П. В. Требушенко,

гвардии майор в отставке

СКВОЗЬ ОГОНЬ

Четвертый год войны. Советская Армия приближается к государственной границе Германии, Обстановка на фронте к этому времени была для нас благоприятной. Однако гитлеровское командование стремилось любой ценой затянуть войну. Особые надежды оно возлагало на стабилизацию фронта в Восточной Пруссии.

6-я гвардейская Краснознаменная Ленинградская минометная бригада, в которой я служил первым помощником начальника штаба, после переоформления и получения новой техники под Москвой проделала многосуточный путь по железной дороге и 26 декабря 1944 года выгрузилась на станции Луков в Польше. Затем она совершила марш в район Слуп, где вошла в подчинение 14-й артиллерийской дивизии прорыва РВГК.

Сосредоточившись на Магнушевском плацдарме, на западном берегу Вислы, в районе Гловачув — Бронислав, бригада, которая в это время находилась в подчинении 8-й гвардейской армии, начала подготовку к Висло-Одерской операции. В первых числах января 1945 года командир бригады полковник А. М. Лобанов собрал командиров дивизионов майора В. Т. Москалева, капитана Н. С. Овсянникова, майора А. Я. Волкова и познакомил их с обстановкой. Затем все сели в машины и выехали на рекогносцировку. Выбрав места для командных пунктов и огневых позиций, командиры дивизионов вернулись в свои подразделения. А на следующий день началось возведение на выбранных позициях инженерных сооружений и командных пунктов. Для боевых машин были вырыты аппарели, для личного состава — блиндажи.

Накануне наступления нас посетил командующий гвардейскими минометными частями 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант И. А. Шамшин. Генерал нацеливал нас на то, что если мы успешно осуществим прорыв, то необходимо преследовать противника вплоть до реки Одера.

По плану артиллерийской подготовки огневой удар был намечен на 14 января. Погода в этот день была неблагоприятной: утро выдалось пасмурное, густой туман не позволял вести визуальное наблюдение за противником. Выбранные заранее точки наводки боевых установок скрылись в тумане. Пришлось выбирать новые.

Ровно в 8 часов 30 минут над Вислой прогремели первые раскаты артиллерийской канонады. Это было началом действий 1-го Белорусского фронта. Наши дивизионы с нетерпением ждали команды. И вот наступила долгожданная минута: комбриг подал команду «Огонь!». В тот же миг на опорные узлы сопротивления гитлеровцев со свистом и воем устремились наши реактивные тяжелые снаряды. 432 снаряда, выпущенные бригадой за несколько минут, сотрясли воздух и гулко отозвались мощными взрывами в укреплениях фашистов. Наша пехота, сопровождаемая танками и артиллерией, пошла вперед.

Через час после артподготовки дивизионы снялись с огневой позиции и двинулись вперед за пехотой. Глубоко эшелонированная оборонительная полоса противника была прорвана. Когда наши войска пересекли рубеж, который только что обрабатывался артиллерией, минометами и реактивными снарядами, то увидели перед собой обугленную землю, изрытую воронками, с начисто снесенными проволочными заграждениями, с траншеями, засыпанными землей так, что по ним свободно проезжали машины.

16 января Верховный главнокомандующий в своем приказе объявил благодарность личному составу бригады за отличные боевые действия по прорыву обороны противника на западном берегу Вислы. Его текст, отпечатанный на специальных бланках, был вручен каждому воину. Таких поощрений наша бригада на Берлинском направлении удостаивалась шесть раз.

Поддерживая наступление 8-й гвардейской армии по маршруту Гловачув — Едлинск — Рава Мазовецка — Пасека Воловска — Глухов — Березины, бригада совершала ежесуточный марш по 40–60 км. Только с 18 по 22 января она прошла с боями 200 км. 20 января дивизионы сосредоточились в Лодзи. Нужно было быстро подтянуть тылы, заправить машины горючим, доставить снаряды.

Боевая обстановка потребовала выделения одного дивизиона на многосуточное преследование отступающего противника. Эта задача была возложена на дивизион А. Я. Волкова. Комбриг распорядился слить бензин с транспортных машин и передать его Волкову. Следуя за наступающими частями по маршруту Лодзь — Поддембице — Конин — Гнезен — Клоедорф — Вангровец, Волков поддерживал непрерывную связь с комбригом, докладывал обстановку и состояние готовности дивизиона. Надежность связи обеспечивали начальник связи бригады капитан Платонов, радист комбрига старший сержант Г. И. Курженков, рядовой А. П. Хаванов.

Высокое мастерство на скоростном марше требовалось от водителей тяжелых боевых машин. Большинство из них были ветеранами бригады, прошли на своих машинах тысячи километров, провели за рулем сотни бессонных ночей в тяжелых условиях бездорожья под Синявином, Колпином, на Псковщине, на извилистых дорогах Карельского перешейка.

29 января огневые дивизионы бригады пересекли государственную границу фашистской Германии и начали свой марш в глубь страны.

Чем дальше продвигалась бригада по вражеской территории, тем безлюднее казалась та. Немецкое население, обманутое пропагандой Геббельса, поспешно отступало на запад, бросая обжитые места. Города Ландсберг, Фриденберг, многие мелкие населенные пункты не проявляли никаких признаков жизни. Но с быстрым продвижением вглубь мы стали встречать отдельных немцев, а также и целые семьи, укрывшиеся в лесных землянках. Встречались также колонны военнопленных фашистов и узники концлагерей.

Впоследствии, убедившись в лживости пропаганды гитлеровцев о «зверствах», якобы чинимых русскими, население стало возвращаться обратно.

Далеко оторвавшись от штаба и тыла, дивизионы продолжали преследовать противника. Командование поставило перед нами задачу стремительным маршем выйти на рубеж реки Одера. На это нацеливал нас и комбриг А. М. Лобанов. Здесь уместно сказать несколько слов о командире нашей бригады. Отличительной чертой его характера была требовательность. Любил он грамотных, исполнительных командиров, опирался на них, и они его не подводили. Принимая решение, он всегда учитывал мнение других, советовался со специалистами. Распоряжения комбрига всегда были предельно кратки, дельны и понятны. В подчиненных он воспитывал исполнительность, добросовестность, был строг в вопросах дисциплины, но меры наказания применял как исключение, в минимальных размерах, зато никогда не скупился на поощрение отличившихся. О его чуткости говорит такой случай. Когда бригада вела бои в Берлине, переписка воинов со своими семьями была временно нарушена. Долгое время не получала писем и жена офицера С. Н. Захарова. Она прислала письмо Лобанову с просьбой сообщить о муже, и комбриг незамедлительно дал ответ, успокоил ее, сообщил, что у Захарова все благополучно.

…Выполняя приказ комбрига, дивизионы устремились на запад и с ходу дали огневой залп по промежуточному оборонительному рубежу Дейч-Филене, на котором гитлеровцы попытались сдержать натиск советских войск. Еще при подходе к этому рубежу Лобанов получил донесение, что наши передовые части встретили упорное сопротивление фашистов. Разведчики докладывали о наличии у противника танков и артиллерии. Гвардейским минометам требовалось не теряя времени внезапно ударить по скоплению врага.

Командиры дивизионов Волков и Москалев доложили командиру бригады по радио, что их боевые машины находятся ближе всех к огневому рубежу. Лобанов приказал им с ходу открыть огонь по врагу. Приказ был выполнен.

Успешно преследуя противника, наступающие соединения обходили города и крепости, оставляя в тылу недобитые части фашистских войск. Эти «недобитки» беспокоили нас, временами создавая помехи. Так, в конце января батарея гвардии старшего лейтенанта В. И. Смирнова находилась на отдыхе в населенном пункте. Внезапно радист батареи принял открытым текстом команду Лобанова, штаб которого оказался отрезанным от наших передовых частей пробивавшейся из окружения большой группировкой нацистов, располагавшей танками и самоходными установками. Текст гласил: «Выйти на прямую наводку и огнем из боевых машин уничтожить вражескую группировку».

Гвардейцы батареи, выйдя в указанный район, с ходу развернули боевые машины и дали залп. Гитлеровцы не ожидали такого «сюрприза». После залпа их строй заметно поредел, оставшиеся в живых, бросая технику, поспешно разбежались по ближайшим лесам.

…Совершая многокилометровые переходы по территории Германии, командованию бригады пришлось серьезно поработать над организацией работы службы тыла, и в первую очередь — над обеспечением горючим и боеприпасами. К чести наших тыловых служб надо сказать, что бригада не испытывала серьезных затруднений в обеспечении всем необходимым для организации преследования. В те дни добросовестно трудились опытные товарищи: заместитель командира по тылу гвардии майор Шаляпин, начальник артснабжения гвардии майор Александр Синяткин, помощник комбрига по технической части гвардии капитан Клебанов.

1 февраля наши гвардейские минометы вышли на берег Одера. Первым этого рубежа достиг дивизион А. Я. Волкова. Командир дивизиона по рации доложил комбригу: «Задача выполнена, дивизион потерь не имеет. Продолжаю двигаться вперед».

Впоследствии Волков рассказывал:

— Когда наши машины подходили к Одеру, на лицах гвардейцев расцвели радостные улыбки. Дошли! Надо немедленно доложить комбригу о выполнении приказа. Докладываю. Не дождавшись конца моего доклада, комбриг прерывает меня и передает: «Спасибо! Поздравляю! Объявите благодарность личному составу. Подготовьте наградной материал на отличившихся. Действуйте по обстановке».

А обстановка сложилась такая: наши передовые части с ходу форсировали Одер и продолжали углублять и расширять плацдарм на его западном берегу. Вслед за наступающими частями по льду реки перешел на другой берег и командир дивизиона с разведчиками и связистами. Продолжая преследование, они вышли на железнодорожную линию, соединяющую Кюстрин с Берлином. В это время по линии шел пассажирский поезд, следовавший из Берлина. Не доходя до нашей группы примерно метров двести, поезд остановился. Вместе с пехотинцами и танкистами к поезду подошли и наши гвардейцы. В дверях вагонов показались немцы в штатском и в военной форме. Когда мы стали вытряхивать гитлеровцев из вагонов, они вначале возмущались тем, что здесь оказались русские. По их понятиям, нам положено было находиться еще в 150 км от Одера.

