Восточная миссия

1

Много лет Альберт Эйнштейн готовился к этому событию.

Нервничал, переживал, снова и снова проверял, не закралась ли ошибка в его расчеты.

«Еще никогда на мою долю не выпадал такой каторжный труд», – в то время жаловался ученый одному из многочисленных своих друзей…

Через две недели на западе Российской империи произойдет полное солнечное затмение, которое наконец-то подтвердит правильность выводов его главного труда – теории тяготения, исходящей из общей теории относительности.

Только в этот день можно лицезреть звезду, находящуюся на одной линии с Солнцем…

Берлинская обсерватория уже снарядила экспедицию под руководством Эрвина Френдлиха на Южный берег Крыма. Финансировал ее лично Густав Крупп…

Эйнштейн хлопнул дверью кабинета в Гумбольтском университете и вышел на улицу Берлина.

– Война! Новая война! Германия объявила войну России! – в двух метрах от него громко прокричал белокурый подросток с перекинутой через плечо почтовой сумкой.

– Ну-ка, дай сюда газету!

Броские заголовки не оставляли и тени сомнений – главное дело всей его жизни вдруг оказалось под угрозой!

2

C раннего детства у него было два увлечения: рыбалка и борьба. Какое из них появилось раньше – Анри Герд и сам не мог сказать: сколько себя помнил, он боролся и удил рыбу.

Замок, еще в Средние века пожалованный Людовиком Толстым его далеким предкам, так же, как и Анри, посвятившим свою жизнь защите Отечества, стоял прямо на берегу реки Изер.

Еще пятилетним ребенком он помогал отцу по утрам раскидывать нехитрые рыбацкие снасти, а с семи лет и сам мог запросто поймать руками зазевавшуюся рыбину, не говоря уже о раках, которыми Изер просто кишел…

Бороться тоже приходилось чуть ли не каждый день… Всякое выяснение отношений со старшими братьями и даже сестрой Эльвирой, не раз отличавшейся в кулачных боях с соседскими мальчишками, всегда заканчивалось дружеской потасовкой, однако до банальной драки дело никогда не доходило. Уже в четырнадцать лет Анри без особых усилий укладывал их наземь; мать не без оснований шутила: если так пойдет и дальше, скоро он доберется и до родителей…

Капитан улыбнулся воспоминаниям детства и поправил новенькую униформу, ладно сидящую на крепком теле.

…А в пятнадцать лет у него появилось третье увлечение, даже не увлечение – настоящая мужская страсть. Возникла она в Париже, куда Анри отправил отец постигать военное искусство. Здесь юноша впервые увидел автомобиль и сразу неистово влюбился… Спустя несколько лет именно он открыл первую в Бельгии автомастерскую…

Недавно Константу Ле Маре (под таким псевдонимом его знали на ринге и в войсках) предложили стать командиром батареи из нескольких броневиков, поступивших на вооружение бельгийской армии. Капитан с благодарностью согласился… Несколько угловатые «пежо» с мощной броней, увенчанной 37-миллиметровой пушкой, казались верхом совершенства, «гениальным воплощением передовой научной мысли»… Конечно, не прогулочный «де-дион», на котором он приехал домой, но техника что надо!

Накануне немецкие войска вторглись в Люксембург. Как только Констант узнал об этом – прервал свой отпуск и вернулся в Бельгию, так и не успев завоевать очередной титул чемпиона мира по греко-римской борьбе, который разыгрывался на турнире в Турции. Первым делом поехал не в часть, как предписывалось Уставом, а к старым уже родителям: коль завтра вой на, кто знает, когда еще удастся свидеться с ними. Если вообще удастся…

Впрочем, в то, что его Родина вскоре пойдет под каб лук агрессора, – Ле Маре не верил. Как-никак кайзер Вильгельм и король Альберт I – свояки, они не допустят пролития родственной крови…

Беспощадное августовское солнце все-таки заставило расстегнуть, а затем и снять тщательно отглаженный китель.

Констант огляделся и, никого не заметив, сбросил также обувь и штаны.

Разогнался и голышом плюхнулся в воду.

3

Старший урядник Оренбургского казачьего войска Григорий Федулов, как и Констант Ле Маре, жил на берегу реки. Только куда более полноводной и коварной, нежели Изер. После Пугачевского бунта Екатерина II своим Указом нарекла ее «Урал», но местные жители еще долго пользовались старым названием – Яик. Соответственно, и казаков соседнего полка по привычке называли яицкими. «Есть яицкие, а есть безъяицкие», – шутили станичники. Оренбуржцы на это не обижались.

Уральская рыбалка тоже была не ровня бельгийской. Особенно, когда осетры из Каспия шли на нерест. Черную икру тогда казаки возили подводами… Или зимой, когда они багрили на ямах сомов, сазанов и красную рыбу – как издавна называли тех же осетровых… Одному тут не управиться, приходилось собираться в артели. Человек по десять, а то и пятнадцать…

Григорий закурил…

Унылая и размеренная крестьянская жизнь в последнее время изрядно поднадоела.

Ах, как он соскучился по военным походам, исполненным риска и невероятных приключений!

Душевные раны, нанесенные неудачной Японской кампанией, за участие в которой он, тогда еще безусый юнец, заслужил медаль и первый знак отличия на фуражку, оказались гораздо опаснее физических, казачья рука днем и ночью тосковала по шашке, а приходится таскать бредень!

– Чё загрустил, Григорий Терентьевич? – донесся до него голос вахмистра Татаринцева. – Давай хватай невод, завтра начальство приезжает…

«С чего бы это?» – мысленно удивился старший урядник, но вслух не спросил ничего.

«Не положено!»

4

Альберт не был рожден для престола, хоть и восседал на нем уже почти пять лет. Да, он потомок знатного рода… Отец – граф Фландрский, мать – из Гогенцоллернов… Ну и что из этого? Альберт I не король Бельгии, как ошибочно полагают многие, он «король бельгийцев», и стремится всячески соответствовать своему титулу – лазит по горам, гоняет на автомобилях и мотоциклах, любит упражняться в стрельбе из разных видов оружия.

Альберт всего лишь третий король в истории самой молодой европейской монархии.

До 1830 года его горячо любимая Родина постоянно пребывала под властью то Франции, то Италии, то Пруссии, то Испании, то Голландии… И вот теперь новая угроза независимости… Германский посол Белов-Залеске вручил ультиматум Вильгельма Второго: отвести бельгийские войска к Антверпену и не мешать продвижению немцев на запад. Для принятия решения королю отвели ровно сутки…

Ах, если б только он мог вызвать этого прусского гусака на дуэль! Чтобы избежать человеческих жертв и в честной борьбе выяснить, кто из них сильнее. В своей победе Альберт ни на секунду не сомневался… Как не сомневался и в том, что отклонит ультиматум.

Он пододвинул к себе листок бумаги, макнул перо в чернильницу и написал: «Если бы королям дозволено было воевать, моя первая пуля была б тебе, Вильгельм!»

– Вы меня звали? – где-то сзади раздался тонкий детский голос.

В арке, отделявшей рабочий кабинет от величественного зала, выросла сухощавая фигура Леопольда… Ему уже четырнадцатый год, а выглядит совсем ребенком. И никак не разделяет увлечений родителя. Ни спортом, ни оружием…

– Сын мой, нас ждут тяжкие испытания…

Бледное лицо юноши исказила гримаса страха (забегая вперед, скажу, что в его судьбе тоже найдется «место для подвига», однако Леопольд, в отличие от своего мужественного родителя, в ответственный момент не проявит героизма, будет заигрывать с агрессором, а потом и добровольно сдастся в плен, после чего навсегда останется в памяти своего народа предателем и трусом. Если бы Альберт знал, какая участь ждет его отпрыска, то наверняка повторил бы поступок грозного русского царя… К сожаленью, заглянуть в будущее не могут даже коронованные особы).

– …Вильгельм предъявил нам ультиматум…

– Как-ка-какой?

– Если мы не пропустим германские войска на Францию, нас ждет оккупация…

– А…а… Не-не-нельзя ли…

– Нельзя… Вы с братом остаетесь возле матери и сестры. Понимаете, какая ответственность ложится на вас?

– Да, папа…

5

Когда голова Константа показалась из воды, его очи встретились с бездонными синими глазами прелестной незнакомки.

– Капитан Ле Маре?

– Так точно!

– Мой дядя уже третий час ищет вас по всем окрестностям!

– По какому поводу?

– Вам телеграмма…

– А… Так ваш дядя почтальон?!

– Какой вы догадливый…

– Сейчас мы немедленно отправимся к нему… Но… Не могли бы вы для начала отвернуться…

– Как скажете!

Девушка фыркнула и повернула к нему округлый зад, покрытый широченной фламандской юбкой. При иных обстоятельствах Констант не преминул бы немедленно заглянуть под это многослойное убранство, однако сегодня содержимое телеграфного послания почему-то волновало его больше, чем такое желанное (ввиду длительного воздержания) женское тело.

Офицер застегнул китель на все пуговицы и предложил:

– Садись. Поедем искать твоего дядю.

– Спасибо. Я на велосипеде.

– Для него тоже найдется место…

Не дожидаясь согласия, Констант схватил «двухколесного коня» и бросил поперек своего кабриолета. Девчушка молча впорхнула в раскрытую дверь и зажмурила глаза от удовольствия:

– Какое шикарное авто!

– Под стать вам, мадам…

– Мадемуазель… Мадемуазель Ванденбрук…

– А звать?

– Мари-Жозе.

– Ух ты, как дочь короля…

– А вдруг это я?

– Неправда. Малышке Мари всего восемь лет отроду…

– Согласна… А вас как звать?

– Констант… Правда, здесь меня больше знают как Анри…

– Неужели вы Анри Герд, сын старого барона?

– Так точно…

– Тогда я вам не пара!

– Ну, не скажи…

Констант попытался обнять свою спутницу, но та оттолкнула его руку.

– Знаем мы вас, военных!

– Плохо знаете…

– Дома небось у вас жена и куча детишек.

– Нет. Я холост. Слово офицера.

– Вам только и надо, что соблазнить невинную девушку… И бросить…

– Мари… Мари… Я ваш пленник с первого взгляда!

– Не верю.

– Я докажу!

Он резко нажал на тормоза. Автомобиль остановился посреди роскошного луга. Велосипед поехал вперед и чуть не ударил в спину юную нимфу, замершую в объятиях опытного ловеласа…

– Мари… Мари… Я искал тебя всю жизнь…

Она не сопротивлялась. Такие красавцы нечасто попадаются на жизненном пути сельских простушек…

Почтальон был найден только через час.

«Приказываю немедленно прибыть в расположение части», – гласила телеграмма.

6

Иван Барбович родился на Полтавщине 27 января 1874 года в семье потомственного дворянина. Его детство и юность не предвещали блистательной военной карьеры. Вместо престижного Петровского кадетского корпуса Иван учился в обычной гимназии, а военную службу начал почти в 20-летнем возрасте, поступив вольноопределяющимся в 29-й драгунский Одесский полк, стоявший в то время в Ахтырке.

Через полгода он окончил полковую учебную команду унтер-офицеров, а еще через год был зачислен юнкером в Елизаветградское кавалерийское училище, по окончании которого произведен в корнеты и переведен в 30-й драгунский Ингерманландский Его Королевского Высочества великого герцога Саксен-Веймарского полк, расквартированный в Чугуеве. Там Барбович прослужил почти двадцать лет. Заведовал полковым оружием и мастерской, охотничьей, конно-саперной, телеграфной и гелиографической службами…

Готовясь принять пулеметную команду, Иван прошел курс обучения в Ораниенбаумской офицерской стрелковой школе. А вскоре и приобрел первый боевой опыт.

Вообще-то, на Русско-японскую войну ингерманландские драгуны не попали. На Дальний Восток перебросили лишь конно-пулеметную команду штаб-ротмистра Барбовича. Уже там, на далекой корейской земле, Иван проявил себя и как умелый командир, и как удачливый, лихой рубака…

7

Небольшая коммуна Серен под Льежем получила статус города как только там открылось первое металлургическое предприятие. Сейчас Серен известен во всем мире не только как центр тяжелой промышленности, но и родина Жюльена Ляо – «выдающегося деятеля международного коммунистического движения». И хотя в далеком 1914-м господин-товарищ Ляо еще не был «выдающимся», он уже возглавлял союз металлистов Льежа. Плавить сталь наш герой начал с четырнадцати лет…

В тот день на заводе состоялся очередной митинг, на котором Жюльен выступил с пламенной речью:

– Товарищи! Как вы знаете, вчера на территорию Бельгии вторглись чужестранные войска. Король Альберт Первый объявил всеобщую мобилизацию и принял командование войсками. Не дадим немецкому сапогу безнаказанно топтать нашу землю! Все как один станем на защиту Отечества!

Члены Бельгийской рабочей партии, к числу которых уже тогда принадлежал Ляо, в отличие от российских коллег-социалистов, никогда не призывали разжечь огонь войны, чтобы впоследствии превратить его в пламя революции. Они вполне терпимо относились к буржуазному правительству и даже входили в его состав.

Из толпы послышались возгласы:

– Ура! Смерть оккупантам!

Взбодренный всеобщим понимаем, Ляо продолжал:

– Мы победим! Кто хочет записаться добровольцем?

– Я! Я!

Рабочие, расталкивая друг друга, потянулись к сухощавому подростку, старательно заполнявшему толстый блокнот.

Жюльен слез с трибуны и тоже продиктовал свою фамилию…

8

Иван Барбович со стороны наблюдал за тем, как чистят и разбирают пулеметы подчиненные ему гусары. Да-да, еще в 1907 году легендарный Ингерманландский полк, в котором он служил, стал 10-м гусарским, а Иван, после двухлетнего обучения в Санкт-Петербургской офицерско-кавалерийской школе, теперь возглавлял 2-й эскадрон и всю конно-пулеметную команду.

Как вдруг… На возвышенности за его спиной выросла долговязая фигура всадника на роскошном белом коне. За ним – целый табун одномастных скакунов с седоками в военной форме. Так внезапно всегда появлялся начальник дивизии генерал Келлер, регулярно совершавший со своим штабом инспекционные поездки.

– Ваше превосходительство!..

– Отставить… Как служба, Иван Гаврилович?

– Спасибо… Отменно!

Граф спрыгнул с коня…

Гусары прекратили свое занятие и, построившись в шеренгу, вытянулись в струнку. Однако генерал так и не подошел к ним.

– Как Мария Дмитриевна?

(Засвидетельствовать свое почтение супруге ротмистра спешили многие высокие чины: Мария была дочерью генерал-лейтенанта Родионова, человека влиятельного и нужного.)

– Спасибо, Федор Артурович.

– Ну-с, ведите меня к ней…

– Слушаюсь!

– И прикажите накрыть стол. Не каждый день видитесь с начальником дивизии…

– Слушаюсь.

…Мария Дмитриевна, невзирая на дворянское происхождение, принялась хлопотать по хозяйству вместе с прислугой. За несколько минут стол был заставлен всякой домашней вкуснятиной… Ели медленно и долго. По окончании трапезы генерал обхватил своего любимчика за талию и вывел в сад.

– Вскоре нам предстоит снова постоять за Веру, Царя и Отечество…

В глазах Барбовича вспыхнули озорные огоньки:

– Скорее бы!

– Не торопитесь, ротмистр, еще повоюете…

9

Прибыв в Брюссель, Ле Маре получил приказ короля: немедленно выдвинуться со своим дивизионом на заранее подготовленные оборонительные рубежи вдоль речки Маас. Но отбросить назад противника или хотя бы замедлить его продвижение не удалось. После ожесточенных боев был оставлен город Льеж… Там к бельгийской армии прибилось много добровольцев из числа рабочих-металлургов. Среди них выделялся острый на язык тридцатилетний мужчина по имени Жюльен, от которого за версту разило коммунизмом, как метко заметил один из младших офицеров. Констант решил держать потенциального провокатора под неустанным контролем и поэтому взял его в экипаж головного броневика.

Но вскоре «красный Ляо», как стали называть его солдаты, доказал свою смелость не на словах, а на деле.

Когда преследуемая неприятелем бельгийская армия поспешно отступала в сторону Антверпена, именно Жюльен сотоварищи вызвались прикрывать ее отход. Это помогло спасти многие жизни…

Капитан Ле Маре уже не надеялся когда-либо увидеть живыми бравых льежских металлургов, но тем чудом удалось продержаться до ночи и уже тогда – под покровом темноты – броситься вдогонку за отступавшими.

10

Оренбургцы, к которым на одной из станций присоединились дружественные уральцы со своими лошадьми, уже несколько недель тряслись в товарных вагонах. Какой населенный пункт станет конечной точкой их изнурительного путешествия – казаки не ведали. Но в том, что их везут на очередную войну, сомнений не имели.

А тут еще кто-то из грамотных раздобыл газету и начал читать вслух:

«Божиею милостью, мы, Николай Второй, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем верным нашим подданным:

Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови со славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования.

Презрев уступчивый и миролюбивый ответ сербского правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда.

Вынужденные в силу создавшихся условий принять необходимые меры предосторожности, мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров.

Среди дружественных сношений союзная Австрии Германия, вопреки нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены и, встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну.

Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные наши подданные.

В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага.

C глубокою верою в правоту нашего дела и смиренным упованием на Всемогущий Промысел, мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска наши Божее благословение.

Дан в Санкт-Петербурге, в двадцатый день июля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, царствования же нашего двадцатое.

Николай».

Несмотря на всеобщий патриотический подъем, мнения казаков разделились. Одни, оказавшиеся в меньшинстве, воевать не хотели. Мол, семья, хозяйство, путина, да и уборка урожая на носу. Большинство же, в том числе и Григорий Федулов, вовсю жаждало вражьей крови…

11

Российские ученые предполагали, что полоса затмения рассечет надвое Скандинавский полуостров, пройдет через Ригу, Минск, Киев, восточную часть Крыма, далее – через Турцию, Ирак и Иран. Поэтому Пулковская обсерватория сочла нужным снарядить сразу три экспедиции – в Ригу (С.К. Костинский, Ф.Ф. Витрам, И.А.Балановский, О.А. Баклунд, М.А. Вильев), в Киевскую губернию (Г.А. Тихов, П.И. Яшнов, А.Н.Высотский, С.В. Романская, Н.В. Войткевич-Полякова – ассистентка Высших женских курсов в Петрограде, К.Л. Баев – преподаватель московских гимназий) и в Феодосию (С.И. Белявский, Г.Н. Неуй мин).

Гавриил Андрианович Тихов тщательно готовился к предстоящему эксперименту: заказал в Англии зеркальный телескоп с кварцевым спектрографом, в Германии – картограф с четырьмя объективами.

Все планы спутала война!

О ее начале ученый узнал из телеграммы, которую его ассистент, прапорщик запаса Николай Калитин, получил уже в Киеве: «Приказываю немедленно прибыть в Гатчинскую авиационную школу для дальнейшего прохождения службы».

Калитин быстро попрощался и сразу же пересел на поезд, идущий в Санкт-Петербург. А Тихов продолжил свой путь до станции Каменка, чтобы оттуда в повозке, запряженной одной захудалой лошаденкой, добраться до забитого села Ставидлы, где он намеревался устроить наблюдательный пункт.

Только как теперь без помощника? Как?

Решить проблему помог хозяин усадьбы, в которой Гавриил Андрианович разместил свою аппаратуру. К его куму как раз приехал на каникулы сын – студент Киевского университета. Звали его Никита Максименко.

12

Первыми ощутили на себе силу противника бойцы 14-й и 15-й кавалерийских дивизий, расквартированных в Польше. В бою под Красником они не сдержали наступление врага и отступили.

На Юго-Западном фронте войска генерала Кевеса быстро продвинулись в глубь России и уже 17 августа овладели Каменец-Подольским.

Здесь следует заметить, что Николай Второй не счел должным держать в мирное время на западе империи большое количество регулярных войск. Мол, достаточно одного Киевского округа. Плюс пограничная стража.

Подразделения 7-й кавалерийской дивизии, насчитывающие 4000 казацких сабель под командованием генерала Михаила Тюлина, базировались во Владимире-Волынском, Ковеле и Грубешове. В Луцке находился штаб 11-й пехотной дивизии, состоящей из четырех полков: Селенгинского, Якутского, Охотского и Камчатского, под общим командованием генерала Федотова. А штаб 11-й кавалерийской Ивана Де Витта был в Дубно. Ее составили 11-й драгунский Рижский полк (в Кременце), 11-й уланский Чугуевский, 11-й гусарский Изюмский (в Луцке) и 12-й Донской (в Радзивилове).

Неподалеку – в Проскурове – находилось командование двух дивизий под номером 12: кавалерийской Каледина и пехотной Орлова. Правда, в самом уездном городе дислоцировались только два полка – уланский Белгородский и Днепровский пехотный. 12-й уланский Ахтырский стоял в Меджибоже, еще два кавалерийских полка (драгунский Стародубовский и 3-й Оренбургский казачий) приютились в Волочиске. Азовский пехотный расположился в Староконстантинове, Украинский и Одесский пехотные – в Каменец-Подольском.

Вот, пожалуй, и все силы на западе империи.

Но как только Австро-Венгрии объявила России войну, на Волынь и Подолье, согласно мобилизационному плану, начали прибывать части из, как тогда говорили, внутренних губерний. Из Житомира вышел драгунский Казанский полк, из Белой Церкви – уланский Бугский, из Василькова – гусарский Киевский, из самой «матери городов русских» – Уральский казачий полк, входившие в состав 9-й кавалерийской дивизии под командованием князя Константина Бегильдеева.

Из Сум, Ахтырки, Чугуева и Харькова спешили лихие кавалеристы Федора Келлера, носившего негласный титул «первой шашки России» – драгунский Новгородский полк, уланский Одесский, гусарский Ингерманландский, в котором служил Иван Барбович. Но особым мужеством и отвагой отличались бойцы 1-го Оренбургского казачьего полка, прошедшие Русско-японскую войну и отчаянно жаждущие реванша.

19 августа Каменец-Подольский был освобожден. Но русские и не думали останавливаться!

13

Альберт I обратился за помощью к Антанте. Навстречу германским войскам были выдвинуты три французские армии левого крыла и одна британская. Сами же бельгийцы откатывались все дальше и дальше на север – в родные места Константа Ле Маре. В конце сентября его подразделение заняло оборону на левом берегу реки Изер. Начался первый этап позиционного противостояния, во время которого капитан частенько наведывался к своей Мари-Жозе… Темными вечерами молодые люди уединялись в родовом замке, где подолгу мечтали, что вот-вот закончится война и они смогут наконец создать счастливую многодетную семью…

Нарушить равновесие на поле брани, каким стала вся Фландрия, долго никому не удавалось. Время от времени противники поочередно намеревались обойти друг друга (скорее – враг врага) и ударить с тыла, но из-за малочисленности совершавших обходные маневры отрядов все попытки провалились. И все же 22 октября немцы форсировали Изер. Казалось, крах неминуем, и король Альберт решил собрать у себя в штабе всех офицеров, среди которых нашлось место и для перспективного Константа Ле Маре.

– Господа… Как ни прискорбно, но мы висим на волоске… Треть личного состава нашей армии уже погибла во Фландрии. Еще чуть-чуть, и враг сбросит нас в Северное море… Какие будут предложения?

Старые генералы Бейке, Досси, Руве, Леман начали осторожно намекать на возможность капитуляции, что просто взбесило свободолюбивого монарха. И тогда Альберт решил обратиться к молодым офицерам.

– Капитан Ле Маре…

– Я!

– Что можете посоветовать лично вы?

– Мне кажется, нужно поднять шлюзы! Во время прилива… вода быстро заполнит низменную часть суши, уже занятую немцами. И противник будет вынужден отступить. А побежит вперед – попадет под огонь наших пулеметов!

– Подобную мысль высказывает французский генерал Фердинанд Фош. У нас есть специалисты по гидросооружениям?

– Они не нужны, – улыбнулся Констант. – Со шлюзами справится любой технически грамотный человек.

– В том числе и вы?

– Конечно. Здесь рядышком находится наше родовое имение. Мальчишками мы не раз наблюдали за работой гидротехников.

– Чего же мы медлим? Действуйте!

– Есть!

14

С собой Констант взял Жюльена Ляо и Оскара Тири – еще одного члена их дружного боевого экипажа. Впрочем, что значит «взял»? Все трое просто заняли свои места в головном броневике механизированного подразделения и рванули в сторону моря.

Прилив только начинался. Могучие морские волны с силой обрушивались на бетонную дамбу и, разбиваясь на мириады капель, зависали в воздухе, серебром сверкая в лунной дорожке…

Сколько раз Ле Маре в детстве любовался такой картиной!

Тем временем Ляо и Тири под присмотром бодрого старика, дежурившего на гидротехническом узле, взялись осуществлять задуманное. Вскоре вода в Изере начнет подниматься, река выйдет из берегов и накроет неприятеля…

Констант наслаждался зрелищем и вспоминал, вспоминал, вспоминал…

В двадцать пять он впервые стал чемпионом мира по греко-римской борьбе. Хороших атлетов тогда в Европе было много. Особенно выделялся русский богатырь Иван Поддубный, слава о подвигах которого гремела по всему свету. Коллеги уважительно называли силача Железным! Жаль… Так и не удалось сразиться с ним…

В финале турнира, проходившего в парижском цирке, Константу противостоял рыжий и чересчур грузный баварец. Соперник легко уходил от захватов и выскальзывал из рук. Может быть, он тоже смазал тело маслом, как один из противников легендарного русского богатыря? Ле Маре собрал все силы в кулак и, схватив за трико, потащил немца в центр арены. Там, пользуясь преимуществом в росте, навалился грудью на его голову и нагнул ее до своей талии… Бросок! Тяжелое тело, совершив немыслимый пируэт, рухнуло на ковер. Потом беднягу долго не могли привести в чувство…

Бурный поток воды стремительно несся навстречу неприятелю. Никто не сможет его остановить!

Ле Маре, Ляо и Тири сели в броневик и помчались к товарищам по оружию, укрывшимся за высокой железнодорожной насыпью.

К утру все было кончено. Враг отступил на правый берег реки Изер. На 700-километровом участке фронта, от Северного моря до швейцарской границы, снова установилось позиционное равновесие. В этот раз надолго. Впрочем, немцы и не пытались его нарушить – у них начались проблемы на Восточном фронте…

15

В тот день, когда на Западном фронте немецкая кавалерия занимала Брюссель, россияне, отбив все атаки неприятеля, форсировали Збруч и вторглись на территорию Австро-Венгрии.

Войска, прибывающие на фронт, сразу вступали в бой.

21 августа между Ярославицами и Волчковцами состоялась самая большая и фактически единственная кавалерийская битва Великой войны, в которой сошлись бойцы 10-й российской и 4-й австро-венгерской дивизий.

А 19-го ингерманландские гусары еще отдыхали после утомительного похода, и ротмистр Барбович соблаговолил поднять их боевой дух:

– Здорово, братцы!

– Здравия желаем, ваше благородие!

– Завтра нам предстоит снова, так сказать, понюхать пороху!

– Да уж не впервой! – первым откликнулся старый служака Степан Гордина, уроженец донбасских степей, воевавший вместе с ним на далекой корейской земле.

– Тебе то что? Хоть эскадрон, хоть сотня… А вот сосед твой, небось, уже в портки наложил…

– Кто, Васька? Да он один их всех на капусту покрошит. Мы с вами и прискакать не успеем!

Иван Гаврилович приблизился к новобранцу – высокому, ладно сложенному молодому человеку лет двадцати пяти.

– Женат?

– Так точно, ваше благородие! – бодро рявкнул Василий.

– И детишки есть?

– А как же без них? Парнишка да девонька… Мал мала меньше…

– Ну а баба у тебя хорошая?

– Так точно! Еще как хороша-с… Работает, словно лошадь…

– Я не в лошадиных смыслах, а в бабьих.

– То есть в постели, – подсказал Степан, хорошо знавший повадки своего командира.

– Горяча… Точно сковородка…

– Звать-то как?

– Аграфеной…. Грушей, значит.

– А писать умеет?

– Никак нет: не грамотная она, а подписываться под чужой рукой, того, стесняется…

– Ты, главное, братец, сам не стесняйся… Бей врага, как Аграфену с похмелья!

– Жалею я ее, Иван Гаврилович… Ежели б хоть раз по-настоящему приложился – давно б детишек осиротил…

– Ладно… Сегодня вечером пойдешь со Степаном в разведку.

– Слушаюсь, ваше благородие!

16

Темнело. Конь под шестипудовым телом Гордины никак не хотел переправляться через Серет, на левом берегу которого расположились ингерманландцы. И тогда вперед рванула лошадь Василия Прыщова. Как только водная преграда осталась позади, гусары спешились и осмотрелись.

– Вот здесь начинается балка, – ткнул в карту указательный палец Степан. – Длиной около километра… За нею справа – поле, а слева – лес. В конце балки наверняка вражий пост или стоянка патруля… Там усилим внимание…

– Хорошо…

– Какое «хорошо», братец? Слушаюсь…

– Слушаюсь, господин вахмистр!

– То-то же…

Гордина отсчитал девятьсот шагов и подал знак, после чего Василий лег на землю и пополз вперед (конь остался под присмотром старшего товарища).

Минут через семь-восемь, показавшихся обеим вечностью, казак вернулся. Недоуменно пожал плечами:

– Никого!

– Что ж, давай, поглядим в четыре глаза…

Лошадей привязали к одинокой березке. После этого Степан плюхнулся на брюхо. Прыщов сделал то же самое.

Выход из балки действительно никто не охранял. Однако чуть правее Гордина заметил пламя костра, в отблесках которого мелькали чьи-то силуэты.

«Сразу видно – резервисты, – мысленно улыбнулся старый солдат, принимая влево. – Нет на них нашего ротмистра».

Около темневшего на горизонте леса стали на постой несколько сотен ландштурмистов – так в Австрии называли бойцов народного ополчения, которые в мирное время один раз в восемь лет сдавали зачеты по стрельбе. Многим из них было далеко за сорок.

– На таких вояк хватит и нашего эскадрона, – язвительно прошипел Васька и получил толчок в бок: мол, соблюдай тишину.

В светлое время суток Гордина наверняка бы заметил и темные воротники жандармов, однако тех было немного, и особой боеспособности неприятельскому войску они не прибавляли.

На опушке леса стоял пулемет. Была и пушка, но почему-то зачехленная.

У гусар просто чесались руки порубить это, как метко заметил Степан, стадо. Но они четко помнили инструкции командира эскадрона: уточнить расположение войск противника, нанести на карту, по возможности взять языка – и «домой». Более – никакой самодеятельности!

Возвращаясь назад, окончательно осмелевший Прыщов предложил захватить с собой двух отдыхавших у костра людей. Гордина поначалу идею не одобрил, но, немного понаблюдав за незнакомцами, согласился: слишком беспечно те вели себя на передовой. Будто не войне они, а на вечеринке…

Такая наглость обязательно должна быть наказана!

Каково же было его изумление, когда выяснилось, что те двое – даже не резервисты, а штатские. И к тому же – немцы…

17

Барбович неплохо знал немецкий язык, но разобрать то, о чем говорили пленники, не мог. Полное затмение, безымянная звезда, луч которой непременно должен обогнуть Солнце и тем самым подтвердить предположения какого-то гениального ученого… Бред – и только!

Может, командир полка разберется?

Однако Богородский тоже ничего не понял. Пришлось ехать в штаб к начальнику дивизии.

– Разрешите доложить, ваше превосходительство? – как и положено, начал старший по званию.

– Прошу…

– С вашего позволения… Иван Гаврилович…

– Что ж… Давайте, господин ротмистр…

– Мои лазутчики… (Барбович замялся, раздумывая, называть фамилии отличившихся или нет.)

– Продолжайте-с, голубчик! – нетерпеливо протянул генерал.

– Прыщов и Гордина…

– Степан Кузьмич… Он еще служит?

– Так точно! Взяли на той стороне двух штатских… Вот их документы.

– Эрвин Френдлих, Берлинская обсерватория, Фриц фон Дунк, Прусская академия наук, – прочитал вслух Келлер. – Эти господа с вами?

– Так точно.

– Распорядитесь ввести!

Перепуганные ученые нерешительно переступили порог. Но сразу оживились, как только Федор Артурович произнес на их (и своем) родном языке:

– Гутен таг… Значит, вы ученые?

– Да-да, господин генерал…

– Разрешите представиться, граф Келлер.

– О! Мы много слышали о вас! – восхищенно пробормотал Френдлих.

– Итак, вы утверждаете, что…

– Мы направляемся наблюдать солнечное затмение. Послезавтра в полдень.

– Знаю. Штаб дивизии получил соответствующее указание из Ставки с просьбой провести разъяснительную работу среди солдат… А то некоторые из них могут принять затмение за гнев Божий.

– Понимаю, господин генерал…

– К сожалению, сейчас Россия и Германия находятся в состоянии войны, и я просто вынужден задержать вас до выяснения обстоятельств. Кстати, кто может засвидетельствовать ваши личности?

– Не знаю, – раздраженно бросил фон Дунк.

– А что, русские астрономы не снаряжали экспедиций в район боевых действий?

– Насколько мне известно, ближайший наблюдательный пункт Пулковской обсерватории находится где-то под Киевом.

– Кого из наших ученых вы знаете?

– Балановского, Баклунда, Вильева…

– Еще!

– Сергея Константиновича Костинского, Петра Ивановича Яшнова, Гавриила Андриановича Тихова…

– Достаточно. Иван Гаврилович… Передайте господ астрономов в контрразведку. Пускай погостят у нас, пока мы не свяжемся с кем-то из перечисленных ими лиц.

– Слушаюсь, ваше превосходительство!

– А теперь – по сути, – устало махнул рукой Келлер, когда пленников увели.

– За рекой Серет регулярных войск противника нет. Ни пехоты, ни артиллерии, ни кавалерии, – продолжал Барбович. – Пулемет, пушка и несколько сотен ландштурмистов… Их можно разбить усилиями одного моего… нашего полка. (Он хотел, как Степан, сказать «эскадрона», но вовремя одумался: рядовому гусару шапкозакидательство простить еще можно, а вот офицеру, начальнику конно-пулеметной команды, – вряд ли!)

– Сведения верны? – отчего-то занервничал генерал.

– Так точно – астрономы подтверждают! Да и Степану Кузьмичу можно доверять.

– Он ведь с вами еще в Японскую войну ходил в разведку, не так ли?

– Так точно!

– А этот… Что-то не припомню такой фамилии…

– Прыщов? Он из новобранцев, – подсказал полковник Богородский.

– Значит, так… Если то, о чем сообщили разведчики, правда – представим их к награде. Завтра же и проверим эти сведения!

Главной задачей кавалерии было прикрывать развертывание войск 3-й армии под командованием генерала Николая Рузского и вести разведку. Но Федор Артурович предчувствовал громкий успех. И решил рискнуть.

18

20 августа части 9-й и 10-й дивизий, сведенные в кавалерийский корпус, легко форсировали Серет, берега которого австрийцы почему-то не защищали. Незначительное сопротивление русским оказали только пограничники и жандармы; ландштурмисты, как и предполагали разведчики, сразу разбежались и, бесконечно названивая своему командованию по телефону, сеяли панические настроения во всей австрийской армии.

Сразу после этого генерал Бегильдеев получил очередной приказ командующего армией: захватить Золочев, а генерал Келлер – выдвинуться на линию реки Золотая Липа и удерживать ее до подхода пехоты.

Но пока еще они вместе, в составе одного корпуса, на одном марше…

21 августа в 6.30 утра 10-я дивизия выстроилась в колонну и выступила в наступательном порядке. 1-й Оренбургский казачий полк (без одной сотни) и одна батарея шли в авангарде, оберегая главные силы: 10-й гусарский Ингерманландский полк и 10-й уланский Одесский полк без двух эскадронов, определенных в боковое охранение, 10-й драгунский Новгородский полк без двух эскадронов, прикрывающих обозы…

Впереди, между населенными пунктами Ярославицы и Волчковцы, им предстояло сражение, о котором мы уже упоминали…

Императорские драгуны, уланы и гусары на конях знаменитой англо-арабской породы шли по старинке «стремя в стремя». Командующий 4-й австро-венгерской дивизией генерал Эдмунд Риттер фон Заремба получил от командира своего 13-го корпуса приказ атаковать с тыла российский отряд, обнаруженный на марше через Олеюв на Зборов.

Заремба пребывал в полной растерянности: ни один из многочисленных патрулей нигде не видел русских и – более того – ничего не слышал о них. Однако приказы не обсуждают, а выполняют…

Он сделал все возможное… Поднял по тревоге свою дивизию еще до рассвета и определил место будущей битвы. Отдельные подразделения замаскировал в лесу и на западном склоне ближайшего холма. Пехоте из ландштурмистов поставил задачу прикрывать кавалерию и как следует проинструктировал ее.

Все планы спутало неправдивое донесение разведчиков.

Мол, русские уже занимают Зборов.

Тогда генерал и принял, как оказалось впоследствии, ошибочное решение направить конницу на Худобинцы, чтобы перекрыть стратегическую дорогу Олеюв – Зборов…

Силы были приблизительно равны. С каждой из сторон – по две бригады из двух полков, каждый полк из шести эскадронов приблизительно по 150 всадников.

И все же Заремба имел небольшое преимущество. Его эскадроны насчитывали по 170 бойцов и более, все они имели сменных коней… Жаль только, что в предстоящей битве не смогут принять участие два эскадрона драгун, откомандированных для усиления гарнизона в Бродах – с ними ушла одна батарея; еще один эскадрон улан был отправлен в глубинную разведку.

Три австрийских полка с двумя артиллерийскими батареями приготовились к бою южнее Ярославиц, в резерве остались воины 15-го драгунского полка, а русских все не было! Наконец лейтенант Гробицкий заметил на возвышении всадника с поднятой пикой. И в это же время к Мониловке приблизился авангард австрийской пехоты, основная ее часть вышла на гребень холма. Солдаты не знали, где находится противник, поэтому перекрестный огонь русской артиллерии оказался неожиданным и очень эффективным. Первые снаряды разорвались прямо в расположении 13-го полка; уланы, ища спасения, беспорядочно рванули в сторону Ярославиц.

Что тогда говорить о ландштурмистах?

Большинство из них были мобилизованы несколько дней тому назад и утомлены непрерывным многочасовым переходом на восток. Как вдруг – шрапнель над головами! Волей-неволей бросишься наутек!

Командиры попытались организовать оборону на берегу реки Стрипы в Волчковцах, но им осталась верна лишь небольшая кучка солдат.

А генерал Заремба, находившийся на расстоянии 2–3 километров от места расположения пехоты, все выжидал и медлил…. Помогать – не помогать… Через 10 минут огонь русских пушек накрыл и его высоту. Последовал приказ отступать…

Заметив, что противник отходит, Келлер решил всеми силами атаковать его.

Оренбургским казакам, недавно получившим подкрепление из-за Урала, был отдан приказ: повернуть на север и преследовать неприятеля. Остальные наступали тремя колоннами – справа драгуны, в центре – уланы, на левом фланге – гусары.

Против казаков Заремба выставил уланов 1-го полка. Но те сразу угодили под огонь русской артиллерии и отошли к Ярославицам, где уже стоял 9-й драгунский полк…

Кавалерийская битва, о которой так мечтали два старых рубаки – Келлер и Заремба, стала неминуемой…

19

Ужасно хотелось курить, и старший урядник Федулов еле-еле удержался от искушения. На дворе – чертовская жара, а вокруг – кукуруза. Сухие стебли могут вспыхнуть как бикфордов шнур. И тогда – провал всей операции!

Взоры казаков обращены на соседнюю высотку. Именно оттуда должен прозвучать сигнал к атаке. Горнист – Тимоха Гаврюшкин – родом из соседней станицы. Где он – там и комполка Леонид Петрович Тимашев. Скорее бы! Скорее бы!

Ну наконец!

«Пики к бою! Шашки вон! Рысью в атаку – марш! Марш!»

Оренбургцы набросились на вражескую пехоту, как коршуны на беззащитную добычу. Окровавленные шашки свистели в воздухе и с силой опускались на головы таких же простолюдинов – рабочих и крестьян, только облаченных в иную униформу. Отовсюду доносились крики и стоны. Но жалости в казацких сердцах они не находили, напротив, будоражили кровь, заставляя верить в собственную лихость и непобедимость…

Одна из лучших в мире армий быстро превращалась в неуправляемое стадо, панически несущееся в сторону Волчковцев, где находился мост через речку Стрипу, охраняемый артиллерией. Дальше отступать было некуда…

И тут вступили в бой основные русские силы.

Их колонну возглавил лично генерал Келлер.

Первым, кто заметил врага, был капитан австрийской армии Кицинский, командир тылового эскадрона 13-го уланского полка. Он сразу подал надлежащий сигнал голосом и саблей. Но было поздно.

Сорокалетний Иван Барбович летел впереди ингерманландцев, сметая всех на своем пути. Он видел, как под полковником Богородским упал подстреленный конь, и, ничего не зная об участи командира полка, стремился личным примером вдохновить остальных гусар.

Обезумевшие австрийцы в поисках спасения бросались к реке, да так и оставались навсегда в болотистых верховьях Стрипы. К обеду все было кончено.

Убито 814 солдат противника и 224 коня. В плен взято 250 кавалеристов и 400 пехотинцев. Среди трофеев – 300 коней, 8 пушек, пулеметы, штабные документы…

По сравнению с этим, потери русских казались ничтожно малыми: всего 164 человека убитыми. Среди них – 59 элитных гусар-ингерманландцев.

Граф был доволен.

Он снова опередил и превзошел своего вечного соперника – князя Бегильдеева, войска которого появились на поле битвы только после Его Победы.

Позже за бой у Ярославиц генералы Келлер, Марков и командиры донских конных батарей будут награждены орденами Святого Георгия, командиры полков, а также ротмистр Барбович и ряд других офицеров – Георгиевским оружием.

Кроме этого Иван Гаврилович заработал, как тогда говорили, «две звезды, две дороги» и стал подполковником. А значит, – получил право называться вашим высокоблагородием. Что тоже немаловажно.

20

Григорий наклонился над телом молодого венгерского гусара.

Только что тот был противником, едва ли не злейшим врагом, и вот теперь лежит, окровавленный, в затхлом галицийском болоте. На груди зияет сквозная рана, голова надвое расколота, может быть, даже его – старшего урядника Федулова – рукой.

Лишь глаза – открыты, даже широко распахнуты. В них – синь бездонного неба, отблески ласкового солнца и какая-то неземная тоска… По Родине, по любимой девушке, наконец, по жизни, которую у него так рано и так несправедливо отняли…

А ведь дома наверняка парня ждет невеста, а может, и жена, дети. Волнуются старые родители. Где ты, наш любимый, родная кровинка?

Через несколько дней почтальон принесет им страшную весть. Так, мол, и так, пал ваш сыночек смертью храбрых. Только за что? За что?

Григорий поднял руки к небу и застыл в недоумении. Раскаленное августовское солнце, так нещадно припекавшее всего несколько мгновений тому назад, куда-то исчезло. Вместо него по небу ползли зловещие черные тучи.

Начала раскалываться голова, в конечностях появилась какая-то странная ноющая боль.

Несмотря на все разъяснения командиров, он так и не понял, что стал свидетелем полного солнечного затмения. А если бы и понял, то вряд ли бы поверил, что это, в общем-то, вполне заурядное природное явление сможет так круто изменить его устоявшуюся жизнь…

На плечо легла чья-то рука.

Федулов обернулся.

Рядом с ним стоял хорунжий Антонов.

– Идем, Гриня. Граф всех угощают…

– Чей-то расхотелось мне, ваше благородие…

– Эй, братец, очнись! Мы же с тобой еще в Корее пили на брудершафт! После чего перешли на «ты»…

– Вот и пошел ты!..

Обиженный Владимир резво вскочил на коня и рванул прочь, подняв за собой столб пыли…

21

Тихова разыскали в Ставидлах, когда он уже паковал свою аппаратуру.

– Разрешите представиться! Капитан Бесарабов Олег Иванович. Контрразведка Юго-Западного фронта! – лихо козырнул молодой офицер.

– Очень приятно. Гавриил Андрианович. Чем могу быть полезен?

– Вы знаете таких господ – Френдлиха и Дунка?

– Конечно! Мы не раз встречались за границей. На всяких научных мероприятиях…

– Опознать сможете?

– Их что – убили?

– Да нет же! Взяли в плен…

– Ну, слава богу, слава богу! Бедный Фриц, бедный Эрвин… Ведите же меня к ним!

– Легко сказать – ведите… До них – верст и верст!

– Скажите, а как там, на фронте? – глаза Максименко вдруг вспыхнули неистовым огнем.

– Простите, а вы кто будете?

– Ассистент…

– Поедемте – сами увидите-с…

– А можно?

– Ну, ежели вы этот ас-ас…

– Ассистент… Профессор сами аппаратуру носить не смогут. А без ней они – никуда… Правда же, Гавриил Андрианович?

– Так точно! – улыбнулся астроном.

22

Сцена «братания» российских и немецких ученых откровенно потешила генерала Келлера.

– Эрвин! Фриц!

– Гавриил!!!

Френдлих и фон Дунк были немедленно освобождены из-под стражи; русские офицеры, в том числе Барбович и Богородский, немедля, по очереди принесли им свои извинения, и хотя астрономы по-прежнему очень сожалели о том, что так и не смогли стать свидетелями уникального природного явления, им хватило мужества и мудрости, чтобы оценить благородство противника и простить его.

Война есть война!

Немцев отправили на родину, их спаситель – Тихов – вернулся назад в Пулково, и только Максименко не покинул расположения дивизии, вымолив благословение самого Келлера.

