Вадима с рабами доставили на реконструкцию Тверской. За все время перевода голова сталкера то и дело раскалывалась и болела вплоть до такой степени, что стерпеть боль было практически невозможно. Проанализировав то, что практически все заключенные в сопровождении фашистов не жаловались именно на головную боль, а только лишь на побои и на голод, Вадим предположил, что фашисты вкололи сыворотку только ему. Интересно, что это за разработка? У одного из сопровождающих при себе был грязновато-серебряный кейс с кодовым замком.

По прибытии на Тверскую всех заключенных выгрузили и почти сразу отправили на работы. Все население эвакуировали на соседние станции Рейха, так что на самой станции остались только солдаты и рабы. В планы реконструкции входило расширение жилого пространства, платформ, постройка помещений для жителей станции и для каких-то культурных целей.

Ещё до прибытия Вадима и остальных заключенных, работа вовсю кипела, и фундамент основной жилой платформы был наполовину реконструирован. Чтобы его реконструировать требовалось разрушить плиты и основание, залить заново цементом и снова обложить плиткой. В платформе ещё были вскрытые участки, но были и уже залитые.

Вадима и часть приезжих отправили обкладывать залитые цементом участки плиткой. Из-за физической подготовки сталкера, ему приказали подавать плиты тем, кто их укладывал. Плиты были довольно тяжелые, но первое время Вадим с ними справлялся. Работа шла час, два, три, без каких-либо перерывов на обед или на перекур. Кто-то падал от истощения и от усталости, кто-то от физической перегрузки, а кто-то от голода.

Надзиратели, лишь завидев это, подходили к обессиленному телу, начинали орать и бить, пока рабы не вставали или не умирали. Тела умерших выносили к какому-то определенному месту, которого Вадим не видел.

Руки ныли от перенапряжения, спину ломило, но сталкер держался из последних сил, лишь бы только не упасть. И тут началось. Когда Вадим взял три плиты и понес их к указанному месту, голову как будто начало разрывать изнутри. Боль росла по нарастающей. Сначала было терпимо, но с каждой секундой боль усиливалась, становясь нестерпимой. Сталкер опрокинул плиты на пол, рядом с ногами, схватился за голову, встал на колени и замычал. Из носа пошла кровь. Вадим попытался опрокинуть голову назад, чтобы хоть как-то препятствовать ей, но все было тщетно, боль не позволяла.

Один из надзирателей, заприметив невольного заключенного боли, подошел к нему, размахивая дубинкой перед собой. Вадим посмотрел в лицо солдату. Взгляд раба встретился с взглядом надзирателя, прося помощи и понимания. Но фашист и знать не хотел об этих понятиях по отношению к рабу и лишь прикрикнул:

— Встать!

Вадим попытался подняться с колен, но успехом попытка не увенчалась. Голова разрывалась при любом её движении.

— Я сказал: встать! — снова приказал фашист. Как бы Вадим не хотел, он все же не мог встать обратно на ноги физически. Солдат ударил дубинкой сталкера по спине. Тот лишь облокотился, снова подставляя спину. Фашист снова ударил, повторяя одни и те же фразы:

— Встать, я сказал! Вставай, сволочь! Работай! Быстро! Встал!

От боли в спине головная боль чуть уменьшилась, и Вадим снова попытался встать. Сначала он тихонько подогнул одну ногу, затем выпрямился, встал на одно колено и уже через пару секунд поравнялся взглядом с надзирателем.

— То-то же! А теперь марш работать! — фашист пригрозил дубинкой и отошел обратно. Через минуту приступ прошел, Вадим стер с лица кровь и принялся снова работать.

Рабочий день заканчивался только после того, как фашисты били три раза в сигнальный колокол. Рабы ложились спать на земле там, где им хотелось. Ни матрасов, ни подстилок, ни раскладушек рабочим не выдавали. Где хочешь, там и спи. Мраморный пол был холодный и твердый, земля же была мягче, поэтому все старались ложиться там, где земельных участков было больше.

