Воскресенье, 20:46, Краун-Хайтс, Бруклин

Итак, что он хотел, то и получил. Ему было мучительно интересно узнать, почему погибают все эти люди. И теперь ему предложили убедительное объяснение — они погибают из-за того, что вольно или невольно оказались частью фантастической, бредовой, квазитеологической легенды.

Осознание этого поразило Уилла до глубины души, С каким зверством, с какой почти бесчеловечной жестокостью были убиты эти люди — особенно Говард Макрей, — и все во имя сумасшедшей идеи, которая привела бы в восторг любого профессора психиатрической клиники для буйнопомешанных.

Неужели кто-то действительно верил в весь этот бред? Неужели кто-то был абсолютно убежден в том, что именно тридцать шесть человек держат в своих руках судьбы всего мира?

Уилл получил образование в Оксфорде, где его научили здоровому скептицизму. Но чтобы высмеять теорию о цадиках, вовсе не нужно быть скептиком. Достаточно просто считать себя нормальным, разумным человеком, который живет в нормальном, разумном мире конца двадцатого столетия.

И все-таки факты говорили о том, что такие «верующие» существуют. И вера их была настолько сильна, что послала на поиски тех самых праведников и заставила убивать. И какая разница, сумасшедшие это люди или здравомыслящие, если дела их говорят сами за себя — Макрей убит, Бакстер убит, Самак убит, Кертис убит.

И все же… Вот этот седобородый старик, до потолка обложившийся учеными книгами… Тиша с ее неподдельным уважением к этому старику… Они-то не сумасшедшие. И при этом исповедуют религию, которая существовала еще со времен Содома и дожила до сегодняшних дней. Предания о тридцатишести цадиках передавались у иудеев из поколения в поколение, через века и страны. Иудеи верили этим преданиям и когда жили в Вавилоне, и когда жили в Европе… Даже перебравшись в Нью-Йорк, они не перестали в это верить. И кто — иудеи! Из многочисленных разговоров с Тишей и из книг Уилл отлично знал, что иудаизм — весьма прагматичная религия. Иудеи не верят в дождь из лягушек и в безногих калек, которые отбрасывают костыли и пускаются в пляс. Но раз предание о тридцати шести является частью их религии, значит, в этом что-то есть…

Макрей, Бакстер, Самак и Кертис идеально подходили под описание, которое дал истинным праведникам рабби Мандельбаум. Все четверо совершили деяния, исполненные высшего благородства. Никто из них не афишировал свою деятельность, а как минимум Бакстер и Кертис тщательно скрывали. Они не искали себе земной славы, как и гласила легенда. При этом Макрей, Бакстер, да и Кертис обзавелись, мягко говоря, не самой лучшей репутацией. Сутенер, боевик и продажный политик — куда уж хуже!

Что же оставалось Уиллу? Разве что и самому поверить в существование цадиков и их великое предназначение. До сих пор все свалившиеся на него загадки интересовали его не сами по себе, а исключительно в связи с похищением жены. Уилл хотел разобраться в них не из любопытства, а для того, чтобы вернуть Бет. Но последние слова рабби Мандельбаума поневоле заставили его всерьез задуматься: если на цадиках держится мир, а их планомерно отстреливают, это что же значит? Это даже не преступление, а нечто более страшное… Как ни крути, а это выглядит как действия, направленные на приближение конца света.

Ему вспомнились слова рабби Фрейлиха: «Я понимаю, как вы боитесь за вашу супругу, мистер Монро. Но на кону сейчас судьба всего этого мира. И я переживаю за него, возможно, даже сильнее, чем вы переживаете за Бет».

Тридцать шесть. Всего тридцать шесть праведников, раскиданных по огромной планете, население которой превышает семь миллиардов человек, и это только по официальным подсчетам. Четверых уже убили. Где остальные? Может быть, тоже мертвы? Может быть, их в это самое время убивают? А до кого-то, может быть, еще не добрались?..

Он снова вспомнил разговор с рабби Фрейлихом: «Это древняя история. Никто и предположить не мог, что она оживет теперь и примет такой оборот. Никто! Это не было записано ни в одном из наших священных текстов. Во всяком случае, в тех, которые есть в нашем распоряжении. Мы не знали, чем встретить это… как к этому подготовиться».

Теперь он понимал, что это была за древняя история и чего так боялись хасиды в Краун-Хайтсе.

