Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации

ПРОСКУРОВ ИВАН ИОСИФОВИЧ

18.02.1907-28.10.1941

Иван Иосифович Проскуров родился 18 февраля 1907 года в украинской семье в селе Малая Толмачка Запорожской области. Его отец работал ремонтным рабочим на железной дороге, но в 1914 году вместе с домочадцами переехал в поселок Верхняя Хортица. Сдружившись с детьми живших по соседству немцев-колонистов, Иван легко и быстро освоил разговорный немецкий язык. Стремясь дать сыну достойное образование, отец направляет его в 1914 году на учебу в Александровское (Запорожское) железнодорожное училище. Но учебу вскоре пришлось оставить, виной тому была начавшаяся в стране Гражданская война.

Иван Проскуров рано начал трудовую деятельность — с 11 лет помогал родителям в домашнем хозяйстве, а в 15 лет нанялся батраком к немцам-колонистам в п. Хортица. В августе 1924 года он устроился помощником вагранщика в литейный цех завода имени Ф. Энгельса в г. Запорожье. Еще в 1923 году Иван Проскуров стал комсомольцем, и потому найти общий язык с молодежью предприятия ему не составило труда. Вместе с профессиональными навыками быстро рос и его авторитет среди работников завода как борца за их социальные права. В 1926 году Иван Проскуров был избран председателем районного секретариата профсоюзов в селах Хортица и Токмаковка. В этой должности он проработал два года.

В октябре 1927 года И. Проскуров был принят в ряды коммунистической партии. Для повышения образовательного уровня его посылают на учебу на рабфак (рабочий факультет) сельскохозяйственного института в г. Харькове. Закончив его в мае 1930 года, Проскуров становится студентом Харьковского института механизации и электрификации сельского хозяйства.

В апреле 1931 года Ивана Проскурова призывают в ряды Красной Армии. В это время по стране гремел клич: «Комсомолец, на самолет!» Сам Проскуров позже вспоминал: «Я даже побаивался летного дела, но меня вызвали в райком комсомола и там сагитировали пойти в летную школу»{1}. Так по комсомольской путевке он стал курсантом 7-й Сталинградской военной школы пилотов. Годы учебы пролетели быстро. И в декабре 1933 года Иван Проскуров становится летчиком-инструктором во 2-й легкобомбардировочной эскадрилье в 23-й авиабригаде Московского военного округа, дислоцировавшейся в г. Монино. В марте — мае 1934 года он оканчивает курсы командиров кораблей при Военной школе морских летчиков и летнабов в г. Ейске. После чего становится командиром экипажа тяжелого бомбардировщика ТБ-3.

В 1934 году именно экипажу Проскурова было поручено произвести испытание модифицированного самолета ТБ-3, предназначенного для переброски десантных войск. Решительность, смелость и прекрасные организаторские способности были быстро замечены командованием. В декабре 1934 года Иван Проскуров становится командиром авиационного отряда. Не останавливаясь на достигнутом, он продолжает совершенствовать свои летные качества, завоевывая все больший авторитет среди сослуживцев. Все знали: если за дело берется Проскуров, за его исход можно не волноваться, все будет выполнено точно и в срок. Поэтому когда осенью 1935 года перед командованием части встал вопрос, кому поручить ответственное задание, выбор без колебания пал на И. Проскурова.

В октябре 1935 года в столице Румынии г. Бухаресте проходил Международный авиационный слет. На нем экипаж под командованием Проскурова занял 1-е место в соревнованиях по набору высоты. Это было большое достижение всей советской авиации на международной арене. 25 мая 1936 года за успехи в боевой, политической и технической подготовке старший лейтенант И.И. Проскуров был награжден орденом Красной Звезды.

20—22 июля 1936 года самолет АНТ-25 под командованием Валерия Чкалова совершал рекордный беспосадочный перелет Москва — Петропавловск-Камчатский — остров Удд (ныне о. Чкалов). Вся страна с интересом и тревогой наблюдала за полетом. За 56 часов 20 минут экипаж Чкалова пролетел 9347 километров. 22 июля 1936 года при посадке на острове Удд самолет получил повреждение. Потребовалось срочно доставить из Москвы группу авиаспециалистов и запчасти для его ремонта. Нарком обороны маршал К.Е. Ворошилов приказал осуществить операцию в течение трех суток.

Ответственное задание поручили командиру отряда 89-й тяжелобомбардировочной эскадрильи старшему лейтенанту И.И. Проскурову. В состав экипажа были включены только проверенные летчики, настоящие мастера своего дела. Штурманом был назначен Гавриил Михайлович Прокофьев.

Почти весь полет проходил в сложных условиях. До Омска пришлось лететь в сплошной пелене густого дыма от лесных пожаров. После Омска была низкая облачность, попытку пробиться к чистому небу пришлось оставить на высоте четырех тысяч метров, т.к. разряжение воздуха стало плохо сказываться на пассажирах. За Красноярском самолет попал в сильный дождь с грозой. В районе Байкала погода разгулялась не на шутку. Четырехмоторный тяжелый бомбардировщик ТБ-3 бросало как игрушку. Из-за воздушной болтанки опасно задвигались грузы внутри самолета. Механики ремонтной бригады бросились крепить их швартовку. Оба пилота самолета еле справлялись с управлением. А над восточным побережьем Байкала погода была отличной. Благодаря мастерству пилотов и штурмана почти за сутки была пройдена большая часть пути.

После небольшого отдыха полет продолжился. В Хабаровске участников перелета встретил маршал В.К. Блюхер. Благодаря и обнимая каждого из обросших, измученных, но счастливых летчиков, он приговаривал: «Орлы! Ну настоящие орлы!»

19 августа 1936 года нарком обороны СССР К.Е. Ворошилов издал приказ № 0124, в котором говорилось: «За образцовую работу по подготовке корабля к перелету в короткий срок (один день) и отличное выполнение самого полета из Монино в Хабаровск... расстояние 6860 км преодолено за 29 часов 47 минут летного времени, на сутки ранее назначенного мною срока, без всяких происшествий в пути... объявляю благодарность всему составу экипажа и награждаю старшего лейтенанта т. Проскурова И.И. именными золотыми часами »{2}.

Обратно к месту своей дислокации Проскуров и Прокофьев возвращались поездом. По прибытии им были предоставлены путевки в подмосковный санаторий «Архангельское» На отдыхе из газет они узнают о вспыхнувшем фашистском мятеже в Испании. На помощь испанскому народу из многих стран стали прибывать добровольцы. Проскуров и Прокофьев подают рапорт с просьбой направить их в Испанию. Чтобы не терять зря время, читают всю доступную об Испании литературу и изучают испанский язык.

Получив разрешение и документы, Проскуров и Прокофьев под видом представителей московского автозавода прибыли во Францию для изучения опыта работы в фирме «Рено». Пробыв в Париже три дня, они нелегально пересекли франко-испанскую границу. Иван Проскуров имел при себе документы на имя чеха Солдатчика. Под этим именем в сентябре 1936 года в составе республиканских Военно-воздушных сил появился новый смелый и отважный летчик.

На вооружении республиканских ВВС находились самолеты устаревших типов: «Бреге-19», «Ньюпор», «Потез-54». Фашистская Германия поставляла генералу Франко современные машины марки «Хейнкель» и «Юнкере». Итальянские фашисты снабжали самолетами марки «Фиат», «Савойя» и «Капрони». Соперничать с такой современной техникой было тяжело.

В середине октября 1936 года на аэродроме в Альбасете происходило формирование 1-й интернациональной бомбардировочной эскадрильи «Испания». В ней насчитывалось 3 отряда. Два из них имели по три бомбардировщика «Потез-54», а третий — три «Бреге-19» и несколько гражданских самолетов разных марок. В эскадрилье отважно сражались бельгиец Бернер, француз Бурже, итальянец Примо Джибелли, болгарин Волкан Горанов.

Иван Проскуров был зачислен в эскадрилью командиром экипажа бомбардировщика «Потез-54». Это была устаревшая двухмоторная машина французского производства. Ее место скорее должно было быть в музее, чем в боевом строю. Советские летчики в шутку называли ее «протезом». Но выбирать было не из чего.

Иван Проскуров быстро освоил предоставленный в его распоряжение самолет. Рассчитывать на его летно-технические качества не приходилось. Самолет имел очень малую скорость. С полной бомбовой нагрузкой он развивал не более 270 километров в час. В отличие от СБ, он не мог уйти от вражеских истребителей, а собственное вооружение, как правило, не позволяло «Потезу» самостоятельно себя защитить. Понимая это, Проскуров научился мастерски маневрировать самолетом. Ему удавалось наносить бомбовые удары по вражеским объектам и ускользать от атак фашистских истребителей.

С первых же дней формирования эскадрилья «Испания» приняла участие в боевых действиях. 15 октября 1936 года мятежники генерала Франко начали наступление на Мадрид. Интернациональная эскадрилья наносила бомбовые удары по частям фашистов. Возвратившись с одного боевого задания, летчики получали новое. Чтобы наносить врагу больший урон, вместе с четырьмя 100-килограмовыми бомбами наружной подвески брали в самолет по 50 мелких осколочных и зажигательных бомб, которые сбрасывали вручную, как в годы Первой мировой войны.

30 октября 1936 года перед 1-й интернациональной бомбардировочной эскадрильей была поставлена задача нанести удар по скоплению войск и техники мятежников в Навалькарнеро, в 30 километрах юго-западнее Мадрида. На обратном пути летчики должны были произвести воздушную разведку дорог, идущих от Толедо на север к фронту, обратив особое внимание на населенные пункты Гриньон, Кубас, Ильескас.

Этот район интенсивно патрулировался вражескими истребителями, поэтому было принято решение вылететь на задание ночью, за час до рассвета. Удар предполагалось нанести 6 самолетами. Однако при старте выяснилось, что моторы 3 машин выведены из строя сторонниками мятежников. В результате с большим опозданием в воздух поднялись экипажи испанца майора Сапилло и советских летчиков-добровольцев старших лейтенантов Горанова и Проскурова.

Из-за недоговоренности и темноты группа в воздухе долго не могла собраться вместе. Летали по кругу, пока не рассвело. Во время полета ведущий майор Сапилло изменил маршрут. Вместо того чтобы обойти Мадрид с севера, как это было указано в задании, он повел группу южнее Мадрида. В результате почти 60 километров самолеты республиканцев летели над территорией мятежников, параллельно линии фронта. Как потом оказалось, делал это Сапилло с предательской целью, чтобы дать фашистам возможность вызвать истребители.

Летчики прекрасно понимали, на какой риск идут, — рассвет уже наступил, и встреча в воздухе с врагом была неизбежной. Так оно и произошло. На пути к цели группу атаковали пять франкистских истребителей «Хейнкель-51». У «потеза» Горанова был поврежден один мотор, и он стал отставать от ведущего. Иван Проскуров поспешил на помощь товарищу. Он снизил скорость и вместе с экипажем Горанова отбился от истребителей противника. После нанесения бомбового удара по цели самолеты республиканцев подверглись новым атакам истребителей мятежников. «Потез» Горанова был подбит и приземлился на нейтральной полосе. Самолет Проскурова, сильно изрешеченный пулями, на одном моторе совершил вынужденную посадку на виноградное поле, немного не дотянув до своего аэродрома.

Несмотря на неудачу, И.И. Проскуров продолжает рваться в бой. В своей записной книжке он фиксирует боевые вылеты, в которых принимает участие: «16 ноября 1936 г. — полет в Кадикс, бомбили порт и орудийный завод в С.-Карлос. Попадания хорошие. 9 января 1937 г. — полет на Мадридский фронт для бомбежки Коса де Кампо. Встретили около 20 истребителей»{3}.

За успехи в деле оказания помощи республиканскому правительству 2 января 1937 года старший лейтенант Иван Иосифович Проскуров был награжден орденом Красного Знамени.

3 февраля 1937 года, после отъезда из Испании Героя Советского Союза Эрнста Шахта, Иван Проскуров был назначен командиром 1-й эскадрильи бомбардировщиков. На вооружении эскадрильи стояли советские бомбардировщики СБ, которые даже с полной нагрузкой могли уйти от любого вражеского истребителя. По состоянию на 14 февраля 1937 года в эскадрилье Проскурова имелось 9 самолетов (5 СБ базировались в Сан-Хавиер, а 4 — в Сан-Клименте). Штурманом в экипаже Проскурова стал старый друг и проверенный в боях товарищ Гавриил Прокофьев. Он вспоминал об этих днях: «В этот период с особой силой раскрылись его организаторские способности и талант мужественного воздушного бойца»{4}.

В марте 1937 года генерал Франко предпринимает попытку захватить Мадрид со стороны провинции Гвадалахара. Главный удар должны были нанести части итальянского экспедиционного корпуса, в который входили четыре дивизии. 8 марта воздушная разведка сообщила, что по Французскому шоссе в сторону Гвадалахары движется многокилометровая колонна танков и автомашин с пехотой. Воздушное прикрытие отсутствовало, так как погода стояла очень плохая. Фашисты были убеждены в том, что республиканские летчики тоже не смогут летать. Но они жестоко просчитались.

Перед эскадрильей старшего лейтенанта Проскурова была поставлена задача произвести бомбардировку основной станции снабжения итальянского корпуса — Сигуэнса. Для достижения внезапности он вывел эскадрилью к цели с востока, откуда противник меньше всего ожидал налета. Шли на предельно малой высоте, прикрываясь холмистой местностью. Незаметно для противника эскадрилья подошла к цели. Станция оказалась до предела забитой железнодорожными составами, среди которых выделялся эшелон с горючим. Можно было бомбить не целясь. Взрыв цистерн превратил Сигуэнсу в огненный ад. Проскуров развернул бомбардировщики в сторону шоссе. На колонну фашистов обрушился шквал пулеметных трасс. Паника охватила итальянцев. Грузовики, потеряв управление, сталкивались и горели, уцелевшие солдаты разбегались.

С 9 марта 1937 года республиканские ВВС организовали конвейер воздушных налетов, в котором принимало участие 45 истребителей, 15 штурмовиков и 11 бомбардировщиков. Пока одна группа наносила удар, другая шла к цели, третья заправлялась, четвертая уже взлетала. Эскадрилья Проскурова совершала по несколько вылетов в день.

Всего на гвадалахарском направлении было сделано 142 самолето-вылета, сброшено 492 бомбы и выпущено 200 тысяч пуль. Вражеская колонна понесла серьезный урон. У итальянского экспедиционного корпуса было выведено из строя не менее 1500 человек убитыми, 1200 попали в плен, уничтожено 200 автомашин, 65 пушек, 13 гаубиц, около 500 станковых пулеметов.

12 марта остатки частей итальянского экспедиционного корпуса перешли к обороне, но, не выдержав наступления республиканской пехоты, обратились в бегство. Фашисты назвали этот разгром «чудом под Гвадалахарой». И это при том, что у мятежников на данном участке фронта было вдвое больше самолетов.

Успех давался нелегко, были и потери. К середине апреля в республиканских ВВС насчитывалось всего пятнадцать бомбардировщиков СБ, а в эскадрилье старшего лейтенанта Проскурова осталось лишь пять самолетов.

21 апреля 1937 года И.И. Проскуров был назначен командиром группы по взаимодействию с Военно-морским флотом республиканской Испании. В своей записной книжке Иван Иосифович отметил: «Принял группу, прямо страшно подумать — за полгода от командира отряда до командира группы. Думаю справиться так, как и раньше, с поручаемой работой»{5}.

Экипажи самолетов СБ не были предназначены для полетов над морем. Однако обстановка требовала совершать невозможное, и «проскуровцы» стали настоящими морскими летчиками. Адмирал флота Герой Советского Союза Н.Г. Кузнецов, бывший в Испании военно-морским советником, высоко оценил боевую работу Проскурова: «Это был мужественный человек. Когда ему предлагал лететь бомбить Гранаду или Малагу, он больше интересовался, хватит ли горючего, в какое время лучше появиться над объектом, и меньше всего думал о том, насколько это опасно. Вместе со своим штурманом Г. Прокофьевым он водил свой отряд на предельный радиус действия, как на суше, так и на море»{6}.

24 мая 1937 года группа Проскурова произвела несколько воздушных налетов на порт Пальма. В Дневнике боевых действий указывается: «С высоты 3000 м 8 СБ одним заходом бомбили три военных корабля в порту Пальма, два из них типа "Канариас" и один неустановленного типа, который бомбометанием разрушен и загорелся. По кораблям типа "Канариас" были прямые попадания. Один СБ сбросил 4 бомбы на военные объекты в Пальма. Во время бомбометания велся сильный огонь ЗА и 5 истребителей типа "бреда" безуспешно пытались атаковать СБ. Через 5 минут вторая группа (5 сам. СБ) одним заходом в противоположном направлении первому с высоты 3000 м бомбила третий корабль типа "Канариас", находившийся в 800 м от первых двух. Бомбы упали на мол и военные здания. Во второй половине дня пять СБ вторично бомбили Пальму, дав прямые попадания в неизвестный военный корабль. После всех бомбометаний все СБ благополучно вернулись обратно»{7}.

26 мая 1937 года налет был повторен. Дневник боевых действий сообщает: «9 СБ снова бомбили порт Пальма. Попаданий в корабли не было, но во время налета была уничтожена итальянская двухмоторная летающая лодка-катамаран Savoia SV.55X»{8}.

29 мая 1937 года республиканскому командованию стало известно, что франкисты планируют захватить транспорт «Магальянес»,

шедший из СССР с добровольцами и грузом военной техники. Что бы не допустить этого, было принято решение нанести удар по порту Ивиса (Балеарские острова). В операции участвовали 3 эсминца и 2 бомбардировщика СБ из группы Проскурова. Первыми к порту подошли эсминцы, однако, начав обстрел, они заметили в порту большой незнакомый военный корабль и прекратили стрельбу. В это время над портом появились бомбардировщики, которые сбросили несколько 100- и 50-килограммовых бомб. Удача сопутствовала экипажу старшего лейтенанта Н.А. Острякова (штурман — старший лейтенант Г.К. Левинский). Две пятидесятикилограммовые бомбы попали в корабль, а одна разорвалась рядом с бортом.

Однако впоследствии оказалось, что корабль не принадлежал мятежникам генерала Франко. Это был германский броненосец «Deutschland», имевший водоизмещение 15 900 тонн, максимальную скорость 28 узлов и 926 членов экипажа. Хотя на корабле было мощное зенитное вооружение, состоявшее из 24 орудий калибром от 20 до 88 мм, это не спасло его от налета. Бомбы, попавшие в район передней надстройки и в центральную часть корпуса, около башни № 3, вызвали серьезный пожар. Огнем был уничтожен один из двух гидросамолетов, находившихся на палубе корабля. Были выведены из строя башня № 3 и один из котлов. В результате налета погибло 24 члена экипажа и 82 получили ранения.

В своей записной книжке И.И. Проскуров отметил: «29 мая 1937 г. — За эти два дня организовал два вылета всей группой. Результаты замечательные. Штурманы танцуют от результатов бомбежки»{9}.

В июне 1937 года Иван Иосифович Проскуров был отозван в Советский Союз. На Родине его ждал почет и заслуженная награда. Нарком обороны маршал К.Е. Ворошилов направил И.В. Сталину представление на присвоение семнадцати военнослужащим звания Героя Советского Союза. В шестом пункте указывалось: «Ст. лейтенант ПРОСКУРОВ Иван Иосифович. Командир отряда 89 тяжелобомбардировочной авиационной эскадрильи. В Испании командир эскадрильи СБ. Награжден орденом "Красная Звезда" в 1935 г. и орденом "Красное Знамя" 2.1.1937 г.

Налеты скоростных бомбардировщиков республиканской авиации на аэродромы, станции и склады, другие объекты противника производились без прикрытия истребителями и в большинстве случаев сопровождались самостоятельными воздушными боями, которые самолетам СБ приходилось вести с истребителями противника. В этих трудных условиях т. ПРОСКУРОВ выполнил 46 боевых полетов продолжительностью свыше 120 часов, из коих большинство по объектам (целям), расположенным в глубоком тылу противника и защищенным зенитной артиллерией и истребительной авиацией. Этими налетами противнику были нанесены громадные потери на его аэродромах — сожжены и разбиты десятки самолетов, на железнодорожных путях и станциях — уничтожены многие воинские эшелоны, и на фронте — выводилась из строя и деморализовывалась живая сила мятежников.

Во всех этих многочисленных боевых операциях т. ПРОСКУРОВ обнаруживал исключительное мужество, спокойствие и выдержку. Его самолет не раз оказывался пробитым осколками снарядов зенитной артиллерии и пулями истребителей.

Тов. ПРОСКУРОВ пользуется заслуженной репутацией исключительно смелого, хладнокровного и храброго бойца и командира»{10}. И.В. Сталин, ознакомившись с документом, вычеркнул слова «ст. лейтенант» и вписал «майор».

21 июня 1937 года Постановлением Центрального Исполнительного Комитета СССР пяти командирам Рабоче-Крестьянской Красной Армии за образцовое выполнение специальных заданий Правительства по укреплению оборонной мощи Советского Союза и проявленный в этом деле героизм было присвоено звание Герой Советского Союза с вручением ордена Ленина. На следующий день, 22 июня 1937 года, список военнослужащих был опубликован в газете «Правда». Под номером 5 в нем значился майор Проскуров Иван Иосифович. После учреждения медали «Золотая Звезда», как особого знака отличия для Героев Советского Союза, ему была вручена медаль № 33.

После «специальной командировки» Ивану Иосифовичу был предоставлен отпуск, который он провел с семьей в санатории в г. Сочи. После непродолжительного отдыха он вернулся к исполнению воинских обязанностей.

Его карьера начинает стремительно развиваться. 16 июля 1937 года майор Проскуров назначается командиром 54-й авиационной бригады Киевского военного округа, расквартированной в г. Белая Церковь. Через несколько месяцев ему было присвоено воинское звание «полковник», а 12 декабря 1937 года его избирают депутатом Верховного Совета СССР 1-го созыва. 22 февраля

1938 года И.И. Проскурову присваивается воинское звание «комбриг» и он награждается медалью «XX лет РККА».

В мае 1938 года комбриг Проскуров становится командиром 2-й авиационной армии особого назначения, штаб которой располагался в Воронеже. В состав армии входили две тяжелобомбардировочные, одна легкобомбардировочная и одна истребительная авиабригады, которые насчитывали до 260 самолетов. Авиационная армия особого назначения являлась оперативным объединением авиации резерва Главнокомандования РККА и предназначалась для выполнения самостоятельных оперативных и стратегических задач.

9 февраля 1939 года Ивану Иосифовичу Проскурову было присвоено воинское звание «комдив». В результате за неполных два года он прошел путь от старшего лейтенанта до генерала. Главной причиной такой бурной карьеры было то, что обезглавленная репрессиями Красная Армия нуждалась в командирах высшего ранга. На место расстрелянных и посаженных комкоров, комдивов и полковников выдвигались майоры, капитаны и лейтенанты. У многих из них не было необходимого образования и знаний, но они имели опыт боевых действий в Испании и Китае, на Хасане и Халхин-Голе.

Весной 1939 года в судьбе и военной карьере И.И. Проскурова произошел крутой поворот. Он как мог противился новому назначению. Адмирал флота, Герой Советского Союза Н.Г. Кузнецов вспоминает, как Иван Иосифович с горечью ему рассказывал: «Я убедительно просил начальство не поручать мне дело, которое я не знаю и не люблю, но не помогло»{11}.

14 апреля 1939 года комдив Проскуров был назначен начальником 5-го (разведывательного) управления РККА и заместителем наркома обороны СССР. В июне 1939 года его также включили в состав Главного военного совета Наркомата обороны.

Ивану Иосифовичу досталось тяжелое наследство. За два года он был уже пятым начальником Разведуправления Красной Армии. В июне 1937 года Сталин заявил, что наша разведка нуждается в радикальной чистке, так как засорена врагами народа и иностранными шпионами. В результате были расстреляны один за другим начальники военной разведки: комкор С.П. Урицкий, армейский комиссар 2-го ранга Я.К. Берзин, комдив А.Г. Орлов и старший майор госбезопасности С.Г. Гендин. Были репрессированы начальники многих отделов и подразделений Разведуправления. Из-за границы было отозвано и расстреляно большое количество разведчиков, военных атташе и их помощников.

Проскуров начинает набирать новые кадры. Это было нелегко. Многие из приглашаемых на работу офицеров, зная о трагической судьбе своих предшественников, отказывались. Иван Иосифович уверял всех, что у него большие полномочия от самого Сталина. Но этим заявлениям мало кто верил. Все знали, что никакой очередной новый замнаркома не сможет противостоять произволу всесильного НКВД.

Тем не менее в 1939 и 1940 годах обстановка несколько улучшилась: репрессии в армии сократились, с трудом восстанавливались прерванные контакты с зарубежной агентурой. Проскуров в отличие от многих больших начальников не пытался выглядеть всезнающим, не считал для себя зазорным учиться у подчиненных, советоваться с немногими уцелевшими профессионалами. Но работать было трудно. В Советском Союзе, так же как и во многих других странах, имелись противоречия и постоянное соперничество между военной разведкой и другими спецслужбами. А если учесть, что во главе НКВД стоял опытный политический интриган Л.П. Берия, станет ясно, насколько сложным было положение Проскурова, который не являлся политической фигурой и не имел постоянного выхода на генсека. Если Берия бывал у Сталина почти ежедневно, то Проскуров за весь 1939 год посещал кабинет вождя всего 9 раз, а в 1940 году — лишь 4 раза{12}.

Семья Проскурова проживала сначала в гостинице «Москва». Позже им была предоставлена квартира в Доме на набережной. В гости к Проскурову часто приходили друзья и товарищи, с которыми он воевал в Испании. Встречи были очень теплыми и радостными. Старшая дочь Ивана Иосифовича Лидия Ивановна вспоминает: «Думается, отец был личностью незаурядной: его любили и уважали. Умный, честный, отзывчивый, справедливый человек, он обладал большой выдержкой, высокой культурой. Я никогда не слышала, чтобы он повышал на кого-нибудь голос. Отец был очень аккуратным, подтянутым. Военная форма сидела на нем как влитая. Подворотнички к форменным рубашкам пришивал сам — курсантская привычка.

Отец был очень внимателен к семье, использовал любую возможность для занятий с нами — детьми. Он учил меня плавать, ездить на велосипеде, водить машину — да-да, несмотря на мой возраст (13—14 лет), всерьез. Покупал интересные книги. Хотел, чтобы мы больше бывали на выставках, в музеях, театре. Дважды я с отцом была в Кремле, в Георгиевском зале: на приеме по случаю возвращения папанинцев с Северного полюса и на заключительном концерте декады белорусского искусства, мама не смогла пойти. В 1940 году, после окончания 6 класса отец отправил меня с мамой на экскурсию в Ленинград, чтобы мы ознакомились с этим замечательным городом. Он старался привить нам интерес к культуре, развить любознательность. Я всегда чувствовала в отце товарища. Он говорил со мной как со взрослым человеком, на равных, умел меня понять. С ним я ничего не боялась, все казалось ясным и простым. Отец был моим преданным и надежным другом. В то время наша жизнь была очень насыщенной, радостной, светлой»{13}.

Начавшаяся 30 ноября 1939 года война с Финляндией вскрыла многие недостатки в боеготовности Красной Армии. Разведка не была исключением. За время боев зимой 1939—1940 годов И.И. Проскуров несколько раз выезжал в действующую армию для организации разведывательно-диверсионных отрядов и оказания помощи войсковой разведке.

С 14 по 17 апреля 1940 года в ЦК ВКП(б) при присутствии И.В. Сталина состоялось совещание начальствующего состава Красной Армии по сбору опыта боевых действий против Финляндии. 17 апреля на утреннем заседании с докладом выступил начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба комдив Проскуров: «Докладываю некоторые выводы по опыту и состоянию работы разведывательной службы Красной Армии. Разведке в выступлениях многих командиров доставалось как будто больше всего.

СТАЛИН. Нет, еще будет.

ПРОСКУРОВ. Я бы был очень рад, чтобы разведку, начиная с сегодняшнего дня как следует потрясли, обсудили. Всякими вопросами занимались, а разведкой мало.

Что мы знали о белофиннах? Мы считаем, что для общих расчетов сил подавления противника разведка имела необходимые отправные данные. Разведка эти данные доложила Генштабу. Это не заслуга теперешнего состава Разведывательного управления, так как основные данные относятся к 1937—1938 гг. Мы знали к 1 октября 1939 г., что Финляндия создала на Карельском перешейке три оборонительных рубежа и две отсечных позиции. Первый оборонительный рубеж, предназначенный для частей прикрытия, располагался непосредственно около границы и упирался флангами в Ладожское озеро и Финский залив, имея в длину {более 100}. Его укрепления состояли главным образом из сооружений полевого типа: окопы стрелковые, пулеметные, артиллерийские. Были и противотанковые сооружения. Имелось также небольшое количество железобетонных, каменных и деревоземляных точек, общая численность которых доходила до 50. Это так называемое предполье.

Второй оборонительный рубеж, который был известен разведке на 1 октября 1939 г. Второй оборонительный рубеж начинался от Финского залива и проходил через Ремнети, Сумма, Мялькел и другим пунктам и далее но северному берегу Сувантоярви. Общая система обороны строилась на создании 13 узловых сопротивлений, так называемых центров сопротивлений по использованию рек и озер.

Третий оборонительный рубеж был представлен узлом сопротивления в районе Выборга, в котором имелось до 10 артиллерийских железобетонных точек. К 1 октября 1939 г. было установлено наличие в укрепленных районах до 210 железобетонных и артиллерийских точек. Всего было 210 точек. Эти точки нанесены на схемы, был альбом, который, как говорил сам тов. Мерецков, все время лежал у него на столе.

МЕРЕЦКОВ. Но ни одна не соответствовала.

ПРОСКУРОВ. Ничего подобного. Донесения командиров частей и разведки показывали, что большинство этих точек находится там, где указаны на схеме.

МЕРЕЦКОВ. Это ложь. В районе Суммы 12 точек, Корна — 12.

ПРОСКУРОВ. Ничего подобного.

МЕХЛИС. Когда этот материал был передан Генштабу?

ПРОСКУРОВ. До 1 октября 1939 г. К этому же времени было известно, что финны развертывают большие строительные работы.

Было известно, что финны развернули большие строительные работы именно летом 1939 г. Агентура доносила, что идет интенсивное строительство.

В течение лета 1939 г. в различных сводках было указано, что идет подвозка большого количества различного строительного материала. Точных данных во вторую половину 1939 г. мы не имели.

Все имеющиеся сведения об укреплениях и заграждениях были разработаны, нанесены на карту в Ленинграде и разосланы в войсковые соединения.

По людским ресурсам, что было известно по данным разведки?

По различным справочникам, которые были изданы, нам было известно, что Финляндия располагает 600 тыс. человек военнообязанных. Военно-обученных насчитывалось до 400 тыс. человек.

Кроме того, имелась так называемая шюцкоровская организация женщин и мужчин, которая в своих рядах насчитывала до 200 тыс. человек. Итого, по данным разведки видно было, что Финляндия может выставить до 0,5 млн. человек.

Такими данными мы располагали.

Данные о пистолете Суоми были впервые в сборнике Разведупра, изданном в 1936 г. Подробные данные были даны в справочниках 1939 г. с фотографиями... А у нас, это не в качестве оправдания, автоматическое оружие игнорировали.

Наконец, тов. Шапошников докладывал, что было 16 дивизий, у нас нет таких данных. Было 12 пехотных дивизий, 6 отдельных пехотных полков, до 30 батальонов, около 5 пехотных бригад.

СТАЛИН. В общем 18 дивизий.

ПРОСКУРОВ. Если свести в дивизии — до 18 дивизий.

СТАЛИН. Сколько давала разведка отдельных дивизий?

ПРОСКУРОВ. До 10 дивизий и до 30 отдельных батальонов. Что на самом деле и получилось. Но общий контингент военно-обученных, тов. Шапошников, должен кое-что показывать, это нельзя отбрасывать.

ГОЛОС. Говорят, что пулемет Суоми испытывался у нас в 1936 г. Верно это или нет?

ГОЛОС. У тов. Шестакова, есть у нас такой, данные эти можно получить. Он говорит, что эти пулеметы испытывал в 1936 г.

СТАЛИН. Это ничего не значит. Он может быть известен. 100-зарядный американский пулемет был известен, у чекистов был, но считали, что это полицейское оружие, что в армии это оружие никакого значения не имеет. Оказалось наоборот, что для армии пулемет — в высшей степени необходимое явление, а разведка представляла его исключительно с политической стороны, что для войны он не годится. Так было дело?

ПРОСКУРОВ. О тактике противника были некоторые материалы.

СТАЛИН. Когда издали брошюру о методах войны?

ПРОСКУРОВ. В декабре месяце.

СТАЛИН. Она, говорят, 5—6 лет пролежала.

ПРОСКУРОВ. Были и такие материалы.

СТАЛИН. Это брошюра, которая вышла через две недели после войны. Брошюра о том, как воевать с финнами.

ПРОСКУРОВ. Это не та брошюра, та еще позже вышла.

СТАЛИН. Эта брошюра вышла через две недели после войны. А почему не могла выйти за год?

ПРОСКУРОВ. Потому что лежала в архиве.

СТАЛИН. Ее военный атташе прислал.

ПРОСКУРОВ. Правильно.

СТАЛИН. Вы не могли пожаловаться, что в архиве лежала брошюра, тогда как нужно ее взять было вам, как руководителю разведки.

ПРОСКУРОВ. В архиве есть много неразработанных ценных материалов. Сейчас разрабатываем, но там целый подвал, колоссальное количество литературы, над которой должна работать целая бригада в количестве 15 человек в течение пары лет.

ГОЛОС. Эта литература за это время устареет.

СТАЛИН. Брошюра о том, как будут воевать финны. Не насмешка ли это над всеми и над Красной Армией, что брошюра лежит год с лишним, 5 лет, другие говорят и ее печатают только спустя две недели после войны, чтобы ею могли пользоваться в Красной Армии с запозданием.

ПРОСКУРОВ. Здесь умысла нет.

СТАЛИН. Мы не разведка.

ПРОСКУРОВ. Я вам докладываю, что в разведке в архиве сейчас имеется много материалов, которые мы обрабатываем. Материалов у нас очень много и мы их в ближайшее время выпустим. Только как получается? То, что у нас имеется из материалов из-за границы, не делается достоянием широких масс. Если у нас идет война, мы должны сделать так, чтобы было известно все то же самое, что делается за границей в военном мире.

ГОЛОС. Все засекречено.

ГОЛОС. Причем нужно прямо сказать, что за границей можно купить в витрине, то у нас это будет секретом для Красной Армии.

СТАЛИН. Это манера людей, которые не хотят, чтобы наша Красная Армия знала многое. Вот почему, видимо, у нас все секретное.

КУЛИК. Мы должны добиться такого положения, чтобы то, что сегодня появляется в печати за границей, было на следующий день известно нашей Красной Армии.

СТАЛИН. Нужно создать группу при Генеральном штабе, чтобы она пользовалась всеми материалами, чтобы она имела возможность посылать своих людей за границу, которые бы присылали материалы открыто, никаких секретов нет.

КУЛИК. У нас сейчас все засекречено.

СТАЛИН. Я не знаю, у вас вся власть была в руках, вы являетесь заместителем наркома, почему вы ничего не предприняли?

КУЛИК. Я этот вопрос ставил перед наркомом.

СТАЛИН. Вы являетесь заместителем наркома и могли обратиться к наркому и сказать о создавшемся положении.

КУЛИК. У нас нужно будет ввести новую систему.

ГОЛОС. Иностранные военные журналы являются секретными для нашей Красной Армии.

ПРОСКУРОВ. Потому что в этих журналах есть всякая клевета о Красной Армии.

ГОЛОС. Нельзя Генеральный штаб держать в стороне. Материалы обязан обрабатывать Генеральный штаб.

ПРОСКУРОВ. Я могу только доложить, если бы здесь сидящие товарищи прочли хотя бы 20% той литературы, которую рассылает Разведывательное управление, то ни у кого не было бы смелости сказать о том, что у нас в этом отношении ничего нет.

СТАЛИН. Все засекречено.

ПРОСКУРОВ. Кто запрещает читать секретную литературу.

ГОЛОС. Возьмите такое дело. За границей ежедневно выпускается бюллетень иностранных военных известий, а у нас в открытом виде он не распространяется.

СТАЛИН. Почему?

ПРОСКУРОВ. Там есть клевета на Красную Армию.

СТАЛИН. Интересные выборки нужно делать.

ПРОСКУРОВ. В зарубежном вестнике помещаются всякие иностранные статьи.

СТАЛИН. У вас душа не разведчика, а душа очень наивного человека в хорошем смысле слова. Разведчик должен быть весь пропитан ядом, желчью, никому не должен верить. Если бы вы были разведчиком, вы бы увидели, что эти господа на Западе друг друга критикуют: у тебя тут плохо с оружием, у тебя тут плохо, вы бы видели, как они друг друга разоблачают, тайны друг у друга раскрывают, вам бы схватиться за эту сторону, выборки сделать и довести до сведения командования, но душа у вас слишком честная.

ПРОСКУРОВ. Не читают разведывательных материалов. Вот я доложу, сводка по востоку и западу выпускается секретно, потому что тут дислокация частей, политико-моральное состояние.

СТАЛИН. Это легально для всех издается?

ПРОСКУРОВ. Нет, секретно.

СТАЛИН. Почему?

ПРОСКУРОВ. Потому что тут дислокация германских частей.

СТАЛИН. Можно назвать сообщение несуществующей газеты, несуществующего государства, что-либо в этом роде, или по иностранным данным и т.д. и пустите это в ход. Надо уметь это делать. Фирму можно снять, а существо оставить и преподать людям открыто, ведь есть у нас журналы, газеты.

ПРОСКУРОВ. Всем не секрет, что если на бумаге написано "секретно", то прочитают, а если простое издание, то говорят это чепуха. (Смех). Я убежден, что большие начальники так относятся к этому.

СТАЛИН. У нас очень большое количество комсостава — среднего состава и для них надо открыть это. Надо фирму убрать, а существо, все, что изложено преподать людям, тогда наши люди будут знать в чем дело. Надо открыто написать.

ПРОСКУРОВ. Тогда надо аппарат увеличить.

СТАЛИН. Если это нужно увеличим.

ПРОСКУРОВ. Я пять раз докладывал народному комиссару об увеличении, но мне срезали, сейчас получилась такая организация, которая еле-еле способна издавать секретную литературу.

СТАЛИН. Покажите результаты работы.

ПРОСКУРОВ. Ведь надо сказать, что толковой разведки у нас нет, значит ее надо разворачивать, поэтому сейчас нужно больше людей, которые бы работали над разведкой. Мне так народный комиссар говорит, покажите прежде всего товар лицом, тогда дадим людей. Кто же будет показывать, некому показывать, людей недостаточно, они малоопытные, поэтому их надо готовить и иметь побольше.

СТАЛИН. Разведка начинается с того, что официозную литературу, оперативную литературу надо взять из других государств, военных кругов и дать. Это очень верная разведка.

Разведка не только в том состоит, чтобы тайного агента держать, который замаскирован где-либо во Франции или в Англии, не только в этом состоит. Разведка состоит в работе с вырезками и с перепечаткой. Это очень серьезная работа. Смотрите, вот сейчас идет война, они будут друг друга критиковать и разоблачать, все тайны будут выносить на улицу, потому что они ненавидят друг друга. Как раз время уцепиться за это и сделать достоянием наших людей. Эта работа непосредственно разведки, самая серьезная. А вы это не считаете...

ПРОСКУРОВ. Я организовал проверку, как читают литературу. С литературой 5-го управления знакомятся только отдельные командиры центральных управлений, отдельные руководящие работники штаба и лишь отдельные работники низового аппарата. Некоторые издания лежат по 3—5 месяцев в сейфе, что лишает возможности знакомить с этой литературой необходимый круг командиров. Они такую литературу, как боевой устав Франции, состояние войск и т.д., не говоря о литературе, имеющей косвенное отношение, не читают.

СТАЛИН. Надо уметь преподнести блюдо, чтобы человеку приятно было есть.

ПРОСКУРОВ. Если попадает материал, надо его читать. Он замечательно напечатан — с иллюстрациями, с картинками.

СТАЛИН. (Показывает книжку). Здесь напечатана дислокация германских войск?

ПРОСКУРОВ. Так точно.

СТАЛИН. Этого нельзя вообще печатать.

ПРОСКУРОВ. Нельзя и секретно?

СТАЛИН. Нужно широко распространять какой тираж?

ПРОСКУРОВ. 3 тыс. никто не может купить, все под номером, секретно.

СТАЛИН. Нельзя такие вещи излагать, вообще печатать нельзя, печатать нужно о военных знаниях, технике, тактике, стратегии, составе дивизии, батальона, чтобы люди имели представление о дивизии, чтобы люди имели понятие о частях, артиллерии, технике, какие новые части есть.

ПРОСКУРОВ. Есть.

СТАЛИН. Это нужно для Генштаба и высшего командного состава.

ПРОСКУРОВ. Для западных округов тоже необходимо.

Факты об изучении разведывательной литературы:

1. В Главном управлении ВВС не читается литература 5-го Управления, в том числе и чисто авиационная. Например, опыт применения ВВС немцами в период польской кампании, устав ВВС Франции, устав ВВС немцев и т.д.

Начальник штаба ВВС даже не видел всей литературы, она хранится у какого-то второстепенного лица и не докладывается.

Начальники отделов, люди которые должны учитывать в своей работе все иностранные новинки, как правило, также литературу не читают.

2. Вот Артиллерийское управление, начальники отделов не читают разведывательных сводок по иностранной технике. Эти сводки после ознакомления с ними начальников информационных отделов Управление направляет в секретную библиотеку. В секретной библиотеке эти книги лежат без всякого движения. Такие книги, как "Артиллерия германской армии", "Французская армия" и другие читало всего четыре человека.

МЕРЕЦКОВ. Там стоит гриф секретно, домой я не могу взять книгу, а на работе не могу читать, работой нужно заниматься, а поэтому эти книги лежат без всякого движения, никто их не читает. Я не имею права взять книгу домой, положить к себе в портфель, так как она считается секретной. Командир полка совсем не возьмет эту книгу.

СТАЛИН. Кто это так придумал?

ПРОСКУРОВ. Был приказ народного комиссара обороны №015.

СТАЛИН. Вы же сами ему так предложили, он сам не мог так придумать.

ГОЛОС. Это же приказ о секретной литературе, а зачем литературу секретно издавать?

МЕРЕЦКОВ. Тогда разрешайте брать эти книги для чтения, но только с оговоркой — не терять или что-либо другое сделать с тем, чтобы книги не лежали в библиотеке.

ГОЛОС. Книги должны быть в штабе.

ПРОСКУРОВ. Чем же объяснить, тов. Воронов, что из 50 переведенных статей в Артиллерийском управлении прочитано только 7 статей двумя лицами. Эти статьи без всяких грифов, несекретные.

ГОЛОС. Где это проверяли?

ПРОСКУРОВ. У нас.

СТАЛИН. Нужно заинтересовать людей.

ПРОСКУРОВ. И еще десятки примеров можно привести.

СТАЛИН. Нужно уметь преподнести.

ПРОСКУРОВ. Эти сводки преподносятся в хорошем виде.

СТАЛИН. Человек посмотрит и отбросит эту книгу, введение какое-либо сделали бы что ли. Нужно посмотреть.

ПРОСКУРОВ. Есть, слушаю.

СТАЛИН. Люди завалены работой, эту макулатуру не хотят читать, они ее отбрасывают, в этом № 2 ничего не говорится.

ПРОСКУРОВ. Может быть по этой причине штаб 1-ой Краснознаменной армии эту сводку в течение трех месяцев держал у себя, не рассылали по частям, считая, что эти сводки Разведупр должен рассылать непосредственно в части, т.е. Разведупр должен знать дислокацию частей. Я считаю, что это дикость. Это дело разведали наши чекисты и донесли, что действительно спорили, кому посылать эти сводки.

Вывод ясен, что разведывательную литературу у нас не изучают толком.

Я хочу доложить, что разведка на фронте, в частности разведывательные органы Ленинградского военного округа до начала событий были приведены в боевую готовность. Но здесь встал вопрос — кому руководить войсковой разведкой. Здесь ругали, что агентура не дала данных. Отсюда вывод, что нужно было напирать на войсковую разведку. У меня есть сотни писем с Дальнего Востока и с Запада, с в Урала и из других округов, где пишут одно и то же, что совпадает с оценкой наших разведывательных органов, разведкой еще в мирное время никто не занимается, то же получилось и на войне.

С первых же дней боевой деятельности было установлено, что кадры войсковых разведчиков готовились очень плохо, без учета театра. Этим никто не занимался несмотря на то, что в июне месяце на заседании Главного военного совета, где и вы участвовали, тов. Сталин, когда пересматривали структуру Генерального штаба было принято решение: "Вопросы организации войсковой разведки передать в ведение оперативного управления в Генеральном штабе РККА, в штабах округов, армий и армейских группах. Переход на новую организацию штабов провести к 1 августа".

Сейчас разведка не имеет хозяина. Войсковой разведкой никто не занимается. Тысячи писем говорят о том, что разведчики, включая начальников двух отделов корпусов и дивизии, занимаются чем угодно, но не разведкой, ОРБ не готовятся как разведчасти.

СТАЛИН. Что такое ОРБ?

ПРОСКУРОВ. Отдельный разведывательный батальон, имеющийся по штатам в каждой дивизии. Во время военных действий эти батальоны были такими же батальонами, как и прочие. Они ставились на фланги, затыкали ими дыры и т.д. Разведывательные роты в полках, как правило, не использовались.

И самое тяжелое положение, которое мы имеем, это то, что нет подготовленных кадров разведчиков. Я прошу, чтобы вопрос об организации разведки и подготовки разведчиков был рассмотрен Главным военным советом. Генеральный штаб должен иметь аппарат, который бы отвечал за подготовку разведчиков всех родов войск. На практике же получается разрыв. В мирное время разведчиками никто не занимается. В военное время разведкой вынуждено заниматься 5-е Управление, не имеющее аппарата для руководства войсковой разведкой и полномочий на это.

Во время финских событий разведотдел Ленинградского округа забрала себе 7-я армия, остальные армии остались без кадров разведчиков и набирали кого попало. Подготовленных имелось один-два человека. В силу этого разведку армии не могли развернуть в течение одного-двух месяцев. Агентурные отделения состояли из оперативных пунктов (из трех-четырех человек). Конечно, они не могли удовлетворить армию.

СТАЛИН. Что вы предлагаете, как улучшить это?

ПРОСКУРОВ. Я предлагаю принять один из вариантов: или сосредоточить всю разведывательную работу в одних руках, как это делается в иностранных армиях, там имеются так называемые 2-й департамент или 2-е бюро в составе Генерального штаба. У нас создано 5-е Управление, которое должно сосредоточить всю разведку. В нем необходимо создать аппарат, который будет отвечать и руководить войсковой разведкой. Или оставить за 5-м управлением только агентурную разведку.

В Генеральном штабе должен быть такой порядок, чтобы был аппарат, который будет руководить и заниматься разведкой и в мирное, и в военное время. Ведь как ни странно, разведывательные сводки подписывал я, тогда как разведывательные органы по существу не подчинены 5-му Управлению Красной Армии. Надо сказать, что в одно время дело доходило до курьезов. Мы получили извещение от тов. Штерна и от тов. Чуйкова о том, что они не получают данных о разведке.

ГОЛОС. В первое время мы не получали разведывательных данных.

ПРОСКУРОВ. Проверил, куда же пропадают сводки, оказалось, что они не передаются, так как работники Генштаба во главе с тов. Смородиновым считали — какое дело 7-й армии, что делается на участке 8-й армии. Это идиотство. Как же так, командование армии должно было знать, что делается на соседнем участке. Я считаю, что этот вопрос нужно изменить коренным образом. Нужно повернуть мозги нашим большим и малым командирам к разведке, заставить разведкой заниматься. У нас нет точных статистических данных сколько тысяч жизней мы потеряли из-за отсутствия разведки.

Что делала разведка? Здесь товарищи говорили, что трудно было воевать. Я должен буду доложить, что для разведки были такие же сложные условия.

Мы за все время выбросили довольно круглую цифру агентов и надо отметить, что из них большинство погибло.

СТАЛИН. У вас есть один агент в Англии, как его фамилия, Черний, кто он такой?

ПРОСКУРОВ. Он уже здесь, это не агент, а военно-воздушный атташе, комбриг Черний.

СТАЛИН. Он писал, что через несколько дней будет большой налет авиации на нефтепромыслы Баку. Через несколько дней, он писал, сообщит подробности. Прошло шесть дней, прошли две-три недели, а дополнений никаких нет.

ПРОСКУРОВ. Он приехал и ничего не мог доложить.

СТАЛИН. И этот Черний, человек, которому вы верите, сообщил, что 12 тыс. цветных войск вводится в Румынию. Я говорю, что это не может быть. Вы спорите, что он честный человек. Я говорю, что честный человек, но дурак. (Смех).

ПРОСКУРОВ. Товарищ Сталин, вам известно, в каком мы находимся положении?

СТАЛИН. Вот вы его посылаете, пускай он скажет, что по некоторым данным будет налет на Баку, а у вас просто сообщается, будет налет по достоверным источникам, подробности будут сообщены через несколько дней. Вы его спросили, верно ли, он ответил — верно, а потом оказалось, что никакого ввода войск не было, а таких источников будет много. Я боюсь, что если ваши агенты будут так и дальше работать, то из их работы ничего не выйдет.

ПРОСКУРОВ. Классификация донесений у нас большая: заслуживающие внимания, доверия, надежные и прочее, но целый ряд материалов вызывает сомнение и их мы проверяем. Ошибки, конечно, не исключены.

СТАЛИН. Нужно было написать, что эти данные предварительные или проверяются, или, что эти данные еще не подтверждены, а что же получается, что в Англии сидит человек и пишет то, что ему говорит тот, которому все это может быть выгодно, ему может быть это нужно.

ПРОСКУРОВ. Так и вышло, эти данные исходили от Батлера.

СТАЛИН. Чей же он разведчик тогда?

ПРОСКУРОВ. Чей угодно, только не наш. Известно, что бывает, когда тов. Бочков частенько сообщает, что такой-то, сидя в заключении, на раздумье, вспомнил еще, что он выдал такого-то Джека, да — кого-то Ромэна и т.д., а они сидят и дают сведения.

СТАЛИН. Где сидят?

ПРОСКУРОВ. Там, под всякими крышами.

МЕРЕЦКОВ. Если посылаешь командира с посылкой за границу, командир боится идти в такую разведку.

СТАЛИН. Не надо связываться с сетью, а одиночкой действовать, как турист.

МЕРЕЦКОВ. Командиры боятся идти в такую разведку, ибо они говорят, что потом запишут, что они были за границей. Трусят командиры.

ПРОСКУРОВ. Командиры говорят так, что если в личном деле будет записано, что был за границей, то это останется на всю жизнь. Вызываешь иногда замечательных людей, хороших и они говорят — что угодно делайте, только чтобы в личном деле не было записано, что был за границей.

СТАЛИН. Есть же у нас несколько тысяч человек, которые были за границей. Ничего в этом нет. Это заслуга.

ПРОСКУРОВ. Но на практике не так воспринимается.

Все-таки нам кое-что удалось сделать. У нас были замечательные агенты — радиоосведомители, которые приносили сведения, сидя в тылу за 70 км, присылали замечательные радиограммы. Вот я зачитаю несколько выдержек. (Читает).

Это не войсковая разведка, это люди, которые прыгали с парашютом, ходили по тылам и сообщали сведения через радиосредства. Правда, как я уже сказал, больше половины таких людей погибло, к сожалению. Почему? Прежде всего мы вынуждены были бросать людей вдали от населенных пунктов. Спускается он, берет лыжи и идет, видит ответвление от дороги, лыжный след, но ведь население организовано, войска нацелены, его по лыжным следам обнаруживают и нагоняют, а поскольку глубокий снег, без лыж нельзя идти, его ловят.

Трудности были колоссальные и особенно на Карельском перешейке, где плотность войск была колоссальна.

СТАЛИН. Надо было в мирное время насадить.

ПРОСКУРОВ. В мирное время было насаждение. Разведотдел здесь допустил большую ошибку, рассчитывали, что движение войск будет похоже на то, какое было во время западной кампании, и послали туда агентов, дали явку не на нашу территорию, а на пункты, находящиеся на территории противника. Через 10 дней, мол, придем в такой-то пункт и доложишь материал, а выхода наших частей в эти пункты не состоялось.

СТАЛИН. Глупо.

ПРОСКУРОВ. Конечно, глупо. Надо сказать, что наши разведчики были заражены тем же, чем и многие большие командиры, считали, что там будут с букетами цветов встречать, а вышло не то.

Поэтому, я прошу разрешить коренной вопрос относительно хозяина разведки. Хозяин разведки в Красной Армии должен быть и командиры всех степеней должны будут заниматься разведкой по существу. Иначе мы будем и дальше сталкиваться с таким же делом, как и теперь. Тысячи товарищей с мест пишут, что войсковые разведчики занимаются всем, чем угодно, он и ординарец, он и временно замещает командира, уходящего в отпуск, из оперативного и прочих отделов.

Кроме того, нам нужно, тов. Сталин, убедительно прошу, создать в мирное время под различными шифрами такие учебные роты, учебные подразделения, которые были бы готовы вести разведку в военное время.

СТАЛИН. В мирное время сажайте людей, заранее надо сажать людей.

ПРОСКУРОВ. Меня очень много ругали за то, что я организовал диверсионно-нартизанские группы и отряды. Было большое сопротивление. Тов. Шапошников дал указание штабам, чтобы никаких таких отрядов не организовывать. А некоторые организовали и получили колоссальную пользу.

ШАПОШНИКОВ. Нет такого указания.

ПРОСКУРОВ. Это так точно. Есть такое указание, свидетелями являются Смородинов и Тимошенко. Нужно создать такие отряды обязательно, а то в военное время активным путем добивались средств разведки. Не надо этого бояться.

СТАЛИН. Надо, чтобы они язык населения знали. Что вы русских бросите в тыл, ничего они не знают — языка не знают, нравы не знают. Разведчики язык должны знать. Сколько людей вы послали в Финляндию теперь в мирное время? Не посылали и не думаете посылать.

ПРОСКУРОВ. Разведчиков посылаем.

СТАЛИН. Нет, неверно, не посылаете, а Финляндия послала человек пять разведчиков, мы поймали, двоих убили. Уже перебросили. Берут наши паспорта, что угодно и посылают. Вы не засекречивайте это дело, а докладывайте. Мы хотим знать, кого вы посылаете. А то вы возьмете русских во время войны, перебросите их в тыл, а языка они не знают. Ведь вы в хайло бросаете. Он два слова не скажет, сразу его возьмут и разоблачат. Надо знать кого бросать, надо делать это умело. Представьте нам список кого куда посылаете. Мы хотим знать. Если вы говорите, что получены сведения из источника, то это на нас действия не производит, мы смеемся над этим. Давайте нам список в Главный военный совет.

ПРОСКУРОВ. Я рад, что этим вопросом вы интересуетесь, потому что после этого дело пойдет лучше. Здесь говорили, что надо посылать корреспондентов, мы это делаем. Тут комбриг предлагал свои услуги, у нас таких данных куча: поедет человек, посмотрит, где что делается. Посмотреть конструкцию этого ДОТа, узнать план точного расположения — это другое дело. У нас был такой курьез: Скорняков прислал телеграмму. А Кулик звонит — прикажи Скорнякову прислать чертежи и конструкции. Но этих сведений он дать не может. Это надо делать иначе и эту проблему мы не можем решить посылкой туристов.

СТАЛИН. Вы ошибаетесь, потому что шифром по телеграфу все нельзя передать, нужно вызвать человека сюда, пусть он схематически расскажет, мы его будем допрашивать, он наивный человек. По телеграфу все нельзя передать.

ПРОСКУРОВ. Полковник Скорняков по приказу народного комиссара обороны немедленно выехал сюда и все донесет.

СТАЛИН. По телеграфу нельзя все сказать, нельзя сказать все шифром. Вы люди из разведки, должны знать, как это делается, я не разведчик. Вот об этом нужно было бы сказать»{14}.

Сталин, как это видно из его высказываний, не был доволен деятельностью Разведывательного управления Красной Армии. Понимал это и Проскуров. Основной причиной этого он считал недостаток знаний и времени на подготовку у людей, пришедших на смену репрессированным разведчикам. 25 мая 1940 года в своем докладе начальник Разведуправления сообщал: «Последние два года были периодом чистки агентурных управлений и разведорганов... За эти годы органами НКВД арестовано свыше 200 человек, заменен весь руководящий состав до начальников отделов включительно. За время моего командования только из центрального аппарата и подчиненных ему частей отчислено по различным политическим причинам... 365 человек. Принято вновь 326 человек, абсолютное большинство из которых без разведывательной подготовки»{15}.

Иван Иосифович не указывал напрямую, кто был инициатором и виновником массовых репрессий в Разведуправлении Красной Армии. Хотя и без этого было понятно, что такие «мероприятия» не происходили без одобрения вождя. Работать в разведке Проскурову оставалось недолго.

В начале лета 1940 года в Красной Армии были введены генеральские звания. Постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 4 июня 1940 года Ивану Иосифовичу Проскурову было присвоено воинское звание «генерал-лейтенант авиации». 14 июня 1940 года он был награжден вторым орденом Красной Звезды.

