АВГУСТ 1980 ГОДА. ЗНАКОМОЕ ПРОШЛОЕ

Было 10 августа 1980 года. 10 часов 22 минуты. Еще прежде, чем растворить двери холодильной камеры и посмотреть, куда они попали, Филипп Костелюк склонился над Инес. При помощи Гузели он снял с нее скафандр. Женщина все еще была без сознания. Из пустолазного костюма, когда его расстегнули, на пол вылилось много крови. У Инес была сильно повреждена нога и разбито лицо.

Растворив двери, Филипп увидел, что машина приземлилась очень удачно. Вокруг было поле, с правой стороны зеленел лес, а слева возвышались какие-то серые многоэтажные коробки. На руках Инес вынесли из машины. Когда ее положили на землю глаза женщины открылись, и она прошептала:

— Я отомстила за свое бесчестие. Я смыла это грязное пятно со знамени Когорты. Я убила Фримана!

Чтобы остановить кровотечение, Филипп снял со своей шеи шерстяной шарф и перетянул им ногу жены выше колена. Инес скрипнула зубами от боли и опять потеряла сознание.

Оставив Гузель рядом с раненой, Филипп быстрым шагом дошел до ближайших зданий. Очень приятно было вдруг оказаться не под каменным сводом, не под пыльным небом Марса, не под куполом города инвалидов и не под черным сияющим небом Луны.

Вокруг была почти знакомая с детства, почти такая же Москва. В полосатом костюме лунного заключенного он здесь более всего походил на иностранного строительного рабочего, опасаться нечего. Он вызвал «скорую» из телефона-автомата.

«Куравский бежал дальше в прошлое вместе с моей женой. Натальей, — присаживаясь в ожидании «скорой» на какую-то скамеечку возле подъезда и прикуривая, размышлял он. — По всей вероятности, он планировал это с самого начала. Конечно, он не смог бы обойтись без помощи моих жен. Но вот вопрос, почему он выбросил меня именно здесь? Он говорил о каком-то плане спасения, о возвращении назад в двадцать второй век, о восстановлении солнечных фильтров. Неужели это были просто слова для отвода глаз?»

Погрузив Инес в машину «Скорой помощи», благо в восьмидесятые еще > не нужно было предъявлять медицинскую страховку, Филипп Костелюк попросил Гузель поехать в больницу вместе с раненой.

— Подождешь меня там, в холле, — сказал он, махнув рукой на прощанье. — Никуда не уходи. Я приду за тобой вечером.

* * *

«Скорая» укатила, и Филипп испытал острое чувство грусти. Он не знал еще, что не сможет прийти в больницу за женщинами, он не знал, что вообще больше не сможет поговорить с ними, но что-то защемило в груди, и на глаза навернулись слезы.

«Наверное, это от воздуха, — подумал он, вбирая полной грудью кристально чистый воздух Москвы восьмидесятых годов. — Давно я не был под нормальным небом».

Оказавшись на самой окраине города, он какое- то время блуждал по асфальтовым дорожкам между серыми однообразными зданиями, не понимая, как отсюда выбираться. Потом нашел автобусную остановку.

Филипп решил сначала посетить храм, а потом все-таки поискать своего отца. Он не знал толком, что именно хочет спросить у своего отца, но чувствовал острую потребность найти его. Почему-то ему казалось, что именно с отцом связано его дальнейшее существование. Он не ошибся, но если бы он знал, что именно последует за этой встречей, то, наверное, постарался бы забрать женщин из больницы и бежать сломя голову в любую другую эпоху.

Он вышел из автобуса возле станции «Динамо». Знакомо и привычно горела среди белого дня красная буковка «М». Регистрационный жетон лунного узника прекрасно вошел в щель автомата, и Филипп Костелюк прошел в метро.

Поражали чистота и порядок. Мягкие пружинящие сиденья, чистые стекла, гремящие туннели. Поражали архаически одетые, спокойные люди вокруг. Может быть, Иван Куравский и прав? Может быть, это самое прекрасное место во времени и пространстве. Москва тысяча девятьсот восьмидесятого года. Только что окончилась Олимпиада, и еще кое-где сохранились красочные плакаты — пять колец и плюшевый симпатичный медвежонок. Даже эти плакаты показались Филиппу символичными. Пять колец — это пять колец его жизни, а медвежонок чем-то напоминал несчастную подопытную обезьяну.

Он помнил, что самый ранний артезианский храм находится где-то в районе Олимпийского комплекса, но поехал все-таки на Тишинку. Он вышел на «Белорусской» и медленным прогулочным шагом направился в сторону от вокзала. Он не спешил. Он был просто счастлив от предстоящей встречи с этим с детства знакомым храмом.

Каково же было его разочарование, когда на месте храма оказался грязный Тишинский рынок. Оказывается, храм еще не построили. Конечно, он опять ошибся. Его построят только через тридцать пять лет.

Постояв немного посредине улицы, Филипп развернулся и направился в один из переулков. Он неплохо помнил старый адрес. Матери еще нет, они с отцом еще не познакомились. Но отец должен быть здесь.

С неожиданной легкостью Филипп нашел нужный двор и увидел своего отца. Он находился во времени за шестнадцать лет до своего рождения.

* * *

Худой мальчишка в мятой клетчатой рубашке, черных брючках и разбитых кедах вместе с другими гонял по двору мяч. Филипп довольно долго простоял, глядя на него. Хотел привыкнуть к мысли, что это его отец. Потом собрался с духом и окликнул:

— Арик.

Мальчишка обернулся. Почему-то у него было напуганное лицо. Точно так же отец выглядел на старой семейной фотографии.

— Что вам, дяденька? — спросил он, сделав шаг навстречу.

В эту минуту мяч взлетел высоко вверх и врезался в какое-то стекло на втором этаже.

— Ты Аристарх Костелюк? — спросил Филипп, ощущая острую неловкость.

— Ну я. А чего надо-то?

Юные футболисты кинулись врассыпную. Послышались злобные крики. Но отец стоял перед Филиппом, не уходил.

«Что я могу у него спросить? — подумал Филипп, вглядываясь в эти испуганные детские глаза. — Что он знает про меня? Он не будет ничего знать про меня даже там, в будущем, умирая в своей постели. Мы слишком мало общались с ним. Слишком мало».

Филипп хотел уже повернуться и быстро уйти, но мальчишка вдруг сказал изменившимся голосом:

— Стойте. — Он протягивал тонкую грязную руку к Филиппу. — Стойте на месте!

За криками жильцов, у которых только что выбили окно, за шумом других машин Филипп не уловил звука мотора. Он стоял спиной к улице и не увидел мягко причалившую черную «Волгу» с тремя антеннами. Он понял, что происходит, лишь когда из «Волги» вышли четверо и прозвучал короткий негромкий приказ:

— Руки за голову! Не шевелиться!

Уже скованный наручниками, сидя в машине, Филипп увидел, как один из людей в черных костюмах дает деньги мальчишке в клетчатой рубашке.

«Меня продал собственный отец? — с удивлением подумал он. — Интересно, сколько ему заплатили? Неужели вообще это возможно?! — Почему-то Филипп не испытывал ничего, кроме чувства стыда. — Неужели это возможно?»

 

ПОДЗЕМНАЯ ТЮРЬМА КГБ

Без всякого сомнения, черная «Волга» принадлежала КГБ. Легендарная эта организация окончила свое существование еще до рождения Филиппа, но оставила в истории такой след, что даже и в пятом тысячелетии иногда упоминалась.

«Если тебя взяли парни в черных костюмах, то должны отвезти либо на Лубянку, либо в Лефортово». Припоминая план Москвы, Филипп был удивлен, что машина, было свернувшая к центру, вдруг изменила направление и на огромной скорости понеслась по Минскому шоссе куда-то в сторону кольцевой.

— Я думал, на Лубянку поедем, — сказал Филипп. — Куда вы меня везете, ребята?

Но никто ему не ответил. Мимо мелькнуло такое знакомое здание мотеля на Минском шоссе. «Волга» проскочила кольцевую и через несколько минут свернула на военную бетонку.

— Глаза бы ему надо завязать, — сказал с сомнением один из мордоворотов, сидящих в машине.

— Им интересуется сам Дурасов, — отозвался другой. — Пусть смотрит, от полковника Дурасова еще никто не возвращался,

«Полковник Дурасов! — повторил про себя Филипп. — Они везут меня к Дурасову. Если он еще полковник, то это значит, я видел его уже позже, там на Луне. Вернувшись откуда-то из прошлого, он сказал, что убил меня. За это убийство его и разжаловали. Меня везут в тайную тюрьму КГБ».

Ощутив неприятный приступ озноба, Филипп инстинктивно потер металлический кружок на своем лбу.

* * *

С виду зеленый забор и аккуратные домики за ним напоминали обычный ведомственный поселок. Ворота распахнулись. Машина на небольшой скорости прошла между коттеджами и въехала на площадь перед маленьким зданием сельской почты. Филипп заметил, как точно «Волга» встала на еле различимый серый квадрат в середине площади.

Водитель что-то пробурчал в микрофон, и квадрат плавно опустился. Это был лифт. За стеклами машины поползли слабо освещенные ярусы подземной тюрьмы. Путь вниз занимал, наверное, столько же времени, сколько понадобилось на путешествие на два века в прошлое.

Камера, куда его поместили, не имела даже двери. Люк на потолке. Мягкий пол. Белая лампа на стене. В высоту камера была полтора метра, не разогнешься. Кровать отсутствовала, но был небольшой столик, унитаз с жестяной новенькой крышкой, книжная полка без книг, ниша, в которой стояла пустая грязная миска, вероятно, через нее подавали узникам пищу, и старинный пластмассовый телефонный аппарат.

Диска на аппарате не было. Филипп снял трубку. В трубке длинный гудок. Ударил кулаком в серую стену, она оказалась такой же мягкой, как и пол. Он лег на спину и закрыл глаза.

Нужно было подумать. Он положил трубку, а в ушах все еще продолжал звучать телефонный гудок. Филипп расслабился, и за звоном образовались голоса. Множество голосов.

ЛИБ в его голове начал работать. Несколько часов он примерялся и понял, что хоть и слышит с некоторым усилием чужие мысли, но никак не может в них вмешаться. Он мог узнать все, что пожелает, и не мог ничего изменить.

* * *

Он лежал на спине, сложив на груди руки. Он находился глубоко под землей, в камере секретной тюрьмы КГБ СССР, и постепенно за несколько часов из обрывков чужих мыслей и разговоров уяснил свое положение.

Оказалось, что спецподразделение «Темп», возникшее вскоре после бегства Филиппа из середины двадцать первого века, контролировало многие силовые ведомства от середины девятнадцатого до середины сорокового века. Особенную власть и права секретная группировка получила во второй половине двадцатого.

«Темп» прекрасно вписался в структуры немецкого гестапо и в американскую службу ЦРУ. Но особое влияние полковник Михаил Дурасов, возглавляющий подразделение, приобрел, конечно, здесь, в России.

В основном «Темп» специализировался на политическом сыске во времени и практически не вмешивался в местную политику. Иногда он содействовал в выигрыше какого-нибудь сражения, иногда в обмен на услуги давал необходимую информацию.

Полковник Михаил Дурасов был здесь личностью совершенно загадочной и вездесущей. Его не смели ослушаться, любой его приказ выполнялся моментально, точно и беспрекословно.