– Ваше превосходительство, разрешите мне остаться на фронте!

– А что ты умеешь?

– Все!

– Конкретней…

– Стрелять, рубить!

– Для этого достаточно солдат, Никита!

– Могу водить машину…

– Да ну?

– Точно! Могу быть наводчиком, наблюдателем… Лучших наблюдателей, чем астрономы, на свете не найти… Ну чего же вы молчите, Гавриил Андрианович, подтвердите скорее мои слова!

– Это правда! – согласился Тихов.

– Ладно… Пойдете вольноопределяющимся на 6-ю батарею. Там такие специалисты ох как нужны!

– Спасибо, спасибо ваше превосходительство…

– Действуйте!

– Слушаюсь!

23

Спустя несколько дней пути Келлера и Бегильдеева снова пересеклись. В этот раз – в наступлении на Львов. К концу августа город был взят русскими войсками.

Уральские и оренбургские казаки допоздна бродили узкими мощеными улочками галицийской столицы, таращась на вражеских офицеров, при всем оружии, как ни в чем не бывало, прогуливающихся под руку с эффектными дамочками в вечерних нарядах.

Для русских солдат отвели австрийские казармы, просторные, светлые, с большим уютным двором. Но даже в такие роскошные апартаменты возвращаться почему-то не хотелось.

Офицеров и вовсе разместили в городских гостиницах.

Когда те выходили на улицу, за ними увязывались толпы еврейских мальчишек, готовых выполнить любое поручение. За один день каждый из них мог заработать 30, 40, а то и 50 копеек. О, неслыханная русская щедрость!

Такая вольница продолжалась трое суток, после чего основные силы ЮЗФ были брошены на Перемышль, форты которого закрывали пути на Карпатские перевалы и Краков…

Началась многомесячная осада города специально сформированной для этих целей 11-й блокадной армией, состоящей из пяти пехотных и одной (9-й) кавалерийской дивизии под общим командованием генерала Дмитрия Григорьевича Щербачева…

24

Командир 6-й батареи капитан Веверн сопровождал начальника Южного сектора обложения крепости в рекогносцировке подступов к крепости и молча восхищался красотой окружающей местности.

Громадные лиственницы, ветви которых пригнулись под весом свежевыпавшего снега, крутые спуски, поросшие буковыми зарослями, аккуратные полянки, разбросанные между лесом, горные речушки по дну оврагов и ложбин.

Не заметил, как оказался на краю обрыва.

Прямо перед ним, как на ладони, лежала часть оборонительных сооружений противника: два форта, ряды междуфортовых укреплений, ближайшие линии укреплений полевого типа, окопы и целые поля проволочных заграждений.

– Господин полковник, посмотрите, какая идеальная артиллерийская позиция, и, кроме того, мы будем находиться прямо над нашей пехотой, – это сразу придаст ей бодрости…

– А как забраться сюда с пушками?

– Да вы только прикажите!

– Ну смотрите, Болеслав Вильгельмович. Под вашу личную ответственность…

Колеса врезались в мягкую, насыщенную влагой почву и рвали дерн. Лошади темнели от пота, густой пар валил от их взлохмаченных спин и боков, с удил падала хлопьями густая белая пена…

Время от времени люди срывались на помощь животным, вытаскивая вязнущие в грязи повозки, поправляя накренившиеся орудия и ящики.

Наконец привал.

Перекур. Минуты на две-три – не более!

И – стук топоров.

Упавшие невысокие деревца солдаты сразу же оттаскивают в стороны, очищая широкую просеку, покрытую свежими мелкими пеньками. По ним батарея пойдет еще выше. В лесу уклон небольшой, повозки движутся легко и свободно, только сильно страдают копыта лошадей, у многих из них на ногах уже выступила кровь…

– Заморились, ребята? – смеется Болеслав Вильгельмович.

– Ничего… Теперя по нашему следу, небось, дорогу проложат, – отвечает кто-то из бывалых артиллеристов.

– Чего прокладывать? Она и так уже проложена: умяли пеньки-то колеса и по откосам здорово взрыта земля, накатать ее только – и дорога готова!

Вскоре высота одолена.

Люди роют землянки в скатах оврага. В самом овраге кроют навесы для лошадей.

У края обрыва – маленький ров в кустах, над которым высятся три хвойных дерева. Местные называют их смереками. Это наблюдательный пункт командира батареи.

– Огонь!

Облако разрыва шрапнели 6-й батареи накрывает опушку.

Веверн записывает установки, – цель № 1!

Вторая шрапнель свистит прямо над головой в направлении одного из фортов, лежащих прямо на скалах. Разрыва не видно.

Капитан опускает бинокль и застывает в недоумении: белое облачко висит в воздухе чуть ли не у подножия высоты, на которой стоят орудия!

Вот что значит стрельба в горах: объект кажется совсем близким, а на самом деле он невероятно далеко!

А ведь вольноопределяющийся Максименко предупреждал об этом… Черт! Откуда он все знает?

25

Через несколько дней Веверн встретился в штабе со своим коллегой и давним приятелем штабс-капитаном Волковым, батарея которого разместилась на соседней высоте.

– Какими судьбами, Николя?

– Да вот… Приехал объясниться с начальником дивизии. Он приказал мне разбить Красичинский замок, могущий, при нашем наступлении, стать опорным пунктом противника.

– И что ты ему ответил?

– Ответил, что и пробовать не буду…

– А он?

– Обещал отрешить меня от командования батареей, если я этого приказания не выполню.

Они рассмеялись.

Красичинский замок, родовое владение князей Сапег, был сложен из крупного камня, трехдюймовые снаряды русских пушек могли оставить на его стенах лишь незначительные метки. Командир дивизии, бывший офицер Генштаба, этого попросту не понимал.

26

После взятия Львова воины 10-й дивизии графа Келлера почти не принимали участия в активных боевых действиях. Так, иногда вступали в стычки с небольшими отрядами противника, изредка совершавшими вылазки из осажденной крепости Перемышль. Поэтому день тезоименитства наследника цесаревича, имя которого носил 1-й Оренбургский казачий полк, был отпразднован почти что с гражданским, мирным размахом.

Как раз кстати подоспели и награды от царского правительства – аж 160 Георгиевских крестов 2, 3 и 4-й степеней. Один из них достался старшему уряднику Федулову. Только тот почему-то не обрадовался. Перед глазами Григория неотступно стояло недвижимое тело молодого венгерского гусара. И хотя доблести казаку по-прежнему было не занимать, в последнее время он все реже просился в разведку, все чаще, тоскуя по вечерам у костра, заводил печальные уральские песни.

Это не ускользнуло от внимания командира полка Тимашева. 6 октября, на следующий, после праздника, день, между ними состоялся серьезный разговор.

– Что, братец, закручинился?

– Да так, ваше высокоблагородие… Дом вспомнил… Матрену…

– А я-то, грешным делом, подумал, что ты по войне истосковался… Уж больше месяца шашкой не махавши…

– Устал я, господин полковник…

– Можешь звать меня Леонидом Петровичем.

– Хорошо.

– А крест того, обмыть полагается…

– Он и так обмыт. Вражей кровью.

– Что-то раньше я от тебя таких разговоров не слыхал.

– Это потому, что думал я инакше… Угрызеньями совести не перенимался…

– И что тебя так мучит?

– А вот все время думаю, против кого эта война? Против иноверцев? Антихристов? Нет! Нонче супротив нас не басурманы, а такие же христиане, как мы!

– Только не православные. Католики. Протестанты.

– Ну и что с того? Господь-то один, не так ли? А как же – не убий, Леонид Петрович?

– Эх, братец, ты просто продолжения не знаешь… «Не убий без надобности» – говорится в заповеди.

– Тогда другое дело…

27

Удивительно, но приблизительно такие же чувства испытывал в то время и начальник 10-й дивизии генерал Келлер. Ему, немцу по происхождению, непросто было воевать против своих. Нет, рука Федора Артуровича не дрогнет, пруссак – так пруссак, австриец – так австриец… Он до конца дней своих верой и правдой будет служить Отечеству. Впрочем, как и многие другие его соплеменники, волею судеб оказавшиеся в рядах русской армии.

А их всегда было немало.

В императорской свите среди 53 генерал-адъютантов немцами оказались 13 человек (24,5 %). Из 68 лиц свиты генерал-майоров и контр-адмиралов – 16 (23,5 %). Из 56 флигель-адъютантов – 8 (17 %). Всего в Свите Его Величества из 177 германское происхождение имели 37 человек (20,9 %).

Из высших должностей – корпусные командиры и начальники штабов, командующие войсками военных округов – немцы составляли третью часть.

Кроме того, атаманами казачьих войск (?!) являлись: Терского – генерал-лейтенант Флейшер; Сибирского – генерал от кавалерии Шмидт; Забайкальского – генерал от инфантерии Эверт; Семиреченского – генерал-лейтенант Фольбаум.

По понятным причинам в ходе войны немцы меняли свои фамилии. Иоганн Клейст становился Иваном Клестовым, Теодор Мут – Федором Мутовым, Вольдемар фон Визе – Владимиром Фонвизиным и т. п.

И это, несмотря на начатую при императоре Александре III активную борьбу с «германским засильем», после чего в подразделениях русской армии ввели существенные ограничения по количеству офицеров неправославного вероисповедания. С тех пор в одном полку могли одновременно служить не более 10 % католиков и не более 25 % протестантов…

Правда, в отличие от Гришки Федулова, граф недолго терзался сомнениями. Ему, человеку государственному, не пристало руководствоваться минутной слабостью. Он дал присягу – и никогда не изменит ей.

Забегая вперед, отмечу, что свою непоколебимую верность Родине (и государю-батюшке!) Федор Артурович докажет еще не раз. Не поддастся на уговоры большевиков; не снимет погон с мундира перед врагами, обещавшими спасти от верной гибели, и не отдаст им саблю; не станет трусливо убегать подземным ходом, услужливо предложенным монахами для того, чтобы скрыться от петлюровцев, и выйдет к ним сам. К сожалению, те ответного благородства проявлять не стали – вероломно открыли огонь сзади и добили штыками своих пленников (среди которых окажется и генерал Келлер) в самом центре Киева, у памятника Богдану Хмельницкому…

Через десять лет белогвардейский поэт Петро Шабельский-Борк напишет:

28

Николай Тиличеев происходил из вполне обеспеченной и достаточно знатной семьи. Но службу Отечеству, как и большинство русских дворян, игнорировать не стал – вскоре после окончания гимназии поступил вольноопределяющимся в артиллерийское подразделение под командованием капитана Веверна.

Как раз в канун Великой войны.

Ее начало он воспринял, как сигнал для совершения военных подвигов, и ежедневно стремился чем-то отличиться.

Вольноопределяющийся – тот же рядовой, только с басонами на погонах и перспективой роста!

За разведку подступов к крепости Перемышль, в присутствии начальника штаба Южного сектора, Николая произвели в прапорщики.

Сам он никак не ожидал офицерского чина в такой короткий срок своей службы и был даже сконфужен этим событием, так как, по его искреннему убеждению, ничего героического пока не совершил.

Солдаты батареи, и раньше с особым почтением относившиеся к смельчаку, всегда обращались к нему по имени-отчеству; теперь же они стали называть офицера не иначе как «ваше благородие Николай Александрович», совершенно игнорируя его фамилию.

Одновременно с производством в прапорщики, Тиличеев получил первое жалованье и… принес его капитану Веверну.

– Командир, что мне с ними делать?

– Как что? То, что обыкновенно делают с деньгами: расходовать на свои нужды!

– Да не нужны они мне! А копить бессмысленно, мать моя материально обеспечена, а все, что мне нужно, я и так получаю в батарее.

– Все равно на что-нибудь они вам пригодятся. Спрячьте.

Николай сгреб свои деньги обратно, запихал их в карман и вышел. Часа через полтора вернулся – довольный, сияющий.

– Знаете, командир, я нашел применение деньгам!

– Ну…

– Роздал их солдатам.

Так он поступал и впоследствии, распределяя свои деньги среди подчиненных в зависимости от их зажиточности и семейного положения.

29

Как-то раз Максименко доложил капитану Веверну, что на одной из высот, покрытой густым кустарником, он заметил какие-то странные сооружения, напоминающие два шалаша из хвойных веток. По его предположениям, так были замаскированы две пушки, время от времени обстреливающие расположение 6-й батареи.

Дистанция казалась небольшой, и Болеслав Вильгельмович попытался накрыть противника залпом.

Открытая по его приказу стрельба еще раз продемонстрировала, насколько обманчивы на глаз расстояния в горах: снаряды не долетали до цели, разрываясь далеко от австрийских позиций. Но именно это обстоятельство, как ни странно, дало положительный эффект.

Австрийцы утратили бдительность и перестали маскироваться. Из шалаша вынесли стол и два стула. Справляясь по карте, разложенной на столе, принялись открыто обстреливать русских. А тем оставалось только посылать по адресу врага бессильные угрозы.

Однако такая ситуация не могла продолжаться бесконечно.

Вскоре россияне незаметно доставили на свои позиции тяжелое орудие и, пользуясь «методой» Максименко, первым же выстрелом накрыли надоедливую огневую точку.

30

Несколько недель после этого в зоне поражения 6-й батареи было тихо и спокойно. А потом все началось сначала…Только теперь невидимый противник сосредоточил свой огонь не на позициях артиллеристов, а на пехоте, засевшей в окопах у подножия высоты.

Уральские казаки, присоединенные к 9-й кавалерийской дивизии, на брюхе облазили все окрестности, но так и не установили, где находятся легкие орудия противника. Вскоре капитан Веверн получил угрожающую записку от помощника начдива генерала Гандурина: «Вам не стыдно смотреть, как австрийцы безнаказанно избивают нашу пехоту?»

И тогда Болеслав Вильгельмович решил лично возглавить группу разведчиков, в которую вошли прапорщик Тиличеев, наблюдатель Чухломин и трое уральцев.

Они благополучно миновали открытую поляну и углубились в лес, сильно поросший кустарником. Сухие ветки то и дело попадали им под ноги и своим предательским треском нарушали тишину.

Из предыдущих донесений было известно, что где-то тут у австрийцев стоит передовое охранение из цепи сторожевых постов, за которыми находится их полевой караул. Но точного его расположения лазутчики не знали.

Сердца всех шестерых забились учащенно, когда саженях в двадцати от них, словно из-под земли, выросла ссутулившаяся фигура немолодого, по всей видимости, австрийца, на которую жестом указал шедший впереди казак. Головы разведчиков невольно повернулись в другую сторону, где по всем законам военного искусства должен был находиться еще один часовой. Ну, конечно же, вот и он – из-за высокого куста выглядывает пола серо-голубой шинели…

Казаки легли на землю, артиллеристы последовали их примеру. Передний взял направление между часовыми и медленно пополз на животе, осторожно перекладывая свою винтовку. Остальные проделали то же самое. Вскоре цепь передовых постов осталась позади. Теперь только б не нарваться на полевой караул…

Батарея, на которую охотились россияне, неожиданно открыла пальбу. Неужели она стоит на соседней поляне? Нет, вряд ли, – здесь, в лесу, могут работать только гаубицы, а сейчас, вне сомнений, бьют из пушек…

Тиличеев выбрал самое высокое дерево и залез на него. Знаками показал, что ничего не видно, и спустился наземь.

Лес начал редеть…. А пушки все били и били… Двигаясь на звук, разведчики подползли к опушке леса: прямо перед ними, саженях в пятидесяти, открылись пехотные окопы противника, за которыми и укрылась артбатарея. Самих пушек не было видно, лишь легкий дымок выдавал их место нахождения.

Веверн разложил на снегу карту и нанес на нее все видимое боевое расположение неприятеля. Задание выполнено, пора отправляться в обратный путь!

Спустя несколько часов грязные, измокшие разведчики вернулись домой.

– 6-я батарея к бою!

Снаряды, со свистом рассекая воздух, один за другим посыпались на австрийские позиции.

С того времени неприятель окончательно оставил в покое русскую пехоту.

31

Веверн и наблюдатель Иван Чухломин рассматривали в бинокль австрийские позиции.

– Ваше благородие, там за кустами как будто кто-то хоронится…

– Где?

– Да вон, у самой батареи…. Стоит и смотрит…. Во, опять пошел! Да все кустами, кустами… Коль простой человек, скажем, крестьянин, шел бы прямо…

Незнакомец все ближе подбирался к ним и, наконец, совершенно неожиданно для себя, наткнулся на русский окоп, замаскированный в кустарнике. С ильный испуг тотчас же отразился на его лице, но мужчина быстро овладел собой и упал в ноги о фицеру.

– Ты кто такой? – спросил Болеслав Вильгельмович.

– Хлоп, панночку, хлоп. Шел на свое поле поискать картопли, може, дэсь ще зосталась…

– А где твое поле?

– Да вон там, – он указал рукой куда-то вниз, под обрыв.

– Почему же ты не шел дорогой, а прятался все время по кустам? И как собирался попасть на свой участок? Прыгнуть с обрыва, что ли?

Русин начал божиться и креститься, пытаясь поцеловать руку Веверна. При этом бормотал так много и так быстро, что разобрать, о чем он говорит, не было никакой возможности.

Капитан вызвал конвой, написал донесение и отправил задержанного к командиру 3-го полка Сухачевскому. Тот поверил крестьянину, пожалел его и отпустил.

А через два дня на позиции 6-й батареи обрушился шквальный огонь противника. Причем двенадцатидюймовые неприятельские снаряды ложились точно в цель – такого за австрийскими артиллеристами никогда ранее не наблюдалось.

Канониру Сидорину полупудовым осколком разрезало до кости всю ногу. Старшему фейерверкеру Куварину разорвало руку от локтя до плеча. Убило несколько лошадей.

– Вот что наделал, гад проклятый, – возмущался Чухломин. – И как только господин полковник его не раскусил? Отпустил подлеца, а ведь ясно было, без всяких сумлений, что он шпион!

И действительно, австрийский шпионаж под Перемышлем (в отличие от российского) был на самом высоком уровне. Подозрительные личности шныряли всюду. Их часто задерживали, но за недостаточностью улик почти всегда отпускали на свободу.

Исключением стал только один местный житель, обосновавший в своей усадьбе, арендованной под штаб русской дивизии… почтово-голубиную станцию. Солдат 1-го полка из немцев-колонистов вошел с ним в связь и заманил в ловушку. Шпиона взяли с поличным и расстреляли.

32

В то время шпионаж в Австрии был возведен в ранг чуть ли не государственной политики.

Высшим учреждением, руководившим вербовкой и подготовкой тайных агентов, было «Осведомительное бюро Императорского и Королевского Генерального штаба», находившееся в Вене.

Его деятельность в основном сводилась к направлению в нужное русло действий низших органов и обобщению всех разведданных.

Следующую ступень составляли второстепенные бюро и отделы, ведавшие определенными районами и направлениями разведки. Во главе их стояли начальники, имевшие от одного до пяти-шести подчиненных из числа офицерского состава. Плюс агенты и вербовщики шпионов.

Тайные агенты, служившие австрийскому правительству более или менее продолжительное время, пользовались большим доверием и уважением командования. Часть их проживала в пределах Австро-Венгерской империи и выезжала в Россию по мере надобности для выполнения того или иного поручения, часть жила в Румынии или непосредственно в России.

Среди бюро, работавших на восточном направлении, выделялись:

1) Черновицкое под началом полковника Фишера, на которого было возложено общее руководство шпионажем в России. Оно располагало большим количеством агентов, вербовавшихся как в Буковине, так и по всей территории Румынии и России, и имело в своем распоряжении весьма значительные денежные суммы. Кроме обычного сбора различных сведений о противнике, Черновицкое бюро занималось политической пропагандой в пользу Германии и Австрии, ставило себе в задачу порчу русских магистральных железнодорожных линий (например, взрыв железнодорожного моста у Жмеринки) и склоняло русских солдат к дезертирству. Из видных агентов бюро пятеро жили до войны в России: Адам Хаскалович и Станислав Кубик – в Варшаве, Бурдин и Цукерман – в Одессе, Гольдштейн – в Кишиневе.

2) Львовское под началом капитана Ведерина. Обслуживалось оно почти исключительно женщинами, снабженными подложными русскими паспортами.

3) Бухарестское, два видных агента которого – Кунин и Рубинштейн – жили до войны в Москве. Вообще румынской полицией было официально зарегистрировано более семи сотен германских и австрийских шпионов.

4) Бюро в Оршове, которым руководил капитан Кляр, имело в своем ведении Сербию, Румынию и часть Черного моря.

При штабах армий, корпусов и даже дивизий состояли также особые разведывательные бюро и отделения; так, в армии Линзингена начальником бюро из четырех сотрудников был обер-лейтенант Фелькель; армию Бем-Эрмоли обслуживало Львовское бюро капитана Ведерина; в 48-й германской дивизии, действовавшей против российской 9-й армии, разведкой заведовал Фехтнер, и так далее…

Пять контрразведывательных бюро находились в Мункаче, Ужгороде, Мармарош-Сигете, Станиславе и на железнодорожной узловой станции Унгены. Во главе их стояли гражданские лица; например, Ужгородским заведовал доктор права Барецкий, Станиславским – Птачевский, остальными – полицейские комиссары.

Контрразведывательным бюро армии Линзингена в Мункаче руководил капитан Фридман, а в армии Бем-Эрмоли – ротмистр Себастиан, причем его бюро размещалось во Львове.

Для подготовки агентов и шпионов в Австрии существовало три школы: в Вене, Кракове и Кошице (Кашау). Курс обучения длился 2–3 недели. После несложного экзамена выпускники поступали в распоряжение Венского центрального отделения школы, откуда и направлялись на Восточный фронт.

В тех районах, где российское охранение было особенно бдительным, австрийцы прибегали к следующей хитрости: выпускали шпионов из своих окопов и открывали по ним огонь, якобы пытаясь подстрелить «беглецов».

Тайные агенты, отправлявшиеся не на участки фронта, а в глубь России, следовали обыкновенно через Румынию либо переправлялись через Дунай преимущественно между Тульчей и Измаилом при помощи местных жителей, бравших за свои услуги от 10 до 20 рублей. В Тульче их встречали австрийские агенты и переправляли в Галац, где шпионов снабжали паспортами и деньгами.

Самым важным агентам доставались французские, английские, американские и даже турецкие паспорта.

Очень часто австрийцы вербовали в шпионы 15—16-летних мальчиков; те терлись около штабов и обозов, подслушивали разговоры русских воинов, рвали и портили телефонные провода; многие из них разъезжали по железным дорогам в эшелонах и, пользуясь симпатиями солдат, легко получали нужную информацию.

Особое внимание уделялось вербовке шпионов из числа проституток, ибо во все века и времена именно продажным женщинам чаще всего удавалось выуживать самые ценные сведения из разомлевших мужчин.

Пропаганду сдачи в плен и дезертирства взяли на себя студентки Львовского университета. Они поступали добровольцами в австрийскую армию и сразу сдавались в плен, чтобы вести «разъяснительную работу» среди русских солдат.

Политическая агитация производилась агентами-эмигрантами из Малороссии, организовавшими Союз освобождения Украины, щедро финансируемый австрийским правительством. Их задача заключалась в том, чтобы в случае отступления русской армии всячески вредить ей, препятствовать работе земств и городов, взрывать мосты, склады, магазины и тому подобное.

Все собранные данные доставлялись в бюро самими шпионами или же специальными курьерами. Важную перевалочную роль взяли на себя две конторы Линде. Сам Линде, австрийский артиллерийский офицер, числился директором Бухарестского филиала коммерческого учреждения в венгерском городе Арад, установившего посредничество между пленными австрийцами и их родными для доставки писем и посылок. В конторах Линде служило несколько германских и австрийских офицеров. Шпионская корреспонденция, поступавшая в Бухарестскую контору, пересылалась оттуда специальными курьерами в Арад, где тщательно просматривалась и поддавалась цензуре…

Для доставки шпионских донесений австрийцы пользовались также почтовыми голубями; таковые были обнаружены в Подволочиске и Радоме.

Записывать собранные сведения агентам не рекомендовалось – только запоминать.

Донесения писали по возможности на папиросной бумаге секретными чернилами, в обыкновенном виде незаметными на белой бумаге и проступавшими наружу только при нагревании; папиросная бумага вкладывалась затем под внутреннюю цветную подкладку конверта.

В начале войны в Двинском районе была обнаружена масса австрийских шпионов, переодетых в форму противника. 2 сентября 1914 года в Ровно было арестовано 5 человек, из которых четверо оказались русскими солдатами, побывавшими в плену. Им было поручено взорвать железнодорожный мост через реку Гуска у Шепетовки.

При обыске у диверсантов изъяли полтора пуда динамита, карту, хлороформ для усыпления часовых. Инструктировал и снабжал деньгами их австрийский обер-лейтенант Шиллер, начальник разведывательного бюро в городе Луцке.

Особой щедростью австрийцы не отличались. Так, например, шпионам, посылаемым в Россию, выдавали на расходы авансом только 80—150 рублей кредитными билетами; за взрыв моста у станции Жмеринка, имевшего большое стратегическое значение, или демонтаж рельс предлагали 25 тысяч рублей. Наряду с этим шпион Бурдин, купец из Одессы, получил в апреле 1915 года 16 тысяч рублей.

Но как бы велики ни были расходы Австрии на организацию широкой шпионской сети, они оказались ничтожными по сравнению с общими расходами, вызванными Великой войной, и, несомненно, быстро окупились достигнутыми результатами…

33

Чтобы хоть как-то взбодрить упавшего духом старшего урядника Федулова, Тимашев решил основательно загрузить его. Разведка, патрулирование, хозяйственные работы…

И повсюду за Григорием кто-то присматривал из благонадежных солдат или младших офицеров.

В этот раз рядом с ним находился хорунжий Антонов – он более остальных был озабочен судьбой казака. Когда-то Федулов спас молодому офицеру жизнь, зарубив самурая, уже занесшего над его головою меч…

Конный разъезд объезжал высоту, на которой расположилась 6-я батарея капитана Веверна. И вдруг в сторону ущелья метнулись чьи-то тени. Первым их заметил именно Федулов.

– Стой!

На опушке леса застыли два всадника. Судя по форме – русские гусары.

– Вы кто будете?

– Вахмистр Гордина и рядовой Прыщов.

– Хорунжий Антонов. Ну-ка, подойдите ближе, братцы… Чем это вы тут заняты?

– Несем охранную службу, ваше благородие!

– В каком полку?

– Десятом Ингерманландском!

– И кто у вас командир?

– Его высокоблагородие господин полковник Богородский!

– А ротмистр Барбович у вас служит?

– Так точно. Только Иван Гаврилович уже не ротмистр, а подполковник…

– Вот дела… А я и не знал, – улыбнулся хитрец Антонов. – Передайте ему привет от комполка Тимашева, меня лично и всех оренбуржцев!

– Слушаюсь, ваше благородие!

В те времена лазутчики редко переодевались в форму врага, поэтому бдительность на войне не помешает…

Казаки сделали еще один круг и чуть не столкнулись с уральцами – дальше начиналась зона их ответственности. И хотя хорунжий сразу узнал своих по форме, он и в этот раз решил не отступать от требований Устава.

– Здорово, станичники!

– Здравия желаем!

– Кто старший?

– Подхорунжий Жуков.

– Откуда будете?

– Уральские мы!

– Ты ба, земляки! – обрадовался Федулов. – Приходите к нам на огонек. Поболтаем про житье-бытье, чайку попьем…

– Нет, уж лучше вы к нам!

– Отставить! – неожиданно рассерчал Антонов. – Кругом марш!

34

Самую дерзкую за все время осады вылазку противник предпринял 13 ноября.

Тревожно загудел полевой телефон. Веверн схватил трубку…

– Ваше благородие, австрийцы наступают!.. Скорей! Скорей!..

Накануне капитан поздно лег спать и никак не мог сообразить, кому и что нужно от него в такую рань. Но все же соскочил со своей походной кровати и, на ходу одеваясь, рванул в сторону батареи, – артиллеристы уже были на местах.

Хлестко били винтовки, дробно стучали пулеметы. Вражеская шрапнель накрывала окопы, тяжелые снаряды вздымали землю, засыпая ею и горячими осколками русскую пехоту.

Вся поляна усеяна притаившимися австрийцами. Они подошли слишком близко: еще один-два прыжка и будут в русских окопах.

Веверн прижался грудью к выемке в бруствере и с тревогой посмотрел в бинокль. Странно, но австрийцы лежали, словно мертвые, – так, будто и не собирались подниматься. Чего они медлят, чего?

– Правое, огонь!..

Шрапнель, перелетев через неприятельские цепи, рванула посреди леса.

Он уменьшил прицел.

– Правое, огонь!..

Разрыв отнесло в сторону градусов на тридцать.

Неужели ошибка в такой ответственный момент? Не может быть: орудие село крепко в землю, изменить наводки уже нельзя!

– Огонь!..

Шрапнель накрыла задние ряды неприятеля в прежнем, верном направлении. Остальные лежащие цепи оказались в мертвом пространстве, в безопасности от огня 6-й батареи.

Но австрийцы так и не пошли в атаку.

Позже выяснилось, что многие из них просто не могли подняться. Вся опушка да и сам лес оказались полны трупами.

Среди русских тоже было немало потерь. Особенно ранеными: враг стрелял разрывными пулями – с крестообразным надрезом в головной части. Попадая в тело, они раскрывались, как цветок, и наносили ужасные увечья.

Британцы, придумавшие и применившие это «ноу-хау» в Англо-бурской войне, назвали пули «дум-дум» – по имени предместья Калькутты, где находился оружейный завод, первым наладивший их выпуск.

После боя начальник Южного сектора обложения крепости отправил через одного из пленных солдат письмо коменданту крепости генералу Кусманеку, в котором предупредил его, что если впредь хоть одного русского поразит такая пуля, то все взятые в плен австрийцы будут расстреливаться на месте. Угроза возымела действие!

35

Похоронив убитых и отправив в госпиталь раненых, русские солдаты принялись готовиться к новым боям.

Артиллеристы что-то исправляли в расчетах, чистили пушки и подвозили боеприпасы. Кавалеристы – драгуны, гусары, казаки – первым делом обиходили лошадей, ремонтировали сбрую, поправляли упряжь.

«Царица полей» пехота в основном была занята собой. Винтовками. Обмундированием.

Оренбуржцы обосновались неподалеку 6-й батареи капитана Веверна. После недавнего боя они стали относиться к «пушкарям» с еще большим уважением. Федулов привязал коня, подошел к наблюдателю Ивану Чухломину, которого знал лучше остальных, и почтительно похлопал по плечу:

– Здорово, братец!

– Здорово…

– Молодцы! Ей-богу, молодцы… Если бы не вы, они б нас всех здеся положили…

– Не все вам отличаться!

– Теперичя тебе точно крест на грудь прилепят.

– Лучше на грудь, чем на могилку…

– И то правда… Вот, скажи мне, ради чего все это? Ну, возьмем Перемышль…

– Перейдем Карпаты – и ударим сначала на Будапешт, а затем на Вену! После чего двинем дальше – на Берлин!

– Ладно! Ударим… Двинем… А что потом? Присоединим Германию с Австро-Венгрией к Рассее?

– А ты, Гриня, сильно не напрягайся по этому поводу… У начальства голова поболе будет. Вот возьмем Берлин и посмотрим, что с ним делать!

– Ну-да, ну-да…

Увлекшись разговором, приятели не заметили, что за ними со стороны пристально наблюдает уральский казак. Приглядевшись, Иван признал в нем Семена Зырянова, с которым недавно ходил в разведку.

– Здорово, братец! Чего ты стоишь, как неродной? Подходи, присоединяйся, так сказать, к беседе…

– А это кто с тобой?

– Старший урядник Федулов…

– Что-то мне его голос больно знаком… Уж не ты ль это, братец, намедни на чаек нас звал?

– Я!

– Давай знакомиться. Семен.

– Гриня.

– Назвался груздем – полезай в кузов!

– Тебе из фляги плеснуть аль из самовара?

– Самовара, братец, самовара…

– Бери коня – пехом шагать далече!

– Пошли ко мне в блиндаж, – ближе будет! – нашел выход Чухломин.

Сказано – сделано.

Они вышли на узкую тропку, ведущую под гору, и, следуя друг за другом, начали подниматься туда, где находился наблюдательный пункт русских артиллеристов. Навстречу им шел поджарый молодой человек.

Чухломин вытянулся в струнку, приложил руку к козырьку фуражки: «Здравия желаю, ваше благородие», – и отпрянул в сторону, освобождая путь. То же самое проделали его спутники.

– Здорово, братцы! – бодро ответил незнакомец и, не задерживаясь, «полетел» вниз.

– Кто это? – спросил Федулов.

– Его благородие Николай Александрович Тиличеев. Добрейшей души человек. Он даже жалованье себе не оставляет – раздает солдатам.

– Да ну! – удивился Григорий. – Я и не думал, что среди господ-офицеров есть такие порядочные люди!

– Есть! – подтвердил Зырянов. – Наш командир – полковник Бородин – на привале тоже человек! А в бою – зверь. Попробуй ослушаться или, не дай боже, прекословить, самолично на куски порубит…

– А впрочем, зачем они на войне, деньги-то? Ничего ценного на них не купишь. Ни дружбы, ни любви, ни здоровья, ни, тем более, жизни.

– А ты философ, брат! – восхищенно пробасил Семен.

36

После неудачной попытки прорвать блокаду среди осажденных резко возросло число дезертиров. В их числе оказывались главным образом русины, но попадались и лица других национальностей: сербы, поляки, румыны. Не было только мадьяр и австрийских немцев…

По вечерам русские солдаты, вполне доброжелательно относившиеся к перебежчикам, часто затевали такие разговоры:

– Ну, сейчас полезут… Они, как только оказываются в окопе, первым делом руку тянут, – здороваются, значить, а затем ждут хлеба. Видно, с провизией в крепости того, не густо… Дают им галеты, и то понемногу, да что толку с ихних галет? Супротив нашего ржаного сухаря – никуды!

О мадьярах перебежчики говорили с явным недоброжелательством, даже со злобой. Тех лучше кормили, лучше одевали и лучше с ними обращались. Кроме того, именно венгерские части в гарнизоне крепости исполняли обязанности жандармерии.

Однажды Веверн без всякого оружия, лишь с перекинутым через плечо биноклем, шел лесной дорожкой на свой наблюдательный пункт. Внезапно из лесной чащи перед ним выросли пять вооруженных винтовками солдат противника. От неожиданности капитан оторопел. Он был уверен, что оказался с глазу на глаз с австрийскими разведчиками, и не знал, что предпринять. По всей вероятности, его состояние сразу стало понятно австрийцам, потому что один из них поспешил сообщить:

– Извините, господин офицер, мы пришли сдаваться в плен.

– Как же вы прошли незамеченными через наши пехотные линии?

– Да тут есть много разных переходов. Вы их не знаете, а мы знаем.

После того случая артиллеристы перестали полагаться исключительно на выдвинутую вперед пехоту и усилили собственное охранение.

37

На Восточном фронте, как и на Западном, установилось шаткое позиционное равновесие. Правда, здесь его пытались нарушить обе противоборствующие стороны…

Уже в то время главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Иванов стал вынашивать планы наступления через Карпаты на Будапешт, чтобы окончательно добить австрийцев. Но Ставка не соглашалась, считая по-прежнему главной целью Берлин.

Однако Николай Иудович не собирался отказываться от своей затеи.

Вскоре командующий 8-й армией генерал Брусилов получил приказ: овладеть хребтом Карпатских Бескид от Лупковского до Ростокского перевалов.

Мороз достигал минус двадцати градусов, снежная метель заволакивала лощину и слепила глаза. Дорог через горы не было – одни козьи тропы, крутые, скользкие…

Начальник Железной бригады генерал Деникин пошел на риск: оставил под прикрытием одного батальона артиллерию и обоз; часть лошадей солдаты распрягли и взяли с собой, навьючив их мешками с сухарями и патронами. Преодолевая огромные трудности, двигаясь по обледенелым, заросшим мелким кустарником склонам гор, русские полки, опрокидывая австрийцев, ворвались в город и станцию Медзилаборце.

Войска 24-го корпуса проникли глубоко в расположение противника и захватили главную питательную артерию его фронта – железнодорожную линию Медзилаборце – Гуменное.

Но австрийцы перешли в контратаку и отбросили россиян далеко назад…

Только к концу года армии Юго-Западного фронта вновь заняли линию Карпат.

38

Католики, среди которых особым фанатизмом отличались бойцы легионов польских, воевавших в составе Австро-Венгерской армии, праздновали Рождество Христово. Но особых признаков веселья в осажденном Перемышле не наблюдалось. А в окрестных селах вообще было тихо.

– Здешний люд – в основном, того, русины, отмечающие Святки по нашему календарю, – пояснил припавшему к биноклю Гришке Федулову урядник Проценко, в последний момент призванный из Подолии и поэтому неплохо знающий местные традиции.

– Они что же, православные?

– Нет. Униаты…

– Ну-ка, поясни…

– Их священники признают главенство римских пап, однако сохраняют православные обряды и ведут службу на церковно-славянском языке…

– А, черт… Вот, значит, против кого мы воюем!

– Ты, Гриня, не расстраивайся, они супротив русских не дюже драться охочи. Чуть что – бегут на нашу сторону, аж гай шумит!

– Не врешь?

– Чистая правда… Ты же знаешь – я с Тимохой Гаврюшкиным дружу.

– Я тоже…

– Так вот… Он мне по секрету поведал, что всех русинов из Перемышля, того, на итальянский фронт отправили. Чтобы к нашему брату не перебегали.

– Да ну?

– Точно… Ему об этом сам Леонид Петрович рассказал!

39

К православному Рождеству 1915 года 6-я батарея переменила позицию – Веверн получил телефонограмму, извещающую о высокой вероятности очередной вылазки австрийцев.

Спустя несколько дней один из артиллеристов случайным выстрелом из орудия сбил австрийский почтовый аэроплан, вылетевший из Перемышля.

Болеслав Вильгельмович пожелал лично ознакомиться с вражеской корреспонденцией. Ничего особенного там не было. Письма, представления к наградам, копии приказов и, наконец, донесение Кусманека о положения дел в осажденной крепости, состоянии войск, их духа, боевой работы.

Генерал жаловался, что гарнизон несет большие потери в живой силе. «Но больше всего мы терпим от огня русской полевой артиллерии, которая с завидной точностью поражает нас всюду, где мы только не показываемся».

Такая оценка противника изрядно потешила самолюбие капитана. И он решил как-то отметить своего лучшего наблюдателя.

Построил батарею и прилюдно пожал Максименко руку:

– Объявляю благодарность!

– Рад стараться, ваше благородие! – бодро протарахтел Никита.

40

Наконец наступили и православные Святки!

Солдаты резвились, как малые дети: плясали, играли в снежки, даже пытались подраться стенка на стенку, но Тимашев запретил. Все-таки – война! Неровен час, еще покалечат друг друга перед ответственными сраженьями!

И тут кто-то запел:

Запевалу неожиданно поддержал Федулов. Повернулся к командиру полка и затянул могучим басом:

Леониду Петровичу колядка почему-то не понравилась, хотя он и натянул улыбку на свое холеное лицо.

– И правда, у него что-то с башкой после того клятого затмения! – прошептал в ухо сотника Дутова. – Ты следишь за ним, Николай Петрович?

– Так точно, ваше высокоблагородие!

– Ну и что скажешь?

– Отдохнуть ему надобно…

– Это на что ты намекаешь?

– На отпуск, господин полковник!

– Ладно… Казак он и вправду хоть куда! Вот возьмем Перемышль – и отправлю его на месяц под подол к Матрене… Авось и пройдет блажь-то?

– Пройдет непременно! – заверил сотник.

Тем временем казаки, вдоволь наколядовавшись, переключились на частушки. И опять отличился Федулов, разудало спевши куплет наверняка собственного сочинения:

– Вот это, пожалуй, лучше будет! – довольно улыбнулся Тимашев. – А то «сын Божий», «ласковый хозяин»… Не казак, а сердобольный монах!

41

Первые солдатские перемирия зафиксировали на Восточном фронте еще в пасхальные праздники 1914 года. Но они были единичными и резонанса в обществе не вызвали. На рождественские праздники в начале 1915-го произошли первые братания солдат противоборствующих армий на Западе. Немцы вдруг отказались стрелять в британцев и французов; союзники ответили тем же. Но об этих случаях знали далеко не все русские офицеры. Что тогда говорить о нижних чинах? Любые разговоры среди них о «братоубивстве» жестко пресекались командирами. И Гришка Федулов решил немного «прикусить язык»…

42

Очередную рекогносцировку позиций вместе с Веверном проводил начальник штаба дивизии.

– Видите ли, Болеслав Вильгельмович, – начал он, – наши дела в Карпатах настолько пошатнулись, что в один прекрасный день нас просто могут раздавить с двух сторон. Необходимо подготовиться, чтобы этого не случилось…

Слова полковника прозвучали как гром в безоблачном небе. Досиделись… Неужели, действительно придется снять осаду крепости?

Сколько напрасных трудов, сколько зря пролитой крови!

Начштаба вскоре уехал, а его высказывания надолго засели в голове капитана.

43

Веверн с Тиличеевым сидели в своей комнате за самоваром и прислушивались к редким ружейным залпам.

Они оба давно научились отличать свой хлопок от чужого. Русский – одиночный, австрийский – двойной: эхо моментально повторяет каждый выстрел неприятеля.

Только что Болеслав Вильгельмович получил по телефону очередной приказ начальника Южного сектора: отправиться на участок, занятый 9-й кавалерийской дивизией, выбрать в горном районе удобную артиллерийскую позицию и поставить на нее 17-ю конную батарею.

Приказ показался довольно странным. Но как бы там ни было, его надо выполнять, а не обсуждать. Офицеры быстро собрались и верхом помчались к подполковнику Саблину – командиру подразделения, о судьбе которого хлопотало высокое начальство.

Тот был явно смущен.

– Начальнику сектора захотелось, чтобы моя батарея непременно залезла в горы, а я ответил, что она не горная, а конная… Но он продолжал настаивать на своем приказании, хотя там нет ни подъездных путей, ни хороших артиллерийских позиций. Поедемте вместе, сами увидите…

– Когда?

– Давайте завтра!

В назначенное время Веверн с Тиличеевым прибыли на место встречи. К ним сразу же подошел уральский казак.

О славных подвигах воинов этого легендарного полка Болеслав Вильгельмович был осведомлен весьма неплохо.

13 августа 1914 года у деревни Остров хорунжий Петр Трифонович Торбин с разъездом в 15 казаков атаковал неприятеля, значительно превосходящего по численности; часть австрийцев уничтожил, а часть взял в плен. 19 августа он же, возвращаясь из разведки с разъездом в 10 казаков, лихой атакой уничтожил подразделение противника из 12 человек, взял в плен одного офицера и пять нижних чинов, за что был награжден золотым Георгиевским оружием. С 22 августа по 9 сентября полк участвовал в Городокском сражении, решившем участь Галицийской битвы. 30 августа 1914 года подъесаул Сергей Гуриевич Курин, командуя сборной полусотней и находясь с разъездом силой в 12 коней у села Высокое под городом Рава Русская, уничтожил неприятельский разъезд силой в 15 коней, взял в плен одного офицера и восемь нижних чинов. Приказом командующего ЮЗФ № 377 от 26 декабря 1914 года за этот подвиг он был удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени. Этим же приказом «За отличия, оказанные в делах против неприятеля» награждены орденом Святой Анны 2-й степени с мечами подъесаул Иван Пономарев, орденом Святого Стани слава 2-й степени с мечами есаул Александр Хохлачев, подъесаулы Василий Смирнов и Александр Аничхин, сотник Михаил Толстов, орденом Святой Анны 2-й степени «За отличную усердную службу и труды, понесенные во время военных действий» делопроизводитель по хозяйственной части титулярный советник Алексей Лазоренко. Приказом № 162 от 16 октября 1914 года «За отличие в боях» произведены в прапорщики зауряд-прапорщик Варфоломей Гаганов, подхорунжие Иван Землянушнов, Дмитрий Павлов, вахмистр Павел Бошенятов, старшие урядники Григорий Фролов и Николай Албин.

Схожие приказы Веверн не раз зачитывал перед личным составом своей батареи.

– Разрешите доложить, мы вас давно поджидаем! – заговорщически прошептал казак.

– Кто это мы?

– Командир 1-го Уральского полка и господа офицеры.

– А Саблин?

– Так точно… И они там….

– Ну, веди.

Казак проводил их до большого деревянного дома, стоящего посередине деревни. Первым, что бросилось в глаза, были длинные столы, покрытые скатертями, на которых среди разных явств то тут, то там возвышались четвертные бутыли водки и жестяные банки.

– Наконец-то дождались! Милости просим! Господа офицеры, ну-ка берите в оборот прибывших гостей, чтобы те быстренько могли наверстать упущенное. – Из-за стола поднялся высокий, плотный человек с окладистой седой бородой – командир 1-го Уральского казачьего полка полковник Бородин, за свой непредсказуемый нрав удостоенный прозвища Буран.

Артиллеристы не успели опомниться, как уже сидели за столом перед четвертью водки и длинной жестянкой, из которой услужливые офицеры-уральцы накладывали им в глубокие тарелки чудную уральскую икру. Непьющий Тиличеев от страха побледнел…

Тем временем пир, прерванный на короткое время появлением гостей, разгорелся с новой силой. К чести хозяев следует признать, что пьяных или даже сильно выпивших среди них не было.

– Интересный у вас командир полка, – признался Веверн одному из офицеров.

