сади. – Я должен был быть убитым, и меня спасло только вмешательство несчастной девушки.

– Какое обвинение! – вскричал, побледнев, Абдул-Гамид. – Докажи его!

– В тюрьме Сераскириата есть комната, в которую я был заключен, и над постелью в ней находится балдахин, опускающийся на спящего на этой постели. Балдахин душит того, кто окажется под ним. Девушка, о которой я говорил, предупредила меня!

– Это воображение, фантазии! – вскричал султан.

– Я не говорил бы об этом вашему величеству, если бы не считал своим долгом предостеречь, потому что еще не все люди, которых, я обвиняю в убийстве, погибли. Ваше величество называет мои показания фантазиями, я не стану противоречить… Но для того, чтобы вернее умертвить меня, в тюрьме был поставлен отравленный шербет, выпив только несколько капель его, я чуть было не умер.

– А кто из тех, кого ты обвиняешь, находится еще в живых?

– Мансур-эфенди и Гамид-кади, ваше величество!

– Я прикажу произвести следствие, и тебе будет оказана справедливость, – холодно сказал султан. – Не тот ли ты Сади-паша, которого одно время терпели во дворце принцессы Рошаны?

Сади почувствовал, как его стараются унизить, и понял, что его несправедливо обвиняли.

– Вашему величеству, кажется, неверно передали, в чем дело, – сказал, он. – Я никогда не посещал дворца принцессы с корыстными целями, никогда не было, чтобы меня там только «терпели»! Я обязан принцессе только одним советом, который она дала мне в начале моей карьеры! За этот совет я был очень благодарен, и было время, когда я уважал и… любил принцессу!

– А что же случилось потом?

– Есть такие дела, ваше величество, которых лучше не касаться, к таким принадлежит и то, что произошло между мною и принцессой.

– Принцесса поступила опрометчиво, оказывая тебе свою милость, забыв, что не следует дарить каждого своим расположением! – сказал султан. – Но я требую, чтобы ты назвал мне причину, по которой отказался от ее милости!

– Мне будет тяжело исполнить приказание вашего величества, и я просил бы позволения молчать.

– Я хочу знать причину! Говори!

– Принцесса сама может сказать, что произошло между нами!

– Я приказываю тебе говорить под страхом моей немилости!

– Ваше величество, вы и так оказываете мне немилость! – твердо и спокойно отвечал Сади.

– Довольно! – вскричал, побледнев, султан. – Можешь идти! Я никогда более не хочу тебя видеть! В течение месяца ты должен оставить мою столицу и государство! Ступай!

– Ваше величество изгоняете меня? – спросил Сади.

– Мой приказ об этом будет передан тебе! Мое государство навсегда закрыто для тебя. Иди!

Сади молча поклонился и вышел. Когда он проходил через приемную, все его бывшие друзья отворачивались от него.

Сади спешил из дворца, его точно давила какая-то тяжесть, ему назначено было самое тяжелое наказание – оставить свою родину!

Он был один, у него не осталось никого и ничего, кроме сознания, что он верно служил своему отечеству.

Вечером в дом Сади явился мушир и привез подписанный министрами приказ об изгнании, но кроме того, муширу было приказано передать, что Гамид-кади тоже изгнан, а Мансур-эфенди бежал или исчез бесследно.

Это известие, по словам мушира, было приказано передать Сади-паше. чтобы он знал, что справедливость равно оказываете всем, невзирая ни на что.

Когда мушир удалился, а Сади остался один, все еще держа в руках приказ, ему послышались в соседней комнате шаги.

Был уже вечер, но огонь еще не был зажжен.

– Сади-паша! – послышался глухой голос.

Сади пошел и отворил дверь.

В темноте мелькнула Золотая Маска.

– Ты зовешь меня? – спросил Сади. – Я повинуюсь твоему приказанию и слушаю тебя.

– Ты ищешь Рецию – не сомневайся в ее верности! – раздался голос Золотой Маски.

– Я не нахожу Реции, но не сомневаюсь в ее любви и верности.

– Оставь в эту же ночь Стамбул, – продолжала Золотая Маска. – Поезжай к Адрианопольской заставе.

– Как, неужели я должен сегодня же ночью бросить Стамбул?

– Ты найдешь Рецию! Кроме того, здесь твоей жизни угрожает опасность.

– Я не боюсь смерти!

– Но ты должен защитить себя от руки убийцы! Ты должен жить для Реции.

– Я последую твоему совету и сегодня же ночью оставлю Стамбул! – ответил Сади.

– Все остальное ты скоро узнаешь. Ты снова найдешь Рецию, и ее исчезновение объяснится! – проговорила Золотая Маска и оставила дом Сади.

 

XXV

Последние минуты заклинателя змей

Абунеца пал, пораженный выстрелами.

Но он не был убит, а только тяжело ранен. Его взор все еще был обращен вдаль, как будто он ожидал увидеть свое дитя. Мысль, что он не увидит Рецию, не давала ему умереть спокойно. Смерть быстро приближалась, но все-таки Абунеца был еще жив, еще надеялся увидеть свою Дочь.

Солдаты, казалось, не обращали на него внимания.

Офицер видел, как Абунеца повис на веревках, которыми был привязан. Солдаты спешили вернуться в город, а казненный должен был оставаться на месте до утра.

Абунеца остался один. Никто не сжалился над ним. Никто не пришел к нему на помощь. Этот человек, всю жизнь помогавший другим, умирал теперь, оставленный всеми!

– Реция! Дочь моя! – прошептал он, и глаза его невольно закрылись. – Я умираю, а ты не идешь! Милосердный Бог, дай мне еще раз увидеть мое дитя.

Но кругом все было тихо, даже шаги удалявшихся солдат замолкли. Последний потомок Абассидов опустил голову на грудь, кровь медленно текла из его ран…

В это время в сумерках показалось странное шествие. На богато убранной белой лошади сидела женщина, закутанная в покрывало, за узду лошадь держала Золотая Маска, две других следовали на некотором расстоянии.

Прохожие, встречавшие это шествие, отступали и низко кланялись, прикладывая руку к сердцу и говоря: «Мир с вами!»

Шествие приблизилось к площади, на которой произошла казнь.

В это время вышла луна и осветила Абунецу, повисшего на веревках.

– Все кончено! – раздался голос Золотой Маски. – Мы опоздали.

– Опоздали? – вскричала женщина.

Это была не кто иная, как Реция, дочь Альманзора.

– Где мой отец, к которому ты обещал меня свести? Где он?

Золотая Маска указала на столб.

– Он уже казнен! – раздался в ответ голос Золотой Маски, в то время как две другие поспешили, чтобы отвязать Альманзора. – Посмотри туда, мы опоздали!

Реция вскрикнула и закрыла лицо руками, увидя привязанного к столбу отца, которого она так долго оплакивала и так желала увидеть.

Теперь она должна, наконец, увидеть…

Между тем Золотые Маски отвязали Абунецу и положили на траву.

Реция соскочила с лошади и поспешила к отцу. Она с криком отчаяния бросилась к мертвому, и этот крик, казалось, пробудил к жизни Абунецу.

Голос его дитя заставил снова забиться его сердце.

Несколько капель воды вернули его к жизни. Старый Альманзор выпрямился, лицо его снова оживилось, улыбка радости мелькнула на лице – он узнал Рецию!

Рыдающая Реция схватила за руку отца.

– Да, это ты, я узнаю тебя! – вскричала она. – Наконец-то я вижу тебя! Как долго я желала этого свидания! Как долго я жила между страхом и надеждой! Я никогда не верила, что ты умер! Неужели я только для того увидела тебя, чтобы снова проститься?..

– Не плачь, дочь моя, успокойся! – заговорил слабым голосом старый заклинатель змей. – Я не боюсь смерти, но я чувствую, что у меня еще достаточно времени, чтобы сказать тебе все, что меня терзает, и благословить тебя! Господь сжалился надо мной и посылает мне знак своего благословения. Я молил его об этой милости, и моя молитва услышана. Я вижу тебя, дочь моя!

Реция со слезами на глазах наклонила голову, старик положил на нее свои дрожащие руки, как бы желая удостовериться, что дочь около него.

– Мой бедный, дорогой отец! – сказала Реция. – Как желала я тебя видеть! Я не переставала надеяться, что увижу тебя!

– Я все знаю, дочь моя, я часто бывал близ тебя, но ты не знала этого!

– Внутренний голос говорил мне, что ты жив, хотя в Стамбуле считали, что ты умер!

– На меня, действительно, напали в начале путешествия разбойники, подкупленные Мансуром, чтобы убить меня. Мансур и Кадиджа преследовали меня из корыстолюбия! Оба знали, что в моей власти находятся бумаги калифов Абассидов, от которых мы происходим. Оба знали, что среди этих бумаг находится план места, где хранятся сокровища старых калифов.

– Теперь я понимаю ненависть старой Кадиджи, – сказала Реция, – но Сирра сделала все, чтобы загладить вред, который делала нам ее мать!

– Я давно уже знал, что сокровища калифов не существуют более, – продолжал Альманзор, – я был в пирамиде пустыни Эль-Тей и всю обыскал ее! Сокровищ не было, но все-таки они принесли нам много горя и потерь!

– Не сожалей, отец, что эти сокровища не попали нам в руки!

– Я никогда не сожалел об этом! Но должен был разыскивать их в интересах моих детей! Документы находились в моих руках, и Мансур старался во что бы то ни стало овладеть ими. Для этого он приказал преследовать меня, и ему, действительно, удалось овладеть документами. Что касается меня, то я спасся благодаря мулле Кониару, и на тайном собрании представителей церкви было решено помешать преступным действиям Мансура. Был образован союз Золотых Масок. Я направлял их поступки, я был их главою…

– Ты, отец мой…

– Золотые Маски должны были помешать преступлениям Мансура и его сообщников, должны были защищать невинных и беззащитных и наказывать виновных. Нашим девизом стали слова: «Бог есть любовь! Все люди братья!»

– Это прекрасные слова, отец. Если бы все люди следовали им!

– С моей смертью дело Золотых Масок не кончается, – продолжал старик. – Другой будет их главою, им остается еще много сделать. Я чувствую, что мои силы ослабевают, мои минуты сочтены, а мне еще много нужно сказать тебе, дочь моя! Я знаю, что находишься под защитой Сади, он благородный человек, я завещаю тебя ему. Но послушайся моего совета: не оставайся в Турции! Уезжай вместе с Сади, потому что здесь вы подвергаетесь опасности.

