Была бурная и холодная весенняя ночь. Сильный порывистый ветер то утихал, то снова принимался завывать на улицах столицы. Проливной дождь с шумом падал на мостовую и с силой бился в окна и ставни домов. Непроходимая грязь образовалась на всех улицах. Тускло светившие фонари казались в эту ночь еще привлекательнее для пешехода, что изредка показывался на опустевших улицах столицы.

Только в более, оживленных кварталах слышались беззаботные голоса возвращавшихся из трактиров студентов; их веселые Песни прерывались сердитой бранью сторожей, чей сон они тревожили.

После полуночи какие-то два человека вышли на улицу из трактира Альбино.

— Ух,— сказал один из них, надвигая шляпу на свои черные как смоль волосы,— по такой погоде выходят только хищные птицы да ночные сторожа.

— И мы! — прибавил другой.

— В таком случае, и лейтенант, что обещал поджидать нас на Соборной улице.

— Впрочем, такая погода для нас, пожалуй, удобнее.

— Твоя правда, Кастелян; шум дождя, свист ветра имеют свои хорошие стороны. Маленькая Минна отворит нам ворота?

— Сегодня к вечеру я был у нее,— отвечал уже известный нам преступник, которого товарищи называли Кастеляном.— Она обещала отворить ворота боковой башни после того, как все лакеи и слуги замка разойдутся по своим комнатам. Я не забыл исследовать все узкие и широкие коридоры, по которым нам придется пробираться, чтобы попасть в комнату, где хранятся сокровища. Имей в виду: там тяжелая железная дверь. Ты взял с собой инструмент, чтобы выломать ее?

— Против этих двух винтов ничто не устоит: они выломают дверь и покрепче,— сказал с уверенностью Кастелян, с трудом шагая через огромные лужи.

— Покажи их мне.

— Глупая ты голова, я покажу тебе их после. Что можно разглядеть при свете фонаря! Я и без того сделал непростительную глупость, что зашел к тебе вечером в семейный дом. Голову заложу, что девушка, сидевшая у ворот, была прекрасная Маргарита; она мне не особенно доверяет, и я плачу ей той же монетой.

— Прекрасная Маргарита? Ты не ошибся? Рядом с нами живет старый Эренберг; какая-то девушка в, самом деле сняла у него на днях половину комнаты.

— Значит, это она и есть! Следовательно, она живет за той стеной, возле которой мы совещались. Я очень не доверяю этой девушке.

— Не беспокойся, Кастелян, у нее не было ни времени, ни охоты наблюдать за нами. Старая Эренберг умерла прошлой ночью от тифа и лежит теперь под лестницей! Сегодня за ней, по предсказанию доктора, должна последовать и ее старшая дочь Августа.

— Твоя правда, от этого пропадет всякая охота следить за соседями. Но я и Вальтеру доверяю не больше!

— Он приходит только к вечеру и остается очень недолго; сегодня во время нашего разговора его также не было.

— А где ты нашел этого бездельника лейтенанта?

— Где же еще, как не за водкой? Он сидел у «кронпринца» вместе с несколькими студентами.

— Ты уверен, что он нас поджидает?

— Кто, лейтенант? О, он дорожит своим честным словом. Он не перестал быть господином фон Рейцем, хотя суд и лишил его дворянского достоинства. Мещанские судьи могли посадить его в тюрьму, но не в их власти отнять у него его благородное происхождение. После полуночи он будет поджидать нас на Соборной улице; история с замком возбудила в нем сильное любопытство.

— Я его мало знаю,— сказал Кастелян.— Как у него с силенкой?

— Ты еще спрашиваешь — он стоит троих.

— В замке расставлены часовые,— медленно произнес Кастелян.— Вероятно, нам придется покончить с тем, что стоит у комнаты с драгоценностями.

— Лейтенант всегда носит при себе кинжал, что остался у него еще от лучших времен. Это хорошее оружие, наверно, он позаботился наточить его поострее.

— Хорошо! Но кто это там? — внезапно остановился Кастелян, увидев, как по поперечной улице промелькнула согбенная фигура.

— Прядильщица! — отвечал Карл.— Посмотри сам.

— Идиот! Она больше не перейдет нам дорогу, но эта женщина очень походит на нее.

— Это дурной знак!

— Да ты просто трус! Я не знал этого, значит, ты не годишься для нас на эту ночь.

— Что, трус? Какое мне дело до прядильщицы. Ты ведь только что сказал, что уже три недели, как она похоронена.

— Старуха не давала мне покоя ни днем, ни ночью! Что оставалось делать? Она была без ума от меня. Эти старые женщины часто бывают безумнее молодых девушек! Потому-то я ее и вылечил от безумия.

— И получил за это хорошенький куш?

— Что об этом говорить: в четырнадцать дней исчезло все до последнего талера.

— Пошло на устрицы и шампанское?

— Вчера Шалес Гирш получил последние вещи; уже давно пора приняться за дело. Потаенный фонарь у тебя?

— Он в боковом кармане; а три больших пустых мешка у меня под шинелью.

— Хоть бы они наполнились! — сказал Кастелян.— Сегодняшнее предприятие так же опасно, как и выгодно! В комнате с драгоценностями кроме больших дорогих шандалов, что надо будет распилить на части, и других ценных вещей есть еще черные алмазы, что подарил королю князь Монте-Веро.

— Мы их оставим там; они могут вас выдать.

— Дурак! Золотых дел мастер Вундер с Королевской улицы предложил мне за шандалы по тысяче талеров, а за черные алмазы по две тысячи. Правда, в замке их только два, третий же в музее.

