Пятница, 19:40, Рио-де-Жанейро, Бразилия

Неделя выдалась трудная. Луиш Таварес чувствовал, как все сильнее болят ноги. Но он не мог позволить себе вернуться. Надо было подняться выше. Там были люди, к которым он шел.

Все-таки и им перепало немного денег. Хорошо. Улочка, всегда больше походившая на топкую трясину, чем на пешеходную тропу, теперь отливала агатом свежеуложенного асфальта. В убогой хижине, лишенной дверей, детишки сгрудились у маленького телевизора с настоящей антенной. Луиш улыбнулся: все-таки не зря он обивал пороги больших кабинетов. Еще месяц назад никому из здешних жителей и во сне не могло присниться электричество. Однако же вот оно — провели-таки… Хотя, может быть, в этом и нет его заслуги. Просто людям наконец подкинули деньжат, они сбросились и наняли в складчину «подпольного электрика».

Луиш поджал губы. Он, чье призвание было проповедовать законопослушание и отвращение к любым формам воровства, невольно симпатизировал этим «подпольщикам», которые пусть и за мзду, но все же приносили в нищие фавелы минимальные блага цивилизации, без которых здесь жили бы как в доколумбову эпоху. Они воровали у государства электричество, асфальтовые катки, школьные парты и письменные принадлежности… Могли он осуждать их за нарушения закона? Какой пастырь осудит свою паству зато, что она просто хочет выжить в этом жестоком мире, где у одних есть все, а у других — ничего…

Последние десять минут он отчаянно боролся с желанием присесть на пригорке и отдохнуть. Нельзя. Вчера вечером он настолько выбился из сил, что проспал почти до полудня. И до сих пор не мог простить себе этого. Сколько всего он успел бы сделать в утренние часы… Скольким людям успел бы помочь… Тем более что недостатка нуждающихся в фавелах никогда не наблюдалось. Здешняя нищета до сих пор приводила его, привычного ко всему, в ужас. Казалось, с ней ничто не способно справиться. Она была подобна приливной волне, в секунду смывавшей с песчаного пляжа все камни.

Кряхтя и оступаясь, он продолжал карабкаться вверх. Ничего-ничего, немного осталось. Зато сверху ему откроется фантастический вид на город и океан. Он любил вот такими вечерами любоваться окрестностями с высоты холма. И неизменно взгляд его приковывала главная достопримечательность Рио — гигантская статуя Иисуса с раскинутыми руками, будто стремящимися обнять город, защитить его ото всех бед…

Чем выше он поднимался, тем быстрее окружающая его обстановка менялась в худшую сторону. У подножия холма люди жили в домах, которые выглядели именно как дома — со стенами, застекленными окнами, дверьми. Во многих действовал водопровод, в каждый второй был проведен телефон, в каждом третьем имелся телевизор. Ярусом выше жилища выглядели уже гораздо безрадостнее. А сейчас он поднялся туда, где почти ничто не напоминало о том, что он находится в одном из крупнейших мегаполисов мира. Это были даже не лачуги, а какие-то странные приспособления для ночевок. Ни окон, ни дверей, только дыры, через которые нищие обитатели входили и выходили из своих жилищ. Эти «дома» жались один к другому и все вместе напоминали уродливый коралловый нарост, покореженные медведем пчелиные соты, сооруженный пьяным карточный домик… но никак не жилой квартал.

Луиш Таварес приехал сюда двадцать семь лет назад. Сразу по окончании духовной семинарии. Это было нечто вроде «распределения». Молодому священнику необходимо в начале своего пути увидеть мир своими глазами и в первую очередь окормить тех, кто прозябает в нем и, возможно, больше остальных нуждается в помощи и духовном утешении. Но мало кто из служителей церкви посвящал этому всю свою жизнь. Луиш был как раз из этих немногих. Однажды столкнувшись с нищетой, он уже не мог забыть о ней, выбросить ее из головы. Он боролся с ней изо всех сил, хоть и знал, что все его многолетние усилия — лишь капля в море. Здешняя бедность была подобна сорняку. Если вырвать его сегодня, он все равно вырастет завтра. Но если не вырвать, он разрастется так, что убьет жизнь окончательно.