– Да-да, интересный, а шашка у него еще интереснее. Попросите показать.

Георгий Константинович сразу же удовлетворил любопытство гостей: шашка оказалась вся в золоте. Рукоять, кольца для пристегивания ремней и наконечник ножен усыпаны бирюзой, по всему верху ножен вязью вычеканена надпись: «Яицкого Войска Нашему Полковнику Бородину. Елисавета».

Пировали недолго: надо было делать дело.

– Ну-с, господа, поезжайте. Конвой уже готов. Впрочем, я сам буду сопровождать вас.

С этими словами Бородин поднялся и вышел на улицу, где уже толпились с полсотни уральских казаков.

С той секунды поведение полковника коренным образом изменилось. Теперь это был не радушный, гостеприимный хозяин, а суровый командир, отрывистый в речи, не терпящий от подчиненных никаких возражений. И сопровождающие его офицеры как будто переродились. Словно и не видели водки, – затихли, подтянулись, готовясь беспрекословно выполнить любое приказание.

– Видите ли, мы поедем по местам, в большинстве случаев не занятым ни нами, ни австрийцами, поэтому осторожность не помешает, – сообщил полковник, кивая на конвой.

– Георгий Константинович, во время отражения последней вылазки противника я видел розовые разрывы шрапнелей трофейных австрийских орудий. Мне сказали, что это стреляли ваши казаки, – решил кое-что выведать для себя Веверн.

– Да. Две пушки взяты в плен полком, которым я имею честь командовать, в одной из конных атак. До сих пор у нас не было артиллерии. Точнее, ее отняли указом императрицы Екатерины II за Яицкий бунт. В настоящее время, по моему ходатайству, император Николай II опалу снял, таким образом, Уральское казачье войско вновь обрело свою ар тиллерию…

Пока определяли позиции наступил вечер. Ночевать остались у конных артиллеристов, встретивших товарищей по оружию обильным ужином.

Утром Веверн, Тиличеев и Саблин заехали к полковнику Бородину проститься и поблагодарить его за гостеприимство.

– Без чаю не отпущу, – уперся Георгий Константинович.

Открылась дверь, и казак внес в комнату на подносе банку икры, четверть водки и маленький чайник. Даже не поднося чайник к столу, он мимоходом поставил его на подоконник; перед гостями опять оказалась четверть водки и икра…

Позже в рапорте на имя начальника Южного сектора обложения крепости Веверн сообщил, что подходящие позиции имеются, но риск постановки батареи на одну из них настолько высок, что решение по их использованию капитан целиком и полностью оставляет на усмотрение самого начальника.

Естественно, тот рисковать не захотел.

17-я конная батарея осталась на прежнем месте…

44

Разногласия в верхах русского командования по поводу направления главного удара продолжались. Ставка по-прежнему придерживалась благоразумного решения – удержания Карпат и наступления на Берлин. Генерал Иванов при энергичной поддержке Брусилова настаивал на сосредоточии главных сил и средств для форсирования Карпат и наступления на Будапешт.

В конце января 8-я армия перешла в наступление.

Однажды ночью Веверн решил проинспектировать своих подчиненных. Подошел к батарее, но так никого и не обнаружил.

– Чухломин!

– Я здесь, ваше благородие. – Серая тень отделилась от дерева. – Темно, а австрийцы сегодня чего-то не светят ракетами.

Капитан подошел поближе.

– Что не отдыхаем, ребята?

– Душно в землянке, ваше благородие. Уж больно вечер хорош, тих… Видимо, австрийцы что-то надумали. Не кричат, не стреляют, точно вымерли у себя в окопах. Да и в крепости тоже будто все спят, – ни ракет, ни прожектора.

Опасения наблюдателей постепенно заразили и командира батареи.

– А ну-ка, Никита, передай в батарею, чтобы люди сегодня ночью не раздевались и на лошадей надели амуницию. А пехота ничего не передавала по телефону?

– Никак нет.

– Попроси к телефону командира 2-го полка… Господин полковник, вы обратили внимание на то, что австрийцы сегодня не выпускают ракет ни здесь, ни в крепости и совершенно не видно лучей их прожекторов?

– Да. Я уже доложил в штаб сектора и получил приказание немедленно выслать команду разведчиков для выяснения, что происходит в окопах противника. Следите за ними.

Какие-то тени зашевелились у наших окопов и растаяли в темноте.

– Разведчики пошли, – вполголоса заметил бдительный Максименко.

Опять наступила мучительная тишина. Все притихли, стараясь взглядом проникнуть в тайну темной ночи.

Резко загудел телефон.

– В окопах противника полная тишина. Команда моих разведчиков залегла под проволокой, – сообщил командир 2-го полка.

И через четверть часа:

– Поздравляю вас: окопы совершенно пусты, разведчики их заняли. Ну, теперь держитесь, – что-то будет под утро.

Опять гудит телефон:

– Начальник сектора приказал 2-му полку, не дожидаясь утра, наступать прямо на крепость, не останавливаясь даже перед штурмом ближайшего форта, 6-я батарея должна сопровождать полк в наступлении и не оставлять его ни в каком случае.

– Передки на батарею!..

Как вдруг…

Вздрогнула земля… Крепость проснулась. Тысячи ракет взвились в небо, превращая ночь в странный бледный день, и в это же время тысячи снарядов всевозможных калибров, засвистели в воздухе, рассекая его во все стороны.

Последний салют австрийцев страшному, упорному врагу…

Низко, над самой головой, лопнула крупная шрапнель и окутала Веверна едким, сильно пахнущим серой, дымом. На мгновение ему показалось, что он задыхается, из глаз потекли слезы.

– Стройся влево на полные интервалы!..

Батарея развернулась и двинулась за полком. Еле ползут орудия и ящики: воронки от снарядов, колючая проволока, да еще ночью, – все тормозит движение. Полк исчез из глаз, растаял в ночной темноте, 6-я батарея застряла.

– Налево кругом на дорогу!

Рассвело…

Крепость проснулась вторично, чудовищный грохот понесся по сонным окрестностям. Многократным эхом рассыпался по лощинам, оврагам, склонам высот.

– Взрывы!.. Взрывы!.. – прокатилось по батарее радостным криком. Глаза засверкали, лица застыли в тревожном ожидании.

– Флаги! Белые флаги! Крепость сдается!

В плен попали 9 австрийских генералов, 2500 офицеров, 120 тысяч солдат. Как трофеи русскими войсками было захвачено 900 орудий, огромное количество всякого оружия и продовольственных запасов.

45

Следующая встреча Константа Ле Маре с Альбертом I состоялась только через полгода. Король был вместе с начальником Генштаба Селльере де Моранвилем.

– Я лично хочу поблагодарить вас, – начал главнокомандующий. – И достойно отметить ваши заслуги перед Отечеством… Генерал…

Селльере поклонился и протянул ладонь, на которой лежал Военный крест.

Монарх взял награду и прикрепил ее на грудь мужественного служаки.

– Поздравляю…

– Служу Бельгии! – рявкнул Ле Маре. – И королю бельгийцев…

Получилось не совсем по Уставу, зато честно и почтительно.

Однако это был не последний сюрприз.

– У меня для вас имеется очередное задание, – продолжил Альберт. – Наши восточные союзники испытывают большие затруднения в связи с нехваткой современной военной техники. Я намерен преподнести в дар российскому царю броневой автомобильный дивизион, командование которым решено доверить майору Колону – сейчас он выполняет функции военного атташе во Франции… Кстати, вы назначены его заместителем…

(Констант вежливо наклонил мужественный подбородок.)

– Завтра же морем отправляйтесь в Лилль. Там, на заводе «Пежо», встретитесь с Колоном; вместе и получите новые машины.

– Слушаюсь!

– Кроме того, вам предстоит осуществить набор трех сотен добровольцев для выполнения восточной миссии. Колон будет отвечать за технику, вы – за личный состав… Имеете кого-то на примете?

– Конечно… Братья Тири – Оскар и Марсель… Жюльен Ляо…

– Мы полностью доверяем вам, – наконец присоединился к беседе Моранвиль. Его голос звучал необычно вкрадчиво и тихо. – Однако по поводу кандидатуры Ляо имеем серьезные сомнения, связанные с его политическими убеждениями… Вы понимаете, о чем я говорю?

– Так точно. Жюльен открыто симпатизирует социалистам, но к революции не призывает…

– Пока… Пока! – многозначительно уточнил генерал.

– В бою он незаменим, – решил настоять на своем упрямец Ле Маре. – Вспомните хотя бы оборону Льежа.

– Знаю… Я читал ваш рапорт… И, слово чести, заслуги Ляо не отмечены нами не потому, что он член Второго Интернационала…Просто еще не пришло время…

– Успокойтесь, господа! – решил прекратить спор король. – Вся ответственность за выполнение задачи будет возложена на майора Колона и капитана Ле Маре. Им и карты в руки!

– Есть!

46

Русские артиллеристы въехали в маленькую улочку предместья Перемышля и, повернув налево, совершенно неожиданно попали в гущу австрийских войск, выстроенных на обширном внутреннем поле.

Во главе каждого из полков стояли офицеры, на земле возле ног лежало личное оружие. У большинства винтовок разбиты приклады.

Австрийцы с нескрываемым любопытством молча разглядывали русскую батарею.

Тут же, у одиноко стоящей небольшой церкви, в резервной колонне стоял и 2-й пехотный полк; ружья были составлены в козлы.

На вопрос, где командир полка, кто-то указал на домик священника. Веверн взошел на крыльцо и наткнулся на мирно беседующую пару: молодую даму и офицера. Тот вытянулся в струнку и отдал честь. Но русский капитан проигнорировал приветствие. Барышня обиженно надула губки и вспыхнула яркой краской. Болеслав Вильгельмович сразу осознал свой промах и поспешил исправить его, приложив руку к козырьку фуражки.

А австрийские офицеры – сама любезность. Приглашают к себе обедать, охотно вступают в разговоры. Кто-то из русских спросил: правда ли, что генерал Кусманек улетел на аэроплане? Австрийцы обиделись. Один из них гордо поднял голову и твердо произнес:

– Комендант разделит участь своего гарнизона.

…Генерал оказался легок на помине.

Его автомобиль остановился на шоссе и адъютант, венгерский гусар, попросил разрешения проехать. Веверн лихо отдал честь. Кусманек чуть не выпрыгнул из машины, польщенный таким неожиданным проявлением уважения со стороны победителей.

47

6-я батарея расположилась биваком у одного из фортов. Произведенный австрийцами взрыв почти не повредил его: разрушена была только небольшая часть каменной кладки. Артиллерия, фланкирующие пулеметы остались на своих местах почти в полной исправности.

Прежде всего Веверна интересовали двенадцатидюймовые мортиры, из которых обстреливалась позиция его батареи. Болеслав Вильгельмович быстро разыскал их в глубоком бетонном бункере. К сожалению, восстановлению они не подлежали…

Констатировав сей печальный факт, капитан отправился в один из малых фортов Седлицской группы.

Подступы к нему защищались рядом зарытых в землю фугасов и несколькими широкими полосами проволочных заграждений, между которыми в изобилии были рассыпаны острые трехконечные шипы. Колючая проволока покрывала также слегка отлогие скосы и дно крепостного рва, одетого камнем. В его изгибе располагались казематы с пулеметами для продольного обстрела соответствующих участков.

За рвом, за валом, под стальными куполами стояли полевые пушки, охраняемые с флангов рядами пулеметов. В одном из куполов зияла крупная пробоина с широкой трещиной до самого низа от русского снаряда, осколками которого был сильно посечен ствол орудия.

Далее начинался крутой обрыв: вертикальная, в несколько саженей стена трехэтажной казармы, выходящей во внутренний двор, охраняемый скрытой в бетоне пулеметной батареей.

На дворе – две могилы, огороженные невысокой изгородью из белых стволов березы. Такие же белые березовые кресты, к которым прибиты две дощечки: «Два русских офицера» и «30 русских солдат».

Кто они, – эти неизвестные герои, с одними винтовками в руках преодолевшие столь невероятный путь, и здесь, у самой цели, расстрелянные невидимым врагом из скрытых в бетоне пулеметов?

Как выяснится позже – солдаты 73-го пехотного Крымского полка.

Австрийцы с честью похоронили их на том самом месте, какое русские богатыри залили своей горячей кровью…

Веверн разгуливал по крепости и размышлял, какая же причина заставила сдаться гарнизон, вооруженный столь мощной артиллерией, с запасом снарядов, которых хватило бы по меньшей мере еще на год осады?!

Да и с продовольствием дела были не так уж и плохи. На складах находилось достаточное количество заготовленного впрок конского мяса. Осталось также немного твердых, как камень, галет из белой муки, которые при умелом приготовлении быстро превращались в мягкий и очень вкусный белый хлеб.

Насколько удалось выяснить из разговоров с пленными, главной причиной сдачи Перемышля послужило падение дисциплины после неудачных попыток прорваться сквозь осаждающее кольцо русских войск на соединение со своими карпатскими армиями. В частях поднялся ропот, солдаты начали высказывать вслух свое неудовольствие, все чаще стали встречаться проявления межнациональной розни…

Пала дисциплина, пала и крепость.

48

В Перемышле Федулов, Чухломин и Зырянов встретились еще раз.

– Эх, сейчас бы по стакану бражки! – мечтательно бросил Григорий. – Так начальство вместо того, чтоб поднять боевой дух солдата, сухой закон на его голову придумало.

– Точно, – поддержал товарища Зырянов. – Сами, понимаешь ли, жрут водку в ресторанах под видом фруктовых напитков, а нашему брату – шиш!

– На! Хлебни! – улыбнулся Чухломин, протягивая Николаю флягу. – Я целый бидон этой заразы на австрийских складах нашел.

Тот припал к горлышку.

– Ох, и хороша сия штука, братцы…

– Дай мне! – не вытерпел Федулов. – И впрямь – хороша! Сливою пахнет!

– Э! Э! Мне немного оставьте! – взмолился Чухломин.

В честь взятия крепости солдатам было предоставлено немало личного времени, и друзья условились провести его вместе.

Расположились прямо в одном из фортов и, по очереди прикладываясь к фляге, не забывали вести задушевную беседу.

– Вот, скажите, братцы, почему мы их все время бьем? – рассуждал вслух Семен. – Вроде и техника у австрийцев лучше, и дисциплина крепше, а супротив нашего штыка – кишка тонка!

– Братства воинского у них нет! – отвечал умник Федулов. – Румыны ненавидят мадьяр. Поляки – русинов. А немцы – всех вместе взятых!

– И то правда! – соглашался Чухломин. – У нас говорят: сам погибай, а товарища выручай, а у них – каждый за свою шкуру трясется.

– Еще генерал Драгомиров учил: «Не думай о себе, думай о товарищах, товарищи о тебе подумают – вот первая воинская заповедь!»

– Драгомиров… Это тот, что командует корпусом?

– Не… Батяня его покойный… Михайло Иванович…

– И где ты такой умности набрался?

– Из книг, братец… Генерал Драгомиров – он, того, вышина – военный теоретик.

– Михайло Иванович… Вроде наш – русский, православный, – решил блеснуть знаниями и Семен Зырянов. – А сына своего Абрамом назвал – мы с ним под Львовом встречались. Какой же они веры? Какой национальности, так сказать?

– А бог их знает, братец. Впрочем, нам с тобой до их происхождения дела нет… Вот командир нашей дивизии – граф Келлер – вообще немец. А большего русака, чем он, на свете не найти!

49

22 апреля в Галицию прибыл сам батюшка-государь. Уже следующего дня бегло осмотрел Львов и на автомобиле отправился в Перемышль. Посетил церковь и поехал в дом, где жил комендант крепости Кусманек. Там были приготовлены комнаты для Его Императорского Величества. Немного отдохнув и переодевшись, царь отобедал с начальствующими лицами в бывшем гарнизонном австрийском офицерском собрании и спокойно отправился опочивать.

Утром, 24-го числа, Николай II выехал осматривать разбитые форты. За ним тянулась целая вереница автомобилей. Огромные глыбы разбитого камня и железобетона, сотни стволов громадных крепостных австрийских орудий, снятых с мест и уложенных, как покойники, рядами на земле, произвели на него неизгладимое впечатление. Неужели все эти, казалось бы, неодолимые препятствия, были сокрушены и взяты его войсками?

Государь внимательно выслушал доклады, по ходу вставляя едкие замечания, которые ясно показывали, что он хорошо знаком с подробностями подвигов и промахов командиров всех рангов. Это явно не понравилось некоторым высшим чинам Генштаба. Штабы вообще не любят делить славу с непосредственными участниками боев. Вот если неудача, то, конечно же, виноваты войска и их начальники. Ну а победа, успех – прежде всего заслуга выдающихся мыслителей – стратегов и тактиков. Так всегда было, есть и будет. И российская Ставка не стала исключением. Ее руководители никогда не разделяли восторга по поводу непосредственного общения Николая II с войсками и старалась этого не допускать. Мало ли, какую правду может высказать боевой офицер государю в ответ на его прямой вопрос?

После доклада толпа из более чем сотни человек, сопровождавших императора в поездке, согласно планам организаторов, должна была забраться на центральный холм, чтобы оттуда лицезреть окружающую местность. При этом все старались держаться как можно ближе к государю, делая вид, что ловят каждое его слово.

Каждый из них словно хотел продемонстрировать, что и он участвовал в этом славном, отмеченном русскою победою, сражении. Многие брали на память с холма камни, рвали траву и цветы. Командир конвоя Граббе собрал целый букет и вечером стал просить Николая Александровича переслать цветы императрице. Подхалимов в свите Его Величества всегда было не счесть…

Закончив осмотр фортов, государь позавтракал и на автомобиле вернулся во Львов. Простой люд, неизвестно откуда пронюхавший о его приезде, высыпал на дорогу и поклонами приветствовал сановного гостя.

Перед обедом во дворец приехали великие княжны Ксения и Ольга Александровны и, откушав вместе с братом, в его сопровождении отправились на железнодорожный вокзал.

Казалось, весь Львов вышел на улицы провожать их. Так радушно и тепло в Галиции доселе встречали только Франца-Иосифа…

50

Самому государю в Галиции понравилось. Только почему-то он вспоминал то путешествие не как император, вдохновитель всех побед русского оружия, а как рядовой обыватель, совершивший нечто маловажное и необязательное. Так, прогулялся маленько, поиграл в домино, попил чайку, хорошо закусил, почитал бумаги, до которых в Санкт-Петербурге руки Его Императорского Величества, видимо, не доходили…

В дневнике, заполняемом Николаем II с упорством и тщательностью, достойными лучшего применения, в те дни появились такие строки:

«9-го апреля. Четверг.

Знаменательный для меня день приезда в Галицию! В 10 часов прибыл на станцию Броды. Сейчас же пошел в вагон Николаши, где выслушал доклад штаба и затем полковника Мосягина, описавшего наступление нашей 3-й армии от границы до Львова. Кончил бумаги и письмо Аликс. В вагонах делалось жарко. Завтракали в 12 часов и затем выехал в моторе с Николашей и Янушкевичем. Чем дальше, тем местность становилась красивее. Вид селений и жителей сильно напоминал Малороссию. Только пыль была несносная. Останавливался несколько раз на месте сражений в августе месяце; видел поблизости дороги братские могилы наших скромных героев. Солнце пекло как летом.

В 4 ½ на спуске с горы был встречен Бобринским и затем въехал в город Львов. По улицам стояло много войск шпалерами и народа. У огромного манежа, обращенного в церковь, стоял почетный караул от 23-го маршевого батальона. После молебствия, отслуженного архиепископом Евлогием, посетил лазарет Ольги, где видел и Ксению. Около 6 ½ прибыл во дворец наместника; почетный караул сотня лейб-казаков. Город производит очень хорошее впечатление, напоминает в небольшом виде Варшаву, но с русским населением на улицах. Вышел на балкон к крестьянам, пришедшим из окрестностей. После обеда назначил Бобринского генерал-адъютантом.

10-го апреля. Пятница.

Спал отлично и в 8 ½ пил чай. Через час поехал на станцию, где был оперативный доклад. В 10 часов отправился с Николашей и другими по железной дороге в Самборг. Приехал туда около часа и был встречен Брусиловым и моей чудной ротой 16-го Стрелкового Императора Александра III полка – под командой ее фельдфебеля. Проехал в штаб-квартиру Брусилова, где назначил его генерал-адъютантом. Он нас накормил завтраком, после чего вернулись в поезд и продолжали путь на юг. Первая гряда Карпат была хорошо видна. Погода стояла дивная. Около 4 часов прибыл в Хыров, где был собран весь 3-й Кавказский корпус генерала Ирманова. Обошел все части пешком и затем объехал их в моторе и благодарил за боевую службу. Вид полков великолепный. Так был счастлив видеть своих ширванцев. Вернулся в поезд и продолжал путь на Перемышль, куда приехал в 7 часов. По улицам стояли шпалерами запасные батальоны и дружины. Заехал в церковь, устроенную в железнодорожном сарае, и затем в дом, приготовленный для Николаши и меня. В 8 часов поехали к обеду в гарнизонное собрание, где было собрано разное вооружение, найденное в австрийских складах. Вечер был теплый, как летом, и с луной.

Итак, я попал в Перемышль, по милости Божией, через месяц и два дня после его падения. Масса сильных впечатлений.

11-го апреля. Суббота.

Встал в 8 ¼ и после чая выслушал доклад у себя. В 10 часов выехал с Николашей по укреплениям Перемышля сперва на Восточный фронт (Седлисская группа), затем на Южный. Проехал по отличной крепостной дороге мимо фортов, укреплений, батарей и редутов и поражался огромному количеству орудий и всяких боевых припасов. Вернулся в наш дом в 12 ¼ и поехал в гарнизонное собрание. После завтрака в 1.30 выехал во Львов на моторе через Радымно и Яворов опять по местам боев. Прибыл во Львов в 5 часов и проехал через весь город к горе, на которую вошел пешком. Красивый вид на все окрестности. Привел себя в порядок в доме генерал-губернатора. Ксения и Ольга посидели со мною и обедали. В 9 ¼ уехал на станцию, тепло провожаемый населением. В 9 ½ выехал обратно и в 12 ½ прибыл в Броды и пересел в свой поезд. На пути хорошо закусил со всеми, едущими со мною.

12-го апреля. Воскресенье.

Спал долго и хорошо; встал в 9 часов. В 11 часов пошел в поезд к Николаше на доклад. Походил на станции, погода была чудная. Завтракали в 12 ½.

Простился с Николашей и всеми и уехал в 2 часа. В Здолбунове видел эшелон выздоровевших и много детей из школ. Со станции Шепетовка свернул на Проскуровскую железную дорогу и в 9 часов остановился на станции Красилов на ночь. Читал все время бумаги и вечером написал Аликс длинное письмо».

51

Начальники штабов двух союзных армий (австрийской и немецкой) – Конрад и Фалькенгайн – в режиме крайней секретности разрабатывали планы наступления на российский Юго-Западный фронт.

Каких-то глобальных стратегических задач перед собой они не ставили. Первоначально планировалось отбить лишь Западную Галицию: прорвать фронт у местечка Горлице и вынудить русских отойти от Карпат за реку Сан, чтобы устранить возможность их вторжения в Венгрию.

Эшелоны шли на восток окружными путями. На Дунайце велась авиаразведка, а немецкие офицеры – обязательно в австрийской форме – на длительное время направлялись на передний край, где тщательно изучали участки предстоящих атак и состояние русской обороны.

Как позже напишет генерал-лейтенант Эрих фон Фалькенгайн, «для прорыва были отобраны особо испытанные части», в которые направили «офицеров, точно усвоивших на Западном фронте наиболее яркие из новых приемов войны». В месте предполагаемой атаки сосредоточили огромное количество артиллерии, в том числе тяжелой, и нового по тому времени оружия – минометов. Одних только снарядов завезли более миллиона. Таким образом, был обеспечен колоссальный перевес в живой силе и вооружении.

В 11-ю армию вошли Гвардейский 41-й сводный и 6-й австро-венгерский корпуса. Последний считался образцовым – он состоял только из мадьяр. В подчинение фельдмаршалу Августу фон Макензену передали также 10-й германский корпус и 4-ю австрийскую армию. Всего ударная группировка насчитывала 357 400 штыков и сабель, 1272 легких и 334 тяжелых орудия, 660 пулеметов и 96 минометов. Вспомогательные удары должны были наноситься на всем Восточном фронте 1-й австрийской армией, наступавшей на левом фланге и 3-й австрийской – на правом. Армиям, располагавшимся ниже, – 2-й австрийской и Южной, предписывалось сковывать силы русских на своих участках, а если будет замечен отход – атаковать.

Противостояла удару неприятеля 3-я армия царского генерала, болгарина по происхождению, Радко Дмитриевича Радко-Дмитриева. В ней было 219 тысяч бойцов, 675 легких и 4 тяжелых орудия, 600 пулеметов. Но путем концентрации войск на участке прорыва длиной около 35 километров немцы сумели достичь еще большего превосходства. На 1 км фронта у них приходилось 3600 солдат против 1700 русских, преимущество по пулеметам было в 2,5, по легкой артиллерии в 6, а по тяжелой – более чем в 40 раз.

К тому же у Радко-Дмитриева почти не оставалось боеприпасов, он даже установил лимит – по 10 выстрелов в день на батарею, тяжелых – 1–2 снаряда в день на орудие, пехоте – по 25 патронов на винтовку.

29 апреля Макензен отдал приказ о наступлении. В 21.15 началась мощнейшая артподготовка. Длилась она 13 часов, причем проходила в нескольких режимах. Вечером – непрерывный ливень снарядов, ночью – огонь периодический, с паузами для резки проволоки саперами. Рано утром артиллерия открыла шквальный огонь на поражение, а в 9.00 вдруг замолчала, и тогда – совершенно неожиданно для русских – с коротких дистанций заговорили минометы, накрывая окопы навесным огнем. Потом снова ударили пушки – фланкирующим огнем, наискосок, вдоль позиций, затем перенесли обстрел в глубину, и в 10.00 в атаку ринулась пехота, успевшая выдвинуться на расстояние 800 метров от русских позиций…

Несмотря на это, в течение первого дня наступавшие смогли овладеть лишь первой линией фортификационных сооружений.

При подходе ко второй опять разгорелся упорный бой. Русские продержались пять суток, сдерживая врага контратаками и пытаясь зацепиться на третьей, самой слабой линии обороны, но к вечеру 5 мая все же откатились назад. А вскоре их вообще отбросили за речку Вислок.

Генерал Иванов воспринял прорыв не как начало конца, а как досадную помеху основным планам. Поэтому приказал контратаковать и немедленно восстановить положение. В состав 3-й армии передали 24-й и 21-й корпуса Брусилова. А из резерва фронта к Радко-Дмитриеву спешно перебросили 3-й Кавказский корпус и несколько кавалерийских соединений.

Но было поздно.

До этого времени 3-й Кавказский корпус был расквартирован на большой территории, и чтобы быстрее перебросить его к месту прорыва, Николай Иудович распорядился отправлять войска частями. Поэтому они вступали в бой разрозненно и перелома в боевых действиях не добились.

Правда, начиная с 7 мая войска 3-й армии попытались контратаковать противника и на отдельных участках добились успеха. Так, на глазах отступающей пехоты, под бешеным огнем ринулся в конную атаку на врага 2-й кавалерийский корпус Хана Нахичеванского. Сам вид несущихся вперед всадников настолько воодушевил солдат, что они повернулись и, увлекая за собой даже раненых, вместе с конницей ударили по немцам, отбросив их назад к Вислоку. На другом участке, у деревни Ольховчик, 13-й германский полк наткнулся на выдвигаемый к фронту 12-й казачий полк. Казаки спешились, встретили врага огнем пулеметов и орудий, а затем пошли в рукопашную, обратив неприятеля в бегство.

Но в целом обстановка на фронте продолжала ухудшаться.

Положение усугублялось тем, что, отступая, Радко-Дмитриев потерял управление войсками. И вместо того, чтобы любыми силами наладить связь, стал сам разъезжать по фронту на машине и через адъютантов рассылать приказы тем, кого удавалось найти, – командирам полков, дивизий, минуя прямых начальников.

Начался хаос. Одни части уже не существовали, другие отступали, третьи еще держались, четвертые только выдвигались к бою.

К 11 мая положение стало угрожающим не только для 3-й армии. Прорыв углубился, и 4-я австрийская армия, продвигавшаяся на левом крыле ударной группировки вдоль Вислы, зашла во фланг 4-й русской армии. А правое крыло 11-й германской угрожало охватом фланга 8-й армии Брусилова. И Ставка дала команду на отход. 4-я армия отводилась на 50 км назад, на фронт Нове-Място – Сандомир, 3-я и 8-я – на линию реки Сан, 11-я – на Стрый, 9-я – к Днестру.

Отступление не для всех прошло гладко. В тяжелое положение угодила одна из самых лучших дивизий – 48-я генерала Корнилова, уже успевшая к тому времени заслужить неофициальное название «Стальная». Она сражалась в горах в районе Дуклы и при передаче 24-го корпуса под командование Радко-Дмитриева очутилась на крайнем левом фланге 3-й армии. В очередной раз подтверждая свою репутацию, бойцы дивизии стойко отбивали все атаки противника. Но поздно получили приказ об отступлении и поэтому оказались в кольце вражеских войск.

Николай Родзянко, сын председателя российской Государственной думы, командовавший санитарным отрядом, предложил выходить из окружения окольными горными тропами, которые были хорошо знакомы санитарам, но начальник дивизии не желал оставлять войска, растянувшиеся на 20 километров, и, не медля, отправился к ним вместе со всем своим штабом…

Родзянко таки вывел к Сану не только всех раненых, но и часть тыловых подразделений и обозов дивизии, за что был награжден орденом Святого Владимира с мечами.

А Корнилов организовал прорыв и лично прикрывал его с горстью храбрецов. Часть соединения пробилась к своим, вынеся все знамена дивизии и ее полков. Сам начальник дивизии был дважды ранен осколками снарядов, а значительная часть отряда, остававшегося с ним, погибла. Отстреливаясь, Лавр Георгиевич вырвался со штабом чуть ли не из рук неприятеля и ушел в горы. Несколько дней он прятался в лесах. Но, изголодавшись, вышел к какому-то селению, чтобы достать продукты, и был захвачен австрийцами в плен.

На участке 8-й армии противник попытался не допустить отхода русских и усилил натиск, чтобы задержать обороняющихся в горах до тех пор, пока Макензен не зайдет им в тыл. Но Брусилов оказался предусмотрительнее Радко-Дмитриева. Еще в начале прорыва он заблаговременно отвел на восток склады и тылы. И начал скрытное отступление – в окопах приказал оставить только подвижные команды с пулеметами, которые для видимости должны были открыть огонь по наступающему противнику, остальные ночью снялись с позиций и благополучно отошли.

Но командующий 11-й армией Щербачев, не знавший масштабов катастрофы, вдруг начал возражать против отступления. Его войска вышли к Карпатам и атаковали перевалы, одновременно нанося удары на Коломию и Делятин.

Брусилов созвонился с Дмитрием Григорьевичем и доходчиво объяснил, что если он хоть чуть-чуть замешкается, то противник перекроет все выходы с перевалов и не позволит его армии спуститься с гор. Однако та уже втянулись в узкие карпатские дороги и не могла моментально отойти назад.

И тогда Щербачев попросил Алексея Алексеевича задержать левофланговые части до полного отвода войск. Австрийцы об этом узнали и со всей силой навалились на брусиловцев, чтобы выйти в тыл 11-й армии. Началась такая плотная бомбардировка, что еду и боеприпасы можно было подвозить только по ночам. Чтобы избежать полного разгрома, дивизия Деникина получила приказ отступать, оставив для прикрытия лишь два приданых ей полка. Те понесли огромные потери. Архангелогородский полк погиб почти целиком.

Вот к каким последствиям привела авантюра Щербачева!

Тем временем 3-я армия закончила отход к Сану. В сражениях она потеряла убитыми, ранеными и пленными 140 тысяч человек. Радко-Дмитриев был смещен, вместо него назначен командир 12-го корпуса генерал Леонид Вильгельмович Леш (его дивизию принял Алексей Максимович Каледин).

Остальные организованно отступили к Перемышлю. Оборону этого района возложили на Алексея Алексеевича Брусилова, для чего ему подчинили и остатки 3-й армии.

А Фалькенгайн как раз собирался прекратить наступление, цели которого уже были достигнуты. Но фон Сект уговорил его продолжить операцию, доказывая, что русские разгромлены и надо развивать успех, пока они не получили подкрепления и не организовали оборону. И немцы, перегруппировавшись, нанесли сосредоточенный удар на Ярослав, подступы к которому прикрывал 24-й корпус, в котором осталась всего одна поредевшая 49-я дивизия. В ожесточенных боях город был взят, и к 16 мая русских отбросили за Сан. Уже на следующий день германские гвардейские полки смогли переправиться через реку и захватить плацдарм, после чего они вклинились между частями 24-го и 3-го Кавказского корпусов и принялись целенаправленно расширять прорыв. Атаки начались и на других участках фронта. Положение осложнялось тем, что теперь уже и в 8-й армии, имевшей к началу сражения некоторый запас снарядов, практически закончились боеприпасы.

Антон Деникин вспоминал о битве под Перемышлем: «Одиннадцать дней жестокого боя 4-й Железной дивизии… Одиннадцать дней страшного гула немецкой артиллерии, буквально срывающей целые ряды окопов вместе с защитниками их… И молчание моих батарей… Мы почти не отвечали – нечем. Даже патронов на ружья было выдано самое ограниченное количество. Полки, истощенные до последней степени, отбивали одну атаку за другой – штыками или стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы… два полка почти уничтожены огнем… Когда после трехдневного молчания нашей единственной 6-дюймовой батареи ей подвезли 50 снарядов, об этом сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам; и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением».

Тем не менее на какое-то время положение удалось стабилизировать. Ставка прислала из своего резерва 5-й Кавказский корпус, два корпуса перебросили с Северо-Западного фронта. Почти на всех участках 8-й армии, несмотря на сильнейший натиск, атаки неприятеля захлебнулись. А на южном фланге фронта была даже одержана крупная победа – здесь войска 11-й и 9-й армий разгромили и отбросили назад австро-германскую группировку, пытавшуюся форсировать Днестр и выйти на Львов с тыла.

Угрожающая ситуация складывалась лишь севернее Перемышля. Здесь немцы, продолжая постепенно теснить остатки 3-й армии, захватили два больших плацдарма за Саном в районе городов Сеняво и Ярослав. Несмотря на контратаки русских, прочно закрепились и объединили их, таким образом, заняв весь берег реки на протяжении 70 км.

Замысел Макензена был ясен Брусилову. От Перемышля на восток вела единственная железная дорога. И противник с севера, с плацдарма, и с юга, через Сан, нацелился выйти к станции Мостиска, чтобы перерезать магистраль, взять в кольцо крепость вместе с гарнизоном и рассчитаться за мартовское поражение.

На самом деле «крепости» как таковой уже не существовало. Большинство фортов – разоружены, почти все имущество и трофеи эвакуированы. В Перемышле оставалась лишь небольшая часть артиллерии и 3 тысячи ополченцев для охранной службы. Естественно, долго удерживать город при таком положении было невозможно. Очевидно, это понимало и вышестоящее командование. Но понимало и другое – что сдача крепости, взятие которой отмечалось с такой помпой, нанесет удар по престижу русской армии, даст прекрасный повод для торжества вражеской пропаганде и поднимет дух противника.

Комендант Перемышля Делевич получал указания то грузить оставшуюся артиллерию в поезда, то вернуть на позиции. В конце концов он взмолился, чтобы командование не изматывало людей, вынужденных заниматься то погрузкой, то разгрузкой и дало четкий приказ, защищаться или эвакуироваться. О том же запрашивал штаб фронта и Брусилов. Отвечали ему туманно и обтекаемо: то «смотреть на Перемышль только как на участок фронта, а не на крепость», то «удерживать его, но не защищать во что бы ни стало».

Командарм стал действовать по своему усмотрению. С юга врагу прорваться так и не удалось, но с севера плацдарм расширялся и опасность блокирования единственной железнодорожной артерии стала реальной. Чтобы сберечь пути отхода и эвакуации, Алексей Алексеевич бросил на защиту путей большую часть своего гарнизона. В помощь ему вдруг прислали серьезное подкрепление – 2-й Кавказский и 23-й корпуса. Им, согласно приказу Иванова, предписывалось нанести контрудар на Любачув – не под основание, а в вершину выступа германского плацдарма. Возражения Брусилова и его предложения по изменению плана в расчет не приняли. В результате получилась лобовая атака позиций неприятеля, имевшего много артиллерии и пулеметов, и войска не продвинулись ни на шаг, только понесли большие потери. А из Перемышля мало-мальски боеспособные части ушли – остались лишь худшие роты необученных ополченцев с зелеными запасниками-прапорщиками вместо командиров. Они сразу запаниковали, считая себя уже окруженными и брошенными на произвол судьбы. Когда немцы, переправившись через Сан, стали резать проволоку на фортах крепости, русские им не только не мешали, но даже не позволяли стрелять своей артиллерии, чтобы враг не обрушил на них ответный огонь.

2 июня подразделения противника, не встречая сопротивления, стали просачиваться в Перемышль. И Алексей Алексеевич приказал оставить город. Крепость досталась врагу разоруженной, без каких-либо запасов, русские оставили лишь 4 орудия, сняв с них замки. Часть восточных фортов успели взорвать.

Однако резонанс сдача города вызвала сильнейший. Российская «общественность» хваталась за головы в поисках козлов отпущения, союзники ахали, а немецкие и австрийские газеты взахлеб трубили о грандиозной победе. На самом же деле Брусилов в этот момент считал, что избавился от тяжелой и ненужной обузы. Фронт сокращался на 30 км, теперь, имея значительное количество войск, он надеялся наконец-то остановить врага. Но не тут-то было…

Командование фронтом посчитало: раз пал Перемышль, то и данное направление следует признать второстепенным. И потребовало 5-й Кавказский корпус передать в состав 3-й армии, 21-й вывести во фронтовой резерв, а 2-й Кавказский и 23-й отправить в 9-ю армию – Иванов боялся за свой левый фланг и ждал какого-то нового, еще «более главного» удара в Буковине!

Брусилов доказывал, что ослаблять его армию нельзя, иначе будет потерян не только Перемышль, но и Львов. Однако получил категорическое подтверждение – выполнять приказ. Штаб фронта был уже настроен пессимистически, считал кампанию проигранной и слал в Ставку панические прогнозы, что немцы вот-вот ворвутся в Малороссию, что надо укреплять… Киев и что Россия должна «прекратить всякую военную активность до восстановления своих сил».

Николай Иудович спешно перебрасывал войска на левый фланг, откуда ожидал этого самого мифического вторжения на Украину и попытки окружить весь свой фронт. Это была уже не просто ошибка, а грубейший стратегический просчет, потому что в результате данных перемещений между войсками Брусилова и Леша образовывался разрыв, прикрытый со стороны 3-й армии только потрепанным кавалерийским корпусом, а со стороны 8-й армии – 11-й кавалерийской дивизией. Макензен не преминул воспользоваться таким подарком и, как только с передовой были выведены противостоявшие ему три корпуса, двинул в разрыв лучшие силы. К 19 июня немцы углубились здесь на 20–30 километров, штурмом взяли город Немиров и теперь стремительно приближались к Раве-Русской, угрожая перерезать важнейшую железную дорогу Варшава – Львов.

Для того чтобы ответить контрударом во фланг прорыва, Алексею Алексеевичу просто не оставили сил. Командарм стягивал все, что мог, стараясь задержать противника на как можно больший срок, но был вынужден отводить войска назад, выбираясь из очередного наметившегося «мешка». То тут, то там вспыхивали жестокие бои. Под Рава-Русской прославились своей атакой одесские уланы, здесь же лихо сражался 11-й казачий полк, отразивший несколько ударов и контратакой отбивший у врага артиллерийскую батарею. Под Львовом австрийцев сабельным ударом отбросили назад драгуны Стародубского полка.

Но враг упрямо продолжал теснить, концентрируя в направлении галицийской столицы наступление трех армий: с севера выходила 11-я германская, в лоб – 3-я австрийская, а с юга – 2-я австрийская. В городе началась эвакуация русских учреждений. Вскоре враг отбил Раву-Русскую и взял под контроль железнодорожные пути как на Варшаву, так и на Николаев, свободными оставались только магистрали, ведущие на восток – на Дубно и Галич. И тогда русские войска получили приказ отступить за реку Западный Буг, где уже начали возводить оборонительные сооружения.

Генерал Иванов попытался возложить вину за сдачу Львова на Брусилова. Тот возмутился и отбил телеграмму Верховному главнокомандующему с просьбой об отставке. Николай Николаевич отставки не принял, выразив за действия в Галиции… благодарность. Но одновременно потребовал соблюдения дисциплины и выполнения приказов командования фронтом.

В принципе, для великого князя уже стала очевидной бездарность командующего фронтом. Но для общественности Иванов все еще оставался «героем» предшествующих побед. К тому же решение кадровых вопросов в высших эшелонах командования оставлял за собой лично царь. А Николай Иудович был его воспитателем в юношеские годы, крестным царевича, фаворитом императрицы. И по настоянию Николая II его оставили на своем посту. Сняли лишь генерала Абрама Драгомирова – вернули на командование 8-м корпусом. Однако замену ему, неизвестно с чьей подачи, подобрали еще худшую – то ли сказался дефицит командных кадров, то ли сработали какие-то пружины протекций, но новым начальником штаба фронта стал генерал Саввич, который вообще не был военным специалистом и ранее служил в жандармском корпусе… Правда, часть войск Верховный главнокомандующий у Иванова таки отнял: 4-ю и 3-ю армии передали в состав Северо-Западного фронта. Таким образом, 8-я армия, прежде левофланговая, стала на Юго-Западном фронте правофланговой, южнее ее, на линии Днестра и его притоков, окапывались подразделения 11-й и 9-й армий.

Брусилов разместил свой штаб в городе Броды, где издал грозный приказ, по духу и содержанию соответствующий сталинскому «Ни шагу назад!» В нем говорилось, что дальше отходить нельзя, что фронт уже приблизился к границам России, а значит, остановить неприятеля надо именно здесь.

Были в нем и такие слова: «Пора остановиться и посчитаться наконец с врагом как следует, совершенно забыв жалкие слова о могуществе неприятельской артиллерии, превосходстве сил, неутомимости, непобедимости и тому подобном, а потому приказываю: для малодушных, оставляющих строй или сдающихся в плен, не должно быть пощады; по сдающимся должен быть направлен и ружейный, и пулеметный огонь, хотя бы даже и с прекращением огня по неприятелю, на отходящих или бегущих действовать таким же способом…»

Поражение, понесенное в результате Горлицкого прорыва, оказалось очень крупным. За 2 месяца боев войска Юго-Западного фронта оставили значительную территорию, понесли потери, которые, по оценкам немцев, «превышали полмиллиона человек». Так, в дивизиях 8-й армии после отхода за Буг оставалось по 3–4 тысячи активных штыков.

Но и для противника операция отнюдь не стала «триумфальным маршем». Эрих Людендорф, который в 1923 году вместе с Гитлером возглавит нацистский путч в Мюнхене, писал тогда: «Фронтальное отступление русских в Галиции, как бы оно ни было для них чувствительно, не имело решающего значения для войны… К тому же при этих фронтальных боях наши потери оказались немаловажными».

Они и в самом деле были «немаловажными» – одна лишь 11-я армия Макензена (причем по немецким данным) потеряла убитыми, ранеными и пленными 90 тысяч из первоначального состава в 136 тысяч. То есть поредела на две трети… А если добавить потери пяти австрийских и Южной армий, то наверняка выйдет не меньше, чем у русских, которых не удалось даже полностью изгнать с австро-венгерской территории – вся нынешняя Тернопольская область и четверть Львовской оставались занятыми российскими войсками…

52

Именно во время весенней кампании 1915 года на Юго-Западном фронте были зафиксированы случаи братания солдат противоборствующих армий, о которых сразу же стало известно во всех войсках.

В пасхальные праздники на горе Маковка отказались стрелять друг в друга надднестрянские малороссы и так называемые украинские сечевые стрелки, костяк которых составили студенты, добровольно вышедшие на «тропу войны» с ненавистной Россией. Для чего им, кстати, пришлось за свои деньги приобретать оружие и шить обмундирование…

«Христос воскрес!»

«Воистину воскрес!»

После обмена такими приветствиями солдаты начинали обниматься друг с другом и даже пить на брудершафт.

Однако в тот раз русские офицеры сумели быстро пресечь миролюбивые настроения своих подчиненных, убедив их, что братание – не спонтанный процесс, а спланированная акция, основательно подготовленная специалистами военной разведки противника…

53

8-я армия генерала Брусилова с боями отходила на Волынь. 11-я Щербачева и 9-я Платона Алексеевича Лечицкого терпели поражение за поражением в Восточной Галиции. Единственным светлым пятном в истории того периода стала лихая атака русских кавалеристов, которую возглавил лично генерал Келлер.

27 апреля 1915 года 90 сотен и эскадронов под его умелым руководством напрочь разгромили противника в районе сел Баламутовка и Ржавенцы, взяв в плен свыше 4 тысяч воинов австро-германской группировки.

В этом бою снова отличились удалые ингерманландские гусары и – особенно – бойцы эскадрона Ивана Гавриловича Барбовича: Прыщов, Гордина…

Оба получили очередные награды. Георгиевские кресты. Степан Кузьмич – 3-й степени, а Василий – 2-й.