Едва мы начали сортировать пассажиров: гражданских в одну сторону, военных в другую, — как радист сообщил Волкову, что его вызывает Первый (кодовый номер комбрига). На вопрос «Что делаете?» Волков сообщил: «Занят необычным для артиллериста делом». Комбриг приказал срочно вернуться на восточный берег и приступить к выполнению новой задачи.

…С выходом на Одер бригада вошла в подчинение 5-й ударной армии. К этому времени действия немецко-фашистских войск здесь заметно активизировались. Оно и понятно: ведь Берлин был уже совсем рядом. Но наши воины знали: ничто не спасет фашистов, близок час, когда эта главная цитадель гитлеровцев будет взята.

Дальнейшему расширению плацдарма на левом берегу Одера мешала вражеская группировка, укрывавшаяся в Кюстрине: она держала под непрерывным обстрелом важные дорожные коммуникации, ведущие к переправе через Одер.

В начале марта наша бригада была привлечена к участию в уничтожении этой группировки. В связи с этим начальник штаба бригады приказал мне произвести выбор нового места для штаба. Со мной отправились старший сержант Г. Ф. Цыганков, рядовой А. П. Хаванов и ефрейтор П. И. Воробьев. Сперва мы двигались спокойно, но, когда машина выехала на открытое место, ударили пулеметные очереди, затем поблизости стали рваться мины. Шофер, увеличив скорость, сумел проскочить обстреливаемый участок и свернул за угол разрушенного дома. В этот момент над нами появились фашистские самолеты и начали бомбежку. Машина была повреждена осколками авиабомбы. Но свою задачу мы все-таки выполнили.

В этот же день командир дивизиона гвардии капитан Н. С. Овсянников с группой офицеров и разведчиков вышел на рекогносцировку местности на участке 32-го гвардейского стрелкового корпуса. Поскольку позиции, которые занимали фашисты, еще не были четко определены, Овсянников в полный рост приблизился к поляне, выбранной по карте для огневой позиции. Но не успел он развернуть карту, как гитлеровцы открыли автоматный огонь. В завязавшейся перестрелке Овсянников был ранен. Командование 2-м дивизионом принял гвардии старший лейтенант В. И. Бойцов.

За день до начала операции меня вызвал комбриг Л. М. Лобанов и приказал явиться к командующему ГМЧ фронта с оперативной картой, доложить обстановку, состояние готовности, а также передать пакет с донесением. В 4 часа утра наша машина двинулась в путь.

Подъезжая к населенному пункту Тамзель, мы заметили, что наши артиллеристы, занимавшие огневые позиции у дороги, разворачивают орудия в сторону нашего следования. И танки, стоявшие слеза, тоже начали поворачивать свои башни в ту сторону. Наш «виллис» шел на небольшой скорости с включенными подфарниками. Проехав полпути, мы качали замечать в темноте перебегавшие дорогу фигуры. Водитель Бондарчук быстро сообразил, в чем дело и, не ожидая команды, прибавил скорость. И тут рядом с машиной пролег сноп трассирующих пуль. Бондарчук выключил подфарники, и дальше мы уже следовали на ощупь.

В пригороде Тамзель (бывшее имение кайзера Вильгельма II) нас задержали и препроводили в землянку. Здесь располагался штаб артиллерии одной из частей 32-го стрелкового корпуса. После проверки документов нам разрешили следовать дальше и советовали быть осторожнее, так как на этом участке гитлеровцы только что попытались выйти из окружения. Только поздно ночью мы явились в штаб фронта и доложили об оперативной обстановке.

При планировании огня бригады по уничтожению окруженной в Кюстрине вражеской группировки каждому дивизиону была отведена площадь поражения. Особенно ответственную задачу предстояло решать дивизиону В. Т. Москалева. Он должен был накрыть огнем своих реактивных установок подземный завод, в котором отсиживались гитлеровцы. Дивизион успешно справился с этой задачей. Точными попаданиями тяжелых снарядов М-31 были разрушены заводские надземные сооружения. Противник, оказавшись без вентиляционных систем, был вынужден прекратить сопротивление и сдаться.

Хочется сказать несколько слов о В. Т. Москалеве. Он еще на Ленинградском фронте зарекомендовал себя мастером организации огня реактивных установок. В бригаду Москалев пришел с первых дней ее формирования, а до этого командовал отдельным гвардейским минометным дивизионом. Спокойный, внешне как будто бы даже медлительный, он в нужных случаях проявлял незаурядную решительность и находчивость. Эти качества особенно пригодились ему на Ленинградском фронте в боях при прорыве блокады Ленинграда, под Красным Бором, при окончательном разгроме фашистских войск под Ленинградом.

9 марта город-крепость Кюстрин прекратил сопротивление. Это произошло после сокрушительного удара нашей артиллерии и реактивных минометов. Удар был настолько мощным, что наступавшие вслед за ним части не встретили серьезного сопротивления. Когда наша бригада снималась с огневых позиций, мимо провели колонны пленных фашистов. Грязные, оборванные, обросшие, исхудалые, они шли сгорбившись, с опущенными головами. Мне вспомнились фашистские пленные первых дней войны — самоуверенные, чванливые, отвечавшие на допросе словами «Хайль Гитлер!». Сейчас им было не до спеси. Для них война уже позорно кончалась.

12 марта бригада снова была на марше. Ей предстояло преодолеть 300 км за одни сутки и выйти в расположение 1-й Польской Армии. Маршрут лежал через Кюстрин — Золдин — Штаргард — Кольберг.

Сразу же по прибытии в расположение 1-й Польской Армии комбриг Лобанов, взяв с собой меня, старшего лейтенанта В. И. Смирнова и старшего сержанта Г. Ф. Цыганкова, направился к командующему армией для доклада на командный пункт, находившийся в деревянном доме в непосредственной близости от противника. Об этой теплой встрече рассказал бывший командующий 1-й Польской Армией генерал С. Г. Поплавский на страницах газеты «Красная звезда» 15 марта 1963 года в очерке «На берегу Балтики».

«…11 марта, заняв Лемборгское предместье, подошли к газовому заводу и старому городу. В бои за Колобжег (Кольберг) введены все наличные силы и средства Польской Армии, находившиеся в этом районе. Тем не менее решающего успеха еще не наметилось. Мы несли большие потери, и стало ясно, что группировку, штурмующую Колобжег, необходимо усилить… В этот вечер, когда мы подводили итоги успешного боя, пришло сообщение из штаба фронта, что советское командование выделило нам еще более грозное оружие — дивизион мощных М-31… Вскоре ко мне в дом в Зеленого вошел невысокий стройный советский офицер — командир 6-й гвардейской Ленинградской бригады PC. „Гвардии полковник Лобонов“, — представился он. Боже мой, какую радость вызвало появление в Польской Армии мощных „катюш“! Когда 12 больших машин с реактивными установками, плотно закрытые брезентом, проехали на огневые позиции, солдаты, видевшие это внушительное зрелище, довольно улыбались.

Раннее утро 14 марта…

…Смотрю на часы. Время. В ту же секунду — залп. Сработали все 12 установок. В каждой по 12 реактивных снарядов. Раздался характерный шум и свист. Сверкали молнии траекторий, напоминающих полет кометы. Первый залп советские „катюши“ направили по району порта и вокзала, туда, где сосредоточена немецкая артиллерия. С нашей наблюдательной вышки мы видим, что реактивные снаряды рвутся в гуще вражеских укреплений».

Далее С. Г. Поплавский повествует о том, что командование Польской Армии в гуманных целях несколько раз предлагало коменданту Кольберга капитуляцию, однако предложение отклонялось.

Последний штурм был назначен в ночь на 18 марта. В 5 часов 30 минут утра 18 марта город Кольберг был полностью освобожден от фашистов и снова стал польским. Бои за город длились без передышки 10 дней и ночей. Гитлеровцы потеряли убитыми более 5000 и пленными 6292 солдата и офицера.

Теперь до Берлина нам оставалось пройти 60 км. Об этом напоминал указатель, установленный недалеко от переправы через Одер у Кюстрина.

В конце марта и начале апреля бригада начала готовиться к последней и решающей битве — Берлинской операции. Разведывательные данные говорили о том, что противник, готовясь к длительному сопротивлению, создал на подступах к столице сильно укрепленные, глубоко эшелонированные оборонительные рубежи, использовав для этого естественные возвышенности, водные преграды, населенные пункты. Нам предстояла тщательная подготовка к завершающей операции Великой Отечественной войны. На это нацеливало обращение командующего артиллерией 1-го Белорусского фронта генерал-полковника В. И. Казакова. В нем содержался призыв к артиллеристам включаться в борьбу за честь первыми выпустить снаряд по Берлину.

Обращение было доведено до всех наших воинов, и все очень переживали, что нам не достанется пальма первенства из-за небольшой дальности стрельбы наших установок. Зато все были полны стремлением обрушить на Берлин первыми залп гвардейских минометов.

Как всегда, перед началом операции огромную работу провели штабные работники бригады, особенно потрудились начальники штабов дивизионов гвардии старшие лейтенанты Владимир Скотников и Михаил Блоштейн и гвардии капитан Святослав Новак. Их можно было часто видеть и на переднем крае, и в районе сосредоточения боевой техники. Вся их деятельность в те дни направлялась опытным штабным работником начальником штаба бригады гвардии подполковником И. С. Беловым. Кадровый офицер И. С. Белов стал начальником штаба на Ленинградском фронте. Штабное дело он знал хорошо, и его четкость, оперативность высоко оценивались комбригом. Под его руководством велась вся подготовка штабов в Берлинской операции: изучались разведданные, тщательно велись карты, на которые оперативно наносились поступавшие сведения.

