Нет, на такую силу любви к Ариане он уже не рассчитывал, ведь ясно отдавал себе отчет в том, что происходит износ: со смертью каждого чувства, каждого незначащего приключения отмирает способность пережить что-то вновь. И представить себе, что может быть по-другому, было просто невозможно. Выходит, теперь ты возместишь все свои потери, да еще с процентами? Вот потому, наверное, ты и держишься за эту любовь так упрямо, ведь вообще-то давно привык расставаться, бросать, выпустив из рук, никогда ни к кому не возвращаться. И заметил уже, что хочешь стереть все следы, которые ведут обратно – к Грете, к детям, к вашему дому и той местности, – так же как отбрасываешь, раздраженно отвергаешь любые вещи, если может осязаемо-реально выявиться их неразрывная связь друг с другом. И с последними остатками чувства к Грете собираешься разделаться, чем быстрее, тем лучше, пусть канут в прошлое, забудутся, как тягостная передряга. Правда, дети, да, дети омрачают своими маленькими, такими древними тенями твое чистое настоящее. На детях и сосредоточатся все воспоминания. В будущем они пусть ищут тебя, и ты не станешь от них прятаться. Он отмахнулся от этих мыслей, – все равно не разберешься, сколько ни ломай голову. Садовые ворота открыты, за ними припаркован старый «бьюик» – неприятность, такая же неизбежная, как шум стрельбы, который уже опять доносился со стороны Старого города.
Открыв дверь, Ариана положила руки ему на плечи и поцеловала в обе щеки. Он сразу заметил, что она раскраснелась – шрам ярко белел и, казалось, стал глубже. По телевизору шла реклама. А в кресле перед телевизором сидел Другой друг, сидел развалясь, широко раскинув ножищи; лишь на секунду выглянул из-за высокой спинки. Защитного цвета рубашка и темно-зеленые брюки, сегодня он их не заправил в сапоги, зато закатал почти до колен. Ариана познакомила их, Другой друг встал, на боку – пистолет в кобуре. На атаку приветливых слов ответил молчанием, но все же посмотрел с интересом, в упор. Ариана, похоже, была смущена, того, другого, представила, просто назвав по имени, а Лашена – обстоятельно: Георг Лашен, журналист из Западной Германии. Они пожали друг другу руки, Лашену стоило немалых усилий не скривиться, удержать на лице благодушную радостную улыбку. Да, вот я какой, – чепуха, на самом деле, конечно, совсем не такой, он переигрывал и от этого самому было противно, невыносимо тягостно, ничего ведь не получалось. Невольно бросил умоляющий взгляд на Ариану, и она, вместо непроницаемого Другого друга, ответила приветливой улыбкой. В довершение всего Лашен сказал: «Nice to met you», на что Ахмед небрежно бросил «о'кей», затем снова уселся в кресло. Он, конечно, далеко не желторотый юнец, каким показался Лашену той ночью. Никаких сомнений – еще недавно, может час назад, они лежали в постели. Но ведь в кухне жарко, духовка зажжена, плита… Возилась там, вот и раскраснелась. Он прошел на кухню. Поймал руку Арианы, сказал, надо срочно поговорить, это очень важно.
– Сегодня? – удивилась она.
– Если можно, сегодня.
– Ну, я не знаю… – Кажется, мысли ее опять были где-то далеко. – Неужели это так важно?
– Тебе ли этого не понять! – прозвучало слишком драматично.
– Сегодня может не получиться. Давай созвонимся завтра и все обсудим.
– Что ж, ладно.
– Или… погоди! Ахмеду ведь придется уйти довольно рано. Вот и поговорим. Правда, придут еще двое, супруги Тальхар. Она немка, работает в нашем посольстве.
– А этот твой друг… У тебя что, все друзья такие вот угрюмые сычи?
– Что значит «все»?
– Извини.
– А сам ты не угрюмый сыч? На свой лад, разумеется.
– Ты спишь с ним.
– Без тебя знаю.
– Почему ты не сказала об этом раньше?
– Раньше он был просто моим приятелем, хорошим знакомым.
– А теперь вдруг стал отцом для твоего ребенка, так, что ли? Или он тебе нужен в качестве, так сказать, защитника твоей чести? Ариана, я не понимаю тебя!
– Чего ты хочешь?
– Тебя хочу, понимаешь, тебя! – Он разволновался. Вытащил из кармана письмо. – Вот, написал жене. Тут все сказано. Что хочу жить с тобой. Вообще все о нас.