Без особого труда прочитав мысли нескольких офицеров из своего родного времени, теперь дислоцирующихся здесь, Филипп Костелюк понял, каким образом его так легко захватили.

Конечно же его предал Иван Куравский. Оказалось, что Дурасов был хорошо осведомлен о готовящемся побеге. Он вызвал к себе Куравского и предложил ему сделку. Молодой ученый доставляет Филиппа в двадцатый век, где власть Дурасова никем не ограничена и где он сможет наконец расправиться с беглецом, а взамен предатель получает возможность бежать в далекое прошлое и спрятаться там.

Измаил Кински ни за что бы не согласился на потерю автора формулы, и действовать можно было лишь в обход интересов Всемирного Банка.

«Можно было сразу догадаться, — думал, лежа на полу, Филипп. — Меня предупреждали. Он был слишком, слишком молод, этот Иван Куравский. Слишком молодой! Он солгал мне, он никогда до сих пор не наведывался в прошлое. Только теперь он там. Наслаждается жизнью!»

Филипп хорошо представил себе, как молодые люди сошли с коляски, как слуги вынесли и расставили этюдник. Как Наташа неподвижно замерла среди поля, а Куравский, поглядывая на нее жадными блестящими глазами, тоненькой кисточкой рисует портрет на холсте. Рисует, чтобы потом крепостной художник перенес образ прекрасной пастушки на фарфоровую тарелку.

— Негодяй! Негодяй! — Филипп не удержался и ударил кулаком по мягкому полу. — Мерзавец! Но, конечно, я сам виноват, нельзя же быть столь наивным.

Желая выяснить, какая судьба постигла его женщин, Филипп Костелюк мысленно вышел из тюрьмы и стал планомерно обследовать больницы города. Через некоторое время он нашел искомое. Но, увы, обе женщины уже сидели в точно такой же черной «Волге», как та, что привезла его сюда. КГБ уже добрался до них.

* * *

Кабинет, куда его привели под конвоем, отличался от кабинета на Луне отсутствием окна. Здесь точно так же плавали клочья черного дыма, здесь стоял точно такой же письменный стол, а на стене вместо белого прямоугольника был портрет. Незнакомое немолодое лицо с густыми бровями.

Рука полковника взяла табак из железной коробочки и, немного помяв его, высыпала на середину желтой бумажки.

— Присаживайтесь, — сказал он, не отрываясь от своего занятия. — Это наша последняя с вами встреча, Филипп Аристархович, и незачем изображать из себя мученика.

— Мне не кажется, что эта встреча последняя!

— Да, согласен. Мы здорово запутались во времени. Мы можем еще столкнуться.

— Можно задать вопрос?

— Почему же нет? Спрашивайте о чем хотите, Филипп Аристархович. Хотя я не вижу в этом особой необходимости. Ведь сейчас вы легко можете прочитать мои мысли.

Он резко поднял голову и взглянул на Филиппа.

— Почему вы так ненавидите меня? — спросил Филипп, и не думая садиться на стул. — Почему не убили меня раньше? Ведь я столько раз был в вашей власти? Зачем вам нужна была вся эта дикая комедия с предательствами и побегами, ведь погибли тысячи невинных людей.

— Это уже два вопроса, — сказал, закуривая только что свернутую сигаретку, хозяин кабинета. — Но я с удовольствием отвечу на оба. Видите ли, Филипп Аристархович, я слишком долго гонялся за вами и по идее давно должен был к вам привязаться и полюбить. Но, увы, — он шумно выдохнул дым, — не случилось. Не полюбил. Я хочу уничтожить вас, потому что вы самый мерзкий, самый противный, самый беспринципный и жестокий из известных мне людей. Вы помогли тассилийцам справиться с земным десантом, а это можно понимать только как измену Родине. Вам на лоб приклеили металлопластырь, помогающий даже законченным шизофреникам вернуться в разум, но вы продолжали ненавидеть своих соотечественников. Вы не пожалели своих жен. — Дурасов не повышал голоса, но похоже, это давалось ему с трудом. — Мы повесили ваш портрет на доске: «Разыскивается опасный преступник, убийца женщин», но и это вас не остановило. И самое большое ваше преступление…

Он закашлял, и Филипп вставил одно слово:

— Какое же?

— Вы все время обращаетесь к Ахану, — вместе с кашлем крикнул полковник. — А ведь вы сами его придумали, этого Ахана. И если бы только для себя.

Он сделал очень длинную паузу. Но Филипп Костелюк больше не стал перебивать своего следователя. Пусть выскажется. Филипп только внимательно, следил за мыслью хозяина кабинета, поражаясь изощренной жестокости его слов.

— Миллионы, десятки миллионов людей были введены в заблуждение вашим наркотическим бредом, — продолжал полковник, — когда, лежа на полосатом диване, вы накурились травки.

В бессознательном состоянии вы, Филипп Аристархович, воспользовались хронобассейном тассилийцев. Не выходя из наркотического дурмана, вы оказались в десятом веке. Вы не сумели даже припомнить своего имени, но это не помешало вам назваться там пастухом Дионисием и проповедовать.

— Не нужно порочить имя пророка Дионисия, — сказал Филипп Костелюк и, не желая смотреть в возбужденное лицо следователя, уставился в пол. — Не нужно! Убейте лучше меня! Не нужно этого говорить.

— Может быть, вы действительно не ведаете, что совершили, — вздохнул Дурасов. — Но ваше тело до сих пор лежит под спудом мраморной плиты, и на плите выбит золотом ваш профиль. Вы ввели сотни миллионов э заблуждение. Вы заставили этих людей молиться несуществующему Богу! Надеюсь, теперь понятно, почему я хочу уничтожить вас. Вы спрашиваете, зачем все эти гонки во времени, зачем все эти ненужные жертвы? Ликвидация преступника номер один — цель моей жизни. Но только здесь, в конце двадцатого века, я обладаю достаточной властью, чтобы вас расстрелять. В другие времена Измаил Кински почему-то настаивает на том, чтобы сохранить вам жизнь и только изолировать от общества, а я считаю — вы опасны для общества и должны быть уничтожены. Здесь нет власти Всемирного Банка, и я наконец завершу дело.

Михаил Дурасов замолчал и нервным движением затушил в пепельнице свою сигарету.

— Но вы же просили прощения, — сказал Филипп Костелюк, разглядывая собственные ноги, все еще обутые в ботинки лунного заключенного.

— Не помню такого, — слабым голосом отозвался Дурасов. — Впрочем, я допускаю, что, после того как наконец ликвидирую вас, мне захочется попросить прощения у какой-нибудь вашей же более ранней временной ипостаси.

— Вас разжалуют за самоуправство!

— Вполне допускаю и такую возможность. Но поймите, Филипп Аристархович, и это меня не остановит. — Он протягивал Филиппу портсигар. — Возьмите сигаретку. Это последняя в вашей жизни. Покурите, вы же знаете, у меня всегда отменный лунный табачок.

 

ПРИГОВОР И КАЗНЬ

Вернувшись в камеру, Филипп Костелюк даже не притронулся к еде, хотя обед, обнаруженный им в нише, был во много раз аппетитнее подобного обеда в лунной тюрьме. Он встал на колени и начал молиться. Потом лег на спину и закрыл глаза. Он не испытывал страха. Понимая, что смерть неизбежна, он принимал свою судьбу и хотел, перед тем как встретится с Аханом, навести порядок в своей голове.

«Я собственной рукой убил полковника Дурасова, — думал он. — Но убил я его лишь позже. Это в моем личном времени сперва я убил его, потом он извинился передо мной, а потом он убьет меня. В его личном времени сперва он убьет меня, потом, вероятно, будет разжалован, впадет в уныние, принесет мне свои извинения в кабинете лунной тюрьмы, и лишь только после этого я убью его на немецком кладбище, всажу в него три пули в упор. Действительно, он же хотел меня предупредить тогда, он пришел туда с самыми добрыми намерениями.

Все это — обычный парадокс, хуже другое, меня предал собственный отец. Мальчишка, он, конечно, не ведал, что творит. Но разве незнание истины избавляет от ответственности? Теперь проклятие падет на весь его род. А если проклятие падет на весь род моего отца, то значит, в первую очередь оно падет на меня самого. Я проклят, и Ахан теперь не возьмет меня на небо.

Дурасов сказал, что я в наркотическом бреду будто бы завладел машиной времени и, отправившись в десятый век, назвался там пророком Дионисием, после чего проповедовал. Я ничего подобного не помню. Это, конечно, ерунда, провокация. Не стоит относиться к этому серьезно. Во-первых, если бы я сотворил подобное, то, конечно, запомнил бы, во- вторых, тогда на Марсе у меня просто не было под рукою машины времени, а в-третьих, я не пророк, я самый обыкновенный смертный, и кто бы стал слушать проповедь такого самозванца, как я?»

Погруженный в свои мысли, он лежал на спине совершенно неподвижно, со сложенными на груди руками, когда зазвонил телефон. Филипп дотянулся до аппарата, не открывая глаз, и снял трубку.

— Ты можешь мысленно проститься со своими женами, — сказал в трубке голос Михаила Дурасова. — Через пять минут они будут расстреляны в тюремном колодце.

— Ахан покарает тебя, — спокойно отозвался Филипп. — Ахан видит, кто заслужил подлинной высшей кары.

— Ты все еще думаешь попасть на небо, в рай? — спросил Дурасов и усмехнулся. — Ты отправишься сразу вслед за своими женами. Но они просто умрут, а тебе придется испытать еще одно свойство незаконно присвоенного тобой прибора. Ты не сразу умрешь. Часть твоей энергии, сконцентрированная при помощи ЛИБа, будет находиться рядом с твоим телом, и ты сможешь наблюдать со стороны за собственной казнью. А потом твое отдельное сознание, лишенное тела, распадется на электроны.

* * *

Лежа в своей камере на полу, Филипп Костелюк увидел внутренним зрением своих женщин. Их провели по длинному узкому коридору и вытолкнули в небольшой подземный дворик. Немолодая коренастая охранница в форме завязала глаза Гузели. Когда она попыталась завязать глаза Инес, та что-то сказала, и женщина в форме отступила с повязкой в руке. Его жен поставили у темной кирпичной стены. Захлопнулись железные двери.

«Прощай, Филипп Костелюк, — сказала мысленно Инес. — Отомсти за нашу гибель!»

В мозгу у Гузели было как-то пусто. Только ужас и отдельные всполохи сознания, девочка была почти парализована.

Во дворике никого не было. Палач находился за стеной. Филипп увидел, как палач снял очки, приложил глаз к прицелу своей крупнокалиберной винтовки, поймал в перекрестье открытую переносицу Инес, и его палец медленно потянул за курок. Палачу понадобилась только секунда, Инес еще падала, а в перекрестье уже была черная повязка, надетая на глаза Гузели.

«Зачем ты их убил? — мысленно спросил Филипп Костелюк, обращаясь к полковнику Дурасову. — Скажи, зачем? Ты же охотился за мной? Убей меня! Зачем тебе понадобились две невинные жизни?»

«Твои жены каждый раз спасают тебя, — отозвался Дурасов, — я не хотел, чтобы это случилось еще раз. Ты просишь, чтобы я тебя убил. Приготовься, сейчас это случится. Ты увидишь собственные похороны. Я обещаю тебе это!»