Не один раз комбриг Лобанов с командирами дивизионов и батарей выезжал на передний край для выбора боевого порядка (Б/П). Но выбрать Б/П на этот раз было особенно сложно, так как на узком плацдарме каждый выгодный участок местности уже был занят артиллеристами, танкистами, другими частями. Нам, участникам многих боев, никогда не приходилось еще видеть такое плотное насыщение огневой мощи перед наступлением, как было здесь, на Берлинском направлении. К началу операции все три фронта, участвовавшие в ней, имели 2500 тысяч человек, более 42 тысяч орудий и минометов, 6250 танков и самоходных установок, 7500 боевых самолетов. Один лишь 1-й Белорусский фронт располагал 20 000 орудий и минометов всех калибров, в том числе около 1500 боевых установок и рам полевой реактивной артиллерии.

Энергично работали перед операцией политработники нашей бригады. Начальник политотдела подполковник М. М. Федоров, политработники гвардии капитан Сергей Гнездов, гвардии старший лейтенант Виктор Астахов, заместители командиров дивизионов по политической части гвардии капитаны Павел Матусевич, Павел Бабеко, Петр Гришняков постоянно находились на огневых позициях и на командных пунктах. Здесь же шел прием в партию воинов, отличившихся в боях.

15 апреля бригада начала выдвигаться на плацдарм. Штаб бригады уже переехал по мосту через Одер, один дивизион вышел на мост, а два были на подходе к нему, когда по колонне пронеслась команда «Воздух!». Зенитные орудия и установки открыли огонь, создавая исключительную его плотность на высоте всего 300–400 метров. Мы опасались, чтобы осколки наших зенитных снарядов, падающие сверху, не нанесли ущерба людям и машинам, которые укрыть было негде. Однако все обошлось благополучно, налет вражеской авиации был отбит, и бригада к намеченным срокам заняла боевой порядок.

Когда наши боевые машины стали на огневые позиции, гвардейцы заметили, что по всей линии переднего края установлены прожекторы. Сначала мы не могли понять, зачем так много прожекторов, об этом мы узнали позднее.

Наступило 16 апреля. Командиры дивизионов доложили комбригу о готовности к открытию огня. 3 часа ночи. Подается команда «Ввернуть взрыватели!», затем — «Снять колпачки!». В бронированных кабинах заняли свои места командиры. 5 часов утра. По проводам и рациям передается долгожданная команда: «По гитлеровцам — огонь!» Гром тысяч орудий разных калибров, рев «катюш» и наших тяжелых систем… Земля толчками вздрагивала от грохота. На узлы сопротивления и опорные пункты противника обрушился невиданной силы огненный смерч. В считанные минуты бригадой было выпущено реактивных снарядов общим весом более 30 000 кг. Вот когда сказалось качество подготовительных работ, обеспечившее стопроцентность выхода снарядов! Это была заслуга старшего электрика гвардии старшего лейтенанта С. Н. Захарова. Высокое боевое мастерство в те первые минуты начала операции продемонстрировали также гвардейцы батарей Н. А. Машина, Н. А. Керим-оглы, Б. А. Ширяева, Г. И. Тихомирова, Б. И. Голанта.

Через 20 минут после артподготовки предрассветную темноту прорезали лучи сотен прожекторов, стало светло как днем. Одновременно послышался рев моторов тысяч танков. Началась Берлинская операция. В те дни конца войны, с 16 по 23 апреля, наша бригада поддерживала наступление частей 32-го стрелкового корпуса в общем направлении на Берлин.

Достойную оценку нашего огневого воздействия на противника дал впоследствии командующий артиллерией фронта маршал артиллерии В. И. Казаков. В брошюре «Артиллерия, огонь!» он так описывает эффект огня гвардейских минометов в первые минуты артподготовки: «Особенно сильное впечатление производили залпы „катюш“. Даже бывалых артиллеристов поразила эта стихия огня, которая ночью казалась еще более грозной, чем днем».

Противник вначале был ошеломлен нашим мощным ударом, но затем его ожившие огневые точки начали оказывать ожесточенное сопротивление. Особенно упорно гитлеровцы цеплялись за зееловский оборонительный рубеж.

22 апреля началась битва непосредственно за Берлин. С 23 апреля по 2 мая бригада взаимодействовала с частями 5-й ударной армии. Для наших гвардейцев вести огонь в большом городе было делом сложным. Здесь всей бригадой действовать невозможно. Требовалась высокая маневренность и стрельба прямой наводкой. Бывший начальник разведки бригады В. И. Смирнов вспоминал:

— Каждый наш дивизион выделил тогда по одной батарее для нанесения первых залпов по Берлину. Мне довелось находиться в батарее, которой командовал гвардии старший лейтенант Н. А. Керим-оглы. Проложили по карте маршрут, рассчитали: если продвинуться на 5–6 км, достигнем центра Берлина. Решили: вперед! На первый залп! Батарея в составе четырех боевых машин с расчехленными установками устремилась к городским кварталам, объезжая и преодолевая завалы, очаги пожаров. Вот уже вступили в бой наши танки, пехотинцы. А батарея продолжала продвигаться вперед, обходя обстреливаемые участки. Но фашисты заметили наши машины, ударили по ним из зенитного пулемета и из орудий.

В головной машине находился комбат Керим-оглы и я. Вражеский снаряд разорвался у левого переднего колеса. Резкий толчок — и машина остановилась. Шофер ранен в руку, наводчику раздробило ногу. От резкого толчка снаряды на направляющих продвинулись вперед, вот-вот они упадут со взрывателями на кабину, и тогда произойдет взрыв всей машины.

В этот момент командир машины гвардии старший сержант Илья Буслаев, сидевший с расчетом на машине, успел быстрым движением удержать выпадающие снаряды. Всего с минуту длилась заминка, во время которой мы успели оказать помощь раненым, пересадить часть расчета на другие машины, оставив в подбитой машине командира взвода гвардии лейтенанта И. Коваленко v санинструктора. Но три установки вновь помчались вперед. Достигнув намеченного рубежа, они заняли боевой порядок. Комбат подал команду «Огонь!».

В битве за Берлин нашим гвардейцам очень пригодился часто применявшийся на Ленинградском фронте способ стрельбы с рамных пусковых установок или прямо с ящиков, в которых перевозились снаряды. Дивизионы вновь взяли на вооружение этот испытанный метод в ходе Берлинской операции, где бои шли за каждый квартал, каждую улицу и дом, не затихая ни днем ни ночью. Таким методом бригада выпустила по оборонявшему Берлин врагу сотни снарядов, прокладывая путь пехоте.

Примеры мужества и отваги при штурме Берлина проявили воины батарей, которыми командовали гвардии капитан Н. А. Чашин, гвардии старшие лейтенанты В. А. Красных, Б. И. Голант, Г. Т. Тихомиров, Г. И. Хохлов, а также батарейцы А. Я. Волкова.

Когда на Красной площади в Москве состоялся парад Победы, в рядах воинов-победителей шел и гвардеец нашей бригады радист гвардии рядовой Александр Васильевич Храмцов.

 

Н. А. Чашин,

гвардии майор запаса

ВПЕРЕДИ — РЕЙХСТАГ!

Может быть, теперь эти слова — «путь к рейхстагу» — звучат суховато, вроде исторической справки. Но в сорок пятом году они звучали для нас по-особенному. Посудите сами: с сорок первого, как вторглись на нашу землю фашисты, и до сорок пятого, долгих четыре года, мы только и думали о победе. А победа нам так и представлялась — берем Берлин и рейхстаг. Немало я пролил и пота, и крови, а счастье мне выпало — и Берлин брал, и путь к рейхстагу расчищал.

Конечно, боев пришлось повидать много. Какие помню лучше, какие хуже, но последний бой в Берлине остался в памяти на всю жизнь до последней мелочи. Верно говорят, что первый да последний бои не забываются. Да и бой-то последний получился необычным…

Я был командиром батареи в 6-й бригаде тяжелых гвардейских минометов, которой командовал полковник А. М. Лобанов. Что такое гвардейский миномет, знают все — это знаменитая «катюша». А у нас были тяжелые минометы.

Представьте себе ряд могучих автомашин, на которых в два этажа лежат снаряды, а каждый такой «снарядик» в 100 кг весом. Дается команда, и они с ревом и огнем летят в сторону противника. Наших залпов не выдерживали никакие укрытия, никакие дзоты; не оставалось ничего живого, и лишь стонала и горела земля. Один снаряд делал трехметровую воронку. Не только фашистам — своим-то было страшно, особенно тем солдатам, которые сидели в первой траншее и видели огонь минометов впервые.

Бывало, только дадим залп, как раздается звонок полевого телефона:

— Что вы делаете?! По своим бьете!

Мы только улыбаемся: снаряды рвутся у гитлеровцев, а на наших позициях земля ходуном ходит. Можно представить себе, что делалось у фашистов, так сказать, в «эпицентре»!

Отстреляемся, и нам опять звонят:

— Отлично, спасибо! Цель накрыта.

Что и говорить, могучее было у нас оружие. Гитлеровцы сразу же после залпов бросали на наши позиции самолеты. Но мы не медлили, тут же меняли позицию. И не только из-за фашистских самолетов: под нами земля тоже горела в буквальном смысле, потому что снаряды были реактивными и позади машин зажигали все, что могло гореть.

Не буду описывать, как наша бригада воевала под Ленинградом, как дрались мы у Невской Дубровки и прорывали блокаду, как громили фашистов на Карельском перешейке и брали Выборг, как освобождали Польшу, — это разговор особый. Но путь в Германию мы начали под Ленинградом. Там мы спели песню нашей бригады, которую сочинил наш поэт, старший лейтенант Кушнаренко:

И вот я стою перед этой «берлогой» — на границе Германии. Разве передать то чувство, что охватило нас, когда мы увидели столб с большим листом фанеры, с которого в самую нашу душу глянули жгучие слова: «Вот она, проклятая Германия!»

