«Германия» уходила в плавание.

Мартин занял свое место у штурвала; гордая радость так и сияла на лице его. Князь Монте-Веро стоял у передней мачты своего судна; Маргарита и Жозефина находились тут же; а Сандок, еще чувствительный к свежему ветру, разгулявшемуся в гавани, сидел в уже известной нам благоустроенной каюте брига и нетерпеливо ждал отплытия.

Но вот колеса «Германии» зашумели в воде, судно двинулось.

— В Монте-Веро! — раздались крики матросов.

— В Монте-Веро! — повторили Маргарита и Жозефина.

— Слава Богу! — проворчал старый Мартин в капитанской рубке.— Теперь уж наверняка не придется возвращаться, тем более, что сама графиня здесь… то есть в трюме, между прочим грузом.

Упрямого чудака сама смерть не могла примирить с той, кто была его врагом при жизни; поэтому, несмотря на изменившиеся обстоятельства, он питал к графине те же чувства, что и прежде, и если сердце его иногда смягчалось при мысли о том, что ее уже нет в живых, он старался побороть эту слабость, вспоминая, сколько зла она причинила.

Будучи доверенным лицом князя, вместе с ним долго разыскивающим Маргариту, Мартин лучше других знал эту историю во всех подробностях и ту особу, которая была первопричиной всех бед. Теперь же, когда добро и справедливость восторжествовали, старый моряк полагал, что, после Бога, может приписать успех господина Эбергарда и себе; при этом он не знал, конечно, что и у господина Эбергарда, и в особенности у его дочери оставалось еще немало неосуществленных желаний для полного счастья…

Ему не дано было понять извечного тяготения любящих сердец друг к другу и неразрывной их связи с теми, во власть которых они отданы. Старый Мартин не понимал такого единения душ, и это не должно удивлять нас, поскольку его невестой, его любимой женщиной стало море; следовательно, любовь эта была спокойной, не эгоистической и походила, скорей, на ту платоническую привязанность, которая диктует лишь стремление к любимому существу, но не желание обладать им.

Сейчас он снова оказался в своей стихии, и постоянная улыбка на его загорелом лице свидетельствовала, что мечта старого моряка покинуть Европу наконец осуществилась.

Лицо Эбергарда тоже выражало радость; он надеялся, что Монте-Веро окажет благотворное влияние на его дочь, и испытывал глубокое удовлетворение при одной только мысли об этом. Самым сокровенным его желанием было возвратиться в свою благословенную колонию и целиком посвятить себя облагодетельствованию ближних.

Несмотря на холодные дни, плавание проходило благополучно. Первые дни, пока шли проливом Ла-Манш, густой туман и временами снег затрудняли движение; но когда миновали Нормандские острова, гавань Бреста и взяли курс на Атлантику, заметно потеплело.

Море, доселе имевшее неприятный зеленоватый цвет, по мере приближения к испанским берегам становилось лазурным, лучи солнца вновь обрели свое живительное тепло, так что даже Сандок смог появляться в полдень на палубе, чтобы подышать целительным морским воздухом.

Необозримый океан расстилался вокруг блестящей, чуть волнующейся гладью и сливался вдали с голубым небом. То здесь, то там на горизонте время от времени показывались белые точки, обозначавшие паруса плывущего корабля; потом, с помощью подзорной трубы, которую Эбергард передавал дочери, можно было разглядеть скалы мыса Финистерре, но картины эти очень скоро вновь уступили место необозримой водной поверхности; по вечерам «Германию» сопровождали акулы или появлялись стайки летучих рыб, блестевших серебром в лунном свете.

Маргарита и Жозефина не могли налюбоваться этим зрелищем, и Эбергард радовался, глядя на них. Мартин же, со своей стороны, был горд тем, что мог удовлетворить любопытство обеих женщин.

На острове Святого Яго путешественники запаслись пресной водой, через некоторое время пересекли экватор. Однажды Мартин заметил на реях крупных птиц стального цвета и помрачнел: появление буревестников сулило непогоду.

— Без бури не обойдется,— бормотал он, оглядывая волны и горизонт, который был окутан туманом, так что заходящее солнце казалось огромным огненным шаром.— Видите маленькие белые точки? — обратился он к Маргарите, стоявшей поблизости.— Это барашки, пенящиеся гребни волн. Скоро мы услышим их шум и вой бури! Ночь приближается; Пресвятая Дева, сохрани нас от Блабаутерманна!