Не раз Луиш впадал в отчаяние, не раз у него опускались руки. Но всегда, переборов себя, он принимался за дело с удвоенной энергией. Нет, это был вовсе не сизифов труд. В лачугах на вершине этого холма ютилось около десяти тысяч человек, каждый из которых был создан по образу и подобию Божьему и имел право на кусок хлеба днем и кров ночью. Даже если несколько человек поедят как люди, даже если одному ребенку он вовремя принесет лекарство, даже если одна старуха сможет переночевать под настоящим одеялом — значит, все его усилия будут не напрасны.

Луишу было немного стыдно, что как раз сейчас он пришел сюда не за тем, чтобы подать руку помощи очередному нуждающемуся. У него была другая цель — впрочем, не менее достойная: он собирал данные для доклада, который собирался подать в один из правительственных департаментов, где его в кои-то веки согласились выслушать.

То, что его попросили представить эти данные, было большой удачей. Девять месяцев Луиш обивал пороги госучреждений, добиваясь рассмотрения бедственной ситуации, сложившейся в этом районе фавел. Не будь Луиша, чиновники никогда даже не вспомнили бы о существовании этих несчастных бедняков. Сюда десятилетиями не наведывались с правительственными инспекциями. Здесь даже не было полиции. Если местным жителям что-то требовалось — например больница или детская площадка, — им приходилось самим изыскивать средства на их строительство или спускаться вниз и ползать на коленях перед богатыми господами. Но даже это часто не помогало.

Луиш стал для фавел истинным спасителем. Сегодня он добивался приема у муниципального чиновника, назавтра ходатайствовал за свою паству на попечительском совете какого-нибудь благотворительного фонда. Он просил, умолял, требовал и никогда не сдавался. Он показывал людям фотографии женщин, которые с младенцами на руках вынуждены были чуть не вброд переходить улицы, напоминавшие больше сточные канавы. Он совал им под нос снимки детей, которые питались на помойках. Он взывал к совести и стыду тех, кто не думал о хлебе насущном. Часто Луиш тыкал крючковатым пальцем в сторону соседнего Лагоа — одного из самых респектабельных кварталов во всей Латинской Америке. А в следующую минуту кивал в сторону фавел Санта-Марты, где дети за неделю съедали меньше, чем одна болонка из Лагоа за день.

Сегодня он собирал «свидетельства очевидцев», беседуя с представителями местной общины. Пусть они скажут, зачем им нужна больница, зачем им нужны лекарства, почему необходимо огородить детскую площадку. Пусть скажут, как будут учиться их дети, если поблизости нет ни одной школы. Луиш записывал все разговоры на видеокамеру: он намеревался подкрепить свой доклад любительским документальным фильмом.

Наконец он добрался до нужной ему хижины. Разумеется, здесь не висели таблички с названиями улиц и номерами домов — зачем, если тут не было ни собственно улиц, ни домов?

Луиш переступил порог и столкнулся с несколькими парнями. А куда же запропастилась донья Зезинья?..

— Мне подождать? — спросил он у одного из юношей. Те не ответили. — Это ваш дом, ребята? — обратился он к другому, который вдруг стал медленно заходить ему за спину. — Что здесь происходит?

Словно в ответ на его вопрос паренек достал из-за пазухи пистолет. Слишком тяжелый и громоздкий для его руки. Луиш невольно улыбнулся, но в следующее мгновение дуло пистолета уперлось ему в грудь.

— Постой! — успел крикнуть он, но было уже поздно.

Раздался выстрел, пуля вошла Луишу в сердце, и оно перестало биться. На лице пастора застыло выражение изумления, но отнюдь не страха. Страшно стало его убийцам. Они торопливо завернули тело старика в одеяло, как им и было приказано, и бегом бросились из хижины. Заказчик ждал их неподалеку. Узнав, что дело сделано, он расплатился с ними. Подростки жадно выхватили деньги и мгновенно растворились в сумерках.

Они уже не слышали, как он поблагодарил их за то, что они совершили «Божье дело».