Дошли! Мы даже притихли. В этих словах было для нас все: горечь потерь, три с лишним года крови и смерти, близкая победа, гордость за Родину. Мы дошли! Я стоял на своих ноющих от ран ногах и смотрел на простой лист фанеры, который теперь стал историческим. (Кстати, недавно такую же надпись на таком же листе фанеры я видел в хроникальном фильме, и сердце тихо екнуло — не тот ли?)

Мы вступили на территорию гитлеровской Германии. Брали с боем каждый населенный пункт. Дрались фашисты отчаянно. Оно и понятно: знали, что войну проигрывают и пришел час расплаты. Да и за спиной у них был Берлин.

Но мы рвались вперед, по месяцу сапог не снимали — хотели скорее кончить войну. Чувствовали, что главное — добраться до Берлина, а там и войне конец.

16 апреля 1945 года началось наступление на Берлинском направлении, а 22 апреля мы были уже на окраинах германской столицы. Начался штурм. Об этом много писали, показывали в кино, но как вспомнишь…

…Штурмовать начали в темноте. Наши прожекторы буквально залили позиции врага ослепительным светом. Плотность артиллерийского огня была такой, что на один квадратный метр ложилось два снаряда. Ну, и мы своими гвардейскими минометами поработали, хотя стреляли всего минут тридцать, не больше.

Укрепленные объекты на окраинах Берлина были подавлены, и войска ворвались в город. Моя батарея оказалась в районе Силезского вокзала. Пехота и танки шли впереди, а мы — за ними. Начались уличные бои.

Наши танки и пехота к этому времени уже накопили опыт уличных операций. Но в немецкой столице бои были особенно сложные и жестокие. Известно, что раненый зверь или бежит, или бросается на человека. Фашистскому зверю бежать было некуда — он у себя в Берлине сидел.

Поэтому в каждом окне, каждом подвале или на чердаке затаился стрелок — обложится фаустпатронами и палит по любой цели. Огонь велся буквально со всех сторон. Ни танку не пройти, ни пехотинцу не пробежать. Проходили, конечно, и пробегали. Но тут еще одно обстоятельство надо взять в соображение: стали мы осмотрительнее, на рожон лезть не хотели. Не трусили, конечно, — таких среди нас не было, да и вообще трус до Берлина не дошел бы. Просто стали мы осторожнее, особенно женатые да у кого дети. Ох, как хотелось дожить до победы! Поэтому воевать стали расчетливее и не бросаться попусту под перекрестный огонь.

Представьте наше положение. Помочь хочется пехоте, да никак. Ну просто нет места для действия тяжелых реактивных систем: войска находятся в очень близком соприкосновении, да и мирное население кругом. Например, когда мы пробивались к Силезскому вокзалу, то мешал госпиталь. Пришлось обойти; с потерями, но обошли — не будешь же стрелять по раненым. Поэтому гвардейские минометы в начале уличных боев оказались как бы не у дел. Нам даже обидно стало: всю войну без нас не обходились, а в Берлине, в самом главном месте, мы вроде бы и не нужны.

Но пригодились гвардейские минометы и в Берлине, да еще как! Рано мы сникли!

27 апреля меня вызвали в штаб бригады и назначили начальником штурмовой группы. В общем, как говорится, организационно ничего не изменилось — группа состояла из личного состава моей батареи. Но перед нами поставили сложную и важную задачу.

Командир батальона, которому была придана группа (фамилию его запамятовал), показал мне дом на Мартинштрассе. Большое угловое здание тянулось почти на квартал — старинное, массивное, из темного тяжелого камня. В подвалах засел большой отряд эсэсовцев. Они вели сильный огонь.

Комбат только вздохнул. Я и сам видел, что Мартинштрассе была намертво перекрыта — на мостовой лежали наши погибшие солдаты и горели танки. А отсюда был прямой путь на рейхстаг, что-то километра три до него. И дома этого никак не миновать. Моей группе и предстояло выкурить эсэсовцев.

— Первого мая в два утра пойдем в атаку, — сказал комбат.

Все ясно: перед атакой мы должны дать залп. План у нас был простой и непростой. Снаряды наши устроены по реактивному принципу. Стало быть, запустить их можно и не с автомашины, а откуда угодно: установи раму в нужном направлении, подключи ток — и готово. В общем, решили мы доставить снаряды в дом напротив и оттуда дать залп по эсэсовцам.

Но как доставить? Этот дом, тоже угловой, второй стороной выходил на поперечную улицу, фашисты и ее простреливали. Со снарядом весом в 100 кг даже вдвоем улицу не перебежать — десять раз изрешетят.

Тогда мы решили таскать снаряды через улицу веревками, просто волочить по мостовой.

Я с лейтенантом Анатолием Юдиным и с двумя расчетами солдат перебежал через улицу в пустой дом. И начали перетаскивать на веревках снаряды. Солдат А. М. Машуков на той стороне улицы, а мы тут осторожно тянули. Немцы, конечно, постреливали, но лениво: видимо, они думали, что после снарядов мы покатим пушку, а уж ее бы они не пропустили. Работа оказалась долгой и тяжелой. Снаряды цеплялись за неровности мостовой, закатывались в выемки, перекручивали веревки… Перетянули все-таки…

Но перетащить снаряды было еще полдела. Вторая задача — установить их незаметно в окнах второго и третьего этажей — оказалась посложней. Заметь эти приготовления эсэсовцы, открыли бы огонь, и затея бы провалилась. Мы закладывали окна шкафами, столами, матрасами — всем, что только было в брошенных квартирах. Замаскировав окно, осторожно укладывали снаряд, наводили его на подвалы противоположного дома и подсоединяли проводку.

И вдруг 29 апреля фашисты замахали белым флагом. Мы удивились — ведь только что пытались нас окружить. Из их криков поняли, что они требуют на середину улицы парламентера. Подумал я, подумал и послал нашим представителем пиротехника старшего лейтенанта Сергея Николаевича Захарова. Мы не сомневались, что фашисты решили сдаться. Кто-то даже начал сетовать, что вот, мол, зря корячились с этими стокилограммовыми чушками.

Захаров медленным шагом дошел до середины. На всякий случай шесть наших автоматчиков залегли и глаз с него не спускают — эсэсовцы все-таки. Навстречу ему вышел фашистский полковник (как потом рассказывал Захаров, молодой рыжий немец).

— Предлагай немедленно сдаться, — сказал полковник и уставился на пиротехника холодным, ничего не выражающим взглядом.

— Сдаетесь? — переспросил Захаров.

— Найн, найн! Ви сдаетесь.

Захаров поначалу даже онемел — такой наглости он не ожидал.

Видимо, фашисты решили, что мы обессилели, поскольку последние дни не атаковали. Иначе этого нахальства не объяснишь. Не думаю, чтобы они пытались тянуть время: ждать-то им было нечего и неоткуда.

Захаров отбросил всякую дипломатию и рассмеялся:

— Ты одурел, что ли, фриц? Мы ж Берлин берем!

— Иван, сдавайсь! Твоя скоро капут.

Захаров махнул рукой, повернулся и пошел обратно — время на несерьезные разговоры старший лейтенант тратить не хотел.

Ночью мы поднажали, потому что наглость эсэсовцев нас сильно разозлила. Мы перетащили через улицу и установили в окнах около ста снарядов.

К двум часам ночи с 30 апреля на 1 мая 1945 года у нас все было готово: электропроводка подведена ко всем снарядам и подключены аккумуляторы. Я отдал приказ всем, кроме Захарова, покинуть дом, потому что реактивные струи все сожгут. Мы с Захаровым тоже вышли и вывели проводку наружу.

Ровно в 2 часа ночи я дал команду произвести залп. Захаров включил аккумулятор, замкнув электрическую цепь одновременно на всех снарядах…

Сначала загудел и полыхнул пламенем наш дом. И тут же грохнуло в мрачном здании с эсэсовцами на Мартинштрассе, будто оно раскололось на мелкие куски. Из его подвалов повалил дым, стены потрескались, и вылетели все окна. Залп был точен — все снаряды попали в подвалы, где сидели враги.

Тут же пехота пошла в атаку. Наш стоснарядный залп оказался настолько сильным, что из здания не раздалось ни одного ответного выстрела. Пехотинцы вошли туда без потерь. Уже через десять минут наши солдаты выводили пленных, примерно человек двести.

— Вон тот полковник, — сказал Захаров, показывая мне на высокого немца. — Ну как?

— Берлин капут, — вяло сказал фашист, глянув на нас тусклыми глазами. От былой спеси не осталось и следа.

Вся операция по захвату дома заняла менее часа. Дальше в этом направлении до самого рейхстага никаких серьезных препятствий пехота и танки не встретили.

В 10 часов утра мы уже стояли у рейхстага. Наша 6-я Краснознаменная гвардейская тяжелая ракетно-минометная Ленинградская, Берлинская, орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого бригада войну закончила. Без всяких преувеличений, мы на самом деле прошли от Нарвских ворот до Бранденбургских. Радость нашу мне сейчас и не передать. Выражали ее кто как мог: плакали, целовались, палили в воздух…

А потом мы стояли с ребятами у рейхстага и пели нашу песню — ту, которую сочинили еще под Ленинградом:

Мы свое обещание выполнили.

 

Л. В. Дубровицкая,

гвардии старший лейтенант запаса

НУЖНА БЫЛА ОДНА ПОБЕДА…

Я перебегала улицу «смерти». Конечно, на самом деле называлась она как-то по-другому. Но, во-первых, настоящего ее названия никто не знал. В центре Берлина тогда, в мае 1945 года, не только табличек на домах — самих домов часто не было, одни руины. Во-вторых, новое название этой улице наши солдаты дали не зря.

Улица была совсем небольшой. По обе ее стороны зияли черными провалами несколько разрушенных зданий, вдали виднелся рейхстаг. Его колоннада хорошо просматривалась с того места, которое после трудных боев за Берлин заняла наша группа. Заняла и остановилась. Ни одного шага из развалин сделать было нельзя. Гитлеровцы контролировали буквально каждый сантиметр дороги. Фашистские снайперы хорошо пристрелялись, и любое движение в этом районе вызывало бешеный огонь. Противник укрепился в угловых домах на перекрестке справа и напротив нас. Я участвовала во многих сражениях, но такого ожесточенного, бессмысленного и отчаянного сопротивления не встречала еще нигде.

