Эбергард окружил трогательной заботой мальчика, столь самоотверженно спасшего ему жизнь и получившего опасные раны. Не только светлые локоны его были совершенно сожжены и он лишился бровей и ресниц, но и ноги были покрыты глубокими ожогами до самых бедер.

В течение нескольких недель Иоганн находился между жизнью и смертью.

Эбергард ничего не жалел, лишь бы только принести ему облегчение. Им были созваны искуснейшие парижские врачи, даже сам Нелатон, лейб-медик Наполеона, употребил все свои усилия, чтобы вылечить не только раны на теле мальчика, но и душу его, потрясенную несчастными событиями.

Но эти несчастия произвели чудо: Иоганн действительно обрел дар речи. Хотя произносимые им слова были невнятны и малопонятны, доктора обещали, что если он останется в живых, то не будет более немым и со временем научится говорить совершенно чисто. Выздоровление шло пока очень медленно, но Эбергард радовался и тому, что оно, по крайней мере, началось.

С тех пор прошел целый год. Иоганн так подробно описал князю наружность двух личностей, устроивших пожар, что Эбергард совершенно точно узнал в них преступников Фукса и Эдуарда.

Князь решил собственноручно их наказать и обезвредить, так как теперь видел, что никакая тюрьма или каторга не могли избавить его от этих опасных союзников Шлеве.

О связи их с Шлеве узнал Сандок, ловкий и усердный шпион князя.

Негр имел обыкновение сообщать Мартину результаты своей часто поразительной ловкости, чтобы вместе с ним обсудить их, прежде чем делать донесения князю.

Исполинского роста кормчий и мускулистый негр стояли однажды вечером в укромном уголке парка, примыкающего к особняку на улице Риволи, полностью к тому времени восстановленному, и как раз были заняты подобными рассуждениями.

Они разговаривали вполголоса, чтобы никто не мог их слышать, и доклад Сандока был, очевидно, очень важен, так как глаза его сверкали, а Лицо подергивалось от возбуждения.

— Кормчий Мартин,— продолжал Сандок по-португальски, чтобы никто не мог его понять,— верь мне, что Фукс и Эдуард хитрее, нежели Мартин и Сандок.

— Ты думаешь, они заметили тебя и узнали?

— Сандок не знает. Сандок видел три дня назад Фукса и Эдуарда в монастыре Святого Антония, а вчера вечером они ушли оттуда.

— Ах, черт возьми, значит, Сандок, ты был неосторожен! Твой проклятый черный цвет повсюду выдает тебя!

— Не чертыхайся, кормчий Мартин. Сандок осторожен, как все негры. Черный цвет не мог его выдать, так как у Сандока есть плащ с высоким воротником.

— И ты говоришь, что видел этих проклятых негодяев у хромого барона?

— Своими глазами. О, Сандок хорошо знает своего масса и врагов своего масса. Если бы это было в Монте-Веро или на другом далеком берегу, где родился Сандок, он взял бы тогда кинжал и тут же наказал бы их!

— Держи эти мысли при себе; от такой помощи здесь тебе может не поздоровиться. Так, значит, все трое шли к Булонскому лесу?

— Они ночью шли во дворец графини; о, Сандок знает этот дворец!

— И тебе удалось их подслушать?

— Я не все слышал, Мартин, только отдельные слова. Фукс осторожен, он говорил очень тихо, но Сандок забегал вперед и пользовался каждым кустом, чтобы спрятаться и дать им пройти мимо себя. Они говорили о монахине и о девушке. Тогда Сандок подумал о красивой дочери масса и слушал дальше; они сказали, что девушка-немка несколько месяцев назад отправлена с монахиней.

— Ты услышал, куда ее отослали?

— За границу… в Испанию…— Негр пожал плечами.— А в какое место — Сандок не понял.

— Так оно и есть; эти четверо объединились, чтобы тайно похитить дочь господина Эбергарда, и им это удалось. Черт возьми… Боже, прости мое прегрешение… Неужели эти негодяи всегда будут победителями и всегда окажутся хитрее нас? Нам надо захватить Фукса, тогда он должен будет во всем признаться!

— Сандок пытался; Сандок следил за ними; когда они вошли во дворец, Сандок побежал за полицией…

.— Почему же полиция не обыскала дворец? Фукс и Эдуард — беглые каторжники и их везде можно захватить.

— Начальник полиции не захотел этого, он говорил, что Сандок дурак, что Сандок ошибся,— как могли каторжники оказаться у графини?

