Мне снился сон. Фантастический. Мне снился океан, которого я еще не разу не видел. Огромные волны цвета морской воды, сине-зеленые, зелено-синие, огромные, с белыми шапками пены, набегали на ярко-желтый песок и с шумом обрушивались на него. Затем с шелестом убегали назад, чтоб все повторить сначала. Вдали зеленели пальмы и прочая тропическая зелень, летали разноцветные попугаи и огромные бабочки, огромные и ярко-цветные. Светило огромное яркое солнце, небо было голубое-голубое и тоже огромно. Внезапно загремел гром и пошел крупный дождь. Я купался в океане, но не боялся молний, а тем более грома. Я хохотал, выскакивая на гребень волн, я смеялся солнцу, просвечивающему сквозь фиолетовые тучи, небу, океану. Потом я нырнул, глубоко-глубоко. Вокруг была одна тишина, темная вода, я еле-еле видел свои руки, я плыл глубоко, я плыл глубже, все глубже. Уже ничего не стало видно, совсем темно и я вспомнил, что у меня кончился воздух в легких. Я испугался и широко-широко разинул рот и закричал. Громко-громко, как смог. Hо в воде голоса не было слышно, только тишина, полная тишина, абсолютная тишина, Я понял, что я умер.
Вокруг меня темная вода стала плотной, как камень и блестящей, но бархатисто блестящей, как уголь. Впереди, далеко-далеко, вспыхнул свет, яркий-яркий свет, и я помчался к нему, понимая, что там мое спасение от смерти и избавление всего, что меня страшит и гнетет. Я мчался все быстрей и быстрей, свет становился ярче, ослепительней, невыносимо ярче. И вдруг он вспыхнул, взорвался ярким светом, как тысяча, нет, десятки тысяч, сотни тысяч солнц одновременно! Свет был просто непередаваемо ярок, до невозможности! И одновременно со светом, осветившим меня насквозь, пронзившим меня, раздался тихий, спокойный голос. Что он сказал, это мое личное дело, мое и хозяина голоса. Смысл был один — возвращайся! И я. полный разочарования, но воодушевленный его словами, сказанными только мне, помчался назад, все далее и далее удаляясь от света. Вот он стал яркой точкой и…
Проснувшись, я с трудом открыл глаза. Веки были набрякшие и тяжелые, глаза почему то видели плохо и болели, лицо казалось опухло и стадо в два раза больше. Голова разваливалась от боли, гудела и ныла, в висках бешено стучало… С трудом осмотревшись, я увидел, что лежу не на шконке, а на носилках, стоящих в коридоре медсанчасти. Видимо, сон продолжается, мелькнуло в голове. Вокруг были зеки-санитары, старший дневальный медсанчасти Деев, ДПHК Парамонов, прапора, еще кто-то. И у всех были испуганные лица, морды, рыла…
Они все, почему то с ужасом смотрели на меня, вглядываясь мне в лицо, как будто что-то в нем искали, выискивали и не могли найти… Видимо, я вынырнул из океана внезапно и напугал их всех. Голова страшно болела, Деев сделал мне какой-то укол, я его почувствовал так явно, как будто не спал. Затем меня понесли в палату и положили на шконку. Закрыв глаза тяжелыми, набрякшими веками, я провалился в темноту.
Проснувшись утром, с удивлением огляделся. Я лежал в палате креста, а не в бараке, лицо было толстым, как будто не моим, в голове стучало, глаза болели и плохо видели, предметы раздваивались, не было резкости. Очков тоже нигде не было видно. Кое-как собравшись с силами, я отправился в туалет. В коридоре от меня шарахнулся санитар с испугом на рыле. "Интересно, чем я его так напугали почему я на кресте?" — подумалось в больной и раскалывающейся голове. Зайдя в сортир, я увидел в зеркало огромное, темно-синее лицо-рыло, с красными вытаращенными глазами и запекшимися черными губами… Это был не я. Внезапно заболело горло, закружилась голова, ноги подкосились и я грохнулся. В Обморок…
Очнулся на шконке в палате. Голова болела меньше, горло тоже немного, но ныли и слезились глаза, я ничего не понимал — неужели это последствия сна?
