Никогда еще не было такого оживления в Усовке, как в эту зиму. Из всех бригад свезли к мастерской машины; все было осмотрено, и всему отведено свое место: что основательно починить, что почистить и наладить, что пустить в металлолом. Не были забыты на этот раз и телеги, вилы, грабли, считавшиеся было уже отжившими свой век.

Правление расплатилось с колхозниками за прошлый год и выдало аванс раньше обещанного срока. Старикам и семьям погибших на войне помощь оказали.

— Вот это другой коленкор! — шумел Прошка. — Пиши меня, Николай Семеныч, трактористом на уборку.

Венков развел руками.

— А сможете?

— Управлюсь. До войны и автомашину и трактор водил. — Прошка лихо сдвинул шапку на затылок, подтянулся, и Венков впервые увидел на лице его выражение достоинства. — Захотелось в поле, душа загорелась.

— Ну что ж. На время уборки на стройке оставим одних стариков.

— Я на автомашине хочу, — морща веснушчатое лицо, заявил Славка.

— А почему раньше не учился? — спросил Венков.

— Так ведь один грузовик был, да и тот на приколе. А когда стали давать выбракованные из воинской части, так нашлись умелые водители.

Пришел к председателю Аверьян.

— Как, дед, житье-то?

— Да ить ничего. Последние три зуба потерял.

— Как? — не понял Венков.

— Выдрала дохтурша, говорит, мешать будут новым.

Старик шамкал с присвистом, жевал слова, и можно было лишь по движению губ догадываться, о чем он говорит.

— Ну, она, доктор-то, знает. А мерку сняли?

— Чего?

— Гипсу в рот набивали?

— Фасон сняли. — Аверьян раскрыл беззубый рот, ткнул пальцем.

— И верх и низ.

— Плохо: жевать-то нечем.

— Куды там! Жевать нечем, да и девки целоваться не хотят с беззубым-то.

— Ну, ничего, сделают вам зубы, тогда…

— Дожить бы, а то так и умрешь, не целовамши.

Посмеялись, пошутили, повели серьезный разговор.

— Шумок идет по селу, шумок, — прошамкал старик, заглатывая в беззубый рот желто-зеленые усы.

— О чем же?

— Слышь, строиться станем.

— В этом году не так много, а в будущем развернемся.

— А богадельня как? Для стариков-те дом сулил?

— А-а! Так, кроме вас, никто не согласен в общежитие вселяться.

— Вона что…

— У вас домик-то еще ничего… терпимо.

— Ничего, да скукота берет.

— Займите себя чем-нибудь. Ну чего вы могли бы делать?

— Я, Семеныч, шорничать могу. Работа эта мне по силе. На дому сделаю. Работать, как пить-есть, хочется.

Аверьян смотрел на него светлыми глазами, в уголках которых дрожали постоянные старческие слезинки.

— Ладно, дед. Дела всем хватит. Я вам хорошую работу дам, по силам.

— Пра-а, могу еще, — с радостью ответил старик.

— Как настроение у дедушек и бабушек?

— Одобряют.

— Чего одобряют?

— Ну все это, значит… воду скотине по трубам… Слышь, по оврагам лес сажать… коровник новой… И народ работать охотится нонче.

— Есть ли у людей интерес кроме заработка?

Проведя по влажным усам неразгибающимся пальцем с толстым желтым ногтем, Аверьян раздумчиво прошамкал:

— У каждого в душе чего-нибудь да лежит, в тайничке будто. Всяк человек — на свой лад. А все люди не любят погонялки-понукалки. Как есть ни в чем. Любит человек хозяином своего дела быть. Это первее всего.

— Бывает нужда погонять, есть правила, — начал было Венков, но старик не дал ему договорить.

— Погодь!.. — Он улыбнулся отечески предостерегающе, обнажив гладкие белесые десны. — Правила всякие — это воопче… Делает человек по правилам, а и по-своему, добавляет от себя. Это уж в любом деле так. Своеобычен человек, и никаким побытом это из него не выбьешь. — Аверьян потоптался, порываясь уйти, потом решительно опять приблизился к Венкову. — Люди много могут сделать, если к ним с душой.

