Тридцать первое декабря 1953 года. Сразу же после подъема, когда Петрович достал из каютки капитана новый флаг, всеми овладело приподнятое настроение. Праздник есть праздник, даже если встречаешь его в океане, среди враждебных волн, даже если ты голоден, мечтаешь о кружке воды, о жаркой бане, о жестяной шайке, о мочалке, которой ты так охотно отдал бы свое усталое зудящее тело!

Да, праздник есть праздник.

Накануне кок принес из камбуза остатки дров и непрерывно поддерживал огонь в чугунке, чтобы команда могла хоть досыта напиться в этот день.

С утра все вынули из рундуков чистое белье. Петрович достал заветный сверток: пара белья, шерстяные носки, жесткая мочалка и неначатый, еще в бумажной обёртке, пахучий кусок ландышевого мыла.

- Сходил в баньку! - Петрович улыбнулся, но в голосе явственно прозвучала горечь.

- Чем не баня?! - Кок похлопал себя по худым ребрам, словно в парилке березовым веником.- Плохо натоплена, что ли?

- Хо-ро-шо!-задумчиво сказал механик, растирая занемевшие за ночь руки.

Никто не торопился надеть чистое белье. Приятно отдать голое тело теплу. Зажмурить глаза и почувствовать себя в предбаннике. Представить, как ты распахнешь дверь и, раздувая ноздри от хлынувшего на тебя пара, шагнешь в расточительный мир душей, спаренных кранов и наполненных выше краев шаек!

Равиль спал, он все еще был на положении больного. Саша стоял вахту, а Виктор голышом переступал с ноги на ногу на холодном полу кубрика. Смеясь, он все сильнее и сильнее похлопывал себя по ляжкам.

- Хватит! - прикрикнул кок.- Вахтенного испугаешь. Вот Равиля разбудил! - Равиль проснулся и удивленно уставился на голую команду.- Чего смотришь? Проверяем, у кого сала больше. Придется Витьку пустить в расход. Хорош боровок, годится для новогоднего угощения! А?

Виктор тяжело глотает слюну. Дернул же Колю черт заговорить о свинине! Попробуй теперь, отвяжись от этой мысли. Раз в году соседи Виктора в Ворошилове-Уссурийском резали откормленного борова. Посреди двора пылала груда соломы, потрескивала горящая щетина, и тут же для угощения детей отрезали слегка поджарившиеся уши и хвост. До чего вкусно было!

Голод мучил молодого матроса. В душе он даже сердился на скаредность старпома, пробовал заговорить об этом с Сашей, но сочувствия не находил. Нельзя же есть раз в сутки, даже не есть, а пить,- баланда не еда, зубам там нечего делать! Распределили продукты на сорок пять дней. Почему на сорок пять? Почему не на шестьдесят? Если их ищут, то должны со дня на день найти, а они пока, чего доброго, умрут с голоду. Саша говорит, что молодые выносливее,- почему же его одного так мучает голод? Или у других более сильная воля?

Кок нагишом уселся на койку, достал из-под подушки трубку, поскреб в ней кончиком ножа, прикурил от печурки, глубоко затянулся и выпустил облачко дыма. Старпом беспокойно принюхивался.

- Табак? - спросил он.

- Табачок! - подтвердил кок. - Особый сорт! Лавровый лист хорош был, но от чая у меня кружение в голове, вот-вот свалюсь.

А этот вот нынче ночью придумал. Осенило!- Он не торопился раскрывать загадку.

- Да не тяни ты! - сердится Петрович.

Кок пощелкал указательным пальцем по трубке.

- Она, видишь, прокурена чуть не насквозь! Если соскрести маленько со стенок, на три-четыре затяжки хватает. Вот и буду скрести…- и он протянул трубку старпому.

- Испортишь трубку, Каликанов голову тебе оторвет,- неодобрительно заметил механик.

- Поскорее бы он до моей головы добрался! - Кок дал Петровичу разок затянуться и отнял трубку.

- Чужая вещь! - стоял на своем механик.

- Я ему десяток куплю. Самых лучших.

- Ты на посулы здоров! Как же!

- А что, скажешь-скареда?

- Зачем? Просто пропьешь все,- ответил механик.

Кок поднялся, шагнул к механику и сказал глухо:

- За правду не обижаюсь, а вот что скажу: спасемся - брошу пить! В рот не возьму!

Петрович рассмеялся.

- Не веришь! - Кок стремительно повернулся к нему.- Значит, не веришь?