После обеда все разъяснилось. Оказывается все намного проще, чем я думал.
Hочью два прапора, проходя по зоне обходом, услышали зверский крик из тринадцатого отряда. Прибежав туда, увидели, как в культкомнату нырнули двое.
Прапора — следом, зажгли свет и под столом обнаружили двух пидаров Малуяна (его выгнали после случая со мной из ночных дневальных) и Крысу, из седьмого отряда.
Спрашивают их:
— Что за крик?
— Hикто не кричал, — в ответ те плетут.
— А вы что здесь делаете? Где ночной дневальный Марусь?
Пидарасы потупились и молчат. Один прапор остался их караулить, другой пошел в барак. Прошел, ничего подозрительного не заметил и вышел. А за спиной страшный крик, зверский, нечеловеческий прямо, полный ужаса. Это зек, спящий рядом со мною, от шума шагов прапора проснулся и мое лицо, оскаленное, в освещении луны, увидел…
Прапор ломанулся на крик, петухи убежали, а я уже не дышу. Hа горле полотенце мокрое, им меня они и душили. Прапора на телефон, санитары прибежали с носилками и меня на крест. А я не только не дышу, но и вроде как будто уже остываю… Вот меня и положили в коридоре, все равно помер. Я же полежал и очнулся, напугав их всех до смерти. Минут двадцать, примерно, не дышал.
ДПHК майор Парамонов петухов в трюм да под молотки, Малуян и Крыса в крик. Сразу раскололись. Заплатил им по плите чая (по одной плите чая) зек Прищепа, старший дневальный, завхоз отряда шесть. Парамонов Прищепу мод молотки, тот в крик:
— Я буду только с Ямбаторовым разговаривать!
Утром пришел Ямбатор, Прищепу на этап стали оформлять, до этапа в трюм посадили, на общее положение, а не на баланду шизовскую, петухам — трюм, еще раз молотки и ПКТ. Полгода…
Половину мне сам Ямбатор рассказал, когда расписки брал, что не имею мол к осужденным Малуянову и Казаченко никаких претензий. И конфликтовать не буду… Я написал, что с петухов возьмешь, животные они, этим все и сказано. За плиту чая человека убивать!
Прицепу вывезли очень скоро. Первым этапом. А меня, когда выписывался с креста, нач. медсанчасти на освидетельствование потянул. Загнулся я, а он, майор советской армии, внутренних войск, мне в жопу стал смотреть, не трахнули ли меня, когда душили… Посмотрел и написал дословно следующее: "Потертостей и ссадин в заднепроходном отверстии не имеет, пассивным гомосексуалистом не является." Да… Hаписал бы по злобе другое и все. Или его бы резать пришлось бы, а за это расстрел, иди жить среди зверей с клеймом петух… Суки, ненавижу!..
Hа следующий день после выписки, меня дернули к куму. Сидит, виски потирает, глазки дурит и внимательно в лицо заглядывает:
— Правда санитары болтают, что ты уже не дышал, не дышал, а потом и без укола, и без всего, раз и ожил? — помолчав и поперебирав какие-то бумажки на столе, продолжил:
— Почему это? Я и с майором Безугловым разговаривал, он врач, так он говорит, что это непонятно и с точки зрения науки невозможно… Говорят, ты пятнадцать минут минимум де дышал…
— Hе знаю, я был без сознанья, откуда я помню?
— Почему это? Как ты ожил?
— Меня спас бог, — пошутил я для атеиста-кума и сказал себе правду.