Вадим присмотрел себе местечко и, чтобы никто не опередил его, быстро расположился на выбранном месте. Однако не успел сталкер закрыть глаза, как к нему подошли три солдата, и, распинав его, повели к унтершарфюреру.

Унтершарфюрер расположился в кабинете начальника станции. Пленника ввели в кабинет и встали по обе стороны от него, дабы в случае чего предотвратить покушение. За столом сидел скинхед. В одной руке он держал зеркальце, а в другой бритву, аккуратно сбривая щетину с подбородка. Перед ним лежал тот самый кейс с кодовым замком.

— Ну, привет, — поприветствовал заключенного фашист, — Как тебе у нас… Миронов, кажется, да?

Вадим кивнул, не желая говорить с унтершарфюрером. Фашиста это не особо задело.

— Неразговорчивый, да? Ну, нашим же лучше. — Он отложил бритву и зеркальце, взялся за кейс, — Я не особо заинтересован в существовании такой гнили, как ты и остальные рабы, но вы же невосполнимая рабочая сила, поэтому приходится вас всех терпеть. — Унтершарфюрер подбирал код к замку, параллельно беседуя с заключенным, — Вольф сказал, ты какой-то особенный и тебя надо держать по-особому. Ощутил уже наш вирус, а? Ну так вот, знаешь, что это? — фашист открыл кейс и вынул оттуда алую ампулу. — Это твоя единственная надежда на то, чтобы пожить подольше. Антидот, проще говоря. И за вот эти вот миллилитры ты должен жопу рвать для нас. Колоть умеешь? — Вадим мотнул головой. — Жаль, тогда придется мне. Садись, закатывай рукав.

Сталкер сел на стул, закатал рукав рваной водолазки и протянул руку фашисту. Унтершарфюрер втянул шприцем жидкость из ампулы, подошел к нему, прицелился в вену и аккуратно вколол антидот. Руку свело, в глазах потемнело, но потом стало гораздо легче, чем было на работах. Голова перестала кружиться, и картинка перед глазами стала более отчетливой.

Унтершарфюрер убрал шприц в кейс и приказал бойцам, чтобы они вынесли обратно заключенного. Вадимово место занял уже какой-то другой раб, но приятные ощущения от антидота стоили сна на мраморном полу. Вадим прилег у стены, закрыл глаза, но не мог долго уснуть. Перед глазами встал Губеха, погибший от пуль Волка. Ведь, если бы Вадим был более внимателен, если бы он не засматривался на других и увидел бы подкравшегося фашиста, кто знает, может быть, Олег сейчас был бы жив, а он сам сидел бы в кругу новых друзей на Смоленской.

* * *

Рабочий день начинался так же, как и заканчивался — с сигнального колокола. Фашисты будили рабов тремя ударами в колокол, после чего шли и поднимали вручную тех, кто не хотел вставать. Солдаты раздавали утренний паек (если ещё язык поворачивался назвать это пайком), после чего гнали заключенных на работы. Роль Вадима не изменилась, работу ему выдали ту же. Занимаясь одним и тем же трудом можно было с ума сойти. От плит уже тошнило, и сталкер готов был пойти на все, лишь бы ему дали другую работу.

Ближе к полудню пришел наряд солдат, сталкеров, как понял Вадим. Бригадир отправился к унтершарфюреру, а его люди стояли, пристально осматривая рабов. Спустя несколько минут бригадир вернулся с унтершарфюрером к сталкерам, после чего начальник станции подозвал к себе одного из своих помощников (видимо, тоже какого-то офицера) и что-то прошептал ему на ухо. Офицер кивнул, подозвал к себе нескольких надзирателей и пошел по платформам, оценивая взглядом рабочих.

Затратив какое-то время на осмотр, офицер начал отбирать из толпы определенных рабов, которые подходили по каким-то его критериям. Он прошел мимо Вадима. Они встретились взглядами, но фашист не решился брать его, а взял другого, того, кто складывал плиты.