Вскоре в военной карьере генерал-лейтенанта Проскурова произошел крутой перелом. На одном из заседаний Главного военного совета Наркомата обороны начальник Разведуправления заявил о том, что Гитлер не имеет возможности для высадки десанта на территории Великобритании в 1940 году. Это шло вразрез с мнением Сталина, который весьма рассчитывал на продолжение войны на Западе. Вождь подверг доклад начальника Разведуправления резкой критике: «Совсем недавно, товарищ Проскуров, вы уверяли нас со своими цифрами и данными, что наступление немцев на Западе приведет к затяжной и кровопролитной войне. Мы поверили вам и провели соответствующие мероприятия. Теперь вы также нас уверяете, пытаетесь уверить, что десант в Англию невозможен, потому что на ваших бумагах не сходятся нужные цифры. Таким образом, вы вводите в заблуждение Политбюро ЦК»{16}.

27 июля 1940 года И.И. Проскуров был снят с должности начальника Разведуправления Красной Армии и направлен в распоряжение наркома обороны СССР

9 сентября 1940 года генерал-лейтенант Проскуров был назначен командующим Военно-воздушными силами Дальневосточного фронта. Но уже через месяц, 25 октября, он становиться помощником начальника Главного управления ВВС РККА по Дальней бомбардировочной авиации.

5 ноября 1940 года в соответствии с Постановлением СНК СССР «для руководства боевой и специальной подготовкой авиадивизий дальнего действия» в ГУ ВВС РККА было создано Управление дальнебомбардировочной авиации. Заместителем начальника Главного Управления ВВС Красной Армии по Дальней бомбардировочной авиации был назначен генерал-лейтенант авиации Проскуров.

Иван Иосифович активно включился в знакомую и любимую летную работу. Он часто бывает на аэродромах, общается с летчиками и штурманами. Много внимания уделяет устранению недостатков в подготовке экипажей дальнебомбардировочной авиации. Оказывает помощь и поддержку молодым пилотам.

В январе 1941 года шеф-пилот Гражданского воздушного флота А.Е. Голованов выступил с инициативой сформировать отдельное авиаподразделение из летчиков, владеющих навыками слепых полетов. Ему удалось добиться встречи со Сталиным, который одобрил и поддержал его идею. Однако не все в руководстве авиации отнеслись к данной затее одобрительно. Генерал-лейтенант Проскуров, наоборот, всецело поддержал новое начинание.

Главный маршал авиации А.Е. Голованов вспоминает: «Когда мы вышли в приемную, генерал Рычагов повернулся ко мне и с сердцем выпалил:

— Много вас тут шляется со всякими предложениями! То Коккинаки, то Голованов, обязательно еще кто-нибудь появится. Откажитесь, пока не поздно, от вашей дурацкой затеи. Все равно у вас ничего не выйдет.

Я понял, что Рычагов хорошо знаком с моей запиской, не согласен с ней, но своего мнения у Сталина не высказал. Почему? Может быть, он и прав. Ему, начальнику Главного управления Военно-воздушных сил страны, виднее, что возможно и что невозможно. Но почему он решил сорвать зло на человеке, которого не знает, и в то же время ничего не говорит об этом Сталину?! К сожалению, как мне пришлось убедиться в дальнейшем, Рычагов был не единственным человеком, который, имея свое мнение, может быть и правильное, молчал и согласно кивал головой или даже говорил "правильно". А сам был в корне не согласен...

Меня принял заместитель начальника Главного управления ВВС генерал И.И. Проскуров, который был уже в курсе всех дел. К моему удивлению, он искренне одобрил мою записку, но сказал, что мне придется довольно трудно с организацией такой части, на особую поддержку рассчитывать нечего — только на свою энергию.

Генерал Проскуров оказался человеком высокообразованным не только в техническом отношении, но в самом широком смысле этого слова. И он прямо высказывал свое мнение по каждому обсуждаемому вопросу, хотя оно могло и не соответствовать мнению вышестоящих начальников. Это был первый человек, который высказывал свое мнение у Сталина в моем присутствии. За несколько встреч Проскуров детально ввел меня в курс дел и жизни дальнебомбардировочной авиации, рассказал о ее структуре и боевой подготовке, дал характеристику всех командиров корпусов...

Мне предложили ознакомиться с программами ночных и слепых полетов, слепой посадки и дать по ним свое заключение. Оказалось, что программы были составлены хорошо и вполне соответствовали вводу в строй летного состава. Но на том дело практически и кончалось. Введенный в строй по этим программам летчик не имел систематических тренировок в слепых полетах и, естественно, терял приобретенные качества. Без тренировок, при перерыве хотя бы в месяц, утрачивали навык слепых полетов и посадок даже весьма опытные летчики. Для тех же, кто имел за плечами всего десять— двадцать часов полетов вслепую, вопрос систематических тренировок приобретал особо важное значение, в противном случае возникала прямая опасность как для них самих, так и для самолетов. Что же касается радионавигации, то ее включили в программу как предмет второстепенный, попутный. Это нужно было исправить, и поскорей...

Прилетев из Смоленска, я сразу же отправился с докладом к генералу Проскурову. Обстоятельно доложив все вопросы, я поинтересовался, что мне делать дальше. Генерал сказал, что на подпись наркому уже подготовлен приказ, где полку, которым мне предстояло командовать, присваивается наименование Отдельного 212-го дальнебомбардировочного, и этим приказом я назначался его командиром. Задержка происходит с присвоением мне воинского звания: летчики сейчас вместо званий среднего командного состава получают звания младшего командного состава и живут на казарменном положении. В связи с этим новым положением и мне звание выше капитана не положено: будут докладывать наркому обороны.

Вот уж о чем я не думал, и что меня меньше всего волновало! Я так и сказал генералу Проскурову, что звание меня мало интересует. Положено быть капитаном — буду капитаном, дело, в конце концов, не в звании, а в предстоящей работе.

Проскуров разъяснил, что этот вопрос сложнее, чем я думаю, так как я в то же время назначаюсь начальником гарнизона, а начальник гарнизона должен быть старшим не только по должности, но и по званию...

На другой день я получил приказ о формировании полка и присвоении мне воинского звания "подполковник". Я просил разрешения сразу вылететь в Смоленск, но был вынужден задержаться на сутки, так как появляться командиром полка в штатской одежде мне было запрещено»{17}.

В 1940—1941 годах полным ходом шло перевооружение Военно-воздушных сил. В летные части поступали современные, скоростные самолеты. Переучиваться на новую технику летчикам приходилось в срочном порядке. Многие пилоты, прошедшие обучение по ускоренной программе, не имели достаточной квалификации и летных навыков. К тому же новые самолеты часто имели технические недоработки — и поступали в части не совсем подготовленными. В результате в авиации резко возросло количество аварий. Из-за них в предвоенные годы ВВС РККА ежегодно теряли более 600 самолетов.

Особо острая ситуация с аварийностью сложилась весной 1941 года. В начале зимы по указанию И.В. Сталина начальник Главного управления ВВС РККА генерал-лейтенант П.В. Рычагов издал приказ о полетах только с колесного шасси. Зима 1940— 1941 годов выдалась снежной и суровой. На большинстве аэродромов не хватало техники для расчистки летного поля. Применявшиеся трактора и аэродромные катки для укатывания снега часто ломались и выходили из строя. Приходилось использовать большое количество личного состава подразделений для приведения аэродромов в более-менее пригодное состояние для полетов. Многие командиры, опасаясь возможного роста аварийности, отказывались брать на себя ответственность по организации полетов. В результате авиация практически перестала летать. Летчики в результате вынужденных простоев теряли навыки владения самолетами. Возобновившиеся после схода снега полеты вызвали бурный рост аварийности.

Весной 1941 года была проведена проверка авиационной бригады, расквартированной в г. Запорожье. Командир бригады уверенно доложил о готовности подразделения выполнить любое боевое задание днем и ночью, при любых погодных условиях. В полночь Проскуров поднял бригаду по тревоге. Была поставлена задача произвести учебное бомбометание одной эскадрильей по полигону. При возвращении с задания летчики пренебрегли высотой. Три экипажа, пролетая над Донбассом, врезались в терриконники (высокие конусообразные насыпи из пустой породы при шахтах). Началось следствие, которое показало полную невиновность генерала Проскурова в случившемся.

9 апреля 1941 года на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) было принято Постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР «Об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии». За сокрытие недостатков, имевших место в авиации РККА, наркому обороны Маршалу Советского Союза С.К. Тимошенко был объявлен выговор, генерал-лейтенант авиации П.В. Рычагов был снят с должности начальника ВВС Красной Армии и заместителя наркома обороны, а начальник отделения оперативных перелетов Штаба ВВС полковник В.М. Миронов предан суду.

К 12 апреля нарком С.К. Тимошенко представил в Политбюро проект приказа о наказании виновных. Ознакомившись с проектом, Сталин написал: «Т-щу Тимошенко. Согласен с той, однако, оговоркой, чтобы в приказ был включен абзац о т. Проскурове и чтобы т. Проскуров был предан суду наравне с т. Мироновым. Это будет честно и справедливо»! {18}.

В тот же день вышел Приказ наркома обороны № 0022, где замечание вождя было учтено: «Заместителя начальника Главного управления ВВС Красной Армии генерал-лейтенанта авиации Проскурова И.И. за явно преступное распоряжение, нарушающее элементарные правила летной службы, в результате чего произошло 3 катастрофы, при которых погибло 7 человек и ранено 2 человека, от занимаемой должности отстранить и предать суду»{19}.

Понимая всю тяжесть предъявленных обвинений и возможные последствия, 21 апреля 1941 года И.И. Проскуров пишет письмо на имя Сталина: «Считаю партийным долгом... доложить некоторые соображения по существу подготовки авиации к войне.

Изучая уроки войны с белофиннами, Вы, т. Сталин, на совещании в Кремле весной 1940 г. сделали выводы о наличии коренных ошибок в подготовке Красной Армии к войне и дали свои исторические указания о путях устранения этих ошибок, что было обеспечено и организационными мероприятиями. Главными из недостатков были: условность в учебе, мягкотелость в тренировке войск в условиях, максимально приближенных к боевым, игнорирование новых методов применения и взаимодействия технических средств вооружения в ведении современной войны, слабое изучение опыта второй империалистической войны...

За год работы по-новому наземные части Красной Армии добились безусловных результатов, а авиация продолжает отставать. Как оказалось, она является самым запущенным родом войск в нашей армии, и могу смело утверждать, что и теперь по своей подготовке наша авиация не отвечает требованиям борьбы с сильным противником.

Главным недостатком в подготовке авиации считаю неумение в массе своей, даже кадрами, надежно действовать в сложных метеоусловиях и ночью, низкий уровень огневой и разведывательной подготовки (большинство экипажей не умеют отыскивать цели, даже в крупных пунктах).

Именно поэтому, совершенно не случайно, за последние 3—4 месяца на рассмотрение ЦК вносились для решения ряд коренных вопросов перестройки и обеспечения подготовки авиации (большинство, к нашему стыду, по ВАШЕЙ инициативе). Не случайно обращаются к ВАМ по этим же вопросам летчики-коммунисты тт. Голованов, Молоков и, видимо, многие другие, знающие подлинное состояние частей ВВС... Тов. Молоков и его специалисты... побывали в нескольких частях ВВС и убедились, что слишком велика боязнь у командного состава ответственности за полеты в сложных метеоусловиях и ночью. В то же время всем понятно, что без настоящей подготовки драться с серьезным противником мы не сможем.

Задача ясна — во что бы то ни стало поломать эту боязнь и заставить части ВВС готовиться действовать в условиях, приближенных к боевым.

Ведь летают же немцы на приличные расстояния десятками и сотнями самолетов и в плохих метеоусловиях. Ведь летают же англичане сотнями самолетов на сильно защищенные объекты в плохих метеоусловиях и ночью, и плохо ли, хорошо, а задания выполняют. Когда же наша авиация станет способной надежно выполнять подобные полеты массово? Что же, наши летчики или самолеты хуже заграничных? Этот вопрос, тов. Сталин, меня, как и многих командиров ВВС, здорово мучил и мучает.

В конце 1940 года, с ВАШЕГО ведома, я принял руководство дальней бомбардировочной авиацией и получил конкретную задачу — в течение 1941 года сделать части дальней авиации способными выполнять боевые задачи на предельном радиусе самолета в сложных метеоусловиях и ночью. С тех пор с коллективом командиров управления дальней авиации отдавал все силы на успешное выполнение этой важной задачи. Что я принял на 1 декабря 1940 года? В частях ДБ авиации насчитывается около 2000 экипажей, из них в то время летал ночью 231 экипаж, летали в сложных метеоусловиях 139 экипажей (около 6%), обучались полетам вслепую 485 экипажей (около 24%).

Как видно, цифры для ДБ авиации явно не терпимы — всего по 3—5 полностью подготовленных экипажей на авиаполк.

За прошедшие 4—5 месяцев зимней летной работы, в условиях плохой летной погоды, ограниченности горючим и смазочным, плохой работе моторов (много самолетов стояли и стоят в ремонте), проводилась усиленная работа по поднятию качества летной подготовки ДБ авиации, и к середине апреля с.г. приведенные выше цифры ИЗМЕНИЛИСЬ, теперь летают ночью 612 экипажей (30%), летают в сложных метеоусловиях 420 экипажей (20%), обучаются полетам в сложных метеоусловиях 963 экипажа (50%). Как видно, качество подготовки выросло больше, чем в ДВА раза. Понятно, что и теперь подготовка явно недостаточная, приведенные цифры характеризуют способность экипажей в большинстве выполнять полеты ночью и в сложных условиях в аэродромных условиях — обучение настоящим дальним полетам еще впереди.

Этот перелом в качественной подготовке ДБ авиации сопровождается большим количеством летных происшествий — 18 катастроф в 1941 г. Из них: не установлены причины — 4, не справились со сложными метеоусловиями — 5, отказ моторов в воздухе — 4, по недисциплинированности летного состава — 5. Значительная часть катастроф по причинам плохой организации и дисциплины, как это правильно указано в приказе НКО № 0022.

Происшествия тяжелые и их много, это верно, но интересы дела требуют еще больше увеличить интенсивность летной работы, неустанно улучшая организацию и порядок в ВВС. Серьезные предупреждения и наказания, записанные в приказах НКО, заставят командный состав ВВС подтянуться, но наряду с этим они могут усилить боязнь за происшествия и тем снизить темпы качественной подготовки.

Дорогой тов. Сталин, у нас в истории авиации не было случая, когда бы судили командира за плохую подготовку подчиненной ему части. Поэтому люди невольно выбирают из двух зол для себя меньшее и рассуждают так: «За недоработки в боевой подготовке меня поругают, ну в худшем случае снизят на ступень в должности, а за аварии и катастрофы я пойду под суд». К сожалению, так рассуждающие командиры не единичны.

Такие настроения имеют, и будут иметь место до тех пор, пока за боевую готовность подчиненной части не будут предъявлены такие же требования и ответственность, как и за аварийность. За последнее время я больше работал в частях и твердо в этом убедился. Остальные вопросы подъема ВВС полностью разрешены ЦК за последнее время»{20}.

4 мая 1941 года Сталин, видимо, решил, что погорячился, и подписал решение Политбюро, в котором говорилось: «Предложить Прокурору СССР т. Бочкову в отношении генерал-лейтенанта авиации Проскурова и полковника Миронова рассмотреть их дело на суде и, имея в виду их заслуги по работе в Красной Армии, ограничиться общественным порицанием»{21}.

27 мая 1941 года генерал-лейтенант Проскуров был освобожден от занимаемой должности с формулировкой: «за аварийность в частях дальней бомбардировочной авиации». На этот раз беда обошла Ивана Иосифовича стороной. Но обстановка вокруг него продолжала оставаться напряженной. С новым назначением в Наркомате обороны не спешили. Руководство НКВД четко уловило негативное отношение И.В. Сталина к прославленному летчику и бывшему руководителю разведки. Все причины авиакатастроф стали увязываться с его контрреволюционной деятельностью и участием в законспирированной антисоветской организации.

18 июня 1941 года Проскурова в его московской квартире навестил Гавриил Прокофьев. Иван Иосифович радушно встретил боевого друга, но было видно, что неопределенность положения его угнетает: «Худо мне, Гаврюша, все темнят с назначением...» Разговорились о напряженной обстановке на западной границе, о предстоящей войне. В это время прозвучал телефонный звонок. Прокофьев слышал, как Проскуров говорил с самим Сталиным. Чувствовалось, что «хозяин» недоволен. «...Чувствую себя нормально, жду приказа о назначении... Нет, товарищ Сталин, я готов на любую должность. Я еще молод... Назначьте на дивизию... Готов туда... Согласен на Одессу... Нет, товарищ Сталин, я готов на любую должность. Любую», — подчеркнул Проскуров последнее слово. После телефонного разговора он долго молчал. Друг, видя его подавленное состояние, не донимал расспросами. Затем Иван тихо сказал, имея в виду наркома обороны: «Понимаешь, Гаврюша, не пойму, чего (он)... добивается. Мало ему, так вот опять преподносит Сталину, что, дескать, капризничает Проскуров, перебирает должности... »{22}

19 июня 1941 года генерал-лейтенант Проскуров был назначен командующим Военно-воздушными силами 7-й армии, дислоцированной в Карелии. Прежде чем отправиться к новому месту назначения, Иван Иосифович решил выяснить обстановку и имеющуюся информацию о предстоящем месте службы. Накануне выходных Проскуров заехал в Разведуправление. Переговорил с начальником 6-го отдела полковником И.А. Большаковым, курировавшим германское направление. Полученная информация о сосредоточении немецких и финских войск у наших границ сильно его встревожила. Проскуров передал приказ начальнику штаба ВВС в г. Петрозаводск о незамедлительной переброске самолетов с основных аэродромов на запасные. Это его своевременное распоряжение помогло сохранить от уничтожения авиацию 7-й армии. В первый день войны немецкая и финская авиация произвела бомбардировку известных им основных аэродромов.

Воскресенье, 22 июня 1941 года, семья Проскуровых предполагала провести на природе, на берегу Истры. Сообщение о начавшейся войне сорвало все планы. Генерал Проскуров был срочно вызван на службу. Вернулся домой поздно вечером. Простился с дочерьми. Жена проводила его на Ленинградский вокзал, откуда он убыл к месту службы. С фронта Иван Иосифович прислал несколько писем, потом все оборвалось.

27 июня 1941 года генерал-лейтенант авиации И.И. Проскуров был арестован в Петрозаводске и доставлен в Москву, на Лубянку. Ему было предъявлено обвинение, гласившее, что: «Материалами дела Проскуров обвиняется в том, что являлся участником военной заговорщической организации, по заданиям которой проводил вражескую работу, направленную на поражение Республиканской Испании, снижение боевой подготовки ВВС Красной Армии и увеличение аварийности в Военно-воздушных силах. Ст. следователь Следчасти по Особо Важным делам НКВД СССР — Цепков. Зам. Нач. Следчасти — Шварцман. Нач-к Следчасти — Влодзимирский »{23 }.

Начались допросы, очные ставки, избиения... Некоторые из «заговорщиков» не выдерживали пыток и подписывали протоколы с признанием вины. В протоколе Проскурова значилось: «Виновным себя не признал».

В октябре 1941 года обстановка под Москвой резко ухудшилась. Немцы прорвали фронт и стремительно продвигались к столице. Началась поспешная эвакуация государственных учреждений. Руководство НКВД отдает приказ отконвоировать из внутренней тюрьмы в г. Куйбышев «особо опасных государственных преступников» в количестве 39 человек. Под номером 21 значился генерал-лейтенант Проскуров.

28 октября 1941 года в поселке Барбыш под городом Куйбышевом (ныне г. Самара), без суда, согласно предписанию народного комиссара внутренних дел СССР Л.П. Берии от 18 октября 1941 г. за № 2756/Б, был приведен в исполнение приговор о ВМН (высшей мере наказания) — расстрел в отношении 20 человек. Среди них был и Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Иван Иосифович Проскуров. Было ему в ту пору всего 34 года...

Семья Проскурова, знавшая об его аресте, не подозревала, насколько трагично сложилась его дальнейшая судьба. В августе 1941 года они эвакуировались из Москвы в Куйбышев, где жену опального генерала арестовали и поместили во внутреннюю тюрьму. Дочери семи и четырнадцати лет остались в незнакомом городе без родителей, без продовольственных карточек, без денег и почти без вещей. Девочек вызывали на допросы, где женщина следователь, стуча кулаком по столу, кричала на них: «Мы покажем вам, генеральские доченьки!!!»{24} Позже их сослали в Казахстан. Старшая дочь вспоминала: «Нас волновала судьба отца. Мы продолжали писать во все инстанции. Ответ был один — "осужден на десять лет без права переписки"». Такую лживую формулировку сообщали многим родственникам уже расстрелянных «врагов народа». А в это время на Украине фашисты расстреляли Иосифа Проскурова за то, что его сын — генерал Красной Армии{25}.

11 мая 1954 года Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Иван Иосифович Проскуров был полностью реабилитирован. Все материалы против него были прекращены постановлением Генерального прокурора СССР и Главной военной прокуратурой за отсутствием в его действиях состава преступления. В этом же году были реабилитированы его вдова и дочери.

Награжден: присвоено звание Героя Советского Союза (1937) с последующим вручением медали «Золотая Звезда» за № 33, орден Ленина (1937), орден Красного Знамени (1937), двумя орденами Красной Звезды (1936, 1940), медалью «XX лет РККА» (1938).

***

{1} Кузнецов Н.Г. На далеком меридиане. М.: Наука, 1971. С. 205.

{2} Печенкин А.А. Воздушный ас, начальник военной разведки, «заговорщик» И.И. Проскуров. «Военно-исторический журнал», 2004, № 1. С. 28.

{3} Бондаренко А. Авиация продолжает отставать... «Красная звезда». 19.02.2002.

{4} Печенкин А.А. Воздушный ас, начальник военной разведки, «заговорщик» И.И. Проскуров. «Военно-исторический журнал», 2004, № 1. С. 29.

{5} Бондаренко А. Авиация продолжает отставать... «Красная звезда», 19.02.2002.

{6} Кузнецов Н.Г. На далеком меридиане. М.: Наука, 1971. С. 204—205.

{7} Абросов СВ. В Испании 1936—1939 годы. М., 2003. С.103.

{8} Там же.

{9} Бондаренко А. Авиация продолжает отставать... «Красная звезда», 19.02.2002.

{10} Печенкин А.А. Воздушный ас, начальник военной разведки, «заговорщик» И.И. Проскуров. «Военно-исторический журнал». 2004, № 1. С. 30.

{11} Кузнецов Н.Г. На далеком меридиане. М: Наука, 1971. С. 206.

{12} Печенкин А.А. Воздушный ас. начальник военной разведки, «заговорщик» И.И. Проскуров. «Военно-исторический журнал», 2004, № 1. С. 31.

{13} Там же.

{14} http: //www.around.spb.ru/finnish/comcom/comcom_5.php (Текст впервые был опубликован в книге: «Зимняя война» 1939—1940», книга вторая.: «И.В. Сталин и финская кампания» (Стенограмма совещания при ЦК ВКП (б). М.: Наука, 1998).

{15} Павлов AT. Советская военная разведка накануне Великой Отечественной войны. «Новая и новейшая история», 1995, № 1.

{16} Бунин И.Л. Операция «Гроза». Кровавые игры диктаторов. М.: Яуза, 2003. С. 248.

{17} Голованов А.Е. Дальняя бомбардировочная... М.: ООО «Дельта НБ», 2004. С. 42—44.

{18} Печенкин А.А. «Воздушный ас, начальник военной разведки, «заговорщик» И.И. Проскуров. «Военно-исторический журнал», 2004, № 1. С. 32.

{19} Там же.

{20} Бондаренко А. Авиация продолжает отставать... «Красная звезда», 19.02.2002.

{21} Печенкин А.А. Воздушный ас, начальник военной разведки, «заговорщик» И.И. Проскуров. «Военно-исторический журнал», 2004, № 1. С. 32.

{22} Там же. С. 33.

{23} Бондаренко А. Авиация продолжает отставать... «Красная звезда», 19.02.2002.

{24} Печенкин А.А. Воздушный ас, начальник военной разведки, «заговорщик» И.И. Проскуров. «Военно-исторический журнал», 2004, № 1. С. 33.

{25} Там же.

 

Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации

ПТУХИН ЕВГЕНИЙ САВВИЧ

03.03.1902-23.02.1942

Евгений Саввич Птухин родился 3 марта 1902 года в семье почтового служащего в г. Ялта. В конце 1905 года его отец получил работу управляющего конным двором и перевез все семейство в г. Москву. Когда пришло время, Женю отправили учиться в казенную трехлетнюю школу. Однако атмосфера, царившая в данном учебном заведении, отбила всякую охоту у юноши продолжать там свое образование. Родители пошли ему навстречу и устроили в техучилище на Рождественке.

В 1914 году тяжело заболел отец, а старшего брата призвали в армию и отправили на фронт. Семья стала испытывать большую нужду, и, чтобы как-то помочь родным, Женя, забросив учебу, начинает трудиться. Подрабатывает носильщиком на вокзалах, курьером в газете «Вече», учеником телефониста в «Деловом дворе».

Из приходивших с фронта писем Женя узнал, что его старший брат Василий служит в авиационной части. С этого момента все мысли и мечты паренька были о самолетах. Он буквально «заболел» авиацией. Женя выучил все известные модели самолетов, знал наперечет всех выдающихся авиаторов, русских и иностранных.

Всколыхнувшие страну революционные события не остались не замеченными Евгением Птухиным. Он с головой окунается в классовую борьбу, участвует в демонстрациях, распространяет среди солдат листовки и газеты.

Когда Евгений узнал, что производится запись добровольцев в ряды Красной Армии, он не раздумывал ни минуты. Однако его ждало разочарование — из-за юного возраста ему отказали в приеме. Тогда, подправив метрику о рождении и приписав себе два года, он добился своего.

20 января 1918 года Евгений Птухин был добровольцем записан в ряды Красной Армии. Перед отправкой на фронт ему предстояло пройти обучение на пулеметных курсах. Прибывший домой на побывку старший брат Василий договорился, чтобы Евгения направили служить в его летную часть, расположенную в Твери.

Младшего Птухина зачисляют мотористом в 3-ю Московскую авиагруппу. Молодой смышленый паренек быстро нашел общий язык с сослуживцами и стал незаменимым помощником в любом сложном ремонте. Особенно близко сошелся Евгений с мотористом Петром Пумпуром (будущий генерал-лейтенант авиации и Герой Советского Союза). Эта дружба и теплые отношения друг к другу сохранятся между ними всю жизнь.

В марте 1918 года шестнадцатилетний Евгений Птухин был принят в ряды Российской коммунистической партии. В составе Первого авиационного артиллерийского отряда он участвует в Гражданской войне. В ноябре 1918 года отряд был направлен на Южный фронт. Базировался в районе Обояни и поддерживал с воздуха наступление донецкой группы войск. Моторист Птухин обеспечивал ремонт и подготовку самолетов к боевым вылетам. Во время одного из налетов авиации противника был контужен от разрыва бомбы, сброшенной с самолета «Хевиленд».

Вскоре отряд был перебазирован на Юго-Западный фронт. Располагаясь на аэродромах в Сватово, Купянске, в составе 13-й армии участвует в боях в районе Александровска против войск барона Врангеля.

В конце мая 1920 года отряд был включен в центральную авиагруппу под командованием И.У. Павлова. В ее составе участвует в боевых действиях на Польском фронте.

Находясь рядом с выдающимися красвоенлетами И. Павловым, И. Спатарелем и другими, Евгений Птухин стремился быть похожими на них. Желание стать летчиком было для него единственной целью жизни.

После неоднократных рапортов командование пошло на встречу Птухину и направило его на обучение в Егорьевскую теоретическую школу. В первый же день по приезде Евгений узнал неприятную новость: всем поступающим в класс подготовки летчиков нужно сдать вступительные экзамены по русскому языку, алгебре и геометрии. Названия двух последних предметов ему вообще ничего не говорили. Неудивительно, что экзамены Евгений с треском провалил.

Учитывая военный опыт и ходатайство командования части, руководство школы зачислило Птухина в класс мотористов. Одновременно ему была поставлена задача ликвидировать пробелы в знаниях. Понимая, что с начальным образование ему не удастся стать летчиком, Евгений много времени и сил посвящает учебе.

В 1922 году Е. Птухин окончил школу мотористов и распоряжением Главвоздухфлота был назначен старшим мотористом Отдельной истребительной авиаэскадрильи № 2 в Подосинках. Командовал ею старый знакомый военлет И. Спатарель. Прибытию в часть такого опытного моториста командир был рад, а вот к его мечте стать летчиком отнесся прохладно. Но Евгений и не думал отступать. И вскоре он опять стал курсантом Егорьевской теоретической школы, но уже в летном классе.

В декабре 1923 года Птухин закончил обучение и был направлен в Липецкую летно-практическую школу. Здесь под руководством опытных преподавателей и наставников он осваивает самолет. После 30 полетов с инструктором 4 апреля 1924 года Евгений Птухин первым среди курсантов совершает самостоятельный полет на «Анрио Н-14». С каждым днем, с каждым полетом росли мастерство и уверенность в своих силах, и острое желание летать. Но неожиданно школу расформировали и всех учлетов направили на продолжение обучения в г. Борисоглебск.

После успешного окончания Борисоглебской школы летчик Птухин в числе двадцати лучших выпускников получил направление в Серпуховскую высшую школу стрельбы и бомбометания. Это был самый трудный период учебы в жизни Евгения. Почти ежедневно ему приходилось совершать полеты в зону, где проводились учебные воздушные бои и боевые стрельбы по наземным целям. После столь интенсивных тренировок полеты по маршруту казались отдыхом. Можно было расправить спину, смотреть только прямо, а не крутить головой во все стороны, как в воздушном бою.

Шесть месяцев пролетели незаметно. В конце 1924 года Е. Пту-хин закончил обучение и был направлен для прохождения службы в свою 2-ю авиаэскадрилью. По прибытии в штабе он увидел приказ: «2.12.1924. Поселок им. Михельсона. Прибывшего из Высшей авиационной школы воздушной стрельбы и бомбометания военле-та РККА т. Птухина Евгения зачислить в списки отдельной истребительной эскадрильи на должность военлета во 2-й неотдельный отряд и на все виды положенного довольствия с 1 -го декабря с.г. ... Командир эскадрильи в/л Спатарель, военком Пошеманский, нач. Штаба Маслов»{1}.

На выходе из штаба Евгения ждал приятный сюрприз — старый друг и проверенный товарищ Петр Пумпур. Им снова выпало служить вместе в одной части.

Потянулись дни напряженных тренировок, полетов, учебных воздушных боев. Авиация переходила на новые самолеты, и надо было в кратчайшие сроки не только их освоить, но и овладеть новой техникой пилотирования.

В июле 1925 года Е. Птухин, П. Пумпур и другие летчики эскадрильи принимают участие в подавлении бандитских мятежей, руководимых эсерами и меньшевиками. Бандиты сосредоточились в селах близ станции Ильинская Московско-Курской железной дороги. Жгли хлеб и дома активистов, расправлялись с сочувствующими советской власти.

Летчики эскадрильи совершали боевые вылеты на разведку, производили обстрелы и рассеивание банд. Полеты были сопряжены со смертельной опасностью. 11 июля во время одного из вылетов бандитам удалось подбить самолет. Летчик Седько был ранен, но сумел справиться с машиной и совершил вынужденную посадку. Видя это, бандиты бросились к нему. Превозмогая боль, летчику удалось скрыться, а самолет был сожжен бандитами.

Приказом Реввоенсовета СССР № 719 от 03 июля 1925 года за достигнутые успехи 2-й эскадрильи было присвоено почетное наименование «имени Ф.Э. Дзержинского», а в декабре 1926 года она переименована в 7-ю отдельную авиаэскадрилью. В этом году ее возглавил известный летчик, герой Гражданской войны А.Д. Ширинкин. За боевые подвиги в воздушных схватках Первой мировой войны он был награжден четырьмя Георгиевскими крестами, а в боях за советскую власть заслужил два ордена Красного Знамени.

Евгений Птухин много летает, оттачивая свое мастерство. Быстро и в срок осваивает новую технику. Способности молодого летчика были замечены командованием. В 1926 году старший летчик Е. Птухин был назначен командиром звена.

Герой Советского Союза маршал авиации С. А. Красовский вспоминает: «В эскадрилье А.Д. Ширинкина служили летчики Петр Пумпур, Евгений Птухин... Невысокий русоволосый Птухин — в отряде его все любовно называли Женей — выделялся среди других незаурядным летным мастерством»{2}.

В декабре 1927 года 7-я эскадрилья была перебазирована в Витебск, в состав 2-й авиабригады Белорусского военного округа. Евгения Птухина назначают командиром отряда. Коммунисты части оказывают ему высокое доверие и избирают секретарем партийной организации эскадрильи. Он упорно учится авиационному делу. Одним из первых в части осваивает самолет Д-11. Много сил и времени отдает тому, чтобы все летчики быстрее освоили эту машину. Вместе с тем Евгений Саввич все больше и больше убеждается в том, что ему не хватает глубоких знаний в тактике, навигации, теории полета.

Видя в нем прирожденного лидера, отличного командира и способного организатора, командование части принимает решение направить Е. Птухина на учебу на курсы при Академии им. Н.Е. Жуковского. Здесь под руководством опытных преподавателей он изучает стратегию, тактику, устройство сухопутных, воздушных и морских сил, историю военного искусства. Перед тридцатью молодыми командирами начальствующего состава ВВС с лекциями выступали М.Н. Тухачевский, автор книги «Тактика авиации» А.Н. Лапчинский, начальник штаба ВВС В.В. Хрипин и другие.

В 1929 году Евгений Птухин оканчивает курсы усовершенствования командного состава и назначается командиром 15-й отдельной истребительной эскадрильи имени ЦИК СССР в Белорусском военном округе. На вооружении эскадрильи стояли самолеты И-2 бис, но вскоре появились новые И.3. Птухин лично проверяет боевые качества самолета. Все в части удивляются птухинской выносливости, когда тот выжимал из самолета все, что машина могла дать. В конце каждого летного дня командир эскадрильи собирал летчиков, отмечал успехи в пилотировании и терпеливо разбирал ошибки.

В мае 1934 года Е.С. Птухин был назначен командиром и комиссаром 450-й смешанной авиационной бригады, дислоцировавшейся в Смоленске. В ее состав входили 4-я и 9-я истребительные, 35-я и 42-я бомбардировочные эскадрильи и разведотряд. Свое прибытие в бригаду новый командир отметил каскадом фигур высшего пилотажа над главным аэродромом. Побросав работу, механики и летчики с восхищением наблюдали, как необычно представляется новый комбриг своим подчиненным. Многие поняли — спокойная, размеренная служба закончилась. И были правы.

С приездом нового командира вся жизнь бригады переместилась на аэродром. Полеты не прекращались ни днем, ни ночью. Стремясь быть примером во всем для своих подчиненных, Птухин освоил самолет Р-5 и стал летать вместе с разведчиками и бомбардировщиками. Но основное внимание он старался уделить своим любимым истребителям.

Вскоре на вооружение бригады стал поступать истребитель И-5. Евгений Саввич поставил жесткие сроки и стал требовать быстрого перехода одной из эскадрилий на новую машину. В конце каждой пятидневки проводились соревнования по стрельбе и бомбометанию. Лучшим летчикам выдавалась премия. Неудачников, или как их называл Птухин, — «марал», пропесочивали карикатурами в стенгазете.

Сослуживцам по душе пришелся новый командир. Они отзывались о нем как о человеке твердой воли, бесстрашия, неиссякаемой энергии и высокого чувства товарищества. Герой Советского Союза Маршал авиации С.А. Красовский вспоминает: «Птухина я знал давно. Он много и серьезно учился, отлично летал, обладал хорошими организаторскими способностями, — словом, рос быстро»{3}.

Успехи не заставили себя ждать. На осенних маневрах 1934 года Смоленская бригада была названа одной из лучших. Она находилась в числе передовых по налету часов и безаварийности полетов.

Многие летчики интенсивно овладевали слепыми и высотными полетами.

В июле 1935 года Евгения Саввича ждало новое ответственное назначение — он получает под свое командование 142-ю авиабригаду Белорусского военного округа, дислоцировавшуюся в Бобруйске. На вооружении части находились истребители И-3, И-5, И-7. Бригада славилась опытными летчиками и специалистами, в совершенстве владевшими летной техникой. Не случайно 142-я бригада много лет подряд занимала одно из первых мест в ВВС по боевой и политической подготовке, а ее лучшие представители ежегодно участвовали в парадах на Красной площади. Хорошие организаторские способности и прирожденный талант летчика помогли Е.С. Птухину быстро освоиться с новой должностью и заслужить почет и уважение коллег.

22 сентября 1935 года Центральный исполнительный комитет и Совет Народных Комиссаров СССР издали постановление «О введении персональных военных званий начальствующего состава РККА». 28 ноября 1935 года народный комиссар обороны СССР приказом по личному составу армии за № 2488 присвоил Е.С. Птухину воинское звание «комбриг».

В 1936 году на вооружение 142-й авиабригады стали поступать истребители И-16. Командованием была поставлена задача овладеть новой техникой в кратчайшие сроки. Первым в бригаде за штурвал машины сел комбриг Птухин. Вскоре он уже виртуозно исполнял на ней фигуры высшего пилотажа. Вслед за своим командиром новый истребитель начали осваивать и другие летчики бригады.

Постановлением Центрального Исполнительного Комитета СССР от 25 мая 1936 года за выдающиеся личные успехи по овладению боевой авиационной техникой и умелое руководство боевой и политической подготовкой Военно-воздушных сил РККА комбриг Е.В. Птухин был награжден орденом Красной Звезды

На осень 1936 года в Белорусском особом военном округе были запланированы большие маневры. Проверять боевую готовность войск должен был нарком обороны К.Е. Ворошилов. 142-й авиабригаде комбрига Птухина предстояло показать на маневрах, как ее летчики освоили новую технику. Начались многочасовые тренировки. Вспоминает старший инженер бригады И.А. Прачик: «Стреляли летчики бригады прямо над аэродромом: звено Р-5 буксирует конусы, а звено И-16 стреляет по ним. Поначалу дело шло не лучшим образом — попаданий по конусам было мало. Но к началу маневров мы подготовились хорошо: материальная часть работала как четко отрегулированный часовой механизм — все наши самолеты могли выполнять любую боевую задачу, и летчики по конусам стреляли мастерски.

На учениях нам предстояло взаимодействовать с сухопутными войсками. Командующий округом И.П. Уборевич организаторскую сторону учений поручил своему заместителю, который решил собрать всех командиров — пехотных, кавалерийских дивизий, а также авиационных бригад.

Птухин на это совещание предложил поехать и мне вместе с командирами полков.

Бурно проходил совет командиров. Особенно настойчив был, как я после узнал, командир 4-й кавалерийской дивизии. Помню, он горячо доказывал собравшимся:

— Прежде чем начать форсирование Березины, авиация должна прикрыть наземные войска.

Птухин в присущей ему манере мягко, но в то же время категорично возразил напористому комдиву:

— Авиация поднимется в воздух только с началом форсирования водного рубежа.

Комкор Тимошенко согласился с Птухиным:

— Конечно, сначала артиллерийская подготовка. Комбригу видней возможности авиации. Нам, кавалерийским командирам, с лошадей не так видно, как сверху.

Последние слова Тимошенко произнес шутливым тоном, но мы поняли, что идея Евгения Саввича принята. А после совещания к Птухину все-таки подошел настойчивый командир 4-й кавалерийской дивизии. Меня поразили уверенность и холодноватая властность в светлых глазах этого коренастого кавалериста. Он приглашал к себе нашего комбрига:

— Приезжайте! А лучше прилетайте!..

Евгений Саввич к концу беседы представил нас, перечисляя звания и фамилии:

— Мои помощники — инженер бригады, командиры полков... Комдив крепко пожал нам руки и, натягивая поглубже фуражку на свою крупную голову, посмеялся:

— Свита, значит. Не рано ли?

Птухин понял неприкрытую иронию, но не обиделся и сказал просто:

— В авиации свита по штату не положена. Все мы варимся в одном котле, начиная от моториста и кончая командующим...

Едва комдив отошел, я спросил Евгения Саввича:

— Кто этот задиристый кавалерист?

— Командир 4-й кавалерийской дивизии. Жуков его фамилия. Он по-хорошему, как вы сказали, задирист. Мне он нравится: говорит, что думает. Хотя тяжеловат характером. Опытнее, старше многих из нас»{4}.

На осенних маневрах 1936 года 142-я авиабригада показала отличные результаты. За эти успехи приказом наркома обороны комбриг Е.С. Птухин был премирован легковым автомобилем М-1. Вскоре всю бригаду и ее командира ждало новое серьезное испытание. В суровую зиму 1936—1937 годов по непонятным причинам в бригаде произошло несколько серьезных летных катастроф. Разбилось 3 истребителя И-16, летчики погибли.

Вспоминает старший инженер бригады И.А. Прачик: «Управление ВВС вскоре направило к нам свою комиссию, конструкторское бюро — свою, научно-исследовательский институт ВВС тоже командировал лучших специалистов. Все эти комиссии, надо отдать им должное, добросовестно работали в сильные холода на местах катастроф. Приезжали в Бобруйск продрогшие, уставшие. А работа их в штабе бригады состояла в уточнении летной подготовки погибших пилотов, знания материальной части самолета всем техническим персоналом. Евгений Саввич сердито пенял им:

— Товарищи инженеры, я не умаляю ваших знаний, трудов. Но ведь разбились отлично подготовленные летчики. Вы знаете, что один из погибших крепко держал в своих руках ручку управления, будучи мертвым? Путь к верному поиску причин катастрофы надо начинать с управления самолетом...

Члены комиссий вежливо выслушивали уставшего комбрига и молчали. А тем временем из конструкторского бюро Поликарпова нам прислали расчеты прочности узлов и агрегатов истребителя И-16. Эти расчеты камнем преткновения встали на пути поисков комиссий: серию боевых машин испытывал Валерий Чкалов. И представители из Москвы все настойчивее стали повторять, что причина наших бед в неверной методике обучения летного состава, что не будет лишним проверить как следует технику пилотирования летчиков бригады. Такой вывод нас не убеждал — мы неустанно искали истинную причину.

В один из поздних уже вечеров я оделся во все теплое, что у меня имелось, и направился в холодный ангар. Не спеша залез в кабину И-16, поработал педалями, ручкой управления и вдруг заметил, что при взятии на себя ручка идет очень туго. "Должно быть, от мороза, — подумалось мне. — А как же тогда там, на высоте, где гораздо холоднее и нагрузки на рули значительнее, чем на земле? Возможно, такое только на одной машине?.." Я перебрался в кабину другого "ишачка" — повторилось то же: рули работали туго. "Значит, — делаю неуверенный вывод, — дело в температуре" — и продолжаю работать резче, энергичнее, как бы выполняя пилотажные фигуры, при которых нагрузка максимальная. И вдруг... хруст, будто песок на зубы попал. Я не верю глазам: в правой руке у меня значительная часть ручки управления, примерно такая, как у погибшего летчика. Сажусь в кабину следующего самолета, выполняю также несколько энергичных и резких движений — в моих руках оказывается второй обломок...

Догадка о причине аварий пришла ко мне, конечно, раньше, чем мысль проверить ее самому в кабине И-16. Теперь гипотеза стала истиной: основа ручки управления самолетом ломается при значительном усилии в условиях низких температур. Спешу сообщить об этом комбригу Птухину, телефонная трубка дрожит в моей руке, а в ответ слышу знакомый голос:

— Прачик, дорогой мой! Я сейчас, мигом!.. И вот Евгений Саввич в ангаре:

— Ну что тут у тебя? Говори быстрее...

С трудом сдерживая волнение, докладываю:

— При температуре порядка сорока градусов основание ручки ломается, Евгений Саввич.

Комбриг проверяет один самолет — ручка управления трещит, — второй, третий... Я уже протестую:

— Евгений Саввич, так вы все ручки переломаете! Оставьте, бога ради, и для членов комиссии. Пусть потренируются перед отъездом в Москву.

Поостыв, Птухин долго стоит в раздумье, потом, словно очнувшись, хватает меня в охапку:

— Иван Андреевич, какой же ты молодец! Какой молодец... Когда все ручки управления на истребителях этой серии были заменены, комбриг Птухин, как и прежде, приходил на стоянку самолетов еще вместе с техниками, садился в первый попавший на глаза истребитель и выполнял над аэродромом фигуры высшего пилотажа. Это была его метода, которая лучше всего другого вселяла уверенность людям, что наши боевые машины надежны»{5}.

15 мая 1937 года комбриг Е.С. Птухин был направлен на помощь республиканскому правительству Испании, где шла национально-революционная война. Под псевдонимом «генерал Хосе» он командует истребительной группой республиканских ВВС. Участвует в боевых действиях во время Брунетской операции. Подготовка авиации к этой операции происходила с лихорадочной поспешностью. Тем не менее Евгений Саввич добился, чтобы к ее началу было построено несколько новых посадочных площадок. На них он возлагал большие надежды, так как все аэродромы были хорошо известны фашистам, и только три из них еще не подвергались бомбардировке. Республиканцам удалось скрытно сосредоточить 133 самолета, что стало полной неожиданностью для мятежников.

С первых же дней наступления на Брунете начались ожесточенные воздушные бои. Республиканские летчики совершали в день по 5—7 боевых вылетов. С таким напряжением истребители здесь еще не летали. Птухин метался от аэродрома к аэродрому, едва успевая сделать разбор особо трудных боев и поставить новые задачи. На подведение итогов и планирование боевых действий оставался только маленький промежуток короткой ночи.

Понимая, что прежде чем руководить другими летчиками, необходимо самому иметь боевой опыт, Е.С. Птухин неоднократно вылетает на фронт, и, несмотря на запрет советского руководства, участвует в воздушных боях.

9 июля 1937 года в небе над Мадридом он в паре с югославом Божко Петровичем сбил новейший немецкий истребитель Messerschmitt Bf.109. Рассказывает писатель С.И. Шингарев: «Со стороны солнца мелькнули вытянутые силуэты второй группы "мессеров".

Резко задрав вверх нос истребителя, Птухин полоснул пулеметными очередями по мотору Me 109. Фашист ловко ушел из-под трасс и положил машину в вираж. Птухин устремился за ним. На вираже он догнать своего противника не смог. Правда, и "мессер" от И-16 тоже не оторвался. Резким переворотом через крыло фашистский летчик ввел самолет в пикирование. Птухин повторил маневр "мессера". Над площадью Майор И-16 догнал фашистскую машину. Птухин нажал гашетки. "Мессер" рванул вверх. В лучах солнца блеснули полированные крылья и наглухо закрытая плексигласовым фонарем кабина пилота. Генерал Хосе еще раз надавил гашетку общего огня. Пулеметные трассы зацепили хвостовое оперение "мессера". И тут на пути фашиста оказался "чато" Божко Петровича. Югослав успел первым открыть огонь. "Мессершмитт" опрокинулся на крыло и рухнул вниз»{6}.

Вернувшись на аэродром, летчики приступили к тщательному разбору воздушного боя. Внимательно выслушав всех, комбриг Птухин сказал:

— По сравнению со знакомыми нам немецкими истребителями Me 109 — машина более совершенная и более опасная. Поэтому нам следует выработать новую тактику воздушного боя. В горизонтальном полете «мессершмитт» не смог догнать мой И-16, — выходит, по скорости они равны. Но на виражи он тратит больше времени, чем наш маневренный И-15. Значит, бой надо навязывать ему на виражах, использовать коллективность действия, взаимную выручку в бою и тесное взаимодействие И-15 с И-16.

А потом, когда летчики разошлись, комиссар сказал комбригу:

— Пока тебя не было, звонил Григорий Михайлович Штерн. Категорически запретил отпускать тебя в воздух.

— Без тебя, конечно, не обошлось.

— Не обошлось. Да пойми же ты наконец, вдруг что случится, что будем делать без командира?..»{7}

Как командир, отвечающий за вверенных ему людей, Птухин понимал, что нельзя ему оставлять командный пункт во время боя. Но он также понимал, что не сможет правильно руководить авиацией, не узнав боевые качества и тактику немецких и итальянских истребителей.

В одном из следующих воздушных боев Евгений Савич Птухин сбил новейший немецкий бомбардировщик Heinkel He. 111. Рассказывает писатель М.П. Сухачев: «Птухин резко, полупереворотом на полном газу ринулся за одним из трех увиденных им Хе-111... Боясь упустить противника, он сделал резкий маневр и оторвался от ведомых...

Как только дистанция достигла метров пятьсот, от самолета противника вытянулись светящиеся трассы, и в тот же миг Птухин почувствовал дробный стук по левой плоскости. У противника были пулеметы более крупного калибра, и он мог себе позволить стрелять с такой дальности.

Одновременно со стрельбой бомбардировщик вошел в правый разворот с набором высоты. С большой угловой скоростью он мелькнул перед капотом самолета Птухина. Атака была сорвана...

Имея преимущество в скорости, можно было сделать левый ранверсман вслед за противником и оказаться в хвосте. Но в верхней точке почти всем планом самолет зависнет на малой скорости. Конечно, стрелок не упустит такого момента. Мгновенная оценка обстановки, и Птухин энергично ввел машину в левый вираж, зная, что сейчас он встретится с противником в лоб. Видимо, предупрежденный стрелком о маневре истребителя, фашистский пилот переложил из правого виража в левый. Закончив разворот, Птухин увидел, что они находятся в диаметрально противоположных точках виража. Имея почти одинаковые скорости, противники крутили уже третий вираж. Перегрузка была на пределе. С трудом удерживая поднятую голову, Птухин видел тщетные попытки стрелка переложить турель с правого борта на левый. Из-за большой перегрузки, это оказалось ему не под силу. Фашист мог стрелять только во внешнюю сторону виража. Обессилев, стрелок сидел вдавленный в сиденье. "А ведь он теперь безоружен с внутренней стороны виража", — мелькнула мысль у Евгения Саввича. Увеличив крен больше 90 градусов, Птухин с потерей высоты срезал окружность и на выходе в набор стал приближаться к противнику. Когда, как показалось, стали видны заклепки на обшивке, он с каким-то особым усилием нажал на гашетку. Почудилось, что тонкие блестящие шпаги вонзились в ненавистное бледно-голубое тело чудовища. Проскакивая под противником, Птухин уже не сомневался, что фашисту нанесен смертельный удар. И верно, враг медленно, так происходит при повреждении управления, завалил левый крен с опусканием носа. Так же медленно вращаясь, он почти отвесно стал быстро удаляться от Птухина. Затем в том месте, где точка самолета коснулась земли, беззвучно выросло большое огненно-черное облако»{8}.

В результате, несмотря на запреты летать, генерал Хосе лично и в группе сбил несколько самолетов противника. Вместе с победами появились авторитет и уважение среди советских летчиков, воевавших в Испании. Вспоминает Герой Советского Союза генерал-майор Б.А. Смирнов: «Евгения Саввича я раньше не знал, увидел его здесь, в Испании, впервые. Смелый летчик, большого масштаба командир, а главной чертой его характера была принципиальная справедливость ко всем без исключения. У него не было ни любимчиков, ни пасынков. Он знал цену боевым летчикам и никогда не спешил с выводом. С ним было легко воевать и всегда хотелось выполнить любое задание, которое он ставил»{9}.

В июле 1937 года, во время бомбардировки самолетами мятежников, базировавшихся на аэродроме Алькалы, республиканских ночных истребителей, комбриг Птухин получил контузию и был ранен. Небольшой осколок бомбы глубоко вошел в мякоть бедра. Но Евгений Саввич отказался от госпитализации. Отлежавшись несколько дней в своем номере в отеле «Гайлорд», он вернулся в строй и, приволакивая раненую ногу, приступил к дальнейшему руководству боевыми вылетами.

В конце июля 1937 года комбриг Птухин становится главным советником командующего республиканской авиацией на Мадридском, Арагонском и Теруэльском фронтах. Испанское правительство присвоило Хосе звание генерала Военно-воздушных сил. Под его руководством был осуществлен целый ряд успешных операций. Вот что вспоминает об одной из них Б.А. Смирнов: «Товарищ Птухин вызывает на главный аэродром всех командиров истребительной авиации. Срочно!

Евгений Савич подробно рассказывает об обстановке на фронте, о соотношении авиационных сил, которое складывается явно не в пользу республиканцев. Собственно говоря, все это мы хорошо знаем. Видимо чувствуя это, Птухин неожиданно прерывает плавное течение своей речи и тяжело опускает кулак на расстеленную на столе карту.

— Вот! Вот что нужно сделать — произвести налет на их аэродром Гарапинильос. На этом аэродроме, по предварительным данным, сосредоточенно более шестидесяти вражеских самолетов. Мы не можем ждать, когда они поднимутся и ударят по нашим республиканским базам. Не имеем права ждать!

"Правильно! Но почему же пригласили на совещание одних истребителей? — думаю я. — Почему здесь нет ни одного командира бомбардировочной эскадрильи? Ведь речь-то, видимо, пойдет о том, чтоб осуществить удар по вражескому аэродрому?"

— Во время последних боев над Сарагосой и в районе ее, — продолжает Птухин, словно угадав мою мысль, — наша бомбардировочная авиация встречала большие группы истребителей противника и сплошную завесу зенитного огня. Естественно, что мы имели в этих полетах потери. Как избежать их при налете на Гарапинильос? Мы подумали, посоветовались и решили: во избежание излишних потерь провести налет на Гарапинильос без участия бомбардировщиков. Силами одних истребителей»{ 10}.

Выслушав мнение всех присутствующих, Е.С. Птухин принял решение: возложить выполнение основной задачи на эскадрилью Анатолия Серова. Эскадрильи Смирнова, Гусева, Плещенко и Деводченко блокируют вражеский аэродром со всех сторон. Командование всей объединенной авиагруппой было возложено на И. Еременко.

15 октября 1937 года, воспользовавшись внезапным нападением, советские летчики нанесли сокрушительный удар по вражескому аэродрому. Вспоминает Б. Смирнов: «Через несколько дней пленные летчики показали: "На аэродроме Гарапинильос уничтожено сорок самолетов. Большая часть оставшихся выведена из строя и требует длительного ремонта". В бессильной ярости фашистское командование обрушилось на охрану и зенитчиков, которые разбежались во время штурмовых действий республиканских самолетов. На следующий день после налета двадцать солдат были выстроены вдоль линии сгоревших самолетов и расстреляны на месте»{11}. Официально националисты признали потерю 12 самолетов: 3 Ju-52, 3 Не-46 и 6 «фиатов».

За эту спланированную и успешно проведенную операцию, 22 декабря 1937 года, комбриг Е.С. Птухин был награжден орденом Ленина. Нарком обороны Ворошилов прислал шифровку, в которой восторженно написал: «Наша авиация, как всегда, на высоте! Нашим летчикам "ура»!"».

В декабре 1937 года республиканские войска начинают операцию по ликвидации Теруэльского выступа. Главный военный советник командования республиканской армии Г.М. Штерн проинформировал Птухина о задачах авиации в этой операции. Они были слишком велики для малочисленной авиации. К тому же необычайно сильные морозы и снегопады прибавили лишние заботы. Но несмотря на все трудности, авиация начинает действовать. Проводится воздушная разведка, данные которой оперативно докладываются республиканскому командованию. Наносятся бомбардировочные удары по обороне фашистов. Истребители с успехом штурмуют фашистские аэродромы.

Над Теруэлем разыгрываются воздушные бои, каких не бывало в небе Испании. В них принимает участие большое количество самолетов с обеих сторон. Воздушные схватки происходят на всех эшелонах высоты.

22 декабря 1937 года в небе над Теруэлем сошлись до полутора сотен самолетов. Фашисты оказывали яростное сопротивление и не желали уступать. Как оказалось, причиной этого было прибытие на смену частей, разгромленных в ходе штурмовки Гарапинильоса, летчиков высшей школы воздушного боя итальянских ВВС. Им была поставлена задача отомстить за посрамленную честь. Но это им не удалось, бой закончился при соотношении сбитых самолетов пять к семи в пользу республиканцев.

Именно на земле Испании раскрылся в полной мере военный талант Е.С. Птухина. Служивший под его началом А.Ф. Семенов, будущий Герой Советского Союза и генерал-лейтенант авиации, вспоминает: «Евгений Саввич Птухин обладал незаурядным талантом авиационного начальника. Он по-своему, как мы говорим теперь, по-птухински, разрабатывал, подготавливал и успешно осуществлял довольно значительные в тогдашних масштабах воздушные операции. Боевые задачи решались при тесном взаимодействии различных родов авиации, часто с наращиванием силы ударов, особенно в ходе борьбы с самолетами противника. Последние эффективно уничтожались не только в воздухе, но и на аэродромах»{12}.

В январе 1938 года комбриг Е.С. Птухин был отозван в Советский Союз. В отчете, написанном на имя руководства вооруженных сил, Евгений Саввич проанализировал применение авиации в боевых условиях. Он доказывал необходимость установки на истребителях пушечного вооружения, как эффективного средства борьбы с самолетами противника. Настаивал на бронировании кабин пилотов и приводил данные о количестве пострадавших по этой причине летчиков. Птухин считал, что на самолетах обязательно должна присутствовать радиосвязь, подкрепляя это примерами, когда приказами с земли можно было существенно повлиять на исход воздушного боя. В конце отчета он поставил вопрос о необходимости перехода звена от трех самолетов к четырем, разбитым на две пары. Данная структура хорошо зарекомендовала себя в воздушных боях в небе Испании.

22 февраля 1938 года Е.С. Птухину было присвоено внеочередное воинское звание «комкор», и он был награжден юбилейной медалью «XX лет РККА».