— Каково! Какие у нее связи! Начальник полиции не смеет окружить и обыскать ее дворец! Черт возьми! — проворчал Мартин своим низким голосом.

— Именно так — начальник полиции просто не захотел. Но когда Сандок стал просить и упомянул князя, тогда начальник приказал двум полицейским идти со мной и захватить Фукса и Эдуарда, если они выйдут из дворца.

— Ну и что же?

— Фукс и Эдуард не появились ни ночью, ни днем.

— Глупцы, вы не взяли под наблюдение все выходы? Когда такой хитрый мерзавец, как Фукс, чует недоброе, он не выходит тем же путем, каким вошел.

— О, Сандок наблюдал за двумя дверями.

— Так они исчезли через третью и теперь отыскали себе лисью нору побезопаснее монастыря Святого Антония.

— Сандок знает, что их нет уже в монастыре, но Сандок отыщет их след.

— Это будет трудно, негр.

— Сандок похож на кровожадную собаку, которой белый травит негров. Не сегодня — так завтра, не завтра — так послезавтра Сандок найдет след.

— Главное, что нужно узнать, не дочь ли господина Эбергарда та молодая немка, которую отправили вместе с монахиней, и куда ее увезли,— сказал Мартин.

— Сандок думал об этом и вчера искал случая поговорить с монахом.

— Если бы ты не был черным! Твое лицо каждому бросается в глаза и настораживает.

— Нет, не настораживает, Мартин; когда темно, то не видно, какого цвета у меня лицо.

— Что же сказал тебе монах?

— Монах долго не хотел разговаривать со мной, он был очень осмотрителен, но Сандок поворачивал разговор так и сяк, и монах все-таки проронил несколько слов о двух монахинях.

— О двух монахинях? Кажется, ты напал на ложный след.

— Нет, не ложный, Мартин, а самый настоящий. Чужестранный монах увез несколько месяцев тому назад двух монахинь: одна была беглянка из испанского монастыря, а вторая новенькая и молодая.

— Но как же теперь узнать об их дальнейшей судьбе? Ты думаешь, что монахи любят болтать? Кроме того они, может быть, и сами не знают, кто была эта девушка-немка.

— Мне незачем расспрашивать монахов, я должен поговорить с графиней.

— Ты думаешь, что она примет тебя в своем дворце и выложит все нужные сведения? — Мартин громко рассмеялся.— Тебе, негру, слуге князя Монте-Веро?

— Масса потребует ответа от графини,

— Это все вздор! Господин Эбергард никогда не войдет в ее дворец; но главное в том, что графиня не даст ему никакого ответа.

— Масса принудит ее отвечать.

— В этом я очень сомневаюсь. Господин Эбергард презирает графиню и не станет ни стращать, ни принуждать ее к чему-либо. Другое дело, если бы ты мог привести ему Фукса.

— Сандок слышал от Мартина, что масса может расправиться с графиней и заключить ее в тюрьму.

— Он действительно имеет на это право, потому что графиня во многом виновата перед ним. Но господин Эбергард слишком благородный человек, чтобы пользоваться подобными средствами.

— Это ненужная жалость; для того, чтобы обезвредить графиню, все средства хороши.

— Я согласен с тобой, Сандок, но господин Эбергард думает иначе.

— Но как же ему в таком случае спасти свою несчастную дочь?

— Если бы господин Эбергард даже был уверен, что графине известно ее местопребывание, он не мог бы рассчитывать на ее признание — она наверняка солгала бы.

Сандок призадумался; внезапно лицо его озарилось улыбкой, толстые красные губы открыли ряд белоснежных зубов; в голову ему пришла какая-то счастливая мысль, и он воскликнул:

— О, масса не сможет сказать, что у него плохой шпион! Завтра Сандок все узнает.

— Ты скорчил дьявольски радостную рожу.

— Сандок очень рад, потому что он нашел средство.

— Какое средство, скажи-ка мне?

— Только не сегодня. Мартин не будет больше смеяться над Сандоком; шпион князя исполнит свое дело хорошо.

— Ты задумал что-то очень таинственное. Дай мне хоть какой-нибудь намек, я не выдам тебя.

Негр хитро засмеялся.

— Если масса не найдет, дороги во дворец графини, то ее отыщет Сандок.

— Как, ты хочешь проникнуть в Ангулемский дворец?! Не делай этого, а то, пожалуй, разгневаешь господина Эбергарда.

— Другого способа не существует, Мартин. Масса не узнает, что Сандок был во дворце, а графиня тоже ничего не узнает.