– Ты желаешь, чтобы мы уехали, отец мой? Чтобы оставили Стамбул? После твоей смерти ничто не будет удерживать меня в стране, в которой ты и Сади не испытали ничего, кроме несправедливости и притеснений.

– Верно, дитя мое. Твое обещание успокаивает меня! Такие люди, как Сади, редки в Турции, и зависть преследует их! Неблагодарность была наградою за его дела – я знаю все! Он не обогатился, став визирем, но в его бедности он будет счастливее всякого богача. Ты получишь в наследство все мое состояние, которое хотя и не так велико, как отыскиваемые сокровища Абассидов, но оно не стоило никому ни одного вздоха, ни одной слезы и приобретено честным путем!

– Я не знала, что у тебя есть состояние, отец!

– Это сто тысяч фунтов стерлингов, они лежат в английском банке. Бумаги для получения их будут переданы тебе муллой Кониаром или кем-нибудь из братьев нашего общества.

– Какое богатство, отец! – вскричала Реция.

– Дай бог, чтобы оно принесло вам счастье! Но меня беспокоит еще одно… – продолжал Альманзор слабеющим голосом. – Мы должны проститься, дочь моя! Я старик и уже довольно долго прожил на этом свете. Я чувствую, что настает моя последняя минута…

Реция рыдала и покрывала поцелуями уже холодевшие руки старика.

– Благословляю тебя, дитя мое… знай, что я более не мусульманин… я христианин… обряд крещения надо мною совершил иерусалимский патриарх… мое последнее желание… чтобы и ты… по убеждению перешла со временем в христианство. Эта религия учит: «Бог есть любовь. Все люди братья…»

Голос изменил умирающему… Альманзор расстался со своей последней тайной…

Реция не смогла выговорить ни слова… Она обняла умирающего отца. Старик, собрав последние силы, положил руки на голову дочери.

– Благодарю тебя, Боже… – прошептал он. – Теперь я умру спокойно… Прощай, дочь моя… Благословляю тебя и Сади, думайте обо мне…

Старик вздохнул в последний раз – он был мертв! Его душа получила, наконец, покой.

Подошедшие Золотые Маски с молитвой остановились вокруг умершего… Реция опустилась на колени.

 

XXVI

Спасение черного гнома

Мы оставили Сирру в самую критическую для нее минуту, когда она, падая, схватилась за выступ стены и повисла высоко над землею, рискуя упасть каждую минуту и разбиться.

Оказалось, что выступ, за который ухватилась Сирра, находится как раз над окном: окно было открыто и хотя заделано решеткой, но прутья отстояли один от одного так далеко, что Сирра при ее ловкости могла пролезть между ними.

Весь вопрос заключался в том, куда вело это окно, не в новую ли тюрьму? Так что Сирра могла снова очутиться пленницей, но ей не представлялось иного выбора, и недолго думая она проскользнула в окно.

В эту минуту внутри комнаты кто-то зашевелился.

– Кто там? – послышался заспанный, пьяный голос.

Сирра притаилась… В комнате было так темно, что она ничего не могла различить.

По всей вероятности, тот, кого разбудил шум, не имел особенной охоты разбираться в его причине, так как, не получив ответа на вопрос, он замолчал.

По этому равнодушию или усталости Сирра сейчас же поняла, кто мог быть в комнате.

Здесь пахло табаком, а так как арестанты не имеют права курить, то ясно было, что спал какой-нибудь караульный, затворив дверь наружу, а так как солдаты очень часто подмешивали в табак опиум, то Сирра этим и объяснила его крепкий сон.

Итак, Сирра спаслась от верной смерти, угрожавшей ей, если бы она упала вниз, но ее положение все еще было опасным.

В комнате спал караульный, и если бы, проснувшись, он увидел Сирру, то ее снова арестовали бы! Путь к свободе был бы ей прегражден!

Но Черный гном полагалась на случай и свою ловкость.

Она ясно слышала громкое храпение солдата. Глаза ее стали привыкать к темноте, и она увидела, что ее положение опаснее, чем она прежде думала: вместо одного солдата в комнате спали двое.

Солдаты спали на соломе, кроме того, в комнате был низкий деревянный стол, два стула и небольшой шкаф. На столе лежали трубки, брошенные солдатами. Видимо, табак и опиум начали свое действие. Кроме того, на столе стояла кружка, вид которой напомнил Сирре о мучившей ее жажде, забытой в минуту смертельной опасности. Теперь Черный гном тихонько скользнула к столу.

Схватив кружку, Сирра поднесла ее к губам, в ней оказался кофе. Выпив все до капли, Сирра почувствовала, что она как бы ожила.

Она поставила кружку обратно на стол. Солдаты по-прежнему крепко спали.

Что теперь делать?

Она должна попытаться уйти отсюда.

Осторожно, тихонько прокралась Сирра к дверям, которые не были заперты на замок, а только притворены; надо было только отворить без шума.

Сирра, не колеблясь, взялась за ручку и прижала ее, ей удалось приотворить дверь, но она слегка скрипнула.

Сирра замерла.

Один из солдат услыхал скрип и приподнялся.

– Это ты, Сулейман? – спросил он, обращаясь к товарищу и в темноте не видя, что происходит у двери.

– Хм! – пробормотал только спросонья товарищ.

Этот ответ, казалось, вполне удовлетворил солдата, потому что он снова улегся.

Сирра подождала, пока он снова крепко уснет, и только тогда вышла в дверь, оставив ее незапертой., чтобы скрип снова не разбудил солдата; затем она поспешила к выходу, около которого горел фонарь.

Прежде чем повернуть из бокового коридора в тот, который вел к главному выходу, Сирра остановилась, прислушиваясь, так как и там могли находиться солдаты.

Коридор был пуст, большая дверь, выходившая на лестницу, была заперта.

Подойдя к ней, Сирра убедилась, что дверь заперта на ключ, который, по всей вероятности, был у солдат.

Если Сирре не удастся найти этот ключ, то она погибла, поэтому она, не колеблясь ни минуты, решила возвратиться и разыскать ключ.

Было уже около двух часов, если не больше, ночи.

Не теряя ни минуты, Сирра пошла назад.

Но куда могли солдаты положить ключ? Было ли для этого какое-нибудь определенное место? Но как ни искала Сирра, ключ не находился.

Тогда ей пришло на ум, что, может быть, солдаты положили ключ под голову. Сирра задумалась на мгновение, потом решилась осторожно попробовать, не лежит ли ключ под изголовьем у кого-нибудь из солдат.

Она тихонько подошла к постели одного из солдат и опустилась на колени.

Скоро она убедилась, что у этого солдата ни под изголовьем, ни в руках, ни в карманах нет ключа.

Подойдя ко второму солдату, она начала свои опасные розыски; вскоре она действительно почувствовала, что под изголовьем лежит ключ. Чем ближе она была к цели, тем более увеличивалась опасность; в руке Сирры была ручка ключа, нижняя же его часть лежала под головой спящего; надо было вынуть ключ, не разбудив солдата. Сирра начала медленно тащить ключ, но, как ни осторожно она это делала, спящий почувствовал, что под ним что-то шевелится, и в полусне поднял обе руки к голове.

Сирра отдернула руку, и солдат не поймал ничего; но теперь стало еще труднее вытащить ключ, так как спящий положил руки под голову – как раз на то место, где лежал ключ.

Тогда Сирра решилась и быстро выдернула ключ, а сама присела за изголовьем.

– Что такое? – вскричал, проснувшись, солдат. – Чего тебе надо, Махмуд… что… что…

Сирра невольно улыбнулась, слушая этот разговор. Голоса солдат замолкли в отдалении, но, очевидно, им не скоро суждено было решить, кто из них выпил кофе.

Тогда Сирра быстро проскользнула в открытую дверь.

Наконец-то она была свободна!

День уже начался, и Сирра из полутемного коридора вдруг очутилась на ярком солнечном свете.

Перед башнею было большое оживление, так как возвращались отряды, которые были посланы на пожар.

Ворота со двора были открыты, и Сирра быстро воспользовалась этим, чтобы окончательно выбраться на улицу, где погоня за ней была невозможна, так как она в одно мгновение скрылась в лабиринте узких улиц, окружавших башню Сераскириата.

 

XXVII

Реция получает наследство

Возвратимся к той ночи, которая предшествовала казни Гассана.

В то время как Будимир занялся приготовлением к казни, по боковым улицам ехал всадник.

Выехав на площадь, он остановил свою лошадь, посмотрел на приготовления Будимира и медленно подъехал к нему.

– Будимир, – сказал он печально.

Черкес повернулся к всаднику и, казалось, узнал его при бледном свете луны.

– Это ты, благородный Сади-паша? – сказал он. – Зачем ты меня зовешь.

– Ты ставишь виселицу?

– Да, господин, для Гассана-бея!

– Ты был у него? Он, верно, сомневается в преданности своих друзей, но скажи ему завтра, перед его смертью, что, несмотря на его поступок, Сади не забыл и не бросил его, – сказал Сади палачу, – скажи ему, что Сади-пашу изгнали!

– Тебя, благородный паша, тебя изгнали?

– Передай это несчастному Гассану-бею!

– Я охотно исполнил бы твое приказание, благородный паша, но я не могу этого сделать!

– Что это значит? Разве не ты будешь исполнять казнь?

– Я, благородный паша, и все-таки я не могу исполнить твое приказание. Гассана-бея больше нет в живых!

– Гассана нет в живых… благодарю тебя за это известие, – с волнением сказал Сади. – Я, по крайней мере, уеду с утешением, что он избегнул позора!

– Молчи, благородный паша. Никто не знает и не должен знать того, что я сообщил тебе!

– Понимаю! Перед народом хотят разыграть комедию, – сказал Сади. – Еще раз благодарю тебя за известие, Будимир. Ты можешь считать, что хоть единожды сделал доброе в жизни.

Сказав это, Сади дал шпоры лошади.

– Будь счастлив! – закричал ему вслед Будимир, тогда как Сади скрылся в темноте, покрывавшей город.

Сади ехал к Адрианопольским воротам и достиг их, когда было далеко за полночь.

Выехав за ворота, он вдруг увидел перед собой человека в зеленой арабской повязке.

– Сади-паша! – раздался глухой голос.

Это была Золотая Маска. Сади ясно различил блестящую золотую повязку, сверкавшую на лбу незнакомца.

– Я здесь! – вскричал Сади.

– Возвращайся назад! Не езди дальше этой дорогой! – продолжала Золотая Маска.