– Ах вот что ты, оказывается, выдумал…
– На этих днях будет оказия, чтобы отправить письмо в Германию?
– Нет, никто не едет.
– Все равно. Не имеет значения.
– Успокойся, пожалуйста, а то у меня соус пригорит.
Как же все это для нее важно – кастрюли, деревянная ложка, которой она помешивает соус. А ведь должна бы бросить все это к черту и передник снять, отшвырнуть подальше.
Спросил, как дела у девочки, в ту же минуту с раздражением услышав визгливое музыкальное сопровождение телерекламы. Ариана сказала, девочка уже умеет смеяться. От ее доверительного тона словно обдало теплом. Имя у нее теперь тоже есть – Амне. Ариана спросила, нравится ли имя, и тут же перескочила на другое – язвочки на коже малышки заживают удивительно быстро.
– Знаешь, я так рада, так рада! – Она улыбнулась совершенно свободно.
Он же смотрел на нее огорченно. Из этих рапортов о достигнутых успехах предельно ясно следовало, что он тут лишний. Представилось, как она со своим Ахмедом придумывали имя ребенку, шептались под одеялом.
Ах да! Как же он чуть не забыл о подарке! Ринулся – на цыпочках – в прихожую, вернулся с туфельками. Ариана вытерла руки передником и развернула пакетик.
– Хорошенькие, – сказала она и поставила туфельки на стол. Потом поцеловала его и так долго выражала свою радость, что ему стало страшно неловко. Ну что тут такого удивительного? Разве не понятно – решил принести что-то в подарок, для ребенка, которого в конце концов он «нашел» вместе с Арианой.
– Ты удивительно милый, – сказала она.
– Он собирается жениться на тебе? – спросил он.
– Что за глупости! – Она не знала, как реагировать – рассердиться или вздохнуть: мол, скучно об этом говорить. – Хочешь верь, хочешь – нет, но мне совершенно не нужно, чтобы у вас, у тебя с Ахмедом, началось тут какое-то соперничество.
– Почему бы и нет? – Он снова вытащил из кармана письмо, да зачем? – оно ведь и в первый раз не произвело ни малейшего впечатления. Уткнувшись лбом ей в плечо, он сказал: – Да, ты уже сделала выбор.
– Ничего я не сделала. И вообще с какой стати я должна между кем-то выбирать? По-моему, ты меня не понимаешь. Я хочу жить здесь, в Ливане, с моим ребенком. Вот тебе и весь выбор!
– Да, и хочешь найти подходящего отца для ребенка.
– Допустим. Ну и что? Я и неподходящего могла бы найти. Очень прошу тебя, перестань. Твои упреки меня расстроили. А я не желаю расстраиваться. И не собираюсь я замуж, ни за Ахмеда, ни за тебя.
При этих словах он почувствовал удовлетворение, правда ненадолго, все-таки не давал ему покоя этот вопрос – после уже, когда она попросила уйти из кухни и не мешать ей, а если позвонят в дверь, открыть, ну да, должны прийти супруги Тальхар. И еще попросила все-таки попробовать спокойно поговорить о чем-нибудь с Ахмедом.
– Он кто вообще – палестинец?
– Нет, ливанец.
Может быть, она была правдива, говоря о тебе, подумал он, и солгала о своих намерениях относительно Ахмеда. Почему этот парень не лупит врагов на фронте, что его удерживает здесь – трусость или похоть? Он не сказал больше ни слова, только обескураженно смотрел на Ариану, пока в прихожей не раздался звонок. Тогда вышел из кухни, но Ахмед уже открыл дверь и весело встречал гостей. Ах, значит, они знакомы. Ахмед, оказывается, успел подружиться со знакомыми Арианы. И наверняка они не раз вместе проводили время, наверняка эта семейная пара приглашала их к себе, и она ходила к ним в гости с Ахмедом, не с тобой. Если вдуматься, что ты имеешь против Ахмеда? Ничего. А почему бы Ариане не завести знакомства с арабами, что тут странного? Она же столько лет живет среди арабов. Он представился. Женщина тоненькая, лицо у нее преждевременно постаревшее, измученное заботами. Перво-наперво спросила, где именно он живет в Германии, в ответ он рассказал о «родных краях», выяснилось, что она о них слышала – спросила, эти ли места называют Люнебургской пустошью. У ее мужа, господина Тальхара, левая сторона лица была изуродована – пересадка кожи, после которой остались неровные, зазубренные края и грубые швы. Даже заметны черные точки, оставленные иглой хирурга, жуткая картина, будто под кожей засели чесоточные клещи. Поздоровавшись и немного поговорив с этой парой, он вернулся на кухню и взял у Арианы поднос с аперитивами. Подумал: наверное, она считает, что у него если не вконец ужасный, то тяжелый характер. Обошел всех, предлагая аперитивы.