7  марта 1938 года в Кремле, в торжественной обстановке, М.И. Калинин вручил комкору Птухину сразу два ордена — Ленина и Красного Знамени, которых он был удостоен за бои в Испании.

8 апреле 1938 года Евгений Саввич был назначен командующим Военно-воздушными силами Ленинградского военного округа. На первомайском параде на своем краснокрылом И-16 он летел во главе воздушной армады.

Много сил и времени отдавал комкор работе по боевой подготовке летных частей. Часто выезжал на аэродромы, где встречался с летчиками и специалистами. Рассказывал о приобретенном боевом опыте в небе Испании. На своем красном И-16 показывал молодым пилотам, как необходимо летать и выполнять сложнейшие фигуры пилотажа, чтобы не быть сбитым в первом же бою. Сам лично отрабатывал с летчиками управление воздушным боем в различных условиях и группами разного состава.

В августе 1938 года комкор Е.В. Птухин был вызван в Москву для прохождения обучения на курсах усовершенствования командного и начальствующего состава при Академии Генерального штаба РККА. 23 февраля 1939 года весь курс слушателей был приведен к торжественной присяге, после чего был зачитан приказ о назначении на должности. Комкор Птухин оставался на своем прежнем месте службы. К началу 1939 года под его руководством находилось 7 авиационных бригад, насчитывавших свыше 1 тысячи самолетов различных типов, базировавшихся на 12 аэродромах. Все это огромное хозяйство требовало постоянного внимания.

Остановка на границе с Финляндией оставалась сложной. По договору с прибалтийскими странами на их территории началось строительство советских военных баз. Ответственность за оборонные мероприятия в Эстонии была возложена на руководство Ленинградского военного округа. Рассказывает писатель М.П. Сухачев: «Мерецков вместе с Птухиным объехали всю Эстонию, намечая районы строительства укреплений и аэродромов. Результаты рекогносцировки они докладывали Сталину на даче. Птухин и раньше несколько раз встречался со Сталиным на приемах после воздушных парадов, но общаться так близко, за одним обеденным столом еще не приходилось. Порядка доклада никакого не было. Внешне это было похоже на беседу, где, естественно, больше задавал вопросы Сталин. И когда раздался вопрос: "А как товарищ Птухин мыслит использовать авиацию с аэродромов Эстонии в случае конфликта на финской границе?" — Птухин от неожиданности растерялся. Он выждал время и, чтобы скрыть волнение, стал медленно излагать свой план. Сталин слушал не перебивая. Будучи тонким психологом, он, видимо, изучал логику мышления командующего, о котором уже много слышал и знал.

— Товарищ Птухин, вы должны хорошо себе представить всю полноту ответственности, если хоть одна бомба упадет на Ленинград.

Эти слова были убедительнее любого приказа»{13}.

30 ноября 1939 года началась советско-финляндская война. Комкору Е.С. Птухину поручается руководство фронтовой авиацией. Под его командованием находятся 15-я, 71-я (впоследствии 18-я) и 55-я скоростные бомбардировочные авиабригады, а также 35-й и 55-й скоростные бомбардировочные авиаполки. Перед ними ставилась задача наносить бомбовые удары по скоплениям живой силы, укреплениям и коммуникациям противника с целью способствовать продвижению частей Красной Армии на Карельском перешейке. Однако, натолкнувшись на упорное сопротивление финских частей и заранее подготовленную полосу обороны — «линию Маннергейма», советские части были вынуждены перейти к обороне.

Рассказывает писатель М.П. Сухачев: «В середине декабря поздно вечером, когда член Военного совета ВВС Агальцов перечитывал разведсводку, зазвонил кремлевский телефон.

— Вы знаете остров Даго?

— Да, товарищ Сталин.

— Там надо построить аэродром для эскадрильи И-16, и как можно быстрее.

— Но там сплошные леса.

— Вы что, не знаете, как среди лесов города вырастают?

— Ясно, товарищ Сталин.

В трубке раздался щелчок, все смолкло. Агальцов перевел дух и немедленно стал звонить Птухину.

— Хосе, — они по привычке иногда еще называли друг друга испанскими именами, — твоя задача такова: нужно срочно построить аэродром на Даго. Сейчас я звоню Мерецкову, попрошу помочь всем, что потребуется. Сообщай мне каждый день, как идут дела.

На следующий день почти следом за Птухиным Агальцову позвонил Сталин и был приятно удивлен тем, что уже два батальона приступили к работе.

— Кто ответствен за работу?

— Птухин, товарищ Сталин, — с готовностью ответил Агальцов.

К Новому году на укатанный аэродром сел полк И-16. Агальцов немедленно доложил Сталину.

— Как полк? — удивился Иосиф Виссарионович.

— Мы построили не на эскадрилью, а на полк.

— Это хорошо. Птухин молодец, — тихо и мягко сказал Сталин. И Агальцов по голосу понял, как он при этом скупо улыбнулся в усы. "Надо срочно передать разговор Птухину, — подумал Агальцов, — это для него значит больше, чем награда"»{14}.

В январе 1940 года для поддержки наступления войск Северо-Западного фронта при прорыве «линии Маннергейма» были созданы Военно-воздушные силы Северо-Западного фронта под командованием комкора Е.С. Птухина. В их состав были включены 27-я дальнебомбардировочная авиабригада, 29-я бомбардировочная авиабригада, 16-я скоростная бомбардировочная авиабригада, 85-й отдельный скоростной бомбардировочный авиаполк и 149-й отдельный истребительный авиаполк.

По состоянию на 10 февраля 1940 года фронтовая авиация под командованием комкора Птухина насчитывала 558 самолетов (351 бомбардировщик и 207 истребителей). Вся эта грозная сила использовалась в полном объеме. Интенсивность применения ВВС на Карельском перешейке была очень высокой: в отдельные дни февраля — марта 1940 года при прорыве главной оборонительной линии в течение дня иногда производилось до 2000— 2500 самолето-вылетов (с учетом авиации фронта, армий, ПВО и Краснознаменного Балтийского флота). Ночью эта цифра доходила до 300—400 вылетов{15}.

23 февраля 1940 года для выполнения особых задач под непосредственным командованием комкора Е.С. Птухина были сформированы Объединенные Военно-воздушные силы в составе 27-й дальнебомбардировочной авиабригады, 16-й скоростной бомбардировочной авиабригады, 85-го отдельного скоростного бомбардировочного авиаполка и 149-го отдельного истребительного авиаполка из состава ВВС Северо-Западного фронта, 7-го истребительного авиаполка из 59-й истребительной авиабригады ВВС 7-й армии, а также 1-го минно-торпедного авиаполка, 15-го разведывательного авиаполка и 13-го истребительного авиаполка из состава ВВС Краснознаменного Балтийского флота.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 марта 1940 года за умелое руководство действиями авиации, нанесшей большой урон противнику при прорыве укрепленной «линии Маннергейма», комкору Птухину Евгению Саввичу было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 244). Всего за храбрость и отвагу 68 летчиков ВВС Северо-Западного фронта, сражавшихся под руководством комкора Е.С. Птухина, были удостоены звания Героя Советского Союза.

С 14 по 17 апреля 1940 года в ЦК ВКП(б) при присутствии И.В. Сталина состоялось совещание начальствующего состава Красной Армии по сбору опыта боевых действий против Финляндии. 16 апреля на утреннем заседании с докладом о действии авиации Северо-Западного фронта выступил комкор Е.В. Птухин:

«Товарищи, в войне с белофиннами мы впервые применяли большую массу авиации и особенно широко использовали бомбардировочную авиацию по всем видам ее работы. 71% действий авиации Северо-Западного фронта — это работа с войсками, работа по уничтожению и разрушению УРов Карельского перешейка. Всего мы имеем 53 тыс. самолето-вылетов, из них 27 тыс. ложится на бомбардировщики, сделавших 19,5 тыс. самолето-вылетов по УРам и сбросивших 10,5 тыс. т бомб. Как видите, цифра колоссальная. Бомбы сбрасывали крупнокалиберные — 250—500 кг.

Что мы сделали ими, как помогли войскам? Имеются данные, что несколько железобетонных точек от прямых попаданий бомб крупного калибра были разрушены окончательно. Думаем весной, когда стает снег, тщательно обследовать укрепленный район и поглядеть эффективность работы бомбардировщиков.

ГОЛОС. Рядом попадали, только не в бетон.

ПТУХИН. Если бомба попадает рядом, тоже помогает. Нужно учитывать моральный эффект. Не каждая бомба может попасть точно в цель, но если бомба в 500 кг упадет рядом с ДОТом — это тоже действует морально и материально. Мы знаем случаи, когда бомба попадала рядом с ДОТом, а из ДОТа вытаскивали людей, у которых из носа и ушей кровь шла, а часть совершенно погибала. День и ночь находиться под бомбометанием тяжело, а у нас летало днем по 2,5 тыс. самолетов и ночью 300—400 самолетов. Днем движение на Карельском перешейке абсолютно прекращалось. Ночью двигались по лесам и тропам.

ГОЛОС. По железным дорогам.

ПТУХИН. Насчет железных дорог я поговорю особо. Я считаю, что авиация провела колоссальную работу по разрушению УРа, но большим недочетом является то, что мы разбрасывали свою авиацию, не сосредотачивали ее действия на главных участках. Каждый командующий хотел сразу разрушить укрепленный район, а это невозможно. Авиация тогда эффективна, когда она метр за метром кладет бомбы по определенной системе, по определенному расчету, по определенному методу работы.

Укрепленный район состоит не только из железобетонных точек. Он состоит из траншей, из проволочных заграждений, и все это должна уничтожать авиация.

Укрепленные районы может потрясти только техника, а техникой мы богаты. Надо только работать по определенной системе, согласовывать действия различных родов войск и не разбрасываться.

Бомбили мы на 300—400 м от переднего края. Вначале не могли бомбить, боялись и не умели.

Особенно трудно потому, что войска не обозначают себя. Говорили мы много об этом, но систему показа войск так и не выработали.

ГОЛОС. Бомбили очень плохо. На станции Антреа попала одна бомба в полотно железной дороги, в депо ничего не попало, и весь город цел.

ПТУХИН. Неплохое у нас было взаимодействие с 7-й армией. В момент прорыва авиация с артиллерией перебросили свой огонь по тылам. Бомбардировщики действовали по районам предполагаемого сосредоточения резервов противника. Это способствовало тому, что наши войска при развитии прорыва не имели сильных контратак.

Действия по железным дорогам. Это очень большой вопрос. Мы впервые бомбили железнодорожные узлы крупными силами.

Станция Коувола — большой ж.д. узел, большая станция. После бомбометания работала как перегон. Станции был нанесен большой ущерб, но во время перерыва в бомбометании финны успевали кое-как восстанавливаться и станция все же работала. Нашу работу лимитировала погода, 2—3 дня работаешь, а потом 5 дней плохая погода.

ГОЛОС. В сумерки плохо работали.

ПТУХИН. По железнодорожным узлам нужно и можно бомбить, но для большего эффекта необходимо применять бомбы крупного калибра 500—1000 кг, это первое.

Второй вопрос, относительно бомб с замедлением, учитывая ленинградскую погоду, когда из 105 дней войны всего лишь 25 дней было летных, необходимо иметь бомбы со взрывателями замедленного действия на 2—3 суток.

Погода стоит хорошая — взлетают 2—3 бригады на ж.д. узел, производят бомбометание, а благодаря замедленным взрывателям станция выводится из строя на 2—3 дня.

Один из наиболее эффективных способов срыва ж.д. движения — это бомбометание по мостам. Но поражать мосты, как узкую цель с горизонтального полета, очень трудно. Есть случаи прямого попадания в мосты, но это требует больших материальных затрат. Мне кажется, что здесь можно применить два способа: первый — бомбометание с пикирования, для чего требуется специальный самолет — пикировщик, или второй — бомбометание с низкой высоты бомбами на парашютах калибра не меньше 250 кг. Только необходимо хорошо отработать взрыватели этих бомб, так как парашютное приспособление, методика и тактика бомбометания нами в округе отработаны.

Есть еще способ прекращения ж.д. движения на перегонах, но для этого нужен специальный тип самолета, имеющий возможность бомбить с низких высот.

СТАЛИН. Мосты можно разрушать?

ПТУХИН. Правильно. Разрушение перегона хорошо тем, что мы можем поймать двигающийся состав и сделать крушение.

СТАЛИН. На перегонах труднее ремонтировать?

ПТУХИН. Я считаю, что для прекращения железнодорожного движения надо применять все методы. Я не отказывался ни от одного метода и считаю, что ВВС Северо-Западного фронта добились определенных результатов в срыве движения по железным дорогам.

Мы добились хороших результатов в выводе из строя паровозов. У нас появилась мысль стрелять по паровозам истребителями из ШВАКов. Результат оказался хорошим. Так мы вывели из строя 86 паровозов, плюс к этому взорвали ряд вагонов с боеприпасами, много сожгли вагонов, терроризировали железнодорожников.

СТАЛИН. Объясните, как выводили паровозы из строя?

ПТУ ХИН. Паровоз действует под давлением пара в котле, снаряд, попадая в котел, пробивает трубы, получается взрыв и пар выходит, а раз нет пара, значит паровоз мертв.

СТАЛИН. На ходу делаете во время движения поездов?

ПТУХИН. Да. Поезд сразу останавливается. Нам бы еще дополнительные бачки к самолетам, чтобы увеличить радиус действия. У финнов слабый паровозный парк, а увеличивая радиус действия истребителей до 300 км, можно было бы еще больше парализовать железнодорожное движение.

В будущем необходимо испытать по паровозам реактивные снаряды.

ГОЛОС. Бачки выпускались, бачки были на складе и они до сих пор лежат неиспользованными. Это подвесные бензобаки, их изготовлено несколько тысяч.

ПТУХИН. Истребительная авиация работала как всегда хорошо. Мы ее испытывали везде, воздушных боев было немного, но истребительная авиация показала себя прекрасно.

СТАЛИН. Вы все-таки расскажите об этом. Перед окончанием войны, там появились новые самолеты?

ПТУХИН. Это английские самолеты Спитфайер. Они появились перед концом, и нам, к сожалению, не пришлось с ними встретиться и попробовать свои силы.

ГОЛОС. С какой скоростью они летают?

ПТУХИН. Скорость километров 500—570. Истребители много работали на поле боя, но это исключительно из-за слабой авиации противника. Нам нужно подумать о войсковом самолете, который действовал бы на поле боя с низкой высоты и в условиях плохой погоды. Ведь вы знаете, что поднять СБ в плохую погоду очень трудно. Эта машина может применяться на поле боя в исключительных случаях — она слишком велика и неманевренна. Необходим одномоторный двухместный самолет со скоростью 380—400 км, с бомбовой нагрузкой в 300—400 кг и радиусом действия 350—400 км.

Некоторые товарищи жалуются, что авиация противника бомбила. Надо сказать, что наши войска не знают, что такое бомбометание по войскам. Вы не видели авиации, которая была в Испании. А здесь от бомбометания одного самолета паника во всем корпусе. Что бы вы сказали, если бы вас бомбили так, как мы бомбили финнов. Наши командиры должны воспитывать себя и войска так, чтобы быть готовыми к отражению действий более сильного авиационного противника, чем финны.

Мы будем принимать все меры к тому, чтобы не допустить бомбардирования наших войск, но полной гарантии дать нельзя.

Одним из недостатков нашей авиации является большая уязвимость бомбардировочных самолетов, особенно ДБ. Плоскость имеет 14 бензобаков и при стрельбе противника специальными пулями машина быстро загорается.

Машина должна быть более живучей. Конструкторам следует подумать над этим вопросом.

Следующий вопрос о вооружении.

Вооружение на бомбардировочных самолетах имеет много мертвых конусов. У штурмана на СБ два пулемета, а стрелять по самолетам противника ему не приходится, так как встречных атак, благодаря большим скоростям, почти не производится, так получается, что в бою, происходящем главным образом в задней полусфере, штурман не участвует, и вся тяжесть боя ложится на стрелка, у которого вооружение слабее и большой мертвый конус.

Необходимо штурману дать возможность иметь круговой обстрел и усилить вооружение стрелков.

У нас сейчас как будто бы делают новую машину, я говорил с одним конструктором, который мне сказал, что у стрелка не будет кругового обстрела, а только лишь по 90° в обе стороны. Считаю это неправильным. Такой конструкцией мы сами создаем мертвые конуса.

СТАЛИН. Какой такой конструктор?

ПТУХИН. Мне сказал Венедиктов.

СТАЛИН. Много чего Вам конструктор расскажет. Вы бы у Смушкевича спросили. Это фантазия конструктора.

ПТУХИН. Вооружение, стоящее на самолетах, показало себя неплохо. Надо только применять больше пушек на бомбардировщиках. Бомбы действовали хорошо, но мне кажется, что корпус бомб должен быть более мощным.

Следующий вопрос. Надо учить летный состав летать вслепую, в трудных метеоусловиях, но для этого следует специально оборудовать самолет. Мне кажется, что в полку следует иметь одну эскадрилью, которую необходимо обучать слепым полетам.

ГОЛОС. Как автоматика работала?

ПТУХИН. Очень хорошо. Наш летно-технический состав научился летать и работать в трудных условиях зимы при низких температурах и не только летать, но и пользоваться техникой.

Следующий вопрос о распределении авиации.

Считаю, что авиацию следует иметь в армии — армейскую, а основную массу бомбардировочной авиации — фронтовую. Решать, куда бросать авиацию, должен высший начальник.

СТАЛИН. По заявкам?

ПТУХИН. По заявкам нельзя, тогда пропадешь, ибо там пулеметы, там еще что-нибудь. Авиация эффективна тогда, когда она действует массово и сосредоточенно, а правильно оценить обстановку может командующий армией и фронтом, кому она и должна подчиняться.

Надо больше действовать по глубоким тылам противника — это большое дело. Посмотрите на Выборг — от него ничего не осталось. Город полностью разрушен.

Подготовка территории к войне.

Надо сказать что в начале 1938 г. в Ленинградском военном округе было 99 СБ, 130 истребителей, из 99 СБ могли летать 45 экипажей, а из 130 истребителей летали, т.е. могли выйти в бой, 50 экипажей. Вступили мы в войну с 1500 самолетами полностью подготовленными и во время войны подготовили еще два полка СБ. Это подготовка частей. Подготовка же территории для такой массы самолетов отстала. В 1938 г. у нас по округу было 12 аэродромов для скоростных самолетов, в 1939 г. мы имели 71 с лишним готовых аэродромов, но и этого количества оказалось недостаточно, так как на некоторых оперативных направлениях аэродромная сеть полностью отсутствовала (ухтинское направление).

В 1938 г. нельзя было летать в Мурманске, потому что в Мурманске и Петрозаводске не было ни одного аэродрома, а в 1939 г. мы построили там 10 аэродромов. Могли бы сделать больше, если бы имели больше аэродромно-строительных батальонов.

Относительно запаса бомб и горючего. В 1935 г. в округе было 8 тыс. т, а в 1939 г. довели мы это количество до 16,5 тыс. т бомб. В 1938 г. емкость для горючего была на 7 тыс. т и масла на 4 тыс. т, а в 1939 г. довели емкость горючего до более 9 тыс. т, за военное же время увеличили еще на 3411 т. Но опять-таки этих запасов оказалось недостаточно для действующего количества самолетов.

Одной из причин такого недостатка является то, что командующие ВВС не знали плана войны и количества развертываемых частей в том или ином направлении.

Считаю необходимым немедленно заняться вопросами подготовки территории к войне с учетом сил, развертываемых в том или ином направлении, и соответственно этому строить аэродромы и создавать запасы не менее, чем на три месяца»{16}.

Постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 4 июня 1940 года в Красной Армии были введены новые воинские звания. Евгению Саввичу Птухину было присвоено воинское звание «генерал-лейтенант авиации». Месяцем ранее, 6 мая 1941 года, он был назначен командующим ВВС Киевского особого военного округа. В его подчинении находилось 11 авиадивизий, в которых насчитывалось 39 авиаполков (17 истребительных, 15 бомбардировочных, 5 штурмовых и 2 разведывательных), имевших в своем составе более двух тысяч самолетов.

Здесь, на новом месте службы, судьба вновь свела его со старым знакомым — «задиристым кавалеристом» Георгием Константиновичем Жуковым. Он уже был Героем Советского Союза, генералом армии и командующим Киевским особым военным округом. Началась совместная работа по укреплению обороноспособности и повышению боеготовности войск округа. Результатом этого стала подписанная генералом армии Жуковым и членом Военного совета корпусным комиссаром Вашугиным 26 ноября 1940 года аттестация Птухина: «...старый, опытный командир, участник гражданской войны, войны с белофиннами, за образцовые действия против белофиннов присвоено звание Героя Советского Союза. Специальная подготовка как командующего ВВС КОВО хорошая. Организовать и провести операцию ВВС, как это показано на деле, может неплохо. Проявляет много забот над вопросами подготовки театра военных действий в авиационном отношении. Волевой, дисциплинированный и требовательный командующий... Должности командующего ВВС КОВО соответствует»{17}.

В январе 1941 года Георгий Константинович Жуков возглавил Генеральный штаб. В его обязанности как одного из заместителей наркома обороны входит контроль за Управлением связи, Управлением снабжением горючим, Главным управлением ПВО, Академией Генерального штаба и Академией имени М.В. Фрунзе. Жуков знал и ценил деловые качества Птухина по совместной службе. В своих мемуарах о времени командования Киевским особым военным округом он пишет: «Хочется сказать доброе слово и о начальнике военно-воздушных сил округа генерале Е.С. Птухине, который был блестящим летчиком и командиром, преданным сыном нашей партии и отзывчивым товарищем{18}... За короткий срок пребывания на посту командующего я успел высоко оценить трудолюбие и творческое отношение к делу начальствующего состава округа, особенно И.Х. Баграмяна, Е.С. Птухина, Н.Д. Яковлева, командующих армиями и командиров соединений. Я глубоко верил в этих людей и чувствовал, что в час боевых испытаний на них вполне можно будет положиться. Дальнейшие события показали, что я в них не ошибся»{19}.

Новое назначение Г.К. Жукова сыграло определенную роль в дальнейшей судьбе генерала Птухина. Георгий Константинович предложил именно его кандидатуру на пост руководителя противовоздушной обороны Красной Армии. Никаких предварительных бесед с кандидатом не было. Поэтому сообщение о вызове в Москву к Сталину для утверждения и последующего назначения на новую должность застало Евгения Саввича врасплох. Он пытался даже приостановить ход событий:

«—Я бы не хотел...

Жуков понял его смятение и по-доброму улыбнулся.

— Для профсоюза это убедительно. А вы думаете, я хотел стать начальником Генерального штаба? Не вздумайте Сталину привести такой довод. Для него нужны веские аргументы, а у Вас их, мне думается, нет»{20}.

28 января 1941 года был подписан приказ наркома обороны, и 14 февраля генерал-лейтенант Е.С. Птухин вступил в должность начальника Главного управления Противовоздушной обороны Красной Армии.

С присущей ему энергией берется Евгений Саввич за новое дело. По его инициативе было принято решение подчинить в оперативном отношении соединения и части истребительной авиации, выделенные для обороны объектов на территории ряда зон ПВО, помощникам командующих войсками военных округов по противовоздушной обороне. Это решение было претворено в жизнь в апреле 1941 года. Но генерал-лейтенанта Птухина уже не было во главе ПВО Красной Армии. Должность руководителя ПВО Красной Армии тяготила его, и он настойчиво просил начальника Генерального штаба и наркома обороны о возвращении в более привычные Военно-воздушные силы. Наконец его просьба была удовлетворена. 21 марта 1941 года генерал-лейтенант Е.В. Птухин сдал дела генерал-полковнику Г.М. Штерну, а сам был вновь назначен командующим ВВС Киевского особого военного округа.

Вернувшись к прежнему месту службы, генерал-лейтенант Птухин продолжает работу по улучшению боеготовности летных частей. Несмотря на принимаемые меры, проблем в данном направлении хватало. В округе насчитывалось 9 вновь сформированных авиаполков. Основной штат этих частей был заполнен в основном молодыми летчиками, недавно закончившими летные училища или имевших небольшое количество летных часов. Многие авиасоединения находились в стадии перевооружения новой техникой. Летчиками она осваивалась медленно, из-за чего страдала боевая подготовка. В довершение ко всему, весной 1941 года в округе началась реконструкция авиабаз. Из-за ремонта многие из действующих аэродромов были ограниченно годны. Отсутствие запасных аэродромов привело к большой скученности самолетов округа.

Вспоминает маршал авиации Н.С. Скрипко: «Аэродромная сеть округа состояла в основном из грунтовых аэродромов, без твердого покрытия, которые после дождей выходили из строя. Не хватало запасных аэродромов. Это снижало боевую готовность частей, и весной 1941 года строительные организации приступили к массовой реконструкции основных аэродромов. Конечно, ни одного из них они не достроили, наоборот, привели в ограниченно пригодное к полетам состояние. Таким образом, авиаполки округа базировались скученно, преимущественно на лагерных аэродромах, не имея зенитного прикрытия.

Помнится, еще в мою бытность в Киевском особом военном округе, генерал Е.С. Птухин требовал устройства на каждом аэродроме укрытий для самолетов. Средств и материалов на это не отпускалось, предлагалось строить их хозяйственным способом, кустарно, поэтому укрытия для авиационной техники делались медленно.

Выполняя приказ наркома обороны от 19 июня 1941 года о рассредоточении самолетов и их маскировке, части ВВС округа ограничились тем, что поэскадрильно расставили машины на границах стационарных и лагерных аэродромов. Как мне рассказывали командиры частей, командующий ВВС округа генерал Е.С. Птухин лично совершил облет оперативных аэродромов, проверяя их маскировку и боевую готовность...Усилия, предпринимавшиеся генералом Е.С. Птухиным по маскировке авиационной техники и строительству укрытий для самолетов, давали свои результаты. Мне довелось видеть трофейную схему, составленную штабом 4-го германского воздушного флота по состоянию на 1 мая 1941 года. Противник считал, что ВВС Киевского особого военного округа истребителей имеют в три раза меньше, чем было на самом деле»{21}.

А враг тем временем не дремал. Немецкие самолеты неоднократно вторгались в воздушное пространство округа и вели разведку. Вспоминает Маршал СССР, дважды Герой Советского Союза И.Х. Баграмян: «Командующий военно-воздушными силами генерал Е.С. Птухин обратил внимание членов Военного совета на участившиеся нарушения нашей границы фашистскими самолетами.

— Сбивать их надо! — Он рубанул воздух рукой. — Я хорошо помню фашистов по боям в Испании. Это такие наглецы, что будут плевать в физиономию, пока не схватишь их за горло.

— К сожалению, мы еще не имеем разрешения хватать их за горло, — спокойно и сухо сказал Кирпонос. — Найдите способ без стрельбы помешать им вести разведку над нашей территорией. — Командующий округом оглядел присутствующих. — Ясно одно: обстановка очень тревожная»{22}.

По состоянию на 22 июня 1941 года Военно-воздушные силы Киевского особого военного округа насчитывали 2061 самолет: 466 бомбардировщиков (из них 74 пикирующих бомбардировщика Пе-2), 1343 истребителя (из них 189 МиГ-3), 247 разведчиков (из них 99 ближних бомбардировщиков Су-2) и 5 штурмовиков Ил-2. В округе имелось 2359 летчиков и 1308 летчиков-наблюдателей.

Ко всем вышеперечисленным проблемам, снижавшим боеготовность ВВС округа, добавилась еще одна, которая оказалась одной из самых трагических. 19 июня из Москвы поступила телеграмма Г.К. Жукова о том, что народный комиссар обороны приказал создать фронтовое управление и к 22 июня перебросить его из Киева в Тернополь. В свете этого указания туда же был переведен командный пункт ВВС округа. В результате в первые дни войны было нарушено управление действиями авиачастей, т.к. узел связи штаба ВВС в Киеве имел связь со всеми аэродромами округа, тогда как КП в Терногюле ею не был обеспечен.

Вспоминает маршал авиации Н.С. Скрипко: «Птухин энергично стремился перестроить работу по-фронтовому, привести авиачасти и соединения в боевую готовность. Однако не знал Евгений Саввич того, что в эти дни решался вопрос о нем как о командующем и что 20 июня 1941 года приказом Главного Военного совета он будет снят с должности за аварийность. Так и не получив этого приказа, генерал Е.С. Птухин встретил на посту командующего ВВС Киевского особого военного округа испытания первых дней войны и 24 июня 1941 года был вторично освобожден от служебных обязанностей с еще более грозной формулировкой.

Вечером 20 июня 1941 года первый эшелон с полевым управлением округа двинулся специальным поездом на новый командный пункт, расположенный в Тернополе, а утром 21 июня на КП выехала на автомашинах основная группа штаба округа. В одной колонне с ней следовало и управление командующего ВВС.

В Киеве был оставлен запасной командный пункт ВВС округа (фронта), возглавляемый заместителем начальника штаба ВВС по организационным вопросам генерал-майором авиации Мальцевым. При нем находилась небольшая группа представителей различных отделов и служб, включая шифровальщиков. События потребовали уже на следующий день вовлечь всю группу в активную оперативную работу, хотя она и не предназначалась для этой цели.

Дело в том, что узел связи штаба ВВС в Киеве имел связь со всеми аэродромами округа (фронта), тогда как КП в Тернополе ею не был обеспечен.

На рассвете 22 июня 1941 года, когда колонна штабных автомашин втягивалась в Броды (65 километров северо-восточнее Терно-поля), вражеская авиация нанесла удар по нашим аэродромам...

Война застала авиаполки округа в приграничной аэродромной зоне, куда их вывели в ходе оперативного учения, проводимого генералом Е.С. Птухиным. Однако части не были приведены в состояние боевой готовности. Штабы смешанных авиадивизий, то есть армейской авиации, находились в местах своей постоянной дислокации...

Е.С. Птухин вместе со своим заместителем по боевой подготовке СВ. Слюсаревым к 14 часам 22 июня 1941 года прибыли на КП в Тернополь... Прямая проволочная связь была только с 14-й, 16-й и 17-й авиадивизиями. Со всеми остальными частями и соединениями контакты поддерживались через Киевский узел связи.

Находившаяся там группа генерала Мальцева собирала данные об обстановке во всех полках и передавала их на КП ВВС фронта в Тернополь, по этому же каналу из Тернополя передавались распоряжения в дивизии. Однако из-за недостатка шифровальщиков в Киеве скопилось большое количество срочных нерасшифрованных кодограмм, шифрограмм — все это заметно усложнило управление.

В первый день войны потери ВВС Юго-Западного фронта составили 192 боевых самолета, с учетом учебных — 301 самолет. Из общего числа наших потерь на земле было уничтожено и повреждено 95 боевых самолетов, 109 учебно-тренировочных»{23}.

Отсутствие указаний со стороны командования ВВС округа привело к тому, что после первого удара большинство авиаполков не сменило место дислокации и было уничтожено в последующих налетах.

Вспоминает Маршал СССР, дважды Герой Советского Союза И.Х. Баграмян: «Командующий ВВС фронта и его штаб тем временем стремились наладить управление авиачастями. Это было нелегко. Внезапными ударами с воздуха враг в первые же часы нападения причинил чувствительный урон нашему самолетному парку, нарушил связь командования с аэродромами. Командиры авиационных дивизий действовали на свой страх и риск... Только к вечеру генералу Птухину в крайне трудных условиях удалось восстановить управление авиационными частями и перейти к организованным действиям. Стало известно, что за день наши летчики сбили 46 фашистских самолетов. Но и наших немало погибло в неравных воздушных схватках»{24}.

24 июня 1941 года генерал-лейтенант Е.С. Птухин был отстранен от руководства ВВС Юго-Западного фронта и арестован. Вместе с обвинениями в халатности и бездеятельности, повлекшими уничтожение авиации в первые дни войны, генерал-лейтенант Птухин обвинялся в «участии в военной заговорщической организации, по заданиям которой они проводили вражескую работу, направленную на поражение Республиканской Испании, снижение боевой подготовки ВВС Красной Армии и увеличение аварийности в ВВС РККА».

29 января 1942 года Л.П. Берия направил Сталину список 46 арестованных, «числящихся за НКВД СССР». В нем находились 17 генералов и некоторые крупные работники обороной промышленности, арестованные в мае — июне 1941 года. Все они обвинялись во вредительстве и заговоре. Против фамилии генерал-лейтенанта авиации Е.С. Птухина указывалось: «1900 года рождения, бывший член ВКП/б/ с 1918 года, из крестьян. До ареста — командующий ВВС КОВО, генерал-лейтенант авиации. Арестован 24/VI.1941 года.

Уличается показаниями Смушкевича, Чернобровкина, Юсупова, Иванова и очной ставкой с ними, как участник антисоветского военного заговора. Дал показания, что с 1935 года являлся участником антисоветского военного заговора, куда был завербован Уборевичем, но от данных показаний отказался, признав, что преступно руководил вверенными ему войсками»{25}. Вождь народов наложил лаконичную резолюцию: «Расстрелять всех поименованных в списке. И. Сталин».

13 февраля 1942 года постановлением Особого совещания НКВД СССР генерал-лейтенант Е.С. Птухин был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. 23 февраля 1942 года приговор в отношении его был приведен в исполнение. Ввиду того, что последнее время генерал-лейтенант Птухин содержался в Саратовской тюрьме, можно предположить, что казнь была совершена там же. Точное место захоронения неизвестно.

В 50-е годы XX века вдова Героя установила в Москве на Новодевичьем кладбище памятный знак, обозначив символическую могилу Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Е.С. Птухина.

6 октября 1954 года постановлением Военной коллегии Верховного Суда СССР Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Е.С. Птухин был реабилитирован за отсутствием в его действиях состава преступления.

Евгений Саввич Птухин прожил короткую, но яркую жизнь. Вся она была посвящена беззаветному служению Родине, защите ее рубежей и укреплению обороноспособности. Незаурядные способности быстро выдвинули его в число передовых авиационных командиров страны. Везде, куда бы ни был направлен, Евгений Саввич показывал себя умелым организатором и воспитателем личного состава, настоящим знатоком военного дела. Знание специфики авиации позволяло ему активно воздействовать на летчиков, техников, механиков и других авиационных специалистов. Е.С. Птухин прошел 3 войны: Гражданскую, бои в Испании и Финскую. Он многое мог бы сделать для Родины в тяжелые годы Великой Отечественной. Но судьба распорядилась по-иному...

Награжден: присвоено звание Героя Советского Союза (1940 г.) с вручением медали «Золотая Звезда» за № 244, 2 ордена Ленина (1937, 1940), орден Красного Знамени (1938), орден Красной Звезды (1936), медаль «XX лет РККА» (1938).

***

{1} Сухачев М.П. Небо для смелых. М.: Молодая гвардия, 1979. С. 100. {2} Красовский С.А. Жизнь в авиации. М: Воениздат, 1968. С. 63.

{3} Там же. С. 108.

{4} Прачик И.А. Фронтовое небо. М.: Воениздат, 1984. С. 6—7.

{5} Там же. С. 8—10.

{6} Шингарев С.И. «Чатос» идут в атаку. М.: Московский рабочий, 1986. С. 73.

{7} Ачександровская С.М. Генерал Хосе. Сборник «Мы — интернационалисты». М.. 1975. С. 200—201.

{8} Сухачев М.П. Небо для смелых. М.: Молодая гвардия. 1979. С. 166— 168.

{9} Смирнов Б. А. Небо моей молодости. М.: Воениздат, 1990. С. 94.

{10} Там же. С. 128.

{11} Там же. С. 132.

{12} Семенов А. Ф. На взлете. М.: Воениздат, 1969. С. 13.

{13} Сухачев М.П. Небо для смелых. М.: Молодая гвардия, 1979. С. 211.

{14} Там же. С. 213—214.

{15} Петров П.В., Степаков В.Н. Советско-финляндская война 1939— 1940. СПб.: ООО «Издательство «Полигон», 2003. Т. 1. С. 477-^78.

{16} http: //www.around.spb.ru/finnish/comcom/comcom_5.php (Текст впервые был опубликован в книге: «Зимняя война 1939—1940». Книга вторая. «И.В. Сталин и финская кампания»).

{17} Скрипко И.С По целям ближним и дальним. М.: Воениздат, 1981. С. 118.

{18} Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М.: АПН, 1985. С. 225.

{19} Там же. С. 244.

{20} Сухачев М.П. Небо для смелых. М.: Молодая гвардия, 1979. С. 240.

{21} Скрипко Н.С По целям ближним и дальним. М.: Воениздат, 1981. С. 117—118.

{22} Баграмян И.Х. Так начиналась война. М: Воениздат, 1971. С. 68.

{23} Скрипко Н.С. По целям ближним и дальним. М.: Воениздат, 1981. С. 120—130.

{24} Баграмян И.Х. Так начиналась война. М.: Воениздат, 1971. С. 110.

{25} Архив Президента РФ. Ф. 3. Оп. 24. Д. 378. Л. 196.

 

Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации

ПУМПУР ПЕТР ИВАНОВИЧ

25.04.1900-23.03.1942

Петр (Петерис) Иванович (Ионович) Пумпур родился 25 апреля 1900 года в семье латышского крестьянина Платерской волости Рижского уезда Лифляндской губернии. Окончив церковно-приходскую школу, помогал отцу батрачить на зажиточных соседей. Обучался в ремесленном училище, где закончил два класса. Применяя полученные знания, работал учеником слесаря и помощником шофера.

В мае 1918 года Петр Пумпур добровольно вступает в ряды Красной Армии. Учитывая имевшийся опыт в слесарном и автоделе, его определили служить помощником шофера в 4-й истребительный авиаотряд в Москве. В октябре 1918 года перевели служить помощником шофера во 2-й Псковский истребительный авиаотряд в Самаре.

С ноября 1918 по июнь 1921 года Петр Пумпур служит авиамотористом в 4-м истребительном авиаотряде. В составе этого подразделения он участвует в Гражданской войне, воюя на Восточном, Юго-Восточном, Южном и Западном фронтах. В 1919 году коммунисты части приняли П.И. Пумпура в ряды РКП(б).

После окончания Гражданской войны Петр Пумпур решает остаться на военной службе. С июля по декабрь 1921 года он служит авиамотористом Управления комендатуры Центрального аэродрома Москвы. Находясь постоянно среди летчиков, слушая их рассказы и разговоры, Петр все больше и больше осознает, что жить без неба не может. Он просит командование отправить его на обучение летному делу.

С января 1922 по март 1923 года П. Пумпур проходит обучение в Егорьевской военно-теоретической школе летчиков, а с апреля 1923 года — во 2-й Военной школе летчиков в Борисоглебске. 26 октября 1923 года состоялся первый выпуск курсантов летной школы. В этот день путевку в большую авиацию получили 10 человек, в том числе Петр Пумпур и Валерий Чкалов.

С ноября 1923 по май 1924 года Петр Пумпур продолжает осваивать летное дело в 1-й Военной школе летчиков в Москве, а с мая по июль 1924 года — в Серпуховской высшей школе стрельб и бомбометания.

И вот, наконец, годы учебы остались позади. В августе 1924 года молодого авиатора направляют служить во 2-ю истребительную эскадрилью в Москве. Пумпур служит старшим летчиком, осваивая все типы самолетов, стоявших на вооружении подразделения. Как один из лучших пилотов, не раз отмечался командованием и ставился в пример сослуживцам. Герой Советского Союза маршал авиации С.А. Красовский вспоминает: «В эскадрилье А.Д. Ширинкина служили летчики Петр Пумпур, Евгений Птухин... Невысокий русоволосый Птухин — в отряде его все любовно называли Женей — выделялся среди других незаурядным летным мастерством. Петр Иванович Пумпур был немного старше Птухина по возрасту и производил впечатление солидного, знающего себе цену командира. В авиации он начал работать мотористом, затем научился летать. Петр Иванович не любил суеты, все делал обстоятельно»{1}.

В июле 1925 года Петр Пумпур и другие летчики эскадрильи принимают участие в подавлении бандитских мятежей, руководимых эсерами и меньшевиками. Бандиты сосредоточились в селах близ станции Ильинская Московско-Курской железной дороги. Жгли хлеб и дома активистов, расправлялись с сочувствующими советской власти.

Летчики эскадрильи совершали боевые вылеты на разведку, производили обстрелы и рассеивание банд. Полеты были сопряжены со смертельной опасностью. Во время вылета 11 июля бандиты подбили самолет. Летчик был ранен, но сумел совершить вынужденную посадку и скрыться в лесу. Самолет был сожжен бандитами.

Приказом Реввоенсовета СССР № 719 от 03 июля 1925 года за достигнутые успехи 2-й эскадрильи было присвоено почетное наименование «имени Ф.Э. Дзержинского», а в декабре 1926 года она была переименована в 7-ю отдельную авиаэскадрилью.

Петр Иванович по прежнему много времени проводит в воздухе в кабине самолета, оттачивает летное мастерство, осваивает новые фигуры пилотажа, начинает передавать свой опыт новой плеяде молодых пилотов. Начинается и его карьерный рост. В октябре 1925 года он становится командиром звена, а с февраля 1927 года командует отдельным отрядом в 7-й истребительной эскадрилье.

Продолжая неустанно работать над собой, в 1929 году П.И. Пумпур оканчивает курсы усовершенствования командного состава при Военно-воздушной академии им. Жуковского. Учитывая его большой опыт в летном деле, Петру Ивановичу поручается командовать 31-й истребительной эскадрильей. Четыре года возглавлял П.И. Пумпур это соединение. За прошедшее время он успел послужить в Брянске, Люберцах, Монино, Лесозаводске.

В октябре 1934 года П.И. Пумпур был назначен командиром-комиссаром 403-й истребительной авиабригады в г. Люберцы. Новый командир быстро завоевал авторитет и уважение у летчиков части. Виртуозно владея любым типом истребителя, на личном примере показывал, как необходимо выполнять фигуры высшего пилотажа и вести бой с «условным» противником.

22 сентября 1935 года Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров СССР издали постановление «О введении персональных военных званий начальствующего состава РККА». 4 декабря 1935 года народный комиссар обороны СССР приказом по личному составу армии за № 2509, присвоил П.И. Пумпуру воинское звание «комбриг».

В январе 1936 года Петр Иванович Пумпур поступает на оперативный факультет Военно-воздушной академии РККА им. Жуковского. Вот что вспоминает об этом Герой Советского Союза маршал авиации С.А. Красовский: «После занятий мы шли обычно с комбригом П.И. Пумпуром в общежитие по Чапаевскому переулку, делились впечатлениями о прослушанных лекциях. В гражданскую войну Петр Иванович был мотористом, летать научился уже в мирное время. Высокий, сильный, он отличался философским спокойствием и прирожденным добродушием. Его любимая поговорка "Не спеши, но поторапливайся!" очень точно определяла весь склад души этого обаятельного человека.

Дома, за крепким душистым чаем, приготовленным моей женой, Пумпур с неповторимым юмором рассказывал какую-нибудь смешную историю...

Мы тогда не знали, что вскоре надолго расстанемся с Петром Ивановичем. После окончания учебы он в числе первых летчиков-добровольцев отправился в Испанию. Сражался в небе Мадрида и Барселоны »{2}.

Летом 1936 года в Испании вспыхнул мятеж генерала Франко, поддержанный фашистскими режимами Германии и Италии. Советский Союз начинает оказывать помощь республиканскому правительству, нелегально направляя лучших военных специалистов.

С октября 1936 года комбриг Пумпур под псевдонимом «полковник Хулио» находится в Испании. Желание сражаться с врагом было настолько сильным, что, не дожидаясь поступления из Советского Союза современных самолетов, П. Пумпур, Е. Ерлыкин, И. Копец и А. Ковалевский сделали по несколько боевых вылетов на «ньюпорах». Это были самолеты времен Первой мировой войны, маломаневренные и развивавшие скорость 120 километров в час. Надо было иметь немало мужества, чтобы летать на такой «технике». Ведь при встрече с истребителями противника эти самолеты были для них легкой добычей. К тому же их могли легко сбить с земли оружейно-пулеметным огнем.

3 ноября 1936 года на аэродроме Альхантерилья, возле города Мурсин, были собраны и подготовлены к боевым действиям 11 истребителей И-15. Полковник Хулио возглавляет перелет самолетов в Мадрид. Перегон выдался сложным, в дело вмешалась непогода. В результате 2 самолета потеряли ориентировку и сели на территории франкистов, летчики оказались во вражеском плену. Остальные прибывшие истребители под руководством П.И. Пумпура приступили к боевым дежурствам.

Первые схватки с врагом принесли радость победы и горечь потерь. Вот что вспоминает о тех днях Герой Советского Союза генерал-майор авиации Е.Ф. Кондрат: «Двух республиканских бомбардировщиков "потез" стали догонять истребители — "хейнкели" и "фиаты". Две старые французские калоши против четырнадцати.

Нам немедленно сообщили об этом. И вот двенадцать советских истребителей мигом взвились в небо и пошли наперерез. "Хейнкели" и "фиаты" оставили "потезы". Похоже, фашисты даже обрадовались, что есть добыча поважнее, лихо развернулись и устремились нам навстречу. Мы плотным строем, крылом к крылу, пошли в лобовую атаку. Я чувствовал, как нога подрагивает на педали, а спине стало мокро и жарко.

Они не выдержали сближения, рассыпались, тут рассыпались и мы, вцепившись каждый в своего врага. Загрохотали пулеметы. Почему-то я плохо стал видеть. То ли от резких маневров, то ли от нервного напряжения, не пойму, но бой для меня протекал, как в тумане. Единственно, о чем помнил, — не зазеваться, успевать смотреть во все стороны. Заметил: слева удирал, карабкаясь вверх, "хейнкель", а наш — по номеру узнал Рычагова — вцепился в него мертвой хваткой и рубанул очередью. Впереди задымил еще один. Я стрелял, по мне стреляли, увертывался, и от меня увертывались, догонял, ускользал и все опасался просмотреть или оторваться далеко от своих. Как-никак — первый бой... На вираже в поле зрения мелькнуло: падает наш дымящийся И-15. Но кто — по номеру не вижу. Далеко. Почему не прыгает?..

Франкисты выходили из боя, уносясь подальше и кто куда. В этот бой нас водил Пумпур. Вон его самолет, делает горку — сигнал сбора. Летим на свой аэродром»{3}.

4 ноября 1936 года, беседуя с летчиками, Петр Иванович учил их тактике ведения воздушного боя: «Вы должны искать противника в воздухе, не ждать, когда он вас обнаружит и атакует первым. Вы сами должны навязывать ему бой, диктовать свою волю. Атаковать надо смело и решительно. Держитесь компактно. Поле боя покидайте только тогда, когда в воздухе не останется ни одного вражеского самолета. Достаточно один раз уступить противнику инициативу, и потом вам будет очень трудно стать хозяевами мадридского неба»{4}.

8 ноября 1936 года комбриг Пумпур возглавляет перелет 16 только что собранных истребителей И-16 из Альхантерильи. И опять в дело вмешалась непогода. Пришлось садиться в Альбасете. В результате на место назначения прибыли лишь 10 ноября. И сразу же истребители под руководством П.И. Пумпура вступили в бой. С 16:00 до 17:10 И-16 штурмуют парк Каса-дель-Кампо. Ведущий первым пикирует на позиции врага и открывает огонь. Затем делает еще несколько заходов. 3 самолета получили пробоины от зенитного огня.

14 ноября 1936 года комбриг Пумпур приводит в Гвадалахару новую группу из 13 истребителей И-16. Он возглавляет истребительную группу из трех эскадрилий И-16 и трех эскадрилий И-15, и руководит их действиями на Мадридском фронте. При основной группе истребителей Пумпур создал маленький резерв из 5—6 самолетов, в который были включены опытные советские летчики — Иван Копец, Антон Ковалевский, Евгений Ерлыкин и трое испанцев — Алонсо, Лакалье и Хименес.

Петр Иванович водил в бой вновь прибывавшие группы, определял их дислокацию в зависимости от обстановки, часто использовал истребители для разведки наземных войск, нередко сам участвовал в воздушных боях. Вот что он вспоминал об одном из отражений вражеского налета в небе над Барселоной: «Встретился я с итальянским бомбовозом "савойя". Бью по нему из пулеметов ШКАС, а он летит как ни в чем не бывало. Зло меня разобрало. Повторил атаку, и опять все нули, словно в перину, всадил... Третья атака тоже не принесла удачи. И когда боекомплект уже был на исходе, подошел почти вплотную и ударил по бензобакам. Наконец-то бомбардировщик загорелся. В общем, помотал меня итальянец, но и кое-чему научил. Мелковаты наши пульки для фашистских самолетов»{5}.

За свое умение отчаянно и виртуозно драться в воздухе с врагом П.И. Пумпур получает от испанцев прозвище «Воздушный лев». Он участвует во многих воздушных боях и вскоре доводит личный счет до 5 сбитых самолетов противника. 2 января 1937 года за успехи в деле оказания помощи республиканскому правительству комбриг П.И. Пумпур был награжден орденом Ленина.

Михаил Кольцов в своем «Испанском дневнике» от 3 января 1937 года отмечает: «Полковник Хулио, командир всех истребителей Мадридского фронта, размышлял и разрабатывал новые тактические методы выхода из воздушного боя. Он пришел к одному, не знаю, насколько испанскому, но очень подходящему для любой нации методу: уходить только тогда, когда противник очистит воздух. Пока это правило будет соблюдаться, враг не будет слишком много мнить о себе. Если же хоть раз уйти с воздушного поля битвы, хотя бы даже самым военно-научным способом, но оставив воздух противнику, — не ждите добра. Конечно, речь идет не о тех случаях, когда враг в несколько раз превосходит числом самолетов и вооружением»{6}.

Весной 1937 года авиагруппу полковника Хулио перебрасывают под Гвадалахару. 8 марта воздушная разведка сообщила, что по Французскому шоссе в сторону Гвадалахары движется многокилометровая колонна танков и автомашин с пехотой. Прикрытия с воздуха не было, т.к. погода стояла очень плохая. Фашисты были убеждены в том, что республиканские летчики тоже не смогут летать. Но они жестоко просчитались.

С 9 марта 1937 года республиканские ВВС организовали конвейер воздушных налетов. Комбриг Пумпур лично участвует в штурмовках вражеской колонны во главе своих истребителей. В налетах принимало участие 45 истребителей, 15 штурмовиков и 11 бомбардировщиков. Пока одна группа наносила удар, другая шла к цели, третья заправлялась, четвертая уже взлетала. Вражеская колонна была уничтожена. Потери среди личного состава итальянских дивизий были огромными. Франкисты потеряли много техники и оружия.

И мая 1937 года комбриг Пумпур был отозван в Советский Союз. Представляя Петра Ивановича к очередной награде по итогам «служебной командировки», командование отмечало: «Его заслугой является создание и непосредственное руководство бесстрашной группой республиканской истребительной авиации на Мадридском фронте, завоевавшей господство в воздухе над Мадридом. Сумел в ходе боев создать блестящую тактику борьбы в воздухе, обеспечивающую постоянный и неизменный успех. Личным героизмом и руководством воздушными боями воспитывал кадры неустрашимых воздушных бойцов, ни разу не уступавших поле боя противнику. Лично участвовал в большинстве воздушных боев. Налетал около 250 часов. Сам сбил несколько самолетов противника. Будучи общепризнанным авторитетом во всей республиканской авиации, окружил звание советского летчика ореолом героизма и непобедимости»{7}.

Постановлением Центрального Исполнительного Комитета СССР от 4 июля 1937 года, за образцовое выполнение специальных заданий Правительства по укреплению обороной мощи Советского Союза и проявленный в этом деле героизм, комбриг Пумпур Петр Иванович был удостоен звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина. После учреждения знака особого отличия «Золотая Звезда» ему была вручена медаль № 49.

В тот же день, 4 июля 1937 года, народный комиссар обороны СССР приказом по личному составу армии за № 0667/п присвоил П.И. Пумпуру внеочередное воинское звание «комкор». Дожидаясь нового назначения, он находится в Москве в распоряжении начальника ВВС РККА.

В октябре 1937 года комкор Пумпур был назначен командующим Военно-воздушными силами Московского военного округа. Но на должности освоиться не успел. В составе наркомовской комиссии он отправляется на Дальний Восток, где проверяет боеготовность летных частей ВВС. Судя по тому, как Пумпур придирчиво и скрупулезно проверял подготовку отдельных летчиков, они догадывались: идет отбор кандидатов для «заграницы».

В ноябре 1937 года комкор Пумпур получает новое назначение — командующим ВВС Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии. В это время обстановка на Дальнем Востоке была крайне напряженной. Вторгшаяся в Китай Япония захватывала одну его провинцию за другой. Советский Союз начинает оказывать помощь китайскому народу в борьбе с японскими агрессорами, поставляя авиатехнику и военных специалистов. Один из первых перелетов истребителей выдался неудачным. 28 октября 1937 года при посадке на аэродроме в Сучжоу, расположенном в среднегорье, командир группы десяти И-16 В.М. Курдюмов не учел меньшей плотности воздуха и повышенной посадочной скорости: самолет выкатился за пределы полосы, перевернулся и сгорел, летчик погиб.

П.И. Пумпуру необходимо было организовать бесперебойную доставку истребителей для китайских ВВС. Узнав о летных происшествиях в группе Курдюмова, он отменил уже назначенные сроки вылета второй группы И-16. Пумпур начал усиленно тренировать летчиков в полетах на предельных высотах, с посадкой в труднодоступных местах в сопках, на ограниченных площадках. Летал сам. Спуска не давал никому.

Наконец все было готово. Участник того перелета летчик-истребитель Д.А. Кудымов вспоминает: «На аэродроме все было готово к полету. Техники в последний раз проверяли самолеты, командиры звеньев уточняли маршрут. И вот — звонкий голос ком-кора Пумпура:

— По коням!

Нашу первую группу — девять самолетов — вел сам комкор. Тянь-Шанский горный хребет преодолевали на высоте 5 тысяч метров. Воздух здесь был сильно разряжен, но мы не испытывали особых трудностей — сказались тренировочные полеты. Вот этой предварительной подготовки как раз и не хватало первой группе.

Пальма первенства оказалась уготованной нам.

— Мда, тяжела ты, шапка Мономаха, — невесело произнес комкор Пумпур, когда мы приземлились на первый промежуточный аэродром в Кульдже, перелетев границу. Собственно, аэродромом эту посадочную площадку назвать можно было лишь условно. Правда, от камней ее теперь расчистили — они были свалены на обочине посадочной полосы, рядом с остатками разбитого самолета И-16... Но песок, в котором вязли ноги, остался. Нам повезло, что приземление обошлось без чрезвычайных происшествий.

До Ланьчжоу, конечной точки нашего маршрута, путь был немалый, пришлось садиться на промежуточных аэродромах, дозаправляться горючим... На аэродроме в Ланьчжоу мы расстались со своим флагманом: комкору Пумпуру предстояло возвратиться назад, чтобы разведанным маршрутом переправлять в Китай новые партии советских самолетов. Воздушный мост СССР — Китай теперь должен был работать с предельной нагрузкой.

Последние наставления, советы, пожелания. Комкор напоминал: во время предстоящих боев ни при каких обстоятельствах не отрываться друг от друга, оберегать товарища в воздухе, быть предельно осмотрительными. Не забывать, что дело придется иметь с численно превосходящим противником, на победы в одиночку рассчитывать нельзя.

— До встречи, товарищи! Буду ждать вас на Родине, дома.

Расцеловался с каждым и уехал в город. Увидеть его больше нам было не суждено»{8}.

Так начал действовать воздушный мост «СССР — Китай», по которому осуществлялись регулярные поставки авиатехники и грузов.

12 декабря 1937 года трудящиеся Чувашской АССР избрали Петра Ивановича Пумпура депутатом Верховного Совета СССР 1-го созыва.

В декабре 1938 года комкора Пумпура назначают начальником летно-испытательной станции 1 -го авиазавода. А вскоре он возглавил Управление боевой подготовки Военно-воздушных сил.

Во время советско-финляндской войны 1939—1940 годов П.И. Пумпур во главе группы инструкторов по боевой подготовке был направлен для оказания помощи летным частям Красной Армии. Вот что вспоминает об этом Герой Советского Союза маршал авиации С.А. Красовский, командовавший в то время авиацией 14-й армии, ведущей бои на Кольском полуострове: «Прислали группу инструкторов, побывавших в Испании. Среди них был и Петр Иванович Пумпур.

— Прибыл к тебе, Степан Акимович, передавать боевой опыт. Будем истребителей на цели наводить стрелами. В Испании этот способ себя оправдал.

Петр Иванович быстро изобразил на бумаге линию фронта и места, где, по его мнению, следовало расположить стрелы.

— Ну что ж, опыт не очень-то солидный, но, тем не менее, когда на истребителях нет радио, может пригодиться. Говорят, на безрыбье и рак рыба...

Пумпур рассмеялся и, перейдя на серьезный тон, продолжал:

— Мы получили в Испании неплохой опыт воздушных боев с фашистами. Оружие на самолетах надо срочно менять. Истребителям нужно пушечное вооружение»{9}.

Постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 4 июня 1940 года в Красной Армии были введены новые воинские звания. Петру Ивановичу Пумпуру было присвоено воинское звание «генерал-лейтенант авиации».

16 июня 1940 года П.И. Пумпур был в числе первых, кто ступил на территорию Литовской Республики, вошедшей в состав СССР. Приземлившись на аэродроме г. Шауляй, он руководит посадкой и рассредоточением прибывающих авиационных частей.

