Прежде чем говорить о судьбе Маргариты и Эбергарда, нам следует познакомиться с преступником, встреченным нами на предыдущих страницах под маской Мефистофеля.

Когда Фукса и Рыжего Эде вместе с прекрасной Эсфирью князь Монте-Веро предоставил воле волн, сострадательный португальский капитан принял их на борт своего корабля. Затем они отправились в Париж, где оба мужчины нашли себе пристанище в монастыре кармелитов на улице Святого Антония.

Но однообразие монастырской жизни пришлось не по душе нашим каторжникам, тем более что жалкие остатки случайно спасенной ими добычи быстро подходили к концу, а вместе с их исчезновением вставал вопрос о дальнейших средствах к жизни.

Под предлогом путешествия они удалились из монастыря и отважились совершить кражу, полагая, что ничем не рискуют, так как их прежние преступления никому не известны.

Однако Эбергард узнал о пребывании этих двух разбойников и убийц в Париже, и с помощью французского посольства отправил их на десять лет на каторгу в Тулон, чтобы они, закованные в цепи, не могли более приносить вреда.

Трудно представить, какую ненависть к Эбергарду и жажду мести вызвало это наказание (еще слишком мягкое для Фукса) в обоих негодяях. Они поклялись рано или поздно страшно отомстить ему.

Итак, их отправили под строгим присмотром в Тулон, в эту французскую крепость, расположенную у самого берега Средиземного моря, издавна служившую каторжной тюрьмой. Зная из верных источников все, что их ожидало, они мрачно двигались вперед в окружении солдат, конвоировавших их в управление каторги. Когда группа каторжников прибыла к берегу, Фукс, осмотрительный всегда и во всем, стал оглядываться вокруг, чтобы запомнить местоположение острога. Большие ворота крепости, поддерживаемые четырьмя колоннами, украшали высеченные из камня барельефы с изображением военных трофеев. На капителях по обеим сторонам красовались статуи Марса и Минервы. Караул несли матросы и морские пехотинцы.

Фукс и Эде прошли через ворота на большой двор, обсаженный деревьями. Посреди него находился громадный бассейн с лодками. Портовые рабочие сновали взад и вперед по двору.

— Осмотри-ка хорошенько расположение двора, это может нам пригодиться,— шепнул Фукс Рыжему Эде, когда их оставили на несколько минут посреди двора.

Вскоре они услыхали звон цепей и увидели, как вдали из-под глубокого свода под мостом потянулась цепочка каторжников, скованных по двое. Красные куртки, желтые панталоны и красные, а для более опасных преступников — зеленые шапки производили странное впечатление.

Тех, за кем числились самые тяжкие преступления, а таких очень редко выводили из камер, можно было узнать по желто-красным курткам. На шапке у каждого была бляха с номером.

Губернатор с несколькими смотрителями подошел к новоприбывшим. Это был сильный, но уже немолодой человек необыкновенно высокого роста. Он внимательно осмотрел своими темными, недоверчивыми глазами двух преступников и принял их бумаги от конвоя.

— Какие номера свободны? — спросил он у смотрителей.

— Сто тридцать шесть и сто тридцать семь,— отозвался один из них, отставной солдат с рубцами на лице.

— Так дайте эти номера новичкам и отведите их в камеру десятилетников. И сразу же следует заковать их в цепи!

Смотрители подвергли обоих новичков тщательному обыску, а затем повели их к берегу, где находилась кузница и откуда раздавался стук молотов. Великан кузнец и его помощники даже не взглянули на новоприбывших. Им велено было раздеться и лечь на низкую скамью, что стояла в углу просторного закоптевшего помещения. Один из смотрителей удалился со снятым платьем, чтобы принести арестантскую одежду.

Надев желтые панталоны, Фукс и Эде легли рядом на широкую, низкую скамью. На одном конце ее имелись тиски, куда поместили ноги преступников. Затем кузнец надел им на ноги открытые стальные кольца с цепями. Кольца оказались такими тесными, их так больно закрепляли, что даже обычно хладнокровный при подобных обстоятельствах Фукс кричал и корчился от боли, не говоря уже о Рыжем Эде.

Цепь между кольцами тесно связывала преступников. Если осужденные вели себя хорошо в продолжение нескольких лет, цепь эту удлиняли и делали легче, но кольца снимались только по истечении срока наказания,

Новичкам приказали встать со скамьи. Итак, мошенники, совершившие убийство управляющего, стали теперь на несколько лет совершенно безопасными.