Подслушивая мысли, Филипп знал: его собирались расстрелять обычным способом, точно так же, как и его жен, завязав глаза и поставив к кирпичной стене, но в последнюю минуту Дурасов решил не рисковать, и Филиппа отравили газом прямо в камере.

* * *

Что-то негромко зашипело. Филипп даже не шевельнулся. Вдохнув сладкий газ, он будто нырнул в теплую темноту. Забвение и ничто продолжались совсем недолго. Филипп Костелюк обнаружил, что отделился от собственного тела и висит над ним. Как и обещал Дурасов, ЛИБ выбросил его сознание из мертвого тела.

Он был невесом, как облачко газа, но что-то притягивало к земле. Он видел со стороны собственные похороны. Дурасов хорошо подготовился, по всей видимости, он устраивал показуху для своих коллег из КГБ.

Тело подняли из подземного застенка, погрузили в катафалк и отвезли на Преображенское кладбище. Зачем это было сделано? Наверное, полковник, зная, что умерший продолжает видеть, пытался продлить агонию. Тело Филиппа положили в гроб и закопали.

Зависнув над собственной могилой, он уже чувствовал, как распадается сознание. Время шло будто с пропусками. Выпадали целые часы. Но Филипп отметил еще: «При помощи суперсуггестера можно, вернувшись в прошлое, восстановить тело, любую часть тела, в том числе и все части. Это совсем не сложно… Главное — дождаться этого момента. Кто-то наверняка захочет сделать это, ведь ЛИБ все еще в моей голове. Все мои женщины погибли, кто теперь сделает это? Кому я нужен? Но если бы кто-то захотел, это так просто — меня спасти. Машина времени позволит вернуться в любой час, в любую ночь. Поздно, я глупо погиб сам и глупо погубил своих жен».

Он висел над кладбищем, над собственной могилой и ждал. Ожидание оказалось не напрасно. Следующей ночью у ворот кладбища остановился лаковый микроавтобус. Но это был транспорт все того же КГБ. Люди в черных костюмах прошли по дорожке, быстро и профессионально вскрыли свежую могилу, вынули и унесли труп.

Филипп Костелюк последовал за ними, он уже чувствовал, как растворяется, смешиваясь с воздухом, его сознание, но это происходило достаточно медленно.

Мертвое тело отвезли в крематорий, где и сожгли. Витая рядом с масляной трубой, Филипп наконец осознал, что вот теперь-то все кончено. Из пепла его не восстановит уже никакой суггестер.

Последними крохами сознания он уловил, как люди в черных костюмах собрали пепел, сложили его в жестяную банку и отвезли на аэродром.

Из последних сил сознание Филиппа следовало за ними. Жестяную банку погрузили в небольшой военный самолет. И самолет почти сразу взлетел.

«Мне уже никто не поможет, — понял Филипп, когда самолет, набирая высоту, устремился в сторону океана. — Никто никогда не поможет».

Уже через двадцать минут рука пилота в коричневой кожаной перчатке распечатала банку и высыпала ее содержимое через нижний люк. Развеянный над ночным океаном пепел смешался с элементами его угасающего сознания.

 

ИЮЛЬ 7010 ГОДА. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Сознание меркло. Под ним был серый во все стороны гигантский океан. Океан освещало восходящее солнце. Солнце вставало на западе. Филипп Костелюк хотел повернуться, но не успел. Толчкообразно океан стал погружаться во мрак, а самого Филиппа, ведь он был только горсточкой активной энергии, втянуло будто в гигантскую воронку. Втянуло и понесло, раскручивая… Впереди сияло только солнце. Солнце, как пылающее жерло топки — раскаленное, белое…

И вдруг жар спал. Никакого интервала или перерыва, вот только что он падал, сам не понимая — вверх или вниз, летел на Солнце, теряя последние слова молитвы, а вот он лежит на спине. Глаза закрыты. В голове совершенный порядок. Пальцы ног покалывает будто холодными иголочками.

— Он очнулся, — прозвучал совсем рядом голос Земфиры. Филипп услышал ее запах и почувствовал ласковую руку на своем лбу. — Филипп Костелюк, открой глаза. Ты опять жив, — сказала женщина. — Мы вернули тебе тело.

— Земфира? — спросил он. — Значит, тебя не убили?

— Меня не могли убить, — отозвалась преданная женщина. — И я знала это. Прости меня, муж мой, но я знала все с самого начала. Прости меня, я не могла рассказать тебе всего.

«Слава Ахану! — подумал Филипп и открыл глаза. — Но что все это значит?»

Голова его уперлась в очень низкий потолок. Он был совершенно гол. Он сидел на полу в помещении, сильно напоминавшем тюремную камеру КГБ.

Белые стены, белый пол, как в суперсуггестере, но в высоту помещение было не более метра, а в ширину, наверное, сантиметров сорок. Оно было таким узким, что даже локти как следует не раздвинешь. Земфира стояла на коленях прямо над ним.

Одна из стен медленно меркла, подобно экрану только что выключенного монитора. В другой стене была ниша, в которой стояла чистая фарфоровая тарелка с каким-то рисунком. Сверху находился закрытый люк.

— Где мы? — спросил Филипп.

— В восьмом тысячелетии, — сказала Земфира, отодвигаясь к стене и давая ему возможность сесть. — К местной компактности очень трудно привыкнуть, они экономят уже каждый сантиметр. У них перенаселение. Так выглядят теперь личные спальни любого из граждан планеты. Здесь ровно полтора квадратных метра.

— Они собрали пепел над океаном и восстановили меня из пепла? — спросил Филипп.

Он испытывал острую потребность в каком-нибудь физическом усилии, но смог только раздвинуть руки и упереться в стены.

— Ну нет! — Губы Земфиры раздвинулись в мягкой улыбке. — Из пепла и здесь не могут. Мы украли твое тело через десять минут после похорон, а на его место положили копию. Если бы полковник Дурасов кремировал тебя на самом деле, вряд ли я сейчас смогла бы поцеловать тебя.

И она, наклонившись, припала к губам Филиппа своими горячими влажными губами. Филипп, не сопротивляясь, опрокинулся на спину. Земфира была одета в тонкое шелковое платье, под которым пылало ее все еще молодое тело. Шелк был наэлектризован, и по коже Филиппа поползли колючие змейки.

Негромко прогудел сигнал вызова, и стена мгновенно превратилась в квадратное окно объемного экрана. На экране мелькнула зеленая ветвь, пахнуло цветочным запахом. Потом появилось сильно укрупненное женское лицо.

— Нет, нет! — сказала Земфира. — Пожалуйста, Аджера! Не теперь. Мы должны отметить нашу встречу по законам нашего времени. Прошу вас, отключите связь. Когда мы закончим ритуал, я сама вызову вас.

Экран померк. Цветочный запах пропал.

— Хочешь поесть? — спросила Земфира, протягивая руку к нише.

— Нет! Позже! Скажи, ты знала все с самого начала? — Филипп Костелюк смотрел в лицо своей жены с расстояния в несколько сантиметров. — Знала и не сказала мне ничего?

— Знала. Но не могла сказать. Ты должен был пройти весь путь. Иначе тебе не удастся победить. Это очень сложно, это связано с прибором, вмонтированным в твою голову. Он должен был перейти в какой-то иной режим. Другого способа не существовало, как только провести тебя через все это. Расчеты производили не здесь, они были сделаны в двенадцатом тысячелетии, это последняя точка существования живых организмов на Земле.

— Погоди, погоди, а почему человечество погибнет так рано?

Филипп даже попытался приподняться и опять ударился головой о низкий потолок.

— В этом-то все и дело. Если не изменить историю в нужной точке, гибель неизбежна. Мучительная гибель. И ты, муж мой, был избран для великой миссии. А я была лишь маленьким орудием в руках судьбы и в твоих руках.

 

АДЖЕРА

Вместе с телом к Филиппу вернулась и способность видеть на расстоянии. ЛИВ в его голове опять работал в полную силу. Но в работе прибора все же что-то переменилось. Если раньше ему требовалось усилие, чтобы услышать или увидеть что-то, то теперь мир чужих мыслей все время был вокруг, и приходилось делать усилие, чтобы не вмешиваться в чужую жизнь.

Очнувшись после непродолжительного крепкого сна, окончательно восстановившего его силы, Филипп ощутил себя совершенно обнаженным. Так же как его тело было лишено одежды и открыто для объективов видеопередачи, так и его сознание предстало перед миром восьмого тысячелетия совершенно открытым.

Земфира еще спала. Не желая ее разбудить, Филипп осторожно высвободил свою руку — все-таки в этой спальне без кровати было чудовищно тесно — и нажал небольшую кнопку на стене. Он мог бы и мысленно связаться с Аджерой, но показалось значительно правильнее воспользоваться экраном.

— Как вы себя чувствуете, Филипп Аристархович? — спросила красивая светловолосая женщина. — У вас голова не болит?

— Кружится, — сказал Филипп и улыбнулся ей. — Прибор, кажется, активизировался.

— Это значит, вы готовы, — сказала Аджера. — Филипп Аристархович, нам нужно встретиться и поговорить. Мы не знаем точно, сколько времени прибор будет работать в таком режиме, поэтому следовало бы поторопиться. Давайте встретимся.

— Когда? — спросил Филипп, глянув на свою спящую жену. — Где?

— Умойтесь и поднимитесь над вашим комплексом километра на четыре, — сказала Аджера. — Там немного разреженный воздух, но зато мы сможем поговорить спокойно. Я жду вас. Впрочем, мы могли бы провести все переговоры и при помощи видео. Это как вам будет удобнее.

— Мне удобнее подняться.

— Я так и предполагала. Жду!

Уже понимая, что сможет подняться в воздух без каких бы то ни было механических приспособлений, Филипп Костелюк все же с трудом верил в это. По первому требованию из стены выдвинулась маленькая фарфоровая раковина, и он с удовольствием омыл лицо ледяной водой с запахом незнакомых цветов. Тщательно вытер тело и лицо горячим полотенцем.

Растворив люк, Филипп еще раз глянул на свою спящую жену и, оттолкнувшись ногами от пружинящего пола, медленно поплыл вверх. Отверстие в потолке было пятиугольным, и его затягивала толстая матовая пленка. Филипп Костелюк продолжал подниматься, пленка поддалась под нажимом и моментально окутала тело. Когда пятки отделились от отверстия, матовая завеса бесшумно восстановилась.

Та же часть пленки, что прилипла к телу Филиппа, мгновенно обрела цвет и плотность, превратившись в облегающий защитный костюм. Пролетая мимо узкой зеркальной плоскости, Филипп Костелюк увидел, что костюм получился красно-оранжевым. Черный лаковый пояс с большой пряжкой формировался и затвердевал довольно долго, даже ботинки на ногах приняли форму быстрее. На голове оказалась остроконечная, блестящая шапочка.

Подниматься приходилось по довольно узкому проходу. Он был внутри гигантского здания, занимающего в высоту несколько километров. Вниз уплывали тысячи жилых уровней, окрашенных в разные цвета, горизонтальные проходы, зеркальные узкие стены. Если бы не ЛИБ, Филипп Костелюк наверняка уже через секунду потерял бы ориентацию, но пользуясь прибором, он легко выбирал направление.

Он уже знал, что увидит сверху, поднявшись над комплексом, но увидев, был поражен. Ни кусочка земли внизу, ни одного зеленого фрагмента, только разделенная на миллионы разноцветных ячеек однообразная кровля здания раскинулась во все стороны до горизонта. Он знал — это здание, как огромный нарост, покрывает теперь всю планету, но привыкнуть к подобной мысли сразу оказалось трудно.