Все это Венков знал и без старика Аверьяна. С душой-то с душой, но иногда бывают такие моменты, что хочется дать волю кулакам. Недавно был Николай Семенович на молочнотоварной ферме. Кормов мало, коровы едят не досыта, а одна молодая доярка накладывает корм так, что он падает мимо кормушки под ноги корове, в навоз. Венков взял лопату, собрал с пола кучку силоса. Девушка даже бровью не повела, а не то что смутиться. Вот когда хотелось ему ударить ее по румяной щеке. Сгоряча сделал выговор заведующей фермой за недосмотр. Да мало ли подобных случаев.

Всех обрадовала новость: в этом году в Усовке больницу начнут строить. Строить будет отдел здравоохранения, но забот прибавится и колхозу.

Первые хлопоты начались с выбора места. Приехавший инженер «привязывал» больницу. Инженер облюбовал место на отшибе от села, у самой Волги, шагал вдоль и поперек участка, проваливаясь в снег, потом спросил:

— Какая земля?

— Тут непахотная, — ответил Перепелкин. — Супесь. В хозяйственном обороте не была. Непригодная, бросовая земля.

— Мне все равно. Меня интересует, глубоко ли несущий грунт. Ну да будем бурить, брать пробы.

Еще он сказал, что проект больницы типовой, стало быть готовый, что не задержит начало строительства.

— Место хорошее. Речной простор. Чистый воздух. Между корпусом и крайними домами села парк запроектируем для больницы.

— А как разместятся постройки? — поинтересовался Венков.

— За этим я и приехал, выбрать место, посмотреть и спроектировать. Будет двухэтажный корпус стационара с врачебными кабинетами, операционной, с амбулаторией, приемной. Одноэтажная поликлиника. Прачечная. Кухня. Склады. Водокачка. Гараж. Дом для медиков…

Появился в Усовке милиционер. Явился в сельсовет, стукнул каблуками, козырнул.

— Старшина милиции Ягудин прибыл к месту службы.

Усадив старшину, Варнаков стал знакомиться:

— Давно в милиции?

— Полгода, на курсах был после увольнения из армии.

— Где служили?

— Прошел от Волги до Берлина, последние годы служил в Германии.

— Были ранены?

— Никак нет.

— Сами деревенский родом-то?

— Никак нет, городской.

— Кем работали до войны?

— Не успел работать, из школы в армию призвали.

— Женаты?

— Никак нет, холост.

— Невеста есть?

— Никак нет.

— Тут у нас найдете.

— Возможно. Пора уж…

— Я потому насчет жены интересуюсь… квартирный вопрос. Одного-то легче устроить. Ну что ж, оставьте тут чемодан, пойдем к председателю колхоза. Насядем на него, чтобы для милиции комнату дал.

Комната для милиции нашлась в клубе. И вскоре милиционер стал знаком всем жителям Усовки, днем захаживал в магазин сельпо, в правление, в сельсовет, а вечер проводил в клубе.

Венков сказал ему как-то, когда он наведался в правление колхоза:

— Скучаете? Жизнь у нас без острых сюжетов, без детективов… Вот скоро райпотребсоюз столовую откроет, наверное, будут сюжеты.

— Почему?

— Потому что столовая не обойдется без водки, а там, где водка…

— Понимаю.

Вернулось несколько парней из армии, всех приставили к делу.

Даша пришла с мужем к Венкову.

— Вот привела, Николай Семенович, своего.

Невысокий широкоплечий парень в черном бушлате и бескозырке стоял вольно, без обычной солдатской подтянутости.

— Садитесь! — Венков рукой показал на стулья у письменного стола. — Отслужили?

— Четыре года. Хотел на сверхсрочную остаться, а то завербоваться на работу, да вот она против, — моряк кивнул на Дашу.

— Ей надоело вдовствовать-то. Правда? — Венков подмигнул Даше, перегнулся через стол и шепнул, но так, что все, кто был в комнате, услышали: — Горяча подушка, холодна постель… Так в песне поется?

— Ох, Николай Семеныч! — Даша зарумянилась, смеясь, закрыла рот концом пухового платка.

— Куда же определим вас? А?

— На флоте я приобрел специальность электрика.

— Нужен электрик! — обрадовался Венков. — В новом коровнике будет электродойка… водокачку заканчиваем, полив плантаций, ремонтная мастерская, два механизированных тока… Ну и электросеть. В общем, работы хватит. Все электрохозяйство отдадим в ваше ведение. Согласны?

— Согласен.

— Ну и хорошо. Отдохните денька три-четыре, потом за работу.