— Разве что так… Ты всегда был необыкновенно ловкий шпион, как и все чернокожие; ты умеешь как-то особенно пригнуться и, подобно угрю, проскользнуть там, где никто из прочих смертных не сможет пробраться; так покажи же свое искусство, негр! Если тебе удастся напасть на след похищенной, весь свой век я буду называть тебя своим братом.

— Мартин и теперь может называть Сандока братом, потому что дочь масса все равно что найдена.

— Черт возьми, у тебя, должно быть, необыкновенная голова, если ты так уверен в своем успехе; но я все-таки прежде должен узнать, как ты провернешь это дельце, и потому ночью займу твое место во дворце.

— Только не выдавай меня, масса ничего не должен знать.

— Ты хочешь сделать сюрприз господину Эбергарду? Что ж, будь по-твоему, все останется шито-крыто. Прощай, Сандок!

Негр дружески поклонился моряку и, пока Мартин, бормоча что-то себе под нос, шел ко дворцу, побежал в людской флигель, где в его комнате находилась ливрея и все его имущество.

Он отворил дверь в маленькую темную комнату и, точно при дневном свете, безошибочно подошел к большому сундуку. Порывшись между бренчавшими стеклянными шарами и прочими ценностями, он вынул сверток и развернул его. Это оказался темный плащ. Надев его, Сандок совершенно скрыл от посторонних глаз свою голубую, вышитую серебром ливрею.

Затем он снял со стены коричневую широкополую шляпу и, повертев ее в руках, нахлобучил на голову, так что большая часть его лица скрылась под тенью полей.

— Сандока никто теперь не узнает,— самодовольно прошептал он.

Выйдя из комнаты, он запер дверь на ключ и, никем не замеченный, выбрался из дворца.

В парке он взглянул на свою тень, образуемую лунным светом, и, удовлетворенный ее очертаниями, быстро и ловко побежал к воротам. Через несколько минут Сандок очутился на улице. С этой частью Парижа он был хорошо знаком и поэтому, ни секунды не задумываясь, направился в сторону Булонского леса.

Быстро скользил он, подобно тени, по улицам, и никто не обращал на него внимания, потому что было еще многолюдно и немало прохожих выглядело так же, как и он: в плащах и шляпах, скрывающих лицо.

Сандок пересекал площади, срезал углы, выбирая кратчайший путь, но все равно достиг предместья, к которому стремился, только по прошествии двух часов.

Стояла дивная летняя ночь. Луна сияла во всем своем великолепии, и хотя люди любовались ею, Сандок имел все основания проклинать ее яркий свет. Но проклятия негра ни к чему не привели, и он, смирившись, продолжал свой путь мимо великолепных вилл, пока не достиг Ангулемского дворца.

Укрывшись за деревьями, он стал прислушиваться и осматривать дворец. Окна его горели множеством огней, зелень парка освещали разноцветные лампы. В этот вечер, как и почти ежедневно, графиня принимала у себя многочисленное избранное общество, и Сандок убедился, что в этот момент как раз шло представление — то самое, как мы знаем, где очаровательные баядерки прельщали своими восхитительными формами и грациозными танцами сластолюбивых мужчин.

Не чувствуя себя в безопасности на своем наблюдательном посту, Сандок направился к воротам, но тут же понял, что появление пешехода там, где останавливаются только изящные дорогие экипажи, непременно вызовет подозрение охраны, которая скрытно наблюдает за воротами. Поэтому Сандок двинулся вдоль решетки ограды к тому месту, где из дворца его нельзя было увидеть, и, убедившись, что улица безлюдна, ловко и проворно перелез через ограду и оказался в парке графини.

Вдали прогуливались влюбленные парочки, но их, к счастью для Сандока, было немного, и это благоприятствовало осуществлению его дерзкого плана.

Никем не замеченный, Сандок укрылся в тени деревьев и, соблюдая все меры предосторожности, подобрался к беседкам и жирандолям. Он слышал, как там и сям в уединенных гротах шептались и смеялись мужчины и женщины, несколько парочек прошли мимо него совсем близко. Но Сандока они не интересовали, его внимание было приковано к террасе, где находился боковой вход во дворец, в эти часы почти всегда открытый,— именно им негр хотел воспользоваться, чтобы проникнуть внутрь.

Подобравшись поближе к террасе, Сандок с удовлетворением отметил, что многие мужчины из числа гостей графини одеты в плащи и носят широкополые шляпы; таким образом, его наряд никому не бросится в глаза. Одного только боялся Сандок: встречи с графиней или бароном, которые хорошо его знали. Но Леона, по всей вероятности, находилась в залах дворца и там с сатанинским наслаждением упивалась своим торжеством.