— Ну, так мы и прихватим их. Ты спрашивал Гирша, будет он вести с нами дела?

— Нет, с тех пор как Эсфирь уехала с Фуксом и Эдом, с ним не стоит связываться.

— Думаю, они неплохо ведут свои дела в Париже.

— Гирш сник: уж слишком следят за ним синие мундиры. Старый Вундер больше падок на золото и серебро. К завтрашнему утру все будет расплавлено и запрятано. Я бы хотел иметь столько, сколько собрано у него в погребе, куда не проберется ни одна собака.

— Значит, он ожидает нас после того, как мы нагрузимся.

— Одного за другим! Дело не так просто, как кажется: мы не можем идти с мешками через улицу, сторожа сразу схватят нас! Если наша добыча будет в лодке, то мы можем спокойно доехать до лестницы под мостом.

Собеседники, тихо переговариваясь, дошли до моста, который вел от площади перед замком к еврейскому кварталу.

Кастелян показал на реку, что бурно клокотала во мраке.

— Здесь вы останетесь оба с вещами; от меня вам не скрыться: я прихвачу вместо залога два алмаза и побегу к Вундеру. Как условлено, постучусь к нему; он откроет дверь, я будут стоять на страже, а вы перетаскаете вещи, только не в мешках, а по частям, припрятав понезаметнее. Поняли?

— Как не понять. А лодок здесь под мостом сколько угодно: выбирай — не хочу.

Когда оба преступника свернули с моста налево, чтобы пройти на Соборную улицу, тянувшуюся вдоль реки, часы пробили двенадцать.

В домах на Соборной улице было темно. Негодяи держались ближе к железной решетке, отделявшей улицу от шумевшей внизу реки. Во мраке на реке были видны очертания больших и малых лодок и плотов.

Вдали уже проступил силуэт замка. Они приближались к нему с задней стороны. В этой его части, что отделялась от реки узким проходом, жила многочисленная прислуга; старшая — ближе к площади, младшая — ближе к реке.

Здание было древней постройки. Широкие окна верхних этажей не приходились над нижними. Повсюду выступали маленькие балкончики и галереи, задний флигель венчала башня со шпилем, на котором вертелся старый флюгер, невыносимо скрипевший и дребезжавший от ветра. В этой необитаемой теперь башне имелись комнаты, обставленные мебелью, к ним вела лестница. В прежние времена ею пользовались любители удовольствий, чтобы незаметно выбраться из замка. Многими коридорами, в которых непременно запутался бы всякий, кто недостаточно хорошо их знал, она сообщалась с главной частью замка и имела внизу маленькую, едва заметную дверь, выходившую в узкий проход между замком и рекой. Дверь была постоянно заперта, так как обитатели этой части замка предпочитали попадать на улицу, пройдя через малый двор замка на большой, а оттуда на площадь или в увеселительный сад, в глубине которого располагался музей. Вот почему замок этой маленькой двери совсем заржавел и опытному в этих делах Кастеляну стоило больших усилий отворить ее и смазать, чтобы она не издавала предательских звуков. Отмычки Кастелян в таких случаях, использовал уверенно, а потому настоящий ключ не взял с собою.

— Посмотри,— прошептал, остановясь у железной решетки, товарищ Кастеляна, которого тот назвал Карлом,— ты видишь свет в окне наверху?

— Я уже давно его заметил — маленькая Минна дает знать, что все в порядке.

— Не заметил ли его сторож или полицейский?

— Не трусь. Кто может знать, зачем здесь свет. А вот если какой-нибудь камердинер вздумает сегодня до полночи справлять крестины, как вчера, вся наша работа может пойти к черту. Свет означает, что мы можем идти, вот уж за это я поцелую Минну и прижму ее к груди — она это любит.

— Останется она в замке?

— Сохрани Бог, она бежит с нами! Ты ее увидишь, но не прикоснешься к ней! Это благочестивая девушка.— Кастелян прищелкнул языком.— Ночь с нею, черт подери, стоит целой жизни. Какое у нее тело! Даже Эсфирь в сравнении с ней ничего не стоит!

— Ты раззадорил меня, черт возьми! За такую девку много отдашь.

— Минну не купишь! Когда я третьего дня ночью снова был у нее в комнате, слишком близко подошел к ней барон и протянул кошелек с золотом. Ну и что, ты думаешь, он получил взамен?

— Поцелуй?

— Нет, пощечину, от которой у него порядком зазвенело в ушах. А это камергер короля!

— Хуже не придумаешь!

— Ну, зато он больше не придет! Однако она говорит, что наше дело не терпит отлагательства, потому что этот Шлеве, кажется, славный гусь. Готов побожиться, это он давал мне работу через Роберту, и уверен, что старая чертовка…

— Помяни Господи ее душу,— грубо засмеялся Карл.

— …что старая чертовка не отдавала мне и десятой части добычи! У нее были тайные дела с этим Шлеве!

— Но в конце концов ты отнял у нее и остальное!

— Да, я не люблю, чтобы меня обманывали!

— То есть, чтобы брались не за свое дело.

— Глупый! Я никогда не занимаюсь обманами; это слишком просто для меня,— серьезно заключил Кастелян.

— Да, у тебя дела посерьезней. На, пей.

Оба товарища, часто прикладываясь к бутылке, так как холодный ветер дул им в лицо, а дождь и снег промочили все платье, достигли наконец прохода, соединявшего Соборную улицу с ближайшим переулком. Этот маленький, мрачный переулок, похожий в начале своем на ворота со сводами, назывался Соборным переулком.