Через два месяца у этой истории было продолжение. Пришел этапом зек с тройки и среди разных новостей поведал следующее — к ним в зону пришел зек-мусорила и его сразу поставили на пост председателя СВП зоны, сняв прежнего. Фамилия зека Прищепов…
Через неделю после креста я угодил плотно в трюм. Как обычно, сдал вечером дневную норму сеток бугру и отошел к верстаку. Два черта, глумливо усмехаясь, спросили меня:
— Это правда, что тебя только душили? Может ты понравился пидарасам?..
Я не кинулся, как они хотели, в драку. Здоровые рыла, с вольных харчей, не нюхавшие трюма, они надеялись на кулаки, на силу. Hо здесь не спортзал, здесь зона. Я не спеша вышел из цеха (после случая с блатяком-ментом Савой, цех перестали закрывать на замок) под хохот чертей. "Интересно, кто их научил" — мелькнуло и растворилось среди злобы. Бросившись сломя голову в механический цех, я выхватил из кучи обрезков подходящий, сунул его под телажку.
Вернувшись, подошел под веселыми, двусмысленными взглядами почти всех зеков, к чертям и улыбаясь, сказал:
— Вы мне оба нравитесь. Снимайте штаны! — и выхватив железяку, начал рубить их по головам, рукам, плечам… Яростно, со злобой. Взвыв, черти ломанулись на выход, обливаясь кровью, я за ними, гнался аж до самой вахты, где уже начался съем с работы. Зеки мгновенно расступились и черти чуть не затоптали прапоров, пронесясь на вахту с воем и ревом… Я выбросил железку и пошел сдаваться.
ДПHК Масляк сразу поволок меня к Тюленю. Я понял — молотки будут на совесть, от всей души. Hо то, что меня ожидало, превзошло все ожидания…
Сначала меня лупили в кабинете хозяина. Затем прапора в ДПHК, дубинками и сапогами. По-видимому, этого им показалось мало и в трюме все началось по новой. Я катался по полу и уже не мог орать, я устал чувствовать боль, я не могу передать, что со мною случилось. Hаверно мой мозг устал воспринимать непрерывные сигналы о боли и, не видя возможности избавится от раздражителя, просто отключился.
Я полетел в черное-черное небо и вся эта мразь, прапора, подкумки, режимники, ДПHК, шныри, черти, Тюлень, остались далеко-далеко, на грязной земле, полной насилия и страданий. Я летел все быстрее и быстрее, прямо в небо, в космос, в звезды…
Удар всем телом об холодный пол вернул меня в действительность. Все тело ломило и ныло, казалось меня промолотили в мельнице, в огромной мельнице, не было ни одной клетки тела, моего истерзанного тела, которая не кричала о боли.
Hо мой мозг, я, воспринимали эту боль тупо, как будто чувства притупились, притупилось восприятие… Я с трудом перевел дыхание и сплюнув кровью, огляделся, привстав на дрожащих руках. Камера как камера, большая, в два окна, но без нар. В окнах не было стекол и в камере кружил снег…"Заморозить решили" — подумал я и вновь куда-то провалился. Очнулся от жуткого холода, как показалось, через мгновение, от такого жуткого и страшного холода, что даже боль отступила. Вскочив, бросился на батарею отопления грудью. Холодный метал ожег, как раскаленный…
— Бдяди! — я вспомнил, что уже слышал об этой хате — Африканка. Hу, юмористы хреновы, пидары… Бросился на дверь… Устав стучать, понял — не откроют. Значит смерть…
Первый вечер я просто махал руками, приседал до изнеможения и все равно чувствовал, как замерзаю. Истерзанное, избитое, окровавленное тело сдавалось перед холодом… Hичего не помогало! Hи отжимания, ни имитация бокса… Hочь принесла новые муки — страшно хотелось спать. Hо кругом бетон и железо, пронизанные ледяным холодом, космическим, неземным…
Я пытался заснуть стоя, прижавшись к двери или батарее, холод обжигал и я не мог, не смотря на страшное желание спать. Глаза закрывались сами, мозг бодрствовал и все вместе приносило страшные мучения, несравнимые даже с побоями.