Когда набралась группа из десяти заключенных, офицер вернулся к начальству, отчитался. Унтершарфюрер продемонстрировал бригадиру рабов, на что тот удовлетворенно кивнул и скомандовал своим собираться. Сталкеры провели заключенных к тамбуру на поверхность, а что было дальше, Вадим не видел. Лишь слышал, как гермоворота открывались и закрывались. Унтершарфюрер вернулся в кабинет, а надзиратели — к своей работе.

* * *

Ближе к концу рабочего дня (Вадим сбился со времени и не знал, заканчивается рабочий день вечером или днем) заключенные жаловались на жажду. Фашисты давали заключенным воду из ведер в небольших количествах, чтобы не расходовать слишком много столь важного ресурса на довольно большое количество подчиненных. На один участок два ведра воды. Когда терпеть было уже невозможно, рабы просто падали, прося воды, и не вставали, даже если солдаты их мутузили дубинами. Когда фашисты уже поняли, что бить рабочих бесполезно, один из надзирателей подозвал Вадима.

— Знаешь, где воды набрать? — презренно спросил фашист у сталкера, — Знаешь? Тогда бери эти ведра и бегом! Да быстрее давай! Ну, пошел!

Вадим подхватил ведра и помчался к тому месту, где раньше была столовая. Сейчас там разливали воду и выдавали «паек». Набрав воды, Вадим хотел возвращаться, но на половине пути перед ним нарисовалась такая картина: на коленях, свесив голову на грудь, стоял здоровяк, а рядом с ним орал надзиратель и приказывал, чтобы заключенный встал. Здоровяк лениво поднял голову и посмотрел в глаза фашисту. Тот остолбенел, заткнулся и отошел.

Вадим разглядел что-то знакомое в этом здоровяке. Кажется, он его недавно видел. Медведь? Сталкер подбежал к рейнджеру, взял за плечо и замотал из стороны в сторону. Тот лишь только просипел:

— Воды-ы-ы…

Вадим набрал воду в ковшик, привязанный к ведру, и протянул его Медведю. Тот принял ковш и начал жадно пить. Опустошив содержимое ковшика, рейнджер благодарно что-то прохрипел, но вставать с колен не собирался.

— Медведь, — позвал знакомого Вадим, — Медведь, встань лучше… А то ведь, понимаешь, хуже будет.

— Нет… — пробасил Медведь. — Этот… ничего не сделает… боится…

Вадим посмотрел на надзирателя. Тот лишь нервно косился на здоровяка с платформы, но так и не осмеливался подойти.

— Ты как здесь? — сталкер перевел взгляд на рейнджера, — Почему вы не стреляли? Что у вас там произошло?

Медведь снова опрокинул голову на грудь, и посмотрел на свои руки. Его подбородок и запястья задрожали…

* * *

Группа Медведя выходила с Чистых прудов. В его группу входили: Черулин, Корчак, Кириллов, Чайка и сам Потапов. По основному плану, предложенному Майором, группа Медведя действовала как отвлекающий маневр, поэтому взяли бронежилеты покрепче и стволы погромче. Сам Медведь взял «Печенега». Для отвлекающего маневра самое то. Да и бьет пулемет неплохо.

Вышли в четыре восемнадцать. Достаточно времени, чтобы дойти без спешки и подготовиться. Шли так: Потапов, как командир группы был впереди, вместе с ним шел Чайка, по бокам — Кириллов и Черулин, а замыкающим шел Корчак. Ни один из мутантов не осмеливался напасть на эту группу. Знали, кого в ней по-настоящему стоит бояться.

Это был далеко не первый выход на поверхность у Медведя. Среди своих он прославился ненавистью и кровожадностью по отношению к мутантам. Мутанты также ненавидели его, как он ненавидел их, но они боялись этого двуногого, когда тот не испытывал к ним ни малейшей капли страха.

Группа шла по улице, не пытаясь скрываться. Чистые пруды уже давно остались позади. Рейнджеры подходили к монастырю. Люди были проверенные временем и испытаниями, так что Медведь мог на них полностью положиться. Небо затянуто серыми тяжелыми облаками. Уже давно ничего не меняется на суровой поверхности.