– Кто бы мог подумать – ведь все мы живы! – сказала госпожа Тальхар.
Ариана обернулась и посмотрела на Лашена, наморщив лоб. Что с ней такое?
– Бригитта и Башир, ее муж, живут в Рас Бейруте, – тоже по-английски пояснила Ариана, – там ничего с тобой не может случиться, если сам не полезешь на рожон.
Все засмеялись, только левая половина лица Башира была неподвижна, жесткая, негнущаяся подушка, кусок мяса. Самому не верится, что ты находишься здесь, подумал он, какое огромное примиряющее неведение встало между тобой и тем, вчерашним, что ты совершил. Вот топчешься тут перед ними, не то прожженный малый, не то смущенный страдалец, и все на тебя глазеют.
– Давайте говорить по-английски, так будет лучше, – предложила Ариана.
Башир поинтересовался, где он живет, какие репортажи пишет, для какой немецкой газеты. Он подробно ответил, добавил также, что поневоле чувствует себя здесь как турист, который осматривает прославленные достопримечательности. Упомянул, что бывает в районах боев.
– Знаю я, кто он, – сказал Ахмед и начал водить пальцем по краю своего бокала.
Пришлось улыбнуться, хотя от испуга дух захватило.
– А ты и не сказал мне, что знаешь, – заметила Ариана. И взяла его под руку; от шока бросило в жар, но теперь знобило от холода. Наверное, еще и побледнел. Он плеснул в бокал мартини, ужасно хотелось поежиться или головой покачать, что ли, потому что мышцы на шее сильно свело. Хотя все продолжали говорить и на него не смотрели, он знал – все ждут от Ахмеда объяснения. И тот скажет: он, Лашен, убил человека своей веры, христианина, и когда же? – когда нашел безопасное укрытие в подвале, среди своих братьев во Христе.
Но Ахмед без всяких комментариев сообщил, что прочитал одну из статей Лашена, ту, в которой автор высказывает свою точку зрения, мол, в безумии и зверствах войны повинны в равной мере обе стороны.
– Нет, совсем не это моя точка зрения, – возразил он. – Я показал, что подлинными поджигателями этой войны являются Жмаель и Шамун.
Он вздохнул с облегчением. Теперь можно продолжать: в Германии его статью резко критиковали за односторонность, что не соответствует действительности. Упрек в односторонности, конечно, возможен, но в данном случае это ложь. Уж конечно, он не может переписывать то, что печатает ООП в своих пропагандистских листках.
– Зачем оправдываетесь? – спросил Ахмед.
– Я не оправдываюсь. Но вы упрекнули меня. Надеюсь, на упрек ответить разрешается?
– Вы немец из ФРГ, поэтому об упреках нет речи.
– Пожалуйста, не ссорьтесь! – вмешалась Ариана. – Давайте сядем за стол. Сейчас я принесу ужин. – Она ушла на кухню.
Бригитта Тальхар из вежливости приняла сторону Лашена:
– Мусульмане, друзы и палестинцы тоже совершали кошмарные убийства.
– С этим я и не спорю, – сказал Ахмед.
– Я еще не упомянул о Дамуре, – сказал Лашен, – и не хочу говорить сейчас об этой акции, но я хочу сказать, я сам был в Дамуре и видел больше того, что могу написать.
– Ваши статьи служат не для развлечения, так что неважно, сколько вы напишете.
Двинуть бы, зажмурившись, по морде этого типа, но нельзя, из-за Арианы, он не может позволить себе хоть чем-то осложнить ей жизнь. Она, кстати, поставила на место Другого друга:
– Ахмед, не будь агрессивным. Вы же не враги и даже не соперники, что прошу вас обоих зарубить себе на носу. Или мое мнение для вас ровно ничего не значит?
Она зажгла свечи, Тальхары уже сидели за столом.
Во время ужина Лашен подумал, что Ахмеда можно, пожалуй, вывести из себя, разозлить, чтобы пустил в дело свой пистолет.