И таинственный отправитель тоже был в курсе. Уилл, очнувшись от своих мыслей, скользнул взглядом по тихо переговаривающимся рабби и Тише, полез в карман за телефоном и вновь вызвал на экран последнее сообщение:

Две цифры… Так оно все выходит, что речь идет о тройке и шестерке. Поставишь их рядом — получаешь тридцать шесть, перемножаешь — восемнадцать. А ставка во всей этой нехитрой математике тоже угадывается легко: «Не станет нас — не станет никого».

Уилл чувствовал, как мозг у него буквально закипает. Ему до смерти хотелось вынуть свой блокнот, открыть его на чистой странице и начать скрупулезно и по порядку заносить туда всю новую информацию, чтобы проанализировать ее спокойно, на холодную голову. Но еще больше ему хотелось задать несколько дополнительных вопросов.

— А вот эти тридцать шесть праведников… Предполагается ведь, что все они иудеи?

— Среди хасидов действительно принято считать, что речь идет об иудеях. Ведь учение о цадиках зародилось именно у иудейских мудрецов. Они просто не знали тогда никаких других народов. Иудея была для них всем существующим миром. Впрочем, позже взгляды на цадиков претерпели серьезную эволюцию. И сейчас еще есть те, кто убеждён, что это иудеи. И все же больше тех, кто говорит, что лишь часть цадиков являются иудеями, а остальные вышли из других народов. Я же скажу вам честно — не знаю. Не исключено, что все цадики — иудеи. Не исключено также, что среди цадиков нет ни одного иудея.

— Но это всегда мужчины?

— О да! На сей счет разногласий нет. Все цадики — строго мужского пола.

Тиша сумела верно истолковать обращенный на нее беспомощный взгляд Уилла: «Тогда какого черта им понадобилась моя Бет?!»

Уилл был разочарован. Все, что говорил Мандельбаум, Уилл пытался примерить к конкретной ситуации с похищением жены. Да, еще до визита сюда он сам догадался о том, что между убиенными Макреем и Бакстером существовала какая-то тайная связь. Но он ума не мог приложить, с какого боку тут была замешана Бет! Теория о тридцати шести избранных праведниках выглядела сумасбродной, бредовой, высосанной из пальца, но по крайней мере она давала ответы на большинство вопросов. В какой-то момент Уилл даже подумал, что хасиды и его жену посчитали одной из тридцати шести и похитили, чтобы уберечь от убийц. А теперь вот выясняется, что она при всем желании не могла стать цадиком, ибо была женщиной. Осознание этого факта породило у Уилла два никак не связанных друг с другом чувства — разочарование и вернувшееся непонимание происходящего.

Справившись с собой, он наконец задал следующий вопрос:

— Кому это могло понадобиться? Я имею в виду — приближать конец света?

— Только тем, кто служит ситра ахра.

— Простите?

— Ах да, я все забываю… Ситра ахра в буквальном переводе означает «другая сторона». В каббале этот термин употребляется в тех случаях, когда возникает нужда как-то поименовать силы зла. А последние, к нашему горчайшему сожалению, присутствуют среди нас повсеместно.

— Это дьявол, что ли?

— Как раз нет, ситра ахра — это не внешняя сила, на которую можно при случае свалить вину за все наши неудачи и беды. Ситра ахра черпает силу из деяний человеческих. Это не Люцифер, мистер Монро, а мы сами.

— Все?

— Все, в той или иной степени.

— Н-не понимаю… Зачем людям, многие из которых веруют в Бога, порождать на свет силу, способную убивать самых лучших, самых праведных из нас?

— У меня нет ответа на этот вопрос. Мы, евреи, говорим: «Если спасешь человека — спасешь человечество». Эта поговорка действует и наоборот. Для нас убийство — тягчайший грех, худшее из преступлений. А если речь идет об убийстве цадика — это вызов Всевышнему, никак не меньше. А чтобы убить всех цадиков… У меня даже в голове не укладывается, как кто-то мог решиться на это и какими мотивами он мог руководствоваться.

— А если все же задуматься над возможными мотивами?

— Ну… может быть, кто-то тем самым хочет просто проверить, насколько правдиво пророчество о цадиках и их роли в мире. Кто-то хочет лишить мир опоры и посмотреть, что из этого получится. Действительно ли мир рухнет, как и предсказывает легенда, или нет.

— А мы можем предположить, что есть некто, кто свято верит в справедливость пророчества и намерен организовать нам светопреставление?

Вопрос повис в воздухе. А Уиллу вдруг пришло в голову, что для человека, занятого разговором на подобные темы, рабби Мандельбаум держался более чем хладнокровно — все так же спокойно сидел на своем стуле, листал книги, размеренно кивал. Словно они вели какой-то научный диспут.