Вспоминает летчик-истребитель Н.И. Петров: «В первых числах июня 1940 года кто жил на частных квартирах в г. Лида, всех переселили в авиагородок. 15 июня вечером зачитали боевой приказ, где говорилось: "С рассвета 16 июня 1940 года советские войска переходят границу с прибалтийскими странами Эстонией, Латвией, Литвой. С целью освобождения народа этих стран от гнета буржуазии. Они хотят жить свободно, просят помощи и т.д." Нашему 31 ИАП с рассветом 16 июня прикрывать железнодорожный узел Лида, свой аэродром на случай налета авиации противника. Вести разведполеты по заданию вышестоящего командования. Сопровождать бомбардировщики СБ к цели и обратно (накануне они произвели посадку на аэродром). Вообще с рассветом 16-го ничего похожего на боевые действия не было. В середине дня нам зачитали приказ о перебазировании на аэродром Шауляй (Литва). Подготовились и в составе АЭ 5 звеньев перелетели на аэродром Шауляй, там было множество авиации, всякие типы самолетов. И Р-5, СБ, И-15бис, И-15. Был заставлен весь аэродром. Только оставлена полоса для посадки. Даже одновременно звеном посадка была затруднена. Произошел такой случай: перед посадкой при выпуске шасси у ведомого моего звена лейтенанта Клименко не выпустились полностью шасси. Я подал сигнал, иди вверх. И там по большому кругу попытайся на спине предпринять, что можно. Сам со вторым ведомым лейтенантом Зоб-ниным произвел посадку, быстро зарулив, выключил мотор, и бегом на старт, предупредить руководителя полетов о случае с ведомым. Вижу, стоит около "Т" майор Путивко, наш командир АП и рядом с тремя ромбами на петлицах. Обращаюсь: "Товарищ комкор, разрешите обратиться к майору Путивко?". "А в чем дело?". Объясняю в чем. Он говорит: "Видишь, сколько самолетов на аэродроме находится и еще столько прилетит. Возиться с твоим ведомым не буду, "плюхнется" на полосу, потом сталкивай его. Если умный парень, найдет, где сесть, а с аэродрома угоню". Для меня это как-то было не привычно. А потом майор Путивко сказал: при боевых действиях еще не то может быть. Я только много позднее это понял. В этот день обошлось все благополучно, летчик выпустил шасси и благополучно произвел посадку. А командир корпуса это был Пумпур, знаменитый в прошлом летчик герой Испании»{10}.

В декабре 1940 года генерал-лейтенант Пумпур получил новое ответственное задание — возглавить Военно-воздушные силы Московского военного округа.

В начале зимы 1940—1941 годов по инициативе И.В. Сталина был издан приказ о проведении полетов исключительно с колесного шасси. Упор при принятии данного решения делался на международный опыт применения авиации в зимних условиях и на то, что использование лыж снижает скорость полета и скороподъемность самолетов. Однако разумная идея натолкнулась на ряд объективных причин, не позволивших использовать ее в полной мере. Зима 1940—1941 годов выдалась снежной и суровой. На большинстве аэродромов не хватало техники для расчистки летного поля. Применявшиеся трактора и аэродромные катки для укатывания снега часто ломались и выходили из строя. Приходилось использовать большое количество личного состава подразделений для приведения аэродромов в более-менее пригодное состояние для полетов. Многие командиры, опасаясь возможного роста аварийности, отказывались брать на себя ответственность по организации полетов. В результате авиация практически перестала летать. Летчики во время вынужденных простоев теряли навыки владения самолетами. Возобновившиеся после схода снега полеты вызвали бурный рост аварийности. Начался поиск виновных.

9 апреля 1941 года на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) было принято Постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР «Об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии». Генерал-лейтенант авиации П.В. Рычагов был снят с поста начальника ВВС Красной Армии и заместителя наркома обороны.

Отдельно рассматривалось положение дел в Московском военном округе. 10 мая 1941 года на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) было принято Постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР, в котором отмечалось, что «боевая подготовка частей ВВС МВО проводится неудовлетворительно. Налет на одного летчика за январь—март 1941 г. составляет в среднем только 12 часов. Ночным и высотным полетам летный состав не обучен. Сорвано обучение летчиков стрельбе, воздушному бою и бомбометанию. Командующий ВВС округа т. Пумпур, прикрываясь объективными причинами, проявил полную бездеятельность в организации подготовки аэродромов зимой 1940—1941 гг. для полетов на колесах. В связи с этим СНК и ЦК ВКП(б) постановляют: 1. Принять предложение Главного военного совета о снятии т. Пумпур П.И. с поста командующего ВВС МВО, как не справившегося со своими обязанностями и не обеспечившего руководство боевой подготовкой частей ВВС округа, оставив его в распоряжении НКО»{11}.

Хотелось бы отметить, что общее положение дел в Военно-воздушных силах Красной Армии перед войной было неутешительным. Низкая боеготовность советских ВВС носила системный характер, будучи следствием целого ряда причин, в том числе и политико-экономических. Переучивание летного состава на новые типы самолетов проводилось медленными темпами, командные кадры ВВС в основной массе были молоды и неопытны, авиационная техника, состоящая на вооружении частей, устаревала и требовала ремонта. Такая картина присутствовала по всем военным округам. Московский военный округ не был исключением. За 5 месяцев командования ВВС округа реально исправить сложившуюся ситуацию П.И. Пумпур не мог, слишком коротким был срок.

27 мая 1941 года руководство страны утвердило предложенные правительственной комиссией выводы по приему т. Сбытовым и сдаче т. Пумпуром Военно-воздушных сил Московского военного округа: «За зимний период 1941 года в частях ВВС Московского военного округа боевая подготовка и боевая готовность находятся в неудовлетворительном состоянии. Освоение новой материальной части проводилось крайне медленно. Фактически сорвано обучение летчиков бомбометанию, воздушной стрельбе, воздушному бою, маршрутным полетам, высотным, слепым и ночным полетам.

При наличии в округе 1197 летчиков — проведено лишь 346 бомбометаний. При этом выполнено с положительными результатами только 191 бомбометание, или 55 процентов к числу вылетов. Проведено 723 стрельбы по конусам и щитам, а выполнено с положительным результатом 387 стрельб, или 50 процентов. Проведено учебных воздушных боев по округу только 78. Ночью летало 103 летчика с общим налетом в 206 часов, боевого применения ночью совершенно не отрабатывали. Высотная подготовка в округе сорвана. За весь зимний период высотный налет по округу составил 45 часов 27 минут, и ни один летчик выше 7000 метров не поднимался. Причем летали на высоту лишь некоторые командиры, а не рядовые летчики.

Летчиков, летающих на боевом самолете, по состоянию на 1 мая 1941 года — 248 человек, или 23 процента.

По 24-й авиадивизии планов переучивания не было, полеты были организованы неинтенсивно, 27-й истребительный полк на самолетах Миг-3 не летает, хотя с 1 апреля 1941 года имеет 11 таких самолетов.

Вопросы радионавигации в ВВС Московского военного округа совершенно не отработаны.

Одновременно с плохими результатами боевой подготовки в округе резко выросла аварийность. При катастрофах убито 29 человек и ранено 18 человек; аварий имеется 31, поломок и вынужденных посадок 103»{12}.

Кроме этого генерал-лейтенант Пумпур обвинялся в срыве подготовки истребительной авиации округа для работы в системе ПВО г. Москвы, в неудовлетворительном хранении боевого имущества и состоянии баз и складов, в неправильном подборе кадров при комплектовании командования частей ВВС округа, в срыве формирования высших школ штурманов.

По заключению комиссии, Пумпур являлся главным виновником срыва боеготовности частей ВВС округа, не вел решительной борьбы за укрепление дисциплины и изжитие летных происшествий. Комиссия предлагала предать генерал-лейтенанта авиации Пумпура суду, лишить звания Героя Советского Союза и запретить ему занимать командные должности. Вместе с ним предлагалось снять с должностей ряд командиров разного уровня и принять действенные меры для устранения выявленных недостатков.

31 мая 1941 года Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации П.И. Пумпур был арестован. 9 июня 1941 года Указом Президиума Верховного Совета СССР он был лишен всех наград. Его обвиняли в участии в антисоветском военном заговоре, который органы НКВД планировали представить как «заговор Героев». Всего было арестовано около 30 известных в стране военных авиаторов и командиров, имеющих непосредственное отношение к авиации. Из них восемь имели звание Героя Советского Союза. Начались допросы, очные ставки, избиения. Но новый грандиозный судебный процесс не состоялся. Помешала война. Однако большинство из арестованных остались за решеткой, и судьба их сложилась трагически.

29 января 1942 года народный комиссар внутренних дел СССР Л.П. Берия направил Сталину список 46 арестованных, «числящихся за НКВД СССР». Среди них были 17 генералов, в том числе и П.И. Пумпур. Он обвинялся как участник антисоветского военного заговора: «Уличается показаниями Бергольц, Рычагова, Алексеева, Ионова и очных ставок с двумя последними. Во вредительской деятельности изобличается актом сдачи... ВВС МВО другому командующему и приказом НКО № 0031 от 31.05.41 г. Дал показания, что является участником антисоветского военного заговора, завербован Смушкевичем, но от данных показаний отказался»{13}. Вождь наложил окончательную резолюцию: «Расстрелять всех поименованных в списке. И. Сталин».

Особое совещание при НКВД СССР постановлением от 13 февраля 1942 года приговорило П.И. Пумпура к расстрелу. 23 марта 1942 года приговор был приведен в исполнение в г. Саратове.

25 июня 1955 года Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Пумпур Петр Иванович был полностью реабилитирован. Все материалы против него были прекращены постановлением Генерального прокурора СССР за отсутствием в них состава преступления. 17 ноября 1961 года Указом Президиума Верховного Совета СССР генерал-лейтенанту авиации Пумпуру П.И. был возвращены все отобранные ранее награды.

Награжден: присвоено звание Героя Советского Союза (1937) с последующим вручением медали «Золотая Звезда» за № 49,2 ордена Ленина (1937), медаль «XX лет РККА».

***

{1} Красовский С.А. Жизнь в авиации. М.: Воениздат, 1968. С. 63.

{2} Там же. С. 98.

{3} Кондрат Е.Ф. Достался нам век неспокойный. Ижевск: Удмуртия, 1988. С. 25—26.

{4} Суязин В.А. В бой вступают истребители. Сборник «Мы — интернационалисты» М., 1975. С. 61.

{5} Красовский С.А. Жизнь в авиации. М.: Воениздат, 1968. С. 107.

{6} Кольцов А. Испанский дневник. М.: Художественная литература, 1988. Книга вторая. С. 358—359.

{7} Кузнецов И.К, Джога К.М. Первые Герои Советского Союза (1936— 1939). Иркутск, 1983. С. 51.

{8} Кудымов Д.А. Огненная высота». Пермь: Кн. изд-во, 1980. С. 61—62.

{9} Красовский С.А. Жизнь в авиации. М.: Воениздат, 1968. С. 106—107.

{10} http: //www.iremember.ru/letchiki-istrebiteli/petrov-nikolay-ivanovich/ stranitsa-2.html

{11} «1941 год: Документы». В 2-х книгах. М.: Международный фонд «Демократия», 1998. Книга 2. С. 191—192.

{12} Цымбалов А.Г. За что пострадал генерал-лейтенант авиации П.И. Пумпур в мае 1941 года. «Военно-исторический журнал», 2006, № 12. С. 33. {13} Архив Президента РФ. Оп. 24. Д. 378. Л. 197.

 

Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации

РЫЧАГОВ ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВИЧ

02.01.1911-28.10.1941

Павел Васильевич Рычагов родился 2 января 1911 года в крестьянской семье в деревне Нижние Лихоборы под Москвой (ныне— территория Северного округа столицы). Окончив семилетнюю среднюю школу, помогал отцу вести хозяйство. В свободное время играл в лапту, запускал змея, увлекался спортом. Был заводилой и признанным авторитетом среди местных ребят.

Увидев первый раз в жизни самолет, Павел был очарован этой новой техникой и буквально влюбился в авиацию. Рычагов, не раздумывая, подает заявление с просьбой направить на учебу в одно из летных училищ. Его мечта была осуществлена. В 1928 году Павел Рычагов становится курсантом Ленинградской военно-теоретической школы ВВС.

Из Павла Рычагова получился отличный летчик-истребитель. Он безумно любил летать, быстро осваивал любой тип самолета и виртуозно владел машиной. Про таких говорят, что это летчик от бога. В ходе одного из учебных полетов на самолете курсанта Рычагова произошел отказ двигателя. Самолет загорелся и стал терять высоту. Ситуация омрачалась тем, что у летчиков в то время отсутствовали парашюты. Посадить самолет сразу же не представлялось возможным, так как перед ним находились лес и озеро. Не поддаваясь панике, Павел Рычагов сумел произвести разворот почти на 90 градусов. Планируя на падающем самолете, он сумел приземлиться на опушке леса.

Годы учебы пролетели быстро и незаметно. В 1930 году Рычагов заканчивает Ленинградскую военно-теоретическую школу ВВС, а в 1931 году — 2-ю военную школу летчиков им. ОСОАВИАХИМа в Борисоглебске.

В ноябре 1931 года для прохождения дальнейшей службы Павел Рычагов был направлен в 3-ю авиационную эскадрилью в Уральский военный округ. Затем был переведен в 109-ю авиационную эскадрилью 36-й истребительной авиационной бригады, расквартированной в Житомире. Служит на должности младшего летчика и продолжает осваивать летную технику, проявляя в полетах образцы мужества и хладнокровия. Зимой 1932 года во время тренировочного полета на самолете У-2 сложилась критическая ситуация. Одна из лыж приняла вертикальное положение. Сажать самолет в таком состоянии было невозможно. Приказав второму пилоту удерживать машину в горизонтальном положении, Павел Рычагов вылез из кабины на крыло и стал бить ногой по лыже. Хоть и не сразу, но ему удалось вернуть ее в нормальное положение. Тем самым самолет был спасен от неминуемой аварии при посадке.

Вскоре о Рычагове заговорили в бригаде. Виной тому были те чудеса, которые он вытворял при летных испытаниях поступающих в эскадрилью новых самолетов. «Ни один летчик не был в состоянии выдержать такой сумасшедшей нагрузки, которую выдерживал Рычагов. За один вылет без посадки он выполнил в воздухе до 250 фигур высшего пилотажа. Сорок фигур на высоте 5000 метров. Затем забрался на 6000 — и здесь опять сорок. 7000 — еще сорок. Полет без кислородной маски, другой бы и без фигур потерял бы сознание на этой высоте. Выполнив положенные сорок фигур, Рычагов немного отдышался и выполняет еще сорок, сорок петель, переворотов, виражей и боевых разворотов: с земли в бинокль видно, как его крошечный самолетик неистовствует в прозрачной, недосягаемой высоте. Затем он опускается на 6000 и здесь вновь крутит сорок. Этажом ниже — еще сорок!.. У земли, в порядке отдыха и легкого развлечения, он легко выполняет двадцать — двадцать пять фигур и, наконец, садится. Какое же надо иметь могучее здоровье, чтобы выдержать такой полет!» {1}

В сентябре 1933 года Павел Рычагов становится командиром звена. Его всегда отличали энергичность и неунывающий нрав. Он страстно любил футбол и свой мотоцикл «Харлей», и посвящал им все свободное время. Вскоре Рычагов возглавил авиационный отряд и вывел его в передовые. Вот что вспоминает о том времени Герой Советского Союза генерал-майор авиации Г.Н. Захаров, командовавший звеном в авиаотряде Рычагова: «Рычагов в моей памяти остался одним из лучших летчиков-истребителей, каких я знал за свою долгую летную жизнь. Став командиром отряда, он не мог быть просто командиром отряда — он должен был быть лучшим командиром отряда. А для этого авиационный отряд следовало вывести в лучшие. И Рычагов этого добился. Мы первыми в эскадрилье приступали ко всем новым программам, первыми освоили ночные полеты. А летать ночью в ту пору было очень сложно. Приборов на самолете по нынешним временам, можно считать, вообще не было.

Скорость, высота, горючее, масло, еще два-три показателя — вот и все, что давали летчику циферблаты да манометры. Средств связи — никаких. Не случайно, очевидно, основным прибором на истребителе считались глаза летчика... Ночные полеты отряд освоил первым, и первым в отряде ночью вылетел, конечно, наш командир. Рычагов всегда все выполнял первым, а уж затем передавал проверенное и изученное им своим подчиненным. Может быть, только поэтому многие заурядные летчики, которым пришлось служить с Павлом Рычаговым, впоследствии становились незаурядными мастерами и пилотажа, и воздушного боя.

Однажды зимой кто-то из наших ребят неуклюже приземлился и свалил всю вину на лыжи: на них, мол, приземляться непривычно и неудобно — никак точно не рассчитаешь... Павел швырнул на полосу перчатку и тут же вскочил в самолет. Сделав круг, он приземлился, да так, что лыжами припечатал ту перчатку в снег. Аргумент был слишком убедительным, чтобы кому-нибудь еще захотелось свалить на лыжи собственную нерасчетливость, неумение.

Боевое честолюбие нашего командира держать за отрядом только первое место было вполне понятно. Это было свойство натуры Павла Рычагова. Он заставлял нас одолевать соперников и в футболе и в волейболе и создал даже маленький самодеятельный оркестр, когда началась полоса всяких конкурсов самодеятельности»{2}.

Неслучайно командование поручало отряду Рычагова все важные задания, будь то представление части на крупных маневрах или испытание нового секретного оружия. Именно под руководством Павла Рычагова были испытаны 8-килограммовые авиабомбы с дистанционным взрывателем против бомбардировщиков и стрельба с самолетов снарядами PC. Но главное испытание ждало молодого командира впереди.

Перед вводом в массовое производство истребителя И-16 его опытные образцы были отданы на испытание в часть, где служил Павел Рычагов. Вот что говорится о тех временах в истории Киевского военного округа: «Широкой известностью пользовался в округе авиаотряд, которым командовал П.В. Рычагов. Сам командир за один вылет выполнял до 250 фигур высшего пилотажа. Испытывая самолет И-16, сделал 110 взлетов и посадок без отдыха. Все летчики, приходившие в отряд П.В. Рычагова, становились под его руководством мастерами воздушного боя и снайперами стрельбы»{3}.

С ноября 1935 года старший лейтенант Павел Рычагов — инструктор авиаэскадрильи высшего пилотажа и воздушной стрельбы 8-й Военной авиационной школы пилотов.

В мае 1936 года эскадрилья Рычагова на истребителях И-15 участвовала в первомайском параде в Москве. 2 мая всех участников парада построили на Центральном аэродроме, где состоялась их встреча с И. Сталиным, К. Ворошиловым, С. Орджоникидзе, М. Тухачевским и другими. Многие участники парада были отмечены государственными наградами и ценными подарками. За выдающиеся личные успехи по овладению боевой авиационной техникой и подготовку подчиненных старший лейтенант П.В. Рычагов был награжден орденом Ленина. Отпраздновал он известие о своем награждении весьма своеобразно, проведя длительный бреющий полет на высоте 5 метров от земли. На вопрос, не страшно ли ему было летать на такой малой высоте, Павел Рычагов ответил: «Страшно тому, кто не уверен в своей машине и в самом себе».

С этого времени начинается взлет карьеры молодого, талантливого летчика. Его имя становиться широко известным среди летного состава Военно-воздушных сил Советского Союза. Он рвется в бой, стремится на деле испытать себя и полученные летные знания. И вскоре такая возможность была ему предоставлена. Командованием было принято решение направить его в качестве военного специалиста на помощь республиканскому правительству Испании, где началась национально-революционная война.

28 октября 1936 года на теплоходе «Карл Лепин» П. Рычагов во главе 15 летчиков-истребителей прибывает в испанский порт Картахена. Под псевдонимом Пабло Паланкар он становится командиром эскадрильи истребителей И-15. Со всей присущей ему энергией и бесстрашием Павел Рычагов вступает в боевые действия. Невысокий, плотный крепыш с ясными глазами понравился всем своим веселым нравом, смелостью и летным мастерством.

4 ноября 1936 года 9 истребителей И-15 из эскадрильи Рычагова впервые вылетели на защиту Мадрида от налетов авиации мятежников. Завязался воздушный бой, в котором им противостояли 12 бомбардировщиков Ю-52, 5 «Ромео-37 бис» и 9 истребителей CR-32. В течение этого дня и до двух часов следующего летчики Рычагова в пяти воздушных боях сбили 7 самолетов противника.

Вот что вспоминает о том времени Герой Советского Союза генерал-майор авиации Г.Н. Захаров: «Республиканским летчикам с ведущим повезло. Павел Рычагов самой природой был создан для этой роли. Многие летчики умели прекрасно летать и отменно дрались, но совсем не каждый из них мог быть ведущим. То, что делал в бою Павел Рычагов, не поддавалось объяснению — это была его стихия, в которой раскрывался данный ему природой талант.

Каждый раз во время сближения И-15 с группой противника Рычагов непостижимым образом угадывал единственный момент, когда следует нападать. Иногда интенсивность заградительного огня ставила летчиков в тупик. Бомбардировщики ходили плотным строем. Их стрелки открывали такой сильный огонь, что трудно было подойти на рабочую дистанцию. Да и прикрытие у них было надежным. С появлением же наших истребителей бомбардировщики врага перестали ходить без прикрытия»{4}.

В воздушных схватках эскадрилья, а позднее — истребительная группа Рычагова, нанесли серьезный урон авиации мятежников и лишили их господства в воздухе. Участник тех боев Герой Советского Союза генерал-майор авиации Г.Н. Захаров вспоминает: «Наша группа в воздухе. К Мадриду летят "юнкерсы". Над ними — "хейнкели" и "фиаты". Мы — выше всех. Рычагов держится над строем бомбардировщиков. Огонь от них становится слишком плотным. Мне кажется, что все трассы нацелены в нас — головное звено группы. Но Павел невозмутим — он идет так, будто это не пули, а праздничный фейерверк. Внезапно его самолет резко пикирует. Теперь только бы не отстать от него. Проваливаемся сквозь строй вражеских машин. Рычагов маневрирует — бросает свой истребитель круто вверх. Мы за ним... Выскакиваем под самое брюхо ведущему "юнкерсу", и тут Рычагов открывает огонь. Я тоже жму на гашетки. После меня по "юнкерсу" бьет Ковтун. Бомбардировщик начинает крениться, но все-таки тянет»{5}.

Вместе с первыми победами пришла и горечь потерь. В ходе анализа причин гибели летчиков выяснилось, что большинство из них были ранены или убиты после атак сзади. На самолете И-15 не было бронеспинки на кресле летчика. Техники предложили убрать из кабины аккумулятор весом 30 килограмм, а за счет освободившегося веса соорудить бронеспинку. Но вносить какие бы то ни было изменения в конструкцию самолета строжайше запрещалось. Требовалось согласие командира. «Рычагов не сразу согласился с этой смелой идеей. Выслушав инженера, он показал пальцем на высокий дуб и задумчиво сказал:

— За подобную новацию мы оба с тобой будем висеть на этом дереве.

Но было видно, что мысль о незащищенности летчика тоже не дает ему покоя. И через несколько дней он дал "добро" на доработку... Первую самодельную спинку, по приказу Рычагова, установили на самолете испанского летчика Эргидо, который в бою всегда находился в самой гуще свалки и больше всех привозил пробоин. Уже на следующий день Эргидо вернулся из неравного боя и привез в бронеспинке только несколько пулевых отметин»{6}.

Даже в тяжелейшие моменты военного лихолетья, среди непрекращающихся воздушных боев и потерь, Павел Рычагов оставался самим собой. «Оглядывает нас Рычагов своими усталыми глазами. Пабло Паланкар, имя которого знает вся Испания, но лицо которого ей узнать не дано, все такой же. Энергичный, распорядительный, неунывающий. Ему не дают ни минуты покоя. На обращения он реагирует мгновенно, порой даже скорее, чем успевают высказаться.

— Товарищ командир, новая партия боеприпасов...

— Срочно готовить, сделать контрольные выстрелы.

— Товарищ командир, я в отношении...

— Знаю. Тех двоих прикрепите к Артемьеву, пусть слетает с ними, проверит.

Ходит грудью вперед, рука в кармане, цепко видит все, то и дело задевая шуткой.

— Педро, а ну-ка дай!

Ему откатывают мяч, он неотразимо бьет с левой — в верхний угол ворот.

Футбол и мотоцикл — его страсть. Командир нередко пускается побегать вместе со всеми, благо недостатка в баталиях не бывает. Испанцы — фанаты этой игры, в каждой машине мяч, а то и про запас, любая подходящая минута заполняется футбольной потасовкой»{7}.

16 ноября 1936 года, в 16 часов дня, над Мадридом разгорелся воздушный бой. Советские летчики под командованием Павла Рычагова встретили семь фашистских бомбардировщиков под прикрытием восьми истребителей. Бесстрашно Рычагов принял бой. Обороняясь, эффективным приемом сбил одного фашиста и вывел из строя другого.

Вскоре появились еще десять вражеских истребителей. Воздушный бой продолжался около получаса. В ходе боя Рычагов увлекся преследованием «юнкерса», оторвался от своего звена и попал под перекрестный огонь бомбардировщиков и крупнокалиберных пулеметов истребителей.

Участвовавший в том бою Г.Н. Захаров вспоминает: «..."Чайка" Рычагова была подбита и почти потеряла управляемость. Она шла с большим креном — повреждены были, очевидно, тросы управления. Мы с Ковтуном прикрывали машину командира, и я пытался объяснить Павлу, что ему надо прыгать. Я видел, как Рычагов хотел заставить машину подчиниться, как он в бешенстве ударил кулаком о край борта. Когда прыгать, на мой взгляд, было уже поздно, Павел вдруг оставил машину. Он сделал это на такой малой высоте, что парашют едва успел раскрыться»{8}.

Генерал-полковник авиации А.Г. Рытов вспоминает, что Рычагов рассказывал ему о бое, в котором он был сбит, и о своем приземлении:

«— Случилось это над Мадридом, — вспоминал Рычагов. — Крепко зажали меня фашисты. Как ни крутился, но одному против семерки устоять не удалось. Мой самолет загорелся. Чувствую, до аэродрома не дотянуть. А куда прыгать? Подо мной каменные громады домов, шпили церквей. Мадрид — город большой, а бой как раз проходил над его центром. Но не сгорать же заживо. Э, думаю, была не была. Авось попаду на крышу. Перевалился через борт, пролетел несколько метров и рванул кольцо. Встряхнуло меня так, что чуть сапоги с ног не соскочили. А фашисты, сволочи, вьются вокруг и строчат из пулеметов. Им-то хорошо. А мне каково под белым зонтиком болтаться?

Своему рассказу Рычагов придавал не трагическую, а юмористическую окраску.

— Спускаюсь я совершенно беззащитный. Каюк, думаю. А посмотреть вниз, чтобы выбрать подходящую площадку, некогда. Вдруг ногу обожгло: попал-таки какой-то подлец. Хорошо, если только ранением отделаюсь. Обидно все-таки погибать не на тверди земной.

Вражеские самолеты сопровождали меня чуть ли не до самых крыш. Потом ушли. Глянул вниз — подо мной широкая улица. Людей на ней, как на базаре. Кричат, руками машут. Испанцы — народ экспансивный, до зрелищ падкий. А тут картина куда интереснее, чем бой быков на арене цирка.

Поджал я ноги, готовясь к приземлению, да так прямо на толпу и свалился. Люди, понятно, разбежались. Раненая нога не выдержала удара об асфальт, и я упал на бок. Меня тотчас же окружили люди. Галдят, думают, что разбился. Бережно подняли, усадили, но лямки парашюта расстегнуть не догадались. А мне дышать трудно, воздуха не хватает. Когда увидели, что нога у меня в крови, шум подняли еще больше. Что кричат — не пойму. Спасибо одна сеньорина, молоденькая такая, сорвала с головы цветастый платок, склонилась надо мной и начала перевязывать ногу. "Подождите! — кричу ей. — Комбинезон надо разрезать".

Догадалась, видно, попросила одного из мужчин стянуть с моей ноги сапог и разорвать штанину. Потом сама осторожно перевязала рану...

— Когда замешательство в толпе прошло, несколько дюжих мужчин подняли меня и на руках отнесли в госпиталь. Душевные люди эти испанцы. К нам они относились, как к родным братьям.

— А однажды, — продолжал Павел Васильевич, — ко мне в палату зашел важный и, видать, богатый испанец с переводчиком.

"Сеньор видел, — сказал переводчик, — как вы дрались над городом, как сбили два франкистских самолета. Он восторгается вашей отвагой".

Я кивком головы поблагодарил гостя, который не сводил с меня больших оливковых глаз. Время от времени он прикладывал руку к груди. Потом начал пылко о чем-то говорить. Когда кончил свою длинную речь, переводчик пояснил:

"Сеньор восхищен подвигами ваших соотечественников. Он говорит, что за свою историю русские не раз помогали другим народам в борьбе с врагами. Теперь вот они пришли на помощь трудящимся Испании".

"Вива русиа!" — воскликнул сеньор.

Затем он передал через переводчика, что в знак уважения дарит мне пароход апельсинов и лимонов.

"Целый пароход?" — удивился я.

"Да, пароход", — подтвердил переводчик.

"Передайте сеньору мое большое спасибо, — сказал я. — Но что я буду делать с такой уймой фруктов?"

"Как что? — удивился переводчик. — Это же целое состояние. Вы станете богатым человеком".

Я от души рассмеялся, но не стал разубеждать ни сеньора, ни переводчика.

— И что вы с этими фруктами сделали? — спросил я.

— Не стал обижать сеньора. Ведь он сделал подарок от души. Я обратился к нашим товарищам из посольства и попросил их обеспечить доставку фруктов испанским детям, эвакуированным в Советский Союз»{9}.

Позже, 3 января 1937 года, приехавший в гости журналист М. Кольцов поинтересовался у Рычагова обстоятельствами того боя:

«— А прыжок на мадридский бульвар — это вам как засчитано?

Лейтенант Паланкар, маленький, плотный, с озорными глазами, отвечает тихо и с лукавинкой:

— Как хотите, так и считайте. Конечно, с меня причитается разбитая машина. И я за нее отвечаю. И ведь, по правде говоря, и сам колебался, прыгать ли. Для хорошего бойца чести мало, если выпрыгнешь из самолета, пока его можно хоть как-нибудь пользовать. Это вот у итальянцев, у "фиатов", такая манера: только к их куче подойдешь, только обстреляешь — и уже хаос, дым, сплошные парашюты. А тут была большая драка, и мне перебили тросы. Машина совсем потеряла управление. Я все-таки пробовал ее спасти. Даже на двухстах пятидесяти метрах привстал, отвалился влево и старался как-нибудь держаться на боку. Но ничего не вышло. Тогда, метрах уже на восьмидесяти, решил бросить самолет. Если, думаю, буду жить, рассчитаюсь. Прыгнул — и несет меня прямо на крыши. А у меня голова хоть и крепкая, но не крепче мадридских каменных домов. Хорошо еще, что ветер в нашу сторону: при такой тесноте тебя может ветром посадить к фашистам. Опускаюсь и думаю: мыслимо ли быть таким счастливцем, чтобы, например, спрыгнуть на арену для боя быков... Конечно, таких случаев не бывает. Но вдруг подо мной обнаруживается бульвар Кастельяна. Тот самый, на котором я столько вздыхал по сеньоритам... Ну, прыгнул на тротуар. Самое страшное оказалось здесь. Меня мадридцы почти задушили от радости. Всю куртку изорвали. А за машину я понемногу рассчитываюсь и даже с процентами: четыре "хейнкеля" уже сбил, бог даст, собьем еще что-нибудь подходящее»{10}.

Представляя П.В. Рычагова к награде, командование отмечало: «Командуя эскадрильей И-15, руководил многочисленными воздушными боями и участвовал в них. Летчики его эскадрильи сбили около 40 вражеских самолетов, 6 из которых (пять истребителей, один бомбардировщик) сбиты им лично. П.В. Рычагов всегда всюду проявлял исключительное бесстрашие, выдержку и умение руководить боем, являясь замечательным примером для своих подчиненных»{11}.

31 декабря 1936 года Постановлением Центрального Исполнительного Комитета СССР 17 летчикам и танкистам Рабоче-Крестьянской Красной Армии за образцовое выполнение специальных и труднейших заданий Правительства по укреплению оборонной мощи Советского Союза и проявленный в этом деле героизм было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина. На следующий день, 1 января 1937 года, список военнослужащих был опубликован в газете «Правда». Под номером 5 в нем значился старший лейтенант Рычагов Павел Васильевич — командир авиационного звена Н-ской эскадрильи.

По состоянию на 7 января 1937 года в эскадрилье И-15 под командованием П.В. Рычагова осталось 15 самолетов из 25, имевшихся в начале ноября, и 16 летчиков, в т.ч. 5 испанцев.

6 февраля 1937 года Павел Рычагов был отозван в Советский Союз. К этому моменту на его личном счету (по неподтвержденным данным) числилось 15 сбитых самолетов. В испанском небе он успел налетать в общей сложности 105 часов.

17 февраля 1937 года Рычагов готовит на имя наркома обороны СССР 16-страничный доклад «Выводы из командировки». Он предлагает произвести модернизацию истребителя И-15: сделать убирающееся шасси, довести скорость до 420—430 км/ч, заменить «чайку» центропланом и вместо двух пулеметов винтовочного калибра поставить два крупнокалиберных пулемета. В результате этого, по мнению Рычагова, И-15 на ближайшие 3—5 лет «будет идеальным фронтовым истребителем». Начавшееся применение на самолетах радиостанций (на И-15 в Испании их не было) Рычаговым не рассматривается как существенная помощь пилоту во время воздушного боя. Он предлагает снять с самолета «лишние» приборы, чтобы они не мешали пилоту, оставив лишь набор, соответствующий истребителям Первой мировой войны.

Касаясь вопросов тактики, Рычагов указывает, что огромное значение имеет первый бой, — если его провести удачно, то и дальше все пойдет хорошо. В психологическом плане действительно так. Но это не означает, что в дальнейшем у летчика все будет только прекрасно. Это же мог понять и сам Рычагов, если бы вспомнил не первый воздушный бой 13 ноября 1936 года, когда погибли 2 советских летчика (Петр Пуртов и Карп Ковтун).

Про атаки бомбардировщиков указывается, что первая атака проходит группой, а вторую каждый ведет самостоятельно. При этом Рычагов не упоминает о том, что его самого сбили во время таких действий, когда он в одиночку атаковал строй «юнкерсов». Не лучше в докладе и с информацией о прикрытии объектов. Рычагов отмечает, что дежурство в воздухе не оправдало себя, так как противник бомбит после того, как истребители покидают зону патрулирования. В данном случае эффективно можно было использовать радиосвязь, но, как отмечалось выше, Рычагов предлагал убрать с самолета все «лишние» приборы.

На Родину Павел Рычагов вернулся окруженный славой и почетом: ему присваивают внеочередное воинское звание «майор», назначают и.о. командира 65-й истребительной эскадрильи и зачисляют на учебу в Военно-воздушную академию имени Н.Е. Жуковского. В 1937 году Павел Рычагов в составе советской военной делегации участвует в Хиндонском авиационном параде в Англии, а в декабре его избирают депутатом Верховного Совета СССР 1 -го созыва.

В ноябре 1937 года, под псевдонимом «генерал Баталии», майор Рычагов был направлен в Китай на должность советника по истребительной авиации. Ему поручалось формировать авиационные группы и возглавить боевую деятельность советских летчиков-истребителей в боях с японскими захватчиками. Испанский боевой опыт П.В. Рычагова очень пригодился в начальный период, так как первые группы советских летчиков такового не имели, что негативно сказывалось в воздушных боях.

Вот как описывает в своих воспоминаниях то время Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Ф.П. Полынин: «На следующий день после прибытия в Ханькоу я был приглашен к военному атташе М.И. Дратвину. В его кабинете присутствовал главный советник по вопросам использования советских летчиков-добровольцев в Китае Павел Васильевич Рычагов, который руководил всей их деятельностью. Это был крепыш, невысокого роста, богатырского телосложения, со смелыми, немного навыкате глазами. Слава о нем пошла с тех времен, когда он сражался с фашистами в Испании. Этому человеку посвятил не один свой очерк журналист Михаил Кольцов. В декабре 1937 года его избрали депутатом Верховного Совета СССР. П.В. Рычагов одним из первых попросился воевать в Китай»{12}.

С появлением Рычагова жизнь на аэродроме Наньчана сразу же преобразилась. Он провел ряд мероприятий по улучшению боеготовности летных подразделений. Авиаотряд был разбит на звенья, реорганизована система наружного наблюдения и оповещения, улучшена маскировка самолетов и сооружений. Проведя смотр техники пилотирования, Рычагов ввел новый порядок взаимодействия в воздухе при отражении налетов японской авиации. По его указанию И-15 бис брали на себя истребителей сопровождения, а И-16 атаковали бомбардировщиков. Используя свой богатый испанский опыт, Рычагов проводит разборы боевых действий летчиков, разрабатывает тактику ведения боя.

Герой Советского Союза генерал-майор авиации Г.Н. Захаров, оказывавший в то время братскую помощь китайскому народу, вспоминает: «А Павел Васильевич в Китае уже не летал. Здесь от него требовалось умение другого рода, нежели способность водить группу в бой. От него требовалось понимание военной обстановки уже в ее масштабном, стратегическом проявлении. В Испании он был блестящим исполнителем замыслов республиканского командования. Здесь же должен был видеть войну глазами командира высокого ранга, против которого работают неприятельские штабы, сложившаяся военная школа. А школа японского милитаризма была не из слабых. И Рычагов проявил себя как командир, способный планировать и осуществлять неожиданные и очень ощутимые для врага удары»{13}.

Под руководством П.В. Рычагова был осуществлен целый ряд успешных операций. В начале января 1938 года ему стало известно, что на одном из аэродромов г. Нанкина сосредоточилось большое количество японских самолетов. Был спланирован и осуществлен налет 26 советских бомбардировщиков. В результате был полностью уничтожен аэродром и 48 самолетов противника.

Рычагов предупредил Ф.П. Полынина: «"Японцы наверняка попытаются расквитаться за поражение. Будьте готовы к отражению налета на аэродромы". Рычагов оказался прав. Дня через два с передовых постов воздушного наблюдения поступило сообщение: курсом на Ханькоу идет большая группа вражеских бомбардировщиков. Впереди и выше ее — истребители. Нам была знакома тактика японцев. Прежде всего они стремились втянуть в бой наших истребителей, чтобы обеспечить свободу действий своим бомбардировщикам. Рычагов, используя опыт боев в Испании, предложил контрмеры. Он разделил истребители на две группы. Одна из них вступила в схватку с вражескими истребителями, другая неожиданно для врага бросилась на бомбардировщиков. Оказавшись без прикрытия, бомбовозы сбрасывали свой груз куда попало и разворачивались назад. Но многим из них уйти не удалось. Советские истребители преследовали японцев до тех пор, пока у них хватало горючего. Сбитые японские самолеты местные жители находили потом в плавнях, болотах, на рисовых полях»{14}.

В результате успешных действий советских летчиков-добровольцев к концу января 1938 года японский самолетный парк оказался истощен. Япония срочно запросила помощи у своих союзников. Поставки новых самолетов осуществлялись фирмами Германии и Италии на главную базу Военно-воздушных сил Японии, расположенную на острове Тайвань. Техника прибывала в разобранном виде в контейнерах. Узнав об очередной партии прибывших самолетов, Павел Рычагов предлагает осуществить налет. Он участвует в разработке плана и подготовке операции, которая держалась в строжайшем секрете. Основная трудность заключалась в дальности цели — расстояние около 1 тысячи километров. К тому же вблизи моря отсутствовала удобная площадка для посадки скоростных бомбардировщиков и их заправки бензином.

«— Туда придется лететь напрямую, — сказал Рычагов. — А на обратном пути сядете на заправку вот тут. — И он указал на аэродром Фучжоу, расположенный в горах, в 230 км от цели.

— Учтите, — добавил он, — поблизости от него нет характерных ориентиров. И еще одна трудность. На сухопутных самолетах предстоит лететь над водой. Сами понимаете: случись что — неминуемая гибель»{15}.

23 февраля 1938 года на аэродроме г. Наньчан был проведен митинг. Перед экипажами 28 бомбардировщиков СБ, которые должны были лететь бомбить базу на острове Тайвань, выступил П.В. Рычагов. В своей краткой напутственной речи он напомнил, что 23 февраля — 20-я годовщина РККА, и призвал достойно отметить этот праздник. В тот же день в ходе трех последовательных ударов с воздуха на японскую базу на Тайване было сброшено 280 бомб, большинство из которых попали точно в цель. Удар был настолько внезапным, что ни один из вражеских истребителей не успел взлететь. В результате налета японцы потеряли 40 самолетов (не считая тех, что находились в контейнерах); сгорели ангары и трехгодичный запас горючего{16}. Все 28 советских бомбардировщиков СБ вернулись без потерь. Группа из 12 самолетов, ведомая смешанными советско-китайскими экипажами, также принимавшая участие в операции, потеряла 1 самолет, разбившийся при вынужденной посадке.

Разгром базы японских ВВС на Тайване получил широкую огласку и взбудоражил весь мир. Этот налет вызвал шоковое состояние у японцев. На целый месяц база была выведена из строя и с нее не взлетали самолеты. 8 марта 1938 года за боевые отличия в Китае в борьбе с японскими агрессорами П.В. Рычагов был награжден орденом Красного Знамени.

В конце марта 1938 года по предложению Рычагова три «восьмерки» бомбардировщиков СБ, пролетев более 1000 километров, разрушили в тылу японцев железнодорожный мост через реку Хуанхэ. В результате было сорвано вражеское наступление на восточном участке Лунхайской железной дороги в сторону Сюйчжоу.

В Китае, так же как и в Испании, удача вновь сопутствовала Павлу Рычагову, продолжался фантастический взлет его карьеры. 14 апреля 1938 года П.В. Рычагову было присвоено воинское звание «комбриг» и он был назначен командующим Военно-воздушными силами Московского военного округа. Однако почти сразу, в мае 1938 года, он получает новое назначение — командующим ВВС Приморской группы Дальневосточного фронта. И это при том, что он до сих пор оставался беспартийным. Но вскоре эта «ошибка» была исправлена.

Перед самым отъездом на Дальний Восток Рычагову передали приказ срочно явиться на дачу Сталина. «Сталин и Ворошилов играли в бильярд. Молодой комбриг доложил о своем прибытии. Сталин, не отрываясь от игры, поздоровался и, обращаясь к наркому обороны, сказал:

— Мы назначаем товарища Рычагова командующим авиацией на Дальний Восток, а ведь он беспартийный. Что нам скажут люди, Климент Ефремович?

— Товарищ Сталин, комбриг Рычагов доказал назначение всей службой, — взволнованным голосом ответил не ждавший такого начала разговора Ворошилов. — Воевал в Испании, Китае и везде по-большевистски...

— А вы, товарищ Ворошилов, дали бы Рычагову партийную рекомендацию?

— Дал бы, товарищ Сталин.

— Что ж, тогда и я тоже дам, — Сталин повернулся к Павлу. — Вот видите, товарищ Рычагов, нарком хочет, чтобы ЦК рассмотрел вопрос о вашем приеме в партию без прохождения кандидатского стажа. Думаю, Центральный Комитет поддержит предложение. Желаю вам успеха»{17}.

Павел Рычагов был принят в члены ВКП(б) решением ЦК партии без прохождения кандидатского стажа. По прибытии на Дальний Восток ему на второй же день был вручен партбилет.

Военно-воздушные силы Приморской группы Дальневосточного фронта состояли из трех авиабригад (48-я штурмовая, 69-я истребительная и 25-я скоростная бомбардировочная), нескольких отдельных разведывательных эскадрилий, около десяти отдельных отрядов и звеньев. Со всей присущей ему энергией новый командующий берется за дело.

Вспоминает Герой Советского Союза маршал авиации Г.В. Зимин: «В нашей подготовке многое коренным образом изменилось с назначением на должность командующего ВВС Приморской группы комбрига П.В. Рычагова. Он был молод, энергичен, прекрасно летал и имел богатый опыт боев в республиканской Испании и в Китае. По его указаниям стали проводиться групповые массовые учебные бои, в которых одновременно участвовало сто и более самолетов. Обычно после первых же атак боевой порядок сторон нарушался, и в дальнейшем бой вели отдельные экипажи и звенья в очень сложной воздушной обстановке. Такая ситуация была максимально приближена к реальным боевым условиям того времени. В ходе учений ВВС в масштабах Приморья, как правило, предусматривалось большое количество перебазирований на новые оперативные и запасные аэродромы, маневр частями. Это давало серьезную практику летному составу и помогало хорошо изучить аэродромную сеть своего театра боевых действий...

Рычагов в нашей авиации в предвоенные годы был заметной фигурой. Судьба его небезынтересна и в определенной мере показательна для тех лет. Невысокий, крепкий, с цепким, оценивающим взглядом, он был человеком дела, действия. Это качество в людях мне всегда импонировало. По возрасту он был, вероятно, моим ровесником, и одно это в моих глазах резко отличало его от тех авиационных командиров с высокими воинскими званиями, которых я видел в годы учебы. Те были летчиками старшего поколения, от которых Рычагова отличало еще и другое. В 1938 году он имел уже по тем временам немалый практический боевой опыт и как летчик-истребитель, и как командир крупной авиационной группы. В Испании он сбивал самолеты противника сам. В Китае наши истребители под его командованием одержали немало побед над японской авиацией»{18}.

Обстановка на дальневосточных рубежах Советского Союза в то время была очень напряженной. 29 июля 1938 года японские войска вторглись на советскую территорию у озера Хасан и захватили важные в тактическом отношении высоты Заозерную и Безымянную. Советским командованием был разработан план по освобождению захваченной территории и восстановлению государственной границы СССР. Комбригу П.В. Рычагову было поручено руководить боевыми действиями авиационной группировки во время боев у озера Хасан. Приняв на себя командование авиацией, он приказал сбивать все японские самолеты, нарушающие границу.

До 1 августа 1938 года народный комиссар обороны, опасаясь ответных ударов, не разрешал использовать авиацию. Только после доклада Рычагова о произведенном перебазировании было получено разрешение о проведении бомбардировки и штурмовым ударам но высотам и огневым позициям артиллерии противника.

1 августа 1938 года на японские позиции было совершено 5 авианалетов. Бомбометанию и пулеметному обстрелу подверглись: дорога у Дигашеди, по которой выдвигались резервы противника, высоты «68,8» и Заозерная. При этом один самолет СБ был поврежден осколками своих бомб, загорелся и упал. Выпрыгнуть с парашютом успел лишь один член экипажа.

В 7 утра 2 августа 1938 года советская авиация предприняла попытку нанести удар по высоте Заозерной. В налете принимали участие 59 самолетов: 22 СБ, 17 Р-5ССС, 7 P-Z и 13 И-15. Обнаружив в районе боевых действий туман, от бомбардировки были вынуждены отказаться, так как из-за плохой видимости был велик риск нанесения удара по своим частям. Самолеты легли на обратный курс и сбросили неиспользованные бомбы на один из полигонов. В 8 утра другая группа самолетов из 24 СБ нанесла удар из-под кромки облаков с высоты 200 метров по западным склонам высоты Заозерной. Противнику удалось ружейно-пулеметным огнем повредить один самолет, но он смог вернуться на свой аэродром. До конца дня 7 самолетов (6 P-Z и один И-15) нанесли бомбовый удар по сопке Богомольная.

С 3 по 5 августа 1938 года из-за непогоды авиация практически бездействовала. Вспоминает Герой Советского Союза маршал авиации Г.В. Зимин: «Наша эскадрилья перебазировалась в район озера Хасан на аэродром Барабаш. Туда же были перемещены еще четыре авиационные эскадрильи. На маленьком полевом аэродроме, с двух сторон зажатом горами, находились семьдесят пять самолетов. ...5 августа 1938 года был получен приказ, в котором говорилось: 6 августа в 9.00 наземные войска переходят в наступление. За 10—15 минут до этого времени необходимо нанести по сопке Заозерной бомбовый удар. После 9.00 бомбометание запрещалось. Тот, кто не успеет отбомбиться по целям, должен сбросить бомбы в залив.

К концу дня... на наш аэродром прибыл командующий ВВС Приморской группы Дальневосточного фронта комдив П.В. Рычагов. Он уточнил задачу, поинтересовался тем, как готовы летчики в эскадрильях к выполнению боевого задания... Старшим всей группы командующий назначил меня. Я доложил комдиву, что в нашей группе есть капитан, командир эскадрильи из ВВС Тихоокеанского флота. Рычагов спокойно выслушал и так же спокойно подтвердил свое решение: старшим он назначал меня...

6 августа с утра был густой туман. Примерно за час до взлета он несколько приподнялся, однако высота его нижней кромки не превышала 50—60 метров. Я волновался. Условия для взлета и посадки на аэродроме были и без того непростые. А как подготовлены летчики других эскадрилий, я не знал...

Летчик, посланный на разведку, благополучно вернулся... Собрав командиров, я уточнил: взлет звеньями в плотном строю, сбор всей группы — за облаками, на высоте 3500 метров по маршруту. Остальное было проработано накануне.

Взлетаю первым. Самолет — с бомбовой нагрузкой. Он потяжелел, и управлять машиной нелегко. Летчики идут плотным строем за мной. Над заливом через появившиеся "окна" проходим облачность и на высоте 3500 метров берем курс к сопке Заозерной. Там наибольшая концентрация войск противника, эту сопку нам и надо бомбить. Я уменьшил скорость, чтобы вся группа могла собраться в боевой порядок. Но какая облачность у цели, найдем ли сопку?.. Перед целью все должны перестроиться в колонну звеньев. Бомбометание следовало производить звеньями с пикирования. Моя эскадрилья после выполнения задания должна была набрать высоту и прикрыть при случае все остальные самолеты группы от атак японских истребителей.

Погода улучшилась, но бомбить нам все же не пришлось, поскольку наша группа подошла к цели только к 9.00. Японские зенитчики успели открыть огонь, и несколько наших самолетов получили повреждения. Но сбитых не было. Мы развернулись, вышли в указанный район и, сбросив бомбы, пошли на свой аэродром»{19}.

Столь неэффективные действия авиации в районе боевых действий вызвали гнев руководителя страны. Сталин по прямому проводу связался с маршалом Блюхером и потребовал поднять бомбардировщики. Блюхер, ссылаясь на нулевую видимость из-за сильнейшего тумана, опасался поражения мирного населения на сопредельной полосе и больших потерь самолетов во время возможных аварий при посадке. Сталин неоднократно прерывал доклад маршала и упрекал его и Рычагова в нежелании воевать. В адрес последнего он сделал несколько оскорбительных замечаний, заявив, что тот умеет воевать лишь «против каких-то там фалангистов и марокканцев».

Утром 6 августа 1938 года над озером Хасан стоял плотный туман, что помешало использовать авиацию. Когда туман рассеялся, в воздух были подняты 89 СБ. Им была поставлена задача нанести бомбовые удары по японским позициям на высотах Заозерная, Безымянная и Богомольная. Необходимо также было подавить артиллерийские батареи, расположенные на японской стороне. Разбившись в воздухе на группы с интервалом в 5—10 минут, бомбардировщики стали выходить к целям. Последняя группа из 44 СБ отбомбилась в 15 часов 30 минут. Огнем японской зенитной артиллерии был сбит один самолет. Второй, подбитый, дотянул до своего аэродрома.

В 16 часов 30 минут высота Заозерная подверглась очередному массированному налету советской авиации. В нем принимали участие 86 самолетов (41 бомбардировщик ТБ-3, 30 истребителей И-15 и 25 истребителей И-16). Прикрывая работу бомбардировщиков, истребители нанесли штурмовые удары по позициям японских зенитчиков. Тяжелые бомбардировщики ТБ-3 сбросили на вражескую оборону бомбы разного калибра, в том числе 6 штук весом по одной тонне. От разрывов бомб высоту Заозерную заволокло тучами пыли. Многие японские солдаты погибли, другие были контужены ударной волной и засыпаны землей. Бомбардировка привела агрессоров в состояние шока. Японцы не сразу смогли привести свои ряды в порядок и запоздало открыли огонь по перешедшим в наступление красноармейцам. Тем не менее враг оказывал яростное сопротивление. Несмотря на это, к исходу дня 6 августа 118-й полк 40-й стрелковой дивизии овладел частью высоты Заозерная, где было водружено советское знамя. До 19 часов 6 августа советская авиация работала мелкими группами, поддерживая наступление наземных войск.

Ввиду того, что японская авиация практически не участвовала в боевых действиях, советские истребители И-15 стали наносить штурмовые удары по обороне противника и его ближним тылам. С 18 часов 30 минут 7 августа 1938 года И-15 приступили к постоянному патрулированию над передовой. В воздухе находилось до 40 истребителей. Самолеты расстреливали передвигавшиеся группы японских солдат, орудийные и пулеметные расчеты, окопавшиеся на высотах. Бомбардировщики СБ за день совершили 115 вылетов.

8 августа советская авиация продолжила обработку вражеских позиций. И-15 совершили за день 110 самолето-вылетов. СБ мелкими группами производили бомбардировку позиций японской артиллерии в районах Намченсандон, Чуюсандон и Хомоку. Были нанесены удары по пехоте западнее высоты Безымянной и по артиллерии в районе Нанбон. В результате столь активных действий советской авиации движение по дорогам в ближнем тылу противника в светлое время суток полностью прекратилось. Самолеты гонялись даже за небольшими группами людей, отдельными повозками или всадниками. В 15 часов 15 минут в штабе фронта была получена телеграмма наркома обороны. В ней запрещалось массированно использовать авиацию, так как «летать скопом без большого толку не только бесполезно, но и вредно». С 9 августа 1938 года активность советских ВВС была резко снижена.

10 августа 1938 года в результате кровопролитных боев враг был разбит, а советская территория была освобождена. За время боевых действий у озера Хасан Военно-воздушные силы Приморской группы совершили более тысячи самолето-вылетов. Врагу удалось зенитным огнем сбить 2 самолета: один СБ и один И-15. В Приказе народного комиссара обороны СССР от 4 сентября 1938 года № 0040 отмечалось, что «японцы были разбиты и выброшены за пределы нашей границы только благодаря боевому энтузиазму бойцов, младших командиров, среднего и старшего командно-политического состава, готовых жертвовать собой, защищая честь и неприкосновенность территории своей великой социалистической Родины, а также благодаря умелому руководству операциями против японцев тов. Штерна и правильному руководству тов. Рычагова действиями нашей авиации». За умелое руководство авиационной группировкой во время боев у озера Хасан 8 декабря 1938 года комбриг П.В. Рычагов был награжден вторым орденом Красного Знамени.

В сентябре 1938 года, после расформирования управления Дальневосточного фронта, Рычагов был назначен командующим ВВС 1-й Отдельной Краснознаменной армии.

9 февраля 1939 года П.В. Рычагову было присвоено воинское звание «комдив». В ноябре 1939 года в связи с начавшейся советско-финляндской войной он был отозван с Дальнего Востока и назначен командующим ВВС 9-й армии. Руководимая им авиационная группировка насчитывала в начале войны всего 39 самолетов, из них 15 истребителей. Затем она была усилена 10-й скоростной бомбардировочной авиабригадой, Особой авиагруппой комбрига И.Т. Спирина, 145-м и 152-м истребительными авиаполками, 33-й отдельной разведывательной авиаэскадрильей и 3-м транспортным авиаполком{20}.

В декабре 1939 — январе 1940 года 9-я армия потерпела сокрушительное поражение. Ряд соединений был окружен, расчленен и уничтожен. Часть личного состава, бросив технику и вооружение, смогла вырваться из окружения. Уцелевшие командиры были преданы суду военного трибунала и расстреляны перед строем своих частей.

Причиной поражения была не только суровая зима, к которой Красная Армия была совершенно не готова. Авантюристический план наступления изначально обрекал 9-ю армию на гибель. В жестокие морозы по бездорожью частям предстояло с боями преодолевать до 30 км в сутки. Безропотное подчинение безграмотным приказам, пассивность и неуверенность командного состава привели к огромным потерям: только в 9-й армии погибло 15 тыс. человек, а более 22 тыс. было ранено и обморожено.

В полосе наступления 9-й армии не было крупных оборонительных сооружений противника, поэтому ее авиации приходилось осуществлять бомбардировку финских войск, промышленных районов и железнодорожных станций в глубине страны. По мнению помощника начальника Генерального штаба РККА по Военно-воздушным силам генерала-лейтенанта Я.В. Смушкевича, взаимодействие и поддержка между армейскими и авиационными частями в 9-й армии были налажены плохо{21}.

Одной из основных задач авиации под командованием комдива П.В. Рычагова была организация снабжения с воздуха продовольствием и боеприпасами окруженных частей 9-й армии. Выполнению мешало отсутствие у экипажей опыта подобных операций. Используемые бомбардировщики СБ были совершенно не приспособлены для решения таких задач. Тем не менее только для 54-й горно-стрелковой дивизии, сражавшейся в окружении почти полтора месяца, до самого конца войны, 10-я скоростная бомбардировочная авиабригада сбросила 98 тонн продовольствия и 40 тонн боеприпасов.

Несмотря на то что войска 9-й армии не выполнили поставленных перед ними задач и потеряли более трети своего состава, это никак не отразилось на карьере Рычагова. По итогам финской кампании он был награжден третьим орденом Красного Знамени, а 11 апреля 1940 года ему было присвоено воинское звание «ком-кор».