Оренбургские казаки, в форме которых, на знак особого уважения, щеголял сам начальник дивизии, тоже проявили себя во всей красе. Даже Федулов, казалось, на время позабыл о своем «затмении». Дрался, как лев. Положил десяток врагов и взял в плен немецкого офицера-драгуна. После чего сотник Дутов перед всем строем пообещал ходатайствовать перед начальством о предоставлении Григорию отпуска на 30 суток…

54

Артиллеристы Веверна отступали совсем в другом направлении.

Сначала до Радымно, затем до Перемышля, где они ненадолго «зацепились» за высоту, с которой ранее обстреливали осажденную крепость, потом, через Восточную Польшу, где в бою на речке Танев погиб подпоручик Тиличеев, закрывший грудью своего командира, и дальше – вообще до Бреста…

По лесам-болотам, на давно некормленных лошадях, среди которых вот-вот мог начаться падеж, в конце весны они благополучно выбрались на русскую территорию, где наконец-то перевели дыхание и перевооружились, чтобы до конца 1915-го вести с наступающим противником постоянную позиционную войну с непрекращающимися взаимными обстрелами и обходными маневрами, но все-таки выстоять в этой изнуряющей борьбе.

И в конечном итоге – победить!

55

Еще до начала глобального наступления противника на Юго-Западном фронте по приказу Николая Иудовича Иванова был сформирован временный 3-й конный корпус, в состав которого вошли Отдельная гвардейская кавалерийская бригада, 10-я кавалерийская и 1-я Донская дивизии. Командовать соединением доверили генерал-лейтенанту Келлеру.

В апреле под натиском неприятеля россияне отошли на территорию Тернопольщины и расположились между городами Чертков и Залещики.

Неподалеку, в селе Тлусте, стоял еще один конный корпус – под командованием генерал-лейтенанта Гусейна Хана Нахичеванского, состоящий из 12-й кавалерийской дивизии «Второй шашки Империи» генерал-лейтенанта Алексея Максимовича Каледина и туземной конной дивизии под командованием свиты Его Величества генерал-майора великого князя Михаила Александровича.

В конце апреля в район Залещиков, где австрийцы прорвали оборону 33-го армейского корпуса, перебросили также 9-ю кавалерийскую дивизию.

Сергей Жуков, недавно произведенный в хорунжие, и старший урядник Зырянов лежали в засаде на берегу Днестра. На другой стороне реки, занятой войсками 2-й австрийской армии, уже несколько дней было тихо и спокойно. Но, как говорится в таких случаях, тишина обманчива. Разведчики донесли: по ночам противник подтягивает артиллерию, подвозит снаряды, значит, что-то замышляет. Впрочем, всем ясно – что! Очередное наступление!

– И когда же закончится это бегство, ваше благородие? – оторвавшись от бинокля, бросил Семен куда-то в сторону, будто обращаясь не к своему непосредственному командиру, а к кому-то неизвестному, засевшему в ближайших кустах.

– Да, братец, плохи наши дела, – только и пробормотал хорунжий.

– Я и сам вижу, что плохи… Только понять не могу – почему? Вроде и воюем, как надобно, и бьем их, когда сталкиваемся лицом к лицу, а толку все нету… Гонят нас и гонят… Теснят и теснят… Уже и отступать некуда…

– Точно…

– Может, наше командование что-то не учло, что-то не продумало?

– Отставить разговоры! Ну-ка, навостри уши…

Семен затаил дыхание и с очередным порывом ветра услышал доносящиеся справа звуки, напоминающие хруст упавших веток.

Жуков сначала приложил указательный палец к губам, а затем ткнул им в надвигающуюся темень.

Старший урядник все понял: плюхнулся на брюхо и пополз вдоль берега.

В полусотне метров от него стоял уральский казак и рьяно махал своею саблей.

Зырянов подобрался еще ближе.

– Эй, братец, ты кто?

Казак повернулся, и Семен сразу же узнал… Федулова!

– Вот так встреча! Чем это ты занят, Гриня?

– Не видишь – лозу рубаю!

– И зачем?

– Буду плести морду! Уж больно рыбки хочется… А сколько мы здесь еще топтаться будем – одному Господу известно!

– А ведь точно! Рыбы тут видимо-невидимо. Вчера какая-то на нерест шла. Так плескалась у берега, так билась… Я хотел ее веслом – да где там! Дала хвостом – и шасть на середину. Только круги по воде пошли…

– И все равно – супротив нашего Яика Днестр – ничего не стоит…

– Святая правда, Гриня – ничего! Я каждую ночь один и тот же сон вижу… Раскаленное солнышко медленно выкатывается из-за гор, освещая бескрайнее водное плесо… По весне речка разливается и затапливает луг чуть ли не до моей избы. Забрасываю удочку. Поплавок дергается и тонет… Начинаю тянуть – и просыпаюсь!

– Мне наша станица тоже частенько снится, – вздохнул Федулов. – Даст Бог, обстановка на фронте, того, нор-ма-ли-зи-ру-ет-ся (он вспомнил мудреное слово, однажды слетевшее с уст командира полка Тимашева, время от времени проводившего с ним воспитательные беседы, и по слогам произнес его). И я поеду в отпуск!

– Да ну?!

– Святая правда! Его высокоблагородие Леонид Петрович слов на ветер не бросают!

– А моих проведаешь?

– Ну, ежели хорошо попросишь…

– Хорошо, Гриня, хорошо… Матушка тебе винца нальет, гостинца передаст, может, и свидимся еще, коль живы будем…

– Так вот ты где! – прервал идиллию бодрый голос Жукова. – А я, грешным делом, уже начал думать, что пропал мой казачок!

– Извиняюсь, ваше благородие! – смущенно протянул Зырянов. – Земляка встретил, с другого берега Урала… Он в отпуск собрался… Вот и разговорились!

56

Майор Колон одиноко восседал за столом в кабинете главного инженера завода «Пежо» в Лилле и рассматривал чертежи, в которых он ничего не смыслил, когда раздался стук в дверь.

– Войдите!

На пороге стоял высокий крепкий человек в форме офицера бельгийской армии.

– Разрешите представиться, капитан Ле Маре! Прибыл в ваше распоряжение! – четко отрапортовал он.

– Август! – подал руку майор. – Впредь зовите меня так.

– Очень приятно. Констант.

– Слышал, вы неплохо разбираетесь в автомо билях?

– Так точно.

– Оставьте в былом эту солдафонщину, Констант. Выпьете?

– Никак нет.

– А я… С вашего позволенья, – Колон открыл шкафчик, достал бутылку коньяка, без лишних слов плеснул себе немного в широкий фужер и слегка пригубил. – Вот, на этом броневике нам придется воевать… Одобряете?

– Да…

– Скажите, что это обозначено штрихами?

– Толщина брони, господин майор!

– Август, черт побери!

– Есть, Август!

– А это, я полагаю, пушка…

– Да… Калибра 37 миллиметров… Теперь давайте посмотрим сноску… Ага… В другой комплектации предусмотрен крупнокалиберный пулемет…

– А что лучше?

– В бою и то и другое пригодится…

– Согласен… Может, все-таки составите мне компанию?

– Вы будете смеяться, но я не пью…

– Болеете?

– Нет. Занимаюсь спортом…

– Постойте… Вы тот самый Ле Маре, гордость нации, многократный чемпион мира по борьбе?

– Так точно.

– Уважаю. Уважаю! Я был в «Казино де Пари», когда вы защищали свой титул в поединке против Ко-ко-ко…

– Колосса… Так французы прозвали великого Поля Понса.

– Какая разница? У меня до сих пор хранится та афиша… Анри Герд… Это ваш псевдоним?

– Наоборот…

– Как прикажете понимать?

– Псевдоним – Ле Маре…

– Понятно… Понятно… Значит, так, Констант… Восемнадцать мотоциклов уже в порту. Легковые и грузовые автомобили… – Он достал из кармана измятую справку и, в чем-то убедившись, продолжил: – всего двадцать шесть единиц уже сошли с конвейера и ждут. Мы можем получить их в любое время. А вот с броневиками вышла небольшая заминочка… Наши инженеры что-то недоглядели и сейчас исправляют мелкие недостатки. Кроме того, мы с вами должны предоставить им свои соображения по количеству вооружений. Помните, с чего мы начали? Пушки, пулеметы…

– Я могу поговорить с нашими конструкторами?

– Да. Они с радостью примут и учтут все ваши предложения.

– Премного благодарен, господин… Август!

– Не за что, Констант!

57

29 мая 2-я австрийская армия начала новое наступление.

II кавалерийский корпус с приданными частями саратовского ополчения еле сдерживал наступление противника. Возле станции Дзвиняч в окопах без проволочного заграждения занимали оборону спешившиеся всадники Дагестанского, Ингушского и Чеченского полков, входивших в состав Дикой дивизии. Берег Днестра возле Залещиков стойко защищали воины Черкесского конного полка и ополченцы генерала Мунте. Ближе к вечеру им на помощь пришла конная бригада Заамурской пограничной стражи из 8 сотен, которую решили отрядить в резерв.

Австрийцы переправились через Днестр, разбили ополченцев и двинули на Тлустое, где находился штаб конного корпуса. И тогда генерал Петр Николаевич Краснов, только что назначенный командиром 3-й бригады Кавказской туземной кавалерийской дивизии, решил бросить в бой необстреленных заамурцев.

«Сабли к бою, пики на бедро!»

Четыре сотни всадников понеслись лавиной из балки к Днестру. Многие из них так и не добрались до берега реки… Из 12 офицеров в строю остались двое: восьмерых из них ранили, двоих убили. 50 % личного состава, то есть почти 200 рядовых пограничников, были ранены или убиты, но и более 600 врагов остались лежать на тернопольской земле, еще 200 австрийцев русские взяли в плен.

Впрочем, эти вылазки оказались лишь отдельными проявлениями воинской доблести, никак не отразившимися на общем положении дел. Соседи были или разбиты или отброшены далеко назад.

Некоторые отступили. Достойно. Организованно. Как кавалеристы 3-го корпуса, отход которых прикрывали все те же уральцы…

Полковник Бородин смог не только на несколько суток сдержать наступление противника на своем участке обороны, но и сберечь почти всех казаков. Вот только Зырянов был тяжело ранен…

58

Шальной кусок металла ударил в левое предплечье. Запекло, заболело, заныло в груди; затуманилось в голове. В одно мгновение вся жизнь пролетела перед глазами. Уральские горы, полноводная река, огибающая цветущую станицу. Поседевшая матушка, строгий, хозяйственный отец. Братья-сестры… И, конечно же, любимая Настенька, первая красавица на селе…

Зырянов не стонал и не кричал. Только покачнулся и осел на дно окопа.

Санитары подхватили мужественного воина, погрузили на носилки и вынесли из-под обстрела в безопасное место.

На краю березовой аллейки, напоминающей родные места, Семена перебинтовали и аккуратно положили на подводу.

Ближайший военный госпиталь находился в Тарнополе. Там Зырянова прооперировали и, когда дела пошли на поправку, перевели в Ровно. А через месяц отправили в еще более глубокий тыл – Главный госпиталь Киева.

59

В результате весенне-летней кампании 1915 года неприятель не только вернул назад все свои утраченные территории, но и захватил Польшу, до начала войны входившую в состав Российской империи.

23 июня австрийцы отбили Львов. В начале июля 101-я немецкая пехотная дивизия вышла на рубеж Золотой Липы. И остановилась.

На фронте снова воцарилось затишье, длившееся до середины августа.

Пользуясь паузой, полковник Тимашев отправил в отпуск нескольких удалых своих казачков, в том числе и Григория Федулова.

60

Зырянов открыл глаза. Прямо над ним сияло неземной добротой нежное женское лицо, показавшееся необыкновенно милым и… знакомым. Только потом он вспомнит, что не раз видел его на праздничных открытках…

– Спите, спите, Семен Михайлович! – поправив одеяло, улыбнулась сестра и направилась к выходу из палаты.

– Кто это был, братцы? – поинтересовался Зырянов, когда за ней закрылась дверь.

– Кто-кто… Конь в пальто, – пробурчал сосед по койке слева. – Ея Императорское Высочество великая княжна Ольга Александровна! Между прочим, этот госпиталь построен на ее личные деньги…

– Эй, братец, не делай из меня простофилю… Я тебе не безграмотный лапотник, у меня за плечами четыре класса!

– Значит, плохо ты учился…

– Ну, не очень, конечно, однако отличить благородную даму от простолюдинки с закрытыми глазами сумею!

– Это как – на ощупь? – не унимался все тот же сосед. Если в начале перепалки пациенты палаты хоть как-то сдерживали себя, то теперь все они зашлись неудержимым солдатским смехом. Таким, что задрожали стены.

– Видимо, приглянулся ты ей, братец…Третий раз на этой неделе тебя проведала! Никому боле такой чести ранее оказано не было! – поддержал насмешника сосед справа. – А что? Она баба ладная, а с мужем, говорят, сойтись не может… Вот и присмотрела себе казачка…

– В жисть не поверю, чтоб царева сестрица за солдатней ухаживала…

– Да кто ж виноват, что ты такой Фома? Гляди, проморгаешь свое счастье…

– Ольга… Ольга… Младшая дочь государя императора Александра Третьего… Нет, не верю, хоть на куски меня режьте, братцы!

61

В конце июля Федулов наконец-то прибыл в родную станицу. Однако неожиданным его появление не стало. Казаки каким-то образом пронюхали о предстоящем визите героического земляка и основательно подготовились к встрече: закололи несколько кабанов, налепили пельменей, нажарили рыбки, напекли множество блинов, для начинки которых на длиннющем общем столе стояли ладьи с икрой, медом, вареньем… Нашлось место и для соленых грибов, и для пареной репы. Не обошлось, конечно, и без водки из «монопольки». Брали лучшую – «белую головку». О бражке и говорить нечего!

Самого Григория среди трапезников видели не часто. И то по вечерам. Придет, посидит часок, выпьет чарочку-другую, прочтет очередную лекцию «о положении дел на фронте» – и домой, к пятерым детишкам да ненаглядной Матрене.

Счастливая супруга уже и не знала, как еще ублажить своего благоверного.

Каждую пылинку с него сдувала.

Потчевала любимыми блюдами.

Денно и нощно шептала горячие слова любви.

Клялась в вечной преданности и верности.

А тот снова и снова терзался сомненьями!

Казалось, что еще тебе надо? Родный дом, верная жена, любимые детишки. Радуйся, наслаждайся жизнью!

Но нет…

Мозг точит червячок.

Как там на фронте?

Противники и дальше убивают друг друга?

Русские отступают или наконец смогли остановить наступление врага?

Еще вчера казалось, что он окончательно устал от войны: разрывов снарядов, свиста пуль, крика, стонов, бесконечного пролития своей и чужой крови, а сегодня снова душа рвется в бой…

Такая двойственность и частые перемены настроения начинали действовать и на самого Федулова. Григорий стал нервным, раздражительным, плохо спал и все чаще замыкался в себе. Поэтому Матрена по совету соседской бабки Прасковьи решила показать его лекарю, слава которого давно гремела по всему краю – тот с недавних пор обосновался у младшей дочери в соседней станице…

62

В 1863 году в Польше вспыхнуло очередное восстание. Но бунтовщики и на этот раз не выступили единой силой, разделившись на два непримиримых лагеря: «красный» и «белый». Костяк первого составили демократы, ко второму примкнули в основном выходцы из аристократических кругов.

Петр Ковальский был потомственным офицером, в семье которого идеи независимости Речи Посполитой всегда находили сочувствие и поддержку. Поэтому, как только в стране начиналась очередная смута, он сразу же оказывался в числе мятежников.

Царская Россия жестоко подавила и этот бунт.

Ковальского арестовали и отправили в ссылку в далекий Оренбург. Там Петр женился на русской женщине. И уже через год у них родился первенец – Антон. За ним – Бася, Марийка, Янек… Возвращаться на историческую родину мужа супруга – потомственная казачка – желания не изъявляла. Тем более что ее четверым детям, справедливо считавшим себя русскими, за Уралом жилось вполне вольготно и комфортно. Все они получили приличное образование, устроились на работу… К началу Великой войны у немолодой, но по-прежнему счастливой четы, было уже больше десятка внуков и даже несколько правнуков.

В те дни Антон, слывший в Оренбуржье знатным лекарем, отмечал свое пятидесятилетие и никого не принимал. Но, когда ему доложили, что в медицинской помощи срочно нуждается казак, прибывший в отпуск с Юго-Западного фронта, бросил празднество и занялся пациентом.

Кто ж мог знать, что это случайное, казалось бы, знакомство двух неравных по возрасту и социальному положению людей быстро перерастет в искреннюю мужскую дружбу, вылившись в необходимость встречаться чуть ли не ежедневно? Сначала – до окончания отпуска Федулова, а затем и до конца жизни Ковальского…

63

– Ну-с, голубчик, на что жалуетесь? – спросил Антон Петрович, поправляя пенсне.

– Странный он какой-то… То клянет импер… империлистов, развязавших мировую бойню, то хоть сейчас готов отправиться на передовую… И нещадно бить врага! – пожаловалась Матрена.

– А вы ему кто будете?

– Жена.

– Выйдите, пожалуйста, нам надо поговорить тет-а-тет…

– Да-да, конечно…

– Ну… И давно у вас такое… помутнение?

– Вы не поверите, ваша милость… Со времени солнечного затмения…

– Зовите меня просто Антоном Петровичем.

– Да как-то не слишком сподобно…

– Или господином доктором…

– Слушаюсь!

– И оставьте в прошлом свои солдатские привычки… Значит, это началось ровно год назад?

– Так точно… В августе четырнадцатого… Раньше я ни о чем не думал…Рубил всех без разбору… Хоть япошек, хоть австрийцев, хоть немчуру… А тут наклонился над трупом молодого венгра – и… расплакался! Словно что-то поразило меня в самую душу… Будто в моей башке Всевышний какие-то рычаги в другую сторону повернул…

– Такое, братец, на войне часто случается…

– И может быть не я, ваша милость… Антон Петрович, того гусара жизни лишил, а так больно мне стало и… обидно… Словно не противник он, а брат родный!

– Все мы, голубчик, братья и сестры…

– С тех пор и маюсь… Тут в бой идти надобно, а у меня перед глазами труп его стоит! Все, думаю, пусть лучше меня, чем я кого-то…

– Когда война закончится, такое состояние можно будет назвать поствоенным синдромом…

– Как… Как вы сказали?

– Впрочем, диагноз заболевания не столь важен… Главное – как лечить хворь.

– Точно.

– Пока попейте травки… И приходите завтра. Поболтаем про житье-бытье. Глядишь, и полегчает.

64

На следующий день Федулов поехал к доктору один. Без Матрены.

– Ну-с, Григорий Терентьевич, как спалось? – «забросил удочку» доктор.

– Лучше, чем обычно…

– Кошмары не мучили?

– Никак нет.

– И убитый гусар не снился?

– Да вроде – нет. Первый раз за последний год, – горько улыбнулся Федулов.

– А где вы воевали, голубчик, если не секрет?

– Какие уж тут секреты, ваша милость? Брал Львов, Перемышль… Дошел до Карпат… А потом драпать начали. Так сказать, в обратном направлении… Только под Тарнополем и остановились.

– Надо же? А у меня там сестра живет! Двоюродная. Привет передашь?

– Конечно. Если к тому времени нас еще дальше на восток не отбросят… А вы что же, не коренной уралец?

– Нет. Мой отец родом из Польши.

– А здесь он как очутился? В ссылку, что ли, сослали?

– Какой вы прозорливый…

– За что?

– За участие в восстании шестьдесят третьего года.

– У нас на Урале народ тоже иногда голову поднимает…

– И как вы относитесь к бунтовщикам?

– Сочувствую…

– И только?

– А что вы прикажете: брать вилы и колоть угнетателей?

– Ну, не совсем так… Для начала – просвещать народ, учить его отстаивать собственные интересы! Вы ведь грамотный, Григорий Терентьевич?

– Да, ваша милость!

– Газеты читаете?

– Так точно…

– В Европе повсюду побеждает социал-демократия, и только в царской России паны по-прежнему свой народ за быдло держат!

– Что правда – то правда! Вот у нас в армии господа офицеры лапотниками солдат обзывают, чуть что – сапогом запустить могут… А у них даже рядовому позволено в ресторане пиво попивать…

– Мой отец рассказывал, что целью восстания в Польше тоже было установление демократических порядков. «Не народ для уряда, а уряд для народа» – говорил Кастусь Калиновский – один из их предводителей!

– А что? Правильно он заметил… Только чего им не хватало, таким, как ваш отец? Они ж не простого роду, а дворянского!

– А не все ли равно, братец?

– Нет, конечно… Вы вот – господин доктор, а я кто? В бочке затычка…

– Все люди одинаковы… Польский адвокат Ян Шанецкий еще в начале прошлого века призывал: «Перестанем быть братьями-дворянами, а будем братьями-поляками…»

– Эх, нам бы так! Братья-россияне! Сколько добрых дел мы б тогда совершили!

– А как на фронте относятся к иноверцам?

– К полякам, румынам – неплохо. К русинам – вообще хорошо. А к мадьярам – худо, не говоря уже о немцах с австрийцами…

– Почему?

– Да кто его знает? Люди как люди…

– На Западном фронте французы и англичане с ними вовсю братаются!

– Правда? А нам об этом ничего не докладывают! Вот вернусь на фронт и… – Федулов повел глазами по стенам кабинета и замолчал.

– Что «и»? – не вытерпел доктор.

– И обо всем расскажу солдатам!

– Только осторожно, братец, – улыбнулся Антон Петрович, удовлетворенный тем, что брошенные им революционные семена быстро дали нужные всходы.

До конца отпуска они беседовали еще не раз. Когда пришла пора возвращаться на фронт, Григорий не только окреп физически, но и вырос духовно, превратившись в ярого последователя социал-демократических идей, приверженцами и пропагандистами которых, как вы, должно быть, догадались, являлось не одно покаление Ковальских…

65

Провожали Федулова всей станицей.

Окруженная плачущими детишками Матрена махала платком, пока паром через Урал, которым пришлось воспользоваться для того, чтобы сократить путь до железной дороги, не скрылся из виду. И только на другом берегу реки Григорий вспомнил о данном Семену обещании. Что ж, время еще есть, надо бы проведать родителей друга!

– Слышь, братец, – обратился он к крестьянину, в телеге которого собирался добраться до ближайшей станции. – Ты Зыряновых знаешь?

– А то как же!

– Вези меня к ним.

Во дворе дома, возле которого остановилась повозка, шло гулянье. Федулов поправил форму и толкнул неприкрытую калитку.

За столом на центральном месте сидел мужчина в форме казака-уральца с такими же, как у него, знаками отличия на погонах. Он повернул лицо к вошедшему и в тот же миг сорвался с места.

– Маменька, батенька, встречайте моего боевого друга!

– Семен! – заорал Федулов, бросаясь в распахнутые объятия.

– Гриня! Маменька, поставьте рядом со мной еще одну табуретку!

– Сейчас, Сенечка, сейчас, родный!

– Ну, рассказывай, как отдохнул?

– Нормально! А ты как дома очутился?

– Да вот… Был ранен в плечо – и получил два месяца на поправку… Ты не поверишь, Гриня, сама царева сестра за мной в госпитале ухаживала!

– Да ну?

– Точно тебе говорю… Ея Императорское Высочество великая княжна Ольга Александровна!

– Повезло тебе, братец!

– Еще как! А ты уже на фронт?

– Так точно…

– Ну, давай по единой… За нашу победу!

– Какую победу, братец?! За благополучное возвращение!

– Вот-вот! – поддержал Федулова отец Семена – все еще ладный, крепкий казак среднего роста, прошедший не одну военную кампанию. – Ни пуха ни пера вам, братцы… Ни пули, ни осколка!

– Спасибо, батя! – отчего-то расчувствовался Григорий.

66

14 августа 1915 года австро-венгерские и немецкие войска снова приступили к активным действиям почти на всем Юго-Западном фронте – от Днестра до Турии.

Удары были направлены в обход правого фланга 8-й армии в направлении на Локачи, где немцы с австрийцами потеснили 4-й конный корпус генерала Петра Федоровича Рерберга и взяли под контроль дорогу на Луцк.

Командующий ЮЗФ Иванов решил выровнять фронт, распорядившись отвести войска на линию реки Стрипы, а один корпус (39-й) перебросить на Волынь.

19 августа 9-я и 11-я российские армии принялись выполнять приказ. Щербачеву пришлось оставить отменные позиции на Золотой Липе под Бережанами, а Лечицкому вообще стратегически важный населенный пункт Галич.

Отступавшая на Волынь 8-я армия вытянулась в линию Деражно – Крупен – Радзивилов – Подкамень – Подберезцы, протяженностью около 120 километров.

Перед российским командованием предстал выбор: либо перейти в наступление на правом фланге силами Брусилова, либо отвести весь корпус на следующий оборонительный рубеж, подготовленный по линии рек Горынь, Стубла, Иква.

При этом следовало учесть, что противник имеет существенное преимущество в численности войск. Против 11 русских – 22 австро-венгерских дивизии. И Алексей Алексеевич принял нелогичное на первый взгляд решение – контрнаступление, которое назначил на 3 сентября.

Для нанесения удара планировалось выделить три правофланговых корпуса (39-й, 12-й и 8-й) во взаимодействии с 3-й пехотной дивизией 17-го армейского корпуса и один левофланговый.

Им противостояли три армии: эрцгерцога Иосифа-Фердинанда (1-я и 4-я) и 2-я австро-венгерская армия Бем Эрмоли, совокупно имеющие многократное преимущество в живой силе и артиллерии (1058 пушек против 500).

Но русских это не остановило.

По всему фронту они бросились в атаку.

Отбросить неприятеля не удалось, зато удалось отбить у него охоту к активным действиям на весь осенне-зимний период.

67

Под Тарнополем фронт тоже стабилизировался.

Правда, 4 сентября австрийцы пошли в решительную атаку в районе сел Пилява и Джурин. Однако для подавления этой авантюры хватило всего лишь одного дивизиона уральцев, состоящего из трех сотен казаков, среди которых не было быстро поправляющегося после ранения отпускника-Зырянова.

Впрочем, до конца сентября его полк продолжал нести в основном разведывательную службу. Серьезный бой довелось выдержать только под Джурином за высоты 270 и 386.

И вообще, в конце лета русские войска под Тарнополем почему-то вступали в сражения нечасто и неотхотно. Около двухсот кавалеристов полковника Бековича-Черкасского нанесли удар по позициям 9-го и 10-го гонведских полков возле Зарваницы, взяв в плен 17 венгерских офицеров и 276 солдат, захватив 3 пулемета и 4 телефона. При этом сами кавказцы потеряли 2 офицеров, 16 всадников и 48 лошадей. Вот, пожалуй, и все проявления воинской доблести на том участке фронта…

С началом осени все изменилось.

В ночь со 2 на 3 сентября 11-й корпус генерала Владимира Викторовича Сахарова, состоящий из двух пехотных дивизий и одной кавалерийской бригады, прикрывающих северное крыло 9-й армии генерала Лечицкого, без боя оставил позиции на Стрипе и, осуществив переход на 20 километров, вышел к реке Серет. На правом фланге остановилась 11-я пехотная дивизия генерала Бачинского. Чуть севернее расположился 22-й корпус 11-й армии, южнее – 32-я дивизия, которая за лето отступила на 130 километров, понеся значительные потери.

На берегу Стрипы остались только две сотни 2-го Екатеринодарского казачьего полка. Они должны были задержать противника на водном рубеже и вести активную разведку…

68

Последним крупным городом на пути следования Федулова на фронт оказался Тарнополь. Именно в нем жила двоюродная сестра Антона Ковальского, для которой Григорий привез передачку. Что находится в опечатанном и туго перевязанном пакете – он, конечно же, не знал. Доктор сказал: какие-то очень важные личные документы. На самом деле там были наборные шрифты для подпольной газеты социалистов, редактируемой некоей Маней Шварц, не состоящей ни в каких родственных связях с уральским лекарем и даже не подозревающей о его сущест вовании.

Жила Маня в доме на окраине, за которым давно присматривала контрразведка Юго-Западного фронта. Естественно, с момента передачи пакета Федулов уже никогда не выпадал из поля зрения ее агентов, главным образом – капитана Бессарабова.

По прибытии в часть отдохнувший и повеселевший старший урядник с тремя сотнями своих товарищей был сразу же отправлен в тыл врага.

Переправившись через Серет вброд, казаки развернулись в лаву и атаковали полевые караулы противника. Четыре офицера и 180 солдат двух рот 19-го ландверного полка, не сопротивляясь, сдались в плен. Федулов сразу начал вести с австрийцами «разъяснительные беседы» и быстро подружился с ними.

Оказалось, что русских на этом направлении преследовала 55-я дивизия из корпуса Гофмана – 7 тысяч штыков при поддержке 40 пушек. По свидетельствам пленных, в ближайшее время австрийцы не собирались начинать наступление, считая своей важнейшей задачей удержать отвоеванные территории.

Ситуация прояснилась, и Платон Лечицкий решил атаковать противника, чтобы оттянуть вражеские силы с южного фланга 9-й армии.

Командир корпуса Сахаров, недавно назначенный наказным атаманом Оренбургского казачьего войска, в ночь на 6 сентября растянул фронт 32-й дивизии на 4 километра, оставив на восточном берегу Серета 43-й Охотский полк со всей артиллерией 11-й дивизии за исключением двух легких батарей (генерал Михаил Львович Бачинский был категорически против такого решения). Остальным трем полкам 11-й дивизии с приданым ей 127-м Путивльским полком и Терской казачьей дивизии, совокупно насчитывающим около 10 тысяч штыков, 2500 сабель и 22 пушки, было приказано начать наступление.

Их действия поддерживали 32-я и 2-я стрелковые дивизии.

Утром 6 сентября вся российская пехота собралась в лесу чуть западнее Теребовли, откуда и ринулась в атаку: 44-й Камчатский полк ударил с левого фланга, 41-й Селенгинский – с правого; в резерве остались 127-й Путивльский и 42-й Якутский полки.

К 11 часу на участке генерала Владимира Зеноновича Май-Маевского россияне оттеснили сторожевое охранение противника и захватили 60 пленных, но их атака быстро захлебнулась.

Вскоре прицельный огонь противника остановил и Терскую дивизию.

Поэтому в ночь на 7 сентября генерал Бачинский перегруппировал свои войска и бросил их на Дарахов, где сопротивление противника не казалось столь сильным.

Самая сложная задача возлагалась на бойцов 41-го полка. Ночью они должны были незаметно сняться с позиций и, совершив бросок на 18 километров, вступить в бой с превосходящими силами противника, чтобы выручить 44-й полк, оказавшийся в сложной ситуации. Также Бачинский просил содействия и у командира 32-й дивизии генерала Яблочкина, но Владимир Александрович слишком долго размышлял: помогать – не помогать?!

Михаил Львович не стал ждать и бросил в бой свою конницу – две сотни Екатеринодарского казачьего полка и две сотни Терской дивизии под командованием есаула Давыдова, получившего задачу прикрыть левый фланг 44-го полка.

Атака оказалась столь неожиданной, что за час русским удалось взять более 600 пленных. Однако главный удар был уготован не слева, а справа.

Австрийцы не выдержали и побежали. Полторы тысячи из них сдались в плен.

Корпус Гофмана практически перестал существовать.

А россияне после такого громкого успеха больше не помышляли об отступлении за Збруч. По крайней мере, до конца очередного осенне-зимнего позиционного противостояния…

69

Все триста бельгийских добровольцев выстроились во французском порту Брест. Винтовки за плечами, вещмешки у ног… Колон, Ле Маре, братья Тири, Жюльен Ляо, граф Жан де Людекерке – один из немногих аристократов, не постеснявшихся облачиться в форму рядовых солдат и с оружием в руках отстаивать независимость своей Родины вдали от нее…

Среди разведчиков-велосипедистов выделяется усатый весельчак Луи де Потер. У его ног, звонко тявкая, кружит дворняга по кличке Пуля с окрашенными в триколор боками – зеленой, белой и красной полосами. Так солдат «поизмывался» над собачонкой, узнав о вступлении Италии в войну.

Техника уже погружена в транспортный корабль «Врей Касть»: броневики, грузовики, мотоциклы, велосипеды с привязанными к рамам лопатами и мотыгами, автоцистерна и даже машина скорой помощи! Все это добро вместе с людьми вот-вот будет отправлено в Россию.

13 октября их тепло встретит продуваемый всеми ветрами холодный Архангельск…

Потом – Петергоф, Царское Село, прием у императора, Киев, Тарнополь, Збараж и живописная деревня в далекой Галиции, название которой – Озерне – вызовет у всех бельгийцев ностальгию, напомнив о родном Изерне, где в начале Великой войны состоялась одна из самых кровопролитных в истории их армии битв…

70

Уже в Царском Селе отчетливо проявились первые проблемы во взаимоотношениях между бельгийцами и «благородными» русскими офицерами. Особенно обижались прапорщики, которым чужестранные солдаты не спешили отдавать честь.

Оказалось, те руководствовались своим уставом, согласно которому приветствовать нужно только непосредственных начальников, и то лишь один раз в день – при первой встрече. Причем в замкнутом помещении. На улице отдавать честь и вовсе не обязательно!

Серьезные недоразумение случались и тогда, когда бельгийцы собирались отведать пива в ресторанах. Гулявшие в питейных заведениях русские офицеры часто хватались за нагайку, а то и за оружие, пытаясь выставить вон «зарвавшихся лапотников». И тогда в дело вступал вездесущий Ле Маре, никогда не дававший в обиду своих солдат. «Мы из демократической страны и имеем право бывать там, где нам заблагорассудится», – такой аргумент действовал далеко не на всех, но грозный вид Константа взывал к уважению, упреждая многие неприятности.

Однако главный конфуз едва не случился там, где его никто не ожидал.

Когда бельгийцы готовились к боевому смотру перед русским царем, сумасбродная Пуля носилась по плацу, словно угорелая, вызывая раздражение у многочисленной государевой свиты. Дворнягу велели немедленно изгнать; Луи еле уговорил Константа спрятать ее в свой броневик. Конечно же, Николаю захотелось осмотреть именно эту машину. Все невольно замерли, но… пронесло. Обычно не замолкавшая собака «набрала в рот воды»!

Зато сам император, как обычно, вляпался в историю. Он никак не мог забраться на самую высокую ступеньку, чтобы заглянуть вовнутрь очередной бронированной машины. И здоровяк Ле-Маре решил помочь царю, ухватив его за шинель чуть ниже спины и приподняв. Сопровождавшие государя генералы ахнули. Но Николай II нисколько не разозлился за такое панибратство и громко рассмеялся…

Впрочем, то были цветочки по сравнению с тем, что бельгийские шутники отчебучили несколько часов тому назад, правда, «ягодок», к счастью, никто не заметил… Во время официальной встречи в Царском Селе, военный оркестр готовился сыграть государственный гимн Королевства Бельгии. Но русские музыканты не имели нужных нот. И обратились за помощью к Луи де Потеру.

В результате на важном мероприятии с участием царя прозвучала… популярная мелодия с непристойными словами, которую в те годы распевали во всех брюссельских кабачках. За такое русский солдат сразу же угодил бы под трибунал!

А тут все прошло на «ура»! Русские генералы еще долго удивлялись: «Ах, какие патриоты, эти бельгийцы! С каким удовольствием они горлопанят свой гимн?!»

71

На 1916 год Верховное командование российской армии директивой поставило задачу перед войсками Юго-Западного фронта «разбить живую силу противника, сосредоточенную между Полесьем и рекой Прут».

Операцию планировалось провести силами 7-й, 8-й, 9-й и 11-й армий. В некоторых из них накануне поменяли командиров. Щербачева бросили на 7-ю, 11-ю вместо него возглавил Сахаров.

По замыслу командования первой активизировать свои действия должна была 8-я армия Брусилова. За ней нанести отвлекающий удар между Днестром и Прутом предписывалось 9-й армии Лечицкого, ну а основной удар предполагалось осуществить силами 7-й и 11-й армий в направлении старинного города Бучач, где еще в далеком 1672 году подписывался мир между Турцией и Речью Посполитой.

Для нанесения главного удара с прорывом сильно укрепленных позиций противника 7-й армии предоставили только 24 шестидюймовые гаубицы, 12 сорока двухлинейных пушек и несколько полевых мортир.

Фронтовая узкоколейка не могла обеспечить артиллерию достаточным количеством снарядов, не говоря уже о возрастающих потребностях тылового обеспечения.

Пришлось загружать по полной железную дорогу, обслуживающую 11-ю армию. Но оттепель и мокрый снег отсрочили выполнение задачи, а, значит, и начало наступления.

Лишь вечером 15 декабря русские части заняли исходные позиции…

72

Пути Федулова и Зырянова снова разошлись. Первый обосновался на Волыни, где отступившие русские войска формировали ударный кулак для будущих атак. На полпути между Ровно и Луцком под тихим городком с названием Клевань в одно и то же время оказались и генерал Брусилов, и граф Келлер, и Карл Маннергейм, и Хан Нахичеваньский с подчиненными им войсками.

А Зырянов остался в Галиции под осточертевшим Тарнополем…

Именно ему с товарищами выпала судьба идти в очередную разведку перед самым началом отвлекающего удара. Семен даже обрадовался – надоело прозябать в резерве. Но взять языка долго не удавалось.

Австрийцы бдительно несли караульную службу. Из окопов не высовывались, малую нужду справляли по двое-трое и с оружием в руках…

И все же уральцам повезло…

Один из офицеров так набрался в близлежащем шинке, что еле-еле перебирал ногами и постоянно выпадал из объятий своего тоже не совсем трезвого денщика. Как оказалось позже, так он праздновал свой 35-й день рождения…

Естественно, оба попали в плен.

Бедняги долго не могли понять, где они находятся и что от них хотят. Но даже из их путаных показаний стало ясно, что австро-венгерское командование ничего не знает о перемещении русских войск.

На рассвете 16 декабря 9-я армия перешла в наступление по всему фронту. Под вечер после упорных боев русские отбили Доброполе, Новые Петликовцы, Пиляву и вышли к основной линии обороны противника.

Перед 2-м армейским корпусом генерала Василия Егоровича Флуга поставили задачу прорвать и ее. Это можно было сделать только на участке шириной в 8 километров между высотами 382–384.

Недостаточное количество артиллерии (всего 36 тяжелых пушек и два легких мортирных дивизиона) не позволяло наносить равномерный удар по всему фронту; поэтому огонь был направлен в основном на господствующие высоты. По окончании артобстрела высоту 382 должны были атаковать бойцы 26-й пехотной дивизии и приданого ей полка 43-й дивизии. Высоту 384—2-й полк 42-й пехотной дивизии. Два полка 43-й пехотной дивизии и 3-я Туркестанская стрелковая бригада остались в резерве командира корпуса.

И хотя наступление было назначено на утро 17 декабря, началось оно только около 3 часов дня.

Причиной задержки стали трудности в развертывании тяжелой артиллерии. Обстрел продолжался 30 минут, после чего части 2-го армейского корпуса пошли в атаку по всему фронту.

Однако огонь велся недостаточно плотно и не смог полностью разрушить проволочные заграждения. Когда же саперы стали их демонтировать, австрийцы открыли стрельбу из винтовок и пулеметов.

Атака захлебнулась, русские отошли на исходные позиции.

Вскоре комкор Флуг решил повторить попытку, сосредоточив огонь всей артиллерии на участке намеченного прорыва. Для того чтобы изменить расположение батарей, ему понадобилось около 15–16 часов.

Окопы противника пострадали достаточно сильно, но ограждение удалось разрушить лишь в одном месте. Именно через него в расположение противника ринулись воины нескольких стрелковых рот. К сожалению, их решительные действия не были поддержаны другими пехотинцами. Часть солдат отступила, часть – попала в плен.

После этого Василий Егорович еще больше сузил участок прорыва. 43-й дивизии был определен фронт между высотами 384 и 380. Ей передали всю тяжелую артиллерию, два горных и один легкий дивизион 26-й артиллерийской бригады. На очередную перегруппировку ушли два дня – 19 и 20 декабря. Учитывая многочисленные потери в живой силе во время предыдущих атак, начальник 43-й пехотной дивизии нацелил своих солдат только на высоту 384.

Туда же обязалась бить тяжелая артиллерия; легкие мортирные дивизионы получили задачу обстреливать соседние участки, чтобы не дать противнику вести прицельный фланговый огонь.

Одновременно с 43-й пехотной дивизией 5-й Кавказкий корпус атаковал высоту 370, а 26-я дивизия – высоту 382.

Но и третья попытка не увенчалась успехом, в отчаянии комкор решил задействовать резерв – 3-ю Туркестанскую стрелковую бригаду.

Проанализировав действия предшественников, начальник бригады пришел к выводу, что артобстрел в таких условиях просто не может быть эффективным, и наметил наступление без него на рассвете 25 декабря, рассчитывая прежде всего на внезапность у дара.

Накануне наступления артиллеристы, контролируя точность попадания каждого залпа, разорвали проволочное заграждение противника на участке в 300 метров. Ночью разведчики и саперы сделали еще около 30 проходов. На флангах установили пулеметы Туркестанской бригады и 43-й дивизии и предварительно пристреляли.

В 5 часов утра бригада в составе двух полков заняла исходное положение в 2 километрах от высоты 384. Прожектор, размещенный в Доброполе, мощным лучом указал направление атаки.

В 7 утра солдаты подошли к колючей проволоке и только тогда были замечены противником. Тот же час русская артиллерия и пулеметы ударили по заранее пристрелянным окопам и фланкирующим сооружениям.

К половине девятого пехота преодолела все три полосы «колючки», после чего противник прекратил всяческое сопротивление и начал массово сдаваться в плен…

Как вдруг на русских обрушился шквальный огонь с обоих флангов (справа с высоты 382 и слева с высоты 380), а также со второй линии обороны – из-за Стрипы.

Около 10 утра австрийцы перешли в контратаку и быстро отбили утраченные позиции. Потери россиян впечатляли: в 3-й Туркестанской бригаде – 12 офицеров и 3642 солдата, в 26-й пехотной дивизии – 1 офицер и 298 солдат, в 43-й пехотной – 4 офицера и 691 солдат, то есть чуть ли не половина личного состава корпуса!

Вскоре после этого в войска поступил очередной приказ главкома: прекратить всякие наступательные действия и перейти к обороне…

73

20 января на пограничную российскую станцию Волочиск прибыл поезд с бельгийскими союзниками. Оттуда, в трескучий тридцатиградусный мороз, бойцы дивизиона своим ходом двинули на Збараж.

И сразу… ушли в загул – как-никак Рождество Христово! Особенно усердствовал майор Колон, – благо в этом еврейском городке корчмы были через каждые сто метров.

Рядом с Августом неотступно находился Бронштейн, исправно исполнявший роль переводчика. Он прекрасно знал русский, немецкий и французский. Ну а с местными жителями общался на родном и дише.

Леон не только способствовал спаиванию своего командира, но и все время подстрекал его к совершению других неблаговидных поступков.

Именно по совету хитрого Бронштейна, Колон решил «срубить» деньги с военного ведомства России, выставив ему счет за утомительное путешествие из Бреста в Архангельск, задержки с питанием в Царском Селе и прочие неудобства военного времени. Ставка направила протест бельгийскому правительству, и Колону потихоньку начали искать замену.

А вот испытать бронедивизион в бою российское командование не торопилось и этим невольно способствовало моральному разложению союзников. Те все чаще стали прикладываться к бутылке…

Кто не пил, все свободное время гонял в футбол.

Русские солдаты с интересом наблюдали за диковинной игрой и восхищенно аплодировали, когда двухметровый Ле Маре получал мяч в центре поля и, расталкивая соперников локтями, мчал к чужим воротам. А когда он коронным ударом метров с двадцати вгонял мяч под перекладину – восторгу болельщиков вообще не было предела…

Но большая часть зрительских симпатий обычно доставалась не ему, а сутулому и кривоногому отцу Бону, бегавшему по полю со свистком во рту. Стоило священнику один раз дунуть в свое орудие, как игра сразу останавливалась, независимо от того, кто владел мячом: рядовой или майор.

Иногда среди русских набиралось 11 смельчаков, согласных играть с бельгийцами, однако у них мало что получалось. Счет почти всегда был двухзначным – 10:0, 12:1, 14:3…

Впрочем, славяне всегда быстро перенимали чужестранные забавы…

74

В Збараже были отмечены первые случаи открытия беспричинной стрельбы по дружественным бельгийцам. Все дело оказалось в фуражках, слишком похожих на австрийские. Позже, чтобы избежать подобных недоразумений, союзникам стали выдавать каски. Но и это нервировало русских, напоминая им о немцах.

Пилотки цвета хаки, которые бельгийцы носили в теплое время года, были точь-в-точь как у турецких солдат, расположившихся под Бережанами. Поэтому вместо хаки им выдали голубые пилотки артиллеристов с красной полосой.

Конфликтов стало меньше, однако совсем они не прекратились.

Пришлось обращаться в Ставку за разъяснениями.

Вскоре командиру Бельгийского броневого автомобильного дивизиона пришел ответ, подписанный генерал-майором Каменским и подполковником Окуневым:

«В виду возбужденного Вами вопроса о форме одежды всем чинам вверенного Вам дивизиона, находящегося в настоящее время на службе в рядах Российской армии, Главное Управление Генерального штаба сообщает, что главнейшим воинским отличительным признаком принадлежности военной службы к составу Русской армии, являются «погоны» с условным обозначением на них звания (для нижних чинов) и чинов (для офицеров и военных чиновников).