— Вы знаете, что я вам скажу? — хриплым голосом наконец проговорил старик. — Никому и никогда не удавалось уничтожить всех цадиков. Но одной простой причине — никому и никогда не дано было вычислить их всех. Блестящая маскировка — вот оружие цадика.

Уилл вдруг поймал себя на мысли, что ему это ни разу не приходило в голову. Тридцать шесть человек… разбросаны по миру… никак не связаны между собой… никак не афишируют свою миссию… Действительно, каким образом убийце удалось отыскать Макрея и Бакстера?

— Цадик таится от всех и иногда даже от самого себя, — продолжал Мандельбаум. — Человек может жить себе поживать и даже не догадываться о том, что он избранный. А если даже сам цадик себя не знает, кому под силу узнать его?

— Неужели им вообще не ведется учет? Неужели нет никаких тайных списков?

Старик усмехнулся:

— Нет, мистер Монро, нет никаких тайных списков. Това Шайя, будь любезна, передай мне книгу великого ребе Юзефа Ицхака.

Уилл вздрогнул при звуке этого имени. Тиша скосила на него глаза и шепнула:

— Спокойно. Это предыдущий великий ребе. Он умер полвека назад. А нашего Юзефа просто назвали в его честь, когда он появился на свет.

— Итак… — проговорил старик, листая поданную ему книгу. — Это можно считать автобиографическими записками великого ребе. Но здесь он уделяет большое внимание концепции цадиков и утверждает, что им присущи некоторые черты классического тайного общества. Великий ребе пишет, что все избранные, которые живут в разных городах и странах, говорят на разных языках и выполняют разную работу, в какой-то степени являются духовными источниками хасидизма как учения…

Старик вдруг прикрыл глаза и задумался, припоминая что-то важное. Уилл не спускал с него напряженного взгляда.

— В восемнадцатом веке жил на свете великий ребе Лейб Шорес. Поговаривали, что он поддерживал тайную связь с избранными и даже обеспечивал их охрану и благосостояние. То же самое говорят и про Баала Шем-Това, основателя хасидизма. — Его глаза открылись. — Но это все, так сказать, редчайшие исключения из правила, которое гласит: цадик есть тайный праведник и остается тайным для всех. Еще в юности я читал какую-то книгу, где говорилось, что в разное время и разными людьми предпринимались попытки найти хоть одного цадика… Безуспешные, конечно. Многие мудрецы гадали, что будет, если вдруг два цадика — совершенно случайно, естественно, — наткнутся друг на друга. Вероятность такого события ничтожно мала, но принято считать, что двое избранных не смогут пройти друг мимо друга, ничего не заметив. Предполагается, что цадик обязательно узнает своего собрата. — На губах старика вновь заиграла лукавая улыбка. — Но что-то я ни разу не слыхал о том, что два цадика действительно встретились и решили отметить это веселой пирушкой! — Улыбка исчезла так же внезапно, как и появилась. — Повторяю, мистер Монро, отыскать на земле цадика практически невозможно.

— И, однако, факты свидетельствуют о том, что…

— Не продолжайте. Я не знаю, что вам сказать на это. Увы, Това Шайя… — Старый учитель и ученица вновь обменялись теплыми взглядами. — Чтобы разобраться в этом, вам потребуется поговорить с другими. Теми, кто глубже меня посвящен в таинства каббалы.

Уилл видел, что старик элементарно выбился из сил, но он не мог просто встать, поблагодарить его за приятный разговор и уйти. За последние полчаса Уилла узнал больше, чем за истекшие двое суток. Он наконец-то сумел сложить все составные части этого фантастического калейдоскопа, и ему открылся грандиозный, пугающий рисунок. Уилл не сомневался, что Мандельбауму еще есть что сказать. В том числе и относительно судьбы Бет. Надо лишь правильно сформулировать вопрос…

Зазвонил телефон. Уилл машинально полез в карман, но тут же понял, что звонят не ему, а Тише. Тиша не сразу сориентировалась, ведь на ней была непривычная одежда. Лишь через четверть минуты она сообразила, что телефон ее лежит в сумочке, которую она также позаимствовала из гардероба Бет. Виновато улыбнувшись, она взяла аппарат и вышла из кухни в коридор.

Уилл проводил ее задумчивым взглядом, продолжая думать о своем. Сосредоточиться было сложно. Все эти дикие, фантастические идеи о конце света… на фоне более чем реальных убийств вполне конкретных людей… И загадка похищения его жены, которая по-прежнему остается нерешенной…

Он сам не заметил, как Мандельбаум чуть подался на стуле и положил свою тяжелую руку ему на плечо.