Дверь с террасы была незаперта и коридор освещен. Негр ступил в него, положив руку на рукоять кинжала, готовый смело встретить любую опасность.

Внутреннее расположение этой части дворца было ему незнакомо, но он надеялся проникнуть через коридор в покои графини. Памятуя, что смелым Бог владеет, Сандок свернул по коридору за угол, увидел перед собой ступени и тотчас поднялся по ним. Коридор верхнего этажа был так же ярко освещен, но, поднявшись на последнюю ступеньку, Сандок вдруг услышал шаги и голоса лакеев, доносившиеся из-за угла; через минуту они заметят его.

Негр невольно прижался спиной к стене, и черное лицо его, затененное широкополой шляпой, приняло свирепое выражение. По обеим сторонам коридора находились двери; он взялся за ручку одной из них — заперто. Он заскрежетал зубами и скользнул ко второй двери. Она подалась, и Сандок оказался в помещении, роскошно убранном, как будуар богатой грешницы. Он быстро прикрыл за собой дверь, в тот же миг мимо по коридору прошли лакеи.

Торжествующая усмешка появилась на лице негра — он понял, что находится в будуаре графини. В дальнем конце комнаты у высокого окна, закрытого тяжелой шторой, он увидел бюро Леоны, где та, без сомнения, хранила свои письма. До них-то и стремился добраться Сандок в надежде, что письма помогут ему узнать местопребывание любимой дочери князя.

Мысль о том, что в любой момент может войти графиня и застать его врасплох, не пугала негра; упоенный удачей, он ничего теперь не страшился.

Толстый ковер совершенно заглушал шаги. Бесшумно ступая, он прошел на середину комнаты и вдруг услышал голоса мужчины и женщины, они разговаривали. По обеим сторонам комнаты висели портьеры; Сандок подошел к одной из них. Приглушенный звук голосов свидетельствовал, что за портьерой скрыта еще одна дверь, отделяющая будуар от соседней комнаты. Надо было действовать быстро и решительно.

Сандок подошел к бюро; в замке его дверец торчал ключ.

Это, на первый взгляд, счастливое обстоятельство вызвало у негра недоумение и глубокое разочарование. Он тотчас же подумал, что такая женщина, как графиня, не оставит ключ а замке, который запирает ее тайны и важные документы. Неужели…

Да, Сандок был прав. Письма, которые его интересовали, значили для графини больше, чем самые дорогие драгоценности.

Тем не менее Сандок подошел к бюро и отворил дверцы. В ящиках находились только золотые цепочки, ожерелья, драгоценные камни и безделушки, но все это были ничего не стоящие предметы в сравнении с тем, что он искал.

Наконец ему попалась шкатулка. Раскрыв ее, он с замиранием сердца увидел различные бумаги, но то были расписки, векселя и прочие денежные документы. Писем нигде не было.

Выражение торжества на лице негра сменилось гневом. Он стал осматривать всю комнату в расчете на то, что графиня прячет свои письма в каком-нибудь тайнике. Вдруг лицо его озарилось надеждой: по тихому, но для его тонкого слуха внятному смеху он понял, что в соседней комнате находится сама Леона и взволнованно разговаривает о чем-то с неким господином.

Сандок аккуратно задвинул все ящики бюро обратно, повернул ключ в замке и подошел к портьере; ему подумалось, что, подслушав разговор Леоны с господином, он сумеет извлечь из этого какую-нибудь пользу, может быть, и немалую. Было опасение, что графиня неожиданно откроет дверь и обнаружит его, но Сандок успокоил себя тем, что услышит, как графиня прощается с господином, и успеет спрятаться. Он приподнял портьеру и приложил ухо к резной двери.

— Между нами совершенно излишни всякие похвалы, барон,— говорила графиня.— Мне кажется, что мы давно и хорошо знаем друг друга. Мы оба уже немолоды, а где нет молодости, мой милый, там теряется всякая прелесть. Нет-нет, надо подумать о других средствах, и я уже нашла их.

— Вы упоминали о каком-то письме, графиня,— сказал собеседник Леоны, и Сандок узнал в нем Шлеве, поверенного графини.— Касается ли оно этих средств, касается ли дочери ненавистного нам человека?

— Во всяком случае, оно касается той особы, которая очень пострадала от ваших ловких распоряжений.