Это имя в устах старого моряка прозвучало так странно и, вместе, так комично, что Маргарита невольно взглянула на Мартина, желая убедиться, не шутит ли он? Но лицо его было серьезно и мрачно.

— Что вы сказали, Мартин? — переспросила молодая женщина, замечая, как море вокруг прямо на глазах темнеет, а волны вздымаются все выше и выше.— Вы назвали какое-то имя?

— Да… Сохрани нас, Пресвятая Дева, от Блабаутерманна!…— повторил старый моряк и перекрестился, обратясь к морю.— Знаете ли вы, кто это такой?

— Нет, Мартин, расскажите.

— Я видел его один раз в жизни,— сказал капитан «Германии», приподнимая шляпу, чтобы откинуть назад волосы,— и мы были тогда близки к погибели! Гром и молния! Это была такая жуткая минута, которой я врагу своему не пожелал бы!… Мне тогда исполнилось двадцать лет; парусное судно «Фридрих Вильгельм», где я служил матросом, шло из Гамбурга в Нью-Йорк — новый прекрасный трехмачтовый корабль. Из Нью-Йорка мы повезли товары в Лондон. Капитан наш, англичанин Блэк, был человек неробкого десятка, истинный моряк! Чем яростней бушевал шторм, тем спокойнее и веселее становился он.

Мы покинули берега Америки и около полумесяца находились в открытом океане, как вдруг однажды вечером появились волны, подобно сегодняшим.

«Это неспроста! — вскричал Блэк.— Ну-ка, молодцы, подбирайте паруса и запаситесь добрыми порциями рома! Буревестники уже кружат, ночь будет бурной! Давайте-ка сюда по стакану рома, прежде надо уплатить дань морю!»

С этими словами капитан Блэк вылил ром в шипящие волны, окружавшие «Фридриха Вильгельма». Небо вдруг потемнело, шторм усиливался с каждой минутой. Я стоял возле штурмана, в задней части корабля, откуда едва можно было видеть среднюю мачту. Огромные волны с гребнями пены подбрасывали наше судно, как ореховую скорлупку, и перекатывались через палубу. Было, я думаю, около одиннадцати часов вечера, когда, взглянув вверх, я вдруг заметил у мачты на средней рее нечто похожее на нашу кошку, но это «нечто» было гораздо больше, чернее и безобразнее. Чудовище кружило вокруг мачты, как кот вокруг трубы, глаза его светились огнем. Я толкнул штурмана и указал ему на это странное животное:

«Посмотрите, что это такое?»

«Пресвятая Дева,— вскричал тот, бледнея и дрожа,— да ведь это Блабаутерманн! Мы погибли!»

Когда он назвал это имя, я понял, что увидел существо, появление которого предвещает гибель кораблю. Дрожь пробежала по моим членам, но странное существо уже исчезло, и только волны все сильнее играли нашим судном. Чтобы избежать гибели, нам пришлось срубить две мачты, так что когда мы добрались наконец до английских берегов, «Фридрих Вильгельм» имел весьма плачевный вид. С той ночи, когда наша жизнь висела на волоске, при всяком сильном шторме я не могу без ужаса думать о чудовище с огненными глазами…

Маргарита не могла удержаться от улыбки, хотя старый Мартин рассказывал эту историю очень серьезно; очевидно, призрак существа с огненными глазами играл немаловажную роль в морских легендах. Она попробовала дать штурману более правдоподобное объяснение этому видению, пытаясь убедить его, что в минуты сильного волнения часто возникают зрительные и слуховые галлюцинации. Однако старый моряк упорствовал в своем суеверии, говоря, что не желает дочери господина Эбергарда видеть этой ночью зловещее чудовище.

Тем временем небо все сильней заволакивалось тучами, и «Германия» продолжала бороться с волнами, гонимыми навстречу ей порывами ветра.

На горизонте засверкала молния, отдаленный гром доносился пугающими раскатами; Жозефина со страхом прижималась к матери, пока, наконец, обе по совету Эбергарда не спустились в каюту.

Началась гроза; крупные капли дождя хлестали по палубе, но корабль и его команда стойко боролись с разъяренной стихией.

Князь спокойно подставлял лицо шквалистому ветру, матросы без суеты исполняли свою работу, а Маргарита с дочерью молились в каюте.