Группа, которой я командовала, была частью 4-го отдельного гвардейского минометного дивизиона. Товарищи мои, офицеры, с которыми мы вместе сражались с 1943 года, возглавляли такие же группы в других частях города. И я, впервые приняв командование в такой ответственной операции, жалела, что их нет рядом. Опыт друзей мог бы помочь.

Для нас, минометчиков, ситуация оказалась сложной во всех отношениях. Нужно было поддержать огнем знаменитых «катюш» наступление пехотинцев. Попытаться установить рамы под снаряды даже и думать было нечего — не хватало места, чтобы их разместить. Кроме того, выпускать снаряды по обычной траектории тоже не удавалось. Пехотинцы просили подавить огневые точки, расположенные в подвалах. В таком случае траектория снарядов должна проходить в нескольких сантиметрах от земли. Это ослабляло их действие, но другого выхода просто не нашлось.

Оценив обстановку, я увидела, что работать придется вручную. Во время боя надо запаливать шнур от каждого «головастика» — так мы между собой называли снаряды — отдельно. Причем особая точность требовалась и при определении направления их полета — ведь кругом были свои, часто занимая только разные этажи в одном здании с противником.

…Бой начался неожиданно. Густая кирпичная пыль плотной завесой повисла в воздухе. Грохот минометов и ответный вой немецких «фаустов» заглушали слова команды. Но в штурмовой группе подобрались опытные бойцы. Мы устанавливали снаряды, тянули от них шнуры (где уж тут соблюдать определенные техникой безопасности положенные 10 метров!), запаливали их самыми обычными спичками. Ракеты крушили стены старинных домов, на мгновение принося удовлетворение от точности попадания, которое тут же забывалось в ожесточении боя.

Во время короткой передышки ко мне подошел командир батальона пехотинцев. Лицо обветренное, усталое. Чуть раньше, когда моя группа поступила к нему в распоряжение, мы успели познакомиться. И я улыбнулась про себя, вспомнив, с каким изумлением и разочарованием встретил он командира долгожданного подразделения «катюш» — женщину! А теперь убедился, что штурмовая группа ракетчиков работает как надо, и пришел с просьбой поддержать огнем.

В подвале дома, где мы находились, разместились наши раненые бойцы. Фашисты, узнав об этом, открыли канализационные трубы. Хорошо, что коммуникации где-то были разрушены и уровень воды поднимался медленно. Но ведь из этих подвалов невозможно было выбраться: над головой — остов здания и небо, впереди — та самая улица «смерти».

— Придумай что-нибудь, Владимировна, — попросил майор. Он успел услышать, как меня называли бойцы, и смирился с моим мальчишечьим видом и девчоночьим голосом.

Взвесили обстановку. Выход был один: ударить по зданию, где засели гитлеровские снайперы, с двух сторон — из нашего дома и из противоположного. Вот когда я по-настоящему оценила запасливость нашего сержанта Новикова. У него в избытке оказался бикфордов шнур, спички и даже так необходимый сейчас стальной трос.

Дождались сумерек. Специально на длительное время сделали передышку, прекратили огонь. А потом… «Залп!» — скомандовала я своим ребятам и тут же рванулась с двумя солдатами на противоположную сторону улицы. Но добежать мы не успели. Снайперы очнулись от внезапного удара, булыжник вокруг зазвенел от пуль — пришлось падать. Лежали неподвижно, дожидаясь помощи от товарищей. Рука задеревенела, сжимая стальной трос, который я тянула из нашего поста. Снова залп, и под его грохот мы оказались на другой стороне.

И вот мы уже машем оставшимся на другой стороне: «Давай!» Конец проволоки натянулся в руке. На том конце на него подвесили 100-килограммовую мину, и наша группа, сдирая в кровь ладони, начала перетаскивать ее к себе. Весь расчет участвовал в этой операции. Торопились, помня, что судьба раненых зависит от нас. И наступил момент, когда мы смогли дать залп. После выстрелов осели проемы неприступного здания, под его обломками погибли эсэсовцы с фаустпатронами. Раненых можно было переправлять в медсанбат.

Это было в сумерках. А утром вместе с апрельским рассветом в наше неуютное пристанище ворвались треск выстрелов и рокот моторов. Приготовились к новому бою. Подтащили снаряды к амбразурам.

— Внимание! Следите за командой…

Тянулись минуты, не хватало воздуха.

— Залп!

По очереди ударили оба расчета. Все загудело, обрушилось всем.

— Скорей, еще скорей, еще пару мин! — кричит комбат.

Гул боя внезапно замолк. Потом где-то справа забили наши автоматы и раздалось «ура!» атакующих. Около нас стало тихо. Это пехотный батальон после нашей подготовки начал занимать улицу за улицей. Только теперь я почувствовала в ладони боль: осколок торчал в мизинце, заливая руку кровью. А я и не заметила его во время боя.

Старшина принес санпакет, наспех перевязал руку. Мы пересчитали людей, несложное имущество и стали ждать дальнейших приказов из штаба. После напряжения боя все молчали, и только словоохотливый старшина, пытаясь «заговорить» мою боль, все рассказывал, как комбат никак не мог поверить, что среди так отчаянно воюющих ленинградцев — женщина, да еще артиллерист — бог войны! Да еще всю войну прошла…

Это был только один из эпизодов штурма Берлина. Мы знали, что на всех подступах к рейхстагу так же самоотверженно дерутся наши товарищи, что многих мы не увидим больше, собравшись вместе у поверженного фашистского логова. И с новой силой разгорелся в наших сердцах гнев против ненавистного врага и страстная жажда Победы. К памяти об этих последних днях взывает многое: встречи с друзьями, кинофильмы, книги. Когда я слышу песню из кинофильма «Белорусский вокзал» и слова «нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим», снова и снова рождаются в душе воспоминания о той святой ярости — это не громкая фраза, — с которой мы дрались в майские дни в Берлине.

Отчетливо стоит перед глазами еще один момент. Наши фамилии — первые — уже краснели на стенах рейхстага, но группа, которой я командовала, снова была на боевых позициях на улице «смерти». Мы получили приказ не стрелять. Город горел. Треск огня да случайные далекие выстрелы только подчеркивали гнетущую тишину, спустившуюся над местом яростного сражения. Она давила в уши, нагнетала страшное напряжение. Гитлеровцы, видимо, испытывали те же чувства, потому что было видно, как, забыв о бдительности, фашисты выползали из своих укрытий на разведку. Так продолжалось несколько часов.

Вдруг четко, резко, словно стук метронома, раздался звук шагов по булыжнику. Под белым флагом по нашей улице шли советские парламентеры в парадной форме. Нарушая все уставы, приказы, забыв об опасности, вслед за ними выскакивали из развалин люди. В пороховой гари, кирпичной пыли, черные от усталости, они бросали вверх пилотки, размахивали оружием, и один сплошной крик радости стоял над улицей. И я кричала и плакала вместе со всеми. Это были первые слезы за все время войны.

Не дни, не месяцы — годы боев приучили нас к замкнутости. Мы теряли друзей, родных. Но потери вынуждали нас не плакать, а стискивать зубы и сжимать кулаки. А сейчас я плакала. Мы участвовали в таких сражениях, о которых словами рассказать невозможно. Мы поседели в свои двадцать с небольшим лет. И вот наконец наступил тот момент, о котором долго мечтала наша далекая, многострадальная и разоренная Родина. Там, дома, в Ленинграде, об этом моменте узнают позже. Сейчас мы плакали, пели и обнимали друг друга за всех…

Но для меня, как и для многих солдат, служба еще не закончилась. 9 мая моя группа получила необычный приказ: охранять особняк Геббельса. Его владелец только что сбежал в неизвестном направлении, и до подхода официальных лиц здесь все должно было остаться в неприкосновенности.

Мы подъехали к особняку вечером. Осмотрели здание, территорию вокруг него. Это был один из глухих уголков леса под Берлином. Укреплен он был отменно, но сейчас это место словно вымерло. Я расставила часовых. Остальные устроились на отдых, первый за эти трудные недели боев. Расположились мы со смехом и шутками в спальне жены Геббельса. Все семь человек улеглись на одной кровати. Она была такой огромной, что мы спокойно на ней разместились по фронтовой привычке — звездочкой (головами вместе). Легли не раздеваясь, с автоматами на груди. Почти всех сразу сморил сон. Я же лежала, прислушиваясь к каждому шороху, к шагам часовых, и невольно в этот первый день Победы вспоминала свой путь от Ленинграда к Берлину, юность, прошедшую в войне.

Многие люди и тогда, на фронте, и сейчас, узнавая о моей жизни, удивляются: как это женщина смогла всю войну быть на переднем крае, участвовать в таких тяжелых сражениях! Действительно, до конца 1942 года я воевала под Ленинградом. Была снайпером, разведчиком, связистом, потом судьба моя стала тесно связана с 6-й гвардейской Краснознаменной Ленинградской, Берлинской, орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого (минометной) бригадой.

Когда я в 1941 году 17-летней студенткой института имени Лесгафта шла в ополчение, то была уверена, что смогу вынести все. Я хорошо плавала, и это очень пригодилось, когда пришлось вплавь тянуть связь на Невский «пятачок». Здесь натиск фашистов был так же жесток и упорен, как потом оборона Берлина. Я хорошо стреляла, поэтому могла командовать взводом в 3-м стрелковом полку народного ополчения. Водила мотоцикл, потом машину. Хорошая спортивная закалка помогла мне преодолеть последствия нескольких тяжелых ранений, полученных в первые годы войны, и остаться в строю до конца, до победы.