В воздухе в каком-то метре от Филиппа, ни на что не опираясь, плавало маленькое кресло с позолоченными подлокотниками. В кресле, раскидав по высокой прямой спинке свои светлые волосы, сидела Аджера. Перед Аджерой чуть покачивался полированный столик на гнутых ножках. Филипп перевернулся в воздухе и устроился по другую сторону стола.

В лице Аджеры было что-то неуловимо знакомое, ее маленькая рука зачерпывала из золотой коробочки, стоящей на столе, голубой порошок и осторожно сыпала его на полупрозрачные маленькие листочки. После чего тоненькие пальчики сворачивали листок, и получалось что-то вроде сигареты.

— Да, — сказала она. — Вы правильно поняли. Сходство присутствует. Я потомок полковника Ми- хайла Дурасова по прямой линии, собственно, по этой причине мне и поручено заниматься вами. Хотите? — Она протянула Филиппу странную сигарету. — Это превосходный табак.

— Из лунной оранжереи?

— Нет, почему? Из пояса астероидов.

Сигарета самовоспламенилась, достаточно было

Филиппу взять ее губами. Табак действительно оказался превосходным. Острым, горько-сладким. После третьей затяжки Филипп перестал чувствовать холодный воздух вокруг.

— Вам нравится? — Филипп Костелюк Кивнул. — Я рада, что вам нравится. Но давайте к делу. У нас с вами, Филипп Аристархович, действительно не так много времени. Мы возлагаем на вас серьезные надежды. Хотя весь этот проект не надежен. Вероятность успеха ничтожна. Вы должны это знать.

 

СТРАННЫЕ БЕСЕДЫ В ВОЗДУХЕ

Жизнь восьмого тысячелетия неприятно удивила Филиппа. Жуткое царство инвалидов уже кануло в далекое прошлое, и о нем больше ничто не напоминало. Каждый человек имел собственную ячейку в гигантском здании, покрывающем всю поверхность планеты. В этой ячейке он при помощи видео и сбалансированных наркотических средств мог абсолютно все. Но за исключением интеллектуальной работы и творчества все это было иллюзорно.

Гигантские планеты-заводы, перерабатывая солнечную энергию, снабжали человечество всем необходимым, но жизненного пространства больше не оставалось. С каждым следующим поколением здание вырастало еще на один ярус, и к данному моменту достигало высоты в три с половиной километра.

Еще в середине шестого тысячелетия были приняты гуманные законы, запрещающие уничтожение каких бы то ни было разумных существ, прибывающих из космоса в виде зерен. Утилизации подлежали только предметы обихода и техника. В результате чего перенаселение стало для землян практически неразрешимой проблемой.

Человек оказался замкнут в узкое пространство собственной квартиры-спальни.

Можно было легко подняться за пределы своего отсека и парить в разреженной атмосфере, но, как правило, подобные упражнения никому не нравились. Филипп не понял причины, но почему-то свободный полет считался здесь чем-то весьма непристойным.

Хотя молодежь и устраивала иногда шикарные пикники на высоте шести-семи тысяч метров, а молодожены проводили свой медовый месяц внутри парящих над поверхностью шелковых шаров, наполненных газом радости.

— Мы отстроили Венеру, — рассказывала Аджера, зависшая в своем кресле напротив Филиппа. — Мы отстроили два пояса астероидов, мы взорвали Юпитер и на шести образовавшихся планетах поддерживаем гравитацию и климат, но семена продолжают падать, и население прибывает. Полтора квадратных метра: хочешь — в длину, хочешь — в ширину. — Она горько вздохнула. — Мораль не позволяет нам уничтожать пришельцев. В настоящем уже ничего нельзя изменить. Изменения могут произойти только в прошлом. Если история пойдет по другому руслу и там, в прошлом, будут восстановлены солнечные фильтры. Только тогда семена перестанут падать, и человечество не погибнет от собственного веса в двенадцатом тысячелетии. По расчетам ученых, в этом случае человечество сможет развиваться вплоть до семисотого. Видите разницу? Двенадцать и семьсот? Понимаете, насколько серьезна ваша миссия?

— Но почему я? — искренне удивился Филипп. — Если ваша цивилизация овладела подобными технологиями, что мешает вам построить аппарат и, переместив его в прошлое, воздействовать на спрутов? Или предотвратить гибель Марса, уничтожив ракету, выпущенную по приказу Измаила Кински. В конце концов, когда Марс обратился в пояс астероидов, погибла целая цивилизация!

Аджера ответила не сразу, и ответила мысленно. Она не стала говорить, а просто открыла сознательно свой мозг.

«Увы, — мысленно вздохнула она. — Законы времени столь сложны, что, делая какой-то шаг, мы делаем его почти вслепую, на ощупь. Все было опробовано, и не стоит сейчас говорить, к каким губительным последствиям привели эти механистические опыты. Вся надежда только на одну человеческую личность. На подвиг. На вас, Филипп!»

Аджера была так искренна, что Филипп Костелюк смутился и захотел перевести разговор на другую тему.

— Я видел у вас в руке зеленую ветвь, — сказал он. — Значит ли это, что на Земле все еще существует растительность?

— Увы… — Аджера пожала плечами. — Каждое утро я синтезирую для своего удовольствия одну ветвь, и она живет в моей спальне до самого вечера. Это не растительность. Это всего лишь хобби. Искусство личного выживания. Впрочем, существует и настоящая растительность. — Голос ее стал совсем уже грустным. — Вы же поняли, каждую секунду на поверхность планеты падают и прорастают тысячи семян. Чтобы семена не прорастали прямо из пластика и металла наших городов, на кровли нанесен почти четырнадцатиметровый слой питательной почвы, и каждые десять часов этот слой обновляется.

— Но зачем вы их спасаете?

— Если убрать питательный слой, семена начнут уродовать наши города и землю заполнят безобразные монстры из искусственных материалов. Что-то подобное вы видели на Луне, но там нет атмосферы. В атмосфере эти процессы куда более губительны.

— Хорошо, понял. Но скажите, почему мы не освоили космос? — спросил Филипп.

Аджера ничего не ответила на этот вопрос, но по выражению лица женщины Филипп догадался, что спросил что-то совсем уже глупое.

— Что я должен сделать? Каков ваш план?

* * *

Было известно, что еще в середине двадцать второго века по приказу Измаила Кински был построен аппарат, способный восстановить солнечные фильтры. Фильтры можно было восстановить, лишь наладив энергетический мост между марсианским гибким спрутом и четырьмя земными спрутами — океанами, что после гибели самого Марса стало практически невозможно.

По замыслу ученице двенадцатого тысячелетия, Филипп Костелюк должен был проникнуть на специальную базу Всемирного Банка, находящуюся во второй четверти двадцать второго века, и при помощи ЛИБа заставить Кински запустить аппаратуру. Кроме Филиппа никто не мог этого сделать. А вероятность того, что это сможет сделать он, равнялась пятнадцати процентам из ста.

— Вот планы базы, — раскладывая на столе невесомые кальки, исчерченные тонкими черными линиями, говорила Аджера. — Вам нужно все это как следует изучить. Самое опасное там — это так называемые «временные капканы». Мы не все их нашли.

— А что это — временные капканы?

— Варварская шутка. Если человек попадает в подобный капкан, его мгновенно отбрасывает на огромное расстояние в прошлое. И никогда не известно, насколько глубоко он провалится. Ни один из попавших в капкан еще не вернулся. Мы искали этих людей, но так глубоко в прошлом наши возможности очень ограничены. — Она набила следующую сигарету, помолчала, закурила и продолжала: — Кроме капканов, есть, конечно, и обычная охрана. Но здесь как раз просто. Ни пуля, ни сталь, ни луч облитератора не смогут причинить вам вреда. Вот это защитит вас.

Женская рука положила поверх кальки с планом большой розовый тюбик.

— Это крем-бронежилет. Вы намазываете свое тело и становитесь совершенно неуязвимы. Единственное неудобство — его уже никогда нельзя будет с себя снять, и, таким образом, вы никогда не сможете иметь потомство.

Бросив горящую сигарету вниз, Филипп Костелюк смотрел, как, рассыпаясь, уголек падает, как превращается в точку и исчезает.

— Мы предусмотрели, что вам это не понравится, — сказала Аджера. — Поэтому мы позаботились о продолжении вашего рода, Филипп Аристархович. Вашего сына мы взяли из разбитой банки лаборатории в конце пятого тысячелетия. Это произошло уже давно. Он вырос. Ему теперь уже сорок семь лет. Биологически он уже старше вас. Другого вашего потомка, Илью Самуилова, зверски зарубленного женщиной из зерна, в середине двадцать второго столетия мы подняли из могилы и оживили. Они оба останутся здесь, а вы, Филипп Аристархович, должны вернуться…

Высоко в белом просторном небе парили несколько человеческих фигур. Подняв голову, Филипп Костелюк наблюдал за ними, потом спросил:

— Когда я должен отправиться в прошлое?

— ЛИБ нестабилен, и наши ученые рекомендовали бы вам отправиться в ближайшие несколько часов.

 

СЕНТЯБРЬ 2147 ГОДА. НЬЮ-ЙОРК

Обнимая за талию Земфиру, Филипп висел в километре над верхними уровнями здания. Земфира дрожала. Филиппа тоже прохватывало ветром. Заранее надетый костюм начала третьего тысячелетия мало подходил для подобных воздушных прогулок. Аджера сказала:

— Если остались вопросы, задавайте их теперь. Мы больше никогда не увидимся.

— Как зовут моего сына? — спросил Филипп. Последнее, что он видел, была лукавая улыбка Аджеры.

— Дионисий, — донеслось до его слуха.

Никакого шумящего рефрижератора, никакого процессора «ПТ», смонтированного с бешено вращающимся движком. Вообще никакой машины. Аджера отправила их в прошлое, казалось, просто легким жестом руки. Движением белой палочки. Хотя конечно же за этим движением стояли высочайшие технологии двенадцатого тысячелетия.

В лицо будто пахнуло белым ледяным туманом, и Филипп Костелюк увидел себя стоящим прямо посреди грязной нью-йоркской улицы. Вокруг бешено проносились машины. Воняло бензином. Над головой было открытое небо. Солнце прыгало, как белая искра. Небо клубилось, как океан в шторм. Ухватив Филиппа за рукав, какой-то негритянский мальчишка пытался продать наркотические таблетки.

— У вас будет такой вязкий обморок, мистер, — настаивал он, — что ноги не выдерете из галлюцинации до конца жизни. Нет, мистер, правда. Проглотите розовую таблеточку и уже никогда не сможете отличить реальности от собственных сексуальных фантазий.

— Где тут ближайший храм артезианцев? — сунув в черную ладошку полдоллара, спросил Филипп. —

Я хочу помолиться. Проводи, получишь еще столько же.

— Мистер хочет к Богу! — восхитился негритенок. — Тоже товар. Пойдемте, я провожу вас.

* * *

В отличие от Москвы, ушедшей под землю, и Парижа, накрытого куполом, Нью-Йорк 2147 года выбрал комбинированный жесткий стиль. Город наполовину ушел под землю, превратившись в распахнутый с запада гигантский бункер, а наполовину оставался открыт посевам и солнцу.