В непроглядной тьме ослепительно сверкали вспышки молний; море походило на чудовище, простиравшее свои исполинские руки, чтобы поглотить корабль, то опускавшийся в бездну, то снова взмывающий на гребень волны.

Под утро непогода улеглась; буря закончилась проливным дождем, и хотя океан еще катил с шумом волны, небо на востоке прояснилось и восходящее солнце как будто лишило грозные стихии последних сил.

Утром, когда опасность счастливо миновала, Эбергард вошел к дамам и объявил им, что можно смело выйти на палубу подышать освеженным после бури морским воздухом.

— Теперь вы имеете право с гордостью рассказывать, что испытали настоящий шторм,— с улыбкой сказал он.— Подобные бури не часто случаются, И я по этому поводу добавлю: без борьбы нет победы! Зато тем радостнее вы будете приветствовать свое новое отечество.

Через несколько дней на горизонте показались вершины мыса Фрио, рисовавшиеся на голубом небе, а вслед за тем взорам путешественников представился живописный форт Санта-Круц.

Широкая бухта Рио-де-Жанейро открывала перед ними окаймленную зеленью панораму; таможенные чиновники почтительно встретили и осмотрели украшенный флагами паровой бриг известного и везде чтимого князя Монте-Веро, а Маргарита с радостными слезами обнимала свое изумленное дитя.

Переждав ночь близ укрепленного острова, «Германия» вошла следующим утром в бухту. Император Педру, извещенный о прибытии князя, поспешил в роскошной гондоле навстречу своему другу, которого давно не видел. Радость дона Педру была искренней. Он заключил сошедшего на берег князя в объятия, и зрелище это было поистине трогательным.

Все находившиеся в бухте корабли подняли флаги расцвечивания; широкая, расположенная амфитеатром набережная наполнилась любопытными, приветствовавшими князя Монте-Веро. Его встречали, как любимого брата императора, и радость от столь теплой встречи была тем сильнее, чем менее Эбергард ожидал ее.

Потрясенный таким приемом, князь едва мог преодолеть свое волнение. Мартин же, стоя в сторонке, самодовольно улыбался, будто заранее все это предвидел. Обе дамы были обрадованы и смущены искренними и задушевными словами, которыми император приветствовал их.

На берегу наших путешественников ожидали придворные экипажи, которые доставили их во дворец князя, откуда, отдохнув, они должны были отправиться в свое имение.

Члены императорской семьи нанесли визит Эбергарду и его дочери и осыпали их всевозможными ласками. Дон Педру, несмотря на заботы, причиненные ему войной с Парагваем, был исполнен радости и повторял князю Монте-Веро, что встреча с ним доставляет ему такое удовольствие, какого он давно не испытывал. Императрица Тереза, повсюду чтимая как благодетельница всей страны, искренне полюбила Маргариту; разъезжая с ней и Жозефиной по улицам и окрестностям Рио, она показывала им достопримечательности бразильской столицы.

Можно себе представить, что испытывала некогда безродная и бездомная Маргарита, видя себя рядом с императрицей, так любовно и заботливо к ней относившейся. Она живо вспомнила то время, когда, сидя на камне у дороги в тихую ночь, пела:

Она нашла теперь отца и узнала, кто ее мать, горе было забыто; она нашла сердце, любившее ее и принадлежавшее ей… но будет ли полно ее счастье, суждено ли ей, после стольких испытаний, снова увидеть своего милого и уже не разлучаться с ним?

Она не смела питать этой надежды и потому радостные для всех дни омрачила тайная печаль, которую Маргарита скрывала так тщательно, что даже Эбергард не подозревал о ней. Поскольку она была дочерью князя, все называли ее княжной. Смущенная Маргарита кротко просила приближенных не называть ее так; большая часть ее жизни прошла в лишениях и нищете, хотя в том не было никакой ее вины.

Маргарите предстояло еще привыкнуть к столь разительным переменам в своей жизни, к этому внезапно обрушившемуся на нее счастью; прошлое еще свежо было в памяти и заставляло ее по-братски протягивать руку помощи всем бедным и обездоленным. Как мы видим, жизненные испытания оказали на нее благотворное воздействие.

Морское путешествие не повредило здоровью Сандока, и после нескольких дней отдыха можно было продолжить путешествие в Монте-Веро.