— Я позволил себе лишь вполне невинные советы.

— Вполне невинные? — со смехом переспросила графиня.— Однако же, мой милый, в ближайшее время мы должны получить известие о ее смерти.

— Из Бургосского монастыря?

— Совершенно верно. Благочестивый Жозе пишет мне…

— Вы, конечно, сжигаете эти письма? — прервал ее барон.

— Я так надежно прячу их в моих подушках, что вам нечего беспокоиться.

— Эти письма могут представлять большую ценность кое для кого…

— Итак, Шлеве,— продолжила графиня,— Жозе пишет, что девочка очень больна, и вскоре я должна ожидать известие о ее смерти.

— И ваши прекрасные глаза не прольют по этому поводу ни одной слезинки?

Графиня сделала вид, что не расслышала этого вопроса, и продолжала:

— Этот благочестивый Жозе нравится мне: он столь же точен, сколь и услужлив.

— И я люблю подобных людей, на них можно положиться.

— Я и вам обязана за ваших двух поверенных: на них также можно надеяться.

— Не все им удавалось, но, тем не менее, мы обязаны им многими услугами,— заметил Шлеве.

— Без сомнения; и отдавая должное монаху, я ни в коей мере не хочу принизить заслуги ваших людей.

— Мне кажется, мы до сих пор никак не можем простить им прошлогоднюю неудачу на улице Риволи.

— План вы составили отлично, барон, я и до сих пор чувствую себя обязанной.

— Увы, графиня! Я только в том случае мог бы принять вашу благодарность, если бы враг наш был тогда повержен. Но он принадлежит к стойким натурам — у нас немало этому примеров.

— Настанет и его час, барон! А пока что надо удовольствоваться тем, что мы имеем.

— Только будьте осторожны, моя дорогая: князь повсюду разослал своих шпионов, и между ними, узнал я от Фукса, негр Эбергарда.

— Я не боюсь его!

— Фукс поклялся убить его с тех пор, как тот напал на его след; теперь они оба покинули монастырь, чувствуя там себя в опасности.

— Куда же они перебрались?

Барон назвал адрес и какое-то имя, которых Сандок никак не смог расслышать.

— Фукс уверяет, что третьего дня здесь на дороге он видел негра,— сказал Шлеве,— поэтому я и советую вам быть осторожной.

— Будьте покойны, барон!

— Я знаю, что вы обычно одни в своем будуаре…

— Неужели вы думаете, что негр…

— Я не удивлюсь, если он найдет способ проникнуть во все наши тайны.

— Не беспокойтесь, барон, князь Монте-Веро никогда этого не допустит; я его хорошо знаю.

— Я в этом уверен, но тем не менее считаю своим долгом напомнить вам о такой возможности. Только тогда бываешь действительно осторожен, когда всего боишься. Кстати, как скоро можно дозваться ваших

— Повсюду проведены звонки, и — вы знаете меня, барон,— в моих подушках всегда спрятан маленький револьвер; при случае я сумею им воспользоваться.

— Это успокаивает меня. Я очень, очень забочусь о вашем благополучии.

— Спасибо вам, барон! Нам пора расстаться. Я устала, и вы извините, я пойду в свои покои; вам же рекомендую перед отъездом бросить взгляд на очаровательную Еву.

— Ваша новая прелестница?

— Да, и самая прекрасная из всех,— отвечала графиня.

— Не знаю, как благодарить вас за такую доброту. Желаю, чтобы самый сладкий сон сомкнул ваши веки и чтобы вас посетили самые прекрасные сновидения…

Сандок услышал шелест шелкового платья и, отскочив от двери, спрятался за широкую тяжелую занавесь.

Выбранное им место оказалось удобным во всех отношениях: он мог видеть не только будуар, но и одну сторону спальни, когда графиня войдет туда. Негр затаил дыхание, когда дверь из соседней комнаты отворилась и чья-то рука отдернула портьеру. Это была горничная графини — очень красивая девушка; в левой руке она держала тяжелый золотой канделябр,а правой отвела портьеру, чтобы впустить свою госпожу.

Леона была одета в длинное белое платье с кружевной накидкой; подобно королеве вступила она в будуар, и действительно, ее высокая, статная фигура была исполнена величия; полное холодное лицо все еще было прекрасно, а черные волосы, изящно убранные, подчеркивали аристократическую бледность.

Горничная поставила канделябр на один из мраморных столиков. Из алебастровых чаш, поддерживаемых ангелами, распространялся тонкий аромат, виноградные лозы с резными листьями ниспадали к самому полу.