В 523-й отдельный гвардейский минометный дивизион я попала осенью 1942 года. Здесь шло освоение нового оружия — ракетных минометов. И начались бессонные ночи, напряженные дни учебы. В редкие приезды в Ленинград, где оставались мои родные, я ходила по городу в предчувствии праздника. Скоро должны кончиться страшные дни блокады: ведь рождается новое оружие, способное укрепить нашу стойкость в защите любимой Родины. Хотелось подбодрить, успокоить всех ленинградцев, которые в блокадных условиях продолжали жить и бороться. Мы, работая втайне, готовили противнику заслуженное им возмездие.

«Катюши» становились с каждым днем все знакомее. Освоение нового оружия требовало не только сообразительности. Надо было добиться такого знания электрической части, чтобы техника действовала безукоризненно, чтобы залпы каждой установки шли кучно, довести свои движения до автоматизма. Ходили без бровей и ресниц — они были опалены, руки почернели от пороха, а отмороженные пальцы побелели. Но зато к январю 1943 года, ко дню прорыва блокады, когда не одиночными выстрелами, как прежде на учениях, а во всю свою мощь ударили тяжелые гвардейские минометы, вздыбив левый укрепленный противником берег родной Невы, — к этому времени новым оружием мы овладели вполне.

Надо сказать, что мне, единственной женщине в дивизионе, было не очень просто. Ведь военный быт не рассчитан на минимальные, но необходимые для нас удобства. Но рядом оказались люди по-настоящему чуткие, щедрые на бескорыстную помощь. Товарищи уже знали, что не стоит напоминать мне о моей «слабости», подчеркивать, что я женщина, — обижусь; трудные для моих рук дела помогали выполнять тактично, с уважением.

Братское отношение к отчаянной девчонке-лейтенанту, как многие меня называли, осталось в памяти светлым и благодарным воспоминанием.

Товарищи звали меня то уважительно — Владимировна, то ласково — Огонек. И это мне до сих пор очень дорого. Моя молодая энергия била через край. Самодеятельность организовать, провести занятия по электротехнике, политбеседу — да мало ли еще дел — за все я бралась с охотой.

С середины 1943 года наша бригада была все время в наступлении. К этому времени женщины были демобилизованы из действующей армии. С начала 1944 года я, честно говоря, тоже ждала увольнения или хотя бы перевода в другую часть. Невыносимо тяжело было работать там, где все помнили и часто говорили о моем муже — комбате Саше Алексееве, с которым мы служили вместе. Он погиб при первых залпах в дни снятия блокады. Вспоминали его песни, открытый и добрый характер…

Но командование оставило меня при «катюшах», как лучшего электротехника дивизиона, чем я очень гордилась. Ну что ж, не я одна — все в годы войны забывали о личном горе, отводя общую страшную беду…

…Эта ночь в особняке Геббельса, с ее настороженной тишиной, наполненной воспоминаниями, неожиданно была прервана глухим голосом, раздававшимся неизвестно откуда. Проснулись солдаты, и все вместе мы начали обшаривать особняк, разыскивая источник этого странного шума. Остановились около обитой железом двери, ведущей в подвал. Она была закрыта, и там, судя по голосу, металась и рыдала женщина. Открыть дверь оказалось невозможным. Здесь, видимо, было убежище хозяина дома, и массивная дверь прочно запиралась изнутри. Пришлось ее взрывать. Когда мы заглянули в образовавшийся проем, то увидели удалявшуюся фигуру седой старухи. Как потом оказалось, это была столетняя то ли нянька, то ли служанка Геббельсов, всю жизнь прожившая в их семье. Во время стремительного бегства хозяева просто забыли ее.

Кончилась ночь, и наша бригада снова на марше. Мимо шли эшелоны с короткой радостной надписью «Домой». Но для тех, кто оставался в Берлине, мир наступил гораздо позже. Отдельные фашисты продолжали бессмысленное сопротивление, и приходилось быть все время начеку.

11 мая наша батарея расположилась на отдых в бывших казармах фашистов под Нейрупеном. Ночью внезапно погас свет, и в узких коридорах раздался грохот кованых сапог, выстрелы. Это одна из эсэсовских групп, стремясь на запад, пыталась прорваться на нашем участке. Противник хорошо знал расположение помещений. Бесшумно сняв наших часовых, он застал нас врасплох. Секунды потребовались для того, чтобы прийти в себя, отдать приказы. Драться пришлось врукопашную в темноте незнакомых казарм. Мы не знали сил гитлеровцев, не знали, где находятся свои. Но недаром наши солдаты носили имя гвардейцев. Почти все эсэсовцы были уничтожены, остальные поспешно скрылись в лесу, окружавшем казармы.

Для меня это был последний бой, так как взрывом близко разорвавшейся гранаты меня сильно контузило. Годы прошли после этого, прежде чем я снова встала на ноги.

 

Г. Ф. Цыганков,

лауреат Государственной премии,

гвардии старший сержант запаса

ДОШАГАЛИ ДО БЕРЛИНА

На фоне стремительного темпа жизни сегодняшнего дня прошлые испытания и лишения военных лет как бы все более отодвигаются на второй план. Но в моей жизни воспоминания о них каждый раз звучат по-новому, так как по характеру своей работы мне до сих пор приходится сталкиваться с последствиями войны — я, художник-реставратор, воссоздаю разрушенные гитлеровскими захватчиками памятники культуры и архитектуры.

В первый же год войны я пошел добровольцем в народное ополчение, чтобы защитить свой город. Нас было много, безусых юнцов, кто по зову сердца встал на защиту Родины, хотя ни опыта, ни военных знаний мы, конечно, не имели. Сроки мужания человека в такой обстановке намного сокращаются. Уже через несколько месяцев боев мы превратились в настоящих солдат, остановив врага на подступах к Ленинграду, у станции Веймарн.

В январе 1942 года меня откомандировали во вновь сформированную 6-ю гвардейскую тяжелую минометную бригаду, в составе которой я дошел до Берлина.

В памяти моей остались незабываемые дни прорыва и снятия блокады и молниеносный бросок от Варшавы до границ Германии и дальше, до Одера.

За годы войны пришлось пережить много горьких минут, но, мне кажется, радостных было не меньше: мы почувствовали силу и мощь своей Родины, убедились в нашей боеспособности, обрели уверенность в неотвратимости возмездия «коричневой чуме» и в торжестве справедливости. Когда мы погнали фашистов от Ленинграда, наши силы удесятерились в реальном предчувствии огромной и заслуженной победы. Самым ярким воспоминанием тех суровых лет навсегда останется штурм Берлина и уличные бои в самом городе. Мы наступали столь стремительно, что оставляли позади себя мелкие очаги сопротивления, уничтожением которых занимались подразделения второго эшелона и тыловые части.

Почему именно этот период боевых действий нашей бригады я сейчас вспоминаю? Видимо, потому, что этот период был самым радостным и вместе с тем самым драматичным. Уже близка была победа, а мы теряли своих товарищей, с которыми бок о бок прошли все дороги войны. Разве это не трагедия? Страшная несправедливость судьбы — погибнуть в преддверии всенародного торжества.

При передислокации штаба бригады на новое место, по мере продвижения наших дивизионов, отделению топоразведки, которым я в то время командовал, приходилось не только готовить данные для стрельбы, наносить оперативную обстановку на карты, выявлять очаги сопротивления и огневые точки врага, но и обеспечивать безопасность штаба бригады.

При очередной передислокации штаба в новый район Берлина, 28 апреля 1945 года, под вечер, когда уже начало смеркаться, наше отделение прочесывало близлежащие дома. Некоторые из них были совершенно разрушены, другие горели, третьи просто покинуты жителями. Как обычно, для проведения такой операции отделение разбилось на группы по два человека. Мне и рядовому Косте Фирсову было поручено осмотреть дом, стоящий в 200 м от расположения штаба. Он был почти совершенно разрушен, по-видимому, бомбовыми ударами американской авиации, так как остался только остов здания с торчащими искривленными балками перекрытий.

При беглом осмотре здания мы не обнаружили ничего подозрительного, и только вход в подвальное помещение заставил нас насторожиться. Показалась подозрительной относительная чистота лестницы, ведущей вниз, между тем как вокруг был хаос из кирпича и металла. Со всеми предосторожностями мы стали спускаться по лестнице, изготовив автоматы к бою. Лестница была небольшая; впереди мы увидели обрушенную стену, закрывающую дальнейший проход. И здесь, потеряв осторожность, мы стали обсуждать результаты обследования — ведь действительно стена закрывала весь дверной проем, ведущий в подвал.

Мы уже хотели повернуть назад, но Костя обратил внимание на пролом сбоку. Только он сделал шаг к нему, как вдруг неожиданный треск автоматной очереди и вспышки от выстрелов из пролома ошеломили нас. Единственное, что я почувствовал, даже не увидел, — что Костя ранен. Палец машинально нажал спусковой крючок — и ответная очередь послана в этот пролом. Лишь несколько секунд длилась тишина после выстрелов, но мне и их было достаточно, чтобы оттащить Костю под укрытие завалов.

Поблизости были наши бойцы, они подняли тревогу, и дом был окружен. Я же бросился за санинструктором к штабу. Когда мы подбежали к Косте Фирсову, он уже был без сознания. В штабе ему оказали медицинскую помощь, но, к сожалению, раны были смертельны.

Бой возле дома между тем разгорался все жарче. Восемь гитлеровцев, засевших в подвале, отчаянно сопротивлялись, отстреливаясь из автоматов и фаустпатронов. В результате боя шесть из них было уничтожено, а двоих удалось взять в плен. Как выяснилось потом, при обследовании подвала и из допроса пленных, они были оставлены специально для корректировки огня своих батарей и проведения диверсий. Там же были обнаружены склад оружия и радиопередатчик.

Вот так мы потеряли Костю, молодого ленинградского парня, еще только начинавшего жить…

Тяжела утрата, и особенно перед концом войны, но его самоотверженный поступок спас жизнь многим. Неизвестно, чем бы кончилась эта ночь, если бы мы своевременно не обнаружили такое соседство с нашим штабом. Да, мы, солдаты Советской Родины, выполняли свой долг, не задумываясь об опасностях, которые нас подстерегали.