За стеной в тени стоял мужчина лет тридцати, плотно закутавшись от непогоды. Он высоко поднял воротник своего дырявого пальто и надвинул на глаза старую серую шапку. Коротковатые брюки и грязные стоптанные сапоги обличали не только его бедность, но и свидетельствовали — о крайне распутной жизни, между тем как белые нежные руки и подстриженная по-военному борода составляли странный контраст с одеждой.

Этот человек, не имевший жилища и теплой одежды, который мерз теперь за стеной, озираясь со страхом по сторонам, был лейтенант фон Рейц, прежде один из знатнейших офицеров страны, а теперь сотоварищ отъявленных мошенников. Страсть к игре и пьянство разорили его и побудили сначала растратить доверенные ему деньги, а потом сделаться игроком и, наконец, вступить в товарищество с подонками общества. Прежде он пил лишь редкие вина, потом, по истечении срока наказания, довольствовался пивом и, наконец, теперь не брезговал уже и водкой, чтобы только забыться и заглушить сознание своей горькой участи.

Подобного рода жизнь вовсе не единичное явление в столичном омуте. Над его колыбелью благородные родители строили самые радужные планы; они пожертвовали всем, чтобы дать сыну блестящее воспитание, и за все это имели несчастие видеть, как их сын падал все ниже и ниже. В близком будущем его ожидала смерть в реке или работный дом, а может быть, и сук в лесу сослужит ему последнюю службу.

Лейтенант, как для краткости называли его приятели, заметил две приближающиеся фигуры.

— Это вы? Ночь должна удасться, иначе все прогорит. Клянусь честью, за мной дело не станет.

— Это вы, лейтенант? — спросил Кастелян.

— К вашим услугам. Пора начинать?

— Самое время. Пойдемте!

— Как заманчиво мелькает огонек; он напоминает мне «Геру и Леандра»,— засмеялся фон Рейц, выходя из узкого переулка на Соборную улицу,— только мы будем умнее и не пойдем туда. Нет ли у вас водки, Кастелян?

— У тебя осталась еще пара глотков, Карл? Дай их прикончить лейтенанту, он всегда готов выпить!

— Только не воду, черт возьми! — Лейтенант с жадностью схватил бутылку, осушил ее одним глотком и возвратил.— Allons, enfans! — тихо сказал он, идя к больверку.— Сегодня снова прольется кровь — у меня чешется правая рука.

— Сюда,— позвал Карл, опередивший своих товарищей,— здесь самое удобное место.

Он показал на плот, возле которого стояло несколько лодок, и первым вскочил на него; лейтенант и Кастелян, осмотревшись по сторонам, последовали за ним.

Скоро все трое уселись в одной из лодок, отвязали ее от столба и поплыли по направлению к башне. Сильное течение не позволяло им пристать у основания, и они причалили к берегу на несколько локтей от нее. Это не помешало им выйти и довести лодку до удобного места, где можно было ее оставить. Карл передал лейтенанту мешки и вынул из кармана потайной фонарь. Кастелян тем временем уже подошел к маленькой двери и вложил в нее обильно смазанный ключ.

Все было тихо и в башне, и на реке. Только вода плескалась, ударяясь о камни замка, и дождь стучал по стеклам окон. Иногда раздавался скрип флюгера или стук плохо притворенной ставни.

Кастелян почти неслышно отворил дверь и впустил своих товарищей; потом снова запер ее, чтобы она не скрипела и не хлопала на ветру.

— Дай мне фонарь, я пойду вперед! — обратился он к Карлу, стоявшему возле лейтенанта.

— Как переменчива судьба,— тихо сказал фон Рейц.— Прежде я желанным гостем въезжал в этот замок через главные ворота, а теперь прихожу сюда непрошеным через задние.

— Всему свое время,— рассмеялся Кастелян и вывернул фитиль в фонаре, отчего вся комната внезапно осветилась мерцающим светом.

Они оказались в прихожей замка. Лейтенант поочередно садился в каждое кресло, забавляясь треском рассохшегося дерева.

— Перестаньте, лейтенант,— обратился к нему Кастелян.— Мне кажется, маленькой Минны здесь нет.

— Уж эти женщины! — возразил лейтенант.— Мебель здесь несколько поистерлась… Обломки…

В эту минуту Кастелян, обладавший весьма тонким слухом, различил шум шагов. Они приближались из коридора, соединявшего башню с главной частью замка. Не зная, кто идет, он быстро подал знак к молчанию и повернул винт у фонаря, так что свет внезапно потух.

— Зажгите фонарь, все в порядке! — раздался сдержанный женский голос.

— Минна…— прошептал Кастелян и направил свет на вошедшую девушку. В своем белом передничке, кокетливо приподнятом платье и нарядной прическе она походила на субретку.

— Да, это я. Торопитесь. Часовые только сменились. На лестнице, что ведет в комнату с драгоценностями, стоит часовой. Точно ночной колпак,— шутя добавила она.

— Ну, эти опаснее всех,— заметил лейтенант.— Я знаю это по опыту.

— Думаете, он поднимет шум? Мы сумеем заткнуть ему глотку! — Кастелян пожал Минне ручку.

— Я останусь здесь, чтобы прикрыть отступление,— сказала она смеясь.— Ведь ты сам хорошо знаешь дорогу.

— Да, конечно. Мы пойдем втроем. Ведь второго часового на этой стороне нет?

— Только один, там, где всю ночь горит лампа,— отозвалась миловидная девушка.