Поэтому необходимо, чтобы в течение времени пребывания дивизиона в составе наших войск, чины дивизиона имели этот отличительный признак принадлежности к нашей армии, чем будет достигнута возможность легкого опознания их и избежания недоразумения, в связи с некоторым сходством бельгийской формы с австрийской.

Обращаясь же к вопросу о том, какие именно отличительные признаки должны быть у нижних чинов Бельгийского броневого автомобильного дивизиона, Главное Управление Генерального штаба уведомляет, что нижним чинам дивизиона присваиваются соответствующие внешние отличия, согласно их званиям и занимаемым должностям, указанным в штате Бельгийского броневого автомобильного дивизиона, высочайше утвержденного 30 ноября 1915 года.

Господа офицеры должны носить погоны Русского образца по чинам, имея в виду, что в отношении погон чину майора Бельгийской службы соответствует российский чин подполковника, Capitaine Commendant – капитан, Capitaine – штабс-капитан, Lietenant – поручик и Sous Lietenant – подпоручик».

75

В марте 1916-го в российской армии произошли серьезные изменения. Командующим Юго-Западным фронтом стал генерал Алексей Брусилов. 8-ю армию вместо него возглавил генерал Алексей Максимович Каледин. 9-ю в связи с болезнью Лечицкого временно принял генерал Александр Михайлович Крымов.

В Бельгийском броневом автомобильном дивизионе, присоединенном к 6-му корпусу, вошедшему сначала в состав 11-й, а затем 7-й армии, тоже сменили руководство: вместо Колона назначили майора Семета.

По одной из первых директив нового главкома всем армиям фронта предписывалось до 28 апреля перейти к активным атакующим действиям. При этом командующий каждой из них сам мог выбрать участок, на котором нанесет сокрушительное поражение противнику.

Главное наступление намечалось на Западном фронте. Юго-Западное направление изначально определялось как вспомогательное.

Вышло же, как всегда, наоборот.

76

Наступательная кампания Юго-Западного фронта в мае – ноябре 1916 года, получившая сначала название Луцкий, а чуть позже – Брусиловский прорыв, красной нитью вошла во все учебники военной истории.

Красной не только как яркое, уникальное, выдающееся, но и особо кровавое событие – совокупные потери воюющих сторон убитыми, ранеными и взятыми в плен составили около 4 миллионов человек…

Всего к началу наступательной операции в 7, 8, 9-й и 11-й армиях насчитывалось 603 184 штыка, 62 836 сабель, 223 000 воинов обученного запаса и 115 000 невооруженных бойцов (истинно русская беда – всем винтовок не хватало!). На их вооружении находилось 2480 пулеметов, 221 бомбомет, 2017 пушек полевой и тяжелой артиллерии, 2 бронепоезда, 1 дивизион и 13 взводов бронеавтомобилей, 20 авиационных отрядов и 2 бомбардировщика «Илья Муромец».

На конец апреля 7-я армия занимала фронт в 120 километров и насчитывала в своем составе 112 батальонов, 92 эскадрона и сотен, 375 пушек (из которых 23 шестидюймовых и 36 – 48-линейных). Для предстоящей операции были созданы все условия. Взорванные мосты быстро отремонтировали. Железную дорогу от Ярмолинцев продлили до Гусятина, чтобы восстановить общий поток грузов в направлениях до Черткова и Джурина, а также через Трембовлю до Тарнополя.

Обеспечение армии провиантом происходило вовремя и согласно нормам. Даже погода, казалось, способствует наступлению: после мартовской распутицы почва хорошо подсыхала, и дороги быстро приходили в порядок.

В 4 часа 22 мая русская артиллерия начала пристрелку: легкая била по проволочному заграждению, а тяжелая и мортирная обрабатывали окопы. Наблюдатели тщательно отслеживали последствия каждого залпа.

Австрийцы сначала отвечали огнем на огонь, но вскоре прекратили стрельбу. По свидетельствам пленных, у них была полностью нарушена телефонная связь.

Обстрел продолжался несколько дней; ночью артиллеристы тоже не дремали – били по «колючке», чтобы не дать саперам противника возможности восстановить ее.

Как выяснилось позже, первая линия обороны была целиком разрушена, вторая и третья – сильно повреждены.

В 2 часа 24 мая части 2-го Армейского корпуса начали атаку на позиции противника по всему фронту, отбросив австрийцев за Стрипу и взяв в плен 243 офицера и 8711 солдат.

Преследование противника поручили воинам 2-го кавалерийского корпуса, куда входил 1-й Уральский казачий полк.

27 мая 1916 года сотня Жукова перешла Стрипу и, выбив противника с трех линий окопов, атаковала батарею, доставлявшую русским немало неприятностей.

Зырянов первым ворвался на позиции артиллеристов и принялся крушить прислугу. Вскоре все было кончено… Однако вывести трофеи казакам не удалось – окружающая местность оказалось сильно заболоченной, обозные повозки и орудийные запряжки надолго застревали в грязи…

В бою полк потерял убитыми двух офицеров. Еще пять были ранены, а один – контужен. Нижних чинов убито 24, ранено – 85, контужено – 2, исчезли без вести – 9. Коней убито – 128, ранено – 90… Таких потерь они не несли очень давно…

2 июня 1916 года уральцы в составе сведенной бригады 9-й кавалерийской дивизии под началом генерал-майора Виктора Захаровича Савельева, ранее командовавшего 9-м уланским Бугским полком, поддержали атаку 185-го Башкадыкларского и 188-го Карского пехотных полков, захватив 3 пушки, 4 панорамы, 2 пулемета, 2 исправных телефонных аппарата с батареями и множество секретных документов, пленив 22 офицера, двух кадетов, 1396 нижних чинов 20-го егерского резервного немецкого батальона, 221-го и 219-го немецких полков и двух австрийских дивизий.

За этот подвиг командир уральцев был отмечен орденом Святого Георгия 4-й степени. Очередные заслуженные награды получили и многие нижние чины, в том числе Семен Зырянов.

77

На светлый праздник Воскресения Христова на фронте снова начались «брожения».

«На нейтральной полосе между окопами завязывается оригинальное знакомство. Сблизившиеся люди пожимают друг другу руки, обмениваются непонятными словами, газетами, папиросами, а иногда и бутылкою спирта или другого напитка. С нашей стороны наиболее смелые, влекомые все тем же любопытством, заглядывают в чужие окопы и рассказывают потом чудеса о житье-бытье немецких солдат…» – так описывал случай братания, свидетелем которого он стал, командир одного из лучших (25-го) армейских корпусов, входящих в состав легендарной Железной дивизии, генерал Ю.Н. Данилов.

Впрочем, ничего плохого в этой «тенденции» Юрий Никифорович не видел.

Знал бы он, к чему в конечном итоге приведут такие настроения. Прав был Брусилов: «Братание – путь к поражению!»

78

Австрийцы поспешно отступали, а у русских не было сил преследовать их.

Части 2-го кавалерийского корпуса после нескольких конных атак, в которых они захватили 2500 пленных, вышли ко второй линии обороны противника на реке Днестр, но взять ее сходу не смогли.

Именно тогда бельгийский бронедивизион присоединили к 7-й армии Щербачева и бросили в самое пекло…

Боевые машины, отправляющиеся на передовую, были украшены цветами – постарались местные жители, быстро сдружившиеся с великодушными иностранцами. Зато склоны холмов, на которые поднимались броневики, были усеяны телами солдат, нашедших смерть в предыдущих атаках. Навстречу шли толпы раненых, опирающихся на винтовки – в российской армии существовал суровый приказ, запрещающий бросать оружие на поле боя… Винтовки забирали санитары и передавали в роты, где на каждую из них претендовали пятеро невооруженных бойцов.

Первую бронебатарею поставили как раз напротив вражеских траншей для поддержания атаки всего 6-го корпуса; велосипедную роту придали казачьему 22-му полку, 2-ю бронебатарею разместили на шоссе Тарнополь – Львов. Там она и застряла. Ни туда – ни сюда. Артиллерия бельгийцев не брала бетонные укрепления; противник, в свою очередь, ничего не мог поделать с хорошо защищенными бронированными машинами.

И все же, в основном из-за провалов на флангах, немцы и австрийцы, опасаясь попасть в клещи, были вынуждены отступить. Казаки, вместе с бельгийскими велосипедистами, с которыми они, кстати сказать, быстро сдружились, бросились преследовать врага вдоль трассы Зборов – Золочев. Им помогала 2-я бронебатарея, и днем, и в ночи бившая по шоссе. Немцы взрывали мосты, перекапывали дороги, но броневики ползли и ползли вперед, легко преодолевая все мыслимые и немыслимые препятствия.

Благодаря этому бельгийцы первыми вошли в деревню Озерна (по-польски – Езерна), название которой, как уже говорилось, вызывало у них приятные ассоциации с далеким Изером, и в Зборов, где русские «напоролись» на смертоносную контратаку. Майор Семет быстро оценил угрозу и бросил наперерез австрийцам 2-ю батарею. Шквальный пулеметный огонь мигом посеял смерть и панику, казалось бы, в нерушимых и стройных рядах противника. Русские воспрянули духом и отбросили неприятеля на целых двадцать километров, за что все бельгийцы впоследствии получили свои первые награды – кресты Святого Георгия.

К сожалению, в том бою бронедивизион понес и первые потери. В далекой галицкой земле навсегда остались Беккер, Реми, Жорж, Греппе, Турней, Домс…

Доселе Тарнополь не видел такой пышной и одновременно торжественной похоронной процессии. Казалось, все население города вышло проводить в последний путь иноземных героев.

Цветы, почетный караул, делегация высокопоставленных русских офицеров, военный оркестр, отец-редемпторист Бон…

С тех пор командование относилось к бельгийцам не как к экзотическим союзникам, а как к отважным воинам, способным решать любые задачи и четко выполнять приказы, поэтому с июня 1916 им стали поручать самые ответственные участки фронта…

79

До 11 июня действия 7-й армии генерала Дмитрия Григорьевича Щербачева почти всегда носили исключительно разведывательный характер и существенно не влияли на общую ситуацию на фронте.

Подступы к Днестру полностью контролировались войсками 9-й кавалерийской дивизии; 1-й Уральский казачий, 9-й драгунский Казанский, 9-й уланский Бугский, 9-й гусарский Киевский попеременно несли дозорную службу вдоль реки. Остальные обустраивали исходные позиции и проводили перегруппирование, необходимое для развития наступления.

8 июня после трехчасовой артподготовки 22-й армейский корпус пытался овладеть Буркановским укреп районом под Бучачем, но был встречен сильным огнем, понес значительные потери и отступил.

Лишь 15 июля 1916 года всадники Ингушского конного полка фронтальными ударами наконец прорвали оборону противника.

Дважды атаковали неприятельские позиции полки Заамурской пехотной дивизии, но взять их так и не смогли.

И тогда начальник Кавказской туземной конной дивизии генерал-майор князь Александр Васильевич Гагарин бросил в бой все четыре сотни ингушского полка: штаб-ротмистра Баранова, ротмистров Апарина и Борова, поручика Базоркина…

Немцы мужественно держали оборону, превратив каждый перекресток в губительную огневую точку, цепляясь за каждый крестьянский двор. Только после восьми часов вечера российские пехотинцы наконец выбили неприятеля с заранее подготовленных позиций.

Ингуши бросились преследовать бегущих. Их главной целью была артбатарея, готовящаяся вот-вот сняться с позиции. Всадники четвертой сотни перерубали все ее прикрытие и часть поздно бросившейся наутек прислуги, захватили пять тяжелых шестидюймовых пушек с угломерами, стереотрубой, двадцатью зарядными ящиками, пленили 109 нижних чинов и одного офицера…

Триумф был омрачен гибелью командира сотни поручика Крым-Султана Базоркина и 19 ингушей. Позже от тяжелых ранений умерли еще 18 смельчаков…

Оказалось, что кавказцам противостояли немецкие части 46-го и 58-го прусских пехотных полков, входящих в состав дивизии, за доблесть получившей название «Железная». С ней не хотели встречаться войска союзников как на Западном, так и на Восточном фронтах…

Воодушевленный победой, командующий 7-й армией поставил очередную задачу – разгромить немецкую группировку в районе Монастыриска – Савалуски – Олеша.

80

В конце июля 1916 года активизировались 9-я и 11-я армии ЮЗФ, и русские наконец-то овладели Буркановским укрепрайоном.

Сотня уральских казаков Николая Албина бросилась преследовать отступающего вдоль берега Днестра противника и вскоре вступила в штыковой бой с передовым отрядом австрийцев, не дав ему взорвать железнодорожный и шоссейный мосты.

А уже через два дня уральцы в пешем строю перешли в брод речку Золотая Липа и выдвинулись к урочищу Гробина. Там снова отличилась сотня Дутова и лично старший урядник Семен Зырянов, лихой атакой опрокинувшие неприятеля, как раз начинавшего возводить долговременные оборонительные сооружения.

Именно их героические действия заложили фундамент целого ряда блестящих побед войск Юго-Западного фронта во время летнего наступления 1916 года, когда была наголову разбита миллионная армия противника.

Потери россиян с 28 мая по 13 июля, по официальным данным, составили убитыми и умершими от ран – 62 тысячи 155 офицеров и солдат, ранеными и контужеными – 376 910, пропали без вести – 59 802 человека.

81

При планировании наступления Алексей Алексеевич Брусилов отвел 11-й армии генерала Сахарова вспомогательную роль. И Владимир Викторович принял решение организовать прорыв на участке левофлангового 6-го АК генерала Алексея Евгеньевича Гутора.

17-й корпус с тремя ополченскими дружинами и тремя полками пехоты готовился к наступлению в районе Сапанова, для чего ему придали большое количество артиллерии.

7-й корпус вместе с Саратовской бригадой и 26-й ополченской бригадой (без одной дружины) – в районе сел Поповцы – Янковцы.

Параллельно с ними должен был действовать 18-й корпус без полка пехоты, а 6-й, к которому присоединили отчаянных бельгийцев, собирался бить противника вдоль шоссе на Озерну. Что он и сделал, только в составе 7-й армии, о чем уже говорились выше – в те годы ротация частей на разных направлениях фронта была естественным явлением.

17-му армейскому корпусу генерала Николая Дмитриевича Яковлева удалось прорвать фронт на стыке 1-й и 2-й австро-венгерских армий. Противник потерял около 17 тысяч человек (из них 8000 пленными), потери русских составили 6000.

Это, в общем-то, локальное и не самое болезненное поражение вызвало особую тревогу австрийского командования. Чтобы ликвидировать прорыв под Сапановым, туда срочно перебросили 25-ю пехотную дивизию, 42-й полк 29-й пехотной дивизии и 2 полка 4-й кавалерийской дивизии.

Россияне еле сдерживали резкие контратаки, но командующий 1-й армией противника вскоре был вынужден перебросить часть войск в район Демидовка – Пляшевая, где австрийцы терпели еще более сокрушительное поражение, и под Кременцем наконец наступило долгожданное затишье.

82

Действуя на второстепенном направлении и выполняя, в общем-то, демонстративную задачу, 17-й корпус достиг тактического успеха, имеющего огромное оперативное значение. Эти достижения стали результатом смелых, неожиданных решений командиров всех уровней и отличного взаимодействия артиллерии с пехотой.

Для развития успеха 28 мая 1916 года под начало Сахарова передали 14-й и 32-й армейские корпуса, ранее воевавшие в составе 8-й армии. 2 июня они нанесли решающий удар в стык 1-й и 2-й австро-венгерских армий, после чего форсировали речку Пляшевку и овладели печально известным Берестечком. Одновременно другие войска 11-й армии взяли Радзивилов и Почаев, оттеснив 2-ю армию противника на линию государственной границы.

3—4 июля россияне силами 5-го и 5-го Сибирского армейских корпусов нанесли поражение немецкой группе войск генерала Георга фон Марвица в битве на реке Стырь, а 32-й АК отбросил еще дальше на запад 1-ю австро-венгерскую армию Пауля Пухалло фон Брлога. 7-го июля к ним присоединился 8-й армейский корпус.

Русское соединение сообща форсировало Стырь и, опрокинув противника за речку Липу, начало готовиться к наступлению на Броды.

Вскоре этот стратегически важный пункт был взят. В плену у русских оказались 14000 воинов первой австро-венгерской армии, после чего ее окончательно расформировали.

А под Львов из Литвы срочно перебросили 1-й немецкий корпус генерала Йоханеса Карла Луиса Рихарда фон Эбена. Он и спас союзников от полного разгрома.

Следующая волна активных действий 11-й армии пришлась лишь на 18 августа, когда она перешла в атаку силами 6, 7-го и 17-го армейских корпусов.

Успех сопутствовал только 7-му АК в районе Зборова. Остальные надолго увязли в позиционных боях…

83

В то время, когда 7-я армия громила противника по всему фронту, а 9-я и 11-я совершали отвлекающие удары, 8-я с трудом сдерживала многочисленные атаки свежих германских полчищ между Ковелем и Владимиром-Волынским.

11 июня на помощь Каледину была направлена 3-я армия генерала Леонида Вильгельмовича Леша. Но даже сообща им никак не удавалось отбросить неприятеля за реку Стоход. «Сто ходов» – это, конечно же, чересчур, но два-три, а то и четыре русла река и сейчас имеет чуть ли не у каждого села…

Федулов засел в пулеметном гнезде передней линии окопов в бескрайнем поле между деревнями Яновка и Литогоще и смотрел в цейссовский бинокль. На той стороне обосновался противник, ни днем ни ночью не дающий покоя, но особой ненависти к врагу Григорий не испытывал. Напротив, даже какая-то жалость, сострадание к таким же, как и он, подневольным воинам, с давних пор поселились в его сердце…

Слева вели пристрелку вражеских позиций русские артиллеристы, недавно переброшенные на Волынь с другого фронта. Справа окапывались гвардейцы генерала Владимира Михайловича Безобразова, ранее пребывавшие в стратегическом резерве самого государя императора и уже успевшие отличиться – разбить 10-й усиленный корпус барона Вальтера фон Лютвица между деревнями Трестень и Ворончин. Те вообще слыли самыми верноподданными. Среди них не было сомневающихся: надо – не надо, бить – не бить? Только прикажите!

Разрыв от русского снаряда пришелся на чей-то огород.

«Э, ребята, потише, там ведь тоже люди! Такие же, как мы!»

Казак пригнулся и перебежками рванул влево окопными лабиринтами.

– Куда же вы лупите, братцы? – издалека закричал в адрес артиллеристов.

Один из них обернулся. И Федулов сразу узнал Чухломина!

– Ваня!

– Гриша!

– Откуда ты взялся?

– Из госпиталя…

– И где тебя задело?

– В Польше… Под Белгораем… Я что… Отлежался – и в отпуск, а их благородие Николай Александрович навсегда остались у речки Танев…

– Это тот, которого мы встретили, когда поднимались к тебе пить чай?

– Так точно. Добрейшей души человек. Был. – Чухломин грустно вздохнул и перекрестился.

– А ваш командир? У него еще такая смешная нерусская фамилия… Ве-ве-ве…

– Веверн!

– Точно.

– Не знаю… Наша батарея ушла на Брест, а я попал в госпиталь, после чего был направлен в другую часть.

– Я не об этом… Кто он? Неужто немец?

– Даже не скажу тебе, братец… Главное, человек хороший!

– Вот, вот, Ваня… А какой национальности или вероисповедания – нам с тобой все равно! Вон на том берегу… И австрийцы, и немцы, и мадьяры, и еще бог весть кто… Как говорят поляки, «до кольору, до выбору»… Есть, конечно, среди них и поганые людишки, а есть хлопцы хоть куда – не хуже славян.

– Это правда.

– Я вот что тебе скажу. На Западном фронте союзники давно с немцами братаются… А в нынешнем году и наш брат засуетился… Слыхал, даже бойцы Железной дивизии не устояли.

– Это в каком смысле?

– На Воскресение Христово поперли в немецкие окопы… И давай спирт жрать со злейшими врагами!

– Что-то не верится мне, Гриня…

– А если я Богом поклянусь?

– Тише… Не дай боже, наш разговор кто-то учует – тогда хана нам, братец!

– Ты как хочешь, а я при удобном случае первый на мировую пойду! И плевать мне на господ офицеров. Пусть что угодно со мною делают!

84

В своем полку Зырянов давно слыл главным специалистом по «языкам». А после пленения австрийского офицера с денщиком и подавно.

С тех пор офицеры больше не искали добровольцев для выполнения ответственных заданий. «Старший урядник Зырянов, подберите команду и отправляйтесь в тыл врага!»

В тот раз «язык» попался слишком экзотический. Какой-то басурман, ни черта не понимавший ни по-русски, ни по-немецки.

Оказалось – турок!

Впервые на Юго-Западном фронте они появились совсем недавно, хотя военный министр Османской империи Энвер-паша давно предлагал союзникам свою помощь…

В июне 1916 года в результате соглашения, достигнутого между турецким и австрийским генеральными штабами, в Галицию прибыл 15-й корпус турецкой армии, хорошо зарекомендовавший себя в боях на Галлиполийском полуострове. Он состоял из двух дивизий (19-й и 20-й), шести пехотных и двух артиллерийских полков, двух эскадронов кавалерии, двух пулеметных, саперных и связных рот и насчитывал в своих рядах около 40 000 человек. Командование корпусом доверили популярному в армии генералу Севату Чобанли.

Экспедиционный корпус подчинили штабу Южной австро-венгерской армии и отвели для него участок фронта вдоль речки Золотая Липа.

Установив из показаний пленного, что им противостоят подданные Османской империи, россияне перебросили под Бережаны подразделения укомплектованной мусульманами 3-й Туркестанской дивизии. По мнению царских стратегов, те, морально воздействуя на единоверцев, будут способствовать дезертирству.

Однако получилось наоборот: зачастую именно противнику удавалось переманить на свою сторону правоверных!

После временного затишья в начале осени 1916-го русские возобновили наступление на позиции Южной армии. В период со 2 по 6 сентября турки ежедневно отбивали по несколько атак противника. Но в итоге не устояли.

16-го у них неожиданно… закончились патроны. А поскольку корпус был вооружен трофейными винтовками Мосина, захваченными союзниками еще в Перемышле, то австрийские боеприпасы к ним просто не подходили!

17 сентября, желая реабилитироваться за вчерашнее поражение, турки бросили в бой все свои подразделения, включая тыловые службы и резерв. В наступлении приняли участие даже старшие штабные офицеры и командиры полков. На многих участках фронта дело доходило до жестоких рукопашных боев… В итоге, менее чем за месяц, корпус потерял 95 офицеров и почти 7000 солдат. Отдельные полки вынужденно пополняли немцами и австрийцами. И все равно в октябре 1916 года 20-ю дивизию пришлось отвести в тыл.

85

На противоположном берегу Стохода высился холм, над которым развевался австрийский флаг. То место крестьяне почему-то называли замком, однако никаких следов средневекового сооружения русские наблюдатели обнаружить не смогли, как ни старались.

– Огонь! – скомандовал командир батареи.

Чухломин глянул в стереотрубу.

Знамени на месте уже не было.

Зато из траншеи высунулся какой-то отчаянный австриец и показал кулак.

– Огонь!

Смельчака засыпало землей; он мгновенно юркнул назад за бруствер.

– Ну, как достать их, ваше благородие? – спросил Иван.

– Да я и сам не знаю…. Если уж казаки и гусары ничего поделать не могут, то мы тем более…

– А может, газовыми снарядами, а?

– Слишком мало расстояние. Да и ветер в нашу сторону. Тут, братец, без штурма не обойтись. А это уже компетенция не артиллеристов… Вот к тебе вчерась казачок приходил…

– Гриня?

– Может, и Гриня, я откуда знаю?

– Старший урядник Федулов. Из Первого Оренбургского…

– Оно и видно. По форме… Вы давно знакомы?

– Еще с осады Перемышля, ваше благородие.

– Ты, Вань, с ним, того, будь осторожнее…

– С чего бы это?

– Ну-ка, наклони ухо… Только он ушел, ко мне в штабную землянку один хлыст наведался. Из контр разведки.

– И что?

– Просил присматривать за тобою…

– Да что вы говорите!

– Только не для меня это занятие – следить за своими же солдатами. Я офицер, фронтовик, а не жандармская крыса…

– Так точно, ваше благородие!

– Зови меня Фомой Игнатьевичем…

– Слушаюсь!

– А с Григорием лучше не встречайся. Пока.

86

Николай Дутов собрал свою сотню на совещание.

– Как вы, должно быть знаете, братцы, вопрос стоит ребром… Или – или… К концу лета мы обязаны взять Ковель. И первый рубеж на пути достижения нашей цели – Стоход. Какие будут предложения? Хорунжий Антонов…

– Ломиться в лобовую – бессмысленно. Здешняя река слишком коварна. Тут отмель, а тут – обрыв. На 3–4, а то 6 метров… Лошади идут ко дну, не то что люди…

– Федулов!

– Я.

– Что ты скажешь?

– А что тут говорить? И так половину наших за месяц положили… С этой стороны – сплошная равнина, а на той – господствующие высоты. Вот и вся арихметика… Стоит подняться в атаку, и нас постреляют, словно куропаток.

– А ведь точно – мы все у них на мушке. Значит, без военной хитрости здесь не обойтись, – подытожил сотник.

– Может, ночью? – предложил кто-то из молодых казаков. – Доползти до реки, перейти ее по дну…

– Дыша жабрами, – закончил мысль Антонов.

Все рассмеялись.

– Ну почему же? – не сдавался автор идеи. – Старым казацким способом. С длинными камышинками во рту. Они пустые в середине – дыши, сколько хочешь, как через трубочку…

– Ты плавать хоть умеешь?! Нет! А других учишь… Да здесь яма – на яме. Чуть оступишься – и что? Лошадьми тебя вытягивать под пулеметным огнем?! – поучительно изрек Федулов. – А ну тихо, братцы…

– Что такое? – насторожился сотник.

– Говор какой-то слышу, Николай Петрович. Как только с юга ветерок дунет…

– Да это солдаты в окопах переговариваются…

– Не похоже, Николай Петрович. Голоса больно детские.

Федулов выбрался из укрытия и пополз в сторону видневшегося на горизонте села Духче. С каждой минутой голоса, напоминающие плач, слышались все более отчетливо.

Вскоре прямо на его пути попалась глубокая воронка. На ее дне сидели двое подростков.

– Эй, вы как сюда забрались?

– Та ось… Иванко пидвернув ногу, – пояснил старший из мальчишек – русоволосый, голубоглазый паренек лет 12–13.

– А что вы здесь делали?

– Шукалы льотки, панночку охвицэрэ.

– Какой я тебе офицер? Зови меня просто дядей Гришей.

– Добрэ, дядько Грыцько…

– А тебя как звать?

– Васыль…

– Льотки… Льотки… Что это такое?

– Ось, дывиться, – он разжал ладонь, на которой лежали несколько шариков шрапнели.

– Зачем она вам? – улыбнулся Федулов.

– З нэи грузила добри…

– Какие грузила?

– На вудкы…

– На удочки? Так вы в войну рыбачить собрались?

– Эге ж, панэ охвицэрэ…

87

Василий полз рядом с Федуловым и тянул вместе с ним шинель, на которой стонал Ванюшка, как его ласково назвал Григорий.

За скаткой казаку пришлось возвращаться в свой окоп; там он и доложил командиру о нештатной ситуации. Дутов разрешил ненадолго отлучиться и наказал при случае пообщаться с местным людом – может, и удастся выведать что-то важное…

Уже в деревне, куда не долетали вражеские снаряды, они поднялись в полный рост, и Федулов взял «раненого» на руки. Вася и Ванюша оказались двоюродными братьями; дома их родителей, одинаково неказистые, стояли напротив друг друга.

Как только на пыльной улочке, огибающей круглую, как пасочка, провославную церквушку, показался человек в русской военный форме с ребенком на руках, навстречу ему вылетела толпа крестьян, в которой выделялись две громко голосящие женщины:

– Ай-яй-яй… Побылы наших хлопчыкив!

– Не волнуйтесь, мамаши, – успокоил их Григорий. – Ванюшка просто подвернул ногу…

– Якбы нэ дядько Грыцько мы б ще й доси у воронци сыдилы, – вытер влажные глаза Василий.

– Я тоби дам! Я тоби зараз покажу! – накинулась на него одна из женщин. – Скилькы мы з батьком вам говорыты будэмо – за сэло ни ногою?!

– Дякую, панэ охвицэрэ, – запричитала вторая, пытаясь упасть Федулову в ноги. Но тот успел поддержать ее.

– Что это вы себе позволяете, а?

– Спасыби, пане, спасыби за тэ, що врятувалы мого хлопчыка…

– Да не за что…

– Можэ, вам молочка трэба, картопэльки або якоись живности? Пивныка чи качечку?

– У нас все есть…

– То як вам виддячиты? Кажить, як?

– Ничего мне не надо… Оставайтесь здоровы!

– И вы тэж…

Расспрашивать сельчан Федулов умышленно не стал. Сидят австрийцы с немцами в своих окопах – и бог с ними. Не ему искать способ, как их оттуда выкурить… Но ребятишки, которых он только что спас, думали иначе…

88

Оренбуржцы разложили карту и тщательно изучали участок предстоящей атаки, одновременно рассматривая в бинокли местность за Стоходом. Вот на бумаге село Духче, за которым они расположились. Напротив – Литогоще. Чуть левее, через мост – Яновка. В центре ее – православная церковь и какой-то старинный монастырь, правее, местность, напоминавшая древнерусское городище – так называемый замок, на территории которого сосредоточена главная огневая мощь противника. На вершине холма – несколько легких пушек и крупнокалиберных пулеметов. И стереотруба на треноге. В ней вся окружающая местность как на ладони…

– Эх, побьют нас, братцы, как пить дать побьют! – вздохнул хорунжий Антонов.

И в это время караульный привел сельского парнишку.

– Вот, умоляет доставить к какому-то дяде Грише! Мол, важное сообщение для него имеется!

– Это мой крестник, – раскрыл объятия Федулов. – Проходи, Вася… Как Ванюшка?

– Одужуе. Бабця йому ногу вправылы, сказалы, за тыждэнь будэ бигаты…

– Хорошо… Чего еще ты хочешь?

– А цэ пэрэд вамы що? Мапа? – вопросом на вопрос ответил парень.

– Карта, сынок… Вот твое родное село – Духче…

– Бачу… Бачу… А навпроты – Янивка… Ось тут стояв замок, якый нибыто звив князь Иван Зымний… У ньому повно австриякив…

– Вот и мы об этом, – улыбнулся Дутов.

– А з нашого сэла до цього замку е хид. Пидзэмный. Просто пид Стоходом!

– Ну-ка… А ну…

Казаки без всякой команды обступили подростка.

– Починаеться вин ось тут, пид церквою, а выходыть ось сюды… Та вы нэ бийтэся, я нэ брешу, мы з Иванком тут довкола всэ облазылы!

– Дорогой ты наш, как вовремя ты появился?! – готов был плясать на радостях Николай Петрович. – Завтра, завтра же подам прошение о предоставлении тебя к государственной награде… Кстати, как твоя фамилия?

– Ковальчук… Васыль…

– Молодец, Ковальчук… Герой! Быть тебе Георгиевским кавалером!

И только Федулов не разделял его эйфорию! Это ж надо, спас одного, а сотни подвел то ли под замок, то ли под монастырь!

89

Ранним утром следующего дня сотня казаков под предводительством Дутова явилась домой к местному батюшке. Священник долго не хотел подниматься, но, когда понял, кто перед ним, – мигом вскочил на ноги и погнал в свою парафию – открывать церковь.

Оренбуржцы в сопровождении будущего «Георгиевского кавалера» Василия Ивановича Ковальчука с факелами в руках спустились в подземелье. Одного урядника, на всякий случай, оставили наверху рядом с отцом Парфением – кто знает, что у того на уме? Это только православным проповедникам можно доверять на все сто – те всегда благожелательно относились к русским, считая их освободителями, и часто благословляли воинство на подвиг. Самые смелые иногда даже становились в первую шеренгу наступавших рядом с полковыми священниками и шли в бой, осеняя свой путь крестами…

Ход все время сужался, дышать становилось все тяжелее… Сверху что-то журчало и грохотало.

– Цэ Стохид! – пояснил Васька. – Скоро будемо на мисци!

– Мы то будем, а тебе пора домой! – пробурчал Федулов.

– Ни! Я з вамы! – заупрямился юнец.

– Кругом марш! – грозно приказал Дутов.

Ковальчук обиженно надул губы и… расплакался.

Но и слезы не разжалобили русских воинов. Пришлось остаться на месте. Василий присел посреди тоннеля и еще долго глядел вслед удаляющимся казакам…

90

В конце утомительного подземного похода Федулов, шедший первым, поднял штыком кусок дерна, как напутствовал Василий, и затрясся от нахлынувшего смеха, которого никак нельзя было допускать. Прямо перед ним торчала, обтянутая галифе, жирная задница пожилого австрийца, стоя дремавшего у бруствера. Она так просилась на русский штык.

Что, впрочем, и сделал минутой спустя хорунжий Антонов.

Остальные казаки бесшумно разошлись в разные стороны, молча и умело совершая свое смертоносное дело. И только Григорий сидел один у тела старого пехотинца и беззвучно рыдал…

91

Дутов поднялся на холм и, сломав древко австрийского знамени, бросил его в воду.

Воины Особой армии (так с недавних пор называлась ударная группировка генерала Безобразова) давно ждали этой команды. Заржали кони, бросаясь в теплую августовскую воду, закричали гвардейцы: «Ур-ра!»

Противник встречал их редкими одиночными выстрелами, ибо все более-менее крупные огневые точки уже были подавлены оренбургскими казаками и огнем русской артиллерии. Незначительное сопротивление оказывали только отдельные разрозненные отряды, ранее пребывавшие в арьергарде и самовольно примчавшиеся на звуки взрывов орудийных снарядов…

Казалось, все – дорога на Ковель открыта. А нет… Впереди были Арсеновичи, Кашовка, Углы, Велицк – вторая, третья линии обороны противника, преодолеть которые так и не удалось, несмотря на героизм всех русских воинов, и – особенно – гвардейцев Особой армии. Так что Безобразова вскоре с командования сняли. Его место занял генерал Василий Иосифович Гурко, потомственный военный, сын российского фельдмаршала – героя Балканской войны. На другой стороне тоже происходили кадровые перемены…

Чтобы предотвратить потерю рубежа реки Стоход, Верховное германское командование срочно сняло из-под Вердена 121-ю пехотную дивизию и перебросило на ковельское направление. Туда же с другого участка Восточного фронта прибыли бойцы 175-й пехотной бригады.

Генерал Линзинген приказал им занять левый берег реки – от Сытович до Вульки Порской. Что они и сделали…

Да и у боя в Ивановке, как оказалось, было интересное продолжение…

На следующий день после падения «замка», казаки, как всегда выдвинувшиеся на передовые позиции, увидели в бинокли белый флаг и долго ничего не могли понять, пока из окопов не поднялась немногочисленная группа австрийцев и не двинулась им навстречу… Вскоре выяснилось, что во время вчерашней атаки погиб один русский офицер-кавалерист, с небольшим отрядом преследовавший бегущего врага…

Благородные австрийцы вернули документы смельчака и указали место, где они с надлежащими почестями похоронили его…

92

Из миллиона раненых в мае – октябре 1916-го в строй вернулись только 204 000 человек. И тогда на службу в российскую армию стали призывать 16—17-летних подростков, составивших основное ядро запасных полков в конце Великой войны.

В это время отдельный бронедивизион перевели в резерв 7-й армии и отправили в Козову на ремонт и отдых. Ранее тамошний дворец уже тринадцать раз становился штаб-квартирой то россиян, то австрийцев…

В октябре 1916 года бельгийцы вернулись в Озерну, где присоединились к 6-му корпусу генерала Гутора и начали готовиться к зиме…

Морозная погода заставила их прятаться в землянках, как это делали русские солдаты, и все равно многие не убереглись – отморозили конечности и носы. Но боевого духа не утратили!

Местность вокруг Озерны потихоньку превращалась в снежную пустыню: замело не только поля и реки, но и все дороги, только кое-где из-под сугробов выглядывали крыши сельских хат…

Именно в таких экстремальных ситуациях наилучшим образом проявлялись боевые качества русских казаков.

Бельгийские офицеры с удивлением приняли приглашение генерала Гутора посетить очередное село, только что захваченное уральцами.

– У нас возникли небольшие проблемы в Белозерском полку; я выезжаю на позиции, хотите меня сопровождать? – повернувшись к Семету, недавно удостоенному звания «колонель», то есть полковник, предложил Алексей Евгеньевич.

Бельгийцы, конечно же, согласились.

Сначала на санях, затем верхом, наконец – пешком, они добрались до линии фортификационных сооружений, где встретили солдата, на лице которого читалось явное недовольство: войной, погодой, всем на свете…

– Это правда, что народ в окопах волнуется? – строго спросил генерал.

– Лично я, ваше превосходительство, доволен всем, – пробурчал тот. – Но в газетах пишут, что надо возвращаться домой – там меня ждут голодные дети и супруга.

– А где твой дом?

– На Урале…

И тогда Гутор указал на Семета.

– Ты знаешь этого офицера?

– Так точно, – командир бельгийских бронекатчиков.

– А знаешь, что они тут делают?

– Никак нет!

– Вот видишь? А ведь у бельгийцев тоже есть свои дома и семьи. Но они пришли биться на твоей стороне, чтобы принудить немцев и австрийцев оставить Россию, а вместе с ней и бельгийские города, захваченные в начале войны…

По глазам солдата было видно, что в его душе происходит серьезная внутренняя борьба: слова, прочитанные в газете, столкнулись с суровой правдой молчаливого иностранца, случайно встреченного в заснеженном окопе.

– Ваше превосходительство, я уже не хочу домой…

Этот разговор за полчаса стал известен всему полку, в нем снова воцарился боевой порядок.

Но ненадолго!

93

В ноябре 1916 года на фронте в районе Тарнополя наконец установилось затишье, что дало возможность туркам относительно спокойно перезимовать в окопах над Золотой Липой.

19-я дивизия заняла позиции на линии Потуторы – Божиков, 20-я – от Божикова до Лысони. Командиром корпуса, насчитывавшего в своем составе 30 000 штыков, назначили авторитетного Цебат-пашу.

Галицкая зима стала для южан самым настоящим испытанием. Снег, мороз, то и дело сменявшиеся мокрым дождем и пронзительной сыростью, доставляли им не меньше неприятностей, чем уставшие до изнеможения войска противника, в которых, к тому же, резко упала дисциплина. Не последнюю роль в этом сыграли прокламации и агитки, которыми буквально засыпались не только казармы запасных частей, но и окопы передовой…

94

Основными центрами надвигающейся смуты, как всегда, становились крупные города. На Юго-Западном фронте тоже быстро нашлись свои «лидеры» по скорости распространения революционных настроений. Больше остальных ими оказались заражены войска, базирующиеся около Луцка – некогда Луческа Великого.

Федулов с однополчанами, за отличие получившими возможность побродить вечером мощеными улочками старинного города, наслаждались и поражались красотой и разнообразием культовых сооружений. Православные церкви и католические костелы, еврейские синагоги и немецкие кирхи мирно соседствовали друг с другом, их прихожане при встрече кланялись и улыбались.

Это еще больше убедило Григория в том, что все люди – братья, что между христианами и, к примеру, иудеями не такая большая пропасть, как утверждали офицеры и военные священники…

А если так, то сто крат правы неизвестные агитаторы, призывавшие в листовках объявить «мир хижинам, войну дворцам»!

Что ж, придет время, и он тоже повернет свое оружие в сторону ненавистных угнетателей, чтобы народ мог жить в сытости и мире, без аннексий и контрибуций…

В Луцке за казаками повсюду следовал Олег Бессарабов, теперь уже подполковник российской контрразведки. Невидимой тенью он шнырял по средневековому замку и монастырю кармелиток, подземной церкви и Успенскому собору, где оренбуржцы поставили свечи по невинно убиенным товарищам.

«Черт, когда наконец он вступит в контакт со своими единомышленниками?» – мысленно удивлялся Олег Иванович.

Ему было невдомек, что никаких связей среди революционного подполья у Григория нет, а те сумасбродные идеи, которые он высказывает в последнее время, уж никак не результат вражеской пропаганды, а плод длительных умственных размышлений…

95

По-разному встретили Новый год солдаты, офицеры и генералы российской армии.

Например, барону Врангелю «за боевые заслуги» в январе 1917 года присвоили чин генерал-майора и временно назначили командиром Уссурийской казачьей дивизии. А другого барона – Унгерна – в это же время делегировали с фронта в Петроград на слет георгиевских кавалеров. Но доехал он только до Тарнополя, где побил комендантского адъютанта и был уволен из армии.

24 января 1917 года Верховный главнокомандующий утвердил план штаба Алексея Брусилова, по которому главный удар Юго-Западного фронта предполагалось нанести в направлении Сокаля, Львова и Мармарош-Сигета, вспомогательная роль отводилась Румынскому фронту в Добрудже; Северному и Западному оставили возможность действовать по усмотрению собственного командования.

Но беспристрастная история распорядилась по-другому.

В феврале 1917 года в России произошла буржуазная революция, и Николай II был вынужден отказаться от престола, а, значит, и от весеннего наступления. Управлять страной взялись «спецы» Временного правительства. Новоиспеченный военный и морской министр Александр Гучков узрел залог успеха в «демократизации» армии и освобождении ее от «нежелательных лиц». В эту категорию попали многие боевые офицеры и генералы. До мая 1917 года службу оставили более 120 высших должностных лиц, в том числе 75 начальников дивизий, 35 командиров корпусов, два главнокомандующих армиями фронтов и один помощник главнокомандующего, 8 командующих армиями, 5 начальников штабов фронтов и армий… Вместо них в войска направили… комиссаров Временного правительства.

Правда, большинство низших чинов, уставших от войны и основательно одурманенных большевистской пропагандой, приняли их идеи на «ура»… Вот, например, как вспоминал о том времени (точнее, безвременье) простой забайкальский казак Григорий Пешков:

«Временное правительство дало народу долгожданную свободу… Представители солдат и офицеров создают общие комиссии по вопросам государственного устройства и отношений между нижними и высшими чинами.

Тарнополь не живет, а кипит… Смотришь на этот муравейник и не веришь своим глазам – вроде перед тобой не российская армия. Тут все перемешалось: генералы, солдаты, офицеры, сестры милосердия, евреи в своих длинных костюмах-халатах и затянутые в черные тужурки с кепи на голове с изысканно одетыми дамами австрийские чиновники и педагоги… Меня поразило то, что уже нигде не видно перепуганных, забитых физиономий солдат… Они свободно ходят вместе с офицерами, разговаривают с ними, смеются…. Части маршируют с красными флагами, с надписями, выражающими доверие правительству, с музыкой…»

Но уже в апреле в России разразился правительственный кризис. Гучкова отправили в отставку. Новым военным министром назначили Александра Федоровича Керенского, по какому-то странному совпадению родившегося в один день – 22 апреля (только не 1870-го, а 1881 года) и в одном городе (Симбирске-Ульяновске) со своим будущим «могильщиком» и вождем мирового пролетариата, к тому времени уже развившим бурную подрывную деятельность на всех фронтах той непопулярной войны, которую его однопартийцы нарекли империалистической…

Именем Керенского историки назовут последнее наступление российских войск весной – летом 1917 года…

А пока…

Боевой дух россиян не смогли поднять даже танки, которые стянули на Юго-Западный фронт в январе 1917 года.

Бойцы Особой, а также 7-й, 8-й и 11-й армий, суммарно насчитывавшие 2 миллиона 315 тысяч штыков, (а с частями тылового обеспечения и вовсе 3 265 000 человек!), все чаще отказывались выполнять приказы командиров, все реже проявляли отвагу и героизм.

Правда, второй раз Особую армию бросили в бой только в июле 1917 года. И то в другом составе.

В 1916 году в нее входили три пехотных (по две бригады каждая) и две кавалерийских дивизии. Первую бригаду 1-й гвардейской пехотной дивизии составляли лейб-гвардии Преображенский и Семеновский полки, 2-ю – лейб-гвардии Измайловский и Егерский полки. Во 2-ю гвардейскую пехотную дивизию входили лейб-гвардии Московский и Гренадерский полки (1-я бригада) и лейб-гвардии Павловский и Финляндский полки (2-я бригада), в 1-й бригаде 3-й гвардейской пехотной дивизии оказались лейб-гвардии Литовский и Кексгольмский полки, во 2-й – лейб-гвардии Санкт-Петербургский (с 1914 г. – Петроградский) и Волынский полки.

Две гвардейские кавалерийские дивизии имели по 3 бригады каждая. Один гвардейский кавалерийский полк состоял из 4-х эскадронов (в эскадроне – 150 человек), однако в лейб-гвардии Конно-гренадерском и казачьих полках было по 6 эскадронов.

В 1-ю бригаду 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии входили Кавалергардский и лейб-гвардии Конный полки, во 2-ю – лейб-гвардии Кирасирский Его и Ее Величества полки, в 3-ю – лейб-гвардии Казачий Его Величества и Атаманского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полки (оба комплектовались из казаков Войска Донского), а также лейб-гвардии Сводно-Казачий полк.

2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию составляли: 1-я бригада из лейб-гвардии Конно-Гренадерского и Уланского Ее Величества полков; 2-я из лейб-гвардии Драгунского и Гусарского Его Величества полков; 3-я из лейб-гвардии Уланского Его Величества и Гродненского гусарского полков, а также Собственный Его Императорского Величества Конвой (4 сотни) – по две сотни от Кубанского и Терского казачьих войск.