Но ни одно зерно не долетало даже до крыши самого высокого небоскреба. Лучевые зенитки уничтожали посевы в воздухе. И круглые сутки в свете цветных рекламных прожекторов и лучевых вспышек над Нью-Йорком клубился чудовищный ревущий вихрь разлетающихся в пыль семян.

Наверное, несколько часов Филипп простоял на коленях в центральном храме Нью-Йорка. Храм был новенький, ультрасовременный, но Филиппа теперь не мог раздражить ни голографический жрец, ни ласково обмывающий и обтирающий ноги синтетический ковер, он молился, и ничто не могло помешать его молитве.

Прямо из храма они с Земфирой направились в гостиницу «Пиранья». Это было дешевое заведение на краю шоссе, при самом въезде в бункер.

Плешивый администратор в желтом пиджаке с кожаными заплатками на локтях долго слюнявил старенькие двадцатидолларовые купюры. Потом кивнул и снял со щитка ключ от номера.

Лифт не работал. Номер располагался на седьмом этаже. Они поднялись по лестнице. Расплачиваясь фальшивыми долларами, изготовленными в восьмом тысячелетии, Филипп Костелюк испытал легкое угрызение совести. И это было совсем новое чувство.

Запершись в номере, он лег на постель. Земфира в ванной пустила воду, и шум воды смешивался с постоянным шорохом разрывающихся в воздухе семян.

Филипп лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок, но ему было очень трудно сосредоточиться и избавиться от вдруг нахлынувшего острого чувства чужого стыда.

После того как ЛИБ перешел на новый режим работы, казалось, не Филипп Костелюк пользуется прибором, а прибор пользуется Филиппом.

ЛИБ впервые требовал от своего обладателя выполнения желаний окружающих людей. Филипп Костелюк против воли переживал вместе с ними, против воли испытывал их страсти и также против воли жаждал воплотить их тайные вожделения.

К счастью, самым большим из тайных желаний жителей Нью-Йорка было желание убить, растерзать, покалечить проклятого душителя — президента Всемирного Банка Измаила Кински, что полностью соответствовало поставленной перед Филиппом задаче.

* * *

Картина совпала с ожидаемой. Глазами того же плешивого администратора Филипп увидел закрепленный прямо на фасаде гостиницы «Пиранья» слева от входа знакомый щит:

«ВНИМАНИЕ! РОЗЫСК! КАЖДЫЙ ИЗ НИХ ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК! УВИДЕЛ — СООБЩИ!»

Присмотрелся. На щите были три большие фотографии. Кроме уже знакомого собственного снимка и полной физиономии Эрвина Каина, украшенной неизменной бородавкой, там было еще и женское лицо. Цветная фотография Земфиры.

Зазвонил телефон, стоящий на туалетном столике. Филипп Костелюк даже не шевельнулся. Земфира вышла из ванной, вопросительно глянув на мужа, одной рукой она вытирала голову, а другой сняла телефонную трубку.

— Ты понял? — через минуту положив трубку на рычажки, спросила она. — Это звонил секретарь Измаила Кински. Нас приглашают в центральный банковский офис. Завтра в десять ноль-ноль они пришлют машину.

За стеной две супружеские пары пили виски, занимались сексом и планировали групповое самоубийство. Администратор внизу, в холле гостиницы, все еще пересчитывал мятые двадцатидолларовые бумажки.

В полукилометре от гостиницы молодой майор, только час назад заступивший на смену и расстреливающий из табельного облитератора летящие семена, поглядывал на город с высоты своей вышки, он прикидывал, можно ли направить луч не в небо, а на город.

Какие-то глупые подростки, поднявшись в небо на самодельном воздушном шаре, пытались поймать семя еще до того, как его настигнет боевой луч. Почему-то они были уверены, что в семени окажется светловолосая синеглазая красотка.

На шестьдесят три процента город спал, страсти затихали, преступность падала, в течение каждой секунды в Нью-Йорке происходило всего четыре убийства, два самоубийства, семнадцать изнасилований, сто одиннадцать простых краж и одно ограбление.

С огромным трудом Филипп Костелюк вытеснил из головы миллионы чужих человеческих сознаний, на это ушло время. Он разделся, принял душ и лег в постель, потеснив уже спящую Земфиру.

Все шло по плану. Он был готов к этому приглашению. Конечно, их опознали еще в храме во время молитвы. Не могли не опознать. Не могли не донести. Президент Всемирного Банка, как и было рассчитано специалистами из двенадцатого тысячелетия, заглотил живца и попался на крючок.

 

ПРЕЛЮДИЯ К СХВАТКЕ

Утром в ванной он при помощи Земфиры втер в тело жирный, быстро впитывающийся крем из тюбика, который дала Аджера, таким образом полностью застраховав себя от неожиданностей.

Теперь в него могли стрелять из любого оружия, его могли сбросить с кровли небоскреба и сунуть живьем в раскаленную топку электростанции, вреда никакого не будет. Крем-бронежилет защитит.

Одевшись в костюм, Филипп как следует рассмотрел в зеркале свое лицо. На лбу все еще сохранялся круглый серебряный след от металлопластыря, а это значило, что на это место пока еще нельзя налепить новый пластырь, он просто не приживется. Таким образом, он становился совершенно неуязвим и всесилен.

* * *

Ровно в десять к подъезду гостиницы подкатил шикарный лимузин с пуленепробиваемыми зелеными стеклами.

— Мистер.

Знакомый негритенок выскочил откуда-то из-под локтя и проворно распахнул дверцу.

— Поехали со мной. Ты можешь пригодиться. Я хорошо заплачу, — сказал Филипп, втаскивая мальчишку в машину. — Как тебя зовут?

— Джонни, мистер. А что я должен сделать?

Лимузин, набирая скорость, уже мчался по городу. Земфира сложила руки на коленях и неподвижно смотрела вперед, на ней было шикарное белое платье и белые туфли.

Филипп знал, что Измаил Кински не выносит женщин, одетых во все белое, к тому же он терпеть не может негров.

«Чем сильнее президент будет раздражен, тем лучше, — подумал Филипп. — Внимание его рассеется, и это облегчит задачу. Если только нам всем троим удастся пройти в кабинет. Должно получиться, я внушу охране, что иду один. Они увидят то, что я захочу».

Измаил Кински, самый богатый человек в мире, человек, родившийся из космического зерна еще в самом начале двадцать первого столетия. Человек, лишенный совести, но наделенный колоссальным талантом, меньше чем за столетие сколотил огромный капитал и в результате стал президентом Всемирного Банка.

Президент был защищен от воздействия ЛИБа. Со специальной защитной шапочкой Филипп уже был знаком, ничего с ней не сделаешь.

Но пока прогноз ведущих специалистов будущего оправдывался: Измаил Кински сам пригласил Филиппа к себе, рассчитывая подкупить и заставить работать на Всемирный Банк. Проникнув в кабинет, Филипп Костелюк должен будет овладеть сознанием негодяя с малого расстояния.

Пробив защиту, он должен заставить Измаила Кински запустить излучатель.

Построенный по гениальному проекту Ивана Куравского, излучатель был завершен за два года до проникновения Филиппа в Нью-Йорк.

Излучатель находился тут же, где-то в глубине подземного бункера. Уже через пять минут своей беспрерывной работы он должен обеспечить связь между марсианским гибким спрутом и земными спрутами.

В результате эти полуразумные существа наконец смогут объединить свои усилия и создадут соответствующее энергетическое поле в пределах всей системы. После чего должно начаться постепенное восстановление солнечных фильтров.

Когда это произойдет» президента Всемирного Банка Измаила Кински необходимо физически уничтожить. О побеге после завершения миссии оставалось только мечтать.

* * *

Двухсотэтажный небоскреб размещался в самом центре города и был построен на месте знаменитого супермаркета, взорванного французскими террористами. На высоких мачтах развевались разноцветные флаги всех объединенных государств, подобно тому, как когда-то в прошлом возле здания ООН.

Из дисков репродукторов, укрепленных на магнитных стержнях, звучала фортепьянная музыка. Лимузин остановился возле широкой мраморной лестницы, ведущей к дверям центрального офиса Всемирного Банка.

Вдоль лестницы в почетном карауле стояли вооруженные люди. У каждого к левому лацкану синего пиджака прикреплен треугольный знак службы Всемирного Банка. Филиппу не составило труда внушить этим людям, что он поднимается по лестнице один. Документов показывать не пришлось, его ждали. Никто не сказал ни слова.

Секретарь президента, худощавый молодой человек в идеально скроенном синем костюме и синих ботинках на тонких каблуках, проводил Филиппа до скоростного президентского лифта, он тоже не заметил лишних гостей. Но дальше Филиппу пришлось идти одному.

Уютный стеклянный лифт оказался одноместным. Была ли это случайность, или Измаил Кински заранее подумал о незваных гостях, об этом Филипп так никогда и не узнал.

Земфира и негритенок, так же беспрепятственно, как и вошли, направились к общему подъемнику. Проследив за ними и убедившись, что все в порядке, Филипп вошел в лифт и нажал единственную большую кнопку на прозрачной стене.

Кабина скользнула вверх с такой скоростью, что Филиппу показалось, будто Нью-Йорк мягко провалился под подошвами ботинок.

Прозрачные стенки с легким звоном разомкнулись, и Филипп Костелюк вошел в кабинет Измаила Кински, президента Всемирного Банка.

 

ИЗМАИЛ КИНСКИ

Кабинет, расположенный на двухсотом этаже, немного удивил Филиппа. Никакой особенной роскоши. Дешевый желтый ковер на полу, пластиковые обои. Компьютер старого образца с большим цветным монитором. Скрипучие крутящиеся кресла с неудобными спинками, какие-то квадратные шкафы с папками, безвкусные занавеси на окнах.

У хозяина кабинета был резковатый каркающий голос:

— Минуточку! Подождите! — Он даже взглядом вошедшего не удостоил. — Присядьте пока.

К светящемуся экрану склонялось узкое серое лицо. Белая рубашка, черные отутюженные брюки, черные лакированные ботинки невероятной, нелепой формы, такие, кажется, носили в конце двадцатого века. Серая повязка на лбу. Светлые курчавые волосы распушились венчиком вокруг лысины. Очень длинные сухие пальцы били по клавишам с такой силой, что казалось, пластмассовая доска в следующую секунду рассыплется. Воздух будто наполняла однообразная барабанная дробь.

Измаил Кински мало походил на президента огромной финансовой корпорации, управляющей всем миром.

— Почему приостановлена Восточная кампания? В каком состоянии Токийская биржа? — не глядя на Филиппа, спрашивал в микрофон хозяин кабинета. — Почему прекратилось финансирование нашей предвыборной рекламы?

— У нас проблемы, — послышалось из динамика. — «Сони» и «Пекин-ЭКСПО» час назад вошли в коалицию и выдвинули собственного кандидата. Какие будут указания?

Филипп даже вздрогнул от этого голоса.

— Задействовать проект четырнадцать.

Экран монитора стоял к Филиппу боком, но все же ему удалось разглядеть вспыхнувшую схему, обозначенную номером четырнадцать. Он даже успел прочесть несколько ключевых надписей в прямоугольниках:

«Физическая ликвидация. Поджог центрального офиса. Организация студенческого митинга. Распространение слухов. Игра на понижение котировок «Сони».