— Слава Богу, что нас оставили вместе,— шепнул Эде товарищу, когда они вслед за смотрителем вышли из кузницы.

Здание и внизу и наверху было разделено на одинаково большие камеры. Вокруг стояли часовые, в коридорах — смотрители.

В камере десятилетников, куда ввели Фукса и Эде, не было ничего, кроме большого общего ложа — нар. На одной их стороне были свернуты одеяла с номерами. Этими одеялами преступники укрывались ночью, в то время как цепь каждого из них крепилась к железной палке, вделанной в нары с противоположной стороны.

По утрам, когда раздавался пушечный выстрел, Фукс и Эде вместе с прочими каторжниками должны были вставать и идти на работы по выгрузке судов или гребле на них, В восемь часов вечера они возвращались в камеру, изнемогая от усталости, и засыпали, прикрепленные к своему ложу. Ночью в камерах царила глубокая тишина, прерываемая порой лишь бряцаньем чьей-то цепи или вздохами спящих, так что возможности разговаривать не было. Каторжники боялись друг друга и никому не доверяли. Почти ежедневно одна пара доносила смотрителю о том, что сделала или говорила другая. Было опасно разговаривать и за работой — сторожа почти всегда стояли рядом.

Казалось, эта истощающая силы работа, эта оторванность от мира, порой весьма продолжительная, должны были бы исправлять преступников, но, к несчастью, опыт доказал: даже те, кто вел себя хорошо во время заключения, даже и они редко живут честной жизнью после своего освобождения. Мы скоро убедимся в этом: заключение Фукса и Эде только разжигало их ненависть, и они втихомолку уже строили преступные планы.

В два часа арестанты садились за обед Он состоял из вареных бобов или гороха и хлеба, по воскресеньям каждому отпускалась порция мяса. Перед началом работы арестанту давали выпить стакан вина, а те, кто отличался отменным поведением, получали даже табак. Но их лишали и того и другого, если они провинились в чем-либо.

За более серьезные проступки наказывали заключением или били по спине толстой веревкой; последнее наказание исполнял палач каторги — впоследствии нам предстоит с ним познакомиться.

В свободные часы каторжники трудились над разного рода безделушками, и деньги, вырученные за них, собирались в их пользу.

Фукс и Эде работали около пяти лет в арсенале и все эти годы вели себя столь безукоризненно, что даже самые опытные смотрители не предполагали, какого рода мысли и планы руководили ими. Вследствие этого их повели в кузницу, чтобы обменять тяжелую цепь на более легкую. Именно это и было целью многолетнего притворства Фукса.

Ложась на низкую скамью, где кузнец должен был приковать им новую цепь, Фукс незаметно поднял что-то с полу.

Последние годы число каторжников увеличилось до трехсот человек, так что смотрители строго наблюдали главным образом за опасными преступниками, к которым причисляли всех новоприбывших. Губернатор распорядился даже снять цепи старым галерным каторжникам и сделать их сторожами над пополнением тюрьмы. Фукс и Эде, таким образом, оказались под надзором старого каторжника Армана Рессета и исполняли самую легкую работу в одной из галерей арсенала, которая имела постоянное сообщение с острогом и портом. Теперь им легче было узнавать подробности о положении и численности внешнего караула.

Вечером, после закрытия порта, выйти из него было невозможно. Если бы каторжнику и удалось выскользнуть незаметно из камеры, а затем и из острога, то он никак не перелез бы через высокие стены, отделайся он даже от своего товарища, что само по себе было большой проблемой.

Ворота острога постоянно были на запоре и охранялись отрядом морской пехоты; обойти их было немыслимо, тем более что каторжников повсюду узнали бы по их желто-красному одеянию, а достать другую одежду было решительно негде. Но если бы каторжнику и удалось преодолеть все эти препятствия, то его плану все равно не суждено было осуществиться, так как из порта по ночам не выпускали ни одного судна. Удайся, наконец, беглецу каким-то чудом выйти из порта, избегая городов и селений, он наверняка умер бы по дороге от голода или попал в руки жандармов, которые тотчас же вернули бы его в острог.

Здесь Фукс и Эде получили своего рода предупреждение. Двое каторжан, приговоренных к десятилетнему сроку заключения, попытались бежать. Это были хитрые и ловкие преступники. С железным терпением ожидали они, чтобы случай помог их бегству, и через два года он представился.

Смотритель, каждый вечер прикреплявший преступников к их нарам, однажды случайно пропустил их. И каторжникам удалось счастливо выйти из камеры, покинуть острог и город, не оставив никаких следов, которые выдали бы, каким образом они преодолели все препятствия.

