Пятница, 22:05, Краун-Хайтс, Бруклин

— Мы оба совершили ошибку. Ваша ошибка заключается в том, что вы солгали мне, и не однажды. Вы лгали даже тогда, когда над вашей жизнью нависла непосредственная угроза. Впрочем, теперь, зная все обстоятельства, я могу понять это упрямство и даже нахожу ваше поведение достойным уважения…

Уилл едва различал его слова, так как в ушах оглушительно стучала кровь. Он был охвачен ужасом. Большим, чем в той сточной канаве, в которой его едва не утопили. Ребе расколол его. Что-то найденное в бумажнике выдало Уилла… Наверняка это был какой-нибудь дурацкий чек или членская карточка клуба «Блокбастер», о котором он не вспоминал уже несколько лет…

Теперь ребе знал, с кем имеет дело. И одному только Богу было известно, чем это грозило Уиллу.

— Вы пришли сюда за своей женой, не так ли?

— Да, — еле слышно отозвался Уилл.

— Я хорошо могу понять вас и даже признаюсь, что поступил бы точно так же, окажись я на вашем месте. Моше Менахем и Цви Йегуда наверняка согласятся со мной… — Теперь у обоих палачей были имена. — Первейший долг каждого мужчины состоит в том, чтобы охранять и защищать покой своего семейства. Это заложено в природе человека…

Не имея возможности видеть лицо собеседника, Уилл просто поднял тяжелый взгляд на книжный шкаф.

— Однако в нашем случае… боюсь, вам придется отступить от этих правил. Я уважаю ваше героическое стремление вернуть жену, но не могу его поддержать. Просто не могу.

— Значит, вы признаете, что похитили ее?

— Я ни в чем не собираюсь вам признаваться. И ничего не стану отрицать. У нас с вами будет совсем другой разговор, мистер Монро. Уилл… Я просто хочу, чтобы вы меня понимали буквально и исполняли то, что я говорю. В нашем случае вам придется забыть о своем долге мужа.

— В каком это нашем случае? С какой стати я должен делать то, что вы говорите?

— Клянусь, я был бы счастлив рассказать вам больше, Уилл. Но не могу.

Уилл уже понял, что непосредственная опасность, похоже, миновала. И он уловил в голосе ребе новые нотки. В нем уже не было угрозы. Скорее печаль и даже сочувствие. Сочувствие?.. Уилл слышал в его голосе явные нотки сочувствия и отказывался этому верить. Ребе показал себя палачом. Безжалостным и непреклонным. Может, это проявление так называемого стокгольмского синдрома — странной привязанности, которую заложники в какой-то момент начинают испытывать к тем, кто держит их на мушке? Да-да, не иначе… Сначала смуглый израильтянин, собиравшийся его утопить, показался Уиллу добрым поводырем. Теперь вот этот инквизитор, к которому он уже почти не испытывает ненависти… Очевидно, это была спонтанная реакция организма на только что перенесенный стресс. Это надо же… Он испытывал чуть ли не благодарность к ребе за то, что тот прекратил пытки…

Уилл решил не доверять своим чувствам и все же против желания отметил искреннюю печаль и сочувствие в голосе ребе.

— Скажите только то, что я имею право знать. Каково самочувствие моей жены? Она… жива?

Последнее слово далось ему с невероятным трудом. Он еле выдавил его из себя.

— Да, вы имеете право знать это, Уилл. Она жива, и с ней ничего не случится, если вы не будете совершать опрометчивых поступков. В особенности, если вы не решите подключить к расследованию полицию. Это будет роковой ошибкой с вашей стороны. После этого я уже ни за что поручиться не смогу.

— Объясните, чего вы хотели добиться этим похищением. Что она вам сделала? Почему вы ее не отпускаете?

Уилл презирал себя за то, что в его тоне слышалась явная мольба.

— Она не сделала нам ничего дурного, но мы не можем ее отпустить. Мне очень жаль, что я не могу объяснить вам все так, чтобы вы поняли. Я знаю, как мучительно неведение, но я не вправе… избавить вас от него.

Кровь внезапно прилила к лицу Уилла, вены на его шее вздулись.

— Вы знаете?! Нет, вы ни черта не знаете! У вас не похищали жену! Вам не завязывали глаза, и вас не топили в вонючей луже! Вам не угрожали смертью и не заламывали руки к затылку! Поэтому не смейте говорить мне, что вы все знаете и все понимаете! Не смейте!

Цви Йегуда и Моше Менахем даже подались назад, пораженные столь внезапной вспышкой ярости Уилла. Но это им она показалась внезапной. На самом деле ярость зародилась в его сердце в тот момент, когда он прочитал первое сообщение от похитителей. Она уже клокотала внутри его, когда он добрался до Краун-Хайтса. Сейчас же просто выплеснулась наружу.