Филипп задержал эту картинку в своем сознании. Теперь в любую минуту он сможет спроецировать компромат прямо в мозг миллионов честных людей, продемонстрировав таким образом подлинные механизмы выборов президента.

* * *

На голове Измаила Кински была облегающая серая повязка, такие иногда носят лыжники вместо шапки. Повязка ничем не напоминала ту защитную шапочку, что Филипп несколько раз видел на голове полковника Михаила Дурасова, но явно выполняла функции защиты.

Филипп не чувствовал и не слышал Измаила Кински. Сделав несколько неудачных попыток, он мысленно ощупал все то, что происходило за стенами кабинета.

За стенами расположилась служба охраны. Там за большими пультами замерли одетые в синюю форму операторы-снайперы. Достаточно было нажатия кнопки, и скрытые в нишах пулеметы изрешетят гостя.

Изящным бордюром ряд маленьких черных отверстий опоясывал весь потолок. Чтобы дотянуться до хозяина кабинета и сорвать с него повязку, нужна была пара секунд, чтобы пуля настигла Филиппа, требовалась только доля секунды.

Филипп был, конечно, защищен, пуля не причинит ему вреда. Но удастся ли под градом свинца снять с президента защитную повязку? Здесь нужна еще как минимум пара рук.

Женщина и негритенок, медленно переходя из лифта в лифт, поднимались наверх. Не обращая внимания на переговоры Кински, Филипп мысленно обратился к Земфире.

«Я в кабинете Кински, — сказал Филипп. — Без вашей помощи мне не управиться. Поднимайтесь сюда. Сейчас я покажу тебе схему коридоров. Я нейтрализую всех, кто попадется вам на пути, они не увидят вас. Чем быстрее вы окажетесь здесь, тем лучше. Кински защищен, и мне одному, кажется, не справиться с ним».

Двое из десяти операторов, сидящих за охранными пультами, были в таких же повязках, как и президент. Их можно было нейтрализовать лишь руками других операторов, находящихся в тех же помещениях.

На сто девяносто девятом этаже прямо под кабинетом находился специальный отряд охраны. Руководил отрядом тоже человек в повязке.

Если с инженерами как-то и можно разобраться, то с этими вообще не справишься. Даже если вырубить все лифты и запереть двери, они ворвутся в кабинет уже через полторы-две минуты и будут выполнять приказы своего командира.

Но и это было не все. На крыше стоял боевой вертолет. Все четыре члена экипажа могли по приказу поддержать охрану, проникнув в кабинет сверху через аварийные потолочные люки.

«Кински пригласил меня с единственной целью, — думал Филипп, отслеживая медленный подъем Земфиры и негритенка. — Президент не станет меня покупать. Он не станет предлагать мне работу. Он знает, что это бесполезно».

Чтобы добраться до двухсотого этажа, Земфире и негритенку требовалось еще несколько минут, и время пока работало на Филиппа.

— Значит, это вы? — покончив со своими переговорами, вдруг сухо прокаркал хозяин кабинета. — Спасибо, что приняли мое приглашение. — На Филиппа смотрели маленькие жесткие глаза. — Давно хотел посмотреть на вас, Филипп Аристархович… — Президент ощупал его взглядом от подметок до кончиков волос. — Боитесь меня?

— Нет.

— Не нужно бояться, — сказал президент. — Вы же, кажется, неуязвимы на этот раз? — Он явно, издевался. — Неуязвимы и всесильны! Так?

Филипп захотел сдержаться, но казалось, все население Нью-Йорка подогревает его своей ненавистью и заставляет делать глупости, говорить правду в глаза этому человеку в нелепых ботинках.

— Действительно, так, — сказал он. — Но не я вас пригласил. Это вы пригласили меня. Любопытно, по какому такому делу вы меня могли пригласить? Какие дела у нас могут быть? Вы президент Всемирного Банка. А я обыкновенный водила. Шофер.

— Вы шофер?! Шофер?!

Президент даже откинулся в кресле, тонкие губы его сильно раздвинулись. Не сразу можно было догадаться, что неприятный звук, раздающийся из его горла, всего лишь смех.

«Нужно отвлечь его… — подумал Филипп. — Отвлечь любою ценой!!.»

Измаил Кински перестал смеяться, и опять на Филиппа смотрели бесчувственные глаза президента.

Земфира и негритенок уже проскользнули мимо охраны на сто девяносто девятом этаже и поднимались по лестнице. Филипп старался не смотреть на узкую боковую дверь, через которую они должны войти.

— Так какое же все-таки дело у вас? — спросил Филипп.

— А никакого дела нет. Я хотел только посмотреть на вас, Филипп Костелюк. Я хотел всего лишь удовлетворить свое любопытство. Поверьте, я ничего не намеревался вам предлагать. Глупо тягаться в логике с наукой недоступно далекого будущего, снарядившего вас для того, чтобы расправиться со мною. Имея в виду то, что будущее это обречено на гибель.

«Земфира, распахни дверь как можно резче, — мысленно обратился к своей жене Филипп. — Так, чтобы Кински увидел твое белое платье. Мне нужно, чтобы он повернулся. Когда он увидит тебя и негритенка, сразу стреляй».

«У меня только маленький газовый пистолет».

«Тем лучше. Мы не должны его убивать. Наша задача шокировать его, отвлечь, ввести в замешательство, парализовать выстрелом и снять защитную повязку. Ты должна выстрелить. Только выстрелить. В кабинет не входи, это опасно».

— Мне было любопытно, и только, — продолжал Измаил Кински. — Могу же я иногда позволить себе маленькое развлечение? — Глаза хозяина кабинета вообще не мигали. — Но я был не прав. В вас нет ничего занимательного. Фанатичный артезианец, да и только. Обыкновенный шофер. Вы безопасны, поэтому совершенно не интересны. Идите. Пусть вами занимается нью-йоркская полиция.

«Он пригласил меня только для того, чтобы испытать острые ощущения. Этот человек живет своими страстями и не может отказаться от риска, а риска в его деле с каждым днем становится все меньше и меньше, потому что он уже почти овладел миром».

Земфире оставалось пройти еще один короткий лестничный пролет. Медленно поворачиваясь на стуле, Филипп еще раз прикинул расстояние. На то, чтобы сделать рывок вперед и сорвать защитную повязку с головы Кински, потребуется, наверное, даже меньше секунды.

— Один вопрос? — сказал Филипп, демонстративно поднимаясь на ноги.

— Слушаю.

Как ему хотелось в эту минуту хотя бы словом уязвить президента, хотя бы на миг сбить с него спесь, вывести из равновесия. Весь город, весь мир, казалось, требовал сатисфакции. Нужно было выиграть какие-то тридцать секунд, но сказать было совершенно нечего.

Земфира и негритенок немного замешкались на крутой узкой лестнице. Филипп был вынужден сделать шаг в сторону лифта.

— Почему при такой власти вы похожи на бухгалтера? — спросил Филипп. — Это ваш стиль? Это стиль правителя мира?

— Потому что я и есть скромный бухгалтер, — отозвался Измаил Кински, и голос его прозвучал совершенно серьезно. — А вся эта планета больше похожа на маленькую фабрику, чем на что бы то ни было еще. Идите, Филипп Аристархович, идите. Вас ждут внизу, а мне нужно работать.

В это мгновение дверцы лифта с мелодичным звоном разомкнулись. Увидев женщину в белом платье и негритенка, Измаил Кински какое-то время смотрел на них, потом перевел взгляд на Филиппа и вдруг опять расхохотался. Это был холодный бесчувственный смех.

 

СХВАТКА

Стеклянные двери лифта сомкнулись с мелодичным звоном. Измаил Кински перестал смеяться, он вопросительно смотрел на Филиппа. Холодные глаза моргнули.

— Ну, это уже совсем по-детски, — сказал он. — Вы хотели смутить меня женщиной в белом и маленьким негритенком? Вы хотели отвлечь меня и сорвать защитную повязку с моей головы?

— Именно так! — крикнул Филипп и мысленно скомандовал: «Давай!»

Сжимая двумя руками рукоятку маленького газового пистолета, Земфира дважды выстрелила в Кински и сразу отступила назад. Оператор, занятый этой дверью, не имел защиты, и Филипп легко нейтрализовал его. Пуля, выпущенная с другого защищенного пульта, опоздала. Отступившие на лестницу Земфира и негритенок были уже вне зоны обстрела.

Президент Всемирного Банка Измаил Кински сидел совершенно неподвижно. Его тело постепенно клонилось влево.

— Вам плохо? — крикнул Филипп, желая хотя бы на несколько мгновений запутать защищенных операторов-снайперов. — Помогите! — закричал он, прыжком оказываясь возле стола и срывая с Кински защитную повязку. — Президент убит.

Скрытыми пулеметами управлял компьютер, и когда первая пуля, ударив Филиппу в затылок, швырнула его на стену, но не убила, в компьютере произошел программный сбой.

Вскочив на ноги, Филипп попытался проникнуть в спящий мозг Кински, но краем сознания все-таки контролировал происходящее за стеной.

Первый защищенный оператор был атакован другим оператором, удар кулака выбил его из кресла. Второй защищенный продолжал нажимать кнопки, но не мог справиться с программными ошибками.

Все стволы били по Филиппу. В спину, в грудь, в голову, в колени, в локти, в живот, в лицо каждую секунду ударяли сотни свинцовых молотков.

Филипп стоял посреди кабинета, пули били одновременно со всех сторон и стабилизировали равновесие.

Его будто колотила дрожь. Тело, как матерчатую марионетку, тянули во все стороны десятки невидимых нитей. Притом Земфира, а следом за нею и негритенок, ничем уже не рискуя, вошли в кабинет.

— Ты сделал это! — перекрывая рев пуль, крикнула Земфира.

— Нет! Я сорвал с него защитную повязку, но я не могу проникнуть в его сознание. Оно заблокировано.

Снизу поднималась волна ужаса. В городе началась паника. Стены кабинета вздрогнули — это взорвался пульт. Выстрелы прекратились.

Власть Всемирного Банка и лично Измаила Кински, распространяющаяся по всему миру из Нью-Йорка, оказывается, поддерживалась еще и тем, что именно отсюда, с личного пульта охраны кабинета президента, контролировались все зенитные орудия, спасающие город от семян.

Пульт вышел из строя, и теперь зерна беспрепятственно бомбардировали открытую часть Нью-Йорка.

— Я проник в его сознание, — сказал Филипп. — Но я ничего не могу с ним сделать. Он невероятно силен. Абсолютная власть над миллиардами людей изменила химическую структуру мозга. А может быть, мозг Измаила Кински, человека, вышедшего из зерна, был таким изначально. Нужно как-то его ослабить.

— Наркотики, — сказала Земфира и посмотрела на негритенка. — Наркотиками бы его накачать.

Розовая таблетка уже лежала на черной ладошке.

— Это поможет, мистер.

Разжав ножом челюсти президента, Земфира протолкнула таблетку поглубже. Охрана уже ломилась в запертые двери. Кински глубоко вздохнул и открыл глаза.

«Вы должны включить аппаратуру связи, — насильственно проникнув в мысли президента, сказал Филипп. — Вы должны соединить марсианского гибкого спрута и земных спрутов».

— Конечно, — сказал Кински. Широкая улыбка идиота, глотнувшего увеличенную дозу наркотика, исказила его лицо. — Пойдемте вниз. Я могу запустить аппарат. Но не отсюда же? Он запускается из бункера.

— А где бункер?