- Больно ты грозен,- добродушно ответил старпом.- И что это ты голый клятвы даешь? Не серьезное дело выходит. Портки раньше надень.

Люди вдруг ощутили свою наготу и стали торопливо одеваться.

Заправив тельняшку в ватные брюки, Виктор вышел на палубу. Раньше он умывался океанской водой, но вот уже две недели, как теплое течение растаяло где-то за кормой, теперь случалось, что к рассвету катер одевался тонкой ледяной коркой.

Надраивая палубу, Виктор впервые ощутил странную слабость. Сердцу не было больно, но оно замирало, отказывалось гнать кровь. Не хватало воздуха. Тельняшка как-то сразу взмокла от холодного, нерабочего пота.

Виктор постоял немного, глубоко вдыхая воздух. Отлегло! Но когда он снова размахнулся .шваброй, вернулась и слабость. «Пустое, пройдет!» - успокаивал себя Виктор. Однако ему пришлось приноравливаться к этому новому состоянию и не спеша продвигаться от носа к корме.

Старпом огорчился. Бывало Виктор как оглашенный носился по палубе, и за какие-нибудь полчаса она вся зеркалилась от брашпиля до решетчатого ящика на корме, где скрежетал, ворочаясь, сектор руля.

- Долгонько, Витя!-упрекнул он походя, скрываясь в рубке. - Без огонька.

Виктор хотел было ругнуться вслед, да вспомнил голого старпома, его зябкое, худое, в лиловых шрамах тело, и смолчал. Пусть его!

Петрович постоял рядом с Сашей. Посматривал то на барометр, то на компас. Барометр обещал перемену погоды. К вечеру, по всей вероятности, заштормит.

- Хорошо идем,- сказал Петрович.- Не меньше двух миль. Этот парус получше.

Саша молча принял похвалу. В новый парус они вложили много труда, мачту укрепили оттяжками. Вчера даже удалось идти галсами, в крутой бейдевинд.

- Нам бы попутный ветер с неделю,- мечтательно продолжал Петрович,- может, и пошабашили бы. Только бы не сглазить.

Все дни, пока сшивали парус, катер сносило на юго-восток. Изредка налетал северный ветер. Ни старпом, ни Саша не знали, что к утру тридцать первого декабря катер оказался в самой южной точке за весь месячный дрейф, почти у 48° северной широты. Но они понимали, что дрейфуют на восток, к чужим землям.

Парус давал надежду. Как трепещущее крыло, он раскрылся над катером, вернув ем у силу и едва уловимую вибрацию жизни. Под широкой сенью паруса и в рубке стоишь как-то увереннее и тверже.

Попутный ветер вот уже несколько часов позволяет им держаться желанного курса. Нос «Ж-257» смотрит на северо-запад.

- Да, жаловаться не приходится, - сказал старпом, явно ища поддержки у Саши.

- А заросли-то как! - Саша проводит рукой по давно не бритому лицу.- На себе не видать, а ты - настоящий голландский шкипер.

- Пожалуй, побриться бы. А?

- Так теплее. - Саша усмехнулся своим мыслям.- Сойдем на берег в «Подгорном» - бородатые, страшные. Тридцать три богатыря!

- А ведь у нас настоящий праздник.- Петрович пустился в рассуждения.- Могли месяц назад перевернуться? Уцелели. Через такой штормягу прошли. Живы! Идем по курсу, под парусом! Ты подумай, чего еще хотеть?- Он деловито сообщил:- Я приказал прибавить порции, сегодня поедим, как положено. Воды будет много… Праздник!

«Что ж, и впрямь неплохой день»,- мысленно соглашается Саша. Главное - катер не болтается без пути по водным ухабам, а идет по курсу.

- Саня! - сказал вдруг Петрович просительно.- Саня, давай компаса откроем, будет каждому граммов по восемьдесят!..

Ладони старпома стиснули холодный цилиндр компаса. Нет, на этот компас он ни за что не посягнул бы. На катере есть два шлюпочных компаса. Картушка каждого из них плавает в 43° растворе спирта и дистиллированной воды. В каждом примерно по двести пятьдесят граммов. Выйдет пол-литра крепкой водки.

Старпом выжидающе смотрит на Сашу. Неужто за весь проклятый месяц они не заслужили чарки водки?!