А через два дня пришла долгожданная и выстраданная в боях победа — Берлин капитулировал.

Вернувшись в Ленинград, всю боль сердца за его раны я отдал возрождению былой красоты родного города. Но, реставрируя памятники, я никогда не забываю и тех, кто их изуродовал в бешеной злобе, — ведь еще бродят по миру их коричневые последыши.

 

А. Ильин, гвардии майор запаса

ТРУДНОЙ ДОРОГОЙ

Надо же такому случиться — дивизион «катюш», которым я командовал, в разгар войны разместился рядом с домом, где я родился. Здесь, в рабочем районе Ленинграда, на просторном проспекте Стачек — между прославленным Кировским заводом и не менее знаменитыми Нарвскими воротами — прошло мое детство. Играл тут с мальчишками в войну. А теперь…

Шел 1943 год. Батареи дивизиона выезжали на различные участки Ленинградского фронта, огненными залпами крушили врага.

И родной Кировский район был прифронтовой полосой — передовые позиции совсем близко. Как и во всем городе, фашистские бомбы и снаряды ежедневно разрушали здесь дома, убивали людей. Блокада была уже прорвана, но враг еще стоял у стен Ленинграда.

В первую лютую блокадную зиму погиб от голода мой отец, рабочий «Красного треугольника». А моя мать, всю жизнь проработавшая на Кировском заводе, и теперь чуть свет уходила в свой обледенелый цех. Здесь был ее боевой пост. Здесь был тоже фронт: кировцы ковали оружие. Немало их падало у станков замертво, обессилевших от голода или пораженных осколками вражеских снарядов. Но оставшиеся в живых продолжали работу.

Еще в мирное время, окончив семилетку, я поступил в артиллерийскую спецшколу № 9. К слову сказать, многие питомцы этой школы стали офицерами гвардейских минометных частей, славно воевали. Назову хотя бы А. П. Бороданкова, М. Т. Рякимова.

…Война застала меня курсантом 3-го Ленинградского артиллерийского училища. Наш второй курс проходил учебу под Лугой, в местечке Серебрянка. Вскоре бои приблизились и сюда. Тут уж не до занятий, мы влились в ряды погранотряда. Потом нас отправили в Ленинград и в августе 1941 года досрочно выпустили. Утром я ходил еще в курсантской форме, а вечером — в новой командирской гимнастерке с двумя «кубиками» в петлицах садился в поезд, уходящий в Москву.

В столицу прибыла большая группа выпускников нашего училища. Тут мы узнали, что будем осваивать новое секретное оружие.

Меня назначили командиром взвода разведки во вновь сформированный 50-й отдельный гвардейский минометный дивизион. С ним я прошел почти всю войну. В июле 1942 года принял здесь батарею, а через полтора года уже командовал дивизионом. Водил его в бой вплоть до августа 1944 года.

Когда дивизион сформировали, предполагалось, что его отправят в Ленинград. Здесь кроме меня оказалось много ленинградцев, все мы радовались, что будем защищать свой любимый город.

Радость оказалась преждевременной. В Ленинград мы тогда не попали — фашисты перерезали Октябрьскую железную дорогу. Но в непроходимых болотах и лесах Волховского фронта, куда нас передали, тоже шли бои за Ленинград. В этих тяжелых кровопролитных сражениях дивизион поддерживал пехоту и танки огнем своих «катюш». Немало боевых дел и подвигов было тогда на счету наших гвардейцев.

В районе деревни Мишино начальник штаба дивизиона гвардии капитан В. И. Шапорев с группой разведчиков отправился на рекогносцировку местности. Батарея, которой я тогда командовал, поддерживала с Шапоревым радиосвязь. Вдруг получаю от него сообщение: «Мы окружены, ведем бой с фашистами. Приказываю открыть по мне огонь, записывайте координаты».

Открыть огонь по своим! Но это был приказ, который я был обязан выполнить. Спорить с Василием Ивановичем бесполезно — я знал его непреклонный характер. Осталось только спросить: «Есть ли где вам укрыться?»

Последовал сразу же ответ: «Да, мы укроемся. Постарайтесь, чтобы залп был рассеянный, не в одну точку».

Батарея скрытно стояла на огневых позициях, орудия были заряжены. Дал команду открыть огонь. В считанные минуты прозвучал залп.

С замиранием сердца прильнул я к рации. Тяжело было на душе: ведь Шапорев был для меня не только начальником, но и большим другом, дорогим мне человеком. Наконец Василий Иванович откликнулся: «Хорошо дали. Но немцы еще стреляют, не все побиты. Через пять минут повторите залп».

Повторили. Только через 15 минут, которые показались мне невыносимо долгими, услышали знакомый голос: «Все в порядке, мы невредимы».

Через два часа Шапорев и те, кто были с ним, благополучно вернулись. Им повезло — нашли щель, в которой спаслись от нашего огня.

«Теперь понимаю, что такое залп „катюш“, — сказал Шапорев. — На своей шкуре испытал. Это ужасно!»

Василий Иванович был не только храбрец, но и высокообразованный командир. Он был беззаветно предан военному делу, я бы назвал его военным фанатиком в лучшем смысле этого слова. В новый вид оружия — гвардейские минометы — он буквально влюбился и превосходно их знал, однако с завидной настойчивостью продолжал их изучать в редкие минуты передышки. И с такой же настойчивостью передавал свои знания нашим офицерам, при первой возможности занимался с ними.

Позднее, в ноябре 1943 года, Шапорев написал «Памятку командиру», где дал основы действия БМ-13 во всех видах боя. В ней он сконцентрировал и умно осмыслил свой богатый опыт. «Памятка» была для меня, да и для многих офицеров настольным пособием до конца войны. И сейчас храню ее, пожелтевшую от времени, с дарственной надписью Шапорева: «Александру Алексеевичу, другу по оружию, первому понявшему меня». Она дорога мне, как память о боевом товарище, замечательном воине-патриоте. Василий Иванович не дожил до победы, смертью героя погиб в 1944 году.

На Волховском фронте заканчивалась подготовка к операции по прорыву блокады Ленинграда. Дивизион влился во вновь формируемый полк, командиром которого был назначен гвардии подполковник Мещеряков, а начальником штаба гвардии майор Шапорев.

…12 января 1943 года. Слабый предрассветный туман. Тишина. И вдруг воздух сотрясает страшный грохот. В артиллерийской подготовке участвуют и наши «катюши».

Тяжел первый день наступления. Фашисты упорно сопротивляются в роще «Круглой», в поселках № 8 и № 4. Дивизион ведет огонь по очагам вражеского сопротивления, подходящим резервам противника. В последующие дни боев даем залпы по Рабочему поселку № 5, дороге, ведущей к Рабочему поселку № 1, Синявину.

18 января узнаем, что в районе Рабочего поселка № 5 торфяников встретились воины Волховского и Ленинградского фронтов. Блокада Ленинграда прорвана, перешеек освобожденной земли соединяет его со страной.

К началу февраля здесь была уже готова железнодорожная линия. Наш дивизион прикрывал ее строительство. А потом мы стояли на защите этой единственной железнодорожной артерии, связывающей Ленинград с Большой землей.

Фашисты закрепились неподалеку, на господствующей высоте, и обстреливали перешеек, где находилось железнодорожное полотно.

Наши батареи располагались в Рабочем поселке № 1, отсюда для ведения огня выезжали к развалинам поселка № 5. Орудия были всегда в боевой готовности. Как только получали вызов от пехоты, мчались к огневым позициям. Дорога позволяла развивать большую скорость. Это было тем более необходимо, что она просматривалась и простреливалась противником. Дадим залпы и сразу возвращаемся назад. Фашисты не успевали нас засечь.

Но однажды гитлеровцы все же выследили боевые установки, возвращавшиеся с боевого задания, и мы попали под артиллерийский обстрел. Вражеский снаряд поразил одну машину. Ее сильно покалечило, думали, что придется списать. Но мой помощник по технической части старший техник-лейтенант Николай Андреевич Милютин сказал: «Машину починим, она еще повоюет».

Милютин со своими людьми в полевых условиях очень быстро отремонтировал пострадавшую «катюшу», вернул ее в строй. Место погибшего экипажа заняли другие гвардейцы. Они поклялись отомстить за смерть боевых товарищей. И мстили метким, сокрушительным огнем.

Гитлеровцы неоднократно пытались захватить перешеек и сбросить советских бойцов в море. Однажды на рассвете они ринулись на штурм под прикрытием артиллерийской канонады. Батареи «катюш» гвардии старших лейтенантов Гришина и Хоменко стремительно заняли огневые позиции и под огнем врага обрушили залпы на цепи атакующих фашистов. Накрыли почти весь их боевой порядок — вражеская атака захлебнулась. Так не раз мы помогали пехоте отбивать нападения захватчиков.

В конце 1943 года 318-й гвардейский минометный полк, куда входил и наш дивизион, передали Ленинградскому фронту. Дивизион направили на Карельский перешеек, где 23-я армия вела оборонительные позиционные бои.

Стреляли «кочующими орудиями» на огромном участке фронта от Финского залива до Ладожского озера. Разведка доносит: в таком-то месте, в такое-то время собираются офицеры противника. Срочно выезжаем. Оказалось достаточно одного выстрела — от здания, где собрались вражеские офицеры, не осталось и следа. Не даем покоя врагу.

Потом перебазировались в Кировский район Ленинграда, о чем уже говорил вначале. Ведем огонь по заданиям Оперативной группы гвардейских минометных частей Ленфронта.

Какие это задания? Например, на юго-западной окраине Пушкина замечено скопление танков и пехоты противника. Бьем их из района станции Шушары. Или же из Шереметевского парка громим танковую колонну противника, обнаруженную в поселке Володарском. Мощь наших огневых налетов усиливала быстрота передвижения батарей, внезапность удара.