— Я знаю, как это тяжело — остаться без жены, мистер Монро. Миссис Мандельбаум умерла три года назад, а я вот все живу… читаю свои книги… молюсь… ем и сплю… Но стоит мне только вспомнить о том, что ее больше нет рядом…

У Уилла невольно увлажнились глаза и в носу нестерпимо защипало. Стиснув зубы, он с трудом пришел в себя и задал новый вопрос:

— Скажите, а в чем мерило праведничества? Какой поступок выделяет человека из общей массы людей и делает цадиком?

— Боюсь, все не так просто и не существует четкой границы, которая отделяет все человечество от горстки избранных. Я тоже много думал над этим. Полагаю, что ключ к пониманию — оценка души цадика. Ведь дело-то не в конкретных поступках. Не они держат наш мир в равновесии, а сам факт того, что среди нас живут люди, душа которых кристально чиста. Деяния праведников — лишь внешнее проявление их бытия, так сказать, побочный продукт. — Он вновь усмехнулся. — В одном из наших главных священных текстов, который называется Тания, помещено развернутое описание сущности цадика. Там говорится, что душа каждого человека делится на две составляющие — божественную и животную. Божественная отвечает за такие категории, как совесть, сострадание, милосердие, страсть к познанию, а животная — за наши низменные желания: утоление голода, жажды и похоти.

— Я где-то уже слыхал про такое разделение…

— Божественная и животная составляющие души пребывают в вечном конфликте между собой, — не обращая внимания на его слова, продолжал старик. — В злом человеке верх одерживает животная часть души, а добрый пытается усмирить ее. Он ограничивает себя в плотских удовольствиях, не поддается на соблазны. Про злых мы сейчас говорить не будем, а про добрых скажем, что их жизнь — вечная борьба двух составляющих души. Цадик же пребывает в совершенно ином состоянии. Он не просто с легкостью укрощает животную сторону своей души, он трансформирует ее, разворачивает лицом к Богу. Таким образом, когда мы имеем дело с цадиком, мы имеем дело с человеком, у которого обе составляющие его души — божественные. Это наделяет его особым даром, это обусловливает его избранность.

— Но все же праведник совершает конкретные поступки. Сколько на протяжении всей жизни? Или достаточно одного?

— Не совсем понимаю практический смысл вопроса…

— Ну допустим, человек совершил одно-единственное, но очень важное доброе деяние; можем ли мы на этом основании причислить его к лику избранных праведников?

— Такое впечатление, что вы готовы назвать конкретные примеры, мистер Монро. Какой смысл в подсчете? Мы с вами уже поняли, что цадик — тайный избранник Бога. Возможно, вам лично удалось стать свидетелем какого-то одного доброго поступка. Но это не значит, что он единственный.

— Как бы то ни было… Что это должен быть за поступок, чтобы мы сразу догадались: его совершил цадик?

— Хороший вопрос. Вот, скажем, если вспомнить историю рабби Аббаху о том содержателе борделя…

— Да? — вскинулся Уилл.

— В этой истории говорится, что, когда тот присутствовал в синагоге, молитвы о дожде всегда бывали услышаны Господом. И наоборот. Но это не был конкретный поступок, не так ли? Мы знаем об этом только благодаря проницательности рабби. А был и конкретный, про который разузнал Аббаху, когда заинтересовался тем человеком. Я сейчас не помню деталей, но смысл был в том, что тот греховодник сделал какое-то небольшое пожертвование ради того, чтобы уберечь одну женщину от панели.

Уилл вздрогнул. «Совсем как в случае с Макреем!»

— И, понимаете ли, мистер Монро, это лишь доказывает мою мысль о том, что важны не конкретные дела, а сам факт существования целостной божественной души. А поступки могут быть самые разные… от незначительных до серьезных… — Уилл тут же вспомнил про Кертиса, который отдавал беднякам миллионы фунтов стерлингов. — Один цадик, допустим, спас от уничтожения целый город. А другой просто подал кусок хлеба голодающему или отдал свое одеяло озябшему. Масштаб совершенного благого дела не имеет значения. Важно, чтобы это было действительно благое дело и кристально благие мотивы.

— То есть даже малое добро способно удержать наш мир в равновесии?

— Да, мистер Монро. Вспомните Хаима-водоноса. Тот напивался каждый день до беспамятства, но в те редкие дни, когда бывал трезв, исполнял свое предназначение. И мир был спасен.