Летом 1916 года 1-ю и 2-ю гвардейские пехотные дивизии объединили в 1-й, a 3-ю и стрелковую дивизии, а также Гвардейский экипаж – во 2-й гвардейские корпуса. Каждому из них придали по авиационному отряду и тяжелому артдивизиону. И только 21 июля 1916 года оба корпуса были сведены в Гвардейскую армию, позже переименованную в Особую.

В 1917 году стратеги Генштаба разработали для нее инструкцию, предусматривающую создание при каждой пехотной дивизии «ударных батальонов» в составе трех стрелковых рот по три взвода каждая и технической команды из пяти отделений: пулеметного, минометного, бомбометного, подрывного и телефонного. Каждое отделение состояло из шести гренадеров, вооруженных четырьмя револьверами и двумя винтовками. Кроме того, у каждого из них были: кинжал, тесак или иностранный штык-нож, малая лопата или топор, 8—10 ручных гранат, противогаз, ножницы, стальная каска. На каждый батальон полагалось 8 станковых пулеметов, 8 ружей-пулеметов (тогда Шоша или Льюиса), 4 миномета, 8 бомбометов, 250 сигнальных ракет, 7 телефонных аппаратов и 24 метра кабеля. Телефонное имущество предназначалось не только для связи, но и для подслушивания разговоров противника.

Инструкцией на штурмовые части возлагались следующие задачи:

1. При прорыве укрепленных позиций противника: а) штурм особо важных и особо сильно укрепленных участков; б) поддержка атаки пехотой первой линии (переднего края) и развитие успеха ее в траншеях (ликвидация задерживающего продвижение противника).

2. При обороне: а) бой с целью улучшения своего положения (захват отдельных пунктов); б) поиски для захвата пленных и для разрушения оборонительных сооружений; в) контратаки против ворвавшегося в оборонительную полосу противника.

Боевые действия ударных частей при атаке укреп ленных позиций противника должны были начинаться с тщательной разведки. Сначала гренадеры исследовали все добытые ранее материалы, в частности – аэрофотоснимки вражеских позиций, затем изучали местность и уклад окопной жизни противника. Перед наступлением рекомендовалось провести учение на специально оборудованной в тылу позиции, точно воспроизводящей намеченный для атаки участок обороны…

Но и эти, тщательно разработанные наставления не помогли. Гвардейцы так и не оправдали возложенных на них надежд. И 12 июля 1917 года командарма Василия Гурко сменил генерал от кавалерии Иван Эрдели.

96

14 апреля, в очередной праздник Воскресения Христова, по всему фронту были объявлены солдатские перемирия.

Следом за христианами прекратили огонь татары, начавшие массово брататься с турецкими единоверцами.

И все же своего пика протесты достигли не на религиозные праздники, а 1 мая – в Международный день солидарности трудящихся…

Когда-то одна из лучших в мире, Российская Императорская армия быстро разлагалась и разваливалась на глазах, неумолимо приближаясь к своему краху.

97

В середине мая в Каменец-Подольском состоялся 1-й съезд делегатов ЮЗФ. Проходил он в атмосфере грубого заигрывания высших чинов с нижними. Офицеров даже перестали называть «благородиями». Теперь они стали просто «господами».

Солдаты, почувствовавшие волю и послабление, открыто призывали воюющие стороны к миру. А некоторые из них, как Григорий Федулов, при каждом удобном случае декларировали большевистские лозунги: «Мир хижинам – война дворцам!», «Да здравствует мир без аннексий и контрибуций», «Обратим оружие не друг против друга, а против собственных угнетателей!»

Естественно, русская контрразведка не могла обойти вниманием такое мероприятие. Подполковник Бессарабов еще несколько месяцев тому назад под видом рядового артиллериста внедрил одного из лучших своих агентов в расчет батареи, где служил Иван Чухломин, которого начали подозревать в содействии Григорию Федулову, и сделал все возможное, чтобы они стали делегатами съезда. Сам Бессарабов тоже поспешил отправиться в Каменец-Подольский.

В длинных коридорах Пушкинского дома его «протеже» быстро нашли Зырянова.

– Семен!

– Иван!

– Знакомься, это мой боевой друг! Мы служим в одной батарее!

– Игорь Петровский!

– Очень приятно…

– Ты откуда прибыл?

– Из-под Бережан.

– А мы из-под Ковеля… Слыхал?

– А то как же… Где-то там и наш общий друг Григорий! Если жив, конечно…

– Жив! Что ему будет?

– А ты откуда знаешь?

– Встречались прошлым летом…

– С тех пор воды много утекло…

– И то правда… Но если б с ним что-то случилось – я бы слыхал, точно…

Они, не сговариваясь, повернули головы направо и увидели… Федулова. Тот шел бок о бок с незнакомым капитаном и что-то доказывал ему, размахивая длинными руками…

– Гриня!

– Иван! Сеня! Вы тоже тут?

– Как видишь!

– Знакомьтесь, это товарищ Колупанов.

– Гусь свинье не товарищ, – прошипел Петровский, провоцируя оппонентов на непредсказуемую реакцию.

Но ничего такого не случилось.

– Да, товарищ! – твердо молвил Колупанов. – После рабоче-крестьянской революции, в которую несомненно вскоре перерастет эта империалистическая бойня, мы все так будем обращаться друг к другу…

«Вот сволочь! Благородный – а туда же! – мысленно выругался контрразведчик. – Эх, поставить бы вас всех к стенке, пользуясь моментом. Прямо здесь. В Пушкинском доме. И тогда взяться за немцев с австрийцами…»

98

А вот ингерманландцы своих делегатов на съезд не посылали.

И вообще дивизию Келлера революционные настроения как-то минули.

А вот украинизация – нет. Этот процесс начался чуть позже и закончился весьма печально и для самого начдива, и для многих его офицеров.

О чем, впрочем, уже говорилось…

99

В работе съезда приняли участие Брусилов и Керенский. Посетив фронт на закрытом легковом автомобиле и лично убедившись в ослаблении войсковой дисциплины, министр решил передать Алексею Алексеевичу всю полноту власти в армии. Тот не возражал. И начал готовить наступательную операцию.

Нанесение главного удара возлагалось на 11-ю и 7-ю армии (последнюю недавно возглавил генерал Леонид Николаевич Белькович). Первоочередной задачей определили очередное взятие Львова.

Левый фланг 11-й армии должен был прорвать укрепления неприятеля в районе Зборов-Золочев. 7-я армия – наступать на Бережаны.

На этом направлении им противостояли 2-я австрийская армия Бем Эрмоли и немецкая группа войск графа Феликса фон Ботмера.

И русские стратеги решили ударить между ними!

Для этого 11-я армия получила дополнительно 6 армейских корпусов (1-й Туркестанский, 32, 5, 17, 49-й и 6-й) и 7-й конный. 7-я армия – 5 АК (41, 7, 34, 22-й и 3-й Кавказский). 8-я армия Корнилова на вспомогательном южном участке фронта – 6 корпусов (33, 12, 16, 11, 23-й и 18-й).

В резерве главкома ЮЗФ остались два гвардейских, 5, 25, 45-й армейские и 5-й конный корпуса.

Во всех районах запланированного на 3 июня наступления русские имели преимущество над противником в живой силе и вооружении.

Керенский лично приехал в Озерну и выступил перед солдатами, после чего в Петербурге начались демонстрации в его поддержку. На смену большевистскому «Долой войну!» пришли патриотические лозунги: «Война до победного конца!» и «Доверие Временному правительству!».

А в самой Озерне ситуация не изменилась.

Что ни день – то новый революционный митинг.

На одном из них выступил главный смутьян некто штабс-капитан Дзевалтовский-Гинтовт, недавно избранный командиром роты (позже с его именем свяжут крах тернопольского наступления):

– Временное правительство пытается придерживаться договора с союзниками. Этот договор принят царским правительством, преследовавшим цель захвата Дарданелл, уничтожения Турции, раздела Германии. Ради чего он принимался? Ради наживы капиталистов, блага правящих классов, а совсем не ради блага трудящихся России. В тот час, как министр Керенский призывает солдат к наступлению, российские капиталисты наживаются на продовольственных заготовках, на поставках в армию рухляди, барахла и всякой гнили. Защита революции состоит не в наступлении и не в убийстве таких же трудящихся австрийцев и немцев, как и наши солдаты; защита революции в том, что наши солдаты должны протянуть руку через окопы немцам и австрийцам и призвать их осуществить у себя то же самое, что осуществили питерские рабочие у нас. Кто за наступление, тот враг революции, тот за капиталистов, за реставрацию старого строя! Кто против наступления, тот искренний друг народа, тот настоящий защитник революции!

100

В Луцк подполковник Бессарабов возвращался в легковом автомобиле, за рулем которого, вглядываясь вдаль, горбился капитан Левчук – тот, кто на съезде представлялся артиллеристом Петровским.

– Ну, что скажете, Игорь Петрович?

– Мир переворачивается, Олег Иванович… Совсем немного осталось до того «счастливого» момента, когда «кто был никем, тот станет всем», как поется в революционной песне…

– В кого же тогда превратимся мы?

– В быдло, господин подполковник, в лакеев новой власти…

– Слыхали, что вытворил Дзевалтовский в Озерне?

– Нет…

– Собрал около себя две роты непокорных солдат и пригласил на разговор самого Керенского!

– Вот нахал!

– А тот и повелся… Подошел, начал рассказывать, для чего предпринято это наступление…

– Нет ничего хуже, чем переубеждать тех, кто уже все для себя решил…

– Точно! А как вам наши солдатики?

– Зырянов – парень хоть куда. Шустрый. Со стержнем в середине… Что он на съезде делал – до сих пор не понимаю! Чухломин – типичный представитель серой массы. Никому не верящий. Во всем сомневающийся. А Федулов – лидер. Баламут. Смутьян. Он еще не одного на революционную тропу склонит…

– Будем арестовывать?

– Ну что вы, Олег Иванович? Забыли, в какое время мы живет? Солдаты сами выбирают себе командиров и всячески выгораживают заговорщиков. Суды сплошь и рядом выносят оправдательные приговоры большевикам! Нас с вами просто растопчут!

– Да, дела!.. – Бессарабов достал папиросу и закурил.

За окном мелькали живописные малороссийские пейзажи. Свежевыбеленные фасады церквей, роскошные сады фруктовых деревьев с ломающимися от изобилия плодов ветвями, породистые буренки, виляющие упитанными боками…

Неужели все это вскоре рухнет? И набожная, крестьянская Русь прекратит свое существование?

Нет… Не может быть… Тогда и он – не жилец!

101

Главный удар российских армий пришелся в направлении Каменец-Подольский – Львов. 11-я армия атаковала Золочев, 7-я – Бережаны, 8-я – Галич.

Ставка планировала захватить Львов и, разорвав фронт между войсками Бем Эрмоли и эрцгерцога Иосифа, снова выйти на линию Карпат.

В начале боевых действий на Юго-Западном фронте было 26 094 офицера, 932 976 штыков и 50 021 сабля, 6828 пулеметов, 2196 бомбометов и 568 минометов, 3497 пушек, 226 аэропланов.

Силы противника оценивались в 466 тысяч штыков, 2510 пушек. На самом же деле немецко-австрийская группировка насчитывала 298 600 штыков и 4930 сабель, 4022 пулемета, 2695 пушек, 226 аэропланов.

Бельгийцы по-прежнему находились в районе Козова – Озерна, где русское командование собирало все боеспособные части, чтобы бросить их в наступление на Бережаны – Галич.

Для проведения прорыва на выбранном участке отобрали два корпуса, считавшиеся самыми надежными: 6-й, которым раньше командовал Алексей Гутор, только что назначенный главкомом войск ЮЗФ, и 49-й генерала Владимира Ивановича Селивачева. Причем в 6-й корпус, помимо штатных 4, 16-й и 2-й Финляндской стрелковой, дополнительно влились еще две дивизии – 151-я и 152-я.

49-й корпус из двух Финляндских стрелковых дивизий (4-й и 6-й) и 82-й второочередной усилился отдельной чехословацкой бригадой полковника Вячеслава Платоновича Троянова. Чехословаки почему-то не поддавались на революционную агитацию и слыли едва ли не самыми дисциплинированными на фронте.

О времени наступления и направлении ударов россиян было хорошо известно немецко-австрийскому командованию. Главнокомандующий войсками союзников на востоке генерал-фельдмаршал принц Леопольд Баварский успел укрепить оборонные порядки, сосредоточив в месте предполагаемой атаки противника 8 дивизий армейского резерва.

На линии Броды – Надворная стояла группа войск генерала Бем Эрмоли, состоящая из 4-й австрийской армии «карпатского мясника» генерала Карла Терстянского фон Надаса (на Буском направлении), 2-й австрийской армии самого Бем-Эрмоли – на Золочевском направлении и Южной немецкой армии графа Феликса фон Ботмера на Бережанском.

Южнее Днестра расположились 3-я австрийская армия генерала Карла фон Кирхбаха и войска левого крыла Карпатского фронта эрцгерцога Иосифа.

Наступление планировали начать 18 июня.

Зная об этом, австрийцы еще в 3.30 принялись палить из артиллерийских орудий по позициям 11-й армии на линии Конюхи – Зборов. Поэтому первая атака русских войск, имевших, кстати, трехкратное преимущество в живой силе, быстро захлебнулась. Только ближе к полудню артиллерия 6-го корпуса смогла подавить австрийские батареи и начать планомерный обстрел вражеских позиций газовыми снарядами, продолжавшийся до 5 часов утра 19 июня.

Благодаря этому пехота наконец взломала оборону противника возле деревни Конюхи на стыке 54-й и 19-й дивизий. Такой «громкий» успех объяснялся тем, что на один австрийский полк приходилось целое соединение русских…

Однако уже на следующий день ударная немецкая группировка отбросила противника далеко назад.

На третий день наступления – 20 июня, 11-й армии придали 1-й гвардейский корпус, но гвардейцы тоже не желали воевать. Солдаты митинговали, обсуждали приказы и… отказывались выполнять их. 21-го не пошли в бой гренадеры 6-й дивизии. На следующий день вышли из подчинения гвардейские полки и финляндцы…

102

Весной 1917 года бельгийский бронедивизион был реорганизован. Велосипедную роту расформировали, а ее бойцов придали обеим батареям.

После обильных весенних дождей бронеавтомобили с трудом преодолевали подольский чернозем, поэтому многим бельгийским воинам пришлось пересесть на мотоциклы с колясками, вооруженные пулеметами Льюиса.

Когда противник пошел в контратаку, часть русских солдат без приказа снялись с окопов и начали отступать. Некоторые из них без промедления сдались в плен. И только 155-й пехотный полк при поддержке бронеавтомобилей оказывал бешеное сопротивление врагу.

Первая бельгийская батарея прикрывала один из флангов, не давая немцам зайти в тыл бойцам 6-го корпуса. Задачу удалось выполнить только ценой непомерных утрат. В том бою были смертельно ранены отчаянный смельчак граф Ледекерке, успевший получить за воинское отличие три солдатских Георгия (4, 3-й и 2-й степеней), и лейтенант Аспремонт-Линден. Их похоронили в Киеве, однако до наших дней могилы героев, к сожалению, не сохранились…

103

Уже 8 июля Гутора на посту главкома ЮЗФ сменил Корнилов. Поменяли командира и в бельгийском бронедивизионе. Семета – на любимца солдат капитана Ле Маре.

Но на общую ситуацию на фронте это никак не повлияло. Русские войска, практически не оказывая сопротивления врагу, поспешно отходили в сторону Тарнополя, и только отдельные части время от времени поднимались в контратаки. В одной из них стройные ряды бельгийцев снова серьезно поредели…

Броневики, за которыми сутулились изможденные войной русские воины, стремительно приближались к немецким окопам. Шквальным огнем противник быстро заставил пехоту лечь. Техника осталась без поддержки. А машины так сразу не развернешь! Прямыми попаданиями три из них были мгновенно уничтожены. Погибли Рене Росельт и Луи Лихтер…

Головной броневик, в котором находился Констант Ле Маре, выполз на переднюю линию фортификационных сооружений и, намотав на колеса изрядное количество колючей проволоки, застыл над траншеей, мгновенно превратившись в мишень для немецких артиллеристов.

Ле Маре и Оскар Тири были тяжело ранены и лежали без сознания. На выручку им под покровом наступившей темноты бросились чуть ли не все бельгийцы… Пятеро из них тащили одного Константа…

11 июля Тарнополь был сдан.

А уже вечером 13-го Корнилов приказал начать общее отступление к государственной границе Российской империи. И в тот же день Временное правительство, отбросив декларируемые им же сомнительные демократические принципы, приняло решение о восстановлении на период войны смертной казни за невыполнение приказов.

К 21 июля россияне полностью оставили Галицию и Буковину. Бельгийская база под ударами немецкой авиации была эвакуирована сначала в Проскуров, а затем и вовсе – в Киев…

104

В том, последнем бою был ранен в голову и разведчик Луи де Потер. Но история, случившая с ним, оказалась, как всегда, не столько трагической, сколько комической. Настоящий хэппи-энд!

Хотя в то время его состояние оптимизма не внушало. И братья по оружию решили скинуться на… огромный венок, который был торжественно передан администрации госпиталя.

А Луи выжил!

И, продав венок, смачно отобедал в одном из киевских ресторанов.

Его товарищи в то время были уже на полпути домой. Для того чтобы вернуться на Родину, им предстояло совершить чуть ли не кругосветное путешествие… Москва – Вологда – Екатеринбург – Чита – Харбин – Владивосток – Сан-Франциско – Сакраменто – Чикаго – Нью-Йорк – Бордо – Париж…

В Киеве бельгийцев пытались склонить на свою сторону украинские «незалежники», в Москве – большевики-ленинцы.

И тем, и другим бельгийцы ответили отказом.

– Мы не будем убивать наших русских братьев, ни белых, ни красных, – говорили они…

 

Примирение

 

Глава 1

Голод

1

Кремль. Кабинет Сталина. 24 июля 1932 года.

Иосиф Виссарионович поочередно переводил свой тяжелый взгляд с одного соратника на другого. В таких случаях даже Вячеслав Михайлович Молотов – всемогущий председатель Совета Народных Комиссаров – чувствовал себя неловко, иногда его даже начинала одолевать легкая тошнота. Заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б) Лазарь Моисеевич Каганович реагировал на испепеляющие взоры вождя куда более спокойно, однако и он старался не поднимать глаз.

– Капитализм не мог бы разбить феодализм, – выдохнув очередную порцию табачного дыма, продолжал Сталин, – он не развился бы и не окреп, если бы не объявил принцип частной собственности основой капиталистического общества, если бы он не сделал частную собственность священной собственностью, нарушение интересов которой строжайше карается, и для защиты которой он создал свое собственное государство. Социализм не сможет добить и похоронить капиталистические элементы и индивидуально-рваческие привычки, навыки, традиции (служащие основой воровства), расшатывающие основы нового общества, если он не объявит общественную собственность (кооперативную, колхозную, государственную) священной и неприкосновенной. Он не может укрепить и развить новый строй и социалистическое строительство, если не будет охранять имущество колхозов, кооперации, государства всеми силами, если он не отобьет охоту у антиобщественных, кулацко-капиталистических элементов расхищать общественную собственность. Для этого и нужен новый закон. Такого закона у нас нет. Этот пробел надо заполнить. Его, то есть новый закон, можно было бы назвать, примерно, так: «Об охране имущества общественных организаций (колхозы, кооперация и т. п.) и укреплении принципа общественной (социалистической) собственности». Или что-нибудь в этом роде.

– У бедняков уже ничего не осталось. А кулак так просто свое имущество в колхоз не понесет, – несмело возразил Вячеслав Михайлович.

– А мы попросим… Повысим план сдачи и направим в хлебодающие регионы самые опытные, самые проверенные кадры, которые и возглавят в конечном итоге так называемые чрезвычайные заготовительные комиссии. Лазарь Моисеевич…

– Я, – промямлил Каганович, мысленно удивляясь слабости своего голоса.

– Вы вместе с Енохом Гершоновичем отправитесь на Кубань!

– Енох… Это кто?

– А то вы не знаете? Товарищ Ягода. В связи с болезнью Менжинского именно ему поручено исполнять обязанности начальника ОГПУ.

– Есть! – собравшись с духом, по-военному рявкнул Лазарь Моисеевич.

– А Вячеслав Михайлович поработает на Украине… Широкую поддержку ему обеспечат местные товарищи… Мендель Маркович Хатаевич и Влас Яковлевич Чубарь… И не церемониться! За малейшие попытки саботажа – к стенке!

2

В тесной мазанке на околице тихого украинского села собралась на скромный ужин семья Клименко: мать, отец да шестеро детишек. На столе – картошка в «мундирах» и тертая свекла. Такой роскоши они себе давно не позволяли. И только хозяйка – Екатерина Васильевна – знала, что это – остатки былого изобилия, неприкосновенный запас, который она долго не решалась трогать.

– Завтра кушать будет нечего. Крапиву – и ту соседи всю выдергали. Теперь вон липу обдирают, – она кивнула на окно, за которым немощная женщина в сопровождении девочки-подростка пыталась отодрать от дерева немного коры.

Бегло проследив за ее сочувственным взором, двое одинаковых с лица сорванцов бодро заверили в один голос:

– Ничего, мам, протянем…

– Но как, мои хорошие?

– Мы с Андрюшкой вчера бегали в лес. И нашли немного грибов, – радостно сообщил старший из близнецов – прирожденный лидер и балагур.

Тот, на кого он сослался, восторженно продолжил:

– Таких маленьких-премаленьких. Алеша накрыл их ветками – завтра они будут вот такими!

Младшенькие девочки, Варя, которой недавно исполнилось шесть, и восьмилетняя Марийка, дружно захлопали в ладоши, хотя еще прошлой осенью усвоили, что дары леса небезопасны – тогда пятеро их подружек, отравившись, надолго оказались на больничных койках, две так и не поправились.

Главе семейства, поджарому бородачу лет сорока, тоже хорошо был известен этот факт, поэтому он грустно улыбнулся и сразу перевел разговор на другую тему:

– Продотряды опять лютуют. Вчера у Прокопа последний мешок зерна забрали. А у него шестнадцать душ на иждивении.

Супруга укоризненно вздохнула:

– Мы же договорились, Ваня, не при детях.

– Эх, как-то оно будет, – устало вздохнул тот. – Завтра пойду на речку. Может, словлю хоть пару карасиков.

– Я с вами, тату! – то ли попросил, то ли просто уведомил отца о своих намерениях Алеша.

– И я! – присоединился к ним Андрей.

3

Дождя не было давно. Отсутствие влаги в такую пору обычно радовало крестьян, помогало сохранить собранный урожай. Однако теперь беречь было нечего – практически все зерно реквизировала власть. И устойчивая погода только усиливала раздражение людей, потерявших всякую надежду на сытую зиму.

Поднимая за собой столб пыли, по узкой грунтовой улочке бодро шагал небольшой отряд красноармейцев во главе с шустрым старикашкой, худым, сутулым. За людьми плелась кобыла, тянувшая воз, на котором лежало несколько полных мешков.

– Сюды, будь ласочка, сюды. Он в той хате живет куркульськая морда, – согнувшись в три погибели, ворчал пожилой поводырь. – Я сам вчера видел, как он запихивался гречкой. С мясом!

Командир отряда, высокий, ладный мужчина с клиновидной, как у вождей, бородкой, пронизал его колючим взором и тихо приказал:

– Стучи, Кондратьевич!

– Клименко, открой! – завизжал старик.

– Незаперто! – донеслось изнутри.

Молодой красноармеец поспешно толкнул дверь.

Сразу за порогом стоял Иван.

– Выйди, – совсем по-граждански распорядился командир.

– Чего тебе?

– Хлеба много прячешь?

– Так… Лишь бы с голоду не сдохнуть!

– А постановление партии-правительства читал? Все до последней крошки – в закрома Родины!

– У меня – шестеро детей.

– У других по десять-пятнадцать, и ничего, живут.

– Заберешь хлеб – забирай и их!

– Ты меня на жалость не бери. Добровольно выдашь, али как?

– Что тебе сказать, начальник? Ищи!

– Смотри: найду – хуже будет!

Солдаты, не дожидаясь приказа, пошли в сторону хлева.

Кондратьевич опять вырвался вперед, чтобы услужливо приоткрыть перед ними покосившуюся дверь, еле державшуюся на одной петле.

– Здесь! – торжественно ткнул пальцем вниз.

Красноармеец вонзил в утрамбованную землю штык, потом еще раз и еще – пока железо не уперлось во что-то твердое.

– Бери лопату! – глядя прямо в глаза хозяину, велел командир отряда.

– Кому надо – пусть тот и берет, – спокойно парировал Клименко.

– Ох и доиграешься ты, Иван Гаврилович… Василий!

– Я!

– Рой!

– Есть!

Смачно выругавшись, солдат схватил стоявшую в углу лопату и начал раз за разом вонзать ее острие в землю. Вскоре там показался небольшой чемоданчик. Когда его открыли, все ахнули: там лежала старая рваная детская одежда, уже не подлежащая ремонту…

– Уходим, – разочарованно бросил бородач.

Красноармейцы друг за дружкой потянулись со двора, выстраиваясь в шеренгу на пыльной улочке.

И только старик не угомонился. Приподнялся на цыпочках и прошептал в ухо командиру:

– В саду надобно бы глянуть, Яков Самуилович. Там, где грунт рыхлый.

– Вася! – грозно приказал тот.

– Я!

– А ну-ка копни поглубже под черешней.

Боец нехотя схватил изрядно поднадоевший за последнее время инструмент, натерший не одну мозоль на солдатских ладонях, и медленно начал рыть яму. Вскоре на ее дне показался деревянный ящик… Когда его извлекли на свет и взломали, Кондратьевич торжествующе крякнул:

– А я что говорил!

В отличие от старика, Яков Самуилович воспринял находку без особого восторга. По правде говоря, ему совершенно не хотелось оставлять без хлеба эту честную трудовую семью, но что поделать – служба есть служба. Смалодушничаешь, позволишь утаить мешочек-другой – сам отправишься в Сибирь.

– Скотину имеешь? – устало спросил командир.

– Нет… Всю сдал в колхоз.

– А птицу?

– Давно уже порубали.

– Завтра будем решать твою судьбу. Приходи на десять в сельсовет.

– Посмотрим…

– Что? Что ты сказал?

– Посмотрим.

– Я с тобой игры играть не буду. Не прийдешь – приведем силой. Ясно?

– Так точно, панэ-товарышу.

4

Вечером Иван, Андрей и Алексей Клименко отправилась, как и планировали, на рыбалку.

Вдоль единственной мощенной камнем дороги, бегущей через центр села к чернеющему вдалеке лесу и неожиданно обрывающейся на подступах к нему, собралось множество возов с продовольствием. Возле них вились усталые, отощавшие люди, все еще надеющиеся вернуть утраченное. Старики, женщины и дети, рыдая, падали под колеса, молили не забирать последнее… Но их никто не слушал…

Внизу, под высоким обрывом, на котором стоял крайний ряд деревенских хижин, местная речушка делала резкий поворот; вода в том месте бурлила, образовывая многочисленные воронки, уходящие своими корнями в бездонную пучину.

Иван Гаврилович расположился у роскошной ивы, к которой была привязана добротная, хорошо просмоленная, лодка. В былые годы он по вечерам разбрасывал с нее корм – через день по ведру пшеницы, приваживая таким образом крупных сазанов. По десять, а то и пятнадцать килограммов каждый… Эх, сейчас хоть бы десяток зерен!

Андрей стал по правую руку отца и первым забросил удочку, на крючке которой изворачивался тощий и бледный червячок.

Алеша опустился чуть ниже по течению и занял место на выходе из ямы.

Совсем скоро его поплавок задрожал и пошел под воду. Подсечка! И за миг на берегу уже трепыхался жирный серебристый карась.

– В кого ты такой везунчик? – удивился Иван. – Не успел закинуть – и на тебе!

– В вас, тато… Дывиться!

Отцовское удилище вдруг резко согнулось, и кто-то невидимый на конце натянутой лески рванул против течения в сторону прибрежных зарослей. Уже не одна рыба сорвалась здесь с крючка, запутав нехитрую рыбацкую снасть вокруг лежащих на дне многочисленных пеньков и коряг.

Однако на этот раз ловцы оказались сметливее добычи. Молниеносно оценив ситуацию, Андрей бросился в воду и, схватив дергающегося на крючке сазана за жабры, выбросил на берег.

– Теперь можно и домой, – констатировал Иван, когда утихла дрожь в коленях.

– Идите… А я еще немного посижу, – наживляя свежего червяка, отмахнулся герой предыдущего эпизода.

– Нет… Одного тебя мы не оставим… Слыхал? В селе пропадают дети…

– Ага… Вы свое взяли, а мне что же – с пустыми руками возвращаться?

И он забросил удочку.

В тот же миг поплавок со страшной скоростью понесся не по течению, а против, опровергая законы физики и рыбацкие приметы, согласно которым после поимки крупной рыбы час-другой на хороший клев можно не рассчитывать.

– Тяни! – заорал Алеша.

Брат что было сил потянул на себя удилище. Но, как оказалось, напрасно: на конце жилки болтался только пустой крючок.

– Эх ты, разиня!

– Да разве ж я хотел? – едва не расплакался горе-рыболов. – Смотри, крючок разогнут. Вот почему он сорвался!

– На все воля Божья, – успокоил его отец. – Не расстраивайся, мы скажем мамке, что это ты добыл карпа! Ведь, по правде говоря, так оно и было!

5

Когда стемнело, супруги Клименко вышли во двор. Не для того, чтобы насладиться звездным небом, а чтобы погутарить о житье-бытье. Да так, чтоб не расслышали дети.

– Нам надо бежать, Катюша.

– Куда?

– В большой город. Харьков или Киев.

– Далеко не убежишь. Без денег, без документов…

– Тогда к Ганнуське. На Волынь.

– Так это ж совсем чужая страна – панская Польша!

– Зато голода там нет.

– Тише, Ивасику…

– Оглянись вокруг: люди мрут, словно мухи. Матери собственных детей едят. Не знаю, как зиму переживем. А тут еще и Кондратьевич со своими краснонопузыми. «Будем решать судьбу»… Погонят в Сибирь – пропадем ни за грош!

– Что мы? Лишь бы детей спасти!

Супруги даже не подозревали, что, как только они покинули дом, их чада – Андрей и Алексей, уже полчаса делавшие вид, что крепко спят, выбрались на чердак и слушали разговор родителей через открытое окно.

– Надо бы грибов насушить, рыбы, запастись ягодой, орехами, – продолжал Иван.

– На ягодах долго не протянешь. Зерно забрали, картошка не уродила. А граница – вот она, рукой подать. Пускай хоть Алешка с Андрейчиком… Они ведь растут, наливаются силой.

– Так поговори с ними.

– Нет. Лучше ты. Когда пойдешь по грибы или на рыбалку.

– Хорошо, любимая.

6

Харьков – столица Советской Украины.

Трое большевиков старой закалки – Хатаевич, Чубарь и Косиор собрались в одном из кабинетов для того, чтобы обсудить положение дел на «вверенной территории».

– В последнее время из некоторых районов Украины начались массовые выезды трудящихся в Московскую и Западную область ЦЧО, – начал считавший себя самым образованным из них Хатаевич (как-никак диплом зубного техника в кармане, не то, что у товарищей по партии, едва закончивших начальные заводские училища). – Я уже предложил уполнаркомпути товарищу Лаврищеву и ЮЖОКТО ГПУ дать немедленные указания всем железнодорожным станциям о прекращении продажи билетов за пределы Украины крестьянам, не имеющим удостоверений РИКов о праве выезда. Вам, Влас Яковлевич, было поручено разработать ряд последующих мер в этом направлении. Доложите, пожалуйста, о них…

– Предлагаю: первое – немедленно принять в каждом районе решительные меры к недопущению массового выезда единоличных колхозников, исходя из разосланной по линии ГПУ директивы товарища Балицкого, – сорвался с места Чубарь. – Второе: провести работу всякого рода вербовщиков рабсилы на вывоз за пределы Украины, взять ее под строгий контроль с отстранением от этой работы и изъятием всех подозрительных контрреволюционных элементов. Третье. Развернуть широкую разъяснительную работу среди колхозников и единоличников против самовольных выездов с оставлением хозяйства и предостеречь их, что, в случае выезда в другие районы, они будут там арестованы. Четвертое: принять меры к прекращению продажи билетов.

– Мендель Маркович уже упоминал об этом, – ехидно прошипел Косиор, люто ненавидевший своего менее удачливого соратника.

– Мы все здесь единомышленники и поэтому одинаково смотрим на многие проблемы современности, – огрызнулся Чубарь.

– Ладно, – проигнорировал его реплику Станислав Викентьевич. – У вас все?

– Пожалуй, да.

– На первое время принятых мер должно быть достаточно, чтобы исправить положение. О развитии ситуации прошу докладывать лично мне!

– Есть!

Приблизительно в то же время Сталин написал в шифровке Кагановичу и Молотову: «Обратите серьезнейшее внимание на Украину. Чубарь своей разложенностью и оппортунистическим нутром и Косиор своей гнилой дипломатией (в отношении ЦК ВКП) и преступно-легкомысленным отношением к делу – загубят вконец Украину. Руководить нынешней Украиной не по плечу этим товарищам. У меня создалось впечатление (пожалуй, даже убеждение), что придется снять с Украины обоих, – и Чубаря и Косиора».

В конце 30-х их расстреляли.

Жаль только, что случилось это после того, как они свели в могилу множество честного люда…

7

Клименко, раскланиваясь перед односельчанами, шел в сельсовет по центральной улице. Обессиленные люди часто не отвечали на приветствия, Иван даже начал подозревать, что несчастные просто не узнают его.

Впереди двигалась подвода, запряженная одной светившей ребрами лошаденкой, – последней не только в родном селе, но и во всем районе. На ней лежали несколько хрупких детских тел. За возом плелась молодая женщина, в которой Иван не сразу признал жену одного из своих далеких родственников. Она уже не плакала, только выла.

Вскоре подвода повернула направо – к сельскому кладбищу, на окраине которого приезжие молодые люди недавно выкопали длинный глубокий ров. Не сегодня-завтра он будет полон. Придется рыть другой.

8

За столом сидел дядька, коренастый, крепкий, с широким небритым лицом цвета пролетарского стяга, развевающего над учреждением, которым его то ли выбрали, то ли назначили руководить после того, как предыдущего председателя сельсовета отправили покорять сибирские просторы.

Клименко толкнул дверь.

– Здравствуй, Юстим Карпович.

– Здравствуй, Иван Гаврилович. Располагайся.

– Что ж… Давай, решай мою судьбу.

– Ты о чем?

– А то не знаешь? Хлеб я не весь сдал. Припрятал немного про запас. Для деток. А товарищи-красноармейцы его обнаружили и изъяли.

– Ты вот что, Ваня… Повремени пока. Командира ихнего ночью арестовали как врага народа. За мягкотелость, понимаешь ли, в хлебозаготовках.

– Наверное, снова Кондратьич постарался.

– А то кто же? Я уже и не знаю, что делать с этим пакостным стариком. Но легче нам не станет… Вместо Якова Самуиловича назначили Лейбу Исааковича Гутмана. Тот – настоящий зверь. За три колоска может расстрелять на месте. Боюсь, худо будет, если к нему попадут материалы твоего дела.

– На все воля Божья…

– На Бога надейся, да сам не плошай.

– Что же это происходит, Юстим? Неужели товарищу Сталину никто не говорит правды?

– Товарищ Сталин далеко. И не каждый честный коммунист к нему подступится. А разные шептуны – всегда рядом. «Валюты не хватает… Так сказать, на индустриализацию страны… Надо бы еще продать хлебушка за рубеж, а кулацкие элементы, того, не желают сдавать норму…» Вот такие, братец, дела. У меня на Кубани тоже, наверное, все вымерли. Который день писем не получаю.

– И где же выход?

– Пока Гутман нє прибыл, я дам тебе направление в город – на работу. Будешь получать продпаек, глядишь, и семье чем-то подсобить сможешь.

– Да куда я, Юстим, без деток? Шестеро у меня. И все кушать просят. Нет, не для того мы революцию делали, чтобы в родном краю с голоду подыхать.

– Думаешь, у меня сердце кровью не обливается? – ударил по столу председатель. – Эх, Ваня, Ваня… На Киевщине и Харьковщине ежечасно, нет – ежеминутно… Люди хотят уехать, а их не пущают… Да что тебе говорить? Иди – работай, надо будет – вызовем!

9

Вернувшись домой, Иван Гаврилович быстро нашел мальчишек и сразу же повел их в лес.

– Ну, показывайте, где ваш скарб?

Андрей приподнял нижнюю ветку молодой елочки и начал раскапывать небольшой, покрытый осыпавшимися иголками, бугорок. Под ним оказалось несколько боровичков. Крепеньких, пузатеньких, но очень маленьких – с наперсток.

Алексей разочарованно свистнул.

– Ну, дела! Может, правду говорила баба Паня, что грибы не растут после того, как их кто-то увидел?

– Все может быть, – согласился отец. – Давайте срежем хоть эти.

Он наклонился и уронил взгляд влево:

– Смотрите, дети, маслюк. А вон – еще один… И еще…

Парни упали на колени и стали собирать лесной урожай.

Кошелка, которую они предусмотрительно взяли с собой, вскоре оказалась полной.

– Вот что я вам скажу, мои хорошие, – на обратном пути начал серьезный разговор Иван Клименко. – Нас ждет еще больший голод. Сами видите: в селе всю живность перебили. Старшие – Федор с Ниной – поедут на учебу в город, младшие – Варя и Марийка останутся с нами: им самим не выжить. А вам надобно бежать!

– Надо – значит, надо. Только куды? – несмело поинтересовался Андрей.

– На Волыни у мамы есть родная сестра – ваша тетя. Ганя ее зовут. Пробирайтесь к ней, пока не ударили морозы.

– Ни, тату, мы с вами! – решительно возразил Алеша, впервые в жизни переча отцу.

– А если меня не станет?

– Как это? – округлили глаза братья.

– А вот так. «За контрреволюционную деятельность и саботаж»…

– Так вы ж у нас того, одним из первых в колхоз вступили!

– Завтра в село прибудет новый командир прод отряда. Тот на былые заслуги взирать не станет. Трах-бах – и готово!

– Но…

– Никаких «но». Ежели что со мной случится – сразу садитесь в лодку и плывите вниз по течению. Вода сама вас вынесет куда надо!

10

Отца забрали в тот же вечер. Всю ночь держали в сельсовете, заставляя подписать какие-то бумаги. Но Иван упрямо отказывался.

Ночью его и еще десяток мужиков из соседних сел под присмотром нескольких вооруженных красноармейцев отправили в губернский город. Больше о них никто не слышал…

Как только на востоке запылал край солнечного диска, Екатерина, плача, стала собирать детей в дальнюю рискованную дорогу:

– Андрейчик, Алешенька… Родные вы мои, милые. Никогда не забывайте своих родителей… Что бы не случилось – пишите письма. И при первой возможности – возвращайтесь домой.

– Добре, мамо, – еле сдерживал слезы Андрей.

– Вот адрес тети Гани. Она добрая и чуткая, примет вас, как родных… Лодку пустите дальше по течению, больше она нам не понадобится. Ну, с Богом… Берегите себя!

– Не волнуйтесь, мамо. Все будет хорошо! – клятвенно заверил Алексей.

11

Алеша достал заблаговременно припасенный нож и полоснул его лезвием по привязанной к дереву веревке, другой конец которой был продет в кольцо, закрепленное на носу покачивающейся на волнах лодчонки.

– Залазь, – прошептал, озираясь по сторонам.

Брат послушно уселся на одну из поперечин.

– Ложись!

Андрей упал на дно ногами в сторону кормы.

Алексей вошел в воду, оттолкнул лодку от берега и, перевалившись через ее борт, улегся, вытянувшись в противоположную сторону.

Подхваченное мощным течением, легкое деревянное суденце резво побежало на вожделенный юго-запад.

12

По левому берегу широкой полноводной реки неторопливо брели трое советских пограничников. Впереди них бежала собака. На груди старшего наряда болтался бинокль. Время от времени он прикладывал его к своим зеницам и четко отдавал команды:

– Кажется, на нас плывет какое-то бревно. Рядовой Гатаулин!

– Я…

– Похоже, это лодка. Готовьте багор!

– Есть!

Стройный молодой солдатик с раскосыми, вечно улыбающимися глазками, ловко нырнул за ближайший куст за длинной палкой, на конце которой виднелся острый железный крюк и пошел к месту, где фарватер реки пролегал у самого берега.

Когда гонимая течением лодка с братьями приблизилась на минимальное расстояние, он попытался зацепиться за ее борт, но Андрей успел вставить под крюк лезвие своего топорика и вывернуть багор.

Пограничник попробовал повторить задуманное чуть ниже, но снова безрезультатно.

Тем временем лодку уже вынесло течением на середину реки.

– Чертов туман! – сплюнул Гатаулин. – Ничего нельзя рассмотреть! Но там кто-то есть! Точно! Нутром чую!

– А мы сейчас проверим! – злорадно улыбнулся старший наряда и, припав на одно колено, выстрелил. Затем еще раз. И еще. Одна из пуль попала Алешке в руку. Он взвыл от боли и поднялся в полный рост.

Ствол винтовки еще дважды полыхнул огнем.

Мальчишка схватился за грудь и свалился за борт.

– Марат! – прохрипел сержант.

– Я! – сразу же отозвался Гатаулин.

– Достать диверсанта!

– Есть!

Солдат быстро разделся и полез в воду. Спустя мгновенье раненый оказался на берегу.

А лодка с его братом понеслась дальше.

 

Глава 2

Война

1

Начало лета 1939 года.

Сначала поездом, затем – на подводе Клименко добирался к своему новому месту службы. Впрочем, новым его можно было назвать только условно. Ибо прежде, чем поступить в военное училище, Алексей провел здесь целых пять лет как воспитанник. Сам командир заставы Никитин взял над ним шефство!

А вот и он.

Все такой же стройный, подтянутый, только первая седая прядь появилась на левом виске.

– Лейтенант Клименко для дальнейшего прохождения службы…

– Отставить! Иди-ка сюда, сынок, дай я на тебя полюбуюсь! Хорош… Хорош… Совсем не похож на того подстрелыша, которого мы выудили в реке семь лет тому назад… Да, кстати, как закончил училище?

– На отлично, Василий Ефремович.

– Молодец… Домой заезжал?

– Нет.

– Почему?

– Ответ пришел на мой запрос. Из сельсовета. Больше нет у меня ни одной родной кровинки на всей земле.

– Так уж и ни одной? А я?

Алеша бросился к майору и обнял его.

– Только вы и остались, батьку.

– И тетка.

– Какая еще тетка?

– Анна.

– А-а-а… Вы нашли письмо? И ничего не говорили мне столько лет?

– Бумага, конечно, сильно намокла, но мы почти дословно восстановили текст. «Прийми моих деточек, как своих родных»… Что это означает?

– Наверное, родители собирались переправить через реку еще кого-то.

– Наверное…

– Как бы там ни было, теперь вы для меня и отец, и мать.

– Спасибо, сынок!

Они еще раз обнялись и пошли вдоль берега пограничной реки.

– Вот, скажи мне, почему так получается? – пустился в философствование майор. – Мы с тобой – украинцы, и по ту сторону – вроде бы такие же малороссы… А живем в разных державах? Нет, чтобы объединиться и сообща взять за горло капиталистическую гидру…

– А может, они того, не хотят никого брать за горло? – несмело возразил Клименко.

– Хотят… Паны называют нашего брата быдлом, запрещают изучать родной язык.

– Так и мы с вами вроде как не на мове балакаем…

– Отставить… Понимаешь ли, сынок, мы строим социализм, общество будущего, в котором не будет эксплуатации человека человеком, где рабочие и крестьяне наконец-то получат возможность реально управлять государством… А у них при власти – паны, шляхта, готовые спустить три шкуры с трудящегося человека.

– Так-то оно так, батьку. Только большой голод почему-то был у нас, а не у них.

– Ты же знаешь: это плата за индустриализацию страны. Зато теперь мы имеем самые лучшие в мире танки, самолеты. Есть чем защитить Отечество от капиталистической угрозы!

2

Москва. Ночь с 23 на 24 августа 1939 года.

Министр иностранных дел Германии Иохим фон Риббентроп, которого Молотов пригласил в Москву, как только получил соответствующее указание Сталина, размашисто подписал Договор о дружбе и сотрудничестве и передал папку своему советскому коллеге.

– Немецкий народ, особенно простые люди, очень тепло приветствовали установление понимания с Советским Союзом. Народ инстинктивно чувствует, что естественным образом существующие интересы Германии и Советского Союза нигде не сталкиваются и что развитию хороших отношений ранее препятствовали только иностранные интриги, особенно со стороны Англии.

– Немцы желают мира и поэтому приветствуют дружеские отношения между Германским государством и Советским Союзом, – вставил свое веское слово Сталин, скалой нависший над обоими подписантами.

– Да, безусловно, мы хотим мира, но возмущение Польшей так сильно, что все до единого готовы воевать. Германский народ не будет более терпеть польских провокаций, – твердо заявил рейхсминистр.

– Я знаю, как сильно германская нация любит своего вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье, – спокойно продолжил Иосиф Виссарионович.

– Присоединяюсь! – пролепетал Вячеслав Михайлович.

– Хайль Гитлер! – вытянул вперед правую руку Риббентроп.

Они выпили знаменитого «Советского шампанского» и стали закусывать фруктами. Вскоре Молотов отважился на ответный тост:

– А теперь я бы хотел выпить за нашего вождя, гениального товарища Сталина. Именно он в марте этого года своей речью, которую, кстати, в Германии правильно поняли, полностью изменил политические отношения между нашими странами.