— Вы сами сказали, что пришло время поговорить по душам! Вот и ответьте мне на простой вопрос: что здесь вообще происходит?!

Уилла уже выпустил пар.

— Я не могу вам ответить. — Голос ребе был все так же спокоен. — Скажу лишь, что это находится за пределами вашего понимания.

— Не смешите меня. Бет — обычный человек. Врач. Ее профессия — разговаривать с молчунами и вправлять мозги девчонкам, которые истязают себя голоданием. Что такого может быть связано с моей женой, что находилось бы за пределами моего понимания? Знаете что я вам скажу, уважаемый? Вы лжете!

— Я говорю правду. Судьба вашей жены зависит от того, что неизмеримо важнее ее жизни. И вашей. И моей, кстати, тоже. Это очень… древняя история. Никто и предположить не мог, что она оживет теперь и примет такой оборот. Никто! Это не было записано ни в одном из наших священных текстов. Во всяком случае, в тех, которые есть в нашем распоряжении. Мы не знали, чем встретить это… как к этому подготовиться. Но мы не оставляем попыток найти ответы, которые нам помогут, Уилл.

Уилл не понимал, что ему пытался втолковать этот мрачный человек. В какой-то момент он даже подумал, что очутился в эпицентре массового помешательства. В пользу этой догадки, кстати, говорило совершенно невменяемое поведение хасидов в синагоге, которое ему довелось наблюдать своими глазами. Кстати, сколько прошло времени? Час, два?..

Разве могут нормальные люди всерьез обожествлять человека, живущего среди них? Считать его мессией? Такие случаи описаны в истории. Это классический пример коллективного безумия. И главный безумец — этот самодеятельный божок!

— Где я оказался? В сумасшедшем доме?

— Ценю ваш юмор. Повторюсь: говорить о том, о чем вы хотите говорить, мы не будем. Ставки слишком высоки. Нам необходимо срочно исправить ситуацию, мистер Монро. Для вас это означает, что ждать и терпеть придется недолго. Какой сегодня день? Шаббат шува? У нас всего четыре дня в запасе. Я не могу рисковать.

— О каких ставках вы говорите?

— Вы продолжаете задавать вопросы, мистер Монро, хотя к этой минуте уже должны были бы понять, что ответов не будет. И потом… вы все равно мне не поверили бы.

— Вот тут вы правы. Нелегко верить человеку, который минуту назад тебя едва не утопил.

— Понимаю вашу обиду. Наступит день — и я надеюсь, что очень скоро, — когда и вы поймете меня. Все прояснится, даю вам слово. Да, я опасался, что вы работаете на федеральное правительство. Я должен был это проверить. А когда убедился, что это не так, стал опасаться, что вы исполняете волю тех, кто гораздо страшнее федералов.

— А почему, позвольте узнать, вы боитесь властей? И если уж на то пошло, что может быть страшнее властей? Чем вы тут вообще занимаетесь?

— Что бы я ни говорил вам, вы упрямо продолжаете меня расспрашивать. Сразу видно, что вы журналист, Уилл. Кстати, думаю, вы и у нас прижились бы. Тора как раз учит задавать правильные вопросы. Но, как я уже сказал, ответов сегодня вы не получите. Полагаю, будет лучше, если мы сейчас с вами расстанемся.

— Расстанемся? Вы это серьезно? Вы хотите, чтобы я просто вот так взял и ушел? И жил дальше, как будто ничего не произошло?

— Именно так. На прощание я хотел бы дать вам нечто вроде напутствия. Причина всего случившегося серьезна настолько, что вам даже не дано это вообразить. На весах лежит все то, во что вы верите, во что мы все верим. Сама жизнь. Ставки высоки, как никогда. Это во-первых. Во-вторых, с вашей женой ничего не случится до тех пор, пока вы будете удерживаться от опрометчивых поступков. Я прошу, я умоляю вас набраться терпения. Не ради вас, а ради всех нас. Вы любите вашу жену, вы одержимы желанием защитить ее. Так знайте же, что лучший способ доказать вашу любовь и лучший способ защитить ее — потерпеть. Немного потерпеть и ничего не предпринимать. Скажу прямо: держитесь от всего этого подальше. В противном случае я ничего не гарантирую. И в-третьих… Вам кажется, что все это свалилось на вас нежданно и незаслуженно? Возможно. Но возможно и то, что это не случайность, а закономерность, которую мы с вами не в силах постичь. Я прошу вас верить мне, но ничего не объясняю. Не знаю, Уилл, верующий вы человек или нет, но это главный принцип веры — мы верим в Бога, хотя знаем, что пути его неисповедимы. Мы исполняем обряды, которые со стороны могут кому-то показаться лишенными смысла. Мы веруем. Вера требует сил. Вера требует жертв. Вера часто не предлагает объяснений. Я призываю вас верить.