Последний выезд совершили в декабре 1943 года. Настало время решающего сражения за полное освобождение города Ленина от блокады. 29 декабря получаем долгожданный приказ: сосредоточиться в районе Ольгино. 31 декабря, когда стемнело, с пирса Лисьего Носа мы погрузились на баржи.

Новый, 1944 год встретили на Финском заливе. Рядом со мной в кабине машины находился симпатичный москвич секретарь парткомиссии полка гвардии майор Иван Силыч Джулай. Не скрываем свою радость, понимаем — предстоит участвовать в историческом сражении.

При подходе к Ораниенбауму мы попали под вражеский обстрел. Но все обошлось благополучно, сохранили людей и технику. До рассвета выгрузились и скрытно ушли в поселок Лебяжий. Знакомые места: здесь когда-то я жил на даче. Как давно это было…

…Две недели ушли на подготовку к операции. Вели разведку, организовывали связь, отрабатывали взаимодействие с пехотинцами и танкистами.

14 января орудия дивизиона участвовали в артиллерийской подготовке. 2-я ударная армия пошла в наступление. Пять дней шли упорные бои за Ропшу, ее взяли 19 января. Здесь войска 2-й ударной и 42-й армий соединились. Стрельнинско-петергофская группировка противника была окружена.

С тяжелыми боями дивизион продвигался к Кингисеппу, а потом к Нарве. Это были тяжелые бои. Порой не хватало снарядов: их не успевали подвозить.

Нашей задачей было вести огонь по большим скоплениям противника, его атакующим силам, укреплениям. Залпы «катюш» требовали много снарядов. Нельзя было их тратить по мелочам, в небольших боях, по незначительным целям. К сожалению, не все пехотные командиры это понимали.

Помню такой случай. Командир стрелковой части, которую поддерживал наш дивизион, дал мне указание срочно провести залп. Выяснилось, что стрелять надо по маленькому деревянному домику, в котором засело несколько вражеских автоматчиков. Снарядов было мало, явно нецелесообразно было стрелять по такой цели. Пытался объяснить это по телефону командиру, отдававшему мне приказание. Он рассердился, велел приехать. Встретил грозно:

— За невыполнение приказания старшего начальника я вас расстреляю…

— Не расстреляете, — как мог спокойнее ответил я. — Поймите сами — вдруг завтра фашисты будут вас атаковать большими силами. А я растрачу снаряды по пустякам и не смогу вам помочь… Тогда что?

Вскоре случилось именно так, как я и предвидел: гитлеровцы пошли в атаку. И наши «катюши» дали им, образно говоря, прикурить. А если бы не было снарядов?

С тем пехотным командиром мы еще не раз встречались, вместе вели боевую работу. О том неприятном инциденте он не вспоминал…

В боях от Ропши до Нарвы отличились многие наши гвардейцы: командир батареи старший лейтенант Гришин, лейтенант Кучеров, парторг дивизиона младший лейтенант Придворов, сержант Тюрин, рядовой Лесников, младший сержант Самцов, рядовой Даниличев и др.

Гитлеровцы были отброшены далеко от Ленинграда. Но их финские сателлиты стояли еще близко, пора было покончить и с ними. Наш 318-й гвардейский минометный полк, которым в то время командовал подполковник Борисовский, совершает марш на Карельский перешеек. Не спасла врага и пресловутая «линия Маннергейма». Советские войска, как и в 1939 году, прорвали ее. «Катюши» уверенно разбивали железобетонные укрепления.

На подступах к Выборгу героически действовал командир нашей батареи гвардии старший лейтенант И. А. Хоменко. Стрелковый батальон, который поддерживала батарея, попал в тяжелое положение. Противник контратаковал его превосходящими силами. Хоменко находился в боевых порядках пехотинцев, в непосредственной близости от врага, и отсюда направлял залпы «катюш». Он был ранен, но не покинул свой пост, — перевязав рану, продолжал управлять огнем.

Несколько раз фашисты шли в атаку и каждый раз отступали, неся большие потери. При поддержке сокрушительного огня батареи Хоменко пехотинцы не только отразили вражеские атаки, но и вырвались вперед, овладели населенным пунктом, успешно продвигались на Выборг.

Это был уже не первый бой, в котором Иван Антонович Хоменко проявил самоотверженность, храбрость и высокое воинское мастерство. Мы горячо поздравляли нашего боевого товарища, когда ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Выборг взят! Ликвидирована последняя опасность для Ленинграда. Было радостно сознавать, что враги повсюду далеко отброшены от моего родного города и ленинградцы могут вздохнуть свободно.

318-й гвардейский минометный полк вступил в новые схватки с фашистами в Восточной Пруссии, штурмовал Кенигсберг. Я же принял дивизион в 19-й гвардейской минометной бригаде и продолжал с ней боевой путь от Сандомирского плацдарма до Берлина и Праги.

Наша бригада поддерживала прославленную 3-ю гвардейскую танковую армию генерала П. С. Рыбалко. Каждый дивизион действовал самостоятельно — был придан одному из корпусов. Мы шли следом за танкистами, прокладывали им путь огнем.

Однажды они ушли далеко вперед, мы отстали от них. Этим воспользовались немецкие танки, вклинились между нами, отрезали дивизион. Пришлось самим принимать бой.

Передние колеса боевых машин опустили в кювет, чтобы бить прямой наводкой. Стемнело, ничего не видно. По звукам поняли, что приближаются танки. Открыли по ним огонь. Четыре фашистские машины подбили, остальные поспешно повернули назад.

Всю Польшу и Германию прошли мы с боями. К Берлину подошли к концу апреля. Поздравляем друг друга. Бинокли и стереотрубы направлены на фашистскую столицу. Все хотят посмотреть на этот город, откуда так много горя обрушилось на человечество.

Так вот оно, логово зверя! Берлин — серый, мрачный город с плотно стоящими домами. Кажется, он вымер. Это обманчиво — фашисты сопротивляются упорно.

Несмотря на бессонные ночи, проведенные на марше, настроение в батареях боевое. Каждый готовится к штурму — готовит себя и технику.

Много забот у меня и моих помощников. Отстали тылы, следует их подтянуть. Надо определить опорные пункты — склады снарядов на пути следования дивизиона во время прорыва вражеской обороны. В огромном городе множество улиц, легко заблудиться — надо изготовить опознавательные знаки, четко регулировать движение.

Мой заместитель по политической части гвардии капитан Алексей Артемьевич Довбыш непрерывно инструктирует парторгов батарей, агитаторов, редакторов боевых листков. Проходят беседы, партийные и комсомольские собрания. Принимают в партию гвардейцев, отличившихся в недавних боях, — на штурм Берлина большинство хочет идти коммунистами.

Мне вспоминается, как проходили партийные собрания на Волховском фронте в начале войны. Мы тогда сидели в прорытых в болотах окопах и траншеях. Зимой они были промерзшими, осенью и весной полны водой. А сейчас мы располагались в комфортабельных коттеджах столичного предместья.

Как все изменилось! Чувствовалось, что до победы остался один шаг. Но командование разъясняло офицерам, а мы солдатам: шаг этот будет очень трудным. Фашисты бешено отстаивают свой последний рубеж. Успех штурма будет зависеть от каждого воина — его смелости, находчивости, точного выполнения приказа командира.

Я и другие ленинградцы — в дивизионе нас было немало — рассказывали молодым воинам о большом тернистом пути, который мы прошли от Ленинграда до Берлина, от Нарвских до Бранденбургских ворот.

Помнится, говорил:

— Наши залпы по Берлину — это эхо девятисотдневной блокады города Ленина, эхо мук и страданий его жителей, горя, перенесенного советским народом от нашествия гитлеровцев.

Примеров приводить не надо было: в каждом освобожденном населенном пункте гвардейцы видели зловещие следы злодеяний гитлеровцев.

Незабываемо утро 22 апреля 1945 года. Залпы пушек, гаубиц, «катюш» возвестили о начале штурма фашистской столицы. Я в это время находился на НП командира танковой бригады, которую мы поддерживали. Наблюдал за сектором, по которому вел огонь дивизион. Командир бригады доволен — наши залпы точны. Бьем по району Темпельгоф, там аэропорт, вокзал.

Наконец внешнее кольцо обороны Берлина прорвано. Советские танки с десантом автоматчиков форсировали Шпрее, ворвались на улицы столицы. К концу дня они вышли к каналу Тельтов.

Казалось бы, в уличных боях применять реактивные установки нельзя. Но у наших батарей был опыт боев на Карельском перешейке, когда вели огонь снарядами с рам, образно говоря, бросались ящиками.

Организовали штурмовые группы. Они делали проходы для танкистов и автоматчиков в уличных баррикадах, в стенах домов. Направление полета 90-килограммовому снаряду придавала… тара. Снарядные ящики крепили в разрушенных зданиях на окнах, в дверях. Подключали к снаряду электропускатель, с приводом-пускателем и уходили в другую комнату.

Близость к передовым наступающим частям позволяла нам эффективно вести огонь большой разрушительной силы: наблюдая результаты стрельбы, мы немедленно вносили необходимые коррективы. Особенного успеха добивались штурмовые группы батареи гвардии старшего лейтенанта Колесникова, действовавшие с юга в направлении Бранденбургских ворот.

2 мая Берлин пал. После боя разместились мы в уцелевшем благоустроенном доме на одной из центральных улиц — Кайзерплаце. Но отдохнуть не пришлось. Радио донесло весть о том, что жители чехословацкой столицы восстали и просят помощи. Фашисты грозят потопить в крови восстание, разрушить красавицу Прагу.

Наша бригада участвовала в знаменитом стремительном марше танкистов Рыбалко из Берлина через Дрезден на Прагу. Прибыли вовремя, нанесли врагу внезапный сокрушительный удар.

Не забыть, как встречала нас ликующая Прага. Цветы, объятия, несмолкающий «наздар», угощение в каждом доме. Война кончилась.

Грозное, смертоносное оружие доверила нам Родина. Мы счастливы, что в наших руках оно надежно служило во имя жизни, во имя мира на земле.