– Ты призвал меня сюда, чтобы указать мне мой путь?

– Ты должен ехать в Адрианополь, чтобы найти Рецию, дочь Альманзора.

– Почему ты не позволил мне выехать по железной дороге? Теперь я уже был бы в пути.

– Ты не должен ехать по железной дороге!

– А теперь говоришь, что я и по этой дороге не должен ехать дальше? – спросил Сади.

– Эта дорога привела бы тебя к смерти!

– Я не трус. Как я должен был здесь умереть?

– От руки убийцы, Сади-паша! – отвечал глухой голос Золотой Маски. – Возвращайся, здесь ждет тебя пуля убийцы.

– Ты говоришь, что Реция в Адрианополе. Как же я могу достичь цели, говори?

– Возвращайся обратно в город, поезжай в Скутари и найди там корабль «Рыба Ионы», который этой же ночью выходит в море.

– Но я хочу ехать в Адрианополь!

– Корабль идет в Родосто, там ты сойдешь на берег, – продолжала Золотая Маска. – В городе найди капитана Хиссара, который несколько недель тому назад пришел со своим пароходом в Родосто и сейчас находится там. Из Родосто поезжай в Адрианополь.

– А как найду я там Рецию? – спросил Сади, но Золотая Маска уже исчезла во мраке.

Сади вдруг очутился один на уединенной дороге. Он повернул лошадь и поскакал обратно в город. Дома он отдал лошадь слуге и отправился на указанный ему корабль.

На берегу нанятый лодочник отвез его на корабль.

Когда Сади поднялся на палубу, капитан с удивлением подошел к нему.

– Ты едешь в Родосто, капитан? – спросил Сади.

– Да, и ветер такой попутный. Мы выходим в море сегодня же ночью.

– Возьми меня с собой!

– Охотно! Но я должен знать, кто ты. Извини меня, но прежде всего я должен знать твое имя.

– Хорошо, ты узнаешь мое имя, – сказал Сади, поворачиваясь так, что лунный свет упал ему прямо на лицо.

– Что я вижу… неужели может быть такое сходство? – с удивлением вскричал капитан. – Ты как две капли воды похож на благородного Сади-пашу.

– Это я сам и есть.

– Ты Сади-паша? Какая честь выпала мне!

– Так ты возьмешь меня в свои пассажиры? – спросил Сади.

– Ты оказываешь мне милость, благородный паша. Да будет благословен этот день! – отвечал капитан и хотел передать своему экипажу, кто едет на его судне.

Но Сади запретил.

– Выходи скорее в море, так как я спешу в Родосто.

Через полчаса судно оставило гавань. Капитан приказал поставить все паруса, и корабль быстро понесся по волнам.

Вечером следующего дня судно входило в гавань Родосто.

На берегу он справился о капитане Хиссаре, но ему сказали, что капитан уехал утром в Стамбул и возвратится на другой день. Тогда Сади решил не ждать Хиссара, а сейчас же отправиться в Адрианополь.

Он купил лошадь и выехал в Адрианополь.

Но где должен он был искать Рецию?

Сади на мгновение остановился…

В эту минуту он увидел в отдалении небольшую группу, при виде которой его охватило как бы предчувствие.

На красивой лошади сидела закрытая покрывалом женщина, и какой-то внутренний голос подсказывал Сади, что это должна быть Реция.

Ведя лошадь под уздцы, впереди шла Золотая Маска, в некотором отдалении следовали две другие.

Вдруг всадница, казалось, также заметила Сади, и все сомнения исчезли, так как она всплеснула руками и протянула их вперед, как бы навстречу всаднику.

Сади соскочил с лошади и бросился к возлюбленной Реции.

– Наконец-то я тебя снова нашел! – вскричал Сади, заключая возлюбленную в свои объятия.

– Ты удивлен, что я так неожиданно исчезла? – говорила Реция. – Прости меня… Я знаю, что ты простишь, когда узнаешь все. Золотая Маска явилась и увела меня, чтобы я смогла свидеться с отцом.

– С твоим отцом, Альманзором? – с удивлением спросил Сади.

– Да, Сади, с ним. Он еще был жив!

– Дай мне увидеть этого благородного старца!

– Ты опоздал, мой возлюбленный. Час тому назад мы погребли его.

– Но ты… успела ли ты еще вовремя, чтобы увидеть того, кого считала уже давно умершим?

– Мы очень спешили, и я еще успела получить благословение отца. Потому-то я и оставила тебя, не простясь.

– Твой отец был жив, а ты считала его умершем?

Тогда Реция рассказала все, что передал ей Альманзор.

– Он благословил и тебя, мой возлюбленный, – заключила Реция свой рассказ. – Он спокойно отошел в вечность, так как знал, что оставляет меня под твоей защитой. Он любил и уважал тебя, мой дорогой Сади.

– И за свое человеколюбие этот благородный человек должен был заплатить жизнью! Это так тяжело для меня, Реция, что мне еще более захотелось оставить эту неблагодарную страну.

Реция бросилась на шею своему супругу.

– Не будем более оставаться здесь, мой дорогой Сади! Нам никогда не найти в Турции истинного спокойствия, мы слишком много выстрадали здесь!

– Твое желание исполнилось раньше, чем ты его высказала! – отвечал Сади. – Я изгнан!

– Ты – изгнан? – переспросила Реция, не будучи в состоянии поверить в возможность такого. – Но утешься, Сади, может быть, скоро наступит час наказания тех, кто так поступил с тобой. Кто знает, может быть, их часы уже сочтены!

– Но возвратимся еще раз в Стамбул, чтобы еще раз попытаться найти нашего сына, – сказал Сади.

– И Сирру, – прибавила Реция.

С наступлением ночи Сади и Реция отправились обратно в Родосто. Одна из Золотых Масок им напомнила, чтобы они не забыли найти в Родосто капитана Хиссара.

Но казалось, что им не суждено было увидеть капитана, так как он снова уехал в Стамбул.

В первый же день по приезду Сади и Реции в Константинополь, вечером, когда они сидели в одной из комнат своего дома, в двери кто-то постучался.

Реция с удивлением встала. Кто мог это быть?

Она открыла дверь.

Навстречу ей появилась Золотая Маска.

Реция низко поклонилась и отошла к Сади.

Золотая Маска вынула кожаную сумку и подала ее дочери Альманзора.

– Мудрый мулла Кониара досылает тебе документы относительно твоего наследства, – раздался глухой голос Золотой Маски.

– Благодарю тебя, – отвечала Реция, беря сумку.

– Позволь один вопрос, – обратился Сади к Маске. – Знаешь ты, зачем я должен увидеться с капитаном Хиссаром?

– А ты еще не нашел его?

– Я не нашел его в Родосто.

– В таком случае ты все потом узнаешь! – сказала Золотая Маска и удалилась.

Когда Реция открыла сумку, то в ней оказались бумаги на английский банк, где лежали деньги ее отца.

 

XXVIII

Капитан Хиссар

Садовница принцессы Рошаны Амина поливала цветы, как вдруг с испугом увидела перед собою какое-то странное существо.

Это была Черная Сирра, несколько дней тому назад счастливо бежавшая из башни Сераскириата и теперь пробравшаяся во дворец принцессы.

Сирра сделала знак садовнице подойти поближе, но та хотела бежать.

– Останься, – раздался ангельский голос Сирры, – я такой же человек, как и ты, я девушка!

– Чего тебе здесь надо? – спросила Амина, едва подавляя свой страх.

– Тебя!

– Меня? Разве ты меня знаешь?

– Я знаю, что ты садовница принцессы Рошаны и тебе был поручен ребенок, маленький мальчик! Принцесса в этом дворце?

– Нет, она теперь живет в летнем дворце.

– А Эсма здесь?

– Нет, она тоже там. Но что ты знаешь про ребенка?

– Слуги принцессы украли его у меня.

– Украли у тебя?

– Он был поручен моим попечениям! Бедное дитя! Где он? Я хочу видеть его! Я была у тебя в доме, но не видела ребенка.

– Бедного мальчика давно уже нет у меня! – отвечала Амина. Сирру задела ее боль за ребенка.

– Давно уже нет у тебя? – спросила Сирра.

– Разве ты не знаешь? Принцесса приказала убить его!

– Принцесса? Маленького Сади?

– Она приказала Эсме убить его, и я должна была отдать его, должна! Ах, как это было мне тяжело, я не могу тебе сказать, но я не могла ничего сделать!

– И Эсма убила ребенка?

– Она должна была утопить его!

– И она это сделала?

– Умеешь ли ты молчать?

– Я ничего не выдам, только скажи мне правду.

– Я вижу, что ты также любишь бедного мальчика! Эсма не утопила ребенка, а снесла его на берег и там положила в лодку, которую отвязала от берега!

– Отвязала? И пустила в море?

– Никто не знает о нем ничего более! Ах, наверно, он утонул! Вечером была сильная буря! Когда Эсма, придя, созналась мне, что она сделала, я бросилась к башне Леандра, куда течение должно было отнести лодку.

– Но поймала ли ты лодку?

– Мы очень бедны, но для ребенка я пожертвовала бы последним. У меня был серебряный амулет, наследство от матери, я пообещала его одному лодочнику, если он поймает лодку с ребенком, как только она покажется. Ветер и дождь были ужасны, на воде было темно, но от моих глаз ничто не могло укрыться! С каким страхом глядела я на волны! Вдруг лодочник указал на лодку, которая была не более как в тридцати метрах от берега. Аллах! Что я увидела! Сквозь шум бури был слышен плачущий детский голос! В лодке, держась за борт, сидел маленький мальчик и плакал, как бы чувствуя опасность, которой подвергался. Никто не слышал голоса ребенка, кроме меня и стоявшего рядом каикджи. Сердце перестало биться от страха, когда я увидела ребенка…

– Скорее говори, что случилось? – вскричала Сирра.

– Я вскочила в лодку, каикджи отказывался плыть, говоря, что ребенка нельзя спасти, что мы только погибнем вместе с ним. Но меня ничто не могло остановить! Наконец я уговорила его, и он отвязал лодку. Волны так и подбрасывали маленькую лодочку, и мне казалось, что настал мой последний час. Но я должна была спасти ребенка! Ветер быстро нес лодку, в которой был ребенок, а течение было так сильно, что лодочник не мог грести! Лодка не повиновалась более рулю.

– И ты не догнала лодку с ребенком?