Кастелян вертел ею, как хотел. Верно, любовь слепа — этот безбородый толстый человек чем-то привлекал женщин. Ведь и старая Роберта любила его. Она не только нежно заботилась о нем, но и доверяла ему свои дела, что, впрочем, послужило ей вовсе не на благо: негодяй за ее любовь убил и ограбил ее. Правда, старая Роберта едва ли заслуживала лучшей участи — сколько невинных существ пали жертвой ее корыстолюбия и жадности.

Маленькая Минна осталась в башне, а мужчины осторожно направились по коридору, от которого в обе стороны вели проходы в комнаты прислуги.

Покои короля и королевы были расположены совсем в другой, отдельной части замка, выходившей на площадь и к увеселительному саду.

Воры подошли к широкой лестнице, что вела в ту часть замка, где помещались кладовые. Сначала это были комнаты с бельем и постелями, потом с посудой и разного рода запасами и, наконец, на полпролета выше, за железными дверями и решетками — с драгоценными вещами. Кастелян шел впереди, неся фонарь, слабо освещавший лестницу и живопись на стенах. Карл и лейтенант следовали за ним, озираясь по сторонам.

Обогнув выступ стены, они миновали широкие, богато украшенные коридоры и подошли к последней лестнице. Наверху горел огонь, и часовой мерно шагал взад и вперед по площадке.

— Спрячьте фонарь,— шепнул лейтенант,— а то этот мошенник заметит нас.

— И окликнет,— закончил Карл.

— Тогда мы его свяжем.— Кастелян спрятал фонарь.

— Пустите меня вперед: клянусь честью, мы попадем в комнату, хотя бы её охранял цербер о ста головах,— тихо проговорил лейтенант. Им овладела какая-то слепая ярость, еще более усилившаяся при мысли, что добыча этой ночи может спасти его, будто для этого потерянного человека могло быть другое спасение, кроме смерти.

Кастелян был достаточно хитер, чтобы не противиться желанию фон Рейца.

Часовой, которого двое оставшихся позади мошенников не могли видеть, казалось, услышал шум приближающихся шагов. По его тени можно было догадаться, что он остановился и смотрит вниз.

И тут лейтенант ступил на освещенную лестницу.

— Кто там? — послышался испуганный голос.

— Друг! — словно в шутку ответил фон Рейц, и в ту же минуту на верху лестницы послышался шум от падения тяжелого тела и громкий стон,

— Он убил его,— озабоченно сказал Карл.

— А нам какое дело! Дальше! — скомандовал Кастелян.

Преступники последовали за лейтенантом и увидели, как он старается прислонить солдата к стене в углу коридора. Наконец ему это удалось: Он облокотил часового на ручку двери и так ловко, что издали можно было подумать, будто солдат уснул на часах.

— Что с ним? — спросил Кастелян.

— Я прикончил его,— мерзко усмехнулся лейтенант.— Теперь нам никто не помешает.

— Ну, скорей за работу. Дверь повыше… Карл заменит нам мертвого часового.— Кастелян вынул из кармана два мощных винта, и один из них, снабженный кольцом, завернул в дверь рядом с замком. К этому кольцу Кастелян прикрепил второй винт, ввернув его в косяк напротив замка. Он действовал как рычаг, и через некоторое время обитая железом дверь поддалась и без шума отскочила.

— Клянусь честью, за это великое изобретение вы заслуживаете ордена, Кастелян.— Глаза лейтенанта жадно блестели.

— Не рано ли радуетесь? Внутри, кажется, есть еще железный прут. Сторож, видно, вышел через другую дверь, чтобы покрепче запереть эту.

— Нет ли кого там, в комнате? — шепотом спросил лейтенант.

— Он не стоял бы так тихо. Через щель я вижу толстый железный прут. Постойте, у меня есть пила…

В то время, как третий мошенник, стоявший на часах, едва пересиливал волнение, усугублявшееся при взгляде на мертвого часового, раздался скрежет пилы. Вскоре задвижка поддалась их усилиям.

В ту же минуту нетерпеливый лейтенант с силой надавил на дверь, и обе части прута с шумом упали на пол. Воры сдержанно засмеялись. Тот, что оставался на страже, внимательно прислушался: ему почудились вдали голоса. Может быть, кто-то услышал шум, а может, наступило время для смены часовых. Последнее было маловероятно — до новой смены оставалось еще около часа.

Лейтенант и Кастелян, наполнив мешки серебряной посудой, намеревались уже пилить крышку стола, под которой были спрятаны бесценные алмазы, как вдруг в комнату вбежал Карл.

— Сюда идут! — крикнул он.— Послушайте…

Снизу действительно слышались голоса, но очень отдаленные…

— Бери,— приказал Кастелян Карлу, подавая наполовину наполненный мешок.

Лейтенант подал другой, а Кастелян все продолжал хватать одну вещь за другой, в то время как люди были уже так близко, что можно было различить женский голос.

Карл бросился вон, за ним последовал лейтенант.

— Уж не изменила ли нам маленькая Минна? — проговорил он, прислушиваясь к голосам.

— Нет, бьюсь об заклад, нам подгадила Маргарита, змея из общественного дома.

Прежде чем продолжить рассказ о трех мошенниках, следует объяснить последние слова Кастеляна.

Мы оставили Маргариту после того, как принц, преклонив перед ней колени и получив прощение, отправился к королю, а она, пораженная кинжалом Леоны после его ухода, лежала на полу.

Девушка истекала кровью. Ее слабый голос напрасно звал на помощь. Однако гнусному плану бесчеловечной матери не суждено было исполниться. Карающая десница Господня, так тяжело обрушившаяся на Маргариту, простерлась теперь для ее защиты. Но не принц явился спасти ее.