С 14 по 17 апреля 1940 года в ЦК ВКП(б) в присутствии И.В. Сталина состоялось совещание начальствующего состава Красной Армии по сбору опыта боевых действий против Финляндии. 16 апреля на вечернем заседании с докладом о действиях авиации 9-й армии выступил комкор П.В. Рычагов: «Я докладывать буду за ВВС 9-й армии. Действовать начали мы на ухтинском направлении. Финны это почувствовали, примерно, с 25 декабря, когда начали прибывать полки. У нас на ухтинском направлении было максимум 25—30 самолетов. Причины этого. Во-первых, на этом направлении был всего один аэродром шириной в 150 м и длиной 800 м. На этот аэродром посадили мы до 40 самолетов различных назначений вместе с самолетами ГВФ. Летать оттуда все сразу не могли. Если бы они все сразу взлетели, то на посадку потребовалось бы колоссальное количество времени. Причем еще один факт, который тормозил эту работу, кроме этого аэродрома на расстоянии 200 км нельзя было посадить нигде ни одного самолета. Значит, если на эту полосу прилетит самолет с простреленным шасси, то он будет вынужден сесть, как у нас в авиации выражаются, на "пузо".

Если он сядет на это пузо, остальные корабли, которые находятся в воздухе, не найдут себе места для посадки и они будут разбиты вне аэродрома.

СТАЛИН. А на спину?

РЫЧАГОВ. На спину сесть тоже нельзя, так как кругом леса и горы, страшно нехорошая местность. Причем подготовка данного театра действий до полярного круга от Петрозаводска, примерно, километров на 400 не была достаточно проведена, там не было ни одного аэродрома. Был один аэродром Подъужемье и тот непригодный.

Боевая деятельность нашей авиации 9-й армии проходила таким образом: летчики, уже летавшие на этом направлении две-три недели, обязаны были при подлете следующих частей заниматься вводом в строй этих частей, чем мы избежали большого количества несчастных случаев. Этих людей мы подбирали из старых частей и они работали по вводу новых частей в строй. Это дало нам многое, следует на будущее этот метод обучения принять за правило.

Метеорологические условия. Погода в конце ноября, декабре и пожалуй до половины января была очень неустойчивой, с большими снегами, которые в значительной степени усложняли нашу работу. Также и очень низкая облачность, которая не позволяла ориентироваться как следует из-за малой видимости. При таких условиях в мирной обстановке мы не летали, в порядке сохранения своей собственной шкуры и вообще во избежании аварий и несчастных случаев. Ну, а здесь, когда у нас была война, тогда требовалось от нас летать в любое время, летать в любую погоду, в любой ветер и с очень скверных аэродромов, т.е. 800 м для СБ с нагрузкой 800— 900 кг. Предложить летать в мирное время с такого аэродрома невозможно, ни один командир не согласится.

Вот пример. В 14-ю армию командир эскадрильи вел 11 СБ. Во время посадки он страшно нервничал, после каждого самолета приседал чуть ли не до земли, уговаривал летчика стоя на старте, как будто тот его может услышать. Наконец, все у него благополучно приземлились и он был очень доволен. После этого я сказал ему: "Товарищ майор, сделайте завтра полет на фронт, помогите нам". Он прежде всего спрашивает: "А садиться где буду? Здесь". "Нет, не могу, на какой-нибудь другой — пожалуйста". Этот аэродром оказался мал и командир отказывается летать с такого аэродрома, потому что обстановка при взлете и посадке тяжелая. Эта обстановка показалась тяжелой потому, что в мирных условиях мы занимались этими вещами очень трусливо, нерешительно, ибо у нас есть целый ряд положений, когда за каждую аварию и катастрофу мы отчитываемся в трех-четырех учреждениях по разным направлениям. Военный совет округа нас очень редко спрашивает о том, в какой готовности наша авиация. Обычно по телефону или в личной беседе спрашивают: "Не случилось ли чего?" — Если что случилось, давай докапываться до корня. Иногда этот корень в том, что человек, овладевая высотами авиационной техники, выводил машину из строя, но при расследовании аварии стараются найти такие причины, по которым командир выглядел бы или недисциплинированным, или подозрительным типом. Во всяком случае, после этой аварии летчику летать не дают и только через полгода или через год его снова допускают к полету. До этого он занимается прочими делами.

Я должен сказать, что тяжелые условия, так называемые условия предполярья, очень легко были освоены, причем здесь можно было наблюдать естественный отбор. Если летчик дома летал смело, он и там летал смело. Если летчик дома летал неважно, то и там он или свою машину выводил из строя, или настолько плохо летал, что его приходилось отстранять и заменять, давать его машину другому летчику, наиболее способному, наиболее тренированному, старому летчику.

Подавляющее большинство летного состава освоило эти полеты быстро, примерно, через 5—7 полетов. У нас уже на этих посадках машины не колотили, задания выполняли нормально, взлеты делали тоже нормально.

Были и такие случаи у нас, когда при полете или на Улеаборг или еще на один из больших пунктов летело 30—50 самолетов, а на аэродром возвращалось 10 самолетов. Остальные садились по всем озерам, так как не было возможности дойти до аэродрома, выбирали первое попавшееся место, садились и требовали помощи. Такие случаи были часты, особенно в декабре—январе.

Условия зимней работы на севере прекрасные в смысле наличия аэродромов на озерах. Дороги к этому времени поправились, растяжка была очень большая — от станции Кемь до наших боевых аэродромов было 240 км, до аэродромов тяжелых, скоростных самолетов было 190 км.

Тыл, состоящий из "худосочных" баз, которые были наскоро сколочены, был явно не обеспечен армейским транспортом. Армия была организована на ходу, транспорта не было, связи, командного состава не было. Все эти трудности давали нам частые перебои в снабжении бомбами и горючим. Патронов, правда, было достаточно, хватало.

Использование авиации. Об использовании авиации здесь много можно говорить. Во всех армиях пытались все-таки делать это по-разному. В нашей армии использование авиации, примерно, до отступления 44-й дивизии, если можно так назвать, протекало более или менее нормально. Мы занимались и ближайшим и глубоким тылом противника и занимались работой по фронту. После того как 44-я дивизия отошла, пошла 54-я дивизия, которая была окружена. Окружили ее несложно: отрезали в одном месте дорогу; по бездорожью выйти она не могла и осталась окруженной. Плюс к этому ее потом разделили еще на несколько гарнизонов, и таким образом, превратили как бы в слоеный пирог. Каждый гарнизон по-своему паниковал. С этого момента работа авиации переключилась на помощь гарнизонам передового 337-го полка, командного пункта 54-й дивизии и дивизионного обменного пункта. Туда было направлено основное внимание армии. Работал там 80-й полк и две приданных эскадрильи. Они занимались бомбардированием вокруг этой дивизии, т.е. не давали противнику возможности стрелять по дивизии, защищая ее от всех невзгод. Устроилась дивизия "не плохо". Противник занял высоты и прекрасно все видел, как на ладони. Командиром был Гусевский. Он каждый день, а иногда по нескольку раз в день, слал паникерские телеграммы, вплоть до того, что писал: "Последний раз видимся", "До свидания" и всякая прочая паническая информация. Это совершенно недостойное поведение для командира стрелковой дивизии Красной Армии. Под влиянием этих телеграмм угробили почти все резервы 9-й армии, какие там были и подходили, туда бросали множество людей, и не могли организовать никакого наступления по освобождению. Дивизия кормилась 80-м авиаполком в течение 45 дней, и этот полк фактически спас ее, бездействующую дивизию, от голода и гибели, не давая финнам покоя день и ночь. Ежедневно при малейшей активности финнов, там поднималась паника, туда давали все постепенно прибывавшие эскадроны и батальоны лыжников. Были и такие случаи, что батальоны, получившие автоматическое оружие, тренировку не проходили, их привозили прямо с вокзала на фронт. По пути говорили: "Тренируйтесь", "Постреляйте". Они тренировались, сидели в машине, стреляли на ходу, пробуя оружие, и этим самым наводили панику на тыл.

Вот к чему привело это паническое поведение Гусевского, который сидел с дивизией в окружении. Благодаря заточению в окружении, где он сидел, там авиация обязана была бомбить, стрелять, охранять его в течение 45 дней. Гусевский понял, что живет благодаря авиации, и сообщает: стреляют два орудия, высылайте бомбардировщиков. Оттуда присылали заявки на авиацию почти ежедневно с такими запросами, что просто было неудобно, что это пишет комбриг Красной Армии.

...Присылали повторные телеграммы такого содержания: наша заявка вчерашняя не выполнена, добавляют два-три пункта и посылают новую телеграмму. Телеграммы приводились к исполнению. На самого Гусевского повлиять никак не могли, а порядка в осажденном гарнизоне не было.

Гусевский просил бомбить даже отдельные орудия. Противник свои орудия после того, как выстрелили из них, переносил их с места на место, у него их было мало, берегли как дитя, перетаскивали в другое место и открывали с этого места снова огонь, попробуй бомбардировщикам угоняться за ними. Орудие противника стреляет, значит считают, что авиация работает плохо. Где противник, не знали.

Выделяется сектор десятин по 20—30, говорят, давайте молотить, молотят пустой лес, остаются от этого леса шишки, все деревья изрубят. От такого бомбометания никакой пользы нет. Те объекты, которые должны бомбардироваться авиацией, они оставались в спокойном состоянии. Когда панические настроения прекращались, нам удавалось бомбить другие объекты, причем с большими трудностями.

По железным дорогам действовали, как и на Северо-Западном фронте, пробовали из пушек стрелять по паровозам, было несколько удачных попаданий. Как летчики докладывали, паровозы спускали пар, видимо трубы были повреждены. В дальнейшем этим делом надо заняться.

Бомбардирование перегонов ничего не дает, слишком тяжело попасть. Пробовали бомбардировать станции, но после этого станции быстро восстанавливались и начинали работать, поэтому следует важные станции все время держать под ударом.

Полеты по отдельным домикам, долинам, тропинкам противника почти никаких результатов не давали, находили мелкие группы, влиять на противника таким полетом не могли. В лесу противника поймать было трудно. Наша наземная обстановка показывает, что ориентировкой летного состава могло служить то, что наши войска совершенно не маскируются. Мне рассказывал Денисов, что был случай на перешейке, когда ему один из командиров дивизии сказал, что при такой мощной авиации, какая имеется у нас, мы не будем маскироваться, потому что нам это не нужно, нас и так защитят; или такой случай, когда одна дивизия бросила свою зенитную артиллерию под Ленинградом и вылезла на фронт как на праздник; или еще такой пример, когда один самолет противника появляется над нашим расположением, то поднимается паника, особенно в тылу. Считают, что к нам не может летать ни один самолет. Но попробуйте на высоте 5—6 тыс. метров заметить одиночный самолет. Говорят так, что финны летают одиночными самолетами и мы их не видим, а они нам вред приносят. А что, если бы они летали десятками? Если бы они начинали летать десятками, то их сразу увидели бы, группу легче заметить. Я могу привести пример, когда командир полка тов. Плешивцев получает выговор за то, что на его аэродром сбросил бомбу какой-то финн с высоты 5—6 тыс. м, в то время как командир полка меры принял, у него на высоте 3—5 тыс. м были в это время засады, патрули, правда этот метод давно устаревший, но нервозность от одиночных финских полетов имеется страшная, потому что мы считаем, что нас бомбить не должны.

Я был бы доволен, если бы хоть раз побомбили как следует всех командиров, которые сидят на передней линии, они тогда знали бы, что такое бомбить и это было бы настоящей войной, кто был на Халхин-Голе — тот знает это...

...Наша пехота приучается сейчас к такому положению, что авиация противника ее не должна бомбить. Повоевали бы с противником, у которого много авиации, и тогда зенитную артиллерию, которая возится как мягкая мебель, они вряд ли оставили бы, а привезли бы ее быстрее зимнего обмундирования. Мало нас били с воздуха, вот почему мы не знаем цену авиации.

Малотренированные войска имеют ложное представление, что мы можем защитить их от всяких налетов. Наша авиация не может этого сделать, так как слишком большой фронт и слишком много надо авиации и слишком много у нас надо защищать.

Теперь я хотел бы сказать о том, какой вред мы приносили финнам. 90% солдатских писем, которые я просмотрел, показывают, что финны сильно страдают от нашей авиации. Было очень характерное письмо, найденное у одного убитого офицера в районе 163-й дивизии. Там говорилось: "Как у вас на фронте — не знаем, попадает ли вам или нет, но у нас в Каяне не осталось ни одного жителя, нам так дают, что дышать нечем, город мы покинули". Авиация — могучий вид оружия, влияющий на состояние противника, надо только очень экономно и умело ее расходовать. Ведь большинство этих писем говорит о том, что использовать авиацию нужно продуманно и не посылать ее без толку и поэтому не выбрасывать безрезультатно те колоссальные средства, которые вкладываются в авиацию.

Перехожу к маскировке. Почему мы не могли найти финнов? Потому, что финны, будучи биты каждодневно, понимали, что нужно маскироваться. Они продвигались так: у них имеется одна пушечка, они закрывали эту пушечку простыней и, передвигаясь, часто меняли позиции этой пушки. Мы видели лыжников, которые проходили по лесу. По этим лыжникам мы отыскивали группы по 15—20 человек. Днем мы увидеть ничего не могли, так как они действовали только ночью. Ночью мы не всегда могли все увидеть, не имели возможности ночью их наблюдать. Вскрыть группировку было очень трудно. Попробуйте вскрыть группировку, когда днем они все время находятся в окопах, наружу не показываются, а ночью костров не жгут.

Мы имеем 10% всех полетов авиации на использование в разведке. Разведка большой пользы войскам принести не могла потому, что финны маскировались, но все же это была разведка. Нашей разведкой было произведено в течение 3,5 месяцев или 3-х с небольшим месяцев — тысяча полетов. Эта тысяча полетов нам дала немногое. Правда, мы имеем достижения, когда нам удалось добиться кое-каких успехов для того, чтобы выручить наши блуждающие части. Наши истребители могли преследовать ту цель, которая была видна человеческому глазу, т.е. все то, что для нашей разведки было видно.

У меня есть два коротеньких эпизода. Группа тов. Долина пошла в тыл, эта группа была частью разбита, человек около 70-ти осталось в лесу, примерно на расстоянии километров 8-ми в тылу у финнов. Эти 70 человек были обнаружены нашими разведывательными самолетами. Наши летчики узнали их лишь только потому, что у нас как-то особенно держатся бойцы, как-то проще. Летчики их опознали, сбросили им продукты, и потом через день вывезли их из тыла финнов.

Другая операция была проделана в 337-м полку, когда на самолетах У-2 удалось вывести из финского тыла, на расстоянии 15— 20 км около 70 человек. Эти люди были вывезены 11 марта.

... Перехожу к предложениям. В выводах я хотел бы сказать, что наша авиация получила богатый опыт полета в сложных метеорологических условиях. Необходимо сейчас прямо специальным приказом начальника Воздушных Сил, народного комиссара, заставить этот опыт продолжить и требовать полетов, не боясь никаких событий, аварий, катастроф, потому что командиры у нас не особенно тренированы в части больших полетов...  Если случилась у нас катастрофа, то в разборе этой катастрофы командир, который должен разбирать эту катастрофу, занимает последнее место. Этой катастрофой занимается большое количество организаций, которые проявляют большой ажиотаж. Командира там не видно за этими организациями.

Несколько слов о дисциплине. Мне казалось, что за дисциплину отвечает один — командир, но у нас в частях, полках, эскадрильях, бригадах каким-то образом обстановка складывается так, что за дисциплину отвечают все, в результате она не на особенно высоком уровне. За дисциплину отвечают все, за дисциплину греют все и меньше всего греет тот, кому бы полагалось — командир, он за нее отвечает меньше других. Здесь надо будет разобраться и дать указание, которое бы повернуло вопрос дисциплины на правильный путь. Опыт показывает, что требуется коренная перестройка по этому вопросу в нашей армии.

Дальше, должен сказать, что мы сделали громаднейшее упущение в воздушных силах из-за того, что мы боимся катастрофы, аварии и всяких событий. Мы занимались только летчиком, чтобы он чего-нибудь не сломал, чтобы он не сделал чего-нибудь лишнего, и упустили летнабов. Бомбим мы сейчас очень плохо. Правда, товарищи, которые наблюдали бомбометание немцев, говорят, что немцы тоже высоким классом не отличаются, но наши, надо признаться, стоят ниже. Так что в этом году в первую очередь надо нажать на летнабов, которые заброшены, взятый курс на летчика нужно оставить в истребительной авиации, а в бомбардировочной авиации взять курс на летнаб, взять курс на экипаж.

...Дальше, нужно учиться летать ночью большими группами. Пока мы летаем ночью максимум отрядом, максимум девяткой.

Надо летать ночью больше, кораблей до 20—30 в одной группе, причем учить не все полки. Я согласен с тем, что тут говорили, нужно учить не все полки, а единицы способных людей, взять хотя бы в полку эскадрильи — две ночных, которые могли бы ночью вылететь спокойно, долететь до любого пункта, выполнить задание и вернуться обратно. Днем их заменят три оставшиеся эскадрильи.

Последний вопрос. Нам нужен транспортный самолет. Сейчас мы добиваем остаток Р-5, ТБ-3 и через год мы встанем перед проблемой, чтобы иметь грузовой самолет, простой грузовой самолет, который мог бы садиться в любых условиях. Этих самолетов в достаточном количестве, так чтобы они обрисовались как явно применимые, пока нет.

По кадрам. Мы хотелось бы по примеру артиллерии, чтобы у нас были созданы группы или специальные школы, которые имеются сейчас в артиллерии. Эти группы, можно их назвать спецшколой, надо создать для авиации из десятиклассников. Спецнабор себя не оправдал, от него надо категорически отказаться, надо брать только добровольцев. Мы имеем сейчас в авиации буквально сотни болтающихся летчиков, которых нельзя допустить в полеты по разным причинам и которых трудно демобилизовать, так как к этому много барьеров; эти лодыри поневоле болтаются у нас во флоте по многу лет, не находят себе места.

Еще один вопрос. Я хотел бы, чтобы наше правительство издало такой закон, чтобы летному составу, окончившему школу и получившему звание командира, запрещалось совершенно официально жениться в течение двух-трех лет. (Смех).

СТАЛИН. А сами когда женились?

РЫЧАГОВ. На шестом году летной работы. Я такое оправдание этому дам. Летчик у нас формируется в течение первых двух-трех лет. Ежели приезжает летчик — слезы на него смотреть — лейтенант 23 лет, у него 6 человек семья, разве он освоит высокий класс? Не освоит, потому что у него сердце и душа будут дома. Надо закон такой издать»{22}.

Постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 4 июня 1940 года в Красной Армии были введены новые воинские звания. Павлу Васильевичу Рычагову было присвоено воинское звание «генерал-лейтенант авиации». В это время ему было всего 29 лет! За девять лет он сделал блистательную карьеру, пройдя путь от младшего летчика до генерал-лейтенанта авиации. Рычагов стал одним из самых молодых генералов Красной Армии. Моложе его такое же звание получил только сын И.В. Сталина — Василий, ставший генерал-лейтенантом авиации в 27 лет.

С этого момента новые ответственные посты буквально посыпались на молодого генерала. С июня 1940 года П.В. Рычагов — заместитель начальника ВВС Красной Армии. В июле 1940 года — назначен первым заместителем, а в августе 1940 года — начальником Главного управления ВВС РККА. Он буквально с головой окунулся в новую работу. Постоянно бывает в частях и на аэродромах, участвует в испытании новой авиационной техники. Несмотря на свою занятость, Павел Рычагов не забывал и о культурной жизни. Высокие посты не сделали его недосягаемым небожителем, он по-прежнему был доступен для своих друзей, особенно для тех, с кем свела его война в Испании. Вот что вспоминает о той поре Герой Советского Союза адмирал флота Н.Г. Кузнецов: «Григорий Михайлович (Штерн) знакомил меня, еще тогда молодого москвича, со столицей. Если в Москве оказывался Рычагов, он тоже присоединялся к нам и тащил всех в театр. Достать билеты в то время было нелегко, но для Рычагова подобная трудность не существовала. Случалось, он приглашал на "гвоздь" сезона.

— А билеты? — спрашивали мы.

— Будут, — уверенно отвечал Рычагов и действительно умудрялся их доставать. Кажется, ему помогали ордена. Грудь его, украшенная Золотой Звездой и многими орденами, выглядела в самом деле внушительно»{23}.

В декабре 1940 года П.В. Рычагов становится членом Главного военного совета РККА. 21—31 декабря 1940 года в Москве, в Центральном доме Красной Армии, проходило совещание высшего генералитета. На повестке дня стояло 6 докладов, в том числе и доклад начальника Главного управления Военно-воздушных сил Красной Армии генерал-лейтенанта авиации П.В. Рычагова — «ВВС в наступательной операции и в борьбе за господство в воздухе». В нем, обобщая опыт взаимодействия авиации с наземными войсками, Рычагов предлагал разделить ВВС на авиацию армейского и фронтового подчинения.

В феврале 1941 года генерал-лейтенант П.В. Рычагов был назначен на новый ответственный пост — он становится заместителем народного комиссара обороны СССР. В это время полным ходом шло перевооружение Военно-воздушных сил. В летные части поступали новые, более современные и скоростные самолеты. Переучиваться на новую технику летчикам приходилось в срочном порядке. Многие машины поступали в части не совсем подготовленными. В результате в авиации резко возросло количество аварий. Из-за них в предвоенные годы ВВС РККА ежегодно теряли более 600 самолетов.

Одной из причин этого было сокращение норм налета на одного летчика. П.В. Рычагов решительно выступал против этого, но не получил поддержку у руководства страны. Герой Советского Союза генерал-майор авиации Г.Н.Захаров вспоминает: «...Рычагов, который был в ту пору одним из высших авиационных командиров в стране, ставил перед Сталиным вопрос о нецелесообразности сокращения норм налета, но был одернут. Рычагов, конечно, понимал, что быстрое развитие военной техники, особенно самолетостроения, создало трудности с горючим. Но его точку зрения разделяли многие авиационные командиры: было вполне очевидным, что экономить горючее на авиации нецелесообразно. "Я, может быть, в самом деле чего-то недопонимаю в экономике, в политике, — в сердцах говорил мне Рычагов после того, как его в этом публично упрекнул Сталин, — но я знаю наверняка: для того чтобы мы имели сильную авиацию, наши летчики должны как можно больше летать!.." Однако этот вопрос, как говорится, обсуждению не подлежал. Надо было искать выход, исходя из реальных условий»{24}.

Была и еще одна причина, повлекшая большое количество аварий. В начале зимы 1940—1941 годов по инициативе И.В. Сталина был издан приказ о проведении полетов исключительно с колесного шасси. Упор при принятии данного решения делался на международный опыт применения авиации в зимних условиях и на то, что использование лыж снижает скорость полета и скороподъемность самолетов. Однако разумная идея натолкнулась на ряд объективных причин, не позволивших использовать ее в полной мере. Зима 1940—1941 годов выдалась снежной и суровой. На большинстве аэродромов не хватало техники для расчистки летного поля. Применявшиеся трактора и аэродромные катки для укатывания снега часто ломались и выходили из строя. Приходилось использовать большое количество личного состава подразделений для приведения аэродромов в более-менее пригодное состояние для полетов. Многие командиры, опасаясь возможного роста аварийности, отказывались брать на себя ответственность по организации полетов.

В результате авиация практически перестала летать. Летчики в результате вынужденных простоев теряли навыки владения самолетами. Возобновившиеся после схода снега полеты вызвали бурный рост аварийности.

Разбор причин столь резкого роста аварийности в авиации обсуждался в начале апреля 1941 года на одном из заседаний Военного совета, на котором присутствовал генерал-лейтенант П.В. Рычагов. Вот как описывал все происходящее присутствовавший там Герой Советского Союза адмирал флота Советского Союза И.С. Исаков: «Это происходило на Военном совете, незадолго до войны, совсем незадолго, перед самой войной. Речь шла об аварийности в авиации, аварийность была большая. Сталин по своей привычке, как обычно на таких заседаниях, курил трубку и ходил вдоль стола, приглядываясь к присутствующим, иногда глядя в глаза, иногда в спины.

Давались то те, то другие объяснения аварийности, пока не дошла очередь до командовавшего тогда военно-воздушными силами Рычагова. Он был, кажется, генерал-лейтенантом, вообще был молод, а уж выглядел совершенным мальчишкой по внешности. И вот когда до него дошла очередь, он вдруг говорит:

— Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах.

Это было совершенно неожиданно, он покраснел, сорвался, наступила абсолютная тишина. Стоял только Рычагов, еще не отошедший после своего выкрика, багровый и взволнованный, и в нескольких шагах от него стоял Сталин. Вообще-то он ходил, но когда Рычагов сказал это, Сталин остановился.

Скажу свое мнение. Говорить это в такой форме на Военном совете не следовало. Сталин много усилий отдавал авиации, много ею занимался и разбирался в связанных с нею вопросах довольно основательно, во всяком случае, куда более основательно, чем большинство людей, возглавлявших в то время Наркомат обороны. Он гораздо лучше знал авиацию. Несомненно, эта реплика Рычагова в такой форме прозвучала для него личным оскорблением, и это все понимали.

Сталин остановился и молчал. Все ждали, что будет.

Он постоял, потом пошел мимо стола, в том же направлении, в каком и шел. Дошел до конца, повернулся прошел всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и, вынув трубку изо рта, сказал медленно и тихо, не повышая голоса:

— Вы не должны были так сказать!

И пошел опять. Опять дошел до конца, повернулся снова, прошел всю комнату, опять повернулся и остановился почти на том же самом месте, что и в первый раз, снова сказал тем же низким спокойным голосом:

— Вы не должны были так сказать, — и, сделав крошечную паузу, добавил: — Заседание закрывается. И первым вышел из комнаты»{25}.

Слова Рычагова вызвали гнев и раздражение в душе Сталина. Об этом можно судить по отсутствию согласования слов в произнесенном им предложении. Но вождь сдержался и не стал выплескивать эмоции на виду у присутствующих. Но обиду не простил.

9 апреля 1941 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было принято Постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР «Об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии»: «ЦК ВКП(б) и СНК устанавливают, что аварии и катастрофы в авиации Красной Армии не только не уменьшаются, но все более увеличиваются из-за расхлябанности летного и командного состава, ведущей к нарушениям элементарных правил летной службы...

Ежедневно в среднем гибнет... при авариях и катастрофах 2—3 самолета, что составляет в год 600—900 самолетов.

Нынешнее руководство ВВС оказалось неспособным повести серьезную борьбу за укрепление дисциплины в авиации и за уменьшение аварий и катастроф...

Расхлябанность и недисциплинированность в авиации не только не пресекаются, но как бы поощряются со стороны руководства ВВС тем, что виновники аварий и катастроф остаются по сути дела безнаказанными, руководство ВВС часто скрывает от правительства факты аварий и катастроф, а когда правительство обнаруживает эти факты, то руководство ВВС старается замазать эти факты, прибегая в ряде случаев к помощи наркома обороны. Так было, например, с катастрофой в Воронеже, в отношении которой т. Рычагов обязан был и обещал прислать в ЦК ВКП(б) рапорт, но не выполнил этого обязательства и прикрылся авторитетом наркома обороны, который, не разобравшись в деле, подписал "объяснение", замазывающее все дела.

Такая же попытка т. Рычагова замазать расхлябанность и недисциплинированность в ВВС имела место в связи с тяжелой катастрофой, имевшей место 23.01.41 г., при перелете авиационного полка из Новосибирска через Семипалатинск в Ташкент, когда из-за грубого нарушения элементарных правил полета 3 самолета разбились, 2 самолета потерпели аварию, при этом погибли 12 и ранены 4 человека экипажа самолетов.

О развале дисциплины и отсутствии должного порядка в Борисоглебской авиашколе правительство также узнало помимо т. Рычагова.

О нарушениях ВВС решений правительства, воспрещающих полеты на лыжах, правительство также узнало помимо ВВС...

ЦК ВКП(б) и СНК СССР постановляют:

1. Снять т. Рычагова с поста начальника ВВС Красной Армии и с поста заместителя наркома обороны, как недисциплинированного и не справившегося с обязанностью руководителя ВВС»{26}.

12 апреля 1941 года генерал-лейтенант П.В. Рычагов был зачислен на учебу в Военную академию Генерального штаба. Его кипучая натура не могла находиться без дела. В июне 1941 года он провел секретное инспектирование советско-германской границы, на предмет подготовки авиачастей к возможным боевым действиям. Но тучи уже начали сгущаться над его головой. В мае — июне 1941 года руководство НКВД развернуло новую кампанию по поиску врагов народа среди высшего генералитета. Факты, которые ранее трактовались как халатность, ошибки, упущения по службе, теперь рассматривались как вредительство и заговор с целью подрыва военной мощи страны. В списках «заговорщиков» числился и генерал-лейтенант Рычагов.

Известие о нападении фашистской Германии на Советский Союз Павел Рычагов встретил в одном из сочинских санаториев, где отдыхал вместе с женой Марией Нестеренко — известной военной летчицей. В тот же день его вызвали в Москву. Быстро собравшись, вечерним поездом они отправляются в столицу. 24 июня 1941 года на московском вокзале (по другим данным, на вокзале в Туле) Рычагова попросили зайти к военному коменданту. Там его ожидали люди в штатском. Рычагову был предъявлен ордер на арест, подписанный Б. Кобуловым, без санкции прокурора. Само постановление на арест было составлено лишь 27 июня 1941 года.

Днем 24 июня, прямо на летном поле аэродрома, арестовали его жену, известную военную летчицу, заместителя командира авиаполка особого назначения, майора Марию Нестеренко. Ей вменялось в вину, что «будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности своего мужа».

Начались допросы, очные ставки, избиения... Во время проводимого после войны расследования фактов репрессий в отношении высшего военного командования был допрошен бывший начальник Следственной части МВД СССР генерал-лейтенант Л.Е. Влодзимирский. На допросе 8 октября 1953 года он показал: «В моем кабинете действительно применялись меры физического воздействия... к Мерецкову, Рычагову... к Локтионову. Били арестованных резиновой палкой, и они при этом естественно стонали и охали. Я помню, что один раз сильно побили Рычагова, но он не дал никаких показаний, несмотря на избиение»{27}.

10 октября 1953 года свидетель Болховитин на допросе показал: «По указанию Влодзимирского в начале июля 1941 г. была проведена очная ставка Смушкевича с Рычаговым. До очной ставки Влодзимирский прислал ко мне в кабинет начальника 1-го отдела следственной части Зименкова и его зама Никитина. Никитин по указанию Влодзимирского в порядке "подготовки" Рычагова к очной ставке зверски избил Рычагова. После этого привели в мой кабинет Смушкевича, судя по его виду, очевидно, он неоднократно избивался. На очной ставке он дал невнятные показания о принадлежности Рычагова к военному заговору»{28}.

Рычагов после избиения сказал, что теперь он не летчик, так как Никитин перебил ему барабанную перепонку уха. Он еще надеялся летать! Лишь на третий день подследственный начал давать признательные показания. Но на последнем допросе, который состоялся 25 октября 1941 года, он сказал:

— Все мои показания — неправда. И то, что говорили обо мне другие, тоже неправда. Я не шпион и не заговорщик{29}.

28 октября 1941 года в поселке Барбыш под городом Куйбышевом (ныне г. Самара), согласно предписанию народного комиссара внутренних дел СССР Л.П. Берии от 18 октября 1941 года за № 2756/Б, был приведен в исполнение приговор о ВМН (высшей мере наказания) — расстрел в отношении 20 человек. Среди них под № 5 был Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Павел Васильевич Рычагов. Расстреляна была также и его жена — майор Мария Нестеренко.

Так, без суда, оборвалась жизнь талантливого летчика, одного из самых молодых генералов Красной Армии. Он прожил короткую, но яркую жизнь. Ему было всего 30 лет. Он мог многое сделать для своей Родины. Впереди была Великая Отечественная... Война, в которой его знания и опыт могли принести большую пользу. Но судьба распорядилась по-иному... Хорошо знавший его, друживший и воевавший с ним бок о бок Герой Советского Союза генерал-майор авиации Г.Н. Захаров дал прекрасную характеристику П.В. Рычагову: «Он был таким же, каким был всегда. Просто удивительно, сколько я знал Рычагова — он всегда оставался самим собой, словно среда, обстоятельства, положение и все остальное, под влиянием чего человек живет и меняется, не имело к нему никакого отношения. Сформировавшейся личностью он был уже тогда, когда я прибыл в его отряд. И последующие шесть лет его поистине фантастической жизни, которая успела вместить в себя три войны, более десяти сбитых самолетов, необычайно быстрый даже по тем временам рост — от старшего лейтенанта до начальника Главного управления ВВС РККА, — ничего не добавили и не убавили в нем, как в личности. Такое могло быть только с необычайно цельной натурой, которая самой природой была вылеплена раз и навсегда и не могла быть подвержена никаким изменениям. Натура незаурядного человека и выдающегося летчика-истребителя»{30}.

Своей реабилитацией П.В. Рычагов обязан брату — В.В. Рычагову. Бывший доцент Института инженеров водного транспорта в 1944 году был арестован как брат «врага народа». В тюрьмах и лагерях он просидел до 1952 года. В конце 1953 года В.В. Рычагов обратился к К.Е. Ворошилову с просьбой о собственной реабилитации и проверке «дела» родного брата. 28 декабря 1953 года Ворошилов разослал членам Президиума ЦК КПСС это письмо. Одновременно он поддержал просьбу о реабилитации.

23 июля 1954 года Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Павел Васильевич Рычагов был полностью реабилитирован. Все материалы против него были прекращены постановлением Генерального прокурора СССР за отсутствием в них состава преступления. В партийном же порядке он был реабилитирован Главным политическим управлением Советской Армии лишь 19 марта 1963 года.

Именем П.В. Рычагова названа улица в Северном округе Москвы (Тимирязевский район), на которой стоял дом, в котором жил Герой.

Награжден: присвоено звание Героя Советского Союза (1936) с последующим вручением медали «Золотая Звезда» за № 86, 2 ордена Ленина (1936), 3 ордена Красного Знамени (1938 г. — дважды, 1940 г.), медаль «XX лет РККА».

***

{1} Докучаев А. Суду не предавать.... Журнал «Крылья Родины», № 7, 1990. С. 31.

{2} Захаров Г.Н. Я — истребитель. М.: Воениздат, 1985. С. 12—13.

{3} Шумихин B.C. Расстреляны на взлете. Журнал «Советский воин»,

1989. № 1.С. 63.

{4} Захаров Г.Н. Повесть об истребителях. М., 1977. С. 20.

{5} Захаров Г.Н. Я — истребитель. М.: Воениздат, 1985. С. 43—44.

{6} Там же. С. 53.

{7} Кондрат Е.Ф. Достался нам век неспокойный. М., 1978. С. 86.

{8} Захаров Г.Н. Я — истребитель. М.: Воениздат, 1985. С. 47.

{9} Рытов А.Г. Рыцари пятого океана. М.: Воениздат, 1968. С. 14—17.

{10} Кольцов М. Испанский дневник. Книга вторая. М.: Художественная литература, 1988. С. 359—360.

{11} Кузнецов И.И., Джога И.М. Первые Герои Советского Союза (1936— 1939). Иркутск: 1983. С. 54.

{12} В небе Китая 1937—1940 гг. М.: Наука, 1986; Полынин Ф.П. Выполняя интернациональный долг. С. 31.

{13} Захаров Г.Н. Я — истребитель. М.: Воениздат, 1985. С. 84.

{14} В небе Китая 1937—1940 гг. М.: Наука, 1986. Полынин Ф.П. Выполняя интернациональный долг. С. 38.

{15} Там же. С. 42.

{16} Там же. С. 46.

{17} Докучаев А. Суду не предавать... Журнал «Крылья Родины» № 7,

1990. С. 30.

{18} Зимин Г.В. Истребители. М.: Воениздат, 1985. С. 17—18.

{19} Там же. С. 20—21.

{20} Петров И.В., Степаков В.Н Советско-финляндская война 1939— 1940. СПб.: ООО «Издательство «Полигон». Т. 1. С. 477.

{21} Там же. С. 481.

{22} http: //www.around.spb.ru/finnish/comcom/comcom_5.php (Текст впервые был опубликован в книге: «Зимняя война» 1939—1940», книга вторая: «И.В. Сталин и финская кампания» (Стенограмма совещания при ЦК ВКП(б), М.: Наука, 1998).

{23} Кузнецов Н.Г. Накануне. М.: Воениздат, 1989. С. 225—226.

{24} Захаров Г.Н. Я — истребитель» М.: Воениздат, 1985. С. 103.

{25} Симонов К. Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В. Сталине. М.: Правда, 1990. С. 339—340.

{26} 1941 год: Документы. М.: Международный фонд «Демократия», 1998. Книга 2. С. 54—55.

{27} Черушев Н.С. Невиновных не бывает... Чекисты против военных. 1918—1953. М.: Вече, 2004. С. 336.

{28} Левин А.А. Перебитые крылья: Документальная повесть. М., 1996. С. 206.

{29} Конев В.Н. Герои без Золотых Звезд. Прокляты и забыты. М.: Яуза, Эксмо, 2008. С. 230.

{30} Захаров ПК Я — истребитель. М.: Воениздат, 1985. С. 75.

 

Дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации

СМУШКЕВИЧ ЯКОВ ВЛАДИМИРОВИЧ

14.4.1902-28.10.1941

Яков Владимирович (Вульфович) Смушкевич родился 14 апреля 1902 года в еврейской семье в местечке Ракишки Ново-Алексеевского уезда Ковенской губернии (ныне город Рокишкис, Республика Литва). Его отец работал портным и прилагал массу усилий, чтобы прокормить своих семерых детей. Но заработков не хватало. Нужда усилилась, когда началась Первая мировая война. С приближением фронта население выселялось из близлежащих районов. В 1915 году семья Смушкевич вынуждена была эвакуироваться в Вологду, но жизнь на новом месте легче не стала. Поэтому, закончив 3 класса начальной школы, Яков пошел работать помощником пекаря, а затем грузчиком в Вологодский речной порт.

По окончании войны, в 1918 году, семья Смушкевич вернулась в родные места, находившиеся в то время под оккупацией кайзеровской Германии. Яков, остро воспринимавший все несправедливое, не мог терпеть выходок немецких солдат. Происходит нескольких стычек с ними. Однажды на улице он заступился за незнакомую девушку, к которой приставали двое подвыпивших солдат. Завязалась драка. Защищаясь, Яков ударом камня свалил одного из нападавших с ног. Несколько дней пришлось прятаться у знакомых. Темной декабрьской ночью 1918 года, опасаясь за свою дальнейшую жизнь, Яков бежит в соседнюю Белоруссию.

Происходившие в стране революционные события не могли оставить его равнодушным. Он всецело принял коммунистические идеи и окунулся в классовую борьбу. В 1918 году в Минске Яков Смушкевич был принят в ряды коммунистической партии. Его назначают на должность комиссара в 1-м Минском коммунистическом батальоне, который вошел в состав Западной армии. В боях на Западном фронте Яков Смушкевич был ранен в руку, но продолжал сражаться.

В начале 1919 года в боях под Барановичами был ранен сабельным ударом в ногу и взят в плен белополяками. Яковом заинтересовалась польская контрразведка «Двуйка», и его переводят в вильненскую тюрьму «Лукишки». Тринадцать месяцев длилось заключение. Все это время Смушкевич вынашивал план побега. Весной 1920 года задуманное удалось осуществить: спрятавшись в прачечной среди бельевых корзин, он был вывезен с территории тюрьмы.

Вернувшись в расположение частей Красной Армии, был зачислен рядовым бойцом в 144-й стрелковый полк, входивший в бригаду под командованием героя Гражданской войны Яна Фабрициуса. В июле 1920 года, уже в качестве политрука роты, Смушкевич участвует во взятии Сморгонского укрепленного района. В бою за Пултуск заменил раненого комиссара полка. В августе 1920 года отступает вместе с частями Красной Армии под ударами польских войск. При переправе через реку Нарев комиссар Смушкевич вместе со своими бойцами прорвался через горящий мост.

После окончания Гражданской войны Яков Смушкевич участвует в ряде операций против бандитских шаек, свирепствовавших на территории Белоруссии. К лету 1921 года, в результате полученных ранее ранений и перенесенных лишений, стало сдавать здоровье. Пришлось ложиться в госпиталь. Полученный после лечения двухмесячный отпуск по болезни Яков Смушкевич решил использовать по-своему. Он становится помощником уездного уполномоченного ВЧК в городе Клинцы. Пригодился ранее полученный опыт борьбы против бандитизма. Местным товарищам понравился боевой и смышленый новый сотрудник, и в октябре 1921 года Смушкевичу продлили срок службы в органах еще на шесть месяцев.

В апреле 1922 года Я.В. Смушкевич был назначен помощником военкома 144-го полка 4-й стрелковой дивизии, который дислоцировался в местечке Пуховичи. В Игуменском уезде свирепствовала крупная банда атамана Березы. Она терроризировала местное население: отбирала скот и имущество, расправлялась с представителями советской власти. К тому же банда была неуловимой, все попытки ликвидировать ее заканчивались провалом. Я.В. Смушкевичу, который вскоре заменил военкома полка, потребовалось потратить немало сил и стараний, чтобы выследить и обезвредить бандитов.

В июне 1922 года ему стало известно о точном месте дислокации банды. Смушкевич отправляет сообщение об этом в полк, а сам устремляется за подмогой в Пуховичи к военному комиссару Конопадскому. Но двери военкомата оказались запертыми на большой замок. В волостном исполкоме также никого не было. Время катастрофически утекало. Бандиты в любой момент могли узнать о том, что их местонахождение определено, и исчезнуть. Яков нашел местных молодых парней, готовых выступить с ним против банды атамана Березы. Взломав двери военкомата, Смушкевич вооружает ребят винтовками. Когда прибыли красноармейцы, их встретил готовый к походу отряд самообороны. Вместе они отправились к расположенной в глухом лесу деревне Вигуровичи, где пряталась банда. Завязался длительный бой, в результате которого обе стороны понесли потери. Часть банды была уничтожена, другая сдалась в плен. Среди плененных оказался и... военком Конопадский, который в свое время неустанно требовал разгромить банду. На первом же допросе выяснилось, что именно он является атаманом Березой. Стало ясно, почему бандиты были столько времени неуловимы, и кто предупреждал их обо всех готовящихся операциях.

В Пуховичах произошло знаменательное событие в жизни Якова Смушкевича. Здесь он встретил юную красавицу Басю Гольфанд, ставшую впоследствии его женой.

С июля 1922 года Яков Смушкевич проходил службу в качестве политрука школы 4-й стрелковой дивизии. Но вскоре его направляют на новое перспективное военное направление — в авиацию. В октябре 1922 года он становится ответственным организатором партийной работы (оторгом) и политруком в 9-й истребительной авиаэскадрилье, базировавшейся в Минске. А в январе 1923 года — военкомом 23-го авиаотряда.

Со всей присущей ему энергией Яков Владимирович берется за порученное дело, он буквально «заболел» авиацией. 1 мая 1923 года Я. Смушкевич совершил свой первый полет, правда, пока только в качестве пассажира. В честь праздника было запланировано разбросать с самолета листовки. Первый полет чуть было не стал для агитатора Смушкевича последним. Попав в грозовой дождь, самолет «Ньюпорт-10» пошел на вынужденную посадку в двух верстах от местечка Пуховичи и разбился. Летчик и пассажир получили травмы, но остались живы. 12 дней на месте аварии Смушкевич вместе с прибывшими мотористами разбирал и ремонтировал самолет. Этот опыт помог ему в дальнейшем быстрее освоить любую авиационную технику.

Участвуя в агитполетах, он внимательно наблюдает за действиями пилотов в воздухе. На земле подолгу беседует с механиками и летчиками о премудростях и тонкостях летного дела. По его просьбе пилоты иногда давали ему возможность управлять самолетом. Проявляя бесстрашие, Яков Владимирович учится летать, и вскоре совершает свой первый самостоятельный вылет.

Не забывает он и о своем образовании. Понимая, что одних только начальных знаний для политработника мало, в сентябре 1923 года Смушкевич поступает на правовое отделение факультета общественных наук Белорусского государственного университета. В связи с ликвидацией факультета он был переведен на 2-й курс историко-экономического отделения педагогического факультета.

Смушкевич продолжает настойчиво совершенствовать свое летное мастерство. Самостоятельно освоил специальность летчика-летнаба на самолете «Юнкерс-21». Через некоторое время пилот-самоучка, не имея даже летного диплома, стал летать не хуже своих подчиненных.

В ноябре 1927 года Я.В. Смушкевич участвует в юбилейном параде в Москве, где был представлен заместителю начальника ВВС Я.И. Алкснису.

С февраля 1928 года Я.В. Смушкевич — военком 43-й авиаэскадрильи во 2-й авиабригаде, расквартированной в Витебске. Благодаря природному уму, любознательности и другим личным качествам, он быстро осваивает все новое и передовое для того времени в авиации. В аттестациях на него отмечается: «Сообразителен, энергичен, тактичен, в меру требователен. Связан с личным составом эскадрильи. Чутко, товарищески реагирует на запросы и нужды. Авторитетен. Здоровья крепкого, вынослив, к полевой работе годен»{1}.

Яков Владимирович по-прежнему много летает на различных моделях самолетов. В конце 1928 года он одним из первых в бригаде совершил полет на самолете-разведчике Р-5, а затем освоил высший пилотаж на новейшем по тем временам истребителе И-3. Стремясь быть всегда и во всем примером для подчиненных, он научился отлично стрелять, бомбить, фотографировать, став одним из лучших навигаторов эскадрильи. В июле 1929 года эскадрилья Смушкевича успешно выполнила опытное бомбометание по особому заданию штаба РККА.

С весны 1930 года Яков Владимирович — заместитель начальника политотдела 2-й авиабригады. Он по-прежнему рвется в небо. Постоянно летает, за что его прозывают «крылатым комиссаром».

С января 1931 года Я.В. Смушкевич — военком и начальник политотдела 6-й авиабригады в Смоленске. К этому времени он уже стал не просто прекрасным политработником, но и хорошим летчиком-самоучкой. Это было достигнуто ежедневными тренировками и постоянной работой над своим самообразованием. В конце учебного года комиссар и начальник политотдела Смушкевич занял первое место в авиабригаде по стрельбе из пулемета и точной бомбардировке.

В ноябре 1931 года Я.В. Смушкевич становится командиром и комиссаром 2-й авиационной бригады имени Совнаркома Белорусской ССР (в 1933 г. была переименована в 201-ю легкобомбардировочную, в 1936 г. — в 40-ю авиабригаду). Часть дислоцировалась в Витебске и состояла из 4-х эскадрилий. Много времени потратил Яков Владимирович, чтобы обучить летный состав. Летчиком он стал великолепным. Мог не только отдать приказ, но и сам показать, как надо его выполнять. На занятиях, которыми он руководил лично, летчики авиабригады изучали тактику воздушных боев, теорию пилотирования, техническую часть самолетов. «Уроки Смушкевича» — так промеж себя называли пилоты эти ежедневные занятия. Вскоре все летчики авиабригады были обучены передовому способу — полетам вслепую по приборам. Это они с блеском продемонстрировали на осенних маневрах Белорусского военного округа. Благодаря организаторским способностям и военному таланту Смушкевича авиационная бригада превратится в одно из образцовых соединений Военно-воздушных сил Красной Армии. После успешных сентябрьских маневров о его работе одобрительно отозвался Я.Б. Гамарник. Возглавив Политуправление РККА, он продолжил внимательно следить за дальнейшими успехами Смушкевича, постоянно ставя его в пример.

Несмотря на достигнутые успехи и большой авторитет в авиации, Смушкевич все еще оставался летчиком-самоучкой, т.к. не имел соответствующего образования. Этот пробел Яков Владимирович решил исправить как можно быстрее. Взяв очередной отпуск, он отправляется на курсы усовершенствования начальствующего состава при 1-й военной школе летчиков им. тов. Мясникова в Каче. С 25 октября по 14 декабря 1931 года Смушкевич проходит ускоренный курс летной подготовки и получает пилотское свидетельство.

Вернувшись в свою часть, Яков Владимирович энергично берется за повышение ее боеготовности. Впервые обустроил зимние лагеря, построил ледовый аэродром. Часто устраивает учебные тревоги. Перелетает с одного аэродрома на другой, проводя большую работу по подготовке и обучению летного состава. Упорство и труд командира были вскоре вознаграждены. В августе 1933 года авиабригада Смушкевича была признана лучшим соединением ВВС Белорусского военного округа, а ее командир-военком был награжден Почетной грамотой ЦИК СССР.

В октябре 1934 года в бригаде Смушкевича была проведена десятидневная инспекторская проверка. Возглавлял ее сам начальник ВВС Я.И. Алкснис. Опрятность и подтянутость летного состава, отличная техника пилотирования, исправное состояние авиапарка оставили хорошее впечатление у проверяющих. По итогам проверки Алкснис распорядился выделить из спецфонда ВВС 20 ценных подарков (часы, фотоаппараты, ружья, револьверы) для награждения летчиков и техников авиабригады.

В части у Смушкевича почти не было летных происшествий. А если такие и случались, командир брал вину за них на себя. Из-за этого в 1935 году Смушкевич не был награжден орденом. После первомайского парада 1935 года нарком обороны К.Е. Ворошилов представил Якова Владимировича И.В. Сталину. Вождь народов выслушал рекомендацию «первого красного офицера», поблагодарил Смушкевича за хорошую службу. Возможно, именно тогда он запомнил эту фамилию. Когда через год с небольшим необходим был грамотный и опытный командир, Сталин, прислушавшись к рекомендациям Уборевича, Алксниса, Гамарника и других, утвердит Смушкевича старшим военным советником по авиации для командировки в Испанию.

22 сентября 1935 года Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров СССР издали постановление «О введении персональных военных званий начальствующего состава РККА». 28 ноября 1935 года народный комиссар обороны СССР приказом по личному составу армии за № 2488 присвоил Я.В. Смушкевичу воинское звание «комбриг».

18 июля 1936 года в Испании вспыхнул мятеж генерала Франко, поддержанный фашистскими правительствами Германии и Италии. На помощь испанцам, поднявшимся на борьбу за республику, пришли народы многих стран. С 28 августа 1936 года Советский Союз начинает оказывать помощь республиканскому правительству Испании. В страну нелегально отправляются лучшие военные специалисты, чтобы с оружием в руках оказать помощь ее борющемуся народу и остановить фашизм. Всего в Испании на стороне республики сражалось и трудилось около трех тысяч советских специалистов. В общей сложности СССР передал республиканской Испании 648 самолетов И-15, И-16 и СБ, направил туда 772 авиатора-добровольца, в том числе более 160 летчиков{2}.

С сентября 1936 по июнь 1937 года комбриг Смушкевич под псевдонимом «генерал Дуглас» принимает участие в гражданской войне в Испании. 10 сентября 1936 года группа из 33 советских летчиков во главе со Смушкевичем прибыла в Картахену. Яков Владимирович становится старшим военным советником по авиации при командующем ВВС республиканской Испании. Позднее его назначают руководителем противовоздушной обороны города Мадрида.

В Испании Я.В. Смушкевич быстро завоевал авторитет и уважение среди военных. Со всей присущей ему энергией он берется за создание и организацию республиканских ВВС. Руководит сборкой прибывающих из Советского Союза самолетов, формированием бомбардировочных и истребительных авиагрупп, оборудованием аэродромов. Наладил воздушную разведку войск противника. Не мог он остаться в стороне и от боевых действий. В конце октября 1936 года «генерал Дуглас» совершил свой первый боевой вылет на легком бомбардировщике «Бреге-19» на штурмовку механизированной колонны мятежников. Из Москвы последовало грозное предостережение: «Вас послали не летать, а руководить!» Но никакие запреты не могли удержать Смушкевича — всего в Испании он налетал 223 часа, из них 115 — на истребителе «И-15».

Герой Советского Союза Адмирал флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов, воевавший в Испании вместе со Смушкевичем, отмечал что он «...пользовался большим авторитетом потому, что сам отлично летал, мог всегда показать, как нужно работать. В Испании его уважали и любили. Знание своего дела и отвага в боевых условиях не могли не покорить сердце любого подчиненного. Настоящий авторитет не создается присвоенными званиями или назначением на высокую должность. Только на деле можно доказать, что звание дано правильно и в назначении начальство не ошиблось. Особенно быстро все становится на места в боевых условиях. Так было и с Яковом Владимировичем Смушкевичем»{3}.

Особую тревогу республиканского командования вызывали налеты на Мадрид. Используя свое преимущество в воздухе, бомбардировщики мятежников ежедневно наносили массированные удары. Город методично разрушался. Гибло ни в чем не повинное мирное население: женщины, дети, старики. Враг был коварен и хитер. Как только в небе стали появляться республиканские истребители, фашистские летчики, сбросив бомбы на город, беспрепятственно уводили свои самолеты на территорию мятежников.

Генерал Дуглас разработал и внедрил простой, но эффективный план воздушной обороны Мадрида. Вся карта города была расчерчена на одинаковые квадраты. В каждом номер. Наблюдатели, находящиеся на самых высоких зданиях Мадрида, оповещали по телефону, в каком месте появляются вражеские бомбардировщики. Республиканские истребители поднимались в воздух сразу же по получении сигнала. За время, уходящее на взлет, дежурный успевал уточнить координаты, и на земле выкладывался номер нужного квадрата. Это давало возможность быстро объяснить летчику, куда ему надо лететь. Так были выиграны драгоценные минуты. Вражеская авиация стала получать достойный и своевременный отпор. Инициатива в небе над Мадридом медленно, но неуклонно переходит в руки республиканских летчиков. Было подсчитано, что из предпринятых в ноябре — декабре 1936 года авиацией мятежников 110 налетов успехом увенчались лишь 40, и то в большинстве своем ночью.

Яков Владимирович, понимая, что силы республиканской авиации значительно слабее мятежников, вынашивает и претворяет в жизнь ряд идей, которые были революционными для авиации того времени. Одной из них была идея создания небольших аэродромов- засад или, как их еще называли, — аэродромов подскока. В результате республиканские самолеты были расположены близко к воздушным маршрутам противника и могли неожиданно наносить удары по врагу.

Вот что вспоминает о тех днях Герой Советского Союза генерал-майор авиации Е.Ф. Кондрат: «Дуглас несет в себе острую наблюдательность, жесткую организованность, его мысль не скована, он, как всегда, новатор, его командирское чутье остро реагирует на малейшее дуновение боевого ветра. После первого группового боя он сразу определяет слабое место своих — разобщенность звена. Цейтнот, в который мы нередко попадали, заставил его мысль лихорадочно работать в поисках выхода, он рисовал чертежи, бродил по аэродрому, и вот уже воплощается его идея "звездного взлета". Самолеты располагаются по всему аэродрому и взлетают все сразу, в разных направлениях. Аэродромы засад — они стали применяться по его распоряжению. Обосновывает тактику взаимных действий истребителей разных типов. У одних сильная сторона — маневренность, у других — скорость. С учетом этого разрабатывается несколько тактических вариантов»{4}.

Яков Владимирович обучает испанских летчиков по принципу «Делай, как я!», поражая их при этом своей храбростью и боевым мастерством. Не ограничиваясь руководством республиканской авиацией, «генерал Дуглас» участвовал в воздушных боях. Эрнест Хемингуэй, воевавший в Испании, отмечал: «Какая сила! Какая ярость! Такие, как Дуглас, сражаются за чистое дело, я это чувствую, я это вижу...»{5} Наши летчики под руководством Я.В. Смушкевича проявляли в боях такие чудеса героизма и отваги, что вокруг стали говорить о русском характере, подразумевая под этим удаль, мужество и самоотверженную верность дружбе.

Михаил Кольцов в своем «Испанском дневнике» от 2 января 1937 года отмечает: «Далось это не сразу. Генерал Дуглас, черноволосый, с длинным, молодым, задумчивым лицом, перебирает в памяти два месяца отчаянной, смертельной борьбы за воздух, борьбы с опытным и наглым врагом:

— Судите сами. Нам пришлось первыми в мире принять на себя удар вооруженного фашизма. Вооруженного всей новейшей, передовой германской техникой. Ведь германская армия имела выдающиеся заслуги в авиации во время мировой войны. "Воздушный генерал" Геринг трубит на весь мир о доблестных традициях истребительной эскадрильи Рихтгофена, в которой он сам служил. Геринговские летчики на германских машинах образца 1936 года — это именно то, перед чем дрожат правительства Парижа и Лондона. Итальянская авиация считается тоже одной из лучших в Европе. Короче говоря, то, что расписывалось разными пророками в романах о будущей войне, — с этим мы встретились над Мадридом. И ничего. Как видите, бьем Герингу морду...»{6}

За успехи в деле оказания помощи республиканскому правительству 3 января 1937 года комбриг Я.В. Смушкевич был награжден орденом Ленина.

В марте 1937 года генерал Франко предпринимает попытку захватить Мадрид со стороны провинции Гвадалахара. Главный удар должны были нанести части итальянского экспедиционного корпуса, в который входили четыре дивизии. Дивизия «Литторио» была укомплектована солдатами и офицерами кадровой итальянской армии. Она имела новейшее вооружение и была полностью моторизована. Остальные три дивизии — «Божья воля», «Черное пламя» и «Черные перья» — имели на автотяге только артиллерию, часть пулеметов и тыловые подразделения. Кроме того, в составе корпуса находились две смешанные итало-испанские бригады, каждая из них по своему численному составу равнялась дивизии. Корпус имел также артиллерийскую группу, мотопулеметную роту и две огнеметно-химические роты, многочисленный автотранспорт — до 1300 автомашин и 150 мотоциклов. С воздуха корпус поддерживала авиация в составе 100—120 самолетов. Однако о планах мятежников стало известно, благодаря пленению итальянского полковника и захвату штабных документов.