На столах, возле турецкого дивана, стояли вазы с фруктами; горничная, осветив ярче комнату, налила в кубок золотистое вино — ночной напиток графини. Леона подошла к окну, выходившему прямо в парк; там сейчас царствовала ночная тишина, тогда как внизу, в залах, все еще бушевали оргии. Леона подошла к тому окну, занавес которого скрывал Сандока.

Если бы она сделала еще один шаг, если бы любопытство заставило ее взглянуть на кареты, начинавшие уже разъезжаться, Сандок был бы обнаружен.

Но графиня не подошла ближе к окну, а обратилась к своей горничной:

— Франсуаза, отвори мою спальню.

Девушка заперла двери в соседнюю комнату и коридор и отодвинула портьеру, скрывавшую роскошную спальню. Затем она зажгла лампу у постели графини и снова вернулась в будуар.

Леона опустилась на стул у высокого и широкого зеркала. Сандок наблюдал из засады за каждым ее движением. Осторожной рукой Франсуаза, сняв цветы с головы графини, распустила ее черные волосы; затем она сняла с ее плеч кружевную накидку, и Леона могла любоваться в зеркале своей роскошной белой шеей.

Отдав горничной приказания насчет следующего дня, она встала. Франсуаза расстегнула корсет, он упал, и открылись формы такой необыкновенной красоты, какой Сандок не видел никогда в жизни.

Затем графиня села и, приподняв свое шелковое платье, показала прелестные ножки, облаченные в ажурные шелковые чулки и атласные сапожки. Франсуаза расшнуровала эти сапожки и заменила их маленькими мягкими туфельками; принесла из спальни широкий розовый халат, и графиня, спустив все свои шелковые юбки, закуталась тепло и удобно.

Франсуаза навела порядок и спросила графиню, не прикажет ли она еще чего-нибудь; получив отрицательный ответ, девушка вышла через спальню графини в свою комнату.

Графиня и Сандок остались одни в будуаре.

Леона не подозревала, что за оконной занавесью стоит шпион князя Монте-Веро. Она видела себя на пути к достижению своей цели и торжествовала. Вполне сознавая свое могущество, она с надменной улыбкой, стоя посреди комнаты, разговаривала сама с собой:

— Все вы лежите у моих ног, все вы действуете по моей воле, потому что я умею управлять вами, ничтожными глупцами. Греховные наслаждения, которые вы так любите, делают вас моими рабами, заставляют вас служить мне, унижают вас! И ты, надменный князь, вздумавший противиться мне, и ты попадешь под мою власть! Неужели ты еще не почувствовал моей силы, когда напрасно предлагал все свои богатства, чтобы найти дочь, которую ты по моей милости видел закованную в цепи? Неужели ты не понял, что Леона тебя унизила, отняв у тебя дочь? Ищи же ее! Посылай своих шпионов, гордый князь, презирающий меня. Ты не можешь меня любить, не смеешь погубить, так научись же бояться меня! Ты должен ненавидеть меня, но Леона Понинская не такая женщина, чтобы ответить тебе равнодушием.

Так неужели ты все еще любишь этого смелого, этого необыкновенного человека? Леона, ты здесь одна, наедине с собой, так признайся же: любишь ли ты его после того, как всеми способами старалась унизить и погубить? Или ты даже себе боишься признаться в этом, надменная, властолюбивая женщина? Любишь ли ты его за то, что он — единственный человек, противящийся тебе? Или ненависть и только одна ненависть переполняет твою душу? Как же можешь ты сомневаться? Разве это любовь? Ты должна сквозь землю провалиться от стыда и презрения, если чувствуешь что-нибудь другое, кроме ненависти, непримиримой ненависти!

Как может смешивать любовь с ненавистью тот, кто завербовал к себе его убийц, кто готовит смерть его дочери?

При этих словах лицо Леоны приняло ужасное выражение.

— Но ведь это барон завербовал убийц, а ты лишь дала свое согласие! Барон раздул в тебе ненависть и возбудил гнев против его дочери, а ведь она также и твоя дочь. Но если ты дала свое согласие, если ты могла угрожать девушке кинжалом, разве не ненависть тобой руководила, холодная расчетливая ненависть? И ты еще можешь сомневаться?