Сильное волнение охватило караулы; пушечный выстрел дал знать городу и его окрестностям о бегстве каторжников; на сторожевой башне вывесили голубой флаг; а значение этого было хорошо известно окрестным жителям. По вечерам под этим флагом горел синий огонь.

Удача, так долго сопровождавшая беглецов, наконец изменила им: несмотря на все ухищрения, их поймали через несколько дней возле Марселя и вернули в острог.

Они уже успели переодеться, и выдал их случай: беглые каторжники зашли в трактир и затеяли там спор с посетителями, кончившийся потасовкой, в которой приподнялись панталоны у одного из беглецов, открыв кольца, которые преступникам не удалось распилить. Их опознали и подвергли ужасному наказанию. Палач острога, старый Сарбонн, бывший каторжник, человек гигантского роста, должен был наказывать беглецов.

Казни всегда происходили на большой площади у ворот, и все каторжники в назидание должны были присутствовать при их исполнении.

Воздвигли нечто вроде эшафота: вбили в землю четыре столба, а поверх положили толстую широкую доску с дыркой посредине. Каторжники исполняли работу под руководством палача, хваставшего, что одним ударом плети толщиною в палец он приведет человека в бесчувствие, а тремя ударами — убьет. Его словам не очень верили, однако очевидцы утверждали, что это на самом деле бывало так.

Как и всегда по утрам, в шесть часов раздался звон колокола, созывавший каторжников на работу. Когда каторжники и смотрители были в полном сборе, Сарбонн стоял уже на эшафоте, готовый приступить к своему страшному делу.

На площади вместе с солдатами и матросами собралось более четырех тысяч человек: любопытство владело людьми даже здесь. Происходила страшная давка, дети взобрались на росшие возле площади деревья.

Когда на место казни прибыли все обитатели острога, беглецов вывели из тюрьмы. Их путь к эшафоту охраняли четыре смотрителя. Губернатор дал знак палачу и приказал нанести преступникам по три сильных удара плетью.

Двое подвижных и усердных иезуитов выслушали последнюю исповедь двух жертв Сарбонна — ведь только особенно крепкое здоровье и богатырское телосложение могли спасти их от смерти под ударами плетей знаменитого палача каторги; затем иезуиты помолились с ними и приготовили соборование. Потом по приказанию палача несчастные разделись. Красно-желтые куртки и панталоны беспомощно повисли на кистях рук и на щиколотках — цепи мешали их снять совсем.

Затем смотрители привязали одного из приговоренных к скамье. Палач поднял плеть, и она со свистом опустилась на обнаженное тело жертвы. Брызнула кровь, капли которой попали на лицо и большую седую бороду Сарбонна. При втором ударе приговоренный испустил ужасный крик, а после третьего кровь полилась ручьем и напряженные мускулы несчастного вдруг ослабли — он потерял сознание.

Смотрители отвязали безжизненное тело и, накрыв простыней, отнесли в сторону и положили под дерево. Затем привязали к скамье второго несчастного. От первого удара у него брызнула кровь, второй удар заглушил отчаянный крик, а третий обрушился уже на бездыханное тело — этот беглец был слабее первого и не смог пережить двух ударов.

Зрелище это произвело сильное впечатление на Фукса и Эде, картина расправы послужила им предостережением.

Невинно приговоренный Арман, под началом которого работали Фукс и Эде, был кротким смотрителем и не считал их опасными преступниками. История Армана, которую он поведал им однажды по пути в острог, свидетельствовала, что он был несчастной жертвой ложного подозрения.

— Помните ли вы,— сказал он,— страшное преступление, совершенное в декабре тысяча восемьсот тридцать пятого года над сорокалетней вдовой Нуар? Ты должен это помнить,— прибавил он, обращаясь к Фуксу как к старшему.— Благодетельницу мою, не имевшую детей и собиравшуюся оставить мне состояние, нашли однажды ночью зверски умерщвленной в ее комнате. Накануне вечером я ушел от нее ранее обыкновенного, в девять часов, между тем как всегда я оставался у нее до десяти. У меня сильно пошла из носа кровь, и когда мой платок был весь в крови, она оставила его у себя, чтобы отдать своей прачке, а мне взамен дала свой платок. Я унес его с собой, никак не полагая, что этот ничтожный клочок ткани приведет меня на каторгу. На следующее утро я еще лежал в постели,— рассказывал старый Арман Рессет,— как вдруг в мою комнату ворвались полицейские, и я узнал, что вдова Нуар убита. А так как меня видели у нее последним, то подозревали, что это преступление над благородной, доброй и, к несчастью, богатой вдовой совершил я. Меня повели в тюрьму, и там нашли у меня окровавленный платок с меткой вдовы. После сравнения этого платка с теми, что находились в комоде вдовы, меня обвинили в зверском убийстве.