За ужином много говорили о девочке. Ариана приготовила жаркое из ягненка и поставила бутылку бо-жоле. Бригитта Тальхар, видимо, была неплохо осведомлена о делах ребенка, Ахмед тоже – он рассказал, что однажды Амне схватила его за нос и при этом засмеялась. А Лашен чувствовал сильное смущение, если кто-то, говоря об Амне, смотрел на него. Ел без аппетита и обрадовался, когда ужин закончился. Судя по всему, Бригитта и Ахмед в течение целого дня имели, так сказать, свободный допуск к ребенку. А господин Тальхар не приходил посмотреть на девочку, потому что занят выше головы или просто не хотел. Значит, только тебя настоятельно просили не появляться в этом доме, подумал он.
Вскоре нашелся повод для общего веселья – Бригитта Тальхар совершенно серьезно заявила, мол, ей кажется, что у ребенка уже в первые дни появилось большое сходство с Арианой, даже чисто внешнее. Ариана салфеткой вытирала слезы, выступившие от смеха.
– Не смейтесь, не смейтесь! – сказала она. – По-моему, Бригитта в чем-то права. Или вы, чего доброго, и правда считаете, что сходство передается только с кровью? А я вот не сомневаюсь: Амне становится все более похожей на меня. Нет, не подумайте, будто мне этого хочется из тщеславия, просто я думаю, так оно и есть.
Господин Тальхар, пивший только минеральную воду, усмехнулся – Бригитта, должно быть, спьяну городит чепуху. Оказывается, она сказала и еще кое-что – что Амне похожа на Ахмеда, правда, тут же извинилась и взяла свои слова обратно. Вот теперь Ариана не засмеялась, а серьезно и озабоченно взглянула на Лашена.
– Извини, извини! – повторила Бригитта, но таким тоном, будто лишь по настоянию супруга соглашается взять назад свои слова, в которых тем не менее все – чистая правда.
Какое непринужденное и беззаботное настроение у Арианы. Ты ей не нужен. Ей и Ахмед не нужен. Она осталась верна своему умершему мужу. Тот не был борцом по натуре. Впрочем, у Арианы уже нет контактов с ливанскими христианами – с тех самых пор, как Рю Дамас превратилась в демаркационную линию, через которую прохожие переходят с риском для жизни, а водители на всякий случай гонят на предельной скорости. Однажды она рассказала, что несколько раз ездила в Ашрафие за хлебом. И в одной из таких поездок подобрала в Айн Руммане немецкого коллегу, сотрудника посольства, – тот попал под обстрел, и его машина сгорела. Они погрузили вещи немца в машину Арианы, набив ее до отказа, и на бешеной скорости пронеслись через площадь Независимости.
Ахмед рассказал, что даже ливанским христианам больше не присылают из «дружественных зарубежных государств» кровяную плазму. Христиане постоянно просили помочь медикаментами, донорской плазмой и оружием, но все транспортные суда, которые разгружаются в Джунии, привозят только оружие. Разумеется, сказал Ахмед, на медикаментах и кровяной плазме какая нажива? Для немцев из ФРГ тоже, само собой. Он посмотрел на Лашена:
– А вам это известно? Торговцы оружием трудятся на своей ниве с благословения вашего правительства и ваших секретных служб. Политики делают им особые скидки. Вам это известно?
И снова Бригитта Тальхар приняла его сторону: ну почему же только Германия? Все так поступают. Лашен обозлился.
– В чем дело? – сказала Ариана. – Мы же все одинаково хорошо информированы. Войну подкармливают все – Израиль, США, ФРГ, почти все арабские государства. – Она помолчала. – Сирия поддерживает то палестинцев, то фалангистов, жуткая неразбериха. Ни одна сторона не упустила возможности втянуть палестинцев в войну, и это удалось. Ваши, Ахмед, тоже получают оружие через Сайку, а бывает, оружие неожиданно приходит от другой стороны. И у палестинцев есть американское оружие; кто знает, может, они получают его при посредничестве Израиля. Любой расклад возможен, уже бывали самые невероятные ситуации.
Тыльной стороной руки он отер пот со лба. Ничего нового, все это он уже не раз слышал. Интересы не определишь однозначно, как раньше, во времена «правильных» войн. Как же это назвать? Непостижимая и непредсказуемая логика безумия. Ариана все верно сказала. Ахмед ей не ответил. Все занялись кофе и виски. Мысли путаются, кажется, сейчас споткнешься на какой-нибудь и грохнешься. Хватит, хватит, надо подтянуться, надо по-настоящему заинтересоваться разговором.
Ахмед рассказал, что вчера вечером лагерь палестинцев в долине Аль Затар обстреляли танки «Тигров» – милиции Шамуна, их было не меньше десятка. Лашен про себя удивился: почему же он ничего об этом не слышал?