Она умирает, все решено! Тебе достанется неизмеримое богатство, которое еще больше умножит твою силу и власть. Она умирает, и он найдет ее только мертвой. Да, раньше этого князь Монте-Веро никак не нападет на ее след. Он изнемог от горя, увидев свою дочь в цепях, теперь он оцепенеет от ужаса, увидев ее холодный труп! И, быть может, это страшное зрелище произведет свое действие и ты достигнешь наконец своей цели — умирая от горя, он все-таки почувствует руку графини Понинской!

Уже полночь… Когда ты думешь о нем, мысли твои становятся подобными высоким буйным волнам, все в тебе кипит и клокочет жаждой мести. Тот, кто исполнен такой ненависти, не может успокоиться и отдохнуть •т нее до тех пор, пока не увидит предмет этой ненависти безжизненным у своих ног. Да, увидеть его труп у своих ног — вот самое страстное желание твоей души. Леона не знает отдыха, она — родная дочь человека, которому поклонялся весь мир, она унаследовала его чувства и жаждет во что бы то ни стало властвовать'

А он, вздумавший тебе противиться, выказывающий тебе жалость, лишь сильнее тебя возмущающую, он должен быть унижен больше всех, сильнее всех должен почувствовать твою власть! Однажды он уже испытал эту власть, но то было лишь приготовление, один только пролог; драма начинается теперь, и первой жертвой будет его дочь!

Сандок старался не упустить ни единого слова из этого пространного монолога, не оставляющего более сомнений в том, что графиня хочет погубить дочь его господина; пришло время узнать князю обо всем, чтобы воспрепятствовать этому чудовищному преступлению. Становилась понятной и роль барона Шлеве — зловещего советчика графини, ловкого руководителя всех козней, дьявольского исчадия, заслуживающего самое ужасное наказание.

Тем временем Леона подошла к стене, противоположной зеркалу, где висела написанная маслом картина, изображавшая испанский пейзаж. Кто бы мог подумать, что это произведение искусства может служить для какой-нибудь иной цели, кроме как пленять взоры своей красотой.

Леона дотронулась до рамы, нажав незаметную пружинку, и открыла тайник, из которого извлекла красивую серебряную шкатулку. Сандок мог признаться себе, что перевернул бы в комнате графини все вверх ногами, но не нашел бы этого тайника. Графиня поставила шкатулку на столик возле постели; затем вернулась в будуар, потушила свечи в канделябрах, вынула из бюро ключ и, сняв с себя халат, вошла в спальню, освещенную лишь розовым светом одной лампы. Затем она легла в постель, и мягкие белые подушки и кружевной пододеяльник скрыли ее роскошные формы, подобно морской пене, облекшей богиню Венеру.

Казалось, она забыла спрятать шкатулку под подушки или же считала ее в безопасности на ночном столике у изголовья. Комната погрузилась в глубокую тишину, и ничто не нарушало покоя, которому графиня хотела предаться.

Было уже поздно, гости разъехались, танцовщицы разошлись по своим комнатам, даже прислуга угомонилась, и ни в коридорах, ни в комнатах нижнего этажа не слышалось ни малейшего шума.

Пока графиня засыпала, Сандок внимательно осматривал постель и все, что ее окружало. Возле шкатулки лежал маленький изящный револьвер, а над самым изголовьем свисал шнур от колокольчика.

Сандок уже решил было, что Леона крепко заснула, как вдруг она, точно предупрежденная каким-то видением, подняла из подушек руку и положила ее на шкатулку. Негр широко раскрыл глаза: он надеялся, что это случайный жест уснувшего человека и что графиня тотчас уберет руку обратно.

Прошло не меньше часа. Сандок ждал со все возрастающим нетерпением, но графиня так и не убрала руки. Оставалось надеяться, что она заснула в таком положении и сон ее крепок. Настало время действовать. Сандок не мог более колебаться, он должен был похитить из-под руки графини дорогое сокровище.

Это было рискованное предприятие, на которое другой человек не отважился бы; но негр говорил себе, что если он теперь не доставит своему господину нужные сведения, то все пропало, они не успеют спасти девушку. Итак, в данном случае неуместны ни колебания, ни сомнения.

Негр вышел из-за занавеса; шаг за шагом, выставив вперед голову, он крался к изголовью кровати. Своей позой он походил в ночной тиши на страшное привидение. Его черное лицо блестело в темноте, а белки вытаращенных глаз придавали ему зловещее выражение. В руке его сверкал острый кинжал. Не собирался ли он убить графиню, чтобы завладеть шкатулкой?