— Там. — Кински сел на полу и весело похлопывал по ковру ладонью. — Внизу.

Дверь прогибалась и трещала под ударами пуль. Лишь на мгновение отвлекшись, легким движением мысли Филипп Костелюк устроил свалку на лестнице и в проходах. На ближайшие несколько минут он был застрахован.

Двери в этот кабинет не так-то просто взломать. На крыше драка. Ему удалось подчинить полностью только одного из бравых пилотов, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы нейтрализовать остальных.

Оставалась последняя проблема: как спуститься вниз, в бункер. И проблема эта была неразрешима.

* * *

Сладость во рту и разноцветный туман, вдруг окутавший комнату, обескуражили Филиппа. Пытаясь понять логику президента, он проникал в его мозг все глубже и глубже и вдруг перестал ощущать собственное тело. Лицо Земфиры качнулось за дымной шумящей завесой и пропало. Филипп будто падал в бездонную пропасть.

Он падал медленно, с удовольствием. Падал, теряя зрение и слух. По его телу скользили теплые потоки, потом возникли множащиеся голоса:

— Биржа в Токио рухнула… В Париже валютный кризис… Доллар растет… — Голоса были сухие, официальные, мужские и женские. — Студенческая демонстрация разогнана… В Монте-Карло объявлено чрезвычайное положение… Кандидатура, выставленная банком, утверждена в Москве. Наводнение в Турции… В Пекине!.. В Берлине!.. В Лондоне!..

И вдруг на Филиппа выплыло прямо из тумана большое лицо мэра Москвы Петра Сумарокова. Сумароков был уже мертв, во лбу у него зияла кровавая отметина от пули, но губы еще шевелились. Губы складывались в одно слово:

— Отдай!.. — В голове звенело. — Отдай! Отдай!.. Под расписку в мэрию…

Туман повернулся, и стало видно, что тела у мэра тоже нет, а большая голова просто насажена на острую верхушку Эйфелевой башни.

Испытав приступ страха, Филипп попятился и крикнул, уже не понимая ничего:

— Уберите башню! Уберите мэра! Он умер! Умер!

И тут рядом послышался детский насмешливый голос:

— Этого ничего нет, мистер. Вы вместе с президентов залипли в наркотик.

— А что есть? — ощупью находя руку маленького Джонни, спросил Филипп. — Что на самом деле происходит?

— Дверь ломают.

— Еще что?

— Президент лежит закатив глаза. Балдеет босс.

— Еще?

— Центральный пульт отключился. Семена на город падают. Одно упало прямо на площадь рядом. Дырка в площади. Весь асфальт разворотило, это бывает, мистер. Иногда в семенах оказываются бомбы или взрывчатка. Хорошо разворотило, до самых подвалов. Все лесенки вывернуло наружу.

— Я ничего этого не вижу, — признался Филипп. — Джонни, у тебя есть что-нибудь с собой? Что-нибудь, — способное вычистить из меня наркотик.

— Пять долларов, мистер.

Разноцветный туман слегка поредел, за ним уже можно было различить светящийся прямоугольник окна и кусочек письменного стола. Филипп Костелюк взмахнул руками и закричал:

— Земфира, дай ему пять долларов! У тебя в кармане всегда есть мелочь. Я должен избавиться от наваждения. Я как слепой! Ничего не вижу, кроме тумана.

Сознание вернулось. Таблетка, вложенная ему в рот, оказалась почему-то горько-соленой. Филипп Костелюк сел на полу. По лицу градом стекал пот.

Отер лицо ладонями, посмотрел — на руках кровь. Выпуклое стекло лифта лопнуло, и осколки поблескивали по всему ковру.

Земфира, бледная и сосредоточенная, посреди кабинета. В руке женщины вздрагивал смешной газовый пистолет. Он повернулся и увидел, что на двери вспыхивают яркие точки. Охрана пыталась разрезать металлическую дверь лучом облитератора. Время было упущено.

 

ПАДЕНИЕ

Действительно, площадь возле здания выглядела как после налета вражеской авиации. Держась за стену, Филипп поднялся и подошел к окну. Снизу поднимался панический ужас разбегающихся людей. Посредине площади, уперев одну босую ногу в здание слева, а другую в здание справа, стояла гигантских размеров синяя женщина. Голова женщины доходила почти до двухсотого этажа. Совсем рядом с окном развевались ее волосы, каждый с палец толщиной, похожий на черный, жирный канат.

Дверь затрещала. Голоса охранников в коридоре, белые полосы в небе над городом. Все-таки после наркотика в сознании Филиппа еще было не все в порядке. Голова немного кружилась.

Он услышал, как истошно закричала Земфира, и в это же время новая волна страха поднялась снизу. Гигантская женщина повернулась и плечом задела небоскреб.

С грохотом посыпались стекла, полетели вниз выпавшие из своих гнезд бетонные блоки. Здание накренилось, письменный стол проехал через кабинет, ударил в подоконник, выбил его и тоже полетел вниз.

— Они сейчас сломают дверь, — визжала Земфира, зачем-то без всякого смысла выпуская из своего пистолета шипящие газовые струи. — Нужно что-то сделать!

Ужас, накатывающийся волнами снизу, оттолкнул Филиппа от края, как упругая резиновая подушка. Оторвав какой-то провод, он дотянулся до безжизненной руки Измаила Кински, лежащего возле стены, и накрепко привязал ее к своей руке.

— Да сделай же что-нибудь, Филипп! — истошно визжала женщина, кажется теряющая рассудок.

— Мистер! — попросил негритенок, оказавшийся рядом. Его лицо лоснилось от пота. — Мистер, если вы сделаете что-нибудь радикальное, я верну вам ваши пять долларов.

Встряхнув головой, Филипп попробовал избавиться от цветного тумана. Он развернулся, лег на бок и сосредоточился на черном затылке гиганта. Он еще никогда не пробовал входить в контакт с подобными тварями, но выхода не было.

Туман и грохот мешали сосредоточиться, но после нескольких неудачных попыток Филипп все же проник в сознание этого существа.

Он узнал, как она, эта женщина, где-то там на далекой планете, просто шла по улице на свидание со своим любимым, и вдруг для нее все исчезло. Исчезла улица, исчезла родная планета, а она, свернувшаяся в маленькое зерно, оказалась летящей сквозь черный бескрайний океан космоса. Путешествие было бесконечным и мучительным, а завершилось оно только что, в этом чужом ужасном мире.

«Ты хорошая девушка, — сказал Филипп и мысленно погладил ее по волосам рукой. — Ты испугана. Это понятно. Не нужно бояться. Этот мир не так уж и плох. Успокойся. Не волнуйся. Я помогу тебе, если ты будешь меня слушаться».

Откуда только взялись у него все эти ласковые слова, но они дали хороший результат.

Неожиданно гигантская женщина оказалась послушна, как домашнее животное, как игрушка в руках умного ребенка. Она подняла руку и подставила к выбитому проему открытую ладонь.

— Еще поближе, — шептал Филипп. — Пожалуйста, девочка, прижми ладошку к стене. Иначе мне не перепрыгнуть.

Увлекая за собой президента, он шагнул на синюю ладонь, как на площадку подъемника. И тут же рука осторожно заскользила вниз.

— Скорее сюда! — крикнул он. — Земфира, прыгай!

В эту секунду дверь упала, и кабинет разрезали на части несколько белых острых лучей. Земфира прыгнула, но поздно. Тонкие тепловые иглы пронзили тело женщины. Она погибла мгновенно, наверное не испытав даже боли.

Один из облитераторов поразил и гигантскую руку. Филипп увидел, как на синем большом пальце вспыхнул ожог, а в голове его отразился ужасающий стон. Гигантская ладонь вздрогнула, и Филипп вместе с привязанным к нему бесчувственным президентом Всемирного Банка сначала заскользил, как по горке, а потом полетел вниз с высоты двухсотого этажа.

Последнее, что он увидел, было мелькнувшее в воздухе мертвое тело Земфиры и лицо маленького Джонни, застывшего в проеме стены.

* * *

Большие долго не живут в условиях Земли, сентиментальная синяя великанша погибла. Но перед смертью она еще успела осторожно опустить тело Филиппа вниз, в развороченную взрывами шахту, на самое дно.

Он очнулся на каменном полу. Очень далеко над головой светился микроскопический кусочек синего неба. И там, в небе, висела черная металлическая точка — вертолет. Все-таки в последнюю минуту пилоты успели забраться в свою машину и взлететь с крыши рушащегося небоскреба.

Теперь они сверху прощупывали город в поисках своего шефа.

Но они не могли видеть его. Измаил Кински лежал рядом на дне шахты. Президент все еще был привязан к руке Филиппа. Президент Всемирного Банка улыбался под действием наркотика, а это значило, что с момента падения прошло совсем немного времени.

«Если аппаратура по связи спрутов повреждена взрывом, все бесполезно», — подумал Филипп Костелюк, после чего осторожной мыслью прошелся сначала по городу, а потом и по подземным этажам здания Всемирного Банка.

 

В БУНКЕРЕ

Нью-Йорк, лишенный своих зенитных орудий, попал под небывалый поток семян. В основном семена несли в себе быстро разрушающиеся структуры: гигантских насекомых и гуманоидов. Какие-то машины взрывались сразу после того, как семя начинало прорастать. Город горел. В считанные минуты погибло девяносто процентов населения открытой части Нью-Йорка и пять процентов внутри защищенной.

Лишенный централизованного управления, городской штаб по чрезвычайным ситуациям все же сориентировался. Была подключена армия, и возводились бетонные заслоны, перекрывающие проезды в бункер. На улицы уже вывели две танковые колонны. Танки в упор расстреливали инопланетных гигантов, но они не могли уничтожить множество зерен в полете, а сев все еще продолжался.

Здание Всемирного Банка было полностью разрушено, но подземная его часть почти не пострадала. Мысленно проникнув вниз, Филипп обнаружил техников, обслуживающих секретные лабиринты.

Никто не знал, что за аппарат находится на двадцать восьмом подземном уровне. Инженеры и техники, создавшие и смонтировавшие «машину», были расстреляны точно так же, как и математики, разработавшие соответствующие программы для ее работы. Только один человек был помилован Измаилом Кински.

* * *

В мозгу молодого диспетчера, находящегося теперь на шестом уровне и наблюдающего на экране своего монитора гибель родного города, удалось найти задавленную страхом скрытую информацию.

Филипп Костелюк даже выругался, когда прочитал эти мысли: Иван Куравский был осужден на закрытом заседании Нью-Йоркского суда и тайно этапирован на Луну. Таким образом, создатель формулы оказался единственным уцелевшим.

Никто не знал, как выглядит «машина», только проникнув в мозг самого Измаила Кински, прорвавшись сквозь густой разноцветный туман, вызванный наркотиком, Филипп смог рассмотреть ее.

Аппарат, смонтированный на двадцать восьмом подземном уровне, представлял собой большую металлическую чашу, наполовину заполненную какой-то кислотой.

Над чашей располагался накопитель, будто золотая сеть, уложенная большими складками.

Над чашей на тонких тросах висели несколько прозрачных сосудов: Сквозь стенки сосудов можно было разглядеть, что они наполнены маленькими белыми шариками. При включении шарики должны упасть вниз, в кислоту. Химическая реакция приведет в движение большой механизм, похожий на тонкую золотую сеть, и уже в свою очередь эта сеть подаст нужный сигнал, способный потревожить спрутов.