— Во что?

— В то, что я и мои люди… все мы печемся только о благе.

— Творя добро, вы считаете себя вправе топить ни в чем не повинного человека в ледяной воде?

— Когда ставки столь высоки, да, мы считаем себя вправе. Наша миссия — спасение. Ради достижения этой цели все средства хороши. Пикуах нефеш. А теперь прощайте. Моше вернет ваши вещи. Удачи, Уилл. Молитесь о спасении и верьте в лучшее.

Уилл услышал за спиной шелест одежды. Ребе, очевидно, поднялся со своего стула и направился к двери. Но ему не дали выйти. В комнату кто-то вбежал и что-то громко зашептал — очевидно, его слова предназначались только ребе. Как ни вслушивался Уилл, единственное, что ему удалось понять, так это то, что вошедший говорил не по-английски. Язык чем-то напоминал немецкий, в нем было очень много шипящих звуков… Идиш?

Наконец приглушенный разговор закончился. За спиной Уилла возникла пустота. Очевидно, ребе вышел. Уилл поднял глаза и вдруг обнаружил перед собой рыжебородого Моше Менахема, который протягивал ему его рюкзачок и выглядел весьма смущенным.

— Прошу прощения за то, что было… там… — Он неопределенно кивнул.

Уилл забрал рюкзачок и устроил ему беглый осмотр. Блокнот на месте, телефон на месте, карманный компьютер на месте… Он наткнулся на бумажник и раскрыл его, пытаясь понять, что же его все-таки выдало. Несколько чеков, чья-то старая визитка, почтовые марки… Ага, теперь ясно. В одном из отделений лежала фотокарточка Бет.

Горькая улыбка тронула его губы. Его выдала собственная жена. Бет подарила ему эту фотографию через месяц после того, как они познакомились. Было лето… Все выходные они проводили в прогулочной лодке в Саг-Харборе. Увидев на пляже будку фотографа, Бет не смогла устоять.

Уилл перевернул снимок и прочитал на оборотной стороне: «Я люблю тебя, Уилл Монро!»

В глазах его блеснули предательские слезы, в носу защипало. Он торопливо оглянулся, и взгляд его упал на новое лицо. Очевидно, это был тот человек, который вбежал в комнату пару минуту назад, чтобы о чем-то предупредить ребе. Круглое свежее лицо, румяные щеки, небольшая аккуратная бородка. Этакий веселый толстячок из мультфильма… И совсем юный, немногим старше двадцати…

— Пойдемте, я покажу вам выход.

Уилл повернулся и наконец увидел стул, на котором сидел ребе. Самый обычный стул, никакой не трон… Рядом с ним — низенькая кафедра, как в школьном классе. А на ней Уилл вдруг увидел то, что заставило его вздрогнуть.

Это был номер «Нью-Йорк таймс», раскрытый как раз на той странице, где был размещен материал Уилла о жизни и смерти Пэта Бакстера. Очевидно, именно эту газету толстяк показал ребе. И, похоже, сказал ему что-то вроде: «Этот парень работает на „Нью-Йорк таймс“. Он не успокоится, пока не добьется своего. Его нельзя отпускать, это слишком рискованно!»

Уилл по-прежнему держал в руке чистую сухую рубашку, которую до сих пор не надел. Ему было противно переодеваться на глазах у тех, кто его едва не убил. Хватит с него на сегодня унижений.

Они вышли на улицу неподалеку от шуля. В синагогу по-прежнему входили хасиды. Уилл посмотрел на часы — двадцать минут одиннадцатого. А он думал, что прошли как минимум сутки.

— Приношу вам искренние извинения…

«Ах извинения? Лучше прибереги их для суда, куда вас всех потащат на веревке. Я буду не я, если не упеку вас за решетку за нападение и попытку убийства!»

— Я больше оценил бы объяснение, — сказал он вслух.

— Я не могу вам ничего объяснить. Впрочем… хочу дать один совет. — Он торопливо огляделся по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли их кто. — Меня зовут Юзеф Ицхак. Я несу учение ребе во внешний мир. Я могу понять ваше нынешнее состояние и хочу помочь.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Если вы хотите разобраться в том, что происходит, подумайте о своей работе.

— Не понимаю…

— Потом поймете. Думайте о своей работе. Прощайте.