Я.В. Смушкевич предлагает командующему ВВС республиканской Испании сосредоточить на аэродромах вблизи Гвадалахары авиационную группировку и нанести внезапный удар. Для достижения максимального успеха он предлагает использовать новый порядок взлета истребителей — без предварительного их выруливания на старт. Генерал-майор авиации В.В. Пузейкин вспоминает: «Он сел в самолет на стоянке и после запуска мотора дал полный газ, удерживая самолет на тормозах. Затем отпустил тормоза и, не поднимая хвоста производящего разбег "чато", на коротком расстоянии оторвал его от земли. Затем немного выдержал самолет над землей, чтобы набрать скорость, у самой земли заложил глубокий крен и виражом начал уходить вверх. Этот взлет показал, на что способен И-15 и, конечно, летчик. Машина не требовала большой длины площадки для разбега и могла взлететь в направлении горы или другого препятствия, уходя от него крутым разворотом. Это было очень важно в условиях горной местности Испании»{7}.

Зная, что республиканская авиация уступает в численности мятежникам, Смушкевич предложил применить тактику массированных налетов, чтобы держать противника под постоянными ударами с воздуха.

8 марта воздушная разведка сообщила, что по Французскому шоссе в сторону Гвадалахары движется многокилометровая колонна танков и автомашин с пехотой. Погода стояла очень плохая. Фашисты были убеждены в том, что республиканские летчики тоже не смогут летать. Но они жестоко просчитались.

С 9 марта 1937 года республиканские ВВС организовали конвейер воздушных налетов, в котором принимало участие 45 истребителей, 15 штурмовиков и 11 бомбардировщиков. Пока одна группа наносила удар, другая шла к цели, третья заправлялась, четвертая уже взлетала. Всего на гвадалахарском направлении было сделано 142 самолето-вылета, сброшено 492 бомбы и выпущено 200 тысяч пуль. «Генерал Дуглас» лично водил республиканские эскадрильи на штурмовку. Вражеская колонна понесла серьезный урон. У итальянского экспедиционного корпуса было выведено из строя не менее 1500 человек убитыми, 1200 попали в плен, уничтожено 200 автомашин, 65 пушек, 13 гаубиц, около 500 станковых пулеметов{8}.

12 марта остатки частей итальянского экспедиционного корпуса перешли к обороне, но, не выдержав наступления республиканской пехоты, обратились в бегство. Фашисты назвали этот разгром «чудом под Гвадалахарой». И это при том, что у мятежников на данном участке фронта было вдвое больше самолетов.

Успех в разгроме итальянского экспедиционного корпуса был достигнут благодаря идее Я.В. Смушкевича, предложившего впервые в боевой авиации использовать принцип сосредоточения крупных воздушных сил и массированных налетов. Сказалась внезапность удара, а также мастерство советских летчиков-добровольцев, руководимых «генералом Дугласом». «Имя генерала Дугласа — героя Гвадалахары будет вечно жить в сердцах испанцев», — заявил член политбюро Испанской компартии Энрико Листер{9}.

Его ценили и уважали не только друзья, но и враги. Летчики немецкой эскадрильи Рихттофена, присланные на помощь мятежникам генерала Франко, понесли ощутимыми потери в воздушных сражениях и стали уклоняться от боев с «курносыми» истребителями, на которых летали советские пилоты. Обозленный успехами испанских летчиков под руководством Я.В. Смушкевича, командующий немецкими Военно-воздушными силами Герман Геринг пообещал миллион марок за голову «генерала Дугласа». Немецкая разведка прилагает массу усилий, чтобы выйти на его след и уничтожить.

17 июня 1937 года Я.В. Смушкевич был отозван в Советский Союз. Группу вернувшихся военных специалистов в Кремле принял Сталин. Яков Владимирович рассказал о действиях авиации в Испании. После заседания присутствующим было объявлено о новых званиях и назначениях.

20 июня 1937 года народный комиссар обороны СССР приказом по личному составу армии за № 0603п присвоил Я.В. Смушкевичу внеочередное воинское звание «комкор». Яков Владимирович назначался заместителем начальника ВВС Красной Армии.

Представляя его к очередной награде по итогам «служебной командировки», командование отмечало: «...внес большой вклад в строительство и организацию военно-воздушных сил республиканской Испании, активно участвовал в разработке новой тактики истребительной, бомбардировочной и штурмовой авиации, один из инициаторов действий истребительной авиации в ночных условиях. Лично разработал и подготовил многие боевые операции военно-воздушных сил. Руководил воздушной обороной Мадрида и разгромом наступления фашистов под Гвадалахарой»{10}.

Постановлением Центрального Исполнительного Комитета СССР от 21 июня 1937 года за образцовое выполнение специальных заданий Правительства по укреплению оборонной мощи Советского Союза и проявленный в этом деле героизм комкор Яков Владимирович Смушкевич был удостоен звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина. После учреждения знака особого отличия «Золотая Звезда» ему была вручена медаль № 29.

По возвращении из Испании начинается военный и политический взлет Я.В. Смушкевича. 12 декабря 1937 года трудящиеся Рухловского избирательного округа Читинской области избирают Я.В. Смушкевича депутатом Верховного Совета СССР 1-го созыва. На проходившем в Москве в марте 1939 года XVIII съезде партии он становится кандидатом в члены ЦК ВКП(б). А 10 июня 1939 года его включили в состав Главного военного совета Красной Армии.

Понимая всю степень ответственности, легшей на его плечи, Яков Владимирович стремится применить свой богатый военный опыт на практике, чтобы улучшить положение в советских Военно-воздушных силах. В 1937 году он оканчивает курсы усовершенствования начальствующего состава при Военной академии имени М.В. Фрунзе. Постоянно бывает в частях и подразделениях, где много времени посвящает повышению боевой выучки личного состава, рассказывает о своем боевом опыте и осваивает новую технику.

Используя опыт войны в Испании, участвует в разработке новых летно-тактических уставов, где отражаются его идеи по тактике и методам боевого управления авиацией. Смушкевич отстаивает идею нанесения массированных ударов по врагу с воздуха обязательно в тесном взаимодействии с наземными войсками. Своим подчиненным он часто повторял, что «авиация сама городов не берет и капитуляций не принимает, но оказывать содействие в решении этих задач она может и непременно должна».

Я.В. Смушкевич был одним из авторов брошюры «Опыт боевого использования авиации в Испании». Состоявшийся 20—21 ноября 1937 года Главный военный совет РККА принял содержавшиеся в ней предложения, направленные на повышение боеготовности авиации.

К 1938 году Я.В. Смушкевич становится одним из ведущих в стране специалистов по боевому применению авиации. Опубликованная в 4 номере журнала «Большевик» его статья «Авиация в предстоящей войне» вызвала интерес не только в СССР, но и за рубежом. О ней отзывались как о «программном документе».

В 1938 году на основании увиденного в летных частях и опыта войны в Испании Смушкевич одним из первых дает правдивую оценку состояния нашей истребительной авиации. Он отмечает, что немецкие истребители типа Me-109 в Испании во многом превосходили советские истребители И-16 и И-15 бис. Яков Владимирович говорит о том, что нашим авиаконструкторам не следует останавливаться на достигнутом, а необходимо плодотворнее работать над созданием новых боевых самолетов с лучшими тактико-техническими данными. Это заявление произвело ошеломляющее впечатление, ведь в ту пору в нашей стране, в том числе и среди военных летчиков, господствовало мнение, будто советские самолеты — лучшие в мире. Но Смушкевич был смелым и решительным не только в боевых действиях, но и в оценке жизненных ситуаций, никогда не скрывал правды и говорил то, что думал.

На первомайском параде 1938 года решено было продемонстрировать новейший разведчик-бомбардировщик Р-10, недавно принятый на вооружение ВВС Красной Армии. Пилотировать головную машину эскадрильи было поручено комкору Смушкевичу. С завода был доставлен новенький, окрашенный серебрянкой самолет, на борту которого красной краской было написано: «Командующему Первомайским воздушным парадом Герою Советского Союза комкору Я.В. Смушкевичу».

30 апреля 1938 года, совершая подготовительный полет на Р-10, Яков Владимирович потерпел аварию. Причиной катастрофы явился кран маслопроводки, без открытия которого мотор не должен был запускаться. Из-за несовершенства конструкции крана Смушкевич смог запустить мотор без техника. При заходе на вторую воздушную «горку» мотор самолета заклинило, и он упал в небольшую рощу рядом с аэродромом. Я.В. Смушкевич был доставлен в госпиталь без сознания, с тяжелыми ожогами спины и шестью переломами.

Жена Смушкевича вспоминает: «В 1938 году нашу семью постигло большое горе: с балкона упала младшая дочь. Все пережитое, особенно смерть дочери, тяжело отразилось на нервной системе Якова Владимировича. Как раз в это время он готовился к воздушному параду. Я обратилась к начальнику ВВС Локтионову с просьбой не допускать Смушкевича к полетам.

Локтионов ответил:

— Все равно он меня не послушает. Пусть уж проведет парад, а потом уедет отдыхать.

Но отдохнуть не пришлось. 30 апреля, накануне парада, Яков Владимирович стал жертвой крупной аварии. В одиннадцать часов вечера за мной прислали машину и отвезли в Боткинскую больницу. Там в перебинтованном человеке я не могла узнать Смушкевича. Лицо изуродовано, а сам без сознания. Только часа в два ночи пошевелил губами. Поднял руки к лицу, открыл ими заплывший глаз и сказал:

— Не плачь, утром поедем домой, — и опять впал в беспамятство. Через несколько дней сознание возвратилось к нему и состоялся консилиум врачей. Было установлено, что требуется срочная операция тазобедренного сустава. Профессора предупредили, что, возможно, придется ампутировать ноги. Но благодаря искусству профессора М.Д. Фридмана операция прошла блестяще. Правда, одна нога стала короче.

Позже, когда я читала "Повесть о настоящем человеке" и смотрела фильм о подвиге Мересьева, в моей памяти ярко и зримо возникали картины борьбы Якова Владимировича за возвращение в строй. Первое, что его интересовало после операции, сумеет ли он летать.

Профессор ответил:

— Все зависит от вас. Будете выполнять предписания врачей, надеюсь, сможете.

Смушкевич стал форсировать лечение. Профессор назначил массаж, но Яков Владимирович не удовлетворялся одним сеансом и заставлял по нескольку раз в день массировать ему ноги.

Врачи прописали покой, а он тяготился бездействием. Попросил прислать ему работу в Барвиху, и его комната превратилась в филиал штаба ВВС. Туда без конца приезжали товарищи и по делам и просто навестить Якова Владимировича.

Работал он полулежа на диване. Врачи удивлялись его выдержке и силе воли. Профессор Фридман говорил, что Смушкевич должен испытывать ужасные боли, особенно во время лечебной гимнастики, но он никогда не жаловался.

Трудно описать, сколько упорства проявил Смушкевич, чтобы заставить свои ноги слушаться. Вскоре он бросил костыль и стал опираться только на палку. Им овладела мечта сесть в самолет и самостоятельно подняться в воздух.

Несмотря на запрет врачей, он стал упорно, методически готовить себя к этому. Начал упражняться на автомобиле. Бывало, заведет машину и пробует нажимать на педали и переключать скорости. Превозмогая нечеловеческие боли, он мог упражняться часами.

Я никогда не забуду его счастливого лица, когда наконец автомобиль, послушный ему, тронулся с места. Все обошлось благополучно. Но когда он вышел из машины, холодный пот градом катился по его лицу.

После этого Смушкевич стал выезжать на машине каждый день. Этим его тренировки не ограничивались. Дома он бросал палку и учился ходить без нее.

После настоятельной просьбы врачи разрешили ему поехать на аэродром и посмотреть полеты. На аэродроме он не вытерпел, сразу же сел в самолет и взлетел...»{11}

11 мая 1939 года японские войска совершили вооруженное нападение на Монгольскую Народную Республику. Их военно-воздушным силам в ходе майских сражений удалось завоевать господство в воздухе. 29 мая распоряжением наркома обороны в Монголию был откомандирован комкор Смушкевич во главе группы опытных летчиков, в составе которых было 10 Героев Советского Союза. Якову Владимировичу поручается командовать авиацией 1-й армейской группы, действовавшей против японских войск в районе реки Халхин-Гол.

Вспоминает Герой Советского Союза генерал-майор Б.А. Смирнов: «...На аэродром с бреющего полета выскочил наш двухмоторный бомбардировщик СБ. Самолет сел и подрулил к стоянкам. Из кабины с большим трудом выбрался комкор Смушкевич. Он сел на крыло, осторожно съехал с него и, опираясь на толстую трость, заковылял нам навстречу. Переломы ног в давней аварии с трудом позволяли ему передвигаться по земле, но летал он отлично. Мы усадили Смушкевича на патронный ящик.

— Ну, как устроились? — спросил он, глядя на наш командный пункт, который обозначала телега с бочкой воды, накрытой брезентом. Под телегой стоял телефон, от него тянулись провода от того пункта, где расположился штаб авиации.

— Ждем, товарищ комкор! — разом ответило несколько голосов.

— Время терпит, — сказал Смушкевич. — Чтобы хорошо подготовиться, надо еще многое сделать.

Он уточнил наше служебное положение. Все прибывшие с ним из Москвы должны стать боевым ядром в будущих операциях, а пока нам надлежало заняться учебными полетами. Одновременно с нами в Монгольскую Народную Республику прибыли авиачасти из разных военных округов Советского Союза, в первую очередь из Забайкалья. Многие эскадрильи укомплектованы кадрами второго и третьего года службы. Нам, участникам боев в Испании и Китае, предстоит как можно быстрее передать свой боевой опыт молодым летчикам, а затем рассредоточится по разным авиачастям для укрепления их боеспособности»{12}.

Проанализировав сложившуюся ситуацию и местность в районе боевых действий, комкор Смушкевич принял решение использовать прилегающие к фронтовой полосе степи для максимального рассредоточения самолетов. Вдоль реки Халхин-Гол на 140 километров по фронту и до 110 километров в глубину было создано 28 действующих аэродромных точек и 14 запасных. На каждой действующей точке размещалось не более 15 самолетов. Они располагались не ближе ста метров друг от друга и по тревоге могли взлетать одновременно в разных направлениях. Эти меры помогли существенно снизить потери от налетов японской авиации. При нападении вражеских бомбардировщиков на некоторые полевые точки их сразу же блокировали наши истребители, успевшие взлететь с соседних аэродромов.

Комкор Смушкевич потребовал четче организовать управление экипажами и звеньями в бою, эшелонировать авиагруппы по высоте, отработать сигналы взаимодействия и целеуказания. Повысить качество огневой выучки истребителей, открывать огонь с коротких дистанций, уметь не только вести воздушный бой, но и штурмовать наземные цели.

Советские летчики получили самолеты — истребители И-16 (на пяти из них впервые было применено ракетное вооружение) и И-153 («Чайка»). В ходе развернувшихся небывалых по ожесточенности и масштабам воздушных боев летчикам под руководством Я.В. Смушкевича удалось быстро восстановить преимущество в воздухе и нанести ряд тяжелых поражений японским ВВС.

22 июня 1939 года Я.В. Смушкевич стоял рядом с Г.К. Жуковым на его КП, занимавшем господствующую над местностью высоту Хамар-Даба. Вот как вспоминал об этом спустя много лет Георгий Константинович Жуков: «22 июня 1939 года в районе озера Буир-Нур появилась группа японских истребителей в составе двадцати самолетов. Яков Владимирович поднял в воздух тридцать самолетов. Завязался ожесточенный бой. Через небольшой промежуток времени к японцам подошли на помощь еще тридцать самолетов, но на подходе их перехватили наши истребители. Их вели Герои Советского Союза из так называемой группы Смушкевича, прибывшей вместе с ним. Мы видели, как загорались и падали вниз самолеты. А Смушкевич. находясь на КП, нам сообщал: "Пока падают японцы".

За второй волной к противнику на помощь подошла третья волна в составе еще сорока пяти машин. Но к этому времени Яков Владимирович предусмотрительно подтянул и своевременно бросил в бой шестьдесят своих самолетов. Бой вспыхнул с новой силой. Однако через пятнадцать — двадцать минут японская авиация начала беспорядочное бегство. После боя на территории, над которой он проходил, были обнаружены остатки тридцати одного японского самолета. Наши потери были незначительны.

Сколько было после этого ожесточенного воздушного сражения радости у летчиков, да и в сухопутных войсках, особенно у тех, которым довелось стать свидетелями этой победы!

В этом бою, как и в последующих воздушных битвах, Яков Владимирович Смушкевич показал себя исключительно вдумчивым и умелым организатором действий крупных сил авиации.

При проведении операций наши ВВС во всех случаях обеспечивали господство в воздухе и надежно прикрывали действия армейской группы»{13}.

Советское командование оценило потери авиации противника на Халхин-Голе в 646 самолетов, из которых 588 (529 истребителей, 42 бомбардировщика и 17 разведчиков) сбито в воздушных боях и еще 58 (35 истребителей, два бомбардировщика, 15 разведчиков и шесть транспортников) уничтожено при налетах на аэродромы. 14 самолетов записали на счет зенитчиков{14}.

По данным японской стороны, их ВВС на Халхин-Голе потеряли 382 самолета, из которых 162 были безвозвратными. 220 самолетов были повреждены в боях, но в дальнейшем были восстановлены. Людские потери японской авиации составили 152 погибших и 66 «серьезно раненых»{15}.

Потери советской авиации составили 249 самолетов, в том числе боевые — 207 (из них 163 истребителя). Людские потери советских ВВС составили 109 погибших (в воздушных боях — 88 человек, от огня зенитной артиллерии — 11, при воздушных налетах — 6, умерло от ран — 4). Пропало без вести — 65 человек. 113 было ранено{16}.

10 августа 1939 года правительство Монгольской Народной Республики за оказанную помощь в отражении японской агрессии наградило Я.В. Смушкевича орденом «За воинскую доблесть» (в последующем орден Красного Знамени МНР).

Командующий 1-й армейской группы, будущий Маршал Советского Союза Г.К. Жуков с большой теплотой отзывается о действиях наших авиаторов в боях на Халхин-Голе: «Часто я вспоминаю с солдатской благодарностью замечательных летчиков С.И. Грицевца, Г.П. Кравченко, В.М. Забалуева, С.П. Денисова, В.П. Рахова, В.Ф. Скоробарихина, Л.А. Орлова, В.П. Кустова, Н.С Герасимова и многих, многих других. Командир этой группы Я.В. Смушкевич был великолепный организатор, отлично знавший боевую летную технику и в совершенстве владевший летным мастерством. Он был исключительно скромный человек, прекрасный начальник и принципиальный коммунист. Его искренне любили все летчики»{17}.

Вот какая оценка деятельности Якова Владимировича была дана по итогам боев на реке Халхин-Гол: «Тов. Смушкевичем проделана исключительно большая работа по боевому сколачиванию и выучке частей 1-й армейской группы. Воздушные силы армейской группы, непосредственно им руководимые, добились с самого начала генерального наступления 20 августа 1939 г. полного господства в воздухе над японской авиацией и нанесли ей сокрушительное поражение. Тов. Смушкевич все время находился на командном пункте командующего армейской группой, немедленно исправляя недочеты действий нашей авиации. Своим заслуженным авторитетом воодушевлял и учил летчиков побеждать врага»{18}.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 ноября 1939 года за образцовое выполнение боевых заданий по организации Военно-воздушных частей РККА комкор Яков Владимирович Смушкевич был награжден второй медалью «Золотая Звезда» под № 2. Он стал третьим человеком в стране, получившим столь высокую награду.

Между тем состояние его здоровья ухудшалось. Жена Смушкевича вспоминает: «Через несколько месяцев тепло и торжественно встречали героев Халхин-Гола. На аэродроме были нарком обороны, члены правительства.

Яков Владимирович вышел из самолета хромая, одна нога его была забинтована, и к ней привязана сандалия.

— Что случилось, ты ранен? Он, смеясь, отвечает:

— Нет, москиты искусали, и я расчесал ногу.

Потом он уехал на срочное совещание, а домой вернулся поздно ночью. Я сняла с его ноги бинт и увидела открытую рану, с нагноением.

А в шесть часов утра Яков Владимирович уже поднялся.

— Ну, жена, готовь чемодан! Опять улетаю.

Я пробовала протестовать, да куда там, он только улыбался. Профессор Фридман, когда я ему обо всем рассказала, пришел в ужас:

— Это не укус. Это несросшаяся косточка ищет выхода на волю. Тут и до гангрены недалеко. Во что бы то ни стало добейтесь, чтобы я сегодня же осмотрел его ногу.

Но Смушкевича уже не было в Москве. Он улетел на запад, где в это время наши войска освобождали Западную Украину и Западную Белоруссию»{19}.

С группой командиров комкор Смушкевич вылетел в Киев. Его назначают исполняющим делами начальника ВВС Киевского особого военного округа. В ночь с 16 на 17 сентября 1939 года Смушкевич становится командующим ВВС Украинского фронта и принимает участие в боевых действиях, получивших в советской историографии название «освободительный поход Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию».

19 ноября 1939 года комкор Смушкевич становится начальником ВВС Красной Армии. К этому времени он являлся крупнейшим в нашей стране специалистом по боевому применению Военно-воздушных сил. Фашистская разведка отмечала: «Смушкевича можно назвать Тухачевским в области авиации»{20}.

В начавшейся вскоре советско-финляндской войне Я.В. Смушкевичу предстояло руководить всей авиацией Красной Армии. Для более эффективной работы он со своим штабом выехал в район боевых действий.

Жена Смушкевича вспоминает: «Яков Владимирович отправлялся на Финский фронт. В Ленинграде мы не задержались, а проехали в Петрозаводск. Смушкевич целыми днями разъезжал по частям и только поздно ночью возвращался в вагон, где мы жили.

Запущенная рана дала себя знать, начался приступ острых болей. Впервые у Смушкевича вырвался громкий стон. Товарищи всполошились, наш вагон отправили в Ленинград и радировали, прося выслать к поезду врача. Встречала нас скорая помощь, но Яков Владимирович заявил, что боль уже прошла, и уехал в штаб.

Меня все-таки встревожил этот приступ, и я вызвала Фридмана. Профессор настоял, чтобы был сделан рентгеновский снимок. А когда тот был готов, старик профессор сказал:

— У Смушкевича, видно, стальное сердце. Ведь в тазобедренном суставе у него не кости, а творог. Я не представляю себе, как он на ногах-то стоит.

После этого Смушкевича вызвали в Москву. Лечиться он по-прежнему отказывался. Поселился в штабе ВВС и продолжал работать лежа.

Несмотря на занятость и болезнь, Яков Владимирович был тесно связан со своими избирателями.

Каждый день почта приносила ему много писем из далекой Сибири, но он никогда не задерживал ответы на них. Он помог одному колхозу восстановить мельницу, другому построить мост. Хлопотал о пенсии для своих избирателей»{21}.

Красная Армия использовала в начале войны против Финляндии 2446 самолетов. А к ее завершению их численность вместе с авиацией флота достигала 3253 боевых самолетов. Всего за финскую кампанию советские Военно-воздушные силы потеряли, по официальным данным, 422 самолета, причем 203 из них (то есть почти 50%) потерпели аварию или катастрофу{22}. К этому следует прибавить, что, по неполным данным, морская авиация Краснознаменного Балтийского флота потеряла 89, а Северного флота — 21 самолет{23}. В воздушных боях, по советским официальным данным, было сбито 362 финских самолета{24}.

Военно-воздушные силы Финляндии насчитывали 409 самолетов разных марок, в том числе и последних моделей, поставленных в качестве помощи союзниками. Финские источники утверждают, что им удалось уничтожить 699 советских самолетов. Из них 190 были сбиты в воздушных боях финской авиацией, 404 — уничтожены силами противовоздушной обороны и 105 самолетов было разбито на аэродромах{25}.

Сказалось превосходство поставленных Финляндии союзниками новых самолетов. К тому же советские бомбардировщики и истребители из-за своей тихоходности оказывались уязвимы и для зенитного огня противника. Финская сторона официально признала потери своих Военно-воздушных сил в количестве 74 самолетов, из которых 68 были боевыми {26}.

Советско-финляндская война вскрыла большие недостатки в организации, техническом оснащении, боевой подготовке Военно-воздушных сил Красной Армии. Прежде всего, обнаружилась крайне слабая подготовка летного состава к полетам в облаках, ночью и в плохих метеорологических условиях. Из-за неудовлетворительной навигационной подготовки штурманов экипажи самолетов часто теряли ориентировку и совершали посадки вне своих аэродромов. По причине слабой боевой подготовки экипажи слишком часто терпели катастрофы и аварии при взлетах и посадках. К тому же в Военно-воздушных силах Красной Армии отсутствовали такие, крайне нужные, типы самолетов, как пикирующие бомбардировщики и штурмовики. Используемые в боевых действиях самолеты, прежде всего истребители, имели низкую скорость полета.

4 апреля 1940 года Я.В. Смушкевичу было присвоено воинское звание «командарм 2-го ранга». По итогам войны с Финляндией 92 летчика получили звание Героя Советского Союза, многие были удостоены орденов и медалей. Я.В. Смушкевич принимал активное участие в планировании и проведении большинства воздушных операций советско-финляндской войны. И все же финская кампания не принесла ему ни одной награды. До этого его участие в боевых действиях всегда отмечалось. Виной тому, по всей видимости, послужил характер Смушкевича. Как исключительно порядочный человек, он не мог притворяться и лукавить, а кроме того, имел и собственную точку зрения на многие военные и политические проблемы. Столкнувшись с фашистами в Испании, Яков Владимирович усвоил один урок — с ними нельзя договариваться. Поэтому он крайне негативно отнесся к заключенному Советским Союзом и фашистской Германией в августе 1939 года Пакту о ненападении. На докладах, в присутствии И.В. Сталина, он не скрывал своего отрицательного отношения к этому договору. Кроме того, Яков Владимирович всегда отстаивал свою точку зрения, даже если она не совпадала с мнением «вождя всех времен и народов». Подобное позволяли себе только единицы.

Хотя следует признать, что И.В. Сталин относился к Смушкевичу хорошо и ценил его деловые качества. Генерал-лейтенант авиации В.И. Сталин отмечал, что от отца слышал о Смушкевиче много хорошего: «Прям, храбр, дело знает».

Ситуация особенно обострилась весной 1940 года, когда Смушкевич поддержал высказывания ряда авиаторов о новых моделях самолетов, предполагаемых к запуску в серийное производство. Некоторые из них очень понравились И.В. Сталину. Кроме того, Смушкевич возражал против одновременной реконструкции военных аэродромов в приграничных военных округах. С этого момента начинается закат его политической и военной карьеры. Немалую роль в этом сыграли представители органов НКВД, начавшие собирать компрометирующие материалы против Я.В. Смушкевича, которые в последующем предполагалось преподнести вождю как «заговор Героев».

Выявленные войной недостатки в деятельности ВВС надо было срочно исправлять. Яков Владимирович понимал это, как никто другой. Он с головой уходит в работу. Его часто видели на заводах, в конструкторских бюро, на испытательных полигонах и аэродромах. Он засиживается в штабе ночами. В те дни из кабинета командующего ВВС не выходили инженеры, конструкторы, летчики-испытатели. Без них не решался ни один вопрос, касающийся оснащения ВВС новой техникой.

Чтобы форсировать выпуск новой техники, Смушкевич предложил военным летчикам испытывать самолеты на заводах. После удачного исхода испытаний сразу же начиналось их серийное производство. Раньше это делалось лишь после государственных испытаний и принятия самолета комиссией. Так удавалось существенно сократить путь от конструкторского бюро до аэродрома. Такой метод испытаний широко использовался в годы Великой Отечественной войны. И во всем этом была немалая заслуга Смушкевича.

Постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 4 июня 1940 года Я.В. Смушкевичу было присвоено воинское звание «генерал-лейтенант авиации». Этому предшествовало одно событие, которое в полной мере характеризует скромность и порядочность Якова Владимировича. По своей должности он входил в комиссию по присвоению в РККА генеральских званий. После того как единогласно было принято решение присвоить ему воинское звание «генерал-полковник», он решительно возразил: «Я не хочу, чтобы у кого-нибудь даже возникла мысль, что вот сидел Смушкевич в комиссии и себе одному высшее звание выбил»{27}.

20 июля 1940 года Приказом НКО № 03321 генерал-лейтенант Смушкевич Я.В. был назначен начальником Главного управления Военно-воздушных сил Красной Армии. Но пробыл на этом посту он совсем недолго. 15 августа 1940 года он был освобожден от должности и назначен генерал-инспектором инспекции ВВС. В том же месяце он отправляется с проверкой в только что сформированный Прибалтийский особый военный округ. ВВС округа командовал дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Г.П. Кравченко, давний знакомый и боевой друг.

После инспекторской проверки в г. Паневежис Смушкевич решил побывать на родине — в литовском городе Рокишкис. Прошло более 20 лет, как он покинул родные края. Там продолжали жить его родители, два брата и сестра. Прихватив с собой Кравченко, на автомашине отправились в путь.

В сумерках прибыли в Рокишкис. Подъехали к маленькому деревянному домику, окна которого были чуть выше уровня земли. Оконные рамы от ветхости покосились, домик наклонился набок и, казалось, вот-вот упадет. Яков Владимирович тихо постучал щеколдой. Прошло некоторое время, прежде чем дверь открылась. На пороге показалась небольшого роста, худенькая женщина. Она некоторое время пристально вглядывалась в обоих приезжих, а потом прошептала: «Сынок!» и повисла на шее Смушкевича. На крыльце появились отец, оба брата и сестра, им тоже не терпелось скорее обнять и расцеловать дорогого гостя. У дома сразу же собралось много людей. Яков Владимирович здоровался с соседями, обещал завтра со всеми встретиться. На следующий день в здании школы он выступил перед земляками. В честь его приезда был дан самодеятельный концерт.

3 декабря 1940 года генерал-лейтенант Смушкевич был назначен помощником начальника Генерального штаба РККА по авиации. Генерал-инспектором ВВС он пробыл всего четыре месяца. На этом посту он мог лишь проверять и выявлять недостатки. И Смушкевич использует эту возможность, чтобы улучшить положение дел в ВВС. Он все время в разъездах, постоянно бывает в летных частях и на аэродромах. После каждой проверки обязательно дает исчерпывающий анализ действиям авиации. Выводы его нравились не всем.

21—29 декабря 1940 года в Москве проходило совещание высшего генералитета. Обсуждался опыт, полученный в локальных конфликтах, с целью решить, как воевать в дальнейшем, чтобы избежать тех недостатков и потерь, которые вскрыла советско-финляндская война. Среди прочих было предоставлено слово и помощнику начальника Генерального штаба РККА по авиации генерал-лейтенанту Я.В. Смушкевичу. В своем выступлении он особо подчеркнул вопросы о недостатках в боевой подготовке, о недопустимом сокращении полетов в сложных условиях, о нехватке бензина, о «боязни аварийности» у многих командиров, о слабой работе наших бомбардировщиков по радионавигации.

Роль «свадебного генерала» была не для Смушкевича. Его кипучая натура искала выход и пути для того, чтобы убедить Сталина в необходимости срочного устранения недостатков в развитии советских ВВС, выявившихся в ходе советско-финляндской войны.

Вспоминает Главный маршал авиации А.Е. Голованов: «Шумно и празднично было 31 декабря 1940 года в Доме летчиков (теперь здесь гостиница "Советская"). Пилоты со своими женами, товарищами, родственникам и милыми сердцу девушками встречали новый, 1941 год.

За плечами многих — Халхин-Гол, освобождение Западной Белоруссии и Западной Украины, война с белофиннами. Было о чем поговорить: большинство друг друга давно не видели...

Больше других за нашим столом был мне знаком Я.В. Смушкевич. Своей простотой он как-то удивительно быстро располагал к себе людей. С ним можно было заводить разговор на любые темы, не боясь, что будешь неправильно понят...

В ту новогоднюю ночь, хватив под различные тосты изрядную дозу шампанского, я увидел мир в радужном свете и в конечном итоге решил, что называется, с ходу изложить замыслы нашего экипажа Якову Владимировичу Смушкевичу...

Извинившись перед женой, я сел рядом с Я.В. Смушкевичем и, набравшись храбрости, безо всяких обиняков начал излагать суть дела, прося, чтобы Яков Владимирович оказал нам содействие, похлопотал за нас. Я даже принялся доказывать ему, что мы его не подведем, — он наш экипаж знает, — что мы способны и на более трудные дела и так далее, и тому подобное. Видимо, шампанское свое дело сделало. Но поглядев на задумчивого и молчаливого Смушкевича, я спохватился: уж не наговорил ли чего лишнего?...

Легкий хмель сразу испарился, все стало на свои места, и я уже собрался было извиниться за проявленную нескромность, встать и уйти, как Яков Владимирович поднял голову, посмотрел мне в глаза и сказал:

— А вы думали когда-нибудь о нашей авиации, о ее боеспособности во время боев на Халхин-Голе и в финскую кампанию?

Мне показалось, что Смушкевич не слушал и не слышал моей, только что произнесенной жаркой речи...

— Неужели вы, товарищ Голованов, зная все тонкости летного дела, никогда над этим не задумывались?.. Вы мечтаете о дальних полетах, о том, чтобы облететь вокруг земного шара... Не сомневаюсь, вы сможете это сделать. Но, мне кажется, в интересах дела вы должны заняться другим, более важным вопросом. Я сам думал поговорить с вами об этом...

Яков Владимирович стал говорить об Испании, о том, какие у нас отличные боевые летчики, как они храбро вели воздушные бои, как бомбардировщики почти без всякою прикрытия летали на бомбежку...

— Однако, — продолжал Смушкевич, — все шло отлично, пока стояла хорошая погода. Портились метеорологические условия — и все выглядело по-иному. Слепые полеты, полеты вне видимости земли — это наш камень преткновения, и хотя мы еще оттуда, из Испании, поднимали эти вопросы, война с белофиннами снова подтвердила слабую подготовленность массы летного состава к полетам в плохую погоду, их неумение пользоваться средствами радионавигации...

Прервав затянувшееся молчание, я спросил:

— Яков Владимирович, а что, собственно, я должен делать? Какое я имею отношение ко всему этому? Я гражданский летчик, шеф-пилот Аэрофлота, и только.

— Вы, товарищ Голованов, должны написать письмо товарищу Сталину.

Я был поражен. Сначала даже подумал, что ослышался.

— Товарищу Сталину?!

— Да, ему, — спокойно ответил Смушкевич.

Наконец, я отчетливо понял, что со мной ведется серьезный, важный разговор, который был заранее обдуман...

— Что же я должен написать товарищу Сталину? — спросил я.

— Вы обязаны написать, что в течение двух лет соприкасаетесь с летной работой ВВС и поняли, что вопросам слепых полетов и использования средств радионавигации надлежащего значения не придают, что товарищи, стоящие во главе этого дела, сами слабы в этих вопросах. Как подтверждение приведите для примера плохое использование бомбардировщиков в финскую кампанию. Далее напишите, что вы можете взяться за это дело и поставить его на должную высоту. Вот и все.

Попросту говоря, я был ошарашен...

О том, что со слепыми полетами и использованием средств радионавигации дело обстоит плохо, мне казалось, известно всем. Ведь еще в 1939 году, когда понадобилось быстро перебросить в Монголию большую группу наших "испанцев", то есть летчиков, имевших опыт воздушных боев, пригласили пилотов гражданской авиации... Экипажи, кроме командиров кораблей и бортмехаников, состояли из военных...

Надо сказать, этот полет показал удивительно слабую подготовку военных штурманов и стрелков-радистов. Когда мы вылетели из Новосибирска и столкнулись с плохой погодой в районе Красноярска, откуда почти до самого Иркутска шли вслепую, пришлось всю связь и самолетовождение взять на себя... В конечном итоге мы вышли с честью из этого весьма затруднительного положения и, вылетев последними, прилетели в Иркутск первыми. Я знал условия работы в Восточной Сибири, недаром несколько лет пролетал там.

Длительный слепой полет вызвал поначалу большую тревогу у наших "пассажиров", отличных боевых летчиков, хорошо знавших, что к чему. Но через пятнадцать—двадцать минут все успокоились, а в Иркутске наш экипаж уже считался "своими ребятами". Минут через тридцать появился второй самолет, а за ним — третий. Оказалось, что ставший впоследствии известным летчиком-испытателем

М.А. Нюхтиков, который первым вылетел из Красноярска, решил идти в эту плохую погоду визуально — бреющим полетом по железной дороге. Зная, что там имеется немало туннелей, я смотрел на него, как на вернувшегося с того света...

Разбор показал, что летный состав, выделенный из особой эскадрильи ВВС, слабо подготовлен и в штурманском отношении, и в радиоделе в сложных условиях полета. А ведь были выбраны лучшие товарищи!...

К этому полету мы в разговоре с Яковом Владимировичем возвращались не раз во время боев на Халхин-Голе. О применении же авиации в финской кампании Смушкевич, конечно, знал все, а я — лишь отдельные эпизоды.

В общем, вопросы, о которых говорил Яков Владимирович, действительно назрели и имели важное государственное значение, но ставить их, как предлагал он, прямо в лоб я считал для себя, по меньшей мере, неприличным.

Все это я и высказал тут же Смушкевичу. В заключение спросил, почему он сам, генеральный инспектор ВВС, не возьмется за это дело? Он дважды Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета СССР, он большой авторитет у летчиков, за его плечами Испания и Халхин-Гол!

Немного помолчав, Яков Владимирович ответил, что он не имеет сейчас такой возможности, и вряд ли на его докладную обратят в настоящее время серьезное внимание.

Ответ его меня и удивил, и озадачил...

— Что касается вас, — продолжил свою мысль Смушкевич, — то вы напрасно думаете, что вас никто не знает. Ваши удивительные полеты (он выразился именно так) во время финских событий не раз описывались товарищу Сталину и Куликом, и Мехлисом, как непосредственными участниками и свидетелями этих полетов. Ваша записка привлечет к себе внимание...

Весь вечер старался я быть веселым, шутил. Но вихрь мыслей, поднявшийся под впечатлением разговора со Смушкевичем, главенствовал надо всем...

Перед отъездом ко мне подошел Яков Владимирович:

— Ну так вот, пишите записку и передайте ее мне. Я обеспечу ее доклад товарищу Сталину...

Финская кампания выявила явную неготовность нашей бомбардировочной авиации к полетам в сложных метеорологических условиях и использовании средств радионавигации. Потому-то мы и выдвигали вопрос о полетах со специальными заданиями по тылам белофиннов, о лидировании бомбардировщиков к целям с помощью средств радионавигации, хотя, конечно, были и отличные летчики, успешно действовавшие и в плохую погоду. Мне было известно, что это предложение докладывалось Сталину и получило его одобрение. Нас вызывали к Андрею Александровичу Жданову — члену Военного совета фронта. Первая часть наших предложений была утверждена, и мы приступили к выполнению ее своими экипажами, а вот вторая так и осталась нерешенной. Почему? Все это было для меня загадочным. Вовсю шла война на Западе. Авиация немцев и англичан, используя радионавигацию, летала, бомбила, не считаясь с погодой, а мы?!

Заснул я с твердым убеждением, что Смушкевич прав и откладывать это дело в долгий ящик нельзя, хотя у меня даже не мелькала мысль о том, что всем нам скоро придется принять непосредственное участие в войне. А много лет спустя я узнал, что генералы Смушкевич и Арженухин после финской войны написали докладную записку с анализом боевых действий — о неправильном использовании бомбардировочной авиации, которую вместо массированного ее применения раздавали и по отдельным направлениям, и отдельным командующим. В записке говорилось также о плохой подготовке экипажей бомбардировщиков к полетам в сложных метеорологических условиях.

Результат подачи такой записки оказался совсем неожиданным. Как Смушкевич, так и Арженухин были сняты со своих постов, хотя они являлись очень сведущими, с большим личным боевым опытом товарищами»{28}.

Голованов, прислушавшись к словам Смушкевича, через неделю написал записку на имя Сталина. Через несколько дней он был вызван на прием в Кремль, и делу был дан «государственный ход». К февралю 1941 года в Смоленске был полностью укомплектован и приступил к боевой подготовке Отдельный 212-й дальнебомбардировочный полк во главе с подполковником А.Е. Головановым. Так было заложено основание авиации дальнего действия.

В начале июня 1941 года генерал-лейтенант Я.В. Смушкевич находился в госпитале. Рана, полученная во время авиакатастрофы в 1938 году, снова дала знать о себе. Начался новый приступ острых болей, в результате чего Яков Владимирович не мог даже ходить.

7 июня к нему приехал начальник Генерального штаба Красной Армии Г.К. Жуков, которому стало известно о наветах против Смушкевича. Он настаивал на том, чтобы Яков Владимирович добивался приема у Сталина. Но было уже поздно. Маховик репрессий был запущен вновь. 8 июня 1941 года сотрудники органов НКВД арестовывают генерал-лейтенанта авиации Смушкевича: из госпиталя в тюремный «воронок» его вынесли на носилках.

Смушкевича обвиняют в связях с «врагом народа Уборевичем» и в участии в антисоветском военном заговоре. В процессе следствия широко применялись пытки и избиения для «выбивания» признаний. Во время проводимого после войны расследования фактов репрессий в отношении высшего военного командования был допрошен бывший начальник Следственной части МВД СССР генерал-лейтенант Л.Е. Влодзимирский. 10 октября 1953 года свидетель Болховитин на допросе показал: «По указанию Влодзимирского в начале июля 1941 г. была проведена очная ставка Смушкевича с Рычаговым. До очной ставки Влодзимирский прислал ко мне в кабинет начальника 1-го отдела следственной части Зименкова и его зама Никитина. Никитин по указанию Влодзимирского в порядке "подготовки" Рычагова к очной ставке зверски избил Рычагова. После этого привели в мой кабинет Смушкевича, судя по его виду, очевидно, он неоднократно избивался. На очной ставке он дал невнятные показания о принадлежности Рычагова к военному заговору»{29}.

В квартиру № 96 знаменитого Дома на набережной, где проживала семья Смушкевича, ночью пришли работники НКВД. Дверь они открыли дубликатами ключей, которые хранились на вахте. Дочь Смушкевича Роза Яковлевна вспоминает: «Среди ночи проснулась оттого, что мне в лицо светил фонарь. Мы с мамой вскочили: в комнате были люди, почему-то все в белых халатах. Нам показали ордер на обыск. Белые халаты объяснялись тем, что они только что произвели арест отца в больнице. Обыск шел 36 часов. У нас было около четырех тысяч книг. Перетряхивали каждую, а потом швыряли ее в кучу. Почему-то увезли все матрасы и подушки — мы потом спали на полу. Обыском руководил заместитель Берии — Богдан Кобулов...

Кто-то из наших друзей (по-моему, это был адмирал Кузнецов, который постоянно нам помогал) посоветовал мне написать письмо Сталину. Он сказал: есть договоренность с секретарем Сталина Поскребышевым, что это письмо прочитает Сталин.

В письме было написано и об отце, и о том, что нам не на чем спать, и о том, что у нас отобрали все деньги и жить не на что. В это время многие военные не боялись к нам приходить и помогали как могли, хотя мы ведь жили в подъезде, который строго охранялся, и за каждым посетителем следили.

Где-то в двадцатых числах июня я из квартиры адмирала Кузнецова по вертушке позвонила Поскребышеву, и он сказал мне (я хорошо помню эти слова): "Роза, товарищ Сталин занят очень важным государственным делом и не может с тобой встретиться. Но с тобой обязательно поговорят".

Через несколько дней к нам приехал незнакомый полковник и сказал маме: "Мне нужно на некоторое время забрать вашу дочь. Не волнуйтесь".

И меня везут на Лубянку, как сейчас помню, во второй подъезд. Я не очень волновалась, потому что ничего не понимала. Я думала, что мне разрешат повидаться с отцом.

Потом мне сказали: "Девочка, с тобой будет говорить товарищ Лаврентий Павлович Берия".

Мы вошли в огромную комнату. Там стоял длиннющий стол для заседаний, в конце его — маленький столик, за ним под лампой с зеленым абажуром сидел Берия.

"Ты писала письмо товарищу Сталину?" — "Да, писала". — "Вот товарищ Сталин просил меня с тобой поговорить..." И тут я вдруг прерываю Берию и спрашиваю: "Скажите, пожалуйста, мой папа арестован по-политически или не по-политически?"

Что я, девочка, понимала под этим вопросом, мне сейчас трудно сказать, но, очевидно, вопрос этот витал дома в воздухе, мелькал в разговорах шепотом и выскочил из меня.

"Я не знаю. Не могу тебе этого сказать. А ты веришь, что твой папа хороший, честный человек?" — "Да, верю". — "Ну вот и верь. Все проверится, и все будет хорошо. А вопросов на эту тему больше мне не задавай".

После этого он нажимает кнопку, и появляется Кобулов — я его узнала, он производил у нас обыск. Берия стал резко выговаривать ему, что он оставил семью без денег, все забрал, даже матрасы — людям не на чем спать. Кобулов стоял навытяжку и молчал. Видимо, все это разыгрывалось передо мной, чтобы я потом рассказывала, какой Берия хороший.

Дома меня встретила мама, на которой не было лица. Но диваны и матрасы были уже на месте. Нам вернули отобранные деньги»{30}.

С большим трудом семье Смушкевича удалось эвакуироваться из Москвы. 16 октября 1941 года, когда в столице начинался хаос и неразбериха, к ним пришли несколько рабочих Московского 31 -го авиационного завода. Они хорошо знали Якова Владимировича: «До отправки эшелона — два часа. Собирайтесь!»

Однако злоключения семьи на этом не закончились. Самое страшное было впереди. 26 июня 1943 года ОСО при НКВД СССР приговорило Р.Я. Смушкевич как ЧСИР (член семьи изменника Родины) к 5 годам исправительно-трудовых лагерей. Дочь Смушкевича Роза Яковлевна вспоминает: «Полтора года эвакуации нас не трогали. А когда мне исполнилось 18 лет, Лубянка о нас вспомнила. За нами пришли... Интересная деталь: в деле, которое ходило за нами по лагерям и тюрьмам, было записано: "Мать с дочерью не разлучать". И подпись — Берия.

Как это можно объяснить? Родственников в тюрьме сразу разлучали. Но когда на Петропавловской пересылке в Казахстане нас хотели разъединить, мама сказал: "Только попробуйте! Посмотрите, что написано в нашем деле и чьей рукой!" И — все»{31}.

28 октября 1941 года в районе поселка Барбыш под городом Куйбышевом (ныне Самара), остановилась автоколонна из нескольких «черных воронков». Сотрудники НКВД стали вытаскивать из них изможденных и избитых мужчин. На многих была форма высшего командного состава Красной Армии. На разорванных и залитых кровью кителях виднелись дыры от сорванных наград. Поочередно их отводили к яме, где следовал выстрел в затылок. Один из приговоренных не мог выйти сам. Его вынесли из машины на носилках, на них же его и расстреляли. Так оборвалась жизнь прекрасного советского летчика, известного врагам под именем «генерал Дуглас», дважды Героя Советского Союза, генерал-лейтенанта авиации Якова Владимировича Смушкевича...

О проведенном «мероприятии» был составлен следующий документ: «Акт. Куйбышев, 1941 год, октября 28 дня, мы, нижеподписавшиеся, согласно предписанию народного комиссара внутренних дел СССР, генерального комиссара государственной безопасности тов. Берия Л.П. от 18 октября 1941 г. за № 2756/Б, привели в исполнение приговор о ВМН (высшая мера наказания) — расстрел в отношении следующих 20 осужденных». Дальше приводился список. Третьим в нем значился Я.В. Смушкевич — дважды Герой Советского Союза № 3...

Так без всякого суда и приговора страна лишилась одного из своих Героев. «Авиационный Чапаев» — так называл Смушкевича известный полярный летчик, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза Михаил Водопьянов. Он писал: «Советские летчики помнят и любят Смушкевича. Они знают, что в каждой воздушной победе, одержанной в годы Великой Отечественной войны, была доля и его неутомимого труда, его пытливой мысли и страстного сердца».

Бывший нарком авиационной промышленности А.И. Шахурин говорил, что самый большой подвиг Смушкевич совершил в Великую Отечественную войну, хотя в ней и не участвовал. В том, что наша авиация предстала перед гитлеровцами грозной, есть заслуга и «крылатого комиссара», воспитавшего плеяду летчиков-героев.

Маршал Жуков, назначенный после смерти Сталина заместителем министра обороны, помог семье репрессированного генерала вернуться из сибирской ссылки. С его помощью они получили в Москве приличную квартиру. Уже в 1954 году Г.К. Жуков добился пересмотра дела, посмертной реабилитации Я.В. Смушкевича и назначения пенсии для его семьи.

25 декабря 1954 года дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Яков Владимирович Смушкевич был полностью реабилитирован. Все материалы против него были прекращены постановлением Генерального прокурора СССР за отсутствием в них состава преступления. В 1969 году в городе Рокишкис в честь Я.В. Смушкевича была названа одна из площадей, там ему был установлен памятник. Его имя присвоено морскому рефрижератору Северного флота. В 1979 году на Литовской киностудии был снят документальный фильм «Генерал Дуглас», посвященный жизни и подвигам Я.В. Смушкевича. Одна из улиц города Витебска носит его имя.

17 августа 2008 года на кладбище Военно-воздушной Академии имени Ю.А. Гагарина в поселке Монино Московской области состоялось торжественное открытие памятника Я.В. Смушкевичу. В январе 2010 года по телеканалу «Россия-1» был показан документальный фильм «Генерал Дуглас. Прерванный полет», посвященный жизненному пути Я.В. Смушкевича.

Награжден: присвоено звание Героя Советского Союза (1937) с последующим вручением медали «Золотая Звезда» за № 29, награжден второй медалью «Золотая Звезда» за № 2 (1939), 2 ордена Ленина (1937), орден МНР «За воинскую доблесть» (1939), медаль «XX лет РККА» (1938).

***

{1} Конев В.Н. Герои без Золотых Звезд. Прокляты и забыты. М.: Яуза. Эксмо, 2008. С. 245.

{2} Шумихин B.C. Советская военная авиация 1917—1941. М., 1986. С. 199—200.

{3} Кузнецов К.Г. На далеком меридиане. М.: Наука, 1971. С. 217—218.

{4} Кондрат Е.Ф. Достался нам век неспокойный. М., 1978. С. 58.

{5} Шумихин B.C. Расстреляны на взлете. Журнал «Советский воин», 1989, №1. С 63.

{6} Кольцов М. Испанский дневник. Книга вторая. М.: Художественная литература, 1988. С 355—356.

{7} Пузейкин В.В. В небе Испании. Мы — интернационалисты: воспоминания советских добровольцев — участников национально- революционной войны в Испании. 2-е издание. М.: Политиздат, 1986. С. 89.

{8} Конев В.Н. Герои без Золотых Звезд. Прокляты и забыты. М.: Яуза. Эксмо. 2008. С. 248.

{9} Шумихин B.C. Расстреляны на взлете. Журнал «Советский воин», 1989, № 1.С. 63.

{10} Кузнецов К.К., Джога И. М. Первые Герои Советского Союза (1936— 1939). Иркутск, 1983. С. 60.

{11} Смушкевич Е. Несколько штрихов. Крылатое племя (Воспоминания авиаторов трех поколений). М.: Воениздат, 1962. С. 68—70.

{12} Смирнов Б.А. Небо моей молодости. М.: Воениздат, 1990. С 163— 164.

{13} Табачник Г.Д. Слава не меркнет. М.: Политиздат, 1967. С. 100.

{14} Кондратьев В. Халхин-Гол: Война в воздухе. М.: «Техника — молодежи», 2002. С. 40.

{15} Там же. С. 41.

{16} Там же.

{17} Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. 6-е издание. М.: АПН, 1974. Т. 1.С. 195.

{18} Кузнецов И.К, Джога И.М. Первые Герои Советского Союза (1936— 1939). Иркутск, 1983. С 136.

{19} Смушкевич Е. Несколько штрихов. Крылатое племя (Воспоминания авиаторов трех поколений). М.: Воениздат, 1962. С. 70—71.

{20} Шумихин B.C. Расстреляны на взлете. Журнал «Советский воин», 1989. № 1.С. 63.

{21} Смушкевич Е. Несколько штрихов. Крылатое племя (Воспоминания авиаторов трех поколений). М.: Воениздат, 1962. С. 71—72.

{22} Носков A.M. Северный узел. «Военно-исторический журнал», 1990, №7. С. 18.

{23} Петров П.В., Степанов В.Н. Советско-финляндская война. СПб.: Полигон. Т. 1.С. 488.

{24} Шумихин B.C. Советская военная авиация 1917—1941. М., 1986. С. 255.

{25} Петров П.В., Степаков В.Н. Советско-финляндская война. СПб.: Полигон. Т. 1.С. 489.

{26} Там же. С. 488.

{27} Звягинцев В.Е. Трибунал для героев. ОЛМА-ПРЕСС образование. 2005. С. 70.

{28} Голованов А.Е. Дальняя бомбардировочная... М.: ООО «Дельта НБ», 2004. С. 22—30.

{29} Левин А.А. Перебитые крылья: Документальная повесть. М., 1996. С. 206.

{30} Шевелев В.В. Девочка, к Лаврентию Павловичу! «Московские новости», 16.04.2002 г.

{31} Там же.

 

Герой Советского Союза генерал-майор авиации

ШАХТ ЭРНСТ ГЕНРИХОВИЧ

01.7.1904-23.2.1942

Эрнст Генрихович Шахт родился 1 июля 1904 года в швейцарском городе Базеле, в семье немецкого рабочего-маляра. В 1918 году после окончания 8 классов гимназии начинает трудовую деятельность. Работает маляром, а затем 3 года подручным электромонтера на заводе. Попав под влияние получивших в то время широкое распространение социалистических идей, в 1918 году становится членом Коммунистического союза молодежи Швейцарии.

В ноябре 1918 года Эрнст Шахт принимает участие во всеобщей политической забастовке. Проявив себя, как активный борец за трудовые и политические права рабочего класса, быстро завоевал доверие и популярность среди членов Коммунистического союза, став в июле 1921 года техническим секретарем его Центрального комитета. С ноября 1921 года был представителем ЦК КСМ Швейцарии в берлинском бюро Коммунистического Интернационала Молодежи. Эта политическая активность Эрнста Шахта не осталась незамеченной и полицией. Он неоднократно был арестован и трижды судим за революционную деятельность.

Весной 1922 году над Шахтом нависла реальная угроза очередного ареста и длительного тюремного заключения. Чтобы избежать этого, по направлению Коммунистического Интернационала Молодежи вместе с партией продовольствия, одежды и медикаментов для голодающих Поволжья он в апреле 1922 года приезжает в Советский Союз. Работает электромонтером в Международном комитете помощи голодающим в Москве.

Здесь, на новой родине, вскоре осуществилась его детская мечта — стать летчиком. В октябре 1923 года Эрнст Шахт по путевке КИМа, в составе специальной интернациональной группы, становится курсантом 2-й военной школы летчиков КВФ в Борисоглебске. Вспоминает генерал-полковник-инженер А.Н. Пономарев: «В группе коминтерновцев, как их тогда называли, Эрнст... занимался в Борисоглебской школе летчиков. Летать коминтерновцы учились на самолете, который я обслуживал в должности старшего моториста (техника самолета). С красивым, статным швейцарцем дружба у меня сложилась не сразу, хотя оба мы были комсомольцами и даже членами комсомольского бюро школы. А причиной тому было не только то, что Шахт плохо говорил по-русски, но и то, что швейцарец на первых порах демонстративно пренебрегал "неквалифицированной" работой. Отрегулировать магнето, зазоры в свечах — это пожалуйста, а остальное, дескать, не дело летчика. Однако разве устоишь в стороне, когда твои товарищи работают, готовы взяться за любое дело, лишь бы летать?.. Школу Шахт окончил отлично.. .»{1}

Однажды при выполнении тренировочного полета у самолета Шахта отвалилось правое колесо. Летчик заметил это только при подлете к аэродрому, когда ему начали подавать знаки с земли. Шахт пошел на посадку. Как только левое колесо самолета коснулось земли — выключил мотор. Прокатившись по инерции, машина стала замедлять ход, постепенно заваливаясь на правый бок. Так, благодаря мужеству и выдержке, пилот не только остался жив, но и сохранил самолет.

В 1924 году Э. Шахт заканчивает 2-ю Борисоглебскую военную школу летчиков КВФ. В выпускной аттестации отмечалось: «Военную школу летчиков окончил успешно. Личные качества хорошие. Решителен, инициативен, собран. Всегда летал с большим желанием»{2}.

Решив продолжить военное образование, в 1925 году Эрнст Шахт оканчивает Серпуховскую высшую военную авиашколу воздушного боя, стрельбы и бомбометания.

С ноября 1925 по апрель 1926 года летчик Шахт проходит службу в 1-й легкобомбардировочной эскадрилье, расквартированной в Липецке. По совместительству он работает в летной школе, где в то время обучаются немецкие летчики. Зарекомендовав себя как способный пилот, вскоре был назначен на должность старшего летчика. В 1926 году коммунисты части принимают Э. Шахта в ряды ВКП(б).

Через некоторое время Э. Шахт получает направление в 35-й отдельный авиаотряд, который вскоре перевели в Среднеазиатский военный округ, в Ташкент.

В аттестации 1927 года наряду с такими важными чертами характера, как отзывчивость, сердечность, общительность, особенно подчеркиваются его командирские качества: «Выдержанный, дисциплинированный командир. Выдвижение на должность командира звена считаю нецелесообразным, так как продолжительное время тов. Шахт фактически нес в отряде обязанности командира звена и зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Вполне достоин и заслуживает выдвижения во внеочередном порядке на должность командира отряда»{3}.