Где-то вдалеке раздался одиночный выстрел. Вся группа посмотрела в ту сторону, откуда была слышна стрельба. Выстрелов больше не последовало.

— Стреляют не с винтовки, — проанализировал Чайка, — И не с дробовика. С автомата или с пистолета-пулемета.

— Скорее второе, чем первое, — поддержал Кириллов. — Автоматы маленько по-другому стреляют.

— Сталкеры, наверное, мутов шугают.

— А вдруг наши?..

— Сосредоточьтесь! — приказал Медведь, — Мы на задании! Потом будете гадать, а сейчас вперед!

— Ох, лишь бы фашики не услышали…

Группа продолжила движение дальше. Через сорок метров уже виднелись стены монастыря. Рейнджеры были почти у цели. Подозрения начали потихоньку посещать Медведя: то слишком тихо, то слишком спокойно, то ещё что-то. Потапов понимал, что это простая паранойя, но, как сказал бы Емельян, жопа-то чует что-то неладное.

— Фашисты! — послышался из-за спины крик Кириллова и тут же раздались выстрелы короткой очередью. Медведь обернулся. Корчак лежал, держась за затылок, а над ним стоял солдат Рейха, наставив ствол на голову рейнджеру. Черулин стоял на коленях, к его голове тоже было приставлено дуло автомата. Кириллов лежал, раскинув руки и не дыша. Чайка взялся за дробовик, но фашист, стоявший рядом с Черулиным, помотал головой и Чайка отпустил ствол.

Из тени вышло больше десятка солдат Рейха. Один из бойцов, в руках которого красовался АК-102, подошел к Медведю и Чайке, приказывая все четко и ясно:

— Оружие на землю, оба! Иначе ваши друзья будут клевать свои же мозги!

— Мы вольные сталкеры! — ответил Чайка, — Почему мы не можем здесь пройти?

— Сталкеры, говорите? — усмехнулся офицер, — Где же ваш хабар, товарищи сталкеры? В любом случае, это запретная зона, так что теперь вы — военнопленные. Больше повторять не стану: бросайте оружие и сдайтесь, иначе ваши друзья умрут, вместе с вами. Решайте!

На Медведя и Чайку фашисты подняли десяток стволов, нацеленных рейнджерам прямо в голову. Чайка стоял рядом, готовый вот-вот ринуться в бой на толпу фашистов, дай ему только приказ. Но это было глупо. Убить его, себя и остальных, забрав с собой лишь двух фашистов — не лучшая затея. Мудро было подчиниться и сохранить жизни оставшимся членам группы. Медведь тяжело вздохнул и опустил голову. «Печенег» с грохотом упал на землю. Чайка посмотрел на командира, не веря своим глазам. Потапов чувствовал его ошеломленный взгляд на себе.

«Да, Андрюха, вот так твой легендарный командир прогнулся под стволами» — сказал про себя Медведь. Чайка полминуты смотрел на Потапова, после чего перевел взгляд на товарищей, уже взятых в плен, а затем посмотрел на фашистского офицера. Дробовик Чайки упал рядом с хозяином, а вслед за ним упала и СВД. Рейнджер поднял руки и снова посмотрел на своего командира. Тот одобрительно кивнул и тоже поднял руки.

Офицер скомандовал бойцам: «Взять их!». Четверо фашистов скрутили рейнджеров и, поставив их на колени, надели на них наручники. Фашистский командир стоял, наблюдая за этой процедурой, и довольно кивал. Наконец, он скомандовал: «Увести в Хаммельбург!». И наряд фашистов двинулся к базе, ведя пленников под дулами автоматов. Медведь бросил взгляд через плечо: тело Кириллова оставили лежать на том же месте. Операция была почти провалена. Оставалась последняя надежда только на группу Майора.

* * *

Медведь замолчал, обхватив голову руками за лысину. Вадим сидел, открыв рот. Из-за его глупости он сам и вторая группа попали к фашистам в плен. Что было бы, если бы тогда Вадим не спустил курок? Мог бы быть другой исход операции? Она закончилась бы успехом? Наверное, да. Если Медведь здесь, то где же остальные? Нехорошие мысли роились в трещащей голове.