– Мы еще видели ее, когда нас отнесло уже далеко от башни Леандра. Вдали стоял на якоре большой корабль. Каикджи упал на дно лодки и стал молиться. Я понимала, что нам не догнать лодку с ребенком, увидела еще раз, как мелькнула вдали беленькая рубашка мальчика, затем все исчезло…

– Ты думаешь, что лодка потонула?

– Я больше ничего не видела! Я больше ничего не знаю! Лодочник снова схватился за весла и начал бороться с ветром и течением, а не то нас также унесло бы в открытое море. Наконец каикджи удалось пристать к берегу.

– А бедный ребенок уплыл в открытое море?

– Он, наверно, нашел смерть в волнах. Часто по ночам мне слышится его жалобный голос, и я нигде не нахожу покоя.

– Горе той, которая приговорила к смерти невинного ребенка! – сказала Сирра.

– Молчи! Что можешь ты сделать? – проговорила садовница, с испугом оглядываясь кругом. – Если кто-нибудь услышит тебя, то мы обе погибли!

– Я не боюсь, Амина. Принцесса не уйдет от наказания! А мальчик погиб, – печально сказала Сирра, и глаза ее наполнились слезами. Машинально, сама того не замечая, прошла она на берег, около которого потонул бедный ребенок.

Вблизи стояло несколько кораблей, готовившихся к отплытию. Издали быстро приближался красивый корабль.

Сирра могла ясно различить стоявшего на мостике капитана. Почему-то она решила, что должна дождаться на берегу этого корабля.

Между тем он подошел совсем близко и спустил паруса, чтобы осторожно войти в гавань и бросить якорь у берега.

На корабле играл маленький ребенок. Сирра невольно вздрогнула при его виде; корабль быстро проплыл мимо.

Она не могла забыть ребенка, хотя, конечно, у капитана могло быть свое семейство; но Сирра решила сама убедиться в этом.

Она подошла к группе матросов, стоявших на берегу, чтобы расспросить их про корабль, прошедший мимо, но матросы начали насмехаться над ее безобразием; только один из них, у которого была сестра-урод, почувствовал сострадание к несчастной Сирре и обратился к ней с вопросом, чего ей надо.

– Видел ты корабль, который сейчас прошел мимо? – спросила Сирра.

– Ты спрашиваешь про бриг из Родосто?

– Я спрашиваю про корабль, который вошел сейчас в гавань.

– Да, это был бриг капитана Хиссара из Родосто.

– Так, значит, капитана зовут Хиссар?

– А его корабль «Хассабалах».

– Ты знаешь капитана?

– Я служил прежде у его брата.

– Женат ли Хиссар, и возит ли он на корабле свое семейство? – спросила Сирра.

– Нет, Хиссар живет один, он не любит женщин.

Сирра вздрогнула. Если у капитана нет семейства, то как попал к нему на корабль ребенок?

– Благодарю тебя, – сказала она и в то же время твердо решила разыскать капитана Хиссара, что было легко сделать теперь, когда она знала название судна и имя капитана. Какой-то внутренний голос говорил ей, что ребенок на корабле не случайно.

Был уже вечер, когда Сирра добралась до того места, где останавливались прибывшие корабли.

Но сколько она ни расспрашивала, никто не мог указать ей бриг «Хассабалах».

Тогда она села в лодку и велела разыскивать корабль, так как обыкновенно лодочники знали все суда.

– Из Родосто все останавливаются по ту сторону, у большого моста, – сказал каикджи.

– Так вези меня туда!

Лодка поплыла, и вскоре они подъехали к мосту через Золотой Рог, соединяющему Стамбул с Галатой и Перой.

Каикджи обратился с расспросами, где стоит «Хассабалах» из Родосто, и ему указали место. Вскоре Сирра поднималась на палубу корабля.

Матросы были, вероятно, отпущены на берег, потому что на палубе был только сам капитан Хиссар и рулевой.

Капитан с удивлением и недовольством глядел на взошедшее на палубу уродливое существо; что касается рулевого, то, казалось, он принял Сирру за какое-то явление с того света. Но капитан Хиссар, очевидно, не верил в привидения, потому что прямо пошел навстречу Сирре.

– Кто ты? – спросил он.

– Люди зовут меня Черным гномом, капитан Хиссар, – отвечала Сирра.

– Откуда ты меня знаешь? – спросил с удивлением капитан, пристально глядя на уродливое создание и думая, что несчастная хочет просить милостыню.

– Ты капитан брига под названием «Хассабалах», не так ли? – продолжала Сирра.

Хиссар, сделавший удачный рейс, почувствовал сострадание к несчастной, хотя часто вообще бывал резок и груб. Но под этой резкостью скрывалось доброе сердце. Он вынул несколько пиастров и подал Черному гному.

Сирра отрицательно покачала головой.

– Я не прошу милостыни, капитан. Оставь у себя свои деньги, они нужнее тебе, чем мне, – сказала она. – Я пришла спросить тебя, нет ли у тебя на корабле ребенка?

– Ребенка? Да, есть!

– Маленький мальчик?

– Да, мальчик!

– Это твой сын, капитан?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Я ищу одного ребенка!

– Ты ищешь ребенка? Не думаю, чтобы ты могла произвести на свет дитя!

Эти слова были резки, почти грубы.

– Я ищу не своего ребенка… Но на мое попечение был отдан один маленький мальчик, которого у меня украли несколько недель тому назад.

– Почему же ты думаешь, что находящийся у меня ребенок именно тот, которого ты ищешь? – спросил Хиссар.

– Я сейчас объясню тебе это, капитан. Та, которая из ненависти велела украсть ребенка, приказала своей прислужнице убить его. Но прислужница не в состоянии была умертвить ребенка, а ослушаться тоже не могла, и поэтому она положила его в лодку, которую отвязала от берега.

– В лодку?

– Да, капитан! Она поручила Аллаху спасти дитя.

– А когда это было?

– Несколько недель тому назад, в одну бурную ночь!

– Хм! Это похоже! – пробормотал капитан.

– Как… говори… сжалься, капитан…

– В одну бурную ночь я спас ребенка из лодки, плывшей по течению в открытое море!

– Ты спас его! – вскричала Сирра и упала на колени от радости и волнения: – О, Аллах добр и сострадателен! Ты спас ребенка!

– В одну бурную ночь, когда мы, как сегодня, подходили к Стамбулу, рулевой увидел на некотором расстоянии лодку, в которой было что-то белое…

– Это так! Это был ребенок Реции!

– Затем мы услышали жалобный детский голос, – продолжал Хиссар, – но мы сами были в опасности, и матросы не хотели рисковать. Тогда я сам сел в лодку, счастливо добрался до ребенка, схватил его и перетащил к себе в лодку. Нам счастливо, хотя с опасностью для жизни, удалось добраться обратно до своего «Хассабалаха». Я взял ребенка на руки, и он прижался мне.

– Благодарю тебя! Благодарю за его спасение!

– Я накормил ребенка, уложил в постель, и он крепко уснул. Буря скоро прекратилась, и мы вошли в гавань. На другой день я стал наводить справки о мальчике, но пока мы здесь стояли, никто не пришел за ребенком, и мальчик поневоле остался у меня!

– Теперь ты избавишься от него, капитан. И кроме того, получишь богатое вознаграждение!

– Но теперь мы с рулевым уже привыкли к ребенку и полюбили его!

Старик рулевой кивнул головою.

– Нельзя же было дать ему умереть с голоду, – сказал он.

– Это большое счастье, что ребенок здесь! – сказала Сирра. – Где он у тебя, капитан?

– Он спит на моей постели!

– Слава и благодарение Аллаху, – продолжала Сирра, растроганная до слез, – но также и вам, потому что без вашей помощи и попечений ребенка не было бы в живых. Завтра я приведу к тебе тех, кому принадлежит ребенок!

Казалось, что это не особенно понравилось капитану.

– Почему они раньше не подумали об этом, – сказал он, – а дали мне привыкнуть к ребенку?

– Тебе, как человеку одинокому, ребенок, наверно, приносит много беспокойства, – сказала Сирра.

– Беспокойства? Мальчик ничем меня не беспокоит, я с удовольствием забочусь о нем, – возразил Хиссар.

– Но подумай о бедных родителях, капитан. Они уже давно печалятся о сыне, – сказала Сирра, – подумай о горе матери, которая лишилась своего сокровища, и о печали отца, ищущего своего ребенка!

– Это так, но им следовало бы раньше позаботиться о нем. Кто отец?

– Благородный Сади-паша!

– Сади-паша? Бывший великий визирь при Абдул-Азисе?

– Он самый! И его супруга Реция, дочь Альманзора, мать! Завтра они придут сюда, – заключила Сирра свой разговор.

С наступлением ночи Сирра поспешила в дом Сади.

Сади и Реция только несколько часов тому назад вернулись в Стамбул и еще сидели вместе, когда вошла Сирра.

Реция с распростертыми объятиями встретила Сирру, и сам Сади был рад, видя несчастную на свободе.

Прежде всего Сирра вынуждена была рассказать все, что с нею произошло; затем узнала, что Сади и Реция оставляют Стамбул, но решили взять ее с собою.

– Об этом мы еще поговорим, – сказала Сирра, – а сейчас я должна сообщить вам радостную весть. Я нашла маленького Сади.

– Мое дитя! – вскричала Реция с неописуемой радостью. – Где он?

– Завтра рано утром я вас отведу к капитану Хиссару!

– Хиссар? Это то самое имя, которое называла мне Золотая Маска! – вскричал Сади.

– Он спас маленького Сади! Мальчик на корабле у Хиссара.

Реция обнимала и целовала Сирру, затем со слезами радости бросилась в объятия Сади.

На следующее утро все трое отправились на бриг капитана Хиссара. Мальчик был еще внизу, в каюте. Когда Реция и Сирра вошли в каюту и позвали Сади по имени, мальчик с криком радости протянул к ним ручонки.

Большего доказательства, что Реция – мать мальчика, нельзя было и требовать, и даже сам капитан Хиссар был растроган при виде этого свидания матери с сыном.

– Я очень рад, что мальчик снова нашел своих родителей, – сказал он и решительно отказался от всякого вознаграждения. – Я только исполнил долг всякого порядочного человека, за деньги я не сделал бы этого!

Тогда Реция и Сади горячо поблагодарили капитана и, оставив корабль, возвратились домой.

 

XXIX

Таинственное путешествие

– Заклинаю вас, оставьте мне жизнь! – молил Лаццаро двух незнакомцев, в которых по их костюму можно было узнать Золотых Масок; казалось, что, попав в их руки, Лаццаро совершенна изменился. – Умоляю вас, оставьте мне жизнь.