Принц получил от короля приказ в тот же день оставить столицу, выбрав своим местопребыванием на этот год какой-нибудь отдаленный город. Этим изгнанием он был обязан своему камергеру. Изгнание! Барон фон Шлеве пересилил принца: этот негодяй имел теперь бОльшую силу при дворе, чем принц.

И нельзя было ни противоречить, ни даже спросить о причине наказания — оно должно было быть исполнено без замедления и возражений.

Между тем столичные газеты сообщили, что принц Вольдемар ввиду расстроенного здоровья уезжает на юг.

Вальтер и на этот раз был ниспослан небом, чтобы спасти Маргариту. Подобно ангелу-хранителю защищавший всегда несчастную, чуждый всяких эгоистических побуждений, он любил ее с детства, как любят цветок или звезду, не имея ни малейшей надежды обладать ею когда-либо, зная одно лишь наслаждение — защищать любимое существо и радоваться, глядя на ее счастье. Признавая его достоинства, принц позволил ему жить в той части замка, где располагалась комната Маргариты, и вот случилось так, что он нашел ее лежащей без чувств на ковре.

Вальтер остановился в ужасе. Не зная, что произошло между Маргаритой и принцем, он подумал, что несчастная в отчаянии наложила на себя руки. Однако он быстро опомнился, перенес ее на диван и, позвав служанку, кинулся за доктором.

Когда вечером стало известно, что принц изгнан из города, и Маргарита уже настолько оправилась, что могла с помощью Вальтера оставить замок, он увел ее от угрожавшей опасности.

— Лучше страдать ох бедности, чем остаться беспомощной во власти страшных людей, посягнувших на твою жизнь,— сказал он.— Не унывай, я с радостью буду работать, чтобы ты жила спокойно. Но я вижу, рана твоя болит, хотя ты и стараешься это скрыть!

— Не беспокойся, Вальтер, я чувствую только слабость.

— Куда бы только нам пойти,— сказал Вальтер.— Я не знаю здесь ни души! Впрочем, постой, здесь, кажется, живет моя дальняя родственница, я сведу тебя к ней, она приютит тебя. Хотя я долго не бывал в ее доме — уж очень странным казался мне ее муж,— но она не откажет мне. Кроме них, я не знаю никого, кому бы мог доверить тебя.

— Куда ты ни отведешь меня, мне везде будет хорошо, милый Вальтер,— отвечала бледная, обессиленная потерей крови молодая женщина.

— Эренберги — славные люди, особенно жена, и ей-то я и поручу тебя. У нее две дочери, старшая твоих лет; они будут заботиться о тебе и беречь тебя.

И Вальтер повел Маргариту в дом столяра Эренберга. Если Эренберг действительно часто пил, как тогда казалось Вальтеру, то все же он очень надеялся, что жена его примет Маргариту, если он потихоньку от мужа заплатит ей за это.

Наконец они дошли до дома, где прежде красовалась вывеска столяра Эренберга; теперь ее не оказалось. Вальтер вошел в дом и спросил Эренберга.

— Наверное, вы говорите о столяре, который охотнее пьет, чем работает? — спросила старая женщина.— Он уже более года не живет здесь. Идите дальше в общественный дом, он снимает там комнату с женой и детьми.

— В общественный дом! — воскликнул Вальтер.— Боже, как я поведу тебя туда, Маргарита!

— Я не в силах идти дальше, сведи меня туда. Может, его жена сжалится над нами,— отвечала Маргарита слабым голосом.

— В этих домах живут бедные, но не злые люди. Во всех случаях, они лучше тех знатных и богатых, что преследуют тебя.— И Вальтер направился с Маргаритой через населенные рабочими и бедняками улицы к ряду домиков, походивших на старые казармы. Длинные трехэтажные здания были окрашены в грязно-серый цвет.

В многочисленные окна виднелись обитатели дома, преимущественно старые мужчины и женщины. Внизу убогость этих окон несколько скрашивали растущие возле домов деревья, а иногда белые гардины. Выше окна были меньше, тусклее и ясно свидетельствовали о том, что они защищают от непогоды и пропускают свет в весьма непрезентабельные жилища.

В этих скученных домах, занимавших половину улицы, жили по большей части обедневшие семейства, которые снимали здесь по одной комнате, а нередко даже делили эту комнату пополам с другими, отмечая мелом границу каждого владения. Самые просторные комнаты занимали иногда и по четыре жильца, и каждый строго очерчивал свою часть мелом по стене и полу. При распрях появлялся так называемый отец семейства, не особенно церемонно обращавшийся с жильцами, и потому скоро восстанавливались порядок и тишина. Эти общественные дома, приносившие, впрочем, весьма значительный доход, так как плата с жильцов взималась с неумолимой строгостью, принадлежали старой слабоумной вдове, наследники которой зорко следили за тем, как управляются дома.

Поднимемся вместе с Вальтером и Маргаритой на несколько ступеней лестницы. Узкие, темные сени имели весьма непривлекательный вид. Когда-то белые стены от мокрого платья приняли грязный серый цвет. Пол был шероховатым и неровным. По обе стороны сеней располагались двери, в которые можно было видеть самые странные фигуры. Здесь — коренастая женщина с черным от грязи лицом, там — несколько почти нагих детей, напротив — худощавый мужчина с чугунным горшком, дальше — группа женщин с такой ужасной внешностью, что название прекрасного пола, обращенное к ним, превращалось в злую иронию. Они стояли возле крутой грязной лестницы со щербатыми стертыми ступенями. Вальтер спросил женщину с черным лицом о семействе Эренберга.