- Как ты, Саня? - Он скрыл от Саши, что уже поделился своим планом с коком и тот прямо-таки подпрыгнул от радости. Лучше не говорить. Пусть думает, что это так, блажь, вдруг пришедшая в голову, легче отступиться будет.- Чего бояться?! Ведь и прежде бывало, возьмешь из шлюпочного, а потом зальешь обратно спиртом… К чему они, шлюпочные компаса?

- А если с этим беда случится? - Саша кивнул на компас.

- Какая же беда, чудак ты человек! - оживился Петрович.- Сам посуди, что, стрелять по нас будут? - Он похлопал по медному цилиндру.- Он, Саня, нас переживет.

- Конечно, переживет,- усмехнулся Саша,- особенно, если мы из шлюпочных компасов древесного спирта хватим. Там и древесный бывает.

- Что ты! - обиделся Петрович.- Я сколько плаваю, там всегда водка. Хочешь, я первый попробую.

- Я в таком деле не советчик, Петрович,- сказал Саша резко.- Ты за капитана, ты и решай…

- Чего тут решать! - Старпом обиженна заморгал.- Что, мне одному надо? Нет так нет.- Он нахмурился.- Ты что, боишься?

- Боюсь,- сказал Саша.- Пропади оно пропадом!

Старпом вышел из рубки и крикнул работавшему на корме Виктору:

- Кончишь, надо будет компас надраить. Медь того и гляди зацветет.

- Есть надраить компас!

Кок встретил Петровича вопросительным взглядом. Хотя Петрович и не подал виду, кок понял, что он ходил советоваться с Сашей. На такое дело можно решиться только по общему уговору.

- Вари воду,- сердито сказал старпом.- Выпьем по лишней чарке… воды. Ясно?

- Ясно! Здорово! Полезно! - воскликнул кок и состроил гримасу, втянув голову в щуплые, угловатые плечи.

Шторм медленно набирал силы. Когда юго-восточный, попутный ветер перевалил за пять баллов, Саша стал тревожно поглядывать на выпяченный, налитой тугим воздухом парус.

Надо сторожко следить за ним, быть наготове вытравить один из шкотов, чтобы часть рвущегося напролом воздуха скользнула в сторону и вниз. Иначе и парус, и новая рея, и даже мачта - все это мигом окажется за бортом, волочась на случайно уцелевших тросах…

Ветер дует не порывами, а слитно, непрерывно. Кажется, что волны бегут в ту же силу, что и катер, и непонятно, почему его окатывает водой не только с носа, но и с глубоко осевшей кормы.

Пространство палубы между рубкой и фальшбортом так узко, что команда, вызванная наверх на торжественный подъем флага, выстроилась впереди рубки, лицом к парусу. Послышалась неброская, будничная команда старпома:

- На флаг и вымпел - смирно-о!

Четверо моряков замерли в коротком строю, расставив для упора ноги чуть пошире того, что разрешала команда «смирно»: механик, кое-как соскобливший жесткую щетину со щек и подбородка: кок, забавно запрокинувший голову, как всегда в торжественных случаях: Равиль, не сводивший глаз с довольного лица Виктора в рубке: Саша, спокойный, чуть хмурый, всем своим напряженным телом ощущающий движение катера.

Кок неотрывно смотрел на клотик. Не пройдет и минуты, как там, выскользнув из-за паруса, появятся треугольник вымпела и красный флаг. «Пора бы и привыкнуть!»-осаживает Коля самого себя, взволнованно подергивая губами.

Этот флаг осенял его детство, детство Коли Воронкова -худощавого, голенастого мальчика с окраины Петрограда. Он родился в 1908 году и мальчишкой произнес у красного знамени клятву на верность делу Ленина., Потом началась трудная жизнь: он оступался, очень рано решил, что «человека из него, не выйдет», а вот уже тридцать лет честно служит родине в шинели солдата, в брезентовой робе моряка, у раскаленной топки краболова и у маленькой чугунки заблудившегося в океане буксирного катера. И всю его жизнь красное полотнище с ломающимися в складках буквами «СССР», с серпом и молотом трепещет над ним, неотделимое от праздников, от трудов, от крови, пролитой за свободу родины. Всякий день утром и на заходе солнца, при подъеме и спуске флага, он, запрокинув голову, смотрит, как вползает флаг на верхушку мачты. В эти минуты он вспоминает Ленинград, думает о своих близких, умерших в дни блокады. У его отца, старого мастера с Охтенской судостроительной верфи, было землисто-серое, иссеченное мелкими морщинами лицо. Почему-то и оно и маленькое, в ярком румянце, лицо матери для Коли навсегда связались с красным знаменем. Может быть, оттого, что когда он в последний раз помахал им рукой с высокого борта транспорта, уходившего из устья Невы второго мая 1938 года, красное майское полотнище полоскалось прямо над их обнаженными седыми головами… Может быть!..