Радовался Венков каждому новому человеку, видя в нем не только рабочую силу, но вообще жителя Усовки. По-хозяйски прикидывал, сколько девушек останется в деревне после школы, сколько молодых жен привезут бывшие солдаты, тешил себя надеждой перевести животноводческие фермы на двухсменную работу. У женщин появится время для семьи, для отдыха. После укрупнения колхоза в Андреевке не осталось фермы, но там жили бывшие доярки. Выходило так, что необходимо сразу же после сева переселить из Андреевки несколько семей.

С уверенной надеждой смотрел на будущее «России» Венков. Он видел, как обновляется жизнь в деревне, видел ход созидания этой жизни. Пусть это не всегда в верных формах, иногда с ошибками и неумением, но напор был очевиден и неукротим.

* * *

Давно ли, когда выпал первый снег, казалось, что зима будет тянуться долго и можно успеть переделать все дела. Но вот зима вошла в полную силу, и почувствовалась недалекая уже весна. О ней напоминали посветлевшие дни, просини в сером небе, беспокойное поведение животных и задиристое чириканье воробьев.

В дубленом полушубке, в валенках Венков вышел из правления. От снега, сверкавшего под солнцем, заслезились глаза. Щурясь, постоял он на крыльце, весело думая, что день стал чуточку длиннее, солнце светит ярче, значит, зима на убыль идет. А дел невпроворот, никогда их не переделаешь.

Венков направился в мастерскую. Работа тут шла полным ходом. У станков стояли механизаторы, точили, сверлили, шлифовали. На деревянном торцовом полу лежали задние мосты тракторов, блоки моторов, карданы, на особых деревянных подставках блестели шейками коленчатые валы.

Став в сторонке, Венков то вглядывался в общую картину труда, улавливая ласкающий ритмичный шум электромоторов и резкие звуки ударов металла о металл, то следил за работой отдельных людей.

Вот его внимание задержалось на молодом мужчине, давно не бритом, с чубом, свисавшим на глаза из-под ушанки. Держа рукой зубило, он бил по нему молотком. Венков подошел, молча ухватился за молоток.

— Что делаешь?

Рабочий не спеша отвел с переносья чуб, уставился на Венкова маленькими глазами; в глубине тусклых зрачков виделась Венкову одна пустота.

— Не понимаешь? — закричал Венков.

Мужчина совсем опешил.

— Что делаешь?

— Креплю головку блока.

— Зубилом?!

— А что? — Толстогубый рот рабочего растянулся в улыбке. — Зубило — русский ключ. Всем известно.

— Бригадир! — крикнул Венков, теряя самообладание. — Где бригадир?

По мастерской понеслось:

— Фила-а-то-ов! К председателю-ю-ю!.. Фила-а-то-о-ов!

Покручивая рыжие усы, Филатов уже шел мимо станков.

— Здравствуйте, Николай Семенович.

— Это что? — строго спросил Венков, не ответив на приветствие и сверкнув злыми глазами на мотор. — Лень ключом пользоваться?

Филатов все понял, потрогал замасленным пальцем зазубрины на гайках.

— Разве за каждым уследишь!.. Ну просто беда!.. Уж говорил, говорил, что нельзя гайки зубилом дотягивать… так нет… Тьфу!.. Знает, понимает, а делает… — Филатов крепко выругался.

— Снять эти гайки, поставить новые ключом. Сам проверю все гайки на всех машинах. Увижу следы зубила — заставлю переделывать за счет виновника.

— Ясно, Николай Семенович.

Идя по мастерской в сопровождении Филатова, Венков чувствовал, как на него поглядывают с опаской: «Как бы не придрался к чему?» Это было неприятно. Вместе с тем в этих взглядах выражалось невольное уважение к нему. Когда он бегло осматривал какую-нибудь деталь машины, то по тому, как глядел на нее, по каким местам гладил рукой, механизаторы понимали, что он видит самое существенное и что «его не проведешь». У него не было желания припугнуть неоправданной грубостью, а тем более несправедливо, но тот факт, что его побаивались, давал удовлетворение. Боялись-то его недобросовестные лодыри, боялись правды, которой он их бил.

Опытный глаз его отметил общий порядок, но он не сказал об этом Филатову, когда они вышли из мастерской, а, желая сгладить недавнюю горячность, простился с ним по возможности мягко:

— Прошу вас, Михаил Никонович, проследить…

— Не беспокойтесь, — с достоинством ответил Филатов. Они стояли друг против друга, жмурясь от слепящей белизны снега. Усы Филатова золотились над белыми зубами, в полуприкрытых длинными ресницами глазах бился горячий огонек. — Весной пахнет, Николай Семенович.