— Эренберг? — переспросила старуха густым басом, приблизившись к Вальтеру.— Поднимитесь сперва на лестницу, потом направо, потом налево, затем еще на лестницу и, наконец, прямо. А вообще-то я не знаю наверно, в каком номере живут Эренберга. Но вот идет Густа, она проводит вас.

Вальтер обернулся к двери, где показалась высокая тонкая девушка. Ее лицо с ввалившимися щеками поражало своей желтизной.

— Густа,— закричала старуха.— Густа Эренберг!

— Ах, фрау Мюллер, я не могу найти доктора! — жалобно проговорила девушка.

— Еще бы! Когда их зовут в бедное семейство, у них один ответ: нет дома! Ну, что матушка?

— Ей очень плохо.

— Как? Вы Августа Эренберг? — удивился Вальтер.

— Да, а вы меня знаете?

— Ваша матушка больна?

— У нее тиф.

— И у вас тоже болезненный вид.

— Да вот уже неделя, как я не смыкаю глаз,— отвечала девушка.

— И есть-то много не приходится; старик пропивает последние гроши, особенно теперь, когда жена не может держать его в руках. С ним сущее горе — вчера он свалился с лестницы.

— Ах, фрау Мюллер, ведь ступени там поломаны,— поспешно проговорила девушка, желая заступиться за отца.

— Вот тут спрашивают о вас, Густа,— вспомнила старуха.

— А вы разве не узнаете меня? Я Вальтер, племянник вашей матушки.

— Теперь я припоминаю…— ответила девушка нехотя — ей было неловко вводить двоюродного брата к себе.

— Так тетушка больна?

— Очень! Да поможет ей милосердный Бог! Я вас не зову с собой — мы живем так бедно…

— Не беспокойтесь,— отвечал Вальтер,— я хотел только спросить, не можете ли вы уступить часть своей комнаты этой девушке.

Августа Эренберг взглянула на Маргариту. Видя, как той плохо, она с радостью приняла бы Маргариту (бедные люди большей частью сочувствуют себе подобным), но она сама не могла оказать радушный прием девушке, приведенной Вальтером.

— Я спрошу позволения у отца, пойдемте со мной наверх,— проговорила она смелее.— Вы давно у нас не были, Вальтер! С тех пор все переменилось.

— Я искал вас на старой квартире,— поддержал разговор Вальтер. Между тем Маргарита до того ослабла, что не могла более держаться на ногах, и Вальтер подхватил ее на руки.

— Теперь за угол и вторая лестница наверх,— говорила Густа, следуя за ним.

Дом казался переполненным жильцами: еще не настал час, когда возвращается рабочий люд, а между тем сквозь открытые Двери видно было, что комнаты прямо-таки набиты старыми и малыми.

Вальтеру пришлось задержаться у второй лестницы: несколько человек с трудом несли бедный гроб, а сверху доносилось громкое пение, прерываемое однообразным скрипом люльки, криками, бранью и детским плачем.

Вальтер раскаивался уже, что вошел в этот дом, но Маргарита, видя его нерешительность, прошептала:

— Не беспокойся, мне нужен только уголок для отдыха.

Когда люди с гробом сошли с лестницы, Вальтер с девушкой на руках снова последовал за Августой. В длинном коридоре им попадались ужасные лица — изнуренные голодом, оплывшие от пьянства, искаженные низкими страстями. Верхний этаж делился на такие же ночлежные конуры. Августа отворила дверь одной из них, и оттуда пахнуло удушливым зловонием. Хотя в комнате были два окна, там царил полумрак — так эти окна были малы и грязны. Налево дверь вела в соседнюю конуру с низкой и почти голой кроватью. Всю правую стену до грязной и нетопленой печки занимала постель больной. Старый шаткий стол, две скамейки, прялка да паутина по углам дополняли убранство. На столе стояли бутылка с воткнутой в нее оплывшей сальной свечой и несколько горшков и чашек.

На одном из табуретов, сгорбившись и бессмысленно уставив глаза в одну точку, сидел старик Эренберг. Хорошенькая четырнадцатилетняя сестра Августы стояла на коленях возле постели матери, которая, тяжело дыша, металась на своем одре. Августа подошла к старику и, коснувшись его плеча, сказала:

— Отец, Вальтер пришел.

— Чего ему? — спросил старик, не поднимая головы.

— Он хочет узнать, нельзя ли уступить одной девушке уголок в нашей комнате.

— Здравствуйте, господин Эренберг,— сказал Вальтер, тихо подойдя к старику,— конечно, я заплачу.

— Хорошо! А вы принесли деньги с собой? У меня нет ни гроша!

— Вот вам пока талер,— Вальтер подал деньги. Старик оживился и протянул руку родственнику своей жены.

— Решено! А что за девочка? Не та ли, что еле держится на ногах? Ложись-ка, дитя, на постель.— Затем, указав на больную жену, он прибавил: — Ей недолго осталось…

— Мне очень жаль, господин Эренберг.

— Что делать? Надо покориться судьбе,— пожал плечами старик.

— Разве вы не обращались к доктору?

— Ни один не идет. Да это и к лучшему. Ведь то, что они прописывают, стоит денег. А кому судьба, тому смерти не миновать.

«Как он очерствел от нищеты»,— подумал Вальтер. Между тем Августа подошла к совсем ослабевшей Маргарите и заботливо уложила ее в постель.

Вальтер еще и не собирался уходить, как Эренберг сказал ему:

— Я пойду с вами — надо на ночь хлебнуть. Без этого не вынести бессонных ночей.