Каждый раз, когда старик Рессет рассказывал свою историю, им овладевало сильное волнение.

— Судьи мои признали возможность рокового стечения обстоятельств и заменили смертную казнь пожизненной ссылкой на галеры. Мать моя умерла от горя, а братья стали стыдиться своего имени. И вот уже двадцать лет томлюсь я в остроге, и, хотя мне всего сорок, все считают меня стариком!

— Ведь, наверное, несчастный Арман, здесь есть еще так же несправедливо приговоренные люди? — спросил Фукс.— Я не хочу говорить о себе, но поверьте, настоящие преступники свободно прохаживаются, радуясь своим злодеяниям, между тем, как мы, несчастные, должны томиться в цепях.

— Вы правы,— согласился Арман.

На следующий же день Фукс не преминул воспользоваться доверием старика и завел с Рыжим Эде разговор по-немецки, так как Арман не понимал этот язык.

— В одну из следующих ночей цепь, связывающая нас, будет распилена! — сказал Фукс.— Освобождение близко!

— Но куда мы направимся? — спросил Рыжий Эде, все еще слишком живо помнивший о наказании двух пойманных беглецов.

— Предоставь мне обдумать это. Мы воспользуемся днем Наполеона, когда все смотрители будут так же, как и в прошлом году, мертвецки пьяны.

— Ты думаешь бежать сухим путем? — спросил Эде.

— Нет, водою!

— А если нас вернут?

— Лучше смерть, чем еще пять лет в этом остроге,— произнес Фукс.

— Но ведь день Наполеона уже на носу!

— И слава Богу! Я все уже обдумал и все приготовил.

— По прибытии в Париж мы будем свободны, а там примемся за поиски того, кому мы обязаны этим пятилетним заключением.

— Он должен умереть! На этот раз он не избежит моей руки!

— А сначала надо погубить его дочь! — воскликнул Эде, когда галера уже подходила к бассейну.

Когда негодяям меняли цепь, Фукс поднял с пола и спрятал длинный кусок железа. Через несколько недель ему удалось сделать на нем зазубрины, и по ночам, когда все каторжники, утомленные тяжелой дневной работой, погружались в крепкий сон, он под стрекот древесного жучка, бред кого-либо из спящих или позвякиванье чьей-нибудь цепи стал подпиливать кольцо цепи, соединявшей его с Эде. Фукс выбрал для распила место, прикрытое другим кольцом, так что его никто не заметил. Вскоре приготовления достигли цели — одного небольшого напряжения пилы было достаточно, чтобы цель распалась на две части.

Настал день Наполеона. Когда каторжники разошлись по своим камерам, смотрители безмятежно предались попойке, тем более что губернатор и инспектора были на пирушке у коменданта в одном из отдаленных строений.

Фукс и Эде, ожидавшие с нетерпением желанной ночи, легли вместе с товарищами на свои нары и притворились крепко спящими.

Когда Фукс убедился, что все уснули, он осторожно коснулся руки Рыжего Эде, давая ему понять, чтобы тот оторвал несколько полосок от своего одеяла, пока он допилит кольцо.

Темная и бурная ночь благоприятствовала плану беглецов. Камера была погружена во мрак, буря заглушала скрежет пилы, треск разрываемой ткани, звон привязанных к ногам цепей, для чего и понадобились полоски одеяла.

Было около полуночи, когда товарищи, пять лет связанные друг с другом, почувствовали, что могут двигаться независимо друг от друга.

— Если посчастливится и мы попадем ко времени отлива, то мы спасены,— шепнул Фукс Рыжему Эде.— Следуй за мной, только тихо и осторожно.

Фукс, прислушиваясь, сделал несколько шагов. Цепь, привязанная к ногам, конечно, мешала двигаться, но остановить таких людей, как Фукс, это не могло.

Эде последовал за Фуксом. Беглецы осторожно дошли до двери; она никогда не запиралась на ключ, а в этот вечер даже была отворена настеж«ъ, чтобы смотрителям было слышно, что происходит в камере. Заметив это, Фукс не мог не улыбнуться, и еще больше обрадовался, когда при свете лампы, освещавшей лестницу и коридоры, увидел плащи смотрителей, висевшие на стене.