Мартин с частью команды корабля должен был доставить тело графини водой, а Эбергард со своими близкими и прислугой предпочел отправиться в Монте-Верв на лошадях, чтобы дочь и внучка могли дорогой составить себе представление о роскошной растительности девственных лесов Бразилии. С помощью управляющих, поспешивших к ним навстречу, он позаботился обо всем необходимом для такого путешествия и с радостью видел живой интерес Маргариты и Жозефины ко всей этой необычной для них природе.

Дорога, извиваясь вдоль морского берега, проходила через оживленный Рио-Веро, дальше тянулись сахарные и кофейные плантации, поля хлопчатника, деревни, фабрики, рудники, и везде чернокожие работали с белыми так мирно и прилежно, что впечатление, оставленное этими провинциями, было в высшей степени отрадно.

Повсюду их встречал теплый и искренний прием, в котором, при всей непринужденности, чувствовалось глубокое уважение, так что для Маргариты и Жозефины эта заключительная часть путешествия могла считаться торжественным приездом на новую родину. Встречавшиеся им пейзажи не могли наскучить, потому что отличались большим разнообразием; поля и деревни свидетельствовали о полном довольстве жителей; старики и молодежь, выходившие встретить князя, рассыпали перед ним цветы и зеленые ветви. Но самый трогательный прием ожидал княжескую семью впереди.

Наступал уже вечер, когда отдаленный пушечный гром, прозвучавший в ночной тишине, заставил женщин вздрогнуть, а князя — рассмеяться их испугу: то были приветственные салюты, посылаемые им из Монте-Веро; еще несколько минут, и взорам путешественников, выехавших из леса на открытое место, представился величественный замок, окруженный цветущими террасами; фоном ему служили темные вершины густого леса. На зубцах башен замка реяли флаги, у ворот толпились служащие и колонисты, громадный фонтан бил сотнями тысяч искрящихся брызг.

Маргарита и Жозефина приостановили лошадей и как зачарованные смотрели на волшебную картину, открывшуюся им.

— Это ваша новая родина, дети мои! — промолвил князь, тронутый таким восторженным приемом.

Радостные крики зазвучали в воздухе, молодые девушки и дети махали букетиками цветов. Конюхи приняли лошадей и помогли дамам спешиться.

Эбергард взял Маргариту и Жозефину под руки и повел их через расступившуюся толпу, с улыбкой кивая налево и направо своим верноподданным. Поднявшись на ступени, он несколькими словами поблагодарил собравшихся; это же сделала и Маргарита, глубоко растроганная встречей. У Жозефины блестели глаза: такого великолепия ей еще не доводилось видеть.

А кругом действительно было на что посмотреть и чем полюбоваться! Террасы были украшены гирляндами цветов и расцвечены огнями, с башен замка взлетали в темнеющее небо ракеты, возвещающие о благополучном возвращении любимого господина.

Стоя рядом с дочерью и внучкой на балконе над фонтаном, блестевшим в лунном свете, Эбергард, не в силах больше сдержать волнение, вознес к небу короткую благодарственную молитву и сказал, указывая на расстилавшиеся вокруг поля и леса:

— Все, до самого горизонта и дальше, принадлежит вам, дети мои! Отныне это ваша родина, а для меня она впервые озарилась солнцем истинного счастья, потому что я вижу подле себя вас! Здесь для нас начнется новая жизнь, и с этой минуты я, на закате своих дней, буду вместе с вами наслаждаться земными радостями! Здесь царят мир, довольство, работа и счастье; этому уголку земного Шара Господь дал свое благословение!

Целуя Эбергарда, Маргарита прошептала:

— За эти дни я увидела столько удивительного и прекрасного, что мне кажется, будто я нахожусь в раю. Не знаю, как благодарить вас, отец мой!

Внезапно у опушки леса вспыхнул ослепительный фейерверк; разноцветные ракеты взвились, подобно сказочным светлякам на фоне темного неба, а когда гроты и беседки осветились бенгальскими огнями, замок и его окрестности приобрели совершенно сказочный вид, который подчеркивался звуками немецких народных песен, исполняемых колонистами, скрытыми в боскетах сада.

После вечерней молитвы в часовне замка, куда матросы поставили гроб Леоны, Эбергард проводил Маргариту и Жозефину в предназначенные для них покои.