Золотые Маски не отвечали. Они молча вели грека, руки которого были связаны за спиной, а голова закутана платком.

– Сжальтесь! – просил Лаццаро. – Дайте мне только несколько дней! Отпустите меня! Дайте мне еще только несколько дней сроку!

Грека привели на Площадь голов, где снова собрался суд семи Масок.

– Я сознаюсь в своей виновности! Я раскаиваюсь в моих поступках! Дайте мне еще небольшой срок, я ни о чем более не прошу…

В эту минуту покрывало упало с головы грека…

Лаццаро, дрожа, опустился на колени, взор его с ужасом остановился на эшафоте.

Последние силы оставили грека. Он был не в состоянии произнести ни слова.

– Грек Лаццаро! – раздался голос председателя. – Последний час твоей жизни среди людей настал! Ты поручишь наказание за твои бесчисленные преступления!

Люди не будут более страдать от твоей злобы и подлости! Молись!

– Сжальтесь! – вскричал Лаццаро, зубы которого от страха стучали так сильно, что он едва был в состоянии говорить. – Сжальтесь! Не дайте мне умереть! Я раскаиваюсь в том, что сделал!

– Молись! – повторил прежний голос.

– Вы хотите убить меня… убить… – вскричал Лаццаро, – дайте мне жить! Я буду служить вам!

– В третий раз говорю тебе: молись! Час твоего наказания пробил! – снова сказал председатель.

Лаццаро хотел молиться, но, казалось, не мог найти слов для молитвы. Страх его был ужасен.

Мулла Кониара сделал знак.

В то же мгновение на голову Лаццаро было наброшено покрывало.

Его крик замер… Ему казалось, что он чувствует на шее холодное железо… перестает жить… что приговор над ним уже исполнен, а голова и руки его повисли, как у мертвого…

А между тем меч не опускался над его головой. Покрывало, которое набросили на голову Лаццаро, по всей вероятности, было пропитано каким-то особым составом, потому что, когда грека подняли с эшафота, он казался мертвым.

По знаку председателя грека подняли и понесли, не раскрывая покрывала на голове. Около развалин стояла карета, Маски внесли в нее Лаццаро и сели сами, затем карета поехала к морю.

На набережной их ожидала большая лодка. Маски вынесли бесчувственного грека из кареты и положили в лодку, не сказав ни слова трем гребцам, находившимся в ней.

Лодка не походила на обыкновенный каик Константинополя, а скорее принадлежала какому-нибудь судну, стоявшему на якоре в гавани.

Гребцы подплыли к одному из таких кораблей. Маски внесли грека на палубу, а затем перенесли его в совершенно темную каюту, заперли дверь и молча оставили корабль.

По всей вероятности, капитан корабля принадлежал к союзу Золотых Масок или обязан был служить им, потому что между ним и Масками не было надобности ни в каких объяснениях.

Корабль оставил Константинополь и направил свой путь на юг, в Средиземное море. Лаццаро лежал в крошечной темной каюте; в небольшой впадине в стене на расстоянии его руки стояла кружка с водой и кусок хлеба.

Когда, наконец, после долгого обморока Лаццаро пришел в себя, он не знал ни что с ним произошло, ни где он находится.

Не знал он также, сколько времени он пробыл без чувств… Не скоро собрался он и с мыслями. Сначала ему казалось, что он очнулся уже на том свете.

Он стал ощупывать себя в темноте, сорвал с головы покрывало, темнота осталась, но он понял, что голова у него на плечах! Стал ощупывать вокруг себя и почувствовал, что лежит на жестком матрасе и покрыт чем-то шерстяным.

Он постепенно приходил в сознание. Вот в двери открылось небольшое отверстие, и в нем мелькнул слабый свет, он помог ему немного оглядеться, и грек с жадностью накинулся на еду, так как чувствовал сильный голод.

Теперь он знал, где он, – он плыл в каюте корабля! Он все яснее слышал шум волн, и этот шум вместе со скрипом снастей объяснил ему все.

Но он еще не видел и не слышал никого из людей. Но пища и питье, приносимые каждый день, доказывали, что он не один. Но, вероятно, еду приносили ему во время его сна, потому что он ни разу не мог увидеть, как это делается.

Куда везли его? Как плыл он на корабль? Что должно было с ним произойти? Как избег он смерти на Площади голов? Или, может быть, Золотые Маски удовлетворились тем, что подвергли его мучениям страха смерти?

Лаццаро пробовал выйти из каюты, но дверь была крепко закрыта и устояла против всех его усилий. Он постучал – никто не слышал этого.

Что предстояло ему в будущем? Этот вопрос не давал ему ни минуты покоя, пока в один из следующих дней корабль не подвергся такой качке, что ему казалось, будто он умирает, и его мучения были так велики, что он готов был сам лишить себя жизни, если бы у него под руками было какое-нибудь оружие.

Морская болезнь так страшно мучила Лаццаро, что он лежал как труп и тем не менее все-таки не умирал.

Грек уже ничего не чувствовал, когда корабль остановился, наконец, в гавани Александрии; ему все еще казалось, что его кидает из стороны в сторону. Полное равнодушие чувствовал он ко всему.

В это время на корабле снова появились, как и прежде, две Золотые Маски.

Капитан почтительно поклонился им, не говоря ни слова. На берегу ждали верблюд и два осла.

Обе Маски сошли вниз, отворили дверь в каюту, где лежал Лаццаро. Подняв его, закутали всего в плащ и перенесли на верблюда. Одна из Масок вела верблюда на веревке, другая шла рядом. Таким образом все шествие направилось в Клир. В самое жаркое время они остановились, чтобы дать отдохнуть верблюду, а вечером снова начали путь и к утру были в Каире.

Тут они, пройдя через город, остановились в четверти часа расстояния от него, в небольшой пальмовой роще.

Нигде пальмы не достигают такого роскошного развития, как в Египте. Роща, в которой остановились Золотые Маски с Лаццаро, казалась земным раем.

Одна из Масок удалилась, а другая осталась с почти бесчувственным Лаццаро и верблюдом.

К вечеру она возвратилась, и все они снова отправились в путь, направляясь к берегам Нила. На берегу их ждала лодка, приспособленная для дальнейшего пути и снабженная для этого всем необходимым. Два гребца-негра ждали в лодке, а третий негр стоял на берегу, чтобы взять животных, на которых приехал маленький караван. Над кормой лодки было натянуто белое полотно, и тут же лежала провизия, оружие и была устроена маленькая кухня.

Золотые Маски перенесли в лодку Лаццаро, снова начинавшего приходить в себя, передали негру верблюда и ослов.

Маски снова не обменялись ни одним словом ни с негром, взявшим животных, ни с гребцами. Казалось, что все делалось по заранее отданному приказанию.

На вопросы Лаццаро Золотые Маски также не отвечали, как будто не слышали их, и обращались с ним, как с мертвым. Они положили его под полотняный навес и сами сели невдалеке, тогда как негры оттолкнули лодку и поплыли вверх по течению.

Управлять лодкой было делом далеко не легким, так как не чувствовалось ни малейшего ветерка и приходилось все время идти на веслах, но сильные негры, казалось, привыкли к этой работе, так как лодка быстро двигалась вперед.

Между тем, оправившись от морской болезни, Лаццаро начал мучиться неизвестностью. Куда везли его? Он не знал, что с ним будет, где он.

Тогда он решил расспросить негров, когда обе Маски заснут. Он надеялся, что, может быть, ему даже удастся упросить гребцов приблизиться к берегу, чтобы он мог избавиться от власти Золотых Масок, намерения которых были ему неизвестны. Почему оставили они его в живых? Зачем везли его куда-то как пленника? Что предстояло ему?

Он наблюдал за всем, что происходило вокруг. Обе Золотые Маски сидели у борта, под полотняным навесом, тогда как негры продолжали неутомимо грести.

Во время полуденного жара была сделана небольшая остановка. Лодка причалила к берегу, но Золотые Маски зорко стерегли своего пленника.

Негры отправились спать в трюм, а вечером оттуда появились двое новых негров. Но так как негры вообще похожи, то Лаццаро не заметил перемены.

Когда лодка снова пустилась в путь, одна из Масок взяла хлеб, маис, фрукты и разделила их с товарищем и греком.

После этого обе Маски легли отдохнуть, Лаццаро также мог последовать их примеру, но его планы не давали ему покоя.

Вот он заметил, что обе Маски спят. Подождав еще около получаса, чтобы дать им крепче уснуть, он тихонько приподнялся. Внимательно оглядев спящих, грек встал и осторожно вышел из-под навеса к неграм, которые неутомимо гребли.

Он подошел к одному и дотронулся до его плеча, поспешно поднеся палец к губам в знак того, что тот должен молчать.

Негр с удивлением посмотрел на грека своими большими глазами.

– Где мы, мой друг? – спросил Лаццаро.

Негр поглядел в лицо Лаццаро, видимо не понимая его.

– Я спрашиваю тебя, в какой мы стране и по какой реке плывем?

Негр покачал головой и пробормотал несколько непонятных для грека слов.

– Понимаешь ли ты меня? – снова спросил Лаццаро.

Но все было напрасно. Негр не отвечал более, как будто слова Лаццаро его не касались. К тому же казалось, что они не понимают друг друга, но Лаццаро все-таки еще не терял надежды.

Он снова обратился к неграм, стараясь жестами дать им понять, что готов работать за них и просит передать ему весла.

Один из негров согласился и, передав Лаццаро тяжелые весла, сел перед ним на корточки. Лаццаро желал приблизиться по возможности к берегу, чтобы, выскочив из нее, избавиться от Золотых Масок.

Лодка стала мало-помалу приближаться к берегу. Другой негр, который продолжал грести, с неудовольствием смотрел на Лаццаро, но последний, не замечая этого, продолжал свое дело, и ему удалось наконец настолько приблизить лодку к берегу, что до него оставалось проплыть всего несколько сажень.

Тогда Лаццаро поспешно кинул весла и уже хотел броситься за борт, но негр в то же мгновение был на ногах и так сильно толкнул Лаццаро, что тот отлетел обратно в лодку и сильно ударился головой.

Негр снова опустил весла в воду и как ни в чем не бывало принялся грести на середину реки.

Шум разбудил Золотых Масок, они увидели, что Лаццаро оставил навес, и нашли его, окровавленного, на другом конце лодки.

Они сейчас же поняли, в чем дело.