Вскоре после ужина зазвонил телефон, позвали Ахмеда. Затем он надел плащ и попрощался. И теперь уже Лашен твердо посмотрел ему в глаза, без улыбки. Ариана вышла проводить Ахмеда до ворот, господин Тальхар попытался завязать беседу с Лашеном, который смотрел вслед уходившим. Сказал, он лично ничего против христиан не имеет, потому что Ливан в течение долгого времени был процветающей страной и его процветание обеспечивали приверженцы различных религий, все вместе. Но сегодня фалангисты и банды Абу Арза, убийцы, назвавшиеся «Стражами кедров» уничтожают палестинцев. А мировым державам, даже заинтересованным, безразлично, каким образом решается проблема Палестины, Израилю безразлично, США, СССР, Сирии – тоже, и все они так или иначе поддерживают массовое истребление людей, геноцид. What the fascists did to the Jews… exactly.
Лашен не дал себя отвлечь: все мысли растеклись, он смотрел на дверь, даже не притворяясь заинтересованным, пока Ариана не вернулась. Вспомнилось: прощаясь с Ахмедом, она гладила его руку, сжимавшую пистолет.
Хотел броситься за ней, ударить, но даже не встал, все сидел и слушал Тальхара, изредка кивая. Почему, если ты чувствуешь себя таким сильным, не можешь убедить в своей силе Ариану? Что с тобой, куда-то неудержимо уносит, не за что удержаться, нет опоры, ты теряешь власть над собой, волю, ты уже не пытаешься остановить развитие событий, катастрофическое развитие. Правда, страха теперь нет, разве что страх получить окончательный отказ от Арианы. Но и это, в сущности, безразлично, на отказ ты ответишь кривоватой усмешкой, вот и все. Удивительно – ведь испытал ужас (да был ли ужас?) в Дамуре, ярость и возмущение. Как же все это теперь далеко… И наверное, несчастье, которого ты ожидаешь, тоже никакое не несчастье, а начало твоей самостоятельности, холодности, самовластной, не ведающей боли холодности, которая позволит тебе действовать и еще наблюдать, анализировать, писать. В статьях и репортажах уже не будет ни твоих сомнений, ни колебаний, которых сейчас в них так много, – каждый текст будет превосходной фальшивкой. Да ведь не веришь ты в это, не думаешь всерьез, что с тобой может случиться такая перемена. За время этой поездки в Бейрут многое утратил и ничего не приобрел… Он презирал себя сильнее, чем когда-либо в жизни, но абсолютно не желал стать другим. А что там на улицах? Никто за столом и не подумал даже голову поднять, услышав грохот обстрела, и уж тем более – прийти в отчаяние: что творится, то и творится, мы против того, чтобы это творилось. Не убивал он старика мусульманина, но где-то лежит сейчас бездыханное тело, в котором торчит его нож. Да и не его это нож, хотя отлично помнится: ремешок охватывал ногу, ножны прилегали к голени. Все объективно как погода. Безмерная, слишком услужливая приветливость тебе свойственна, ты рад всем и каждому, кому угодно, и за это ничего не ждешь для себя.
– Что ж ты даже не посмотрел на ребенка? – сказала Ариана.
– Верно. Но мне пора.
– Уже?
– Да. Извини.
– Когда опять придешь?
– Когда хочешь.
Он взял пальто, попрощался с супругами Тальхар. Физиономии у тех вытянулись, ну и ладно. Когда ты на пределе, надо быть одному. Отсутствие взаимопонимания с Арианой полное и окончательное, и уже не хочется его устранять. Вокруг фитильков свечей блестел расплавленный воск. Ариана в растерянности застыла с блюдечком каши в руках. Она не попыталась уговорить его остаться. Как много здесь тонкостей, которые мне уже недоступны, подумал он, я их не вижу, я не хочу их видеть. Я теперь сумасшедший и, как только выйду на вольный воздух, сразу буду ранен, легко, а может – насмерть, да какая разница. Я живу как человек, покончивший счеты с жизнью. Но я-то не покончил.
Ариана проводила его до дверей. Было слышно, как тихонько покряхтывает ребенок – Амне. Хотел толкнуть дверь, вместо этого схватил Ариану за плечо. Потом отпустил и медленно сошел по ступенькам, словно надеялся, что окликнет, позовет вернуться. Но он бы уже не вернулся. Каждому из них придется теперь жить со своей долей непонимания. Ну и ладно. Он почувствовал что-то вроде гордости, – потому что сокрушен, потому что допустил, что без него легко обходятся, потому что он простр уходит, уходит от последнего своего приступа любви.