За участие в боевых действиях против басмачей Э. Шахт неоднократно отмечался командованием. 28 февраля 1928 года Приказом командующего войсками округа за № 49 «За выдающуюся работу в боевых условиях» Комиссией наград при РВС СССР он был награжден револьвером «Маузер» за № 355813 с надписью «Стойкому защитнику пролетарской революции».

26 ноября 1930 года за подвиги, совершенные при отражении нападений басмачей, и их последующую ликвидацию Э.Г. Шахт был награжден орденом Красного Знамени.

Повышая свое воинское мастерство и образование, в 1931 году Эрнст Шахт окончил курсы усовершенствования командного состава при Военно-воздушной академии Генерального штаба. С ноября 1932 года он продолжает службу в должности командира резервного авиаотряда, обслуживающего Управление ВВС РККА, являясь постоянным пилотом начальника ВВС РККА Я.И. Алксниса.

25 мая 1936 года за выдающиеся успехи в овладении авиационной техникой и умелое руководство боевой и политической подготовкой вверенного соединения майор Э.Г. Шахт был награжден орденом Ленина.

С сентября 1936 по февраль 1937 года майор Э.Г. Шахт участвовал в национально-революционной войне в Испании. Первоначально на аэродроме Алькала-де-Энарес он обучает молодых республиканских летчиков технике пилотирования и нанесению бомбовых ударов. Летать приходилось на устаревших и тихоходных самолетах «Бреге-19», «Ньюпор», «Потез-54».

В октябре 1936 года в Картахену прибыл пароход «Старый большевик». На нем были доставлены первые советские скоростные бомбардировщики (СБ). За короткий срок были произведена сборка и облет новой техники на аэродроме Альбасете. В результате в конце октября 1936 года в войсках республиканской Испании появилась 1-я бомбардировочная эскадрилья скоростных бомбардировщиков (СБ) под командованием Э.Г. Шахта.

В день, когда последний из доставленных из СССР самолетов был собран и приведен в боевую готовность, над аэродромом появился фашистский разведчик. Испанское командование отнеслось к данному факту спокойно, полагая, что наступающий вечер не позволит авиации противника что-либо предпринять. Однако Шахт так не считал. Он сразу же отбыл в штаб республиканских ВВС и добился срочного перебазирования эскадрильи на полевой аэродром Томельосо.

На следующий день стало известно, что с наступлением темноты аэродром Альбасете был подвергнут массированной бомбардировке. Благодаря решительным действиям Эрнста Генриховича удалось сберечь новую технику и людей от неминуемой гибели.

28 октября 1936 года эскадрилья под командованием Э. Шахта совершила первый боевой вылет на бомбардировку франкистских позиций. Бомбардировщики СБ совершили налет на аэродром в Талавере в 160 километрах западнее Мадрида. В результате было уничтожено 15 самолетов мятежников. Поднятые по тревоге истребители не смогли догнать бомбардировщики СБ.

Несмотря на большой опыт, руководить подразделением Эрнсту Генриховичу было нелегко. Рассказывает писатель М.П. Сухачев: «От природы скромный, даже застенчивый, он с трудом познавал русский язык и, несмотря на то, что прожил в СССР четырнадцать лет, говорил с сильным акцентом. Это становилось особенно заметным, когда Шахт волновался. Путая русские слова с немецкими, он спешил скорее произнести всю фразу, как правило, заканчивал ее на немецком языке. Сознавая за собой этот недостаток, Шахт хотел иметь такого помощника, который бы схватывал его мысль, развивал ее, облекая в необходимую словесную форму. В Прокофьеве он видел того человека, в котором нуждался: уравновешенного, делового. Шахту даже нравилось, что Гавриил такой же, как он, немногословный. Постепенно он переложил вопросы организации боевых действий эскадрильи на Прокофьева, оставив за собой право их контроля и вождения группы»{4}.

Участвуя в национально-революционной войне испанского народа, Эрнст Генрихович проявил себя как один из выдающихся авиационных командиров и новаторов в деле применения бомбардировочной авиации. Рассчитав, что бомбардировщик СБ даже с полной нагрузкой может уйти от любого вражеского самолета, Шахт предложил использовать эти скоростные качества и совершать налеты на вражеские аэродромы без сопровождения истребителей. Это являлось революционным новшеством в авиации того времени.

В первых же полетах выявился ряд существенных недостатков СБ, которые пришлось устранять на месте. Начали бронировать место пилота и стрелка, увеличивать бомбовую нагрузку. Особенно не устраивали поставленные на самолет вместо скорострельных ШКАСов устаревшие 7,62-мм пулеметы ДА, они не обеспечивали должной огневой защиты при нападении истребителей врага. Для исправления ситуации Шахту пришлось даже обменять выделенную ему легковую машину на 4 ШКАСа, использовавшихся где-то в качестве зенитных пулеметов. Он же и поднял вопрос о переоборудовании места стрелка-радиста, так как в полете при открытой кабине его голова, если он занимал боевое положение или следил за обстановкой в воздухе, обдувалась мощными потоками воздуха.

Чтобы замаскировать аэродром, на котором базировалась его эскадрилья, Эрнст Генрихович приказал сделать в середине его огород.

К концу 1936 года эскадрильей Шахта было совершено большое количество боевых вылетов: уничтожены самолеты на аэродроме Севилья, железнодорожные составы с живой силой и техникой франкистов на станциях Мерида, Бадахос. Почти ежедневной бомбардировке подвергались рвавшиеся к Мадриду войска мятежников. Самолетов в строю оставалось все меньше, на одной машине в течение дня совершали по несколько вылетов разные экипажи.

Несмотря на все трудности и потери, летчики 1-й бомбардировочной эскадрильи скоростных бомбардировщиков (СБ) были полны решимости продолжать борьбу с фашизмом.

Представляя майора Э.Г. Шахта к очередной награде, командование отмечало, что он «руководитель и участник всех боев и операций, выполненных эскадрильей СБ как непосредственно над полем боя, так и в глубоком тылу противника. Своими смелыми нападениями на аэродромы и метким огнем вывел из строя десятки самолетов противника, в том числе несколько тяжелых бомбардировщиков»{5}.

За образцовое выполнение специальных и труднейших заданий правительства по укреплению оборонной мощи Советского Союза и проявленный в этом деле героизм постановлением ЦИК СССР от 31 декабря 1936 года майору Эрнсту Генриховичу Шахту было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина.

По состоянию на 7 января 1937 года в эскадрилье Шахта из 30 самолетов в строю осталось 16. 3 находились в ремонте, 9 самолетов были сбиты в воздушных боях, 2 СБ разбились в авариях, но позже были восстановлены. 10 советских летчиков эскадрильи Шахта к тому моменту погибли или находились в плену. Среди испанских летчиков эскадрильи числилось погибшими 9 человек.

В феврале 1937 года майор Э.Г. Шахт передал командование 1-й бомбардировочной эскадрильей И.И. Проскурову и вернулся в Советский Союз. 27 февраля 1937 года в Кремле ему был вручен второй орден Ленина и Грамота Героя Советского Союза. Медали «Золотая Звезда» Героя Советского Союза тогда еще не было, она была учреждена 1 августа 1939 года. После ее учреждения Э. Шахт получил «Золотую Звезду» за № 15. Он стал первым иностранным гражданином, удостоенным такой высокой награды.

В апреле 1937 года состоялась беседа между летчиками, вернувшимися из Испании, и руководством РККА. Присутствовавший на встрече майор Шахт поделился своим опытом и высказал ряд замечаний по модернизации участвовавших в боях самолетов: «Большинство наших атак на южном участке фронта было со стороны солнца, всегда с тыла противника под 90°...За последнее время мы получили много заданий на разведку аэродромов, скоплений войск и т.д. Мое мнение что СБ как разведчик не годен. Мы летали впустую. Мы летали звеном, но это не годится, так как один самолет ведет, а ведомые должны за ним держаться. Если идет противник, то в бой вступить нельзя. Лучше всего производить разведку на 1500—1800 м, но скорость 170—180км — большая, ни летчик, ни летнаб не могут определить, что на земле — скопление войск, танки или что другое, даже замаскированные самолеты нельзя определить, а вниз не видно. С высоты 2000 м не разобрать — идет ли колонна или автомашина. Аэродром обнаружить можно, но тип самолетов на них нельзя. Разведка войск — простое отбытие номера. Фотоаппаратов нет. Только 3-го числа я получил из Валенсии фотоаппарат английский, очень маленький, небольшой вес, простой в обращении и очень хороший. Их купили во Франции и Англии и доставили нам, но при мне еще не установили, так как не нашли места — кому дать: стрелку, но он не видит вниз, а у штурмана и так много работы — стрельба, бомбометание.

По части бомбометания и оборудования. 6 бомб — очень мало, да еще фугасных, так как осколочных у нас нет крупного калибра. А если брать 25 кг и лететь в тыл противника — этого не достаточно. От фугасного огня больше дыма, толку мало. От 100 кг фугасной бомбы воронка 4 х 5 м получается, а сверху висели провода и столбы стояли, и все осталось цело...

От 100 и 50 кг бомб впечатление не важное. Мы очень много бросали, но зря. Воронки глубокие получаются, а все стоит на месте.

Я дал задание инженеру по вооружению Лещинскому установить бомбодержатели еще для 4 бомб. В конце декабря мне привезли один экземпляр этого бомбодержателя. Я испытал его, летая на фронт. Действовал по земным войскам и аэродромам. Эти 4 бомбы 10 кг сделали больше дела, чем все остальные. Очень простое управление, но эффекта больше...

Вопрос связи самолета с землей. Связь, как правило, на скорости свыше 240 км отказывает... СПУ свыше 240 км очень плохо слышно, остаются одни сигналы маневрированием на любой высоте. Настолько большой шум, что ничего не разобрать. На боевом курсе, когда атакуют истребители, связь хоть и работает, но ничего не слышно. Еще хуже связь с задним стрелком. Приходилось применять кустарный способ, сигнальные огни, но он себя не оправдывал...

Я с первого же полета поставил вопрос о том, что стрелок не может защищать только свою шкуру. Для этого я ввел перекрестный огонь — правый пеленг обстреливает истребителей, которые идут с левой стороны, а левый пеленг — обстреливает правую сторону. Это в том случае, если идут клином. Испанцы этого не выдерживали, и нашим приходилось защищать и себя и других, поэтому попаданий мы имели очень много от истребителей противника...

Единственная машина, которая показала себя с хорошей стороны, — это СБ. У них таких самолетов нет. Если сделать лучше бензобаки и снять ленты, то это будет очень хорошая машина, даже в том случае, что атака вперед недостаточна, так как передняя атака очень короткая.

Связь нужна лучше. Бомбовую нагрузку нужно пересмотреть»{6}.

4 июля 1937 года народный комиссар обороны СССР приказом по личному составу армии за 0667/п присвоил Э.Г. Шахту воинское звание «комбриг». Ранее, в июне 1937 года, он был назначен начальником 13-й Высшей летно-тактической школы, расположенной в Липецке. Здесь проходили обучение в основном командиры отрядов, которым предстояло возглавить эскадрильи. Система обучения была построена продуманно. Школа давала знания, необходимые будущим комэскам. Дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации В.И. Раков вспоминает: «Когда потом, во время боевых действий, приходилось готовить и проводить операции различных авиационных групп, мне всегда с благодарностью вспоминалась наша школа, вырастившая много хороших боевых командиров.

Возглавлял Высшую летно-тактическую школу комбриг Э.Г. Шахт, Герой Советского Союза, участник войны в Испании. Он располагал к себе удивительной простотой в обращении. Несмотря на относительную молодость, Шахт пользовался большим авторитетом у слушателей и у преподавателей»{7}.

В 1938 году школа под руководством комбрига Шахта была преобразована в Высшие авиационные курсы усовершенствования.

В 1940 году Э.Г. Шахт окончил курсы высшего начальствующего состава при Военной академии Генерального штаба. Он получает под свое командование расквартированный в Рязани 167-й резервный авиаполк, где отрабатывает методику «слепых» полетов.

4 июня 1940 года постановлением Совета Народных Комиссаров СССР Э.Г. Шахту было присвоено воинское звание «генерал-майор авиации». В ноябре 1940 года он назначается на должность помощника командующего Военно-воздушными силами Орловского военного округа по военно-учебным заведениям.

Весной 1941 года руководство страны во главе с И.В. Сталиным уделяло повышенное внимание состоянию дел в Военно-воздушных силах РККА. Основанием для этого было как резко возросшее количество аварий и авиапроисшествий, так и наметившееся техническое отставание используемых самолетов. Этому были посвящены несколько заседаний Политбюро и Военного совета. В результате были сняты со своих постов и арестованы ряд прославленных генералов: А.Д. Локтионов, Я.В. Смушкевич, П.В. Рычагов (все трое в разное время возглавляли ВВС РККА), П.И. Пумпур и другие. Органы НКВД готовили новое громкое разоблачение очередной военно-шпионской организации.

10 мая 1941 года Постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР было принято решение о снятии генерал-лейтенанта П.И. Пумпура с поста командующего ВВС Московского военного округа, как не справившегося со своими обязанностями и не обеспечившего руководство боевой подготовкой частей ВВС округа.

Позднее, 27 мая 1941 года, руководство страны вновь вернулось к вопросу о Пумпуре, обвинив его в неправильном подборе кадров: «Тов. Пумпур неоднократно настаивал перед ГУ ВВС КА о назначении в качестве заместителя командующего ВВС МВО генерал-майора авиации Шахта, который, как выяснилось при проверке, не может пользоваться доверием и является подозрительным человеком (немец по национальности, подданство СССР принял в 1936 году; в период пребывания немцев в г. Липецке, с ноября 1925 года по апрель 1926 года, служа в 1-й легкобомбардировочной эскадрилье, по совместительству работал представителем при немецкой школе в г. Липецке; был постоянным пилотом Я.И. Алксниса и командиром авиаотряда, обслуживавшего Управление ВВС при Я.И. Алкснисе»{8}. Органам НКВД было дано задание «тщательно проверить Шахта».

Уже через три дня, 30 мая 1941 года, Э.Г. Шахт был арестован, как германский шпион и участник антисоветского военного заговора. 31 июля 1941 года была арестована Эмма Фишер, жена Шахта, которой также было предъявлено обвинение в участии в шпионской деятельности.

После ареста Э.Г. Шахт содержался на Лубянке. Ему было предъявлено обвинение по 58-й статье, сразу по трем пунктам: пункт 1 «б» — измена Родине, пункт 6 — шпионаж и пункт 11 — те же действия, совершенные в составе организации. Следствие добивалось от Шахта признания своей личной вины и выдачи имен «сообщников». Началась бесконечная череда допросов: 2 июня он длился 5 часов, 4 июня — 18 часов, 8 июня — 12 часов. Помимо длительных допросов к Шахту были применены всевозможные методы давления: лишение сна, избиения, пытки. Эрнст Генрихович категорически отрицал все предъявляемые обвинения.

В июле 1941 года Шахта вместе с группой других арестованных военачальников привезли в г. Энгельс, столицу АССР Немцев Поволжья. Допросы и избиения продолжились. Шахт по-прежнему все отрицал. Но бесконечные пытки в конце концов ломают даже самых стойких и мужественных. 25 декабря 1941 года Э.Г. Шахт признал себя виновным и все подписал.

29 января 1942 года народный комиссар внутренних дел СССР Л.П. Берия направил И.В. Сталину список 46 арестованных, «числящихся за НКВД СССР». В нем находились 17 генералов и некоторые крупные работники обороной промышленности, арестованные в мае — июне 1941 года. Все они обвинялись во вредительстве и заговоре. Вождь наложил короткую и емкую резолюцию: «Расстрелять всех поименованных в списке. И. Сталин».

Под № 14 в списке значился генерал-майор авиации Шахт Эрнст Генрихович: «Уличается, как германский шпион показаниями Линде, Втанд (от показаний отказались) и Левина. Показаниями Юсупова уличается, как участник антисоветского военного заговора. Сознался, что с 1922 года являлся немецким шпионом. С 1936 года членом антисоветского военного заговора. Связан с немецкими агентами Мейером, Фон-Волье и Мундт. Передавал немцам шпионские сведения о советском самолетостроении. По заговору был связан с Лавровым и Гайдукевичем»{9}.

По приговору Особого совещания при НКВД СССР от 13 февраля 1942 года генерал-майор авиации Шахт Эрнст Генрихович был расстрелян 23 февраля 1942 года. Позднее, 15 мая 1942 года, была расстреляна и его жена Э. Фишер, так и не признавшая ничего из того, в чем ее обвиняли.

26 ноября 1955 года определением Военной коллегии Верховного Суда СССР Герой Советского Союза генерал-майор авиации Эрнст Генрихович Шахт был посмертно реабилитирован за отсутствием в его действиях состава преступления. 2 апреля 1960 года Указом Президиума Верховного Совета СССР он был восстановлен в правах и наградах. Место захоронения неизвестно.

Награжден: присвоено звание Героя Советского Союза (1936) с последующим вручением медали «Золотая Звезда» за № 15,2 ордена Ленина (1936), орден Красного Знамени (1930), медаль «XX лет РККА» (1938).

***

{1} Пономарев А.Н. Покорители неба. М.: Воениздат, 1980. С. 53.

{2} Конев В.Н. Герои без Золотых Звезд. Прокляты и забыты. М.: Яуза. Эксмо, 2008. С. 277.

{3} Там же. С. 278.

{4} Сухачев М.П. Штурман воздушных трасс. М.: Московский рабочий, 1981. С. 58.

{5} Кузнецов И.И., Джога И.М. Первые Герои Советского Союза (1936— 1939). Иркутск, 1983. С. 67.

{6} РГВА. Ф. 29. Оп. 34. Д. 240. Л. 156—175.

{7} Раков В.И. В авиации — моя жизнь. Записки военного летчика. Лениздат, 1988. С. 141.

{8} Цымбалов AT. За что пострадал генерал-лейтенант авиации П.И. Пумпур в мае 1941 года. «Военно-исторический журнал», 2006, № 12. С. 34—35.

{9} Архив Президента РФ. Оп 24. Д 378. Л. 200.

 

Герой Советского Союза генерал-полковник

ШТЕРН ГРИГОРИЙ МИХАЙЛОВИЧ

24.7.1900-28.10.1941

Григорий (Давид) Михайлович Штерн родился 27 июля 1900 года в семье еврейского врача в местечке Смела Черкасского уезда Киевской губернии. Во время учебы в гимназии увлекся социал-демократическими идеями. Был короткое время связан с левыми эсерами, но в партию формально не входил. В 1918 году окончил гимназию и погрузился в революционную борьбу. В том же 1918 году, в Киеве, за провоз нелегальной литературы и обнаруженное при нем оружие Григорий Штерн был арестован. Однако отсидел недолго.

В марте 1919 Григорий Штерн добровольно вступил в Красную Армию. Он становится военкомом штаба 1-й бригады 2-й Украинской стрелковой дивизии. Вскоре коммунисты части принимают его в свои ряды.

С августа 1919 года Григорий Штерн на политработе в 46-й стрелковой дивизии: военный комиссар кавдивизиона, заведующий политотделом 138-й бригады этой же дивизии. В составе соединения принимает участие в боях на Южном фронте против войск генералов Деникина и Врангеля, бело-зеленых банд в Крыму. В январе — августе 1921 года участвовал в подавлении крестьянского восстания в Тамбовской губернии («антоновщина»).

С октября 1921 года Г.М. Штерн — временно исполняющий делами военного комиссара в 8-й стрелковой бригаде 3-й стрелковой дивизии. С января 1922 года — военный комиссар 21-го стрелкового полка, с марта 1922 года — военком штаба 3-й Казанской стрелковой дивизии, а с марта 1923 года — штаба 1-го конного корпуса.

С ноября 1923 по октябрь 1924 года Г.М. Штерн воюет на Туркестанском фронте. В декабре 1923 года в должности военкома 2-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады в составе частей особого назначения Хорезмской группы войск активно участвует в боях по установлению советской власти. С июня 1924 года возглавляет политотдел 2-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады. Руководит карательными экспедициями против басмачей и их «пособников».

В октябре 1924 года за участие в боевых действиях против басмачей и проявленное при этом мужество и геройство приказом РВСР № 267 начальник политотдела 2-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады Г.М. Штерн был награжден орденом Красного Знамени.

В октябре 1924 года, по возвращении с Туркестанского фронта, Г.М. Штерн становится начальником политотдела 7-й Самарской имени Английского пролетариата кавалерийской дивизии, расквартированной в Минске. Участвует в подготовке и издании книги «7-я Самарская и ее герои». С мая 1925 года Штерн становится военкомом 7-й Самарской кавалерийской дивизии. Понимая, что для дальнейшего продвижения по воинской службе полученных ранее знаний и приобретенного военного опыта недостаточно, Григорий Михайлович просит направить его на курсы усовершенствования высшего начсостава при Военной академии имени М.В. Фрунзе. В феврале 1926 года его просьба была удовлетворена.

После завершения обучения на курсах, в июле 1926 года, Г.М. Штерн становится командиром и военкомом 9-го Путиловско-го кавалерийского полка 2-й кавалерийской дивизии. Вскоре Григорий Михайлович зачисляется слушателем на восточный факультет Военной академии им. М.В. Фрунзе. За время учебы выделялся на фоне других обучающихся незаурядными лингвистическими способностями. Свободно овладел немецким, английским, французским языками. Выступал перед слушателями академии с лекциями на китайском языке. Особый интерес у Штерна вызывала военная история. Под руководством опытных преподавателей он изучает стратегию и тактику, анализирует ход и проведение военных сражений разных войн.

После окончания академии, в июне 1929 года, Григорий Михайлович Штерн был направлен на ответственную работу помощником начальника 4-го отдела 4-го управления Штаба РККА. С декабря 1929 года находится в распоряжении народного комиссара по военным и морским делам СССР. В 1931 году в составе группы командиров РККА под руководством В.К. Путна Штерн был командирован на учебу в Германию.

В ноябре 1931 года при содействии Н.Э. Якира и Я.Б. Гамарника Штерн попадает в Секретариат НКО, где вскоре становится одним из ближайших советников «первого красного офицера» К.Е. Ворошилова — народного комиссара по военным и морским делам и председателя РВС СССР.

С ноября 1931 года Г.М. Штерн — и.о. секретаря народного комиссара обороны СССР, с мая 1933 года — начальник Управления делами народного комиссара по военным и морским делам СССР и председатель Реввоенсовета СССР (с декабря 1934 года — наркома обороны СССР). С февраля 1935 года Г.М. Штерн состоит комиссаром для особо важных поручений при наркоме обороны СССР.

22 сентября 1935 года Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров СССР издали постановление «О введении персональных военных званий начальствующего состава РККА». 20 ноября 1935 года народный комиссар обороны СССР приказом по личному составу армии за № 2396 присвоил Г.М. Штерну воинское звание «комдив».

В марте 1936 года Г.М. Штерн назначается командиром и военкомом 7-й Самарской кавалерийской дивизии. С большой энергией и усердием он берется за руководство частью. На проходивших в 1936 году маневрах дивизия под его командованием была отмечена командующим Белорусским военным округом командармом 1-го ранга И.П. Уборевичем.

В январе 1937 года комдив Штерн был направлен в «служебную командировку» в Испанию, где в то время шла национально-революционная война. До апреля 1938 года, под псевдонимом «генерал Григорович», он являлся главным военным советником командования республиканской армии. Резиденция Штерна располагалась в Валенсии на улице Альборайя, дом 8. Здесь под его руководством были спланированы все операции против войск мятежного генерала Франко в 1937—1938 годах.

Сразу после прибытия в Испанию Г.М. Штерн принимает участие в Харамской оборонительной операции (6—27 февраля 1937 г.). 6 февраля 1937 года мятежники начали наступательную операцию с целью ликвидировать плацдарм республиканских войск на западном берегу р. Харама, форсировать ее, перерезать коммуникации, связывающие Мадрид с юго-восточными районами страны, и овладеть столицей. Сосредоточив на участке протяженностью в 16 км 30 тысяч человек, около 100 орудий, до 100 танков и 70 самолетов, франкисты нанесли удар из района Пинто в направлении на Арганду.

Небольшие силы республиканской милиции, оборонявшиеся на плацдарме (до двух бригад), не смогли удержать противника и 8 февраля отошли на восточный берег. 10—12 февраля войска мятежников форсировали реку и овладели плацдармом на восточном берегу Харамы до 8 км по фронту и 2—3 км в глубину.

Республиканское командование разгадало замысел врага и перебросило к месту прорыва части регулярной Народной армии. Они перешли в наступление и не позволили мятежникам развить успех. 18 февраля республиканские войска нанесли контрудары, сосредоточив главные усилия на южном участке харамского плацдарма противника. До конца февраля в этом районе продолжались упорные бои, носившие характер встречного сражения. 28 февраля 1937 года обе стороны перешли к обороне. Благодаря исключительной стойкости и высокой активности войск Народной армии удалось сорвать попытку мятежников и интервентов отрезать Мадрид от юго-восточных районов страны и овладеть столицей.

В марте 1937 года комдив Штерн принимает участие в одной из крупных операций испанской республиканской армии под Гвадалахарой (8—20 марта 1937 г.). Генерал Франко предпринял четвертую попытку захватить Мадрид со стороны провинции Гвадалахара. Главный удар должны были нанести части итальянского экспедиционного корпуса, в который входили четыре дивизии, насчитывавшие до 40 000 человек, 222 орудия, 148 танков.

8 марта 1937 года командир корпуса генерал Роатт поставил задачу войскам перейти в наступление и в первый день овладеть Трихуэке, Бриуэгой и Торихой, а через 4 дня войти в Мадрид. Гвадалахарское направление обороняла 12-я пехотная дивизия республиканцев, насчитывавшая до 10 000 человек, 5900 активных винтовок, 85 пулеметов и 15 орудий. Несмотря на подавляющее превосходство, итальянским войскам с большими потерями удалось только 10 марта занять Бриуэгу и 11 марта — Трихуэке.

С 9 марта 1937 года республиканские ВВС под командованием Я.В. Смушкевича организовали непрерывный конвейер воздушных налетов, в котором принимали участие 45 истребителей, 15 штурмовиков и 11 бомбардировщиков. Итальянский экспедиционный корпус понес серьезный урон и вынужден был с 12 марта перейти к обороне.

Республиканское командование подтянуло дивизии Листера, Га-лана, Нанетти и части 11-й и 12-й интернациональных бригад под командованием генерала Лукача (Мате Залка). 13 марта дивизия Листера нанесла контрудар и заняла Трихуэке. 18 марта ударная группа генерала Лукача перешла в контрнаступление и овладела Бриуэгой. 19—20 марта 1937 года республиканские войска преследовали разгромленные части итальянского корпуса, которые отошли на Сигуэнсу, где их сменили франкистские войска.

Фашисты назвали этот разгром «чудом под Гвадалахарой». У итальянского экспедиционного корпуса было выведено из строя не менее 1500 человек убитыми, 1200 попали в плен, уничтожено 200 автомашин, 65 пушек, 13 гаубиц, около 500 станковых пулеметов{1}.

В Испании Г.М. Штерн сменил Яна Карловича Берзина на посту главного военного советника командования республиканской армии. В ходе проведенных успешных операций он быстро завоевал авторитет не только у республиканского командования, но и заслужил похвалу от самого Сталина. 2 июля 1937 года в выступлении на заседании Военного совета он сказал: «...Никто не думал, и я не слыхал о способностях командующего у Берзина. А посмотрите, как он дело наладил! Замечательно вел дело.

Штерна вы знаете? Всего-навсего был секретарем у т. Ворошилова. Я думаю, что Штерн не намного хуже, чем Берзин, может быть не только хуже, а лучше.. .»{2}

21 июля 1937 года за успешное руководство войсками и помощь, оказанную республиканскому правительству Испании в борьбе с фашизмом, Г.М. Штерн был награжден орденом Ленина.

Летом 1937 года сторонники мятежного генерала Франко предприняли попытку устранения командования республиканской армии и советских специалистов. 18 июля 1937 года на командном пункте собрались испанские командиры и наши советники. Фашисты в этот день предприняли попытку провести генеральное контрнаступление на Мадрид. После совещания многие из командиров почувствовали себя плохо. К вечеру стало плохо и Г.М. Штерну. Врачи установили острое отравление. Анализ показал — мышьяк. Всего было отравлено 22 человека. Как оказалось, все они завтракали в отеле «Гайлорд». К счастью, врачи сумели оказать всем квалифицированную помощь и избежать смертельных исходов.

Проходившая в Советском Союзе в 1937—1938 годах волна арестов среди военачальников Красной Армии обошла стороной находившегося в Испании Г.М. Штерна. Оторванный от советской действительности и погруженный в боевые действия, Григорий Михайлович не высказывал даже тени сомнения в справедливости производимых арестов. Вот как это описывает в своих мемуарах Герой Советского Союза, адмирал флота Н.Г. Кузнецов: «Вспомнилось, как главный военный советник Г.М. Штерн вызвал меня из Картахены в Валенсию. Я вошел к нему в кабинет и не услышал обычных шуток. Григорий Михайлович не сказал даже своего излюбленного "Салуд, амиго", только молча протянул мне телеграмму из Москвы. В ней сообщалось об аресте М.Н. Тухачевского, И.П. Уборевича, И.Э. Якира и других крупных военачальников. То были люди, стоявшие у руля Вооруженных Сил... Григорий Михайлович Штерн был хорошо знаком со всеми, кто упоминался в телеграмме. Он долгое время работал в Москве, встречался с ними и на службе, и во внеслужебной обстановке. Я видел, что он поражен не менее меня. Мы были в кабинете вдвоем. Штерн рассказывал о Тухачевском и Якире, которых знал особенно хорошо. Он высоко оценивал их деятельность в годы гражданской войны, их роль в строительстве Вооруженных Сил. Так что же произошло? Штерн только пожимал плечами, но не высказывал никаких сомнений в правильности ареста»{3}. Григорий Михайлович не мог и предположить, что через несколько лет и сам станет «врагом народа»...

В июле 1937 года при участии комдива Штерна была разработана и проведена Брунетская наступательная операция республиканских войск (5—27 июля 1937 г.). Ее целью было окружение и разгром мадридского корпуса мятежников. Республиканское командование рассчитывало ослабить нажим противника на северном фронте и сорвать готовившееся им наступление на юге. По плану предполагалось нанести два встречных удара в общем направлении на Брунете. Главный удар должны были нанести 2 корпуса из района северо-западнее Мадрида, вспомогательный — из района юго-восточнее Мадрида в направлении Навалькарнеро.

5 июля 1937 года с целью отвлечь внимание противника началось наступление республиканцев на вспомогательном направлении. Продвинувшись на 3 км, они были остановлены сильными контратаками мятежников. В ночь на 6 июля началось наступление на направлении главного удара. Сосредоточив на участке шириной 12 км 6 пехотных дивизий, около 100 орудий, 80 танков и 30 бронемашин, республиканские войска прорвали оборону мятежников. Развивая прорыв, пехота и танки республиканцев к исходу 6 июля овладели г. Брунете — важным узлом коммуникаций в тылу противника.

Генерал Франко был вынужден перебросить значительные силы с северного фронта в район Кихорна, Брунете, в результате чего продвижение республиканских частей было остановлено. 24 июля 1937 года противник нанес сильный контрудар в направлении Брунете, Кихорна, заставив республиканцев отойти в северном направлении и перейти к обороне.

В ходе Брунетской операции республиканскому командованию не удалось достигнуть конечной цели. Для решения поставленных задач имевшихся сил и средств оказалось недостаточно. Были допущены просчеты и в организации операции. Участвовавшие в ней войска использовались в одном эшелоне. В состав ударной группировки не было выделено необходимых сил для развития тактического успеха в оперативный. Тем не менее Брунетская операция сорвала планы мятежников и интервентов относительно сроков ликвидации северного фронта, они также были вынуждены отказаться от наступления на южном фронте — в Эстремадуре.

22 октября 1937 года за успешное руководство войсками и помощь, оказанную республиканскому правительству Испании в борьбе с фашизмом, Г.М. Штерн был награжден орденом Красного Знамени.

В конце 1937 года при участии комдива Штерна была разработана и проведена Теруэльская наступательная операция (15 декабря 1937 г. — 8 января 1938 г.). Ее целью была ликвидация теруэльского плацдарма мятежников, дававшего возможность выхода их войскам к Средиземному морю, и срыв готовившегося франкистским командованием наступления на Мадрид.

В наступлении со стороны республиканских войск участвовало 5 корпусов, в том числе части маневренной армии, развернутые на территории так называемого испанского Леванта (восточная часть Испании). К операции привлекалась почти вся авиация, 135 орудий, 92 танка и 60 бронемашин. Замысел Теруэльской операции заключался в нанесении трех ударов по сходящимся направлениям, окружении и уничтожении 52-й пехотной дивизии противника, оборонявшейся в Теруэльском выступе.

Скрытно сосредоточив крупные силы, 15 декабря 1937 года республиканские войска перешли в наступление. Внезапности удара благоприятствовали погодные условия: мороз достигал —20° С, видимость ухудшали непрерывные метели.

Прорвав оборону мятежников, части республиканцев при поддержке авиации в результате 2-дневных боев смогли их окружить. Используя две дивизии, республиканцы создали внешний фронт окружения, на котором перешли к обороне. Продолжая наступать остальными соединениями на внутреннем фронте, 21 декабря республиканские войска ворвались в Теруэль. Мятежники оказывали яростное сопротивление и удерживали центр города. Стремясь помочь окруженному гарнизону Теруэля, генерал Франко перебросил к городу 6 пехотных дивизий. К исходу 31 декабря 1937 года мятежникам при поддержке авиации удалось прорвать оборону республиканцев на внешнем фронте и выйти на подступы к Теруэлю. Но смелые и решительные действия правительственных войск не позволили мятежникам соединиться с окруженным гарнизоном.

Республиканское командование под руководством комдива Штерна, введя из резерва 5-й армейский корпус (2 пехотные дивизии), смогло отразить удар противника. Наступление франкистов на внешнем фронте было остановлено. Одновременно правительственные войска продолжали штурм Теруэля. Ведя упорные уличные бои, они медленно продвигались к центру города. Крупные здания, где засели франкисты, были взорваны. Республиканские войска, преодолев сопротивление мятежников, 7 января 1938 года вынудили их сдаться. Победа в Теруэльской операции подняла международный авторитет республики, боевой дух ее армии, привела к равновесию сил республиканцев и мятежников. Генерал Франко был вынужден перебросить крупные силы под Теруэль и на время отложить очередной штурм Мадрида.

19 февраля 1938 года народный комиссар обороны СССР приказом по личному составу армии за № 0157/п присвоил Г.М. Штерну воинское звание «комкор». В апреле 1938 года Григорий Михайлович был отозван из Испании и вернулся в Советский Союз. Его ждали заслуженные слава и почет. Кроме двух орденов за «испанскую командировку» ему было вручено удостоверение депутата Верховного Совета СССР первого созыва. Еще в декабре 1937 года избиратели Чечено-Ингушской АССР оказали ему доверие, избрав в Совет Национальностей.

Но долго находиться в Москве Григорию Михайловичу не пришлось. В апреле 1938 года его ждало новое ответственное назначение — возглавить штаб Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Обстановка на данном направлении была очень сложной. Японская военщина вынашивала планы по захвату советского Дальнего Востока и готовилась претворить их в жизнь.

29 июля 1938 года японские войска вторглись на советскую территорию у озера Хасан и заняли высоту Безымянная. Но подошедшая рота 40-й стрелковой дивизии и резервная группа пограничников смогли отбить высоту у противника. В 3 часа утра 31 июля 1938 года японская 19-я пехотная дивизия внезапно атаковала наши подразделения и после ожесточенного 4-часового боя захватила важные в тактическом отношении сопки Заозерную и Безымянную.

31 июля 1938 года были приведены в боевую готовность Приморская армия и Тихоокеанский флот. К месту конфликта были переброшены 32-я стрелковая дивизия и 2-я механизированная бригада, которые поступили в распоряжение командования 39-го стрелкового корпуса. В тот же день в штаб корпуса с группой командиров прибыли начальник штаба фронта комкор Г.М. Штерн и заместитель народного комиссара обороны армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис.

После ознакомления со сложившейся обстановкой в районе боевого конфликта комкор Штерн доложил Военному совету Дальневосточного фронта, что части 39-го стрелкового корпуса три дня находятся в движении по одной-единственной, к тому же труднопроходимой дороге. Управление ими и снабжение не налажены. 2-я механизированная бригада будет готова к боевым действиям в районе Ново-Киевки во второй половине дня 2 августа, а 32-я стрелковая дивизия — через три дня. Исходя из оценки сложившейся в районе озера Хасан обстановки, комкор Штерн предложил не проводить активных боевых действий по восстановлению границы раньше 5 августа 1938 года.

Однако отдельные части Красной Армии предпринимали попытки сбить японцев с захваченных высот. Так командир 40-й стрелковой дивизии полковник В.К. Базаров принял решение атаковать противника 1 августа. Части дивизии должны были после многокилометрового марша с ходу захватить высоты западнее Хасана и восстановить положение на границе. Но подразделения дивизии, совершив тяжелый марш, вышли к месту предполагаемой атаки только к вечеру 1 августа. Прибывший тогда же на командный пункт дивизии комкор Штерн приказал перенести наступление на 2 августа.

2 августа 1938 года прибывший в район конфликта командующий фронтом маршал В.К. Блюхер одобрил действия комкора Штерна. Он отдал приказ командованию армии и корпуса о сосредоточении войск, упорядочении их тыла и снабжения и проведении наступательных действий. Японские войска, захватившие высоты в районе озера Хасан, спешно их укрепляли и превращали в сильные опорные пункты. Атаки советских войск 2—3 августа севернее и южнее озера Хасан успеха не имели, так как японцы к тому времени смогли закрепиться и получить значительное подкрепление.

3 августа 1938 года народный комиссар обороны К.Е. Ворошилов потребовал от Военного совета фронта немедленно ликвидировать многоначалие в управлении войсками в районе боевых действий. Он назначил комкора Г.М. Штерна командиром 39-го стрелкового корпуса, приказав ему подготовить операцию по разгрому противника в районе Хасана и восстановлении государственной границы. В состав корпуса вошли 32-я, 39-я, и 40-я стрелковые дивизии и 2-я механизированная бригада со средствами усиления.

4 августа комкор Штерн произвел переброску, перегруппировку войск и их пополнение боеприпасами. В тот же день народный комиссар обороны потребовал от командира 39-го стрелкового корпуса ускорить подготовку операции по разгрому японских войск, вторгшихся на советскую территорию. «Высота Заозерная, — указывал нарком, — должна быть в наших руках при всех условиях».

К 5 августа в районе боевых действий у озера Хасан советская группировка войск насчитывала более 15 тысяч человек, 237 орудий,

285 танков. С воздуха ее прикрывали 250 самолетов. Хотя первоначально предполагалось, что в операции по освобождению захваченной японцами советской территории будет участвовать вдвое большая группировка войск (до 32 тысяч человек и до 600 орудий).

5 августа 1938 года командир 39-го стрелкового корпуса комкор Г.М. Штерн отдал боевой приказ № 01, в котором говорилось: «Задача корпуса с приданными частями 6 августа овладеть высотой Заозерная и уничтожить врагов, посмевших вторгнуться на нашу советскую землю». Войскам были поставлены следующие задачи: 32-й стрелковой дивизии с 3-м танковым батальоном 2-й механизированной бригады овладеть высотой Безымянная и ударом с северо-запада совместно с 40-й стрелковой дивизией — высотой Заозерная; 40-й дивизии со 2-м танковым и разведывательным батальонами той же бригады овладеть высотой Пулеметная Горка и ударом с юго-востока совместно с 32-й дивизией — высотой Заозерная; 39-й стрелковой дивизии со 121-м кавалерийским полком, мотострелковым батальоном и 1-м танковым батальоном 2-й механизированной бригады обеспечить правый фланг корпуса по линии Ново-Киевка — высота 106,9. Прикрытие наземных войск возлагалось на авиацию, бомбовые удары которой по противнику должны были явиться сигналом для начала артиллерийской подготовки всей корпусной артиллерией. При проведении боевой операции пехоте и танкам запрещалось переходить государственную границу Маньчжурии и Кореи. План операции был доложен командующему фронтом, а затем и народному комиссару обороны, которые одобрили общий замысел ее проведения.

Утром 6 августа 1938 года над озером Хасан стоял плотный туман, что помешало использовать авиацию. Только в 15.00 в районе боев появились советские самолеты, которые подвергли массированной бомбардировке японские позиции на высотах Заозерная и Безымянная. В 16 часов 30 минут Заозерная подверглась очередному налету советской авиации. В нем принимали участие 86 самолетов (41 бомбардировщик ТБ-3, 30 истребителей И-15 и 25 истребителей И-16). Прикрывая работу бомбардировщиков, истребители нанесли штурмовые удары по позициям японских зенитчиков. Тяжелые бомбардировщики ТБ-3 сбрасывали на вражескую оборону бомбы весом до одной тонны.

В 16.55, после 45 минутной артиллерийской подготовки, в атаку пошли пехота и танки. Японские войска, засевшие на господствующих высотах, оказывали яростное сопротивление. Местность на театре боевых действий также способствовала противнику. Танки с трудом преодолевали заболоченную местность и не всегда могли вовремя придти на помощь наступавшим бойцам Красной Армии. Поэтому многие атаки пехотинцев захлебывались, так и не достигнув проволочных заграждений. Обе стороны несли большие потери.

Несмотря на все трудности, к исходу дня 6 августа 118-й. полк 40-й стрелковой дивизии овладел частью высоты Заозерная, где было водружено советское знамя. Подтянув резервы, японские войска неоднократно переходили в контратаки. Ожесточенные бои продолжались в течение дня и ночи. 8 августа для усиления войск, оборонявших высоту Заозерная, комкор Штерн перебросил 115-й полк 39-й стрелковой дивизии с танковой ротой.

9 августа 1938 года советская территория была полностью освобождена от японских агрессоров. Командир 39-го стрелкового корпуса комкор Г.М. Штерн отдал приказ своим войскам прочно закрепиться на достигнутом рубеже и не допустить прорыва противника на нашу землю. 10 августа японские войска вновь попытались захватить высоты, но были отброшены назад и понесли тяжелые потери. Людские потери японских войск во время боев у озера Хасан составили 650 человек убитыми и 2500 человек ранеными.

Вооруженное столкновение у озера Хасан вскрыло серьезные недостатки в боевой готовности войск 1-й Дальневосточной (Приморской) армии, в работе штабов и соединений, а также наличие больших условностей в боевой подготовке личного состава. Всего за время конфликта части Красной Армии потеряли 2 самолета, 24 танка (56 танков было повреждено), 960 человек убитыми и 2752 человека ранеными.

В Приказе народного комиссара обороны СССР от 04.09.1938 г. № 0040 отмечалось, что «японцы были разбиты и выброшены за пределы нашей границы только благодаря боевому энтузиазму бойцов, младших командиров, среднего и старшего командно-политического состава, готовых жертвовать собой, защищая честь и неприкосновенность территории своей великой социалистической Родины, а также благодаря умелому руководству операциями против японцев тов. Штерна и правильному руководству тов. Рычагова действиями нашей авиации».

За бои у озера Хасан многие бойцы и командиры Красной Армии были отмечены правительственными наградами. Комкор Г.М. Штерн был удостоен третьего ордена Красного Знамени.

Приказом народного комиссара обороны СССР от 04.09.1938 г. № 0040 расформировывались управления Дальневосточного фронта и отстранялся от должности Маршал Советского Союза В.К. Блюхер. Этим же приказом из войск фронта создавались две отдельные армии с непосредственным подчинением их наркому обороны: 1-я Отдельная Краснознаменная (штаб в г. Ворошилове) и 2-я Отдельная Краснознаменная (штаб в г. Хабаровске). В оперативном отношении Военному совету 1-й армии был подчинен Тихоокеанский флот, а 2-й армии — Краснознаменная Амурская флотилия. Командующими назначались: 1-й армией — комкор Г.М. Штерн, 2-й — комкор И.С. Конев. На формирование армий отводилось десять суток.

Командовавший Тихоокеанским флотом Н.Г. Кузнецов переживал: «На первых порах меня беспокоило, как сложатся наши отношения на работе, выдержит ли наша дружба это испытание. Но и здесь работать со Штерном оказалось так же просто и легко, как в Испании.

Надо было детально обсудить наши совместные планы. Григорий Михайлович приехал во Владивосток. У меня в кабинете мы развернули карту, на которой были дислоцированы части и корабли. Для нас было ясно, что в любую минуту может возникнуть новый инцидент, и, кто знает, не станет ли он еще более крупным, чем хасанский!... Штерн частенько приезжал ко мне во Владивосток. Его обычно сопровождали начальник штаба армии комбриг М.М. Попов и мой друг командующий ВВС П.В. Рычагов. К флоту Штерн проявлял живой интерес.

— Хочу побывать на кораблях, познакомиться с их боевыми качествами и все увидеть своими глазами, — сказал он мне однажды.

Вскоре он так и сделал. Знакомство с флотом помогало ему потом составлять согласованные планы совместных действий сухопутных частей и моряков. На протяжении всей службы я, бывало, наблюдал споры, даже осложнения между общевойсковыми и флотскими начальниками из-за того, кто кому должен подчиняться. В подобных бесплодных пререканиях напрасно терялось драгоценное время. Со Штерном у меня таких споров не возникало»{4}.

8 февраля 1939 года Г.М. Штерну было присвоено воинское звание «командарм 2-го ранга». В марте 1939 года на XVIII съезде партии он был избран членом Центрального Комитета ВКП(б).

11 мая 1939 года японские войска совершили вооруженное нападение на Монгольскую Народную Республику. Советские войска пришли на помощь братскому монгольскому народу, в результате чего развернулись упорные бои в районе реки Халхин-Гол.

6 июня 1939 года на место командира 57-го особого корпуса был назначен комдив Г.К. Жуков. Вскоре после прибытия в район военного конфликта он предложил свой план боевых действий: ведение активной обороны на плацдарме за Халхин-Голом и подготовка сильного контрудара по противостоящей группировке японской Квантунской армии. Наркомат обороны и Генеральный штаб РККА согласился с предложениями, выдвинутыми Г.К. Жуковым. К району конфликта стали стягиваться необходимые силы. Для координации действий советских войск на Дальнем Востоке и частей Монгольской народно-революционной армии из Читы в район реки Халхин-Гол прибыл командарм 2-го ранга Г.М. Штерн.

В районе конфликта идет накапливание сил с обеих сторон. Японская группировка войск насчитывала 38 тысяч человек, 310 орудий, 135 танков, 225 самолетов. Советско-монгольские войска, занимавшие оборону на восточном берегу Халхин-Гол, насчитывали 12,5 тысяч человек, 109 орудий, 266 бронемашин, 186 танков, 82 самолета.

В 2 часа ночи 3 июля 1939 года японские войска генерала Кобаяси (23-я пехотная дивизия в составе 71-го и 72-го пехотных полков, 26-й пехотный полк, два отдельных артиллерийских дивизиона) форсировали реку Халхин-Гол и захватили на ее западном берегу гору Баин-Цаган, находящуюся в 40 километрах от маньчжурской границы. Японцы начинают интенсивно окапываться и возводить эшелонированную оборону. В дальнейшем они планировали, опираясь на господствовавшую над местностью гору Баин-Цаган, ударить в тыл оборонявшихся на восточном берегу реки Халхин-Гол советских войск, отрезать и в дальнейшем уничтожить их.

23-я японская пехотная дивизия (на западный берег переправились два ее пехотных полка) имела в своем строю около 12 тысяч солдат и офицеров, 17 37-мм противотанковых орудий «тип 94», 36 75-мм полевых пушек «тип 38» (лицензионное крупповское орудие, сродни нашей «трехдюймовке») и 12 100-мм гаубиц (правда, неизвестно, переправили ли их японцы на западный берег). К тому же в каждом пехотном батальоне было по две 70-мм батальонные гаубицы. Кроме того, в отдельных дивизионах у японцев имелось еще четыре батареи противотанковых орудий.

Стремясь исправить сложившееся положение, Г.К. Жуков, не дожидаясь подхода стрелковых частей, бросил в бой прямо с марша находившуюся в резерве 11-ю танковую бригаду. Она имела в своем составе 152 легких танка БТ-5. Вместе с танкистами в атаку на японцев пошли бронедивизион 6-й монгольской кавалерийской дивизии (18 бронеавтомобилей БА-6) и бронедивизион 8-й монгольской кавалерийской дивизии (19 бронеавтомобилей БА-6 и БА-10). Вскоре танкистов поддержали подошедшие батальоны 24-го мотострелкового полка и 7-й мотоброневой бригады (154 бронеавтомобиля БА-6, БА-10, ФАИ).

Принимая такое рискованное, волевое решение, Жуков столкнулся во мнениях с командармом Штерном. Тот, исходя из положений боевого устава РККА, считал, что танки на укрепленные полевые позиции неприятеля без поддержки пехоты посылать нельзя. Штерн потребовал дождаться подхода стрелкового полка сопровождения, произвести разведку и только после этого нанести совместный удар. Однако Жуков настоял на своем, и впоследствии Штерн признал, что в той ситуации принятое решение оказалось единственно возможным.

Это было «столкновение» по всем направлениям: по возрасту, боевому опыту, должностному положению, национальности. На тот момент Жукову — 43 года, а Штерну — 39. За плечами последнего успешные бои в Испании и на Хасане, а у Жукова — это первая боевая операция после Гражданской войны. Мало того, комдив Жуков пошел и против мнения своего непосредственного начальника старше его на две ступени воинских званий.

В итоге против одной слегка усиленной японской пехотной дивизии, располагавшей 33 противотанковыми орудиями, советско-монгольские части выставили 347 бронеединиц. Утром 3 июля 1939 года сто пятьдесят два танка БТ-5 11-й танковой бригады пошли в атаку на наспех окопавшихся японцев. Японцы, проявив выдержку и хладнокровие, подпустили советские танки на ближнюю дистанцию — 150—200 метров и открыли огонь. Идущий первым батальон майора Михайлова в первые несколько минут боя потерял 15 танков. Не желая оставаться на поле боя в роли расстреливаемых мишеней, танки 11-й бригады отошли на исходные позиции. Вторая и третья атаки советско-монгольского бронекулака также были отбиты.

В результате к исходу 3 июля 11-я танковая бригада, 7-я мотоброневая бригада и два монгольских бронедивизиона, понеся большие потери, вынуждены были отказаться от мысли захватить гору Баин-Цаган. Журнал боевых действий 11-й танковой бригады гласит: «Во время боя 3.7.39 г. Бригада потеряла: из 152 БТ-5 уничтожено противником 45 танков, подбито 37, всего выбыло из строя 82 танка или 53,9%, из 11 БХМ выведенных в бой — 4 уничтожено, 2 подбито, всего выбыло 6 или 55,5%.

Убито — старшего н/состава 2 (нач. 1 части капитан Ляховский, командир 3 ТБ капитан Подольный), среднего комсостава — 18 чел., политсостава — 10 чел., младшего н/состава — 67, рядового — 38 чел., а всего убитых — 135 чел.

Ранено — старшего н/состава — 3 чел., среднего н/состава — 8 чел., политсостава — 1 чел., младшего н/состава — 28 чел., рядовых — 17 чел., всего 57 чел.

Пропало без вести — младшего н/состава — 7 чел., рядового — 4 чел., всего 11 чел.

Всего выбыло из строя за 3.7.39 года — 203 человека»{5}.

Потери 7-й мотобронебригады и монгольских бронедивизионов, по признанию Жукова, «были еще больше». Японцы, мало того, что не были наголову разбиты нашим танковым тараном, утром 4 июля они перешли в контратаку. Прибывший на подмогу 24-й мотострелковый полк полковника И.И. Федюнинского за день отбил около десятка вражеских атак, которые неоднократно переходили в штыковые и рукопашные схватки.

Весь день 4 июля и всю ночь на 5-е стянутые отовсюду советско-монгольские войска вели непрерывное наступление на японские позиции. Вокруг горы Баин-Цаган развернулись ожесточенные бои. Советские артиллеристы вели огонь по противнику прямой наводкой, а в небе над горой в отдельные моменты находилось до 300 самолетов с обеих сторон.

Особенно отличились в этих боях 149-й стрелковый полк майора И.М. Ремизова и 24-й мотострелковый полк под командованием полковника И.И. Федюнинского. Группировка японских войск на горе Баин-Цаган оказалась в полуокружении. К вечеру 4 июля японские войска удерживали только вершину Баин-Цагана — узкую полоску местности в пять километров длиной и два километра шириной. Ночью 5 июля японские войска начали отступление в сторону реки. Для того чтобы заставить своих солдат драться до последнего, по приказу японского командования был взорван единственный понтонный мост через Халхин-Гол, имеющийся в их распоряжении. В конце концов к утру 5 июля японские войска у горы Баин-Цаган начали повальное отступление с занимаемых позиций. Здесь погибло более 10 тысяч японских солдат и офицеров. Была потеряна большая часть артиллерии и 45 самолетов.

8 июля 1939 года японцы попытались взять реванш за это поражение, перейдя в атаку. После четырехдневного кровопролитного боя японские войска, потеряв еще 5,5 тысяч человек убитыми и ранеными, вынуждены были отойти. Эти события стали известны как «Баин-Цаганское побоище».

Результатом этих боев явилось то, что в дальнейшем, как позже Г.К. Жуков отмечал в своих мемуарах, японские войска «больше не рискнули переправляться на западный берег реки Халхин-Гол». Все дальнейшие события происходили на восточном берегу реки.

Другим «результатом» боев было переданное по линии особого отдела 57-го корпуса в Москву донесение, которое легло на стол И.В. Сталину. В нем сообщалось, что комдив Жуков «преднамеренно» бросил в бой танковую бригаду без разведки и пехотного сопровождения. Из Москвы была выслана следственная комиссия во главе с заместителем наркома обороны, командармом 1 -го ранга Г.И. Куликом. Однако после конфликтов командующего 1-й армейской группы Г.К. Жукова с Куликом, который стал вмешиваться в оперативное управление войсками, нарком обороны СССР в телеграмме от 15 июля объявил ему выговор и отозвал в Москву. После этого на Халхин-Гол был из Москвы прислан начальник Главного политического управления РККА комиссар 1-го ранга Мехлис с поручением от Л.П. Берии «проверить» Жукова.

В этих условиях советское командование было вынуждено срочно провести ряд мер по предотвращению расширения военных действий. Одной из них явилась перестройка организационной структуры руководства войсками на Дальневосточном театре военных действий, другой — увеличение их боевого и численного состава.

5 июля 1939 года Главный военный совет РККА принял решение об образовании в Чите нового органа стратегического руководства Вооруженными силами, подчинив ему все войска, дислоцировавшиеся в то время на Дальнем Востоке. В соответствии с этим народный комиссар обороны издал приказ о создании фронтовой группы войск во главе с командующим — командармом 2-го ранга Г.М. Штерном (член Военного совета — дивизионный комиссар Н.И. Бирюков, начальник штаба — комдив М.А. Кузнецов). На Военный совет и штаб созданной группы возлагались задачи по объединению и направлению действий советских войск на Дальнем Востоке, руководству их оперативной деятельностью, материальным обеспечением войск, как в мирное, так и в военное время. Командующий фронтовой группой подчинялся непосредственно народному комиссару обороны СССР.

9 июля 1939 года завершилось совершенствование органов управления на Дальневосточном театре военных действий. Приказом наркома обороны 57-й особый корпус преобразовывался в 1-ю армейскую группу под командованием комдива (с 31 июля ком-кора) Г.К. Жукова (член Военного совета — дивизионный комиссар М.С. Никишев, начальник штаба — комбриг М.А. Богданов). Созданная 1-ая армейская группа непосредственно подчинялась командующему фронтовой группой войск на Дальнем Востоке командарму 2-го ранга Г.М. Штерну.

Проведенная реорганизация органов управления советскими войсками на Дальнем Востоке способствовала успешному решению задач по разгрому японских войск в районе Халхин-Гола и пресечению агрессивных устремлений империалистической Японии против СССР и МНР. Вновь созданные управления фронтовой и армейской групп войск продолжали функционировать еще почти год после окончания военных действий.

Командующий фронтовой группы командарм 2-го ранга Г.М. Штерн начинает приводить в порядок части и соединения 1-й армейской группы Жукова. Генерал-майор П.Г. Григоренко вспоминает, какая чехарда творилась в войсках. «В общем, армии не было. Она распалась на отряды. Командарм командовал не дивизиями, бригадами, отдельными полками, а отрядами. На карте стояли флажки дивизий, бригад, полков, батальонов, а вокруг них море отрядов, подчиненных непосредственно командарму. И тут я снова вспомнил русско-японскую войну и командующего Куропаткина. Его опыт давал мне возможность понять, каким образом Первая Армейская Группа рассыпалась на отряды.

Японцы действуют очень активно. Они атакуют на каком-то участке и начинают просачиваться в тыл. Чтобы ликвидировать эту опасность, Куропаткин выдергивает подразделения с неатакованного участка, создает из них временное формирование — отряд — и бросает его на атакуемый участок. В следующий раз японцы атакуют тот участок, с которого взят этот отряд. Куропаткин и здесь спасает положение временным отрядом, но берет не тот, который взял ранее отсюда, а другой, откуда удобнее. Так постепенно армия теряет свою обычную организацию, превращается в конгломерат военных отрядов. Этот куропаткинский «опыт» знал любой военно-грамотный офицер. Опыт этот был так едко высмеян в военно-исторической литературе, что трудно было предположить, что кто-то когда-то повторит его. Жуков, который в академии никогда не учился, а самостоятельно изучить опыт русско-японской войны, видимо, было недосуг, пошел следами Куропаткина. Японцы и в эту войну оказались весьма активными. И снова с этой активностью борьба велась временными отрядами...