Удар в голову и сотрясение от него были так сильны, что Лаццаро какое-то время пробыл без сознания, но его сильная натура взяла верх, и он снова начал поправляться.

Между тем маленькое судно все продвигалось вперед вверх по Нилу и уже вошло в расположение тропических стран.

Наконец, когда состояние Лаццаро улучшилось настолько, что он мог есть и пить, цель длинного путешествия была, казалось, достигнута.

Недалеко от города Ассуана лодка причалила к берегу. Обе Маски вышли из нее, и Лаццаро также должен был следовать за ними. Двое негров остались в лодке, двое других взяли оружие, и путешествие продолжалось пешком.

Негры, казалось, были здесь, как у себя дома, и знали заранее, куда должен направиться маленький караван. Они стали во главе группы и направились к возвышенности, видневшейся вдали. Во время полуденного жара был сделан отдых, а с наступлением вечера путешественники снова двинулись в путь.

На следующий день дорога путников пролегла по обширной плоскости, их взорам предстала ужасная, бесконечная пустыня Сахара.

Лаццаро все еще не знал, куда ведет их путь и что с ними будет.

Три дня и ночи двигались они по пустыне. Наконец остановились на ночлег. С разных сторон слышался львиный рев, доносились крики шакалов и гиен, но Лаццаро был так утомлен, что скоро заснул.

Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко и вокруг стояла страшная жара.

Он вскочил и дико огляделся кругом. Где он был? Где были Золотые Маски, негры?

Вокруг него расстилалась пустыня – он был один! Люди оставили его! Тогда все вдруг стало понятно ему! Его привели в пустыню, чтобы он окончил здесь свою жизнь!

Это было исполнение смертного приговора, произнесенного над ним Золотыми Масками.

Около него лежало ружье, сабля, кинжал и рожок с порохом и пулями, оставили и съестные припасы – на первые дни или недели его снабдили всем необходимым.

Лаццаро поспешно опоясался саблей, засунул за пояс кинжал, повесил за спину ружье и бросился по следам, оставшимся на песке. Он надеялся еще догнать бросивших его, надеялся найти следы дороги, чтобы возвратиться к реке, но негры были догадливы. В скором времени следы привели его на каменистую почву, на которой не могло оставаться никаких следов…

Напрасно искал здесь Лаццаро следы, напрасно бродил туда и сюда – он не нашел ничего! Скоро его начала мучить жажда, и он поспешно возвратился к прежнему месту стоянки, где между съестными припасами был оставлен бочонок с водой, к которой было примешано вино. Он утолил жажду и закопал в землю драгоценный напиток.

Лаццаро был один среди пустыни и понимал, что ему надо хорошенько обдумать, что предпринять для спасения своей жизни.

Съестных припасов, оставленных ему, не могло хватить надолго, он должен был постараться охотой добыть свежие припасы и, кроме того, приготовиться к борьбе с дикими зверями.

Он знал теперь, что находится в пустыне Африки, понимал произнесенный над ним приговор!

Но все-таки грека не покидала надежда найти выход из своего ужасного положения, надежда возвратиться из пустыни.

Но наказание было ужаснее, чем он думал, потому что жизнь в Сахаре была постоянной борьбой за выживание, и Лаццаро скоро узнал это!

Съестные припасы быстро иссякли, и надо было позаботиться добыть новые!

Напрасно Лаццаро целые дни бродил по пустыне, надеясь найти караванную дорогу или какой-нибудь оазис, – куда он ни шел, везде была пустыня.

Он с ужасом ожидал того дня, когда придет конец его съестным запасам.

Однажды вечером, гоняясь, за антилопой, Лаццаро попал в ту каменистую часть пустыни, где потерял след Золотых Масок; бродя по ней, он неожиданно попал в небольшую долину, где росло несколько пальм. Это место показалось ему раем, и еще более он обрадовался, когда вдруг вдали заметил приближающегося человека.

Он уже хотел крикнуть, но вдруг голос замер у него в груди. Человек, шедший по долине, был ему знаком, грек не мог ошибиться – это был Мансур, загорелый от солнца и с ружьем за спиной…

Лаццаро прилег, чтобы, скрывшись от Мансура, наблюдать за ним.

Грек не ошибся – это был действительно Мансур, у него был построен между деревьями шалаш, и теперь он возвращался с охоты.

Итак, Мансур был также здесь! Он разделил с Лаццаро одиночество пустыни!..

 

XXX

Смерть принцессы

Принцесса могла быть вполне довольна: Сади-паша был навсегда изгнан султаном! Кроме того, она говорила себе, что если Сади действительно снова соединился с Рецией, чего она, впрочем, точно не знала, то их счастье все-таки было навсегда расстроено тем, что у них не было их ребенка, и это счастье никогда не могло возвратиться, так как принцесса думала, что ребенка нет в живых.

Однажды утром, когда принцесса приказала позвать к себе Эсму, ей доложили, что та неожиданно сильно захворала.

Рошана так привыкла к своей доверенной служанке, что была сильно раздосадована ее болезнью. От сильной горячки Эсма потеряла сознание и в бреду произносила дикие, бессвязные слова.

Принцесса приказала позвать к ней доктора, но тот выразил мало надежды на выздоровление. В те минуты, когда Эсма приходила в сознание, на нее нападал такой страх, что горячка еще более усиливалась. Она говорила о ребенке в лодке, об ужасной буре, о боязни принцессы и снова теряла сознание.

Наконец молодая девушка начала, казалось, поправляться, потому что в одно утро она была совершенно спокойна и пришла в полное сознание, но доктор покачал головой и объявил, что это улучшение обманчиво и к вечеру больная скончается.

Эсма тоже, казалось, чувствовала это, тем не менее она не жаловалась, а спокойно покорилась судьбе, но у нее было еще одно желание: сообщить перед смертью одну тайну принцессе.

Когда принцессе донесли о последнем желании умирающей, она согласилась исполнить его и отправилась в комнату Эсмы.

Увидя принцессу, Эсма громко зарыдала.

– Я не могу умереть, принцесса, не сделав тебе одного признания! – вскричала она.

– Признания? – спросила Рошана, подходя к постели. – Говори, в чем хочешь ты мне признаться?

– Обещай простить и помиловать меня, принцесса. Сжалься над умирающей.

– Будь покойна, я прощу тебя. Если ты что-нибудь тайно похитила у меня, то я слишком богата, а ты достаточно наказана угрызениями совести.

– Я ничего не похищала у тебя, повелительница. Я только не исполнила одного твоего приказания!

Принцесса не подозревала, что это было за приказание.

– Это я также могу простить, – сказала она.

– О, благодарю, благодарю тебя, повелительница! – вскричала Эсма. – Если ты прощаешь меня, то я умру спокойно. Мне тяжело было хранить мою тайну, но если я поступила нечестно с тобой, то справедливо к несчастному ребенку…

– Какому ребенку? – вздрогнув, спросила принцесса.

– Ты приказала мне умертвить ребенка, который был отдан на попечение садовнице Амине!

– Говори! Что же ты сделала?

– Я не убила его!

– Ты оставила его в живых?

– Я не в состоянии была своими руками утопить малютку!

– Ты неверная служанка! – с неописуемым гневом вскричала Рошана. – Ты не исполнила моего приказания?

– Сжалься! – прошептала Эсма слабым голосом.

– Говори, что ты сделала?

– Я принесла ребенка на берег, принцесса. Это была ужасная ночь, с той ночи я не нахожу себе нигде покоя! Гром гремел, и молния поминутно освещала небо, я не могла бросить ребенка в волны, я положила его в лодку, отвязала ее от берега и пустила ее на волю ветра и волн…

– Правда ли это? Не лги в последние минуты! – сказала принцесса.

– Клянусь тебе! Ветер и течение увлекли лодку с ребенком в открытое море!

Рошана вздохнула свободно, как будто с нее сняли громадную тяжесть.

– В таком случае он нашел смерть и без твоей помощи, – сказала она.

– Я и сама так думала, но садовница Амина сказала мне, еще до моей болезни, что Черный гном, которую она встретила на улице, уверяла ее, что ребенок спасен!

– Черный гном? Не дочь ли это галатской гадалки?

– Да, принцесса. Но, – продолжала Эсма слабеющим голосом, – умоляю тебя, прости меня…

– Как могу я тебя простить! – вне себя от ярости вскричала принцесса. – Ты не исполнила мою волю, а это может иметь ужасные последствия. Одна мысль об этом заставляет меня трепетать! Если дитя действительно живо… если его спасли…

– Сжалься, прости! – прошептала Эсма.

– Я должна узнать истину! – вскричала принцесса и поспешно оставила комнату умирающей.

Рошана вернулась к себе в будуар и приказала сейчас же послать во дворец в Скутари за Аминой.

Страшное беспокойство овладело принцессой. Что, если Сади и Реция соединились? Что, если к своему полному счастью они снова нашли ребенка? Эта мысль была для Рошаны невыносима.

Наконец Амину, дрожащую от страха, привели к принцессе.

– Ты видела дочь галатской гадалки? – спросила Рошана.

– Да, светлейшая принцесса, несколько недель тому назад!

– Что она тебе сказала? Я хочу знать правду!

– Она закричала мне, что ребенок, которого Эсма пустила в лодке в море, спасен!

– Что она еще говорила?

– Услышав эти слова, я ближе подошла к ней и спросила, кто спас ребенка и каким образом. Тогда она рассказала мне, что капитан Хиссар плыл на своем бриге из Родосто в Стамбул, в гавани увидел лодку с плачущим ребенком и, несмотря на бурю, спас его!

– Довольно! – вскричала принцесса и, повернувшись к слуге, приказала сейчас же отыскать капитана Хиссара и привести к ней.

Слуга поспешил исполнять приказание своей госпожи, а испуганная садовница была отпущена, счастливая, что так дешево отделалась.

Принцесса снова осталась в сильном волнении. Она надеялась, что, может быть, ребенок еще у капитана Хиссара на корабле, а значит, все еще можно исправить!

После долгих ожиданий слуга воротился не один, а в сопровождении капитана Хиссара.

Капитан еще не знал, чему обязан честью быть позванным к принцессе, но эта честь нисколько не лишила его обычного хладнокровия и спокойствия. Он вошел в комнату принцессы, как в комнату обыкновенной смертной.

– Я позвала тебя, чтобы спросить об одном деле, – прямо начала принцесса. – Но прежде всего скажи мне, ты ли капитан Хиссар?

– Да, ваше высочество. Я капитан Хиссар из Родосто.