Когда он, пожелав дочери и внучке спокойной ночи, направлялся к себе, престарелый управляющий Шенфельд, преемник убитого Фуксом Виллейро, попросил князя пройти в красную залу, где его ожидает сюрприз. Большая высокая зала была ярко освещена, а на столе стоял портрет императора Бразилии, поразительно схожий с оригиналом, и лежало письмо:

«Примите это, мой дорогой Эбергард, как высшее доказательство моей к вам любви и уважения, и пусть этот образ напоминает вам, о дружбе, которую вечно питает к вам

Педру.»

Князь был глубоко тронут этим новым доказательством любви императора. Портрет занял достойное место в его комнате, рядом с портретом матери, прекрасной принцессы Кристины.

Счастливая мирная жизнь потекла в замке, жизнь, о которой можно было бы сказать, что в ней не остается места еще каким-нибудь желаниям; однако в сердце одной из его обитательниц — Маргариты — все-таки таилась глубокая скорбь, которую она тщательно скрывала от глаз отца и дочери.

Спустя несколько месяцев Эбергард, неустанно работавший над улучшением и расширением своей колонии, узнал, что севернее Монте-Веро, где расстилались необитаемые пустынные луга и болотистые леса, поселился немецкий колонист, намеревавшийся, подобно ему, возделать бесплодные земли и привлечь к себе поселенцев.

Это известие исполнило князя радостью, и он попросил узнать имя человека, осуществлявшего его идеи и, тем не менее, ни разу не посетившего Монте-Веро.

Сведения, доставленные князю, были таковы. Таинственным соседом, посвятившим себя устройству и улучшению своих земель, был красивый мужчина лет сорока по имени сеньор Вольдемар.

Эти сведения не пробудили в Эбергарде никаких подозрений в том, что за личностью его соседа скрывается какой-то другой человек; он был слишком далек от этой мысли.

В один из субботних вечеров, когда Эбергард с Маргаритой и Жозефиной прогуливались на террасе близ замка, на опушке леса показалось несколько всадников. Ехавший впереди был одет, как все бразильские колонисты, в легкое летнее платье и широкополую желтую шляпу; они направлялись к замку. Один из всадников спешился и подошел к находившемуся поблизости управляющему Шенфельду.

— Мне кажется,— обратился князь к дамам,— что наш сосед наконец решил навестить нас.

Всадники остались у ворот, а управляющий торопливо направился к князю.

— Ваше сиятельство,— сказал Шенфельд,— владелец колонии Санта-Франциска просит о чести говорить с вами без свидетелей.

— Мое предчувствие сбылось! — вскричал обрадованный князь.— Наш сосед, наконец, почувствовал нужду во мне. Подите в замок, мои милые, позже я присоединюсь к вам.

Маргарита и Жозефина направились мимо мраморного бассейна к портику замка, а Эбергард в сопровождении управляющего двинулся к воротам и увидел, что всадник, принятый им за немецкого колониста, стоит посреди дороги и, видимо взволнованный, провожает взглядом две женские фигуры, удаляющиеся за радужную водяную пыль фонтана; потом он пошел навстречу князю.

Эбергард увидел перед собой красивого, загорелого на южном солнце зрелого мужчину, черты и манеры которого, указывающие на высокое происхождение, были еще более привлекательны от выражения силы и энергии; лицо его скрывала густая черная борода. Внешность незнакомца произвела на Эбергарда приятное впечатление, и он приветливо улыбнулся ему.

— Простите, ваше сиятельство, что я ненадолго разлучил вас с дамами,— сказал незнакомец звучным взволнованным голосом,— но прежде всего я должен поблагодарить лично вас за тот образец идеального колониста, которым вы для меня явились. Я во всем стремлюсь подражать вам, и хотя мои успехи в сравнении с вашими слишком малы и незначительны, все-таки и они наполняют меня радостью. Сейчас, когда удались первые мои начинания, я поспешил к вам просить совета и дружбы. Может быть, эти слова прозвучат несколько дерзко, но я надеюсь доказать, что вы имеете дело с человеком, достойным вас!

Эбергард слушал незнакомца с интересом, но что-то в нем пробудило далекие воспоминания. Этот голос, это лицо, полускрытое бородой, напоминали ему другое лицо…

— Очень рад! — сказал он, подавая гостю руку и идя с ним к замку.— Но, прежде всего, простите мне один вопрос, который меня мучает: это сходство… мой Бог… вас назвали, кажется, сеньор Вольдемар… Не вы ли…

— Я был принцем Вольдемаром, ваше сиятельство! — отвечал со спокойной гордостью незнакомец.— Теперь же я только человек, который, подобно вам, хочет сам создать свои владения! Надеюсь, вы не откажете этому стремлению в своем интересе и сочувствии? Помните ли вы слова, сказанные -вами в другой части света, когда я просил руки вашей дочери?…

Они остановились и глядели друг на друга, оба были сильно взволнованы.