Фукс поспешно схватил один из плащей, Рыжий Эде последовал его примеру, и, закутавшись в них, беглецы скрыли свои яркие острожные одеяния.»

Преступники вышли из тюрьмы, темная ночь сулила успех их безумно смелому бегству. Они имели в распоряжении пять часов, пока не откроется их бегство, за это время Фукс надеялся быть уже далеко. Больше всего его беспокоила пестрая одежда и кольца на ногах. Он поспешно направился к бассейну, который с портом был соединен каналом. У лестницы, что вела к воде, стояло несколько лодок.

— Чего ты там не видел? — раздраженно спросил Эде.— Ты что, не знаешь, что ворота в стене открыты для лодок только днем?

— Я знаю это, но, если счастье на нашей стороне, мы переберемся через эти ворота, не замочив носа.

Фукс достиг воды. Радостный возглас свидетельствовал, что надежда его оправдалась:

— Отлив! — с облегчением воскликнул он.— Значит, между поверхностью воды в канале и низом ворот образовалось пространство фута в два вышиной, чего вполне достаточно, чтобы мы проскочили в этой плоской лодке.

Рыжий Эде, отдавая должное сообразительности своего товарища, осторожно, чтобы не производить плеска, последовал за ним в лодку.

— Мы чему-нибудь да научились за эти пять лет,— Фукс взялся за весло, подав другое своему напарнику.— Все, оказывается, имеет хорошую сторону, вперед! Ветер благоприятствует нам, так что через час мы будем уже далеко от проклятых стен этого чертова гнезда, где нам пришлось-таки поработать по милости проклятого князя Монте-Веро.

Лодка бесшумно скользила по каналу. Вблизи не было видно ни одного часового; повсюду царила мертвая тишина. Наконец, перед ними предстала высокая стена с крепкими железными воротами, которые отпирались только днем, а ночью постоянно были заперты.

Во время прилива вода здесь бывала так высока, что на несколько футов покрывала створки, а во время отлива образовывала промежуток, которым Фукс и рассчитывал воспользоваться.

— Долой весла! — приказал он глухим голосом.— Ложись на дно лодки.

Они счастливо проплыли под воротами — теперь свобода была близка. Однако находились они теперь на виду у Тулонского порта. Фукс предвидел возможную опасность. Их еще окружали укрепления. С одной стороны, невозможно было бежать, не будучи замеченными из порта, с другой — перед ними находились хорошо укрепленные и охраняемые шканцы.

Войти в город через ворота и пуститься по одной из дорог было также невозможно. Но Фукс знал утомительный, но верный путь через укрепления, и не прошло и часу, как беглецы преодолели и это препятствие.

Теперь доскажем в нескольких словах конец этого отважного предприятия, чтобы скорее вернуться к героям нашего романа.

Преступники выбрали самое гнусное средство для сокрытия своих следов. Еще до рассвета, прежде чем голубой флаг был вывешен на остроге, Фукс и Эде убили на дороге двух путников и, взяв их паспорта и одежду, до того изуродовали им лица, что опознать трупы стало невозможно. Затем они натянули на мертвых свои куртки и панталоны, а сами облеклись в их одежды.

Единственное затруднение составляли еще цепи, но негодяи сумели отделаться и от них и обулись в похищенные у жертв сапоги.

Через три дня беглецы были уже в Париже и там с помощью фальшивых документов стали жить совершенно спокойно. Найденные в окрестностях Тулона трупы, одетые в окровавленную одежду каторжников, принесли в острог и, приняв их за двух беглецов, похоронили без дальнейших расследований.

Судьба несчастных путешественников осталась для их родственников вечной загадкой.

Фукс и Эде нашли пристанище в монастыре кармелитов, поведав о причинах своего продолжительного отсутствия весьма правдоподобно.

В глазах игумена в их пользу гораздо сильнее рассказов говорила ревностная забота графини Понинской, уже давно переселившейся в Париж.

Леона, притворяясь перед преступниками, будто не знает обстоятельств их позорной жизни, думала воспользоваться ими как наиболее послушными орудиями для достижения своих собственных целей. Она всячески поощряла Эде и снабдила его деньгами, чтобы он мог осуществить свою месть князю Монте-Веро. Именно благодаря ее поддержке, Эде похитил дочь князя в тот момент, когда Эбергард нашел, наконец, возможность избавить ее от бедствий и отчаяния.

Мы узнали из разговора черной маски и Мефистофеля в Шато-Руж, что негодяю удалось совершить это злодеяние и отвезти Маргариту в монастырь на улицу Святого Антония. Посмотрим теперь, как это совершилось.