– Правда ли, что несколько недель тому назад, в одну бурную ночь, ты спас ребенка с опасностью для собственной жизни?

– Да, ваше высочество, я спас мальчика!

– А где он теперь? – с лихорадочным нетерпением спросила Рошана.

– Его родители нашлись, и я передал им ребенка.

– Родители… кто же они?

– Изгнанный великий визирь покойного султана Абдул-Азиса Сади-паша, – отвечал Хиссар.

– Он сам взял от тебя ребенка?

– Он и его супруга.

– А знаешь ты ее имя?

– Ее зовут Реция. Кажется, она дочь мудрого толкователя Корана Альманзора.

Рошана с трудом могла сохранять спокойствие.

– Они оба были у тебя? – снова спросила она.

– Точно так, светлейшая принцесса. Благородный паша, его супруга и уродливая девушка, которая, собственно, и нашла у меня ребенка и у которой, по ее словам, мальчик был постыдным образом украден!

Хиссар не знал, что это было сделано по приказанию принцессы, но знай он, капитан еще менее колебался бы в необходимости сказать это.

Рошана была не в состоянии произнести ни слова более и рукой сделала знак, что капитан может идти.

Когда Хиссар вышел, принцесса опустилась на диван, буквально раздавленная тем, что узнала.

Сади и Реция соединились и снова нашли своего ребенка! Ее месть не удалась!

Дрожа от бешенства, принцесса вскочила с дивана.

«Еще не все потеряно!» – прохрипела она. Казалось, что мщение, которым она только и жила, внушило ей новую мысль: они еще в твоей власти и почувствуют твою силу! Но вдруг она остановилась. А что, если они уже оставили Стамбул и находятся в безопасности? «Тогда все погибло!» – прошептала она в волнении и громко позвонила.

В комнату вбежало несколько слуг.

– Спеши в Стамбул. – сказала она одному из них, – найди дом Сади-паши и узнай, там ли еще Сади-паша, его супруга Реция и их маленький сын! Поторопись, я жду ответа.

Слуга сейчас же отправился исполнять данное ему приказание.

Что касается принцессы, то гнев ее был так велик, что она готова была убить Эсму, виновницу всего, но Эсма уже умерла и тем избавилась от всякого наказания.

Наконец через несколько часов возвратился слуга из Стамбула.

– Ну что, нашел дом Сади-паши? – вскричала принцесса.

– Да, повелительница, по крайней мере, мне говорили, что это был дом Сади-паши и другого у него не было, – отвечал слуга.

– Что это был дом Сади-паши? – повторила принцесса, объятая ужасным предчувствием.

– Паша недавно продал его, принцесса.

– Был ты в доме?

– Да, его купил у паши богатый торговец оружием, Калеб, и живет в нем.

– А Сади-паша?

– Его нет более в доме.

– А не слыхал ты, куда он отправился?

– Сади-паша с супругой, сыном и дочерью галатской гадалки уехали вчера ночью по железной дороге.

– Уехали!

– Да, так говорил Калеб.

– Уехали…

– Сади-пашу изгнали. Он более никогда не возвратится в Стамбул!

Последняя надежда уничтожить ненавистных ей людей пропала для принцессы! Полученное известие имело на нее ужасное действие, страшный гнев заставил ее забыть присутствие слуги; затем, увидев, что он стоит у двери, она бросила в него большую. хрустальную вазу, слуга кинулся вон, а ваза разбилась.

Всю ночь принцесса как бешеная носилась по дворцу, так что все слуги попрятались, трепеща за свою жизнь. Наутро она немного успокоилась и велела приготовить себе ванну.

Так как принцесса брала ванну почти каждый день, то ее приказание никого не удивило, и прислужницы поспешили все приготовить, затем раздели принцессу, но не сняли с лица покрывала и оставили ее одну.

Тогда принцесса сорвала с себя покрывало, и сходство ее лица с мертвой головой было так велико, что, увидев сама себя в зеркале, Рошана с ужасом отшатнулась.

Разбив один из флаконов с душистой эссенцией, которой прислужницы натирали ее после ванны, Рошана прорезала себе осколком стекла артерию на руке и села в ванну…

Прошел час, а принцесса все не звала своих прислужниц; тогда одна из них решилась заглянуть в ванну.

Рошана лежала, как спящая, но вода была ярко-красная от крови.

Прислужница вскрикнула, и на крик ее вбежали другие, но все в ужасе отступили при виде лица Рошаны – они видели его в первый раз.

Позвали доктора, но всякая помощь была уже излишней, жизнь навсегда оставила Рошану!

 

XXXI

Шакал и гиена

Лаццаро, точно шакал, подкарауливал проходившего Мансура.

Итак, греку приходилось делить одиночество пустыни со своим смертельным врагом.

Действительно, придуманное Золотыми Масками наказание было ужаснее смерти! Они свели здесь двух преступников, руки которых были запятнаны кровью бесчисленного множества жертв.

Мансур – эта ползучая гиена, совесть которого не трогали вопли стольких несчастных, ставших жертвами его чудовищных планов, Мансур, казалось, примирился со своей судьбой и со свойственной ему предприимчивостью начал заботиться о себе.

Может быть, он надеялся на освобождение.

Нагруженный птицами, убитыми на охоте, Мансур не заметил Лаццаро, который был так поражен встречей, что еще не придумал, как ему поступить.

Шалаш, построенный Мансуром и защищавший его от палящих лучей солнца, возбудил в Лаццаро сильную зависть и желание овладеть им. Делить же его со своим смертельным врагом греку и в голову не приходило. Во всяком случае, поселись даже они вдвоем, это соседство должно было скоро окончиться смертью одного из них, а Лаццаро, конечно, не желал быть этим «одним».

Кроме того, Лаццаро имел то преимущество, что знал о присутствии Мансура, тогда как последний не подозревал о присутствии грека.

Вечер скоро наступил, и Лаццаро начала мучить страшная жажда. Наверно, в шалаше у Мансура было чем утолить ее.

Лаццаро бродил около шалаша, как вдруг Мансур вышел из него, по всей вероятности вдоволь подкрепившись пищей и питьем. Казалось, что с наступлением ночи Мансур снова отправляется на охоту, так как он нес за спиной ружье.

Лаццаро бросился на землю и старался прицелиться в Мансура. Один выстрел – и все было бы кончено, ему нечего было бы бояться Мансура, но в случае промаха он узнал бы о присутствии врага.

Но в то мгновение, когда Лаццаро хотел спустить курок, Мансур вдруг повернул в сторону и исчез за стволом дерева.

Случай спас на этот раз Мансура. Приходилось снова ждать.

На этот раз грек довольствовался тем, что отправился в шалаш Мансура, чтобы утолить жажду.

Войдя, Лаццаро невольно должен был удивиться благоразумию Мансура: весь шалаш, как пол, так и стены, был покрыт шкурами животных. Днем они защищали от солнца, а ночью сохраняли теплоту.

Внутри шалаша было устроено из камней нечто вроде очага, на котором висели куски мяса, приготовленные для копчения. Около очага висели сабля и нож.

Но Лаццаро сильно мучила жажда, а он до сих пор еще не нашел, чем утолить ее; по всей вероятности, если у Мансура была вода, то он зарыл ее, но куда? Выйдя из шалаша, грек заметил около него довольно большой камень и решил, что Мансур прячет под ним воду. Отодвинув камень, он начал рыть землю и действительно очень скоро отрыл бочонок с водой.

Между тем ночь уже наступила, и вышедшая луна светила так ярко, что свет ее проникал в шалаш, куда лег Лаццаро, положив около себя заряженное ружье в ожидании возвращения Мансура.

Ночь подвигалась, луна светила по-прежнему ярко. Вдруг тишина была нарушена глухим далекий ревом, угрожающе пронесшимся по пустыне.

Лаццаро узнал этот рев: это был лев. Может быть, царь зверей нашел его след и в нем проснулась жажда человеческой крови?

Рев повторился. Затем все стихло. Грек внимательно смотрел и слушал. Вдруг его испугал шум за хижиной, он стал внимательно прислушиваться; может быть, это Мансур возвращался с другой стороны? Это было очень возможно.

Лаццаро тихонько взялся за ружье, приготовившись к нападению.

Он ясно услышал, что кто-то приближается к шалашу.

Наконец Лаццаро увидел посетителя! Холодный пот выступил у него на лбу и волосы встали дыбом – громадный лев приближался к жилищу, слегка махая хвостом.

Лаццаро устремил на льва свой устрашающий взгляд, но темнота ночи уменьшила его силу.

Лаццаро должен был принять какое-нибудь решение, чтобы спастись, так как лев увидел его.

Когда щелкнул курок ружья, лев сделал прыжок и прилег в некотором отдалении от входа в шалаш. Его хвост лежал на земле, а налитые кровью глаза сверкали. Он лежал, готовясь броситься на добычу.

Лаццаро прицелился в глаз своему врагу, схватка с которым совершенно разрушила намерения грека. Легко могло случиться, что гром выстрела привлечет Мансура, тем не менее Лаццаро не мог колебаться, так как лев уже готовился к прыжку.

Лаццаро прицелился, но рука его дрожала. Выстрел грянул и громко раздался в тишине, лев испустил короткий рык, казалось, что пуля ранила его, и одним прыжком он был в шалаше, затрещавшем под его тяжестью; но ярость помешала ему сделать точный прыжок, грек успел отскочить в сторону и, воспользовавшись мгновением, бросил в сторону разряженное ружье и выхватил из-за пояса кинжал.

Но раненый лев не потерял из виду своего врага и приготовился к новому прыжку. Настала минута, когда только чудо могло спасти Лаццаро.

Видя, что ему не уйти, грек повернулся лицом к хищнику, готовясь встретить его с кинжалом в руке.

Страх придал особенную силу взгляду Лаццаро, и лев на мгновение был устрашен…

Это было странное зрелище! Животное лежало в нескольких шагах от грека и не шевелилось. Его кровавые глаза были как бы прикованы к взгляду грека. Но как долго могло продолжаться это единоборство?

Лаццаро не шевелился… сердце у него перестало биться, он знал свою судьбу, если пошевелится, и, не переводя дыхания, искал возможность для спасения.

Вдруг случилось нечто, чего Лаццаро не ожидал. Ужасная сцена приняла неожиданный поворот…

Мансур, отправившийся перед этим на охоту, вдруг услышал выстрел в направлении своего шалаша.

Он остановился – ошибиться он не мог. Итак, вблизи было человеческое существо? Или, может быть, какие-нибудь охотники в первый раз забрались в эти места?