— Вы сказали, что никогда не отдадите вашу дочь замуж за принца… Пусть так, Эбергард Монте-Веро, теперь не принц просит вторично ее руки, а человек, подобно вам, своим личным трудом создавший себе новую родину; человек, в глубине своего сердца таящий самое чистое и высокое желание: соединиться с Маргаритой, чтобы своей неизменной, негасимой любовью искупить все зло, причиненное им когда-то.

— Это честные, прямые слова, сеньор Вольдемар,— серьезно сказал Эбергард,— слова, нашедшие отголосок в моей душе! Вы поразили меня: я считал вас неспособным на такой шаг!

— Вполне понятно, князь! Я и сам прежде не поверил бы, что способен на такое. Но в жизни есть сила, которая служит двигателем всего и творит чудеса… Нет нужды называть вам эту таинственную невидимую волшебницу! Она-то и привела меня сюда, заставив бросить прежнюю жизнь, и так изменила, что Маргарита, верно, не узнает…

— Мы увидим это, сеньор Вольдемар, но прежде я хотел бы заключить с вами мир. Нет ничего отраднее, чем сближение с человеком, который прежде был очень далек от вас,— сказал Эбергард,— и сегодня я испытываю это. Ваша энергия сделала то, на что я уже не мог надеяться, а жертва, принесенная вами, не пропала даром. Но будем надеяться, что ее уже не существует, потому что я вижу счастье на вашем лице!

— Для полноты его не достает лишь одного! — дополнил Вольдемар, приближаясь с князем к замку.

— Подождите минуту, я сам позову Маргариту,— прошептал он принцу,— и надо сознаться, сеньор Вольдемар, она любит вас по-прежнему.

— Благодарю вас за эти слова, князь! — отвечал принц негромко, но горячо.— Моя надежда сбывается.

Эбергард исчез под высоким портиком замка, куда мысленно последовал за ним счастливый Вольдемар: сейчас он увидит Маргариту и свое дитя…

Сердце его учащенно билось: сейчас произойдет желанная встреча, к которой он стремился долгие годы. Давно уже он испытывал себя и умерял свое нетерпение, зная, что любимое существо находится поблизости; но он хотел предстать перед Эбергардом, к которому питал искреннее уважение, не раньше, чем мог бы с полным правом сказать ему: «Взгляни сюда — вот доказательство моей силы и воли!»

Теперь желанный день настал. Он услыхал шаги под портиком…

На пороге показался Эбергард между Маргаритой и Жозефиной.

Обе вопросительно посмотрели сначала на незнакомца, почтительно снявшего свою шляпу, потом на улыбавшегося Эбергарда.

— Наш сосед, дорогой и уважаемый мною сеньор Вольдемар! — сказал князь.

Принц с сильно бьющимся сердцем следил за выражением лиц обеих дам.

— Сеньор Вольдемар…— повторила вдруг Маргарита, как бы пробуждаясь и подоходя ближе.— Боже мой, не сон ли это… Вольдемар?…

Голос ее дрожал; она вопросительно глядела на незнакомца; тот протянул ей руки.

— Маргарита, узнаешь ли ты меня? — воскликнул он взволнованным голосом…

— Это он… Вольдемар!…

Не в силах более сдерживать нахлынувшую на нее радость, она кинулась в объятия принца; узнавшая своего благодетеля Жозефина также бросилась к нему.

Эбергард растроганно смотрел на них и мысленно произносил слова, которые приготовился сказать Маргарите:

«Дочь моя, охотно отдаю твою руку моему другу сеньору Вольдемару; он с честью заслужил ее!»

Долго рыдала Маргарита в объятиях любимого человека, нашедшего ее после стольких испытаний.

Потом, когда князь, соединив руки детей, обнял их, владевшая всеми радость нашла наконец свое выражение в словах; у каждого накопилось столько рассказов, столько воспоминаний, что ночь незаметно прошла в разговорах, и утро застало все общество на балконе.

— Сеньор Вольдемар,— сказал князь, поднимаясь,— не будете ли вы возражать, если завтра мы все навестим вас? Тогда договоримся и о дне свадьбы. Вы согласны?