Мы пришли к Штерну. Я представился и разложил карту.

— Ну, потрудились японцы, — усмехнулся Штерн. Ну что ж. Придется дать команду: "Всем по своим местам, шагом марш!"

На следующий день Штерн с группой офицеров вылетел в 1-ю армейскую группу. Он долго говорил с Жуковым наедине. Жуков вышел после разговора раздраженным. Распорядился подготовить приказ. Приказ на перегруппировку войск и на вывод из непосредственного подчинения армии всех отрядов, на возвращение их в свои части.

Неделю по ночам шли передвижения отрядов. Японцы, не понимая, что у нас происходит, нервничали. Обстреливали из минометов и орудий, пускали ракеты, постреливали и из пулеметов. Под минометный обстрел несколько раз попадал и я. Ведь мы, приехавшие со Штерном, ходили контролировать перегруппировку...

Штерн сразу начал готовить наступление с целью окружения и уничтожения японских войск, вторгшихся на территорию, которую мы считали монгольской... Одновременно он развязывал узлы, которых немало навязал Георгий Константинович Жуков. Одним из таких узлов были расстрельные приговоры. Штерн добился, что президиум Верховного Совета СССР дал Военному Совету фронтовой группы право помилования. К этому времени уже имелось 17 приговоренных к расстрелу. Даже не юристов содержания уголовных дел приговоренных потрясали. В каждом таком деле лежали либо рапорт начальника, в котором тот писал: "Такой-то получил такое-то приказание, его не выполнил" и резолюция на рапорте: "Трибунал. Судить. Расстрелять!", либо записка Жукова: "Трибунал. Такой-то получил от меня лично такой-то приказ. Не выполнил. Судить. Расстрелять!" И приговор. Более ничего. Ни протоколов допроса, ни проверок, ни экспертиз. Вообще ничего. Лишь одна бумажка и приговор.

Штерн был инициатором ходатайства перед президиумом Верховного Совета СССР о пересмотре дел всех приговоренных к расстрелу. Он их и помиловал, проявив разум и милосердие. Все бывшие смертники прекрасно показали себя в боях и все были награждены, вплоть до присвоения Героя Советского Союза...

И еще один узел развязал Штерн. К моменту его вступления в командование фронтовой группой, снабжение войск в Монголии было полностью дезорганизовано.

Штерн приказал фронтовой группе взять на себя доставку всех боевых и снабженческих грузов до армейской базы — Тамцак-Булак. Снабжение наладилось и до конца боев не нарушалось ни разу»{6}.

Т.К. Жуков, будущий Маршал и четырежды Герой Советского Союза, признавал лишь одну заслугу Штерна в Халхин-Гольской операции. В мае 1940 года, докладывая И.В. Сталину и членам Политбюро о проблемах, с которыми столкнулись советские войска во время боев у реки Халхин-Гол, Жуков сказал: «Главные трудности были связаны с вопросами материально-технического обеспечения войск. Нам приходилось подвозить все, что нужно для боя и жизни войск, за 650—700 километров. Ближайшие станции снабжения были расположены на территории Забайкальского военного округа. Даже дрова для приготовления пищи и те приходилось подвозить за 600 километров. Кругооборот машин составлял 1300—1400 километров, а отсюда — колоссальнейший расход бензина, который также надо было доставлять из Советского Союза. В преодолении этих трудностей нам хорошо помог Военный совет ЗабВО и генерал-полковник Штерн со своим аппаратом»{7}.

В итоге в советской, а в последующем и российской историографии сложилось мнение, что в этом и заключалась главная заслуга Г.М. Штерна во время боев у реки Халхин-Гол. Основные лавры победителя со временем достались Г.К. Жукову. Главной причиной этого было то, что карьера Жукова стала стремительно развиваться, а Штерн менее чем через два года был репрессирован.

Но командарм 2-го ранга Штерн занимался не только снабжением, но и принимал участие в разработке и планировании советского контрнаступления 1-й армейской группировки Жукова. Замысел советско-монгольского командования состоял в том, чтобы, сковав противника с фронта, ударами по флангам японской группировки окружить и уничтожить ее между Халхин-Голом и государственной границей. В соответствии с этим были созданы три группы войск: южная, северная и центральная, а также резерв.

Обе стороны конфликта начинают наращивать силы для завершения операции на Халхин-Голе в свою пользу. В результате к 20 августа 1939 года 1-я армейская группировка Жукова имела в своем составе около 57 тысяч человек, 542 орудия и миномета, 498 танков, 385 бронемашин и 515 боевых самолетов. Противостоящая ей японская группировка, специально сформированная императорским декретом японская 6-я отдельная армия под командованием генерала Огису Риппо, имела в своем составе 7-ю и 23-ю пехотные дивизии, отдельную пехотную бригаду, семь артиллерийских полков, два танковых полка маньчжурской бригады, три полка баргутской кавалерии, два инженерных полка и другие части, что в общей сложности составляло более 75 тысяч человек, 500 артиллерийских орудий, 182 танка, 500 самолетов. Японское командование планировало произвести решающий удар 24 августа 1939 года.

Упредив противника, 20 августа 1939 года советско-монгольские войска после артиллерийской и авиационной подготовки перешли в наступление. Стрелковые войска южной группы к исходу дня продвинулись до 12 км, а механизированные части вышли к государственной границе. 8-я кавалерийская дивизия МНРА отбросила кавалерийскую дивизию Маньчжоу-Го, овладела несколькими высотами на границе и надежно прикрыла правый фланг советско-монгольских войск.

Постепенно враг начал приходить в себя и оказывать упорное сопротивление. Японское командование бросило против советско-монгольских войск большое количество танков, артиллерии и авиации. Под их прикрытием в контратаки все чаще стала переходить пехота и кавалерия. На всем фронте разгорелось ожесточенное сражение. Продвижение северной группы было остановлено огнем противника.

В это время произошел очередной конфликт между комкором Жуковым и командармом 2-го ранга Штерном. Георгий Константинович так рассказывал об этом писателю Константину Симонову: «На третий день нашего августовского наступления, когда японцы зацепились на северном фланге за высоту Палец и дело затормозилось, у меня состоялся разговор с Г.М. Штерном. Штерн находился там, и, по приказанию свыше, его роль заключалась в том, чтобы в качестве командующего Забайкальским фронтом обеспечивать наш тыл, обеспечивать группу войск, которой я командовал, всем необходимым. В том случае, если бы военные действия перебросились и на другие участки, перерастая в войну, предусматривалось, что наша армейская группа переходит в прямое подчинение фронта. Но только в этом случае. А пока что мы действовали самостоятельно и были непосредственно подчинены Москве.

Штерн приехал ко мне и стал говорить, что он рекомендует не зарываться, а остановиться, нарастить за два-три дня силы для последующих ударов и только после этого продолжать окружение японцев. Он объяснил свой совет тем, что операция замедлилась, и мы несем, особенно на севере, крупные потери. Я сказал ему в ответ на это, что война есть война, и на ней не может не быть потерь, и что эти потери могут быть и крупными, особенно когда мы имеем дело с таким серьезным и ожесточенным врагом, как японцы. Но если мы сейчас из-за этих потерь и из-за сложностей, возникших в обстановке, отложим на два-три дня выполнение своего первоначального плана, то одно из двух: или мы не выполним этот план вообще, или выполним его с громадным промедлением и с громадными потерями, которые из-за нашей нерешительности в конечном итоге в десять раз превысят те потери, которые мы несем сейчас, действуя решительным образом. Приняв его рекомендации, мы удесятерим свои потери.

Затем я спросил его: приказывает ли он мне или советует? Если приказывает, пусть напишет письменный приказ. Но я предупреждаю его, что опротестую этот письменный приказ в Москве, потому что не согласен с ним. Он ответил, что не приказывает, а рекомендует и письменного приказа писать мне не будет. Я сказал: "Раз так, то я отвергаю ваше предложение. Войска доверены мне, и командую ими здесь я. А вам поручено поддерживать меня и обеспечивать мой тыл. И я прошу вас не выходить из рамок того, что вам поручено". Был жесткий, нервный, не очень-то приятный разговор. Штерн ушел. Потом через два или три часа вернулся, видимо, с кем-то посоветовался за это время и сказал мне: "Ну что же. Пожалуй, ты прав. Я снимаю свои рекомендации"»{8}.

Михаил Федорович Воротников, бывший на Халхин-Голе адъютантом Жукова, в своих мемуарах рассказывает о разговоре Штерна с командующим 1-й армейской группы несколько иначе, но суть спора передает точно так же, как и сам Георгий Константинович. Штерн будто бы сказал: «Товарищ Жуков, как видите, наши войска растянулись. Тылы отстали. Не исключен удар более сильными резервами противника. Я рекомендую не торопиться. Надо временно, на один-два дня, приостановить наступление, создать сильный заслон с востока и северо-востока, подтянуть войска и тылы, а затем нанести окончательный удар»{9}. Однако совет Штерна Жуков отклонил. В письме Воротникову 18 февраля 1967 года Георгий Константинович утверждал: «...Если бы я послушал его (Штерна) совета и остановил наступление, японские части могли избежать окружения »{10}.

Оценив создавшуюся обстановку, командующий 1-й армейской группой Г.К. Жуков принял решение ввести в сражение на северном направлении все силы резерва. С их вводом в бой наступление здесь возобновилось с новой силой. Войска центральной группы непрерывными атаками сковали противника с фронта.

23 августа основные силы 6-й японской армии были окружены в пределах монгольской территории. К 27 августа советско-монгольские войска расчленили их на две части и уничтожили южную, а к утру 31 августа и северную группировки противника. Территория МНР была освобождена от японских захватчиков.

4 и 8 сентября японцы силами подошедшей 2-й пехотной дивизии вновь попытались проникнуть на территорию МНР, но понесли большие потери и были отброшены за пределы границы.

Получив сокрушительный отпор, Япония обратилась к советскому правительству с просьбой о перемирии. 15 сентября 1939 года было подписано соглашение между Советским Союзом, МНР и Японией о прекращении военных действий в районе реки Халхин-Гол, которое вступило в силу на следующий день. Японо-маньчжурские войска потеряли на Халхин-Голе около 61 тысячи человек убитыми, ранеными и пленными, в том числе 45 тысяч — в июле и августе. Их потери только убитыми составили около 25 тысячи человек (по другим источникам — 17 045 человек){11}.

Красная Армия в качестве трофеев захватила около 200 орудий, 100 автомашин, 400 пулеметов и 12 тысяч винтовок. Советское командование оценило потери авиации противника на Халхин-Голе в 646 самолетов, из которых 588 было сбито в воздушных боях и еще 58 уничтожено при налетах на аэродромы. 14 самолетов записали на счет зенитчиков. Советская авиация потеряла 249 самолетов, в том числе боевые — 207 (из них 163 истребителя). В советских ВВС погибло 109 человек, 65 пропали без вести и 113 было ранено.

Потери советско-монгольских войск составили свыше 18 500 человек (совокупно убитыми, ранеными, пропавшими без вести и попавшими в плен, больными). В боях на Халхин-Голе погибло и умерло от ран на этапах санитарной эвакуации 6831 человек рядовых бойцов и командиров (из них 1063 командира-офицера). Из числа погибших умерли в госпиталях 647 человек, получивших тяжелые ранения. 28,5 процентов всех боевых ранений пришлось на руки{12}.

29 августа 1939 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение боевых заданий и геройство, проявленное при выполнении боевых заданий, 31-му командиру Красной Армии было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и золотой медали «Герой Советского Союза». На следующий день, 30 августа 1939 года, список военнослужащих в алфавитном порядке был опубликован в газете «Правда». В нем под номером 7 значился комкор Жуков Г.К., под номером 27 — командарм 2-го ранга Штерн Г.М. После учреждения знака особого отличия «Золотая Звезда» командарму Штерну была вручена медаль № 154.

30 августа 1939 года в органе Наркомата обороны — газете «Красная Звезда», также опубликовавшей Указы о присвоении Штерну, Жукову и другим командирам и красноармейцам звания Героя Советского Союза, была напечатана статья «Мужество и героизм». В ней утверждалось: «В списке Героев Советского Союза заслуженно красуется имя командарма 2-го ранга Г.М. Штерна. Выдающийся военачальник, талантливый ученик тов. Ворошилова, руководитель боев у озера Хасан, Григорий Михайлович Штерн блестяще выполнил боевое задание. Один из замечательных военных деятелей нашей партии, член ее Центрального Комитета — он являет собой образец мужественного большевика, боевого руководителя войск.

Любовь и восхищение вызывает имя заслуженного командира Героя Советского Союза комкора Г.К. Жукова. Прекрасный организатор, человек несгибаемой воли и безмерной отваги, он сумел спаять воедино людей, призванных выполнять боевые задания правительства».

Это был пик военной и политической карьеры Григория Михайловича Штерна. Он продолжает службу на Дальнем Востоке, отстаивая перед руководством страны план по развертыванию дополнительных воинских частей. Полковник В.А. Новобранец вспоминает: «После боев на Халхин-Голе командующий фронтовой группой командарм 1-го ранга Г.М. Штерн, член Военного совета фронта Н.И. Бирюков и я — по должности зам. начальника оперативного отдела в звании майора — приехали в Москву с докладом Политбюро ВКП(б) плана развертывания войск Дальневосточного фронта на 1940 год. Моя роль, конечно, была очень скромной: я хранил оперативные разработки в Генштабе и по мере надобности выдавал их командарму Г.М. Штерну. Командование Дальневосточного фронта считало, что Халхингольская авантюра — только пробный шар японской военщины. В будущем следует ожидать более крупных военных действий, возможно, даже большой войны. Для этого нам следует "держать порох сухим", то есть сверх имеющихся оборонительных сил на границах надо создать дополнительно несколько фронтовых управлений, свыше десяти полевых армий по несколько десятков дивизий в каждой и несколько механизированных корпусов. Утверждение этого, казалось бы, очень необходимого плана на Политбюро проходило в очень крупных и жарких схватках главным образом со Сталиным и Ворошиловым. Они были основными противниками плана Штерна. Командарм с этих совещаний приезжал очень возбужденный и по-армейски круто и крепко выражал свои чувства. Все же Г.М. Штерн, в конце концов, добился своего — план был утвержден Политбюро, и войска к концу 1940 года были развернуты.

Сейчас, оценивая этот факт уже в аспекте истории, можно сказать, что еще зимой 1939—40 гг. были заложены основы нашей декабрьской победы под Москвой в 1941 г. Эту заслугу надо приписать командарму Штерну, а также бывшему начальнику ОргМоб отдела фронта полковнику Ломову, ныне генерал-полковнику, непосредственно разработавшему план развертывания этих сил. Сам же Г.М. Штерн, как уже отмечалось ранее, при "неизвестных обстоятельствах" исчез. По-видимому, трения с Г.К. Жуковым во время событий на Халхин-Голе и острая дискуссия со Сталиным и Ворошиловым стали роковыми для талантливого полководца. Трудно себе представить, как бы развернулся ход сражений под Москвой, если бы на Дальнем Востоке не было готовых к бою дивизий, и если бы они не были переброшены под Москву...»{13}

Начавшаяся вскоре советско-финляндская война не обошла стороной командарма 2-го ранга Г.М. Штерна, хотя славы не добавила.

16 декабря 1939 года он принял под свое командование 8-ю армию, которая вела упорные бои в Карелии на петрозаводском направлении. К этому времени части и соединения армии, столкнувшись с организованным отпором финских войск, вынуждены были перейти к обороне. 18-я, 168-я стрелковые дивизии и 34-я легкая танковая бригада попали в окружение. Положение этих соединений с каждым днем ухудшалось.

Г.М. Штерн начинает приводить войска армии в порядок. Командарм понимал, что на суровом морозе можно успешно воевать только при условии, если боец хорошо накормлен, одет, а в перерывах между боями имеет возможность отдохнуть. Он ходатайствует перед Ставкой об обеспечении войск усиленным продовольственным пайком, теплым обмундирование, палатками, лыжами. Одновременно с помощью имеющейся авиацией идет работа по созданию «воздушного моста» с окруженными частями армии, с целью их обеспечения боеприпасами и продовольствием.

При подготовке январского наступления 1940 года Г.М. Штерн особое внимание уделял овладению лыжной подготовкой и обратился по этому поводу к войскам со специальным воззванием. Оно было отпечатано в типографии и разослано во все части и подразделения армии. Командарм собрал всех политработников и поставил задачу настойчиво внедрять лыжную подготовку, показывать личный пример подчиненным.

Все, кто находился рядом с Григорием Михайловичем в период финской кампании, по-доброму отзывались о нем и его способностях руководить армией. Вспоминает генерал-полковник авиации А.Г. Рытов: «Штерн был высокообразованным, умным военачальником, хорошо разбирался в психологии людей... Штерн покорял всех своим обаянием и незаурядной эрудицией. Я не слышал, чтобы он кого-то грубо распекал, а тем более унижал достоинство человека. Он всегда соблюдал такт, выдержку, а если и повышал голос, то только в самых исключительных случаях. Но за это никто не обижался на него, потому что укор командарма был справедлив и обоснован.

Мне ежедневно доводилось разговаривать с членами Военного совета армии Зиминым и Шабаловым, начальником политотдела Русских, и я чувствовал, что все они с большим уважением относились к Григорию Михайловичу Штерну. Многие знали его по боям в Испании, на Халхин-Голе и отзывались о нем как о талантливом военачальнике.

Запомнилась и такая его черта: он никогда не обедал один, обязательно приглашал своих ближайших помощников. Это сближало его с людьми, делало отношения более теплыми, искренними, помогало детально узнавать положение дел в армии, правильно руководить частями. И я не помню случая, чтобы его теплотой, доброжелательностью кто-нибудь злоупотреблял. Каждое указание и даже совет командующего воспринимались как приказ»{14}.

Однако многие меры, предпринимаемые Г.М. Штерном, не могли исправить сложившееся положение дел в 8-й армии. Сказывались недостаточная подготовка войск к ведению боевых действий в зимних условиях, отсутствие опыта у большого числа командиров, быстро поднявшихся по служебной лестнице в результате репрессий в Красной Армии.

Положение попавших в окружение 18-й, 168-й стрелковых дивизий и 34-й легкой танковой бригады с каждым днем ухудшалось. Позднее, в апреле 1940 года, командующий 8-й армии Г.М. Штерн признал свою вину в том, что своевременно в декабре 1939 года не настоял перед Главным военным советом на необходимости отвода окруженных частей на 15—20 километров.

Это запоздалое решение было принято и одобрено Ставкой Главного военного совета только 28 февраля 1940 года. Ночью 29 февраля окруженные части двумя колоннами — Южной и Северной — пошли на прорыв. Южная колонна насчитывала 1486 бойцов и командиров, в основном из 18-й стрелковой дивизии. Потеряв 249 человек убитыми и пропавшими без вести, колонна прорвалась к вечеру 29 февраля в расположение частей 15-й армии. Северная колонна состояла из бойцов и командиров 34-й легкой танковой бригады. Ее прорыв закончился трагически: все 1500 человек погибли в ходе тяжелого боя.

В марте 1940 года частям 8-й армии командарма 2-го ранга Г.М. Штерна удалось прорвать финские укрепления и незначительно продвинуться в направлении Лоймолы. Частям 15-й армии, созданной на базе переданных из 8-й армии воинских соединений, удалось снять блокаду с окруженной финнами 168-й стрелковой дивизии.

За период боевых действий с 30 ноября 1939 года по 13 марта 1940 года общие потери 8-й армии (командарм 2-го ранга Г.М. Штерн) и 15-й армии (командарм 2-го ранга В.Н. Курдюмов) составили 31 136 человек убитыми, умершими и пропавшими без вести, 63 538 — ранеными и обмороженными. Финскими войсками в качестве трофеев при ликвидации окруженных советских частей были захвачены: 222 танка, 17 бронеавтомобилей, 311 грузовиков, 71 полевое и 68 противотанковых орудий, 412 ручных, 367 станковых и 16 зенитных пулеметов. Общие потери финских войск в полосе действия 8-й и 15-й армий составили 17 822 человека, из них безвозвратные — 5843 человека{15}.

Столь большие потери советских войск объясняются, в первую очередь, неграмотным руководством боевыми действиями со стороны командиров высшего уровня, в том числе и командарма 2-го ранга Г.М. Штерна. Сказалась также неподготовленность большинства соединений к ведению боевых действий в условиях лесисто-озерной местности, бездорожья и снежных заносов.

С 14 по 17 апреля 1940 года в ЦК ВКП(б) в присутствии И.В. Сталина состоялось совещание начальствующего состава Красной Армии по сбору опыта боевых действий против Финляндии. 16 апреля на вечернем заседании с докладом выступил командарм 2-го ранга Г.М. Штерн. Понимая, что ему особо похвастаться нечем, главный акцент в своей речи делал на восхваление Сталина. Штерн сказал: «Я командовал 8-й армией с 16 декабря до конца войны. 8-я армия не может похвалиться большими успехами, как армии Северо-Западного фронта, находившиеся под командованием тов. Тимошенко и члена Военного совета фронта тов. Жданова. 8-я армия в непрерывных тяжелых боях нанесла финской армии огромные потери, но поставленной ей главным командованием задачи выполнить полностью не сумела.

Правда, мартовское наступление, которое мы основательно готовили по детально указанному лично тов. Сталиным замечательному плану, наступление, по которому из восьми дивизий армии шесть дивизий, около 90% артиллерии и вся авиация наносили мощный удар на узком фронте, начало успешно развиваться.

План, данный 8-й армии тов. Сталиным, является примером смелого сосредоточения максимума сил на главном направлении. Особенно интересны и оригинальны указания тов. Сталина по оперативному и тактическому использованию артиллерии при прорыве. Хотя это наступление не было нами в связи с заключением мира доведено до конца, высшему командному составу РККА необходимо изучить указания тов. Сталина по этому плану и сам план, и ход Лоймоловской операции.

Войска армии в результате жестоких боев прорвали сильно укрепленный рубеж обороны финнов, последовательно перемолотив при этом, больше всего артиллерией и авиацией, значительные силы финнов. Финны потеряли в этих мартовских боях около 3 тыс. одними убитыми. Войска армии при этом уничтожили и взяли сотни каменно- и деревоземляных укрепленных точек, тысячи винтовок, много пулеметов, автоматов и другого оружия. Финские войска были настолько истощены и разбиты, что надергивали для своих укреплений остатки войск, откуда только могли; так на одной из укрепленных высот, взятых за пару дней до окончания военных действий, были найдены сотни трупов пяти финских полков.

Наши части смешанной конницы, стрелки и лыжники вышли уже в тыл финнам. Наши диверсионно-партизанские группы активно действовали на прилегающих к фронту дорогах финского тыла. Мы имели еще значительные резервы для питания и развития успеха. Близкий и полный успех этого наступления 8-й армии был для всех несомненным, но действия 8-й армии запоздали. Это было нам указано Ставкой Главного командования.

Я говорю об этом обозначившемся успехе наступления 8-й армии не для того, чтобы что-либо приукрасить. Я говорю и буду говорить только и точно то, что было без всяких прикрас, так как я понимаю и оцениваю боевую деятельность 8-й армии в прошедшей войне. Говорю это прежде всего для того, чтобы воздать должное героическим нашим людям, бойцам, командирам, политработникам, большинство которых в непрерывных и жестоких боях дралось, как подобает воинам Красной Армии, и многие показали выдающиеся образцы боевых действий, заслуживающие высоких наград. Я считаю себя обязанным назвать лучшие боевые части 8-й армии: 56-я и 75-я стрелковые дивизии с их артиллерией, 358-й стрелковый и 473-й артполки 164-й дивизии, 4-й истребительный авиаполк, 13-й и 72-й полки СБ, 11-й полк РЗст, саперный батальон 1-го корпуса, 128-й инженерный батальон.

Как известно товарищам, в ходе боев первого периода войны были окружены некоторые части 8-й армии. Командование 8-й армии вплоть до момента разделения 8-й армии на 8-ю и 15-ю армии не сумело ликвидировать это окружение. Мы делали все, что могли, отдавали все свои силы, но не сумели победить сложившуюся весьма трудную обстановку.

Излагать все обстоятельства этого дела было бы слишком долго. Я считаю необходимым указать главные ошибки командования армии:

Первое. Части 56-го корпуса, сильно измотанные и поредевшие, перегруженные техникой, в начале войны зарвались далеко, оторвались. Я об этом скажу далее. Резервов в распоряжении армии и на близком подходе не было никаких. Противник наседал с фронта, но особенно сильно на фланги и коммуникации 56-го корпуса. Надо было до подхода резервов и для приведения в порядок частей 56-го ск поставить, буквально в первые дни моего приезда в армию, в решительной форме вопрос об отводе частей 56-го корпуса на 15—20 км. Этот отвод было трудно осуществить, много техники, особенно танков 34-й бригады, необдуманно загнанной бывшим командованием 8-й армии вместе с 18-й сд, было не на ходу, части, особенно 18-й дивизия и 34-я бригада, были в непрерывном жестком бою. Психологически этот вопрос об отводе в тот период войны (декабрь) также было трудно ставить — вы это понимаете. Но командование армией должно было лучше и, я сказал бы, тверже оценивать обстановку и обязано было твердо доложить по этому вопросу свое мнение Главному командованию и просить разрешения на отвод корпуса.

Может быть со мной не согласятся здесь товарищи, но я со всех сторон продумывал этот вопрос и считаю, что это было бы только плюсом для всей войны, если бы мы тогда отошли на 15—20 км.

СТАЛИН. Правильно.

ШТЕРН. Я считаю, что здесь прежде всего моя вина. Надо было набраться смелости и доложить вам о необходимости отвода 56-го корпуса.

СТАЛИН: 163-я дивизия спаслась тем, что вовремя отошла.

ШТЕРН. Обстановка требовала отвода, но это сделано не было, и в результате эпопея окруженных частей фактически повлияла на весь ход событий на фронте 8-й армии и задержала нашу готовность к решительному наступлению. Если бы не эта эпопея, если бы мы, как руководители армии, я это говорю потому, что здесь много также сидит товарищей, которые в будущем будут командующими армиями и членами военных советов, преодолели в себе всякую робость и доложили ясно и твердо Главному командованию свою точку зрения...

СТАЛИН. У начальника штаба 9-й армии хватило смелости доложить о том, что нужно отвести 54-ю дивизию, но армия строго воспретила это. Мы Мехлиса ругали.

МЕХЛИС. Разрешите дать справку.

СТАЛИН. Потом. Это было. Мы вас ругали и Ворошилов, и я, и Молотов. Что значит маневрировать? Иногда можно отступить, иногда можно на оборону перейти. Это и значит маневрировать, но 9-я армия категорически воспретила отвод этих войск и это было неправильно.

МЕХЛИС. Было бы как раз наоборот. Мы указали командиру дивизии, чтобы он доложил Гусевскому о возможности отвести 337-й полк к дивизии, он ответил, что не может.

СТАЛИН. Здесь начальник штаба сидит, нужно правду говорить.

МЕХЛИС. Я люблю правду.

СТАЛИН. Запретили, а он был прав.

МЕХЛИС. Без материальной части хотели.

СТАЛИН. 164-я хотела отойти, вы воспретили.

ШТЕРН. Если бы мы отвели тогда 56-й корпус, что необходимо было сделать, мы смогли бы начать большое и настоящее наступление 8-й армии к 20 февраля, т.е. наше наступление координировалось бы непосредственно с наступлением Северо-Западного фронта, с прорывом 7-й армии и в итоге наша страна получила бы к моменту переговоров еще более выгодную стратегическую обстановку.

Мы не знали, к сожалению, в частности, я лично, командования этих частей. Это произошло вскоре после моего приезда в армию, и я занялся прежде всего приведением в порядок к тому времени уже сильно побитого другого корпуса 8-й армии — 1-го ск, где в момент моего приезда положение было хуже чем в 56-м корпусе. Я не видел никогда ни Кондрашова, ни Черепанова. Эти люди сначала успокаивали, а с момента выхода противника на их коммуникации, присылали нам кучи панических радиограмм, значительно преувеличивали свои трудности и тяжелое состояние войск. Мы требовали от командования блокированных частей решительных мер по прорыву блокады, неоднократно я приказывал Черепанову, когда были еще свободные пути, отвести всю лишнюю технику, в частности отвести в Питкяранта и восточнее основные силы 34-й танковой бригады, но эти люди хозяевами положения, к сожалению, не были. Паника этих людей, надо это признать, внесла элементы нервности в работу армейского командования и привела к ряду поспешных и неудачных действий по ликвидации окружения. Командование армии не должно нервничать и торопиться ни при каких обстоятельствах.

СТАЛИН. Товарищ Штерн, у нас в уставе или в наставлении нет ли специального раздела, что должна делать часть, если она окружена.

ШТЕРН. Есть, товарищ Сталин, в уставе. Она должна прорваться из окружения. Но сейчас на основе этой войны и целого ряда эпизодов других войн надо будет раздел боя в окружении основательно расширить и отработать. В современной войне при наличии многочисленных подвижных соединений, при большом значении укрепленных полос и районов, где войска будут держаться и могут быть отрезаны наступающим, окружения будут нередки, и этот вид боя и задачи начальников в условиях окружения мы должны лучше разработать и отразить в уставах.

Докладывая обстановку на фронте 8-й армии, я считаю необходимым доложить и некоторые другие существенные обстоятельства. Без них картина была бы неполной и не все уроки извлечены. А мы обязаны извлечь все уроки из опыта этой войны, чтобы у нас не было в дальнейшем подобных промахов. Для этого Центральный Комитет партии нас сюда и собрал. И товарищ Сталин, и товарищ Молотов, и товарищ Жданов, как видите, не пропускают ни одного оратора.

Какую обстановку, я, новый командующий, застал, прибыв в 8-ю армию.

8-я армия в первые недели войны попала в тяжелое положение. Театр военных действий по-настоящему подготовлен не был, я бы сказал, ни в каком отношении. Первоначальный оперативный план командования 8-й армии, утвержденный командованием Ленинградского военного округа, был неправильный. Войск для столь широкого и хорошо оборудованного для обороны фронта и для столь важного направления было слишком мало. Всего шесть дивизий, наступавших по пяти изолированным одна от другой дорогам на тристакилометровом фронте. К моменту моего вступления в командование все эти шесть дивизий были в бою до последней роты и имели тяжелые потери. Я товарищам потом покажу эту обстановку на схеме, чтобы сейчас не терять времени. В армии было только около 10 СБ и примерно столько же истребителей. Это в армии на важнейшем направлении, в армии, которая должна была освободить наши войска Карельского перешейка от штурма линии Маннергейма и могла это сделать, если бы там было сосредоточено сразу дивизий 14—15 и эти дивизии пошли бы не растопыренными пальцами, и примерно, в соответствии с тем планом, который дал потом тов. Сталин, т.е. двумя-тремя настоящими сильными группами.

МЕРЕЦКОВ. Еще Суворов говорил, что воюют не числом, а умением.

СТАЛИН. Чего же вы все время просили подвоза дивизий, если воюют не числом?

ШТЕРН. Тов. Мерецков, я рад учиться у тебя.

МЕРЕЦКОВ. Я говорю, что Суворов говорил.

ШТЕРН. Давай говорить прямо, ты хорошо прорвал линию Маннергейма.

МЕРЕЦКОВ. Не я.

ШТЕРН. Фронт был под командованием тов. Тимошенко, но ты там командовал 7-й армией...

ГОЛОС. Тимошенко ему много помогал.

СТАЛИН. Все друг другу помогали.

ШТЕРН. Тов. Тимошенко наша армия знает очень хорошо, так, что не наше дело здесь делить, но нужно сказать прямо, тов. Мерецков, тебя наградили крепко, по заслугам, все мы тебя целуем и поздравляем, но, тов. Мерецков, подготовил ты, правда (не один ты виноват, многие были виноваты) эту войну плохо.

МЕРЕЦКОВ. Я просил, чтобы меня перевели в 8-ю армию, когда там были окружения.

ШТЕРН. Тов. Мерецков, то, что хорошо, то хорошо, а что плохо, то плохо. Я сделал ряд ошибок в армии, я о них говорю, так как понимаю, если плохо понимаю, меня вразумят и мне разъяснят.

СТАЛИН. Он хочет сказать, округ-то ваш, Ленинградский, а подготовили войну плохо.

ШТЕРН. В 8-й армии было к моему вступлению в командование два корпуса 1-й и 56-й. О положении 56-го корпуса я уже сказал. 1-й корпус (139-я и 75-я дивизии) был уже сильно побит и отходил в беспорядке, так что сразу по приезде мне пришлось вместе с находившимся в армии тов. Куликом ехать в 1-й корпус и организовывать его вывод из боя и наведение хоть какого-нибудь порядка.

Я продолжаю и об обстановке. Командование 8-й армии, абсолютно не считаясь с обнаруженным и все возрастающим сопротивлением противника, истощением войск, огульно требовало только наступления. Резервов не было буквально ни одной роты на всю армию, и в таких условиях соответствующая директива была, Кирилл Афанасьевич, очень крепкая и от вас.

МЕРЕЦКОВ. Вы страховаться умеете. Я смотрю, что противник в двух километрах, а вы 600 орудий {бросаете; двух батальонов достаточно, чтобы их отвести.} Вот смотрите — открытые фланги, {кто же будет идти на прорыв в этой обстановке}. Философствуете, философию разводите, 600 орудий бросили.

ШТЕРН. Вот что доносил тов. Кулик, кажется, через два дня после моего приезда в армию. Читаю: "Непрерывные бои продолжаются на всем фронте армии, особенно ожесточенные бои вчера и сегодня на правом фланге 56-го ск (18-я сд). Дивизии (стрелковые полки) истощились до крайнего предела. Есть полки по 250—300 человек, пополнение поступает слабо... Командный состав, потеря которого особенно велика, совсем не прибывает. Необходимо для 8-й армии прислать с 20 по 30 декабря минимально 20 тыс. только пехоты и пулеметчиков, в том числе 5% телефонистов и сапер, 3 тыс. младших командиров тех же специальностей и не меньше 1 тыс. человек командного состава пехоты, в том числе не менее 100 человек старшего комсостава. Иначе положение может стать очень серьезным... Кулик".

Тыл обеспечен не был. Организация дивизий не соответствовала театру военных действий. Войска были не приспособлены и не обучены для действий в лесу, в глубоком снегу, плохо одеты. Наступали только по дорогам, растянувшись бесконечной и беспорядочной кишкой изолированными одна от другой колоннами с 30—50-километровыми промежутками между колоннами и без тактического взаимодействия между ними. Лес по сторонам дороги не прочесывался, в нем оставались финны, имевшие в лесу свои базы. Из леса легкие, в основном лыжные, отряды финнов, действовали на фланги и тылы наших войск. Все это породило на первых порах нервность и растерянность войск и командования.

Финны, понимая значение направления севернее Ладоги, подброской сюда значительных подкреплений и пополнений и непрерывной активностью перед фронтом 8-й армии стремились продлить это нервное состояние наших войск и этим парализовать их переход к активным действиям.

Можно было бы перечислить еще множество недостатков подготовки к войне, зависевших и от командования частей, и от командования армии, и от командования ЛВО, и от Генерального штаба. Мы должны учесть эти недостатки, чтобы больше их не было.

Нечего греха таить, товарищи, начинали мы с вами в этой войне не блестяще. И то, что мы добились относительно быстрой, в труднейших условиях, исторической победы над финнами, этим мы обязаны, прежде всего тому, что тов. Сталин сам непосредственно взялся за дело руководства войной, поставил все в стране на службу победе. И «штатский человек», как часто называет себя тов. Сталин, стал нас учить и порядку, прежде всего, и ведению операций, и использованию пехоты, артиллерии, авиации, и работе тыла, и организации войск.

СТАЛИН. Прямо чудесный, счастливый человек! Как это мог бы сделать один я? И авиация, и артиллерия...

ШТЕРН. Тов. Сталин, только Вы, при Вашем авторитете в стране, могли так необыкновенно быстро поставить все на службу победе и поставили, и нас подтянули всех и послали лучшие силы, чтобы скорее одержать эту победу. Это же факт, что мы использовали артиллерию, как Вы нам говорили, за авиацию Вы нас били очень крепко, и авиация резко подняла свою работу, начав действовать как Вы указали, и все прочее, ведь все здесь это знают, было именно так, как я сейчас сказал.

Надо, товарищи, отдать должное нашим красноармейцам, командирам и политработникам. Освоились наши люди с труднейшей обстановкой все-таки быстро. Стали подходить назначенные организовавшейся Ставкой Главного командования большие подкрепления и пополнения, наши люди приспособились к условиям и научились в этих особых условиях хорошо воевать. Так было и в 8-й армии.

Но, к сожалению, 8-я армия досадно опоздала по сравнению с Северо-Западным фронтом. Но, товарищи, справедливости ради, надо учесть, что мы не имели буквально ни одного дня передышки от боев, и войска, и запасы для наступления подходили к нам значительно медленнее.

Все мы извлекли серьезные уроки из опыта этой войны, и я думаю, что этот опыт положительно повлияет на все строительство и подготовку армии.

Я хотел бы сделать несколько коротких практических предложений, не повторяя того, что предложено другими товарищами. Для экономии времени, прочту эти предложения:

Первое. Генштабу, нам командующим и Военным советам необходимо внимательнее работать над всесторонней подготовкой

театров военных действий и над оперативными планами. Оперативные планы в ряде случаев у нас формальные, недодуманные до конца, подчас без идеи или с идеей, реально не обеспеченной силами и средствами.

По вопросам подготовки театров военных действий мы должны проявлять максимум инициативы в пределах наших средств на местах сами, и одновременно ставить все важнейшие вопросы перед наркомом и правительством. Я понимаю, товарищи, что нельзя Мерецкова, который несколько месяцев командовал Ленинградским военным округом, обвинять, что этот округ не был обеспечен необходимой сетью аэродромов, потому что он не мог за короткий срок все сделать, но отставание в северном направлении в отношении аэродромов было слишком уже серьезным.

ГОЛОС. Все, что мог сделал.

ШТЕРН. Я считаю, что мало было сделано.

ГОЛОС. По вашему театру нужно было бы смотреть.

ШТЕРН. По нашему театру тоже нужно еще очень много сделать.

Второе. Организацию вооружения и тылы войск, в первую очередь стрелковых дивизий, необходимо больше чем сейчас приспособить по штатам мирного и военного времени к тем театрам военных действий, на которых они будут драться. Это прежде всего касается Дальнего Востока, где необходима одна организация для Забайкалья и другая для 1 -й и 2-й армий, так как театры эти очень разные. Чтобы меня неверно не поняли, я хочу пояснить, что основы организации должны быть едины для всей Красной Армии, но ряд элементов организации войск должен быть построен в соответствии с реальными условиями отдельных специфических направлений.

Третье. Тов. Ворошилов совершенно правильно говорил недавно о необходимости сокращения дивизионных тылов. Эти тылы у нас слишком громоздки, чем затрудняют маневренность дивизий. Я считаю, что следует пересмотреть незыблемые нормы возимых боекомплектов и пятисуточных дач. За счет уменьшения транспорта дивизий лучше усилить армейский транспорт, который на войне всегда имеет более значительную и эффективную нагрузку и движение которого легче регулировать.

ЩАДЕНКО. Вы все время говорили, что малы тылы, мы все время делали вам больше по вашему указанию.

ШТЕРН. Я прошу, тов. Щаденко, для Дальнего Востока — для 1-й и 2-й армий, где в любой момент могут быть всякие события, иметь уже в мирное время дивизионные тылы, чтобы эти дивизии могли сразу выступить в бой. Это совсем другой вопрос.

А здесь я предлагаю по общей организации дивизии, в том числе и по Дальнему Востоку, за счет уменьшения дивизионного автотранспорта, усилить средства армейского транспорта.

СТАЛИН. Какие?

ШТЕРН. Армейские автобаты и кое-где тракторные роты и батальоны, а также армейские средства подвоза горючего. Не знаю, как в других армиях, но у нас в 8-й армии армейский транспорт использовался гораздо эффективнее, чем транспорт дивизионный и притом им гораздо легче было управлять и регулировать его движение на путях подвоза.

Четвертое. Наряду с общими для всей армии ежегодными приказами наркома по основным задачам боевой подготовки, необходимо также приказом наркома и директивой Генштаба ставить особые задачи по боевой подготовке для исполнения отдельным специфическим округам, в первую очередь таким, как 1-я и 2-я армии, ЗабВО, ЛВО, ЗакВО и др.

ГОЛОС. А воевать из разных округов придется.

ШТЕРН. Командующие войсками могут давать особые указания по боевой подготовке и отдельным дивизиям, зная их предназначение, которое при этом вовсе не требуется раскрывать.

Пятое. Необходимо сосредоточить особое внимание на подготовке стрелковых войск, больше всего на подготовке одиночной и мелких подразделений. Обучение современной пехоты, это весьма сложное дело, в том числе обучение одиночного бойца — он должен иметь очень много прикладных знаний, навыков и тренировки и должен владеть немалой техникой.

Нельзя в дальнейшем для комплектования пехоты давать только то, что остается после укомплектования всех других родов войск. Необходимо лучшую молодежь посылать в стрелково-пулеметные училища.

ЩАДЕНКО. Уже сделано.

ШТЕРН. Если не все сделано, то этот вопрос надо поставить.

ЩАДЕНКО. У нас нет только минометного училища.

СТАЛИН. Почему нет минометного?

ЩАДЕНКО. Стрелково-пулеметные училища у нас есть, а минометного нет.

ШТЕРН. В отношении командного состава запаса. Главная работа в накоплении запаса комсостава — это готовить его для пехоты, которая несет больше потерь, чем все остальные рода войск, взятые вместе.

СТАЛИН. Каковы существующие программы подготовки командного состава пехоты.

ШТЕРН. Программы есть, но готовим мы пока комсостав пехоты неудовлетворительно, а запас комсостава для пехоты и количественно и качественно — совсем плохо.

СТАЛИН. Если общевойсковой командир знает пехоту в узком смысле и не имеет понятия об авиации, артиллерии, он не может командовать.

ШТЕРН. Совершенно верно. Что касается подготовки комсостава запаса для пехоты, то нам нужно готовить прежде и больше всего командиров взводов и командиров рот — стрелковых и пулеметных.

СТАЛИН. Низшее звено.

ШТЕРН. Да, тов. Сталин, потому что на командиров полков и большинства батальонов будут выдвигаться люди в боях, причем в первый период войны в подавляющем большинстве из кадрового командного состава.

Шестое. Надо установить, что основная работа по организации взаимодействия прежде всего с артиллерией, а в ряде случаев и с танками, заканчивается не в батальоне и дивизионе, а в стрелковой роте и батарее. Нужно записать это в уставе и в частности при подготовке атаки дать не только командирам батальона и артиллерийского дивизиона, но и командирам роты и батареи необходимое время для увязки на местности этого взаимодействия. Это подтверждается опытом и Испании, и Хасана, и Монголии, и наконец, особенно, войны в Финляндии. Раньше устав трактовал иначе и это весьма принципиальное положение надо изложить, как диктует опыт боев.

Седьмое. В связи с величайшим значением полевых укреплений, считаю необходимым установить как правило сдачу зачетов по периодам обучения каждым отделением, взводом, ротой, батальоном на постройку полной профили соответствующих участков обороны с устройством препятствий, маскировкой и постановкой, хотя бы частично, проволоки. Полевые укрепления нельзя только трассировать, жалея людей, а надо строить по-настоящему. Это позволит высвободить много войск для маневра, для наступления, потому что при хорошо оборудованных позициях потребуется для обороны меньше войск, чем при плохо оборудованных. Инженерная подготовка должна стать одним из важнейших элементов обучения всех сухопутных родов войск.

Затем, тов. Сталин, мы говорили на совещании у наркома обороны и я хотел бы здесь поставить вопрос об увеличении производства колючей проволоки.

КУЛИК. Этот вопрос уже стоит.

СТАЛИН. Этот вопрос надо поставить решительно.

ШТЕРН. Тов. Сталин, нам для войны потребуются сотни тысяч тонн колючей проволоки. Я могу привести один интересный пример. Как-то (это было еще в 37 г.) я говорил с Негрин. При этом он рассказал мне: «Знаете ли, этот купец все свои заработки на испанских поставках вложил в постройку фабрик колючей проволоки в Бельгии и Голландии, т.е., чтобы торговать колючей проволокой и с Германией, и с Францией». На основе опыта войны в Испании, этот спекулянт оружием пришел к выводу, что колючая проволока — самое прибыльное дело, и вложил в это дело, по словам Негрина, миллионы. Видимо, он неплохо разбирался и в международной обстановке.

Восьмое. Одно замечание по оперативной подготовке. Действия войск на Карельском перешейке, в частности, весьма интересный эпизод ввода в прорыв вслед за 123-й дивизией крупных сил 7-й армии, а также Лоймоловская операция 8-й армии показали, что при соответствующей службе регулирования можно базировать на одной дороге 4, 5 и даже до 6 дивизий со средствами усиления. Начальник артиллерии Красной Армии тов. Воронов был у нас и видел, что и в этих условиях, даже в момент смены дивизий, у нас не было пробок. Мы, правда, подстроили пару сотен километров параллельных колонных путей, отростков, разъездов и т.п., расширили дорогу, но основной артерией питания была все же одна дорога. До сих пор мы даже теоретически не мыслили себе такой возможности. Этот новый опыт весьма интересен для оперативных расчетов. Такое сосредоточение войск будет иметь место, естественно, только на важнейших оперативных направлениях, которые мы сможем обеспечить и дорожными войсками, и прикрыть основательно с воздуха. Этот вопрос, весьма важный для нашего оперативного искусства, по-моему, следует основательно изучить на примерах войны (нечто похожее было ив 15-й армии) и еще проверить в опытном порядке на больших маневрах.

Вот все основные замечания»{16}.

Несмотря на неудачные боевые действия частей 8-й армии, 19 мая 1940 года за финскую кампанию Г.М. Штерн был награжден орденом Красной Звезды.

Летом 1940 года для высшего командного состава Красной Армии были введены генеральские звания. Постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 4 июня 1940 года Штерну Григорию Михайловичу было присвоено воинское звание «генерал-полковник».

22 июня 1940 года Приказом НКО № 0073 генерал-полковник Г.М. Штерн назначается командующим только что вновь созданного Дальневосточного фронта. Переведенный в это же время для прохождения дальнейшей службы в Хабаровск будущий генерал-майор П.Г. Григоренко вспоминает: «Везде, где мы побывали, чувствовалось, что Штерна уважают и даже любят. Это верно шло, прежде всего, от того, что с его приездом на Дальний Восток в 1938 году связывалась остановка волны массовых арестов и освобождение ряда старших офицеров из заключения. Он и действительно был причастен к этому. Он написал очень смелый доклад Сталину с анализом опасной ситуации, создавшейся в результате того, что войска Дальнего Востока оказались обезглавленными. Этот доклад до Сталина дошел. Причем докладывал Берия, который и взял на себя задачу "выправить положение". Главное, конечно, было не в этом докладе, а в том, что как раз совершался переход от "ежовщины" к "бериевщине". И в плане этого перехода кое-что было сделано положительное и на Дальнем Востоке, где "палку перегнули" особенно сильно. Именно в связи с этим аресты прекратились и кое-кого выпустили и восстановили в должностях. Это, однако, не снижает смелости и благородства поступка Штерна. Люди знали об этом поступке, и рассказы о нем распространялись, привлекая к Штерну симпатии.

Но кроме того Штерн был симпатичен и сам по себе. Высокий, красивый по-мужски, брюнет, ходил немного клонясь вперед, как это делают спортсмены-тяжеловесы или борцы. Говорил слегка глуховатым голосом, напирая на "О". "Узнавал" людей, с которыми когда-либо виделся. Я взял в кавычки слово узнавал потому, что в ряде случаев ему удавалось "узнавать" благодаря хорошо им освоенной системе. Он заранее вспоминал и записывал знакомых в той части, куда ехал. Ну а дальше уже дело адъютанта своевременно предупредить о появлении знакомца. Но это знали немногие. Положительное его качество — такт и внимательность к чужим мнениям. За год совместной службы я ни разу не слышал, чтобы он повысил голос на кого-нибудь, чтобы он кого-то прервал или отнесся к сказанному как к глупости, хотя говорились, конечно, и глупости.

В Биробиджане его уважали еще и за еврейское происхождение. К вагону приходили простые еврейские рабочие, служащие, интеллигенты, чтобы встретиться или хотя бы посмотреть издали на командующего-еврея. Эти люди приносили и свои нехитрые подарки. Так, с чудесной рыбой амур я познакомился через такие подарки. Один раз рыбаки притащили огромного живого амура в лохани с водой. Они прямо вызвали повара и ему вручили, попросив только, чтобы он сказал "нашему командующему", что это от еврейских рыбаков»{17}.

В это время отношение Сталина к Штерну несколько охладевает. Отчасти виной этого были его неудачные действия в финской кампании, а также освобождение от должности наркома обороны К.Е. Ворошилова, «талантливым учеником» которого он был. Одним из свидетельств этого служит разговор, состоявшийся между Штерном и майором В.А. Новобранцем. Последнего отзывали с Дальнего Востока в Москву, для прохождения дальнейшей службы в Разведывательное управление Генерального штаба. Ехать ему не хотелось, и он обратился за поддержкой к Штерну. «Со слов Штерна я знал, что он был в хороших отношениях со Сталиным. Переписывался с ним, когда был в Испании. Вернувшись оттуда, был у него на даче. И я сказал:

— Но Вы же можете помочь, Вас же Сталин знает.

— Эх, майор, он знает, да плохо понимает. Меня самого вот-вот отзовут. Нет, ничем Вам помочь не могу. Придется ехать»{18}.

19 марта 1941 года был издан приказ, в соответствии с которым генерал-полковник Г.М. Штерн с 21 марта вступил в должность начальника Главного управления противовоздушной обороны РККА.

С присущей ему энергией Григорий Михайлович активно включается в работу в новом для него направлении деятельности. С первых же дней он активно выезжает в военные округа, контролирует выполнение мероприятий по созданию в зонах ПВО системы обороны зон, районов на основе уже существующих или же дополнительно развертываемых пунктов ПВО, соединений и частей противовоздушной обороны. Держит на особом контроле строительство командных пунктов, позиций, создание системы связи и насыщение ее радиосредствами.

В апреле—мае 1941 года генерал-полковник Штерн принимает непосредственное участие в составлении планов ПВО, в формулировании задач противовоздушной обороны войскам Прибалтийского, Западного, Киевского особых и Одесского, Ленинградского военных округов, в их планах прикрытия госграницы в случае начала боевых действий.

Г.М. Штерн обращается к наркому обороны с письмом о неудовлетворительном развитии аэростатостроения в стране, о существенных недостатках выпускаемых аэростатов заграждения и оборудования к ним, предлагает поставить эти вопросы перед Комитетом обороны страны в целях быстрейшего решения.

Для расширения системы подготовки командных кадров для войск ПВО генерал-полковник Штерн ходатайствует о преобразовании факультета ПВО при Военной академии им. М.В. Фрунзе в Высшую военную школу ПВО Красной Армии. В 1941 году такая школа создается, а при ней курсы усовершенствования высшего командного состава ПВО. В этот же период в Пушкине под Ленинградом создается училище для подготовки специалистов для частей ВНОС. А в Старой Руссе развертывалось зенитно-прожекторное училище.

Исходя из планов развития ПВО Красной Армии, генерал-полковником Штерном были намечены весьма масштабные мероприятия по совершенствованию системы управления, формированию и развертыванию частей, по увеличению поставок в войска новой боевой техники и вооружения. Но освоиться в новой должности Г.М. Штерн не успел. Последовавшее вскоре событие поставило крест на его военной карьере.

15 мая 1941 года немецкий транспортный самолет «Юнкерс-52», не замеченный силами ПВО, вторгся в советское воздушное пространство. Он совершил беспрепятственный перелет по маршруту Белосток — Минск — Смоленск — Москва и приземлился почти в центре столицы — на аэродроме в районе стадиона «Динамо». Полет немецкого самолета показал, насколько слаба и неподготовлена система ПВО Советского Союза. И хотя Г.М. Штерн недавно вступил на новую должность и не успел войти в курс всех дел, вся тяжесть обвинений легла на его плечи. Беспрепятственный полет немецкого самолета от границы до столицы вызвал гнев Сталина и привел к волне арестов среди руководителей ПВО и ВВС. К тому же Штерну припомнили резкий доклад, который он сделал Сталину по прибытии в Москву. В нем Григорий Михайлович предупреждал об опасной ситуации, сложившейся в частях и соединениях на Дальнем Востоке из-за отсутствия квалифицированных военных кадров, оголившихся ввиду проводимых репрессий.

7 июня 1941 года генерал-полковник Г.М. Штерн был арестован. Первый заместитель наркома обороны СССР Маршал С.М. Буденный наложил резолюцию о своем согласии на постановлении об его аресте. К этому документу прилагалась справка из НКВД, датированная мартом 1941 года. В ней утверждалось, что Штерн в 1918 году на Украине во время гетманщины был связан с левыми эсерами, а в 1924—1925 годах примыкал к троцкизму. По оперативным данным НКВД, в последующие годы Штерн стал одной из главных фигур антисоветского троцкистского заговора. Это подкреплялось выдержками из «выбитых» показаний репрессированных военачальников Якира, Белова, Примакова, Урицкого и других.

Обстоятельства ареста Г.М. Штерна обсуждались на одном из заседаний в Кремле. Вот как это описывает в своих мемуарах Герой Советского Союза, адмирал флота Н.Г Кузнецов: «Помню, я был в кабинете Сталина, когда он вдруг сказал:

— Штерн оказался подлецом.

Все, конечно, сразу поняли, что это значит: арестован. Там были люди, которые Штерна отлично знали, дружили с ним. Трудно допустить, что они поверили в его виновность. Но никто не хотел показать и тени сомнения. Такова уж была тогда обстановка. Про себя, пожалуй, подумали: сегодня его, а завтра, быть может, меня. Но открыто этого сказать было нельзя. Помню, как вслух, громко, сидевший рядом со мной Н.А. Вознесенский произнес по адресу Штерна лишь одно слово: "Сволочь!"

Не раз я вспоминал этот эпизод, когда Николая Алексеевича Вознесенского постигла та же участь, что и Г.М. Штерна»{19}.

На следствии к Григорию Михайловичу Штерну были применены избиения и пытки. В результате этого из него 27 июня 1941 года «выбили» признание, что с 1931 года он являлся участником заговора в РККА и германским шпионом. Однако в конце протокола допроса Штерн дописал: «Все вышеизложенное я действительно показывал на допросе, но все это не соответствует действительности и мною надумано, так как никогда в действительности врагом, шпионом и заговорщиком я не был». Полученных в ходе следствия «признаний» НКВД было достаточно, чтобы представить Штерна одной из центральных фигур «военного заговора Героев». Но публичному процессу не суждено было состояться — помешала война.

28 октября 1941 года в районе поселка Барбыш под городом Куйбышевом (ныне Самара), без суда, согласно лишь предписанию народного комиссара внутренних дел СССР Л.П. Берии от 18.10.1941 года за № 2756/Б, были расстреляны 20 осужденных. В их числе был и Герой Советского Союза генерал-полковник Григорий Михайлович Штерн.

25 августа 1954 года Герой Советского Союза генерал-полковник Григорий Михайлович Штерн был полностью реабилитирован. Все материалы против него были прекращены постановлением Генерального прокурора СССР за отсутствием в них состава преступления.

Награжден: присвоено звание Героя Советского Союза (1939) с вручением медали «Золотая Звезда» за № 154, 2 ордена Ленина (1937, 1939), 3 ордена Красного Знамени (1924, 1937, 1938), орден Красной Звезды (1940), медалью «XX лет РККА» (1938).

***

{1} Конев В.Н. Герои без Золотых Звезд. Прокляты и забыты. М: Яуза, Эксмо, 2008. С. 248.

{2} Черушев К.С. Элита Красной Армии на голгофе. М: Вече, 2005. С. 70.

{3} Кузнецов Н.Г. Накануне. М: Воениздат, 1989. С. 227.

{4} Там же. С. 225.

{5} РГВА. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 115.

{6} Григоренко П.Г. В подполье можно встретить только крыс... Нью-Йорк: Детинец, 1981.

{7} Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. 6-е издание. М: АПН, 1974. Т. 1.С. 222.

{8} Соколов Б.В. Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи. Мн.: Родиола-плюс, 2000. С. 137—138.

{9} Там же. С. 139.

{10} Там же.

{11} Шитов А.В. Россия и Япония. История военных конфликтов. М: Вече, 2001. С. 514.

{12} Там же. С. 515.

{13} Новобранец В.А. Накануне войны. Журнал «Знамя», 1990, № 6. С. 166.

{14} Рытов A.T. Рыцари пятого океана М., 1970. С. 92.

{15} Петров П.В., Степаков В.Н. Советско-финляндская война 1939— 1940. СПб.: ООО «Издательство «Полигон». Т. 1. С. 360.

{16} http: //www.around.spb.ru/finnish/comcom/comcom_5.php (Текст впервые был опубликован в книге: «Зимняя война» 1939—1940», книга вторая.: «И.В. Сталин и финская кампания» (Стенограмма совещания при ЦК ВКП (б), М.: Наука, 1998г.).

{17} Григоренко П.Г. В подполье можно встретить только крыс... Нью-Йорк: Детинец, 1981.

{18} Новобранец В.А. Накануне войны. Журнал «Знамя», 1990, № 6. С. 167.

{19} Кузнецов Н.Т. Накануне. М.: Воениздат, 1989. С. 235.