Вальтер внимательно взглянул на багровое лицо спившегося столяра и только тогда заметил у него на лбу, скулах и руках синяки — следы того падения, о котором упоминала фрау Мюллер.

— Оставайтесь-ка лучше дома, господин Эренберг.

— Хватит рассуждать, пойдемте со мной. Я рад-радешенек, когда могу подышать свежим воздухом.

Вальтер простился с Маргаритой и Августой, обещая вскоре прийти, и вышел вслед за стариком. Однако при первой же возможности он отделался от него.

Не станем долго останавливаться на происшествиях следующих недель, чтобы скорее рассказать о последствиях, которые имела кража в замке.

Тетка Вальтера вскоре умерла, после этого заболела Августа, а Эренберг в вине топил свои заботы, горе и упреки совести, между тем как младшая сестра Августы не переставала плакать. Маргарита нашла в себе силы ухаживать за бедной Августой, а Вальтер приходил каждый вечер и приносил ей свой заработок.

Только похоронили старуху Эренберг, как скончалась и несчастная Августа, в ту самую минуту, когда отец привел, наконец, доктора. Желая чем-нибудь отблагодарить последнего, старик предложил ему свою бутылку водки, но не был в претензии, когда тот сухо отказался от нее, и сам ее выпил. Именно в эту ночь Кастелян и черноголовый Карл совершали кражу в замке. Между тем как Эренберг разговаривал с доктором, Маргарита рассказывала Вальтеру о том, что нечаянно узнала ночью.

— Я ясно слышала, как совещались двое. Из всего, что они говорили, я поняла только то, что речь шла о замке и что в это дело замешано третье лицо.

— Они совещались здесь, в соседней комнате?

— Да, здесь, у самой двери. Один из них толстый. Я видела его сегодня, и, если не ошибаюсь, это тот самый, которого называют Кастеляном; другой же сын вдовы, что живет со своим семейством возле нас.

— Я пойду в полицию, чтобы их схватили.

— Но ведь прошел уже целый час с тех пор, как они ушли.

— Черт возьми! Значит, они уже принялись за свое дело! Здесь мне больше нечего делать, так что я побегу в замок, чтобы помешать преступлению.

— Я пойду с тобой, я не пущу тебя одного, ты чересчур смел, а для этих негодяев убийство ничего не значит.

— Нет, Маргарита, оставайся тут, я не могу взять тебя с собой в такой поздний час,— настаивал Вальтер вполголоса, между тем как доктор писал свидетельство о смерти.

— Нет-нет, возьми меня с собой. При одной мысли, что ты пойдешь один, меня охватывает ужас.

— Успокойся, душа моя! Я вернусь, как только удастся остановить преступление.

— Я чувствую, что ты не вернешься, и ни за что не останусь здесь.

Маргарита накинула платок и вместе с Вальтером, никем не замеченная, вышла из дома. Сильный ветер и мокрый снег хлестали в лицо. Они миновали старинные ворота города и вышли на грязную и темную дорогу.

— Ты не сердишься на меня? — виновато спросила Маргарита.

— Как я могу сердиться, если ты из любви ко мне не страшишься такой холодной ночи! Я только ради твоего здоровья не хотел тебя брать, но раз уж ты пошла со мной, то сознаюсь: какое-то предчувствие говорит мне, что это к лучшему.

— Спасибо тебе за эти слова. Пойдем скорее, разбудим сторожей в замке.

— Двенадцать часов! — заметил Вальтер, прислушиваясь к бою часов на колокольне.— Надеюсь, мы придем вовремя.

От дома в предместье, где жила Маргарита, до замка было около полумили, и расстояние увеличивали бесчисленные повороты дороги, да и булыжник от дождя стал скользким. Однако путники шли быстро. Вальтер принадлежал к числу тех, кто готов всем пожертвовать для того, чтобы не совершилось неправое дело. Недаром так самоотверженно он отдал жизнь Маргарите, даже зная, что она любит другого. Не всякий может любить так верно и бескорыстно, особенно когда уязвлены его чувства. У этого простого человека действительно было благородное сердце. Он совершал добрые дела втихомолку и был тем самым гораздо выше тех благодетелей, что из одного только тщеславия помогают бедным.

Запыхавшись, дошли они, наконец, до парка и направились к главным воротам. Часовой не позволил им войти и послал за офицером; когда последний пришел и узнал, в чем дело, их впустили в замок.

— Это какой-то обман,— уверял офицер одного из своих адъютантов, недоверчиво поглядывая на Вальтера и Маргариту.

— Надо бы их схватить: похоже, они сами и замышляют что-то.

— Вы полагаете, что трое воров, о которых вы говорите, уже находятся на месте преступления? Как же они вошли?

— Возьмем с собою этих обвинителей и вместе с ними обыщем замок,— посоветовал адъютант.

— Не понимаю, как могут часовые, расставленные по лестницам, не увидеть воров, если они действительно вошли в замок,— продолжал сомневаться офицер.

— Следуйте за нами,— приказал адъютант, обращаясь к Вальтеру и Маргарите.— А вам известно, что именно они хотят украсть?

— Кажется, они говорили о комнате, где хранится серебро,— проговорила девушка дрожащим от волнения голосом.

Офицеры переглянулись и, прибавив шагу, направились вместе с Вальтером и Маргаритой к большому двору замка; оттуда вошли в маленький двор и поднялись по лестнице, ведущей к крепко запертым и хорошо охраняемым комнатам, где находились драгоценности короны.