— Мочеными яблоками так и несет. — Венков с шумом втянул в себя холодный воздух, при этом ноздри его вздрагивали и раздувались.

— Похудели вы, Николай Семенович. Глаза-то вон как подвело.

— Ничего, на весенней травке поправимся.

Отпустив бригадира, Венков пошел к амбарам посмотреть, что делается с зерном. Хотя зерно было с семенного участка, сортовое, все уже очищено от посторонних примесей, но слабо заражено пыльной головней. Перепелкин уехал в райцентр договариваться на элеваторе об обмене зерна, но, пока дело не решилось, на всякий случай приходилось рассчитывать на свои семена.

В маленькой лаборатории при складе девушка с косой калачиком на затылке и синими, грубо выкрашенными в районной парикмахерской ресницами показала Венкову результаты испытания зерна на всхожесть.

— Хорошо! Если бы не головня.

Девушка пустилась в разговор о головне, стараясь показать свои недавно приобретенные знания. Венков ответил ей поощряющей улыбкой.

На зерноскладе, как и в мастерской, ничто не вызывало особой тревоги. В мастерской обнаруживались промахи, иногда недобросовестность, нехватка запасных частей, с зерном была забота насчет обмена. Но в крайнем случае все это было еще терпимо. Хуже обстояло дело с животноводством. С осени видно было, что кормов на поголовье не хватит. С осени держали скот на уменьшенной норме кормов. Скот постепенно тощал. Снизились надои молока. К счастью, до падежа дело не доходило.

Обо всем этом невесело думал Венков, пока шел до молочной фермы. В старом коровнике было тепло от дыхания животных. Венков подходил к коровам, гладил худые бока, шерсть клочьями прилипала к пальцам. А сердце Венкова щемило: «Как уберечь скот от гибели?» Закупили шифер. Снегирев помог. Чуть потеплеет, придется соломенную крышу скармливать, а на место ее класть шифер. Не была бы только весна затяжная.

— Что приуныли? — нарочно бодрясь, спросил Венков доярок.

— Да чего ж тут веселого-то? Сами видите.

— Жалость берет, как на коров посмотришь.

— Понимаю вас. До весны дотянуть, а там будем умнее.

Он рассказывает о весенних планах, о том, как скосят зеленую рожь, посеянную на корм.

— А около фермы все засеем сахарной свеклой. Семена достали в Воронежской области. Вам придется за ней поухаживать. Свекла — хороший корм. И хлеба соберем больше против прошлого. Сено на волжском острове выкосим, я уже договорился с лесхозом. Все будет хорошо.

Все это он говорил, осматривая каждый угол, не пропуская ничего.

— Почему навоз сегодня не вывозят?

— Сани сломались.

— А почему не чинят?

— Тракторист поехал за кузнецом и за плотником.

— Хм! — Венков покачал головой. — На тракторе за кузнецом. — И про себя добавил: «Дурья голова».

На свиноферме с кормом было немного лучше, потому что в конце лета школьники насобирали в лесу дубовых желудей.

Свиноматки были не жирны, но не истощены, а подсвинки и поросята так и совсем хороши. Топот копыт по полу и довольное похрюкивание разносились по всему помещению. Недавно отвезли на мясокомбинат полсотни откормленных свиней, сдали первым сортом.

Почесав свинью под лопаткой, подержав визгливого поросенка, Венков пожелал женщинам здоровья и поспешил на лесопилку. Шла разделка бревен. Под сверкающий диск рабочие подводили конец бревна, слегка налегая на него. Раздавался визг, скоро переходивший в вой, и от бревна отрезался горбыль. Белея свежей древесиной, лежали стопкой доски и брусья. От досок, от опилок, сыпавшихся желтым снегом, пахло хвойным лесом. Это напомнило Венкову о севере, откуда приплыл по Волге лес, о связях безвестной Усовки со многими уголками страны. Эти связи, обычно незамечаемые, сейчас представились Венкову зримыми до физической ощутимости. Воображение уносило его в города и поселки, откуда идут в Усовку машины и товары и где едят усовский хлеб и мясо, и в этом круговороте он как бы со стороны увидел себя.

Не все хорошо было в колхозе, но и не все плохо. Одни дела шли лучше, другие хуже, а в целом все двигалось, не стояло на месте. И от сознания этого веселело настроение Венкова.