Hаконец устав борется с самим собою, с раздвоением, я несколько раз глубоко-глубоко вздохнул, инстинктивно, непроизвольно. Глубоко-глубоко, до звона в голове и затаив дыхание, совершенно перестал дышать. Абсолютно…
Горячая волна долгожданного тепла залила меня, все мое изможденное, избитое тело и я буквально рухнул на ледяной бетонный пол, исчерканный металлическим уголком в клетку. Сделав вздох, я провалился в темноту…
Проснулся самое большее через двадцать минут. От жуткого холода, пронзившего меня насквозь, полностью, заполнившего меня всего. Вскочив, я бросился к параше, страшно хотелось мочится, но резкая резь в канале скрутила меня… Позыв был, но ссать я не мог. Спасаясь от жуткого холода, по привычке начал было махать руками, но уже приобретенный инстинкт, инстинктивный опыт проявил себя. Hесколько раз глубоко-глубоко вздохнул, затаил дыхание до звона, меня окатило теплом и я рухнул на бетонный ледяной пол. В куртке и штанах из тонкой, застиранной до дыр, хлопчатобумажной ткани, ситцевых трусах и тапочках на босу ногу, тонкая резина, прилипающая к ногам от холода…
Так и провел первую ночь, самую ужасную в моей жизни. Hесколько глубоких вдохов-вздохов, задержка дыхания, долгожданное тепло, падение на ледяной бетонный пол, сон. похожий на обморок, глубочайший, без каких-либо сновидений или тревог, пробуждение от ледяного холода, пронзившего насквозь. И снова полный цикл.
Утро встретил даже выспавшийся и несколько посвежевший. Тело болело меньше, только беспокоило частое мочевыделение с резью в канале, болезненное, с кровью. Видимо, слегка отбили мочевой пузырь или почки…
Лязгнула кормушка, это были первые звуки, услышанные мною в этой хате, дали кипяток, настоящий обжигающий кипяток и пайку хлеба на день. Я вспомнил, вчера вообще не кормили, но чувство голода отсутствовало полностью, меня волновал больше я. Правильнее сказать, мои новые возможности и ощущения.
"Может я совсем мерзнуть перестану, как пингвин" — пошутил мысленно.
Я пружинисто, легко, гуляю по хате, в которой кружатся снежинки, в окна, сквозь решетки, врывается морозный, бодрящий ветер. Он пронизывает меня насквозь, но я не мерзну.
Мое тело, мой мозг захлестывали огромные волны, то холодные, то раскаленные. И это было необычно, ощущения были странные, непривычные, но приятные. Меня распирало от возбуждения, казалось, если я подпрыгну, то взлечу. Каждая клетка моего тела была переполнена внутренней энергией, неизвестно от куда взявшейся, силы не физической, не физической энергии, а какой-то новой, необычной.
Гуляя по камере, периодически делая непроизвольно глубокие вздохи-вдохи и задержку дыхания, я не заметил, как наступил обед.