– Верно! – восхищенно подхватил Риббентроп. – За господина Сталина, за Пакт о ненападении, за новую эру в германо-русских отношениях!

Последнее слово, как всегда, оказалось за Сталиным.

– В нашей стране два раза пьют только на похоронах… Поэтому разрешите третий тост… Советское правительство относится к новому пакту очень серьезно. Оно может дать честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера. Итак, за дружбу!

– Да-да. Яволь! За фройндшафт! – поддержал его рейхсминистр.

3

Анна Васильевна Павелко достала из печи горшок с картошкой и поставила на стол, обводя доброжелательным взглядом все свое семейство. Ее муж – Николай Степанович – поднялся из-за стола, подавая, таким образом, пример сотрапезникам, и начал читать молитву:

– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое! Да будет воля Твоя… Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого! – затянули девятеро родных детей: близнецы Петро и Павло, Марийка, Настя, Оксана, Леся, Грыць, Иван, Степан и приемный Андрийко.

Обедали недолго.

Первым из-за стола, как и надлежит, поднялся глава семейства:

– Ну что, хлопцы, кто поедет со мной в лес?

– За дровами? – лениво потянулся названный в честь деда Степан, самый старший из родных сыновей.

– Ну не по грибы же.

– А пан не будет ругаться, как в прошлый раз?

– Нет. Деревья мы не тронем. Только соберем немного сухих веток.

– Я с вами, батьку. Пойду запрягать Чорика, – сразу же согласился Андрей.

4

Москва. Кремль. Наркомат иностранных дел. 17 сентября 1939 года. 3 часа ночи.

Молотов – послу Польши в СССР В. Гржибовскому:

– Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства. В течение десяти дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава, как столица Польши, не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам…

Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белоруссы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными.

Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.

Одновременно советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью…

5

Николаю Павелко даже не пришлось заходить в лес – все сделали за него Андрей и Степан. Вскоре трудяга Чорик медленно потащил полный сухостоя воз в сторону дома.

Однако на околице леса дорогу ему преградил фаэтон, запряженный парой лошадей.

Старый пан, тонкий, как струна, холеный, злой, соскочил наземь и, багровея, заорал:

– Опять вы за свойо, пся крев!

– Мы не сделали ничего плохого! – виновато начал оправдываться Степан.

– Молчать, быдло! – Пан замахнулся и со сей силы полоснул кнутом по его лицу. – Марек!

– Что, тату! – сразу откликнулся старший сын, жесткий, властный – весь в отца.

– Проверь, что они украли в нашем лесу!

– Мы не воры, – тихо, но твердо произнес Николай Степанович.

– И брали только сухие ветки! – решительно поддержал его Андрей.

Но это не успокоило помещика.

– Янек, заткни рот этому сопляку! – завизжал он, обращаясь к младшему сыну, смирному смазливому юноше, всегда находившему общий язык с украинскими сверстниками и этим неслыханно раздражавшему родителей и старшого брата.

– Но ведь и вправду… – промямлил тот.

– Выполняй!

Они накинулись на крестьян и стали неистово избивать.

– Ладно… Хватит, – наконец угомонился инициатор расправы.

– Ветки забрать? – тихо поинтересовался Марек.

– Зачем они нам? Нехай мают!

– Тогда зачем весь этот спектакль? – возмущенно обронил Янек.

– Чтоб другим неповадно было! – осадил его отец.

6

17 сентября 1939 года.

Украинское население ждало Красную Армию давно. Поэтому все жители небольшого уездного городка высыпали на его центральную улицу. Хлеб, соль, цветы, девушки в национальных костюмах… И только несколько крестьян из окрестных сел смотрели на пришлых воинов не как на освободителей, а как на потенциальных врагов.

– Ох, чувствую, наломают они дров! – поучительно изрек окруженный соратниками Николай Павелко, на лице которого еще виднелись почерневшие следы недавних побоев.

– Да… Это ярмо будет, пожалуй, хуже панского! – поддержал его седобородый дед Клим, огромная семья которого проживала на соседнем хуторе и тоже придерживалась националистических взглядов.

Но в толпе преобладали другие настроения.

– Слава вызволителям!

– Ура!

– Да здравствует Красная Армия!

Впереди представителей разных родов регулярных войск, танкистов, пехотинцев, кавалеристов, бодро шагали пограничники майора Никитина – его подчиненных в числе других руководство решило перебросить на западную границу. Точнее – кордоны Страны Советов «немного» отодвинулись на запад, и кому-то надо было их защищать. Но сначала предстояло возвести новую линию оборонительных сооружений – от Владимира-Волынского до Бреста. Для контроля над выполнением этой задачи из Москвы прислали какого-то важного генерала-строителя. Тот в сопровождении отряда мотоциклистов еще час назад укатил в направлении реки Буг…

Алексей находился все время рядом со своим командиром. Размышления о судьбе высокого начальника его мозг не занимали. Черт с ним, с генералом… Гораздо важнее было ничего не упустить из виду. Запечатлеть каждую деталь незнакомой чужестранной жизни, кажущейся такой сытой и беспечной. Сфотографировать взглядом и навсегда сохранить в памяти аккуратно вымощенные улочки, чисто выбеленные церквушки, мирно соседствующие с синагогами и островерхими костелами, и людей – приветливых, жизнерадостных, совершенно не похожих на буржуазных типажей, не сходящих со страниц советских юмористических журналов.

Как вдруг его острый глаз выхватил из толпы знакомое лицо.

– Андрей? – непроизвольно вырвалось вслух.

– Ты чего? – покосился на лейтенанта Василий Ефремович.

– А… Так… Показалось…

– Показалось – крестись!

– Вы же атеист, батьку…

– Это правда.

– И куда теперь? – резко сменил тему Клименко.

– Еще дальше – на запад. Будем обустраивать новую границу!

7

Андрей тоже успел разглядеть брата. Попытался вырваться из кольца человеческих тел, чтобы подойти поближе, но не успел – красноармейцы уже начали рассаживаться по машинам.

– Ты куда? – поинтересовался Николай Степанович, заметивший, что его племянник собирается рвануть вдогонку за освободителями или оккупантами, – шут их разберет!

– Там… Там Алешка!

– Не может быть!

– Точно!

– Значит, живой…

– И не просто живой. Командир. Охвицер! Я к нему, дядя Коля… Добре?

– Не спеши, сынку, у Леши могут быть неприятности…

– С чего бы это?

– Из-за родственников на чужбине… Говорят, Советы не жалуют связи с заграницей…

– Так цэ ж мой родный брат, батьку!

– Кто знает, доложил он о твоем бегстве или нет.

– И то правда…

– Если это Алеша – вы еще встретитесь. Непременно.

– Дай Боже!

– А сейчас – бегом к пану! Пришла пора поквитаться с ним!

8

Возле поместья, огражденного высоким сплошным забором, собралась шумная толпа. Несколько крепких хлопцев налегли на ворота, те вскоре поддались и распахнулись… Однако свершиться мести в тот день было не суждено. Сельчане успели заметить лишь столб пыли, вздымаемый панской каретой, которую лошади быстро уносили в сторону леса. О потайном ходе в селе поговаривали и раньше, только вот перекрыть его никто не удосужился.

– Убег, паскудник! Жаль, не удалось всадить вилы в его тощую, костлявую дупу, – грустно улыбнулся Павелко.

– А может, и хорошо, что так получилось? Грех на душу не взяли, – не по-юношески рассудительно заключил Андрей.

– Поживем – увидим, – вздыхая, согласился Николай Степанович.

9

В первый же день новой власти на господской усадьбе появилась новая вывеска – «Клуб». В обед кто-то повесил на стене объявление, выведенное корявым почерком на обычном листке бумаге: «Сегодня – вечер танца! Приглашаются все!»

Раскланиваясь перед сельскими девчатами и парубками, которых немало набилось в новое учреждение культуры, поздно вечером в зал вошел Андрей Клименко. И сразу приметил незнакомую светловолосую девчонку, лихо отплясывающую украинский народный танец в паре с немолодым усатым красноармейцем и еще несколькими присоединившимися к ним солдатами. Ощутив на себе пристальный взгляд, та улыбнулась и жестом пригласила парня в круг. В это время музыка закончилась. Пока меняли пластинку, они не сводили глаз друг с друга. Когда из граммофона наконец полилась тонкая лирическая мелодия, Андрей набрался смелости и подошел к незнакомке, точнее, к сопровождавшему ее бойцу.

– Панэ офицер, позвольте вашу дивчину?

– Чего он хочет, Наталия Петровна? – удивленно пробасил тот.

– Спрашивает у вас разрешения пригласить меня на танец.

– Отставить буржуазные предрассудки! Никакой я тебе не пан. И вообще… В нашей стране давно установилось равноправие в отношениях между мужчиной и женщиной. Ты хочешь с ним танцевать?

– Да, – зарделась девушка.

– Тогда прошу…

Молодые люди закружили в танце:

– Как вас зовут?

– Наташа.

– А меня – Андрей.

– Очень приятно.

– Откуда вы к нам?

– Из Харькова. Буду работать в библиотеке. Вы умеете читать?

– Да.

– На русском?

– На украинском. И на польском. Немного.

– И кто ваш любимый писатель?

– Шевченко. А еще – Леся Украинка. Она – наша землячка, здесь неподалеку находится имение ее родителей.

– Свозите на экскурсию?

– А этот позволит? – Андрей кивнул на усача, бдительно следившего за каждым их движением.

– Посмотрим. Как папа скажет.

– Твой отец командир? – догадался Клименко.

– Да. Начальник штаба капитан Березин. Но это – военная тайна!

– Понял.

10

Алексей давно написал родственникам письмо. Запечатал его в конверт и с тех пор все время носил на груди в застегнутом на пуговицу накладном кармане гимнастерки. Никакой политики. Только личное. «Здравствуйте, дорогие Анна Васильевна и Николай Степанович! Как вы живы-здоровы, как ваши дети?» Там, где надо было указать обратный адрес, начеркал: «Главпочтамт. До востребования». И все равно долго не решался бросить послание в почтовый ящик. Сегодня, кажется, наступил удобный момент, чтобы сделать это – его назначили старшим патруля и теперь везут в соседний большой город…

Очутившись на центральной улице, лейтенант приказал двум подчиненным солдатикам подождать на улице, а сам решительно шагнул в середину серого здания, возведенного еще в прошлом веке по распоряжению царского правительства, всегда уделявшего повышенное внимание благоустройству новых территорий.

За столом сидела миловидная девушка лет двадцати, ухоженная, опрятная.

– Доброго дня! – улыбнулся Клименко, вспоминая, как приветствуют друг друга местные жители.

– И вам того же!

– Куда можно бросить письмо?

– В Россию?

– Нет. По области.

– Оставьте у меня. Я все сделаю сама.

Алексей рисковал. Он догадывался, что о послании, отправленном советским пограничником, сразу может стать известно «компетентным органам», но все же надеялся, что ничего крамольного они не обнаружат.

Так и случилось. Особисты быстро установили личность отправителя, но никаких мер воздействия по отношению к нему применять не стали. О том, что у лейтенанта Клименко есть родня на освобожденных территориях им было известно давно из рапорта Василия Ефремовича Никитина. Поэтому письмо изымать не стали. Пускай переписываются, общаются. До поры, до времени…

11

С приходом советской власти в «освобожденных» деревнях появились газеты на русском и украинском языках. Причем как свежие, так и прошлых лет. Правда, особым разнообразием их содержание не отличалось. Развернутые сводки с трудовых фронтов, несколько скупых строчек о международном положении и тщательно отретушированные портреты советских вождей, чуть ли не целиком заполнявшие первые страницы.

Местные жители знакомились с сообщениями прессы, собравшись в узкой и неудобной коморке, ранее предназначавшейся для хранения музыкальных инструментов сельского фольклорного коллектива – единственного носителя национальной культуры во всем районе, а теперь переоборудованной под библиотеку.

Новости с полей или строек коммунизма крестьян почему-то интересовали мало. Гораздо больше их занимало внешнее сходство некоторых односельчан с «видными представителями коммунистического движения» и просто известными людьми. Лысющего, круглоголового Николая Павелко сразу же облагодетельствовали кличкой Ленин. Кто-то стал Берией, кто-то – Ворошиловым. А вот в облике Андрея Клименко нашли схожие черты с самым известным советским воздушным асом, не так давно погибшим при загадочных обстоятельствах во время испытаний новой авиатехники.

С тех пор к нему прилипло прозвище Чкалов.

12

Алексей Клименко прильнул к биноклю. На той стороне Буга обосновывались немецкие солдаты. Как всегда – спокойно, организованно. Без лишней суеты и свойственной русским нервотрепки.

Майор Никитин подкрадывался к подчиненному, как ему казалось, тихо и незаметно, однако молодой офицер давно обнаружил присутствие старшего по званию и боковым зрением тщательно следил за всеми перемещениями командира.

– Не прячьтесь, Василий Сафронович. Я вас сразу заметил.

– Похвально… Похвально… Ну, как тебе новое мес то службы?

– Красота!

– А что немчура?

– Окапываются.

– Так вроде бы обед по расписанию.

– Еще две минуты.

– Дай-ка я сам взгляну на их порядки.

– Пожалуйста!

Как только майор взял в руки бинокль, немцы бросили работу и стали снимать с себя одежду. Спустя мгновение самые ретивые из них уже хлюпались в воде.

– Что-то я не очень верю в искренность нашей дружбы, – обронил Никитин, обращаясь то ли к лейтенанту, то ли к Господу Богу, то ли к самому себе. В это время с запада донесся шум мотора, и вскоре в небе появился самолет со свастикой на фюзеляже. – Смотри, что творят, союзнички…

– Совсем нюх потеряли. Врезать бы по нему из пулемета, да нельзя – приказ.

– Вот-вот. Проявляйте выдержку, товарищ лейтенант.

– А если они начнут сбрасывать бомбы, что тогда?

– Личный состав в укрытие – и не отвечать на провокации.

– Да ну? Так они и до Москвы дойдут…

– Мы с тобой люди военные! Сказано – не поддаваться, значит, не поддаваться. Сам знаешь, мне все это тоже не больно нравится. Но другого выхода нет. Так что терпи, сынку…

– Есть терпеть! – нехотя согласился Клименко.

– Командир заставы, – продолжил майор, – твой тезка – Лопахин – несмотря на невысокое звание, человек уравновешенный, мудрый. Да и боевого опыта ему не занимать. Все-таки Халхин-Гол за плечами… Слушайся его, как отца родного.

– А вы?

– Я иду на повышение.

Андрей уткнулся носом в грудь майора и чуть было не заплакал:

– Спасибо за все, батьку…

– Отставить, товарищ лейтенант!

13

Капитан Березин долго не решался отпустить дочь в село Колодяжное, где находилось имение родителей Леси Украинки, но все же сдался под напором местных активистов, утверждавших, что предстоящая поездка совершенно безопасна. Однако без сопровождения Наталья не осталась – добродушный красноармеец Иван Демидович (или просто дядя Ваня) следовал за девицей по пятам. Но и без него Андрей Клименко никому бы не дал в обиду «свою золотоволоску».

Взявшись за руки, молодые люди обследовали все окрестности урочища Нечимного, в котором как бы оживали главные герои «Лесной песни» – Лукаш и Мавка и мифические персонажи – Лесовик, Водяной, Русалка…

Возвращаясь домой, Андрей и Наталья поняли, что уже никогда не смогут жить друг без друга…

14

Спустя некоторое время возле дома Павелко остановился почтальон.

Толкнул незапертую дверь и крикнул:

– Есть кто живой?

На зов откликнулся Андрей Клименко. Он только что вернулся с «тихой охоты» (в лесу пошли «зеленицы» – любимые местные грибы, годящиеся как для жарки, так и для соленья) и стоял в сенях, собираясь снять сапоги.

– Да… Слушаю вас, дядя Сава.

– Вам письмо.

Андрей схватил пакет и сразу узнал знакомый почерк.

– Мамо! Мамо! – закричал, врываясь в гостиную в грязной обуви. – Братец нашелся!

Та взяла в руки конверт и прочитала по слогам:

– Главпочтампт. До востребования… С чего ты взял, что письмо от Леши?

– Так мы ж сидели за одной партой. Во время Ликбеза! Я его каракули ни с чьими не спутаю!

Тетка неспеша распечатала долгожданное послание:

– «Дорогие Анна Васильевна и Николай Степанович!» Живой наш мальчик. – Она пустила слезу и принялась целовать неровные буквы. – «Как вы живы-здоровы, как дети? Петя, Павлик, Марийка, Настя, Оксана, Леся, Гриша, Иван, Степан, Анрейчик…» Всех вспомнил. Никого не забыл!

– Подписи нет. Значит, он опасается за свою карьеру, – авторитетно вставил племянник. – Я что вам говорил? Лешка теперь большой начальник, красный командир!

Женщина осенила себя крестом:

– Точно… Спаси его, Господи!

15

22 июня 1941 года. 4 часа утра.

Сначала издалека донесся какой-то гул. Мощный. Размеренный. Тревожный.

Спустя несколько минут светлеющее небо над пограничной заставой, на которой служил Алексей Клименко, почернело от немецких самолетов.

Одновременно с той стороны реки стали бить вражеские пушки.

– Немцы форсируют Буг! – вскоре доложили дозорные.

– Застава в ружье! – грозно прозвучала в ночи чья-то команда.

Завязался бой. Тяжелый. Неравный.

Алексей Клименко метался по недавно вырытым окопам от одного фланга обороны к другому, подбадривал бойцов и передавал им четкие приказы командира, укрывшегося в дальнем блиндаже – ни проволочная, ни беспроволочная связь уже не работали.

То тут, то там путь ему преграждали тела молодых красивых парней, с которыми он еще вчера пил чай, водил задушевные беседы. Почти все оставшиеся в живых пограничники оказались ранеными. Тех, кого задело легко, оставались в строю.

Безрукие же, безногие, истекая кровью, молили о помощи. Но ждать ее было неоткуда.

16

Армаду летящих на восток самолетов не могли не заметить и в деревне, где жил Андрей Клименко.

У одних их появление вызвало самую настоящую панику, у других, среди которых оказались все члены семьи Павелко, восторг и радость.

– Все. Капут Советам! – перекрестившись, злорадно констатировал Николай Степанович.

– Допрыгались… Дотанцевались, – поддержал его племянник.

В тот миг он почему-то совсем не думал о своей избраннице, расставание с которой теперь стало неизбежным.

Встретились влюбленные только в обед – в библиотеке (об этом они условились еще вчера).

– Все, милый, я уезжаю, – грустно сообщила Наталия.

– Ку-ку-куда? – еле выдохнул Андрей.

– Не знаю. Может, в Киев, а может, в Харьков… Там будет видно.

– А я?

– Хочешь – собирайся, поедешь с нами.

– Нет. Мой дом – здесь!

– Тогда – прощай!

– Не пущу… Слышишь, я тебя никуда не пущу!

В это время скрипнула дверь, и в библиотеку вошел верный Иван Демидович.

– Ты готова, доча?

– Да.

– Давай быстрее, Елизавета Тихоновна ждут, – он развернулся и вышел, понимая, что влюбленные должны побыть немного наедине.

– Не пущу… – повторил Андрей, нежно прижимая суженую к своей груди.

– Прости. Но я должна ехать. Мама тяжело больна, она не переживет разлуки.

– Но ведь ты об этом никогда ничего не говорила!

– Забыл? Я дочь красного командира. Нам хныкать не полагается…

– Наталочка… Наталка… Не уезжай – молю!

– Эй, скоро вы там? – донесся снаружи сердитый мужской голос.

– Иду, дядя Ваня… Иду… Прощай, любимый!

– Постой. Я должен открыть тебе один секрет.

– Говори быстрее.

– Николай Степанович мне не отец – дядя. И я сам – не местный.

– Ну и что?

– Там где Советы – голод, репрессии. Останься, мы будем счастливы!

– Прощай!

17

Старший лейтенант Лопахин в блиндаже долго не усидел – подался на передовую и теперь лично руководил боем.

Несмотря на огромное превосходство в живой силе и технике, немцы не смогли продвинуться ни на шаг вперед. Однажды пограничники даже предприняли лихую контратаку. Однако никакой практической пользы из нее не извлекли. Только положили половину личного состава – и откатились назад на исходные позиции. Уже там, в окопе, шальная пуля неожиданно настигла командира заставы.

– Иди сюда, теса, – прохрипел он, харкая кровью. – Все… Хана мне… Отвоевался… Так что принимай командование, братец!

– Ну что ты, Леха, – попытался возразить Клименко, впервые обращаясь к командиру по имени. – Мы с тобой еще и до Берлина дойдем!

Лопахин не ответил ничего. Только закатил глаза и захрипел.

– Слушай мою команду! – заорал лейтенант, сжимая его быстро слабеющую руку. – Следующую группу подпускаем как можно ближе и лишь тогда открываем огонь из пулеметов. После чего отходим на вторую линию обороны. Ясно?

– Так точно! – отрапортовал рядовой Толгат Баранбаев, единственный из всех, на ком не было ни царапины.

…Новая попытка наступления не заставила долго себя ждать.

Поначалу красноармейцы никак не отвечали противнику, и лишь когда тот приблизился метров на пятьдесят – начали лихорадочно палить из всего имеющегося в наличии оружия.

Оставив на поле боя сотни мертвых тел, фашисты отступили.

Как и предполагал Алексей – ненадолго.

Через несколько минут на позиции оборонявшихся обрушила огонь вся вражеская артиллерия. Земля содрогалась и целыми пластами взлетала в воздух. Казалось, ни один человек не может уцелеть в этой мясорубке. Но в окопах уже не было никого – пограничники организованно отступили в глубь советской территории и заняли оборону на второй линии фортификации, которую составляли не только оборонительные рвы, но и доты – так сокращенно называли долговременные огневые точки. Укрывшись за их бетонной толщей, можно было длительное время оказывать эффективное сопротивление противнику в автономном режиме; для этого в укрытии имелись значительные запасы продовольствия и боеприпасов.

Утомленные круглосуточным боем, люди неистово хотели есть, пить и спать, но неугомонный Клименко не давал даже перевести дыхание: воевать – не отдыхать!

– Сержант Перов!

– Я!

– В случае очередной атаки выдвинетесь со своим отделением на передовую.

– Есть!

– Произведете несколько очередей из автоматического оружия, бросите пару-тройку гранат – и назад в укрытие!

– Слушаюсь!

– Остальные останутся за мной. Рядовой Баранбаев!

– Я!

– Вы, кажется, лучше других знакомы с устройством дота?

– Так точно!

– Принимайте хозяйство!

– Есть!

– Первым делом – ознакомьте всех с путями отхода. Может, кто-то еще не знает их расположение.

– Один подземный ход ведет к передней линии окопов, – начал Толгат.

– Прекрасно. Мы можем воспользоваться им для нанесения удара в тыл противника.

– Для этого он и предусмотрен. Ну а второй идет в глубину леса.

– Знаю. Занять оборону!

18

Вереница тяжелых советских танков вышла в направлении областного центра и сразу попала под авиабомбежку. Командир части погиб. Начальник штаба Березин, размахивая пистолетом, под непрерывным вражеским огнем бегал от одной бронемашины к другой, призывая механиков отвести вверенную им технику в глубь леса, но его никто не слушал. Даже после того, как капитан лично застрелил нескольких дезертиров.

В тот же вечер в деревню вошли немецкие солдаты. Как водится, их встречали хлебом-солью те же крестьяне, что почти два года тому назад восторженно встречали советских воинов. Теперь они радостно приветствовали «героев Гитлера».

Когда Николай Павелко со старшими сыновьями вернулись домой с импровизированного митинга, устроенного в честь очередных «вызволителей», на их подворье уже орудовали новые хозяева.

Один ловил кур, другой доил корову.

– А вы говорили, что они спасут нас от красной чумы! – в сердцах обронил Андрей.

– Терпи, сынку… Главное, что от Советов сдыхались!

– Те и те – оккупанты. Какая между ними разница?

– Немцы – народ педантичний, порядочный. Забрали – рассчитаются.

– Ага. Копняками, – грустно заверил Клименко.

19

Пограничники мужественно держали оборону еще несколько дней. И фашисты решили оставить их в покое!

Основные силы противника просто обошли с флангов последние очаги сопротивления и, оставив возле дотов небольшое охранение, рванули дальше – на Киев.

Клименко ничего не мог понять.

Уже три дня снаружи доносился лишь гул дальней авиации, а не рев бронемашин, и даже ненавистные лица оккупантов не попадались на глаза, как он ни вглядывался в перископ.

Но самое главное: их никто не обстреливал!

Лейтенант был уверен на все сто, что враг разбит и сейчас беспорядочно бежит на запад, преследуемый советскими войсками. Почему же до сих пор никто не нашел их в бетонном бункере, не поблагодарил за службу?

Ответы на все свои вопросы Алексей получил уже 1 июля. Именно тогда немцы подогнали к доту грузовой автомобиль, снабженный мощным громкоговорящим устройством. И вскоре до пограничников донесся чей-то слегка извращенный акцентом и динамиком голос:

– Вчера в освобожденном нами Львове свершился исторический акт: провозглашена независимость Украины! Солдаты! Игнорируйте приказы красных командиров и комиссаров. Сдавайтесь. И переходите на сторону доблестных германских войск!

– Да врут они, товарищ лейтенант! – возмущенно пробасил Баранбаев. – Вскоре придут наши, представят всех к наградам…

– Не нравится мне это, Толгат. Десять дней держимся, а подкрепления все нет и нет.

– Будет, командир, непременно будет!

– Слышь, Баранбаев…

– А…

– Говорят, все доты соединены друг с другом.

– Ну, все – не все, а из нашего можно попасть в соседний.

– Ты сгоняй туда-обратно, хорошо?

– Зачем?

– Проверь, как там с провиантом и боеприпасами. Посмотри, может, кто живой остался и теперь не знает, что делать дальше. Понял?

– Так точно!

– Тогда выполняй!

– Есть, товарищ лейтенант!

20

Сержант Перов открыл бронированную заслонку и ахнул. Увиденная через амбразуру картина поразила его до глубины души: в ста метрах справа двое воинов родной Красной армии с поднятыми руками покинули крайнюю траншею оборонительного пояса и направились прямиком к немецкой бронемашине. Следом за ними появился рядовой Баранбаев, у которого были связаны за спиной руки, и еще трое бойцов, толкавших Толгата в спину.

– Командир, иди быстрей сюда.

– Ну…

– Взгляни на эту стыдобу. Такого ты еще не видел!

– Соблюдайте субординацию, товарищ сержант, и впредь обращайтесь ко мне только на «вы».

– Есть!

Клименко прильнул к перископу и выругался:

– Все, братцы… Теперь нас выкурят как пчел из улья. Старшина Семенов!

– Я! – бодро рявкнул немолодой воин.

– Как у нас с харчами?

– Полный ажур!

– Значит, с голоду не сдохнем?

– Никак нет, товарищ лейтенант.

– Скоро здесь будут немцы. Так что покидаем укрытие – и в леса! Карта у кого-то есть?

– Так точно! – подтвердил Перов. – Только зачем она нам? Где находится восток, я вам и без карты покажу!

– Не умничайте, сержант.

– Есть не умничать, командир!

21

В семье Павелко, да и на всей Волыни, как, впрочем, и в соседней Галиции, весть о провозглашении независимости восприняли с восторгом.

Как только националистические агитаторы сообщили об этом по радио, люди вышли на улицы и устроили массовые гулянья.

Однако эйфория быстро прошла.

Ибо немцы и не думали отдавать власть!

Более того, они, как и большевики, не допускали малейшего свободомыслия.

И вводить новый экономический порядок, о котором вовсю трубили шакалы Геббельса, не торопились!

Оккупанты не только не дали крестьянам обещанной земли, но и не стали рушить ненавистные колхозы: когда имущество в общественной собственности, его легче реквизировать!

Андрей, ухмыляясь, со стороны наблюдал за тем, как его ровесник – уроженец соседнего хутора – чуть ли не двухметровый парубок с желто-блакитной повязкой на рукаве длинного черного пиджака явно с чужого плеча, забравшись на деревянную лестницу, неуклюже пытался сорвать вывеску «Школа», чтобы прибить вместо нее новую – «Комендатура». Другой служака снизу по команде подавал товарищу то инструмент, то гвозди.

Увлекшись, Клименко не заметил, как к нему подкрался дядя Коля, и вздрогнул, когда тот положил руку на плечо.

– Ну, чем занят, сынок? (Иначе племянника Павелко никогда не называл, тем самым одновременно отдавая должное Андрею, искренне полюбившему новых родителей, и подчеркивая его равноправное положение в семье.)

– Да вот. Наблюдаю за становлением новой власти. Немчуки смылись, а холуи остались!

– Ничего. С ними мы сами управимся!

В это время к доблестным служителям только что созданной украинской народной милиции, в задачу которых поначалу входило лишь выполнение функций участковых, подошел дородный круглолицый дядька лет пятидесяти. До войны он жил в районном центре и почти не появлялся на «малой родине», поэтому ни имени, ни фамилии его Клименко не знал, в отличие от своего дяди, проведшего с незнакомцем все детство.

– Староста! – уважительно подчеркнул Павелко.

– Доброго дня, Грыцько Иванович, – в один голос протянули доблестные служители нового правопорядка.

– Доброго… Доброго…

– Списки принесли?

– Так точно!

– Давай сюды! – Тот, который наконец-то прибил вывеску, спустился на землю и начал читать по слогам: – О, дывиться, кумэ… Он и мою семью не забыл… Ваврищук Мария Васильевна, двадцать шестого года рождения, Иосиф Васильевич – двадцать четвертого… Скажи, Иуда, для чего это делается?

– Моя задача только составить списки! – огрызнулся представитель местного самоуправления.

– А ну, кумэ, дайте мне эту бумаженцию! – приказным тоном распорядился второй «милиционер», видимо, старший в этом дуэте. – Ты ба! Тут даже я есть! Брюховец Юхим Кириллович. – Он достал карандаш и на всякий случай вычеркнул свою фамилию. – Вот теперь порядок!

22

Подчиненные лейтенанта Клименко организованно покинули бункер и рванули лесами на восток, обходя стороной все отмеченные на карте населенные пункты. Фашисты долго преследовали пограничников, но, раз-другой задержавшись у очередного непроходимого болота, каких на пути их следования оказалось многочисленное количество, вскоре решили отказаться от бесперспективной затеи.

Порой где-то совсем рядом раздавались чьи-то голоса, однако вступать в контакт с какими бы то ни было людьми пограничники долго не решались – благо продовольствия у них оставалось достаточно, и острой необходимости в срочном налаживании отношений с местным населением пока не возникало.

Приближаясь к очередному хутору, Алексей снова и снова припадал к биноклю, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки присутствия своих или чужих войск, и каждый раз напрасно!

Казалось, что жители Полесья вообще ничего не знают о начавшейся войне; они, как и прежде, пасли скот, косили траву, собирали грибы и ягоды.

Однако в то, что враг повержен и бои ведутся на территории противника, Клименко уже не верил – слишком часто в небе появлялись гитлеровские самолеты, идущие в одном направлении с его отрядом. А раз так – выйти к своим будет непросто. Следовательно, лучше остаться в тылу, искать дядю, Андрея, чтобы не положить весь личный состав при переходе линии фронта!

23

В середине июля в село вернулась семья Березиных. Длинную колонну уходящих в глубь советской страны граждан фашисты остановили под Острогом. Просто вышли наперерез беженцам из леса и скомандовали: «Век!»

О том, что Наталья – дочь, а ее больная мама, соответственно, – жена красного командира, никто в обозе не ведал.

Зато в деревне все знали, кто они на самом деле! Сочувствующие новой власти сельчане сразу же просигнализировали куда следует.

Но, благодаря негласному заступничеству влюбленного Андрея Клименко, имевшего солидный вес в среде националистически настроенной молодежи, Березиных пока не трогали…

24

Капитан Березин уводил оставшихся в живых подчиненных все дальше на восток.

Большинство боеприпасов красноармейцы расстреляли еще в первые дни войны, когда их попыталась преследовать небольшая группа вражеских пехотинцев, случайно расположившаяся на постой на опушке леса, оказавшейся прямо на пути отхода советских воинов; продукты питания – наспех схваченная кем-то пара банок тушенки – давно закончились. На одних ягодах долго не протянешь!

Пришлось засылать «гонца» в село. Там его и схватили. Запираться парень не стал – рассказал все о своем отряде.

Березин сообразил, что его предали только тогда, когда оказался в окружении. Оказывать сопротивление не имело смысла.

Так он оказался в плену.

25

В конце августа правдами-неправдами Клименко вывел-таки свой отряд в район населенного пункта, в котором проживала его многочисленная родня. Только о существовании таковой он даже не заикался. Подавать весточку о себе – тоже не спешил. Первым делом решил обустроить лагерь – как-никак осень на носу, еще месяц – и по ночам могут случаться заморозки!

В лесной чаще вырыли несколько землянок, укрепили их брусом, утеплили, выставили охранение… Теперь можно и совершать набеги на окрестные села. Только с чем? Ни боеприпасов, ни связи, ни жратвы…

Темно, сыро, холодно.

И о положении на фронтах ничего неизвестно.

Правда открылась через месяц, когда немецкие самолеты сбросили на головы жителей труднопроходимого Полесья пару мешков листовок: «Доблестные германские войска освободили столицу Украины Киев». Несколько таких прокламаций в тот же день принесли с собой пограничники, возвращавшиеся с разведки, после чего в лагере надолго установилось унылое молчание…

26

Попав в плен, Березин очутился в областном центре Волыни – старинном городе Луцке. А здесь уже действовала группа подпольщиков, обученная НКВД еще накануне войны. Никаких активных действий против оккупантов они пока не предпринимали – лишь настойчиво собирали костяк отряда, который в будущем смог бы вести успешную диверсионную работу в тылу врага, ну и выводили из строя промышленное оборудование, освобождали узников лагерей…

Выполнению последней задачи посодействовали, как ни странно, сами гитлеровцы, соизволившие вдруг выпустить всех пленных родом с Западной Украины. Под такого вскоре стал «косить» и Петр, объявивший, что его фамилия Береза. Благо подчиненный, выдавший командира карателям, к тому времени был уже мертв – предателя задушили свои же по дороге к лагерю, расположенному вблизи роскошного памятника средневековой архитектуры – замка Любарта.

Подпольщики часто наведывались к военнопленным, перебрасывали за колючку хлеб, записки, наметанным оком выделяли из толпы кадровых офицеров, освобождению которых они уделяли повышенное внимание.

«Напишите все свои данные: звание, имя, отчество, фамилию», – однажды прочитал капитан на случайно обнаруженном клочке бумаги и, ни на что не надеясь, там же начеркал ответ – Петр Михайлович Береза.

«Ее звать Паша» – гласило следующее послание.

Немцы, после взятия Киева пребывавшие в особо добродушном настроении, предчувствуя близкий конец войны, откровенно закрывали глаза на все «шалости» подпольщиков, и Березин неожиданно оказался на воле.

Случилось это так. Уже в семь часов утра у ворот лагеря появилась стройная девчушка лет восемнадцати, кстати говоря, очень похожая лицом на его дочурку и, протягивая кусок хлеба, начала кричать:

– Папа! Папа!

– Паша! Пашенька! – не растерялся Петр.

– Вэр? – протянул улыбчивый немец лет двадцати пяти, впервые заступивший на охрану ответственного объекта.

– Вот… Вот он! Папа, папочка, милый! – продолжала орать юная незнакомка, отчаянно бросаясь на разделяющую «семью» колючку.

– Намэ?

– Петр! Петр Береза!

Солдат, которому девчушка успела всучить бутылку самогона, пошептался с унтер-офицером и открыл ворота!

27

На Полесье немцы практически не появлялись. В начале 1942-го довели до местной власти план: отправить в Германию столько-то людей, скота, хлеба и прочего – и «ауф видерзейн».

Ваврищук и Брюховец принялись рьяно выполнять приказ. Но местное население никак не хотело содействовать укреплению экономики Третьего рейха!

С заготовкой продуктов они более-менее справлялись, а вот с «живым товаром» неожиданно возникли сложности. И это после первых громких успехов первого года войны! Тогда безземельные крестьяне, привлеченные обещаниями повышения квалификации и престижной работы за хорошие деньги (реклама была размещена на многочисленных щитах, заполонивших оккупированные города и веси), сами осаждали территориальные управы, чтобы выехать за рубеж.

Но количество добровольцев быстро иссякло!

И полицаи принялись за остальных граждан. А среди тех, каждый первый если не родственник, то кум или друг!

Пришлось вызывать подмогу из соседних сел.

Потенциальных остарбайтеров вылавливали на полях и лугах, цепляли на шеи бирки с номерами и бросали в машины. Потом их никто не видел.

Чтобы избежать печальной участи, парни работоспособного возраста начали уходить в леса, девчата прятались по хуторам и погребам, а когда их все же находили – оказывали бешеное сопротивление: кусались, царапались, Однажды Юхиму чуть не выкололи глаза…

Но даже сбить людей в кучу – не означало успешно выполнить задачу. Ибо мобилизованные граждане все время намеревались сбежать. А когда не могли сделать это сами, им на помощь все чаще приходили украинские партизаны. Так вскоре стали называть себя те, кто не хотел безропотно подчиняться оккупантам. Никакой политики в их действиях поначалу не было. Повстанцы просто отбивали своих товарищей или невест, заворачивали обратно родительский скот. При этом сопровождавших обозы шуцманов они не трогали: заберут оружие, надают «подсрачников» – вот и вся «партизанка».

28

Украинскую милицию к тому времени уже разогнали. И Ваврищук с Брюховцом стали полновесными полициями. С формой и табельным оружием.

Однажды они в очередной раз решили проведать Павелко, тайно надеясь застать дома кого-то из «уклонистов» или, если снова не повезет, разжиться бутылкой самогона.

Двери открыл Клименко – они с дядей только что вернулись с поля.

– Ну, кто тут у вас старше четырнадцати? – за ученно процедил Юхим.

– Оксана двадцать седьмого, Иван двадцать пятого, – напомнил Ваврищук.

– Нет никого.

– А ты кто? – повышая голос, поинтересовался Брюховец.

– Андрей!

– И почему тебя нет в списках?

– Не знаю.

Сзади в дверях появилась грузная фигура дяди Коли.

– Какие люди? Добрый вечер, Василий, добрый вечер Юхим…

– Здоровеньки булы!

– Может, поужинаете с нами?

– Некогда нам…. Где твоя детвора? Степа, Ваня, Оксана?

– Степан – у деда в соседней деревне, девчата – в поле! Да вы зайдите в хату, али брезгуете?

– Нет, что ты? Зайдем, Вася?

– Чом бы й ни? Якщо жытнивка е…

За щедрым столом полицаи подобрели:

– План у нас. А добровольно ехать в Германию никто не соглашается. Ты бы отдал нам, Николай Степанович, кого-нибудь из своих детей – мы бы и отцепились!

– А иначе уладить дело нельзя?

– Почему же? Можно… Только это будет стоить немного пеньонзов, – по-польски потребовал откупного хитрый Юхим.

– Так я дам – не волнуйтесь. И еще. Скажи старосте, чтобы вычеркнул их со списков. Вы, кажется, росли вместе.

– Договорились!

29

Покинув гостеприимный дом Павелко, разгоряченные самогоном полицаи решили наконец-то отреагировать на настойчивые просьбы националистически настроенных односельчан и нанести визит Березиным, которые, как и прежде, жили в бараке на околице села, реквизированном для потребностей офицерского состава Красной армии еще в 1939 году.

Наталки дома не было – она побежала за вечерним молоком для мамы. Елизавета Тихоновна лежала на кровати.

– Встать! – заорал Брюховец. – Ваша власть закончилась!

Предприняв невероятные усилия, женщина приподнялась.

– Я во власти никогда не была. Я – жена простого советского офицера.

Василию Ваврищуку твердость ее ответа почему-то не понравилась. Он размахнулся и со всей силы ударил прикладом своей винтовки по голове несчастной. Та ойкнула один раз – и замолкла.

30

Наталья, на свое счастье, с полицаями в тот день не повстречалась. Она увидела лишь их спины и сразу поняла, ощутила всей любящей душой – случилось нечто страшное, непоправимое.

Вихрем ворвавшись в дом, бросилась к кровати.

– Мама, мамочка…

Та только хрипела в ответ.

Наталья оббегала всех, кто мог бы ей помочь: фельд шеров, знахарок и даже повитух, но никто из них не спешил на выручку, опасаясь мести новой власти. Осталось уповать на Андрея.

Клименко поднял на ноги весь район, умудрился найти настоящего польского доктора, однако старый эскулап только развел руками – мол, жить ей осталось день-другой – не более!

31

Капитан Березин, насвистывая, брел извилистой лесной дорогой, наслаждаясь пьянящим сосновым ароматом. Еще пять, от силы шесть километров, и он окажется в деревне, вблизи которой до войны дислоцировалась его часть. Может быть, там удастся узнать что-либо о судьбе ушедших на восток жены и дочери?

Как жить дальше, Петр не задумывался. Пока. За свое будущее – не волновался, гражданская специальность – кузнец – позволяла выжить при любой власти. Коней надо ковать всем – и красным, и коричневым, и желто-блакитным! А он спец знатный, потомственный! Не пропадет!

Как вдруг…

Удар в спину опрокинул Березина на землю. Еще мгновение, и какие-то люди, разговаривающие между собой по-русски, накинули на его голову мешок и поволокли в глубь леса.

Очнулся Петр в деревянной избушке.

Напротив сидел молодой статный парень с двумя кубарями в опоясанных золотом зеленых петлицах и фуражке с околышем такого же цвета.

С одной стороны, Березина охватила радость, с другой – беспокойство, тревога!

«Черт возьми, наши! Что они делают в этой глуши? Если верить немецкой пропаганде, фронт давно переместился за Киев! Тем более – пограничники, как ни крути – кадры госбезопасности, с ними надо держать ухо востро!»

– Ну, рассказывайте, – улыбнулся лейтенант. Не злобно, не ехидно – это давало надежды на благополучный исход встречи.

– Я – капитан Березин. Начштаба полка.

– Где ваши знаки отличия?

– Где-где… Сами знаете.

– Не знаю! – жестко прервал его Клименко. – Мои при мне!

– Я был в плену!

– И как заслужил освобождение?

– Немцы разрешили вернуться домой всем пленным украинцам. Я сказал, что моя фамилия Береза…

– Так просто?

– Ну да!

– Надеюсь, вы ничего не говорили об этом моим бойцам?

– Нет, конечно. Мне накинули мешок на голову, я и слова не успел сказать!

– Сам откуда?

– Уральский. Училище заканчивал в Харькове. Оттуда и попал на Западную Украину. Еще в тридцать девятом.

– Семью имеешь?

– Так точно. Жена, дочь.

– Где они?

– Ушли на восток.

– А ты, значит, решил отсидеться в тылу?

– Неправда. Я только узнаю, где они, а потом тоже уйду в леса!

– Стало быть, служить новой власти ты не намерен?

– Никак нет!

– Что ж… Похвально… Похвально… Как звать тебя?

– Петр.

– А по батюшке?

– Михайлович.

– Вот скажи мне, Петр Михайлович… Как вы поступили с ценным имуществом?

– Как положено по Уставу – зарыли в лесу. А что вас интересует?

– Нам бы радиостанцию, а? И патроны, конечно, не помешают! Я дам тебе в сопровождение одного бойца…

– Не доверяете?

– Доверяю. Но проверяю. Так что не обессудь – отсюда ты тоже выйдешь с мешком на голове!

32

Утром того дня, когда Березина схватили пограничники, шуцманы, как стали называть полицаев в Украине, провели массовую акцию по отлавливанию уклонистов. В их сети попал и один из братьев Андрея – Степан. Тот самый, который, по словам отца, гостил у деда. Это переполнило чащу терпения всех Павелко. И они вышли на тропу войны.

В лесу караван ждала засада.

– Я беру Юхима, ты – Василя! – проинструктировал рвущегося в бой племянника Николай Степанович.

– Добре, батьку!

Пропустив шедший впереди скот, мстители открыли стрельбу. Не успев как следует испугаться, Ваврищук и Брюховец одновременно отдали богу души.

Рекрутированная молодежь, почуяв волю, разбежалась кто куда.

Оставшиеся без присмотра животные недолго потоптались на лесной дороге и повернули обратно – в стойла своих хозяев.

Николай Степанович деловито убедился, что оба шуцмана мертвы, и потащил тело своего «крестника» в придорожную канаву. А Клименко еще долго неподвижно стоял над трупом Василия, испытывая смешанные чувства радости и сожаления. Радости оттого, что все прошло без сучка и задоринки: дядя цел, брат свободен, а эти двое уже никогда не будут терроризировать его родню. Сожаления потому, что впервые лишил жизни человека. Пусть врага, пособника оккупантов, но такого же простого крестьянина, украинца. Кто он после этого? Партизан? Герой? Или заурядный братоубийца?

– Ну, чего стоишь как вкопанный? – вернул его к жизни голос дяди Коли. – Прячь тело – и уходим!

– А оружие?

– Пристроим. Есть у меня одно надежное местечко.

33

Периодически подталкивая впереди идущего Березина, Перов вдруг услышал справа звуки выстрелов. Прозвучавшие почти одновременно два громких ружейных хлопка донеслись со стороны дороги, на которой он намеревался наконец снять мешок с головы своего спутника. Ба-бах! Ба-бах! Взлетели в небо птицы, испуганно заржали кони, замычали коровы…

– Лежать! – приказал сержант и, убедившись, что Петр выполнил его команду, резво пополз направо.