Катер сильно мотнуло, Равиль едва устоял. Саша и кок положили ему руки на плечи, и в ответ парень доверчиво охватил здоровой рукой спину кока. Тому показалось нескладным, что вот они трое стоят так тесно и дружно, а механик в одиночку пытается сохранить равновесие. И он обнял за плечи Костю.

Теперь они стояли уверенно, не боясь качки, ощущая, как один человек, штормовой бег стального суденышка.

В этот миг и решился, кажется, давний опор Коли Воронкова с самим собой. Ему не привыкать,- он всегда поступал нескладно, но редко каялся. Все улаживалось, повсюду находились стоящие люди, хорошие товарищи. Он по договору ехал на комбинат кочегаром. В пути, на перегоне, встретился ему «Ж-257». Команда пришлась по душе. На катере не было повара. «Будешь коком?» Поразился: «Что вы, хлопцы, я сроду не куховарил!..» Потом подумал: там уголь и здесь уголь, там печь и здесь печь. «Ладно. Только уговор: не скулить, что наварю - кушать.- Добро?..» Ребята обрадовались, купили ему костюм, кепку, сапоги - в счет будущих благ. И, главное, терпели его адскую кухню. Поначалу, правда, бывало так, что заговорят ему зубы - и всё за борт. Сытый человек переборчив, ему не о чем тревожиться - чего сегодня не доел, доберет завтра. Вскоре Коля Воронков научился варить холодец, супы разные, каши ароматные, рассыпчатые. Много ли времени прошло с той поры, как он завязал на спине тесемки поварского передника, а вот поди попробуй, вырви его нынче из этого накрепко слитого строя! Кок жарче прежнего надавил руками на плечи товарищей и шепнул громко:

- Живем, ребята!

За стеклом рубки улыбающееся лицо Виктора. Форменная фуражка, надетая по случаю праздника, сбита на затылок, глаза так и бегают по короткой шеренге. Видно, ему и штурвал держать лестно и сюда, к ним, хочется- стать рядом, ощутить согласное напряжение всех мускулов тела.

Петрович сам стоит на фалах флага и вымпела. Не снимать же ему для этого людей, кто же тогда встретит в строю торжественный подъем флага?

- Смирно, флаг поднять! - негромко командует старпом самому себе и равномерно подтягивает фалы, чтобы флаг и вымпел одновременно остановились, затрепетав, на клотике.

Вот уже красное полотнище, рванувшись вперед, заполоскалось повыше паруса, а рядом бело-зеленой стрелкой трепещет вымпел.

Виктор задрал голову, но увидел только глухой потолок рубки. Нет, лучше уж смотреть в глаза людей…

Флаг и вымпел подняты.

Шторм крепчает, и мачта гудит, натягивая в струну стальные оттяжки. Катер спешит на северо-запад, пока сердитый ветер подгоняет его к дому, к русским родным берегам.

Снова полнится океан грозным шумом, глухим ропотом задыхающихся в беге волн.

- Вольно! - командует старпом.

Люди еще несколько мгновений стоят, тесно прижавшись друг к другу.

Теперь это напоминает крепкое мужское объятие - на верность.

Праздничный ужин начался в семь вечера. Съели по две миски баланды, вдоволь напились и легли.

Долго не могли заснуть. Вспоминали новогодние вечера, оркестры, яркие огни, родной дом. Но разговор то и дело переходил па еду, и оказывалось, что в былое время люди только и думали о том, как бы получше да посытнее накормить их, а они не умели ценить этого… Чего только не оставалось на праздничных столах!

Виктор пробовал заговорить о богатой охоте в Уссурийском крае и тоже свернул с охоты на тяжелые сумки охотников, с прихваченными из дому припасами: копченой колбасой, салом, крутыми яйцами…

Катер сильно кренило. Похоже было, что океану надоело возиться с упрямым суденышком и он решил затолкать его в темную свою бездну.

Саша слез с койки, натянул сапоги: надо убрать парус, ветер крепчает…

- Интересно,-проговорил Виктор,- кто-нибудь на комбинате вспомнит нас? Выпьют там за нас или нет?

Саша сказал убежденно:

- Скоро вся страна выпьет за тех, кто в море. Значит, и за нас!