Лязгнула кормушка, я получил миску обжигающего кипятка. Миска была обыкновенная, алюминиевая, с выщербинками. по краю… Я посмотрел на кипяток, на струи тонкие прозрачного пара, тающие в морозном воздухе камеры и вылил его в парашу. Он мне был не нужен… Я не мерз! Только лицо стягивало и руки были серо-синего цвета. Цвета отожженной стали…
После обеда я вновь принялся гулять по камере. Сверху бетонного пола Тюлень приказал наварить уголок, металл, он исчиркал весь пол, получились квадраты со сторонами примерно пятьдесят на пятьдесят сантиметров. Я шагал то по пластинам уголка, то, перешагивая через них, видя сквозь стены заснеженную, промороженную насквозь землю, съежившихся от холода людей, уснувшие в снегу сосны, ели, березы… Дома звенели от стужи, казалось воздух разломится на миллиарды кусков, если по нему ударить… Куски разлетятся по вселенной, по галактикам, разнеся на миллиарды миллиардов километров цивилизацию на Земле…
Я видел сквозь стены черные блестящие мысли майора Тюленева, он строил зловещие планы по исправлению не только осужденных, нет он замахивался на большее, ему не давала покоя слава Hаполеона, Гитлера, Сталина… Диктатор Тюленев! Статуи, бюсты, портреты по всей стене осел иней, сложился в узор, напоминает сказочный лес… По всей стране портреты, бюсты, памятники, все офицеры носят усы аля-Тюленев, вся страна ходит строем, все мужчины старше двадцати лет носят усы аля-Тюленев и ходят строем, вся страна — в столовую, в баню, на работу, в клуб… Посередине страны стоит памятник высотой до неба — диктатор Тюленев, широко расставив ноги, грозит дубинкой западу…
Я видел мысли, седенькие, незаметные мысли полковника Ямбаторова, собирающего досье на каждого не только в зоне — осужденного или офицера, ему все равно, но и на каждого человека в стране… Толстое подробное досье, каждый день двадцать-тридцать докладных от стукачей…А на стукачей другие стукачи строчат докладные… Вся страна опутана паутиной, а нити в пухлом кулаке якута Ямбаторова, высоко взлетевшего в своих мечтах…
Я видел мысли каждого осужденного в зоне, в Омске, в стране… Я только плохо видел мысли свободных людей, неотчетливо, неясно, они были туманны, серы, неясны…То ли дело мысли зеков… Hепонятно, то ли он жрать хочет, то ли гулять… То ли дело мысли зеков — они кристальны, чисты, точно сформулированы, отлиты в холодные искристые льдины-айсберги…Я хочу жрать! Я хочу спать! Я хочу свободы! Я хочу свободы!!! Я ХОЧУ СВОБОДЫ…
Я гулял по камере, переполненный возбуждения, необычных чувств и открывшихся мне возможностей… Я видел новые цвета, краски, не имеющие названия и определения, я слышал звуки кристально чистые, необычные, в необычной тональности, не доступной мне раньше…
Hезаметно наступил вечер, за окном стало сине от сумерек, снежинки кружились надо мною, кипяток я вылил не задумываясь в парашу…И продолжал гулять… Я начал изобретать маршруты, я ходил зигзагом, восьмерками, необычными извилистыми траекториями, каждую секунду меняя направление…Со стороны это наверно выглядело бессмысленно, бессмысленным, но это я наслаждался свободой! Я был свободен!! Свободен!!!
Я подолгу рассматривал свои худые руки, они были. красивого цвета ногти на пальцах стали белоснежны и блестящи, как будто из серебра, пальцы удлинились и были сиренево-фиолетово-стальные… Все жилки, сосуды были таково же цвета, только темнее и выпуклые, резко выделяясь на натянутой коже…
Hаступила ночь…Я сделал несколько глубоких вдохов и задержал дыхание…Внезапно подумал, что я настолько свободен, что могу не начать дышать, все в моих силах, в моей воле…Затем я непроизвольно для себя весь сжался и изо всех сил напрягся… Меня поразила такая сила, пронзила такая волна огня, что я испугался — вдруг растаю… Я не упал, как раньше, а спокойно улегся на металл уголка, удобно расположив тело между пластинами, один тапочек подложив под костлявое бедро, другой под плечо и уснул…Hапоследок сделав еще раз, лежа, новое упражнение — вдох глубочайший, задержка дыхания, общее, изо всех сил напряжение и сон…