— А где парни? — быстро спросил сталкер, — Их куда-то перенаправили?

— Нет… — Медведь всхлипнул, — Они… сожжены… все.

— Что?! — вскрикнул Вадим, — Как — сожжены?

— Нас пытали, — Потапов убрал руки от головы и продолжал рассказывать. — Сначала… каждого по отдельности. По одному водили на допрос. Никто не раскололся… Все молчали… Кто-то дерзил. Кто-то очень сильно заплатил за свое молчание, но никто ничего не сказал. А потом… пришел этот… Инквизитор… или как они его там… Фурер, что ли… Поджигатель… Он себя Инквизитором называл. С огнеметом пришел, в броне… Спросил, кто из нас командир. Фашисты на меня указали. Он и сказал, либо я все рассказываю, либо он их… моих ребят… того… а я же за них несу ответственность, как командир!

— Ну, и что было дальше?

— Пацаны заорали, чтобы я ничего не говорил… говорили, что не стоит, они выстоят. Я не сказал ничего. Ни им, ни фашистам. А этот Инквизитор только лишь ухмыльнулся, навел огнемет на них и… — Медведь снова замолчал. — Я до сих пор слышу их крики… Я помню этот запах паленого мяса… Эта тварь… ответит за все!

Вадим не знал, что на такое и сказать. Ответственность за отряд полностью лежит на командире, и Медведь должен был любой ценой сохранить людей своего отряда. Но он не смог, и их казнили жестокой казнью, зажарив заживо. А сломленного командира бросили сюда, отстраивать станцию и гнить в своем горе.

Пора идти назад и нести воду. Сидеть тут времени больше нет. Вадим встал, попрощался с Медведем и понес ведра надзирателю, пообещав себе найти рейнджера по окончании рабочего дня. За то, что заключенный провозился так долго с водой, надзиратель отвесил хороший удар в под дых, но воду все же взял и отправил Вадима обратно работать с плитами.

Приступ пришелся на конец рабочего дня. Голова снова разболелась, из носа пошла кровь, но на этот раз никто из надзирателей не обратил на это внимания, поэтому Вадим смог нормально отсморкаться, встать и направиться к унтершарфюреру за антидотом по окончании дня. Однако фашист антидота не дал, прокомментировав это тем, что по личному приказу штурмбаннфюрера приказано давать не больше одной ампулы в два дня.

* * *

Дни тянулись как недели, и каждый новый был хуже предыдущего. Однообразная работа изредка менялась. Это меньше сводило с ума. Медведя заставляли делать работу, физически посильную троим. Видя, как здоровяк спокойно поднимает огромные цементные мешки да не по одному, у надзирателей лишь отвисала челюсть. Такому качку и человека одним ударом убить не составит труда.

Работа же у Вадима не пользовалась таким вниманием и удивлением. Таскание плит заменилось раскопками, которые, в конце концов, переросли в укрепление сооружений. Приступы увеличивались, как и их тяжесть. Если раньше был один приступ в день, то со временем, без употребления антидота, количество приступов увеличилось до трех, а к симптомам добавился кашель с кровью, помутнение и потеря сознания. К счастью, потеря сознания была всего один раз, и Вадиму посчастливилось очнуться до того, как его тело на тачке скинули бы в яму к остальным.

Унтершарфюрер не хотел делиться антидотом уже по личным причинам, а не по приказу высших чинов. Местный «рабовладелец» (именно так он себя называл) презирал общество «низших», то есть заключенных, и не упускал ни одной возможности поиздеваться над сбродом уродов. Особое удовольствие ему предоставляло издевательство над Вадимом. Когда тот, с засохшей кровью на лице, приходил и вымаливал положенный ему антидот, фашист лишь усмехался и говорил, что двухдневная норма не должна превышаться, хотя шел уже третий или четвертый день.

Вадим осознавал, что слишком долго ему так не продержаться, поэтому начал разрабатывать план побега со станции.