Эта мысль заставила Мансура сейчас же возвратиться назад.

Не колеблясь, он пошел по направлению выстрела и, приближаясь к шалашу, стал красться, как гиена, чтобы посмотреть, в чем дело.

Он различил рычание льва – значит, схватка происходила со львом, но он еще не видел людей.

Наконец при свете луны Мансур увидел лежащего на земле льва, приготовившегося к прыжку, и человека, неподвижно стоявшего в нескольких шагах перед ним. Мансур остановился, чтобы посмотреть, что будет дальше.

Но странное дело! Человек не шевелился, а лев также продолжал лежать!

Это было совершенно необъяснимо для Мансура, и он начал медленно и осторожно приближаться…

Вдруг он вздрогнул и остановился, побледнев, точно увидел привидение: Мансур узнал ненавистного грека! Не колеблясь ни минуты, Мансур поднял свое двуствольное ружье, сделал несколько шагов вперед и прицелился в Лаццаро. Раздался выстрел.

Грек зашатался и схватился рукою за грудь – пуля попала ему в сердце.

Но лев не бросился на свою умирающую жертву, как этого ожидал Мансур. Выстрел привлек внимание животного и дал его ярости другое направление – с громким ревом кинулся он на Мансура, угадывая в нем нового врага.

Мансур быстро выстрелил из второго ствола, но пуля опять только ранила зверя. Лев так страшно заревел, что даже умирающий Лаццаро приподнялся, и дьявольская улыбка мелькнула на его лице: он увидел, как раненый лев бросился на Мансура и повалил его.

Затем жизнь оставила Лаццаро, он не чувствовал, как рассвирепевший лев, убив Мансура, бросился на него самого и растерзал его.

Насытившись мясом побежденных врагов, лев оставил остатки хищным птицам и снова удалился в пустыню.

 

XXXII

Кей-Гоуз

Доказательство любви Сары Страдфорд, переданное Зорой графу Варвику, было неоспоримо. Варвик принужден был отказаться от своих слов.

– Вы блестящим образом победили меня, Зора, – сказал он, – и я вижу, что был несправедлив! Но то, что я говорил, я говорил ради ваших интересов! Только дружба заставила меня поступить таким образом, и я охотно беру свои слова назад.

– Я надеюсь, что еще успею застать Сару в Лондоне, – отвечал Зора. И после отъезда графа сейчас же отправился в Риджент-стрит.

Но напрасно искал он Сару в ее доме! Она действительно оставила его и продала.

Куда отправилась она? Неужели уже оставила Лондон? Эти вопросы задавал себе Зора, не находя на них ответа.

Он еще раз прочитал письмо Сары, но не мог узнать из него, куда она отправилась.

Но вдруг Зоре пришла в голову мысль, что, вероятно, она отправилась в Кей-Гоуз, чтобы поселиться если не в самом замке, то хотя бы около тех мест, где она провела счастливое время своей молодости.

Зора вспомнил, что Кей-Гоуз продается, и решил купить его.

Он снова сел в карету и приказал кучеру везти себя в Кей-Гоуз, который был всего в двух милях от Лондона.

Он надеялся найти там Сару. Приехав в Кей-Гоуз, Зора велел немедленно доложить о себе хозяину его, лорду Бруггаму. Лорд был уже стар и не совсем здоров. Казалось, что он был не особенно расположен принимать незнакомого человека. Только когда камердинер доложил, что Зора приехал с намерением купить замок, лорд решился принять его.

Зора был приведен в парк, где старый лорд принял его в богатом павильоне.

– Врачи говорят, что я могу еще долго прожить, переселившись в Неаполь, – сказал лорд едва слышным голосом, обращаясь к Зоре. – Я решился последовать этому совету и как можно скорее переехать в Неаполь.

– И поэтому вы желаете отделаться от Кей-Гоуза? – спросил Зора.

– Именно! Я купил это имение несколько лет тому назад и теперь хочу продать его за ту же цену.

– Я приехал, чтобы осведомиться об этой цене.

– Я очень рад этому! – сказал лорд Бруггам. – Я надеюсь, что в Неаполе я еще поправлюсь. Вы знаете Кей-Гоуз, не так ли? Я желаю продать его со всей находящейся в нем движимостью.

– Я согласен! А когда я могу вступить во владение им?

– Через несколько дней. Я постараюсь кончить все дела как можно скорее, – отвечал лорд.

В цене скоро сошлись, так как Зора не торговался, а лорд был очень рад такому покупателю.

Покончив с покупкой, Зора захотел пройтись по своему новоприобретенному владению и, обойдя весь парк, поднялся на небольшую возвышенность, откуда открывался вид на все имение. Вдруг он заметил, что с другой стороны на возвышение поднимается какая-то дама в темном платье, по всей вероятности тоже желая полюбоваться красивым видом.

Дама, казалось, не замечала Зоры и медленно шла, погруженная в свои мысли.

Зора взглянул на незнакомку и был радостно удивлен – предчувствие не обмануло его! Перед ним стояла Сара Страдфорд, захотевшая, прежде чем оставить Англию, посетить места, где прошло ее детство. Лицо ее было бледно и носило на себе следы сильного волнения. Слезы сверкали на глазах.

Зора почувствовал сострадание при виде горя любимой женщины. Он поспешно подошел к Саре. При виде человека, которого она менее всего ожидала здесь встретить, леди Страдфорд сильно испугалась, и ее первым движением было бежать от него, но Зора загородил ей дорогу, протягивая руки.

– Я надеялся найти вас здесь, Сара, – сказал он, – я для этого приехал сюда! Я должен просить у вас прощения, я виноват перед вами!

– Вы, Зора? Единственная ваша вина состоит в том, что вы нарушаете здесь мое спокойствие. Я надеялась, что уже пережила все тяжелые часы.

– Выслушайте меня, – продолжал Зора, предлагая руку Саре, – я виноват в том, что заставил вас поверить, будто я беден. Можете ли вы простить меня, Сара? Вы хотели разделить со мной ваше состояние, позвольте же мне теперь сделать то же самое…

– Что это значит? Я вас не понимаю, Зора!

– Это значит, что я не так беден, как вы думаете. Я предлагаю вам руку и охотно разделю с вами все! Другими словами, я спрашиваю вас, Сара, хотите ли вы быть моею и делить со мною все?

Сара Страдфорд задрожала.

– Мне кажется все это сном, – прошептала она и зашаталась, так что Зора должен был поддержать ее.

– Нет, это не сон, моя дорогая! Я предлагаю тебе руку и сердце – возьми их! – сказал Зора. – Смотри, все, что здесь у нас лежит под ногами, Кей-Гоуз, это воспоминание о твоей юности, будет снова твоим, и мое величайшее желание исполнится, если я сумею сделать тебя счастливой.

Сара глядела на любимого человека своими большими глазами, как бы не веря тому, что слышала.

– Кей-Гоуз? – спросила она, наконец, шепотом.

– Он твой, моя любимая, он снова твой!

– Я не в состоянии поверить…

– Согласна ли ты отдать мне свою руку?

– О да!

– Значит, ты моя! Теперь ничто и никто не станут между нами, и моей величайшей радостью будет возвратить тебе замок твоих родителей и видеть, тебя снова счастливой в Кей-Гоуз! – вскричал Зора, обнимая Сару.

– Это слишком много счастья сразу, – прошептала она, улыбаясь сквозь слезы. – Ты предлагаешь мне свою руку, ты, которого я так горячо люблю, – и мы вместе с тобой войдем в Кей-Гоуз…

– Он твой! Я отдаю его тебе!

– Я едва в состоянии перенести столько счастья, мой дорогой! Я приехала сюда, чтобы еще раз увидеть места, где провела лучшие годы юности… а теперь…

– Теперь эти дни снова возвратятся, моя дорогая Сара. Все это будет снова твое, твое и мое! Вместе со мною ты посетишь все свои любимые места, и Кей-Гоуз снова будет местом, где ты найдешь полное счастье!

– Как я счастлива, – прошептала Сара.

– Старый лорд Бруггам очень рад, что может ехать на юг, – сказал Зора. – Ты переселишься в Кей-Гоуз, и ничто не задержит нашего соединения, так как я принял христианскую веру!

Через несколько недель назначено было венчание Зоры и Сары Страдфорд, которое должно было состояться в церкви Кей-Гоуза.

Дня за три до свадьбы Зора неожиданно получил письмо из Константинополя.

«Любезный Зора! – говорилось в письме. – Посылаю тебе мое сердечное послание и прошу принять прибывшие вместе с этим письмом вещи. Я сам скоро буду в Лондоне.

Твой Сади».

– Это для меня еще новое приятное известие! – сказал Зора, прочитав письмо, и поспешил сообщить о нем Саре.

 

XXXIII

Счастливцы

В небольшом расстоянии от Кей-Гоуза среди тенистого сада стоит роскошное жилище, похожее на небольшой княжеский замок.

Высокие двери, ведущие в дом, открыты. Негритянка держит на руках прелестного, здорового мальчика, забавляющегося болтовней попугая в бронзовой клетке. Попугай не переставая повторяет имя мальчика. «Сади! Шалун! Поцелуй меня!» – кричит попугай, ребенок смеется и маленькими ручками дает птице сахар.

Озабоченно хлопочет по дому Сирра.

В это время до окон комнаты доносится голос, и мальчик начинает прислушиваться. Он узнает голос и кричит: «Папа!»

Негритянка не в состоянии более удерживать ребенка, он хочет на пол, хочет бежать навстречу отцу, хочет показать ему, что уже умеет ходить.

В то же время раздается голос матери, отдающей какие-то приказания прислуге на плохом английском языке вперемешку с турецкими словами.

Вот Сади и Реция входят в комнату. Покрывало уже давно снято с ее прелестного лица, она кажется еще прелестнее в европейском платье.

Сади не изменился. Он и прежде ходил в европейском платье, к тому же на голове у него, как и прежде, красная феска. Сади, улыбаясь, берет на руки своего маленького любимца, затем передает Реции, которая просит ребенка не шалить в их отсутствие.

Малютка не хочет отпустить маму, но та обещает ему скоро возвратиться.

Слуга подводит к подъезду трех лошадей для Сади, Реции и слуги, и все отправляются в Кей-Гоуз, где их ждут Зора и Сара.

Но счастье трудно описывать, и поэтому мы предоставим читателям самим дорисовать картину счастья двух семейств, которые наконец обрели спокойствие после стольких испытаний и превратностей судьбы.