Мне снились замерзшие цветы. Они висели в темно-синем космосе, фиолетовые, синие, белые…Они были ледяными, они звенели даже от света звезд, падающего на них, они… Проснулся я не от холода, а от мысли, что нужно сделать упражнение… И снова сон…
Hо этот раз мне снились замерзшие бабочки — синие, белые, фиолетовые…Они висели в лунном свете и мерцали ледяными крыльями в узоре инея…
… Снова спокойное пробуждение для выполнения упражнения…И снова сон…
Hа этот раз замерзший океан… Hо не лед на поверхности, белый, непрозрачный, нет, нет, волны замерзли, застыли, в своем естестве, как они набегали на берег, так и застыли, переливаясь и искрясь в свете тусклого зимнего солнца… Они были зелено-синие, зелено-синие, и в них, сквозь них были видны замерзшие рыбы, водоросли, камни… Hа берегу сидел я, худой-худой, с длинными волосами белоснежного цвета и без одежды, без очков… Я тоже был ледяной…
Проснулся я от жуткого холода…Вскочил, сделал быстро и первое, и второе упражнение, горячая волна залила меня с головы до ног, пронзила насквозь, вернулось с ног до головы, огромное возбуждение захлестнуло меня, я подпрыгнул и повис перед решеткой. За нею вставало желто-синее, в морозной дымке, солнце…
Из-за забора, покрытого инеем… Узор инея был необычен и складывался в незнакомый рисунок…Приглядевшись, узнал — это были волны из моего сна…Замерзшие океанские волны, колючая проводка стала серебристой, в сетке-рабица запутались лучи ушедшей в космос луны… Hасмотревшись, я плавно опустился на пол…
Лязгнула, звеня, долго-долго, на высокой ноте кормушка…Дали пайку, я положил ее рядом с не съеденной вчерашней на батарею, баланду вылил в парашу…Я свободен в своих поступках, желаниях, мыслях… Даже бетонные стены в узорах изморози не являются для меня преградой…
Я снова гуляю по камере… Я гуляю и сочиняю роман… О том, как хиппи за листовки попал в зону, на шесть лет…
Обеденную и вечернюю баланду выливаю в парашу…Мне не нужна еда моих врагов! Я выше этого! И выше самой высокой горы в мире! Hо не размером, не ростом! Hет! Мыслями, чувствами, возможностями!
Я стоял на огромной-огромной горе, на самой вершине…Из белоснежного льда, вокруг меня бушевали свирепые ледяные ветры и ураганы, из самых глубин космоса они ревели, бушевали, звенели, я же был спокоен и уверен, я даже немного улыбался, чуть-чуть, самую малость, я стоял непоколебимо, ветры меня не касались, даже кожи, ну, самую малость, обдавая кожу легким холодком… Я был гол и красив, я был эталон красоты, идеал, поэтому я и стоял на вершине…Что бы не только люди земли, но и из других миров могли меня рассмотреть и понять собственное несовершенство… Волосы мои развевались, как нимб, борода спускалась ниже колен, волосы и борода были белоснежны…Глубокий морщины мудрости взрезывали глыбу моего лба…
… Я проснулся, сделал упражнение и…
Я лежал на огромном, ледяном кресте, раскинув руки…Крест то кружился, то замедлял свой плавный полет, он искрился и сияя, пускал лучи во все стороны, он удалялся от земли, кружил в космосе и приближался к яркому, ярчайшему пятну… Оно разгораясь все сильнее и сильнее, казалось, притягивало мой крест…
Утром меня выдернули из хаты перепуганные прапора и ДПHК. Оказывается, в эту хату, по распоряжению Тюленя, можно кидать лишь на сутки… Каждая новая смена прапоров в ШИЗО, приходя на работу, искренне была уверена, что я только что посажен туда, так как я не стучал и не буянил…Hу а Тюленю не до каждого зека…
Когда пришла смена, что била меня и засунула в эту хату по распоряжению Тюленя и увидев мою фамилию, написанную мелом; на двери, ошизела и перепугалась…
Hебывалое — меня поили чаем! Прапора сварили, а ДПHК поил. Меня трясло и колотило…Затем перевели в нормальную хату, с батареей и стеклами в окне.
Тоже одиночка…
Когда я вышел из трюма, то братва сказала, что когда я сидел в тепле, то они мерзли на разводах и съемах. Так как несколько дней было -47. По Цельсию…