А там… Какой-то начавший лысеть дядька, нечесаный, небритый, тащил в канаву труп человека с желто-блакитной повязкой на рукаве.

Его сообщник, молодой, поджарый, сидел посреди дороги и чуть не плакал.

Дядька что-то сказал, и парень обернулся, открывая перед Перовым свое лицо. Мать честная! Да это же лейтенант Клименко!

Пограничник протер глаза! Нет, ошибки быть не могло!

Пред ним – командир, с которым он расстался несколько минут тому назад! Интересно, как ему удалось так быстро переодеться и провести столь блистательную операцию? Нет, что-то тут не так!

– Уходим, сынок! – донесся до пограничника бас бородача.

– Слухаюсь, тату, – на украинском ответил тот, кого он принял за командира.

Что за бесовщина?

34

На территории дотла разбомбленной немцами войсковой части можно было найти все: от пуговицы до пулемета. Оружие местное население не привлекало, его вокруг села – целый арсенал. А вот продукты питания растащили почти все. Но Березину, знавшему здесь каждый закуток, все же удалось раздобыть пару ящиков тушенки. Один из них зарыли под старой, накренившейся березой, второй Перов взял с собой. Больше унести он не мог – полтора пуда весила переносная радиостанция и еще несколько килограммов – батареи к ней.

35

Петр Михайлович остановился напротив барака, где до войны счастливо жила его семья, и закурил, долго не решаясь войти в покосившуюся дверь.

Наконец собрался с духом и переступил порог.

– Есть тут кто? – закричал на всякий случай.

– Ту-у-ут… Кто-о-о, – гулко ответило эхо.

Березин вошел в комнату, в которой лежала его больная жена, и увидел на кровати обычную школьную тетрадь. Подойдя, начал нервно листать ее.

«22 июня 1941 года. С утра началась бомбежка. Наши солдаты разбежались, кто куда. Папа попытался наладить дисциплину, но было поздно…» Это же дневник Натальи! Она начала заполнять его 17 сентября 1939 года! И, видимо, забыла при отходе!

Он перевернул еще два листка и чуть не закричал от радости. Там стояла дата 13.07.1941. «Мы ехали вдоль огромного кукурузного поля, за которым чернел смешанный лес. Именно из него наперерез обозу в обед вышли два эсэсовца. С нами было пятеро солдат, но оказывать сопротивление они не собирались. Побросали оружие и подняли руки. Их немцы забрали с собой, а нам велели возвращаться обратно…»

Бешено забилось сердце, задрожали руки. «Милая моя девочка, ты здесь!».

Березин пропустил несколько записей и прочитал последнюю: «Маму похоронили на сельском кладбище. Спасибо Андрею – он все организовал, даже привел священника. Я хоть и атеистка, но не возражала».

«Маму похоронили… Похоронили маму… Маму… На сельском кладбище… Бедная Лиза! Она знала, что долго не протянет. Все, отмучилась, бедняжка! Пусть будет земля тебе пухом!»

Березин аккуратно свернул тетрадь и положил в маленький, затянутый тесьмой, тряпичный мешочек, где находился весь его нехитрый скарб – несколько картошин да банка тушенки.

Привычно перебросив через плечо палку, к которой была привязана котомка, устало побрел на другой конец села…

36

Заполучив радиостанцию, Алексей Клименко был готов пуститься в пляс. Теперь он наладит контакт если не с Москвой, то хоть с кем-то из коллег по несчастью, так же, как и он, в силу обстоятельств оказавшихся в тылу врага.

Но… Радиус действия прибора оказался мизерным – всего несколько десятков километров, что, конечно же, не позволяло обнаружить потенциальных союзников. «Я лейтенант Клименко! Я лейтенант Клименко! Отзовитесь, все, кто слышит меня!» – открытым текстом кричал он в эфир, но ответа так и не дождался.

Пришлось спрятать рацию до лучших времен.

37

Подходя к кладбищу, Березин издали заметил две склонившиеся у свежего креста фигуры. Одну мужскую и одну женскую. Сердце екнуло и заныло. «Наталка!» Та что-то почувствовала и мгновенно обернулась. Пристально уставилась на приближающегося мужчину в потрепанной и грязной форме. И долго не могла узнать в нем аккуратиста-отца.

А как признала – бросилась навстречу.

– Папа!.. Папочка… Родненький… Живой!

Они обнимались и целовались на подступах к кладбищу, совершенно позабыв о Клименко, сиротливо переминавшемся с ноги на ногу.

– Знакомься – Андрей! – наконец-то догадалась Наталка.

Отец протянул незнакомцу руку и чуть не обомлел: тот, как две капли воды, был похож на пограничника, допрашивавшего его в лесу.

Однако высказывать вслух свои подозрения Петр не торопился. Кому, если не ему – кадровому военному, знать о таком понятии, как конспирация. Война есть война. Мало ли какое задание у парня?

– Это тот, к которому ты бегала еще до войны? – наконец пришел в себя Березин. – Приятно… Очень приятно.

– Взаимно.

– Ну, рассказывайте, что случилось с матерью?

– Убили ее. Полицаи.

– Вот как… А я-то думал… Лиза своей смертью…

Капитан подошел к кресту и, опустившись на одно колено, неподвижно постоял несколько минут, думая о чем-то своем. Затем резко поднялся и обнял Андрея за плечи.

– Ты знаешь их имена?

– Кого?

– Убийц!

– Зачем они вам?

– Догадайся с трех раз.

– Поздно…

– Что значит поздно?

– Они уже на небе!

– Твоя работа?

– Наша!

– Наша, это чья?

– Украинских партизан. Пойдете к нам?

– Посмотрим! – уклончиво ответил Березин.

38

В тот вечер в хате Николая Степановича собралась вся местная молодежь. Речь держал прибывший из Ровно эмиссар. В лесах под этим городом, объявленным фашистами новой столицей Украины, с июля 1941 года успешно действовала Украинская повстанческая армия «Полесская Сечь» под предводительством некоего Тараса Бульбы-Боровца, о котором в народе ходили легенды, мол, и немцев бьет, и бедных в обиду не дает.

– Хлопцы! Пришло время объединиться и добыть волю… Просто так никто ее нам не подарит. Ни поляки, ни Советы, ни немцы. Давайте сами вершить свою судьбу!

Раздались возгласы:

– Правильно! Хватит терпеть! Возьмемся за оружие, друзья!

Так в деревне организовался партизанский отряд, костяк которого составили «Чкалов», «Берия», «Ворошилов». Возглавил его конечно же «Ленин».

А вскоре осмелевшие повстанцы и вовсе объявили о создании на подконтрольных им территориях демократической мини-державы – Колковской республики, по названию одного из волынских поселков – Колки. Однако мы слишком забежали вперед…

39

Сержант Перов давно заподозрил командира в нечестной игре. Прямой путь на восток пролегал через Ровно и Житомир, а Клименко уводил свой отряд почему-то в глубь Полесья – на Колки и Маневичи. Берег бойцов или преследовал какие-то другие цели?

Конечно, он и не собирался ничего рассказывать Алексею о встрече с его двойником. Только с еще пущей бдительностью стал следить за всеми перемещениями лейтенанта.

А тот, ничего не подозревая, по-прежнему лелеял планы предстоящей встречи с родней и, прежде всего, братом Андреем.

Вскоре для этого представился удобный случай.

Наступила зима, и застрявшим в тылу врага пограничникам понадобилась теплая одежда. Да и запасы продовольствия пополнить не мешало.

Вот Клименко и решил наведаться в деревню.

Сначала собрался идти в одиночку, но понял, что подчиненные могут заподозрить какой-то подвох, и взял с собой сержанта Перова. Только он знал, где искать Березина, без которого – ну никак!

Петра застали все в том же бараке. Постучав в окно, вызвали на улицу.

– Нам надо несколько овчинных тулупов! Поможешь? – поставил вопрос ребром Клименко.

– Берите пока мой! – сразу же дал согласие капитан. – Еще два-три принесу завтра. Из энзэ части!

– Нет, – покачал головой Перов. – Сейчас.

– Наташа, – громко позвал Березин. – Выйди, дело есть.

– Да, папочка?

– Сгоняй к Павелко, возьми пару кожухов. Из тех, что я оставил на хранение.

– Я с вами! – еле сдерживал волнение лейтенант, услышавший знакомую фамилию. – Ты, Валера, останься. Мы скоро вернемся.

– Есть! – нехотя подчинился Перов.

Но как только парочка скрылась из виду, сержант, что-то соврав Березину, рванул за ней вдогонку.

Было темно, к тому же Клименко все время сознательно прятал лицо под шарфом, поэтому Наталья не смогла заметить явной схожести Алексея с ее женихом.

Но, когда дверь дома Павелко распахнулась и на пороге выросла чуть сгорбленная фигура Андрея, держащая в руке лампадку, мгновенно осветившую лицо ее спутника, ахнула и чуть было не упала в обморок.

Братья же, ни слова не говоря, бросились в объятия друг друга.

Перов только присвистнул от удивления и заспешил в обратный путь, чтобы оказаться у барака раньше командира. Впрочем, ему пришлось ждать еще около получаса.

40

Гостеприимные хозяева сразу усадили племянника за стол и принялись угощать всем, чем были богаты: картошечкой, сальцем, разными соленьями. Грибы, которыми всегда славилась волынская земля, даже не ставили на стол – Алеша предупредил, что они ему изрядно надоели в лесу.

– Ну, рассказывай, как мать, отец? – наконец не вытерпел Андрей.

– Нету их. Отмучились.

– Царство им небесное, – пропел Николай Степанович. – А братья-сестры?

– Не знаю. Я делал запрос, но ответа не получил.

Павелко перекрестился:

– Как ни крути, во всем она виновата – советская власть. И кто только до такого додумался? Того, кто хлеб растит, – голодом морить!

– Да что вы понимаете? Это ж не просто так – во имя светлого будущего! – попытался возразить Алеша.

– И ты туда же, – сердито покосился на него глава семейства. – Жертва красной пропаганды! Родных готов не щадить ради своих коммунистических идеалов!

– Советская власть выучила меня, доверила оружие.

– И где оно, твое оружие?

– В надежном месте!

– Ну все, братишка, хватит, – неожиданно вскипел Андрей. – Пожил я при вашей власти!

– Мы думали, что Советы принесут волю, – вмешался в дискуссию Степан. – А те всех крепких хозяев либо в колхоз, либо в Сибирь. Еще немного, и здесь бы голодомор устроили. А их ведь встречали хлебом-солью!

– А потом точно так же приветствовали немцев!

– Потому что за два года твоя власть успела надоесть всем!

– Выходит, вы теперь заодно с оккупантами?

– Кто тебе такое сказал? Мы будем строить свою демократическую державу. В которой нет места голодоморам, репрессиям и прочим человеконенавистническим штучкам! Надеюсь, ты с нами?

– Нет! Мы попробуем пробиться к своим!

– К каким своим? Немцы под Москвой! Вот-вот возьмут Белокаменную и вышвырнут из мавзолея вашего плешивого идола!

– Не может быть!

– Может! – авторитетно подтвердил Николай Степанович.

– Я поклялся защищать эту страну. И не изменю присяге! – не поддался на уговоры лейтенант. – Со мной еще несколько преданных людей. Им нужна одежда, харч… Поможете?

– Конечно!

41

До осени 1942 года советских партизан в лесах Волыни никто не видел. Военнопленные, которых гитлеровцы отпустили восвояси, сидели по хатам, глушили самогон, голубили девиц и не собирались оказывать сопротивление врагу.

Руководство СССР, пришедшее в себя после неудач первых дней войны, такое положение дел совершенно не устраивало. И оно придумало план. В тыл врага был заброшен отряд кадровых чекистов, переодетых в эсэсовскую форму. Те заходили в дома, где отсиживались бывшие красноармейцы, и расстреливали их без суда и следствия. Эффект не замедлил себя ждать: в леса потянулся ручеек народных мстителей.

Когда до Березина дошли слухи о том, что фашисты начали репрессии против ими же освобожденных граждан, он стал проситься в отряд Клименко, но получил отказ.

«Ты нам нужен в селе», – мотивировал лейтенант.

Поначалу Петр не находил себе места, вздрагивал при каждом постороннем шорохе, хватался за оружие с поводом и без, но вскоре успокоился, ибо, как уже говорилось ранее, в далекие полесские села, контролируемые воинами УПА, оккупанты заходить боялись.

Но это правило никак не распространялось на сотрудников НКВД!

Однажды в конце зимы они средь бела дня казнили в соседнем хуторе трех братьев – бывших пленных и ушли в лес, преследуемые отрядом Павелко, прибывшим на место происшествия через несколько минут после первых выстрелов.

Настигнуть диверсантов так и не удалось. Прежде всего, потому, что те избрали правильную тактику: не стали ввязываться в неравный бой, а, разделившись на две группы, ретировались. Двое ушли по заброшенной узкоколейке в сторону железнодорожного узла Ковель, двое, сами того не подозревая, оказались в зоне действия отряда лейтенанта Клименко и вскоре попали на глаза бойцам охранения, которыми командовал Перов.

Четверо пограничников, к тому времени освоившихся в местных лесах и чувствовавших себя в них как рыба в воде, незаметно окружили диверсантов и предложили сложить оружие.

Умирать в планы молодчиков не входило, поэтому, несмотря на жесткий запрет сдачи в плен, они подчинились приказаниям сержанта. И сразу же на немецком языке, который Перов немного понимал, стали требовать встречи с командиром. Что, кстати говоря, и собирался сделать Валерий.

Пленным завязали глаза и повели в штабную землянку.

Когда они остались наедине с Клименко и признали в нем офицера-пограничника, то есть представителя войск, входящих в родную систему госбезопасности, то сразу перестали «шпрехать».

– Лейтенант Васильев! Старший лейтенант Шальнов! Выполняем особое задание партии и правительства…

– В чем оно состоит?

– Мы не обязаны отчитываться! Сейчас вы выведите нас в лес – и отпустите. А своим людям скажете, что поступили согласно законам военного времени.

– Думаете, они мне поверят?

– Другого выхода нет!

– Это почему же? Я лично вас расстреляю, и никто меня не осудит! Так что, если хотите жить, колитесь: кто в группе радист, с кем поддерживает связь, где основная база, радиопередатчик. Ну! – Алексей для пущей убедительности щелкнул затвором пистолета.

Пленники переглянулись.

– Летом сего года, – начал старший по званию, – в здешние леса для диверсионно-разведывательной работы заброшен отряд «Митя», названный так по кличке командира. С ним лично я держу связь.

– Значит, радист ты?

– Да!

– Кодовые блокноты и шифровальные таблицы у тебя?

– Так точно!

– А радиостанция?

– В тайнике.

– Пошли.

Алексей развернулся и вышел из землянки.

После тусклого мерцания керосиновой лампы, дневной свет резал глаза, однако он все же успел заметить чью-то тень, резко метнувшуюся в сторону.

«Наверняка, Перов! Вечно что-то вынюхивает! Достал меня, сволочь, до самой печени!»

42

Шальнов, сопровождаемый Клименко и Семеновым (этому нескладному сибирскому мужику лейтенант доверял больше, чем кому бы то ни было другому), по только ему одному известным приметам, быстро нашел место, где была спрятана радиостанция и, забросив на огромную сосну тросик, игравший роль антенны, несколько раз отбарабанил ключом какое-то послание, а ответа все не было и не было.

– Подстрой ящик и попробуй еще раз! – предложил Алексей, поигрывая пистолетом. – Иначе я начну думать, что вы меня обманываете.

– Нет, нет, что вы! – поспешил заверить его Шальнов.

И в это время в эфире зазвучала морзянка.

– Что передать? – сухо поинтересовался радист.

– Мною обнаружена группа советских пограничников под руководством лейтенанта Клименко.

– Принял. Проверю. Возвращайтесь на базу, – таков был ответ.

43

– Что ж, прощение вы заслужили… Можете быть свободны! – хитрецки улыбнулся лейтенант, пряча в кобуру пистолет.

– А оружие?

– К сожалению, оно осталось у Перова, который взял вас в плен.

– Так распорядитесь, чтоб вернул! Нам без него никак нельзя!

– Хорош я буду, если соглашусь на ваши требования! Отдать «шмайсеры» врагам, которых приговорил к расстрелу.

– Верни хоть рацию! – прошипел Васильев.

– Не могу, ребята. Она мне самому понадобится!

– Тогда мы никуда не пойдем!

– Не хотите, как хотите… Только у нас жрать нечего!

Диверсанты замялись.

– Ладно, пошли, – согласился наконец Шальнов.

Клименко отозвал в сторону верного старшину:

– Слышь, Терентьевич, дело есть!

– На сколько лет?

– До конца жизни!

– Говори!

Старшина был единственным, кому позволялось обращаться к лейтенанту на «ты». И то только наедине!

– Срочно найди Перова и займи его чем-нибудь этак на четверть часа.

– Есть!

– А я пока прикончу фрицев.

– Понял!

Уловив лихие нотки в голосе своего нового знакомого, диверсанты в очередной раз переглянулись.

Они и не подозревали, какие на самом деле мысли витают в буйной голове сурового молодого офицера, познавшего за свою короткую жизнь столько горя. А если бы подозревали, то уже молили б о пощаде!

44

Клименко знал, что в окрестных селах орудует отряд эсэсовцев, расстреливающий бывших узников лагерей военнопленных. И никак не мог понять: зачем надо было отпускать людей по домам, чтобы через некоторое время лишить их жизни?

Наконец, он получил ответ на свой вопрос.

Их убивают свои же. С целью вызвать у местного населения еще большую ненависть к противнику, заставить украинцев, девизом которых во все века и времена было: «Моя хата с краю!», взяться за оружие и начать оказывать сопротивление врагу!

«Во всем виновата она – советская власть!» – вспомнились слова дяди Коли.

А ведь и вправду… Это коммунисты лишили жизни отца и мать, разлучили его с братом, а теперь стреляют невинных безоружных людей. Выходит, и я туда же! «Жертва пропаганды! Родных готов не щадить»…

Он вытер пот со лба, мысленно приходя к тяжелому внутреннему решению, и выхватил пистолет.

Но в последний момент все же передумал и отпустил диверсантов.

Ибо уничтожить их – означало стать таким же бессловесным рабом, исполнителем чьей-то высочайшей воли, братоубийцей.

А быть таковым Клименко не собирался.

45

Уже на следующий день «Митя» сам вышел на связь и передал координаты встречи, которые принял сержант Перов, быстро освоивший незнакомую технику. Клименко взял с собой верного Семенова и в условленное время выдвинулся в заранее оговоренный квадрат, который он обозначил на своей карте красным карандашом. Там его уже ждал крупный мужчина в белоснежном тулупе.

Подойдя ближе, Алексей узнал в нем… своего крестного!

– Василий Сафронович, родной!

– Помнится, раньше ты звал меня иначе.

– Батьку!

– Ну, здравствуй, сынок… Опаздываешь!

– На одну минуту!

– Ладно, не серчай… Рассказывай, как ты?

– Нормально.

– Молодец. Сберег форму, знаки отличия, оружие но, главное, – личный состав.

– Спасибо, товарищ майор!

– Старший… Старший майор госбезопасности! – Несмотря на сильный мороз Никитин снял тулуп и перекинул через руку, демонстрируя новенькие васильковые погоны, украсившие его мундир после недавнего Указа Верховного Совета СССР.

– Ух, ты! Генерал! – еле выдавил Клименко. – А погоны когда ввели?

– Шестого января.

– Ясно…

– Не волнуйся, Леха, скоро ты получишь точно такие же!

– Ой, сомневаюсь.

– Это почему же?

– Наслышан, как в нашей стране поступают с теми, кто попал в плен или оказался на оккупированной территории.

– И что конкретно ты слышал?

– Давайте сменим тему, батьку… Надолго вы к нам?

– Этого никто не знает, сынок… Направлен координировать действия партизан, таких как ты и Митя. Пошли, познакомлю тебя с ним! Вы, товарищ старшина, останьтесь на месте!

– Есть! – преданно оскалился Семенов.

Они углубились в лес и неспешно направились к видневшейся неподалеку резной деревянной беседке, сооруженной на берегу покрытого льдом тихого озера. Там в сопровождении четырех автоматчиков уже ждал высокий седовласый человек, с виду – ровесник Никитина.

– Лейтенант Клименко, – Алексей приложил руку к шапке-ушанке.

– Митя.

– Как-то неудобно… Вы мне в отцы годитесь.

– Остального тебе знать не полагается.

– Понял…

– А теперь перейдем к делу. Наше руководство, – он кивнул на Василия Сафроновича, тот, соглашаясь, опустил тяжелый подбородок, – крайне обеспокоено деятельностью националистических банд. Ты, конечно же, сталкивался с ними в лесу?

– Так точно.

– Говорят, где-то рядом с вами действует отряд под командованием некоего Ленина, это правда?

– Да.

– И как вы уживаетесь на одной территории?

– Нормально. Один раз они даже мешок сахара нам приперли. Хотите, расскажу, очень занимательная история?

– Валяй!

– Ленинцы…

– Прошу, не называй их так!

– Договорились… Они контролировали мост через Стоход и никого через него не пропускали. А фрицы куда-то торопились и не хотели направляться в объезд. Пришлось слать парламентеров к повстанцам. Ленин спросил: «Что везете?» Те ответили: «Сахар». «Давайте половину машины – пропустим!»

– Ну и…?

– Немцы, конечно же, согласились! Чтобы избежать жертв и время сберечь.

– Неужели разрозненные силы этих бандитов могут оказать серьезное сопротивление профессиональной армии?

– Могут. Повстанцы хорошо вооружены, очень дружны – почти все если не родственники, то кумовья, и верят в правоту своего дела, что немаловажно.

– Охарактеризуй их войско. С точки зрения кадрового военного.

– Партизаны как партизаны. Охраняют села, не дают угонять людей, скот в Германию. Соблюдают дисциплину, сохраняют конспирацию. Если отбирают что – пишут расписки: мол, вернем, когда придет наша власть…

– Вот! Вот этого допустить нельзя, ясно?

– Так точно!

– Кстати, вы лично не знакомы с кем-нибудь из них?

– Нет. Так, встречался пару раз с рядовыми воинами, но ни кличек, ни фамилий не запомнил. Точнее, они не представлялись.

– Это понятно!

– Но у меня есть надежный человек – капитан Березин. В сорок первом он попал в плен, прикинулся местным и был отпущен. Сейчас трудится кузнецом, бульбаши к нему часто обращаются.

– Зачем?

– В основном с просьбой подковать лошадь…

– Ах, да… Поручи ему прозондировать настроения повстанцев. Как они будут себя вести, когда мы начнет гнать фашистов на запад?

– Слушаюсь!

– И еще… Как местное население относится к ле… тьфу ты, к бандитам?

– Всячески поддерживает. Помогает, чем может.

– А вы?

– Что я?

– В каких отношениях?

– В нормальных. По крайней мере, никаких конфликтов с ними у нас не возникало.

– Это пока, Леша. Пока. У меня есть конфиденциальная информация, что лидеры националистических организаций Галиции хотят устранить Бульбу и подмять под себя его детище – УПА. Украинскую народную революционную армию, как они ее называют с недавних пор.

– Посмотрим. Время покажет.

– Успеха тебе, парень!

Клименко понял, что свободен, и лихо козырнул. Сначала самому старшему по званию Никитину, затем – Мите. После чего развернулся на 180 градусов, собираясь уходить к заскучавшему Семенову. Но вдруг вспомнил, что забыл поинтересоваться судьбами Васильева и Шальнова, и снова повернулся лицом к начальству.

– Да, кстати, как те парни, что побывали у меня в гостях?

– Не твое дело! – резко ответил Митя.

Правду открыл в конце войны Василий Никитин.

Оказалось, те двое явились в лагерь на несколько суток позже предписанного срока и были расстреляны своими с формулировкой «за утрату оружия и радиостанции», а также за то, что «в нарушение присяги раскрыли свои звания и суть выполняемого задания неустановленным лицам, таким образом, подставив под удар весь отряд».

46

Как стало известно Клименко, Митя не всегда считал воинов УПА бандитами и еще совсем недавно проводил с украинскими партизанами совместные рейды.

Но теперь между ними явно пробежала черная кошка.

Что-то произошло, или просто таково указание высшего руководства?

Как бы там ни было, вскоре его горячо любимая Украина снова может стать ареной конфронтации, кровавым полем битвы. И не только между СССР и Германией, но и между украинцами, поляками, да и разными направлениями одного националистического движения, в котором активное участие принимает родной брат!

Надо бы предупредить его!

Однажды теплым майским вечером Алексей в который раз отправился в деревню. Связной между ним и Андреем давно стала невеста брата и дочь близкого друга – Наталья. Встреча состоялась все в том же бараке, облюбованном семейством Березиных.

– Ну, здравствуй, братишка!

– Добрый вечер!

– Как дядя Коля, тетя Аня, дети?

– Спасибо. Слава богу, живы-здоровы.

– Говорят, у вас наметился конфликт, так сказать, с братьями по оружию?

– Имеешь в виду бандеровцев?

– А то кого же…

– Умоляю, какие к черту братья! Вчера под Сарнами снова разоружили нашу сотню – кого убили, кого переманили к себе. В наши леса они, правда, пока не суются – здесь Бульба признанный авторитет, вот и ищут слабые звенья по окраинам партизанской республики… А кто ищет – тот всегда найдет!

– Это правда. Слыхал, наши одержали очередную крупную победу.

– Под Курском?

– Ага! Скоро выйдут к границам Украины!

– Ну, выйдут? И что дальше? Начнут снова стрелять всех, кто не согласен с линией партии? Кулаков, националистов, военнопленных, окруженцев, прочих врагов народа? Мы с батьком, то есть с дядей Колей, решили – хватит с нас советской власти. Сыты по горло. Если красная чума снова расползется по нашей территории – уйдем всей семьей на запад.

– А я? А Березины?

– Ты? Ты всегда можешь присоединиться к нам.

– В том-то и дело, что не могу. Совесть не позволяет.

– А Наталку я уговорю… Время еще есть.

– Не будь таким самоуверенным, братец!

47

Бандеровцы продолжали нагнетать обстановку на Волыни, и 10 августа 1943 года Тарас Бульба был вынужден написать Открытое письмо членам Провода Организации украинских националистов Степана Бандеры.

«Когда в июле 1941 года Украинская Повстанческая Армия “Полесская Сечь” начала свою вооруженную борьбу, Вы заняли супротив нее негативную позицию, продолжающуюся до нынешнего момента. Разногласия между нами состоят в том, что мы не подчиняемся правительству Степана Бандеры, и Вы это считаете проявлениями атаманства и анархии.

Но мы не могли подчиниться правительству, провозгласившему Украинскую Державу за плечами немецкой армии без официального признания этого государства германским правительством…

Возникшие разногласия усиливаются тем, что Вы признаете фашистскую платформу безусловной диктатуры Вашей партии, а мы стоим на позициях кровного и духового единения всего народа на основе демократии, при которой все имеют равные права и обязанности…

Мы хотим утвердить разнообразие мировоззрений среди украинского народа и не видим необходимости его ликвидации искусственными средствами искусственного единства, и считаем единственно правильной ту концепцию, которая, вместо того, чтобы разжигать внутренние распри, сможет мобилизировать все силы народа на борьбу прежде всего с внешними врагами.

Чтобы претворить в жизнь эту идею, осенью 1942 года мы обратились к Вам и ОУН с официальным предложением основать Украинский Революционный Совет, состоящий из представителей всех действующих украинских революционных ячеек… Наше предложение отвергли, мотивируя тем, что единственным поводырем украинского народа являетесь Вы…

22 февраля 1943 года состоялась наша официальная встреча с Вашими представителями, после которой было заявлено, что ОУН изменит свой взгляд на партизанку и признает необходимость ее существования.

9 апреля 1943 года состоялось первое совещание с командующим войсковых формирований ОУН “Юрком”, на котором была подтверждена необходимость создания одного общего штаба. Кроме того, мы договорились, что войсковые организации ОУН прекратят свое существование, а все украинское национальное партизанское движение будет выступать под нашим старым названием – Украинская Повстанческая Армия…

Однако, вместо того, чтобы гнуть общую линию, войсковые подразделения ОУН под маркой УПА и вроде как по приказу Бульбы, принялись уничтожать позорным способом польское гражданское население и другие национальные меньшинства. Вместо сильного профессионального удара по немецким стратегических пунктам, Ваши боевые коменданты раздали оружие детям, которые ради спорта стали стрелять по немцам из-за каждой хаты, чем дали возможность германской пропаганде оправдать ответные зверства…

Как до переговоров, так и после них, члены Вашей организации ведут против нас странную агитацию, <…> перетягивают силой на свою сторону и разоружают наши отряды, <…> арестовывают наших связных, уничтожают нашу прессу, литературу и т. д.

Все это объясняют тем, что какой-то полесский мужик Бульба оказался вне дисциплины, объявил себя атаманом и хочет быть вождем Украины тогда, как само Провидение назначило на этот пост исключительно Степана Бандеру.

Товарищи националисты! Как Вам не стыдно? Где Ваша национальная мораль и достоинство?

Либо Вы, товарищи, неосознанно избрали ложный путь, либо стали жертвой чужой провокации…

Опубликовать это открытое письмо меня заставила Ваша позиция, вошедшая в такую стадию, когда до братоубийственной войны остался только один шаг. Поэтому я позволю себе спросить Вас: за что Вы боретесь? За Украину или за Вашу ОУН? За Украинскую Державу или за диктатуру в той державе? За украинский народ или только за свою партию?

Командующий УНРА атаман Тарас Бульба-Боровец».

 

Глава 3

Освобождение

1

6 ноября 1943 года советские войска ценой невероятных жертв освободили Киев – в аккурат к 26-й годовщине Октября. После чего красная не только по идеологическим соображениям, но и по цвету пролитой крови, волна бурно покатилась дальше на запад, сметая все на своем пути.

За один только день 2 февраля войска 1-го Украинского фронта овладели городами Ровно и Луцк, расстояние между которыми составляет около 70 километров! И тут дело неожиданно застопорилось. На преодоление такого же пути между Луцком и Ковелем наступающие потратили… более 5 месяцев!

За это время многое изменилось в труднодоступных волынских селах!

Войска Тараса Бульбы-Боровца были окончательно вовлечены в сферу влияния ОУН. Сам атаман, предчувствуя близкий конец, еще в ноябре 1943-го выехал в Берлин, где был арестован и помещен в концлагерь.

«Я не демократ, не социалист, не так называемый “ура-националист”. Мало того, мне даже запрещено называться украинцем. Я просто “тупейший полещук”. Я из них вышел и от них ни на шаг не отошел», – писал он в то время.

Семья Павелко и весь возглавляемый «Лениным» отряд, так и не подчинился «диктату галицких жидов», какими Николай Степанович считал проводников ОУН-УПА Бандеру, Шухевича и Ребета.

Повстанческая республика трещала по всем швам, но ни немцев, ни Советов по-прежнему и близко не подпускала к границам своих владений.

Прослышав про освобождение столицы Волыни, лейтенант Клименко принял решение покинуть леса и пробиваться в Луцк, о чем предусмотрительно сообщил по рации Мите. Тот инициативу не одобрил. Мол, как ты, кадровый военный, до сих пор не понял, что выполняешь в тылу особое задание главнокомандования? Так что – никакой самодеятельности, будешь торчать в этой глуши столько, сколько понадобится Родине!

А Петр Михайлович Березин и не собирался покидать деревню.

Куда ему идти? Здесь дочь, здесь похоронена жена, к тому же капитан как-то незаметно освоился, обжился среди местного люда, честным трудом заслужил его «повагу», и сам проникся уважением к свободолюбивым жителям Полесья; всем сердцем полюбил и принял здешние обычаи, подружился с повстанцами – простыми хлебопашцами, отстаивающими в борьбе с оккупантами не преимущества какой-то идеологии, а свой дом, свою семью, наконец, свою родину. Не ту, с большой буквы, которую его учили любить в школе и военном училище, а реальную, земную, пусть малую, но от этого не меньше любимую!

Чем дальше продвигались советские войска, тем свирепей становилась немецкая карательная машина. За малейшие подозрения в связях с партизанами (то ли красными, то ли желто-блакитными) могли сжечь все село.

Однажды разведка донесла Павелко: через лес по направлению к ним движутся несколько бронемашин и автомобилей. Собрались немцы перебазироваться поближе к Ковелю, объявленному Гитлером городом-крепостью, или наконец-то вознамерились стереть с лица земли ненавистную мини-республику, давно мозолившую глаза начальству – никто точно не знал.

«Ленин» сразу послал связника к Клименко; тот со своим отрядом, не спросив разрешения у «Мити», выдвинулся на край леса и занял удобную оборонительную позицию, дававшую возможность зайти в тыл противнику, если боевые действия все же начнутся.

На противоположной стороне реки Стоход с оружием в руках залегло чуть ли не все взрослое мужское население деревни. Предупрежденные женщины, старики и дети укрылись в погребах.

И не напрасно.

Фашисты выбрали на окрестной местности самую высокую точку и ударили по селу из легкой артиллерии. Запылали хаты. Одна, вторая, третья… У повстанцев тоже были пушки и даже один танк, но использовать их в ближнем бою они считали нецелесообразным. Поэтому в ответ не прозвучало ни одного залпа.

Оставив возле орудий несколько человек охраны, осмелевшие фрицы поперли на стратегически важный мост. Когда самые храбрые из них, постреливая из автоматов, достигли его середины – раздался взрыв. Опоры подкосились и пошли под воду.

Одновременно с другого берега на оккупантов обрушился град пуль.

В то же время Клименко сотовариши лесом пробрались к подножию высоты и взяли ее штурмом.

Каратели попробовали отступить и перегруппироваться, но опять попали под огонь – теперь уже пограничников.

Что делать, оставшиеся в живых долго не размышляли и просто разбрелись по лесу. Некоторых из них вскоре отловили красные партизаны, некоторые через три дня сами пришли в село. Сдаваться. Так в отряде «Ленина» появились первые пленные.

2

В начале лета 1944 года большинство повстанцев окончательно убедились, что второго пришествия Советов избежать не удастся, и стали собираться за рубеж. Андрей Клименко, перед глазами которого еженощно вставали картины голодомора, как мог, агитировал Наталью идти с ним, но та не соглашалась: в бою за мост ее отец – Петр Михайлович – получил тяжелое ранение в грудь и теперь лежал в полуразрушенном артобстрелом бараке, периодически харкая кровью. Лечивший воинов УПА старый еврей Хаим прописал ему жесточайший постельный режим и даже выделил из своих запасов бутылку чистейшего медицинского спирта, на основе которого Наташа постоянно готовила травяную настойку и компрессы.

В такой ситуации об ее уходе не могло быть и речи.

Андрей ждал-ждал, ждал-ждал, но в итоге не выдержал, разругался с любимой, плюнул на все и 1 июля ушел на запад со всей семьей своего дяди. Как раз вовремя – 6-го советские войска овладели Ковелем!

А 30 июня, неподалеку от лесной базы состоялся его последний разговор с братом.

– Слава Украине! – привычно поздоровался Андрей, заметив в темноте приближающуюся знакомую фигуру.

– Добрый вечер!

– Надо отвечать: «Героям слава!»

– Эх, Андрейчик, Андрейчик… Помнишь, как называла тебя мама?

– Ну!

– Оставь при себе тупые лозунги. За годы войны они мне уже вот где, – Алексей красноречиво провел ладонью по горлу. – В последний раз прошу: не уходи! Ты у меня единственный родной человек на всей земле…

– Думаешь, если я останусь, мы будем вместе?

– А то как же?! Уедем на родину, найдем себе жен, они нарожают нам детишек.

– Никто мне, кроме Натахи, не нужен!

– Вот и хорошо. Заберем с собой ее, Петра Михайловича… Будем жить счастливо и долго!

– Как бы не так! Слыхал, что в освобожденных селах творится?

– Нет.

– Всех, кто принимал участие в партизанке, отправляют либо на Колыму, либо в штрафбат!

– Да откуда же они знают, кто принимал, а кто нет?

– Наших людей хлебом не корми – дай заложить соседа… Говорят, возле некоторых особых отделов – очереди стоят!

– Не верю!

– Наивный ты, Леха… Советская контрразведка – лучшая в мире. У нее в каждом селе агентов – целый вагон. Жиды, коммуняки… Как только сюда придут краснопузые, меня сразу загребут. И – в пекло, до первой крови, ибо в Сибирь я не поеду – больно крепко батькивщину люблю! Тебе, кстати, советую уйти с нами. Сам знаешь, Советы окруженцев не жалуют.

– Ничего, прорвемся!.. Ладно, давай обнимемся на останок. Кто знает, свидимся ли еще?

– Свидимся, конечно!

3

Сразу после освобождения Волыни раненый Березин в сопровождении дочери добровольно явился в штаб 1-го Белорусского фронта, который расположился в селе Радошин.

– Я капитан Березин. Начштаба полка.

– Знаем, – полистав какие-то списки, ехидно оскалил зубы немолодой особист кавказской внешности. – Только не капитан, а старший лейтенант. И не начальник штаба, а командир штрафной роты.

– Есть! – козырнул Петр Михайлович.

– Благодари старшего майора Никитина, если бы не он – тебя просто шлепнули.

– Спасибо… – растерянно пробормотал Петр Михайлович, которому названная фамилия ни о чем не говорила.

Заметив удивление на его лице, особист продолжил:

– Он лично сообщил в штаб, что ты работал на отряд особого назначения, хотя мог и не делать этого.

– Дай боже, ему крепкого здоровья!

– Что? Что ты сказал? Какой «боже»? Партию благодари и советское правительство. Понял?

– Так точно! – вытянулся Березин.

4

Лейтенант Клименко рвался на фронт, а его не отпускали.

– Ты останешься на Волыни, – сказал Василий Сафронович. – Будем вместе ликвидировать остатки бандеровских банд.

– Почему именно я?

– Лучше тебя здешние леса никто не знает.

– Но…

– Приказы не обсуждают, а выполняют!

– Слушаюсь, батьку!

– И еще… Что за двойник у тебя объявился?

– О чем вы?

– На, почитай…

Алексей взял в руки листок с машинописным текстом, в конце которого краем глаза заметил чью-то размашистую подпись, сразу показавшуюся знакомой.

«Лейтенант Клименко близко контактировал с членами националистических банд Лениным, Берией, Ворошиловым. Один из бандитов по кличке Чкалов был на него похож как две капли воды».

– Сказать ничего не хочешь?

– Нет.

– Читай дальше!

– «30 июня сего года Клименко в очередной раз встречался с Чкаловым и называл его братом».

– Василий Сафронович, вы же знаете, украинцы всегда называют друг друга если не братом, то другом!

– Значит, не хочешь добровольно? Тогда ознакомься вот с этим, – Никитин пододвинул к нему еще одну бумагу. – Сестрица твоя нашлась – Нина.

– Если можно – прочтите сами, батьку, – смахнул со лба пот лейтенант.

– Хорошо, прочту… «В нашей семье было шестеро детей. Младшие Варя и Марийка остались в деревне с родителями, об их судьбе мне ничего не известно. Федор работал на заводе. В 1941 году его призвали в армию. Погиб при обороне Ленинграда… Андрей и Алексей во время голода куда-то пропали. Ходили слухи, что отец отправил их к тетке на Западную Украину…» Представляешь, что было бы, если б эти документы попали к кому-нибудь другому?

– Представляю…

– И еще! Это архивная справка. Твоя мама до замужества носила фамилию Радчук, точно такую, как ее сестра Анна, ставшая впоследствии Павелко.

– Простите, Василий Сафронович…

– Ладно… Куда братец девался?

– Ушел на запад.

– Вот дурак. Наше правительство готовит амнистию всем, у кого руки не запятнаны кровью.

– Я говорил ему то же самое. А он – ни в какую!

– Что, идейный?

– Да! Дядя Коля всегда придерживался националистических взглядов. Вот Андрюша и поддался.

– Жаль. Их связи нам бы очень пригодились. Сейчас.

– Я всех его знакомых знаю.

– И тех, кто остался, тоже?

– Так точно.

– Бери ручку, пиши.

– Что писать, батьку?

– Все что знаешь: имена, фамилии, клички.

5

Накануне Победы, с интервалом в несколько дней, в деревне случилось три знаменательных события. Во-первых, вернулась домой Анна Павелко. Оказалось, в Польше отряд «ленинцев» угодил в засаду, устроенную бойцами Армии Крайовой. Николай Степанович погиб. Дети пошли дальше (иначе б их всех просто истребили!), а она добровольно осталась у тела любимого супруга, попала в плен, прошла через пытки и унижения, но в конце концов была освобождена обычно лишенными сантиментов врагами, пораженными ее мужеством и преданностью.

О своих злоключениях Анна не рассказывала ничего – поляки вырезали ей язык.

Во-вторых, пришел с фронта Петр Михайлович. Без ноги. Ее он лишился на Карельском перешейке, куда товарным поездом отправили сотни волынских новобранцев. После первого боя уцелело только двадцать из них. Восемь, в том числе и Березин, навсегда остались инвалидами…

В-третьих, Наталья родила сына. Андрея Андреевича. Но его отец об этом даже не догадывался!

 

Глава 4

Независимость

1

Пожилой седовласый человек в форме полковника Советской Армии в сопровождении двух взрослых, внешне похожих на него самого мужчин – одного военного, другого штатского, приехал в деревню из областного центра и, оставив «Волгу» у сельсовета, немедля направился со своими спутниками на кладбище. Положил цветы к памятнику с пожелтевшей фотографией, под которой было написано «Павелко Анна Васильевна 1.01.1900—7.11.1969», и, присев на лавочку, затянулся сигаретой.

– Нельзя тебе, батя! – укоризненно бросил человек в строгом гражданском костюме. – Всю жизнь не курил, а на старости лет – разбаловался…

– Не серчай… Сегодня ровно двадцать два года со дня ее смерти, – отмахнулся тот, указывая на могилку.

– Да… Родилась на Новый год, а умерла в годовщину революции, – грустно улыбнулся второй сопровождающий в генеральской форме. – Не жизнь, а сплошной праздник! Давай, батя, помянем ее, по маленькой…

– Присядь, Андрюша! Дело есть! Серьезное! Эй, Леша, иди сюда, что ты там ищешь?

– Могилку деда.

– Да вон… Правее… Пирамидка со звездой. Эх, Петр Михалыч, Петр Михалыч… Хороший человек. Был. Мы с ним всю жизнь бок о бок. Не как зять с тестем, а как два лучших боевых друга. Баба Аня померла, и его за собой сразу потянула… Вот и меня мамка к себе кличет. Ничего, скоро встретимся, родная…

– Отставить хандру, товарищ полковник! – полу шутливо-полусерьезно приказал генерал. – Завтра Алексей устроит тебя в свою депутатскую больницу. Полежишь немного, отдохнешь, наберешься сил…

– Все, дети, кажись, отбегал я свое! Похороните рядом с матерью в мундире с наградами… Деньги сами знаете где.

– А ну, выбрось эту гадость немедленно! – гражданский подошел к старику и, выдернув из его рук дотлевающий окурок, выбросил в кучу желтых листьев. – Крепись! И ничего с тобой не случится. До самой смерти, – так ты, кажется, любил шутить в былые годы?

– Так то в былые… Теперь не до шуток. С тех пор, как почувствовал леденящий холод…

– Какой холод? Чей?

– Старухи с косой… Ладно… Присядьте оба рядом. Ну, кому сказал! Ты, Алексей Алексеич, и ты, Андрей Андреич…

– Алексеич… Смотри дед, заговариваться начинаешь!

– Никак нет, товарищ генерал… Не мой ты сын. А моего брата-близнеца.

– Э-э, батя, что за хрень ты несешь? Мать у меня хоть настоящая? Была?

– Так точно. Андрей ее очень любил. А она его. Но так случилось. Война!..

– А батя? Батя-то куда девался?

– Ушел за кордон. Больше я о нем ничего не слышал.

– Как ушел? Зачем ушел?

– В сорок четвертом. С отрядом УПА.

– Ну, ты даешь, дед… А ну, дай сигарету! Это что же, выходит, я по твоей милости всю жизнь боролся с боевыми побратимами своего родного отца? Во, блин, дела… Леха, скажи хоть ты что-нибудь!

– Он тоже ничего не знал, – старый Клименко схватился за сердце.

– Ты, братишка, останься с ним, а я – бегом за машиной. Надо срочно везти деда в больницу! – на правах старшего, не по званию – по возрасту, распорядился генерал.

2

Алексей сел на скамью рядом с отцом и обнял его за плечи.

В это время рядом с кладбищем остановилась машина сопровождения ГАИ, за ней – шикарный двухпалубный автобус с иностранными номерами. Раньше, во времена Советского Союза, гости из-за границы были здесь в диковинку, но теперь, когда Украина объявила о своей независимости, представители диаспоры устроили бурное паломничество в родные места.

Двери распахнулись, выпуская на свежий воздух группу немолодых туристов – мужчин и женщин в пестрой, чуть ли не молодежной, одежде. За ними, опасливо озираясь по сторонам, словно побаиваясь вездесущей руки КГБ, появились несколько ветеранов УПА в светло-коричневой, тщательно отутюженной униформе. Один из них направился прямиком в кладбищенские ворота.

Алеша смотрел то на него, то на отца и ничего не мог понять. Как в сказке, двое из ларца – одинаковы с лица!

Старший Клименко, позабыв о больном сердце, приподнялся и сделал шаг навстречу. Ноги подкосились, и он начал оседать на землю.

Сзади его подхватил младший сын, а спереди – подоспевший иностранец. Они взглянули в глаза друг другу, и оба заплакали…