Сандок не был наемником Леоны и барона, он был шпионом князя и пришел сюда не для того, чтобы запятнать руки кровью, а лишь с единственной целью — спасти несчастную дочь своего господина; но если графиня проснется, если она лишит его возможности заполучить эти письма… Что ж, тогда может случиться, что Сандок превратится в дикого зверя… и совершит преступление, которое будет стоить ему жизни.

Но негр не думал об этом, он только знал, что надо торопиться, чтобы воспользоваться благоприятным стечением обстоятельств.

Неслышными шагами переступил он порог спальни.

Сандок всмотрелся в лицо графини: глаза ее были закрыты, грудь равномерно вздымалась — Леона спала крепко. Сандок подошел к столику; то была страшная минута, исполненная великой опасности. Его черная рука коснулась маленького револьвера и осторожно сняла его со стола. Но он не хотел ничего брать с собой, кроме писем, и поэтому положил револьвер под кровать так, чтобы Леона не сразу могла его найти.

Затем он зашел за изголовье и постарался как можно выше достать шнур звонка; следовало быть крайне осторожным, чтобы нечаянным движением не произвести звона в людских комнатах.

Сандоку удалось своим острым кинжалом отрезать этот шнур так высоко, что Леона уже не Смогла бы достать его рукой. Он улыбнулся: приготовления окончены, теперь можно приступить непосредственно к делу.

Возвращаясь обратно к столику, Сандок от нетерпения забыл свою обычную осторожность и нечаянно задел шелковые подушки; они зашуршали, и Леона открыла глаза… Перед ней стоял улыбающийся негр.

Графиня осталась неподвижной, решив, что видит страшный сон.

Она смотрела на него во все глаза, а он, озадаченный этим взглядом, застыл на месте.

Оба врага уставились друг на друга и чувствовали себя как бы прикованными.

Сандок очнулся первым и выхватил шкатулку из-под руки графини. Затем он схватил заключавшиеся в ней письма и, прежде чем Леона успела прийти в себя, прежде чем она могла решиться на что-либо, сунул эти письма в карман и одним прыжком очутился в будуаре.

Только тогда графиня узнала шпиона князя Монте-Веро и протянула руку за револьвером; яростный крик вырвался у нее из груди — револьвер исчез.

Она хотела взяться за звонок, чтобы разбудить слуг и помешать бегству негра из дворца, но не нашла рукой шнура — негр и здесь перехитрил ее.

Сандок в это время уже выходил из будуара. Графиня, исполненная страшного гнева, соскочила с постели, в один миг накинула халат и кинулась вдогонку; она решила во что бы то ни стало помешать бегству шпиона князя. Леона рассчитывала, что он выйдет через главный ход, и, позвав свою горничную, поспешила в коридор.

Вдруг она услыхала торопливые шаги Сандока, спускавшегося по лестнице, ведущей к черному ходу. Крик бешенства сорвался с ее губ: она не подозревала, что Сандок знает о существовании этого хода.

Когда прибежали слуги, негр со своей добычей был уже в парке, перемахнул через ограду и с быстротой стрелы помчался по дороге.

Графиня разослала вдогонку людей по всем направлениям, но поиски оказались тщетными — негр бесследно растворился в ночи.

Было еще темно, когда он вошел в особняк на улице Риволи. Мартин тотчас впустил его в спальню князя, с нетерпением глядевшего на пачку писем в руках негра. Сандок с торжествующим видом потряс ими в воздухе и положил на ковер у кровати князя.

Достаточно было нескольких секунд, чтобы Эбергард узнал содержание писем Жозе. Он соскочил с постели. Теперь недосуг было расспрашивать негра, каким образом раздобыл он эти документы, надо было торопиться, потому что на карту была поставлена человеческая жизнь, более всего на свете драгоценная для князя.

Он тотчас же приказал караулить все ворота Парижа, чтобы никто из посланцев барона или графини не мог раньше его попасть на какую-нибудь из железных дорог. Это была, конечно, задача не из легких, но у князя имелось много верных и решительных слуг, и через несколько минут они уже находились на всех заставах.

Мартин взял на себя главный пост — станцию южной железной дороги, откуда поезд отправлялся только в двенадцать часов дня. Мартин должен был во что бы то ни стало помешать барону заказать экстренный поезд. Верный слуга Эбергарда пришел как раз вовремя, чтобы не дать Леоне воспользоваться этим последним средством.

Он заказал для князя Монте-Веро экстренный поезд, а посланец графини опоздал и получил отказ по той причине, что если пустить еще один экстренный поезд, может произойти крушение.

На рассвете Эбергард, Мартин и Сандок мчались в железнодорожном вагоне к югу — в сторону Бургоса.