Его арестовали прямо на улице уже через час после возвращения в Москву. Патруль опознал Филиппа по фотографии на щите. Филипп Костелюк легко бы избавился от двух вооруженных мордоворотов, но как раз в ту минуту, когда на него надевали наручники, вспыхнуло солнце и наступил день. Ослепленный и оглушенный, с дикой головной болью, он уже ничего не мог сделать.
Филипп ослеп и, когда за спиной захлопнулась тяжелая металлическая дверь, определил это только по звуку. Его провели по коридору, силой усадили в кресло, и мужской голос потребовал:
— Мы должны тебя сыдентифицировать, парень! Сунь-ка сюда пальцы правой руки.
Головная боль постепенно проходила, зрение возвращалось, и Филипп мысленно уже нащупывал человека, сидящего напротив него. Все-таки он еще обладал некоторым могуществом. ЛИБ в его голове был в полном порядке. Нужно только настроиться, подчинить себе волю полицейского, и он спокойно сможет выйти из тюрьмы.
— Эй, не балуй! Не балуй, парень!.. — забеспокоился этот человек. — Ты эти свои фокусы брось!..
— Все будет нормально, — сказал Филипп. — Это не больно совсем. Это приятно!..
В эту минуту кто-то подступил сзади, и сильный удар по затылку лишил Филиппа сознания.
Очнулся он сидящим на том же стуле. Ничего не переменилось, только ко лбу будто с силой прижимали кусок льда.
Филипп открыл глаза и увидел, что сидит в кабинете следователя, перед ним на столе электронный определитель отпечатков пальцев, а за столом напротив никого. Он резко повернулся. За сетчатой дверью расхаживал часовой в форме патруля. У часового был карабин, на поясе болталась связка ключей.
Достаточно было просто заставить этого плечистого парня открыть кабинет и отдать оружие.
Филипп попробовал это сделать и вдруг с ужасом понял, что ЛИБ не действует.
Нелегко было ощупать голову руками, закованными в браслеты, а когда это удалось, Филипп обнаружил плотно въевшуюся в кожу лба круглую металлическую пластину.
Он понял. Его опознали, притащили в отделение и нейтрализовали заранее индивидуально для него приготовленным глушителем. В этой ситуации он бессилен.
* * *
«Как глупо!» — подумал Филипп, припоминая, что же произошло.
Все жены Филиппа погибли. Они умирали по одной, спасая жизнь своего мужа, и вот осталась только одна Земфира. Испорченная шальной пулей машина времени, стартовав из пятого тысячелетия, по воле Ахана не рассыпалась в прах, а каким-то чудом упала здесь, в Москве двадцать второго века.
«Почему я оказался на улице один? — думал Филипп. — Я кричал на Земфиру, меня охватила ярость. Я выскочил из чужой квартиры, хлопнув дверью, а Земфира, моя первая и последняя жена, так и не пришедшая в себя после перемещения, осталась сидеть там на диване. Кажется, Земфира была так слаба, что не могла подняться на ноги. И теперь я остался совсем один. Нет ничего удивительного, что меня нейтрализовали в первую минуту ареста, ведь они здесь имеют обо мне достаточно информации».
Очень долго Филипп сидел в кабинете один. Потом в коридоре раздались шаги конвоя. Часовой открыл сетчатую дверь. В комнату вошли три человека.
Один из них остановился сзади и сразу накинул на глаза Филиппу черную повязку смертника. Второй встал у стола и по телефону сухо доложил кому-то по инстанции, что только что произведено задержание преступника номер один.
— Все предписания соблюдаются! — сказал он. — Все будет и в дальнейшем сделано строго по инструкции!
Закованный и ослепленный, Филипп Костелюк мог только предполагать, куда его везут. Сначала его втолкнули в кузов микроавтобуса. Здесь пахло почему-то свиной кожей и бензином, потом велели выйти, провели по какому-то гулкому коридору и усадили в мягкое теплое кресло. По протяжному гудению и легкой вибрации он догадался, что сидит в вагоне межгородской скоростной подземки.
«Они, кажется, не собираются меня убивать… — подумал он. — Или это всего лишь долгая прелюдия к казни?»
Путешествие в удобном кресле продолжалось довольно долго, наверное, несколько часов, потом в комнате, наполненной запахом лекарств, ему закатали рукав и сделали болезненный укол в вену.
Через пять минут после укола сознание погасло.
* * *
Он очнулся от другого укола. Он находился уже за сотни тысяч километров от Земли. Его бы и не стали будить, бросили бы спящего в ледяную камеру лунного тюремного изолятора, но на бесчувственное тело очень трудно надеть пустолазный костюм.
— Давай! — прорычал угрюмый конвоир, захлопывая люк шлюзовой камеры. — Прыгай. И не вздумай сходить с тропы. Пристрелю сразу!
— Где я?
— В гостях. У Виктора Фримана! — хохотнул конвоир. — Знаешь такого человека?
Филипп Костелюк покрутил, головой внутри шлема.
— Не знаешь? Будешь знать! Виктор Фриман — это бог! — Конвоир поднял палец, одетый в железную перчатку пустолазного костюма. — Бог и начальник лунной тюрьмы! Един в двух лицах! Прыгай! А то выстрелю!
Только в это мгновение Филипп осознал, что ему дарована жизнь. По всему было похоже, что казнь заменили бессрочным заключением в лунной тюрьме.
Он был без сознания, когда его бросили в тюремный отсек лунного лайнера. Он был без сознания всю дорогу от Земли до Луны. Теперь над головой в идеальной черноте полыхали гигантские белые звезды.
Еще плохо соображая, подталкиваемый в спину стволами винтовок, Филипп прыгал по серому каменному плато. Доставивший его сюда небольшой корабль сразу же стартовал. Но корабль не ушел вверх, а белой ракетой скользнул к близкому горизонту. Наверное, где-то там на западе был космодром.
Слева маячили табачные оранжереи, сквозь их толстые метеоритостойкие стекла просвечивала темно-зеленая листва. Там ходили люди в полосатых комбинезонах и поворачивались тусклые обогревательные лампы. Справа раскинулся мертвый серо-голубой лунный рельеф.
Все было залито отраженным светом, сверху прямо над головой завис большой голубой шар, а прямо перед пленником в конце конвойной тропы были шлюзовые тюремные ворота.
Процедура оформления не заняла и получаса.
Табачные оранжереи обслуживали тысячи заключенных. Каждый день кто-то умирал, каждый день привозили пополнение. Никакого особого статуса, никаких привилегий. Отпечатки пальцев, биологический контроль. Проверка зрения, проверка сердца. Душ. Полосатый костюм. Ужин в общей столовой. Койка в камере.