— Мне страшно,— проговорила Маргарита, между тем как офицеры обсуждали, по какой лестнице им идти.

— Наверху перед комнатой, где хранится серебро, стоит часовой, и если бы воры подошли туда, то, наверное, был бы шум, тем более что там на стене висит фонарь,— заметил офицер.

— Сейчас все увидим,— отвечал адъютант.

Вчетвером они поднялись по лестнице, что вела в заднюю часть замка. Вальтер и Маргарита поспешно шли впереди, а офицеры замыкали шествие.

Дойдя до галереи, откуда лестница вела в комнату с серебром, Вальтер вдруг остановился: он ясно услыхал говор и движение и в тот же почти момент увидел в свете, падающем с верхнего этажа, тень человека.

— Вот они! — невольно воскликнул он и побежал к освещенной лестнице.

Маргарита, предчувствуя недоброе, пыталась его остановить, но было уже поздно — она не могла догнать его. Офицеры обнажили шпаги.

Черноголовый Карл первым услышал шаги и со своей частью добычи бросился вниз по лестнице. За ним следовал лейтенант Рейц со своей долей. Кастелян же никак не мог оторваться от сокровищ и только выходил из комнаты, когда Вальтер уже ступил на лестницу.

Как только лейтенант увидел приближавшихся людей, он перебросил добычу через левое плечо, а правой рукой схватился за кинжал. Вальтер бежал первым, офицеры с обнаженными шпагами следовали в нескольких шагах за ним. Лейтенант, который спускался навстречу сверху, имел явное преимущество и с проворством профессионала вонзил кинжал Вальтеру в грудь. Юноша, вскрикнув, скатился к ногам Маргариты. Убийца же, пользуясь общим замешательством, бросился в темную галерею вслед за Карлом.

Все произошло так быстро и неожиданно, что офицеры в первый момент не знали, что делать. Потом, оставив Вальтера на попечение молодой женщины, бросились вслед за скрывшимся лейтенантом. Кастелян решил воспользоваться этим моментом. Конечно, он захватил самые дорогие предметы и не мог оставить ни один из них, как бы велика ни была опасность. Когда офицеры бросились за бежавшими, Кастелян проскочил мимо Вальтера с Маргаритой в ту часть галереи, которая вела в маленький двор, где он рассчитывал спрятаться. Но громкие возгласы разбудили караульных, и Кастелян как раз попал им в руки. Он в отчаянии защищался, надеясь улизнуть, бросив добычу, но слуги крепко держали его и потащили назад. Тогда только они увидели девушку, склонившуюся над окровавленным молодым человеком, и услыхали голоса возвращавшихся офицеров; они вели с собой бывшего своего товарища, которого не знали или не хотели знать. Он отчаянно защищался, и его ранили в руку, а теперь он скрежетал зубами от бессильного гнева.

— Они так же виноваты, как и мы! — закричал он, побледнев от гнева, и указал на Маргариту и умиравшего Вальтера.— Я просто наказал негодяя.

В нижних коридорах лакеи поймали и третьего преступника. Подошли еще солдаты. Волнение возросло, когда на площадке лестницы нашли убитого часового и увидали, какое опустошение произвели разбойники в кладовой драгоценностей.

Офицеры тотчас велели доложить коменданту замка и камергеру о случившемся и, положив мешки с краденым в комнату, поставили у дверей караул.

Кастеляна связали, лейтенанта держал сильный гвардеец, а бледного от отчаяния Карла — двое солдат.

Галерея наполнялась любопытными; все хотели посмотреть, что случилось, и даже самые важные чиновники, служившие в замке, наскоро надев мундиры, прибежали к месту преступления.

Воровство удалось предотвратить, ничто не было унесено из замка; пострадало только драгоценное произведение искусства — мошенники распилили великолепную столешницу необыкновенной работы.

Кинжал лейтенанта попал Вальтеру прямо в сердце, кровь лила из раны, и умирающий едва мог собрать силы, чтобы проститься с возлюбленной, которая с душераздирающим плачем бросилась перед ним на колени.

— Все кончено…— проговорил он.— Прощай… Беги отсюда… Теперь некому защитить тебя… Я расстаюсь с тобой навеки…

С этими словами кровь хлынула изо рта умирающего.

— Боже! Помоги мне! — воскликнула Маргарита в отчаянии.— Он умирает!

Но никому не пришло в голову о них позаботиться: надо было спасать золото и серебро, а что значит перед этими драгоценностями ничтожная человеческая жизнь… Впрочем, Вальтер уже не нуждался в помощи… Он еще раз пришел в себя; видно было, с каким трудом он борется со смертью, чтобы произнести еще несколько слов. В минуту смерти любовь придала ему сил.

— Возьми эти деньги,— произнес он едва слышно, протянув девушке сбереженные им деньги,— они тебе пригодятся… Беги, умоляю тебя, беги в Париж… к принцу… он защитит тебя… негодяи захотят отомстить тебе за эту ночь и… вместе с собой погубят тебя.

— Что они могут мне сделать, мой дорогой Вальтер?

— Исполни мою последнюю волю… беги с этими деньгами в Париж… иначе я не умру спокойно…

— Клянусь, я исполню твою волю…

— Спасибо… Ступай… Прощай… Я тебя… невыразимо любил…

Последние слова он произнес едва слышно, Маргарита, рыдая, припала к нему, но увидела уже потухшие глаза. Так скончался этот благородный человек, единственный верный друг бедной Маргариты.

Кто-то грубыми руками оторвал ее от трупа, и она поспешила уйти в непроницаемую тьму ночи…