Сигнал должен быть выведен на поверхность Земли по специальному кабелю. К счастью, кабель еще не был разрушен.

Природы сигнала Филипп не понял. Это был не световой, не радиосигнал, что-то связанное с бесконечно малыми модификациями магнитного поля. Измаил Кински не разбирался во всем этом, да и создавшие машину ученые «тоже. Только гений Ивана Куравского, в мгновенном озарении проникнув в суть, создал это чудо. И теперь простому шоферу предстояло заставить «машинку» работать.

* * *

Измаил Кински все еще не приходил в сознание, и Филиппу пришлось тащить президента на спине. Без труда он нашел узкий проход и, протиснувшись между осыпающимися земляными стенами, проник в коридор девятого подземного яруса.

Горели лампы дневного света. Суетливо пробегали мимо какие-то техники в комбинезонах, никто не обращал на него внимания.

Нужно было восстановить в памяти схему. Когда- то, казалось очень-очень давно, эту схему на тонких кальках показывала ему Аджера. Схема лабиринта чем-то напоминала обыкновенную схему электропроводки. В местах пересечений — изоляторы, в местах контактов — вертикальные лифтовые шахты.

Немного отдохнув, Филипп Костелюк опять взвалил на себя бесчувственное тело президента и направился к единственному лифту, способному опустить человека на самый нижний двадцать восьмой уровень.

* * *

Чтобы металлическая кабина пошла вниз, пришлось протереть краем одежды бесчувственный большой палец президента и вложить в специальный паз. Лифт включился лишь после того, как специальное устройство считало отпечаток пальца Измаила Кински.

Филипп ждал моментального скольжения вниз, но кабина пошла очень медленно, с каким-то неприятным пощелкиванием. Она ползла, с каждым следующим метром разогреваясь.

Измаил Кински очнулся и сказал, не открывая глаз:

— У вас ничего не выйдет. Еще в кабинете я включил защиту. Ни один человек теперь не сможет пройти туда и остаться тем же. Если вы не верите мне, можете заглянуть в мои мысли, я не буду сопротивляться.

Кабина трещала все сильнее и сильнее. Началась вибрация. Филипп Костелюк устало посмотрел на президента.

«Как отключить защиту?» — спросил он мысленно и вдруг понял: защиту отключить невозможно.

— Многие пытались, — сказал Кински и, опершись на горячую металлическую стенку, присел. Он открыл глаза и устало посмотрел на Филиппа. — Вы знаете, где они все теперь?

Лифт двигался очень-очень медленно, но цифры на световом табло все-таки менялись.

Двадцатый уровень, двадцать первый, двадцать второй…

Филипп Костелюк смотрел на цифры. Он так устал, что больше не хотел ни о чем думать.

— Вы не знаете, — продолжал Кински. — А я скажу вам. Это было не мое изобретение. Эту мелочь придумал тот же самый Куравский. Я не напрасно сохранил ему жизнь. Уже находясь в лунной тюрьме, он передавал мне свои новые оригинальные проекты.

— Зачем он это делал? — вяло удивился Филипп.

— Спрашиваете, зачем он это делал? А в обмен. Например, по приказу Виктора Фримана Куравского сажали на месяц в саркофаг. Вам довелось посидеть в саркофаге? — Филипп Костелюк отрицательно качнул головой. — Ну, тогда вы не поймете. В общем, он мне гениальную идею защиты, а я ему в обмен послабление. У меня новая схема охраны, а у него вместо бетонного пола саркофага — уютная койка в общей камере.

Филипп следил за цифрами на табло.

Одиннадцатый уровень, двенадцатый, тринадцатый… Лифт, казалось, почти не двигался, только скрипел.

— Если вам интересно, я расскажу?

Филипп закрыл глаза, он больше не мог смотреть на эти цифры.

— Идея Куравского заключалась в том, что не нужно убивать людей, проникающих в лабиринт и пытающихся запустить «машину». Ведь если человек уже добрался до двадцать восьмого уровня, он, без сомнения, обладает значительными талантами. Вместо того чтобы убивать всех этих людей, лучше выбрасывать их в прошлое. Чем дальше, тем лучше.

Вспыхнула и погасла цифра «двадцать восемь». Лифт остановился.

— А в чем выгода? — спросил Филипп, руками раздвигая тугие двери.

— За счет этой идеи я приумножил свой капитал, — немного оживился Кински. — Любой по-настоящему талантливый человек, без сомнения, опасен в своем времени, но попав в отдаленное прошлое, он неизбежно вписывается в социальный процесс и дает толчок развитию цивилизации. В общем-то ничего особенно не меняется в мире. Но после каждого такого выброса мои капиталы автоматически приумножались. Я же был полноправным хозяином мира!

* * *

На двадцать восьмом ярусе не было ни одной живой души. Стерильные белые коридоры и яркие белые лампы. Больше ничего.

— Как запустить «машину»? — вытаскивая Измаила Кински из лифта, спросил Филипп. — Говори!

Но президент Всемирного Банка только вяло улыбнулся в ответ.

Филипп помнил схему. Подталкивая впереди себя президента со связанными руками, он легко добрался до узкой зеркальной двери. Дальше там, за этой дверью, находился щит, управляющий «машиной».

Но как открыть дверь? Что нужно переключить на щите?

Было совершенно понятно: добровольно Измаил Кински не скажет больше ни одного слова.

Филипп ударил президента кулаком в затылок и, когда тот потерял сознание, присел на корточки рядом с бесчувственным телом и глубоко проник в его мозг. Ответ находился здесь, в этой извращенной памяти, но он не лежал на поверхности.

Будто по лабиринту, блуждал Филипп по сознанию и подсознанию президента Всемирного Банка.

Здесь почти не было человеческих чувств: цифры, белые вспышки ненависти и опять цифры. Миллиарды комбинаций. Мысль Измаила Кински в основной своей части выглядела как бесконечное сплетение острых крючков. Было совершенно непонятно, как такой человек мог управлять финансовым состоянием всего мира и вершить судьбы людей.

Совместив свою личность с личностью президента, Филипп ощутил себя большой ледяной глыбой, айсбергом, плывущим по теплому морю. Он медленно таял, и море вокруг становилось все холоднее и холоднее. Вопрос состоял лишь в том, раньше растает он сам или ласковые зеленые волны вокруг успеют превратиться в ледяные натеки.

 

ПОБЕДА И ПОРАЖЕНИЕ

После ледяного хаоса чужого сознания Филипп наконец очнулся и открыл глаза. Он увидел, что сидит все там же, в белом коридоре на двадцать восьмом подземном уровне, а рядом с ним узкая зеркальная дверь. Но теперь он уже знал, как эта дверь открывается.

Измаил Кински не обманул, после включения защиты живым отсюда не выйти. Кроме того, взорвавшийся пульт привел к отключению всей автоматики, и придется высыпать капсулы просто голыми руками. Ни одному живому человеку высыпать руками капсулы с кислотой было не по силам.

Наверху в городе все еще шло сражение. Танки расстреливали прорастающие семена. Среди этого хаоса и смерти Филипп искал Земфиру. Искал и не мог найти. Женщина умерла, а мертвых он не мог услышать.

Кружил в небе поисковый вертолет. Глазами пилота, смотрящего в бинокль, Филипп изучал развороченную площадь. Все-таки он нашел свою первую жену. Среди обломков стекла и бетонной пыли, среди других трупов тело Земфиры показалось очень маленьким.

Он поднялся на ноги. Набрав нужный цифровой код, легко открыл зеркальную дверь и вошел.

На пультах не горела ни одна лампочка. Опустившись в кресло оператора, он опять надолго задумался. Он находился в каком-то шаге от решения задачи, но решения не было.

Перед ним были двухметровые бронированные плиты. Прибор находился за ними. Даже при помощи мощного облитератора к нему не пробиться. Даже если теперь заложить заряд, скорее всего грозит неудача. От взрыва скорее рухнут перекрытия, нежели поднимутся бронированные двери.

Прозрение мелькнуло, как вспышка света, как яркий блик на темной панели управления, как белый белок в глазу лежащего на спине президента.

Сосредоточившись постепенно, шаг за шагом, Филипп включал в себя город за городом, страну за страной, континент за континентом. Конечно, он не мог справиться один, но все человечество теперь жаждало избавления от невыносимого бремени посевов.

Он почувствовал все человечество — все население Земли. Всю боль, всю ненависть его, всю ярость. Потом, соединив свой мозг с мозгом Измаила Кински, Филипп разделил мысли и эмоции миллиардов людей как бы на два потока.

Он сбросил на Кински всю грязь, весь суицид и всю похоть. Он подключил президента напрямую ко всем тем, кто ненавидел его.

Еще небольшое усилие — и Филипп Костелюк окончательно овладел мыслями и желаниями всего мира. Но и этого оказалось недостаточно.

Измаил Кински ворочался, связанный, на полу, он не мог вынести происходящего. Миллиарды вкладчиков одновременно требовали у президента вернуть их деньги.

Бывший президент широко открывал рот, и на белый пол бежала кровавая слюна. Глаза его медленно вылезали из орбит.

Оказалось, что ЛИБ способен охватить чужие мысли и во времени. Филипп проник в будущее, и, когда он охватил планету со всем ее населением на тысячу лет вперед и транслировал этот объем в мозг президента, голова Измаила Кински с мягким хлопком лопнула, и колени Филиппа обрызгал его жидкий зловонный мозг.

Случилось чудо. Энергия, которую перед смертью испустил президент с пронзительным последним воплем, замкнула электрическую цепь.

На одно только мгновение на пульте вспыхнули разом все лампочки. Тяжелая бронированная стена сама скользнула вверх.

Не отдавая себе отчета в том, что произошло, Филипп оторвался от кресла и взмыл в воздух под потолок.

Через минуту, проникнув через узкий люк, он уже висел над большой чашей. Искрила, посверкивала золотая сеть. Покачивались прозрачные капсулы с белыми шариками. Разведя руками, будто он плыл в воде, Филипп оказался среди капсул и по одной стал развинчивать их.

Белые шарики сыпались вниз, в кислоту, и там, под Филиппом, в чаше будто вскипала красно-белая пена. Капсулы были холодными и скользкими. Пена вздымалась все выше и, истончаясь, обращалась в черное облачко газа.

Высыпав последнюю капсулу, Филипп повернулся и скользнул обратно в люк. Он больше не слышал стоны миллиардов людей, перед его глазами стояла белая пелена. Он выполнил задачу. Золотая сеть, окутанная черным дымом, сжалась, как лягушка от электрического удара, и было слышно, как по кабелю вверх прокатился невидимый поток.

* * *

Перешагнув мертвое тело Измаила Кински, Филипп толкнул зеркальную дверь и вышел в белый коридор. Он выполнил свою задачу. Теперь спруты Земли и Марса войдут между собой в контакт, и через какое-то время начнется плавное восстановление солнечных фильтров. Семена перестанут достигать поверхности планеты, и в результате человечество сможет просуществовать не двенадцать, а семьсот тысяч лет.

«Странно, — сказал себе Филипп. — Я выполнил задачу и остался жив? Где же эти хваленые ловушки?»

И это была последняя его мысль. В белой стене открылось маленькое окошечко, вспыхнул фотоэлемент, Филипп оказался в полосе ледяного света. Пол под ногами разверзся, и он полетел вниз, уже бесчувственный и безмолвный, но все еще живой.