— Стало быть, истинное благочестие не в исполнении обрядов, не в самобичевании, не в коленопреклоненных молитвах от зари до зари, а просто в добром отношении к ближним своим.

— Да. Как мы говорим, бейн адам в’адам — между человеком и человеком. Именно внутри человеческих взаимоотношений и кроется все самое святое, что есть в этом мире. Не на небе, а здесь — на земле. Отсюда заповедь: ко всем, кого ты видишь вокруг себя, относись с величайшим уважением. Кем бы ни был встреченный тобою случайно человек — извозчиком ли, дворником ли, — он может оказаться избранным.

— Элитой…

Старый раввин улыбнулся:

— Напротив. Уважая всех изначально, ты тем самым соглашаешься с концепцией равноценности каждой человеческой жизни. Это главная мысль Торы. Это то, чем мы занимались каждую неделю с девушкой, которую вы могли знать под другим именем, а я всегда звал Това Шайя.

Уиллу вдруг стало стыдно. Нет, он, конечно, не был виноват в том, что Тиша сбежала отсюда десять лет назад. Но он был представителем того самого «внешнего мира», который ежедневно искушал ее и в конце концов одержал над ней верх. Все эти символы — свободная Америка, гамбургеры, узкие джинсы, музыкальные радиостанции, пицца «Домино», блокбастеры со стереозвуком в многозальных кинотеатрах, магазины одежды «Гэп», круглосуточные телеканала, выставки, балет, Центральный парк, Колумбийский университет и секс… секс вне брака… Разве мог соперничать со всем этим нехитрый и в какой-то степени почти казарменный уклад жизни нью-йоркских хасидов? Что он мог предложить юной девушке? Длинные платья до пят, строгие посты, унылый домашний труд с утра до вечера и бесконечные, постоянные запреты на то и на это. Неудивительно, что Тиша сбежала отсюда без оглядки.

И все же Уилл знал, что Тиша, расставшись с Краун-Хайтсом, лишила себя чего-то очень важного. Он слышал это в голосе старика Мандельбаума и видел это в глазах самой девушки. В какой-то степени он и сам понял это в пятницу — еще до того, как его схватили под руки и потащили топить в микве. Все люди, жившие здесь, были объединены понятием «общность» в самом ярком понимании этого слова. То, чем всегда гордилась старая добрая Англия, где в маленьких деревеньках все люди знали друг друга и здоровались по утрам, и чего на самом деле не было. Здесь было то, чем всегда гордились благополучные окраины крупнейших американских мегаполисов, где соседи устраивали в воскресенье многолюдные пикники, — и чего на самом деле тоже не было. Здесь никто и ничем не гордился, ощущение тесной общности было просто образом жизни обитателей Краун-Хайтса.

Все они были одной большой семьей. Здесь все зависели друг от друга и благо одного было благом для всех. Дети здесь бегали из дома в дом, и им везде были рады как своим. В старые времена Тиша не раз признавалась Уиллу, что на Манхэттене ее то и дело охватывают приступы одиночества.

Мандельбаум рассеянно листал пожелтевшие страницы какой-то книги.

— Я хотел бы сказать вам еще одну вещь, мистер Монро… Уж не знаю, пригодится она вам или нет. Некоторые предания указывают на то, что у одного из тридцати шести избранных более высокое предназначение, чем у остальных.

— В самом деле? Какое же?

— Одному из тридцати шести уготовано стать мессией.

Уилл весь напрягся.

— В каком смысле?

— В прямом. До поры он ничем себя не проявляет, и если время не настанет, ничего не произойдет. Но если настанет, он явится всему миру как мессия.

— Стало быть, он кандидат.

— Похоже, Това Шайя уже объясняла вам это…

— Она сказала мне, что в каждом поколении людей есть кандидат в мессии. При определенных обстоятельствах он исполняет свое предназначение. Если же обстоятельства не складываются, ничего не происходит.

— Да, это так.

Они оба непроизвольно подняли глаза на портрет умершего великого ребе. Потом переглянулись.

— Вы правы в том, что, если обстоятельства не складываются, ничего не происходит… — раздельно и очень четко проговорил Мандельбаум, буравя Уилла строгими глазами.

В этот момент дверь кухни распахнулась, и на пороге застыла Тиша. Она была белее мела, глаза ее лихорадочно блестели.

— Что? — встревоженно спросил Уилл.

Она подошла к нему на негнущихся ногах, наклонилась и прошептала в ухо:

— Меня разыскивает полиция. Я подозреваюсь в убийстве.